1

Доктор Линда Маркус сидела за трельяжем, подняв руки, собираясь расчесать волосы, когда услышала какой-то звук.

Ее руки застыли. Запястье одной из них украшала платиновая цепочка с очаровательной золотой вещью — браслет с бабочкой. Когда женщина вдруг замерла, чтобы вслушаться, бабочка покачивалась у нее на цепочке.

Она посмотрела на спальню позади нее, отражающуюся в зеркале. Ничего, казалось, не выходило за рамки обычного. В комнате стояла кровать королевских размеров для наших дней; свисающий атласный полог, кружевной матрац — все нежного персикового цвета. На кровати лежали ее белый рабочий халат, юбка и блузка, медицинская сумка, которую она бросила после изматывающего дня в хирургическом отделении. Итальянские кожаные туфли пристроились рядом с декоративным фонтанчиком.

Она вслушивалась, но все было тихо.

Она начала расчесываться.

Расслабиться было трудно. Столько еще нужно обдумать, многому уделить внимание. Этот пациент в отделении интенсивной терапии; встреча с Хирургической комиссией; речь, которую ей еще предстоит написать для ежегодного ужина Медицинской ассоциации.

А потом довольно настойчивые телефонные звонки, которые она получает от телепродюсера Барри Грина, — проблема не носила медицинского характера, судя по его сообщениям. Нужно было найти время и для его звонков.

Опять этот звук! Еле слышный, будто его хотели скрыть, будто кто-то находился снаружи и пытался попасть внутрь, не наделав много шума…

Медленно опустив расческу и положив ее на трельяж среди косметики и парфюма, доктор Маркус задержала дыхание и обернулась.

Она уставилась на задернутые занавески. Может, звук исходил с другой стороны окна?

Боже мой, закрыты ли окна?

Она заволновалась, не сводя глаз с тяжелых вельветовых занавесок. Пульс начал бешено колотиться.

Казалось, прошли минуты. Декоративные часы Людовика XV над мраморным камином отсчитывали минуты.

Занавески шевельнулись.

Окна все-таки были открыты!

У Линды перехватило дыхание.

В комнату проник прохладный ветерок, когда занавески начали раздвигаться. Тень легла на мягкий ковер.

Линда вскочила и, ни о чем не думая, бросилась к гардеробной. Толкнув дверь и закрыв ее за собой, она попала в темноту и стала искать секретный ящик в стене, где должен лежать револьвер.

Нащупав ящик, Линда запустила в него руку. Она с неприязнью почувствовала холодный металл в руках; оружие было длинным и тяжелым. Заряжен ли он? Выстрелит ли?

Вернувшись к двери гардеробной, она приложила ухо к двери и стала прислушиваться. Едва слышные звуки крались по просторной спальне: скрип окна, через которое пробрался человек, шорох развевающихся на ветру занавесок, мягкие шаги ботинок на каучуковой подошве по ковру.

Он здесь, в спальне.

Линда сглотнула и сжала револьвер. Что она собиралась делать с незнакомцем? Застрелить? Она начала дрожать. В висках стучало.

А если у него тоже есть оружие?

Она слышала, как он двигался по комнате, опустила руку, нажала дверную ручку и приоткрыла дверь. Сначала ничего не увидела, только пустую комнату Но потом…

Он был здесь. У дальней стены. Отодвинув картину, он рассматривал комбинацию цифр на замке маленького сейфа.

Она долго рассматривала его. Ее привыкшие к темноте глаза увидели мускулистое тело человека, который поддерживал себя в форме, на нем были черный свитер с воротом и брюки. Она не могла понять, сколько ему лет. Однако он был пластичным: хорошо натренированные ягодицы и бедра упруго двигались под черной тканью.

Линда не шевелилась, даже не дышала, когда наблюдала за тем, как уверенно он открыл сейф и заглянул внутрь.

Потом он неожиданно повернулся, будто почувствовал, что она наблюдает за ним. Он посмотрел на дверь гардеробной; она увидела пару темных глаз, осторожно выглядывающих из-под маски. Сжатые губы и квадратная челюсть выделялись под черной облегающей тканью.

Она отпрянула от двери, держа оружие трясущимися руками. Свет был только в маленькой комнате, отражался на гладкой поверхности бабочки, которая висела у нее на запястье; это мерцающее отражение падало на ее шелковый халат и белье, в которое она была одета.

Она отошла назад на столько, на сколько могла, и остановилась, наблюдая за дверью.

Сначала дверь слегка качнулась, будто он испытывал ее, затем медленно открылась, и появился его черный силуэт, стоящий напротив слабо освещенной кровати.

Он посмотрел на револьвер, потом нее. Хотя его лицо было скрыто маской, Линда поняла, что он чувствует себя неуверенно.

Он сделал еще один шаг и зашел в гардеробную.

— Не подходи, — предупредила она.

— Я безоружен, — сказал он. Его голос звучал на удивление нежно и дружелюбно; особенный голос театрального актера. Он произнес лишь два слова, а она уже услышала в них оттенок… уязвимости.

— Уходи, — произнесла она.

Он продолжал смотреть на нее. Теперь между ними оставалось очень небольшое расстояние. Линда могла рассмотреть изгибы бицепсов под обтягивающим свитером, его грудь спокойно опускалась и поднималась.

— Я не шучу, — сказала она, нацеливаясь в грудь. — Я выстрелю, если ты не уйдешь.

Черные глаза на невидимом лице внимательно исследовали ее. Когда он заговорил снова, в его голосе слышался тон недоверия; он говорил так, словно только что обнаружил что-то новенькое.

— Ты прекрасна, — выдохнул он.

— Пожалуйста…

Он подошел ближе.

— Прости, — виновато произнес он. — Я и понятия не имел, что вторгаюсь в дом леди.

Ее голос перешел в шепот:

— Остановись.

Он посмотрел на ожерелье в своих руках, которое только что украл из сейфа. Это была длинная нить жемчужин, завязанных на конце.

— Я не имею права брать это, — сказал незнакомец, подняв ожерелье. — Оно принадлежит тебе. Оно должно быть на тебе.

Не в состоянии двигаться, доктор Маркус вглядывалась в черные глаза, в то время как руки в черных перчатках подняли над ней ожерелье, коснулись ее волос и осторожно разместили ожерелье у нее на груди, как раз чуть выше лент на халате.

Ночная тишина, казалось, усилилась, когда вор начал снимать перчатки, не спуская с нее глаз, потом взял в руки жемчужное ожерелье и поправил его так, чтобы оно лежало в ложбинке на ее груди.

От его прикосновений у Линды перехватило дыхание.

— Я не хотел напугать тебя, — сказал он тихим волнующим голосом. Его спрятанное под маской лицо находилось совсем рядом. Черные глаза были обрамлены черными ресницами и черной тканью маски. Она могла видеть его рот, тонкие губы и белые зубы. Он наклонил голову и повторил еще тише: — Я не хотел испугать тебя.

— Прошу, — прошептала она. — Не…

Он поднял руки и дотронулся до ее плеч. Она почувствовала, как ее халат слетел вниз.

— Если ты на самом деле хочешь, чтобы я ушел, — сказал он, — я уйду.

Линда посмотрела ему в глаза. Когда халат упал с плеч, ее руки опустились и оружие упало на толстый ковер. Его руки двигались медленно и уверенно, чувствуя ее дрожащую кожу и, казалось, получая удовольствие от того, что она волнуется. Когда ленты и атлас упали с ее груди, Линда закрыла глаза.

— Я никогда не встречал женщину красивее тебя, — проговорил он. Его руки нежно изучали ее. Он хорошо знал, где следует касаться, где остановиться, где задержаться.

— Скажи, чтобы я ушел, — произнес он снова, наклонив голову так, что его рот оказался на уровне ее. — Скажи.

— Нет, — выдохнула она. — Не уходи…

Когда его губы коснулись ее рта, Линда почувствовала, как легкая дрожь прошла по всему телу. Вдруг она поняла, что отчаянно хочет этого мужчину. Здесь и сейчас.

Она устремилась в его объятия. Ощутила жесткую шерсть его свитера своей обнаженной грудью. Его руки заскользили по ее спине и опускались все ниже. Линда едва могла дышать. Его поцелуи дурманили ее. Его язык исследовал ее рот. Ее бедра были тесно прижаты к нему, она почувствовала его эрекцию.

«Возможно ли это? — в отчаянии спрашивала она себя. — Возможно ли то, что после стольких лет наконец-то с этим незнакомцем я могу…»

А потом в тишине раздался звонок. Это было грубое, настойчивое жужжание, исходившее из спальни.

Он поднялся.

— Что это?

— Это мой пейджер. Черт!

Линда прошла мимо него, подбежала к своей сумке, достала маленькую коробочку и выключила пейджер.

— Мне нужно сделать звонок. Могу я позвонить? — спросила она, указывая на телефон в стиле будуар на тумбочке.

Он встал в дверях гардеробной, сложив руки и облокотившись о дверной косяк.

Набирая номер, Линда поглядывала на него, на великолепное тело в черном и чувствовала, что раздражение нарастает. Она втянулась в азартную игру; у нее не было другого выбора. Рабочее время распределялось так, что у нее могла быть пара свободных и спокойных часов, перед тем как вернуться в госпиталь; но время обернулось против нее.

— У него упало давление, — говорила теперь по телефону медсестра отделения интенсивной терапии. — Доктор Кейн считает, у него может начаться кровотечение.

— Хорошо. Переведите его обратно в хирургическое отделение. Скажите Кейну, чтобы он осмотрел его. Я в Беверли Хиллз. Мне понадобится около двадцати минут, чтобы добраться к вам.

Она повесила трубку, поговорив по телефону, не назвав своего имени — медсестра в отделении интенсивной терапии знает голос Линды, — и повернулась к незнакомцу в маске.

— Извини, — сказала она, торопливо снимая жемчужное ожерелье и потянувшись за своей одеждой. — Ничего не поделаешь.

— Все в порядке. Но мне тоже жаль.

Она посмотрела на него. Она не видела его лица, но голос звучал искренне. Хотя она понимала, что все это наигранно. Ему заплатили, чтобы он развлек ее.

Одевшись, Линда захватила свой рабочий халат и сумку и поспешила к выходу. Затем остановилась, чтобы улыбнуться ему, немного расстроенно, думая о том, что могло произойти. Потом достала из кошелька сто долларов и положила на стол возле двери. Он бы обязательно получил их после всего. Не его вина была, что им помешали.

— Но я ведь ничего не сделал, — сказал он тихо.

— Сделаешь это для меня в следующий раз.

Линда вышла в коридор, который мог бы принадлежать изящному, выдержанному в строгом стиле отелю, поспешно посмотрела на часы. Ей в самом деле не следовало ходить в «Бабочку» сегодня, ведь в отделении интенсивной терапии у нее лежал тяжелый пациент. Но у нее неделями не получалось прийти сюда из-за экстренных вызовов.

Когда Линда завернула за угол, ее встретила служащая — молодая женщина в черной юбке и белой блузке с изображением бабочки с золотым контуром на кармане.

— Все в порядке, мадам? — спросила она. Служащая не знала имени доктора Маркус; всем членам «Бабочки» была гарантирована ананимность.

— Меня вызвали на работу.

— У вас все прошло хорошо?

Они дошли до лифта.

— Он был идеальным. Мне бы хотелось заказать его снова в следующий раз. Я позвоню.

— Очень хорошо, мадам. До свидания.

Когда дверь тихо закрылась, Линда сняла черную шутовскую маску с лица и положила ее в кошелек. Она потерла щеки, чтобы разгладить оставшиеся от маски следы.

Лифт опустил доктора Маркус вниз на уровень улицы, и двери открылись прямо перед изящной бронзой и красным деревом «Фанелли», одного из самых престижных магазинов для мужчин в Беверли Хиллз. Она поторопилась пройти мимо него к стеклянным дверям, которые вели на Родео Драйв, и шагнула в яркий и прохладный январский полдень. Линда надела большие солнечные очки и сообщила камердинеру на парковке, что ей нужна машина. Это был прекрасный южнокалифорнийский день. Линде показалось, что она находится в цитрусовой роще, и ей захотелось с кем-то поделиться этим чувством.

Но никого не было, и, возможно, никогда не будет. Ей приходится мириться с этим сейчас, в возрасте тридцати девяти лет, после двух неудачных браков и огромного количества неудачных романов.

«Хотя, — думала она, глядя на скромный плоский фасад „Бабочки“, — фактически был человек, с которым она могла бы разделить такой захватывающий день»… Но она должна ехать в госпиталь, а ему нужно идти развлекать других женщин.

Камердинер подогнал ее красный «феррари». Она дала ему щедрые чаевые и влилась в стремительное движение на бульваре Вилшир. Открыв окна так, что ветер растрепал ее светлые волосы, Линда улыбнулась, а потом засмеялась.

— Я еще вернусь, — сказала она громко бешеному движению на Беверли Хиллз. — Попадешь ты в ад или тебя накроет паводок, «Бабочка». Я вернусь!

 

2

Когда Джимми первый раз плавал в бассейне мисс Хайленд, он думал, что ее нет дома. Он вылез из бассейна и вытирался полотенцем, стоя на ярком утреннем солнце, когда взглянул вверх и увидел там ее, стоящую у одного из окон на втором этаже. Она смотрела, не сводя глаз, прямо на него. Это поразило его. Потом он почувствовал испуг. Богатая Беверли Хайленд могла устроить так, чтобы он никогда больше не работал в Южной Калифорнии, да и вообще где-либо еще.

Но, к его удивлению, она даже не сдвинулась с места. Она не накричала на него, не позвала охрану, которая защищала ее огромное поместье. Фактически не было никакой видимой реакции. Она просто стояла здесь, ее руки держались за занавески, взгляд направлен прямо на него. Обеспокоенный тем, что копы Беверли Хиллз могут приехать и забрать его в любую минуту, Джимми торопливо натянул джинсы и принялся чистить бассейн. С тех пор, глядя на верхние окна, он всегда видел ее там.

Он закончил свою работу за рекордно короткое время и поспешно уехал на своем грузовике, проведя следующие несколько дней в страхе, что его уволят за то, что он плавал в бассейне клиента кверху голой задницей! Но, как ни странно, никакого наказания не последовало.

Следующий раз, плавая в ее бассейне, он уже не испытывал такого сильного страха… Он понимал, что она дома: «роллс-ройс силвэ клауд» — все знали, что эта машина ее любимица, — стоял в гараже. Он также видел шофера-араба, который чистил «эксалибер». Он хотел знать, подойдет ли она к окну на этот раз, и поэтому стал плавать, создавая побольше шума и плеска.

Когда голый Джимми вышел несколько минут спустя, он увидел ее на том же месте, наблюдающую за ним.

И снова не последовало никакой реакции.

Этим утром он собирался поплавать в третий раз. Он нажал гудок на железных воротах и представился охране. Затем поехал на своем грузовичке, в котором было все для обслуживания бассейнов, вниз по дорожке, ведущей к берегу, где собирался провести лучшие часы утра, занимаясь чисткой огромного итальянского бассейна мисс Хайленд. Приготовив оборудование и химические средства, он взглянул вверх, на дом. Она была уже там, у окна.

Он чуть было не помахал ей, но удержался. Вместо этого он стоял, упершись руками в бедра, и рассматривал сине-зеленое мерцание воды, будто размышлял над чем-то. Все это время он думал: «Она хочет, чтобы я сделал это».

Хотя она всегда была в центре внимания, любимым персонажем обсуждения в средствах массовой информации, на самом деле о личной жизни мисс Хайленд было известно очень мало. Она жила совсем одна в огромном особняке на Беверли Хиллз, окружив себя рабочим персоналом из секретарей, консультантов и носильщиков, которые часто мотались вместе с ней на другую сторону океана на ее частном самолете «Лира». Среди ее друзей были многие звезды политики и кино, она устраивала вечеринки каждый сезон и владела самым изящным бассейном из всех, которые когда-либо обслуживал Джимми. Однако в ней таилась какая-то манящая загадка.

«По крайней мере, — думал Джимми, расстегивая джинсы, — она была загадкой для других». Но не для него. Он решил, что раскусил ее.

Беверли Хайленд славилась своей высокой нравственностью. Она была одной из самых рьяных сторонников движений, борющихся за моральную благопристойность, преподобного как-там-его-зовут, телеевангелиста.

Все думали о целомудренной мисс Хайленд, как о мисс Чопорность и Правильность, отрицающей любое веселье. Тем не менее имеется у нее один маленький грязный грешок, решил Джимми. Этой оплошностью было то, что она смотрела, как молодой человек плавал голым в ее бассейне.

«Итак, — думал он, — что же будет дальше?» Если он достаточно позабавит ее, то, может быть, она пригласит его в свою шумную игру за некоторое денежное вознаграждение. Он знал, что мальчики по вызову носят золотые «роллексы» потому, что обслуживали таких же богатеньких и далеко не юных дамочек из Беверли Хиллз.

Он расстегнул молнию, затем очень медленно спустил джинсы, остановился на мгновение на краю бассейна, дав ей посмотреть на свое тело, которым он так гордился, потому что работал над ним и поддерживал в форме, и потом нырнул в воду.

Он проплыл под водой до конца бассейна, потом появились его золотистые волосы на солнце. Потом колени. Небрежно, лениво раскинув в стороны руки, барахтался он туда-сюда, вперед-назад и в конце концов перевернулся на спину, чтобы с него стекла вода и кожа заблестела на солнце.

Потом он встал, поднял руки и стряхнул воду с волос. Ощущение того, что она все еще смотрела на него, не покидало его. Он почувствовал эрекцию, что тоже ему понравилось, ведь это увеличило его пенис. Затем натянул джинсы и принялся чистить бассейн.

Позже вновь посмотрел наверх, но ее там уже не было.

Беверли опустила занавески и отвернулась от окна. Она узнала его имя: Джимми.

Потом она выбросила его из головы.

Ее кабинет был очень прост. По сравнению с другой частью дома, которую щедро спроектировали как роскошную и изящную, рабочее место Беверли Хайленд было практичным и без излишеств. Там стояли два больших стола — ее и ее личного секретаря, красное дерево доминировало в кабинете, компьютер «Макинтош Плюс» и сканнер «Кэнон». Мэгги, ее энергичный секретарь, еще не сообщила о текущей работе. Нужно было продиктовать письма, составить список гостей, просмотреть просьбы о благотворительных пожертвованиях, оценить приглашения: куда стоит пойти, а кому отказать. Беверли Хайленд состояла в совете директоров нескольких корпораций; учредила Комитет доверия американских женщин за международное понимание; была председателем комитета культурных ресурсов в Торговой палате Лос-Анджелеса и состояла в Президентском комитете искусств и гуманитарных наук. На ежедневной повестке всегда оставалась личная бухгалтерия, за которой следил ее бухгалтер. Сегодня еще надо было сделать три сообщения для прессы, которые должны были быть написаны и проверены ее публицистами. В состав рабочего персонала Беверли Хайленд также входили два социальных секретаря и агент для связи с общественностью.

Анализируя свое положение, сидя за столом, Беверли налила себе немного травяного чая из серебряного чайничка в чашку от «Севр». Пряный аромат наполнил утренний воздух. Она не добавила сахар, а надкусила одно тоненькое лимонное пирожное, лежавшее на тарелке. В пятьдесят один год Беверли Хайленд очень заботилась о своем питании.

Она посмотрела на календарь на столе; он был в антикварной золотой рамке — подарок от издателя, который очень хотел опубликовать ее мемуары.

На календаре дата была выделена красным: одиннадцатое июня.

Это число, ради которого Беверли Хайленд заставляла себя жить. День, когда открывалась Республиканская конвенция в Лос-Анджелесе. Все, что она когда-либо делала, каждый шаг на ее пути, каждый вздох предназначались исключительно этому дню.

Никогда, она была в этом уверена, кандидат в президенты не имел такого решительного сторонника, как тот человек, который основал «Пасторство Благой вести» — евангелистскую телевизионную империю с доходом в миллиард долларов. Когда он объявил в прошлом году, что собирается занять высший пост в стране, Беверли была просто в экстазе. Это являлось пределом ее мечтаний. И теперь, когда вопрос наконец решился, когда все стремительно шло к первичным выборам, волнение Беверли нарастало с каждым днем — он должен был победить.

Со своими связями и миллионами она устроит так, что он победит.

Сделав глоток чая с корицей, она посмотрела на его фото, которое стояло на ее столе в оловянной рамке. Он подписал фотографию и добавил: «Молитесь Господу».

Преподобный встречался с Беверли Хайленд на обедах по сбору средств и на широко разрекламированных политических кампаниях. Он очень мало знал о ней, зато она знала его слишком хорошо. Она смотрела его «Час Благой вести» почти каждый день уже многие годы, пропустив только однажды, когда была в больнице с гистерэктомией, которая потом дала осложнение. Пока она выздоравливала, ей поставили видеоплеер, чтобы она могла смотреть записи с его проповедями, и это были те же «Часы Благой вести». После она заявила репортерам, что именно эти передачи помогли ей пройти через все это. Она смотрела на него на экране, как она рассказывала репортерам, и слушала его динамичный голос, наполняющий душу мощью и силой, которые помогли ей встать с постели и вернуться к работе. Она написала и сообщила преподобному то же самое, вложив в письмо чек на один миллион долларов.

Она смотрела на календарь. Одиннадцатое июня.

«Пасторство Благой вести» было самой большой «электронной церковью» в Соединенных Штатах. Передачи транслировали ежедневно свыше ста телевизионных станций, их публиковали в еженедельном «журнале власти», они владели компанией звукозаписи, двумя авиалиниями, большей частью Хьюстона и имели ежемесячный денежный оборот в один миллион долларов. Было подсчитано, что около девяноста процентов населения Юга смотрят или слушают «Часы Благой вести» по крайней мере раз в неделю; фактически людей, посещающих церковь и вставших на путь истинный благодаря этим телепередачам, было невозможно сосчитать.

Без сомнения, преподобный был всемогущим человеком.

Он олицетворял моральную благопристойность.

Поставив чашку на блюдце, Беверли встала из-за стола и осознала, что идет обратно к окну. Она была одета в легкий халат; его бледно-голубые шелковые края нежно скользили по обнаженным ногам. Отодвинув занавески, она посмотрела на великолепный сад у своего высокого дома. Он был так красиво и искусно посажен, что никто бы не догадался, что неподалеку расположился шумный Беверли Хиллз со своими делами, магазинами, коммерцией и бешеным дорожным движением.

Ее взгляд опустился на бассейн.

Его звали Джимми, как сообщила ей секретарь.

Она наблюдала за ним, в то время как он водил щеткой в зелено-желтой воде бассейна. Его спина была покрыта потом; солнечные лучи играли на загорелых мускулах. Светлые волосы ниспадали на плечи, подобно волосам викингов. А джинсы были такими узкими… Она удивлялась, как он только мог в них двигаться. Такая задница пользовалась успехом у современных девиц.

— Прошу прощения, — прозвучал задыхающийся голос позади нее. — Застряла на автостраде Сан-Диего! Опять!

Беверли обернулась, чтобы посмотреть на своего секретаря, Мэгги, которая поспешно вошла в кабинет. За ее плечами висела сумка, в одной руке она держала кучу бумаг, на другой висел кейс.

— Не торопись, — сказала Беверли с улыбкой на лице. — У нас есть еще немного времени.

— Клянусь, это так неприятно, — бормотала Мэгги, взяв трубку телефона. Набрав номер кухни, она сказала; — С каждым утром движение на дорогах все труднее и труднее. Могу поклясться, что одни и те же машины затрудняют движение… Привет. Кухня? Это Мэгги. Пришлите чашку кофе, пожалуйста. И шоколад «Даниш». Спасибо.

Мэгги Керн в свои сорок шесть лет заметно поправлялась и, видимо, собиралась продолжать в том же духе.

Пока она выкладывала бумаги на стол и продолжала ворчать по поводу нежелания автобусных компаний устроить все так, чтобы люди нормально ездили на автобусах: «Каждый день одни и те же машины, клянусь, просто чтобы создать пробку на автостраде…» — Беверли снова и снова смотрела на молодого светловолосого парня, который чистил ее бассейн.

— О! — воскликнула Мэгги, когда принесли кофе и «Даниш». Она включила телевизор; Беверли немедленно отвернулась от окна и подошла к вельветовой софе. Две женщины уселись, сняв туфли и уставившись на экран.

Они смотрели «Час Благой вести» каждый день перед началом рабочего дня. Даже когда Беверли приходилось путешествовать и они летали по странам в ее личном самолете или когда они были в отеле в другом городе, они всегда проводили первые часы рабочего дня, смотря по телевизору преподобного.

Проституция и порнография были его главной темой; он также делал поразительно яркие фильмы, направленные на борьбу с абортами. Он организовывал рейды во взрослых кинотеатрах, рассылал Библии и рьяных проповедников в пропасть Сорок второй улицы и бульвара Голливуд и, также как и Беверли, ратовал за изъятие журнала «Плейбой» с витрин магазинов.

Если его изберут президентом, он обещал, что обязательно очистит Америку от всей этой скверны.

Певцы из «Часа Благой вести» оживленно горланили под гитару гимн, а потом появлялся он, проходя к своему месту и буквально крича своим телезрителям: «Братья и сестры, у меня Благая весть для вас!»

Без сомнения, этот человек обладал колоссальным магнетизмом. Он дышал мощью, будто какой-то огнедышащий дракон. Каждый мог почувствовать, что его душа проникает к нему прямо через экран телевизора. Его беспокойный дух прямо-таки изливался из его энергичного тела. В том, что Преподобный был таким популярным даже среди неверующих, не было ничего необычного. Он был продавцом, чистым и жизнерадостным. Один репортер как-то остроумно подметил, что основатель «Пасторств Благой вести» может с легкостью продать кенгуру жителям самой Австралии. Но то, что продавал преподобный, был Бог. Бог и Благопристойность.

Главной целью сегодняшнего обсуждения являлось издание под названием «Бифкейк», под которым подразумевали женский журнал, но который, из-за фотографий обнаженных мужчин в непристойных позах, был воспринят как популярный журнал среди геев.

— Сегодня я начну с письма Павла римлянам, — прокричал преподобный на всю Америку. — И Павел сказал: «Из-за того, что мужчины такие глупые, Бог позволил им совершать свои грязные поступки, которых жаждут их сердца, и они совершают позорные поступки сами с собой. А из-за того, что они делают, Бог посылает им позорные страсти. Даже женщины извращают свое природное предназначение в несвойственное им». Братья и сестры! — проговорил он, встав и начав ходить по студии большими шагами. — Мне больно об этом говорить, но в нашей прекрасной стране существуют дома греха и коррупции. Зло поселяется там, где дьявол оставляет своих слуг. Там, где женщины продают свои тела, а мужчины поддаются желаниям и греху. Это места, которые подрывают силу нашей страны. Как Америка может оставаться первой мощной страной в мире, лидером, за которым впоследствии потянутся все нации, если мы миримся со злом, творящимся на наших глазах? Если мужчины идут в публичные дома, тогда что же станет с заключением прочных законных браков? Когда женщины продают свои тела, разве после этого наши дети вырастут непорочными, познают ли они Слово Божье?

Преподобный указал пальцем на небо и быстро вытер со лба пот платком.

— Я призываю вас уничтожить эти обители греха и коррупции! Мы должны найти их, где бы они ни находились, и искоренить! Мы зажжем факелы справедливости, принесем их к грешным стенам этих домов и будем смотреть, как они горят, словно в собственном сатанинском огне!

— Аминь! — сказала Беверли Хайленд.

— Аминь! — повторила Мэгги.

Когда шоу закончилось, они некоторое время сидели в тишине. Потом Беверли подала знак и сказала:

— Лучше взяться за работу. Принятие соглашения уже через шесть месяцев. А еще многое нужно сделать.

В то время как секретарь отправилась к столу и стала просматривать повестки дня, Беверли снова подошла к окну и выглянула.

Она выглянула как раз в тот момент, когда грузовик, обслуживающий бассейны, выезжал подлинной дороге.

 

3

Заниматься сексом с незнакомым мужчиной было не ново для Труди Штэйн. Это было ее обычным времяпрепровождением в субботу вечером. «Тем не менее заниматься сексом с незнакомцем в таких специфических обстоятельствах, — думала она, уставившись на эмблему бабочки на двери, — было определенно новым».

Эти мысли будоражили ее воображение.

Когда она получала квитанцию от парковщика и слышала, как он отгоняет ее ярко-голубой «корвет», Труди почувствовала внезапную неожиданную вспышку страха.

Но чего бояться? К тому же ее кузина Алексис приезжает сюда уже несколько недель, Алексис, которая все время рассказывала Труди о фантастических возможностях этого места: «Здесь ты можешь воплотить в жизнь любые свои фантазии», — говорила Алексис. И потом, там была доктор Линда Маркус, для которой Труди создавала дизайн и строила открытую веранду и спа в ее пляжном доме. Доктор Маркус была членом «Бабочки», если верить словам Алексис, уже очень давно. Фактически это Линда Маркус дала хорошие рекомендации кузине Труди, чтобы ее приняли в члены клуба. Эти двое были еще и старыми друзьями с медицинской школы. А теперь сюда попала и Труди, тридцатилетняя женщина, которая искала чего-то, стоя на тротуаре Родео Драйв, на пороге свершения самых заветных желаний. На самом деле она должна была благодарить доктора Маркус.

Вот так работает клуб «Бабочка», объясняла Алексис. С тех пор как «Бабочка» была маленьким частным клубом, каждому ее члену разрешалось приводить с собой только одного гостя. Доктор Маркус выбрала свою лучшую подругу Алексис, а Алексис решила порекомендовать свою кузину Труди. Две недели спустя, как раз после Рождества, Труди пришла сюда для собеседования с директором. Через три дня она получила свой специальный браслет и теперь тоже была посвященным членом на всех правах и со всеми привилегиями, которые предлагала «Бабочка».

Труди отвернула воротник своего пальто и покосилась на здание в ярком январском солнечном свете.

— Говорю тебе, Труди, — вещала ее кузина, — «Бабочка» уже совершила чудо для меня. Она помогает мне найти себя, определиться. Возможно, она и тебя выручит тоже.

Труди и правда надеялась на это. Бесконечные и унизительные ночи с мужчинами, которые никогда не возвращались или уходили недовольные в лучах восхода, помогли Труди Штэйн только попасть на шаткую тропу, ведущую в никуда. И она отчаянно хотела идти куда-нибудь… с кем-нибудь.

Что ж, первый шаг должен быть сделан.

Она сделала его через стеклянную дверь «Фанелли», самого шикарного торгового комплекса мужской одежды на Беверли Хиллз с загадочной бабочкой на плоском фасаде. Труди знала этот дом; она приходила сюда много лет назад и купила рабочую рубашку от Луар Вэлли для своего бойфренда. Магазин был изящным, в отделке преобладали медь и красное дерево, в то же время там постоянно были толпы покупателей, возвращающих или меняющих праздничные подарки.

Труди остановилась на мгновение, чтобы успокоить свое бешено колотящееся сердце. Она узнала несколько лиц в толпе: режиссер, которому она делала дизайн и строила бассейн; знаменитая рок-звезда Микки Шэнон, который пытался выглядеть неприметно; около уборной Труди узнала Беверли Хайленд, знаменитую хозяйку общества.

На мгновение ей показалось, что она тоже член секретных действий наверху. Однако все знали, каким рьяным сторонником «Пасторств Благой вести» была Беверли Хайленд и какой примерный образ жизни она вела. Хотя Труди и видела, что у нее на запястье висит отличительный знак — браслет с бабочкой.

Прокладывая себе дорогу сквозь толпу, Труди понимала, что никто из них не догадывается о том, что происходит наверху. Директор уверил ее в этом. Эти люди оказались здесь случайно, чтобы купить что-то, и очень немногие пришли сюда с такой же целью, что и Труди. Пройдя комплекс, она убедилась, что ее браслет виден.

Этот браслет был сделан из изящных платиновых звеньев, на цепочке висела прелестная маленькая золотая бабочка.

Наконец она дошла до конца зала, где модели демонстрировали одежду для клиентов. Эту часть магазина контролировал специальный персонал, женщины в черных юбках и белых блузках, с бабочками, изображенными на карманах. Труди сообщили, что эти женщины были совсем не тем персоналом, который работал в магазине. Только они знали, куда приведет личный лифт.

Труди и раньше видела мужчин-моделей. Фактически несколько парней, которые подписали с ней контракт, работали моделями на стороне. Постоянно загорелые, худые и жилистые от тяжелой работы, обычно светловолосые, они должны были выглядеть одинаково хорошо как в шелковых куртках и серых фланелевых слаксах, так и в пыльных джинсах и футболках. Но Труди всегда думала, что по сравнению с моделями «Бабочки» ее мужчины-однодневки выглядели достаточно убого. Но теперь она знала настоящую причину того, почему они так хорошо выглядят. Это не имело никакого отношения к одежде моделей.

Труди села, отказалась от чая и смотрела дефиле моделей, ежедневно происходящее в «Фанелли» и являвшееся визитной карточкой и характерной особенностью магазина.

Словно завороженная, она смотрела на проход, из которого появлялись все новые модели. Мужчины всех возрастов, телосложения и разных манер выходили по одному и медленно прохаживались среди посетителей, большей частью женщин. Демонстрировалось огромное разнообразие фасонов: от коротких кожаных пиджаков до костюмов от Савиль Роу. «Каждый может подобрать на свой вкус», — думала Труди, чувствуя нарастающее возбуждение.

Медные корабельные часы на стене отсчитывали время, а из гардеробной появился мужчина, прошелся, улыбнулся, немного постоял и снова скрылся. Одни клиенты вставали и уходили, другие входили и садились на свободные места, народу становилось все больше. Многие уходили с покупками в руках (однако Труди заметила, что ни один на зашел в специальный лифт в конце магазина).

Рассматривая мужчин — одного с телосложением Арнольда Шварценеггера в рыбацкой куртке, другого, низкорослого пластичного азиата в свободном кимоно, — Труди обратила внимание на двух женщин, которые, как она осознала, уже просидели здесь так же долго, как и она. Она взглянула на их запястья. У них на руках были такие же браслеты с бабочкой.

А потом она увидела мужчину лет пятидесяти, демонстрировавшего черное кашемировое пальто. У него были серебристые волосы и очень интересная внешность. Он был великолепен. У Труди перехватило дыхание.

Это он. Она выберет его.

Но теперь, когда наконец пришло время воплотить ее фантазию, Труди вдруг растерялась «Я столько раз обжигалась…»

Глядя на нее, можно было подумать, что Труди Штэйн имела потрясающий успех в отношениях с мужчинами: она была высокой симпатичной блондинкой, модно одевалась, делала стильные прически и водила машину стоимостью в тридцать тысяч долларов. Находясь на работе, она надевала шорты и короткие топы, которые открывали ее загорелое атлетическое тело. Проблема была в том, что все эти мужчины считали ее очередной блондинкой, богатенькой, тупой, которая, возможно, не могла разобраться со своим собственным бизнесом и поэтому нуждалась в том, чтобы ее окружали мужчины.

Когда Труди наблюдала за мужчиной с серебристыми волосами, исчезнувшим в гардеробной, ей пришли на ум горькие воспоминания, которые она обычно старалась гнать прочь из головы.

Это были воспоминания о ночи больше года назад. Заканчивался купальный сезон — а у компании Труди было как раз самое занятое время весной и летом, когда строились большинство бассейнов. В этот особенный ноябрь, когда доделывались последние штрихи — запускались водопады, включались спа, украшались ландшафты и проводились проверки, — Грэг Олсон, ее субподрядчик по укладке камня, человек с которым она дружелюбно флиртовала последние несколько месяцев, вдруг стал питать к ней чувства более сильные, чем дружеские.

— Скоро работа закончится, Труди, — сказал он, растягивая слова, что вскоре стало нравиться ей. — Не будет никаких проблем на нашем пути. Что скажешь насчет того, чтобы сходить куда-нибудь выпить?

Что ж, у Грэга Олсона водились деньги, он ездил на «алланте», мог заполучить любую женщину, которую хотел, ему не составляло труда изображать из себя мачо, как это делали и другие парни. Поэтому Труди решила, что с ним она будет в безопасности; она не стала сопротивляться. И все шло хорошо — сначала. Ужины и танцы в ресторанах на Сан-Висент в западном Лос-Анджелесе. Потом прогулки на машине по побережью Тихого океана жаркими вечерами. А потом… они припарковались! Как будто парочка крутых подростков.

Труди нравилось это. Все было таким ненавязчивым, невинным, получающимся само собой. Последствия дали о себе знать раньше, чем она ожидала. Позже, очищая от песка одежду после того, как они взобрались по дюнам обратно наверх, где оставили машину, Грэг сказал:

— Детка, а ты была хороша там, внизу. Ты нас здорово одурачила!

— Что ты имеешь в виду? — спросила она, садясь в машину, уже предполагая ответ. Она боялась его и не желала слышать. Вдруг ей захотелось, чтобы она не выходила с Грэгом никуда, чтобы послушала свой чертов инстинкт, который шептал ей: «Осторожно. Он что-то замышляет».

— Мы все думали, что ты лесбиянка. Некоторые парни даже поспорили на это.

Когда купальный сезон снова открылся, Труди нашла себе нового субподрядчика по укладке камня. Она также установила для себя новое железное правило: никогда больше не встречаться с парнями с работы.

Поэтому теперь в ее арсенале оставались лишь случайные знакомые на одну ночь, незнакомцы в барах, которые были плохими любовниками, эгоистами или заниматься сексом с которыми было небезопасно. Или же такие, которые поутру спрашивали: «Ну как, тебе понравилось?»

Он опять вышел — модель с серебристыми волосами, — и ее сердце подпрыгнуло.

На этот раз он был одет в кожаный плащ, а вокруг шеи был повязан белый шелковый шарф. Когда он прошел мимо нее, Труди показалось, что он специально улыбнулся ей. Она взглянула на двух других женщин: одна из них уже ушла, а другая что-то написала на клочке бумаги и отдала его служащей.

Труди быстро открыла сумочку и достала маленький блокнот. Она вдруг заволновалась, испугавшись, что его уже заказали. Зачем она теряла время, сидя здесь!

Ее руки тряслись, в то время как она писала. Это было невероятно! Это просто фантастика!

— Что ты делаешь в «Бабочке?» — спросила она как-то свою кузину Алексис.

— Все, что ты только можешь придумать, Труди. Они могут устроить все.

— Так что там насчет Линды Маркус? Что делала она, когда приходила сюда?

И Алексис ответила:

— Линде нравятся наряды. Она предпочитает, чтобы оба — она и мужчина — были в масках.

«Маски!» — думала Труди, когда нервно отдавала записку служащей. Что же она собиралась делать со своим любовником с серебристыми волосами? Удовлетворит ли он ее фантазии, поднимется ли она наверх и получит ли там в точности все, что написала на листке?

Труди не пришлось долго ждать. Она сидела, хрустя пальцами, минуты казались часами. Труди Штэйн, которая всегда была такой хладнокровной, такой спокойной, когда дело касалось секса, теперь молилась, чтобы другие женщины не отняли у нее этого мужчину с серебристыми волосами. Потом снова появилась служащая, пробормотала: «Сюда, пожалуйста», — и Труди поняла, что следует за женщиной к лифту.

Она работала над своей внешностью часами для сегодняшнего особого «случая». Годами развивая свой бизнес, пытаясь продвинуться в отрасли, где преобладают мужчины, и давая указания по четким типам строительства на участках, Труди пришлось подавлять свои природные женские черты и адаптироваться к жесткости и агрессивности. Если бы она этого не сделала, ни один из парней, работающих на нее, не воспринимал бы ее всерьез и работа бы не продвигалась. Она знала, что впоследствии станет хорошим управляющим. Пусть даже ей пришлось пожертвовать чем-то, но она доказала, что ничем не хуже любого мужчины.

На работе она старалась упростить свой стиль с помощью шорт и маек (только с грудью она ничего не могла поделать), но, откладывая свои проекты и готовясь выйти в город вечером, Труди возвращалась к своему любимому естественному женскому образу. Для первого посещения «Бабочки» она приобрела специальные атрибуты: цветастую узкую юбку, которая спускалась до лодыжек, блузку из ярко-синего шелка, серебряные серьги и колье. Труди понимала, что она женщина по натуре, и все жесткие рабочие привычки исчезли.

Служащая провела ее через тихий холл, закрытые двери и наконец привела в комнату в конце коридора, где сказала:

— Если вы желаете, то просто войдите, пожалуйста.

Труди вошла.

Дверь позади нее закрылась, оставив ее одну в маленькой интимной комнатке, со вкусом обставленной французскими софой и креслами, полками, заполненными книгами. На полу лежал толстый мягкий ковер, на столе красовался фарфоровый сервиз, хрустальные бокалы и свечи, бутылка шампанского в серебряном ведерке. Приглушенный свет мягко освещал хрустальную пепельницу и одиноко стоящую розу в вазе. Тихо звучала музыка.

Труди не могла представить, что может нервничать так сильно. Труди Штэйн, которую отец учил всегда держать ситуацию под контролем, быть лидером в команде. Даже когда она гуляла по субботним вечерам, встретив кого-то и поехав домой с незнакомцем, она стреляла первой. Без следа волнения или сомнения.

Сейчас она обнаружила, что спрашивает себя: «Что же я делаю здесь?»

Но разве отец не учил ее достигать звезд, желаний, которых жаждало ее сердце? Разве отец не научил ее всему в строительном деле, привозя ее с собой на рабочие участки, когда она была маленькой, внушая своему единственному ребенку чувство собственного достоинства, неповторимости и независимости? Разве ее родители не спорили между собой: София хотела, чтобы ее дочь следовала традиции, нашла себе мужа и стала хорошей женой и матерью, в то время как Сэм настаивал на том, что мир меняется, времена меняются и их дочь будет тем, кем сама захочет. Сэм Штэйн, справедливый, самый честный человек, который был достоин ходить по земле, по мнению Труди, как раз перед своей трагической и преждевременной смертью учил ее мечтать и воплощать мечты в реальность.

Ну и разве, находясь здесь, в «Бабочке», она не делала этого? Не искала, как сказала ее кузина, спасения? Возможно, Труди надеялась, что теперь, услышав шаги в холле, она найдет ответы в стенах этого дома, может быть, она даже найдет то, что искала, выяснит, что вынудило ее покинуть свою квартиру в субботний вечер и, казалось, заставило ее связаться с незнакомцем в решительно странных и необычных обстоятельствах. Труди пришла сюда не просто за сексом — это она могла получить где угодно. Она пришла сюда за решением.

С другой стороны комнаты была еще одна дверь. Сейчас она открылась, и вошел он. Труди не могла поверить — он выглядел даже лучше при слабом свете, в интимной обстановке. И одет безупречно: Труди заметила, что его пиджак из черной шерсти был от Пьера Кардена. К пиджаку были подобраны темно-серые слаксы, жемчужно-серая шелковая рубашка и бургундский галстук. А сам он, высокий и подтянутый, с сильными широкими плечами, в нем чувствовалась уверенность. «Он мог быть управляющим большой компании, — думала она, — или руководителем университета».

Он подошел к ней и сказал тихим приятным голосом:

— Я так рад, что вы смогли прийти сегодня. Ужин скоро подадут. Присядем?

Он взял ее за локоть и провел к любовному гнездышку из голубого вельвета.

— Не желаете выпить? — спросил он, стоя у бара.

— Белого вина, если можно, — сказал она, поражаясь, как скромно звучал ее голос.

Он вернулся с длинным бокалом для нее и стаканом с чем-то вроде скотча для себя. Сел в кресло, устраиваясь так, будто он хозяин дома, и поставил стакан, не притронувшись к нему.

Труди посмотрела на свое вино. Вдруг у нее появилось чувство застенчивости, когда она увидела, как он смотрит на нее серыми глазами. Она была поражена тем, что не знала, что сказать, какое сделать следующее движение. К тому же это совершенно отличалось от того, что случалось в пикапе субботним вечером. Она платила за него!

— Я читаю одну из интереснейших книг, — сказал он, потянувшись за томиком, который лежал на маленьком столике около кресла. Он развернул его, чтобы показать Труди. — Вы не читали ее?

Труди посмотрела на название. Да, она читала.

— Что вы о ней думаете? — спросил он.

— Неплохая. Хотя не такая хорошая, как его ранние работы.

— Разве?

— О, ну… — Труди сделала глоток вина, чтобы потянуть время. Чтобы собраться с мыслями.

Да что творилось с ней? За все годы жизни с отцом их самым любимым занятием было вступать в горячие обсуждения книг и теорий. Он учил ее искусству споров, и у нее это так хорошо получалось, что в последние годы перед его смертью она частенько выигрывала у него.

Труди вдруг поняла, что было не так. Она долго не практиковалась. Как-никак девять лет бассейного бизнеса и игра «Какой сигнал?» в барах уничтожили ее умение. А теперь ее компаньон с серебристыми волосами предлагал ей попробовать вновь.

Все было так, как она просила. Так, как она написала в записке внизу.

— Я считаю, что он пытается усложнить жизнь, — сказала она, говоря об авторе книги. — Его ранние работы основывались на конкретных и скрупулезных исследованиях. Но это кажется штампованным. Я имею в виду, что его последняя книга вышла десять лет назад. С тех пор он не писал. Когда я прочитала эту книгу, то не могла избавиться от мысли, что автор как-то утром проснулся и понял, что заблуждался. Это как если бы он собрал всех своих друзей вместе и сказал: «Эй! Мне нужна новая научно-популярная идея. У кого-нибудь есть предложения?»

Он мягко засмеялся.

— Возможно, вы правы, хотя я еще не дочитал до конца. Поэтому не берусь судить.

— Как вас зовут? — вдруг спросила Труди. — Как мне вас называть?

— А как вам нравится?

— Томас, — сказала она, — вам подходит имя Томас.

Он сделал глоток из стакана и сказал:

— Знаете, даже если я не дочитал эту книгу, я думаю, что должен опровергнуть ваши слова о работе автора. Вы утверждаете, что его прежние работы базировались на основательных теориях. Как насчет его первой книги? Очевидный шедевр, который я когда-либо видел.

Труди приподняла бровь.

— Это его первая работа! А это было написано в шестидесятых. Он был молодой и наивный, так сказать, пробовал свое перо. По крайней мере, дайте ему привилегию сомневаться.

— Мне как раз кажется, что это именно вы не даете ему такой привилегии в этой книге.

— Вы еще не дочитали книгу до конца. Вот дойдете до десятой главы — все его доводы рушатся здесь.

— Я прочитал десятую главу и не согласен с вами, потому что когда вы внимательно проследите смысл его тезисов…

Спор развернулся на полную мощь. С нарастающей уверенностью Труди скинула туфли и подогнула под себя ноги. Томас наполнял ее стакан снова и снова и продолжал выдвигать свои аргументы против ее слов. Вскоре послышался осторожный стук в дверь, и вошел официант с тележкой. Труди не обратила на него внимания. Она была слишком увлечена, слишком занята обсуждением. Они с Томасом продолжали спорить, в то время как официант расставлял свежий шпинат и грибной салат. Труди опровергала сомнения Томаса, когда масло и икра были намазаны на хлебные ломтики; он окончательно увел ее от спора, пока они поедали цыпленка и мелко нарезанный картофель. Они проигнорировали десерт с заварным кремом и оставили остывать кофе. Зеленые глаза Труди загорались, когда она ставила его в тупик. Она говорила быстро, часто перебивала его, облокотилась на руки, играя со своими серьгами, вызывая его так на спор. Она все сильнее оживлялась, по мере того как он создавал трудности на ее пути.

Вдруг она явственно осознала его присутствие. Слабый аромат английской кожи, блеск золотого «роллекса», аккуратно подстриженные ногти. В нем была идеальна каждая деталь. Далеко от драных джинсов и сексуального равенства. Томас слушал то, что она говорила, иногда соглашался там, где считал нужным. Он снял пиджак и ослабил галстук, перегнулся через стол поближе к ней, так же сильно увлеченный спором, как и она. Труди осознала, что ее сердце бьется сильнее; она совсем освоилась. Она вдруг почувствовала возбуждение.

— Все твои факты ошибочны, — говорил он.

— Нет же! Если я и знаю что-то лучше всего, так это книги. Тебе бы следовало почитать Уиттингтона, чтобы полностью понять…

— Уиттингтон — это уже крайность.

Труди подпрыгнула на месте.

— Это твое личное мнение, Томас, а не факт.

Она отошла от него, прошла по комнате и вернулась обратно, заметив свое отражение в зеркале: ее щеки раскраснелись, глаза горели увлеченным огнем. Господи, да она действительно завелась. Вдруг Труди поняла, что хочет этого мужчину больше, чем когда-либо хотела любого другого, и если он дотронется до нее, то она отдастся ему.

Томас поднялся на ноги и потянулся к ней. Он вынес окончательный приговор спору горячим поцелуем, и Труди зашептала: «О, боже, поторопись, поторопись!»

Они занимались любовью на толстом дорогом ковре. Труди кричала от блаженства, ей казалось, она умирает: она еще никогда не испытывала таких сильных ощущений. Когда все закончилось, она еще немного полежала в его объятиях, радуясь тому, что получился такой очаровательный вечер. А потом поняла, что это, пожалуй, был лучший секс за все последнее время, а возможно, даже и самый лучший секс в ее жизни. Томас ласкал и целовал ее так, что Труди с трудом верилось, что это было реальностью.

А потом у нее возник вопрос, который она хотела задать Томасу, но нельзя было разрушать магических чар. Она вновь задавала себе этот вопрос, но не находила ответа.

Кто же стоял за этим таинственным действом, происходящим в комнатах над магазином «Фанелли»? Кто все это придумал? Кто начал эту затею? Кто руководил этим бизнесом? Кто на самом деле был Бабочкой?

 

4

Нью-Мексико, 1952.

Ранние детские воспоминания Рейчел были о том, как она просыпалась посреди ночи и слышала крики своей матери. Она помнила, как выбиралась из кроватки и проползала через холл в другую комнату. Дверь была приоткрыта. Она знала, что мама и папа были там. Она помнила, как вошла и увидела маму, голую, стоящую на коленях на кровати, а отец толкал ее животом сзади, так по крайней мере казалось. Мама плакала и просила, чтобы отец перестал.

Рейчел не понимала, что делали ее родители, пока ей не исполнилось четырнадцать.

Рождение Рейчел Двайер было окружено двумя тайнами. Об их существовании она не подозревала до того злосчастного дня, когда ей было десять лет. Тогда она осталась одна в трейлере, так как родители ушли в местную таверну.

Ей стало скучно. Скука приводит к неугомонности, а неугомонность может вызвать любопытство, которое способно обернуться открытием. Иногда нежеланным открытием. Как это случилось в случае со старой разбитой сигарной коробкой короля Эдуарда, которую Рейчел нашла под кухонной мойкой за чистящими средствами и тряпками.

В свои десять лет Рейчел была развитым ребенком — не посещавшим школу (ее безработный, странствующий отец способствовал этому), но очень начитанной. Она читала книги не по возрасту — способность самообучаться родилась от одиночества и отчаянного желания уйти от тяжелой действительности в фантастический мир книги, — и у нее был наметанный глаз. Мельком она увидела, что сигарная коробка незаметно лежит среди заплесневелых тряпок, но была туда положена аккуратной рукой. Богатое воображение Рейчел подсказало ей, что в коробке сокровища.

Она открыла ее.

Среди беспорядочной коллекции лент, открыток, кольца и билета в кино лежало еще две вещи, которые озадачили десятилетнюю девочку. Одной из них была фотография, другой — официальный документ.

Умея читать очень хорошо, она сразу же поняла, что это свидетельство о заключении брака. В нем были напечатаны имена ее родителей и название города, о котором Рейчел никогда не слышала, — Бакерсфилд, Калифорния. Указанная дата бракосочетания заставила ее задуматься.

Судя по свидетельству, ее мать и отец поженились 14 июля 1940 года.

Рейчел знала, что родилась в 1938.

Ей было два года, когда они поженились. Это могло означать только одно: что он был не настоящим ее отцом!

Это так поразило ее, что она даже не взглянула на фотографию, которой стоило уделить внимание, ведь, глядя на нее, Рейчел увидела бы что-то до боли знакомое в устало выглядевшей женщине на больничной койке с двумя младенцами на руках.

И она не вспоминала о ней до сегодняшней ночи, пока так долго спокойно лежала под одеялами на софе, на которой спала в трейлере, дожидаясь прихода своего отца, который тут же заваливался спать (она постоянно старалась быть незаметной, насколько это было возможно, когда он был рядом — особенно, когда был пьяный).

И вдруг ее осенило.

Хотя она выглядела намного моложе, эта женщина была матерью Рейчел.

Тогда кто были два младенца?

Наступала полночь, в тонкостенный трейлер пробирался холод, и тишина Аризонской пустыни все сильнее обволакивала. Рейчел выбралась из кровати, зажгла фонарь — они пользовались им, когда отключали электричество, что случалось не редко, — и достала сигарную коробку, которую она в тот день осторожно положила на место. Она хорошенько рассмотрела младенцев на фотографии. Один из них был совершенно точно похож на нее, где она на фотографии, которую мама носит в кошельке, маленькая. В этом не было никаких сомнений.

Рейчел задумалась. Если на фотографии изображена она после рождения, тогда кто второй ребенок?

Она зря теряла время. К ее матери не всегда было легко найти подход. Если она не была пьяной или ее не мучила депрессия по утрам, она сидела в офисе трейлерного парка, слушая Артура Годфрея по радио. Но бывали времена, когда миссис Двайер была открытой, заботливой — это обычно случалось тогда, когда отец Рейчел вдруг куда-нибудь надолго исчезал. Во время этих периодов матери не нужен был бурбон в кофе; она расчесывала и укладывала свои волосы, убиралась в трейлере и планировала высадить герань на улице. В такие дни Рейчел часто слышала, как ее мама шутит, как смеется с соседями, как морщины исчезают с ее лица, как она ходит в отглаженной одежде. Это случилось как раз в один из таких дней, когда Рейчел подошла к своей маме, которая развешивала выстиранное белье и напевала «В плену у любви» с прищепками во рту, и напрямую задала вопрос.

«Девочка слишком честная, — думала иногда миссис Двайер. — От кого она унаследовала такое желание говорить правду? Как, например, сегодня, когда рассказала, что нашла сигарную коробку и посмотрела ее содержимое. Правда, нельзя корить ребенка за такую черту, даже если бы ее взяли в следователи».

— Я незаконный ребенок, мама? — спросила она, ссылаясь на разницу в датах между ее рождением и свадьбой родителей.

— Где ты взяла такие слова, дорогая? — спросила миссис Двайер, расчесывая ей волосы. — Это все книги, которые ты читаешь. Никогда не видела ребенка, который бы читал, как ты. — Потом она встала на колени в пыль и нежно взяла дочь за плечи. — Нет, дорогая. Ты законный ребенок. Когда мы с твоим папой поженились, не имеет значения. Все, что имеет значение, это то, что мы это сделали. Ты Рейчел Двайер. Он дал тебе фамилию.

— Но… — Нижняя губа Рейчел задрожала. Она так надеялась услышать от своей матери что-то еще. — Ты имеешь в виду, что он мой настоящий отец?

— Конечно, дорогая!

— Знаешь, я просто думала, что из-за того, что вы поженились позже, моим родным отцом должен быть кто-то еще.

— Я понимаю, дорогая, — мягко говорила мать, разделяя с дочерью ее боль. — Но он твой отец. Ты родилась у нас до того, как мы решили пожениться. Он не из тех, кто признает домашнюю жизнь, понимаешь? Он предпочитает быть свободным. Но я сказала, что теперь он ответствен за меня и своего ребенка. Начиналась война, и мы думали, что его заберут в армию. Поэтому он женился на мне.

— Мама, а папа был на войне? — Рейчел не знала точно, что такое война, но слышала достаточно разговоров других людей, чтобы понять, что побывать на войне — значит удостоиться чести. Может быть, после этого ей было бы за что любить своего папу.

Но мама, вздохнув, сказала:

— Нет, милая. Твой папа не прошел медосмотр. Они сказали, что у него что-то не в порядке с легкими. Вот почему он такой злой иногда, понимаешь? Все мужчины пошли на войну, а он — нет.

Потом Рейчел спросила про другого младенца, и на мамином лице мелькнула тень.

— Этот другой ребенок умер, дорогая, — ответила она так тихо, что ее едва было слышно сквозь сухой ветер пустыни. — Она была твоей сестрой, близнецом. Но она умерла несколько дней спустя после вашего рождения. У нее было слабое сердце.

После этого книги уносили боль и разочарование, как всегда.

Книги закрывали двери к печальному и открывали к радости. Рейчел не помнит, когда прочитала свою первую книгу; она не помнит времени, когда бы она не читала. Мама как-то пришла домой, принесла с собой книги Дика и Джейн и научила ее читать; Рейчел не знала практически ничего о настоящей школе.

Было время в Ланкастере — еще одна мертвая пустыня, — когда она ходила в первый или второй класс. В школах она не всегда была предметом насмешек; по крайней мере в Майове были такие же дети, как она. Но был ужасный период, еще в Неваде, когда ее отец умудрился устроиться на работу в обслуживающей станции, поэтому они жили в арендованном доме некоторое время, а Рейчел ходила в настоящую школу. Дети смеялись над ее босыми ногами и слишком короткими платьями. Жалея девочку, которая никогда не приносила с собой ленч или деньги для кафетерия, учительница однажды поделилась с ней своим завтраком. Но чувство собственного достоинства девочки, даже такой маленькой, довело Рейчел до рвоты. Учительница зло отреагировала на ее поступок, будто девочка сделала это специально, и больше никогда не делилась с ней.

Но Рейчел недолго пробыла в этой школе. Отец, как обычно, потерял работу и провел весь следующий год, надеясь на счастливый случай, конфликтуя с государством и затевая драки в барах с любым парнем в форме.

Чтение было ее величайшим умением и даром. Она не понимала, почему дети читают будто делают кому-то большое одолжение. К тому же, если ты получаешь удовольствие от чего-то, ты продолжаешь этим заниматься и так, естественно, это у тебя хорошо получается. То, что ей давали книги, было для нее удовольствием и, наверно, единственным в детстве. С каждым новым городом, в который они переезжали; с каждыми новыми окрестностями; с каждым новым лицом; с каждым страхом нового места; с каждой молитвой о том, чтобы ее папочка удержался на новом месте и позволил им жить в этом городе столько, чтобы она успела завести друзей; с каждым его пьяным приходом домой и разглагольствованиями о дураках, которые уволили его, что неизбежно касалось матери, судя по крикам и мольбам из спальни; с каждым новым отчаянием, разочарованием и погружением в одиночество и обособленность от всего внешнего мира, Рейчел все чаще обращалась к книге.

Иногда они с мамой читали вместе. Они сидели в маленьком трейлере и читали вслух страницу за страницей.

— Образование — это сокровище, — говорила ее мать. — Я хочу, чтобы твоя судьба сложилась удачнее моей, Рейчел. Я хочу, чтобы ты что-то представляла собой и была счастлива.

Но мать и дочь читали не просто для того, чтобы стать более образованными, а чтобы найти выход; они помогали друг другу, путешествуя по выдуманным путям так, что обе уходили от привычного мира.

Но была и другая причина, по которой Рейчел уходила от реальности. Она обнаружила это совершенно случайно в тот день, когда ей исполнилось одиннадцать.

Она расчесывала волосы, глядя в зеркало в комнате мотеля, в котором они жили в то время. Ее мама работала там прислугой, и, пока отец опять мотался в поисках работы в маленьком городке, где-то в районе Феникса Альбекерка, Рейчел опять осталась одна.

Она пробовала сделать прически самых разных стилей, глядя На картинки в журнале о кино, когда ее вдруг осенило: она несимпатичная. Фактически она осознала, что совершенная простушка.

Самыми популярными формами обладали на сегодняшний день Бэтти Грейбл и Вероника Лэйк — Рейчел держала их фото перед собой и пыталась понять, что же в ней не так. Список, казалось ее одиннадцатилетнему уму, был бесконечным. Эти брови, будто отглаженные прямые волосы, челюсть и — хуже всего — невыносимый нос.

Это открытие не причинило бы ей такую боль, если бы девочка не знала еще о том, что ее отец однажды под влиянием алкоголя после неудачного дня заметил:

— Боже, этот ребенок становится все уродливее и уродливее.

Кости лица совершенно изменили то, что было в детстве. Это не случается до определенного времени, до которого все черты, кажется, не меняют своего места. С шести лет лицо Рейчел было обыкновенным детским лицом — она выглядела, как любой ребенок, играющий на детской площадке. Но в одиннадцать она вступила в новый период своей жизни, и ее лицо принимало окончательный вид.

Нос странно торчал в форме ястребиного клюва; он бы неплохо смотрелся на мальчике. Да и вообще на любом мужчине он выглядел бы чертовски привлекательно. Но женщина, а тем более на маленькая девочка с таким носом выглядит неуместно. И Рейчел понимала это.

Она наблюдала за собой несколько месяцев в надежде, что это временно и природа исправит свою ошибку. Но чем больше она на себя смотрела, тем больше понимала, что так все и останется, тем чаще стала избегать своего отражения в зеркале. Случалось так, что, когда они пережидали зиму в Галлап, Нью-Мексико, и доброжелательные соседи, сжалясь над миссис Двайер и ее уродливой дочерью, предложили им двоим перебраться в дом Тони, Рейчел стала возражать так громко, что леди оскорбилась и потом избегала встречи с Двайер.

Но мать Рейчел все понимала и старалась переубедить девочку, выказывая ей свою любовь, в которой она так очевидно и отчаянно нуждалась.

Плохо было то, что миссис Двайер стала злоупотреблять алкоголем. Чтобы ублажить своего мужа — что было невозможно, — она ходила с ним в бары, пила с ним дешевое спиртное, которое он приносил домой, и позволяла унижать себя. Моменты, когда миссис Двайер проявляла нежные чувства к своей дочери, были спонтанными, непредсказуемыми и зачастую не достигали цели.

Но существуют люди, которые знают, как можно выразить любовь, люди, которым Рейчел по-настоящему могла показать свое умение любить, — они жили в книгах.

Она читала все, что попадало ей в руки. Иногда это были даже старые журналы или бесплатные «Жизнь» или «Почта». Редко это были юношеские книги, хотя она прочитывала на одном дыхании все детективно-приключенческие книги Нэнси Дрю. Местная библиотека была для нее дверью в мир фантазии, и чуть ли не в каждом городе, неважно, маленьком или далеком, была библиотека. Так же, как в трейлерном парке, в котором они жили, когда ей было десять. Она располагалась в нескольких милях от настоящего городка, как любая заправочная станция, главный торговый комплекс или таверна. Но в офисе трейлерного парка была полка с книгами. Когда люди переезжали, они оставляли после себя довольно хорошие книги, поэтому детишки, вновь поселившиеся здесь, могли выменять свои старые книги на новые. Это был смышленый ребенок миссис Саймон, пожилой леди, которая содержала парк, и с ним Рейчел нашла общий язык в деле обмена.

Одинокая и неуверенная, несимпатичная и жаждущая материнской любви, Рейчел отдавала себя в руки безликих авторов и погружалась в волнующий несуществующий мир. Она путешествовала вместе с Фрэнком Слотером и Фрэнком Эрби; блуждала по древним путям вместе с Миком Уолтари и Лью Уоллас; постигала азы невинной любви с Перл Бак; исследовала звезды с Азимовым и Хайнлайном. Рейчел перечитала все; каждая книга предлагала свои пути ухода от реальности, свои награды, удобства и наслаждения. В общем, они создавали мир фантазии, который обогащал ее и оставлял душу чистой и доверчивой. Космонавты Артура К. Кларка были хороши, круты и неповторимы; для Рейчел Двайер они, живые, во плоти, были единственными, кого она могла полюбить в жизни.

Как ни странно, несмотря на то что она не отказывалась от множества взрослых романов, Рейчел все же оставалась невероятно наивной, не приспособленной к жизни и немногословной. Так, будто ее разум, когда что-то касается реальности или близко напоминает дом, автоматически отфильтровывал это. Рейчел было девять, когда она прочитала «Амбер навсегда», однако потом, если бы ее спросили, она не объяснила бы точно причину падения Амбер. Для Рейчел было достаточно, что Амбер жила в эпоху романтизма, носила старомодные платья и была сбита промчавшимся мимо человеком. Другие элементы — внебрачная беременность, бесчестие и выкидыш — она совершенно не заметила.

Это потому, решила она позже, что в четырнадцать лет она была слишком наивна, ранима и не готова к тому, что преподносит жизнь.

Шел дождь, один из тех, которые быстро начинаются и быстро проходят.

Внутри их трейлера царил невообразимый хаос. Он выглядел точно так же, как и остальные: тесный, старый, скошенный набок, пропитанный запахами и настроением разочарования предыдущих хозяев.

Ее отец пил и не появлялся дома весь день. Рейчел молилась, чтобы он не явился домой ночью. В тусклом свете зари она погрузилась в «Марсианские хроники». Она была безнадежно влюблена в капитана Уайлдера и ясно видела себя на фоне безбрежного неба стоящей на берегу древнего марсианского канала. Ее мать ушла вверх по шоссе в мотель, где в офисе менеджера новый телевизор «Филко» показывал «Техасский звездный театр» низшим слоям горожан юго-западной пустыни.

После трехчасового напряжения для глаз Рейчел все-таки решила отложить книгу в сторону. У нее была менструация, и сильно болел живот.

— Через это проходят все женщины, дорогая, — говорила ее мать, объясняя все как можно мягче год назад, когда у Рейчел начались месячные. Пропустив шестой и седьмой классы в школе, Рейчел не имела понятия о том, что это называли правилами женской гигиены. Месячные положили конец ее спокойной жизни; однажды миссис Двайер нашла свою дочь рыдающей и утверждающей, что она умирает. Но потом миссис Двайер принесла коробочку с прокладками, показала Рейчел, как ими пользоваться, и попыталась с видом знающего человека объяснить, что случилось с Рейчел.

— Боль — это наш крест, дорогая. Женщины привыкли к боли. Мы терпим ее всю нашу жизнь. А иметь детей — это самая страшная боль. Вот почему у меня нет детей, кроме тебя.

— Почему? — спросила Рейчел невинно. — Почему мы должны терпеть боль?

— Я не знаю. Кое-что, кажется, упоминается об этом в Библии. Наказание, я думаю, за содеянное Евой.

— А что сделала Ева?

— То, что она ввела Адама в грех, дорогая. Он был чист перед Богом, а из-за нее согрешил. С тех пор мы, женщины, расплачиваемся за нее.

Миссис Двайер безостановочно продолжала искать связь между менструациями и рождением детей, хотя у нее это плохо получалось, потому что она сама была достаточно невежественной в этих вопросах. Так Рейчел закончила этот личный разговор, не совсем поняв, о чем они говорили.

В эту дождливую ночь она, отложив в сторону книжку, приняла пару таблеток аспирина, надеясь в душе, что ее мама задержится в мотеле из-за грозы. Если бы так случилось, то Рейчел могла бы читать всю ночь напролет, сжигая драгоценное электричество, которое они так редко позволяли себе включать.

Когда она вошла в маленькую тесную кухоньку, то поняла, что проголодалась. В буфете было довольно скудно, впрочем, как и обычно. Но в морозилке были бифштексы. Если миссис Двайер и была простой выносливой женщиной, выглядевшей, как любая другая, отчаянно пытавшаяся пересечь юго-западную пустыню, она все же обладала качеством, которое выделяло ее. Она делала фантастические гамбургеры по рецепту старой женщины, у которой работала уборщицей, когда была подростком.

— Секрет приготовления вкусной пищи, — говорила старая леди, — в специях.

Миссис Двайер посвятила всю свою жизнь приготовлению гамбургеров с мятой и тмином, щепоткой розмарина и паприки. С годами она стала в совершенстве владеть рецептом специй, ей не нужно было передавать его другим или записывать. Это было то, что она делала совершенно естественно, не задумываясь, ежедневно, как дышала. И куда бы Двайеры ни переезжали, народ всегда узнавал о гамбургерах миссис Двайер.

Это искусство она передала своей дочери. У Рейчел потекли теперь слюнки при мысли о сочном, вкусном гамбургере с кетчупом и горчицей.

Пока еда шипела на сковородке, она продолжала читать «Марсианские хроники» при свете гаснущего заката. Через несколько минут, когда «луна замораживала» капитана Уайлдера и его команду в пустынном городе Марса, Рейчел услышала звук машины, подъезжающей к трейлеру.

«Мама, наверное, замерзла и промокла. Надо согреть воду и сделать чаю», — подумала она. Но потом, осознав, что это может быть и ее отец, которого привез какой-нибудь случайный знакомый, Рейчел ужаснулась.

Он терпеть не мог книжек. Ненавидел их — это мягко сказано. И она никогда не понимала, почему.

— Это потому, что он сам необразованный, — объясняла ей мама однажды ночью, когда он выбросил библиотечные книжки в окно. — Он никогда не учился в классе выше пятого. Это выводит его из себя. Он говорит, что из-за этого не может задержаться ни на одной работе. Видеть, что ты читаешь легко и вообще хорошо…

Рейчел никогда не понимала враждебности отца по отношению к ней. Что бы она ни делала — мыла посуду, штопала, готовила обед — он все время поучал ее с хмурым недовольным выражением. У него в руках всегда была банка пива или, когда проходила проверка, бокал бурбона. Когда она видела, что его воспаленные глаза наблюдают за ней, по ее телу невольно пробегала дрожь.

С одной стороны, он был ее отцом, а с другой — незнакомым чужим человеком.

Они прожили вместе четырнадцать лет, но она не знала его. Она готовила для него обед, стирала вещи, она слышала, как он ходит в туалет, но он оставался для нее незнакомцем с большой дороги. Если верить романам, то она должна быть его «маленькой девочкой», но он, кажется, даже не замечал ее. Он приходил и уходил, как мистический дух, встающий с петухами и отправляющийся искать работу бог знает куда, в то время как ее мать ночи не спала, считая часы, выглядывая в окно.

Фактически два года назад, когда ей было двенадцать, Рейчел осознала, что мать боится его.

Нельзя сказать, что это было удивительно. То, что Рейчел, увидев однажды в далеком детстве, запомнила, продолжало случаться с нарастающей частотой. Звук его ботинок по дешевому полу, открывающаяся дверь спальни, которая сотрясала весь трейлер, затем мягкие уговоры ее матери — ненастойчивые, потому что иначе последуют скандалы и, наконец, рыдания. На следующее утро на лице миссис Двайер будут синяки; отец выбежит из дома и не появится в течение следующих трех-четырех дней. И все это Рейчел наблюдает с широко открытыми, полными непонимания глазами и переносит молча, потому что так поступала ее мать: никогда не предполагала, что ситуацию можно изменить, ведь ее мать даже не допускала такой мысли. Если не боролась ее мать, то зачем это делать Рейчел?

Но он никогда не поднимал руку на Рейчел.

Теперь девочка замерла у плиты и слушала, как мотор машины работает в такт с падающим дождем. Открылась дверь, кто-то выкрикнул «Доброй ночи!» Колеса пробуксовали в грязи, и звук мотора унесся вдаль. Шаги по деревянной лестнице. Наконец дверь приоткрылась.

Рейчел вдруг охватил страх. Испугалась ли она из-за грозы? Или потому, что у нее были месячные, из-за которых она чувствовала себя такой женственной и беззащитной? Она попятилась к крохотному кухонному столу и, не отрываясь, смотрела на дверь, сердце бешено колотилось.

Она уже догадалась, что это не мать вернулась из мотеля.

Дверь распахнулась, и у Рейчел перехватило дыхание. Отец покачнулся на пороге, потом, едва держась на ногах, ввалился, плотно закрыв за собой дверь. Он не увидел Рейчел, даже не заметил, что она находилась здесь. Стряхнув капли дождя, как какой-то лохматый пес, Дэйв Двайер прошел к буфету, достал бутылку и уселся на софу.

Когда он швырнул в сторону одну из книг Рейчел, она сказала:

— Не прикасайся к ним! — и сразу же пожалела об этом.

Его красные воспаленные глаза сфокусировались на ней.

— Чего?

— Это библиотечная книга. Если я верну ее… порванной, мне придется заплатить.

— Заплатить! Да что ты знаешь о деньгах! — взорвался он. — Ты не что иное, как чертов паразит. Если бы это зависело от меня, тебя бы замучил голод. Почему бы тебе не пойти и не поискать работу, раз ты такая взрослая девочка?

Она так испугалась, что лишилась дара речи. Он прищурился, разглядывая ее так, словно видел впервые.

— Сколько тебе теперь лет?

— Тебе лучше знать, папочка.

— Тебе лучше знать, папочка, — передразнил он ее. — Сколько тебе лет?

— Ч-четырнадцать.

Он поднял брови.

— Да ладно!

Он осмотрел ее сверху донизу Рейчел сильно пожалела об одетых шортах, обнаженных ногах и блузке Питера Пена с оторванной пуговицей.

— У тебя есть бойфренд, Рейчел? — спросил он, ошеломив ее.

Парень! Как же она могла встречаться с мальчиками, когда она все время сидит в трейлере? Кроме того, прыщавые парни ни в какое сравнение не шли с героями ее романов и римскими центурионами.

Почему-то ее молчание еще больше разозлило его. Или может, это просто был ее страх. Проявление страха иногда даже бойцовых собак заставляет отступиться от жертвы.

Он встал; она прильнула к кухонному столу.

— Где это видано, — прогремел он. — Девочка боится своего собственного отца.

Она пыталась найти в себе хоть немного мужества, хотя бы напоказ.

— Т-ты не посмеешь тронуть меня.

— Тронуть! — сказал он, смеясь. — Ха! Послушайте ее. Вечно ты со своими возвышенными словами! Тебе нравятся возвышенные слова, не так ли, девчонка?

О боже! Она продолжала пятиться назад.

А он все приближался.

— Боже, какая же ты уродина. Посмотри на себя!

— Пожалуйста, папочка, не…

— Я тебе не папочка! Как бы я мог поступить с уродливой стервой, стоящей передо мной, типа тебя!

Он был совсем близко, потрепанный, пропахший ликером, еле держащийся на ногах.

— Какая же ты дрянь. Прямо как твоя мать. Да об нее только ноги вытирать! Ну и где же моя дорогая жена сейчас? Почему она не дома и не ждет меня, чтобы ублажить меня? Боже, вы, женщины, меня просто от вас тошнит!

Он потянулся у ней. Но в первый раз промахнулся. Она отпрыгнула назад; его пальцы коснулись ее руки. Он стоял на ногах крепче, чем она думала. Во второй раз он поймал ее, предугадал ее следующее движение и больно схватил за запястье.

— Может, ты еще скажешь какое-нибудь возвышенное слово, а? Мне что-то захотелось послушать, как ты с ними ловко управляешься. Давай же, дрянь.

— Папа! — она пыталась высвободиться. Он схватил ее за другое запястье.

Дождь бил по жестяной крыше трейлера. Казалось, выстрелило ружье или обрушились тысячи штормов. Потом грянул гром и трейлер покачнулся. Он так же покачнулся, когда Дэвид Двайер скрутил дочери руки, держа сзади нее оба запястья одной рукой, а другой занявшись ее шортами.

— Тебе нравятся возвышенные слова, стерва? Тебе нравилось выражаться ими еще до нашей свадьбы. Помнишь? Не помнишь, как ты хотела выставить меня на посмешище перед моими друзьями? Ты со своим школьным образованием!

— Нет, папочка! — кричала она.

Рейчел сопротивлялась. Но он держал ее крепко. Она почувствовала, как его сильный кулак схватил ее шорты. Он разорвал их и намотал вокруг бедер.

— Помнишь, как это было в первый раз, а? — выкрикнул он. — В ту ночь ты сказала, что у нас не может быть больше детей. Когда ты винила меня за то, что мы избавились от второго ребенка? Боже, ты стерва, мы оставили не того! Рейчел безобразный ребенок. Мы избавились не от того! Ну, если ты не хочешь больше детей, я могу позаботиться и об этом. Вот и новое словечко в твой словарь. Содом! Как тебе?

Боль.

Рейчел вскрикнула.

Дверь распахнулась, и ворвался дождь. Гром прогремел, как обычный ночной звук — что-то похожее на звук падающего на тротуар арбуза. Потом отец освободил ее запястья; он отпрянул от нее, и боль ушла из ее тела.

Инстинктивно Рейчел бросилась надевать шорты. Она попятилась, рыдая, к узкой двери спальни, думая только о той боли, которую он ей причинил, боли, которая страшнее месячных, или рождения детей, даже смерти.

Он сделал с ней это. Он сделал это с ней.

Когда к ней снова прикоснулись руки, Рейчел стала сопротивляться, как бешеная кошка. Но, услышав голос матери: «Нет, дорогая! Это я!», успокоилась.

На мгновение Рейчел оказалась в темноте, а когда открыла глаза, то поняла, что лежит на софе, мама обмывала ее. На кухне на полу лежал ее отец.

— Он мертв? — спросила Рейчел.

— Нет, дорогая. Не мертв. Я ударила его сковородкой. Но он все еще жив.

Рейчел начала плакать, тихо и горько, закрыв лицо руками.

— Зачем он это сделал, мам? Почему он это сделал со мной?

Миссис Двайер не могла сначала говорить. Она взяла полотенца и таз с водой и сказала:

— Все будет в порядке, ты оправишься. Через несколько дней это не будет тревожить тебя.

Рейчел подняла глаза, по щекам потекли слезы.

— Ты позволяешь делать с тобой то же самое! Постоянно!

— У меня нет выбора, дорогая. Мне приходится.

— А ты оправляешься?

Миссис Двайер отвернулась от раковины и посмотрела на дочь. Вдруг летающий в облаках четырнадцатилетний ребенок посмотрел на нее глазами взрослого.

— Ты не поймешь, дорогая. Есть вещи между мужем и женой, которые…

— Если бы он был моим мужем, — всхлипывала Рейчел, — я бы убила его.

— Не говори так, дорогая. Ты просто не все знаешь.

Рейчел попыталась встать, но ей стало больно.

— Почему ты осталась с ним? Он чудовище.

— Нет. По-своему он любит меня. Просто у него в душе осталась незаживающая рана. В прошлом кое-что случилось, задолго до твоего рождения…

— Он сказал, что ты отдала другого ребенка. Что он имел в виду?

Миссис Двайер побледнела.

— Боже мой, — прошептала она. — Он сказал тебе это?

— Мам, я имею право знать.

Миссис Двайер смотрела на свою дочь несколько мгновений, слушая, как падает за окном дождь надвигающейся грозы; она приняла решение и подсела к Рейчел на софу.

— Дорогая, — сказала она мягко, взяв дочь за руки. — Когда я шла в больницу рожать тебя, мы были на дне. У нас ничего не было. Страна переживала глубокую депрессию, и твой папа, ну, ты понимаешь, он был хорошим человеком… однажды. Потому, как бы там ни было, у нас родились близнецы, и не было ни цента, чтобы оплатить услуги в больнице. В больницу пришел один человек. Он сказал, что был юристом и что знает одну прекрасную пару, которая очень хочет удочерить маленькую девочку. Эта пара обещает заплатить тысячу долларов.

Рейчел уставилась на мать.

Миссис Двайер нервно поглядела на лежащего без сознания на кухонном полу мужчину и тихо продолжила:

— Я была против. Но твой отец уговорил меня, сказав, что нам нужны эти деньги и что дочь окажется в хороших руках. Если мы откажем адвокату, то останемся с двумя детьми, без денег, да и какой дом мы могли предоставить вам тогда? Он уговаривал меня, дорогая, пока я не согласилась. Я молилась Господу каждый день, чтобы мое решение было правильным. Мне нравится думать, Рейчел, что твоя сестра живет в большом, хорошем доме, ходит на разные праздники…

— Ты… ты продала мою сестру?

— Не говори так, Рейчел. Ты даже не можешь представить. И в любом случае… — она опять посмотрела на мужа. — Ты должна выбираться отсюда теперь. Ты больше не можешь здесь оставаться.

Рейчел хотела возразить, но знала, что ее мать права. Когда шок начал проходить, она принялась плакать.

Миссис Двайер крепко обняла дочь.

— А сейчас послушай меня, дорогая. Ты должна быть сильной и мужественной. Тебе нужно уходить отсюда. Сегодня же. И уехать так далеко, как только можно. Я сберегла несколько долларов, о которых не знает твой отец. Этого хватит, чтобы продержаться некоторое время, если экономно их расходовать. Поезжай в Калифорнию. В Бакерсфилд. Ты можешь остановиться там в приюте для молодежи. Это не будет дорого стоить, и они позаботятся о тебе. Но не говори, что тебе только четырнадцать, иначе они сообщат в полицию. Теперь вот адрес одной знакомой женщины. У нее свой салон красоты. Скажешь ей, что ты дочь Наоми Бургесс, — она вложила листок бумаги в кошелек Рейчел, — и она даст тебе работу. Все будет хорошо. Ты умная девочка. В полночь через город проходит автобус. Ты должна успеть на него.

— Ты поедешь со мной?

— Нет. Я не могу. Я должна остаться с ним.

— И мириться с его издевками?

— Рейчел, — сказала она тихо, — я люблю его.

— Да как ты можешь?

— Ты еще слишком молода, чтобы понять, дорогая. Но однажды, когда ты будешь взрослой женщиной и полюбишь, ты поймешь все это.

Рейчел безмолвно сидела долгое время, ощущая все сильнее свою боль, унижение, и пристально смотрела на человека, который сделал это с ней.

— Ты должна идти, — сказала ее мать с еще большей настойчивостью. — Он может скоро очнуться.

Рейчел посмотрела на нее тяжелым взглядом.

— Что с тобой будет, мам?

— Не тревожься обо мне, я справлюсь.

Рейчел подумала и сказала:

— Как ты думаешь, она выглядит, как я? Моя сестра?

Миссис Двайер удивленно взглянула на дочь.

— Я не знаю, дорогая.

— Мы же близнецы.

— Ну да, близнецы бывают двух видов. Одних называют близнецами, других двойняшками. Я не знаю почему, но одни из них не обязательно похожи. И не знаю, какие из них вы.

— Я надеюсь, она хорошенькая, — сказала мягко Рейчел. — И не уродина, как я. А ты знаешь что-нибудь еще, мам? Я хочу найти ее.

— О… — Миссис Двайер вдруг почувствовала резкий панический страх. — Почему ты хочешь сделать это?

— Потому что она моя сестра. И если она знает, что была продана, то, может быть, ей станет легче, когда она узнает, почему.

Увидев одиночество в глазах дочери, миссис Двайер смягчилась. Она знала, как Рейчел нужно было кого-нибудь любить, принадлежать кому-то. Она сама испытывала это чувство каждый день своей жизни.

— Ты родилась в Голливуде, штат Калифорния, Рейчел. Не знаю точно, но возможно, что она все еще там. Я расскажу тебе все, что знаю об удочерении. Но этого мало. Теперь тебе нужно идти.

Пятнадцать минут спустя, в течение которых ее отец все еще лежал на полу, Рейчел стояла с чемоданчиком в руках у двери. На чемоданчике были инициалы «P&O», но этот стикер приклеил давно кто-то другой. Все, что было в ее багаже, это фото ее мамы с малышами, несколько сувениров, которые она насобирала в детстве, свидетельство о рождении и «Марсианские хроники» — украденная библиотечная книга.

Глаза обеих были полны боли; казалось, Рейчел и ее мать смотрели в одно и то же зеркало. Гроза закончилась, ночь была тихая. Четырнадцатилетняя Рейчел понятия не имела, куда отправляется, но теперь она сказала:

— Я вернусь, мам. Я найду свою сестру, и мы вернемся вместе за тобой. Мы уйдем от папы, из нас троих выйдет отличная семья. Я позабочусь о тебе, мам. Тебе больше никогда не придется мириться с… — Она взглянула на потрепанное тело человека, который никогда ничего не значил для нее, — …с этим опять.

Миссис Двайер в последний раз обняла дочь и смотрела сквозь слезы, как ее одинокая фигурка движется вниз по грязному шоссе.

 

5

Платье, хоть и красивое, было неудобным. Оно сильно стягивало бедра и так сжимало талию, что она едва могла дышать. Тем не менее доктору Линде Маркус нравилось, как она выглядела в большом зеркале в полный рост. «Белль» из прошлого. Хрупкая, нежная, предмет, достойный поклонения.

«Боже мой, — думала она, — неужели женщины испытывали это чувство однажды».

Отойдя от зеркала, она осмотрелась в спальне, которая казалась ей сказочной. Атласные драпировки, великолепная кровать, заправленная мягким одеялом из стеганого отборного атласа, — все персикового цвета. Плюшевый ковер, изящная позолоченная мебель, картины пастельных оттенков на стенах и вазы со свежими цветами. Все очень женственно и очень романтично.

Фактически это была комната, в которой буквально неделю назад ее рандеву с грабителем прервал звонок на пейджер из госпиталя. С тех пор она пыталась возобновить свои посещения «Бабочки». Но обстоятельства не позволяли: то она была занята, то он.

Странно. Линда испытывала ревность, когда понимала, Что не может быть с ним в ту или иную ночь. Сначала, в первые месяцы посещения «Бабочки», Линда Маркус допускала возможность того, что ее партнер должен обслуживать других членов клуба. И впервые она начала чувствовать, что он — ее собственность. Умом она понимала: это его работа. Он развлекает других женщин. Но однажды Линда удивилась, поймав себя на мысли: «Он мой. Он принадлежит мне».

Она была со своим особенным партнером только три раза. Перед ним их было целое множество — и ни один не удовлетворил ее, ни один не был в состоянии помочь ей. А потом она встретила его. Это была ночь ее Венецианской фантазии. Раньше жители Венеции надевали маски на парад, проходящий на площади Святого Марка. Посмотрев «Амадеус», она решила воплотить идею фильма в жизнь. Мужчина весь в черном — в черном плаще и черной маске — залезает в ее комнату и занимается с ней любовью.

Это был самый близкий момент к оргазму в ее жизни. И поэтому она снова заказала того же компаньона. Во второй раз он был странствующим поэтом, прокравшимся в ее комнату. Сильный, нахальный и в то же время нежный, он заставал ее в комнате за вышиванием, и они занимались любовью. И во второй раз она была очень близка к сексуальному удовлетворению. В третий раз, когда она снова приехала в «Бабочку» и вновь заказала его, они не дошли до дела. На этот раз он выступал в роли грабителя.

Тот сеанс был прерван сообщением на пейджер. Этой ночью он должен был появиться в облике офицера Конфедерации времен Гражданской войны — по крайней мере, мужчина в офицерской форме и маске, будто он шел на бал-маскарад.

Неважно, при каких обстоятельствах, но Линда настаивала на том, чтобы ее мужчина был в маске. Она не хотела видеть лица своего любовника. И он не видел ее лица. Маска надевалась из соображений защиты личной частной жизни, чтобы потом не быть узнанной в реальном мире.

Она взглянула на запястье и вспомнила, что сняла часы. Потому что этой ночью она хотела исполнить свою фантазию в полной мере. Сняв с себя свою безупречную одежду, она надела приготовленный костюм, спрятала все свои вещи в гардеробную и закрыла дверь. Все это символизировало уход из настоящего. Отказавшись от атрибутов реального времени — своей сумки, часов, пейджера, эластичных колгот, — она с легкостью вступила в прошлое.

Это было необходимо для того, чтобы эксперимент сработал.

По опыту Линда знала, что ее партнер может появиться в любой момент. Особенно в ее историческом сценарии. Многие члены клуба, насколько она была в курсе, не придавали значения костюмам и постановкам. Они просто заказывали определенную модель, комнату и занимались сексом без каких-либо театральных сцен. Другие, как она, просто нуждались в драме и разыгрывании сцен.

Она надеялась излечиться от проблем.

Вот почему Линда была здесь, в «Бабочке», вместо того чтобы находиться в больнице или читать медицинские журналы, или работать над своей речью к обеду в честь Медицинской ассоциации. Обычно жизнь Линды была полностью посвящена работе, и очень мало времени оставалось для личной жизни и отдыха. Но в клуб «Бабочка» она вступила не для удовольствия: она хотела решить здесь свои проблемы. Но, физически удовлетворяя себя, она должна была забыть о профессиональном любопытстве — это было важно для успешного прохождения терапии, а тем более для решения проблем.

Когда она прохаживалась по плюшевому ковру, кринолин на ней издавал тихий шорох, мягкий свет от подсвечников бросал на предметы отблеск, создающий ощущение нереальности. Линда пыталась войти в роль. Но у нее ничего не получалось.

«Сколько членов клуба в день он обслуживает? — думала она. („Мы все здесь члены, — говорила директор Линде, пока та определялась. — Не клиенты и не покупатели, а члены. А наши мужчины — компаньоны“.) Сколько раз, в конце концов, мужчина может — неважно, как он молод, — испытать возбуждение? Сколько раз он может удовлетворить женщину? У него не должна происходить эякуляция каждый раз», — говорила она себе.

Она пыталась прогнать такие мысли. Они не приносили пользы. Она пришла сюда за тем, чтобы быть любимой, а не для того, чтобы анализировать физические возможности мужчины. Линде приходилось напоминать себе, что она оставила свои научные вопросы и медицинский строй мыслей за дверью. Иначе эксперимент не сработает.

Шаги в холле!

Она обернулась и уставилась на дверь. Дверная ручка повернулась.

На мгновение у доктора Линды Маркус перехватило дыхание. Она забыла обо всем. Из головы вылетели все мысли, когда она смотрела, как поворачивается золотистая дверная ручка, когда она представила, что за рука может поворачивать ее, какому мужчине может принадлежать эта рука, эти упругие мускулы, квадратная челюсть и этот глубокий, чистый голос.

Первый раз с ним — кто бы он ни был — она уже, уже…

Дверь медленно приоткрылась. Она сделала вдох.

Первое, что она увидела, были его лакированные ботинки, затем рука в сером рукаве с желтой вышивкой. И наконец, лицо в маске под серой генеральской фуражкой члена Конфедерации. И… нежный мягкий голос сказал:

— Добрый день, мадам.

Пока она сдерживала себя. «Они, должно быть, нанимают профессиональных актеров, — думала она. — Он так превосходно держится. — Потом она подумала: — Черт возьми, Линда. Отдайся фантазии!»

Но много лет работы в медицине не позволяли ей легко погрузиться в грезы. Она никогда не могла избавиться от желания анализировать, которое было развито у нее еще в медицинской школе.

«Боже мой, он прекрасен».

— Э… надеюсь, я не помешаю вам, мадам, — начал он мягким голосом, дотронувшись до козырька своей серой фуражки. Затем, как раз тогда, когда она ожидала, что он подойдет и поцелует ей руку или сделает что-то вроде этого, он удивил ее. — Вы не будете против, если джентльмен выпьет глоток? — спросил он.

Линда, ничего не ответив, осмотрелась. Разве он должен был сказать это?

— Столик там, я думаю… — Он подошел и налил себе из графина. С хрустальным стаканом в руках повернулся и посмотрел на нее сквозь отверстия в маске.

Черные глаза обрамлены черными ресницами.

Она чувствовала, как учащается ее пульс.

— Мы встречались раньше, мадам? — спросил он мягко.

— Я…

Он явно хотел заговорить ее!

— Я ищу свою подругу. Ее имя Шарлотт. Вы случайно не знаете ее?

Линда опешила.

Приятный аромат роз заполнял воздух. Свет от разнообразных свечей по всей комнате, казалось, перемещался и менялся. Линда чувствовала, что начинает проникаться романтической обстановкой.

Но это все наигранно!

Тем не менее она чувствовала, что все получается. И была рада этому. Она хотела, чтобы свершилось чудо…

Горящие черные глаза не искали женщину по имени Шарлотт. Они были здесь для нее, для Линды Маркус, которая заказывала этого мужчину и которая начинала входить во вкус, предвкушая предстоящую близость.

— Я даже не знаю, что и сказать. Я имею в виду… кто такая Шарлотт?

Его улыбка слегка приподняла маску.

На этот раз, в отличие от того, когда он был в лыжной маске, она могла видеть его нижнюю часть лица. И… он был довольно симпатичный.

— Тогда… Э… я попал не в тот дом.

Линда смутилась. Они привели ее не в ту комнату? Да нет же… это определенно тот компаньон, которого она просила. И что теперь?..

Он подошел к ней, все еще держа стакан в руке.

— Но тогда, — сказал он тихо, — может быть… э… не стоит обращать внимание на отсутствие Шарлотт?

Он подошел к ней вплотную. Линда смотрела на него. Разве она могла забыть, какой он высокий? Вдруг ее окутал знакомый аромат. Только очень слабый — легкий мужской одеколон. Он пользовался им прежде. Как он назывался? Ей казалось, что она знает этот запах…

Его рука коснулась ее щеки. Длинные пальцы проскользнули по чертам ее лица, дотронулись до губ, бровей. Он совсем не торопился; в нем было что-то медлительное, даже ленивое, будто в их распоряжение была вся ночь.

— Может джентльмен представиться леди? — спросил он мягко. — Меня зовут Бо. — Он наклонил голову и очень легко коснулся губами ее губ.

Линда сделала глубокий вдох. Это было так великолепно. Без имен, без лиц, без планирования его следующих мыслей, без объяснения ее проблем, без вещей, которые разбивают браки и всегда приводят к внезапным разрывам. Ему ничего не надо было спрашивать или чем-то интересоваться. Он просто выполнял то, за что ему заплатили. И она отправится домой исцеленной.

Она поцеловала его в ответ.

Бо не торопился. Он медленно снял пиджак, затем начал расстегивать рубашку. Вид его обнаженного торса, хотя она уже видела его до этого дважды, заставил Линду задержать дыхание. У него были не слишком развитые мускулы, а как раз настолько, чтобы свидетельствовать о его силе. В этом красивом человеке не было никаких излишеств. Даже его поцелуи носили исследовательский характер, так, как будто они были впервые наедине. Как часто на своем первом или втором свидании с мужчинами, которые на первый взгляд выглядели очень благонадежно, Линда страдала от их настойчивых поцелуев, от спешки стащить с нее трусики, естественной и трудной борьбы с эрекцией, когда она не была еще готова.

Она почувствовала эрекцию Бо. Она чувствовала ее сквозь тугой сатин и шелк, сквозь жесткую шерсть брюк офицера Конфедерации. Но насколько это было приятнее! Он откладывал таинство, показывая свое участие. Не торопя ее. То, чему бы эти мужчины могли поучить всех остальных.

Но вдруг неожиданно он начал торопиться. Момент был выбран идеально, именно теперь она захотела его, ее переполняло возбуждение. Она затаила дыхание, целуя и обнимая его. Она чувствовала, как его пальцы расстегивали сзади ее платье. Сатиновые юбки упали, но она все еще была спрятана под шелком лент. Бо знал, как с ними справиться, все время целуя ее, прижимая к себе.

Теперь на ней остались лишь трусики. Он приподнял ее, осторожно опуская на кровать, и бережно положил ее. Поцелуи покрывали ее лицо, шею, грудь. Когда она застонала, он коснулся ее сосков, заставляя ее тело изогнуться, она выдохнула: «Теперь…»

Он снял свои ботинки и брюки. Но когда он прикоснулся к ней, чтобы снять трусики, она остановила его.

Так он лежал на ней, целуя, лаская, доводя ее до вершины. Когда его рука скользнула к ней между ног, она отвела ее, не говоря ни слова. Когда он вошел в нее, осторожно, практически наугад, он не опустил свое лицо к ней на шею, а остался на локтях, чтобы смотреть на нее через черную маску. Линду очаровывали эти черные настойчивые глаза. Когда их тела соединились, он держал ее этим взглядом.

— Давай, — прошептала она, — Бо, пожалуйста, кончай.

Но он двигался медленно, подобно ритму океана. Линда обвила руками его шею, ногами — его бедра.

— Кончай, — прошептала она. — Пожалуйста, скорее.

Ему показалось, что он заметил испуг в ее глазах под маской. Затем вдруг его тело резко изменило темп. Он теперь двигался быстро. Закрыл глаза. Сосредоточился.

— Да, — сказала она отрывисто. — Да!

Наконец он кончил и застонал, так сильно прижимая к себе Линду, что она чуть не задохнулась.

— Ты испытала оргазм? — спросила аналитик Линду, когда она прохаживалась по ковру.

— Ты знаешь, что нет. Черт возьми! — Она остановилась и посмотрела на доктора Виржинию Раймонд, которая сидела в кресле на фоне великолепного пейзажа Лос-Анджелеса. — Это случается каждый раз, — продолжала Линда. — Заниматься любовью — это фантастика. Но я сдерживаю себя. Я ничего не могу поделать. Что бы он там ни делал, как бы это меня ни возбуждало, я не реагирую телом. Я испытываю лишь чувства. Я не молчу, я двигаюсь, я говорю ему, что я хочу. А потом… ничего. И когда все кончается, я чувствую, как возмущение возвращается ко мне.

— Возмущение кем или чем? — спросила доктор Раймонд.

Линда улыбнулась психологу.

— Точно не знаю. Может быть, докторами, которые сделали мне огромное количество операций, когда я была ребенком. Или горшком с водой, который стал причиной травмы. Возможно, моей матерью. Всеми мужчинами, которые никогда не оставались со мной надолго, так, чтобы помочь мне. Всем миром, я полагаю.

Она остановилась перед высоким окном и посмотрела на улицу. Был январский захватывающий дыхание день Южной Калифорнии. Жемчужно-голубой океан шумел где-то вдали, окаймленный зелеными пальмами и пенными завитками волн. Внизу стоял огромный рекламный щит. На нем было изображено знакомое лицо человека, который основал Движение моральной благопристойности. Линда видела пару раз его «Час Благой вести». Вне всяких сомнений, преподобный был харизматичным оратором. Она никогда не могла подумать, что христианин-фундаменталист может так преувеличивать, чтобы получить всеобщее признание. Рейтинги показывали, что у него есть все шансы выиграть на выборах в июне.

Она отвернулась от окна, подошла к софе и устроилась на мягких подушках. В офисе доктора Раймонд было спокойно, как в гавани, как в саду посреди средневекового города. Линда приходила сюда в течение вот уже почти десяти лет.

— Я так хочу разделить с кем-нибудь свою жизнь, — сказала Линда тихо. — Я не могу жить одна. Я хочу иметь мужа, детей. Я старалась изо всех сил сохранить те два брака, ты же знаешь. Я правда пыталась.

Доктор Раймонд кивнула. Линда Маркус начала ходить к ней, когда распадался ее первый брак. Муж Линды утверждал, что он был не в состоянии терпеть ее поздние приходы из больницы или постоянные экстренные вызовы.

— Он говорит, что хочет хотя бы посмотреть фильм со мной от начала до конца! — сказала Линда тогда. Однако и доктор Раймонд, и она знали о настоящей причине, по которой он требовал развода. И дело было не в долгих часах отсутствия Линды. Причина крылась в ее сексуальных проблемах.

И потом, четыре года спустя, ее второй муж сказал те же самые слова, утверждая, что он устал от нескончаемых звонков рации, прерывающих их социальную (а иногда и личную) жизнь. И снова и Линда, и ее аналитик знали о реальной причине его ухода.

Второй брак продлился около одиннадцати месяцев. После этого доктор Раймонд слышала от Линды лишь о коротких связях, которые в большинстве своем были неудачными, пока в конце концов она не решилась закончить поиски.

Линда посматривала на часы. Когда она перезвонила телепродюсеру и обнаружила, что офис Барри Грина был в том же здании, что и офис ее аналитика, Линда договорилась о деловой встрече с ним после еженедельного сеанса у доктора Раймонд.

— Он сказал, что у него для меня есть работа, — рассказывала она своему аналитику раньше. — Работу! Будто мне заняться нечем!

— Но ведь ты в любом случае согласишься? — спросила Виржиния Раймонд.

— Мне польстило, что он выбрал именно меня. Кроме того, это так вызывающе: работать на телестудии, объясняя звездам, как ведут себя врачи. Я честно сказала ему, что никогда не видела ни одного его шоу, хотя друзья говорили мне, что «Пятый север» — один из самых больших хитов на телевидении. И он хотел, чтобы я была техническим помощником. Я думаю, что это, видимо, своего рода вызов.

— Даже если в твое расписание ничего нельзя будет вписать.

Потом они углубились в обсуждение проблем Линды.

— Виржиния, ты знаешь, почему я так пытаюсь заполнить жизнь, — сказала она мягко. — Это позволяет мне как можно дальше держаться от дома, от этого пустого одинокого места, где постоянно все напоминает о том, что мне уже тридцать девять лет, что я хочу завести семью больше всего на свете. Но, чтобы завести семью, нужен муж, а чтобы достать где-то мужа, я должна как-то решить эту чертову проблему, возникающую в постели. Слушай, — Линда села прямо на краю софы и серьезно посмотрела на психолога, — я так хочу вылечиться и быть нормальным человеком, что можно подумать, выздоровление наступит легко и быстро! — Линда встала и снова опустилась на софу. — Я больше не могу так, Виржиния, жить только больницей, и лишь потому, что я больше никак не могу забыть о том, что я одна. Вот почему я решила, что пришло время что-то делать с этим, встретиться лицом к лицу с проблемой и покончить с ней. Поэтому, когда моя подруга Джорджия рассказала мне об клубе «Бабочка» и о том, как он ей помог, я решила попытаться.

— И что, это помогло?

— Я не уверена. Я не могу сказать, что полностью погружаюсь в фантазию. Думаю, что, если я просто смогу почувствовать это — если смогу просто стать на мгновение другой, — тогда, возможно, я смогу избавиться от этой кары раз и навсегда.

— И ты думаешь, что уход от реальности поможет?

— Я думала, что если стану другой, то смогу преодолеть свой сексуальные барьеры. Может быть, я не буду просто лежать в постели, как Мария Антуанетта! Я не знаю. Но проблема в том, что я настолько привыкла быть в курсе всего и держать обстоятельства под контролем, что фантазия мне не подвластна.

Она отвернулась от окна и посмотрела на своего аналитика. Виржиния Раймонд вот уже несколько лет пытается помочь Линде решить ее проблему — проблему, вызванную несчастным случаем в детстве, породившую комплексы. Она поддержала Линду, когда та решила вступить в клуб «Бабочка».

— Это может быть опасно, — предупреждала она. — Ты можешь не найти там того, что ищешь.

Но Линда сказала:

— Мне нравится рисковать. Вызовы меня не пугают.

— Что ты думаешь насчет масок? — спросила теперь Линда. — Они помогут?

— Я всегда тебе говорила, Линда: если ты не можешь расслабиться, то ты никогда не получишь удовольствие от секса. Маскарад помогает достичь тебе этого необходимого расслабления. Они устраивают для тебя любую психологическую сцену, кто бы то ни был: вор или офицер Конфедерации. Маска подавляет твое «я», доктора Линду Маркус, и освобождают другую тебя. Ты боишься секса, Линда, или, вернее, подавленности во время секса, из-за шрамов. Избавиться от шрамов — один из самых важных шагов на пути к истинному удовлетворению сексом.

— Но сработает ли это?

— Нужно выждать время. И ты должна научиться расслабляться.

Линда замолчала. Она уже мысленно составила набросок следующего сценария со своим любовником в маске.

 

6

Эль-Пасо, Западный Техас, 1952.

Рейчел жадно смотрела голодными глазами на витрину с пончиками. Из тех, что она могла рассмотреть через стекло, было несколько глазированных, немного посыпанных сахарной пудрой, немного густо политых шоколадом, несколько смазанных маслом и молоком и несколько ее самых любимых, толстых сахарных, начиненных красным джемом. Она была в Эль-Пасо вот уже два дня и не ела с того момента, как сошла с Грейхаундовского автобуса. Если бы у нее не украли кошелек, то она бы сейчас не только ела, но и ехала на автобусе в обратном направлении в сторону Калифорнии.

Но она была сломлена, одна в чужом городе, усталая, голодная, грязная, не знавшая, куда деваться.

Краем глаза она увидела мужчину позади кассы. Он был погружен в процесс жарки буррито и сервировки огромных блюд жареных бобов. Это было последнее место, где она пыталась переночевать и откуда ее грубо выставил на улицу хозяин. Но этот техасский городок, граничащий с Рио-Гранде в Мексике, был опасным местом для четырнадцатилетней девочки, предоставленной самой себе. Рейчел целый день пыталась продвигаться дальше, проходя по мексиканским базарам, где туристы покупали текилу Жозе Киерво и бумажные цветы. Она мечтала о том, чтобы в кармане оказалось хотя бы несколько песо, чтобы купить немного тарталеток и бобов. Отдыхала в католических церквях, случайно попадавшихся ей на пути, где молились мексиканские и индийские женщины с черными накидками на головах. Теперь наступила ночь, и туристы спокойно спали в своих отелях, а Рейчел старалась быть как можно более незаметной в полном сигаретного дыма кафе, надеясь, что ее оставят в покое и дадут ей отсидеться ночью здесь, а не на холодном ветру. Она бы почитала свою книгу, несмотря на то, что не могла купить себе ни поесть, ни чашку кофе.

Рейчел никогда бы не пришло в голову заказать еду, съесть ее и убежать, не заплатив.

Была полночь, и шумное кафе казалось местом сборища людей, страдающих от бессонницы. Большинство из них выглядели потрепанными и отчаявшимися — еще одна причина, по которой она пыталась быть как можно меньше и незаметнее, загородившись искусственным деревом, зажав лицо между ладонями и впившись глазами в книгу. Она подошла к концу «Марсианских хроник», читала последнюю историю, «Пикник на миллион лет». Больше у нее не было книги даже для утешения. Она думала о своей матери. Рейчел много плакала в автобусе, всю дорогу из Альбекерка, и даже несколько раз порывалась вернуться домой. Но она понимала, что ее мать была права. Если отец сделал с ней это однажды, нельзя было утверждать, что он не сделает этого снова.

Только бы она села на тот автобус! Но Рейчел была так подавлена, плача чуть ли не все время, что, пока они не приехали в Эль-Пасо, штат Техас, она не поняла свою ошибку. Она думала, что едет в Калифорнию! Потом она сошла с автобуса, чтобы перекусить, и обнаружила, что кошелька в кармане нет. Пропали все ее деньги и даже адрес женщины, которая владела салоном красоты в Бакерсфилде. У нее не было ни цента, чтобы позвонить маме.

Она подняла глаза и увидела, что на нее пялится какой-то странный тип из-за кассы. Он был одет в кожаный пиджак, и его лицо было похоже на свиное рыло. Рейчел не нравилось, как он смотрел на нее.

Рейчел пыталась сконцентрироваться на чтении. Рэй Бредбери писал: «Мать была стройной и нежной, золотистые волосы были заплетены в косу…» И Рейчел опять заплакала.

— Эй, девчушка, какие-то проблемы?

Испугавшись, она подняла глаза. Кожаный пиджак навис над ней. Рейчел сразу почувствовала себя маленькой и беззащитной.

— Что ты тут делаешь так поздно, малышка? — спросил он, ухмыляясь. — Может, тебе нужно составить компанию?

Она проглотила слезы.

— Н-нет, спасибо. Со мной все в порядке.

— Ага. Я вижу. — Он пододвинул стул и уселся. — Как ты смотришь на то, чтобы немного повеселиться со мной?

От него сильно пахло пивом.

Рейчел откровенно смотрела сквозь него, надеясь поймать взгляд человека за кассой. Но его там не было, лишь несколько сонных клиентов сидели с кружками кофе.

— Пошли, — сказал он, в его голосе слышалось нетерпение. — У меня тут есть местечко недалеко. Мы с тобой отлично проведем время. Я приведу пару друзей, они тоже не откажутся от тебя.

Сердце Рейчел бешено колотилось; она чувствовала, что здесь какая-то ловушка.

— Ты наверняка голодная, костлявая девчонка. Там у меня есть еда.

— Н-нет, спасибо.

— Могу поспорить, ты вылетишь отсюда. Это не по закону, ты ведь знаешь. Я позову копов, они арестуют тебя.

Она широко раскрыла глаза.

Он схватил ее за запястье. Его рука была горячей и влажной.

— Да пойдем же. Я обещаю, ты останешься довольна.

— Нет. Я… я жду кое-кого!

— Ага. Кого?

— М-моего парня.

— Парня! Ты? — Он расхохотался. — Слушай, малышка, я повидал идиоток, но ты точно на приз потянешь. Если у тебя есть парень, то я Папа Римский.

— Прошу прощения, что прерываю вашу беседу, — послышался голос сзади.

Рейчел обернулась. Стройный молодой человек с рыжими волосами слегка улыбнулся кожаному пиджаку.

— По странному стечению обстоятельств рука моей девушки оказалась в вашей.

На мгновение воцарилась мертвая тишина, потом кожаный пиджак подскочил.

— Эй, — он разводил руками, пятясь к выходу.

— Он не вернется, — сказал незнакомец. — Ты в порядке?

Слезы нахлынули на глаза Рейчел. Она так хотела к маме.

— Пожалуйста, — произнес парень, сев рядом. — Давай успокойся. Неужели дела совсем хуже некуда?

Что-то особенное в голосе, что-то нежное в его глазах заставило ее перестать плакать и получше рассмотреть его. Рейчел не умела определять возраст, но он выглядел, как сын менеджера трейлерного парка, которому было лет девятнадцать. И он выглядел лучше, чем сын менеджера. В общем, он был симпатичный. И у него на лице сияла ослепительная улыбка.

— Что такая очаровашка делает здесь одна так поздно ночью? — спросил он.

И Рейчел влюбилась.

— Знаешь, — начал он пятнадцать минут спустя, после того как несколько бутылок апельсиновой «Нехи» были выпиты, — я всегда говорил, что побегом проблемы не решить. Но, черт возьми, ты поступила правильно.

Согласно своей натуре, которой она никогда не изменяла, Рейчел излила ему душу, рассказав всю свою историю, а незнакомец иногда кивал головой в знак сочувствия.

Выслушав ее, он произнес:

— Бедняжка.

Его звали Дэнни Маккей, и он направлялся в Сан-Антонио. Она поняла, что он из Техаса, потому что, заканчивая предложения, он повышал голос, будто задавая вопрос.

Он закурил «Кэмел» и сказал:

— Только что демобилизовался из армии. Форт Орд в Калифорнии. Черт его знает, но я не вижу причины оставаться здесь. Поэтому иду в Техас. Хочешь присоединиться? — спросил он, заплатив по счету. — По пути мы, возможно, решим твою проблему.

Но Рейчел больше не тревожила ситуация, в которой она оказалась. Дэнни Маккей, добрейший человек из всех, которых она когда-либо встречала, сказал, что позаботится о ней, и она поверила ему.

Они остановились в мотеле и занимались любовью. Это не было чем-то необычным: фактически если бы Рейчел была более опытной, она поняла бы, что он довольно несмышленый партнер. Но Рейчел не знала об этом, ее это не волновало. Ее даже не смущало то, что она потеряла девственность в четырнадцать лет. Она была полна надежды, счастья осознавать, что она кому-то нужна, что есть человек, который утешает ее, ощущать первые поцелуи, в то время как тебя называют хорошенькой. И не пыталась представить, что будет дальше, что, возможно, это причинит боль (не такую, как причинил ее отец, но тем не менее она чувствовала, что это может быть настоящей болью). Рейчел Двайер была невероятно счастлива впервые в своей жизни, у нее наконец-то был человек, которого она могла любить.

На следующий день они пересекли Рио-Гранде и подошли к мексиканскому пограничному городку. Здесь Рейчел испытала еще кое-что впервые: она напилась.

Она почувствовала совершенно новое чувство боли.

— Держись, дорогая, — слышала она невнятный голос Дэнни.

Она была напугана, но несильно, потому что, с одной стороны, она напилась до беспамятства, а с другой — в голове крутилось, что она делает что-то для Дэнни. Он привел ее в эту странную комнату, дал указания самой толстой мексиканской женщине, которую Рейчел когда-либо видела, и теперь сидел, держа ее за руку, в то время как жуткая обжигающая боль прошлась по ее бедру.

На следующее утро он сказал ей, что она отлично справилась и что он отвезет ее обратно в мотель. Теперь он по-настоящему беспокоился о том, что ей было некомфортно, он даже нашел ей аспирин от боли.

— Я горжусь тобой, малышка. Многие женщины очень плохо переносят это.

Она зашла в ванную посмотреть, что с ней сделали, и испытала шок. На внутренней части ее правого бедра, всего в нескольких сантиметрах от ее половых органов, была нанесена татуировка.

Маленькая бабочка.

И она была такой естественной, такой живой, что казалось, она села на ее бедро и трепещет крылышками.

— Ну как? — спросил Дэнни, стоя в дверях.

— Она болит.

— Это пройдет.

Она взглянула на него.

— Зачем, Дэнни? Зачем ты это сделал мне?

Он вошел и обнял ее. Поцеловав ее в макушку, сказал:

— Потому что я хочу, чтобы ты принадлежала только мне. И это способ, который сделает тебя полностью моей.

Перед такими словами Рейчел не могла устоять. Что бы там ни было — боль или ранняя потеря девственности — в любом случае Рейчел никогда не хотела в жизни ничего так, как принадлежать кому-нибудь. И если дело было в бабочке, то Рейчел была раза татуировке.

На следующее утро они приехали в Сан-Антонио.

Рейчел гордо и радостно уселась рядом с Дэнни в старый «форд», наблюдая, как техасские земли, кардинально меняясь, переходили из пустынь в фермерства, далеко протянувшееся шоссе проходило по землям, на которых ничего нельзя было вырастить. И, наконец, гористая местность, где росли высокие деревья вместо кустов и где, как объяснил Дэнни, на каждые пять акров было по корове. Чаще стали встречаться поселения, заправочные станции, ранчо, и Рейчел надеялась, что теперь осталось немного. Свадебный звон был следующим шагом дня.

Ей нравилось наблюдать, как Дэнни ведет машину. Чем больше она смотрела на него, тем симпатичнее, казалось Рейчел, он становился. Его нос плавно закруглялся, а шрам делал его рот незавершенным — последствие драки, объяснил он. Но ей казалось, что эта маленькая деталь делала его только привлекательнее. У него были очень редкие, почти красные волосы, которые падали на лоб единственным завитком. Его зеленые глаза были ленивыми, казалось, наполовину закрытыми большую часть времени и постоянно хитро посматривали на нее. Но его тело было накачанным и мускулистым, он всегда был в движении. Рейчел испытывала потребность в нем, будто он был заряжен энергией и искал место, где ее можно потратить. И когда бы он ни направлял свой взгляд на нее и ни поднимал уголки губ, улыбаясь, ее охватывали неземные чувства. Дэнни Маккей великолепен.

Она больше не мечтала найти свою сестру в Калифорнии; теперь у нее есть новая мечта.

— Да, сэр, — сказал он, переключив радио в машине, — я буду собой что-то представлять. Однажды я стану большим человеком, с которым будут считаться!

Она улыбнулась и обхватила его руку.

— Я так хочу встретиться с твоими родителями, Дэнни.

— Нет никаких родителей, — сообщил он.

Сан-Антонио располагался на краю мексиканских трущоб, и Рейчел казалось, что она попала в старую Испанию. Она волновалась, когда они с Дэнни проезжали по красивым мексиканским уголкам с названиями Соледад, Нуева или Флорес. Дикий Запад все еще проглядывал здесь для романтически настроенной Рейчел в названиях улиц: Хьюстон, Крокетт. Они проезжали мимо типичных испанских домиков и больших домов, похожих на южные, и обыкновенных фасадов магазинов, которые напоминали ей о маленьких городах в Аризоне и Нью-Мексико. Когда они завернули за угол и там оказался Аламо, у Рейчел перехватило дыхание. Рейчел читала книгу о событиях Аламо, о небольшой группе смелых людей, которые боролись за независимость Техаса, сразу став героями, такими как Джеймс Боуи и Дэйви Крокетт.

Подумать только, она будет жить здесь с Дэнни! Наконец он остановил машину перед зданием, которое показалось Рейчел похожим на старый фермерский дом. На лужайке стоял разобранный грузовик на блоках и без колес. На заднем дворе дома она увидела метры веревок с постиранным бельем. Дэнни велел Рейчел подождать и поднялся на крыльцо. Он постучался, и ему сразу же открыли. Дэнни не было дольше, чем она предполагала, поэтому она решила почитать. Она закрыла книгу в кафе в Эль-Пасо и с тех пор ни разу не открывала ее. Она вспомнила, что до конца ей осталось всего три страницы. Отец обещал показать матери и мальчикам настоящих марсиан.

Оглядевшись вокруг, она открыла свой чемоданчик, лежащий на заднем сиденье, и стала рыться в своих немногочисленных вещах. Книги там не было.

Дэнни вернулся спустя несколько минут.

— Мои друзья сказали, что мы можем перекантоваться у них несколько дней, пока не найдем себе место. Что-то случилось?

— Я потеряла книгу!

— Мы купим тебе новую.

Это был угрюмый домик, Рейчел почувствовала это сразу же, как ступила на порог. Первое, что поразило ее, был резкий запах грязных пеленок. Потом дряблая женщина за железным столом, которая слушала «Час господа». Она скупо поздоровалась с Рейчел, на мгновение оторвавшись от работы, слабо улыбнулась и снова вернулась к следующему делу. Рейчел увидела большие стопки свежевыглаженных рубашек и платьев и поняла, что женщина, должно быть, работала прачкой. Где-то позади дома шумела, не сбиваясь с ритма, стиральная машина.

Там еще был молодой человек, ровесник Дэнни, с копной светлых волос, который все время держал руки в задних карманах джинсов. Он представился Боннером Первисом и провел обоих через столовую, где Рейчел увидела невымытые после завтрака тарелки на столе.

Их привели в спальню с железной кроватью без простыней и с запачканным матрасом, над кроватью висело распятие.

— Это была комната старого Тома, — объяснил друг Дэнни.

— Помолчи, Боннер, — сказал Дэнни и, обхватив властно Рейчел, добавил: — Это нас устраивает, не так ли милая?

Она засияла, как рассвет, комната казалась ей дворцом.

Они прожили в ней две недели: каждую ночь они засыпали на чужих простынях и просыпались каждое утро под звук замученной старой стиральной машины.

Он каждый день оставлял ее дома одну, но Рейчел не придавала этому значения. В отличие от ее отца, Дэнни действительно искал работу. Она не знала, чем занимается Боннер. Оба старательно скрывали, куда они ходили, но она не сомневалась, что рано или поздно они с Дэнни будут жить в своем собственном доме. И она уже точно знала, что сделает в первую очередь. Сначала она повесит желтые занавески. Потом достанет семена герани и посадит их у входа в дом, чтобы люди знали, что им рады. Она заведет кулинарную книгу. Не то чтобы Дэнни и Боннер жаловались на ее стряпню, просто они приходили, набрасывались на гамбургеры со специями и снова уходили до вечера. Мать Боннера сказала, что Рейчел просто святая, потому что девушка освободила ее от готовки и глажки белья.

Фургон приезжал трижды в неделю, привозил большие мешки с грязным бельем и увозил чистые вещи. И трижды в неделю Боннер брал у своей матери деньги.

Дэнни с Рейчел занимались любовью каждую ночь. Она так к этому привыкла, что больше не раздумывала; особенно потому, что это не продолжалось слишком долго. Татуировка зажила (та другая рана тоже зажила, как и говорила ей мать), ей нравилось, когда он засыпал прямо после этого, обхватив ее руками.

Единственным, что омрачало казавшееся ей счастливое время, было то, что она не могла увидеться с матерью.

От Сан-Антонио до Альбекерка было очень далеко, но Рейчел все-таки уговорила Дэнни позволить ей позвонить в трейлерный парк. Однако ей сообщили, что Двайеры переехали и никто не знает куда.

Рейчел решила, что обязательно придумает что-нибудь; она непременно найдет их. А потом, уже в качестве миссис Дэнни Маккей, она сможет как следует позаботиться о матери.

И вот однажды Дэнни вернулся домой с хорошими новостями.

— Собирайся, дорогуша, — скомандовал он, — я увезу тебя отсюда.

— Дэнни! — сказала она, смеясь. — Куда мы едем?

— Увидишь, это сюрприз.

По дороге они остановились перекусить буррито и бобами и потом выехали из центра города, переехали через реку и, наконец, повернули на улицы, где находились бары, девочки, стоящие в дверях, и мужчины в формах, как заметила Рейчел.

— Два воздушно-десантных полка базируются неподалеку, — сказал Дэнни, повернув «форд» на темную улицу. — Келли и Лакленд. Пилотики пришли повеселиться.

Дэнни остановил машину в конце улицы, где тротуар превращался в грязь, а позади начинались поля. Прямо здесь, в конце улицы, на которой все торговые заведения были темными и закрытыми на ночь, стоял ярко освещенный, подобный замку дом с круглыми узорами, огромными корабельными окнами и фантастическими деревянными украшениями вокруг. Во всех окнах горел свет, так что Рейчел хорошо рассмотрела, что здание было выкрашено в ярко-желтый цвет с белой отделкой. В грязи были припаркованы множество машин, а из открытых дверей гремела музыка.

Дэнни аккуратно вырулил в сторону и завернул. Он остановился, чтобы закурить «Кэмел», а потом сказал:

— Пойдем, Рейчел.

Они зашли за ширму на крыльце и оказались в ярко освещенной кухне, где в воздухе висел запах жареной свинины. Рейчел увидела негритянку у разделочного стола, раскатывающую тесто; тут лежало огромное количество свеженарезанных груш, приготовленных для начинки пирога. На кухне было жарко от огромной печи. Рейчел никогда не видела такую большую кухню.

— Как поживаешь? — произнесла женщина приветливым голосом, отрываясь от своей работы и улыбаясь.

Дэнни велел Рейчел сесть и ждать, сказав, что скоро вернется.

Она проводила его взглядом. Дверь открылась, послышалась музыка и что-то похожее на звуки побоев. Потом она незаметно осмотрела кухню.

— Господи, — сказала негритянка, вытирая руку о белый фартук. — Да ты самая тощая девочка, которую я когда-либо видела! Ты, должно быть, голодная. Ну, подожди здесь.

Рейчел сделала, как ей сказали, и вскоре уже сидела перед большим куском яблочного пирога, порцией ванильного мороженого на нем и холодным стаканом молока.

— Я — Элайа, — сказала женщина, вернувшись к приготовлению пирогов. — Кто же ты такая?

— Рейчел.

— Хорошее имя. Откуда ты, детка?

Мороженое таяло на горячем пироге. Рейчел отложила вилку и взяла ложку, чтобы собрать его.

— Нью-Мексико, — ответила она.

— Привет, милая, — поздоровалась женщина, которая вдруг появилась на пороге.

Рейчел посмотрела на нее. Она никогда раньше не видела столько макияжа на лице и решила, что эта женщина, должно быть, очень богата, чтобы позволить себе такое. Она тоже была толстая, что свидетельство о хорошем питании.

— Встань-ка. Дай я посмотрю на тебя.

— Где Дэнни?

— Болтает со старыми друзьями. А ты еще более тощая, чем он описал. — Входя в комнату, она одновременно рассматривала лицо Рейчел. В считанные недели Дэнни заставил ее забыть о своем плохом виде, однако эта женщина вернула Рейчел все ее прежние комплексы.

— Стой тут. Я не съем тебя. Сколько тебе лет?

— Четырнадцать.

— У тебя уже начались месячные?

— Я… я… э…

— Хорошо. Я спрошу у Дэнни.

Дэнни тут же вошел, будто он стоял и подслушивал под дверями.

— Ну, что скажешь? — спросил он женщину.

— А она простовата, правда?

Дэнни нахмурился.

— В ней есть скрытое очарование.

Подойдя к нему и обхватив его руку, Рейчел сказала:

— Ну что, Дэнни, теперь мы пойдем?

— Боюсь, мы не можем этого сделать. Видишь ли, Хейзел — моя старая подруга, и она очень любезно согласилась предложить тебе работать на нее. Я не хочу, чтобы она подумала, что мы неблагодарные.

Рейчел подняла на него глаза.

— Работать на нее? — Она смотрела на негритянку, которая месила тесто так, будто в кухне, кроме нее, никого не было. — А что за работа, Дэнни?

— Просто будешь выполнять то, что скажет тебе Хейзел.

— Ты хочешь сказать — работать служанкой? Это что, пансионат, Дэнни?

— Все будет в порядке. Черт, тебе это даже понравится, могу поспорить.

— Понравится что? Чем ты заставляешь меня заниматься, Дэнни?

И вдруг он изменился. Его голос зазвучал, как голос какого-то министра, и его лицо стало по-отечески строим.

— Хорошо, суровая правда в том, дорогая, что мы по уши в дерьме, я не могу найти работу. Мы больше не можем рассчитывать на Боннера и его мать, поэтому кто-то из нас должен работать. Хейзел согласилась взять тебя к себе. Хотя ты еще подросток, а у нее есть уже все нужные девушки. Это не надолго, сладкая. Я обещаю. Потом мы переедем в свое собственное гнездышко, как ты того хотела.

— Но… — Она взглянула на женщину на пороге, которая внимательно рассматривала свои ногти. — Что я должна буду делать?

— Ты просто будешь приветлива с ее клиентами, вот и все. Как, ну… хозяйка.

— Дэнни, нет…

— Это же просто. Самый простой способ заработать деньги, насколько я знаю. Ты просто будешь лежать, а клиент будет выполнять всю работу.

— О, боже, Дэнни, нет.

Его руки сжали ее плечи.

— А теперь послушай. Я горбатился, пытаясь найти работу, но ее нет. Теперь ты должна попытаться. Ты же не хочешь быть иждивенкой?

Вдруг она услышала голос отца, говорящий: «Ты иждивенка».

— Дэнни, — всхлипывала она, — пожалуйста, не заставляй меня…

— Послушай, Рейчел, ты ведь уже привыкла к сексу. Ты понимаешь, что в этом нет ничего особенного. Ты просто будешь водить клиентов Хейзел к себе в комнату и лежать, как ты это делала со мной.

Теперь она по-настоящему рыдала.

Он раздраженно взглянул на Хейзел. Та пожала плечами и сказала:

— Начинающие всегда плачут, — сказала она, — она справится.

— Черт побери, Рейчел, я хотел встретиться с Боннером, но уже опоздал. А теперь перестань изображать из себя невинность. Если тебе это не нравится, то можешь о нас забыть. Я просто возьму и найду себе другую девушку, которая бы заботилась обо мне.

— Дэнни! Ты мне не безразличен!

— Если бы это было так, ты бы не раздумывала понапрасну. Ради бога, у тебя будет где жить, чем питаться и зарплата. Конечно, Хейзел станет передавать часть твоего заработка мне, чтобы я мог устраивать наше гнездышко. Но я буду позволять тебе кое-что. Ты сможешь купить себе хорошие шмотки.

— Мне не нужна одежда, Дэнни, — рыдала она. — Все, что мне нужно, — это ты.

— Ну что же, ты не нужна мне, если ты такая эгоистичная стерва, — он оттолкнул ее и отвернулся.

— Дэнни! — вскрикнула она. — Не оставляй меня! Я не выживу без тебя.

— Одумайся, детка, — сказала Хейзел тихо, — у тебя нет выбора. Если ты подведешь своего мужчину, он уйдет от тебя.

Рейчел затравленно взглянула на нее. Она всхлипывала и тяжело дышала. На мгновение она стала выглядеть совсем маленькой девочкой.

Когда Хейзел вдруг кивнула в знак удовлетворения, будто что-то принесло ей наслаждение, Рейчел кинулась к Дэнни, обхватила его руками и зарыдала, уткнувшись в его неподвижную спину.

— Не оставляй меня! — рыдала она. — Я сделаю все, что ты скажешь, Дэнни. Только не оставляй меня!

Он обернулся, улыбаясь.

— Вот это моя детка, — сказал он. Он обнял ее и поцеловал. А потом добавил: — Я понимаю, что это непросто для тебя, новый город и все такое. Поэтому вот что я тебе скажу: я вернусь за тобой во вторник и повезу тебя в Аламо. Хочешь?

Она кивнула и попыталась обнять его.

— Ну, хорошо, я должен идти. У нас с Боннером дела. Хейзел позаботится о тебе.

— Но Дэнни… — прошептала Рейчел. — С… с другими мужчинами?

Он коснулся ее носа.

— Я расскажу тебе секрет. Проще будет, если ты закроешь глаза и представишь, что это я с тобой. Поняла?

Рейчел засмотрелась в его полузакрытые, ленивые глаза, которые, казалось, имели над ней какую-то власть.

— Увидимся во вторник. Это будет особенный день, только ты и я. Мы пойдем в Маленький Лоредо и будем есть тарталетки и бобы, которые ты никогда не пробовала. Как тебе?

Он снова поцеловал ее и ушел.

Дальше Рейчел мало понимала, что с ней происходит. Появилась молодая мексиканка Кармелита и отвела Рейчел наверх, сказав, что они будут соседками. Она показала Рейчел ванную и объяснила, как вставлять противозачаточную диафрагму: Хейзел настаивала, чтобы ею пользовались все девушки. Потом Кармелита ушла.

Стук в дверь через несколько минут был таким осторожным, что его едва смогла расслышать даже сидящая в комнате Рейчел. Она машинально произнесла: «Войдите». И уставилась на мужчину, с опаской входящего в комнату.

Он нервно улыбнулся ей и автоматически начал раздеваться. Стоя перед ней совсем голым (даже много лет спустя перед ее мысленным взором возникали эти костлявые колени и обвисший пенис), он спросил:

— Ты не хочешь раздеться?

Рейчел двигалась, как во сне. Блузка со сломанной застежкой. Белье, местами рваное. Потом она вспомнила, что сказал ей Дэнни. Она легла на спину, уставилась в потолок и раздвинула ноги.

Клиент догадался погасить свет.

Она закрыла глаза. Слеза скатилась по щеке. «Дэнни, — кричало ее сердце. — Дэнни…»

 

7

Когда судья сказал: «В пользу стороны защиты Микки Шеннона», обвиняемый вскочил с кресла и выкрикнул:

— Ты так не уйдешь, дерьмо!

И разверзлись врата ада в зале судебного заседания.

Микки Шеннон, знаменитая рок-звезда, был зол и то и дело порывался вскочить. Но Джессика Франклин брала его за руку, сдерживая его. Она удерживала его в кресле в течение всего процесса, пока судья стучал молотком, вынося вердикты. А теперь, убедившись, что горячий, молодой Микки не собирается вскочить и пойти к парню, который назвал его дерьмом, Джессика поднялась и заявила из-за трибуны так, что ее голос разнесся по всему залу суда:

— Ваша честь, я требую немедленного постановления о запрете подпускать мистера Уолкера к моему клиенту.

Адвокат со стороны обвинения встал и выкрикнул:

— Ваша честь, я протестую!

Фотографы и репортеры заполнили зал суда до отказа, ведь это была одна из тех невероятных расправ над знаменитостью, которые создавали сенсационные заголовки. Однако в то время как внутренние разногласия, казалось, ломали оборонную способность команды обвинения, адвокат и клиент обсуждали аргументы, у Джессики Франклин все было под контролем. Просто чудо, учитывая изменчивый темперамент Микки Шеннона.

Она научилась контролировать его за их совместно прожитые семь лет в качестве адвоката и клиента. Микки был неизвестным актером, когда Джессика, выпускница юридической школы, только начинала практиковаться. Он пришел к ней, скромный и сконфуженный молодой человек, которого шантажировал недобросовестный киноагент. Она удачно провела и выиграла процесс, вернув Микки деньги, и с тех пор стала его единственным советчиком в заключении контрактов и установлении суммы гонораров. Терпела, когда он не мог ей заплатить, и даже давала ему рекомендации, с помощью которых он стал впоследствии знаменитым. Когда его песни звучали во всех чатах и он добился практически всеобщего признания, Микки не променял Джессику на фирму в Сечури-Сити, услугами которой пользовались практически все звездные агенты и адвокаты. Микки Шеннон остался верен молодому, борющемуся адвокату — женщине, которая взяла его под свое крыло, когда никто в Голливуде не уделил ему ни минуты. И теперь в это морозное январское утро он пожинал плоды своей лояльности.

Когда Лес Уолкер, известный фотограф знаменитостей, как-то очень часто фотографировал Микки и спровоцировал его на драку — актер выхватил у Уолкера камеру и разбил ее вдребезги о тротуар — фотограф подал на него в суд за причинение морального ущерба и порчу имущества. Уолкер также хотел отсудить пять тысяч долларов.

Разъяренный Микки пришел к Джессике, а она спокойно сказала, что тут не о чем беспокоиться. Они подали встречный иск. Потом она защищала своего клиента с оглушительным успехом в битком набитом зале суда, пользуясь драматическими обстоятельствами, к которым прибегнул фотограф: преследовал Микки Шеннона недопустимо близко, не давал проехать его машине, постоянно, буквально каждую минуту снимая его.

И суд вынес решение в пользу Микки.

Когда волнение улеглось и в зале стало тихо, судья огласил предварительный приговор против мистера Уолкера и назначил дату обжалования, хотя фактически решение вряд ли можно было отменить. Микки Шеннон, симпатичный рок-кумир миллионов девчонок, обнял своего адвоката и поцеловал ее прямо в губы.

Они выиграли.

На крыльце Джессику и ее клиента немедленно окружила толпа репортеров с телекамерами. Адвокат сделала довольно гордое заявление, лицо ее победно сияло, в голосе слышались сила и триумф, пока репортеры записывали, что Джессика Франклин, «личный адвокат Микки Шеннона, звезда зала суда, маленькая и женственная, консервативно одетая, с кейсом, который подходил по цвету к ее сумочке и туфле…»

Джессика с удовольствием присоединилась бы к праздничному ужину в «Спаго», но ее расписание было слишком плотным. Первым делом нужно было встретить мужа в аэропорту, потом вернуться в офис и поработать там, и затем, что ей больше всего было нужно, встретиться со своей лучшей подругой Труди.

Как раз об этом Джессика думала сейчас, когда ехала по автостраде Сан-Диего в своем голубом «кадиллаке». Труди хотела посвятить ее в какую-то тайну. О какой-то бабочке.

— Как хочешь, но ты просто обязана включить меня в свое расписание! — говорила Труди по телефону прошлой ночью, быстро, задыхаясь, с нескрываемым волнением. — Я хочу рассказать тебе про «Бабочку». Ты просто не поверишь!

И это было все. Типично для Труди, она такая эмоциональная и немногословная. Она всегда покрывала новости тайной, хотя впоследствии эта тайна могла оказаться довольно обыденной темой. Но такая черта в Труди нравилась Джессике — то, что она преувеличивала, то, что вдыхала романтику в обыденное.

К своему ужасу, Джессика опоздала в аэропорт. Джон уже взял багаж. Он встретил ее словами «Здравствуй, дорогая» и поцеловал в щеку.

Джон Франклин был симпатичным человеком, хотя и выглядел старше своих сорока лет из-за поседевших волос. Он поддерживал себя в форме, пробегая каждый день пять миль и играя в гандбол три раза в неделю. «Брукс Бразерс» одевал его в эксклюзивные костюмы-тройки, а его естественная невыносимая надменность заставляла людей не проходить мимо, не обратив на него внимания. Джессика была уверена, что, летя из Рима, он обязательно произведет впечатление на какую-нибудь стюардессу из первого класса.

Когда они вышли из аэропорта, он остановился, покосился и сказал:

— Опять туман, как всегда.

Джессике этот день казался замечательным, но она ничего не ответила.

— Почему ты опоздала? Я же сообщил тебе прошлым вечером, во сколько я прилетаю.

— Я была в суде. Дело Микки Шеннона… — Волнение в голосе выдавало ее.

Джон Франклин не взглянул на жену. Когда загорелся зеленый свет, он пошел прямо, не глядя по сторонам. Она поторопилась за мужем. Он все еще хмурился. Это выражение пришло и прочно закрепилось на его лице за годы сидения во главе совещательного стола. И сейчас его взгляд означал осуждение ее карьеры. Микки Шеннон, по мнению Джона Франклина, был панком-наркоманом, ниже таких людей, как Франклины. И, естественно, не годился Джессике в клиенты.

Когда они дошли до машины на парковочной стоянке, он спросил:

— Почему ты приехала на «кадиллаке»?

Джессика не знала, что сказать. Ей стоило подумать об этом утром, когда она уезжала из дома, но ее мысли были заняты судебным процессом. Джон терпеть не мог ее машину. Для нее она была великолепной и символизировала годы борьбы и достижений в звездной индустрии в качестве юриста, а Джон считал ее ничем.

— Ты ведь знаешь, что я предпочитаю «БМВ», — произнес он.

— У меня не было времени заехать домой. Я приехала прямо из зала суда.

Он сел на пассажирское место и включил кондиционер, хотя на улице было холодно и ветрено.

— Как прошло путешествие? — спросила Джессика, нервничая как всегда, когда муж сидел рядом с ней. Когда она ездит одна или с Труди, ей кажется, что она может проделать на «кадиллаке» любые трюки. Но с мужем, который молча осуждал ее, она была просто не в состоянии водить. — Все хорошо?

Он кивнул и расстегнул пуговицу своего плаща.

— Я выкинул Фредериксона и назначил нового человека отвечать за операции. Результаты не заставят себя ждать. — Он сухо улыбнулся. — Человека, которым я его заменил, я украл из Телекома.

Некоторое время Джессика молчала, пытаясь не проехать, и все же пропустила поворот на автостраду Сан-Диего. Ей пришлось объезжать заново, за все это время муж не сказал ни слова.

Когда они были в туннеле, Джон в конце концов поинтересовался:

— Ну и как прошел процесс Микки Шеннона?

Джессика крепче сжала руль. Она все еще чувствовала волнение.

— Мы выиграли.

— Отлично. Будем надеяться, что этот маленький ублюдок заплатит тебе. Кстати, ты не забыла сделать то, о чем я тебя просил по поводу садовника?

Джессика прикусила губу. Она совсем забыла. Она была так занята процессом, что забыла задержать зарплату садовнику, пока он не заплатит за лейку, которую, как он утверждал, не ломал.

— Джон, — позвала она. Она хотела кое-что сказать ему. Она терпеть не могла делать это, но это будет лучше, нежели он сам узнает. — Это насчет процесса Шеннона.

— Что?

Она взглянула на резкий патрицианский профиль своего мужа.

— Боюсь, что я снова окажусь на первой полосе газет.

— Черт побери, Джессика, — выругался он. — Когда же ты наконец перестанешь привлекать к себе внимание? Ты все время это делаешь, а мне приходится расплачиваться. Я пошел на собрание членов правления, а там все только и говорят о киноактере, которого защищает моя жена. Тебе не кажется, что мне вредит репутация мужа Джессики Франклин?

— Прости, — прошептала она и почувствовала облегчение, когда увидела поворот на бульвар Сан-Сет.

— Я иду в спортзал вечером. А ты, похоже, поедешь в офис?

— Да, у меня много работы с бумагами. А потом я собираюсь с Труди в «Кейт Мантилини» на ленч.

Он посмотрел на нее.

— Лучше не заказывай себе лишнего, Джесс. Ты, похоже, опять начала поправляться.

Когда Труди увидела свою подругу, стоящую в нерешительности у двери ресторана, она подскочила и обняла ее.

— Прими мои поздравления, Джесс! — кричала она. — Пришло время поставить этого ублюдка Уолкера на место!

Джессика улыбнулась посетителям, которые уставились на нее, пока Труди вела ее к столику. Новости о победе Микки Шеннона облетели этим утром все улицы, и все говорили только об этом. Когда Джессика, цветущая, запыхавшаяся и разрумянившаяся, села, она услышала шепот восхищения. Она опять была в центре внимания, и ей это нравилось.

— Это был твой процесс! — сказала Труди, едва не вскакивая с места от волнения. — Боже, стоило побывать там этим утром! По радио сказали, что Шеннон в конце поцеловал тебя! Прямо губы!

Джессика слегка покраснела. Она молилась, чтобы Джон не узнал об этом.

— Я уже говорила, Джесс, — сказала Труди, радуясь, волнуясь и гордясь за свою подругу, — у вас с Фредом от клиентов теперь отбоя не будет.

Джессика засмеялась и поправила свои короткие каштановые волосы. Она ощущала себя на вершине счастья.

— Надеюсь!

— Что Джон сказал?

— Ну, ты же знаешь Джона, — тихо проговорила Джессика, теребя свою салфетку.

Труди увидела, что глаза подруги заблестели от слез.

— Он недоволен, да?

— Он прав, ты понимаешь? Процесс превратился в цирковую арену. Я должна была настоять на более строгой атмосфере.

— Ты наслаждаешься там каждой минутой и знаешь об этом! — покачала Труди головой. — О, Джесс, когда же ты наконец поймешь, что ты замужем за эгоистом?

— Это неправда, Джон хороший человек.

— О, перестань защищать негодяя. Ну, давай же закажем уже что-нибудь, я проголодалась.

«Кейт Мантилини» был местом, куда сходились большие люди и кинозвезды, которые к тому же боролись за лучший столик; мужчина, одетый в «Мемберз Онли» и «Рив Гош», сидел в отдельной кабинке с женщиной, увешанной драгоценными камнями и с шикарной прической. Труди заказала себе порцию мяса и сандвич «Замечательный хлеб» и теплый напиток. В свою очередь Джессика заказала легкий салат.

Посмотрев на свою подругу, Труди почувствовала, как нарастает ее негодование. Она хотела, чтобы это было полноценное празднование победы Джессики в суде. Вместо этого ленч ее подруги выглядит как наказание. Труди догадалась, что Джон снова указал Джессике на ее вес.

Это был главный страх Джессики — поправиться, и Труди знала, что Джон пользуется этим, чтобы манипулировать ею. Джессика была озабочена своим весом; это был комплекс, который чуть не убил ее.

Все началось еще в те дни, когда они учились в колледже в Санта-Барбаре. Тогда, тринадцать лет назад, они познакомились, будучи соседками по комнате. Обе были недовольны своим соседством: до боли скромная Джессика Муллиган, только что окончившая католическую школу для девочек, и Труди Штэйн, полная ее противоположность. Они испытывали взаимную неприязнь. Джессика никогда не знала никого с таким постоянно хорошим настроением, как у Труди, а Труди пугалась отчужденности Джессики от мира и ее невинности. Фактически Труди завидовала Джессике уже в те далекие времена: двенадцать лет обучения в католической школе превратили девочку в невероятно яркую и образованную молодую девушку, с высокими оценками и ужасающе высокими результатами интеллекта, которые все подтверждали. Труди же получила образование от своего отца и футбольных слетов, праздничной атмосферы школы «Тафт Хай». Труди Штэйн была душой компании и сама себе хозяйка, она знала, как разобрать и снова собрать машину, как любой мальчишка, но в колледж она поступила со средним проходным баллом. В будущем Труди не собиралась становиться юристом, как Джессика, а решила пойти по стопам отца в строительный бизнес.

Это продолжалось до одного дождливого вечера, когда Труди узнала всю правду о своей умной, всегда первой соседке по комнате. А именно то, что Джессика почти до смерти морила себя голодом.

— Ты ешь так мало, — сказала Труди, откусив от своего мясного сандвича. — Ты не голодная?

— Я очень голодная. Но Джон сказал, что мне нужно худеть.

— Черт возьми, Джесс, с твоим весом все в порядке. Мне бы твои бедра!

— Нет, Джон прав. Мне на самом деле следует следить за собой.

— Я думаю, ты просто должна сказать ему, чтобы он от тебя отстал.

Джессика улыбнулась.

— Последнее дело, которое я хочу завести, так это с Джоном. Ты же знаешь, я не выношу, когда он злится на меня. Я прилагаю достаточно усилий, чтобы сохранить с ним мир.

— Он капает тебе на мозги, а ты думаешь, что ты во всем не права. В браке два человека, если ты не заметила.

— Пожалуйста, Тру, мы можем сменить тему? Что это за волнующая новость, которой ты была так озабочена и о которой хотела мне рассказать? По телефону ты упомянула какую-то бабочку.

Труди рассеянно теребила серьгу в ухе. Как начать говорить о «Бабочке»? Она отчаянно хотела, чтобы Джессика стала членом клуба, чтобы она испытала неописуемые ощущения и удовлетворение. Уходя от своего серябряноволосого любовника в состояние эйфории, Труди решила, что «Бабочка», несомненно, поможет Джессике.

— Хорошо, — сказала Труди. — Помнишь мою кузину Алексис?

— Педиатра? Да.

— Вот, у нее есть подруга, хирург, они вместе учились в медицинской школе. В общем, подруга Алексис привела ее в своего рода частный клуб, а теперь Алексис привела меня туда…

Осмотревшись вокруг и убедившись, что никто не слушает их, Труди придвинулась к Джессике и тихим голосом описала ей вечер в частной комнате над «Фанелли».

Когда она закончила, Джессика засмеялась и сказала:

— Ты шутишь!

— Совершенно серьезно, Джесс.

— Но… — Теперь Джессика посмотрела через плечо и понизила голос. — Ты хочешь сказать, это что-то вроде борделя, где клиенты женщины, а развлекают их мужчины, ну, как они называются?

— Мы называем их компаньонами.

— Я не могу в это поверить. Прямо здесь, в Беверли Хиллз? Как такое может сохраняться в секрете?

— Я совершенно не собираюсь болтать об этом направо и налево и, думаю, другие члены клуба со мной солидарны. Мы все рискуем, ведь это нелегально. Все члены тщательно скрываются. Шансы, что об этом узнают репортеры или копы, минимальны.

— Но это кажется опасным. Как насчет болезней? Как насчет СПИДа?

— Это безопаснее, чем случайная субботняя ночь. Партнеры регулярно проходят тестирование, и они обязаны пользоваться презервативами.

— Но почему ты это делаешь, Труди? Кому-кому, а тебе не нужно платить за секс. Не с твоей внешностью.

— Это не просто секс, Джесс, хотя и он играет там немаловажную роль. — Труди подвигала чашечку с кофе. — Это нечто большее. Это фантазия. Понимаешь, в «Бабочке» ты можешь воплотить в жизнь любую фантазию, любой сценарий, который только пожелаешь. Это как исполнение желаний, хоть и ненадолго.

Джессика вернулась на свое место, в ее темно-карих газах загорелся интерес. Да, она могла представить, что Труди пустилась в эту авантюру — ведь подруга всегда любила рисковать, принимать вызовы судьбы, подвергать себя опасности.

— Что конкретно ты нашла там той ночью такого, чего больше нигде нет?

Труди нахмурилась, потому что не знала точный ответ. Фактически это занимало ее мысли всю прошлую ночь и весь прошлый день, она пыталась сформулировать, что конкретно сделало встречу с партнером такой незабываемой.

— Он превосходный любовник, — тихо проговорила она. Ее аквамариновые глаза становились все рассеяннее. — Он очень уверенно… убедился, что доставил мне удовольствие. Но… — Она запустила руки в свои светлые волосы. — Хотя, с другой стороны, возможно, это была лишь фантазия. Осознание того, что я не знаю, кто он, а он не знает, кто я, мы не обменивались телефонами и не собирались больше встречаться. — Она посмотрела на Джессику и покачала головой. — Я точно не знаю. Но, когда я проходила через эти двери и попала в ту комнату, а потом вошел он, мне показалось, что остальной мир больше не существует. Возникло ощущение, что на несколько часов все мои проблемы, страхи, разочарования просто растворились, оставив меня наедине со своей мечтой.

Обе подруги некоторое время смотрели друг на друга, пока официант суетился вокруг их стола, потом Джессика сказала мягко:

— Я рада, если это доставляет тебе удовольствие.

Труди снова наклонилась вперед.

— Я хочу, чтобы ты тоже испытала это, Джесс. Хочу, чтобы ты почувствовала эту радость сама.

— Я! — Джессика засмеялась и покачала головой. — Я никогда не смогу этого сделать, Тру.

— Почему?

— Просто не могу, и все.

Несмотря на то что подруга отказывалась, Труди заметила вспышку интереса в ее глазах. Она понимала, что Джессика заинтригована идеей; любовь к вызову боролась с ее обычными чувствами. Это то, что делало Джессику Франклин таким хорошим адвокатом, — она никогда не уклонялась от риска, всегда была готова испробовать нечто новое.

— Я замужем, Тру. Зачем мне идти в «Бабочку»?

— У тебя ведь есть фантазии, да? Если ты замужем, это не значит, что ты не мечтаешь, ведь так?

— Нет, — сказала мягко Джессика, думая о своем тайном желании, которым она наслаждалась однажды ночью, когда Джон и весь мир уже утихли и уснули, а она была озабочена, обременена или волновалась предстоящим судебным процессом. И оно всегда было одним и тем же: мягкоголосый ковбой в западном баре. Она представляла эту сцену и мужчину в мельчайших деталях: их беседу, его взгляды, прикосновения, поцелуи. Обычно она засыпала, а фантазия оставалась мечтой, ее воображение позволяло испытать час экстаза, перед тем как вернуться в бешеный ритм этого мира.

Но это была лишь мечта. Она никогда не сможет осуществить ее.

Труди молча пила кофе, глядя на полный народу ресторан. «„Бабочка“ — это то, к чему ты постоянно обращаешься, потому что это нужно тебе, ты этого хочешь. Независимо от твоего положения — блестящей карьеры, красоты, выдающегося мужа, красивого дома на бульваре Сан-Сет». Труди знала, что в жизни ее подруги чего-то катастрофически не хватает. Чего-то, с чем Джессика борется с самого детства, чего-то, что чуть не довело ее до смерти тринадцать лет назад.

Заметив, что Джессика почти не притронулась к салату, Труди решила, что должна вмешаться. Труди не хотела напоминать о кошмаре тринадцатилетней давности, когда Джессика страдала от анорексии и могла бы умереть от этой болезни, но не умерла лишь благодаря быстрому вмешательству Труди. С тех пор как они вместе, Джессика борется с фантомом, который ходит за ней тенью днем и ночью, — от навязчивой идеи стать толстой. Труди помогала преодолеть этот страх. Джессика голодала в первые годы обучения в колледже. Но потом научилась держать анорексию под контролем. Теперь она была худая, но не очень, у нее был нормальный вес здорового человека. Но, когда она смотрела на себя в зеркало, ей казалось, что чего-то не хватает, и этот невидимый недостаток пугал ее.

— Не думай об этом как о борделе, Джесс, — сказала тихо Труди. — Подумай об этом как о месте, где сбываются мечты, где фантазии воплощаются в жизнь.

— Поэтому клуб называется «Бабочка»?

— Я не знаю, почему он называется «Бабочка».

— Кто люди, которые основали его?

— Не имею понятия.

— О, Труди, — Джессика покачала головой. — Это звучит опасно.

— А водить незнакомца из «Пеппис» домой по ночам не опасно?

— Я этого не делала. У меня есть Джон.

— Нет. Это ты есть у Джона. Это разные вещи.

Джессика посмотрела на часы и взяла счет. Но Труди выхватила его, сказав:

— Сегодня плачу я, Джесс. Я хочу, чтобы ты просто подумала о моем предложении, хорошо? Если я завтра же запишу твое имя, через пару недель ты получишь браслет члена клуба.

— Нет, — сказала Джессика, убрав свой кошелек и отодвинув стул. — Это просто не для меня, Тру. Ты не замужем. Это не одно и то же.

Они вместе подошли к двери и остановились, чтобы надеть пиджаки. На улице потемнело и похолодало. Час пик превратил движение в пробку.

— И последнее, — сказала Труди, после того как они обнялись и собрались расходиться. — «Бабочка» располагает всеми комнатками наверху, не только столовыми. Там есть спальни, отлично оборудованные ванные комнаты… — Она подняла воротник своего пальто. — И западный бар с настоящей пылью на полу и Кенни Роджерсом на стойке. — Она посмотрела на Джессику и улыбнулась. — Просто подумай об этом. Это все, что я хотела сказать.

Джессика только об этом и думала. «Бабочка». Она приехала домой такая рассеянная, что не услышала, как муж зовет ее. Он вышел в прихожую, сняв очки.

— Дорогая? Ты в порядке?

Она обернулась.

— Что? А, да.

Он подошел к ней с распростертыми объятиями.

— На улице, должно быть, холодно. Ты такая румяная.

Джессике нравилось, когда Джон так ее встречал, тепло и грубо в одно и то же время. В доме вкусно пахло; прислуга готовила обед. Джессика решила выкинуть из головы эту глупую чушь о «Бабочке».

— Как прошел твой ланч с Труди? — спросил он, когда они шли рука об руку в свое гнездышко.

— Неплохо. Мы просто поболтали. — Джессика высвободилась из его рук и взяла почту. Первый конверт содержал приглашение на благотворительный вечер, который должен состояться в доме Беверли Хайленд.

Джессика и Джон уже были там; Беверли Хайленд ставила перед собой цель повысить денежный уровень разнообразных пожертвований и привлечь внимание людей к важным проблемам. Этот благотворительный праздник был организован для телеевангелиста, который хотел баллотироваться на пост президента.

— Я думаю, мы должны туда пойти, Джесс, — сказал Джон, увидев, что она читает. — Преподобный — хороший человек. Я бы хотел видеть его в Белом доме.

— Да, — ответила она машинально, когда услышала, что Джон включил телевизор. Джессика смотрела на приглашение, но мысленно была не здесь. Беверли Хайленд известна своими твердыми моральными принципами и публичным благочестием. «Что, — думала Джессика, — она бы сделала, если бы обнаружила секретный бизнес над „Фанелли“?»

«Бабочка»…

«Где ты можешь воплотить в реальность все мечты».

«Это дорого, — говорила Труди, — но ты ведь можешь себе это позволить, Джесс. Это стоит столько же, сколько вступительный взнос в эксклюзивный городской клуб. Очень высокий уровень, очень надежно. Ты надеваешь специальный браслет в зале магазина, и представители клуба определяют тебя. Ты выбираешь модель, решаешь, с кем ты хочешь быть, записываешь его данные на листке бумаги вместе со сценарием, который ты хочешь разыграть — например, одеться в кринолин или быть обласканной Дон Жуаном, — и они придут и сделают все так, как ты заказала».

Джессика покачала головой и начала просматривать остальные письма, когда услышала, что телеведущий упомянул ее имя.

Она обернулась как раз в тот момент, когда ее показывали на ступеньках зала суда, окруженную репортерами и прохожими зеваками, говорящую о своей победе над Лесом Уолкером. Каким-то образом камеры были наведены на нее так, что Джессика казалась высокой. И со стороны можно было подумать, что она на вершине победы. Посторонние, глядя на Джессику Франклин, могли предположить, что она очень эгоистична и самоуверенна. И вдруг на экране появилась фотография: Микки Шеннон целует своего адвоката в зале суда. «Сегодня миссис Франклин, — говорил телеведущий, — несомненно, завидуют миллионы девушек, для которых Микки Шеннон является рок-звездой…»

Телевизор замолчал, и Джон резко встал, отбросив в сторону пульт. Он обернулся и посмотрел на Джессику. Она почувствовала, как холод пробежал по ее спине.

— Не могу поверить, что ты допустила такое, — сказал он. — Это позор для нас обоих.

— Джон, я…

Он выбежал из комнаты.

Джессика последовала за ним.

— Стой. Я ничего не могла сделать. Микки поцеловал меня неожиданно. Мы были так довольны, что суд вынес решение в нашу пользу…

Он обернулся и проговорил ей в лицо:

— Я не одобрял то, что ты ставишь Шеннона в качестве клиента на первое место. Наперекор моим строжайшим запретам, Джессика, ты продолжаешь быть его представителем. Тебе не хватает судебных разбирательств.

— В Микки нет ничего плохого.

— О, ради бога, посмотри на меня. Он панк-рокер, Джессика. И, без сомнения, наркоман.

«Микки не наркоман, — возразила она про себя. — Он даже снимает телевизионные ролики против наркотиков».

— Если ты думаешь, что это продвинет ваш с Фредом бизнес, то глубоко ошибаешься. Все, к чему это приведет, это к тому, что к вам начнут ходить всякие типы, делая вас хуже, чем вы уже есть.

— У всех есть право на защиту, — сказала она.

— Но не с помощью моей жены. Это обстоятельство не устраивает меня, Джессика. Если тебе все равно, то я пообедаю сегодня один.

Когда он собрался уходить, она поймала его за руку.

— Джон! Пожалуйста, не будь таким.

— А как ты хочешь, чтобы я себя вел, когда я прихожу домой и вижу это, — он указал на телевизор. — Завтра утром у меня очень важная встреча, Джессика. А теперь меня будут осуждать за дела, публично совершенные моей женой.

Она попыталась сказать что-то, что убедило бы его, что там не случилось ничего противозаконного, что он был неправ насчет Микки Шеннона и ее работы в защите. Но Джессика не могла справиться с голосом. От бессилия на глазах появились слезы.

— Прости, — бормотала она. — Я не хотела, чтобы так получилось. Ты прав, мне следовало быть строже. Я больше не допущу этого. Обещаю.

Он смотрел на нее некоторое время, потом смягчился.

— Узнаю свою девочку, — сказал он. — Эй, меня не было целую неделю. Давай же не будем ссориться, хорошо?

Она почувствовала облегчение и засмеялась.

Джон нежно обнял ее.

— Какая все-таки ерунда творится, — сказал он. — Семь лет назад Микки Шеннон был никем, а теперь ему не дают прохода фотографы. Наглый маленький ублюдок.

«Но все в этой отрасли знают, что настоящим ублюдком был Лес Уолкер!» — хотела поправить его Джессика. Кому бы понравилось, чтобы его снимали день и ночь и совали свою камеру прямо в лицо, каждый раз, когда ты поворачиваешься?

— Вот что я тебе скажу, — проговорил Джон, нагнувшись, чтобы поцеловать ее. — Почему бы нам не отложить обед и не забраться в нашу спальню?

Так всегда заканчивались их ссоры. В постели, когда Джон обо всем забывал — секс означал, что он забыл ссору, что она прощена. Но Джессика, лежа в темноте, чувствовала, что ничего не было решено, что проблемы все давили. И поэтому, как обычно в такие моменты, она успокаивала себя своей фантазией: безымянным ковбоем в баре.

И когда она шла по воображаемому пыльному полу и приближалась к своему воображаемому любовнику, новая пугающая ее мысль образовалась в мозгу: «Сколько еще она будет ждать, чтобы это оставалось фантазией?»

 

8

Сан-Антонио, Техас, 1952.

— Видишь? — сказала Кармелита, держа бумагу перед Рейчел. — Вот как можно сделать восемь восьмерок равными тысяче. Это просто. Когда ты пишешь числа так, то они ничего не значат. Но если ты запишешь их вот так, — она указала своим коротким тупо заточенным карандашом, — пять восьмерок в эту колонку, потом две в одну, они дополнят друг друга до тысячи.

Рейчел уставилась на кусок бумаги, вырванной из дешевого старого блокнота, и слабо улыбнулась.

— О, бедняжка, — сказала Кармелита, отложив карандаш и бумагу, и обхватила плечо подруги рукой, — не волнуйся, он придет в следующий раз. Я знаю. Мне приснилось это во сне, понимаешь?

Но Рейчел убрала ее руку и подошла к окну. Было так пасмурно, что едва можно было что-то разглядеть. Но подъезжающую машину она бы рассмотрела — «форд» Дэнни…

Она делает это уже четвертый вторник подряд. Столько времени прошло с тех пор, как Дэнни оставил Рейчел у Хейзел.

— Почему он не приходит, Кармелита? Почему он даже не звонит? Похоже, он забыл меня!

Мексиканка посмотрела на свою соседку с сожалением. За месяц, в течение которого они живут в одной комнате, девочки стали близкими подругами, потому что были самыми молоденькими в доме. Кармелите недавно исполнилось пятнадцать, и обе жили в надежде, что их заберут любимые мужчины. Она не видела Мануэля четыре месяца, но верила, что он не забыл ее и все еще находится в Сан-Антонио, — ведь он регулярно забирает ее зарплату у Хейзел.

— Я не знаю, amiga. Они заняты, мужчины, ты же знаешь. У них много дел. Эй, может, он приходил, когда ты была с клиентом? Рейчел?

Девочка продолжала смотреть в окно. Она была очень худой. И если четыре недели назад Хейзел жаловалась на ее детскую костлявость, то теперь угловатость почти исчезла. Тем не менее это не вредило бизнесу. Рейчел поняла, что некоторым мужчинам нравятся такие девочки, как она.

Тонкие руки и ноги и угловатые коленки делали ее моложе четырнадцати лет. Вот почему Хейзел настаивала на том, чтобы Рейчел заплетала волосы в косички, и запрещала пользоваться губной помадой.

«Если он не придет сегодня, — решила Рейчел, — я убью себя».

— Смотри, — сказала Кармелита, подняв магазинный буклет и развернув его на новой странице, — это поразит тебя!

Рейчел пристально смотрела на лист бумаги, в то время как смуглые руки ее подруги писали все новые цифры. Она понимала, что Кармелита пытается отвлечь ее и избавить ее мысли от Дэнни.

Рейчел знала, что Кармелите знакома боль, от которой она страдает; они разделяли эту боль. В мире, который, видимо, не нуждался в них, две брошенные на произвол судьбы девочки нашли способ успокаивать самих себя и друг друга.

Для Кармелиты, как обнаружила Рейчел в первый же день их знакомства, это были числа.

В то первое утро Рейчел пришла на кухню и увидела Кармелиту, сидящую за столом с несколькими девочками в кимоно и просто в нижнем белье вокруг нее. Рейчел присоединилась к ним посмотреть, что делает ее новая соседка, и она была поражена, как и остальные девочки, увидев, что Кармелита проделывает магические трюки с числами.

Мне кажется, я родилась с этим, — объясняла Кармелита Рейчел позднее за горячими пирожными. — Моя тетя, с которой я жила, говорила, что я играла с числами, когда все маленькие девочки играли с куклами. Это сидит у меня в голове, понимаешь? Я вижу их в уме, числа. Я чувствую их. Как будто я знаю числа и знаю, что они делают.

— Это надо видеть, как она составляет колонку чисел, — сказала одна из девочек. На манер Дэнни ее голос повысился в конце предложения. — Мы делаем ставки на то, как быстро она сможет сделать это. Я пишу, например, двадцать чисел в четыре колонки, и, пока подвожу черту, Кармелита уже пишет сумму. Она поражает нас каждый раз.

— Я думаю, ты не пропадешь с таким даром, — сказала Рейчел своей новой подруге.

Она не спала: провела ночь, ворочаясь, мечтая, что Дэнни вернется за ней. Но тут, в свете утра, в присутствии других девочек, живущих в доме Хейзел, девушек с бледным цветом и лица и отрешенным взглядом, Рейчел осознала весь ужас своего положения. И поняла, что благодарна Кармелите и другим девочкам за то, что на мгновение забыла о себе и своей безысходной ситуации.

— Ты сумеешь работать в офисе, — сказала она мексиканской девочке. — Ты можешь стать бухгалтером.

Но Кармелита покачала головой и закрыла свой блокнот.

— Я необразованная. Что я могу? Я могу складывать колонки быстрее, чем счетная машинка, но едва пишу собственное имя. Нет, amiga, числа — это просто выход, игра, которая помогает забыться на время. Я там, где должна быть. Я это знаю.

И снова Кармелита здесь, четыре недели спустя, пытается отвлечь ее.

Но все, о чем могла думать Рейчел, — это Дэнни.

Дверь спальни открылась, и Рейчел быстро обернулась. Но это была Бэлль, третья девочка в их кругу. Она была старше — ей исполнилось семнадцать лет — и заботилась о них. Это Бэлль успокаивала Рейчел в те первые кошмарные дни и утешала, когда ее сердце, казалось, разрывалось. Если Рейчел и Кармелита оставались еще маленькими девочками, то Бэлль была уже взрослой женщиной. После трех лет работы на Хейзел за ее плечами, казалось, была уже целая жизнь.

— Прости, детка, — сказала она. — Это всего лишь я. Мне бы хотелось быть Дэнни. Правда.

Утро по вторникам в доме Хейзел всегда длилось долго. Девятнадцать девочек, живущих здесь, стирали свою одежду и приводили ее в порядок, писали письма (те, кто умел) или спали весь день. В другое время Рейчел провела бы время, читая книги. Но сейчас она ждала Дэнни.

— Слушай, — сказала Бэлль. — Если он не придет, пойдем на шоу со мной? «Дивный вечер», Рейчел! В «Маджестике». Я плачу. Я сегодня при деньгах.

— Ты видела этот фильм уже шесть раз, — сказала Кармелита, повалившись на одну из двух двуспальных кроватей и разглядывая свой новый лак от «Макс Фактор» на ногтях.

— Я посмотрю его и шестьдесят раз, если захочу. Пойдем, Рейчел. Что скажешь?

Но Рейчел лишь грустно покачала головой. Бэлль обменялась взглядом с Кармелитой, потом подошла к Рейчел, присела рядом с ней и тихо сказала:

— Возможно, его машина сломалась. Ты же знаешь, такое бывает.

— Он должен приехать сегодня, Бэлль. Просто обязан.

— Ну и что ты будешь делать, если он не приедет?

— Я сбегу.

Бэлль покачала головой:

— Детка, мы все тут мечтаем убежать. Но беда в том, что мы не можем убежать далеко, даже в мечтах. У нас нет денег, машины и, что самое важное, защиты. Если бы ты смогла убежать, куда бы ты пошла? Что бы стала делать? На что жить? Ты даже не знаешь, где твои родители.

Бэлль говорила так большинству девушек в этом доме. Многих привезли сюда, другие пришли сами от отчаяния, нужды в прибежище и защите. Дни коммун хиппи и путешествий молодежи автостопом были еще в далеком будущем. Эти девушки продавали свое тело и мечтали когда-нибудь жить в уважаемом доме, с любимым мужчиной.

Мечтой Бэлль было поехать в Калифорнию. Все говорили, что она выглядит как Сьюзан Хейвард, у нее даже были такие же огненно-рыжие волосы. Она хотела сниматься в кино и готовилась к этому дню, не сомневаясь, что он обязательно настанет. Она жила киножурналами. Стены ее комнаты были покрыты вырезками из «Фотоплей», она всегда покупала такую же помаду, какую предпочитали звезды, она пыталась обрести их стиль жизни на те небольшие деньги, которые зарабатывала у Хейзел. В моде теперь были нейлоновые перчатки, и Бэлль носила их не снимая, неважно, что руки при этом потели. Она носила розовую юбку с пудельками и яркий топ вместо блузки, такой, как Джейн Рассел надевала с Капри. У нее даже были туфли на огромнейших каблуках от Диора, только она еще не научилась ходить в них. Как только настанет время, в чем не сомневалась семнадцатилетняя Бэлль, она должна быть готова.

Бэлль казалось удивительным то, что Рейчел родилась в ее обожаемом Голливуде. Узнав об этом, Бэлль ответила, что Рейчел с таким же успехом могла сообщить, что родилась на Марсе. Но Рейчел показала ей свое свидетельство о рождении: «Мать — Наоми Бургесс, дочь — Рейчел. Родилась в пресвитерианской больнице, Голливуд, штат Калифорния». Бэлль уставилась на нее так, словно Рейчел была святой.

Но были и другие причины, по которым Бэлль так сильно привязалась к Рейчел. Одной из них была потрясающая честность Рейчел — добродетель, которая так редко встречалась в доме Хейзел. Рейчел могла быть обезоруживающе откровенной и всегда говорила правду. Так что раз она сказала, что Бэлль — одна из самых красивых девушек, которую Рейчел когда-либо встречала, значит, так оно и было. Рейчел словно окружала аура любви и желание помочь другим, что трогало даже самым агрессивных и замкнутых девушек. Если им становилось наплевать на самих себя из-за своей ненависти к мужчинам, которые постоянно их использовали, то они не могли также относиться к любящей их Рейчел.

И еще она готовила фантастические гамбургеры. Некоторые девушки даже начали набирать вес от того, что любили полакомиться гамбургерами Рейчел. А когда Кармелита показала ей, как добавлять перец джалапено к обыкновенной французской жареной картошке, калорийный обед от Рейчел стал просто хитом.

Но лучшим даром Рейчел было ее искусство рассказывать истории.

В такие дни, когда они все изнывали от скуки и подходили вплотную к рассуждениям о своей никчемной жизни, Рейчел вдруг начинала рассказывать неимоверную историю о путешествиях по далеким сказочным землям. То, что эти истории не были придуманы самой Рейчел, не имело значения. Девочки никогда не читали ни одну из прочитанных Рейчел книг: каждая история, пусть даже классическая, — «Джейн Эйр», «Гордость и предубеждение», «Одиссея капитана Блада» — была для них новой.

И они любили ее за способность не терять надежду — пламя, горящее так ярко лишь в ней одной. Видеть, как надежда не угасает в девочке, которой так досталось от судьбы, значило, что существовала надежда и для всех остальных. А самыми надеющимися людьми в доме Хейзел были Кармелита, которая знала, что Мануэль однажды вернется, и Бэлль, мечтающая о голливудском продюсере, который однажды постучится в дверь дома Хейзел, увидит живого двойника Сьюзан Хейвард и заберет ее отсюда.

Каждая девушка мечтала о своем.

Но сегодня, в этот четвертый вторник после появления Рейчел в этом доме, мечты были на грани краха. Дэнни не приехал в тот день, когда обещал, они так и не съездили в Аламо, так и не съели обед из буррито в Маленьком Ларедо. То, что Рейчел просиживала у окна каждый вторник, заставляло некоторых из них ненавидеть Дэнни Маккея и накликать напасти на его голову.

И вдруг он появился.

— Он здесь! — отчаянно завопила Рейчел, наваливаясь на стекло. — Это Дэнни! Дэнни приехал!

Она распахнула окно: это действительно был Дэнни. Словно ее мечта вдруг материализовалась. Рыжеволосый Дэнни Маккей стоял внизу в лучах утреннего солнца, в безупречно белой рубашке, черных отутюженных брюках, вычищенных ботинках. Он был высокий, стройный и симпатичный. И он наконец приехал, так что она тут же простила его.

Рейчел обняла своих подруг, последний раз взглянула на себя в зеркало и полетела вниз по лестнице.

Он уже был на кухне и разговаривал с Хейзел, которая бормотала:

— Она вполне сносная, но ей следует объяснить кое-что. Поступили жалобы от некоторых клиентов.

— Дэнни!

Он раскрыл объятия, и она упала в них.

— Эй! — сказал он, целуя ее и смеясь. — Ну, как дела, детка?

— Ах, Дэнни, Дэнни! — Она обняла его изо всех сил и зарылась лицом у него на груди. — Дэнни, ты наконец пришел.

— Конечно, детка. Я же тебе обещал. Посмотри, что я тебе принес.

Она посмотрела на маргаритки так, словно это были бриллианты, взяла их и закружилась с ними по комнате.

— О, Дэнни! Они такие красивые! Никто никогда раньше не дарил мне цветы.

Она подошла к буфету и взяла три чашки для молока.

— Я хочу поделиться ими с Кармелитой и Бэлль. Ты не против?

— Конечно нет, — ответил он, смеясь.

— Им никогда не дарили цветы. А маргаритки, они такие красивые, как лучики света!

Расставив цветы по маленьким вазочкам, она обернулась и улыбнулась снова:

— О, Дэнни. Цветы!

— Я же говорил тебе, что приеду, — ответил он с улыбкой. — А ты еще сомневалась.

— Ну…

— Все еще хочешь съездить в Аламо?

— Конечно, хочу. И пообедать с буррито.

— Это тоже можно устроить.

— А поехать по реке и пройтись по магазинам?

Он засмеялся и обнял ее.

— Все что угодно, дорогая. Я только хочу, чтобы ты была хорошей девочкой, ладно?

— Все, что пожелаешь, Дэнни, — пробормотал она, уткнувшись в его грудь.

Он посмотрел поверх ее головы на Хейзел, которая молча кивнула ему.

— Скажи, дорогая, — проговорил он, — прежде, чем мы поедем, не могли бы мы подняться в твою комнату и кое о чем поговорить?

Она отстранилась от него.

— О чем?

Он погладил ее волосы и тронул за кончик носа.

— Не надо становиться сразу такой подозрительной. Мне просто хочется побыть с тобой наедине, и все. Я же почти целый месяц тебя не видел.

Она кивнула:

— Я знаю. Я считала каждый час с тех пор, как мы расстались.

Он отпустил ее и отступил в сторону.

— Ну, ты еще скандал мне тут устрой. Думаешь, мне нужна девчонка, которая разговаривает со мной, как жена? Пойдем наверх.

Она пошла за ним, забыв на кухне три вазочки с маргаритками. Они зашли в свободную спальню, и он запер за собой дверь. Когда он повернулся к ней, Рейчел сидела на кровати и улыбалась ему.

— Я так рада, что ты здесь, Дэнни.

— Послушай, Рейчел, — сказал Дэнни, присаживаясь к ней на кровать. — Хейзел сказала мне, что от тебя у нее неприятности. Она ведь делает нам одолжение, ты же знаешь.

Рейчел кивнула:

— Знаю.

— Так почему же ты так себя ведешь? Я думаю, что в этом нет ничего хорошего.

Она подняла на него умоляющий взгляд:

— Дэнни, она заставляет меня делать ужасные вещи! Меня тошнит от этого каждое утро! Я все время блюю!

Он нахмурился.

— Ты же пользуешься защитной диафрагмой, как она велит?

— Конечно, — сказала она нетерпеливо. — Это не из-за этого. Меня тошнит просто от того, что мне приходится делать. Некоторые из клиентов… Они просто отвратительны. Они заставляют меня делать с ними омерзительные вещи.

— Послушай, Рейчел, — сказал он мягко, обнимая ее за плечи. — Тебе будет еще хуже, если ты будешь этому сопротивляться. Тебе надо сотрудничать. В конце концов, это дом удовольствий.

— Удовольствий! — закричала она истерично. — Как мужчины могут находить удовольствие в том, что мы для них делаем? Мне казалось, что, когда мужчина и женщина занимаются любовью, они оба должны получать от этого удовольствие.

— Черт возьми, Рейчел. Ты ни с кем не занимаешься тут любовью. Тебе платят, чтобы ты позволила этим парням себя трахать.

Она закрыла уши руками.

— Пожалуйста, не говори со мной так, Дэнни. Я ненавижу это слово. Это они говорят так, когда пользуются мной. А потом меня просто рвет!

— Ладно, ладно, — сказал он, прижимая ее к себе. — Осталось недолго, Рейчел. Вот увидишь.

— Ты уже устроился на работу, Дэнни?

— Прекрати указывать мне! Разве я не сказал, что позабочусь о тебе?

— Да, но…

— И разве я не приехал сегодня? Разве я не привез тебе цветы? Разве такого обращения я заслужил?

— Ой, Дэнни! Пожалуйста, не злись на меня. Просто я так хочу, чтобы мы все время были вместе.

— А ты думаешь, я этого не хочу? Ведь ты знаешь, как непросто найти работу. Жизнь для нас, парней, значительно сложнее, чем для девчонок. О нас некому позаботиться.

— Я буду заботиться о тебе, Дэнни, обещаю.

Он смягчился.

— Я знаю, детка. Но ты должна делать то, что говорит тебе Хейзел.

— Но это так ужасно…

— Знаешь что? Почему бы тебе не показать мне, что она заставляет тебя делать. Тогда тебе будет легче сделать это потом с другими. Просто закроешь глаза и представишь на их месте меня.

Он взял ее руку и потянул к себе.

— Давай. Сделай для меня то, что тебе приходится делать с клиентами. Ну же. А потом мы поедем в Аламо и поедим буррито. Что ты на это скажешь?

Она тщетно пыталась не расплакаться. Ей так хотелось сказать ему, что желала бы, чтобы у них все было по-другому, чтобы их любовь была красивой и чистой, чтобы он помог ей забыть о кошмарах ее теперешней жизни. Но он посмотрел на нее своими околдовывающими зелеными глазами, которые были ленивыми и беспокойными одновременно, и она снова почувствовала, как попадает под их власть. Когда она расстегивала его молнию, засовывала руки ему в штаны и осторожно опускалась на колени, Рейчел изо всех сил старалась не зарыдать и подавить рвоту. Она просто хотела, чтобы он любил ее и заботился о ней. Это было единственным на свете, о чем она так мечтала.

 

9

Вот и он, наконец. Выходит из своей крутой тачки.

Труди повернулась к нему, держа руки на бедрах, разозленная как черт.

— Эй, Билл, — закричала она. — Наконец-то ты приехал.

Он ухмыльнулся в своих авиаторских солнцезащитных очках. Труди не сомневалась, что благодаря этой улыбке он растопил немало девичьих сердец. Но только не сегодня. Так уж и быть, пусть улыбается.

Он шел по газону прогулочным шагом, так же непринужденно, как и всегда, один из тех эгоистичных типов, которые вполне осознают свою мужскую привлекательность. Он поприветствовал электриков, работающих в тот момент над пятой стадией конструкции бассейна. Они помахали ему в ответ. Большая часть из них — черноволосые мексиканцы, но были и блондины, все по пояс голые красавцы.

— Эй, Труди, — позвал он, приближаясь. — Так в чем дело?

Ее нервы были на взводе, и ей приходилось контролировать себя.

— Билл, — сказала она, подавшись чуть вперед. — Почему здесь в этом бассейне нет трех обратных дорожек? Знаешь, у меня в бассейнах обычно всегда были три обратные полосы. Ты прочитал рабочие отчеты? Ты что, даже не взглянул на проектный план?

— Эй, — сказал он, развязно улыбаясь. Январское солнышко играло у него в волосах, и он прекрасно об этом знал. Он заплатил именно за такую стрижку, убедившись, что свет падает точно так, как ему нужно. Это никогда не переставало срабатывать и оказывать волшебное действие под светом фосфитов на танцполах. Он внимательно изучал Труди из-под своих темных очков. Может быть, на этот раз его шарм и не сработает. Он был наслышан о ее коварстве.

— Просто ответь мне прямо, Билл.

Билл был водопроводчиком, и его работа начиналась практически сразу после первоначальных раскопок. Он звонил ей около двух дней назад и сообщил о том, что его работа была завершена. Она распорядилась, чтобы электрики начинали свое дело. Та самая команда, под руководством Сэма Бренда, хорошего парня, присматривавшего за хорошей командой, начала свою работу ранним утром.

Ей позвонили в восемь.

— Слушай, Тру, — обеспокоенно говорил Сэм, — разве у нас обычно нет трех обратных линий?

Ей пришлось позвонить Биллу и сказать, чтобы он немедленно приезжал сюда, и чем скорее, тем лучше. Почему такая спешка? Да потому, что бетон застывает и скоро станет просто невозможно пробраться через него, чтобы сделать эту третью линию.

— Эй, — спросил он наконец, — почему ты так раздражена?

— Скажи мне, почему ты не установил эти три линии?

Он взглянул на нее оценивающе. «Неплохая цыпочка», — подумал он. На ней были обтягивающий топ и шорты. А за этой неприступностью скрывались помыслы самой обыкновенной девушки, он был уверен в этом.

— Я не думал, что обязательно иметь три обратные линии на бассейне таких размеров.

— Не тебе рассказывать мне о том, что обязательно! Во всех моих бассейнах по три обратные линии, потому что я строю самые лучшие бассейны во всей Южной Калифорнии! И тебе нужно выполнять все предписания!

Теперь она подошла ближе. А он стоял непринужденный и обаятельный, пытаясь объяснить ей всеми возможными способами, что настоящая работа уже была проделана, а она все продолжала напирать на него. Ох уж эти женщины, которые пытаются быть как мужчины!

— Но ведь все уже сделано, не так ли?

— Нет, не сделано, — ответила она резко. — Я хочу, чтобы твоя команда вернулась сюда, и хочу увидеть третью линию на том месте, где она должна быть, к завтрашнему дню.

— Послушай, солнышко, ты знаешь, что значит переделывать все это? Как же быть с бетоном? Как туда пробраться?

— Меня это совершенно не волнует! Даже если тебе придется грызть его зубами. Линия должна быть на своем месте.

Он уставился на нее. Он мог сказать, что она просто сходит с ума. Но он, похоже, тоже мог сойти с ума!

— Ни за что, — сказал он спокойно.

Точно так же спокойно Труди ответила:

— Хорошо. Тогда у меня для тебя кое-что есть. — Она подняла пластиковый пакете мусором, валявшийся около ее ног, открыла его и протянула Биллу, чтобы тот посмотрел. — Видишь это, Билл?

Он заглянул внутрь. В мешке было несколько банок из-под пива.

— Ну, да… и что?

— Сэм нашел их сегодня утром в траншеях. Билл, твои ребята пили во время работы.

— Ну нет, не может этого быть.

— Что значит «не может быть»?

— Ведь эти банки могут быть чьими угодно, например, команды Сэма.

— Сэм просто святой. Билл, ты же это знаешь. У него в команде с этим все чисто. Он говорит, что нашел эти банки здесь сегодня утром, и я ему верю! Значит, твоим ребятам придется отвечать.

Билла нервно передернуло.

— Ну и что с того?

— Когда работаешь на меня, пить запрещено, это понятно?

Он осторожно взглянул на нее. Его расслабленная поза исчезла.

— Что ты такое говоришь, Труди?

— Я говорю о том, что тебе придется пробраться через цемент и доделать третью обратную линию. Если ты этого не сделаешь, я клянусь, что ты больше не найдешь для себя работу в этой стране.

Он замолчал на мгновение, словно оценивая Труди и ситуацию. Потом развел руками и сказал:

— Да ладно, что за дело? Я подключу к этому своих ребят.

— И никакой выпивки больше.

— Да-да, конечно.

Он повернулся и пошел прочь, бормоча что-то о бортах.

Труди круто развернулась на каблуках и пошла вокруг, огибая глубокий конец серого, высушенного бассейна. «Тупоголовый, — подумала она. — Просто тупоголовый».

Она взглянула на часы. Ей нужно было осмотреть еще две вырытые траншеи, а потом еще подъехать к Джессике в офис. Они вдвоем собирались отправиться в «Бабочку» днем. У Джессики была назначена встреча с директором. Та должна была вручить ей членский браслет.

Офисы Франклина и Мортона располагались на Сансет-Стрип — в небольшом греческом поселении, зажатом между показными, в федеральном стиле офисами докторов, юристов и дизайнеров интерьера. Это был престижный район, так, впрочем, и полагалось. Джессика и Фред сотрудничали в течение семи лет, конкурируя с крупными законодательными фирмами, расположенными в башнях Сэнтчури-Сити. Их особенность заключалась в том, что они сотрудничали с клиентами лично, на более частном уровне. Они не возражали, чтобы об их компании ходила слава бутика. Их клиентский список был все еще мал, но он разрастался благодаря ажиотажу после судебного процесса с Микки Шэнноном. Оба — и Фред, и Джессика — знали, что все, что им нужно, — выиграть еще несколько дел вроде последнего, и их борьба за клиентов стихнет.

Джессика находилась у себя в офисе, беседуя с хмурым господином — консультантом противоположной стороны судебного разбирательства, над которым она работала. Он сидел, нервно барабаня пальцами по кожаному чемоданчику на своих коленях.

— Миссис Франклин, — произнес он. — Это, кажется, именно та сумма, о которой говорил вам клиент.

— Да, мистер Хатчинсон. Или, лучше сказать, это была та самая сумма, но это было несколько недель назад, и согласованная дата сделки уже просрочена. Теперь нам необходим миллион долларов.

— Что?!

У нее зазвенел телефон, она нервно подняла трубку.

— Я же просила меня не беспокоить.

Голос на другом конце провода оповестил ее о прибытии Труди Штейн, которая уже ожидала ее в приемной.

— Да, спасибо. Пожалуйста, предложите ей чашечку кофе и скажите, что я скоро освобожусь.

Повесив трубку, Джессика вытянула руки на столе и произнесла:

— Мистер Хатчинсон, вы же знаете, что мы стремительно приближаемся к дате суда, и, я уверена, вы понимаете, что судьи очень симпатизируют моему клиенту. Мы выиграем, и суд присудит нам два миллиона долларов. Но мой клиент хотел бы получить один миллион сейчас, чтобы избежать всех неудобств и напряжения в суде.

Он долго и внимательно смотрел на нее. В первый раз Рон Хатчинсон вступил в судебную тяжбу с Джессикой Франклин, и, хотя и был не совсем доволен тем, как обстояли дела, он просто восхищался ее настойчивостью. Не существовало никаких гарантий того, что она выиграет, и он предлагал ей вполне щедрую сделку: чек на триста тысяч долларов, подписанный, заверенный, лежащий прямо перед ней, стоило только руку протянуть. Но она все еще упорно настаивала на большем. Он интересовался, как далеко она готова зайти, рискуя потерять при этом все.

— Мы договорились о трехстах тысячах, — сказал он, указывая пальцем на чек и пододвигая его к ней: — Возьмите его лучше сейчас, или же мы встретимся в суде и вы не получите ни пенни.

— Сейчас нам нужен миллион, мистер Хатчинсон. И тогда дело будет закрыто завтра же.

По ее лицу было видно, что она не собирается даже пошевельнуться, чтобы взять чек. Он взял его обратно, поднялся, коротко кивнул ей и вышел из комнаты.

Прежде чем присоединиться к Труди, которая ждала, чтобы поехать с ней вместе в «Бабочку», Джессика зашла в кабинет к своему коллеге рассказать о встрече с Хатчинсоном. Фред Мортон, полысевший слишком преждевременно, провел рукой по гладенькой голове и произнес:

— Я даже не знаю, Джесс. Ты уверена, что нам нужно продолжать настаивать на своем? В конце концов, мы не можем быть уверены, что выиграем в суде. Конечно, шансы велики, но все равно это рискованное дело.

Она улыбнулась:

— Я хочу рискнуть, а ты?

Когда Труди ловко маневрировала в своем «корвете», пробиваясь сквозь пробки на Сан-Сет, она взглянула на свою подружку и спросила:

— Нервничаешь?

Джессика рассмеялась:

— Заинтригована.

— Рада, что ты решила присоединиться.

— Ну, я не на все сто процентов уверена, что мне стоит появляться в таком месте, как «Бабочка», но ты меня заинтересовала. Я хочу попасть туда и посмотреть, как все обстоит на самом деле.

— Поверь мне, все просто чудесно! Я снова там была в прошлую субботу.

Джессика взглянула на Труди.

— Что же ты делала на этот раз?

— Я выбрала того же самого компаньона. Моего интеллектуального любовника. В первый раз он был настолько хорош, что я не увидела никаких особых причин его менять. Очевидно, многие члены клуба заказывают одного и того же человека снова и снова. У них развиваются какие-то отношения, похожие на те, когда ты приходишь к психотерапевту.

— К психотерапевту? Из твоих уст это звучит как сексуальная лечебница.

— В каком-то смысле это так и есть, не правда ли?

Джессика внимательно изучала профиль Труди, роскошную пышную копну светлых волос, длинные причудливые серебряные сережки, глаза цвета аквамарина. Джессика всегда завидовала красоте Труди.

— Чем же ты занимаешься со своим интеллектуальным партнером?

— Сначала мы спорим, а потом трахаемся.

— И тебя это устраивает?

Труди проворно перестроилась на другую сторону и съехала на Беверли Каньон Драйв.

— Я нахожу это чрезвычайно удовлетворительным. Но не могу на самом деле объяснить тебе, почему, кроме того, что мне кажется, что каждый человек, которого я встречаю, не вполне оправдывает мои ожидания. Свидания обычно оставляют во мне ощущение какой-то ненасыщенности. Даже если я оказалась с парнем в постели и секс был хорошим, я все равно остаюсь с ощущением, что это было не все, на что мы способны. Оба раза с Томасом были просто взрывными. Может быть, дело в анонимности ситуации — он не знает, кто я такая, даже не знает, как меня зовут, или, может быть, это потому, что я контролирую весь сценарий. Я сама не знаю. Я уже пыталась отыскать ответ, но пока он от меня ускользает.

Джессика высунулась в окно, как только они выехали на Родео Драйв. Что она собиралась отыскать в секретных комнатах «Бабочки»? Почему решила стать членом их клуба? Многое было связано с элементами той рискованности во всем — вот почему ей нравились судебные процессы. Все было настолько непредсказуемо, не было никаких гарантий — выиграешь или проиграешь все, и каждый новый день, каждое новое дело представляло невероятное количество новых вызовов. Точно так же она воспринимала и «Бабочку». Но было во всем этом и нечто большее: с того самого момента, как Труди впервые рассказала ей об этом месте, у Джессики появилось непреодолимое желание стать членом клуба. Возможно, это было потому, что, несмотря на заверения Труди о безопасности этого места, в нем все равно был элемент опасности?

— Как же я могу быть уверена, что не подвергнусь клевете? — спросила она, когда они припарковались около «Фанелли». — Мне же нужно заботиться о своей карьере, о своих партнерах.

— Ну, если слушать мою кузину Алексис, которая узнала это от своей подруги Линды Маркус, которую, в свою очередь, тоже кто-то привел в «Бабочку», это место существует уже несколько лет, и за все это время ни разу не было случая какой-то клеветы или даже чего-то близкого этому. В конце концов, как это все может произойти? Компаньоны даже понятия не имеют о том, кто мы такие. Все наши личные данные хорошо засекречены. Только у директора есть доступ к файлам, а она, конечно, не станет ни о чем говорить.

— Все равно секретность этого места рано или поздно раскроется. Если хотя бы одна бумажка просочится наружу, у нас всех возникнут большие неприятности.

Труди ослепительно улыбнулась Джессике:

— Разве это что-то изменит и остановит нас?

Служащий парковки помог ей открыть дверь, и она протянула ему ключи.

Труди еще должна была пробежаться по магазинам в «Фанелли». Джессика тем временем отправилась в лифт вместе с сопровождающим.

Пока Труди и Джессика ожидали сопровождающего, они пробежались по ряду с дорогими пальто. Тихим голосом, так, чтобы никто больше не мог ее услышать, Джессика спросила:

— Чем занимается Алексис, когда сюда приезжает?

— Моя кузина — доктор. На самом деле она несостоявшаяся художница, придумывают дикие, удивительные сценарии. Некоторые из них очень тщательно продумываются: костюмы, бутафория, все. Она обожает фантазировать.

— Она спрашивает одного и того же партнера каждый раз?

Труди покачала головой:

— Алексис обожает разнообразие. Каждый раз новый парень, новая сцена.

Джессика не отрицала, что перспектива, заниматься сексом каждый раз с новым человеком, экспертом, приятно возбуждала ее. Когда она вышла замуж за Джона, она была девственницей, и с того момента она больше никогда ни с кем не была. Она всегда полагала, что ее муж очень хорош в постели — у нее даже время от времени случался оргазм, но ей просто не с чем было сравнивать. Она также не могла сказать, была ли она удовлетворена после секса или нет. Ей нравилось заниматься любовью с Джоном, но были и моменты, когда ей хотелось остаться одной и вдоволь пофантазировать.

Джессику интересовало, была ли Труди права в том, что «Бабочка» больше, чем просто место, куда приходят, чтобы заняться сексом. Могла ли женщина обрести удовлетворение и насыщенность, воплотив свои фантазии?

Может быть, это своеобразный способ справляться с проблемами, находить ответы, переживать катарсис, который уносил все старые фобии и табу прочь?

«Но почему же я здесь?» — Джессика не переставала спрашивать саму себя, пока в конце концов сопровождающий не подошел к ней и не сказал о том, что директор ее ждет.

Потом она подумала о Джоне и удивилась внезапности этой мысли.

Ее повели наверх, и она очутилась в таинственной комнате оттенков пустыни, с причудливым ковриком на полу, высушенными растениями в индийских горшках, оттисками Джорджа О’Кифа на стенах и кофейным столиком, на котором стоял кристально прозрачный графин с белым вином, удлиненные бокалы и тарелочка с маленькими сандвичами. Когда Джессика наконец села, она поняла, что нервничает.

Она снова подумала о Джоне, словно он пришел за ней сюда, следя за ней. Это понравилось бы ему, Джессика знала, что Джону нравилось думать о самом себе как о ее предводителе, ее управляющем, ее собственной совести. Кстати, она должна была признать, что, возможно, всем этим он и был. Она сама ему это позволяла. Ей некого было винить, кроме себя. Джон появился в жизни Джессики во время, полное стрессов, в период между колледжем и высшей юридической школой. Пока она была ребенком, а затем подростком, ее отец и церковь все время являлись для нее руководителями. Затем она отправилась в колледж, отдалилась от авторитета своего отца и, вероятно, от церкви. Когда она встретила Джона, он немедленно заполнил эту нишу в ее жизни. Уже на первых свиданиях Джон всегда говорил ей, как одеваться, советовал, с кем стоит дружить, а с кем нет, сам делал заказы за нее в ресторане, выбирал фильмы, которые они будут смотреть. И Джессика позволяла ему все это. Она была влюблена, и ей не терпелось угодить ему.

Проблема заключалась только в том, что однажды она получила свою юридическую степень и должна была заниматься карьерой самостоятельно, хотя их роли в семье от этого не поменялись. Только этим утром, пока она собиралась в офис на встречу с Хатчинсоном, Джон уже успел критически прокомментировать ее одежду. Чтобы сохранить мир в доме, Джессика поднялась наверх и переоделась.

За восемь лет совместной жизни не было ни разу, чтобы она не прислушивалась к его капризам. И вот только сейчас она им пренебрегала наиболее неистовым способом, и внезапное осознание того, зачем она на самом деле решила приехать в «Бабочку», тайно нарушив правила, установленные Джоном, начинало кружить голову.

Директор заведения, которая не сочла нужным представиться Джессике, была высокой и стройной женщиной лет пятидесяти, как показалось Джессике. Одетая в дорогой костюм от модного дизайнера, она вошла в двери и радушно поприветствовала Джессику мягким рукопожатием. Затем они сели и приступили прямо к делу.

Деньги перешли из рук в руки — все члены клуба всегда платили наличными. Взамен Джессика получила очаровательный платиновый браслет с бабочкой. Директор объяснила правила, впрочем, все это Джессика уже слышала от Труди. Когда она спросила, есть ли у Джессики какие-то вопросы, та ответила:

— Компаньоны, кто они такие? По каким критериям вы их выбираете?

— Боюсь, что не могу вам этого сказать. Мы защищаем их личные данные так же строго, как и данные членов клуба. Но, пожалуйста, не беспокойтесь по этому поводу, так как они подвергаются доскональной проверке, как психологической, так и физической. Я также должна особо отметить негласное правило клуба — партнеры никогда не пересекаются за его пределами. Несколько членов клуба уже просили, чтобы партнеры заехали за ними домой или в отель, но ради вашей же безопасности мы этого не допускаем. Именно по этой причине им запрещено называть свои настоящие имена или говорить, где они живут. Мы настаиваем на том, чтобы все участники соблюдали эти правила и не разглашали никакие свои личные данные.

— Кто здесь будет меня знать?

— Только я и мой ассистент. Телефонный номер, который я вам дала, свяжет вас прямо с этим офисом, а один из нас здесь постоянно находится. На каждого члена клуба у нас заведен отдельный файл, все файлы закодированы, и только мы с ассистентом имеем к ним доступ. В каждом файле мы записываем личные предпочтения членов клуба или жалобы, если таковые имеются. Например, если вы не хотите выбирать партнера из моделей внизу — некоторых наших клиентов этот процесс смущает, — вы просто можете нам позвонить и оставить за нами выбор партнера для вас. Многие участники спрашивают одного и того же партнера несколько раз. Если таковы ваши предпочтения, это тоже будет отмечено в вашем личном файле. Если партнер не устраивает вас, это также будет отмечено в вашей анкете, и вы никогда больше не окажетесь с ним вместе. Было бы отлично, если бы вы подали мне хоть какую-то идею того, что может сделать для вас наш клуб.

Как ни странно все это выглядело, Джессика решила остаться в этой комнате и рассказать женщине, которую она знала лишь несколько минут, самые заветные и сердечные фантазии. Но она чувствовала себя в безопасности и вполне непринужденно, хотя и находилась в незнакомом месте. Многое зависело от директора: у нее были теплые располагающие манеры, она была как раз такой женщиной, которая помогала людям раскрыть свои потаенные секреты и желания.

— Труди сказала, у вас здесь есть такая комната, которая переделана под западный бар… И есть одна модель внизу, он все время носит летний костюм — блондин с привлекательной внешностью. Он еще немного напоминает звезду недавнего ТВ-шоу о копах…

Про себя она добавила, что у него такой образ, как у любовника ее мечты.

— Вы бы хотели начать сегодня? — спросила директор после того как Джессика раскрыла ей все свои фантазии.

Нет, сегодня она никак не могла начать. Джессике нужно было лететь в Лас-Вегас и взять показания у свидетелей для предстоящего суда.

— На следующей неделе, — сказала она. — Я позвоню вам.

Когда Джессика снова пожала руку директору и направилась к двери, она задумалась, вернется ли она сюда снова. Позволит ли незнакомому человеку заниматься с ней любовью?

Однако как только она спустилась в холл, где сопровождающий ожидал ее, чтобы провести вниз, Джессика внезапно перестала сомневаться и поняла, что обязательно вернется сюда еще раз.

Ей это было нужно.

 

10

Сан-Антонио, 1953.

Когда Рейчел случайно обнаружила секрет Дэнни Маккея, они уже год жили в Сан-Антонио.

За этот год она заметила, что в нем стали происходить какие-то перемены, и единственное, что ее интересовало, могла ли она стать причиной этих перемен. А потом она неожиданно раскрыла секрет.

Они поехали в предместье города, чтобы провести редкий вечер выходного дня вместе. Она привыкла видеться с Дэнни время от времени. Он никогда не появлялся, если обещал, а потом вдруг возникал внезапно, когда она меньше всего его ожидала. Честно говоря, ей это не нравилось. Как только они расставались после бурно проведенной ночи, полной любви и веселья, Рейчел даже была счастлива какое-то короткое время. А потом дни проходили, и отсутствие Дэнни становилось все ощутимее. Рейчел начинала тосковать, впадала в депрессию, и клиенты заведения Хейзел начинали жаловаться. А затем как раз в этот момент чудесным образом появлялся Дэнни, обычно около черного хода, и непременно увозил ее куда-то.

Именно так и произошло прошлой ночью, после шести недель его отсутствия. Рейчел окончательно впала в отчаяние и даже заикнулась Хейзел о том, что собирается отправляться на поиски Дэнни, когда он появился со своей обворожительной улыбкой, глядя на нее необыкновенными зелеными глазами. Дэнни оказывал на Рейчел какое-то необъяснимое влияние, и с того момента, как он появлялся, она немедленно забывала обо всех своих страданиях и одиночестве, он мог подарить ей незабываемые мгновения счастья и ощущение того, что она готова в этом мире на все ради него.

Рейчел не догадывалась, что примерно такое влияние он оказывал на всех окружающих.

У Дэнни Маккея была какая-то невообразимая природная харизма, он уже родился таким. Но многое из этого Рейчел начала понимать только в течение последнего года.

Дэнни выработал определенную походку, позы, которые казались ему привлекательными. Однажды Рейчел застала его красующимся перед зеркалом, оттачивающим мастерство озорных коварных взглядов вполоборота — таких сексуальных взглядов, перед которыми мало кто мог устоять. Он также тщательно продумывал все детали своего гардероба. Когда Рейчел впервые встретила Дэнни в Эль-Пасо, он был одет опрятно и аккуратно, но качество его одежды оставляло желать лучшего. Теперь он одевался дорого, пользуясь деньгами Рейчел.

Но это были не единственные перемены в Дэнни. Рейчел никак не могла понять, в чем дело, пока не раскрыла его секрет. Сидя на заднем сиденье его машины, она сказала:

— Я замерзла, Дэнни.

Не последовало никакой реакции. Дэнни продолжал сидеть в своей обычной манере, барабаня пальцами по рулю, колени его беспрестанно двигались вверх-вниз. Дэнни постоянно двигался, полный какой-то загадочной нескончаемой энергии. Рейчел повернулась и потянулась за одеялом, которое лежало сзади нее на полу. И как раз в тот момент раскрылись секретные запасы Дэнни.

Она спросила:

— Что это такое?

Дэнни, увидев, что произошло, резко припарковал машину у обочины, вырвал одеяло у нее из рук и заорал:

— Зачем ты копаешься в моих вещах?

Она уставилась на него. В какой-то момент ей стало страшно, показалось что он ее ударит. Она пробормотала:

— Прости. Мне просто стало холодно.

— Смотри, что ты наделала. — Он потянулся и стал собирать разбросанные книги и тетради.

— Что это такое, Дэнни? Что все это значит?

— Ну, а на что это похоже?

— Но ты же не читаешь, Дэнни. Тебе ведь даже не нравятся книги. — Когда Рейчел увидела светло-голубой школьный логотип на одной из книжек, брови ее поползли вверх: — О, Дэнни, неужели ты ходишь в школу?

Он подозрительно посмотрел на нее:

— Да, а что в этом такого?

— Я думаю, это прекрасно!

Он медленно выпрямился, не сводя с нее глаз:

— Ты правда так считаешь?

— Это же самая прекрасная на свете новость! — Она нежно обняла его за шею и поцеловала: — Почему же ты мне раньше ничего не сказал?

Он высвободился из ее объятий и откинулся назад на сиденье, потом достал пачку сигарет, повертел ее задумчиво в руках:

— Я хотел, чтобы это был сюрприз.

— Это и есть сюрприз, Дэнни, лучший из всех сюрпризов! Книги настолько прекрасны, и вот теперь ты тоже читаешь! Чему же ты учишься в школе, Дэнни?

Он взглянул на нее, на лицо, святящееся от счастья, смеющиеся глаза, и вдруг почувствовал, как в нем начало расти чувство гордости.

— Я учусь, как сделать из себя что-нибудь стоящее, Рейчел. Не думай, что я буду таким всегда. — Он начал говорить очень быстро, его неукротимая энергия, казалось, скоро вырвется наружу: — Я собираюсь поездить по земле, Рейчел, мне надоело жить вот так, среди этой разрухи. Я собираюсь отхватить большой лакомый ломоть этого мира и сделать его своим. А человек не может никуда попасть, если ему не хватает образования. Вот поэтому-то я и решил начать ходить в школу, учиться.

Он говорил с такой решимостью, такой огонь горел в его глазах, что Рейчел просто лишилась дара речи. Никогда раньше она не видела его таким увлеченным, как сейчас. Дэнни заряжал холодный ночной воздух своей страстью; в какой-то момент Рейчел даже показалось, что он может поджечь что-то, просто дотронувшись до этого пальцем. Ее охватили необыкновенные чувства любви и благоговения.

— Этот человек, — произнес он, держа одну из книг, — знает, в чем сила, Рейчел. И он знает, как ее заполучить.

Она прочла название: «Принц» Макиавелли.

— Он жил сотни лет назад, Рейчел, но он все знает. Этот человек знает! — Дэнни зажал книгу между ладонями. — Он сказал, что любой, кто полагается на удачу, глупец, потому что удача может ему изменить и тогда он потеряет все. Я не собираюсь рассчитывать на удачу, Рейчел. Я хочу отыскать свой путь. Сила уже здесь, ждет, когда ее используют. Сила не попадает в руки к обычным людям или глупцам. Сила здесь, и она дожидается именно таких, как я.

Дэнни замолчал. Но он не переставал шевелиться. Ноги его постоянно отбивали какие-то причудливые такты. Он продолжал крутить пачку сигарет в своих руках. Сейчас он обдумывал тот случай, который натолкнул его на все эти умозаключения.

Это случилось чуть больше года назад, практически сразу же после его возвращения из Техаса. Он, Боннер и еще один их друг напились однажды ночью и решили ограбить местную церковь. Вообще-то это была идея как раз третьего друга, а они просто согласились. На обратном пути из церкви три девятнадцатилетних парня замешкались на ступенях, и их схватили полицейские. Дэнни и Боннер получили жесткие приговоры, а третьего отпустили сразу же. Они отрабатывали свои приговоры в тяжелых трудах на ферме, пока их друг развлекался просто потому, что он был сыном офицера полиции.

«Сила, — вот о чем думал Дэнни в течение тех тяжелых дней, пока их не выпустили. — Вот какой властью обладает сила. Ты говоришь, и люди начинают танцевать. Ты просто поднимаешь палец, а люди начинают двигаться. Сила — вот в чем настоящая власть».

Именно тогда он поклялся под горячим техасским солнцем и перед глазами охранника с винтовкой, что станет именно таким человеком — с властью и силой.

Сейчас он снова вспомнил слова Макиавелли: «Человек, который борется за добродетель, во всех своих делах потерпит поражение; поэтому принц, которому удастся выжить, должен научиться быть другим. Человек, который станет принцем, не должен быть обременен вопросами этики и морали, он должен быть наполовину львом и наполовину лисой».

Он начал улыбаться, почувствовал, как эти слова проникли куда-то глубоко и затронули его душу Вся его неутомимая энергия только и ждала того, что ее направят в нужное русло. Только теперь он все понял и осознал, что нужно делать.

— Кем ты хочешь стать, Дэнни? Кем ты учишься быть?

— А ты когда-нибудь читала эту книгу?

Она покачала головой. Рейчел никогда даже не слышала о Макиавелли, она понятия не имела, какие знания находятся в этой толстой книге.

— Макиавелли говорит, что мудрец всегда следует за великими и подражает им. Александр следовал примеру Ахиллеса, а Цезарь — Александра. Потому что они знали, что великие люди своими поступками порождают великих людей. Дэнни взял еще несколько книг и показал Рейчел. «Цезарь. Завоевания Галлии».

Он улыбнулся и произнес:

— Вот кем я хочу стать, Рейчел, и для этого учусь. Учусь быть великим человеком.

Рейчел была так счастлива, что тут же помчалась сообщить такую великую новость своей подружке. Она взбежала по ступенькам черного хода, промчалась через кухню, только дверь хлопнула.

Дэнни получал образование! Самостоятельно принял такое решение, сам все устроил и поступил в вечернюю школу. И он уже начал учиться!

У Рейчел перехватывало дыхание от счастья. Она едва себя сдерживала, ей хотелось обнять весь мир. Дэнни зажег ее своей страстью, своими возрастающими амбициями. И она мгновенно убедила себя в том, что однажды он достигнет своей цели.

Он собирался стать кем-то, а она хотела постоянно быть рядом с ним.

В гостиной у Хейзел, как всегда, была вечеринка: девочки отмечали день рождения одного из своих постоянных клиентов. Лился ликер, звучала приятная музыка. Рейчел взбежала по ступенькам, ей не терпелось поделиться хорошими новостями с Кармелитой.

За исключением Дэнни, который был ее мужчиной, Кармелита стала самым близким человеком и лучшей подругой Рейчел. Никого до этого Рейчел не знала в течение целого года и, конечно же, прежде не жила ни с кем в комнате. Редкая и особенная привязанность возникла между двумя девушками — никогда ранее Рейчел не испытывала ничего подобного. Рейчел и Кармелита по-настоящему стали близкими подругами. Они были полными противоположностями: Кармелита — красавица, но совершенно необразованная, вместе им всегда было удивительно интересно. Они были примерно одного возраста. Когда Рейчел исполнилось пятнадцать лет, Кармелите в течение какого-то времени тоже было пятнадцать, но потом Кармелите исполнилось шестнадцать, и она стала подшучивать, что Рейчел еще совсем ребенок по сравнению с ней. А Рейчел, в свою очередь, называла ее старушкой. В следующем году, когда Рейчел исполнилось бы шестнадцать, она собиралась подшутить над Кармелитой и сказать, что в шестнадцатилетии, в конце концов, нет ничего особенного, а когда несколькими неделями позже Кармелите исполнится семнадцать лет, все дразнилки начнутся снова.

Но больше всего их связывали совместные мечты.

И мечты Рейчел, похоже, уже начинали осуществляться. Дэнни получает образование! Он так полон амбиций!

Она бы даже не слишком удивилась, если бы однажды он стал владельцем заправочной станции или, может быть, получил государственную должность, например, в почтовом офисе! У него появится постоянная зарплата, они купят дом, и у них даже родятся дети. Ах, как это было бы чудесно!

Рейчел влетела в комнату, где они жили вместе с Кармелитой, и уже была готова выпалить ей свои отличные новости, как вдруг поняла, что там никого нет.

Рейчел огляделась в маленькой комнатке. Она не видела Кармелиту на вечеринке внизу и также не помнила, что та собиралась куда-то сегодня вечером. Возможно, Мануэль неожиданно приехал…

Рейчел уже была готова повернуть обратно и пойти вниз, когда заметила свет из-под двери ванной.

В большинстве комнат в трехэтажном доме Хейзел, выстроенном в викторианском стиле, были небольшие ванные комнаты. Это было устроено скорее для удобства гостей, а не девушек. Рейчел и Кармелите повезло в этом смысле, у них была угловая комната и своя собственная крошечная уборная. Рейчел подошла ближе к двери и прислушалась. Ей показалось, что в ванной включена вода, но до конца она не могла этого понять: музыка внизу так гремела, что даже стены вибрировали.

Рейчел постучала. Ответа не последовало.

Подумав, что Кармелита, скорее всего, в душе, она постучала громче.

Внизу начали петь. Кто-то стал завывать. Рейчел прислонилась к двери и позвала:

— Кармелита?

Она прислушалась, потом немного отошла от двери и снова посмотрела на свет внизу, за дверью промелькнула тень. Значит, Кармелита в душе. Так почему же она не отвечает?

— Кармелита! — позвала Рейчел громче.

Приложив ухо к двери, Рейчел пыталась прислушаться и понять, все ли в порядке с подругой. Музыка внизу на секунду затихла, и Рейчел услышала звон бьющегося стекла в ванной.

— Кармелита? — закричала она, встревоженная.

Она толкнула дверь, задумалась на мгновение, потом повернула круглую ручку. Хейзел в свое время вынула все замки из дверей. Частная жизнь была просто драгоценностью в этом доме.

Немного приоткрыв дверь, Рейчел снова позвала:

— Кармелита? С тобой все в порядке?

— Уходи…

— Что случилось? Ты что плачешь?

— Просто… уходи…

Рейчел распахнула дверь и увидела, что ее подруга перевесилась через раковину с куском разбитого стекла в руках.

— Нет! — прокричала Рейчел.

Тонкая струйка крови стекала по запястью.

Рейчел попыталась ухватить подругу за руку.

— Убирайся отсюда! — закричала Кармелита. В этот момент она схватилась за правое запястье и резко полоснула по нему стеклом. Рейчел снова потянулась к ней, выхватила стекло у нее из рук:

— Не смей этого делать!

Кармелита обернулась и закричала:

— Оставь меня в покое!

Рейчел на секунду посмотрела на искаженное от боли лицо подруги, та снова схватилась за осколок и занесла его над запястьем, Рейчел дернула ее, какое-то время они беззвучно боролись. Ванная была крошечная, девушки ударялись о стены и раковину. Рейчел держала Кармелиту за руки, пытаясь заставить ее выбросить осколок. Внизу валялась разбитая бутылка из-под ликера, повсюду острые осколки.

— Пожалуйста, — простонала Кармелита, — оставь меня одну.

— Я не позволю тебе это сделать. — Рейчел схватилась за окровавленную руку подруги. На секунду она расслабилась, получила сильный толчок и ударилась о стену. Но, когда-Кармелита потянулась к разбитой бутылке, Рейчел снова схватила ее. Их силы были приблизительно равны. Внезапно Кармелита сползла вниз и зарыдала.

Рейчел проводила ее до кровати и поясом от банного халата ловко перевязала ей руки. Ей было достаточно сложно сделать все аккуратно, так как подругу колотило. Она была напугана до смерти и задыхалась.

— Порезы не слишком глубокие, — смогла выдавить из себя Рейчел. — Не думаю, что ты задела артерию.

— Пожалуйста, оставь меня в покое, — простонала Кармелита. — Я не хочу жить.

Рейчел вскочила, побежала в ванную, собрала с пола все осколки и вернулась, держа в руках два полотенца — сухое и мокрое. Кармелита лежала ничком, одной рукой прикрывая лицо. Она так отчаянно рыдала, что слезы стояли и в глазах Рейчел. Вначале осторожно промыв раны на руках, Рейчел начала стирать запекшуюся кровь с лица и шеи подруги.

Она не знала, что сказать, так как была слишком потрясена и подавлена случившимся. На Кармелите была одна только комбинация, и Рейчел увидела свежие кровоподтеки и синяки от ударов.

— Кто, — промолвила она наконец, — кто это вытворял с тобой такое, Кармелита?

Не переставая плакать, Кармелита подняла руку с лица и посмотрела на потолок.

— Мануэль, — тихо произнесла она.

Рейчел была шокирована, услышав это имя:

— Мануэль? Но почему, за что?

— Он обнаружил, что у меня остаются какие-то деньги. Ну, знаешь, чаевые. Хейзел ему рассказала.

— Но это же твои деньги, Кармелита! Это же выплачивается сверх всего. Это как… как подарок от клиентов. У Мануэля нет никаких прав на эти деньги.

— Нет, есть. Мне не нужно было ничего откладывать. Он был всегда так мил со мной. Всегда давал мне деньги, когда я в них нуждалась.

Рейчел взглянула на свою подругу, ушам своим не веря:

— Это он-то был мил с тобой?!

Кармелита повернула голову на подушке, взглянула на Рейчел и мягко спросила:

— Почему ты не позволила мне этого сделать, почему ты остановила меня?

— Что за вопросы? Ты же моя подруга, Кармелита, моя единственная подруга. Я не могла тебе позволить такое.

— Я хочу умереть, — произнесла девушка, грудь ее снова начала содрогаться от рыданий. — Я больше не хочу так жить.

Рейчел попыталась выдавить из себя улыбку:

— Тебе нужно жить, Кармелита. Тебе ведь всего шестнадцать!

— Мне шестнадцать, и я проститутка! Я даже не умею ни писать, ни читать. В моей жизни нет никакого смысла. — Она отвернулась и зарылась головой в подушку.

Рейчел продолжала сидеть на краю кровати, пока ее подругу не охватила новая волна слез. Затем зазвучал отчужденный голос Кармелиты:

— Пожалуйста, позволь мне умереть. Если ты любишь меня, ты позволишь мне умереть.

Холодная боль переполняла грудь Рейчел. Ночь вдруг стала темной, пустой и страшной.

Музыка, гремевшая внизу, казалась какой-то разрушающей; слышавшийся смех — насмешками. Впервые за весь этот год Рейчел почувствовала себя маленькой, уязвимой и заброшенной; на какое-то мгновение она почувствовала то же, что чувствовала Кармелита. И подумала, что, возможно, смерть — единственный выход.

Но потом она вспомнила свой вечер вместе с Дэнни, его чудесный секрет, то, как хорошо ей было, как торопилась она домой, взбегая по ступенькам, чтобы поскорее поделиться с Кармелитой прекрасными новостями.

И внезапно душа Рейчел снова наполнилась надеждой и оптимизмом. Девушка дотронулась ладонью до руки своей подруги и прошептала:

— У тебя очень много того, ради чего стоит жить, Кармелита! На самом деле ты не хочешь умирать сейчас, вот так.

Кармелита обернулась и взглянула на Рейчел полными слез глазами:

— Кому ты говоришь это, Рейчел? Ты что, шутишь? У нас нет ничего, ради чего стоило бы жить! Никому нет до нас никакого дела! Никто о нас не заботится. У нас нет ни семьи, ни друзей. Даже для наших бойфрендов мы — просто кусок дерьма! Когда же ты поумнеешь, Рейчел? Ты думаешь, это первый раз Мануэль меня избивает? Может быть, ты думаешь, что последний?

Рейчел прикусила губу. Дэнни тоже мог слегка наподдать ей, но никогда не избивал ее так, как Мануэль избил Кармелиту.

— Послушай, — сказала она. — Сегодня ночью я обнаружила нечто потрясающее. Дэнни ходит в вечернюю школу.

— Ну и что? — Кармелита отвернулась.

— Это значит, он собирается совершенствоваться, становиться лучше. Это значит, что мы не всегда будем так жить, что у него есть мечты и амбиции. Просто нужно пережить все это, поверь мне, все утрясется!

Кармелита печально улыбнулась:

— Ты мечтательница, Рейчел. Но разве ты не знаешь, что мечты не реальность? Это совершенно разные вещи. Мечты — просто мечты и ничего больше.

— Нет, это неправда. В твоих силах превратить их в реальность! Разве ты не видишь?

— Тебе просто хочется так думать.

— Мечты могут показать тебе, кем ты можешь быть. Ты знаешь, о чем я мечтаю, Кармелита? Стать женой Дэнни, жить в красивом доме и завести детей. И ты знаешь, что это осуществится, обязательно осуществится. А о чем мечтаешь ты? Расскажи мне, пожалуйста.

— Нет.

— Расскажи мне свои мечты об офисе.

— У меня нет мечты.

— Нет, есть, и ты уже говорила об этом.

Кармелита снова посмотрела на потолок. Она сделала глубокий вдох и медленно выдохнула. Тело ее продолжало содрогаться. Она снова была готова разрыдаться:

— Я представляю себя работающей в уютном офисе, — мягко проговорила она. — Ну, знаешь, как «Фелдман Реалти» или агентство путешествий «Поехали!». Как только я прохожу по улице мимо этих компаний, я всегда заглядываю внутрь и вижу девушек за столами, разговаривающих по телефону, улыбающихся клиентам или печатающих что-то. И я представляю себя… — Кармелита закрыла глаза. — Представляю себя сидящей за одним из столов. На нем стоит вазочка с гвоздиками, лежит визитка, наверное, от благодарного клиента, говорящего мне о том, насколько я помогла ему. У меня настоящая печатная машинка, знаешь, одна из тех новых, электрических, и все называют меня мисс Санчес… — Кармелита снова вздохнула.

— А во что ты одета?

— На мне что-то очень красивое и элегантное. Может быть, юбка и пиджак, костюм. И перчатки. А когда я иду по улице, мужчины не свистят мне вслед. Меня уважают… Но это всего лишь мечта.

— И это прекрасная мечта. Если ты будешь постоянно об этом думать, жить этой мечтою, однажды наступит день, когда она осуществится.

Кармелита покачала головой:

— Это просто фантазия, Рейчел. А фантазии не могут превратиться в реальность.

— Послушай меня…

— Нет, это ты послушай меня. — Кармелита подняла глаза, наполненные болью, и посмотрела на подругу. — У меня такое впечатление, что ты постоянно витаешь в облаках, Рейчел. Разве ты не знаешь счет, который выставляет Хейзел после года проживания в этом доме? Ни у кого из нас нет выхода!

— Я просто отказываюсь в это верить.

— Как я могу получить работу в офисе, Рейчел? Ведь я даже читать не умею, — Кармелита снова заплакала. — Мне шестнадцать, а я даже своего имени не могу написать.

— Зато ты отлично считаешь, Кармелита, а это неплохое начало.

— Это не поможет мне, если я не умею читать.

Рейчел посмотрела на подругу, на прекрасное лицо, которое изуродовал Мануэль. Она прислушалась к музыке внизу, к смеху других девушек, фальшивому смеху, по большей части, потому что у каждой из них тоже была своя мечта, и все они хотели бы оказаться где угодно, но только не у Хейзел. Она посмотрела на печальные глаза Кармелиты, и слезы той подействовали на нее, словно холодный душ. Она задумалась, какие же подыскать слова, чтобы утешить подругу, как-то помочь ей.

А потом внезапно поняла.

— Кармелита, — произнесла Рейчел, внезапно воодушевленная. — Я знаю ответ.

— Оставь меня в покое.

— Послушай, — Рейчел приобняла подругу за плечо. — Ты вполне можешь научиться читать.

— Ты что, с ума сошла? Оставь меня в покое! Я уже сказала тебе, что однажды я пыталась, ничего не получилось. И Мануэль начнет сердиться. И потом, откуда у меня время ходить в вечернюю школу?

— Но для этого тебе не нужно ходить в вечернюю школу! Ты можешь учиться прямо здесь, и Мануэль никогда не узнает об этом.

Кармелита внимательно посмотрела на Рейчел:

— О чем ты говоришь?

— Я научу тебя читать.

— Ты? — Взгляд Кармелиты на какое-то мгновение задержался на Рейчел, потом она отвернулась. — У тебя не получится. Мне уже слишком много лет.

Рейчел вскочила с постели и подбежала к шкафу. Взяв оттуда книгу, она вернулась обратно и показала Кармелите:

— Смотри. Видишь эту букву?

— Ну и?..

— Ты знаешь, что это за буква?

— Нет.

— Это буква К. Та, с которой начинается твое имя. И смотри, — Рейчел перевернула страницу и указала ей на слова. — Вот снова эта буква К. Как только ты видишь эту букву, произносишь звук «к», как в слове «кошка». Посмотри сюда, — она перевернула несколько страниц. — А вот тут и тут, Кармелита, что это за буква?

Та посмотрела туда, куда указывала Рейчел.

— Я не знаю.

— Правда? А это что?

— Это К?

— Правильно, как и в твоем имени, Кармелита! Теперь ты уже знаешь одну букву!

— А сколько их всего?

— Двадцать шесть.

Кармелита рассмеялась и пробормотала:

— Святая Мария.

— Ты все их можешь выучить, я знаю, что можешь! Я научу тебя! У нас будут уроки в перерывах между клиентами, по утрам и по выходным. Мы пойдем в библиотеку, и я покажу тебе, какие у них есть книги. Кармелита, там, в библиотеке, есть книги о том, как стать секретарем, как печатать, как заниматься делами в офисе! Когда ты умеешь читать, нет ничего, с чем ты не могла бы справиться!

Кармелита посмотрела на книгу в руках Рейчел. Книжка была вся в закладках, та самая, которую Рейчел старательно прятала все прошедшие несколько дней. В Кармелите зародилось слабое чувство надежды — возможность хоть ненадолго перенестись в воображаемую реальность! Уметь читать истории; уметь открыть книгу и учиться. Например, учиться тому, как работать в офисе, печатать и стать всеми уважаемой. На мгновение Кармелита забыла о боли в сердце и запястьях, ей вдруг захотелось выучить все буквы алфавита, складывать их в слова, читать книги и воплощать свои фантазии.

— Я даже не знаю, — произнесла она неуверенно, но заинтересованно.

— Мы сумеем это сделать, Кармелита. Вместе! Я помогу тебе!

— Хорошо, — проговорила Кармелита мягко. — Я попробую. Если Мануэль ни о чем не узнает.

Рейчел нежно обняла подругу:

— Не волнуйся, это будет наш секрет.

Такой же, как и волшебный секрет Дэнни!

 

11

Одно дело — задумать преступление, и совершенно другое — стоять на пути его совершения.

Пока Джессика шла в переполненном людьми магазине к противоположной его стороне, где ее уже ожидал сопровождающий, она вдруг снова почувствовала страх и сомнение. Внешне она смотрелась, как и любая другая молодая успешная женщина, аккуратно и консервативно одетая, с красивыми каштановыми модно подстриженными волосами, целенаправленно и уверенно шагающая вперед. Но внутренне Джессика вновь была полна противоречий. Словно какие-то невидимые фантомы удерживали ее, не позволяли ей шагать вперед, хотели предостеречь ее от входа в этот запретный лифт.

Сначала ее отец, который все детство имел на нее сильнейшее влияние: его расположение нужно было заслужить, постоянно день ото дня стараясь достигнуть определенных высот; человек, ради которого она даже однажды морила себя голодом, чтобы снискать его любовь и поощрение.

В школе были священники, которые управляли всеми остальными монахами и, соответственно, всеми учениками; всегда сдержанные, немного устрашающие, чьи слова были законом.

А потом был Джон, она верила, что любила его, но он сковывал ее и зарождал внутри у нее множество сомнений.

Все они возражали против того, чтобы она проходила наверх, в секретные комнаты клуба «Бабочка».

Но разве Труди не говорила постоянно о том, что Джессике нужно быть самостоятельной женщиной? Что для Джона пришло время передать бразды правления в ее руки? В течение восьми лет Джессика верила в то, что она индивидуальность, личность, даже несмотря на свое замужество, независимый от Джона человек. Ее офис, клиенты, дни, проведенные на судебных разбирательствах, — разве они не доказывали этого? Но все же Джессику мучили вопросы и сомнения.

И первый ее вопрос: «Почему я не могу вступить в этот клуб? Это ведь мое право так поступить». Вот в тот-то самый момент она поняла, что ее независимость — всего лишь иллюзия. Все, что она представляла собой в это время, было результатом трудов Джона, она совершенно не стала самостоятельной женщиной. Сегодня она впервые решила сделать самостоятельный шаг к независимости, впервые собиралась совершить что-то, на что не получила разрешения.

— Добрый день, мадам, — поздоровался сопровождающий со значком бабочки на блузе. — Пройдемте, пожалуйста, вот сюда.

Что бы сделали Джон, ее отец, церковь, если бы они обнаружили ее здесь? Когда двери лифта начали закрываться, ограждая ее от суеты «Фанелли» и шумного движения на Родео Драйв, Джессика распрощалась со всеми своими фантомами, оставив их по ту сторону дверей лифта. Свободная и одинокая, она ехала навстречу своей фантазии.

— Что нужно делать в «Бабочке»? — спросила она как-то Труди. — Ты просто входишь в комнату, а он уже ждет тебя там?

— Ты делаешь все, что захочешь, тебе нужно сказать им, как ты хочешь, чтобы все было.

Как я хочу, чтобы все было…

Следуя за сопровождающим, Джессика рассматривала прикрытые двери, мимо которых они проходили. Ни из одной комнаты не доносилось никаких звуков, странная тишина царила в воздухе. Были ли там прямо сейчас какие-то женщины? И какие именно фантазии они претворяли в реальность?

Сопровождающий остановился около одной из дверей и пригласил ее войти.

Сердце Джессики бешено колотилось. Дверь выглядела так же, как и любая дверь в отеле. Только что ожидало ее по ту сторону?

Дверь открылась, и она вошла.

Ступила прямо в свою фантазию.

Все было как в ее фантазии: опилки на полу, простые столы, приглушенный свет и бар в противоположном конце комнаты, где ее ожидал одинокий ковбой, одной ногой опирающийся о медную ножку стола. На нем были джинсы, рубашка и ковбойская шляпа, прямо как в вестерне. Он слушал музыку и выпивал.

Когда дверь за Джессикой закрылась, оставив позади сопровождающего, холл, Родео Драйв и реальность, ковбой посмотрел на нее. Улыбка разлилась по его лицу.

— Приветик, — проговорил он тихо.

— Привет, — ответила Джессика, дергая взад-вперед молнию на сумке.

— Можно мне купить вам что-нибудь выпить?

Она посмотрела на бар. Позади располагалось большое зеркало, оно визуально увеличивало размеры комнаты с бутылочками ликера, тянувшимися рядами вдоль полок. Она замешкалась на мгновение, сердце колотилось. Она прошла к бару, положила сумку на стул:

— Здесь, кажется, больше никого нет…

— Нет, мэм, только вы и я. Совсем одни. Что вы хотели бы выпить?

Она взглянула на него. Он был совсем молод, около двадцати, с красивой самоуверенной улыбкой. Он медленно снял шляпу и поправил песочного цвета волосы.

— Белое вино, пожалуйста, — отвечала она.

Зайдя за барную стойку и наклонившись, он спросил:

— Какая там сейчас погода? Утром, кажется, собирался дождик.

— Нет, — отвечала она, немного задыхаясь. Она наблюдала за его красиво вылепленными руками, как они ловко управлялись с бокалом и наливали вино из бутылки. На нем была рубашка, достаточно обтягивающая его плечи, с небольшими перламутровыми пуговицами. Верхние пуговицы были расстегнуты, она видела его красивую грудь. — Пока дождя нет…

— Так и не могу привыкнуть к зимам в Калифорнии, — сказал он, улыбаясь и протягивая ей бокал вина. Их пальцы соприкоснулись. — Там, откуда я родом, сейчас уже снега по колено!

Она посмотрела в сторону, не зная, что на это ответить. Он зашел сзади и взял кружку пива. Немного они постояли в тишине, ни слова не говоря. Джессика старалась не смотреть на их отражения в зеркале, он рассматривал ее. Наконец он проговорил:

— Думаю, мы найдем, чем заняться сегодня ночью.

Она кивнула, пульс у нее зашкаливал.

Музыка звучала медленная и немного грустная.

— Вы хотите потанцевать?

Джон был единственным мужчиной, с кем она когда-либо танцевала, единственным мужчиной, чье тело она действительно чувствовала. Объятия с ее братьями всегда были очень краткими, она не помнила объятий и своего отца.

Вот почему казалось таким странным чувствовать, как руки этого мужчины обхватывают ее, чувствовать его настолько близко, ощущать тепло его кожи сквозь блузку. У Джона было упругое тело, как и у этого ковбоя. Но немного по-другому, едва различимо. Пахнул он тоже по-другому. Ковбой повел ее на танцпол достаточно твердо. Они едва касались друг друга. Джессика не смотрела на него, но сфокусировалась на одной точке, где-то у него над плечом. Стены были украшены, она поняла это только сейчас. Все в стиле Дикого Запада: седла, стремена висели на стенах, а еще повсюду развешаны старомодные таблички, рекламирующие бритье за пять центов. Она не сводила глаз со стен, перечитала все таблички, пока он медленно поворачивал ее над полом. Когда песня стала грустнее и романтичнее, он прижал ее к себе крепче, наконец их тела соприкоснулись — грудь к груди, бедра к бедрам. Она почувствовала, как ее смущение постепенно начало таять, и позволила своим пальцам нежно поглаживать его шею. Джессика погрузилась в свои фантазии.

Насколько же он был прекрасен!

Когда песня закончилась, они вернулись в бар. Несколько минут разговаривали о погоде, еще о каких-то мелочах, а потом внезапно Джессика поймала себя на мысли, что спрашивает его имя.

— Это вы мне скажите, — произнес он.

— Что? — удивилась она, потом вспомнила клубные правила и произнесла: — Лонни, — удивившись самой себе. Перед ней вдруг возникли сцены из старого фильма с главным героем — мужественным красивым ковбоем по прозвищу Лонни. Ей почему-то запало это в голову.

— Хорошо, мэм, меня зовут Лонни, и меня интересует, согласитесь ли вы еще потанцевать со мной?

Зазвучала еще одна медленная мелодия, и на этот раз Джессика сама нежно прижалась к нему. Пока баллада в стиле кантри кружила их по комнате, объятия стали крепче. Она спрятала лицо в его шею и подумала: «Боже мой, вот это все, что мне нужно…»

Когда наконец его губы отыскали ее, Джессику уже больше ничто не волновало, ее смущение исчезло. Джон был единственным мужчиной, целовавшим ее так, как будто бы придумал ее рот. А теперь язык и губы другого человека словно переделывали его заново, показывая ей другую манеру целоваться, лучшую манеру.

Потом он прошептал ей на ушко:

— Скажи мне, чего бы ты хотела?

Ее глаза широко раскрылись. Она понятия не имела, чего бы ей хотелось. Джон никогда ее об этом не спрашивал; он всегда играл доминирующую роль в постели, а она слепо повиновалась ему. Но сейчас, когда Лонни вдруг задал ей этот вопрос, она задумалась. Она почувствовала, что смущение ее исчезает, как ненужная одежда. Она начала ощущать себя свободнее, настолько свободнее, как будто умела летать, как будто не было ничего, неподвластного ей.

— Все, что угодно, — с готовностью отвечала она. — Я бы хотела все, что угодно, все, что возможно.

Они продолжали танцевать, покачиваясь в такт музыке, потом его руки аккуратно проникли под ее блузку и расстегнули бюстгальтер. Он ласкал ее грудь, продолжая нежно целовать ее, она прижалась к нему с такой страстью, которую никогда не испытывала ранее. В этой игре не было ни правил, ни запретов, ни грехов, в которых надо было раскаиваться, ни мужа, который мог бы их уличить. Джессика стала раскованной, она наслаждалась собой, своей сексуальностью и Лонни.

А потом он стащил с нее трусики, юбка задралась до самой талии, он вошел в нее, так неожиданно и с такой силой, что у нее перехватило дух.

Все происходило необычайно быстро. Она почувствовала себя наездницей, скачущей в неведомый прекрасный край, куда ей так редко удавалось добраться с Джоном, но, прежде чем она успела туда доехать, он остановился, опустился на колени и стал любить ее совершенно по-другому. Никогда прежде она не испытывала ничего подобного.

Джессика запустила руки ему в волосы и закричала.

Потом он снова вошел в нее, вытянулся и стаи страстно целовать ее. Она отвечала ему полной взаимностью, ей отчаянно хотелось поглотить его. Она чувствовала, что ее тело раскрывается все больше и шире, ей хотелось, чтобы это никогда не прекращалось. Когда они закончили, он крепко прижал ее к себе, они снова закружились в медленном танце, подчиняясь музыке, изнеможденные после страстной любви, поддерживающие друг друга, продолжающие целоваться, но на этот раз нежно, медленно.

Что-то важное произошло этой ночью, осознала Джессика, собираясь уходить. Что-то большее, чем феерический секс. Как будто бы тогда с Лонни ей удалось проникнуть в какие-то неведомые секретные глубины и пробудить некогда уснувшую весну. Секс с Лонни принес ей не просто удовлетворение, а ощущение внезапного полного освобождения.

Пока Джессика ехала в лифте, у нее вдруг возникла странная иллюзия, как будто бы она стала выше. Она почувствовала себя наполненной силой, своей собственной силой. Она знала, что ею был сделан важный шаг, ведущий к далеко идущим последствиям. Она изменила Джону. Сделав это однажды, она поняла, что никто не сможет запретить ей сделать это еще раз.

 

12

Когда Рейчел исполнилось шестнадцать, она все еще жила в доме у Хейзел. Девочки устроили для нее праздник и пригласили нескольких постоянных клиентов. Хейзел откупорила шампанское, которое почему-то совсем не пенилось, и разлила его по пластиковым стаканчикам:

— За нашу любимую девочку, — произнесла она великодушно, и все подняли стаканы и выпили. Все присутствовавшие согласились, что Рейчел выглядела такой счастливой, просто сияла.

А все потому, что у нее был секрет.

Это был лучший день рождения из всех. Когда она была маленькой девочкой, ее дни рождения наступали и проходили, как обычные дни. Однажды мама пообещала Рейчел, что приготовит ей гамбургеры в качестве специального угощения, и Рейчел даже помогала ей, добавляя специи. Но вечером миссис Двайер ушла со своим мужем в местный бар. Когда они вернулись поздно ночью, они обнаружили Рейчел, сидящей все там же на софе, готовую делать гамбургеры, как тогда, когда они уходили. В баре они подрались, и миссис Двайер с синяком под глазом была совершенно не в настроении.

Но сегодня ничто не могло испортить Рейчел настроение. Даже Дэнни не собирался этого делать.

Девочки устроили особенный завтрак, Элайа испекла пирог с толстой прослойкой шоколадного крема и клубникой сверху. На деньги, собранные всеми девочками, Рейчел купила подарок: новое издание «Властелина колец». Рейчел расплакалась от счастья. Наконец она обрела свою семью.

Прежние дни печали и страданий остались далеко позади, и она не хотела извлекать их из закромов памяти. Хотя здесь сегодня и были мужчины, продолжавшие использовать ее каждую ночь. Эта часть проживания в доме у Хейзел совсем не изменилась, но Рейчел научилась абстрагироваться.

Когда она отдавала им свое тело, она сохраняла у себя свою душу. Физически они могли делать с ней все что угодно, а она продолжала фантазировать. Когда она проснется следующим утром, все будет забыто и она снова будет с другими девочками.

Они были для нее сестрами, и она по-настоящему любила их, даже Френчи, афроамериканку, которая была такой резкой и недоброжелательной, что ладить с ней было очень сложно. Рейчел не забыла свою мать и твердо решила однажды отыскать ее, а на данный момент все девушки, живущие в доме с Рейчел, были для нее семьей. Они всегда держались вместе и помогали друг другу. Когда одна из них попадала в беду, другие выручали ее. Если одной из девушек срочно нужны были деньги, каждая давала сколько может, для того чтобы помочь подруге. Они спокойно обменивались колготками и блеском для губ, все в доме было общим. Они вместе делили грусть и радовались успехам друг друга. И если бы кто-то спросил, как в таком мрачном и грязном месте, как у Хейзел могло быть счастье, девушки непременно бы признали, что во многом они обязаны всем этим именно Рейчел.

И неважно, насколько бы плохи ни были дела у девочек, насколько низко бы они ни пали, они всегда сохраняли свою внутреннюю красоту, и им удавалось веселиться и выглядеть прекрасно. Рейчел приехала сюда из дома и попыталась хотя бы временно превратить в дом и это место. И Хейзел должна была признать, что если даже Рейчел принимала всю эту действительность относительно спокойно, то со всем остальным можно было легко справиться.

Рейчел на самом деле старалась помогать людям. Ей доставляло настоящее удовольствие им угождать. Например, она готовила такие потрясающие штучки, которые моментально проглатывались остальными девочками и даже клиенты приходили, чтобы специально их купить. Ей было совершенно не сложно учить Кармелиту, что для Хейзел казалось просто каким-то чудом.

Но не подумайте, Хейзел никогда бы не сказала, что Рейчел идеальна. Совсем нет. Рейчел всегда слишком много мечтала. Все время витала в облаках, читая книги. Она иногда забывала делать положенные вещи, и кому-то приходилось делать их за нее. И клиенты, вздыхала Хейзел, постоянно жаловались. В постели она была совершенно индифферентной, никаким образом не хвалила и не поощряла клиентов и вообще не проявляла никакой инициативы. Когда мужчина отстегивает пять баксов за женщину, он ожидает с ее стороны немного энтузиазма, хотя бы просто для того, чтобы почувствовать себя мужчиной. Но Рейчел была просто одержима Дэнни Маккеем, она берегла свою любовь только для него. А это, конечно, было несколько необычным для такой женщины.

Хейзел не могла понять, что же заставляет Рейчел быть такой счастливой. Она на самом деле сияла, даже несмотря на то, что Дэнни пока еще не прибыл.

Хейзел было неведомо, что Рейчел счастлива от своего секрета.

Хотя этот дом и стал семьей для Рейчел, девочки — ее сестрами, а Дэнни — ее отцом, братом, мужем, все же в любвеобильном сердце Рейчел оставалась какая-то пустота. Она мечтала о ребенке.

Сколько она себя помнит, она всегда считала, что это прекрасно — быть матерью. Даже когда Рейчел исполнилось тринадцать и у нее начались месячные, когда мама стала объяснять ей, откуда взялись кровь и боль, и завела также разговор о детях, сказав, что рождение ребенка — ужасная боль. Даже тогда Рейчел подумала: нет, иметь ребенка — просто прекрасно.

Он появлялся из твоего собственного тела! Ты чувствовала, как он движется у тебя внутри, живет своей маленькой жизнью в тебе, зависит от тебя, постоянно нуждается в тебе, а потом, когда он рождался, он тоже был таким беззащитным. Он плакал, чтобы его взяли на руки и успокоили, а потом спокойно и беззаботно засыпал на твоих руках, он так жаждал всей той любви, которую только ты могла ему подарить. Когда-нибудь у Рейчел обязательно будет свой ребенок — вот что было ее заветной мечтой. И когда эта мечта стала такой осуществимой, она собиралась родить и воспитать самого счастливого на свете малыша.

Этот заветный день должен был наступить раньше, чем она ожидала.

По натуре Рейчел совершенно не была хитрой. Например, ей никогда не приходило в голову своровать пончики, когда она голодала в Эль-Пасо; она никогда не утаивала для себя часть денег от клиентов, как делали некоторые девушки. Ей даже никогда не приходило в голову шантажировать Дэнни ребенком. Другие девушки, она знала, часто так делали. Они специально беременели, чтобы их бойфренды женились на них и вытащили их из этого заведения. Случалось и такое, что кто-то из клиентов изъявлял готовность жениться на девушке и увезти ее. Беременность для многих женщин там была возможностью начать новую жизнь. Так же, как и для Рейчел, но она никогда не задумывалась об этом с такой стороны.

Она действительно забыла надеть защитную диафрагму в ту ночь с Дэнни. Вот почему она знала, что это его ребенок.

Когда она была с клиентами, она всегда предохранялась. Даже несмотря на ее желание родить ребенка, она не хотела бы ребенка от одного из тех мужчин. Она хотела, чтобы это был желанный и любимый ребенок, зачатый в любви и горячо любимый ею с того самого момента, как она почувствовала бы его шевеление у себя внутри.

Они с Дэнни собирались пожениться когда-нибудь — он все время твердил ей об этом. Ее никогда не покидала эта мечта — стать лучшей матерью и женой на свете.

— Послушай, милочка, — проговорила Хейзел, когда вечеринка уже подошла к концу и девочки, как всегда, перешли к своему мучительному ожиданию. — Если Дэнни не приедет сегодня вечером, для тебя найдется работа.

Рейчел притворилась, что не расслышала ее. Она сидела за столом, аккуратно складывая оберточную бумагу от подарка. Она будет хранить ее в специальной коробке из-под сигар, такой же, какую ее мама прятала под раковиной.

— Послушай, твой день рождения не дает тебе никаких особых привилегий. Мистер Эткинс снова в городе, и он обязательно захочет к тебе приехать.

Рейчел стало не по себе. Мистер Эткинс был путешествующим продавцом Библий и наименее любимым клиентом. Девушки были рады, что ему приглянулась Рейчел, это освобождало их от неприятного времяпрепровождения с ним. А причина, по которой ему нравилась Рейчел, заключалась в ее отношении к сексу. Ему нравилось, когда она просто спокойно лежала. Ему нравилось, когда она скрещивала руки у себя на груди, прежде чем он начинал, а еще он всегда просил ее закрывать глаза. Рейчел было несложно проделывать все это, но все равно противно.

— Дэнни приедет, — мягко произнесла она.

— Я уже об этом слышала, — проговорила Хейзел.

Когда она ушла, Элайа пробормотала:

— Слышишь, какой дует ветер, не думаю, что Эткинс приедет.

Она ласково посмотрела на Рейчел и добавила:

— Не позволяй этой старой корове доставать себя, детка. У каждой девушки есть право быть счастливой в собственный день рождения. И Дэнни, даст бог, обязательно сегодня приедет.

Но Рейчел и не собиралась огорчаться. Она была уверена, что Дэнни приедет. Конечно, он уже не раз забывал об этом в прошлые два года и был занят какими-то проделками вместе с Боннером, тем более что его учеба теперь отнимала столько времени и сил. Но он любил ее и обязательно приедет к ней на день рождения!

Кроме того, Рейчел была убеждена, что теперь, когда она беременна, она не позволит никакому незнакомому мужчине до себя дотрагиваться.

Дэнни непременно заберет ее отсюда сегодня вечером.

— Здорово, детка, — послышался голос Бэлль из-за двери. — Отличная вечеринка!

Рейчел обернулась и увидела двух своих подружек. Она улыбнулась:

— Большое спасибо за книгу!

— А знаешь что, — сказала Кармелита, пройдя по кухне и взяв кофейник, — для тебя теперь не так-то легко отыскать книгу, которую ты не читала.

— А ты будешь читать их? — поинтересовалась Рейчел, улыбаясь.

— Святая Мария! Да, а ты строгая учительница!

К радости и удивлению обеих, Кармелита оказалась очень способной ученицей. Через неделю занятий с Рейчел, она уже знала алфавит, а потом начала читать книги Дика и Джейн. Вскоре Кармелита перешла на школьные книги, а в конце концов — и на взрослые новеллы. У нее на них уходило много времени, и она периодически с трудом прочитывала некоторые сложные слова, но уже могла взять любую книгу из библиотеки. Ей нравились исторические новеллы о библейских временах, а также притчи о святых.

Пока Кармелита наливала себе чашечку кофе, добавив при этом толстый слой сливок и три ложки сахара, она протянула Рейчел несколько конвертов, достав их из своего халата:

— Вот еще шесть, которые можно отправить.

Рейчел разулыбалась. Первое, что ее подружка стала делать, научившись читать, — писать письма в журнал кроссвордов и пазлов, спрашивая могут ли они печатать числовые пазлы. Они согласились, и за свою первую работу она получила пять долларов. Теперь Кармелита регулярно придумывала новые пазлы и отсылала их в журнал. Деньги за эту работу она откладывала на банковский счет. Рейчел тайно надеялась, что Кармелита однажды уйдет от Хейзел и будет учиться дальше.

Учитывая ее природные способности к счету и ее фантазии о работе в офисе, можно было надеяться, что однажды мечты Кармелиты превратятся в реальность.

К сожалению, как и большинству девушек в доме, Кармелите постоянно внушались мысли, что она на своем месте и занимается именно тем, чем нужно.

Единственной девушкой, кроме Рейчел, которая так не считала, была Бэлль.

Бэлль была твердо убеждена, что со своей внешностью она достойна намного большего, а заведение Хейзел — просто ее временное пристанище и способ подзаработать. Она постоянно смотрела фильмы о голливудской жизни и мечтала. Сегодня у нее на голове был шарф, который скрывал 125 крохотных заколочек, поддерживающих ее короткие кудряшки. Как только такие прически стали модными, Бэлль немедленно сделала себе похожую. Так же как и определенного фасона туфли, и широкие пластиковые ремни. С изобретением телевизора, а особенно после того, как его поставили в «приемной» у Хейзел, она постоянно отслеживала все последние модные тенденции и старалась не отставать от них. Теперь она подражала Дороти Килгаллен и Люси Риккардо. Она верила в то, что однажды Голливуд ее позовет, и тогда она не хотела бы стать посмешищем.

Рейчел встала и направилась к двери. Из приемной по радио доносились звуки «Мистера Сэндмана». Несколько грубых голосов и высокий девичий смех. Было далеко за полдень, все потихоньку начали заниматься своими делами. Тихонько прикрыв дверь и прислонившись к ней, она взглянула на своих подружек.

Она будет очень скучать по Бэлль и Кармелите, когда Дэнни заберет ее. Конечно, если они поселятся где-то в Сан-Антонио, она могла бы приходить и навещать их, даже вместе с младенцем, и все будут с ним нянчиться. Ребенок Рейчел будет счастливым, потому что у него будет столько любящих теть.

Может быть, время от времени она сможет оставлять малыша с Дэнни и выбираться в город вместе с Кармелитой и Бэлль, как они обычно делали. Они всегда садились на автобус и отправлялись в один из магазинов, чтобы купить журналы и пудру для лица от Коти. Им нравилось проводить так свои выходные. Они ели мороженое и расслаблялись. Рейчел всегда любила с орешками сверху, разных вкусов, со сливками и вишней. Иногда заходили городские девушки, в красивых юбках и платьях, с множеством нижних юбок, разодетые. Работники магазинов обращались к ним «мэм» и открывали перед ними двери.

Бэлль, Кармелита и Рейчел часто наблюдали за ними и тайно завидовали тому, как их уважали. Порой, когда одна из них случайно смотрела в сторону Рейчел, та всегда улыбалась, но никогда не получала встречной улыбки. И неважно, как бы чисто и опрятно ни выглядели девушки в своих поездках по вторникам, они не могли отрицать тот факт, что для остальных они оставались просто мусором. Те другие девушки со своими приглаженными прическами и конскими хвостами, беседовали о танцах и футбольных играх и никогда бы не заговорили с ними.

Стоя у кухонной двери, Рейчел взглянула на подружек и тихо произнесла:

— Я должна вам кое-что сказать.

Бэлль, как всегда, просматривала какой-то журнал:

— В чем дело, детка?

Сердце у Рейчел бешено колотилось, она была очень взволнована:

— У меня будет ребенок.

Кармелита прямо-таки подскочила на месте:

— Что?!

— У меня будет ребенок! Разве это не чудесно?

Подруги молча переглянулись.

— Слышите? — Рейчел с трудом сдерживала волнение.

— А Дэнни знает? — спросила Кармелита.

— Я собираюсь рассказать ему сегодня вечером. Мы поедем ужинать в какое-нибудь особенное местечко. Думаю, дождусь, пока мы доедем туда.

— И что же ты собираешься делать? — спросила Бэлль, откладывая журнал.

— Делать?

— Да, ты же понимаешь, о чем я говорю, — сказала Кармелита. — Что ты будешь делать?

Рейчел посмотрела на них, озадаченная:

— С чем делать?

Две девушки опять быстро переглянулись, Кармелита взяла Рейчел за руку:

— Иди сюда, amiga, — добавила она тихо, — нам нужно поговорить.

Нахмурившись, Рейчел последовала за подругами. Все вместе сели за стол:

— Я думала, вы будете рады за меня, — проговорила она. — В чем же дело?

— Дело в том, что мы думаем, Дэнни вряд ли понравится эта новость.

— Что? — Рейчел рассмеялась. — Вы, наверное, шутите? Мы только и говорили о том, сколько детей у нас будет. Мы даже планировали, где купим наш дом, как только он окончит школу и у нас будет достаточно денег.

Белль обменялась взглядом с Элайей, которая стояла около раковины, а Кармелита загадочно рисовала пальцем кружочки на столе. Они не могли понять, как Рейчел спустя два года, проведенных в доме у Хейзел, все еще может быть такой наивной.

Практически у всех девушек были бойфренды — собственно, те мужчины, которые и привели их туда, навещали их время от времени и забирали все их деньги. Было слишком много различных объяснений таких взаимоотношений, так же как притворства и самолюбования, но в глубине души все девушки понимали, кем были их мужчины. Просто жиголо и ничего больше. Никчемные люди. Они умели красиво говорить с женщинами и эксплуатировать их. Так делал Дэнни Рейчел, так делал и Мануэль Кармелиты. Они не были идеальными спутниками или уважаемыми мужьями, что предпочли бы девушки, они были в конце концов мужчинами. А женщинам необходимы мужчины. Для того чтобы лучше осознать свою сущность, для защиты. Женщины просто не могли справляться со всем в одиночку. Женщины без мужчин начинали чахнуть, чувствовать себя неполноценными. Даже несмотря на то, что они были проститутками. Именно мужчина придавал женщине особенное значение, упорядочивал ее место в системе вещей. Даже будучи проституткой, она принадлежала мужчине, и это имело большое значение.

Однако в случае с Рейчел все зашло слишком далеко. Она действительно верила болтовне Дэнни. Она слепо верила всему, что он говорил ей, и видела в нем только рыцаря в доспехах, который отыскал ее в Эль-Пасо. Бедняжка была просто в отчаянии, она могла влюбиться в кого угодно, кто хоть сколько-нибудь был с ней добр. Даже в собаку. Кем и являлся, по их общему мнению, Дэнни Маккей.

— Вы неправы, — проговорила Рейчел грустно. Ее больно ранило отношение подруг к такой новости. Они просто не знали Дэнни так, как знала его она. Она была уверена, что он обрадуется, услышав эти новости.

— Ты… что?.. — проорал он.

— Я беременна, — произнесла Рейчел упавшим голосом.

Он со всей силы ударил руль:

— Черт, я просто не верю в это! Как это могло случиться?

Она схватила его за руки:

— Я не знаю, Дэнни. Это получилось не специально. Ты же знаешь, как я всегда внимательна. Но той ночью, когда мы были вместе, я была так счастлива… Я просто забыла…

Он уставился на нее:

— Неужели ты хочешь сказать мне, что это мой ребенок?

Она отшатнулась от него, от ужасного выражения его лица.

— Черт, — проорал он, снова ударяя по рулю, — я ни слову из этого не верю! Просто не верю! Черт возьми, Рейчел! Как только все у меня стало потихонечку налаживаться, школа, мои планы… — Он мрачно посмотрел на нее, на его лице было что-то, чего она никогда прежде не видела и что испугало ее.

— Ладно, так что ты теперь прикажешь мне с этим делать?

— Делать?

— Да, ты ведь, как всегда, перекладываешь все на меня. Передай мне сигареты.

— Я думала, мы поженимся.

Он отвернулся и посмотрел на обочину:

— Ушам своим не верю! Мы не поженимся, забудь об этом!

— Но Дэнни, — взмолилась она, потянувшись к нему, — я думала, мы однажды поженимся. А сейчас, если ты не собираешься на мне жениться, ребенок будет незаконнорожденным!

Он одарил ее ненавидящим взглядом:

— Ты же знаешь, мы не можем сейчас пожениться, у меня же еще целый год в вечерней школе. А после этого я начну заниматься своей карьерой. И уж, конечно же, мне ни к чему жена и ребенок в такой момент.

Она зарыдала. Все получалось совершенно не так, как она думала, не так, как она хотела. Она мечтала совершенно о другом. Ее воображению представлялись полные любви объятия, заверения о том, что все будет хорошо, скорая свадьба, маленький домик где-нибудь, герань…

Он завел машину и тронулся.

— Куда мы едем? — спросила она, и у нее на секунду зародилась надежда.

Он не ответил. Он просто вел старый «форд» в полнейшей устрашающей тишине. Рейчел хотелось просто провалиться сквозь землю. И она не могла перестать тихо всхлипывать, что, казалось, сводило его с ума еще больше.

К ее удивлению, они припарковались возле дома Боннера. Неподалеку находилась прачечная, откуда всегда доносились звуки стиральной машины. Рейчел не была здесь уже около двух лет. Теперь у нее промелькнула мысль, что, возможно, он хочет, чтобы она осталась с миссис Первис, пока ребенок не родится. Да, так она и сделает. И заодно она могла бы помогать бедной старушке в прачечной.

— Останешься в машине, — проговорил он и вышел.

Она видела, как он входил в дом. Внезапно она почувствовала себя ужасно одиноко, даже более одиноко, чем в ту голодную ночь в Эль-Пасо. Такого одиночества она никогда прежде не испытывала.

Несколькими минутами позже он вышел. Его походка была твердой, движения — резкими. Он сел в машину, ни слова не говоря, завел ее, и они поехали той же дорогой, которая вела к дому Хейзел.

Как и предсказывала Элайа, подул холодный ветер и начал накрапывать дождь. Дэнни вел машину, как маньяк, гоня по пустынным улицам, пока они не выехали на трассу вдоль реки, где находились складские помещения. Он притормозил около маленького кирпичного здания и сказал:

— Выходи.

— Где мы, Дэнни?

— Я сказал, выходи.

Непонятный страх словно пригвоздил ее к месту. Она была не в силах пошевельнуться.

— Что это за место, Дэнни?

— Просто благодари звезды, что у меня есть связи.

— Связи… — Она взглянула на здание. — О нет, Дэнни! — закричала она. — Только не это.

— Ты не можешь оставить его, Рейчел, тебе придется от него избавиться!

— Нет! — прокричала она и схватилась руками за живот. — Я хочу этого ребенка, Дэнни, пожалуйста! Не убивай моего ребенка!

Он вытолкнул ее из машины. Рейчел упала на колени на мокрый тротуар и снова закричала.

— Можешь орать сколько угодно, здесь тебя никто не услышит. Но я предупреждаю тебя, если ты сейчас не покончишь с этим, ты больше никогда меня не увидишь.

Ее руки и колени были в грязи, она снова взглянула на него. Он возвышался над ней, она и подумать не могла, что он такой высокий.

Внезапно у нее в сознании зазвучал голос, так отчетливо, будто говорящий находился совсем рядом. Это был голос ее матери, и она говорила: «Однажды, когда ты станешь взрослой женщиной, ты влюбишься и тогда поймешь, что это такое. Я останусь рядом с твоим отцом, что бы ни произошло».

Рейчел встала на колени и обвила его ноги руками.

— Пожалуйста, Дэнни, — тихо всхлипывала она. — Не заставляй меня убивать моего ребенка. Это все, чего я хочу в этой жизни. Я уже люблю его. И он меня любит, я знаю это. Я хочу выносить его и родить.

— Ладно тебе, — произнес он голосом, в котором засквозила скука. — У нас не вся ночь впереди. Нам еще повезет, если он тебя сейчас примет. Обычно этот парень быстро справляется со своими делами.

Она посмотрела наверх, на окна, выкрашенные в черный цвет:

— Он доктор? — услышала она свой вопрос.

— А это имеет значение? Послушай, Рейчел, у него побывали сотни девушек. И он делает это для нас за пониженную плату. Я, конечно же, исхожу из твоих денег.

Она взглянула на него:

— Пожалуйста, Дэнни. Я все что угодно сделаю. На самом деле. С этого момента я стану лучше, все изменится. Я буду делать все, что говорит мне Хейзел. Я буду делать все, о чем попросят клиенты. Просто… не заставляй меня убивать моего ребенка.

Он схватил ее за руку и потащил по улице. Она едва сопротивлялась. Все это больше походило на ночной кошмар, это не могло быть реальностью. Она почувствовала, что движется благодаря каким-то непонятным силам, с которыми она не могла бороться, вверх по тем ужасным ступеням. Через коричневую дверь, в комнату, полную разного хлама и мебели, покрытой пылью. Она видела, как Дэнни подошел к противоположной двери, постучал и пробормотал что-то еле слышно. Она услышала, как повернулся замок и дверь открылась. Слабый желтоватый свет пролился в коридор.

— Вы застали меня как раз вовремя, Дэнни, — проговорил мужской голос так дружелюбно, как будто они с Дэнни были старыми друзьями:

— У меня вообще-то еще есть дела, но ради вас я могу задержаться. Ну, кто на этот раз?

— Эту вы не знаете. — Он нагнулся и прошептал что-то мужчине на ухо.

Рейчел уставилась на Дэнни. «Кто на этот раз?»

Мужчина пригласил ее войти.

— Пожалуйста, снимите юбку, трусы и колготы, если они на вас есть. Ложитесь вот на этот стол.

Она не шевельнулась.

— Залезай сюда, — проговорил Дэнни.

Она снова посмотрела на него. Эти жесткие зеленые глаза из-под полуприкрытых век, казалось, пронзали ее и заставляли слепо повиноваться. Рейчел чувствовала его силу, этот магнетизм Дэнни Маккея, с которым она никогда не могла бороться. Она сделала так, как ей сказали. Пока она снимала белье, скромно оставив бюстгальтер и блузку, она увидела, как незнакомец складывает длинные металлические предметы в медицинский поддон. Комната наполнилась странным неприятным запахом. Простыня на столе была чистая, а рядом была стопка белых полотенец. Также там была коробка с женскими гигиеническими салфетками.

— Вот, — проговорил незнакомец, протягивая ей стакан воды и две пилюли. — Примите это, они обезболят процесс.

На секунду их глаза встретились, и, посмотрев в его глаза, она поняла, что он достаточно добрый человек. У него было интеллигентное лицо с задумчивыми глазами и бородой. «Он — жертва, точно так же как и я», — промелькнуло у нее в голове.

— Раздвинь ноги, — скомандовал Дэнни. — Положи их вот сюда.

За всю свою жизнь Рейчел ни разу не была у доктора. Она не понимала, чего от нее хотят. Дэнни пришлось ей помочь, она слышала, как незнакомец моет руки.

— Вы не могли бы поторопиться? — произнес Дэнни. — Я уже опаздываю.

— Нужно подождать, пока подействует наркотик. Иначе она не выдержит и будет страшно кричать.

— Пусть кричит. Все равно никто не услышит.

— Дэнни, — пробормотала она, потянувшись к его руке. — Дэнни, пожалуйста, не говори так. Пожалуйста. Не убивай моего ребенка.

— Эй, — проговорил незнакомец. — Это происходит против ее воли?

— Просто занимайтесь своим делом.

— Я никого к этому не принуждаю, ясно, Маккей? Девушка должна сама решать, что ей делать. Иначе я не стану ничего делать.

— Я сказал, делайте, что вам говорят.

— Заберите ее отсюда. Я не стану делать девушке аборт против ее воли. Черт побери, Маккей, это же достаточно рискованное дело! Моя лицензия каждый раз находится под угрозой, когда я занимаюсь такими вещами. Девушки, которые приходят по своей воле, никогда никому ничего не разболтают. А откуда мне знать, что эта ничего не скажет?

— Я могу поручиться за нее. И еще, если вы не сделаете это, я оклеветаю вас по всему городу. Тогда посмотрим, что станет с вашей лицензией.

Наступила тишина. Рейчел взглянула на потолок. Внезапно у нее появилась надежда. Она молила Бога, чтобы он помог ей сохранить ребенка:

— Я буду лучшей матерью для него всю его жизнь. Я больше не буду заниматься проституцией.

Потом она услышала, как незнакомец согласился.

Она не сводила глаз с потолка, но они наполнились слезами:

— Нет, Дэнни, — прошептала она. — Не поступай так со мной. Позволь мне сохранить ребенка. Я уйду. Обещаю, что ты больше меня не увидишь.

Дэнни посмотрел на нее. Он возвышался над ней, словно мрачная скала. В его глазах горел знакомый огонек, который Рейчел слишком хорошо знала. Это означало, что он вполне контролирует свои действия: ни она, ни врач не могли стоять у него на пути. А потом, словно внезапная вспышка, Рейчел вдруг увидела, каким Дэнни станет в будущем. И это напугало ее.

Потом Рейчел почувствовала пальцы незнакомца у себя в том месте, где уже побывали пальцы стольких мужчин.

Он произнес:

— Хм, интересная татуировка. А что это, бабочка?

Дэнни нервно произнес:

— Просто заканчивайте с этим.

Врач был прав, еще было рано начинать. Наркотик пока не подействовал. Когда инструмент врача проник внутрь, она закричала так пронзительно и громко, что даже Дэнни встревожился.

Водоворот боли все возрастал и, казалось, был готов проглотить ее. Ощущение было такое, как если бы ей внутрь засунули полыхающий факел.

«Мой ребенок! — кричало ее сознание. — Я не могу спасти тебя! Я не могу помочь тебе!»

Она начала биться и кататься по столу. Дэнни пришлось просто лечь поперек нее, чтобы хоть как-то ее сдерживать. Она уже не понимала, что происходит. Ей казалось, что ее засасывает страшный черный тоннель; она слышала ужасный свист ветра. Она вспомнила обо всех мужчинах, которые когда-либо вторгались в ее тело: ее отец, Дэнни, клиенты Хейзел и вот теперь этот незнакомец со своим отвратительным инструментом.

Ей казалось, что жизнь вытекает из ее тела, душа ее плакала от происходящей несправедливости и жестокости, и она, казалось, физически это чувствовала.

Мужчины наказывают женщину за ее естественное состояние — она чувствовала, как крошечная жизнь внутри нее погибает вместе с ее собственной. Темное течение уносило ее куда-то, словно коварное море. А было это ненавистью. Рейчел Двайер внезапно обнаружила в себе ненависть. «Больше никогда, — поклялась она себе, слыша, как инструменты падают в поддон, и толстые резиновые перчатки слетают с рук незнакомца, — больше никогда мужчина не прикоснется к моему телу».

А потом все было кончено. На это не ушло много времени. Незнакомец медленно опустил ее ноги вниз.

Дэнни пришлось нести ее до машины, она была не в состоянии идти. Эти таблетки оказались очень сильными. Теперь она снова почувствовала, как боль проникает в ее тело. Ей казалось, что она плывет вниз по ступенькам. Что-то толстое мешалось ей между ногами; это из-за крови, она знала.

Они ехали молча. Рейчел знала, что слезы и рыдания просто ждут подходящего момента, чтобы вырваться наружу. Но сейчас она почему-то не могла плакать.

Когда они припарковались рядом с домом Хейзел, Дэнни не стал выходить из машины. Вместо этого, не выключая двигатель, он повернулся к ней. Взгляд его был полон отвращения.

— Вылезай, иди и проспись.

— Дэнни, — пробормотала она, все еще не веря. — Ты убил нашего ребенка.

— Вы, женщины, всегда делаете из мухи слона. Ты должна упасть передо мной на колени за то, что я вытащил тебя из всего этого дерьма. Как ты думаешь, ты могла бы работать с большим животом? Еще три месяца, и Хейзел просто вышвырнула бы тебя на улицу. Я оказал тебе такую услугу, ты неблагодарная сука!

— Я не понимаю.

— Просто вылезай. Господи, я до смерти устал от тебя. И так было с первого дня, когда только я привез тебя сюда.

— Дэнни!

— Чем ты только думаешь? Почему, ты думаешь, я вообще тебя навещал? Потому что хотел? Должно быть, ты с ума сошла. Все это было потому, что Хейзел просила меня немного тебя развеять. Как только ты становилась несговорчивой, она приглашала меня.

— Нет, Дэнни!

— Тебе хватало всего-то одного вечера со мной, и ты снова была готова петь словно соловей. Без конца ублажать клиентов, а потом у тебя снова портилось настроение.

Она закрыла уши руками:

— Нет, это не правда! Ты любил меня.

— Господи, неужели ты думаешь, что я слепой и тупой? — Он оторвал ее руки от головы. — Ты же уродина, Рейчел. Ты думаешь, я мог полюбить кого-то настолько уродливого, как ты? Или вообще кто-нибудь может тебя полюбить?

— Пожалуйста, прекрати.

— Я знал, что Хейзел могла использовать тебя, потому что у ее клиентов извращенные вкусы. — Дэнни говорил очень холодно. Рейчел поняла, что впервые видит этого человека таким, какой он есть на самом деле. — Ты просто зарабатывала мне деньги, крошка. На твои деньги я хотя бы мог пойти в вечернюю школу и начать свою карьеру. Но ты больше не нужна мне. Теперь у меня есть лучшие способы заработать деньги. Ты просто была промежуточной ступенькой в моей жизни, а теперь наши пути расходятся.

— Тогда почему же ты не позволил мне сохранить ребенка!?

— Потому что посмотри на мое лицо и запомни. Услышишь мое имя и сразу же вспомнишь. Дэнни Маккей. Однажды я стану великим человеком, тем, кому все станут смотреть в рот. У меня будет власть. И я не хочу ничему из моего прошлого мешать мне жить и радоваться жизни. Годы спустя, когда у меня будут миллионы, я не хочу, чтобы ты пришла со своим ублюдком и пыталась шантажировать меня. У тебя ничего не будет на меня. Я даже не сознаюсь в том, что знал тебя когда-то. А теперь выходи из моей машины.

— Не может быть, — простонала она. — Ты врешь. Ты любил меня. Знаю, что любил.

— Любил? Такую уродину, как ты, Рейчел? С твоим большим носом, вечно где-то в книжках со сказками. У тебя даже хватило наглости читать «Марсианские хроники» в ту ночь, когда мы впервые занимались любовью. Это ведь было важнее для тебя, чем я. Я выбросил эту дерьмовую книгу!

Она внезапно замолчала и посмотрела на него:

— Мою книгу? — прошептала она, думая теперь о капитане Вайлдере и о том, как захватило ее тогда это чтение. Капитан Вайлдер никогда бы не убил ее ребенка.

— Рейчел, — произнес он устало, — пожалуйста, выйди из машины.

— Да, — сказала она, — я выйду. Но прежде я тоже хочу сказать тебе кое-что. Только что ты упомянул ночь, когда мы впервые занимались любовью. Так знаешь что, Дэнни? Мне было четырнадцать лет, и я была девственницей. С того момента у меня были сотни мужчин. И знаешь что? Ты не был первым классом, Дэнни!

Он ударил ее по лицу так сильно, что она стукнулась лбом о стекло машины.

Когда она медленно поднялась, кровь текла у нее по лицу:

— Думаешь, что видишь меня в последний раз, Дэнни Маккей? Однажды я заставлю тебя заплатить за все, что ты сделал.

Он криво ухмыльнулся:

— Как тебе это удастся?

— Однажды у меня тоже будут власть и деньги, только большие, чем у тебя.

Он откинул голову и засмеялся:

— Правда? И как же ты собираешься заработать свои миллионы? Проституцией? Послушай, дорогая, со своими взглядами ты никогда не выберешься из дома Хейзел. Ты будешь прозябать там до своей смерти. А теперь… — он открыл дверь и вытолкнул ее, — пошла вон!

Она упала. Когда он захлопнул дверь и завел машину, Рейчел еще раз взглянула в его лицо, пытаясь запомнить, выгравировать у себя в сердце имя — Дэнни Маккей. До того как она умрет, она обязательно еще сделает кое-что. Она станет жить ради того, чтобы сделать это — отомстить Дэнни Маккею.

 

13

— Ты будешь моей мамочкой? — спросила маленькая девочка, пытаясь обнять Линду за шею. Держа маленькие забинтованные ручки в своей руке, доктор Линда Маркус другой заботливо подоткнула одеяло.

— У тебя такой замечательный папочка, который о тебе заботится. Разве ты не любишь своего папочку?

— Да… — Лицо шестилетней девчушки нахмурилось, как у взрослой. — Но мне хочется, чтобы у меня была мамочка тоже.

Линда улыбнулась, поправила девочке прядь волос, единственную, оставшуюся у нее после пожара, и встала с ее постели.

— Как насчет того, что я загляну к тебе завтра?

Ротик, окруженный ожоговыми шрамами, исказило подобие улыбки.

— Ладненько, — проговорила девочка.

Пройдя в сестринскую комнату, Линда написала указания по уходу за малышкой. Стоящая рядом сестра, перебирающая карты пациентов, спросила:

— Как она, доктор?

— Кожа нарастает хорошо. Думаю, к следующей недели основные покровы восстановятся.

— Будем надеяться, ведь у нас мест не хватает.

Доктор Маркус выглянула из окна детского корпуса палаты ожогового центра больницы Святой Катарины. Несмотря на то что она накинула белый халат поверх своего вечернего платья на время обхода, невозможно было скрыть элегантную прическу, длинные причудливые серьги, отражающие свет больничных ламп. Стетоскоп висел поверх алмазного колье. Линда собиралась на вечеринку у Беверли Хайленд с Барри Грином, телепродюсером. Она заехала в больницу поздно вечером еще раз проверить своих маленьких пациентов.

— На мои звонки будет отвечать доктор Кейн, — сказала она сестре. — Но я сомневаюсь, что еще что-нибудь случится.

Сестра украдкой улыбнулась.

— Ничего никогда не происходит, когда вы оставляете свой мобильный кому-то другому. Но как только берете его с собой — как нарочно, бац… По себе скажу, доктор, меня иногда выдергивали на вызовы из таких пикантных ситуаций…

Вспомнив, как последний раз телефонный звонок прервал ее встречу со «взломщиком» в клубе «Бабочка», Линда засмеялась и сказала:

— Да, прямо хоть мемуары пиши! Надо бы нам как-нибудь сравнить наши записи.

Закончив обход, она вернулась в раздевалку, сложила стетоскоп в сумку для оборудования и спустилась вниз на лифте к ждущему ее с нетерпением Барри Грину.

«А он неплохо сохранился», — подумала Линда. В свои пятьдесят Барри Грин был остроумным и щедрым, с неплохим чувством юмора. Линда знала, что ее неизменно потянет к нему, если только она ослабит свою защиту. Но она должна была держаться из-за боязни того, что ее возможные сексуальные отношения с Барри могут закончиться разочарованием.

— Больницы! — проговорил он, когда они выходили через главный вход в прохладу ночи. — Ненавижу их.

Линда засмеялась.

— И это говорите вы? Создатель и продюсер самого популярного медицинского сериала на телевидении?

— Ну что мне на это ответить? Я мазохист.

Линда села на заднее сиденье лимузина. Шофер придерживал дверцу, пока Барри устраивался рядом с ней. Когда он доставал напитки из мини-бара, она не могла не смотреть в окна пятого этажа.

«Ты будешь моей мамочкой?»

«Видит Бог, я хотела бы ею быть», — думала Линда, когда лимузин съезжал на шоссе Тихоокеанского побережья. Чтобы родить детей, надо заниматься сексом, а секс был для нее огромной проблемой. Она смотрела на темный океан и распростертый звездный горизонт и снова думала о «Бабочке». О своем компаньоне.

На прошлой неделе он был офицером Конфедерации. В следующую среду он будет для нее кем-то другим. Кем-то чрезвычайно необычным и экстравагантным, так что Линда не могла дождаться этого дня. Это была удивительная необузданная фантазия, которой она попробует отдаться изо всех сил, в отчаянной надежде, что это наконец сработает.

— Твои мысли где-то далеко, — проговорил Барри, сидящий рядом с ней.

Она вздрогнула и улыбнулась:

— Просто думала о своих бедных малышах. Жертвах ожогов. Никто и не представляет себе, что значит обжечься, пока сам не пройдет через это. Им нужен очень хороший уход и забота.

— И я уверен, что ты их этим не обделяешь.

— Да, — ответила она, вглядываясь в улыбку Барри Грина.

Он был очень мил, и для Линды было отдушиной поговорить с кем-то из другого круга. Ей также нравилось общаться с людьми, которые, как и она сама, брали на себя ответственность, обладали властью. Круг ее общения состоял именно из мужчин и женщин власть имущих, а Барри один из наиболее представительных особ среди них. Это было их первым свиданием, и Линду интересовало, пригласит ли он ее еще и примет ли она его приглашение.

Дом на холме был триумфально освещен, словно зазывал гостей и туристов. Беверли Хайленд славились своими вечеринками, еще никто никогда в жизни не отказался от ее приглашения. Теперь поток машин, въезжающих в железные ворота особняка, протянулся с самого бульвара Сан-Сет во всю длину дороги каньона Беверли. Лимузин Барри присоединился к этому потоку, и через четверть часа они с Линдой уже поднимались по ступенькам особняка.

Прислуга приветствовала подъезжающих гостей, принимая их верхнюю одежду, раздавая дамам миниатюрные корзиночки с зимними розами. Кульминационная часть вечеринки проходила на садовых террасах, куда были приглашены самые модные певцы и музыканты. Пиршество разместилось на огромной крытой веранде: столы ломились от копченых окороков, особых ростбифов, чудесных бараньих ребрышек. Возле каждого блюда стоял шеф-повар, его представляющий и готовый отрезать гостю лакомый кусочек. Когда Линда выплыла из французского вестибюля в прохладный ночной воздух, ее взгляду открылись причудливо сервированные салаты с ледяными скульптурами и специальные подогреватели, поддерживающие нужную температуру дорогих напитков. Официанты сновали среди гостей, предлагая закуски: императорский виноград с голубым сыром, норвежские хлебцы под зеленым перечным желе, моллюски, устрицы, икра — уже сами по себе роскошные угощения. Большинство вечеринок в Беверли устраивались на деньги крупных фондов, и эта вечеринка не была исключением. Председателем фонда был министр индустрии новостей, известный «телеевангелист», надеющийся стать кандидатом в президенты на будущих выборах. Под видом покровительства этике и морали харизматичный Преподобный был на голову выше своих конкурентов и имел неплохие шансы на победу в июньской республиканской номинации. А с таким количеством людей, желающих заплатить пятьсот долларов за известную кухню Беверли и общение со знаменитостями на сегодняшнем вечере, у Линды не было сомнения, что он наберет максимальное число голосов. Так что здесь Преподобный не терял времени даром, всем было известно, что в избирательные кампании надо было вкладывать огромные деньги, но еще до их начала необходимо поездить по штатам и показать всем, что денежки у тебя водятся. И если Преподобный выиграет кампанию в июне, то многим будет обязан именно этой вечеринке у Беверли.

Линда не была хорошим знатоком высшего общества, многих она встречала лишь мельком на разных благотворительных вечеринках. Но она слышала, что на самом деле никто хорошо не знал этого общества. Выйдя из света рампы, она оказалась всего лишь незамужней неустроенной женщиной, хотя ее имя частенько связывали в колонках сплетен с именами сенаторов и глав крупных корпораций.

Линда наблюдала гостей на экстравагантной террасе, построенной по модели одной из террас Версаля. С места, где стояла Линда, хозяйке вечера нельзя было дать пятьдесят один год. Ее платиновые волосы были заколоты назад, подчеркивая благородный профиль, она надела простое черное длинное вечернее платье, обрамленное черным песцом из-за прохлады февральского вечера.

Оставив Барри с одним из его друзей, директором картины, с которым тот тщетно пытался увидеться последние несколько недель, Линда пробиралась сквозь толпу по направлению к патио. Список гостей был завидным: кинозвезды, продюсеры; рекламщики и менеджеры, двигавшие всю киноиндустрию, но предпочитающие оставаться в тени. Были здесь и некоторые политики и шишки из управления, даже главный врач больницы, где работала Линда, и два знаменитых пластических хирурга. В общей сложности около пятисот человек, и мисс Хайленд никого не обошла своим вниманием в своей изысканной, но слегка старомодной французской манере.

Линда уже собиралась скрыться в толпе, когда перед ней возник официант, держащий бокалы шампанского на серебряном подносе. Линда разглядывала его, раздумывая, где же она могла видеть его раньше, как вдруг неожиданная догадка поразила ее.

Он был компаньоном в «Бабочке».

Год назад, когда она только вступила в клуб, она встречалась с компаньонами без масок. Идея обеспечения еще большей анонимности, чем предлагал клуб, пришла ей в голову на третьем свидании, когда она подумала о возможности случайной встречи компаньона во внешнем мире. Например, в отделении «скорой помощи», а она все-таки была врачом! С тех пор все ее свидания проходили в масках. Но именно этот молодой человек с подносом в руках и являлся ее третьим компаньоном. И надо же было встретить его вот так: на вечеринке в Беверли Хиллз!

Линда пристально смотрела на него. Он повернулся к другим гостям, услужливо улыбаясь, потом опять взглянул в ее сторону. На мгновения их глаза встретились. Но потом он также продолжил обслуживать гостей, на его лице не промелькнуло ни тени узнавания.

«Наши мужчины сохраняют полную конфиденциальность, — уверяла Линду директор клуба на вступительном интервью около года назад. — Вам не стоит беспокоиться, что вас где-то узнают и поставят в неловкое положение».

Линда наблюдала, как он удалялся, растворяясь в феерии смокингов и вечерних платьев, думая о своем теперешнем компаньоне в «Бабочке», компаньоне в маске, готовом выполнить в следующую среду любую ее прихоть. Если это сработает и Линда получит удовлетворение, то, по словам ее психоаналитика доктора Раймонд, она сможет свободно вступить в нормальные отношения уже с мужчиной из реального мира, например с Барри Грином. И она сделает это без страха потерпеть неудачу.

Она поискала глазами Барри и увидела его глубоко увлеченным беседой с мужчиной и женщиной. Судя по выражению его лица, темой для обсуждения являлись деньги. Она решила взять что-нибудь перекусить.

Наложив себе печеных моллюсков в соусе миньон и взяв стакан прозрачного шампанского, Линда расположилась на стульчике возле бассейна среди людей, которые либо что-то обсуждали не очень оживленно, либо просто ели. Линда посмотрела на «своего» официанта. На нем была короткая красная куртка и обтягивающие черные брюки. Его светлые волосы вились, чуть касаясь воротничка безупречной белой рубашки. Он двигался среди гостей с грацией и непринужденностью кошки. Линда заметила, что она была не единственной женщиной, рассматривающей его.

Она вспомнила одну из постельных сцен с ним и снова начала думать о своем теперешнем компаньоне в маске. Директор клуба уверяла ее, что нет ничего необычного для членов «Бабочки» в том, чтобы снова и снова заказывать одного и того же компаньона. На самом деле очень немногие меняли компаньонов каждую неделю. Ведь, в конце концов, между компаньонами и членами клуба устанавливались удобные доверительные отношения. Женщины получали сексуальное удовлетворение, не находясь в жестких социальных рамках.

«А как было бы хорошо, — думала Линда, — иметь настоящие отношения с кем-то настоящим, родить детей, состариться вместе, с нетерпением ждать совместных ночей в постели». Она не винила своих двух бывших мужей за то, что они стали инициаторами развода. Она сама была виновата в придумывании бесконечных отговорок: головная боль, ранняя утренняя операция, усталость после ночного дежурства — по отношению к ним это было несправедливо. Но теперь она решила принять проблему и сделать все возможное для ее решения.

Вечеринка была в полном разгаре. Толпа перемещалась, подобно беспокойному морю. Люди знакомились или пытались избежать знакомств, шли на контакт или уходили от общения, как доктор Линда Маркус, чьи мысли были далеко отсюда. Она взяла сыр с подноса у проходившего официанта, но категорически отказалась от десертов. Она пила мелкими глоточками кенийский кофе и наблюдала за Барри Грином, успевающим пообщаться то с одним, то с другим. И Линда снова задумалась, будет ли у них второе свидание. До этого их связывали с Барри чисто профессиональные отношения, когда они встречались в его студии, просматривая еженедельные телесценарии «Пятого севера». А потом он спросил ее, не хочет ли она отправиться с ним на вечеринку. И после недолгих сомнений и легкого страха она согласилась.

Музыка внезапно стихла, и Линда увидела, как Беверли Хайленд вышла на небольшую сцену, подняв руку и прося тишины. Было забавно, что такое сборище людей было в состоянии сохранять тишину. Как только музыка и разговоры умолкли, Беверли Хиллз показалось пустынным местом.

Беверли говорила твердо и убежденно, объясняя, почему Преподобный не смог сегодня приехать на вечеринку. Он был в больнице рядом со своим младшим ребенком, только что перенесшим операцию по удалению аппендикса. Потом она непосредственно приступила к запланированной избирательной кампании Преподобного, уверяя всех, что им предстоит проголосовать за одного из самых достойных людей своей нации на данный период.

— Мы очистим города, — говорила она, — если этот человек будет у нас президентом, да еще с поддержкой его министерства новостей, он сметет всю грязь с лица Америки.

Раздались аплодисменты, и снова заиграла музыка. Барри появился рядом с Линдой, извиняясь за то, что так надолго покинул ее, утверждая, что это не входило в его намерения. Но когда немного позже они сели в «роллс-ройс» и он спросил, не желает ли она заехать к нему на чашечку кофе, она отказалась, ссылаясь на предстоящую раннюю утреннюю операцию.

— Еще один маленький успех, Бев, — сказала Мэгги Керн, следуя за своей начальницей по огромной винтовой лестнице.

Последние гости разъехались, музыканты собирались, уборщики работали в саду под неусыпным оком охраны. Две женщины зашли в спальню Беверли, где француженка-горничная стелила простыни и развешивала дорогие шелковые халаты. В огромной ванной комнате, целиком отделанной мрамором, другая горничная готовила хозяйке вечернюю теплую ванну, наполняя воздух ароматом экзотических масел.

Мэгги сбросила свои туфли и по толстому ковру подошла к маленькому столику, на котором были разложены вечерние закуски. Налив два стакана прохладного перье, она протянула один Беверли, а потом опустилась на стул, отделанный бледно-голубым шелком.

— Да, неплохая получилась речь, — проговорила Беверли, передавая песцовый воротник одной из горничных. Потом она подошла к столу и выбрала морковку из причудливо нарезанных овощей. Она не ела весь вечер. Мэгги также не удалось поесть, она была слишком занята, наблюдая за организацией вечеринки, но в отличие от своей начальницы, которая жестко следила за своим весом, Мэгги щедро наложила себе булочек и сливочного сыра.

— А через три недели, — добавила Беверли, подходя к окну и вглядываясь в холодную февральскую ночь, — состоится Нью-Хэмпшир Праймери.

Мэгги посмотрела на нее. На мгновение их глаза встретились, затем Беверли снова отвернулась окну. Обе чувствовали на себе неуклонное давление времени.

Сорокашестилетняя секретарша смотрела на свою начальницу довольно долго. Она видела напряжение и беспокойство в немолодом хрупком теле Беверли, эти чувства испытывали они обе. Оно появилось у них, когда Преподобный объявил о своем желании баллотироваться в президенты. За двадцать лет работы у Беверли Мэгги не могла вспомнить, чтобы Преподобный выходил из-под чуткого контроля Беверли. Она никогда не пропускала программы его новостей, контролировала каждое его движение. А теперь, когда он стремился попасть в Белый дом, Беверли неуклонно последует за ним. Для нее это стало просто навязчивой идеей.

«И к чему это все приведет?» — думала Мэгги, ставя на стол пустую тарелку и надевая туфли.

Прежде чем выйти из комнаты, она остановилась и снова взглянула на свою начальницу. У Беверли был отрешенный взгляд, блуждающий где-то далеко. Мэгги знала, что не стоит беспокоить ее, говоря «до свидания», Беверли все равно не услышит. Потом Мэгги посмотрела на настенный календарь и день, обведенный красным. Одиннадцатое июня. Он был так близко, очень близко…

Через несколько минут Беверли собралась с мыслями, отпустила прислугу, заперла дверь и медленно прошлась по комнате со стаканом прохладного перье в руках. Да, вечеринка удалась. Беверли заручилась поддержкой многих на выборах в пользу преподобного. Капля в море, конечно, по сравнению с министрами-миллиардерами, которых готовы поддержать миллионы. Но она сделала это для него в качестве еще одной ступени в его подъеме по лестнице власти.

Не было ничего такого, чего бы не сделала Беверли Хайленд, продвигая его наверх. Она отдавала этому всю себя. И это была просто очередная ступень. Одиннадцатое июня всего через пять месяцев. И хотя рейтинговые отчеты пророчили Преподобному неплохую перспективу, все же он не был еще одним из первых. Его превосходили по голосам двое других республиканцев. И, чтобы он победил в июне, Беверли необходимо было развернуть мощную кампанию. И ничто не должно стоять у нее на пути.

Она присела на краешек кровати и взяла-со стола фотографию в золотой рамке. Его очаровательная улыбка придавала ей сил. Фотография была подписана: «Молитесь Господу». Беверли был пятьдесят один год, и, если бы ей потребовалось еще столько же времени, чтобы достичь своей цели, она пошла бы на это.

До вершины. До самой вершины. С преподобным Дэнни Маккеем.

 

14

Нью-Мексико, 1954.

«Дэнни Маккей, Дэнни Маккей, — словно отстукивали колеса поезда. Дэнни Маккей, Дэнни Маккей…»

Когда поезд загудел, Рейчел проснулась и рывком села. На секунду она почувствовала смущение: где она? Но, вспомнив, вздрогнула, забившись на сиденье поплотнее, и стала смотреть в окно.

Пустыня, только пустыня. По этой дороге она уже ехала однажды, почти два с половиной года назад. Но сегодняшняя Рейчел Двайер, ехавшая на запад из Техаса в Альбекерк, очень сильно отличалась от испуганной четырнадцатилетней девочки, перепутавшей маршрут и севшей на автобус до Грейхаунда. Та худенькая девчушка и представления не имела, куда она направляется. Но шестнадцатилетняя Рейчел, женщина с целым веком страданий за плечами, точно знала, куда едет.

Ее направляла жажда увидеть, как когда-нибудь Дэнни Маккей заплатит за свое преступление. Когда волна боли вновь нахлынула, Рейчел схватилась за живот и задержала дыхание. Но вот боль утихла, она выдохнула и взглянула на часы. Оказалось, она выпила последнюю таблетку всего два часа назад. Но боль все равно вернулась и даже усилилась. И с тревогой она осознала, что кровотечение тоже усилилось.

Она осмотрелась. В купе было мало пассажиров, да и те в основном дремали. Она осторожно выбралась со своего места и пошла в туалет в конце вагона. Там ее тревога переросла в панику, когда она увидела, сколько крови потеряла.

На самом деле у нее началось кровотечение.

Пытаясь подавить панику, она снова посмотрела на часы. Поезд придет в Альбекерк меньше чем через час. Она сойдет и найдет аптеку. Затем она попытается разыскать свою мать.

Таков был план Рейчел, когда она выезжала из Сан-Антонио: разыскать свою мать. Мама должна помочь ей. Хотя Рейчел знала, что она родители уехали из трейлера два года назад, Рейчел все же надеялась, что они были где-то поблизости. Когда Дэйв Двайер бросал все к чертовой матери и сдвигался с места, ему никогда не удавалось заехать далеко. Он обычно едва добирался до ближайшего захолустного городишки, где имелся хоть какой-то бар. Поэтому Рейчел надеялась, что они все еще были в Нью-Мексико.

Дальнейшие планы Рейчел были туманны, она лишь знала, что не оставит так просто одного человека. Дэнни Маккея…

Приняв очередную таблетку, она вернулась на свое место, почти теряя сознание. Таблетки дала ей Кармелита, которой однажды самой пришлось пройти через аборт.

Кармелита…

Рейчел закрыла глаза, представив себе красивое смуглое лицо подруги. Вчера утром Рейчел проснулась и увидела, что на нее смотрят карие глаза подруги, полные печали и скорби.

— Прости, amiga, — проговорила мексиканка. — Но Хейзел отправила меня сказать тебе, чтобы ты собирала вещи. Она говорит, что ты должна уехать.

Не придя в себя с прошлой ночи, Рейчел силилась понять, что говорит ей Кармелита.

— Куда?.. — прошептала она, чувствуя себя слишком слабой для того, чтобы говорить. — Куда я должна ехать?

— Это ты решишь сама, amiga. Но отсюда тебе надо уезжать. Иначе она тебя вышвырнет. Это уж наверняка. Я однажды видела, как она это делает.

Рейчел начала постепенно осознавать свое положение.

— Ты хочешь сказать, что Хейзел выгоняет меня?

Слезы блеснули в глазах Кармелиты:

— Она говорит, что не хочет проблем в своем заведении.

Но Рейчел знала настоящую причину, по которой ее выгоняла Хейзел. Ей велел это сделать Дэнни.

Бэлль и Кармелита помогли ей собрать ее скудные пожитки, не переставая плакать. Они дали ей денег, сколько могли, проводили ее на автобусе до станции, потом еще пообнимались и поплакали.

— Мне хотелось бы поехать с тобой, amiga, — говорила Кармелита. — Но я не могу бросить Мануэля, ты же знаешь.

— Все нормально, — ответила Рейчел. — Я понимаю.

Она действительно все понимала. Теперь даже слишком хорошо.

— Но послушай, — продолжала Кармелита, держа Рейчел за руку, — если я когда-нибудь тебе понадоблюсь, просто позвони, и я тут же приеду. Слышишь? Если когда-нибудь будешь в беде, нуждаться в деньгах или в чем бы то ни было, позвони Кармелите. Обещаешь?

Рейчел пообещала и добавила:

— То же касается и тебя. Если я тебе понадоблюсь, то я всегда буду рядом.

Рейчел уставилась на пустынный ландшафт, проносившийся за окном. Она закрыла глаза и ждала, пока пройдет боль. Она чувствовала себя больной, безнадежно больной. И сделала то, что привыкла делать, когда ее тело находилось в незавидных обстоятельствах: перенеслась мыслями от настоящего к чему-то приятному. Ее мысли заполнил Сан-Антонио, город, который она успела полюбить. Она вспоминала теперь центры для покупок и соборы, перченые мексиканские обеды, которые они ели в ресторанчиках Маленького Ларедо, вечерние прогулки по реке, где за каждым поворотом их мог ожидать таинственный огонек. Изогнутые мостики и гондолы, где солдаты занимались любовью со своими девушками. Дэнни однажды взял ее на прогулку по реке, освещенную огоньками и романтичной луной…

Резкая жестокая боль пронзила живот. Сдерживаясь, чтобы не закричать, она согнулась пополам, откидывая прошлое и устремляя свой внутренний взор в будущее. Теперь ей необходимо сосредоточиться на том, что будет, а не на том, что уже произошло.

Сперва она найдет свою мать. Рейчел застонала, когда новая волна боли накрыла ее. Потом она поправится, наберется сил и отправится в Голливуд искать свою сестру-близнеца.

Морфий не помогал. Ее словно обжигало огнем. Она сгорала от жажды. Думая о резервуаре с водой в конце вагона, она поднялась с места. Странно, но ее сиденье промокло насквозь. Поезд дернулся, она потеряла равновесие. Потом она услышала, как кто-то завизжал. Или это поезд снова дал гудок?

Над ней склонялось лицо, сперва расплывчатое в очертаниях, потом медленно приобретающее ясные формы. Губы улыбались, но в глазах читалось беспокойство.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивал незнакомец.

«Чувствуешь?»

Рейчел пыталась сосредоточиться. Что она чувствует? Боль. Да, сильную боль. Правда уже не такую сильную. Боль постепенно уходила. Она ощутила странную слабость и осознала, что лежит на спине. Поезд не двигался. Его остановили?

— Где я? — сказала она.

— Ты в больнице, потеряла сознание в поезде, когда он подходил к станции. Помнишь?

— Нет…

Незнакомец сидел на краю постели Рейчел и изучал ее лицо.

— Сколько тебе лет? — спросил он.

— Шестнадцать.

Похоже, он удивился. А сколько, он думал, было ей на самом деле? Больше или меньше?

— Я нахожусь в… — она сглотнула пересохшим горлом. — Альбекерке?

— Да. Так было указано в твоем билете. Тебя там кто-нибудь встречает? Есть кто-то, кому мы могли бы позвонить?

Она задумалась на секунду, а потом ей захотелось заплакать.

— Нет. У меня никого нет. А вы доктор?

— Да.

— Что случилось со мной?

Его голос стал жестче.

— Ты потеряла много крови, но теперь все в порядке. Тебе придется полежать у нас несколько дней, но в целом все хорошо.

— Но я чувствую себя намного лучше.

— Потому что тебе только что сделали операцию.

— Операцию?

— Не беспокойся, — мягко произнес он. — Теперь ты вне опасности.

Через несколько дней доктор пришел попрощаться, когда Рейчел уже выписывали из больницы. И добавил, словно между делом:

— Мне жаль, Рейчел. — Его голос был полон сожаления и сочувствия. — Тот, кто сотворил такое над тобой, — просто мясник. Боюсь… — он выразительно посмотрел на нее, — ты никогда не сможешь иметь детей.

Ей потребовалось пять дней, чтобы прийти в себя. Когда она вышла из больницы, то отправилась прямо в трейлерный парк по последнему адресу, полученному в Нью-Мексико.

Была зима, на земле лежал снег. Холодный ветер насквозь продувал ее свитер, когда она стояла, уставившись на маленький фургон, где прошли последние дни ее детства. Потом она отправилась в контору, чтобы навести справки о родителях.

Там тоже был новый менеджер, и они тоже переехали, но эта женщина получила кое-какие сведения от своей предшественницы о жителях трейлеров, передающиеся из уст в уста, подобно сплетням.

— Ах, Двайеры, — сказала она, — да, я о них слышала. Это случилось около двух лет назад. Она совершила убийство, знаете ли.

Рейчел стояла в холодном офисе, казалось, ветер продувал сквозь стены.

— Убила его? — переспросила Рейчел.

— Да уж. Они были еще той парочкой, судя по тому, что я слышала. Однажды ночью он напился, а она долбанула его сковородой по башке. Но не это его убило. Он периодически приходил в себя от ее ударов, хотя она и решила твердо его прикончить! Через неделю она покончила с ним с помощью разделочного ножа.

Словно леденящий ветер Нью-Мексико продул ее до самых костей. Рейчел была не в состоянии пошевелиться, словно на нее опять действовал морфий.

— А что с ней случилось после?

— Черт подери, она исчезла. Полиция ее разыскивала, но тщетно.

«Что же случилось, мамочка? — думала Рейчел по дороге к железнодорожной станции. — Что же такого он сотворил, что все-таки подвело тебя к этой черте? Неужели у тебя наступил тот самый предел, что и у меня с Дэнни? Как же мы похожи, подруги по несчастью, правда, мамочка?»

Купив билет до Лос-Анджелеса и стоя на краю платформы, Рейчел думала: «Я найду тебя, мамочка. Так же, как собираюсь найти сестру, найду и тебя. Буду заботиться о тебе, и мы снова будем одной семьей».

Был жаркий ноябрьский день, и смог густо висел в южно-калифорнийском воздухе. Внушительное здание вокзала напомнило ей Сан-Антонио своим классическим испанским стилем. Она вышла из него на яркое солнышко. Везде росли пальмы.

На автостанции она спросила, как добраться до Голливуда, и ей показали нужную остановку. Рейчел отсчитала деньги и села на скамейку ждать автобуса, находясь в состоянии боевой готовности. Автобус прибыл лишь через полтора часа, а еще через час, выходя из него на пыльную обочину, Рейчел подумала, что вовсе не таким ей виделся Голливуд.

Конечно, она представляла его себе со слов Бэлль, которая считалась «экспертом». Рейчел не видела ни роскошных домов, ни чудесных бассейнов, ни женщин в мехах. Просто ряды старых магазинчиков, кафе и бесконечную цепочку мотелей и автостоянок. Первое, что она сделала, — нашла себе комнату в самом дешевом и простом мотеле, заплатив за неделю вперед и потратив почти все имеющиеся у нее деньги. Потом пошла купить что-нибудь поесть. Гамбургер и клубничный пирожок — ее первая еда, купленная на собственные деньги.

В той же самой кофейне она спросила, не найдется ли у них для нее работы. Конечно, сказал менеджер и спросил, работала ли она когда-нибудь официанткой. Раз нет, то извините.

Придя устраиваться на работу в четвертую по счету кофейню, Рейчел уже научилась врать. Она нашла менеджера и рассказала ему, что была опытной официанткой и хочет устроиться к ним на работу. Менеджер смотрел на нее, как ей показалось, слишком долго, и ответил отказом.

Идя снова вдоль дороги, Рейчел раздумывала, что же такого было в ее облике, что заставило его отказать ей. То, что у нее не было жилья? Или то, что она не выглядела на навранные восемнадцать лет?

Пройдя по жаре еще три мили и после того, как ее выставили еще из четырех закусочных, Рейчел пришла в свой мотель и забылась крепким глубоким сном без сновидений.

Проснулась она лишь на следующее утро от дикого голода, но не позволила себе даже выпить чашечку кофе. Выйдя из мотеля, она направилась в сторону, противоположную той, куда ходила вчера, и начала все сначала.

Словно призрак, видение ее подруги Кармелиты сопровождало ее. Рейчел становилось спокойнее, когда она представляла свою подругу рядом, будто снова слышала ее бестолковую, но вдохновляющую болтовню. Рейчел даже несколько раз поймала себя на том, что отвечает ей вслух. Если бы только они могли уйти от Хейзел вместе!

Как решила Рейчел, Голливуд был слишком далек от ее первоначальных представлений о нем. Это был город без души и характера, со своими сонными пальмами и равнодушными проносившимися мимо лицами. И повсюду одинаковые ресторанчики со своими вечными хот-догами, сомбреро, официантками в униформе и даже причесанными на одинаковый манер, на роликовых коньках или с приколотыми к блузкам надоедливыми платочками. И везде один и тот же ответ: на работу не берем.

Проходя мимо китайского театра и остановившись посмотреть на туристов, примеряющихся к отпечаткам ног известных кинозвезд на цементном полу, Рейчел почувствовала, как ее охватывают одиночество и отчаяние. Но она гнала от себя плохие мысли. Она должна была продолжать действовать. Если не ради себя, то ради матери она обязана достичь своей цели.

Когда подступало отчаяние, она думала о Дэнни Маккее. Когда в желудке урчало от голода, на ногах от длительной ходьбы образовывались кровавые мозоли, когда на улицах ей предлагали заняться проституцией, а в соседней комнате мотеля происходила драка, и ей хотелось убежать из этого чертового Голливуда, Рейчел думала о Дэнни Маккее. И это придавало ей твердости.

На третий день она решила начать искать свою сестру.

«Я могу сказать тебе наверняка только две вещи, — вспомнила Рейчел слова своей матери, — что вы родились в пресвитерианской больнице и что юриста звали Химан Леви».

Рейчел просматривала телефонную книгу мотеля. В районе Лос-Анджелеса было несколько Химанов Леви, но только у одного из них была юридическая фирма. Она позвонила по указанному телефону. Трубку поднял секретарь. Она попросила записать ее на прием.

— Чего касается ваше дело? — спросил он.

— Это конфиденциально.

Рейчел велели прийти в тот же день в три часа.

Поскольку это была важная встреча, она достала и отгладила свои лучшие блузку и юбку и, одевшись, отправилась на автобусную остановку. Она чудом добралась до офиса Леви на Западном авеню вовремя. Офис был не роскошным, не таким, какие показывают по телевизору, но можно было без труда определить, что он находился в этом месте уже давно. Интересно, был ли файл с данными ее сестры в том самом кабинете. При мысли об этом ее сердце бешено забилось. Если бы с ней рядом были Кармелита и Бэлль, чтобы поддержать ее!

Мистер Леви задерживался, как ей сказали, так что Рейчел стояла и не знала, что делать. Секретарь продолжала разглядывать ее. Рейчел знала, что она выглядела слишком юной для личной встречи с адвокатом, но надеялась, что ее не выставят. Все, что ей было нужно, — это адрес ее сестры. Потом она знала, что произойдет: они встретятся и обязательно наверстают те шестнадцать лет, на которые их разлучили. А потом ее сестра, которая вне сомнения живет в богатой семье, настоит, чтобы Рейчел переехала к ним, и они наконец будут жить как настоящие сестры.

Рейчел подошла к рамке на стене, в которой красовался диплом. Химан Леви, говорилось в дипломе, окончил юридический факультет Станфордского университета в 1947 году.

Семь лет назад.

Рейчел словно водой окатили. Химан Леви стал юристом лишь через девять лет после их рождения. Это был не тот человек.

— Извините, — пробормотала она секретарю, — я совершила ошибку…

Рейчел выбежала из офиса, дверь сильно хлопнула позади. Секретарь была еще в замешательстве, когда через мгновение человек вошел через ту же самую дверь.

— Прости, Дора, я опоздал, — проговорил он, оглядываясь. — А где же посетитель, которому назначено на три?

Дора пожала плечами.

— Она была здесь, мистер Леви, но потом вдруг неожиданно убежала. Хотя она, в сущности, ребенок. Может, это был своего рода розыгрыш.

Он улыбнулся и направился в свой кабинет, но в дверях он повернулся и спросил:

— А мой отец еще не звонил?

— Он все еще в суде.

— Когда он с вами свяжется, скажите ему, что у меня есть шесть дел по усыновлению, которые я хотел бы с ним обсудить.

— Конечно, мистер Леви, — ответила секретарь, в то время как Химан Леви-младший входил в кабинет офиса, где он работал вместе со своим отцом.

Рейчел долго лежала на кровати мотеля, горько рыдая. Она так рассчитывала найти свою сестру. Теперь надежды совсем не осталось. Ее мама где-то скрывалась, найти сестру не представлялось возможным. Теперь она была одна в этом мире.

Потом, заставив себя подумать о Дэнни, она поднялась с кровати, умылась, переоделась и снова зашагала по мостовой. Через два дня заканчивался срок, за который она заплатила за мотель, и она будет выброшена на улицу. Ей нужно найти работу. И быстро.

С первого взгляда Голливуд выглядел неплохо. Но когда она шла по ночным улицам, то видела проституток, сидящих на ступенях или прислонявшихся к фонарным столбам. «Это мои сестры, — думала Рейчел, — мои неизменные сестры».

Она зашла еще в пять кафе и магазинов, и везде ей отказали. По крайней мере хотя бы в одном менеджер честно признался, что она была слишком юной.

— Тебе нужно разрешение на работу, — сказал он. — Тебе ведь нет еще восемнадцати.

Усталая и голодная, Рейчел дошла до перекрестка, на всех четырех углах которого толпились проститутки, некоторые совсем молоденькие. Рейчел посмотрела на освещенный знак названия улиц. Хайленд-авеню. Дорога каньона Беверли. «Слишком хорошие названия для такого злачного местечка», — думала Рейчел. Она смотрела на проституток и мужчин, медленно проезжающих мимо, выбирающих их. Древнейшая история всех времен: женщины продают себя, мужчины покупают… А почему никогда не было наоборот?

Происходило ли это от недостатка возможностей или закоренелых социальных устоев? Девочек воспитывают иначе, чем мальчиков. От них ожидают, что они лягут на брачное ложе девственницами, а муж должен быть уже опытным в этих делах. И сколько же веков подряд девочкам внушали, что добродетельная женщина не должна хотеть секса, что женщина должна лишь терпеливо ждать? Шестнадцатилетней Рейчел казалось, что неразборчивость в связях являлась исключительной привилегией, ревностно охраняемой мужчинами. Она думала о женщинах, веками угнетаемых мужчинами. Из прочитанных романов она узнала, что ее сестры из предыдущих поколений постоянно находились в состоянии беременности. Считалось, что женщине с ребенком во чреве не хотелось заниматься сексом, а значит, она не становилась шлюхой.

«А что если, — поймала себя на мысли Рейчел, — женщины могли бы так же вольно наслаждаться сексом, как и мужчины? Что если убрать страх забеременеть? Стали бы они сексуальными агрессорами? Начали бы они жаждать секса? А если бы мужчины стали его продавать, стали бы женщины покупать его?»

Рейчел обратила внимание, что на улице были и молодые люди, продававшие себя, но и они тоже предназначались для мужчин.

Она подняла голову и взглянула на вывеску небольшого ресторанчика. «Королевские бургеры от Тони» — многообещающе гласила вывеска. Рейчел заглянула внутрь. За прилавком сидели трое с пустыми кружками.

Надежды почти не было, и она об этом знала. Они вряд ли возьмут ее на работу, ведь похоже, у них едва ли найдутся деньги, чтобы оплатить счета за электричество. Но все же она должна пробовать, должна продолжать бороться. Дэнни Маккей, Дэнни Маккей…

За кассой сидела усталого вида блондинка, полировавшая ногти. Она даже не подняла глаза, когда Рейчел спросила:

— Могу я поговорить с хозяином заведения?

Та резко кивнула в направлении кухни, и Рейчел пошла по длинному коридору. На этот раз она решила, что не станет лгать насчет своего возраста. Внезапно она почувствовала себя такой же усталой, как эта блондинка за кассой. За ложь никто не платил.

Она прошла на малюсенькую кухню. Низкий лысеющий человек в грязном белом фартуке стоял за столом, делая питу для гамбургеров. Рейчел покашляла, чтобы обратить на себя внимание. Он поднял глаза:

— Тебе чего?

— Вы Тони?

— Черта с два. Тони умер четыре года назад. А у меня нет денег, чтобы сменить чертову вывеску. Чем могу служить?

— Мне нужна работа.

Он посмотрел на нее внимательнее. Манера, в которой она говорила, простота ее слов заставили его отложить гамбургер и вытереть руки о свой фартук.

— Какого плана работа?

— Все что угодно.

— Ты когда-нибудь официанткой работала?

— Нет.

— Сколько тебе?

— Шестнадцать.

Он осмотрел ее с ног до головы. Боже, какая же она тощая. А эта одежда. Ее осудили бы даже в Армии спасения. Бедная девочка.

— Где ты живешь, детка?

— В мотеле «Колесо».

Он состроил гримасу:

— Это же крысиная дыра. И к тому же в двух милях отсюда. Ты пешком, что ли, ходишь?

Она подняла одну ногу. В туфле была дыра, заделанная картоном. Он покачал головой.

— Послушай, детка. Ты слишком юная. Я не могу законно нанять тебя на работу. А проблем с законом я не хочу. Ты ведь должна учиться в школе, знаешь ли.

— Я голодна, — ответила она тихо. — И у меня нет денег.

— Где твои предки?

— У меня их нет.

— Совсем нет семьи?

— Совсем.

Он нахмурился. Перед его мысленным взором пронеслись уличные девицы. Сколько же здесь случалось подобных историй.

— Ты не можешь работать снаружи, — сказал он глубокомысленно. — Сюда на завтрак приходят копы. Аты сможешь готовить?

— Да, — ответила она так быстро и так уверенно, что это задело его циничное сердце.

— Послушай, детка, — начал он, подходя к ней ближе и выглядывая через круглое окошко двери, ведущей в ресторан. — Мы с женой руководим этим местом. Вон она за кассой. У нас всего две официантки. А я полностью занят приготовлением еды. Но… — он потер подбородок. — Иногда у нас здесь бывает столпотворение.

— Пожалуйста.

— Я дам тебе работу, если ты будешь находиться вне поля зрения посетителей и не навлечешь никаких неприятностей.

— Обещаю, — сказала она мягко.

Эдди заметил, что в девочке была странная настойчивость. Казалось, она вообще никогда не улыбалась. Приглядевшись, он заметил тревожный взрослый взгляд в глазах подростка. Взгляд был скорее даже не взрослый, а умудренный жизнью, словно древняя набродившаяся душа угнездилась отдохнуть в этом тщедушном юном тельце.

— Пока платить я буду немного, — медленно проговорил Эдди, удивляясь своей внезапно нахлынувшей щедрости. За последние двадцать лет неустанной борьбы за существование он ни разу не проявил душевной слабости. — Но мы переселим тебя в местечко почище «Колеса». У моей сестры сдается место в «Чероки», что на противоположной стороне Сан-Сета.

— Я буду очень стараться, — проговорила она тихо. — И никогда не причиню вам никаких неприятностей.

Эдди еще раз заглянул в ее напряженные карие глаза и увидел нечто, что почти испугало его. Что бы в прошлом ни случилось с этой девочкой, какие бы горести и кошмары ни мучили ее, он решил, что ни за что на свете не хотел бы стать ее врагом.

— Ну, вот и договорились, — сказал он, протягивая свою грязную руку. — Я Эдди. А это Лаверн, моя жена.

Она не протянула ему руку в ответ. Ей не хотелось ни к чему прикасаться. Но на ее лице промелькнуло подобие улыбки, и она проговорила:

— Приятно познакомиться, Эдди.

— Как тебя зовут, детка?

Она хотела было сказать «Рейчел Двайер», но промолчала. Сегодня она начинала свою жизнь с чистого листа. Она решила взять себе новое имя. Неожиданно в ее памяти всплыл знак на углу с названием улиц.

— Беверли, — ответила она. — Меня зовут Беверли Хайленд.

 

15

Несмотря на окружающую ее полную темноту, Алексис знала, где она. В спальне. В «Бабочке». Она лежала обнаженной на простынях и чувствовала их, словно прохладную воду на своей коже, будто она плавала в роскошном бассейне тончайших ощущений. Простыни были кремовые и шелковистые, как опал. Она подумала о цвете жемчуга. Если бы она включила свет, она знала бы, какого цвета простыни: водно-зеленый с отсветами аквамарина, с навязчивыми отсветами розового и фиолетового, меняющими оттенок при каждом движении ее тела.

В воздухе носился едва уловимый аромат свежесрезанных гардений. Она представила белые цветы и бутоны, покачивающиеся на серебристой глади воды, белые и прекрасные, словно звезды в летнюю ночь. Их аромат наполнил ее легкие, придавая ей расслабленность и беззаботность, словно она вдыхала опиум. В ее голове звучала легкая музыка, беззаботная, уносящая в никуда, бесконечная.

Когда кто-то вошел в спальню, она лишь почувствовала это. Свет не промелькнул в дверном проеме, дверь открылась и закрылась беззвучно. Кто бы ни пришел на ее праздник ощущений, он передвигался в темноте беззвучно. Она ощущала его присутствие в комнате благодаря легким колебаниям ароматизированного воздуха. Ей казалось, что она слышит, как его ноги легко касаются ковра. А потом она почувствовала, что он подошел к кровати и мягко дышит рядом с ней.

Она знала, кто это был. Это был он.

Она лежала, не двигаясь. Ее сердце учащенно билось, каждая струнка ее тела напряглась в томительном ожидании. Она Чувствовала его запах, похожий на запах миндаля.

Когда простыня легко соскользнула с ее тела, она закрыла глаза и чувствовала, как прохладный воздух движется вокруг ее обнаженных грудей. А потом рука, теплая и чувственная, скользнула на ее кожу, словно бабочка, исследовавшая цветок. Он дотронулся до ее груди, шеи, она застонала.

Он сел на кровать, и она ощутила его близость. Его руки скользнули по ее спине, он начал целовать ее грудь. Казалось, он ласкал ее так целую вечность, пока она не запустила руки в его волосы и не придвинула его лицо к своему для поцелуя.

От поцелуя у нее закружилась голова. У него была борода. Она этого не ожидала. Но это возбудило ее еще больше. Боже, как он целовался…

Ей захотелось, чтобы так длилось вечно: его губы, его язык… Но, когда он накрыл ее своим крепким телом, ей захотелось другого, более насущного. Она взяла в руки его пенис. Его дыхание участилось. Она передвигалась по постели легко, словно плыла, меняя направление. Она также ласкала его, когда он продолжал целовать ее живот и бедра…

Неожиданно он отклонился и резко притянул ее к себе. Они сидели, целуясь, лицом к лицу в темноте. Одна его рука запуталась в ее волосах, другая ласкала грудь. Она тоже продолжала ласкать его, но уже более нежно, чтобы не привести к преждевременному семяизвержению.

Он осторожно положил ее на живот, лег сверху и медленно вошел в нее, доводя до экстаза, держа руками ее грудь.

Она почти тут же кончила.

Потом он перевернул ее на спину и начал целовать снова. Она обняла его за шею, прижимаясь к нему. Он раздвинул ее ноги и ласкал ее, словно поддразнивая. Они не разговаривали, она никогда ничего не говорила, ее тело говорило за нее. Она положила свою руку на его и ввела в себя его палец. Он целовал ее, почти обезумев, прижимая ее к себе так крепко, что она едва могла дышать.

Потом он убрал руку, лег на нее и снова вошел в нее, на этот раз более энергично. Она вцепилась в края простыни, изогнула шею, уперлась затылком в подушку. Он был таким твердым…

Когда она кончила во второй раз, казалось, ее сердце остановилось.

На мгновенье он отпустил ее, убрал подбородок с ее груди. Но потом снова его сильные руки обхватили ее бедра, поцелуи возобновились, его язык изучал ее тело. Она обвила ногами его шею, погружаясь в океан удовольствия. Она застонала, вскрикнула.

Потом она потянулась к нему, словно подавая знак. Больше никаких ласк, словно говорило ее откинувшееся тело. Делай это сейчас жестко, быстро, быстро…

Но даже когда он сам был на грани оргазма, он не забыл про нее. Пока его тело содрогалось в древнейшем ритме, он протянул руку и коснулся ее клитора. Его палец двигался в ритм с его телом, пока он наконец не кончил, и она кончила вместе с ним, одновременно.

Когда Алексис проснулась через некоторое время, он ушел, его запах еще витал в воздухе, а свидетельство их бурного секса осталось лишь на измятых простынях. Алексис знала, что вернется сюда еще не раз.

 

16

Сан-Антонио, Техас, 1955.

Первым в тайном списке Дэнни числился Саймон Вэделл — доктор Саймон Вэделл.

Также в списке было еще шесть имен: сержант из форта Орд, подавший рапорт о драке с его участием, что привело сначала к тюремному заключению, а потом и к позорным каторжным работам; школьный учитель, выпоровший его ремнем перед всем классом; девочка, поднявшая его на смех из-за дырки на штанах, и так далее — мужчины и женщины, которые умудрились как-то задеть Дэнни на протяжении двадцати двух лет его жизни. Люди, с которыми нужно было поквитаться. Никто из тех, кто переходил дорогу Дэнни Маккею, не остался забыт.

Доктор Саймон Вэделл не знал об этом списке, он вообще не подозревал, что Дэнни Маккей существует. Но при этом именно с ним Дэнни хотел свести счеты раньше других. И Дэнни знал, где его найти.

Дэнни улыбнулся своему отражению в зеркале и тщательно пригладил расческой идеальной формы локон. Ему всегда требовалось не меньше часа, чтобы одеться: он старался выверить каждый штрих своего образа. Утро начиналось со сражения с торчащими нитками, пуговицами и не до конца отутюженными стрелками. Пусть он пока и не был богат, но, по крайней мере следил за собой. То же самое касалось и власти — не обладая ею, он тем не менее всем своим видом демонстрировал окружающим обратное.

«А он классный парень, — подумал Дэнни про свое отражение. — Сын издольщика из западного Техаса».

Весело насвистывая, Дэнни пригладил прическу, убеждаясь, что из нее не выбился ни один волосок. Этим утром он был уверен в себе как никогда — ведь вчера он закончил вечернюю школу и теперь стал человеком с дипломом, тем, кто четко представляет свой дальнейший жизненный путь.

Подхватив со столика запонки и прикрепив их к накрахмаленным манжетам, он взглянул на потертую книгу, лежащую здесь же. Это была библия Дэнни, которую он всегда возил с собой и которую выучил наизусть.

«Единственный способ овладеть завоеванным городом, — писал Макиавелли, — это разрушить его». Дэнни развил для себя эту мысль: чтобы овладеть чем угодно, необходимо это разрушить — неважно, город, предмет или человека. А Дэнни хотел обладать определенными городами, вещами и людьми.

Но сначала ему нужно было найти свой путь. Цель была известна давно — стать человеком, обладающим властью. Осталось только найти способ ее достижения. За три последних года он еще сильнее зарядился неудержимой энергией, которая двигала его вперед. Ему не удавалось успокоиться даже на минуту. И это напряжение чувствовали все, кто видел молодого человека с хитрыми, пылающими глазами. Порой он выглядел расслабленным, об этом говорили его подернутый ленцой взгляд и чуть протяжная речь. Но сквозь этот спокойный образ явственно проступал некий надрыв — внимательный наблюдатель увидел бы, что Дэнни существует словно на краю пропасти, готовый сорваться в любую секунду. И ему нравилось, какое впечатление он производит на людей. В своей зримой непредсказуемости Дэнни ощущал власть, ведь с молодым человеком, способным на неожиданное решение, хочешь не хочешь, но будешь считаться.

Прежде чем выйти из комнаты, он напоследок улыбнулся своему двойнику в зеркале. За дверью находился мир, готовый принять его. Времена, когда он поставлял лихим летчикам с авиабазы Лэйкленд продажных женщин и выпивку, давно ушли в прошлое. О низкооплачиваемых работах вроде водителя грузовика или продавца энциклопедий можно забыть. Настала пора двигаться дальше.

— Запомни мое имя, — сказал он той тупой сучке Рейчел год назад, перед тем как вышвырнул ее из машины. — Дэнни Маккей, человек, о котором скоро узнает весь мир.

«И, — мысленно добавил он, выходя в объятия теплого вечера, — человек, которого мир будет бояться».

Он направился к Хейзел; несколько одетых в кимоно или детские пижамы девушек крутились возле телевизора и смотрели Милтона Берле. Две сидели с клиентами, занимая их пустой, но очень милой болтовней. Хейзел подавала дрянную выпивку по грабительским ценам, а также огромные сандвичи с ветчиной, приготовленные Элайей. Достав пачку сигарет и закурив, Дэнни направился к двери на кухню. Элайа была там и слушала по радио «Дэйви Крокет», убирая со стола остатки ужина из жареной свинины, картофельного пюре с гарниром и горячего персикового пирога. Иногда Дэнни заходил сюда утром и видел, как на огромных противнях жарятся ломтики бекона, а заодно и кусочки помидоров. В чем Хейзел нельзя было упрекнуть, так это в том, что она плохо кормит своих девочек.

— Здорово, Элайа, — сказал он, прокравшись к холодильнику и достав оттуда ледяной виноградный сок.

— Ну и жарища сегодня, мистер Дэнни, — отозвалась она, вытирая лицо и раскатывая тесто для своего фирменного пирога. К полуночи от него не останется и крошки. То же касалось и ежевичного вина. Старая Элайа знала, что мужчинам требуются также удовольствия для желудка. — Совсем я запарилась.

Он выдвинул стул, развернул его, перекинул ногу и уселся, опершись руками на спинку. В поле его зрения попала лежащая на столе газета — «Сан-Антонио Лайт».

— Что думаешь насчет этих ниггеров из Алабамы, Элайа? — спросил он, покачав головой. — Хотят ездить в автобусах для белых.

— Ничего путного из этого не выйдет, мистер Дэнни. Каждый должен знать свое место. На самом дне находятся негры, дальше — светлые цветные, затем всякий сброд, а на вершине — приличные люди. Так было всегда, так и должно оставаться.

Дэнни ее не слушал. Он знал, в какую категорию она определяет его — «всякий сброд». По убеждению Элайи, приличные люди никогда не переступали порог заведения Хейзел.

Были времена, когда Дэнни не читал газет и не следил за новостями. Но все изменилось, стоило ему вернуться в школу. Сейчас устройство современного мира и происходящие в нем процессы были объектами самого пристального внимания Дэнни. Изучение этих вопросов и четкое знание слабостей своих возможных конкурентов — даже тех, о которых они и сами не подозревают, — вселяли в него уверенность, что ему удастся с лихой наверстать упущенное в юности время.

Родившись в 1933 году, Дэнни был одним из семерых детей переезжающего с места на место издольщика и его болезненной жены. Его детство прошло в нищете, начиная с первых воспоминаний о том, как они с братьями и сестрами выносили кровати на улицу, чтобы было не так жарко, и заканчивая определением в форт Орд в Калифорнии. Они всегда ходили босыми и одевались в просторные балахоны на голое тело. У них никогда не было расчески — приходилось пользоваться гребнем, каким вычесывали животных. Когда они гурьбой шли в соседний городок на занятия в школу, их головы всегда были опущены, потому что дети из семьи Маккей знали — они хуже других детей. А еще они все время переезжали. Стояла Великая депрессия, и, как и тысячи других семей, ищущих работу, Августус Маккей тянул за собой свой выводок оборванцев по просторам Оклахомы, Арканзаса, Техаса, пока не добрался до Хилл Кантри, где ему подворачивались временные подработки на фермах. Им приходилось жить в покосившихся сараях с огромными прорехами в стенах, без электричества и ямой в земле в качестве отхожего места. Если, по мнению землевладельца, Августус Маккей работал плохо, хозяин вызывал шерифа и семью выгоняли, так что им вновь приходилось брести с опущенными головами.

Дэнни не воспитывался на приключенческих рассказах Джека Лондона, как его сверстники из среднего класса, — его уделом были бульварные журналы. А его сестрам никто и вовсе не собирался давать образование, поэтому их поведение обусловливалось животными инстинктами, потому-то их и стали называть «эти грязные девицы».

Единственной вещью, которая его радовала, была рогатка — он смастерил ее из раздвоенной палки и двух резинок, вырезанных из старой камеры от шины. И он на многие часы убегал от нищеты и отсутствия перспектив, посвящая это время охоте на ни в чем не повинных птиц. Тогда он понял, что в одиночестве ему проще, ведь никто не бросал на него осуждающие взгляды сверху вниз. В этом мире не было социального деления, не было ни сброда, ни приличных людей, не требовалось думать о том, как к тебе относятся другие. А было там только бесконечное техасское небо, в котором постоянно дули неутомимые ветры, и обиженный маленький мальчик. Но тем не менее в этом исполненном одиночеством существовании был еще один человек, имеющий для Дэнни огромное значение.

И он любил ее отчаянно, чувство это граничило с одержимостью.

— Угощайтесь пирогом, мистер Дэнни, — сказала Элайа, засовывая в духовку противень. — Яблоки были такие сладкие, что я даже не стала добавлять сахар.

Дэнни выбрал себе большой треугольный кусок. Во всем Сан-Антонио не было женщины, которая готовила бы пироги лучше, чем старая Элайа.

Дэнни начал читать в газете о сердечном приступе Эйзенхауэра, когда из приемника донеслись звуки песни «Желтая роза Техаса».

Нельзя было сказать, что Дэнни волновало здоровье президента. Его мысли занимал совершенно другой аспект, и не просто занимал, а приводил в восторг. Само понятие президентства. Вот это была настоящая власть. Оказавшись в умелых руках, президентская власть могла предоставить своему обладателю невероятные возможности. Дэнни считал, что лично он для этой роли сгодился бы на сто процентов.

Но песня нарушила приятный ход его мыслей.

Мелодия не была грустной, однако напоминание о розе Техаса заставило Дэнни забыть о зажатой в руках вилке с кусочком пирога; его взгляд застыл на противоположной стене.

Он называл так ее. Свою розу Техаса.

Когда же он обратил внимание, что его мать была самой прекрасной женщиной на свете? В каком возрасте впервые поднял голову от пустого кухонного стола и увидел, что перед ним не просто мама, но нежный, увядающий цветок, роза среди одуванчиков? Его посетило смутное воспоминание, как он сидел в холодном сарае, деревянные стены которого готовы были сложиться от очередного порыва ветра; двое его младших братьев плакали, а трое старших ребят ютились под штопаным одеялом, стараясь согреться теплом собственных тел. А мама склонилась над еле работающей плитой, пытаясь что-то приготовить, и ее лицо озарилось каким-то внутренним светом. Через несколько лет он узнал, что ее лицо просто налилось румянцем. А появился он вовсе не по сверхъестественным причинам, и не от избытка здоровья — виной всему был жар, ведь мама болела туберкулезом. Но к тому моменту Дэнни Маккей был уже так сильно в нее влюблен, что замечал только красоту, которую она несла через всю свою насыщенную испытаниями жизнь.

Да, в ней было что-то особенное. Какая-то гордость, теплящаяся в глубине ее души, которую не могли погасить техасские ветер, пыль и жара. Она молча терпела боль, переносила голод без единой жалобы, принимала пожертвования с достоинством и учила своего сына гордиться собой и не ходить с опущенной головой. «Ты должен сделать себя сам, сын, — любила говорить она. — Твой папа не умеет читать, и поэтому мы бедны. Но для тебя и малышей я желаю большего. Я знаю, ты не любишь ходить в школу, но именно там начинается твоя жизненная тропа, и ты должен отнестись к этому ответственно. Если ты образован, никто не будет относиться к тебе пренебрежительно». Вне зависимости от того, чем она занималась, будь то починка их одежды или приготовление обеда из сала и патоки, в каждом жесте ее изящных рук, в грациозном изгибе шеи угадывалось благородство, присущее настоящей леди. Она вообще не делила людей на сброд и приличных, ей это было чуждо.

«Все люди — дети Господа, Дэнни, — говорила она своим мягким, мелодичным голосом. — Каждый отвечает перед самим собой».

Дэнни посещал школу только ради нее, а ведь для него это было связано с пешими прогулками босиком за много миль, да и то только ради того, чтобы просиживать штаны в душном классе и быть мишенью для насмешек других ребят. По ее воле он терпел все тяготы, связанные с получением образования, старался держаться подальше от неприятностей и заставил себя мечтать о том, что она пыталась до него донести. Однажды он поклялся себе, что добьется многого, приедет и заберет ее от ставшего слабосильным и бестолковым Августуса, а потом отвезет в огромный дом с садом и прислугой.

В то время Дэнни не знал ничего о новых делах, о правительственных программах, призванных обеспечить медицинской помощью страдающие от безработицы сельские районы страны. Он не знал, что доктора, разъезжающие на «шевроле», получают субсидии от государства и что его семья была просто еще одной цифрой, из которых формировалась статистика. Зато он знал, что эти люди в черных костюмах со стетоскопами ничем не могли помочь его матери, и потому, что Августус Маккей не мог заплатить им даже свою незначительную часть гонорара, они перестали приезжать и матери пришлось обратиться к местным целителям, которые лечили ее настоями и кровопусканием. Эти методы также ей не помогали.

В ту ночь, когда она лежала и умирала, шел снег, и Дэнни сидел возле ее постели совсем один.

Младшие дети спали вповалку на огромной железной кровати, прислоненной к стене, оклеенной желтыми газетными листами там, где были щели. Папа и двое старших сыновей (Бекки уже убежала от них с продавцом сельской утвари) отправились в путь, в конце которого, на расстоянии трех миль, их ждал дом землевладельца. Они надеялись уговорить его позволить им остаться на зиму. Жена больна, сказал бы Августус этому человеку, детям нечего есть. Не самое лучшее время, чтобы собирать вещи и грузиться в телегу.

В ту ночь Дэнни было страшно. Раньше он такого страха не испытывал никогда. Мать лежала на соседней кровати, заходилась приступами кашля и мучилась от жара.

А он сидел рядом, держа ее трясущуюся в лихорадке руку и вслушиваясь в пугающий бред о белой лайке, выскочившей из пригоршни, чтобы рассказать людям о местах пострашнее преисподней.

Юный Дэнни крепче сжал ее руку и стал умолять не умирать. Он взмолился Господу, теряясь в догадках, способно ли непостижимое человеческому разуму высшее существо услышать его призыв сквозь завывания ветра за стеной.

А потом он решил не уповать на Господа, а взять все в свои руки.

— Я ненадолго выйду, мам, и скоро вернусь, — прошептал он ей. А потом он выскочил в захлебывающуюся бурей ночь и что есть сил побежал по засыпанной снегом дороге. До дома доктора он добрался через час; окна красивого здания, стоящего на отшибе, отбрасывали на покрытые белизной поля разноцветные рождественские узоры. Горел свет, изнутри доносилась приятная музыка. Дэнни добежал до двери, в изнеможении привалился к ней и, собрав последние силы, постучал.

Доктор Саймон Вэделл лично вышел открыть незваному гостю; его объемистый живот покрывала салфетка.

— В чем дело? — осведомился он у оборванца, стоящего на пороге его дома.

— Маме очень плохо! — выпалил Дэнни, всем сердцем желая оказаться внутри, где было так тепло, играла музыка и вкусно пахло едой.

— Извини, сынок, — сказал доктор Вэделл, — но я не могу ничего для нее сделать.

— Вы должны пойти со мной! — крикнул Дэнни.

— Иди домой, — сказал доктор закрывая дверь.

— Ей нужна ваша помощь!

Глядя, как перед его носом исчезает последняя надежда на спасение, Дэнни расслышал, как доктор, обратился к своему незримому гостю:

— Как же я жалею, что уехал из Нового Орлеана…

Дэнни буквально потерял рассудок. Он продолжал барабанить в дверь и звать доктора Вэделла по имени. Он обежал дом, пытался открыть окна, заглянуть сквозь плотно сомкнутые занавески. Стучал в заднюю дверь, затем вернулся к парадной.

Запыхавшись, он тяжело задышал, и морозный воздух, казалось, наполнял его легкие битым стеклом. Его руки и ноги окоченели; лицо горело от холодного ветра. Он уселся на ступеньках и заплакал. А потом в доме раздался телефонный звонок. Дэнни обежал здание и прильнул к окну. Доктор Вэделл разговаривал с кем-то. Прижав к ухо к стеклу, он услышал, как доктор говорит преподобному Джошуа Биллингсу, что скоро будет.

— Держите ее в тепле, — посоветовал доктор. — Судя по всему, ничего страшного. Но я в любом случае к вам приеду.

Дэнни стоял, прижавшись спиной к стене, и смотрел, как доктор торопится к своей машине, повязывая на ходу шарф; в руках у него была медицинская сумка. Когда машина исчезла в снежной мгле, Дэнни почувствовал, как зимний буран проникает в его тело и концентрируется ледяным комком где-то в области живота, причиняя ужасную боль.

«Саймон Вэделл», — думал он, пробираясь по сугробам в сторону дома. «Саймон Вэделл», — звучало у него в голове, когда он на всех порах несся обратно, глотая слезы и надеясь успеть к постели умирающей матери. И с каждым шагом по замерзшей дороге в неокрепшем сознании двенадцатилетнего мальчика закипал гнев, облеченный в еще одно имя — преподобный Джошуа Биллингс, ведь именно он вызвал доктора. И именно в тот момент, когда он, обессиленный, добрался до двери в сарай, служивший его семье домом, начался его особый список имен. Имен, которых он не забудет никогда.

И он сидел рядом с матерью, умываясь горючими слезами и заламывая руки, чувствуя себя совершенно беспомощным и беззащитным. А потом, ближе к рассвету, она очнулась от горячки и в краткий миг просветления взглянула на своего красавца сына, взяв его за руку своей нетвердой рукой.

— Ты должен вырасти хорошим человеком, Дэнни, — сказала она и испустила дух.

Много дней его никто не видел — Дэнни разделил свою злобу и скорбь только с полюбившимся ему техасским небом. Его рогатка совсем истерлась, став орудием возмездия ни в чем не повинной природе. После этого Августус Маккей потерял всякий контроль над сыном, и никакие розги уже не могли его вернуть. Когда добрая душа матери покинула ее тело, нечто темное и жестокое поселилось в душе Дэнни. Ему пришлось повзрослеть в двенадцать лет.

Песня закончилась, и Дэнни вернулся в душную кухню, к ароматным запахам готовящейся еды и доносящемуся из комнаты девичьему смеху. С того места, где он сидел, приемная Хейзел просматривалась просто великолепно. Мужчины общались с проститутками, выбирая, с кем провести ночь.

В ночь, когда умерла Мэри Маккей, у Дэнни появилось очень странное чувство относительно матери, и сказать, чего в нем было больше — любви или ненависти — не представлялось возможным. Он боготворил ее, а она его подвела. Поэтому Дэнни вырос с четким осознанием двух вещей: ни одна женщина в мире не может сравниться с его матерью; ни на одну женщину полагаться нельзя.

— Все в порядке, мистер Дэнни? Пирог невкусный?

Он поднял взгляд на Элайю; ее темное лицо было мокрым от пота.

Исходя из своей собственной оценки людей Элайа находилась на нижней ступени социальной лестницы — она была негритянкой.

«Ну, — подумал Дэнни, прикончив пирог и встав из-за стола, доставая при этом пачку сигарет, — если эта старая негритянка и обречена до конца своих дней оставаться на дне, то я, Дэнни Маккей, не собираюсь мириться со своим нынешним положением».

В один прекрасный день все эти представители высшего общества, приличные люди, будут мечтать о том, чтобы пригласить его в свои шикарные гостиные и подложить ему в постель своих прелестных дочерей. Он докажет своей матери, докажет им всем, что у Дэнни Маккея все схвачено.

Ночь в Сан-Антонио была такой жаркой, что складывалось впечатление, будто едешь на машине сквозь кипящее варево. Какое-то время Дэнни и Боннер Первис обсуждали идею отправиться в кино, но пришли к выводу, что там будет еще жарче, да и вообще кино теряло всякий смысл, если только не показывали фильм с Джоном Уэйном или же у тебя под рукой не было веселой подружки на заднем ряду.

Боннер Первис был на год моложе Дэнни и до сих пор радовал окружающих своими веснушками. Его не взяли в армию из-за плоскостопия, и поэтому он поставлял курсантам-летчикам дрянную выпивку и грязных девок. Боннер являл собой ходячий пример того, что у природы тоже есть чувство юмора: с самого раннего детства в его характере проявилась совершенно нечеловеческая жестокость, которую его почтенный родитель не мог выбить из него никакими порками, но при всем при этом Творец наделил этого человека поистине ангельским лицом. И мужчины, и женщины оборачивались, когда он проходил мимо. Им казалось, будто на землю спустился архангел Гавриил собственной персоной, ведь никто иной не мог обладать такими мягкими светлыми волосами, ниспадающими на идеальной формы уши, голубыми глазами и точеным подбородком. «Его улыбка, — говорили они, — способна привести в благоговейный трепет даже взбесившегося быка, завидевшего красную тряпку, а его изящным кистям позавидовала бы любая красотка». Правда, все, кто жил в этом районе Сан-Антонио, знали, как он обошелся с несчастным старым псом Фреда Макмерфи. Но все равно не любить его было просто невозможно — так мило он выглядел. И поэтому курсанты верили ему и хорошо оплачивали его услуги даже в тех случаях, когда это было, в общем-то, незаслуженно.

Но, как и Дэнни, Боннер вышел из того возраста, когда радуешься сегодняшнему дню. Желание найти в своей жизни перспективу двигало его вперед. Сан-Антонио вдруг стал очень маленьким городком, не способным удовлетворить амбиции смотрящего в будущее молодого человека.

Стояла жаркая ночь, а они так и не придумали, куда податься, так что решили взять бутылку «Джек Дэниэлс» и выехать из города на старом пикапе Боннера. Они собрались направиться в один из приграничных городов, где можно было снять мексиканскую шлюху за доллар.

Но на шоссе им представилось зрелище, заставившее Боннера ударить по тормозам.

— Так-так, Дэнни, гляди-ка сюда.

Дэнни только что отхлебнул из бутылки; он провел рукою по лбу и посмотрел в открытое окно пикапа. Там впереди, метрах в ста, в чистом поле раскинулся огромный шатер, похожий на огромный праздничный торт на фоне темного техасского неба. Рядом с ним стояло множество автомобилей, а вокруг толпились сотни людей. Как показалось двум парням из Сан-Антонио, здесь собрались мексиканцы, цветные и бедные белые. Все они входили внутрь шатра, из которого доносились звуки невидимого органа.

— Будь я проклят, — сказал Дэнни, затаив дыхание.

— Ты когда-нибудь бывал на религиозном бдении? — спросил Боннер, уже протягивая руку, чтобы открыть дверь. — Мама водила меня пару раз, когда я маленьким был. Веселенькое мероприятие!

— Пойдем глянем.

Они уселись на галерке. Лавка, казалось, вот-вот сломается под весом взгромоздившихся на нее людей. Шатер был забит под завязку, люди стояли со всех сторон. Настроение царило праздничное, и никто даже не замечал темных пятен пота на одежде присутствующих и стойкого запаха множества немытых тел.

Преподобный обладал невероятным именем — Билли Боб Магдален. Он был одет в молочного цвета костюм с черным галстуком и низвергал на свою паству речи, пышущие пламенем преисподней.

Собрание ничем не отличалось от множества других, которые бесчисленные проповедники устраивали по всему югу. Но Билли Боб Магдален знал свое дело. Он понимал, что люди охотнее расстанутся со своими деньгами, если сначала поведать им об ужасах адского пламени, ожидающих каждого грешника, а потом убедить их, что не без его, Билли Боба Магдалена, посредничества Господь в принципе готов их простить. «Бога можно подкупить», — таков был подтекст. И эта схема срабатывала. К концу вечера Билли Боб Магдален так сильно запугал этих людей, что они вспомнили все свои грехи, мнимые и явные, и, когда по рядом пустили корзины, в них посыпались доллары и песо, призванные укрепить надежду в том, что добрый проповедник замолвит за них словечко в небесной канцелярии.

Как раз во время сбора урожая Дэнни в голову пришла гениальная мысль.

В шатре творился полный бардак: сестра Хэйли исполняла на органе нечто в высшей степени одухотворенное; брат Бад руководил песнопением; несколько грешников прилюдно каялись, стоя в проходах между скамьями. А Дэнни поднялся, снял свою ковбойскую шляпу и как ни в чем не бывало прошелся с нею по рядам. Когда Боннер разгадал, что задумал его приятель, он последовал его примеру и пустил свою шляпу в другом направлении. Они не стали жадничать, чтобы не обнаружить себя. Но, когда вокруг стоят столько людей с поднятыми руками, восхваляющих Билли Боба Магдалена, разве можно заметить двух парней, прижавших свои шляпы к груди и выскользнувших из шатра?

— Ей-еха! — воскликнул Боннер, когда они добежали до пикапа. — Готов поспорить, мы только что по-легкому срубили не меньше пятидесяти долларов!

Дэнни переполняла не меньшая радость, и он не стеснялся ее выражать, открывая дверь машины и запрыгивая внутрь. Вывалив содержимое шляпы на сиденье, он принялся считать деньги, а Боннер завел машину и начал выруливать обратно в сторону шоссе.

Когда они услышали взрыв и почувствовали, что грузовик начинает терять управление, то начали гадать, на что же они могли наехать. Когда раздался второй взрыв и машина резко вильнула вбок, они поняли, что стреляют по колесам, и Боннер с криком «О боже!» полез под приборную панель.

Дэнни смотрел, как среди оседающей пыли и дыма появляется приближающаяся к ним человеческая фигура. Это был Билли Боб Магдален, и он целился из ружья прямо в голову Дэнни.

— Так, парни, — сказал он. — Ну-ка вылезайте из машины. Только медленно.

Дэнни был слишком ошарашен, чтобы пошевелиться, а Боннер обмочил штаны.

— Я сказал, выходите! Вам что, особое приглашение требуется?!

Двое ребят медленно и неуверенно вылезли из машины, подняв руки над головой. Их взгляды были прикованы к направленному на них стволу.

Билли Боб Магдален долго изучал лицо Дэнни, а когда заметил, что стало со штанами Боннера, опустил ружье и произнес:

— Твою мать! Вы двое, пойдете со мной в мой офис.

Офисом ему служил помятый автобус с огромной надписью на боку: «Билли Боб Магдален несет Слово Божье». Внутри было жарко и душно, пахло потом и виски.

Когда парни залезли в автобус, то и дело оглядываясь на Билли Боба Магдалена и его ружье, то увидели, что толпа начала потихоньку расходиться, сопровождаемая звуками все того же органа.

— Снято! — констатировал Билли Боб Магдален, откладывая в сторону ружье. — Вы, засранцы, просто наглядное пособие, каким не должен быть настоящий жулик. Садитесь, оба!

— Послушайте, мистер Магдален, — начал Боннер. — Мы вернем деньги. Мы просто дурачились.

Преподобный устало вздохнул и опустился в скрипнувшее кресло. Он открыл нижний ящик стола, стоящего за водительским сиденьем, и извлек из него бутылку виски. Налил он только себе.

— Вы, убогие, наверное, думаете, что самые умные, да? — поинтересовался он, осушив стакан одним глотком. — А вам не приходило в голову, что фокус, который вы только что провернули, известен еще с тех времен, когда змей подсунул Еве яблоко из райского сада? Вы думаете, мы не обратили на вас двоих внимание в ту же минуту, как вы вошли в шатер? Тут тебе, понимаешь, целая аудитория работяг, ниггеров и прочих отбросов общества, и вдруг заходят два скользких типа, у которых на лице написаны все их гнусные намерения. Вы меня, ребята, разочаровали. Я, честно говоря, думал, что вы будете действовать пооригинальнее других.

Боннер и Дэнни неуверенно заерзали.

— Но вот что я хочу вам предложить, — сказал Билли Боб Магдален, осилив второй стакан. — Как вы смотрите на то, чтобы поработать?

— Поработать? — спросили они в один голос.

— Да, в моем представлении. Мне нужны подсадные утки в толпе. С тех пор как в прошлом месяце сестра Люси и брат Эбнер убежали, моя выручка за вечер заметно снизилась. Вы знаете, кто такие подсадные утки?

Они покачали головами.

И тогда преподобный Билли Боб Магдален объяснил им, как был организован его бизнес. По ходу дела он открыл корзинку и достал из нее сандвичи с толстыми ломтями ветчины, помидорами и горчицей, холодную жареную курицу и кусок пирога. Этой снедью он поделился с ребятами, и они с охотой набросились на угощение. Виски он им так и не предложил.

— Я работаю в сфере услуг, — говорил преподобный Магдален. — Сначала я говорю народу, что Бог так сильно на них разозлился, что уже буквально в четверг собирается обрушить на них все свои молнии и смерчи. Потом я им вроде как намекаю на то, что у меня есть на него выход, что мои молитвы доходят до него особенно оперативно. Ну а потом я как бы ненароком роняю фразочку о том, что, мол, за небольшое вознаграждение я готов замолвить за них словечко. Работает безотказно. Они входят в мой шатер беспробудными грешниками, а выходят в полной уверенности, что за это им ничего не будет. — Он обглодал косточку и выбросил ее в открытое окно, после чего вновь наполнил свой стакан. — Вот так я работаю. Заранее путешествую по маршруту вот этого автобуса по разным небольшим городкам и договариваюсь с местными властями. За половину моей выручки они соглашаются на время закрыть свои церкви и убедить народ прийти ко мне на проповедь. Таким образом, все довольны. Я получаю деньги, власти получают деньги, ну а народ получает кратковременный страховой контракт на случай непредвиденного свершения Божьего гнева.

Жалея о том, что не может запить сандвич холодным виноградным соком, Дэнни поинтересовался:

— А что требуется от нас?

— Мне нужны свои люди в толпе, которые будут ее разогревать. Очень хорошая практика — иметь одну подсадную утку на двадцать пять человек. Когда я подаю определенный условный сигнал, вы начинаете аплодировать. Даю другой сигнал — и вы кричите «аллилуйя!» Когда наступает время делать пожертвования, вы обработаете их так, что они буквально вывернут карманы. — Билли Боб Магдален откинулся в своем кресле и громко рыгнул. — Ну, парни, что скажете?

— А наша доля?

— Ваша доля? — Билли Боб Магдален запрокинул голову и звучно расхохотался. — Мать твою, сынок! Ваша доля в том, что я не отведу вас к шерифу и не расскажу, что вы сегодня учудили! После того как отстрелю вам двоим яйца!

Затем он замолчал и принялся ковыряться в зубах, внимательно изучая ребят. Он прикинул, что пожертвования женской части аудиторию сильно возрастут, если они будут думать, будто их проблемы донесут до Господа двое таких привлекательных парней. Молодые техасские парни — лучшие посредники между женщинами и Богом.

— Пять процентов выручки, — сказал он. — На двоих. Ну, и вы будете ехать в этом автобусе и бесплатно питаться. Мой маршрут пролегает прямиком через Луизиану и Оклахому. Перспективы, скажу я вам, сынки, безграничные. Ну, что решаете?

Боннер посмотрел на Дэнни, и они обменялись улыбками.

В то утро она накормила их жареной ветчиной и свежими пирожными. Сейчас она ставила перед ними огромные тарелки с чили. На столе уже стоял кувшин ледяного молока и кукурузные хлебцы. Дэнни улыбнулся своей особенной улыбкой и смерил ее ленивым взглядом зеленых глаз.

— Боже, мэм, никто так вкусно не готовит чили, как настоящая техасская женщина, — сказал он ласково.

Он посмотрел на Боннера, сидящего с другой стороны стола, и подмигнул ему. Они оба прошлой ночью овладели ею — в одной постели.

Вскоре, после того как они присоединились к Билли Бобу Магдалену в его странствии, двое ребят из Сан-Антонио обнаружили, что многие из жен фермеров, живущие в отдаленных местах, соскучились по острым ощущениям. Их мужья с излишним усердием относились к своей работе на полях, так что у них не оставалось времени на собственных жен. Или же они слишком ревностно чтили Библию, чтобы отказаться от миссионерской позы. И жены находили отдушину в этих двух симпатичных молодых парнях, для которых не было никаких запретов. Вчера ночью эта молодая жена фермера, уехавшего в Эбилин по делам, захотела, чтобы Боннер и Дэнни взяли ее одновременно. Для Дэнни такое было впервые, и он решил, что ему понравилось.

К тому же с утра в своих тарелках они нашли по десятидолларовой банкноте.

— Как жаль, что вы не сможете остаться еще ненадолго, — сказала она, принеся еще один кувшин с молоком.

Дэнни откинулся на стуле и наградил ее ослепительной улыбкой. Жена фермера, несомненно, была женщиной что надо. Помимо того, что в постели вела себя, как тигрица, еще и стол накрывала почти так же, как старая Элайа.

Через некоторое время походной жизни с Билли Бобом Магдаленом, примерно год назад, когда они заскочили к Боннеру домой, чтобы захватить кое-какие вещи, и ушли, не попрощавшись с миссис Первис, двое друзей поняли, что им вовсе не обязательно спать в автобусе с сестрой Хэйли, братом Бадом и Преподобным. В каждом городе, где они побывали, выстраивалась очередь, чтобы предложить им ужин и кров на ночь. Преподобный не возражал, хотя и чувствовал, откуда дует ветер. Его расчет оправдался: двое молодых ребят, полных жизненной энергии, были лучшей приманкой из всех, какие он использовал.

Его выручка за вечер тут же увеличилась. Когда Дэнни и Боннер ходили по рядам и призывали своими улыбками восхвалить Господа, люди расставались с деньгами намного легче.

А однажды вечером неподалеку от Остина Билли Боб Магдален слег с пищевым отравлением, и Дэнни решил попробовать себя в роли проповедника. Обнаружилось, что это получается у него намного лучше, чем у Преподобного. Его природная энергия и магнетизм покорили аудиторию. В результате приготовленный им коктейль из харизмы, сексуальности и адских мук принес выручку, какой не бывало еще никогда. А после выступления Дэнни выбрал себе женщину из числа тех, что лично пришли спросить у него совета и наставления в автобусе.

Через некоторое время Боннер подкинул идею о том, что, может быть, им больше не нужны сестра Хэйли и брат Бад. В конце концов, в каждом городе была церковь, в которой стоял орган, и почти всегда на нем играла женщина. Выступление на собраниях Билли Боба почитали за честь, и ни о какой оплате не могло быть и речи.

Ребятам удалось убедить Билли Боба Магдалена бросить сестру Хэйли и брата Бада в городке Шревпорт, когда они на бумаге показали ему, насколько возрастут личные доходы их троих, если избавиться от балласта.

Но и этого было мало. Собирая кусочком хлеба остатки еды в своей тарелке, Дэнни пробормотал: «Да, мэм», — и продолжил свои раздумья. Ему давно не давала покоя мысль о том, что они не до конца реализуют свой потенциал.

Каждый вечер в каждом городе все проходило по одному и тому же сценарию. Билли Боб Магдален обрушивал на головы перепуганной паствы языки пламени и вулканический пепел. Боннер и Дэнни ходили по рядам и собирали деньги, вселяя в собравшихся веру в спасение. Проблема была в том, что они не отличались оригинальностью.

Несколько раз Дэнни бывал на других собраниях, чтобы посмотреть, как идут дела у конкурентов. Он видел праведную «деву», танцующую экзотические танцы со змеями; семилетнего проповедника в маленьком белом смокинге; людей, вскакивающих с инвалидных колясок; крещение с полным погружением в воду и много других чудес. У всех была какая-то своя изюминка. Именно ее и не хватало им с Боннером, чтобы прогрессировать. В противном случае им предстояло остаться на любительском уровне.

Не то чтобы Дэнни жаловался. С его стороны было очень умно присоединиться к Билли Бобу Магдалену. Так ему удалось выбраться из Сан-Антонио, подальше от летчиков и шлюх; он прочувствовал, каково это — быть все время в пути, увидел много разных мест; каждую ночь у него была новая постель и новая женщина, которая ее согревала; у него был кусок хлеба и свободные деньги, которые могут очень пригодиться в будущем.

Потому что в одном Дэнни был уверен наверняка: он не собирался заниматься этим до конца жизни. Достаточно было посмотреть на Билли Боба Магдалена. В свои пятьдесят он превратился в никому не нужного пьяницу, которому суждено бесславно умереть по дороге на очередную проповедь. Дэнни Маккей из другого теста. Он наконец-то почувствовал власть над толпой, научился манипулировать ею, заставлять плясать под свою дудку. И, единожды попробовав эту власть на вкус, он жаждал вновь заполучить ее.

— Боюсь, мы не можем остаться, мэм, — сказал он, оставив пустую тарелку. — Преподобный говорит, что мы должны быть в Тексаркане до наступления темноты.

— Жаль, — ответила она.

Он невольно залюбовался ее обтянутой тесным платьем задницей, когда она повернулась, унося тарелки. Ничего лучшего он в своей жизни не видел. Даже воспоминание о том, что они вытворяли прошлой ночью, заставило его кровь забурлить.

Переведя взгляд на Боннера, Дэнни увидел, что товарищ думает о том же самом.

Они обменялись довольными улыбками.

Черт возьми, ведь такое уже бывало раньше. Нужно было всего лишь напоить Билли Боба Магдалена до упаду и «смириться» с необходимостью остаться здесь. Как тогда, в Вичита Фолс. Те две близняшки буквально истощили их. У Дэнни потом еще неделю все болело, но это того стоило. Билли Боб тогда так набрался, что проспал три дня, ну а Дэнни с Боннером в полной мере насладились обществом сестер Макфи.

Они поблагодарили жену фермера и вышли из кухни. Но тут Боннер склонился к Дэнни и прошептал:

— Как думаешь, может, смотаемся в город и купим старине Билли Бобу бутылочку?

Было около полуночи, когда их обнаженные, покрытые потом переплетенные тела возлежали на ее кровати. И тут Дэнни пришла в голову свежая идея: «Нам больше не нужен Билли Боб».

Ребята подгадали время и дождались мертвого летнего сезона. Они ехали по пустынному участку шоссе. Плавящийся от жары асфальт источал колышущиеся волны теплого воздуха. В пустыне серебром мерцали миражи, обещающие изобилие прохладной воды. На протяжении многих миль ничего не было, кроме песка, мошкары и стеблей опунции — проклятия Западного Техаса. По радио передавали песню «Отель разбитых сердец» молодого и подающего надежды исполнителя кантри по имени Элвис Пресли. А преподобный Билли Боб Магдален мучился от очередного похмелья.

В последние пару месяцев он неважно себя чувствовал. Состояние его здоровья, похоже, ухудшалось в геометрической профессии. Что бы он делал без ребят, которые так беспокоились о его здоровье и были так заботливы, что регулярно покупали ему бутылку.

— Эй, — подал голос сидящий в конце автобуса Боннер. — Что вы вообще знаете об этом городке Одесса? Билли Боб, ты там раньше бывал?

Но Преподобный был слишком занят своим самочувствием. Сегодня он снова пропустит проповедь. За него поработает Дэнни. Но ничего страшного. Хоть Билли Боб Магдален и не говорил об этом ребятам, но Дэнни был куда лучшим проповедником, чем он. Красивая внешность и хитрая сексуальная улыбка делали свое дело. Билли Боб понимал — деньги делает Дэнни.

— Эй, — вдруг встрепенулся Дэнни. — Чувствуете?

— Что чувствуем?

— Не знаю… — Дэнни нахмурился и крепче схватился за руль. — Что-то не так.

— Может, колесо спустило? — предположил Боннер и подошел, наклонившись вперед между Преподобным и своим другом. Шоссе было пустынно; за последние несколько часов они не встретили ни одной машины.

— Лучше проверить, — сказал Дэнни, медленно направляя старый автобус к обочине.

— Посиди тут, Билли Боб, — сказал Боннер, когда они вышли. — На улице тебе будет слишком жарко.

Но увидев, как они закуривают и озабоченно качают головами, глядя на колесо, Билли Боб превозмог свою слабость и, поддавшись любопытству, тоже вышел.

И его любопытство было удовлетворено, когда ребята вошли обратно, сказав, что надо взять домкрат и инструменты, но вместо этого завели мотор и уехали.

Боннер и Дэнни смотрели на него в зеркало заднего вида. Маленькая фигурка, которая становилась все меньше и меньше, — подвыпивший старик без шляпы и без рубашки, оставшийся без воды посреди безжизненной пустыни.

— Йе-еху! — прокричал Боннер.

— Теперь все будет по-нашему, дружище! — сказал Дэнни, сильнее надавив на газ. Их автобус с надписью «Билли Боб Магдален несет Слово Божье» несся по шоссе навстречу лучшим временам.

И они верили, что эти времена обязательно настанут.

 

17

Голливуд, Калифорния, 1957.

Рейчел прожила под именем Беверли Хайленд в течение трех лет, подавая еду в «Королевских бургерах от Эдди». Все это время она жила в респектабельном пансионе в Чероки, прежде чем осознала, что, для того чтобы начать другую жизнь, было недостаточно сменить только имя. Требовалось изменить и собственное лицо.

Не то чтобы ее новые друзья словом или делом напоминали о ее некрасивости. Напротив, за неудачным расположением костей и плоти они видели чистую душу девушки с неизвестным прошлым, появившейся из ниоткуда однажды ночью и преданно остающейся с ними с тех пор. Она была немногословна, ее происхождение оставалось тайной, и, кроме того, она принесла большой успех заведению Эдди.

Люди теперь стояли в очереди у прилавка; Лаверн даже завела книгу предварительных заказов столиков. Рядом слышался стук отбойных молотков рабочих, превращающих соседний захудалый магазинчик в большую прачечную.

Когда Беверли приступила к работе три года назад, натирая полы и моя посуду и Эдди дал ей обещанный бесплатный обед, съев гамбургер, она заявила: «Он не очень хорош». Эдди, еще не привыкший к ее честности (он вообще не привык к чьей бы то ни было честности), ответил раздраженно: «Не нравится, как я готовлю, так ешь где-нибудь еще».

Но, вместо того чтобы извиниться или хотя бы просто замолчать, девушка продолжила настойчиво и спокойно: «Я знаю, чего не хватает в вашем гамбургере». И у нее хватило еще наглости бросить свою работу за прилавком, пойти на кухню, достать из холодильника питу и фарш и начать возиться с ними. Эдди боролся с бешенством и сильным желанием ее уволить и любопытством, когда увидел, как она замешивала специи; ее руки работали быстро, лицо было сосредоточенным и серьезным.

Через десять минут, когда он откусил уже готовый гамбургер, то, что он испытал на вкус, подсказало ему, что это был его счастливый день. Он использовал дешевый фарш для гамбургеров, но специи девушки придали ему вкус дорогого бифштекса, а когда Беверли посвятила его в секрет приготовления картофеля «джалапено», плохие времена ушли в историю.

Эдди кормил гамбургерами со специями полицейских, проституток и безработных актеров, которые были его постоянными клиентами, он получал отличные отзывы. Потом по совету Беверли он снизил цену на десять центов, убрал тарелки и стал заворачивать гамбургеры в вощеную бумагу, и реакция покупателей оказалась просто феноменальной. По всей улице расползлись слухи, покупатели валом повалили. Очень скоро в его заведение приходили пообедать не только местные жители, люди специально приезжали из Санта-Моники, Пасадены и даже из соседних Беверли Хиллз, чтобы лично удостовериться, из-за чего подняли такой шум. Уходили клиенты всегда довольные, рассказывая об этом своим друзьям. Потом у Эдди появилась идея готовить пищу на вынос, и к окошку выстроились машины. Люди подъезжали и покупали сумками королевские бургеры, чтобы полакомиться ими на пляже, в горах, в пустыне, где угодно. Слухи продолжали распространяться.

Теперь Эдди прикупил и соседний магазинчик, а также подумывал о том, чтобы открыть еще одно заведение в быстро растущей по количеству населения долине Сан-Фернандо.

И всем этим он был обязан Беверли Хайленд. Но она не наживалась на его щедрости, как могла бы поступить любая другая девушка на ее месте, требуя проценты от его успеха. Она просто сказала, что рада его бешеному успеху, и ее радость была самой искренней. И хотя она интересовала Эдди как человек, Беверли по-прежнему оставалась скрытной, не желая говорить о своем прошлом, живя в затворничестве, оставаясь на официальном расстоянии и даже не позволяя себе прийти к нему и Лаверн на ужин. У нее не было близких друзей, и она никому не позволяла к себе прикасаться. И было ли ее имя случайным совпадением с названием улиц перекрестка, где находилось его заведение? Но Эдди не смел ее спрашивать об этом. Она была спокойной и ответственной и за три года ни разу не пропустила работу и ничего не потребовала от Эдди. В этом мире не было ничего, чего бы он не сделал для нее.

— Отпуск? — повторил он. — В своем ли ты уме? Мы же не можем вот так все бросить! Мне надо подыскивать новых официанток, Лаверн все еще крутится с непомерной бухгалтерией, а открытие нового заведения — это вообще целая история. А ты хочешь отпуск!

Беверли привыкла к спонтанности Эдди. Его настроение менялось, как лос-анджелесская роза ветров: ветры Санта-Анны — сухие, горячие и неприятные, но быстрые и непостоянные, не оставляющие после себя ничего, кроме пыли.

— У меня не было отпуска три года, — тихо произнесла Беверли.

— А у кого он был? — Эдди отвернулся от плиты и уставился на девушку.

«Она уже больше не маленькая Беверли», — подумал он. Три года хорошего питания привели в порядок этот ходячий набор костей, да и природа свое взяла. Беверли округлилась, но вполне в норме и в нужных местах. Он часто замечал, как многие клиенты щедро раздавали ей чаевые. Только вот ее лицо…

— Так куда ты поедешь в этот свой отпуск?

— Просто… уеду, — сказала она в своей обычной скрытной манере. За три года Эдди понял, что вытянуть информацию из Беверли все равно, что требовать секса от Лаверн. Где вы начали, там можно было и заканчивать.

— На сколько?

— На три месяца.

Он уронил свою лопатку для переворачивания картофеля. У девчонки появился любовник. Вне всякого сомнения.

— Прости, детка, — сказал он, — но мы не продержимся без тебя так долго.

— Может, вы бы тогда предпочли бы расстаться со мной навсегда?

Это остановило его. За три года, которые он знал Беверли, она ни разу не оспорила его указания, всегда была послушной и исполнительной, никогда не жаловалась. Слышать вызов в этом мягком голосе было равно объявлению войны с чьей-то стороны.

Он взглянул в ее загадочные карие глаза, скрывающие столько ужасных секретов, и ненадолго задумался. Потом он понял: это, должно быть, какое-то неотложное дело.

— Когда уйдешь? — спросил он наконец.

— Еще не знаю. Я сообщу, когда буду точно знать.

— Нам будет не хватать тебя, детка, — сказал он тихо.

Ему показалось, что она хотела обнять его. Но, конечно же, она этого не сделала. Временами Эдди казалось, что Беверли может поступить непредсказуемо, как любой другой в аналогичных обстоятельствах, но она всегда сдерживалась. Она никогда ни к кому не прикасалась и не позволяла никому прикасаться к себе.

— Спасибо, Эдди, — только и сказала она и вернулась к своей работе по приготовлению смеси специй.

Первые доктора, к которым она приходила на прием, были обычными практиками, которые бесповоротно говорили, что ничего не смогут сделать в ее случае. Потом она ходила на приемы к хирургам, претерпевая тщательное изучение ее лица, но лишь для того, чтобы получить тот же самый ответ. «Нос возможно и реально исправить, — твердили они все в один голос, — но ничего не сделаешь с таким подбородком». Она поняла, что ей сможет помочь только специалист. Она детально изучила телефонную книгу, выискав всех пластических хирургов. Но их интерес к ней моментально улетучивался, когда она сообщала, что у нее нет денег и медицинской страховки. Лишь один предложил ей поработать над ее лицом, если взамен она поработает на него.

Красота, как поняла Беверли, или же просто хорошая внешность являлись привилегиями богатых и платежеспособных клиентов.

Но она не сдавалась. Сидя перед зеркалом в одной из комнат пансиона сестры Эдди и разглядывая свое лицо, она вспомнила одни из последних слов Дэнни Маккея в ее адрес: «Ты глупая уродливая сука, Рейчел». Ну по крайней мере она уже сменила хотя бы одну часть приговора — свое имя. Не составит труда поменять и все остальное.

Восьминедельные поиски с объездами на автобусах округи в радиусе двух часов езды не закончились ничем. Она устала отвечать на вопросы Эдди, что ее отпуск начнется скоро. Она не продвинулась ни на дюйм с момента начала поисков. Но это не могло остановить целеустремленную Беверли. Чем дальше от нее была цель и труднее ее достижение, тем с большим упорством она бралась за дело.

Она изменит свое лицо.

И вдруг однажды утром в начале мая, когда было еще прохладно и смог не начинал собираться к полудню, Беверли стояла за рабочим столом, готовя свои специи для королевских бургеров и слушая радио. Новости были о сердечных приступах Эйзенхауэра, запуске русскими спутника, установке рекорда преодоления звукового барьера пилотом Джоном Гленном. «А теперь местные новости, — объявил диктор как раз тогда, когда Беверли собиралась добавить базилик и мяту к уже размолотой смеси. Сообщение касалось известной кинозвезды, пострадавшей в аварии на шоссе к Пасадене и доставленной в больницу Королевы Ангелов. — Доктор Сеймор Вайзмен, главный врач по пластической травматической хирургии, сказал в интервью нашим новостям, что, хотя мисс Бинфорд придется исправлять серьезные лицевые травмы, ее жизнь уже вне опасности. Мисс Бинфорд, удостоенной „Оскара“ в прошлом году за потрясающую постановку „Отчаянных роз“, потребуется интенсивная восстановительная хирургия, как утверждает известный пластический хирург доктор Вайзмен. Теперь к новостям спорта. В Лос-Анджелес приезжают бруклинские Доджеры…»

Но Беверли не слушала дальше. Она уже листала телефонную книгу и обнаружила, что у Сеймора Вайзмена был офис в Беверли Хиллз. Но, несмотря на его близость (собственно улица, на которой находилось их заведение, переходила в дорогу Беверли Каньон и, огибая бульвар Сан-Сет, попадала на холмы), Беверли так и не довелось его посетить.

Она позвонила и договорилась о встрече. Только через два месяца — на доктора Вайзмена был огромный спрос.

Потом она подошла к Эдди, занятого фаршем, и сообщила ему:

— Мой отпуск начнется в июле, восьмого числа.

Она ни на секунду не сомневалась, что Вайзмен возьмется за нее.

Беверли никогда не видела кабинета врача, подобного этому. Мебель из тонкой кожи, столики на изящных металлических ножках, современная живопись на стенах. Журналы, которые она видела в аптеках, но не могла позволить себе купить. Женщина в приемной, не похожая на медсестру, была одета в будничную одежду. И единственная пациентка в комнате ожидания была одета в меха. В июле!

Беверли заполнила краткий медицинский анамнез: родители умерли, не беременна. Села.

Ее вызвали через полтора часа. Никакой смотровой. Беверли оказалась в уютном кабинете, который находился в отличие от приемной в жутком беспорядке. Стопки медицинских журналов покрывали поверхности столов; куча приклеенных листочков с напоминаниями располагалась беспорядочно по книжным полкам; керамические статуэтки докторов, склонившихся над операционными столами; фотографии, благодарности и целая куча всего.

— Итак, мисс Хайленд, — сказал доктор, садясь, — из формы, которую вы заполнили, следует, что вы хотите, чтобы я сделал вам новое лицо. А чего конкретно вы хотите?

— Хочу, чтобы вы изменили мое лицо.

Он взглянул на нее. Она твердо сидела на стуле с напряженной прямой спиной, ее руки спокойно лежали на коленях. В ней была настойчивость, и ему стало любопытно. Она выглядела слишком серьезно для такой молодой девушки. Неужели ее неудачная внешность сделала ее недолгую жизнь такой трагичной, что теперь она злится на весь мир?

— Что именно вам не нравится в вашем лице?

— А что, вы видите в нем что-то, что может понравиться?

— У вас красивые глаза.

— Вы сможете мне помочь?

— Думаю, да. Небольшая операция, чтобы убрать торчащие уши, трансплантат в подбородок. Вашему носу потребуется не одна операция.

— У меня нет денег, — тихо произнесла она. — И страховки.

Его улыбка исчезла. А взгляд говорил: «Зачем тогда вы здесь?»

— Доктор Вайзмен, — сказала она. — Я простая и бедная. Мне очень нужна ваша помощь, и мне больше не к кому обратиться. Вы известный врач. Вы оперируете кинозвезд. Вам не нужны мои деньги. Но у вас есть Божий дар, и поэтому я не думаю, что такой добрый человек, как вы, выгонит такого отчаявшегося человека, как я, лишь потому, что у меня нет денег.

Сеймор Вайзмен очень аккуратно снял очки и протер их белой медицинской салфеткой. Надел их обратно, скрестил руки и, одарив Беверли озадаченным взглядом, спросил:

— Юная леди, вы бросаете мне вызов или действительно так наивны? Неужели и вправду думаете, что можете так запросто прийти сюда и просить меня прооперировать вас бесплатно?

— Нет, сэр, — ответила она. В ее голосе слышался легкий акцент Сан-Антонио. — Я никогда в жизни не просила ничего бесплатно. Я отработаю вам все, за что буду должна, доктор Вайзмен. Я работаю на Эдди, потому что обязана ему, могу поработать и на вас. Столько, сколько скажете. Только пожалуйста, сделайте мне нормальное лицо.

Он посмотрел на нее, размышляя.

— Вы медсестра?

В его взгляде мелькнула безнадежность.

— Что же вы тогда умеете?

— Все, что нужно по хозяйству. Мыть полы и посуду…

— У нас в офисе нет посуды, юная леди, а полы моет служба уборки. Сколько вам лет?

— Девятнадцать.

— Ваши родители знают, что вы здесь?

— Они умерли.

Он слегка нахмурился:

— Ясно. Кто же тогда заботится о вас?

— Никто. Я живу одна с четырнадцати лет.

— Вы с юга?

— Я прожила в Техасе некоторое время.

— Как же вы жили?

— Я работала у женщины по имени Хейзел.

— Чем вы занимались?

— Хейзел содержала бордель. Там я прожила три года. В качестве одной из проституток. — Она добавила мягче: — Мой приятель Дэнни упрятал меня туда.

В кабинете воцарилась тишина. Тишина, впускающая звуки снаружи: машины, ехавшие вниз по Родео Драйв, цоканье каблучков по тротуару, далекая сирена. Сеймор Вайзмен снова снял очки и протер их, хотя они в этом не нуждались. Он вдруг вспомнил что-то из своего прошлого, эпизод, не всплывавший в памяти многие годы. Он просто не позволял себе думать об этом. Что же было такого в этой незнакомой девушке, что заставило его черные нежеланные воспоминания вырваться наружу? Он заглянул в ее глаза. Да, единственная черта, прямое напоминание, сильный, пожирающий душу адский огонь… Он подумал о техасском борделе и парне по имени Дэнни, которой выбрал своей жертвой лишившуюся родителей бедную бездомную девочку. И потом сказал:

— У меня дочь твоего возраста.

Он поместил Беверли в частную клинику в тот же вечер и на следующее утро начал оперировать ее нос. Трансплантат для подбородка он взял из ее седьмой реберной кости. Ушами же займется в самом конце.

В первый день, когда она лежала на операционном столе, медсестра велела ей поднять таз, чтобы положить под спину электронный датчик, и заметила татуировку — бабочку на ее бедре.

— Как мило, — сказала она. — Это ведь бабочка, не так ли?

Доктор Вайзмен вышел из соседней комнаты, вытирая руки, посмотрел на татуировку и сказал:

— Я могу без труда свести ее, Беверли.

Но девушка ответила:

— Нет.

Татуировка была напоминанием о Дэнни Маккее.

Операции были очень болезненными, но Беверли переносила их стоически. Все время — ощущая постоянные уколы местной анестезии; кровь, стекающую по задней стенке глотки; введение тампонов; слыша звук металла, скребущего кости ее носа; осознавая все эти одинокие ночи в больнице, когда никто не приходил подбодрить ее; когда в ее палате не было ни одного цветка; когда бесконечная вереница чужих медсестер проверяла ее состояние; терпеливо вынося долгие часы на операционном столе и еще более мучительные часы реабилитации в ожидании окончания всего этого; испытывая страх от взглядов в зеркало на свое изрезанное, посиневшее и отекшее лицо в течение целых десяти недель, — Беверли думала только об одном: о своем стремлении достичь чего-то. И в один прекрасный день она снова встретится лицом к лицу с Дэнни Маккеем.

Когда доктор Вайзмен закончил курс, она увидела, что он практически уничтожил лицо, которое так ненавидел Дэнни Маккей. Ту уродливость, которая нравилась извращенным посетителям борделя Хейзел, которая приводила в бешенство ее отца. Вместо него было лицо незнакомки.

— Что ты думаешь? — спросил доктор в последний день перед ее выпиской из больницы, когда были сняты последние бинты и тампоны.

Беверли не знала, что и сказать. На самом деле она выглядела ужасно. Синяки превратились в расплывчатые желто-зеленые участки, грубые красные полосы были зашиты зловещими шелковыми стежками, лицо все еще было отечным. Но несмотря на это, было очевидное свидетельство того, что… Нос был определенно меньше, подбородок не проваливался, а уши не оттопыривались.

— Не беспокойся, — сказал доктор Вайзмен, по-отечески кладя руку на ее плечо. — Синяки и отеки скоро спадут. Шрамы исчезнут, и солнце придаст нормальный цвет лицу. Теперь позволь мне дать тебе совет. Выщипай брови и сделай что-то с волосами. И будешь выглядеть как кинозвезда, я тебе гарантирую.

После этого она еще трижды посещала доктора. В конце концов у нее стало такое лицо, как он обещал, и, когда они виделись в последний раз, она сказала, что заплатит ему.

— Я зарабатываю девяносто долларов в месяц у Эдди, — сказала она, — и смогу присылать вам по пять долларов каждые две недели. Как только вам понадоблюсь, я приеду в любое время, доктор Вайзмен. Я сделаю все, что понадобится по уборке офиса. Буду приезжать в выходные, если вы захотите.

Но он отрицательно покачал головой.

— По твоим же собственным словам, Беверли, я не нуждаюсь в твоих деньгах. Я, как ты изволила сказать, чертовски богат. Не спрашивай меня, почему я согласился прооперировать тебя, — твой случай был наитипичнейшим и не был ничем интересен для меня как врача. У меня была куча других дел, и ты представляла для меня большое неудобство. Но вот что я тебе скажу: двадцать лет назад у молодого Сеймора Вайзмена была скромная медицинская практика на одной из красивых улиц Берлина. В то время я не очень-то задумывался о деньгах. По правде сказать, я даже не любил людей, которые делали из денег культ. А потом настал ужасный день… — Его глаза увлажнились под маленькими круглыми очками. — День, когда солдаты приходили и забирали моих соседей, моих лучших друзей. И тогда юный доктор Вайзмен испугался, потому что он знал, что будет следующим. Он услышал о способе уехать из Германии, но для этого нужны были деньги. И я достал деньги и смог вывезти свою семью в Америку. Все мои друзья погибли в нацистских печах. Знаешь ли ты, о чем я говорю?

— Да, — ответила она.

Он вздохнул:

— Однако это произошло давным-давно в мире, которого больше не существует. Но с тех пор у меня появилась вера в деньги. Я поклоняюсь деньгам, Беверли, и всегда буду. Ты умна и поймешь, о чем я говорю. Деньги — это сила, Беверли. Деньги — это ключ к свободе. Деньги позволяют тебе делать все, что ты хочешь. Понимаешь ли ты это?

Она кивнула.

— Однако, — поспешил добавить он, увидев, как поспешно она согласилась с ним, и поняв тайные мысли, промелькнувшие у нее в голове, — хотя бы иногда, Беверли, позволяй себе сделать что-то чисто в благотворительных целях, из милосердия, просто потому, что это бальзам для души. Тогда ты сможешь жить в мире с собой. Понимаешь?

— Да.

Он долго смотрел на нее. Она опечалила его. Ему хотелось рыдать, когда он видел такое юное создание, уже стоящее на дороге ненависти и мести, потому что это было именно теми чувствами, что пылали в ее глазах. И именно этот огонь и вызвал непрошеные воспоминания при их первой встрече. Она напомнила ему самого себя, отчаянно скорбящего молодого Сеймора Вайзмена на пути в этот новый мир, когда тела его друзей и близких пылали в нацистских печах.

Он встал и протянул руку. Но, конечно, она не взяла ее. Вот тут-то они и различались: по крайней мере Сеймор Вайзмен научился прикасаться снова. И любить. И ему оставалось только молиться за то, чтобы то, что терзало эту несчастную девушку, в один прекрасный день закончилось. Чтобы она сумела простить, что не означало забыть, и снова позволила себе жить.

— Нам пора прощаться, Беверли. Теперь я тебе больше не нужен. А я снова вернусь к своим богатым пациентам. Пообещай, что как-нибудь приедешь ко мне и расскажешь, куда ты поехала и чем стала заниматься со своим новым красивым лицом.

Беверли сошла с автобуса на Хайленд-авеню и вошла в первый встретившийся по дороге салон красоты. Она провела там шесть часов и отдала мастерам все свои деньги, не оставив даже на автобус до дома. Она прошла до дома пешком с чемоданом в руке вниз по знакомой улице Голливуда к заведению Эдди.

Он был на кухне, как обычно, жарил гамбургеры, когда она вошла.

— Эй! — сказал он, — клиентам сюда нельзя!

— Это я, Эдди, — сказала она.

— Кто?

— Я, Беверли. Я вернулась.

Он нахмурился. И уставился на ее красивое лицо с миленьким носиком, аккуратным подбородком, тонкими изогнутыми бровями и роскошными платиновыми волосами, завитыми в модные французские кудряшки. Потом он увидел чемодан со знакомой наклейкой «P&O» и выронил лопатку для переворачивания гамбургеров.

 

18

Получив сильный удар снежком по лицу, Джессика вскрикнула.

Потом, увидев решительное выражение на лице Джона, она побежала. Но снег был слишком глубоким, а одежда неудобной, что не позволило ей уйти далеко. Джон моментально набросился на нее, повалив ее, закидывая ей руки за голову.

— Нет уж, так просто от меня не уйдешь, — кричал он, закидывая ее снегом свободной рукой. — Скажи «дядюшка»! Давай же, Джес, говори «дядюшка»!

Она пыталась вывернуться, но он был слишком сильный для нее. Она отерла таящий снег с лица:

— Дядюшка!

И он отпустил ее. Но, как только она освободилась, снова слепила снежный комок и запустила в него. Прежде чем он успел отреагировать, Джессика уже, смеясь, убегала от него, оглядываясь через плечо, пыталась показать ему язык. Джон тоже смеялся и старался ее догнать. На этот раз когда он поймал ее, то обнял, приподнял и поцеловал. Она прислонилась, возбужденная, задыхающаяся и счастливая.

— Пойдем, детка, — сказал он, — Бонни и Рей уже, должно быть, волнуются, почему нас так долго нет.

Но Джессике было все равно. Она знала, что другая пара вернулась в дом уже час назад и ожидала Франклинов, но дорога со склона была такой захватывающей, что она просто не могла удержаться, чтобы не начать играть в снежки.

На самом деле она не хотела приезжать в Маммот на выходные и жить в одном домике с деловыми партнерами Джона, тем более что надо было доделать много работы. Но теперь она радовалась тому, что все бросила. Это было как раз то, что ей нужно: от всего отвлечься.

Они сбили с ног снег и вошли в гостеприимное тепло дома. В камине горел огонь, возле него сидели Бонни и Рей и играли в нарды.

— О, — проговорила Джессика, снимая шапку и перчатки, — неужели я чувствую запах подогретого вина?

— Да, оно на плите, — ответила Бонни. — Угощайтесь.

Когда Джессика направилась на кухню, Джон сказал:

— Почему бы тебе сначала не пойти наверх и не переодеться?

Ей так хотелось сперва выпить чего-нибудь горячительного с мороза, но вместо того, чтобы запротестовать, она ответила:

— Конечно, — и отправилась наверх.

Пока она переодевалась, внизу раздался смех: Бонни и Рей считали себя экспертами по игре в нарды. Джессика не очень любила эту игру, зато ее любил Джон, так что Джессике предстояло провести вечер за неинтересным занятием.

Прежде чем выйти, она глянула на себя в зеркало. Ее щеки пылали с мороза, карие глаза искрились счастьем. С утра перед лыжной прогулкой они с Джоном занимались сексом, и это было неплохо. Вечером они снова займутся любовью.

Кружка теплого вина уже ждала ее, когда она присоединилась к остальным. Джон протянул ей вино, критически оглядывая ее теплый изумрудный жакет.

— Что-то не так? — спросила она тихо, чтобы не было слышно остальным.

— Когда ты купила его?

— На прошлой неделе. Я подумала, что это будет удобно после дня, проведенного в снегу. Тебе не нравится?

— Зеленый — просто не твой цвет, детка. И ты это знаешь. Ну, теперь уж пошли. Бонни и Рей ждут нас на новую игру.

Они сидели на ковре и играли за низким кофейным столиком. Обстановка была, казалось, дружеской и непринужденной, но Джессика больше молчала, ведь она едва знала этих людей.

— Говорю тебе, Джон, — распинался Рей, раскладывая фишки, — я могу продать это место в три раза дороже, чем покупал его год назад. Да больше ничего и не купишь в Маммоте за такие деньги. Я получаю предложения чуть ли ни каждый день. Но мы это местечко никогда ведь не продадим, правда, Бон?

Бонни повернулась к Джессике:

— Как вам сегодня здесь понравилось?

Джессика сегодня впервые училась кататься на лыжах и не могла сказать, понравилось ли ей. Но, прежде чем она успела ответить, Джон взял ее руку и сказал:

— Я думаю, Джес лучше пойти на склон для новичков. Тебе сегодня сложновато пришлось, детка.

— Вот и я говорю, — продолжал Рей, снова неизменно выигрывая, — лыжи — это не для каждого. Мне подарили мои первые лыжи в семь лет, и я до сих пор помню, каково это — не уметь и учиться кататься.

— Мне кажется, ребенку проще научиться кататься, чем взрослому, — тихо произнесла Джессика, — ведь у детей нет всех этих страхов.

— Дорогая, посмотри, что ты сейчас сделала, — запротестовал Джон. — Ты передвинула фишку не туда и упустила такую возможность. Такая игра не заслуживает похвалы.

«Вот и неправда, — подумала Джессика. — Я блокировала для Бонни возможность более удачного хода». Однако вслух она ничего не сказала.

— Джессика, — проговорила Бонни. — А каков на самом деле Микки Шэннон?

Джессика взглянула на Джона, а потом снова на игральную доску.

— Ну, в общем, неплохой человек.

— Мои шестиклассники просто с ума по нему сходят. Когда я сказала им, что проведу выходные с адвокатом Микки Шэннона, они прыгали от восторга. Я обещала им попросить через вас его автограф для класса.

— Джессика старается избегать огласки, — снова вставил Джон. — Она же не рекламный агент Микки Шэннона.

— Ну, я просто подумала… — начала Бонни, подыскивая, куда бы поудачнее поставить фишку, — это ведь всего лишь автограф…

— Да мне это вовсе не трудно, — попыталась согласиться Джессика.

— Неужели ты не понимаешь, дорогая, насколько это может повредить твоему имиджу? — спросил Джон. — Это не вполне достойно тебя.

Она посмотрела на своего мужа:

— Да, ты прав К тому же, Бонни, он сейчас на гастролях.

Огонь заревел, искры полетели в каминную трубу. Джессика выиграла, обставив Рея на двадцать очков. Когда хотели снова раздавать фишки, Джессика сказала:

— Что-то мне не хочется больше играть в эту игру. Как насчет карт?

Джон многозначительно посмотрел на нее.

— Ты утомилась, дорогая, иди наверх, поспи.

— Но я не устала.

— Ну, ты выглядишь усталой. И ты изрядно потрудилась на склоне сегодня. Иди, — повторил он, беря ее за руку. — Я тебя провожу.

Наверху в спальне Джон обнял Джессику и поцеловал ее в лоб.

— Я разбужу тебя к обеду, — прошептал он.

— Но вчера мы играли в нарды шесть часов подряд, — ответила она, отстраняясь. — Есть и другие игры. Почему бы не отдохнуть от нардов?

— Потому что это их дом, и с их стороны было очень мило пригласить нас. К тому же ты выиграла. Так чего же ты жалуешься?

— Я не жалуюсь, Джон…

Он похлопал ее по руке:

— Ты поспишь и почувствуешь себя лучше. Ложись сюда, моя девочка.

Она провожала его взглядом и думала:

«Нет, я не твоя маленькая девочка».

Когда внизу снова раздался раскат смеха, Джессика села на кровать и подумала, что, пожалуй, была права, когда не хотела приезжать сюда. Ее не интересовали Бонни и Рей, не нравилось кататься на лыжах, и теперь она уже почти ненавидела нарды. А дома на рабочем столе ее ждала стопка бумаг. И, несмотря на то что внизу были люди, она чувствовала себя одинокой.

Она посмотрела на телефон и, недолго думая, набрала номер Труди.

— Привет, — ответил голос на другом конце, вы позвонили Гертруде Штайн. Я не шучу, именно так меня и зовут. Сейчас меня нет дома, я покупаю еду своим трем сторожащим квартиру доберманам, но если вы назовете себя или номер телефона…

Джессика повесила трубку. На самом деле, она и не надеялась дозвониться до Труди. Это был, в конце концов, субботний вечер. Она растянулась на постели, накрылась пледом и, прислушиваясь к оживленному разговору внизу, закрыла глаза. И представила Лонни.

Прошло две недели с того удивительного вечера в «Бабочке», но Джессика едва могла думать о чем-то еще кроме этого. Ее фантазия воплотилась в живую реальность. Некоторое время она пребывала в приподнятом настроении, но потом решила, что, раз теперь ее ковбой был реален, он не был больше ее мечтой. Она осознала, что пошла на своего рода сделку и заплатила неожиданную цену. Теперь трудно было перевести его снова в разряд фантазий, зная, насколько он был реальным. Она могла «заказать» его и быть с ним в любое время.

Но… этого ли на самом деле хотела Джессика? Посещать продающего себя мужчину каждый раз, когда она чувствовала себя одинокой или ей просто хотелось заниматься сексом? Решит ли это какие-то проблемы? Или же, напротив, усугубит их?

Все две недели после встречи с Лонни Джессика понимала, что остается неудовлетворенной после секса с Джоном, а это было несправедливым по отношению к нему. Джон ведь не знал, что его сравнивают с профессионалом в любовной сфере. Чувствуя свою вину по отношению к мужу, Джессика отреагировала на их утренний секс с несколько большим энтузиазмом, чем обычно, оттого-то все так неплохо и получилось.

Она заснула, а через два часа ее разбудил Джон, сообщив, что обед готов. Они поели французского хлеба с сыром, после чего решили снова сыграть в нарды. Джессика отпросилась, несмотря на недовольный взгляд Джона, ссылаясь на то, что у нее очень интересная книга, которую она просто не может отложить.

Она ждала Джона в постели и не спала, слушая, как внизу продолжалась игра, рассуждая, правильно ли поступила, что ушла. И когда он наконец тихо пришел в спальню, Джессика решила это выяснить. Он лег под одеяло, и она придвинулась к нему. Он поцеловал ее в щеку и сказал:

— Я устал, детка.

Повернулся на другой бок и уснул.

Пока ее автоответчик принимал звонки, Труди проводила свой субботний вечер в «Пеппис», популярном ночном клубе на бульваре Робертсона. Ее кузина Алексис, подруга-педиатр доктора Линды Маркус, была вместе с ней.

Алексис вышла что-нибудь выпить и поглазеть на толпу. У нее не было намерения привести домой незнакомца, как это могла сделать Труди. Клуб «Бабочка» удовлетворял все сексуальные потребности Алексис, до тех пор пока она не найдет кого-то достойного, на ком можно будет остановиться. Алексис не везло в таких клубах со знакомствами, хотя она была довольно симпатичной женщиной восточноевропейского типа, да и с общением у нее проблем никогда не возникало. Дело было скорее в ее профессии, Алексис давно обнаружила, что мужчин никогда не привлекали женщины-врачи. Скорее это их отпугивало. Возможно, они чувствовали себя уязвленными ее профессионализмом, или же их смущало ее доскональное знание мужской анатомии. По этим причинам Алексис редко знакомилась с кем-то в таких местах. Их интерес к ней моментально охладевал, когда она сообщала им о роде своих занятий.

Но с кузиной она любила бывать везде, потому что с Труди было весело. И приятно было находиться рядом с человеком немедицинской профессии, ведь с ее друзьями-врачами все разговоры неизменно сводились к медицине.

Алексис особенно забавляло то, что сегодня Труди «вышла на охоту». И зачем ей это было надо, когда намного надежнее было пойти в «Бабочку»?

То, чего действительно не знала Алексис, да и вряд ли осознавала сама Труди, был поиск способов осуществления ее фантазии из «Бабочки» в реальной жизни. Ее вечера с Томасом были замечательны, но она же знала, что все это покупалось за деньги. Ни он сам, ни их отношения не были реальностью. Труди хотелось перенести это волшебство в настоящую жизнь, найти живого человека из крови и плоти, которому она сама была бы интересна, и тем самым покончить с поисками. Но проблема заключалась в том, что Труди еще не поняла до конца, что же делало их вечера с Томасом такими замечательными. Со времени ее вступления в клуб она была с несколькими компаньонами, но ни с кем ей не было так легко и приятно. Если бы только она знала, чего ей на самом деле не хватало, чего следовало искать…

Труди могла очаровать любого парня. С таким характером и внешностью у нее в руках были все карты. Труди казалось, что у мужчин вообще никогда не возникало проблем, с кем и куда пойти и чем заняться. И теперь, когда она курила «Виржиния Слимз» и наблюдала за парнем за стойкой, который, в свою очередь, тоже уставился на нее, Труди решила, что ни у одного мужчины не могло даже быть таких проблем, какие были у большинства женщин. Мужчины никогда не искали и не хотели стабильных отношений. Им нужен был только секс — и чем быстрее, тем лучше.

На женщинах висело множество забот, от которых были свободны мужчины. Когда Труди увидела худенькую девушку на танцполе, ей вспомнились ее студенческие дни, проведенные с Джессикой. Девушки, стремящиеся похудеть, сохранить фигуру, боящиеся набрать лишний килограммчик. Девушки, которые вызывали у себя рвоту после слишком, на их взгляд, плотного обеда. Девушки, которые изнуряли себя бесконечными голодовками ради того, чтобы понравиться мужчинам. Так, как это делала Джессика. И только женщины, по наблюдениям Труди, страдали от булимии и анорексии. Как же мужчинам удавалось этого избежать?

Теперь мужчина вышел из-за стойки и шагал через танцпол по направлению к Труди. Они с Труди обменивались взглядами уже в течение получаса, и она, очевидно, прошла его своеобразный зрительный тест. Так же, как и он прошел ее. Он напоминал ей Билла, отвечающего за сантехнику бассейна, которого она так жестко отбрила месяц назад и который до сих пор разговаривал с ней подчеркнуто холодно. Это было неприятно, потому что Билл оказался довольно симпатичным сексуальным парнем. Конечно, в другое время и при других обстоятельствах у нее бы обязательно что-то получилось с Биллом. Но ее служебное положение, в силу которого она нанимала его на работу по контракту, поставило их обоих вне сферы обычных отношений между мужчиной и женщиной.

— Привет, — сказал незнакомец, подойдя к ее столику.

Труди улыбнулась ему. Он был высоким и симпатичным, в оригинальных очках, похожих на те, что носили хиппи в конце шестидесятых, придававших ему особенно умный вид. «Студент, — размышляла Труди. — Академичный тип».

— Привет, — ответила она и предложила ему сесть.

Он сел, повернулся к Труди и проговорил:

— Итак… Мне следует сперва тебе позвонить или я обнаружу себя в твоей постели уже завтра утром?

Ярко-голубой «корвет» несся по бульвару Вилшир, пролетая на желтый свет и перестраиваясь из ряда в ряд. Верх машины был опущен, и волосы Труди и Алексис развевались по ветру Загорелся красный, Труди резко ударила по тормозам, машина резко остановилась. Алексис посмотрела на разозленную кузину и сказала:

— А ведь были времена, когда ты отправилась бы с ним к себе.

— Неужели все мужчины такие? И мне так надоела эта вульгарная манера знакомства!

— Если в барах искать, то только на такую манеру и нарвешься.

Труди поерзала на сиденье и повернулась к кузине.

— Мне тридцать один год, Алексис. Я хочу найти человека, чтобы провести с ним всю оставшуюся жизнь. Но просто любой мне не подойдет. Он должен быть… Ну, я не знаю каким.

— Он должен быть похож на твоего компаньона в «Бабочке»?

— Думаю, да. Я даже не знаю, чего еще хочу.

Рядом с ними в ожидании зеленого сигнала остановилась другая машина. Труди посмотрела на нее: белый «роллс-ройс», классическая модель конца пятидесятых. Окна затемнены, не видно даже шофера.

— Хорошая машинка, — проговорила Алексис. Зажегся зеленый, и Труди нажала на педаль газа.

— Возможно какой-нибудь рок-звезды! — ответила Труди.

«Роллс-ройс» проехал через ворота и повернул к большому зданию из стекла и бетона. Большинство окон на этажах были темными, свет горел лишь в небольшой части двадцатого этажа. Машина остановилась, шофер вышел, чтобы открыть дверцу. Из машины вышла Беверли Хайленд, подняла воротник пальто и торопливо направилась к пустынному зданию.

На двадцатом этаже она прошла через дубовые двери офиса «Хайленд Энтерпрайзис» и поздоровалась с женщиной, которая уже ожидала ее.

— Извини, я опоздала, — сказала Беверли, снимая пальто и вешая его. — Необходимо было дождаться звонка от «Коустал Комишен». Там все снова придется проверять. Что у нас здесь?

Женщина протянула стопку бумаг. Беверли взяла их.

— Новые члены? — спросила она.

— И новые компаньоны, — ответила директор «Бабочки».

— Похоже, нам пора расширяться, — пробормотала Беверли, бегло просматривая бумаги. Потом отложила их и серьезно посмотрела на подругу.

— Он взял деньги, — проговорила она. — Дэнни взял пятьсот тысяч долларов и пригласил меня на свое ранчо в Техасе. Мне удалось отговориться и на этот раз, но рано или поздно нам придется столкнуться лицом к лицу. Он хочет поблагодарить меня лично за поддержку его предвыборной кампании. Пора пускать в действие следующую часть нашего плана. Скажи всем, что через неделю я хочу провести общее собрание. Прямо накануне Нью-Хэмпшир Праймери.

— Хорошо.

— Волнуешься? — спросила Беверли.

— Не знаю.

— Не волнуйся. Дэнни силен, но я все равно сильнее. Все будет хорошо, обещаю.

Две женщины посмотрели друг на друга. Каждая знала, о чем думает другая. Так тридцать пять лет спустя Беверли наконец отомстит. Одиннадцатого июня, в тот день, когда Дэнни Маккей пожалеет, что он вообще появился на свет.

 

19

Голливуд, Калифорния, 1960.

— Секс — это то, что сегодня хорошо продается, ты знаешь это, Бев?

Она не слышала его. Она была слишком занята, сражаясь с непостижимыми конторскими книгами закусочной. Именно в такие времена Беверли думала о Кармелите. Девушка, рожденная с феноменальным талантом, которая была вынуждена похоронить его вместе с остальными своими мечтами. Кармелита, которая перестала отвечать на письма Беверли два года назад.

— Эй, Бев, кто, по-твоему, наиболее сексуальный актер?

— Я не знаю, — ответила она, не поднимая глаз от своей бухгалтерии.

Рой нахмурился, глядя на обложку «Вэрайэти» и сказал:

— Я серьезно, Бев. Ну, давай же, кто сегодня самый сексуальный мужчина на экране?

Беверли положила карандаш и посмотрела на Роя Мэдисона. Он сидел, как обычно, за угловым столом, расположенным ближе всех остальных к телефону-автомату, и перед ним были разложены самые последние номера «Вэрайэти», «Кастинг колл» и «Голливуд Репортэ». И, как обычно, он был одет в чистую, но аккуратно заштопанную одежду. Его стул располагался так, чтобы он часто мог видеть себя, глядя на свое отражение в музыкальном автомате. Типичный безработный актер.

— Я действительно не знаю, Рой. Я не хожу в кино.

— А как насчет Пола Ньюмана?

Был период утреннего затишья — между наплывами во время завтрака и обеда, за другими столами было всего несколько посетителей. Даже Хайленд-авеню казалась тихой этим утром.

— Почему тебе нужно знать это, Рой?

— Я подумываю о том, чтобы, возможно, сменить имидж. Стать более сексуальным.

Она серьезно задумалась над этим. Хотя Беверли редко уделяла внимание мужчинам вообще и не считала их достойными внимания в течение последних шести лет, она была достаточно наблюдательна, чтобы понять, что с внешностью Роя Мэдисона все в порядке. Он действительно был весьма красив поверхностной красотой экранного идола, и Эдди часто удивлялся, что актер с внешностью Роя больше не получает ролей. Но проблема заключалась в том, что он был маленькой неизвестной рыбкой, борющейся с барракудами. Он получал эпизодические роли без слов то там, то здесь, однажды даже в «Бонанца» — цветном фильме, но этого было недостаточно для начала его карьеры. Он перебивался работами на неполный рабочий день, оставляя их, когда у него ненадолго появлялись деньги, и снова побирался, когда деньги заканчивались. Как сегодня. Прошло уже более месяца, признался он мрачно, с тех пор как его агент возвратил все его запросы.

— Я не думаю, что что-то не так с твоей внешностью, Рой.

— Последний директор по кастингу, которого я видел, сказал мне, что я слишком похож на Фабиана. Это правда, Бев?

Она понаблюдала, как он смотрел на свое отражение в музыкальном автомате, поворачивая голову так и этак, поправляя свою идеальную прическу, и вынуждена была согласиться: он действительно был слишком похож на Фабиана.

— Если бы я мог получить хотя бы одну хорошую роль! Ты понимаешь, о чем я? Роль со словами. Показать им, на что я способен в самом деле. Но нельзя получить роль со словами, если у тебя нет SAG-карты. А стать обладателем SAG-карты невозможно, если ты никогда не исполнял роль со словами. Проклятье, Бев. Только один раз, только один раз я хотел бы, чтобы люди увидели, что я действительно могу делать.

— Ты сделаешь это, Рой, — сказала она мягко. — Когда-нибудь тебе представится такая возможность.

— Да, — фыркнул он. — Подобно тому, как ты представилась Эдди. — Рой приходил сюда ужинать уже в течение восьми лет; он помнил «Королевские бургеры от Тони», когда это было второсортное заведение, посещаемое проститутками, полицейскими и безработными актерами, подобными ему, которые ели протухшие гамбургеры Эдди. А теперь? Да, теперь Эдди создал новый бренд «Эдсел» — настолько он преуспел.

Настойчивость была тайной успеха Эдди. Сейчас он был владельцем шести торговых точек «Королевские бургеры» и гарантировал своим клиентам, что, если они купят гамбургер в магазине города Пасадена, он будет того же качества и иметь тот же вкус, что и гамбургер, которым они наслаждались на прошлой неделе в магазине Санта-Моники. Сеть торговых палаток, где бы продавались гамбургеры, была весьма новой концепцией; Эдди знали в Вайт Тауэр и Вайт Касл на восточном побережье, а на западном побережье, за исключением нескольких относительно неизвестных сетей типа недавно основанной братьями Мак-Дональдами в забытом богом Сан-Бернардино, этот феномен не был известен.

Эдди за те шесть лет, что Рейчел Беверли оживляла его бизнес, понял, к своему удивлению, чего хотела публика в те дни: быстрого обслуживания и стандартной пищи по низким ценам. Он богател за счет своих закусочных «Королевские бургеры», несмотря на то что гамбургеры по-прежнему были обернуты в бумагу и при покупке пакета каждый стоил десять центов. Девиз закусочной был: «Миллионы людей едят королевские гамбургеры», и это было написано на каждой вывеске «Королевские бургеры», прямо под характерной знакомой золотой короной.

Именно в этот момент вошел почтальон, его большой почтовый мешок был переброшен через плечо.

— Привет, Беверли, — сказал он, вручая ей маленькую стопку конвертов.

— Здравствуйте, мистер Джонсон, — сказала она, беря у него почту.

Он наблюдал, как она тщательно осматривает каждый конверт. Он знал, что она что-то ищет, но не знал, что именно. Фред Джонсон любил смотреть на симпатичную молодую Беверли Хайленд. Он работал на своей должности почти двадцать лет, и за все это время не встречал такой живой девушки, как та, что управляла закусочной Эдди. Он как-то даже подумывал о том, чтобы набраться храбрости и пригласить ее на свидание, но затем он однажды услышал от Эдди, что Беверли не ходит на свидания. У нее не было парня; фактически у нее, казалось, не было никаких друзей, о которых можно было поговорить. «Какая она?» — спросил Фред Эдди. Но Эдди вынужден был признать, что, хотя она проработала у него шесть лет, он знал о ней не больше, чем в тот вечер, когда она впервые пришла в магазин в поисках работы.

Фред наблюдал, как ее руки перебирают конверты. Руки были длинными, тонкими и красивыми, как и сама девушка. Она изумляла его. Независимо от того, сколько посетителей было в закусочной — а в последнее время там было весьма многолюдно, — Беверли всегда оставалась на высоте. Она была спокойна, молчалива и сдержанна. Ее униформа всегда была выглажена, на ней не было ни пятнышка; она никогда не повышала голос и не беспокоилась при наплыве посетителей. Она ассоциировалась у них с лимонадом в жаркий день или пикником под тенистыми деревьями.

Беверли вздохнула и отложила счета и извещения в сторону. Фред решил, что то, что она так старательно искала каждый день, еще не пришло. Ему внезапно пришло в голову, что, если бы он знал, что нужно Беверли, он сделал бы все возможное, чтобы достать это для нее.

Но даже Фред Джонсон с его пылом среднего возраста не мог устроить это.

Беверли каждый день искала в почте ответ на объявление, которое она поместила в газеты по всей стране. «Наоми Бургесс Двайер, — гласило объявление в светской хронике: — Свяжитесь со своей дочерью Рейчел, адрес: 1718, Хайленд авеню, Голливуд, Калифорния». Ответа не было уже четыре года.

— Могу я предложить вам что-нибудь, мистер Джонсон? Кока-колу или что-то еще?

Вот такой она была. Всегда вдумчивой и внимательной. Так как Фред заходил в несколько пирожковых и закусочных, доставляя почту, у него было множество возможностей поесть. Но он никогда не отказывал Беверли. Ему нравилось наблюдать, как он стояла у аппарата с колой и наполняла большой бумажный стакан. Он любил брать его у нее из рук и говорить, «Благодарю, ты — ангел», наблюдая, как она краснеет. Именно это привлекало пожилого Фреда к безупречной юной Беверли. Ее невинность. Глядя на нее, можно было сказать, что ее никто никогда не целовал.

После того как почтальон ушел, получив, как обычно, бесплатный напиток, Беверли закрыла конторские книги и засунула их под кассовый аппарат. Когда Эдди разбогател, его жена Лаверн оставила работу в закусочной. Беверли заняла ее должность управляющей магазина и все еще пыталась разобраться в загадочной бухгалтерии Лаверн. Именно по этой причине Беверли часто вспоминала о Кармелите в эти дни.

Той ужасной ночью шесть лет назад, когда под именем Рейчел Двайер она села в поезд, направляющийся в Калифорнию, Беверли поклялась, что никогда впредь ноги ее не будет в Техасе.

Но время, как она обнаружила, действительно исцеляет. Живя с тех пор среди добрых и приличных людей, Беверли стала с меньшей горечью вспоминать Хейзел. С течением времени, привыкнув к безопасной и респектабельной жизни, не говоря уже о безопасности сбережений в банке, Беверли могла оглянуться назад без того, чтобы чувствовать внутри себя кипение давнего гнева. Она начала вспоминать те два года, что провела у Хейзел, свою дружбу с Кармелитой с нежностью, почти ностальгией, и все больше задавалась в последнее время вопросом, что случилось с Кармелитой, почему она перестала отвечать на ее письма.

Но поездка в Техас прямо сейчас не рассматривалась. Эдди был так занят планированием новых участков для будущих магазинов и переоборудованием закусочной, чтобы сделать ее более эффективной, более приспособленной для машин, что поручил управление маленькой компанией Беверли. Нельзя сказать, что она была против.

Это занимало ее время с утра до вечера и помогало держать взаперти одиночество, этим она оправдывалась, чтобы не проводить время с друзьями, которых она приобрела в закусочной. Занятость позволяла ей сконцентрироваться на единственно важной вещи в ее жизни: мести Дэнни Маккею.

В закусочную зашла молодая женщина и заказала два гамбургера с барбекю на вынос. Она держала на бедре маленького ребенка. Беверли взяла у нее деньги, стоя около кассового аппарата и спросила:

— Сколько лет вашей малышке?

— Ей почти два, — с гордостью сказала молодая мать. — Не так ли, Синди?

Беверли с тоской поглядела на ребенка. Ее собственному ребенку, если бы он остался жив, было бы сейчас пять лет.

— Это тебе, — сказала она, вручая ребенку коробку с мятными леденцами.

— Скажи спасибо, Синди, — сказала молодая мать, и Беверли смотрела им вслед, когда они уходили.

Рой встал из-за своего стола, опустил десять центов в музыкальный автомат и остановился, чтобы посмотреть на себя, когда Марти Роббинс начал петь «Эль-Пасо».

— Я не знаю, Бев, — сказал он, подходя к стойке и закидывая одну долговязую ногу на табурет. — Я упорно тружусь, чтобы хорошо выглядеть. Похоже, они просто не хотят меня.

Она изучала его с серьезным выражением лица. Ей хотелось, чтобы он не продолжал играть эту песню на музыкальном автомате. За пределами юга музыка в стиле кантри не была модной. Она была рада этому, потому что эта музыка напоминала ей о том, о чем ей хотелось бы забыть.

— Возможно, тебе нужно изменить свою внешность, Рой.

Он удивленно посмотрел на нее. Никто никогда не говорил ему этого прежде.

— Что не так с моей внешностью?

— Ты только что говорил, что думаешь о том, чтобы измениться.

Он нахмурился, ведь он сказал это, потому что набивался на комплимент, а не на оскорбление. Очевидно, никто никогда не учил Беверли такту. Он посмотрел на нее. Лицо Беверли было всегда таким открытым. Она никогда не притворялась робкой, не дразнила, не подмигивала и даже едва улыбалась. Она воспринимала жизнь очень серьезно и, если ее спрашивали, давала максимально честный ответ.

Это означало, она действительно считает, что он должен изменить свою внешность.

— Священная корова, — пробормотал он, разволновавшись.

Она вышла из-за стойки и села рядом с ним.

— Тебе не раз говорили, что выглядишь точно так же, как Фабиан, — спокойно сказала она. — Возможно, именно поэтому никто не нанимает тебя. У них уже есть Фабиан. Чего у них нет, так это Роя Мэдисона.

Теперь она заинтересовала его. Никто — ни его мать, ни сестры, ни вереница соседей по комнате, ни случайные друзья — никогда даже не предлагал, чтобы он выглядел как-то иначе по сравнению с тем, как он выглядел теперь. Возможно, это был именно тот совет, в котором он нуждался.

— Да, но что есть Рой Мэдисон? — спросил он, разглядывая свое отражение в зеркале за стойкой.

Беверли изучающе посмотрела на него.

— Я не знаю, Рой. Ты учился в колледже?

— Нет.

— Ты выглядишь как студент колледжа. Ты похож на Бобби Риделла или Рики Нельсона.

— И что в этом плохого?

— Это слишком банально.

— Банально?

— Это нечестная внешность, если ты в действительности не такой. — Она слегка нахмурилась. — Ты напоминаешь человека, которому есть что скрывать.

— Скрывать? — засмеялся он немного нервно. — Мне?

— Не делай такую прическу.

Рой сделал рукой защищающий жест.

— Эй, я упорно тружусь, чтобы уложить волосы именно так.

— Я знаю. И это выглядит именно так. Это неестественно, Рой. Это нечестно.

Он посмотрел на свое отражение. «Как прическа может быть нечестной?»

— Что, по-твоему, я делаю для этого?

— Просто будь естественным, будь самим собой. Ты не такой, как все остальные парни. У тебя есть свой собственный стиль. Ты не должен пытаться заставить себя принимать чей-то другой.

— Но их стиль продается! Это то, что девчонки считают сегодня сексуальным.

— Есть разные виды сексуальной привлекательности, Рой, — спокойно сказала Беверли. — Некоторым мужчинам не идет зачесывать свои волосы подобным образом. Из-за этого они выглядят неестественно.

Он засмеялся.

— С чего это ты вдруг стала экспертом по мужчинам? — Насколько было известно всем посетителям закусочной, Беверли ни разу в своей жизни не была на свидании.

— Не накладывай весь этот жир на волосы, — посоветовала она.

— Все мои усилия сойдут на нет, если я не буду делать этого!

Беверли продолжала изучать его со всей серьезностью. Он сам поднял этот вопрос. Если он не хотел слышать ответ, он не должен был спрашивать. Сочный голос Марти Роббинса заполнил маленькую закусочную, принеся с собой образы мескитовых деревьев и кактусов, техасских коров и жаренного на решетке стейка, мексиканских лепешек «тортилья» и жарких ночей, пыли и лунного света над Сан-Антонио.

— Откуда ты родом, Рой?

Этот вопрос застиг его врасплох. Беверли Хайленд никогда не задавала личных вопросов.

— Из Южной Дакоты.

— Будь естественным. Будь самим собой. Не пытайся выглядеть искушенным, потому что это не так.

— И как мне это все делать?

— Тебе ничего не нужно делать. Оставь свои волосы естественными. Позволь ветру сделать тебе прическу. Пользуйся детским шампунем и вытирай их насухо полотенцем. И немного отрасти волосы над ушами, это смягчит линии твоего лица.

Затем Беверли посмотрела на часы и встала.

— Я пойду домой на несколько минут, Рой. Скажешь Луи, чтобы он присмотрел за магазином?

Наблюдая, как она повесила свой передник и натянула свитер, собираясь уходить, Рой последний раз посмотрел на отражение себя в хромированной поверхности музыкального автомата. Детский шампунь!

С зарплатой, которую теперь платил ей Эдди, Беверли могла позволить себе автомобиль. Но она не хотела тратить деньги на машину, поэтому сидела на автобусных остановках и покупала месячные проездные билеты. И несмотря на то что она давно съехала из пансиона сестры Эдди — там было слишком шумно, — Беверли не переехала в дорогую квартиру. Она выбрала скромное небольшое здание, в котором было шестнадцать квартир, за пределами Кауэнга, позади Голливудского бульвара, покрытое белой штукатуркой с обычными пальмовыми деревьями и крошечным бассейном, в который даже не стоило прыгать. Она могла сесть на автобус, который ехал прямо по Хайленд и быть дома через двадцать минут.

Деньги нужны были Беверли для более важного дела. Каждую неделю она выделяла себе небольшую сумму, собирала премиальные купоны, когда могла, покупала одежду на распродажах и бесплатно питалась в закусочной. Доллары медленно накапливались. Она была терпелива, собираясь когда-нибудь стать богатой. И когда это произойдет, она найдет Дэнни Маккея.

Она добралась домой как раз в тот момент, когда Энн Хастингс, соседка, доставала почту из почтового ящика.

— Привет! — сказала упитанная Энн. — Ничего себе, тонна рождественских открыток. Более половины из них от друзей моей матери. Зачем она дает им мой адрес?

Беверли улыбнулась и стала подниматься вверх по лестнице. Энн замечала, что Беверли Хайленд редко проверяла свой почтовый ящик. Как будто она знала, что там никогда ничего нет.

— Я уже давно тебя не видела, — сказала Энн, следуя за ней по ступенькам, сжимая в руках стопку праздничных конвертов.

— У нас было много дел в закусочной. А Эдди в Ковине, ищет участок для нового магазина.

Когда Беверли вставила ключ в замочную скважину, чтобы отпереть дверь, Энн подошла и прислонилась к стене.

— Ты знаешь, я рассказала своему отцу о гамбургерах Эдди. Он сказал, что вы могли бы продать рецепт и сделать на этом деньги.

— Эдди получал предложения о покупке его секретного рецепта. Но он не хочет продавать его. — Никто, кроме Беверли и Эдди, не знал, что на самом деле это был ее рецепт. Когда к нему приходили желающие купить рецепт, чтобы продавать гамбургеры, Эдди консультировался с Беверли. Но она говорила: «Ваши гамбургеры особенные. Если рецепт будет доступен каждому, то люди перестанут ходить в вашу закусочную». Он решил, что это хороший совет, и отказывался продавать рецепт.

— Да, — сказала Энн, не двигаясь с места, когда Беверли вошла внутрь. — Я ела королевские гамбургеры. Они действительно хороши.

Беверли не захлопнула дверь перед лицом девушки. Она знала, что Энн Хастингс была одинока и что всякий раз, когда у нее была возможность, она хваталась за соседей, пытаясь втянуть их в беседу. Беверли видела, как несколько раз ее грубо отталкивали.

Поэтому она спросила:

— Хочешь чая со льдом?

И Энн подпрыгнула при этих словах.

У Беверли была однокомнатная квартира с диван-кроватью и кухонным уголком. Из нее открывался хороший вид на Голливудские холмы, и Беверли это нравилось. Она украсила квартиру занавесками и подушками из магазина «Pic and Save», и это было все. Живя ради будущего, как она делала, Беверли умела обходиться малым. Она питалась скромно, лишь для того, чтобы поддерживать свои жизненные силы, не курила, не пила, не ходила в кино. Она не покупала себя никаких предметов роскоши; она не баловала себя. Дисциплина и упорный труд были нормой простой жизни Беверли Хайленд.

Все было рассчитано, чтобы подготовить ее к тому дню, когда она вновь встретится с Дэнни.

Из этого правила были два исключения: первым были ее волосы, которые нужно было подкрашивать каждую неделю, чтобы платиновый цвет выглядел натуральным. Она делала это потому, что раз и навсегда похоронила Рейчел Двайер. Вторым исключением были книги. Беверли тратила деньги на книги. Но не на романы, не на произведения художественной литературы, из которых она узнавала об успехе, о том, как продвигаться вперед. Это были истории реальных мужчин и женщин, которые, преодолевая препятствия, риски, целенаправленно и интуитивно понимая то, чего хотят люди, поднялись на вершину. В настоящее время она читала книгу «Будь моим гостем» Конрада Хилтона.

— Как ты оказалась дома в этот час? — спросила Беверли из любезности. С Энн Хастингс все было в порядке, кроме, возможно, того, что она слишком стремилась быть всеобщим другом. В возрасте двадцати двух лет, имея небольшой избыточный вес и не будучи ужасно привлекательной, Энн старалась компенсировать это, создавая личность, которую многие находили навязчивой. Но Беверли помнила, каково это — хотеть быть принятым.

— Я уволилась с работы сегодня утром.

Беверли посмотрела на нее.

— О, мне очень жаль.

— Да, мне тоже. Мой отец убьет меня. А моя мать скажет: «Я ж тебе говорила».

Беверли знала историю Энн, любой, кто пересекался с ней, слышал эту историю. Энн была единственным ребенком в семье, родители ее чрезмерно баловали и опекали. Девушка пыталась покончить с этим, выбрав свой собственный путь. Окончив Вэлли Стэйт Колледж со степенью по искусству, она недавно получила место оформителя витрин в универмаге. Это была приличная работа, но проблема заключалась в том, что Энн была очень творческой личностью и отчаянно хотела некоторой артистической свободы.

— Я предложила концепцию для оформления витрин на этот год, — сказала она с энтузиазмом. — Как тебе нравится: «Рождество в кино»?

— Мне нравится.

— Каждая витрина должна представлять сцену из кинофильма… наподобие «Белого Рождества» или «Жизнь прекрасна». Даже «Бен Гура». Я думала, что оформлю каждую витрину кадром из кинофильма, с костюмами и прочим. Знаешь, у меня есть друг в «Вестерн Костьюм».

Беверли знала. У Энн Хастингс были друзья повсюду.

— Но мой начальник сказал «нет». Только Санта и его гномы в этом году. Поэтому я вышла из себя и сказала то, чего не должна была говорить. Я просто разозлилась, Беверли, не могу выносить, когда меня ограничивают, понимаешь?

— Что ты собираешься делать?

Энн хмуро размешивала сахар в чае.

— Не знаю. Моя специальность не так уж востребована. Мать хочет, чтобы я опять переехала к ним и получила степень магистра. Я не могу больше жить с ними, Беверли! Они душат меня!

Беверли ничего не знала об этом. Ее никогда не душили любовью.

— У нас вчера вечером ушла официантка, — сообщила она, — я собиралась начать проводить собеседования, чтобы найти другую. Ты хотела бы поработать у Эдди?

Энн думала об этом. Это выглядело не очень привлекательным.

— Бесплатная еда, — добавила Беверли.

— Я займусь этим.

После этого сказать уже было нечего, кроме как поболтать о том, хороший ли президент Кеннеди. Энн спросила Беверли, читала ли она уже «Мои грешные, грешные дороги» Эррола Флинна, а Беверли сказала просто:

— Наверное, я почитала бы эту книгу, если бы у меня было время.

Беверли не интересовало, как звезда кино проводил свое время на медвежьих шкурах. Ее интересовал подъем человека вверх по лестнице финансового успеха. «Чтобы достичь чего-то грандиозного, — писал Конрад Хилтон, — вы должны сначала помечтать о чем-то грандиозном». А мечтанием Беверли занималась всю свою жизнь.

Энн очень не хотела идти в свою собственную пустую, одинокую квартиру, поэтому она не торопилась уходить. И Беверли не возражала. Когда она наблюдала, как пухлые руки Энн перебирали почту, которую она получила, Беверли задавалась вопросом, не попробовать ли ей снова написать письма Бэлль и Кармелите. Последнее письмо, отправленное ей два года назад, вернулось с пометкой: «Переехала. Нового адреса не оставлено».

— О нет, — простонала Энн.

— В чем дело?

Энн помахала письмом в воздухе.

— Это опять моя кузина Дженет, я бы хотела, чтобы она оставила меня в покое. Моя кузина из богатых. У них есть дом на холмах, и они большие снобы. Каждый год моя кузина устраивает эти грандиозные Рождественские танцы, и каждый год моя мать заставляет меня идти туда.

— Тебе не нравятся вечеринки?

— Танцы мне нравятся, все дело в том, что другие девушки, которых приглашает моя кузина, приходят с кавалерами. Я иду со своими родителями. Я сказала своей матери в прошлом году, что больше не пойду, и мы сильно поссорились из-за этого. «Это расстроит твою тетушку Фи, — сказала она. — И выставит нас в плохом свете». Моя мать просто не понимает: мне двадцать два, Беверли, и у меня нет парня.

— У меня тоже нет.

Энн уставилась на нее в удивлении. Она смотрела на завидно стройное тело, великолепные платиновые волосы и красивое лицо Беверли, и не верила ей.

— Это правда, — сказала Беверли. — У меня нет парня. Если бы меня пригласили на танцы, мне пришлось бы идти одной.

— А как насчет?.. — медленно спросила Энн. Затем, вспомнив письмо, она сказала: — Но я должна идти туда, и я буду просто умирать, входя в дом вместе со своими родителями. Я клянусь, Дженет — это моя кузина — делает это специально, чтобы унизить меня! Мы соперничаем друг с другом в течение многих лет, с тех пор как мы построили плавательный бассейн раньше них.

— А ты не можешь найти кого-нибудь, кто пошел бы с тобой? Наверняка ты знаешь кого-нибудь, кто захочет пойти, просто чтобы оказать тебе любезность.

Но Энн печально покачала головой.

— Я пробовала сделать так, когда мне было девятнадцать. Парни, к которым я обращалась, думали, что у меня далеко идущие планы на их счет, как будто один раз сходить со мной на танцы означало помолвку или что-то в этом роде. Их это отпугивало. В конечном счете этот день оказался для меня двойным ударом!

— Что ты хочешь, чтобы я сделал? — спросил Рой Мэдисон в тот день, во время недолгого затишья после обеда.

Беверли сидела за его столом, разделяя с ним порцию жареного картофеля «джалапено», который подавали в закусочной. Она съела три кусочка, Рой расправился с остальным.

— Интересно, ты пошел бы с моей подругой на рождественскую вечеринку?

— С кем?

— Это одна из моих соседок в доме, где я живу.

— Почему она не может пойти со своим парнем? Она уродлива?

— Она очень симпатичная девушка.

Рой опустил взгляд на свои руки. Это, конечно же, было не первый раз, когда кто-то пробовал договориться с ним о свидании с незнакомым ему человеком. Его мать и сестры делали это постоянно. Потому что он не мог сообщить им, что они тратили свое время впустую, что он просто не интересовался девушками — они не знали о его молодых людях. И ему обычно приходилось страдать долгими вечерами с девушками, жаждущими получить обручальное кольцо. Он ненавидел это.

— Сожалею, Бев. Просто я не думаю, что мне этого хочется.

— Это потому, что ты гомосексуалист?

Рой вскинул голову настолько резко, что его шея хрустнула. Сначала он не мог вымолвить ни слова. Потом произнес:

— Проклятье, Бев! О чем ты говоришь? Как ты узнала о… об этом?

Как ни странно, впервые она повстречала гомосексуалистов у Хейзел. Они приходили туда, чтобы попытаться исправить себя. Время от времени появлялся молодой человек, обуреваемый сомнениями, и покупал женщину, чтобы доказать себе, что он настоящий мужчина. Они все заканчивали разговорами, полагая, что их слова достигали сочувствующих ушей. В конце концов проституток преследовали так же, как и гомосексуалистов. И поэтому Беверли слышала почти каждую историю.

— Послушай, Рой, — продолжала Беверли в своей спокойной и серьезной манере. — Энн Хастингс не ищет парня. Это просто фантазия. Ты нужен нам, чтобы помочь ей пережить эту вечеринку.

Все, что мог сделать Рой Мэдисон, — это сидеть и неотрывно смотреть на вечно озадачивающую Беверли. Как только ему начинало казаться, что он разгадал ее, она выдавала нечто наподобие этого.

— Как ты узнала? — спросил он тихо, оглядываясь вокруг. — Я хочу сказать, неужели это…

— Я не думаю, что кто-нибудь еще догадывается, Рой.

— Тогда как ты узнала?

— Рой, Энн Хастингс одинока и несчастна, — сказала Беверли, не обращая внимания на его вопрос, как она иногда делала, когда не хотела говорить правду и не могла солгать. — Эта вечеринка — семейное мероприятие, и она отчаянно хочет похвастаться перед какой-то кузиной. Если ты будешь рядом с ней, это произведет сенсацию.

Его глаза сверкнули в сторону полированного хрома музыкального автомата.

— Ты так думаешь?

— Ты актер. Рой. Думай об этом как о роли.

— Эй, — медленно произнес он, и его лицо расплылось в улыбке, — неплохая мысль.

— Значит, ты согласен сделать это?

— Подожди минутку. А что я с этого буду иметь?

— Что ты хочешь сказать?

— Ну, эта девушка произведет впечатление на своих друзей и родственников, а что я получу с этого? Я имею в виду, если она хочет нанять меня для исполнения роли, тогда, я думаю, она должна заплатить мне.

— Заплатить тебе?

— Да. Почему бы нет? Я актер, не так ли? И вы нанимаете меня сыграть роль, не так ли?

Беверли изучающе посмотрела на него. «В самом деле, — подумала она, — почему бы и нет? За ее деньги Энн будет сопровождать самый привлекательный мужчина на вечеринке, она, несомненно, будет предметом зависти своих подруг, фанаток Фабиана, и получит нераздельное внимание Роя, потому что нет никакой опасности, что он начнет флиртовать с другими девушками».

— Хорошо, — сказала она. — Тебе заплатят.

Рой имел успех.

Энн не пришлось долго уговаривать, чтобы она согласилась на плату в размере тридцати долларов. Как только она взглянула на Роя, когда на следующий день начала работать в закусочной в качестве официантки, дело было окончательно решено. И когда увидела Роя парадно одетого, с букетиком орхидей, за рулем нового «эдсела» Эдди, то решила, что за это можно было бы заплатить и сотню долларов.

Но самое интересное произошло на вечеринке. Ее дядя-сноб нанял лакеев, чтобы они занимались парковкой автомобилей вверх и вниз по улице, и даже местный оркестр для исполнения вариаций твиста. Девушки были одеты в яркие, украшенные бисером короткие топы и узкие юбки или в платья «колоколом» а-ля Джекки Кеннеди, обуты в элегантные остроносые туфли. Энн выглядела наилучшим образом в простом платье в стиле ампир с обязательными длинными перчатками. Дженет Хастингс поприветствовала свою кузину и уже собиралась отметить чудесные стройнящие линии платья, когда ее взгляд упал на красавца, с которым прибыла Энн.

Он не был похож ни на кого из тех, кого она или кто-либо из ее друзей видели прежде. В то время как все их кавалеры были одеты в черные костюмы, белые рубашки и узкие галстуки, их волосы были уложены при помощи средства «Вилдрут» в идеальные высокие прически с валиком, молодой человек Энн был одет в брюки из хлопчатобумажного твида и объемный свитер крупной вязки, а его пышные белокурые волосы естественно разметались по лбу и воротнику рубашки, придавая ему своеобразный застенчивый, уязвимый вид, от которого таяли почти все женские сердца на вечеринке. К концу вечера большинство девушек собирались кучками вокруг заинтриговавшего их Роя и пытались встретиться с ним глазами. Но, к их великому удивлению, он не спускал глаз с пышнотелой Энн, что заставило некоторых парней на вечеринке задуматься, чем же она завлекла такого парня, как Рой. К тому времени, когда она собиралась уходить, ей пришлось дать свой номер телефона четырем из них.

На следующее утро Рой вошел в переполненную закусочную и заказал два королевских гамбургера с двойной порцией сыра. Беверли суетилась вокруг ребенка одного из посетителей, щекоча его и подбрасывая в воздух, поэтому он поставил «Эль-Пасо» на музыкальном автомате и тем привлек ее внимание. Это всегда срабатывало.

— Представляешь! — сказал он, подходя к ней. — Помнишь того режиссера, которого я встретил на вечеринке у кузины Энн? Того, кто сказал, что ему нравится мой стиль, и дал мне свою визитку? Что ты думаешь, Бев? Он предложил мне роль в рекламном ролике.

— Это замечательно, Рой.

— Вот, — сказал он, опуская руку в задний карман брюк и доставая бумажник. — Это тебе.

Беверли опустила глаза на десятидолларовую банкноту.

— За что это?

— Это твоя доля. Те тридцать долларов были самые легкие деньги, которые я когда-либо заработал. И я, возможно, в результате смогу получить работу вдобавок. Я должен тебе за это, Бев.

— Ты не должен мне ничего, Рой. Я только хотела, чтобы Энн была счастлива.

— Хорошо, я обязан тебе и за мой новый имидж. Я видел вчера своего агента. У нее чуть глаза не вылезли из орбит, когда я вошел в ее офис. Она говорит, что у нее, возможно, есть кое-что для меня. Итак, я обязан тебе, Бев. — Он вложил ей в руку десятидолларовую банкноту. И она оставила ее себе.

Беверли вернулась к кассовому аппарату, где люди выстроились в очередь, чтобы заплатить за гамбургеры. Она чувствовала десять долларов в своей руке. Сегодня они будут положены в банк.

 

20

— Тяжелая травма! Тяжелая травма! — раздался голос из динамика системы оповещения.

Линда Маркус, собиравшаяся шагнуть под душ, высунула голову и посмотрела на динамик на стене.

— Доктор Маркус, срочно в отделение экстренной медицинской помощи! — вещал голос. — Доктор Маркус, в отделение экстренной медицинской помощи!

Она подняла трубку телефона, набрала номер отделения экстренной медицинской помощи и сказала:

— Я уже иду.

Быстро надев свой зеленый хирургический костюм, Линда выбежала из ординаторской, где надеялась принять душ и что-нибудь перекусить, и помчалась по коридору. Она не стала дожидаться лифта, а бегом спустилась по пожарной лестнице, которая несколько секунд спустя привела ее к служебному входу отделения экстренной медицинской помощи.

Там царил хаос. Медсестры и лаборанты торопливо сновал туда-сюда, палаты и кровати были подготовлены, пришли три врача-ординатора в белых халатах и один хирург в спортивном костюме. Линда пошла прямо в радиорубку отделения экстренной медицинской помощи. Из приемника она услышала вопль сирены и крик медработника:

— У нас четыре пациента! Множественные колотые раны!

— О мой бог, — сказала она. — Стычка банд!

Она взяла микрофон и вынуждена была кричать в него:

— Это доктор Маркус. Вы можете установить очередность медицинской помощи?

— Состояние трех стабильно, доктор. Но четвертый получил ранение в левую часть грудины. Кровь бьет струей, пульс слабый и нитевидный, зрачки расширены, глаза закатились…

— Вставьте ему интубационную трубку! Наложите давящую повязку! — Линда посмотрела на медсестру, которая контролировала качество передачи. Их глаза встретились на мгновение, затем медсестра сказала в микрофон:

— Примерное время прибытия?

— Семь минут.

— Проклятье, — прошептала Линда. — Вы можете начать внутривенное вливание?

— Нет, доктор. Вены не прощупываются, а его яремная вена пуста, и… О черт!

— Что там?

— Пульс пропал!

Линда и медсестра не отрывали взгляд от радио, слушая вопль сирены машины «скорой помощи» и торопливый обмен фразами двух фельдшеров.

— Начинаем кардиопульмональную реанимацию! — наконец прокричал один из них.

Линда выскочила из радиорубки и буквально столкнулась с главной медсестрой.

— Подготовьте все для торакотомии, — велела она. — Я собираюсь вскрыть ему грудь.

Через шесть минут она услышала звук сирены снаружи и крик по радио:

— Мы у вашей двери!

Медицинская бригада помчалась на улицу и начала принимать носилки. Визжа, подъехали три полицейских автомобиля. Линда натягивала стерильные перчатки, когда услышала топот ног по коридору и голос главной медсестры:

— Пациента с раной в груди сюда.

Санитарка Линды подготовила помещение для неотложной торакотомии: на стерильном столе были размещены скальпели для вскрытия грудины и распорки для ребер, длинные инструменты, груды губок. У бригады не было времени на полную подготовку: они стояли в той одежде, в которой их застал сигнал тревоги; только руки были в стерильных перчатках.

Молодой человек без сознания был быстро помещен на операционный стол; анестезиолог сразу же приступил к подаче наркоза. В то время как два врача-ординатора с бледными лицами продолжали искать вены на запястьях и лодыжках юноши, лаборант стоял наготове с четырьмя капельницами, бутылками с раствором и пакетами крови. Линда передвигалась позади медсестры, которая буквально вылила антисептик для кожи на грудь; она сделала разрез от грудной кости вниз в сторону и к спине. Как только ребра были разведены в стороны, кровь начала выливаться наружу.

Линда проникла внутрь и взяла в руку его сердце. Оно было безжизненным.

Она посмотрела на лицо мальчика. Ему не могло быть больше пятнадцати лет.

«Господи, он так молод, — думала она, отчаянно сжимая и разжимая его сердце. — Пожалуйста, не дай ему умереть».

В операционной наступило молчание. Шесть человек с мрачными лицами наблюдали за доктором Маркус, в то время как она продолжала кардиомассаж, ее рука была в крови до локтя, на лбу выступил пот. «Ну, давай же, — умоляла она. — Давай, живи!»

— Уже можно объявить ему смертный приговор, доктор, — сказал анестезиолог.

Она проигнорировала его слова. Закрыла глаза и, наполовину склонившись над находящимся без сознания юношей, испытывая боль в спине, продолжала свой неустанный массаж.

— Его мозг слишком долго был без кислорода… — начал анестезиолог.

— Подождите, — прервала она врача. — Я думаю…

Линда почувствовала слабое движение в своей руке. А затем ощутила, что сердце начало набухать.

Она повернулась к главной медсестре.

— Готова ли кардиобригада принять его?

— Они сказали, что готовы.

— Скажите им, что у него разрыв левого желудочка. Я наложу шов.

Два часа спустя она сидела в комнате отдыха для врачей хирургического отделения. Старый доктор Кейн диктовал распоряжения по телефону, а два хирурга дремали на стульях.

— Линда, ты выглядишь ужасно.

Она подняла взгляд от истории болезни пациента, которую заполняла, уничтожающе посмотрела на доктора Мендозу и сказала:

— Благодарю.

— Эй, так не пойдет. Я действительно имею это в виду, мой друг. Ты выглядишь ужасно. Ты слишком много работаешь.

Она вздохнула, закрыла историю болезни и опустилась на удобный диван. Большой цветной телевизор показывал шестичасовые новости; она уставилась на экран невидящим взглядом.

— Да, Хосе, — сказала она устало. — Я работаю слишком много. Я седьмой день подряд на неотложных вызовах.

Он поморщился. Они все испытывали крайне неприятное чувство от неотложных вызовов. Это грязное занятие обычно поручалось врачам-ординаторам и вновь пришедшим докторам.

— Почему так получилось, мой друг? — спросил он. — Не говори мне, что ты нуждаешься в деньгах!

Нет, Линда не нуждалась в деньгах. Но она не могла рассказать этому красивому хирургу-ортопеду, в чем она нуждалась. На самом деле ей необходимо было избавиться от одиночества, которое было частым гостем в ее доме.

Оно, казалось, ждало ее каждую ночь — то холодное одиночество, которое нависало по другую сторону ее входной двери, готовое охватить ее в ту минуту, когда она входила и включала свет. Оно устремлялось к ней так же, как звуки вечных волн, и она замечала, что стоит в дверном проеме среди сплавного леса и скульптур чаек и не может двинуться с места.

Как она могла сказать этому человеку, у которого подруг было в изобилии и который каждый вечер ходил на вечеринки, что она боится своего собственного дома?

Вызов в отделение экстренной медицинской помощи оправдывал то, что она оставалась в больнице и спала в одной из ординаторских. Это давало ей какое-то дело, она оставалась занятой, загружала свой мозг до изнеможения, чтобы больше ни о чем не думать. В связи с тем, что больница Святой Кэтрин была расположена около пляжа и на шоссе, пролегающем вдоль Тихоокеанского побережья, отделение экстренной медицинской помощи огромного медицинского комплекса обслуживало больше обычной доли автомобильных катастроф, несчастных случаев при занятиях серфингом, групповых нападений и нападений с использованием оружия. Линда оставалась на ногах, осматривая, диагностируя, накладывая швы, направляя пациентов в операционную. Она пила в огромном количестве крепкий черный кофе, ела несвежее печенье из торговых автоматов и худела. Ее зеленый хирургический костюм висел на ней.

Она чувствовала на себе изучающий взгляд Хосе Мендозы, но не обращала на него внимания. Когда он впервые появился в больнице Святой Кэтрин три года назад, отчаянный хирург, чей список пациентов включал известных атлетов и кинозвезд, Хосе положил глаз на одинокую и держащуюся несколько отчужденно доктора Маркус. Она отказала ему твердо, но дружелюбно. Тогда она была для него загадкой, оставалась загадкой и теперь. Ему было известно, что Линда не замужем и ни с кем не встречается из-за слишком большой занятости в больнице. Все, что она делала, казалось, была работа.

— Могу я дать тебе совет, мой друг? — спросил он.

Она посмотрела на него. Хосе Мендоза был одним из тех мужчин, чья сексуальность увеличивалась грязными и липкими лохмотьями операционной. Это плюс его живое обаяние выходца из Латинской Америки — и можно было не удивляться тому, что большинство медсестер были влюблены в него.

— Т-ак-т-ак! — растягивая слова, сказал старый доктор Кейн. — Посмотрите-ка на это.

Линда и Хосе повернулись к телевизору.

На экране был Дэнни Маккей, выходящий из резиденции бывшего Президента Соединенных Штатов — человека, который, ко всеобщему удивлению, только что поддержал Дэнни Маккея как кандидата в президенты.

Дэнни улыбался и махал рукой в камеры, обнимая жену за талию, вокруг них собралась толпа репортеров. Это был имидж человека, решившего поселиться в Белом доме.

— Вы только посмотрите на это, — повторил Кейн. — Кто бы подумал, что у Маккея будет такая поддержка? Это наверняка даст пищу для размышления другим участникам гонки!

— Вы думаете, что он выдвинет свою кандидатуру в июне? — спросил Хосе.

Доктор Кейн встал из-за стола и направился к раздевалке.

— Меня это не удивило бы. Этот человек фактически становится национальным идолом.

— Он сообразительный мужчина, — спокойно сказал доктор Мендоза. — Он делает все, кроме того, чтобы выйти и назвать себя следующим Джоном Кеннеди.

В течение нескольких минут все не сводили глаз с экрана телевизора. Наконец два других доктора вышли из комнаты отдыха, и Хосе с Линдой остались наедине. Он поднялся, выключил телевизор и повернулся, чтобы посмотреть на Линду.

— Как твой пациент? Юный гангстер?

— Он в коме, но функции печени и почек восстановлены. Я думаю, с ним будет все в порядке.

В течение некоторого времени Хосе Мендоза задумчиво рассматривал сидящую на диване женщину, затем взял стул и сел напротив нее, поставив локти на колени.

— Могу я поговорить с тобой, мой друг? — спокойно спросил он.

Она улыбнулась и потянулась к бумажному колпаку зеленого цвета, который покрывал ее волосы. Было приятно снять его и позволить прохладному воздуху, вырабатываемому кондиционером, обдувать ее потеющий лоб. Она надела колпак рано утром, отправляясь на операцию, так и не снимала его с тех пор.

— О чем ты хочешь поговорить? — поинтересовалась она, комкая колпак и бросая его в корзину для мусора.

— Почему ты так загружаешь себя работой?

Она посмотрела на него. Серьезные и искренние глаза пристально рассматривали ее.

— Почему это делает каждый из нас? — спросила она спокойно. — В моем случае это работа. Ты загружаешь себя тоже, но по-другому.

Он кивнул серьезно.

— Я не буду спорить на эту тему. Последний раз я был у себя дома в прошлые выходные, когда мне понадобилась теннисная ракетка. Но по крайней мере мое безумие относится к сфере развлечений. Ты, мой друг, заполняешь свое время работой. Это нехорошо для тебя.

Она хотела подняться, но он мягко остановил ее, взяв за руку.

— Позволь мне дать тебе совет, — произнес он. — Я и прежде видел то, что ты делаешь. Некоторые люди до смерти загружают себя работой, чтобы забыть что-то, другие пытаются чем-то заполнить свою жизнь. Еще кто-то бежит от чего-то. Но я говорю тебе, мой друг, это не решение проблемы.

— И что из этого относится к тебе? — спросила она спокойно.

Он отклонился в сторону от нее и посмотрел невидящим взглядом на стену.

— Я был женат когда-то в той другой стране. Но она умерла. И когда она ушла из моей жизни, свет ушел вместе с ней. Поэтому теперь я окружаю себя друзьями и хожу на вечеринки каждый вечер. — Его глаза уставились на Линду. — Но, как я уже сказал, это не решение.

Она тоже посмотрела на него. Сквозь закрытую дверь доносились звуки беспокойного хирургического отделения: мимо провозили каталки, медсестры отдавали распоряжения, голос мягко что-то вещал по громкоговорителю. Линда думала о Барри Грине. Он снова звонил и приглашал ее сходить куда-нибудь. Она колебалась, испытывая желание пойти. Но в конце концов отклонила предложение, зная, что это свидание не может привести к постели. По крайней мере по ка не может. До тех пор, пока она не решит свою проблему с помощью «Бабочки».

— Почему бы тебе не позволить мне пригласить тебя на ужин? — спросил Хосе Мендоза. — Мы можем поговорить об этом.

Она посмотрела в его темные искренние глаза и улыбнулась.

— Со мной все будет в порядке, Хосе, — сказала она спокойно. — Спасибо за заботу.

Озадаченный, он наблюдал, как она уходит.

 

21

Штат Техас, 1963.

«Мануэль чуть не убил меня в этот раз! Ты должна помочь мне, Рейчел!»

Слова из отчаянного письма Кармелиты снова и снова отдавались в голове Беверли, когда она быстро ехала в своем синем «корвете» по шоссе, ведущему из Нью-Мексико в Техас, в то время как группа «Торнадо» исполняла на радио песню «Телстар».

Прошло уже пять лет, с тех пор как перестали приходить письма от Кармелиты. А потом неожиданно на прошлой неделе в закусочную прибыл конверт, адресованный Рейчел Двайер.

«У нас произошла сильная драка, — писала Кармелита. — Мануэль пытался убить меня. Я больше не могу жить так, Рейчел. Мы с тобой когда-то обещали помогать друг другу, если у нас будут неприятности. Я надеюсь, что это письмо доберется до тебя, потому что сейчас у меня настоящие неприятности».

Беверли оставила закусочную на попечение Энн Хастингс и теперь в очередной раз пересекала необъятные просторы Техаса. Впервые за девять лет.

Перемены витали в воздухе. Она чувствовала их. Мир, казалось, двигался все быстрее и быстрее. Русские отправили человека в космос, все танцевали твист, а бомбоубежища были национальной навязчивой идеей. Беверли казалось, что мир достиг края, как будто образ жизни, в течение столь долгого времени известный Америке, должен был измениться внезапно, бесповоротно, навсегда.

Если бы ее попросили конкретизировать, она не смогла бы этого сделать. Она просто чувствовала это, но не могла видеть или осязать. Повсюду видны были знаки: рост количества бунтов среди угнетенных негров Юга, народные певцы, которые появлялись из среды битников и приобретали широкую известность, даже кинофильмы изменились — все сходили с ума по шпионам и тайным агентам. И, казалось, Беверли видела все это, когда пристально вглядывалась в ровную техасскую пустыню на фоне огромного атомного гриба.

Было ли это тем, что повлекло за собой перемены? Бомба? Постоянно растущая угроза из-за океана?

«Что, — задавалась она вопросом, когда закончилась песня „Телстар“, и „Бич-Бойз“ начали „Surfin U. S.A“», — случилось с невинным, замкнутым образом жизни последнего десятилетия? И если это был только порог, как нашептывала ее интуиция, то что же лежало за ним?

Независимо от того, что это было и какое будущее ждало ее за горизонтом, Беверли знала одну вещь наверняка: она будет богатой.

В начале этого года Эдди вознаградил Беверли десятью процентами от дохода компании. При наличии четырнадцати палаток, дающих прибыль от продажи гамбургеров Беверли начинала получать приличные дивиденды. И когда она решила, что ее сберегательный счет не растет так быстро, как она хотела бы, она воспользовалась советом Эдди и купила один из новых жилых домов, построенных по типовому проекту, за городом, в Энсино. Она не жила в нем, а сдавала в аренду какой-то семье. Стоимость самого дома постоянно росла; Сан-Фернандо Вэлли переживал строительный бум. Поэтому она забрала из банка большую часть своих сбережений и вложила деньги в покупку еще двух небольших домиков, сразу же сдав их в аренду. Три дома в Вэлли приносили ей прибыль, в то время как она стремительно пересекала реку Пекос. Беверли планировала в ближайшем будущем обратить внимание на новые дома в Тарзана Хиллз, которые строились с панорамными окнами и бассейнами. Сейчас они продавались за двадцать тысяч; через десять лет, Эдди гарантировал, они будут стоить в десять раз больше.

Однако Беверли по-прежнему была осторожной с деньгами. Когда Эдди пробовал уговорить ее на покупку ценных бумаг и обязательств, она мигом отправилась снимать деньги со своего счета в банке. Она видела, что Сан-Фернандо Вэлли был растущим городом; ее здравый смысл подсказывал, что эти инвестиции будут расти. Но она уклонялась от случайных азартных игр, которыми увлекались Эдди и Лаверн. И, кроме того, Беверли продолжала жить в крошечной квартире на Чероки, в то время как Эдди и его жена переехали в модный новый дом. Каждый доллар, который она сохраняла, был долларом для будущего.

Синий «корвет», который она теперь вела через город Сонору, не был нов, когда Беверли купила его, и она купила машину скорее по необходимости, нежели для удобства. Будучи региональным менеджером «Королевских бургеров», она должна была ездить по Южной Калифорнии и проверять магазины. Цена королевского гамбургера выросла теперь до пятнадцати центов за штуку; жареный картофель «джалапено» — до двенадцати центов. Контроль качества был необходим для дальнейшего успеха. А Беверли очень хотела быть успешной.

В это теплое ноябрьское утро Беверли следовала к Сан-Антонио тем же маршрутом, которым они с Дэнни двигались одиннадцать лет назад. Она нарочно поехала именно так. Поездка походила на горький тоник. Каждая миля, которую она проезжала, прибавляла новую силу ее душе. Когда запад остался у нее за спиной, а страна холмов Центрального Техаса подступала все ближе, она почувствовала, что цель придавала ей силы. Она видела знакомые ориентиры, образы, которые волновали неопытную четырнадцатилетнюю Рейчел Двайер, влюбленную в Дэнни Маккея, несущуюся к своему разрушению. Беверли сжимала руль и заставляла себя вспоминать давно минувшие дни; она сохранила живыми воспоминания, а также гнев и жажду мести. «Возможно, ты собираешься стать богатым и влиятельным, — сказала она Дэнни ночью, когда он выгнал ее из своей машины. — Но я стану еще более богатой и более влиятельной».

«Бич-Бойз» стихли, когда на радио зазвучало рекламное объявление. А затем диджей Сан-Антонио сообщил местные новости. «Президент Джон Кеннеди прибыл сегодня в Хьюстон в рамках внепартийного турне по Техасу с целью сгладить ожесточенную борьбу между Демократическим блоком во главе с губернатором Джоном Конналли и либеральной коалицией сенатора Ральфа Ярборо. Президента встречали приветствиями толпы жителей, когда он проезжал мимо в своем изготовленном на заказ синем „линкольне“. Он попросил удалить защитный пластмассовый купол автомобиля, чтобы он мог стоя приветствовать народ во время поездки. Жена Жаклин сопровождает его в турне, которое закончится в Далласе в конце недели».

Пейзаж изменился. Пустыня превратилась в горы, появились сельхозугодия. Сан-Антонио уже маячил впереди.

Беверли долго сидела перед домом Хейзел. Она не приехала прямо сюда. Сначала она прошла по улице, где находился дом Боннера Первиса, и обнаружила детей, играющих во дворе, собаку, лающую у крыльца. Что стало с ним, странным другом Дэнни с ангельским лицом и его бедной работящей матерью? Затем Беверли прошла к улице, где когда-то стоял мрачный дом из кирпича, где девять лет назад ее заставили отказаться от еще не родившегося ребенка.

На его месте стоял новый жилой дом, покрытый зеленой штукатуркой с цветочными горшками в окнах. Тем не менее воспоминания остались. Боннер и его мать могли уже давно переехать, но запах грязной прачечной, скрип железной кровати, где Дэнни использовал ее каждую ночь, были все еще живы в ее памяти. И врач, незаконно делающий аборты, мог уже давно уехать отсюда, но лестничный пролет с лампочкой в конце навсегда останется с ней.

Беверли завела двигатель. Сан-Антонио не был конечной остановкой ее долгого пути; Кармелита больше не жила здесь. Отчаянное письмо прибыло из Далласа. Беверли просто проезжала через этот город, наполненный воспоминаниями. Она знала, что ей больше никогда не придется проделать снова этот путь.

Между Сан-Антонио и Далласом было двести семьдесят миль, поэтому Беверли нашла недорогой мотель у шоссе и провела ночь, пытаясь придумать, как она будет искать Кармелиту.

На конверте не было обратного адреса. Из опасения или, возможно, написав письмо в спешке, Кармелита не сказала, где живет. Слабо надеясь на успех, Беверли поискала ее в телефонном справочнике. Она нашла в списке одну Кармелиту Санчес. Беверли набрала номер телефона, но обнаружила, что это не та женщина. Все, что оставалось делать, — это добраться до Далласа и попытаться найти свою подругу тем или иным способом. Девять лет назад они дали обещание друг другу, а Беверли никогда не забывала обещаний.

Она прибыла в Даллас в среду вечером с двумя пылкими надеждами: что она прибыла вовремя, чтобы спасти Кармелиту, и что она сможет убедить свою подругу уехать вместе с ней в Голливуд.

Поездив некоторое время по городу и решив, где с наибольшей вероятностью она может найти свою старую подругу если, как она подозревала, Кармелита была по-прежнему проституткой, Беверли поселилась в отеле «Бар-Нан» в одной из старых частей города, недалеко от района красных фонарей. Она не тратила времени впустую. Оставив чемоданы в мрачной комнате, она отправилась на поиски Кармелиты.

Она решила, что есть только один способ: ходить по окрестностям и искать подругу. Беверли расспрашивала прохожих и надеялась, что слух дойдет до Кармелиты. Многие женщины на улицах рассматривали молодую блондинку с подозрением. «Может, она из полиции?» — спрашивали некоторые из них. Другие хотели знать, почему она ищет Кармелиту. Большинство просто отвечали, что никогда не слышали о Кармелите Санчес, и отворачивались. Но Беверли упорствовала. Она говорила каждому из них, что остановилась в «Бар-Нан» и что будет ждать там Кармелиту. Впервые за девять лет Беверли называла свое настоящее имя: «Пожалуйста, скажите ей, что ее ищет Рейчел Двайер».

Это было долгое и неопределенное ожидание. Рано утром в четверг Беверли заняла место в темном, потертом вестибюле «Бар-Нан», сидя в мягком кресле, повернутом к главному входу. Она не покидала своего места, разве только за тем, чтобы сходить в ванную или за бутербродом с ветчиной в кофейню по соседству. Люди приходили и уходили: бродяги, пожилые пенсионеры, одинокие молодые люди, поссорившиеся молодожены, две старые девы в старомодных платьях. Никто из них не обращал особого внимания на тихую девушку, которая сидела, положив руки на колени, устремив взгляд к двери.

Она снова отправилась на поиски той ночью, идя по улицам, которых избегали другие приличные девушки среднего класса, но которые не таили никакой опасности для Рейчел Двайер. Проститутки и их молодые люди пристально смотрели на девушку, когда она проходила мимо, задаваясь вопросом, что она там делает, спрашивая себя, не ищет ли она неприятностей. То, как она приближалась к ним, как будто они были обычными людьми на обычной улице, и заговаривала, спрашивая о шлюхе, как будто она спрашивала, который час, удивляло их. Они не знали, что говорившая мягким голосом девушка была фактически их сестрой из далекого прошлого.

Беверли вернулась в «Бар-Нан» утомленной и голодной, но непобежденной. Она была настроена решительно и обладала большим терпением. Она найдет Кармелиту.

В пятницу утром Беверли опять сидела в мягком кресле, медленно попивая кофе из пластикового стаканчика и слушая передачу новостей по радио, расположенному за столом регистрации. «Президент Кеннеди выступил с речью сегодня утром, — сказал диктор, — обращенной к Торговой палате города Форт-Уэрт. Он и госпожа Кеннеди сейчас на борту „ВВС-1“, а в 11.40 намечено приземление в аэропорту „Лав Филд“ города Далласа. Оттуда президент и первая леди совершат десятимильную поездку в составе автоколонны по Далласу, где на улицах уже толпятся люди, чтобы поприветствовать их».

Беверли выпрямилась в кресле. Кто-то неуверенно топтался в дверном проеме, оглядывая вестибюль. Молодая женщина.

Кармелита.

Их взгляды встретились. Затем Беверли поднялась на ноги, в то время как Кармелита медленно шагнула вперед, нахмурив свое симпатичное лицо. Когда она подошла поближе, Беверли почувствовала, что у нее образовался ком в горле: воспоминания нахлынули на нее!

Кармелита остановилась на расстоянии нескольких футов от нее.

— Ты та, кто спрашивал обо мне в округе? — спросила она.

Беверли кивнула.

— Мои друзья сказали, что ты говорила им, что здесь Рейчел. Где она?

— Она перед тобой, Кармелита, — мягко произнесла Беверли. — Разве ты не узнаешь меня? Я Рейчел.

Кармелита склонила голову. Выражение замешательства застыло на ее лице.

— Ты не Рейчел.

— Я Рейчел, — повторила Беверли. Из дома Хейзел в Сан-Антонио. Мы последний раз видели друг друга девять лет назад, когда ты посадила меня на поезд, следующий в Калифорнию. И мы дали обещание обращаться друг к другу, если нам когда-либо понадобится помощь. Ты помнишь?

Кармелита сузила свои глаза.

— Ты разыгрываешь меня? Ты не Рейчел!

— Это я. Я учила тебя читать. А ты изобретала числовые головоломки. Ты, Белль и я — мы были троицей.

— Рейчел? — прошептала Кармелита, все еще сомневаясь.

— У меня есть татуировка на внутренней части бедра. Бабочка.

Темно-карие глаза Кармелиты распахнулись.

— Бабочка! — вскрикнула она. — Матерь Божья! Рейчел!

Она обвила руками Беверли, смеясь и плача одновременно, и обе девушки обнялись.

— Я не верю в это, — сказала Кармелита, вытирая глаза. — Рейчел, ты приехала. В точности, как ты говорила, что сделаешь это. Но… ты теперь такая красивая! Что случилось?

— Я хочу рассказать тебе обо всем этом. Но сначала, Кармелита, скажи, ты в порядке? Как сильно ранил тебя Мануэль? Твое письмо…

Кармелита оглядела вестибюль и тихо сказала:

— Мы можем пойти куда-нибудь выпить кофе?

Они пошли в маленький придорожный ресторан, где водители, занимающиеся перевозкой бензина и крупного рогатого скота, поедали хрустящего жареного цыпленка и бисквиты с медом.

Кармелита расправилась с порцией жареных ребрышек и горячей кукурузой, в то время как Беверли ковырялась в салате и прихлебывала черный кофе. Кармелита неохотно говорила о Мануэле, поэтому Беверли рассказала своей старой подруге все, что случилось с нею за время, которое прошло с тех пор, как они перестали переписываться. Когда Беверли рассказала о пластической операции, Кармелита изучила ее лицо с явным любопытством. Закончив с рассказом о себе, Беверли спросила:

— А как дела у тебя? Почему ты уехала от Хейзел?

— Понимаешь, у Мануэля возникли неприятности с полицией. Мы уехали быстро. В середине ночи. Я позвонила Хейзел, когда мы доехали до Далласа, сказала ей, где я была. Я просила ее пересылать мою почту. Она не сделала этого. А мне должно было прийти несколько чеков от журналов с головоломками, вот сука!

— Почему ты перестала отвечать на мои письма?

Кармелита помыла пальцы в стакане с водой и вытерла их бумажной салфеткой.

— Дело было так, amiga. Мы с тобой писали письма друг другу пару лет. Сначала все было хорошо. Мы все еще были подругами. Но затем я начала замечать, как расходятся наши миры. Ты жила приличной жизнью, работала, а я была по-прежнему проституткой. Мне больше не казалось правильным писать тебе.

— Но мы по-прежнему подруги, Кармелита, — мягко сказала Беверли. — Расскажи мне, что случилось.

Кармелита покрутила в руках бумажную салфетку. Она говорила тихо, из-за занавеса длинных черных волос, которые спадали вперед, закрывая ее лицо.

— Он действительно напугал меня на этот раз. Мы подрались. Мануэль связался с другой девушкой. Он говорит, что не может жить с одной женщиной. Я застала его с нею и приревновала. Я ударила его. Он достал нож…

Кармелита подняла глубокие карие глаза, которые Беверли помнила с тех давних пор, полные той же боли, замешательства и позора.

— Ты не поверишь, именно его подруга спасла меня. Она подскочила и остановила его. Он целился мне в сердце, но нож вошел сюда, — она положила руку ниже грудной клетки. — Я провела неделю в больнице. Приходили полицейские и разговаривали со мной. Они пугали меня, заставляли думать, что он собирается прийти и убить меня. Поэтому я попросила у медсестры бумагу и написала тебе то письмо.

— Я приехала сразу же, как получила его.

Кармелита опустила глаза под ее пристальным взглядом.

— Я даже не была уверена, что ты получишь это письмо. Я не знала, работаешь ли ты все еще в той закусочной. Теперь я сожалею, что послала его.

— Почему?

Кармелита испытывала застенчивость и неловкость. Она видела, что Рейчел слишком изменилась. Теперь она была уважаемой личностью с незапятнанной репутацией, принадлежала к высшему классу общества, поняла Кармелита, в то время как сама она принадлежала к отбросам общества. Даже имя у Рейчел было теперь другим. Она была Беверли Хайленд. Новое имя и новое лицо. Это была не та женщина, с которой у нее могло быть что-то общее. Кармелита внезапно поняла, что она сидит с незнакомкой.

Посетители поспешно стали покидать ресторан.

— Эй, куда все идут? — спросила Кармелита. Она посмотрела на часы. Был почти час. Затем она вспомнила: скоро должна проехать президентская автоколонна.

— Кармелита, — сказала Беверли. — Поедем со мной.

— Куда?

— В Калифорнию. Возвращайся со мной и начинай новую жизнь.

Кармелита удивленно посмотрела на нее.

— Ты хочешь сказать — уехать из Техаса?

— Да.

— О нет.

Голос Беверли стал тихим.

— Кармелита, ты действительно счастлива?

Девушка пожала плечами.

— А кто счастлив?

— Ты можешь быть счастлива, если возвратишься со мной. Я дам тебе хорошую работу. Ты будешь ходить в школу. Тебе понравится Калифорния.

Кармелита покачала головой.

Беверли накрыла своей ладонью руку подруги и сказала:

— Помнишь, как мы мечтали вместе? Ты хотела пойти в школу, а затем получить работу где-нибудь в офисе, с пишущей машинкой и телефоном. Ты можешь сделать это, если поедешь со мной. Кармелита, в Калифорнии фантазии сбываются!

Что-то возникло в глубине испанских глаз Кармелиты, что-то, что Беверли видела давно, в редких случаях. Это был взгляд кого-то, кто видел образы или мечту или пытался вообразить что-то. То, что испытывала Кармелита, был лучик надежды или короткая возможность надежды. И это случалось прежде, когда она училась читать первые слова, когда продала журналу свою первую числовую головоломку. На долю секунды появился образ надежды, мечтания о лучшей жизни, и ее темные глаза засияли.

Но потом блеск быстро исчез, так же, как это случалось раньше, потому что Кармелита не привыкла надеяться и мечтать, она слишком долго привыкала принимать ту ужасную участь, которая была ее жизнью. Надежда была просто навыком, в совершенствовании которого она никогда не практиковалась.

— Для меня это слишком поздно, amiga, — сказала она, глядя на скомканную салфетку в своих руках. — Я никогда не смогу уехать.

— Почему?

— Я слишком стара. Мне двадцать пять. И есть еще Мануэль…

— Но не может быть, чтобы ты теперь любила его!

Любила ли она Мануэля? Может быть, когда-то, много лет назад. Теперь это был просто человек, который защищал ее, который брал ее деньги и говорил ей, что делать. Он был добр к ней, когда ему хотелось, и наказывал ее, когда она этого заслуживала. Она не могла оставить Мануэля. Он принимал за нее все решения, он даже говорил ей, что носить. Она была с ним с тех пор, как ей исполнилось тринадцать лет. Он был частью ее.

Кармелита редко оценивала свою жизнь, она вообще редко задумывалась о своем собственном существовании. Жила день за днем, приводя мужчин в свою крошечную комнату и продавая свое тело, в какой-то бесперспективной пустоте. В конце концов, о чем там можно было думать? Мануэль все продумывал за нее. Например, как это было вчера вечером, когда она сказала ему, что опять беременна. Все, что он сказал: «У меня есть знакомый парень, который избавит тебя от этого». Несмотря на криминальный образ жизни, Кармелита Санчес была набожной католичкой и ходила исповедоваться каждую неделю. Теперь ей предстояло покаяться в действительно большом грехе — еще одном аборте. Но это было решение Мануэля. Кармелите никогда не приходило в голову подумать самой, противиться его желанию, противостоять ему и сказать: «Нет, больше никаких абортов. Я сохраню этого ребенка».

Они обе затихли, Кармелита — потому что внезапно перестала осознавать, почему оказалась здесь; Беверли — потому что так отчаянно хотела найти слова, чтобы убедить свою подругу уехать вместе с ней.

— Эй, послушай, — сказала Кармелита, поднимаясь. — Мне пора идти. Мануэль будет спрашивать, где я была.

Когда Беверли уменьшила скорость своего «корвета», попав в пробку около автострады Стеммонс, она сказала:

— Если ты боишься, что Мануэль найдет тебя в Калифорнии, тебе не стоит волноваться. Он не найдет. Ты можешь изменить свое имя. Помнишь, как ты всегда говорила, что тебе бы хотелось, чтобы тебя звали Кармен? Ты можешь изменить свое имя так же, как это сделала я.

Кармелита бросила на нее взволнованный взгляд. В самом деле, это было действительно опасно, если Мануэль станет преследовать ее. Но это была не единственная причина, по которой она не хотела уйти от него. Девушки, подобные ей, не сдавались и пытались идти прямо. Они просто так делали.

Было кое-что еще, что Беверли хотела сказать. Через несколько лет Кармелита потеряет свою молодость и красоту, Мануэль бросит ее ради молодой девушки и она останется полностью предоставленной самой себе, потасканная шлюха, которая никому не нужна. Но она знала, что Кармелита и сама понимает это. Она и Беверли знали это девять лег назад, когда им было только по шестнадцать.

Движение было ужасным. Когда Беверли медленно вела свой автомобиль мимо Техасского книгохранилища, она искала возможность свернуть в сторону. Казалось, все в Далласе хотели поприветствовать президента.

Машина застряла на пересечении улиц Элм и Хьюстон. Перекрестное движение заблокировало дорогу; она была заперта со всех сторон. Позади нее автобус почти упирался в ее бампер, а водитель не переставал сигналить.

Кармелита выругалась по-испански, а затем сказала:

— Он же видит, что мы не можем никуда двинуться! Зачем он нам сигналит?

Неожиданно появился небольшой промежуток в потоке машин, и Беверли опустила ногу на педаль газа. «Корвет» рванулся вперед, и поток сомкнулся позади него, оставив автобус застрявшим, подобно динозавру в смоле.

Беверли немедленно свернула в боковой переулок и смогла избавиться от толпы жаждущих поглазеть на президента.

— Мне нужно возвращаться в Голливуд, — сказала она Кармелите по пути к «Бар-Нан». — Я освобождаю номер в гостинице сегодня вечером. Если ты решить уехать со мной, я буду там до шести часов.

Но Кармелита знала, что никуда не поедет.

Дэнни Маккей колотил по сигнальному рожку автобуса и пытался столкнуть синий «корвет» со своего пути. Насколько он видел, блондинка, управлявшая им, не искала возможности выбраться из пробки. Она просто сидела там, болтая со своей подругой, в то время как перед ней продолжалось перекрестное движение. Наконец появилось свободное место. Он налег на рожок и закричал:

— Эй! Давай! Езжай!

И небольшой «корвет» рванулся вперед и исчез в переулке.

— Господи, — сказал Боннер Первис, развалившийся на сиденье рядом с ним. — Разве это не здорово?

— Не говори, и все только потому, что старина Кеннеди приехал в город.

Дэнни нетерпеливо барабанил ногой и пытался найти выход из этой мешанины. Он приехал в Даллас не для того, чтобы увидеть президента. Он должен был провернуть здесь важное дело.

Даже при том, что день был не слишком жарким — всего семнадцать градусов, — Дэнни вспотел от волнения. Семь лет он потратил на это. Семь лет с тех пор, как бросил старого Билли Боба Магдалена в пустыне и забрал его автобус. За это время Дэнни заработал больше денег, чем когда-либо мечтал. Хотя многое из заработанного он потратил на ночные похождения, на любовниц и гостиницы, он регулярно откладывал довольно крупные суммы, чтобы начать свой путь по дороге славы. Дэнни приехал в Даллас, чтобы заняться покупкой некоторой собственности, осмотреться и начать завязывать контакты, которые облегчили бы ему восхождение по лестнице успеха. Ему было тридцать лет, и у него были деньги в банке — пришло время начать меньше думать о проповедовании и больше о том, как осуществить свою мечту.

Энергия, которая вела его когда-то давно в Сан-Антонио, все еще управляла им. Известность Дэнни как харизматичного проповедника распространилась по всему Техасу; на его собраниях было так много людей, что их приходилось проводить на открытом воздухе, поскольку не было достаточно большой палатки, чтобы вместить всех. Людям нравился взволнованный молодой проповедник, который не мог сидеть без движения. Дэнни всегда двигался, переходя с места на место, поворачивая голову в разные стороны. Даже когда он сидел, откинувшись на спинку стула, и говорил в своей медленной манере, растягивая слова и прикрыв глаза, можно было ощутить скрывающееся внутри него напряжение.

Он чувствовал Силу, растущую в нем снова, электричество, которое прорывалось наружу. Проповедей было уже недостаточно. Штат Техас был не очень большим. К тому же Дэнни хотел владеть вещами, управлять ими. Поэтому он приехал сегодня в Даллас, чтобы встретиться с одним человеком по поводу покупки офисного здания и, возможно, нескольких квартир. Дэнни всегда мечтал владеть недвижимостью и теперь был достаточно состоятельным, чтобы начать приобретать ее.

Надпись на борту автобуса гласила: «Дэнни Маккей несет Иисуса». Это был не тот автобус, который он украл у Билли Боба.

Новая большая сверкающая модель была оборудована внутри спальней, ванной и кухней. Дэнни, как правило, сам не водил ее; шофером был Боннер. Для личного пользования Дэнни купил белый хромированный «линкольн-континенталь». Но так как он решил продать автобус и поселиться в Далласе, он сам вез его покупателю. В каком-то смысле Дэнни будет не хватать этого большого транспортного средства: он пережил в нем хорошие времена. Но он не собирался оставаться здесь навсегда и поместил маленький бюст Наполеона на приборной панели, чтобы не забывать об этом. Его целью была власть, и работа проповедника являлась лишь стартовой площадкой.

— Взгляни туда, — сказал Боннер, показывая куда-то пальцем.

Они двигались по тройному путепроводу. Внизу, под эстакадой, на Мейн-стрит, они увидели президентскую автоколонну из двенадцати автомобилей. Одна из девушек, которая теперь путешествовала вместе с Дэнни, сестра Сью, выглянула из окна в задней части автобуса и пронзительно вскрикнула:

— Это Джекки! Посмотри, Марсия. Это Джекки.

— Проклятье, — пробормотал Дэнни, когда затормозил на красный сигнал светофора и потянулся за сигаретами «Кэмел». Он восхищался семейством Кеннеди и завидовал им, он точно знал, что заставляло людей глупеть, видя их, и надеялся когда-нибудь обладать такой властью.

Бах!

— Что это было? — спросил Боннер.

Бах! Бум!

— Взрыв автомобиля, — сказал Дэнни.

— О мой бог! — закричала сестра Сью.

— Что… — Дэнни обернулся и посмотрел вниз. Президентский лимузин остановился. Джекки склонилась над своим мужем; губернатор Конналли странно обмяк в руках своей жены.

А затем все смешалось. Внезапно люди побежали, падая на землю; агент секретной службы кричал в сторону автомобиля Линдона Джонсона:

— Спускайтесь! Спускайтесь!

Джекки на четвереньках выползала из задней части автомобиля.

Президентский автомобиль взревел и полетел вперед, за ним последовала машина секретной службы, в которой стоял агент с автоматом наперевес.

Дэнни смотрел, не веря своим глазам, как автомобили помчались в тоннель, и затем, несколькими секундами позже, когда он увидел, что они внезапно появились на автостраде, немного впереди, он пробормотал:

— Боже правый! — и включил газ.

— Господи, Дэнни! — закричал Боннер, крепко держась. — В президента стреляли!

Сью и Марсия начали кричать на заднем сиденье.

Дэнни не раздумывал; он понятия не имел, что делает и почему. Он только гнался за этими двумя автомобилями, сбрасывая скорость до шестидесяти, когда они делали это, сворачивая с автострады Стеммонс, преследуя их по пятам, вниз по бульварам Индастриал и Харри Хайнс.

Когда он увидел впереди желтовато-коричневую тринадцатиэтажную больницу, он понял, что они делали. Президентский автомобиль помчался к аварийному входу, и в течение нескольких секунд два человека, находившихся без сознания, были помещены на носилки.

Дэнни резко остановил свой автобус, заставив трех своих попутчиков сделать рывок вперед. Он вылетел, по пути сбивая с ног Боннера.

— Эй! — прокричал Дэнни на бегу. — Что случилось?

Но агенты секретной службы остановили его; полицейские на мотоциклах оттеснили его назад. Он стоял и смотрел. Джекки все еще прижималась к своему мужу. На ее юбке и ногах была кровь. Дэнни видел, как она прошла сквозь двойные двери вместе с носилками и агенты сразу же заняли место позади них.

— Что это, Дэнни? — спросил Боннер, запыхавшись от бега. — Он жив? Кто стрелял в него, Дэнни?

— О мой бог, — простонал Дэнни. — Я не знаю. Господи, я не знаю!

— Что же произошло?

Все больше машин подтягивались теперь к больнице Паркленд. Люди бежали по тротуару, некоторые кричали, другие плакали, третьи шли как зомби в мертвой тишине. Полиция не подпускала их к зданию. Репортеры толпились в двойных дверях; представители телевизионных новостей устанавливали на лужайке аппаратуру так быстро, как только могли. Туда уже прибыл фургон одной из крупнейших радиостанций Далласа. Люди беспомощно бродили вокруг в поисках руководства.

Президент был убит. Миру пришел конец.

Дэнни возбужденно огляделся вокруг. Он увидел женщину-негритянку, становящуюся на колени на траве, слезы струились по ее щекам. Она била себя в грудь и причитала. Люди стояли ошеломленные, пристально глядя на больницу, держась за руки, их лица были бледны. Дэнни видел, как Сью и Марсия вышли из автобуса, спотыкаясь и прижимаясь друг к другу. Репортеры служб новостей пытались получить хоть какие-то ответы.

Насколько серьезно ранен президент?

Толпа росла. Люди шли к больнице, чтобы находиться рядом со своим лидером.

Для Дэнни хаотичная сцена напоминала потревоженный муравейник. В этой толпе не было никакого направления, никакого единства среди охваченных паникой техасцев. И тогда он понял, где его место в истории.

Он побежал к автобусу и поднялся на вдавленную крышу.

— Братья и сестры во Христе, — прокричал он с распростертыми руками. — Присоединяйтесь ко мне в молитве за здоровье нашего возлюбленного президента.

Вот так просто Дэнни завладел всеобщим вниманием. Наконец появился тот, кто выделялся из толпы, подобно маяку, — человек с властным голосом, неожиданно начавший говорить те слова, которые люди хотели услышать, знакомые, успокаивающие слова, и они стекались к нему, как пчелы слетаются к меду.

Дэнни посмотрел вниз на изумленные, полные надежды лица, и понял, что ему нужно делать. «Они как дети, — подумал он. — Потерявшиеся маленькие дети: просят, чтобы кто-то взял их за руку и повел за собой».

— Я не знаю, что происходит внутри этого здания, мои братья и сестры, — прозвучал его голос над их головами. — Но я точно знаю, что человек, который лежит на больничных носилках, отчаянно нуждается в наших молитвах. Мы должны обратить свои голоса к Богу и дать ему знать, что мы не хотим, чтобы он забрал Джона Фицджеральда Кеннеди сегодня к себе. Мы должны направить всю свою любовь и потребность Богу так, чтобы Он увидел, насколько мы достойны его милости.

— Аминь! — крикнул кто-то.

— Мы знаем, кого весь мир будет обвинять в том, что случилось сегодня! — прокричал Дэнни. — Они будут винить Техас! Но не Техас стрелял в нашего возлюбленного президента. Дьявол сделал это! Это грех и коррупция, разбушевавшиеся сегодня в нашем мире, это они стреляли в Джона Кеннеди! Если этот благословенный человек умрет, — он сделал жест рукой к аварийному входу, — значит, это наша греховность и безбожность убили его!

— Аминь, брат! — закричал Боннер.

Дэнни теперь уже стал разогреваться точно так же, как это происходило во время его религиозных бдений на передвижной кафедре священника. Как только этот процесс начинался, его невозможно было остановить. Он чувствовал, что у него есть власть, думал, что лопнет от ее переизбытка. Ему казалось, что он парит над толпой; его голос звучал внушительно, а слова лились рекой.

Он опустился на колени и сложил руки под подбородком.

— Дорогой Небесный Отец, — взывал он. — Пожалуйста, услышь наши молитвы. Мы все несчастные грешники, и все мы заслуживаем твоего божественного гнева. Но мы молим тебя не забирать у нас сегодня Джона Кеннеди! Мы все как маленькие дети. Мы нуждаемся в нашем президенте!

— Аминь, — произнесли собравшиеся. Несколько человек опустились на колени, руки их были молитвенно сложены. Все лица были устремлены на молодого человека, стоящего на коленях на крыше автобуса, его почти красные волосы пылали подобно ореолу в солнечном свете.

У Дэнни был красивый голос. Он привлекал внимание, убеждал, заставлял людей изменить мнение о вещах. У него был еще один талант: он мог заплакать, когда надо было по ситуации.

Теперь слезы начали стекать вниз по его лицу, когда он громко обращался со своей молитвой к Богу. Его голос срывался в нужных местах; он рыдал неудержимо. И толпа плакала вместе с ним.

Минуты проходили за минутами. Ни единого сообщения не поступило из больницы.

Дэнни опять вскочил на ноги и дал толпе почувствовать свой гнев.

— Мы должны показать Богу, что не заслуживаем такого наказания, что мы любим человека, который находится в этой больнице. Братья и сестры во Христе, давайте предложим себя Богу вместо нашего президента! Давайте поклянемся на этом самом месте оставить порочную жизнь и перестать поклоняться Сатане. Пообещаем вернуться на путь справедливости — ради Джона Кеннеди!

Люди словно сошли с ума. Они давали обещания, заключали сделки, все что угодно, если Бог позволит жить президенту.

Дэнни стоял в лучах солнца с распростертыми руками. Его стройное тело дрожало от страсти и магнетизма. Команда радионовостей заняла места рядом с автобусом; слова Дэнни в ту самую минуту транслировались по всему Техасу. С большого расстояния, в то время пока ждали новостей из больницы, телевизионная команда нацелила камеру на Дэнни и начала съемку.

— Я говорю вам, братья и сестры, — гремел он, — заключите мир с Богом здесь и сейчас! Обещайте ему на этом самом месте, что вы готовы принести жертву, чтобы спасти нашего возлюбленного президента! Братья и сестры, не спрашивайте, что ваш президент может сделать для вас, но подумайте, что вы можете сделать для вашего президента!

— Аллилуйя! — кричали люди. — Аминь, брат! Хвала Господу!

Боннер Первис стоял в стороне, совершенно ошеломленный. Он видел, как пылко Дэнни проводил некоторые проповеди, но ни одна из них не могла сравниться с этой. Он смотрел на выражение обожания на лицах людей, когда они пристально глядели на Дэнни. Толпа была его, хотела быть использованной им и ведомой в любую сторону. Это заставило Боннера подумать о тех старых подборках новостей, которые он видел о Гитлере.

Боннер внезапно вспомнил то, что случилось три года назад, в день, мало отличающийся от сегодняшнего. Они ехали на своем автобусе в какой-то маленький город в холмистой местности, и Дэнни, возбужденный и взволнованный, отправился на поиски чего-то. Ночью, когда религиозное бдение было в разгаре, Дэнни исчез. Он вернулся через четыре часа, выглядел странно бледным и спокойным. На следующий день Боннер слышал по радио о местном враче, докторе Саймоне Вэделле, который был найден безжалостно убитым в своей кровати, и полиция допрашивала всех в округе. Конечно, если бы об этом спросили, сотня людей поклялись бы, что Дэнни был в палатке той ночью в около одиннадцати часов. Дэнни знал психологию толпы, он мог загипнотизировать людей и заставить их поверить в любую иллюзию. Но Дэнни не было там, Боннер точно знал это. Во время бдения он находился в палатке не во плоти, а только в мыслях истеричной толпы. Несколькими месяцами позже полиция наконец приписала убийство наркоману, которого доктор Вэделл, должно быть, застал врасплох во время кражи наркотиков.

Когда Боннер думал о той ночи и наблюдал, как его лучший друг манипулирует толпой, собравшейся у стен больницы, как они были марионетками, и когда он слышал, что Дэнни выкрикивает слова, которые должны были превратить его в знаменитость: «Дух Кеннеди будет жить!» — внезапно представил будущее и задрожат от волнения и страха.

Кармелита Санчес услышала новости, когда вошла в ночной клуб, где Мануэль и его друзья обычно проводили день, играя в карты и производя сделки. Она не пошла в заднюю комнату, где ее ждал Мануэль, чтобы отвести к врачу, занимающемуся нелегальными абортами. В баре было включено радио. Швейцар стоял, подобно манекенщице в универмаге, наклонясь к своей щетке и уставившись на радио, его глаза были наполнены слезами.

— Приблизительно в час дня местного времени, — произнес диктор, — президент Джон Фицджеральд Кеннеди умер в больнице Паркленд от огнестрельного ранения в голову.

Время внезапно перестало существовать для Кармелиты, как и для всей нации. В то время как машины тянулись вдоль автострады, школьники были отправлены по домам, а телефонная система полностью заблокирована звонками, Кармелита остановилась в затхлой темноте далласского стриптиз-клуба. Голос раздавался из радио и заполнял все помещение. Говорящий был неизвестен; прошло уже много лет с тех пор, как она слышала этот голос в последний раз, поэтому она не знала, кто был человек, который призывал всех приносить жертвы для того, чтобы Кеннеди мог жить.

Слезы навернулись на глаза и начали стекать по лицу, когда горе, какое она никогда еще не испытывала, завладело ею.

Она пристально смотрела на радио и чувствовала, как ей передается мощь записанной на пленку речи. Эту речь она услышит еще много раз на следующей неделе, потому что ее будут транслировать по всем каналам телевидения и всем радиостанциям страны, — речь знаменитого преподобного Дэнни, которая была спонтанно произнесена у стен больницы, где лежал, умирая, Кеннеди. Молодая проститутка была тронута и попала под влияние мощного красноречия Дэнни Маккея, как и многие другие люди. И, как многие другие люди, она подумала: «Да, я должна изменить свой путь». А затем ее осенило.

Бог не хотел, чтобы она продолжала быть проституткой. Кармелита Санчес привыкла стоять на коленях. Она делала это в неопрятных гостиничных номерах с безымянными клиентами; она делала это в церкви каждое воскресенье. На этот раз она впервые не встала на колени на полу ночного стриптиз-клуба.

Администратор отеля «Бар-Нан» тихо плакала за своей конторкой, закрыв лицо руками. Два старика сидели на мягком диване, их глаза, не мигая, уставились в пустоту. Беверли Хайленд стояла на возвышении в середине вестибюля и слушала, как знакомый голос вещает по радио. Он был здесь. В Далласе. На расстоянии всего нескольких миль. Как и на всех людей в Америке, на Беверли некоторым образом подействовали передвижные проповеди Дэнни Маккея. Но на Беверли оказывали влияние и другие события.

Он действительно был здесь.

Она могла сесть в автомобиль и…

Но Беверли не двигалась. Дэнни пригвоздил ее к месту. Он говорил ей, чтобы она оставила жизнь в грехе и коррупции. Он велел ей принять любовь Иисуса Христа, принести жертву ради Джона Фицджеральда Кеннеди. Он сказал ей — он сказал ей! — вернуться на праведный путь во имя президента. И в то время как он говорил все это, Беверли распознала в голосе Дэнни Маккея то, что уже слышала раньше, много лет назад, — силу.

И она поняла что, как он и обещал, Дэнни Маккей стал успешным человеком.

Он предсказал это девять лет назад, когда выгнал ее из своего автомобиля. Используя людей, он шел по головам в своем маниакальном стремлении подняться к вершине. Он даже использовал умирающего президента в качестве точки опоры.

Стоя посреди тусклого вестибюля гостиницы, слыша, как гудит автомобильный рожок на улице, как кто-то бежит мимо, как тихо плачет администратор, как раздается голос Дэнни Маккея по радио, Беверли внезапно охватило сильное желание: чтобы Дэнни обязательно поднялся на самый верх в обществе.

Потому что когда-нибудь он потеряет свое положение. И она собиралась поспособствовать его падению по возможности, с самой большой высоты. Независимо от того, как много времени потребуется, она будет ждать, наблюдать и увидит это. И, когда наступит подходящий момент, она вернется к Дэнни Маккею и столкнет его в пропасть.

— Рейчел? — прозвучал дрожащий голос.

Она повернулась. Кармелита стояла в дверном проеме с саквояжем в руках.

— Рейчел, — сказала она. — Я еду с тобой.

 

22

Она нежилась в ванной, в то время как струи горячей воды массировали ее обнаженное тело. Она чувствовала себя так, будто плыла в море приятных ощущений. Не осталось ни единого дюйма ее кожи, который бы не был обласкан, нагрет, мягко окутан маслянистой, ароматной водой. Воздух пах жасмином, гарденией и лавандой; папоротники, мох и белые лилии в зимнем саду, который занимал угол ванной, отяжелели, покрывшись росой от испарений. Она лениво потянулась рукой за хрустальным бокалом и медленно глотнула охлажденного белого вина. Затем наклонила бокал и вылила немного на свою нагую грудь. Внезапный холод после столь высокой температуры оказал стимулирующее действие.

Она закрыла глаза и оперлась головой на черный мрамор. До краев наполненная ванна казалась громадной — она могла почти плавать в ней. Крепления в форме лебедей были золоченые. Пышные растения и тропические цветы росли в зеленых малахитовых горшках вокруг ванны; стены были увешаны зеркалами в позолоченной оправе. У подножия ступенек из черного мрамора, занимая весь пол ванной комнаты, лежал толстый ковер из овечьей шерсти. На медной тележке стояли ковшики со льдом и бутылка вина; серебряные куполообразные крышки, которыми были накрыты тарелки с едой, сохраняли свежесть камамбера и бри, хрустящего французского хлеба, шоколадных трюфелей, итальянской выпечки, кусочков папайи, дыни и ананаса. Там был даже серебряный самовар, который не позволял остывать горячему роскошному венскому кофе и наполнял насыщенный паром воздух легким ароматом корицы.

Почувствовав, что легкий ветерок коснулся ее плеч, которые выдавались из воды, она открыла глаза. Он стоял у двери, улыбаясь. Он вошел беззвучно. Красивый молодой человек с хорошо сложенным телом и длинными белокурыми волосами. Он был в белом костюме для игры в теннис и весь покрыт испариной; она подумала, что он выглядел точно так же, как чемпион после победы на Уимблдонском турнире.

Она наблюдала, как он медленно и томительно раздевался. Сначала через голову снял рубашку, из-за чего его торс напрягся. Затем туфли и носки. Наконец шорты. Он был само совершенство.

Медленно поднимаясь по ступенькам к наполненной ванне, он намеренно тянул время. Она наблюдала за каждым его движением, каждой линией его тела. Он ступил в горячую воду и стал между ее ногами, глядя на нее сверху вниз. Она видела самодовольство и тщеславие в его синих глаз И вокруг тонкогубого рта. Она чувствовала, как у нее перехватило дыхание.

Он стал на колени в воде и осторожно положил руки ей на колени, наклонился вперед и поцеловал ее. Его рот был сладок.

Они целовались долго, обнявшись и плавая в ароматной воде, выплескивая воду через край на толстый шерстяной ковер. Затем он снова встал, на сей раз широко расставив ноги по обе стороны от нее. Она потянулась и стала ласкать его рукой, доведя до полной эрекции. Презерватив уже лежал около ванны. Ей нравилось надевать его. Когда он был надет, она села и взяла его в рот. Она почувствовала приятный вкус — вишня.

Дверь в ванную снова бесшумно открылась. Мужчина, который вошел на этот раз, тихо закрыв за собой дверь, был очень смуглым, почти черным. В то время как ее рот нежно и бережно ласкал плоть «теннисиста», который стоял над ней, она наблюдала, как раздевается второй мужчина. Он тоже был красив и прекрасно сложен.

Он ступил в огромную ванну и опустился позади нее так, чтобы Обнимать ее ногами, руки он положил ей на груди, в то время как ее белокурый любовник стал на колени и опустил ее в горячую маслянистую воду.

Она снова закрыла глаза и отдалась приятному чувству чистейшего наслаждения. Два ее любовника целовали и ласкали ее, не оставляя неисследованным ни одного дюйма на ее теле. Ее спина упиралась в твердую, мускулистую грудь, сильные руки обхватили ее талию, грубые мозолистые руки держали ее груди, в то время как другое сильное и упругое тело двигалось между ее ногами, руками он схватился за ее бедра, ртом прильнул к ее рту, высасывая из нее дыхание. От его толчков пахнущая жасмином вода выливалась через края ванны.

Она вскрикнула не один раз.

Эти трое двигались как единое целое. Они вытащили ее из воды и повели вниз по ступенькам к мягкому ковру из овечьей шерсти.

Ее белокурый любовник наполнил бокал вином и окунул в него ее соски; затем он облизал их дочиста. Он увлек ее на ковер и положил на спину, став на колени рядом с ней и продолжая целовать ее слегка припухшие губы. Она держалась за него, запустив пальцы в его длинные платиновые волосы.

Ее второй любовник достал что-то из-под одной из серебряных крышек на тележке и стал кормить ее клубникой в шоколаде.

Остальная еда была уже поглощена; они сделали перерыв в своих любовных ласках, чтобы вкусить гастрономические совершенства кухни «Бабочки». Эти двое мужчин кормили ее, беря кусочки с подносов и предлагая их ей разными эротическими способами. Они пили вино, а затем кофе и наслаждались сладко-сливочным богатством итальянской выпечки.

Они оба по очереди вошли в нее в последний раз, медленно, сдерживая свой собственный оргазм, чтобы ее удовольствие могло продлиться дольше, пока она наконец не произнесла, первое слово за более чем три часа любовных утех; оно вылилось в глубокий удовлетворенный вздох: «Достаточно».

 

23

Голливуд, 1969.

Энн Хастингс больше всего на свете хотела с кем-нибудь переспать. Она решила, что это ужасно — в возрасте тридцати одного года все еще оставаться девственницей. Особенно в такое время!

Когда она припарковала свой «мустанг» на зарезервированном месте маленькой автостоянки у знания «Королевские бургеры от Тони» (Эдди сохранил вывеску из сентиментальных соображений), она подумала обо всех девушках, которых только что видела на Хайленд-авеню, в вышитых синих джинсах, босиком и с длинными волосами. Их бедра и большие пальцы ног были обнажены в надежде на поездку. И они обычно добивались своего!

Энн иногда изумляло это новое время. Она часто чувствовала, что заснула много лет назад и только теперь проснулась — чужой в еще более чужой стране. Как мистер Ван Винкл. Вокруг нее свершались революции: расовая, антивоенная, культурная, сексуальная… Секс определенно занимал ее мысли в эти дни. Как она могла заставить себя не думать об этом? Она спрашивала себя, входя через заднюю дверь закусочной, приветствуя взмахом руки рабочих и направляясь к двери с надписью «Посторонним вход воспрещен». С такими фильмами, которые теперь показывали, такими как «Полночный ковбой» и «Волосы», и повсеместно расклеенными постерами, рекламирующими фильм «О! Калькутта!», где демонстрировалась плоть, плоть и плоть, трудно было думать о чем-то другом. Программы новостей по телевидению показывали голых детей на Вудстокском фестивале, они занимались любовью на траве, свободные и счастливые. Женщины теперь принимали противозачаточные таблетки. Им позволили наконец быть сексуальными агрессорами. Это был век свободной любви и свободного секса. Помилуй господи, этим занимались все!

Ну, возможно, не все, решила Энн, тихо входя в офис и закрывая за собой дверь. Беверли сидела за своим столом, разбирая утреннюю почту. Кармен сидела за другим столом, ее пальцы летали над счетной машинкой.

На них, казалось, сексуальная революция нисколько не повлияла.

Сколько лет Энн знала Беверли Хайленд? Десять, подсчитала она. Они встретились в 1959 году в старом жилом доме на Чероки. Но даже при том, что с тех пор они вместе работали у Эдди, Беверли по-прежнему оставалась для Энн загадкой.

Удивительно, но в жизни Беверли Хайленд не было мужчины, хотя она была очень красива. Ошеломляющей была не только ее внешность, но и походка, манеры, душа. Беверли просто шла правильным путем и говорила правильно; она была мягкой, уравновешенной и любезной. И выглядела просто идеально в мини-юбке от «Мэри Квант» и белых ажурных колготках. Ее не портила даже старомодная прическа «френч твист» в этот космический век, когда в моде были сэссон и Найджел Дэвис.

К тому же Беверли была хорошо обеспечена материально. Не то чтобы она была богата, но она сделала неплохие вложения в Вэлли, к тому же владела частью сети «Королевских бургеров». Она была одной из наиболее желанных, наиболее привлекательных молодых женщин в Лос-Анджелесе, и все же, насколько Энн было известно, у нее не было мужчины. За десять лет Беверли не разу не заметили с парнем — она ни с кем не встречалась. Вся жизнь Беверли, пришла к заключению Энн, была посвящена работе. Она была так предана работе и проводила так много часов, управляя «Королевскими бургерами», что Эдди и Лаверн сложили свои полномочия почти одновременно.

«Почему, — задавалась сейчас вопросом Энн, как и много раз прежде, — Беверли избегает мужчин?»

С ними еще работала Кармен Санчес, бухгалтер компании. В тот первый день шесть лет назад, когда Беверли привела Кармен в закусочную и объявила, что она будет работать с ними, Энн подумала, что наконец получила ответ: Беверли, должно быть, предпочитает женщин. Но живот Кармен вскоре раздулся, и она постоянно проклинала человека по имени Мануэль.

В течение пяти лет, начиная со дня рождения маленькой Розы, Кармен вела одинокую жизнь. Она так же, казалось, не хотела иметь дело с мужчинами.

«Но, по крайней мере, — думала теперь Энн, — Кармен познала мужчину, даже если только однажды». Энн не могла уверенно сказать это в отношении ужасно скрытной Беверли, которая никогда никому не позволяла приближаться к себе. «Неужели это возможно, — задавалась вопросом Энн уже не впервые, — что Беверли сексуально так же невинна, как она сама?»

— Где Дебби? — спросила Энн, откладывая свою сумочку, опускаясь на диван и кладя ноги на оттоманку.

Беверли не подняла взгляда от почты, которую читала.

— Дебби ушла от нас.

Энн застонала. Не может быть.

— Куда она отправилась? В Сан-Франциско? — Туда решили уехать две последние секретарши.

— Я не знаю. Она просто пришла сегодня утром, объявила, что она больше не Дебби Шварц, а Дебби Дэффодил, и собирается на поиски своей судьбы.

Энн покачала головой. Для них наступило трудное время: хороших служащих найти было нелегко.

Беверли наконец посмотрела на нее.

— Как это произошло?

— В магазине «Резеда» возникла небольшая неприятность, но я распутала дело, уволив менеджера и поставив на его место помощника менеджера. Я думаю, что она справится. Мы не должны больше получать жалобы от департамента здравоохранения с той стороны.

— Что-нибудь еще?

Энн помассировала ноги. Она была теперь региональным менеджером «Королевских бургеров» и должна была часто объезжать четырнадцать магазинов. Ее исключительной задачей был контроль качества — она проверяла, чтобы во всех точках продажи товар был хорошего качества.

— Да, Кармен права. Продажи падают во всех из них. С тех пор как «Макдоналдс» начал в прошлом году выпускать свои бигмаки, «Королевский бургер» стал неотвратимо терять своих клиентов. Все мои менеджеры согласились, что мы должны выпустить двойной гамбургер. Я также думаю, что мы должны установить новые микроволновые печи во всех магазинах.

Беверли кивнула и записала что-то на кусочке бумаги.

На ее столе царил беспорядок, что было очень не похоже на Беверли, которая была опрятна до педантичности и в своей внешности, и у себя дома в Голливуд Хиллз. Энн бывала в ее доме в испанском стиле и каждый раз поражалась царившему там порядку Беверли настаивала, чтобы такая же дисциплина поддерживалась и в магазинах «Королевские бургеры». Грязи и неопрятности не было места в ее жизни.

Но из-за того, что она, казалось, не могла удержать секретаря, и потому что Эдди больше не собирался сам принимать участие в делах своей собственной компании, Беверли вынуждена была постоянно бороться, чтобы не оказаться заваленной документами. Как раз сегодня из пресс-службы пришел толстый конверт.

Это была другая тайна, касавшаяся Беверли, которой тоже часто интересовалась Энн, — ее одержимость преподобным Дэнни Маккеем.

Энн был хорошо известен яркий проповедник из Техаса. Любой, кто смотрел новости, или читал газеты, или ходил в книжные магазины, узнавал эту широкую улыбку. После его знаменательной речи, произнесенной у стен больницы «Паркленд» в Далласе еще в 1963 году, Дэнни Маккей стал популярной личностью. И теперь, после того как он издал свою новую книгу «Почему Бог выбрал Кеннеди», которая оказалась в списке бестселлеров, его известность росла.

Энн не знала, что связывало Беверли с харизматичным преподобным, но подозревала, что Беверли действительно могла быть знакома с Дэнни Маккеем когда-то в прошлом. Независимо от того, какие это были отношения, Беверли держала все в секрете. И еще она была одержима этим.

Взять, к примеру, эту пресс-службу. Беверли заключила с ними контракт шесть лет назад, вернувшись из Далласа. «Мне интересна любая информация о Дэнни Маккее», — сказала она им. Не имеет значение, какого объема упоминание или в какой газете опубликована статья, они должны были присылать ей вырезки. Беверли тратила одно утро в неделю, просматривая содержимое толстого конверта и детально изучая новости о деятельности Дэнни Маккея. Беверли сидела теперь за своим столом, изучая подборку с напряженным лицом, читая о поездке Дэнни во Вьетнам, где он читал проповеди войскам.

Энн встала и подошла к маленькому офисному холодильнику Взяв банку напитка «Метракал» и медленно вылив его в стакан, она вернулась к размышлениям о сексе.

То, что она все еще была девственницей, было абсурдом, и Энн действительно не могла сказать, почему так получилось, кроме того, что у нее было не так много возможностей познакомиться с парнями, которые ей нравились. Из-за работы в «Королевских бургерах» она была довольно занятой и оказываясь в обществе, всегда казалась неуместной. В тридцать один год она чувствовала себя старой в этом внезапно помолодевшем обществе. Любой, кто ходил в школу в пятидесятых, казалось, был динозавром. При наличии такого большого количества сексапильных и покладистых девушек в эти дни полноватая тридцатилетняя Энн Хастингс почти не имела шанса понравиться молодому человеку. Так было до тех пор, пока она не встретила Стива.

Стив Фаулер был профессором политологии, она встретила его на недавнем антивоенном слете в Сенчури-Сити. Их обоих чуть не арестовали, и им удалось избежать дубинок полицейских только потому, что они запрыгнули в его «фольксваген» и умчались с места происшествия. Они пошли в вегетарианский ресторан, чтобы обсудить нечто важное, и слово за слово, прежде, чем Энн осознала это, она приняла приглашение Стива как-нибудь зайти к нему домой и покурить травку. И это должно было произойти именно сегодня вечером.

Она не была влюблена в Стива никоим образом; он даже не очень привлекал ее. Но он был умным, образованным, человеком совести (ему сделали выговор в прошлом году за то, что он велел своим студентам выйти из аудитории и не возвращаться до тех пор, пока Никсон не отзовет обратно наши войска из Вьетнама), и он прозрачно намекнул, что ему нравятся женщины с рубенсовскими формами. Он был также старше ее и намекал на то, что является весьма опытным любовником.

Это было как раз тогда, когда Энн задумала сделать решительный шаг и выяснить, каково то, чего она пока не знала. Некоторые тайны должны были наконец открыться ей сегодня вечером, и она едва могла сдерживать волнение.

— Если я тебе больше не нужна… — сказала она, когда допила «Метракал».

Беверли улыбнулась:

— Возьми отгул. Ты его заработала.

Энн засмеялась и поспешила к выходу. «Возьми отгул!» Ей нужно было слишком много всего сделать, прежде чем она отправится домой к Стиву в шесть: купить новую одежду, разориться на прическу, маникюр и, наконец, успеть в Центр планирования семьи, чтобы ей вставили противозачаточную диафрагму…

Счетная машина продолжила свою работу — щелк, щелк, щелк — и выдала плохие новости. Кармен вытащила длинную ленту, оторвала ее и, нахмурившись, смотрела в течение минуты на итоговые цифры, перед тем как повернуться и положить ленту на стол Беверли.

— Очень скоро у нас будут серьезные неприятности, amiga, — сказала она, — если Эдди что-нибудь не предпримет, причем быстро.

У Беверли не было необходимости просматривать ленту. Они уже давно обсуждали эту проблему, с тех пор как им открылась жестокая действительность: «Макдоналдс» и «Кентакки фрайд чикен» быстро занимали области, где когда-то монополистом являлась компания «Королевские бургеры».

Ситуация была неблагоприятной. Как только Эдди заработал достаточно денег, чтобы обеспечить себя и Лаверн новыми дорогими игрушками и заканчивали путешествиями, он потерял всякий интерес к своей компании. «Ты управляешь компанией», — сказал он Беверли два года назад, когда, пританцовывая, вышел из закусочной, позвякивая ключами от новой модели своего «линкольна-континенталь». Как считал Эдди, пока «Королевские бургеры» обеспечивал ему машины, лодки, билеты на самолеты, он не собирался интересоваться делами компании. И он знал, что может доверять Беверли следить за ростом прибыли «Королевских бургеров».

Проблема заключалась в том, что пока «Королевские бургеры» являлись единственным местом в городе, где подавали вкусную пищу по низким ценам в чистой, заслуживающей доверия обстановке, все было прекрасно. Но теперь стали возникать другие сети кафе быстрого питания и фирма начинала терпеть ужасные убытки.

Беверли пыталась в прошлом году уговорить Эдди выпустить акции. Компания не была представлена на нью-йоркской фондовой бирже. Они могли бы стать такой же крупной компанией, как «Макдоналдс».

Но Эдди не был в этом заинтересован. «Нет, — сказал он. — „Королевские бургеры“ — семейный бизнес. Мы не хотим вовлекать никаких незнакомцев. Мы закрытое предприятие. Мы получаем доход. Люди ели наши гамбургеры и булочки слишком долго, для того чтобы теперь перестать это делать. Это подобно зависимости, правильно?»

Неправильно. Он был неправ.

Большие гамбургеры и большее разнообразие — вот чего хотела теперь публика. И у «Королевские бургеров» возникла необходимость измениться вместе со временем, для того чтобы выжить.

— Это выглядит плачевно, Беверли, — сказала Кармен, открыв холодильник и взяв баночку «Фреска». Полки были забиты зелеными и синими банками, и склад был забит до потолка ящиками с диетическими прохладительными напитками. Как только просочилась новость о том, что эти напитки должны запретить, Беверли заказала как можно больше «Фреска» и «Диет-Райт», столько, сколько могло поместиться на складе. Заменители сахара согласно слухам должны были стать в ближайшем будущем горькими и неприятными на вкус.

— Где Эдди? — спросила Кармен, когда села на диван, откуда недавно встала Энн.

— Где же еще? Налетном поле Санта-Моники. — Это была их самая последняя игрушка: «Цесна-172». Они с Лаверн брали уроки пилотажа.

— Мы выйдем на рынок с гамбургером «Краун»?

— Придется. И поставим цену на четыре цента ниже бигмака.

— А что насчет цыпленка?

— Если мы все-таки решим включить в меню цыпленка, его нужно будет продавать в другой форме. Жаренным на решетке, может быть.

На лице Беверли появилось выражение глубокой сосредоточенности, которое так хорошо было известно Кармен.

В отличие от Энн Хастингс Кармен знала все, что можно было знать о Беверли Хайленд. Она понимала, для чего предназначались эти статьи, присылаемые пресс-службой.

Кармен прошла долгий путь, начиная с тех дней, когда была далласской проституткой. Теперь она получила диплом колледжа и работала над тем, чтобы стать дипломированным бухгалтером, жила в хорошей квартире в районе Вествуд вместе с дочкой — смышленой и здоровой маленькой девочкой, хорошо, зарабатывала на должности бухгалтера в «Королевских бургерах» и обзавелась хорошими друзьями в лице Беверли, Энн и Роя Мэдисона. Но она, так же как и Беверли, не могла позволить умереть старым ненависти и злобе. Раны были слишком глубокими, чересчур, а воспоминания — болезненными. Она знала, что Беверли жила ради того, чтобы отомстить Дэнни, что каждое движение, которое она делала — даже управляя «Королевскими бургерами», было учтено в ее долгосрочном плане, она должна была стать богатой и могущественной и когда-нибудь отплатить ему за то, что он с ней сделал. Кармен поддерживала ее. У нее тоже была мечта однажды увидеть, что Мануэль получил то, что он заслужил.

И так же, как ее лучшая подруга, Кармен навсегда покончила с мужчинами.

Когда-то в Далласе, в тот роковой день ноября, многие люди под влиянием эмоций перевернули страницу книги своей жизни. Смерть Кеннеди внезапно опрокинула равновесие мира. Люди чувствовали себя отрезанными, брошенными. Они искали способа искупить грехи, за которые их, очевидно, наказывали. Количество преступлений уменьшилось в дни после убийства; посещаемость церкви увеличилась; старые обиды прощены; долги списаны; извинения произнесены; трещины склеены, клятвы и обещания перед Богом и друг перед другом выполнены. Люди неожиданно взглянули на себя и оказались недовольны тем, что увидели. Многие, подобно Кармен, испытали почти религиозное откровение. Они собирались измениться.

Но потом, когда шок постепенно прошел и мир вернулся на круги своя, клятвы и обеты стерлись из памяти, большинство людей возвратились к своему прежнему образу жизни. Но не Кармен Санчес. Неожиданная и безвременная смерть человека, которого она любила и уважала, оставила в ней слишком глубокий отпечаток. Она сдержала свое обещание Богу быть непорочной с этого времени.

Были времена, однако, когда она чувствовала любовь ко всему миру, когда, например, ее хвалили преподаватели в колледже Вэлли, или в тот день, когда она закончила бизнес-школу при Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, или тогда, когда Роза пошла в детский сад. И Кармен смягчилась в своих суждениях об обществе. И в этих редких случаях она замечала напряженность Беверли и чувствовала жалость к ней.

Кармен знала, какие дьяволы преследуют Беверли Хайленд, ведь она и сама была жертвой, приносимой ради чужих интересов. Она понимала, как отчаянно Беверли любит младенцев — глядя, как она привязалась к Розе. Но Беверли не суждено было иметь своих детей из-за того, что сделал с ней когда-то Дэнни. И Кармен знала, что Беверли вычислила, когда должен был бы родиться ее ребенок, и втайне оплакивала этот несостоявшийся день рождения каждый год.

Кармен смотрела на голову, склоненную над новостями пресс-службы о Дэнни Маккее, платиновые волосы искрились под верхним светом; она задавалась вопросом, что же случится в тот день, когда Беверли наконец еще раз встретится с Дэнни.

— У тебя пока все в порядке? — спросила Кармен, допив «Фреска». — Мне нужно поехать в школу и забрать Розу.

Беверли подняла на нее глаза и улыбнулась.

— Все хорошо, Кармен. И привези ее сюда на обратном пути. У меня для нее есть подарок.

— Опять? Ты испортишь ее прежде, чем у меня будет шанс сделать это! — Кармен вышла с охапкой книг, она готовилась к предстоящему экзамену на сертификат дипломированного бухгалтера.

Оставшись одна в офисе, Беверли вернулась к новостям, которые она изучала. Среди прочего была статья о несчастном случае, который произошел в Викторвилле, в пустыне Моджава.

Маленький заголовок гласил: «Местная женщина обвиняет Дэнни Маккея в смерти мужа».

Беверли запомнила имя. Миссис Мэгги Керн. Затем она открыла ящик и достала карту штата Калифорния.

Энн поняла, что напугана до смерти. Это было смешно, конечно, потому что, в конце концов, секс был столь же естествен, как еда или сон. И все занимались этим.

Она очень старалась сохранять невозмутимость. Сидя в удивительно грязной (это разочаровывало) квартире Стива, она вежливо слушала включенный слишком громко «Пинк Флойд», пила вино из кувшина, сидела, скрестив ноги, на полу, хотя у него была мебель, и кивала в процессе длительного монолога Стива о Баба Рам Дасе и психоделическом движении. Стив использовал такие слова, как «запредельный», «отпадный» и «вызывающий галлюцинации». На стенах у него были постеры с изображением Питера Макса, свечи в форме гениталий и множество ловушек для тараканов, разбросанных на кофейном столике.

После четвертого бокала вина, пытаясь не оглохнуть от прослушивания «Благодарных Мертвых», Энн начала кое-что осознавать. Стив с его седеющей бородой, школьным кольцом и часами «Бьюлов» был фальшивкой. Однако он был мужчиной. И он пообещал ей «хороший секс», после того как они выкурят пару косяков. И, так как он уже начал поглаживать ее, это означало, что пришло время пойти в другую комнату и заняться введением диафрагмы.

Когда она только вошла в квартиру, она оставила свою сумку и пальто в спальне. Теперь она вошла туда и закрыла дверь.

— Чем ближе к моменту полового акта вы вставите диафрагму, — проинструктировала ее медсестра в Центре планирования семьи, — тем лучше. Конечно, вы можете ввести ее за несколько часов до этого, но спермицид утратит свою эффективность.

Энн была особенно осторожна. Меньше всего она хотела забеременеть.

Она быстро сняла трусики и торопливо затолкала их в свою сумку. В гостиной музыка изменилась на нечто расслабляющее, что подразумевало, что Стив был готов и ждал ее. Энн очень хотела казаться спокойной и опытной. Она бы умерла, если бы он догадался, что это ее первый раз.

Диафрагма была похожа на летающую тарелку в миниатюре, мягкую и эластичную в центре, но с твердым ободком. Достав тюбик с гелем, она обильно смазала им вокруг ободка и добавила в качестве дополнения в середину. Затем осторожно положила тюбик назад в сумку. Она не хотела бы, чтобы он, войдя, нашел это. Контролировать рождаемость было немодно, консервативно. Это лишало секс спонтанности, так как занятия им предполагали свободный и ничем не стесненный дух.

— Вы должны сложить ее вот так, — показала ей медсестра. — Возьмите диафрагму двумя пальцами и сожмите ободок вот так. Это для введения внутрь. Как только она окажется внутри вашего влагалища, она раскроется и займет место у входа в шейку матки.

В кабинете доктора все выглядело так легко. А теперь руки Энн дрожали, она использовала слишком много геля, и проклятая вещица отказывалась ей помочь.

Наконец ей удалось соединить ее края вместе наподобие мексиканского пирожка «тако» из кукурузной лепешки, но, когда она наклонилась, чтобы вставить ее, диафрагма выскользнула у нее из рук, отлетела к другому краю комнаты, с хлопком ударилась о стену и закатилась на пол позади комода. Она в ужасе уставилась на стену.

— Энн? — раздался голос Стива по другую сторону двери. — Ты в порядке? Я иду!

Торопливо натянув юбку, она подошла к двери и открыла ее.

Он был абсолютен гол и в полной готовности.

— О-о, — только и сказала она.

Стив взял ее за руку и повел обратно в гостиную, где Донован пел что-то милое. Сердце Энн бешено колотилось. Она никогда прежде не видела член в реальной жизни. Конечно, в эти дни изображение было даже на постерах. Но с тех пор, как у нее последний раз была хоть какая-то близость — когда ее выпуклости трогал мальчик во время учебы в средней школе, — прошло четырнадцать лет.

Стив опустил ее вниз на огромные мадрасские подушки и начал целовать.

Энн пыталась выполнять свою роль. Она делала все необходимое и старалась достичь сексуального возбуждения (потому что он, конечно же, не делал для этого ничего). Но все, о чем она могла думать, была диафрагма, упавшая за комод. Она понимала, что теперь совсем не защищена. «Может, нужно остановить его», — подумала она, когда его рука направилась прямо к ее лону.

Но она зашла слишком далеко, ей было любопытно, и она отчаянно хотела перестать быть человеком с сексуальными отклонениями в этот век отсутствия девственниц.

— Подожди, — сказала она, запыхавшись, когда он вдруг начал вонзаться в нее. Это было слишком быстро. Она не была готова. Ее блузка была все еще наглухо застегнута. Он ни разу не залез ей под лифчик, а это было именно то, в чем она нуждалась.

Стив сидел на ней верхом, его глаза были закрыты, он пытался проникнуть внутрь нее с натиском, который пугал ее.

Она потянулась, чтобы отвлечь его. Он неправильно истолковал ее намерение, пробормотал: «О, детка!» и кончил ей в руку.

Дом Мэгги Керн стоял в новом районе, где молодые семьи все еще высаживали лужайки, а заборы еще не сделали из соседей незнакомцев. Пресс-служба дала адрес женщины, поэтому Беверли нашла ее без труда.

Она позвонила в дверь и услышала крик ребенка.

Когда дверь открылась, вниманию Беверли предстало очень симпатичное лицо, обрамленное вьющимися рыжевато-золотистыми волосами. Но зеленые глаза были очень печальными и опухшими от слез. Мэгги Керн держала младенца на руках.

— Да? — произнесла она.

— Миссис Керн?

— Да.

— Меня зовут Беверли Хайленд. Могу ли я поговорить с вами несколько минут?

— Простите. Независимо от того, что вы продаете, я не интересуюсь этим.

— Я ничего не продаю, миссис Керн, — мягко сказала Беверли. — Я прочитала вашу историю в газете.

Что-то вспыхнуло в глубине зеленых глаз. Мэгги сказала:

— Я больше не даю интервью! — и начала закрывать дверь.

— Пожалуйста, — сказала Беверли. — Я не репортер. Понимаете, я когда-то была знакома с Дэнни Маккеем. Много лет назад. Я понимаю, через что вы прошли.

Гостиная была очень опрятной, чистой, обставлена мебелью, которая все еще пахла магазином. Мэгги и ее муж Джо, как вскоре узнала Беверли, переехали сюда из Сан-Диего всего четыре месяца назад. Это был дом их мечты. Джо даже начал строить игровую площадку во дворе для двух своих детей.

Мэгги приготовила кофе и достала свежий торт с орехами пекан. Ребенок сидел на диване между двумя подушками, и Беверли не могла оторвать от него глаз.

Мэгги, как показалось Беверли, могла свободно говорить об инциденте. Казалось, что она испытывала необходимость поговорить об этом.

— У Джо было больное сердце. Именно поэтому мы уехали из Сан-Диего. Врач сказал ему, что он испытывал слишком большой стресс. И что мы должны переехать в местность, где темп жизни более медленный. Джо старше меня. Ему сорок два, а мне сейчас двадцать шесть. — Она взяла ребенка и приложила его к груди. — Джо был герой войны, награжден медалями, — тихо сказала она. — В Корее.

Она продолжала рассказывать историю, которую Беверли уже знала из газетной вырезки. Как Джо ходил от специалиста к специалисту, ища средство, чтобы излечиться от своей болезни, и только каждый раз расстраивался. А затем, два месяца назад, в Викторвилль приехал Дэнни Маккей. Знаменитый Дэнни Маккей, в настоящее время находившийся во Вьетнаме, выступавший с проповедями перед деморализованными войсками.

— Он установил свою палатку за городом, — сказала Мэгги. — Все пошли главным образом из любопытства. Я никогда до этого не посещала проповеди под открытым небом. Мы с Джо христиане. Мы ходили в церковь каждое воскресенье. Но это было нечто новое. И, кроме того, мы слышали, что Дэнни Маккей известен своим целительством.

Беверли знала и это из своих альбомов для газетных вырезок. Они были заполнены разрозненными статьями из газет со всего юга: Дэнни Маккей изгоняет дьяволов из истеричной женщины, заставляет парализованного ребенка снова ходить. Он даже возмутил общественность, заявив, что воскресил человека из мертвых.

И люди верили этому.

Люди, подобные этой бедной женщине с ребенком на руках.

— Мы с Джо пошли на собрание, которое проводил Дэнни, — сказала Мэгги. — Я пошла из любопытства. Но Джо… — Она вздохнула, и ее глаза увлажнились. — Я знаю, в глубине души он надеялся, что Дэнни сможет вылечить его. Мы слышали о его чудесах.

Остальное Беверли было известно. Собрание было шумным, типичным для религиозных бдений Дэнни Маккея, и Джо Керн, поддавшись всеобщему безумию, подбежал к сцене и попросил, чтобы его вылечили. Это был весьма драматичный момент. По сообщению свидетелей, Дэнни приложил руки к Джо, и тот упал в обморок. Но свидетели не сообщили ни полиции, ни репортерам того, что Дэнни велел Джо выбросить его лекарства от сердечной недостаточности. Нет, никто не слышал, чтобы преподобный Дэнни говорил это.

Но Джо Керн слышал, что Дэнни говорил это, и выбросил свои лекарства, потому что преподобный Дэнни сказал, что они ему больше не понадобятся и что продолжать принимать их — значит демонстрировать неверие в Бога. А неделей позже у Джо Керн случился масштабный тромбоз венечных сосудов, и он умер.

Мэгги была вне себя от горя. Она пошла в полицию и в редакции газет, обвиняя Дэнни Маккея, который все еще был в городе, в убийстве. Но у Дэнни были хорошие связи с некоторыми должностными лицами, и поэтому никакого расследования проведено не было, а на следующий день Мэгги Керн была уволена с работы.

— Я знаю, что Дэнни Маккей велел им избавиться от меня. Сначала он убил моего мужа, а теперь он пытается убить меня!

Беверли достала льняной носовой платок из своей сумочки и положила в руку Мэгги. Молодая женщина плакала в течение нескольких минут, затем взяла себя в руки.

— Мисс Хайленд, я исполнительный секретарь. Я печатаю девяносто слов в минуту и стенографирую сто двадцать. Я хорошо зарабатывала в Сан-Диего. И прилично зарабатывала здесь, работая в маклерской фирме. Свои обязанности я всегда выполняю — не было никакой причины увольнять меня. — Она пристально посмотрела на Беверли с гневом и болью в глазах. — Мисс Хайленд, я считаю себя доброй христианкой. Но я говорю теперь, что хотела бы видеть этого ублюдка Дэнни Маккея повешенным!

Затем она опустила глаза на спящее лицо ребенка: силы покинули ее.

— Что мне делать? — прошептала она. — Джо проработал всего два месяца. Он даже не получил права на страховое пособие. На его похороны ушли наши последние сбережения.

— Миссис Керн, — мягко сказала Беверли, — я сочувствую вашему горю.

— Почему мир обожает этого человека? — пробормотала Мэгги, стирая слезы со щек. — Почему они не видят его настоящего лица? — Она снова посмотрела на Беверли зелеными глазами, на сей раз сияющими вызовом и храбростью. — Это было ужасно, все те несчастные люди в той палатке, которые клали свои деньги в его посуду для подаяний; бедные отчаявшиеся люди, калеки, больные и утратившие надежду, отдавали ему свои деньги! Неужели я единственный человек, который видит Дэнни Маккея таким, какой он есть на самом деле? Он чудовище!

— Я знаю его, миссис Керн. Я знаю его давно. Знаете, — она нежно посмотрела на ребенка, спящего на руках у матери, — у меня сегодня был бы собственный ребенок, если бы не Дэнни Маккей. И ему или ей было бы уже четырнадцать лет.

Солнечный свет, струящийся сквозь прозрачные занавески, начал отбрасывать длинные золотые лучи на новую современную мебель, за которую еще не было заплачено. Снаружи крики и смех детей звучали по всей округе. Это было место, куда пары, подобные Джо и Мэгги Керн, приехали, чтобы пустить здесь корни глубоко, вырастить детей среди верных друзей и хороших соседей, а затем, возможно, жить здесь, выйдя на пенсию, испытывая удовлетворение от того, что они сделали.

Дэнни Маккей делал больше, чем просто убивал людей, — он убивал мечты.

— Миссис Керн, — мягко сказала Беверли, — как вы отнесетесь к предложению вернуться в Лос-Анджелес и работать у меня?

Войдя в офис и приготовившись провести здесь вечер, выполняя работу, накопившуюся за день, потому что ее поездка в Викторвилль заняла все утро и день, Беверли удивилась, обнаружив там Кармен и Энн. И, когда она увидела, что они плачут, ее удивление превратилось в тревогу.

— О, Беверли! — причитала Энн. — Это самая ужасная новость!

Беверли молча стояла у двери, уставившись на своих по-друг.

— Эдди и Лаверн, — сказала Кармен. — Их самолет упал в океан недалеко от Малибу. Беверли, они мертвы!

Завещание было оглашено неделей позже. Присутствовали все самые близкие Эдди люди, даже Рой Мэдисон, который отменил целый день съемок популярного телевизионного детективного сериала. Они неотрывно смотрели на поверенного, когда он сообщал им последнюю волю Эдди и Лаверн.

Абсолютно все — «Королевские бургеры», миниатюрное поле для гольфа в Вентуре, автомойка на бульваре Вилшир и магазин мужской одежды в Беверли Хиллз под названием «Эдди Фанеллис» — переходило Беверли Хайленд.

 

24

Джейми не мог сдержаться. Это такое наслаждение — плавать голым в бассейне Беверли Хайленд!

Он делал это уже семь раз, начиная с того дерзкого первого раза в январе, и сегодня не предполагалось исключения, несмотря на пасмурную мартовскую погоду. Но ему помешали как раз в тот момент, когда он только собирался расстегнуть молнию на джинсах. Он стоял там, босой с голым торсом, руки на молнии, уже предаваясь эротическим размышлениям о плавании для своей хозяйки-вуайеристки, когда вдруг кто-то появился на дорожке, ведущей к бассейну.

Это был молодой человек в плавках с полотенцем на шее. Он прокричал:

— Эй, привет! Я могу быстро окунуться прежде, чем ты будешь дезинфицировать воду?

Ошарашенный — он никогда прежде ни с кем не встречался на территории Беверли Хайленд, — Джейми быстро отступил и сказал:

— М-м, конечно. Будь моим гостем.

Молодой человек, которому на вид было около двадцати, сказал:

— Благодарю, — отбросил полотенце и нырнул в воду. Он проплыл несколько кругов, затем появился со стороны Джейми и вылез из бассейна.

— Ух! Просто замечательно! Мне нужно было смыть паутину прошлой ночи!

Джейми наблюдал за брошенным полотенцем незнакомца и удивлялся легкости, с которой тот плавал в бассейне мисс Хайленд. Кто он такой?

— Знаешь, — сказал молодой человек, насухо вытирая полотенцем волосы, — ты мне кого-то напоминаешь. Мог я где-нибудь видеть тебя прежде?

Джейми потянулся за щеткой для бассейна и опустил ее в воду.

— Не знаю. Возможно.

— Эй! Это было в «Пеппис»?

— «Пеппис»! Это та веселая дискотека на улице Робертсон? — Джейми засмеялся. — Ты не встретил бы меня там. Я не думаю, что моя подруга одобрила бы это.

— А как насчет общежития в студенческом городке Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе? Ты случайно там не учишься?

— Нет. Я учился на факультете драмы в Калифорнийском государственном университете.

— О, так ты актер. Где ты снимался? Может, поэтому твое лицо кажется мне знакомым?

— Ну, я исполнил несколько ролей. Пару месяцев назад, например, я снимался в фильме «Все мои дети».

— Эй, ты не шутишь?

Джейми наблюдал, как молодой человек выполнял некоторые упражнения на растяжку. Тот определенно не спешил и определенно чувствовал себя здесь как дома.

— Итак, — медленно сказал Джейми, выясняя обстановку, — ты друг мисс Хайленд или что-то в этом роде?

— Можно и так сказать.

— Хорошо у нее работать?

— Я не знаю, — юноша коснулся руками пальцев ног и выпрямился. — Я не работаю у нее. Почему ты спрашиваешь?

— Просто интересно. Знаешь, у нее, возможно, есть связи в деловых кругах. Я думаю, можно было бы воспользоваться некоторой помощью, если ты понимаешь, о чем я.

Незнакомец поднял полотенце, накинул его себе на шею и постоял минуту, глядя на Джейми долгим взглядом.

— Да, — медленно сказал он. — Я понимаю, о чем ты.

Их глаза встретились на мгновение, затем молодой человек неожиданно сказал:

— Ну, мне пора идти! Спасибо, что подождал, пока я плавал. Надеюсь, я не нарушил твой график. — И он ушел по дорожке.

Джейми наблюдал, как он шел.

— «Пеппис», — произнес он. — Гей-бар.

Неужели этот парень подкатывал к нему?

Это заставило Джейми вздрогнуть. Решив, что слишком опасно снимать штаны в такой момент, особенно, когда неподалеку ошивался тот парень, Джейми неохотно погасил свое сексуальное возбуждение, остался в джинсах и перешел к чистке бассейна Беверли Хайленд.

Шаги Джо можно было слышать на мраморном полу, когда он приближался к солярию. Оказавшись в дверном проеме, модно одетый, с сухими волосами и ослепительной улыбкой, он поздоровался и направился в джунгли из папоротников и виноградных лоз. Беверли и Мэгги Керн наслаждались легким поздним завтраком, состоявшим из тостов, яиц и чая, и обсуждали дела предстоящего дня. В Нью-Гемпшире должны были состояться первичные выборы, и Беверли переправила много денег в нужные политические карманы, чтобы обеспечить победу Дэнни.

Мэгги наблюдала, как Джо сел и налил высокий стакан апельсинового сока.

— Итак? — спросила она, — что ты выяснил?

Молодой человек, уверенный в своей привлекательной внешности и яркой индивидуальности, откинулся на спинку стула и одарил ее своей лучшей улыбкой.

— Он не гей, и он не женат, но у него есть девушка. Немного образован, основная специализация — драма. Отчетливо артикулирует, не говорит подобно обезьяне. Выглядит здоровым. Зубы у него хорошие. И голодные. Очень голодные.

Мэгги посмотрела на Беверли, которая легонько кивнула.

— А теперь, — сказал Джо, наклоняясь вперед. — Может быть, вы скажете мне, для чего вы хотели узнать это?

— Ну, — сказала Мэгги, открывая пакетик «Свит-н-Лоу» и кладя его содержимое в чай. — Мы должны быть осторожны с теми, кто проникает сюда.

— Почему бы просто не поручить отделу безопасности проверить его, как вы обычно делаете?

— Есть некоторые вещи, которые не может выяснить даже частный детектив, Джо. Спасибо за доставленную нам информацию.

— Конечно, — сказал он, пожав плечами, и встал. — Он, вероятно, подумал, что я хотел подъехать к нему.

— Джо!

Он засмеялся.

— Прости, мам, — сказал он, наклоняясь и целуя Мэгги в лоб. — Тетя Бев, в любое время, когда тебе что-нибудь понадобится сделать, я с удовольствием помогу. До свидания.

Мэгги засмеялась и покачала головой.

— Вот это молодежь сегодня!

— Да, — сказала Беверли сдержанным голосом, размышляя о Джейми, чистильщике бассейна. — Молодежь…

 

25

Голливуд, 1971.

Когда Беверли вошла с ярко освещенной улицы и последовала за хозяйкой через темный ресторан, она не заметила человека у барной стойки, наблюдавшего за ней. Это был крупный, хорошо одетый темнокожий мужчина. Он не сводил с нее глаз, когда ее вели к маленькому столику в углу, где она была частично скрыта растениями и где единственная свеча освещала ее лицо. Хотя белые женщины были не в его вкусе, он заметил, что она довольно красива, и задавался вопросом, был ли платиновый цвет ее волос настоящим.

Этого человека звали Джонас Бьюкенен, он носил оружие в кобуре под пиджаком.

Бьюкенен был единственным посетителем в баре. Позже, после трех, он знал, это место заполнят люди, выстроившиеся в очередь. Но пока было только два с небольшим; шумной толпы не будет до четырех часов.

Он медленно потягивал свой коктейль и украдкой поглядывал на молодую светловолосую женщину. Она заказала что-то у официантки, затем достала записную книжку из сумки и начала писать. Он видел, что время от времени она поглядывает на часы.

Допив свой коктейль, Бьюкенен, оставил деньги на барной стойке, застегнул пиджак, удостоверился, что оружие незаметно, и медленно двинулся в направлении углового столика.

Скрытый обилием папоротников и пальм, он смог приблизиться к женщине незамеченным. Он изучал ее, наблюдая, как на склоненной голове белым золотом отражается искусственное освещение, как ее рука быстро движется по записной книжке. В ней было скрытое напряжение, как будто она была готова в любой момент вскочить и побежать.

И ему стало интересно, как она поведет себя, когда увидит его.

Он подошел к столу. Ощутив его присутствие, она подняла голову. Их глаза встретились.

— Мисс Хайленд? — спросил он.

Он не сказал ей по телефону, что был темнокожим. Он никогда этого не делал. Это испытание, он устраивал потенциальным клиентам. Часто им достаточно было бросить один взгляд на него — и они уходили.

Но в ее глазах не было ни единой вспышки, когда она ответила:

— Да. Вы Джонас Бьюкенен?

Он кивнул.

— Пожалуйста, присаживайтесь. Могу я заказать что-нибудь для вас?

— Нет, спасибо. Если можно, давайте сразу перейдем к делу, мисс Хайленд.

Беверли достала большой конверт и положила его перед ним.

— Это — вся информация, которая у меня есть. Жаль, что немного.

— Вы сказали по телефону, что уже воспользовались услугами трех частных детективов. Неужели они ничего не смогли найти?

— Вот все, что они нашли.

Он посмотрел на конверт — тот был неутешительно тонок. Затем он изучающе посмотрел на клиентку. Джонас Бьюкенен задавался вопросом, что она могла позволить себе. Она выглядела богатой, но он научился никогда не полагаться на внешность. Однако, когда он сообщил ей свои расценки по телефону, она не отказалась.

— Хорошо, — сказал он, открывая конверт и высыпая из него несерьезное содержимое. Он начинал чувствовать раздражение. Уйдя из полиции, чтобы открыть свое собственное частное детективное агентство, он не мечтал, что такого рода дела — поиски сбежавших детей богатых белых людей или пропавших родственников богатых белых девушек — составят большую часть его работы. Он не любил иметь дело с белыми людьми вообще, и это была одна из причин, по которой он ушел из полиции. Но, к сожалению, именно эти люди имели неприятности и деньги. — Расскажите мне, что вы знаете.

— Люди, которых я нанимала в трех различных агентствах в течение последних нескольких лет, вообще не нашли никаких сведений о моей матери. Она исчезла почти двадцать лет назад. Я написала все, что смогла вспомнить о ней, в письме, которое есть здесь. Место рождения, девичья фамилия, школы, в которых она училась, и т. д. Я полагаю, что, когда она уехала из Нью-Мехико, она могла вернуться в Калифорнию.

— Но люди, которых вы нанимали до меня, не нашли никаких ее следов?

Беверли покачала головой. Бьюкенен заметил, что ее глаза увлажнились. Но он также научился не верить слезам.

— Я должен сказать вам, мисс Хайленд, — произнес Джонас, чувствуя, что его раздражение растет, — я не могу ничего обещать. Особенно там, где три других детектива потерпели неудачу.

Теперь он ожидал увидеть подавленный взгляд, слезы на щеках, мольбы обязательно найти ее мать. Вместо этого Джонаса встретил твердый взгляд и спокойный голос:

— Я это понимаю, мистер Бьюкенен, и буду признательна за все, что вы сможете сделать для меня.

Он пробовал отнести ее к какой-либо категории людей. В эти дни Джонасу удавалось довольно легко разбираться в белых и классифицировать их на две группы. К первому типу относились хиппи-либералы, которые выступали в поддержку черных. Они искренне полагали, что являются дальтониками и стремились быть его друзьями, чтобы доказать это. Второй тип — это расисты, которые обнаружили, что не вписываются в концепцию, и стали фальшивыми либералами, чтобы доказать: они думают, что черные — обычные люди. За прошедшие десять лет Джонас встречал много таких, которые приглашали его на вечеринки, или просто любопытных. Главным образом, это были женщины, желавшие узнать, правда ли все то, что они слышали о черных. Однако Джонас еще не разобрался, к какому типу относится Беверли Хайленд. Но он непременно разберется.

— Вы сказали, что хотите, чтобы я также занялся поиском вашей сестры, — сказал он, ерзая на стуле. Джонас был крупным мужчиной, членом футбольной команды колледжа. Обычные стулья часто оказывались неудобными для него.

— Мы с ней близнецы, — сказала Беверли. — Ее удочерили, когда мы родились, тридцать три года назад. Я полагаю, что мне удалось найти поверенного, который занимался оформлением удочерения, его зовут Хаймен Леви. Но в то время я была слишком молода, чтобы понять это. Потом я возвращалась на то место, но контор там больше не было, и я не нашла никаких следов Хаймена Леви — ни старшего, ни младшего.

Джонас вздохнул. Мало того что этот случай оказался нетипичным, так его просто невозможно разрешить. Ребенок, отданный неизвестным приемным родителям тридцать три года назад, и исчезнувший адвокат; взрослая женщина, которая ушла от своего мужа двадцать лет назад, без сомнения, не имея никакого желания быть найденной.

— Я не могу ничего гарантировать, мисс Хайленд. Поиски вашей сестры могут занять много времени. Да и разъездов хватит.

— Я готова платить, мистер Бьюкенен.

«Богатый ребенок, — подумал он. — Возможно испорченный, плохо воспитанный ребенок из Беверли Хиллз, которому никогда в жизни не приходилось работать».

— И вы должны иметь в виду, что ваша мать — взрослый человек и, возможно, не хочет, чтобы ее нашли.

— Я знаю, что она не хочет, чтобы ее нашли, мистер Бьюкенен. На самом деле она будет очень стараться, чтобы ее не нашли.

— Почему это?

— Она убила человека. Именно поэтому она и сбежала.

Он уставился на нее.

— Кого?

— Моего отца. Она зарезала его. Полиции так и не удалось ее найти.

Внезапно все изменилось. И через тридцать минут после того как он услышал все детали жизни семейства Двайер и скитальческого детства Беверли на юго-западе и получил от нее первый чек, Джонас Бьюкенен понял, что недооценивал своего нового клиента.

— Я постараюсь, — сказал он, вставая.

Беверли тоже встала и протянула ему руку.

— Я знаю, мистер Бьюкенен.

Он опустил глаза на изящную белую руку, взял ее и пожал. Ответное пожатие было спокойным и сдержанным.

— Могу я спросить, — поинтересовался детектив, — почему вы выбрали меня?

— Вы были одним из нескольких в моем списке. Мне понравилось ваше объявление в «Желтых страницах». — Она улыбнулась. — Тогда я навела о вас кое-какие справки и решила, что, поскольку вы чернокожий, возможно, вы будете более добросовестным.

Он посмотрел на ее улыбку. А затем вопреки своим принципа Джонас обнаружил, что улыбается в ответ.

День был жаркий. Почти триста человек набились в зал, где должно было проводиться общее собрание Торговой палаты Голливуда. Беверли никогда не посещала его прежде, но теперь решила, что, раз уж она является ее членом, поскольку Эдди предложил это, и продолжает выплачивать ежегодные взносы, пришло время посетить собрание и посмотреть, что все это значит.

В толпе, заполнившей зал, присутствовали едва ли больше десятка женщин. В одной из них Беверли узнала владелицу салонов красоты в Голливуде. Другая, как ей сказали, была вдовой, унаследовавшей бизнес своего мужа. Еще одна занималась подготовкой налоговых выплат и боролась за то, чтобы добиться успеха на Фонтейн-авеню. Все они были намного старше Беверли и, вероятно, посещали эти собрания и прежде.

Слушая вступительный доклад, с которым выступал президент Торговой палаты, Беверли думала о своем разговоре с Джонасом Бьюкененом четыре недели назад. Она поняла, что он считает ее случай безнадежным.

Именно к этому заключению пришли и три предыдущих детектива.

— Оставьте это, мисс Хайленд. Ваша мать не хочет, чтобы ее нашли, а найти вашу сестру невозможно, не имея каких-либо сведений.

Первому частному детективу удалось найти больше всех. Наоми Двайер, писал он в отчете, изменила свое имя на Наоми Бургесс и жила некоторое время в маленьком городке в штате Невада, перед тем как, по предположению свидетелей, переехать назад в Калифорнию. Она прожила некоторое время в Реддинге, работая поваром в доме для престарелых, и там ее следы терялись. Это было пятнадцать лет назад. Что касается сестры-близнеца, ему удалось узнать, что Хаймен Леви-старший умер, а его сын больше не занимался адвокатской практикой в Калифорнии. Пресвитерианская больница не вела никаких записей и не имела свидетелей, которые могли бы дать хоть какую-то информацию относительно удочерения.

Второй детектив не делал ничего, подозревала Беверли, кроме как брал ее деньги. Она уволила его через два месяца.

Третий обещал много, но все, что он смог сделать, — это подтвердить то, что раскопал первый. Но деньги он брал исправно.

И вот теперь она наняла Джонаса Бьюкенена. У него было несколько преимуществ, отличающих его от предшественников: в прошлом он был полицейским, человеком, которому можно доверять (так сказал коллега из полиции). К тому же он был чернокожим.

Безнадежный случай, сказали его глаза месяц назад. Но Беверли не поверила ему. Ничто не бывает безнадежным. По крайней мере, пока ты продолжаешь пытаться что-то делать.

И теперь, после четырех недель молчания, он позвонил ей. Когда она пришла в офис, то обнаружила сообщение от Джонаса Бьюкенена: он находится на пути в Лос-Анджелес и хочет встретиться с ней сегодня вечером.

У него была какая-то информация о ее матери и сестре.

Доклад президента Торговой палаты касался наиболее серьезной проблемы Голливуда. «Проблема, которой мы должны противостоять и немедленно найти решение. Если мы этого не сделаем, то пострадает бизнес; и в результате весь город».

Беверли смотрела и слушала.

Напротив зала была расположена маленькая сцена, где несколько мужчин сидели за длинным столом, глядя на внушительное собрание деловых людей Голливуда. Члены президиума были одеты в дорогие костюмы и имели внушительные звания: главный исполнительный директор, президент и председатель. Голливуд был городом званий и богатства, хотя теперь внешнее великолепие слегка поблекло. Собравшиеся здесь люди имели власть в этом городе. Беверли, которая жила и работала в Голливуде в течение восемнадцати лет и заботилась о его будущем, с особым вниманием слушала речь президента.

Он говорил о стоянке. Согласно его докладу это являлось самой большой проблемой Голливуда. Город был переполнен и перенаселен, но не было никаких условий для увеличения количества стоянок для автомобилей. В результате днем главные улицы были забиты транспортом деловых людей и туристов, а ночью дороги оккупировали подростки, курсирующие на своих автомобилях. Не было человека в этой аудитории, утверждал президент, кто не мог бы засвидетельствовать тот факт, что плохое движение и недостаток стоянок неблагоприятно сказывается на бизнесе. Он и сам страдал от этого.

Беверли знала этого человека. Его звали Драммонд, и он был владельцем самого большого универмага в городе, расположенного прямо в сердце делового района Голливуда. Возле его магазина было четыре автостоянки, но, построенные двадцать лет назад, они не могли вместить транспорт семидесятых. Эти парковки были огорожены и охранялись дежурными. Стоянка была бесплатной, если вы покупали что-то в магазине; если нет, то приходилось платить непомерно высокую цену. Все деньги шли в карман мистера Драммонда. Учитывая тот факт, что он был владельцем самых оживленных автостоянок в окрестности, Беверли задавалась вопросом, как он мог «страдать» от них.

Видя, как несколько человек в аудитории согласно кивнули, Беверли поняла, что ей повезло. Когда бензоколонка рядом с закусочной закрылась, она купила ее, снесла постройки и сделала на ее месте стоянку для автомобилей. Спустя два года, после того как она унаследовала «Королевские бургеры», Беверли расширила закусочную. Новое место для стоянки автомобилей было приспособлено для транспорта и днем и ночью, в то время, пока работала закусочная.

Президент, закончив доклад, выдвинул предложение, которое и было главной причиной этого собрания. «Мы в деловом сообществе несем ответственность за создание фондов, целью которых будет исследование проблемы парковки, и финансирование строительства системы автостоянок. Это поможет решить проблему на несколько лет вперед».

Беверли посмотрела на лист бумаги, который ей вручили при входе, — резюме президентского доклада и его предложения. Новая система автостоянок предусматривала пятиуровневый гараж, приспособленный для двух тысяч автомобилей. Этот гараж должны были построить на углу как раз напротив универмага Драммонда.

Когда президент закончил, собравшиеся начали аплодировать. Затем настала очередь для высказывания комментариев и предложений.

Глядя на стойку микрофона в проходе, расположенном очень близко к ее месту, Беверли снова подумала о своей закусочной. Дела в ней шли лучше, чем когда-либо. Но с остальной частью сети что-то было не так. Кармен сообщала, что прибыль была не столь высокой, как должна быть, даже несмотря на то, что Беверли производила реконструкцию в некоторых заведениях, нанимала больше служащих, дополнила меню «Королевским гамбургером» и жаренным на решетке цыпленком. Компания «Королевские бургеры» согласно бухгалтерским ведомостям по-прежнему имела более низкие доходы, чем «Кентакки фрайд чикен» и «Макдоналдс». Поэтому Беверли и Энн, которая была ответственна за контроль качества, совершили поездку по югу страны, чтобы увидеть все своими глазами, и постараться определить, что было не так.

Они не обнаружили ничего существенного. В магазинах было чисто, пища соответствовала стандартам, обслуживание проводилось на среднем уровне. Они ничем не отличались от других магазинов быстрого питания с молодым, довольно безразличным персоналом и обычным объявлением «Требуются работники». Но за два года, с тех пор как она унаследовала сеть и произвела изменения, которые Эдди отказывался вносить, Беверли ожидала, что компания будет приносить намного больше дохода, чем оказалось на самом деле. Чего же недоставало?

Человек у микрофона, известный в Голливуде агент по недвижимости, привлек ее внимание. Он говорил:

— Мистер Драммонд, я уверен, что высказываю мнение всех, одобряя ваш превосходный доклад. Это мера, которую все мы безоговорочно поддерживаем. — Он слишком близко наклонился к микрофону: его голос громыхал из колонок. — И я также хочу воспользоваться представившейся возможностью, мистер Драммонд, и сказать вам и другим членам правления, что, по моему мнению, вы выполняете адскую работу, обслуживая палату!

Беверли во все глаза смотрела на выступавшего. Не может быть, чтобы он говорил серьезно! Всем было понятно, что предложение о парковке отвечало интересам лишь одного Драммонда. А затем она поняла, что он просто льстит людям, чье положение было выше: доклад мог быть о чем угодно, но он все равно высказал бы одобрение подхалима.

Прозвучали редкие аплодисменты, и к микрофону подошел второй человек. Это был мистер Мангиони, владелец трех художественных галерей в районе Сан-Сет. Он также похвалил доклад и высказался в поддержку проекта гаража. Третий выступающий поднял новую проблему — сбор мусора — и попросил внести ее в повестку дня следующего собрания.

Время голосования по строительству стоянки приближалось. Еще несколько человек ожидали у микрофонов, вытирая пот со лба, в то время как мужчины на возвышении вежливо слушали жалобы и похвалу, а секретарь вел протокол.

В то время как Беверли смотрела, слушала и изучала собравшихся здесь сегодня, ей пришло в голову, что все в этом большом зале имели что-то общее друг с другом. Все это были озабоченные члены делового сообщества Голливуда. Но она обнаружила и отсутствие единства. Они походили на группу беспокойных людей, лишенных руководителя. Через пару рядов сзади она услышала, как кто-то пробормотал:

— На этих собраниях всегда одно и то же…

А кто-то другой впереди нее сказал:

— Не приду в следующий раз.

И она подумала: какой смысл собирать такое количество людей, если они не могут достичь своих целей?

Она посмотрела на микрофон в проходе рядом с собой. Перед ним оставался один человек. Он поднял вопрос о тревожащем количестве кинотеатров на бульваре Санта-Моника, показывающих порнофильмы. Мистер Драммонд, уверил человека, который был владельцем нескольких магазинов одежды в Голливуде, что проблема будет принята на рассмотрение и изучена. Но Беверли видела по выражению выступающего, когда он отвернулся от микрофона, что он не поверил словам президента. «Почему другие не высказывались?» — спрашивала она себя. Она ясно читала недовольство на многих лицах. Почему же они не бросали вызов президентскому предложению?

Затем она решила, что они боятся его.

Когда мистер Драммонд собирался приступить к голосованию относительно фондов для строительства системы автостоянок, Беверли внезапно поднялась и пошла к микрофону.

— Я хотела бы кое-что сказать, — произнесла она.

Все уставились на нее. Женщины редко посещали эти собрания, еще реже выступали на них, и те, кто делал это, конечно же, не были похожи на эту привлекательную молодую женщину.

— Я думаю, мистер президент, — сказала Беверли, — что вы не рассматривали проблемы Голливуда с надлежащей точки зрения.

— Как это?

— Мне кажется, что сегодня проблема стоянки не является наиболее злободневной.

— Что же это тогда? — спросил он.

Беверли пришлось задуматься. Она поднялась импульсивно, не зная в действительности, что хочет сказать.

— В нашем городе имеется большое количество проблем, и стоянка не самая насущная из них.

Мистер Драммонд обменялся взглядами с председателем, который сидел рядом с ним, затем с показным смирением произнес:

— Юная леди, цель этих встреч — дать каждому шанс высказать свои комментарии и беспокойство. Однако, мисс, вы должны быть более конкретны. Я предлагаю вам тщательно обдумать свои идеи и представить их на следующем собрании. Тем временем мы продолжим голосование по проблеме стоянки.

— Но, мистер Драммонд, мы не готовы голосовать!

— Мисс… как вас зовут?

— Беверли Хайленд.

По аудитории прокатился ропот. Мистер Драммонд посмотрел на нее. Беверли Хайленд? Сознает ли девушка тот факт, что носит имя двух главных улиц Голливуда?

— Хорошо, мисс Хайленд, — сказал он с удивленным выражением лица, — я приветствую комментарии от аудитории, и, как вы можете видеть, вы — последняя выступающая. А теперь не будете ли вы так любезны занять ваше место…

— Но должны же быть другие мнения относительно этого! — она оглядела толпу. Они наблюдали за ней, но никто не сделал и движения, чтобы присоединиться к ней.

Мистер Драммонд и председатель еще раз обменялись удивленными взглядами, затем президент сказал снисходительным тоном:

— Мы ценим ваше беспокойство, мисс Хайленд, и это очень похвально для вас, но, как вы можете видеть, других мнений нет. Теперь, если вы будете так любезны и сядете, мы сможем продолжить собрание.

Сердце Беверли бешено колотилось. Она чувствовала на себе глаза трехсот человек. Почему они молчали? Конечно, они не собирались поддерживать такую смехотворную меру.

— Я думаю, что прежде, чем мы начнем голосование, мистер президент, стоит обратить внимание на то, что предложенное строительство стоянки будет весьма дорогим и войдет в статью расходов всех присутствующих.

Удивление Драммонда превратилось в раздражение.

— Вы даже не представились должным образом, юная леди. Какой бизнес вы представляете?

— «Королевские бургеры Эдди».

Он улыбался. Он почти хихикал.

— Понятно. Палатка с гамбургерами. Хорошо, мисс Хайленд, я уверен, что вы считаете, что у вас есть весьма ценная информация, которую вы хотите сообщить, но я сомневаюсь, что вы имеете достаточных опыт в бизнесе…

— Я хочу сказать, мистер Драммонд, что предложенная система автостоянок будет означать большое количество прибыли для вас лично.

Теперь аудитория заволновалась. Тон Драммонда стал холодным.

— Эта система автостоянок будет приносить прибыль каждому, мисс Хайленд.

— И тем не менее так случилось, что она будет расположена как раз напротив вашего магазина.

Она слышала всеобщее тяжелое дыхание вокруг себя. Драммонд напрягся. Его голос таил в себе предупреждение.

— Так случилось, что это единственный доступный участок земли.

Сердце Беверли заколотилось сильнее. Она чувствовала, что все взгляды обращены на нее, особенно взгляд Драммонда.

— Насколько я припоминаю, — сказала она, — есть доступные участки на Кауэнга, Вайн и Сан-Сет, стоянка на любом из которых принесла бы больше пользы тем мелким предприятиям, у которых вообще нет никакой стоянки для автомобилей.

— Вы имеете в виду свое собственное, конечно же?

— Я оказалась достаточно удачливой, потому что рядом с моей закусочной есть место для стоянки автомобилей. Я думаю о мистере Мангиони и мистере Петерсоне, которым приходится полагаться на место вдоль одной или двух обочин. Перед вашим магазином есть четыре собственные автостоянки, мистер Драммонд; почему бы не расположить гараж где-нибудь еще в деловом районе?

Несколько членов выкрикнули из аудитории:

— Она права.

— Да! Почему бы не это на авеню Фэафакс?

Председатель ударил молоточком и сказал:

— Давайте придерживаться порядка. Обсуждение закрыто, мы переходим к голосованию…

— Извините, — сказала Беверли. — Но, по-моему, я еще не выступаю.

— Вы сказали то, что вы хотели сказать, юная леди, а теперь…

— Давайте действительно подумаем о проблемах Голливуда и посмотрим, что мы можем сделать для их решения. Взгляните вокруг себя! Что мы видим на наших улицах сегодня? Проститутки, беспризорные дети, торговцы наркотиками, люди, спящие в дверных проемах! Наши соседи катятся по наклонной плоскости. У нас есть теперь массажные кабинеты, секс-шопы и грязные улицы!

Многие люди поднимались, говоря: «Правильно!» и «Скажите ему это!»

— Название Голливуд известно во всем мире. У нас бывает более двух миллионов туристов в год, потому что они слышали о Голливуде. И что они видят на самом деле, когда приезжают сюда? Оживленная улица в деловом центре, проезд с десятью магазинами для каждого приличного бизнеса. Бездомные дети, добыча торговцев наркотиками и извращенцев. Девочки и мальчики, стоящие на обочине и продающие свое тело. Люди, которым некуда пойти, которые живут в дверных проемах, прося подаяния у каждого, кто проходит мимо. И вы говорите нам, что проблемой является стоянка.

Аудитория приветствовала ее. Внезапно люди начали вставать и практиковаться к микрофонам. Председатель ударял своим молоточком.

Мистер Драммонд сказал:

— Мисс Хайленд, если вы хотите поднять вопрос о новом бизнесе, мы внесем это в повестку дня следующей встречи…

— Новый бизнес! Мистер Драммонд, то, о чем я говорю — старый бизнес, и вы знаете об этом! Я говорю о том, что эта палата должна была исследовать и принять кое-какие меры намного раньше сегодняшнего дня.

— Юная леди, вы ничего не знаете об этом городе…

— Простите, сэр, но я родилась здесь. И я родилась здесь через год после того, как Голливуд был в своем расцвете, когда название Голливуд означало волшебство и фантазию для миллионов людей во всем мире. Как мы позволили нашему городу дойти до такого состояния? Превратиться в место, где иностранные туристы потрясены и боятся выходить из гостиниц! Место, которого мы стыдится! Мы должны сделать кое-что с этим, мистер президент. И мы должны сделать кое-что с этим сейчас!

Толпа приветствовала ее и аплодировала. Люди пытались говорить без очереди. Молоточек опускался снова и снова.

Президент поднял руки, пытаясь утихомирить публику, и, когда порядок был восстановлен, он сказал с едва сдерживаемым гневом:

— Если вы так хорошо понимаете наши проблемы, мисс Хайленд, тогда, возможно, у вас есть для них простое решение? Потому что, если оно у вас есть, я хотел бы услышать об этом!

Она смотрела на него. Она дрожала. Она была разъярена. Решение? О, да, у нее было решение.

— Каково будущее Голливуда? — тихо спросила она. Беверли повернулась и обратилась к толпе. — Каким будет будущий облик нашего города? Каким вы видите его, мистер Мангиони, или Вы, мисс Визерс? Когда вы смотрите на многие годы вперед, что вы видите? Каков образ Голливуда? — Она повернулась к микрофону и сказала более громким голосом:

— Это то, что мы должны решить здесь и сейчас. Мы должны решить, которое направление мы выберем, а затем действовать в рамках принятого решения. Будет ли в центре нашего внимания туризм? Или это будет бизнес? Или мы хотим быть городом телевидения и кинематографа? Но, независимо от того, каким мы представим будущий облик Голливуда, мы должны принять вызов сегодня, чтобы начать работать для этого нового будущего. Мы должны осмелиться мечтать о лучшем месте для работы и жизни. Мы должны осмелиться ставить высокие цели для самих себя. — Она подняла руку и сжала ее в кулак. — Мы должны осмелиться сделать Голливуд снова процветающим!

Толпа внезапно поднялась на ноги, приветствуя Беверли и хлопая в ладоши. Аплодисменты были оглушительными. Люди подходили к Беверли, чтобы пожать ей руку, похлопывали ее по спине. На возвышении президент хмурился и собирал свои бумаги. Председатель ударял своим молоточком, все было напрасно. Повсюду в зале члены палаты подталкивали друг друга, чтобы подобраться к Беверли, дать ей понять, что они были на ее стороне, что пришло время, чтобы кто-то поспорил с этими парнями, и другие вещи, которые она не могла слышать, потому что слишком много людей говорили одновременно и в зале началось столпотворение. Беверли чувствовала головокружение. Она почувствовала подъем. И она внезапно увидела все: свою цель, свое предназначение, свое будущее.

 

26

Он катался по ней, как будто поочередно подставлял солнцу разные части тела для загара — пять минут спереди, пять минут сзади. Его ягодицы поднялись и опустились несколько раз, а затем он в изнеможении упал на нее.

Оттолкнув его и потянувшись за сигаретами «Виржиния Слимз», Труди посмотрела на парня взглядом, который говорил: «И это все?»

Однако он не видел этого. Он уже храпел.

Прикурив сигарету и глубоко затянувшись, она встала с кровати и прошла через комнату к окну, откуда она могла видеть огни Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Кампус напоминал маленький городок. На другой стороне улицы в доме студенческого братства была в разгаре оживленная вечеринка. «О боже, моя девочка, — тихо сказала она своему отражению в зеркале, — только подумай, что ты здесь делаешь?»

Она знала очень хорошо, что она делала в квартире этого парня, чье имя ей едва было известно, кому было всего двадцать четыре года (она выяснила это после прибытия к нему домой) и чьи мозги были сконцентрированы между ног. Снова был субботний вечер. Именно поэтому она была здесь.

Труди полагала, что в жизни человека есть три времени, которое нужно разделять с кем-то, два из них были вечер субботы и утро воскресенья. Поэтому она оделась в свои лучшие джинсы и кружева, и пошла в «Пик-ми-ап» со своей кузиной Алексис, где они пили «Май Тай» в пластиковых стаканчиках из магазина «Pic and Save». Там собралась обычная яркая толпа студентов подготовительных курсов дорогостоящих частных школ в одежде секонд-хенд и с вульгарными драгоценностями, которые бездельничали, развалившись на стульях на тротуаре. Труди и Алексис обсуждали гадание на рунах, когда к ним, улыбаясь, подошел молодой человек, одетый в светлую летнюю одежду и кожаный галстук.

Он понравился ей сразу. Труди всегда питала слабость к мужчинам с длинными волосами до плеч. И у него в глазах были проблески интеллекта. Но ее подкупило то, что он сказал:

— Руны, вау! Могущество Одина и Тора.

Они ушли из кафе вместе, пожелав спокойной ночи Алексис, у которой рано утром была операция, и поехали в Вествуд на двух машинах, Труди следовала за «фольксвагеном» Майлса в своем «корвете». Оказавшись в грязной квартире, которую он снимал вместе с двумя другими парнями, уехавшими на выходные, Майлс налил в ее стакан красного вина из бутылки с завинчивающейся крышкой и включил на магнитофоне «Спрингстин». Через пять минут Труди поняла, что она сделала ошибку.

— Разве мы не можем поговорить немного? — спросила она, когда он начал ласкать ее.

— О чем?

— Ну, например, — особенно любимая личность пришла ей на ум, — что ты думаешь о Карле Сагане?

— Карл Саган? А, это парень из «Космоса». Я видел концерт. Классная музыка.

Именно тогда Труди окончательно поняла, что совершила ошибку. Однако зрелое молодое тело есть зрелое молодое тело, и Майлс демонстрировал большой сексуальный потенциал. Сначала. А затем это также оказалось ошибкой, и вот она была здесь, в этой чужой квартире, сексуально неудовлетворенная и одинокая, и задавалась вопросом, что заставило ее сделать это.

Она нашла ванную с первой попытки (в некоторых квартирах это было сделать трудно, особенно если она была пьяна) и посмотрела на себя в зеркало. Женщина с колючими белокурыми волосами и размазанной по лицу косметикой. Это должно прекратиться.

Проблема заключалась в том, что она не знала, как остановиться. По крайней мере не раньше, чем она найдет человека, которого ищет. Где в мире, задавалась вопросом Труди, когда она мыла свое лицо, она найдет человека, который бы имел внешность, умственные способности, знал, как заняться любовью, и обращался с женщиной как с равной? Она вспомнила Билла, водопроводчика. В последнее время он больше всех соответствовал этому образу. К ее большому раздражению, потому что он ей определенно не нравился. О, на нем замечательно смотрелись джинсы, и он знал свою работу, когда дело коснулось прокладки стали и проводки водопровода в бассейне, но он был окружен ореолом мужского шовинизма, называл ее «деткой», и разговаривал с ней, как будто она была идиоткой.

Затем она подумала о Томасе. Что было такого необычного в ее отношениях с ним, что она, казалось, не могла восстановить их за пределами стен «Бабочки»? Что было недостающим ингредиентом?

Она подошла к дверному проему, ведущему в спальню, и прислонилась к косяку, спокойно куря. Майлс, должно быть, удовлетворил себя, потому что теперь он спал подобно ребенку. Труди уже почти решила разбудить его, снова возбудить его и показать ему, как на самом деле нужно заниматься любовью, когда он перевернулся и пукнул.

Она посмотрела на электронные часы на его тумбочке. Было лишь начало одиннадцатого. Вечер все еще только начинался.

Она пошла на кухню, нашла телефон, набрала номер и, когда кто-то поднял трубку, сказала:

— Привет, «Бабочка»? Это Труди Штайн. Он свободен?

Она выслушала ответ, а затем улыбнулась.

— Придержи его для меня. Я в десяти минутах пути!

 

27

Хьюстон, Техас, 1972.

Бывают времена, когда хорошая пища лучше секса.

Именно об этом думал Дэнни Маккей, уплетая жареную куриную отбивную и обильно политый пряным соусом мелко порубленный коричневый картофель, который был хрустящим снаружи и нежным внутри. «Секс — это всего лишь секс», — думал он, когда подбирал последний кусочек с тарелки и потянулся за виски. Но хорошую пищу никогда нельзя превзойти.

Особенно хорошую техасскую пищу.

— Итак, Бон, — сказал он, вставая из-за стола и потягиваясь, — пора нам отправляться в путь. До Хьюстона остается еще более двухсот миль.

Боннер спрыгнул с кровати, где раскладывал пасьянс, и начал доставать костюмы Дэнни из платяного шкафа.

Дэнни подошел к раздвижной двери балкона гостиничного номера и посмотрел на белые пески побережья Южного Техаса.

— Корпус Кристи, — сказал он с легким смешком. — Тело Христа. Адское название для города. — Он допил виски и бросил хрустальный бокал на песчаный пляж.

Дэнни любил этот субтропический город на берегу Мексиканского залива. Именно поэтому он приехал сюда, чтобы провести здесь неделю, скупая собственность, расположенную вдоль береговой линии. Это был способ его противодействия началу жизни в засушливых районах на западе США и детству в жаркой, безводной местности. Корпус Кристи заставил его задуматься о далеких экзотических местах, об островах, где девушки были смуглыми и гостеприимными, где ром струился подобно водопаду, где дни походили на масло, а ночи — на корицу. Свободная и легкая жизнь, где ты только протягивал руку, чтобы получить секс или пищу в зависимости от того, чем ты хотел побаловать себя в тот момент, и все это просто падало тебе на ладонь!

«Возможно, я куплю себе тропический остров, — подумал Дэнни, наблюдая, как Боннер тщательно складывает дорогие рубашки и убирает их в чемодан из телячьей кожи. — Где-нибудь на юге Тихого океана. Где аборигены сделают меня своим королем».

Дэнни снова засмеялся. Он чувствовал себя чертовски хорошо. Ему было тридцать восемь лет, и он парит так высоко!

Он был богат, его книга «Почему Бог выбрал Кеннеди» в мягкой обложке уже сороковую неделю оставалась в списке бестселлеров, толпы, которые наполняли его Хьюстонскую церковь каждую неделю, были огромными. Он выступал в передачах «Вечернее шоу» и «Давайте посмеемся». Но самый большой доход он получал от своего рождественского тура по Вьетнаму, который совершил двумя годами ранее с конферансье и знаменитостями, чтобы донести слово Божье тоскующим по дому войскам. Дэнни ожидал, что его выступление будет иметь успех, но он не ожидал настолько ошеломляющего фурора. Он стоял один на той сцене и горланил во всю глотку, а пятьдесят тысяч солдат приветствовали его.

Звук голосов столь многих человек, приветствующих его…

— Поездка во Вьетнам может оказаться немудрым поступком, Дэнни, — предупреждал его Боннер. — В конце концов, эта страна — очень непопулярный предмет в наши дни. Люди могут изменить свое отношение к тебе.

Но Дэнни не переваривал антивоенных демонстрантов, хиппи и сочувствующих либералов. Он хотел показать миру, что верит в Америку и что Америка права. Дэнни стоял на той сцене на расстоянии многих миль от дома, протягивал руки, как будто обнимая войска, и кричал в небо:

— Я знаю, через что вы проходите, мои братья и сестры! Я тоже когда-то был солдатом, как и вы. Но мне никогда не выпадала честь бороться за свободу и демократию! Не слушайте голоса трусов. Легко сидеть дома и дискутировать о борьбе, о которой вы ничего не знаете!

Те в толпе, кто пошел на войну добровольно, приветствовали его и одобрительно кричали. Затем Дэнни сказал:

— Один древний благородный римлянин по имени Ливи как-то сказал, что необходимая война является просто войной и оружие свято, когда нет никакой надежды, кроме как на оружие. Братья и сестры во Христе, это только война, и ваше оружие свято!

Солдаты пришли в неистовство. Не столько из-за слов, сколько из-за того, как они были произнесены. На той сцене перед тысячами людей Дэнни, возможно, выглядел несолидно. Но они чувствовали, как его мощь распространяется над их головами, мощь, которая заставляла их в течение некоторого времени, забыть о том, что они несчастны, забиты, презираемы друзьями и родными. И они любили его за это. Пятидесятитысячное войско в тот момент сделало бы все что угодно для Дэнни Маккея, последовало бы за ним на любое поле боя. И Дэнни знал об этом.

Его группа по-прежнему путешествовала в автобусе, потому что Дэнни считал хорошим тоном время от времени выезжать на проповеди под открытым небом, чтобы поддерживать свой рейтинг на высоком уровне. Но он обосновался в Хьюстоне, где построил церковь и где у него был пентхаус на вершине самой красивой гостиницы. Дэнни водил белый «линкольн-континенталь», одевался в самые лучшие костюмы в ковбойском стиле и носил белый «стетсон». Он приобрел аристократические манеры, стараясь соответствовать высшему классу. Теперь он входил в социальный круг политических деятелей и видных бизнесменов. И с каждой ступенькой лестницы, по которой он поднимался, мечты Дэнни устремлялись все выше и выше. У него уже была власть, но пока еще это было недостаточно.

Дэнни нравился этот дикий и фантастический город, в чьих венах и артериях текло черное золото и чье название — Хьюстон — было первым словом, произнесенным человеком, когда он приземлился на Луне. Первое, что Дэнни всегда делал по прибытии, — проводил некоторое время с двумя или тремя дорогостоящими любовницами, которые были у него в Хьюстоне. Высокие, длинноногие женщины, все в мехах и алмазах, знающие всевозможные сексуальные трюки, они приходили к нему в пентхаус, чтобы освежить его для проповедования.

Затем он съедал огромное количество еды и запивал ее виски, пока не начинал чувствовать, как божественная сила наполняет его мышцы, внутренности и легкие. Следующие три или четыре часа он проводил в церкви, используя свое обаяние и умение, чтобы напомнить людям о грехах и демонах, адском огне и вечности, тонко намекая на свою личную связь с Богом, и, наконец, выманивая у них доллары в обмен на обещание спасения.

Когда он отъехал и увидел машины, направляющиеся к местам парковки, то рассмеялся чрезвычайной простоте всего этого.

Теперь деньги буквально падали в его руки. Если бы он пытался воспрепятствовать людям в этом, то не смог бы этого сделать. И это все было из-за идеи, которая посетила его несколько лет назад.

Если люди хотя бы раз слышали речь знаменитого преподобного Дэнни, они хотели увидеть его лично, оказаться рядом с этим человеком, который молился о Кеннеди прямо у стен больницы. Они приходили к нему в передвижную палатку со своими надеждами и бумажниками и молились о том, чтобы им был дан знак. Это произошло во время одного из таких собраний, где люди плотно стояли друг к другу. Дэнни осенило, что этим людям необходимо чудо. Потому он дал им его. Боннер «умер», и Дэнни «вернул его к жизни». Он не мог поверить, что это оказалось насколько легко — фальшивая смерть и отрежиссированное воскрешение. И они поверили в это! Конечно, Дэнни стоило признать, что этого не мог выполнить любой проповедник. Слишком многие пробовали излечение верой, и это не срабатывало. Сам человек был должен обладать силой, чтобы убедить людей, и если только он обладал ею, то мог заставить их поверить во что угодно.

И у Дэнни Маккея была эта сила.

Он заставил эту толпу поверить, что они видели, как человек умер и вернулся к жизни; другая толпа в другом городе годом позже тоже оказалась свидетелем подобного эпизода. Но Дэнни был осторожен, чтобы не переусердствовать в этом. Молва распространяется быстро, и люди шли к нему в надежде увидеть чудо, но их желание не всегда удовлетворялось. Дэнни экономно использовал свою «воскрешающую» силу. За прошедшие шесть лет он воскрешал из мертвых только три раза.

Но этого оказалось достаточно. У него теперь была известность, в которой он нуждался. Все журналы и газеты в стране написали хотя бы несколько слов о Дэнни Маккее в то или иное время. О нем даже упоминал журнал «Тайм». Дэнни еще предстояло сняться для обложки, когда придет черед. А известность была тем, в чем он нуждался, чтобы продвигаться. Именно поэтому Дэнни был осторожен, культивировал в своем образе плавность и стильность, которые нельзя подвергнуть нападкам или критике. Многие могли бы засомневаться в его способностях воскрешения, но если бы они пришли, чтобы бросить камни, то увидели бы человека, который был обезоруживающе красив, полон обаяния и элегантен, что было не свойственно у проповедникам адского огня.

Дэнни остановился позади огромной церкви из стекла и кедра и послушал хор, громко исполняющий гимн. Потом он повернул зеркало заднего вида и в последний раз оглядел себя. Как всегда выглядел он безупречно. Его глаза были лукавыми и сексуальными, они гипнотизировали. И он знал силу своей улыбки. Он одарял ею свою паству, и все приходили от нее в восторг — как мужчины, так и женщины. «Все люди увидят то, чем ты кажешься, — писал Макиавелли, — некоторые будут знать, каков ты на самом деле. Толпу всегда впечатляют внешние проявления, а мир состоит из толп».

Дэнни все еще читал «Принца». Хотя практически запомнил его наизусть, он часто открывал книгу на случайной странице, чтобы испить мудрости человека, который впервые вдохновил его семнадцать лет назад. С тех пор Дэнни прочитал много книг. Он читал все, что попадалось ему в руки: книги сильных мира сего или книги о них самих, их борьбе, их формулах пути к вершине. Он понимал, что сделало Наполеона и Цезаря великими; знал, почему некоторые люди стали героями, а других постигло забвение. Дэнни учился тому, каких ошибок стоит избегать, что нужно делать и прежде всего как управлять людьми.

Он был снова готов к этому сегодня вечером, когда проскользнул сквозь заднюю дверь церкви, где семь тысяч верующих хлопали в ритм гимна. И ожидали, чтобы получить силу Дэнни Маккея.

Дэнни всегда начинал свою проповедь медленно, стараясь почувствовать настроение аудитории, выпуская невидимые щупальца, чтобы проверить почву, приспосабливая свое проповедование к удовлетворению нужд толпы. В Хьюстоне начинался финансовый бум, и люди приходили к Богу или из чувства вины за то, что чересчур быстро заработали слишком много денег, или надеясь с помощью молитв стать тем, кто чересчур быстро заработал слишком много денег. Дэнни только сказал им, какими ужасными грешники они были, а они уже сидели и глотали это, приговаривая: «Аминь» и «Хвала Господу».

Он возбудился сам и возбудил аудиторию. Он потрясал кулаками — и они потрясали кулаками. Он кричал «Аллилуйя!» — и они кричали «Аллилуйя!» Он кричал — и они кричали. Они были похожи на пластилин в его руках — он чувствовал себя непобедимым. Он шагал по кафедре, как будто он обозначал пределы континентов для Бога, и ударял кулаком, как будто сокрушал врагов Бога, и толпа становилась более необузданной, и запах религиозного рвения и раскаяния стал густым во влажном воздухе. Дэнни купался в звуках их приветствий и криков — он был пьян от их поклонения.

Под стеклянной крышей, которую он построил по своему собственному проекту, Дэнни подумал: «Всего семь тысяч сегодня вечером. Но когда-нибудь их будет больше, намного больше».

А затем, прямо посреди его выступления, как раз когда он собирался начать рассказывать людям свою маленькую тайну о наличии прямой связи с Богом, из задней части церкви раздался вопль.

Подумав сначала, что это чрезмерно восторженный кающийся, Дэнни не прервал своего выступления. Но потом внезапно, подобно ряби в тихом водоеме от брошенной в него гальки, люди начали вставать и покатились крики, пока не достигли кафедры.

— Чарли! — кричала женщина. — Чарли, вставай! О боже! Кто-нибудь помогите ему!

Братья Дэнни подбежали к заднему ряду, где обнаружили женщину, стоявшую на коленях на полу и обхватившую руками голову мужчины, лежавшего рядом.

— Ему плохо! — кричала она. — С ним что-то не так!

— Подождите, — послышался другой голос в церкви. — Я посмотрю на него. Не трогайте его.

Дэнни обернулся и увидел лысеющего, крупного мужчину, который протолкался сквозь ошеломленных людей и опустился на одно колено рядом с больным человеком.

— Я доктор, — сказал он притихшей толпе. — Этому человеку, вероятно, стало плохо от теплового удара. Отойдите все, пожалуйста. Дайте ему свежего воздуха.

Когда люди расширили круг, Дэнни спустился с кафедры и пробился сквозь ряды зрителей.

Человек, потерявший сознание, выглядел ужасно. Его лицо было сероватого цвета, губы синие. Дэнни наблюдал, как доктор наклонился к нему и прижал ухо к его груди. Огромная церковь затихла. Семь тысяч человек стояли совершенно неподвижно, ожидая его вердикта.

— Что случилось с моим мужем, доктор? — спросила женщина испуганным голосом.

Он выпрямился наконец, посмотрел на нее печальным взглядом и тихо произнес:

— Мне ужасно жаль, мэм. Ваш муж мертв.

— Нет! — Она упала на тело мужчины и истерично зарыдала.

Дэнни чувствовал, что у него внутри все похолодело. Его проповедь убила человека?

Он поглядел на Боннера, который выглядел не лучше. В церкви было очень много людей. И это был ужасно жаркий вечер.

В то время как все стояли, наблюдая за женщиной, обнимавшей тело своего мужа, несколько человек начали нервно переминаться с ноги на ногу и поглядывать в сторону Дэнни.

Он чувствовал, как пот струится по его спине. Во рту у него пересохло. А затем он понял, что надо делать.

— Мои братья и сестры во Христе! — внезапно вскричал Дэнни.

Они все смотрели на него.

Он поднял руки.

— Давайте помолимся о душе нашего дорогого покойного брата, который умер, конечно же, в милости Божьей!

— Аминь, — сказал кто-то. И это было подхвачено людьми, стоящими вокруг него.

— Давайте преклоним колени, братья и сестры, — кричал Дэнни, опускаясь на колени. — Давайте вознесем хвалу Богу, который забрал у нас нашего брата в этот вечер в состоянии благодати. Конечно, этот человек блаженный!

Люди становились на колени.

Дэнни, стоя рядом с женщиной и ее мертвым мужем, начал выкрикивать свою лучшую, наиболее действенную молитву. Он чувствовал, как сквозь него проходит новая волна силы, силы более приятной и возвышающей, чем та, которой он когда-либо достигал при помощи виски, или секса, или пищи. Это походило на высокую температуру, которая мчалась по его венам в тот день в 1963 году, когда он произнес свою лучшую проповедь, и люди повернулись к нему в отчаянии. Дэнни питался нуждой людей. Их голод стал для него источником энергии.

— Как правда то, что я живу и дышу, мои братья и сестры, смерть этого милого человека — настоящий знак, явленный Богом, который говорит о том, что все мы здесь благословлены сегодня вечером! Это Его знак о том, что Он сейчас здесь, в этом самом помещении с нами, и что Он роняет на нас всех свое благословение. Давайте теперь возвысим наши сердца и примем это великодушие Бога. — Дэнни протянул руки и положил их на голову плачущей женщины. — Давайте помолимся о нашей скорбящей здесь сестре. Давайте покажем ей свою любовь. Давайте уверим ее в том, что она не была забыта Богом. В действительности Бог благословил ее!

— Аминь! Аллилуйя!

Затем он положил свою руку на плечо мертвеца.

— И давайте помолимся о поспешном уходе души этого усопшего брата так, чтобы он мог скорее насладиться драгоценной близостью Бога и…

Плечо дрогнуло.

— Близостью и…

Плечо задергалось.

Дэнни опустил вниз глаза.

Мертвец кашлянул.

Женщина выпрямилась и уставилась на тело мужа.

Внезапно церковь затихла вновь. Все взоры обратились на лицо, которое лишь несколько мгновений назад было бледным, пепельного цвета, но теперь порозовело на щеках, и губы уже не были синими.

Человек снова кашлянул, его глаза открылись, он пристально поглядел на жену и спросил:

— Что случилось?

— Господи Иисусе, — прошептал доктор. — Этот человек был мертв! Я готов поручиться в этом моей репутацией! — Он нервно провел рукой по своей лысой голове. — Я работал врачом в течение сорока лет и знаю, как выглядит мертвец!

Взгляды перемещались от доктора к восставшему человеку, опять к доктору и, наконец, к Дэнни.

Он все еще стоял на коленях. Он посмотрел на лица, бледные от потрясения, и на мгновение смутился. А затем кто-то сказал:

— Хвала Господу, преподобный Дэнни воскресил брата из мертвых!

Началось столпотворение. Женщины падали в обморок, мужчины опускались на колени. Люди начали плакать теперь по-настоящему, и не от горя, а от радости. Они стали свидетелями чуда, о котором они молились. Они увидели живое доказательство того, что Бог действительно был рядом с ними и слушал, подтверждение того, что религия была не ложной надеждой, но живой и дышащей сущностью, в которой они могли обрести спасение, и Дэнни Маккей оказался тем, кто предоставил им это доказательство.

Люди пытались ухватиться за него, коснуться его рукава, поцеловать край его белого жакета. Боннеру пришлось протолкнуться через толпу, дав знак другим братьям, и им удалось сгруппироваться вокруг Дэнни и кое-как провести его обратно к кафедре.

Дэнни сам был ошеломлен.

Мертвец.

На сей раз это не было фальсификацией. Это случилось на самом деле.

Дэнни упал на колени, молитвенно сложил руки под подбородком и начал произносить пылкую молитву Богу. Он не кричал, не использовал ярких жестов и не указывал пальцем в небо. Он говорил шепотом. Все затихли, чтобы слышать его. И это было самой очаровательной благодарственной молитвой, произнесенной самым приятным голосом, который они когда-либо слышали.

— Я не верю в это! — сказал Боннер, когда вошел в пентхаус Дэнни с кипой бухгалтерских отчетов о деятельности церкви. — Это было твое самое большое надувательство!

Дэнни молча сидел на стуле у окна, глядя в мягкую хьюстонскую ночь, его пристальный взгляд был глубоким и напряженным. Он ничего не сказал, когда вошел Боннер. Он вглядывался в хьюстонские огни и образы, которые мог видеть только он сам.

Боннер посмотрел на своего друга. Эти два паренька из Сан-Антонио прошли длинный путь за прошедшие семнадцать лет — и все из-за Дэнни. Боннер не возражал против того, чтобы быть служащим, а не партнером Дэнни. Он признал, что Дэнни намного умнее, чем он; он даже гордился тем, что фактически был самым близким доверенным лицом Дэнни Маккея. Боннер давно признал силу своего друга и знал, что не может с ним сравниться в этом. Но то, что случилось сегодня вечером, было что-то совсем другое.

— Что, как ты думаешь, случилось, Дэнни? — тихо спросил он. — Ты считаешь, что старый доктор допустил ошибку?

Руки Дэнни крутили в руках книжечку картонных спичек. Хотя он неподвижно сидел в мягком кресле, его ноги не могли спокойно стоять на оттоманке. Он был страшно возбужден.

— Ты слышал тех двух репортеров, Бон. Ты слышал, как они брали интервью у людей, которые ручались за того доктора. Они все знали его, доверяли ему и уважали его. И доктор сказал, что человек умер.

Дэнни перевел взгляд на своего друга, глядя на него из-под полузакрытых век.

— Ты веришь, что я воскресил его из мертвых?

Боннер сглотнул. Говоря по правде, ему не хотелось думать о том, что случилось сегодня вечером. И были времена, когда он боялся Дэнни. Как, например, теперь, со всей этой закручивающейся в спираль напряженностью. Дэнни поворачивал голову то в одну, то в другую сторону, и книжечка картонных спичек все мелькала и мелькала в его пальцах. Боннер узнавал признаки: в такие моменты Дэнни был наиболее опасен. Так он выглядел в ту ночь много лет назад, когда преследовал этого бедного старого доктора в Хилл Кантри, а затем позже, как раз перед тем, как Дэнни ненадолго уехал в Калифорнию, форт Орд, где ему нужно было свести счеты с каким-то сержантом. Дэнни был сейчас на грани разумного, был непредсказуем. И Боннер решил, что Дэнни наполнен какой-то отрицательной энергией, которая иногда пылала внутри него.

— Ну, я… м-м, не знаю, Дэнни. Я хочу сказать, что-то же воскресило его из мертвых, не так ли?

Дэнни осмотрел большое золотое кольцо на своей левой руке. Он повернул его к свету, наблюдая, как оно сияет и мерцает. Затем уголки его рта медленно поднялись в улыбке, и он сказал:

— Да.

Когда в дверь раздался стук, Боннер посмотрел на нее долгим взглядом, прежде чем встал и открыл. Если бы это был еще один репортер, он просто велел бы ему или ей убираться восвояси.

— Преподобный Маккей? — спросил вульгарный мужчина, стоящий в коридоре. — Преподобный Дэнни Маккей?

Боннер осмотрел его с подозрением. Во внешности незнакомца было что-то немного пошлое. Ему можно было бы дать пятьдесят лет, если бы он был одет буднично, но на нем были ярко-розовые брюки-клеш и облегающая рубашка цвета лаванды, золотые цепи, украшали его волосатую грудь. Огромный символ мира свисал с кожаного ремня.

— Фрэнк Холстед, — представился он, протягивая руку, на которой было слишком много колец.

После того как они пожали друг другу руки, он сказал:

— Вы не возражаете, если я войду и поговорю о небольшом дельце с вашим боссом?

— О каком дельце?

Холстед достал визитную карточку и вручил ее Боннеру.

— Я управляющий «Гуд Ньюс Продакшэн». Я думаю, что мы могли бы использовать кого-нибудь вроде преподобного Дэнни в наших воскресных программах. Мне кажется, его заинтересует предложение проповедовать еженедельно тремстам тысячам человек через телевизионную камеру.

Боннер посмотрел через плечо на Дэнни, который все еще смотрел в окно, зловеще молчаливый.

— Дэнни? — сказал Боннер.

— Что у него за дело?

Холстед пробовал заглянуть через Боннера в изящный пентхаус. Он едва мог видеть стоящего у окна Маккея.

— Так я могу войти?

Дэнни сделал знак, и Боннер сказал:

— Скажите сначала, что у вас за дело.

— Ну, то, что преподобный сделал сегодня вечером, будет интересно увидеть многим людям. Он же не может ездить по всему югу, а в его церковь помещается только семь тысяч человек. Но с помощью моих телевизионных станций можно собрать сотни тысяч людей, жаждущих услышать слово, проповедуемое Дэнни Маккеем. Что вы скажете, преподобный?

Дэнни опустил взгляд на свои руки. Он представил лицо мертвеца, пепельное и синее вокруг губ. Рыдающая жена и эти семь тысяч человек в полнейшей тишине. Затем подумал о людях в их гостиных, миллионах телевизоров по всей стране, и своем лице, своем голосе, своей силе, обращенной к каждому из них.

— Впусти его, — сказал Дэнни, — мы поговорим.

Беверли стояла у окна, глядя на таинственные огни хьюстонских нефтеперерабатывающих заводов. Она стояла там весь вечер, молчаливая и задумчивая, не притронулась к еде, которую ей принесла горничная, не съела даже морковные палочки, не выпила черный чай. Нужно было слишком о многом подумать. Сначала она подумала о делах фирмы. Она приехала в Хьюстон, чтобы организовать открытие двадцати закусочных «Королевские бургеры» По франшизе в Техасе. Затем она вспомнила о самом последнем сообщении Джонаса Бьюкенена.

Год назад, как раз перед тем, как она пошла на собрание Торговой палаты Голливуда, Джонас Бьюкенен позвонил, чтобы сообщить ей, что у него появилась первая новая информация о ее матери и сестре.

— Вы были правы насчет старого адвоката, — сказал частный детектив в тот вечер, когда пришел в ее офис. — Хаймен Леви-старший умер несколько лет назад. Его сын уехал из Калифорнии и согласно Ассоциации юристов ушел в отставку. Больше он не занимается адвокатской практикой. Я нашел его через налоговое управление — у меня есть друг, который работает в голливудском филиале. Хаймен Леви теперь живет приблизительно в сотне миль к востоку от Сиэтла. Он пишет детективные романы под псевдонимом.

Джонас Бьюкенен смог убедить мистера Леви достать из хранилища старые записи его отца и просмотреть их. Это был утомительный процесс, но Бьюкенен нашел то, что искал: второй ребенок-близнец, рожденный Наоми Двайер в пресвитерианской больнице в Голливуде, был взят на воспитание парой по фамилии Синглтон. И они назвали ребенка Кристина.

Это было то, что Джонасу удалось найти на тот момент. Он вернулся в Голливуд и сразу же занялся дальнейшим расследованием.

Он получил новую информацию и о матери. Он поехал на север и посетил дом престарелых, где, по словам предыдущих детективов, она когда-то работала поваром. Ему повезло, пожилая женщина, которая сейчас там готовит, была помощницей Наоми восемнадцать лет назад. Она была чернокожей и защищала Наоми, которую очень любила. Ничего не сказав другим детективам, она открылась Джонасу.

— Она сообщила, что ваша мать поехала во Фресно, где, как она сказала, жила ее кузина, мисс Энн Бургесс. Я поехал во Фресно и нашел мисс Бургесс. Она не захотела разговаривать со мной, но мне помог сосед. Он сказал, что кузина мисс Бургесс переехала в Сакраменто после того, как к ним однажды пришла полиция. Мое расследование в Сакраменто пока не дало результатов, но мои друзья работают над этим.

Это было год назад.

С тех пор Джонас периодические представлял новые сведения, ни одно из которых не имело большой ценности.

Синглтоны тоже, казалось, постоянно переезжали. Джонасу приходилось довольно много путешествовать, разговаривать со многими людьми и рыться в старых записях. А это требовало времени. Но затем он позвонил Беверли сюда, в ее хьюстонский гостиничный номер, чтобы сообщить, что, хотя, к сожалению, он потерял след семьи Синглтонов из-за развода двадцать лет назад, но у него на примете был человек, у которого могла быть кое-какая конкретная информация о теперешнем местонахождении Наоми Бургесс.

— Спасибо, — поблагодарила Беверли. — Пожалуйста, продолжайте. Я с волнением ожидаю вашего следующего сообщения.

«Кристина Синглтон, — думала теперь Беверли, глядя в окно на огни Хьюстона. — Моя сестра, мой двойник, Кристина. Где ты сейчас?»

Мэгги Керн, которая взяла кое-что поесть с тележки, поданной в номер, наблюдала за своей начальницей у окна. Начиная с их приезда в Техас четыре дня назад, Беверли становилась все более напряженной и беспокойной. Мэгги знала, что это происходило из-за старых воспоминаний, которые преследовали ее. К тому же им было известно, что Дэнни Маккей здесь, в этом же городе. На самом деле Беверли вообще не хотела ехать в Хьюстон, но сделка, касающаяся переоборудования двадцати старых палаток с гамбургерами и бензоколонки в закусочные «Королевские бургеры», была слишком важна для Беверли, чтобы поручить ее другим.

Мэгги вспомнила тот день год назад, когда Беверли вернулась с собрания Торговой палаты. Она ворвалась в офис, как будто кто-то преследовал ее.

— Я поняла! — сказала она, переводя дыхание, Мэгги и Кармен. — Я знаю теперь, что это, в чем мы так нуждаемся, чтобы оптимизировать снижающуюся прибыль сети «Королевские бургеры».

Беверли шла на собрание из любопытства, а вернулась возбужденная собственным вдохновением. Она выступила с речью, сказала она, и в то время, как речь расшевелила других в аудитории, она расшевелила и свою хозяйку.

— Нам нужна идея! — сказала она, когда села и начала делать набросок плана на бумаге. — Вот в чем заключается наша проблема. Компания испытывает недостаток идей!

«Да, — вспомнила Мэгги, — Беверли действительно вернулась домой с того собрания воодушевленной и сразу же начала распространять свои идеи на обустройство магазинов „Королевские бургеры“».

И вот Мэгги, Кармен, Энн и Беверли сели в автомобиль Энн Хастингс и пустились в путь по дорогам Калифорнии, вооруженные лозунгами, речами для поднятия духа и записными книжками. С неожиданной энергией и энтузиазмом Беверли посетила каждую торговую точку, продающую «Королевские бургеры», встретилась с каждым служащим, узнала их имена, записала их дни рождения, обменялась рукопожатием и выступила перед ними со своей вдохновляющей речью.

— Мы должны быть лучше, чем кто-то еще, потому что мы действительно лучше! Вы не хотите работать для заурядной компании, вы хотите гордиться компанией, гордиться так, будто она ваша собственная, будто это ваша семья! Мы не хотим, чтобы наши служащие коротали день до вечера и просто получали свою зарплату. Мы хотим, чтобы вы боролись, чтобы у вас были цели, чтобы вы осмелились мечтать.

И для того чтобы поддержать свою страстную речь, чтобы доказать им, что это были не просто слова, Беверли установила систему поощрений в пределах компании. Она сделала набросок иерархии от самого нижестоящего мойщика пола и повара-стажера до менеджера и пообещала нескольким сотням своих служащих, что они будут оцениваться в индивидуальном порядке за выполненную работу и вознаграждаться за верность компании и успехи в работе и что в пределах компании есть перспектива карьерного роста вплоть до центральной штаб-квартиры в Голливуде, если это их цель.

Кампания оказалась успешной. Количество прогулов и опозданий уменьшилось, служащие стали приходить на работу вовремя и работать упорнее. Они получали открытку и небольшую премию к своему дню рождения. Когда их продвигали по службе или когда прибыль магазина превышала поставленную цель, им присылали письмо с поздравлениями от самой мисс Хайленд.

Между магазинами проводились соревнования; учредили приз на звание «Лучший служащий месяца»; была разработана система периодических поощрений сотрудников и схема роста заработной платы. Беверли приветствовала предложения от своих работников и стремилась отвечать на них лично. Постепенно лицо и характер компании «Королевские бургеры» начали изменяться. Стало известно, что здесь заботятся о своих служащих вне зависимости от того, заполняют они бутылки кетчупом или подписывают чеки на оплату труда. Работников на забывают, а инициатива и творческий подход поощряются. Вскоре объявления «Требуется работник» исчезли с окон закусочных «Королевские бургеры»; списки ожидающих выросли, так как молодые люди искали работу в компании, которая обеспечивала будущее. Как следствие, пища и обслуживание улучшились, прибыль повысилась, а новые закусочные «Королевские бургеры» стали возникать по всему западу. В следующем месяце Мэгги, Кармен и Беверли собирались поехать в Нью-Йорк, чтобы открыть отделение «Королевских бургеров» на восточном побережье.

Все потому, что Беверли Хайленд обнаружила «дух».

И не только это принес ей тот знаменательный день на собрании в Торговой палате. Ровно через четырнадцать дней после речи Беверли президент и председатель палаты обратились к ней с предложением. Они собирались учредить комитет, который бы занимался изучением того, каким Голливуд будет в следующем десятилетии, в восьмидесятые годы, и хотели, чтобы Беверли стала председателем этого комитета. Все три подруги — Беверли, Мэгги и Кармен — оценили значение этого жеста немедленно. Беверли Хайленд внезапно приобрела известность в деловом сообществе; она и раньше пользовалась доверием, а теперь ей была дана власть.

Мэгги Керн знала, что это только начало.

Осторожный стук в дверь гостиничного номера вывел Беверли и Мэгги из задумчивости. Они повернулись и увидели двух мужчин и женщину, которые спокойно вошли и закрыли за собой дверь.

— Это было похоже на колдовство, — сказала Энн Хастингс, снимая обувь и направляясь к тележке с провизией. — Он купился на это полностью.

Беверли посмотрела на двух мужчин, один из которых снимал фальшивую лысину со своего черепа и приглаживала свои длинные песчаного цвета волосы. Теперь, когда Рой Мэдисон стал популярной личностью на телевидении, требовалось много косметики, чтобы замаскировать его внешность. Но ни один из семи тысяч человек в церкви Дэнни сегодня вечером не узнал актера под личиной доктора.

— Пропади оно все пропадом, если я не заслуживаю «Оскара» за это! — сказал он и издал боевой клич.

Беверли посмотрела на второго мужчину, актера по имени Пол, который пытался пробиться в кинематограф и в настоящее время был сексуальным партнером Роя.

— Ты в порядке? — спросила она.

Он застенчиво улыбнулся и сказал:

— Да, мэм. Все хорошо. Я учился падать и задерживать дыхание.

— Не говоря о том, — добавила Энн, — как хорошо ты выглядел с гримом. Тот слабый жест рукой по губам напрочь стер синеву.

Рой издал еще один возглас, вытащил живот из-под рубашки и бросил его на пол.

— Проклятье, было так жарко!

— Расскажите мне, как все прошло, — попросила Беверли.

Энн Хастингс, которая исполняла роль скорбящей жены, пересказывала эпизод, выбирая из салата морских креветок и засовывая их в рот. Она закончила свое повествование словами:

— Все в этой церкви, включая самого Дэнни, поверили, что он действительно воскресил Пола из мертвых. Люди были необычайно возбуждены, это надо было видеть! У стен церкви была пара репортеров, которые задавали вопросы. И знаешь что? Люди в самом деле ручались за «доктора Чэндлера»! Они клялись, что ходили к нему лечиться в течение многих лет!

Беверли отвернулась, чтобы посмотреть на огни.

— Они просто хотели подтвердить подлинность чуда из-за того, что они отчаянно хотели, чтобы это чудо было настоящим. Вы не можете обвинять их во лжи.

Беверли не гордилась шуткой, которую они сыграли с Дэнни сегодня вечером, но это было необходимо. Дэнни Маккей хвастался тем, что воскресил трех человек. Исследования каждого случая не смогли доказать обратного. Те, кто участвовал в этом, клялись, что чудо действительно свершилось. Беверли это ие нравилось. Ей не нравилось и то, что невинные люди обманывались, веря в мошенника Дэнни и жертвуя ему свои деньги. Он давал им ложную надежду, а это было жестоко. Единственный способ остановить его, чтобы он не причинял вреда людям в дальнейшем, состоял в том, чтобы разоблачить эти три чуда и показать, что это было мошенничество. И она поняла, что единственный способ сделать это заключается в том, чтобы организовать четвертое чудо, на сей раз с людьми, которые при знают, что это все было обманом.

Если Дэнни решит попробовать сделать это снова, он пожалеет об этом.

 

28

Когда дверь в кабинет Барри Грина внезапно распахнулась, он от неожиданности пролил кофе и отпрыгнул как раз вовремя, чтобы кофе не попал на брюки.

— Барри! — сказала Ариэль Дюбуа, проходя в кабинет на шаг впереди секретаря.

— Простите, мистер Грин, — сказала секретарь взволнованно. — Мисс Дюбуа прошла мимо меня.

— Все хорошо, Фрэн. — Он сделал знак женщине, чтобы она вышла, и продолжал вытирать пролитый кофе со своего стола. Великолепная Ариэль, одна из самых крупных звезд студии, любила делать театральные выходы.

— Итак, — сказал он, выбрасывая носовой платок в корзину и садясь на свое место, — сюрприз удался, Ариэль. Чему я обязан такой чести?

Она села в мягкое велюровое кресло и положила ногу на ногу.

— Дорогой Барри, я хочу, чтобы ты сделал кое-что для меня.

— Что случилось? — вздохнул он. — Что на сей раз?

— Я хочу, чтобы эту суку Латрицию убрали из шоу.

Он не был удивлен. На самом деле Барри ожидал, что этот гром грянет в ближайшее время, с тех пор как пухлая Латриция похудела на сорок фунтов и начала получать почту от поклонников, а авторы шоу стали давать ей больше реплик.

— Ты знаешь, что они планируют на следующую серию эпизодов? — спросила Ариэль, и яд сочился из ее слов.

Барри уже знал. Медсестра Вашингтон (Латриция Браун) должна была стать главной героиней. У нее неожиданно возник роман с одним из докторов шоу, она пережила трагедию, а потом драматическое, смелое возвращение, и все за счет эфирного времени Ариэль Дюбуа. Но он не мог обвинять авторов. После прохождения курса лечения и похудения. Латриция Браун стала очень красивой женщиной. Начали приходить письма от зрителей, желающих чаще видеть ее на экране. А последнее шоу, в котором медсестра Вашингтон сделала неотложную трахеотомию ребенку и спасла его жизнь, значительно повысило их рейтинги.

Барри на самом деле нравилось, что роль Латриции увеличилась — ее участие в шоу в течение двух лет было очень незначительным, в некоторых эпизодах она не появлялась вообще. Но он не собирался навлекать на себя гнев Ариэль. По тому, как она качала своей изящной ногой и постоянно отбрасывала назад гриву белокурых волос, он промолчал, поняв, что она жаждет крови.

Это был не первый случай, когда звезда начинала ревновать к актеру, исполняющему эпизодическую роль, и добивалась его увольнения с работы. А Латриция Браун не стоила того, чтобы из-за нее вступать в борьбу с Ариэль. Жизненный принцип номер один жизни Барри Грина гласил: «Избегай неприятностей. Любой ценой».

— Хорошо, Ариэль. Я дам ей роль в другом шоу.

Спустя месяц у Барри Грина начались неприятности.

— А как Джон поживает, дорогая? Джессика?

Джессика посмотрела на мать.

— Прошу прощения, что ты спросила?

— Ты не слушала.

— Прости. Я думала о последнем деле, которое сейчас веду. — Джессика примирительно улыбнулась матери. Они сидели в столовой, построенной из стекла и мрамора, в доме Маллигэн на Палм Спрингс, ели нежные бифштексы и печеный картофель, наслаждаясь видом поля для гольфа и снежной вершины горы Сан-Хасинто на заднем плане. Пища была превосходной, как превосходен был и дом, купленный за миллион долларов. Шестидесятипятилетняя мать Джессики была одета в безупречный костюм для бега трусцой из лимонно-желтого велюра, а на ее отце была бледно-розовая рубашка для игры в регби и холщовые плиссированные слаксы. Они оба выглядели аккуратными, загорелыми и богатыми.

— Жаль, что Джон не смог прийти с тобой сегодня вечером, Джес, — сказал отец, разрезая бифштекс.

— Он сейчас в Сан-Франциско. Его компания…

— Я хотел посоветоваться с ним по поводу инвестиций, которые хочу сделать.

— Да, конечно. — Джессика двигала по тарелке нетронутый бифштекс. — Он приедет домой завтра.

Во время разговора ее отец ни разу не посмотрел на нее. В действительности он редко смотрел на дочь, когда говорил с нею. Джессика однажды подумала, что она видела макушку его головы или заднюю часть его шеи больше времени, чем она видела его лицо. Но это было к лучшему, потому что, когда он сверлил ее тяжелым оценивающим взглядом, она всегда, казалось, не знала, что делать.

Некоторое время все трое ели в молчании. Время от времени Джессика смотрела на захватывающий дух вид из окна и сожалела, что из ее собственного дома не открывается такой вид. Все, на что они с Джоном смотрели, был бульвар Сан-Сет.

— Что у тебя за новое дело, дорогая? — спросила миссис Маллигэн.

— Вы когда-нибудь смотрели «Пятый север»?

Ее отец поднял глаза.

— «Пятый север»? Это случайно не телешоу? Бессмысленная чепуха, если только я когда-либо видел это. Кто захочет смотреть шоу о больных людях? Это рассчитано на идиотов, я не сомневаюсь.

— А мне нравится шоу, — мягко произнесла миссис Маллигэн.

— Да уж. Женщины помешаны на болезнях и смерти.

— Мама, — сказала Джессика, — а ты читала об актрисе из шоу, которая предъявляет иск продюсеру и студии за нарушение контракта?

Миссис Маллигэн открыла было рот, но ее муж ответил за нее:

— Я не знаю, чего добивается эта женщина. Насколько я понимаю, они предложили ей роль в другом шоу — лучшую роль, заметьте, и за более высокий гонорар. Она бросила им бумаги в лицо.

— Это дело принципа, папа. — Она подверглась гонениям, потому что звезда шоу невзлюбила…

— Подай мне, пожалуйста, сметану, Джес.

— Я считаю, что она довольно симпатична, — сказала миссис Маллигэн, — теперь, когда она сбросила вес. Стала похожа на африканскую принцессу.

— Это шоу продюсера, — стоял на своем мистер Маллигэн. — Это его деньги. Если он хочет уволить ее, он имеет право сделать это. В конце концов, она нарушила контракт, изменив свою внешность.

— Папа, в ее контракте ничего не говорится о том, что она должна быть жирной.

Мистер Маллигэн смешал сметану с печеным картофелем и нахмурился.

— Хелен? Сколько времени ты готовила этот картофель?

Джессика раздраженно посмотрела на мать и продолжила возиться со своей порцией.

В доме семейства Маллигэн не было стен: гостиная переходила в столовую, которая продолжалась в общей комнате.

В поместье с полем для гольфа, созданном для утонченного и изысканного стиля жизни в пустыне, были гладкие мраморные полы, абсолютно белые стены, редкая мебель в мягких пастельных тонах и несколько экземпляров дорогой скульптуры. Джим Маллигэн в прошлом был бизнесменом и все время проводил на поле для гольфа, в то время как его жена посещала клубы, где играли в карты, занималась флористикой и ходила на встречи организации «Вэйт вочерс», которая оказывает услуги тем, кто хочет избавиться от лишнего веса. Все трое пили теперь кофе; на улице было слишком холодно, чтобы сидеть во внутреннем дворике и слушать журчание испанского фонтана.

В то время как Джим уселся на лучшее место и потянулся к телевизионной программе, миссис Маллигэн обратилась к дочери:

— Ты кажешься ужасно озабоченной сегодня вечером, дорогая.

— Это все из-за того дела. Я просто не знаю…

Мистер Маллигэн посмотрел на Джессику поверх своих бифокальных очков. Он был ужасно горд, когда его младшая дочь закончила Стэнфордскую юридическую школу с отличием, и планировал организовать для нее солидную практику здесь, в Палм Спрингс. Он даже обсудил это с Джоном Франклином, молодым мужем Джессики, и тому эта идея показалась привлекательной. Но потом Джессика удивила их обоих, объявив, что собирается открывать практику вместе с сокурсником где-то в Голливуде и специализироваться на законодательстве, регулирующем отношения в сфере шоу-бизнеса. С точки зрения Джима Маллигэна, это было не лучше, чем работать агентом.

— И что это за дело? — спросила миссис Маллигэн, осознавая неодобрительный взгляд мужа.

— Я представляю Латрицию Браун.

— Ту, что снимается в медицинском шоу?

— Она знает Микки Шеннона. Он направил ее ко мне.

— У Латриции Браун нет поддержки, — сказал ее отец. — Одна плохонькая актриса против мощной студии и одного из самых популярных продюсеров в Голливуде. Почему глупая девчонка не принимает их предложение? Я думаю, что они были бы чрезмерно щедры, даже предложив половину.

— Потому что, папа, — медленно произнесла Джессика, — как я уже говорила, это дело принципа. Она решила бороться с ними и попросила, чтобы я представляла ее.

— Что ты собираешься делать, дорогая?

— Я еще не до конца решила, мама. Мы встречаемся с Барри Грином в студии завтра утром.

Джессика поглядела на своего отца. Он хмурился.

Они продолжали потягивать кофе в молчании. Джессика боялась этих формальных посещений родителей — она делала это главным образом, чтобы доставить удовольствие матери. У них не было ничего общего; они с отцом никогда ни в чем не соглашались друг с другом, и ни один визит не обошелся без того, чтобы мать тем или иным образом не упомянула о бездетности Джессики. Вечер обычно заканчивался тем, что Джессика смотрела на часы и считала минуты, когда она сможет уехать.

Она была более чем озабочена делом Латриции Браун и пробовала поговорить об этом с Джоном, прежде чем он уехал в Сан-Франциско. Но он не слушал.

Джессика не понимала, что было не так с профессией, которую она выбрала. Существовала реальная потребность в экспертах по проблемам интеллектуальной собственности. Джессика и ее партнер имели дело не только с контрактами, но и с авторскими правами, плагиатом, правами артистов и всем, что касалось книг, телевидения и кино. Но теперь она предположила, пока пила свой кофе и смотрела на часы, что ни Джон, ни отец не одобряли ее, потому что она ежедневно сталкивалась с людьми, занятыми в сфере киноиндустрии.

Она думала о встрече, которая должна была состояться завтра утром. Из-за нее она плохо спала в последнее время. За четыре недели, с тех пор как она согласилась взяться за дело мисс Браун, Джессика не придумала никакого оружия, с помощью которого можно было бы сразиться с Барри Грином и студией. Хотя в контракте не было никакого упоминания о том, что Латриция должна была оставаться толстой, тем не менее подразумевалось, что она не может кардинально изменить свою внешность без одобрения студии. В конце концов ее потеря веса не была предусмотрена в сценарии.

Еще более ухудшало дело сообщение прессы о том, что Латриции Браун были предложены щедрые отступные продюсером Барри Грином и студией. Она отклонила предложение, и, как результат, симпатия публики к ней уменьшалась. Повышение и новый автомобиль устроили бы многих людей, которые читали «Лос-Анджелес Таймс». Но Латриция решила продолжать борьбу, потому что пришло время, как она заявляла, чтобы кто-то показал магнатам студии: актеры не часть собственности, которую можно использовать и отвергать в угоду собственной прихоти.

Джессика провела весь прошлый месяц, изучая дело и пытаясь найти нить, за которую можно было бы зацепить мистера Барри Грина. Но за ним стояли деньги и власть, в то время как Латриция была чернокожей женщиной, и не имела денег, чтобы заплатить своему адвокату.

Джессика чувствовала себя Давидом, выступившим против Голиафа, и волновалась из-за того, что у нее даже не было хорошей зацепки для встречи завтра утром.

Она знала с самого начала, что это будет безнадежное дело для ее клиента. Согласно контракту Латриции студия буквально владела ею и могла делать с ней все что угодно. С формальной точки зрения, она была неизвестной актрисой; они даже могли уничтожить ее контракт, если бы захотели. Но почему Джессика решила обратиться в суд, зная, что нет никакой гарантии денежного урегулирования вопроса?

Потому что, как пылко заявила ей Латриция, пришло время, когда кто-то должен остановиться, повернуться лицом к противнику и сразиться с ним. И Джессика просто не могла противостоять вызову.

Когда ее отец взял пульт дистанционного управления и включил телевизор с экраном шириной больше метра, Джессика посмотрела на него. «Да, — подумала она, — пришло время, когда я должна выступить за правое дело».

Если бы Джессика села и действительно проанализировала мотивы, почему помогает Латриции Браун, даже не ожидая платы за свой труд, она поняла бы, почему так наслаждается тяжбой и хорошей борьбой в зале суда. Потому, что это была арена, на которой она могла встать, высказать свое мнение, и, возможно, даже победить. Противостояние адвокатам было борьбой с отцом, священниками и мужем, которым она никогда не была способна сопротивляться.

Она отвернулась от отца и удивилась, увидев, что красивое лицо Дэнни Маккея заполнило экран телевизора. Его певцы Евангелия горланили энергичный гимн, в то время как он милостиво улыбался всей Америке.

Она повернулась к матери.

— С каких пор вы смотрите Дэнни Маккея?

— Мы начали около…

— Он хороший человек, — прервал жену Джим Маллигэн. — Преподобный ратует за честность и благопристойность в нашей стране, и я стою за него горой.

— Но, папа, он утверждает, что говорит с Богом!

— Точно так же делал Джимми Картер. И Франклин Рузвельт в этом отношении поступал подобным образом.

— Какое несчастье, папа. Этот человек опасен! Считать, что Дэнни Маккей просто следует старой традиции в политике, — чистая софистика. Одно дело — обратиться к богомольной или созерцательной мысли, когда ты в чем-то сомневаешься, но совсем другое — заявлять о знании некоторых желаний Бога.

— Хелен, изображение по-прежнему нечеткое. Ты звонила в компанию кабельного телевидения сегодня, как я просил?

Джессика посмотрела на мать. Миссис Маллигэн избегала взгляда дочери.

Все трое откинулись на шелковые подушки индейцев наваджо, чтобы посмотреть, как Дэнни Маккей выкрикивает свою проповедь. Джессике было наплевать на этого человека. Она не могла понять, в чем дело, но в нем было что-то, что ей не нравилось. Его улыбка выглядела достаточно искренней, и он говорил, казалось, от всего сердца. Но он носил слишком дорогие костюмы и окружал себя крупными мужчинами, стриженными под ежик, которые выглядели скорее как телохранители, чем как религиозные последователи.

На свое вечернее выступление, которое отличалось от его ежедневной утренней программы «Час Благой вести», преподобный Дэнни всегда приглашал гостя, человека, чью жизнь тем или иным образом изменил Бог. Сегодня вечером это был известный модельер из Нью-Йорка. Перед двумя с половиной миллионами людей человек признался в своем грехе гомосексуализма и сказал, что Иисус помог ему исправиться. Это было весьма драматичное зрелище, которое окончилось с певцами Евангелия, собравшимися вокруг бедного человека, в то время как он и преподобный Дэнни рыдали на плече друг у друга.

Джессика никогда не смотрела вечернее шоу Дэнни Маккея, но слышала о нем, потому что оно было первое в своем роде, которое передавалось в лучшее эфирное время, и потому, что его рейтинги неуклонно росли. Она никогда не подумала бы, что такая фундаменталистская христианская программа соберет столь большую аудиторию. И тем не менее…

Она взглянула на своих родителей, которые неотрывно смотрели на экран. Оба были католиками.

Джессика опять посмотрела на преподобного Дэнни. Он, без сомнения, обладал некоторым обаянием. Она наклонилась вперед, зажав свою кофейную чашку в ладонях, и пристально посмотрела на зрелище, разворачивающееся на экране телевизора. Оно было невероятно театральным; но в этих объятиях и слезах был глубинный человеческий пафос, который задевал даже скептическое сердце Джессики. «Неудивительно, — решила она, — что у этого человека неожиданно высокий рейтинг». Она бы не удивилась, если бы он выиграл предварительный Нью-Хемпшир Праймери на следующей неделе.

Когда на экране вспыхнул номер телефона преподобного Дэнни в его штаб-квартире в Хьюстоне, Джессика резко встала и сказала:

— Мне пора идти.

Ее мать выглядела удивленной.

— Но мы еще не ели десерт, дорогая.

— Не принуждай ее, — сказал Джим Маллигэн, выключая телевизор. — Джессика, ты должна больше упражняться. Почему вы с Джоном никогда не бегаете трусцой?

Мать проводила ее к «кадиллаку». Ночь в пустыне была холодной; звезды, подобно кусочкам льда, были разбросаны по небу, как будто взорвалась покрытая снегом гора Сан-Хасинто.

— Мы так редко видим тебя, — сказала миссис Маллигэн, подставляя щеку для поцелуя. — Твоя сестра Бриджит вместе со своими детьми бывает здесь почти каждую неделю. И они так утомляют меня!

Джессика села в машину и завела ее.

— Поезжай осторожно, дорогая, — сказала Хелен Маллигэн. — У меня к тебе просьба. Ты смогла бы раздобыть для меня автограф Ариэль Дюбуа?

Свернув с проезда Боб Хоуп и выехав на шоссе, Джессика сильнее нажала на газ. Она внезапно захотела поскорее добраться домой, крепко сжала руль и умоляла автомобиль ехать побыстрее. Ей в голову пришла идея, с каким оружием можно отравиться на встречу завтра утром. Если это сработает, Барри Грина ожидает самый большой сюрприз в его жизни.

Латриция Браун была великолепна. Недавно похудевшая, она выглядела более высокой, чем прежде, и теперь, заплетая свои волосы, она действительно напоминала африканскую принцессу. Она ходила с гордо поднятой головой, ее поступь была уверенной, чего не было заметно в старой «медсестре Вашингтон» несколько месяцев назад. Неудивительно, что она стала получать почту от поклонников и что авторы шоу захотели сделать ее роль значительнее. Будь она проклята, если позволит этой сучке Ариэль смести ее со своего пути, как многих других малоизвестных актрис. Латриция вступила в эту борьбу не только ради себя, но и ради эксплуатируемых актеров и актрис повсюду, и ради представителей своей черной расы.

Она просто надеялась, что Джессика Франклин сможет найти способ выиграть ее дело. Но перевес был определенно не в ее пользу. То же можно было сказать и о законе.

— Мне нужно посмотреть ваш контракт, — сказала Джессика Латриции во время их первой встречи месяц назад. — Если получится, мы будем бороться с ними по поводу расторжения контракта без причины. — Джессика использовала и другие юридические выражения: «неправомерное увольнение», «сексуальная дискриминация», «преследование за вероисповедование», «политические взгляды», объясняя Латриции разные направления, в которых может развиваться дело. А затем, через два дня, когда Латриция принесла свой контракт и Джессика изучила его, юридические термины изменились на «стандартные пункты контракта», «незначительный повод для дела». Слова, которые можно было суммировать в одной фразе: Латриции не на что было опереться.

И все же, к огромному удивлению Латриции, Джессика Франклин согласилась взяться за ее дело.

— Послушайте, — предупредила она честно, — я не думаю, что мы победим. Но вы можете выиграть от огласки, точно так же, как и моя фирма.

Первое, что они сделали, — выступили с заявлением в печати.

— Общественное мнение будет поддерживать вас, — сказала Джессика Латриции. — Мы не располагаем какой-либо реальной законной силой, но, возможно, сможем заставить студию отступить из-за боязни плохих отзывов в печати, которые за этим последуют.

Это не сработало. Самый первый диалог, который состоялся между Джессикой и Барри Грином, показал двум женщинам, что борьба будет развиваться полностью в его пользу.

Приемная офиса Джессики была тиха и уныла. Как только тяжелые двери захлопнулись, мрачная тишина приветствовала посетителя. Ковер был толстым, мебель — низкой и темной, медь — хорошо отполированной, дерево — хорошего качества. Секретарь, молодой человек двадцати лет, который сидел, уткнувшись носом в книги по юриспруденции, если не заполнял что-то или не печатал, поднялся, чтобы встретить мисс Браун и проводил ее в кабинет Джессики.

Обе женщины обменялись рукопожатием, а затем Джессика с тревогой посмотрела на молодого человека.

— Были какие-нибудь телефонные звонки?

Он покачал головой:

— Я охраняю этот телефон своей жизнью, Джес. Доверься мне.

— Я верю тебе, Кен. Но боюсь, — она нахмурилась, глядя на свои часы, — что нам с Латрицией нужно будет отправиться в офис Барри Грина. Теперь слушай, думай об этом телефонном звонке как о вопросе жизни и смерти. Потом позвони мне сразу же. Я буду на встрече, но в случае чего выйду.

Кен ободряюще ей улыбнулся.

— Не волнуйся, Джес. Я так же, как и ты, жду этого телефонного звонка.

Она подмигнула: она пообещала ему работу в фирме после окончания юридической школы через три месяца.

Офис Барри Грина располагался в студии, которая, конечно же, находилась в Студио-Сити. Начался легкий мартовский дождик, когда Джессика выехала на своем «кадиллаке» на проезд Сепульведа; по пути она объясняла Латриции, что может означать тот телефонный звонок.

Латриция заметила, что ее адвокат сегодня утром была не спокойной и уверенной в себе, как обычно, а взволнованной, возбужденной. Она говорила быстро, едва переводя дыхание, и немного сильнее, чем нужно, давила ногой на педаль газа. Но, когда она обрисовала Латриции новую ситуацию, та тоже почувствовала возбуждение. Она должна была признать, что это гениальное решение, и если бы им удалось осуществить это, если бы этот телефонный звонок был сделан вовремя…

Они проехали на лифте пятнадцать этажей и оказались в удивительно привлекательной приемной «Грин Продакшэнс». Джессику и Латрицию, конечно, ждали, ведь они договорились об этой встрече более недели назад и приехали вовремя, но тем не менее их попросили подождать. Они опустились в глубокие велюровые стулья и отказались от предложения секретаря чего-нибудь выпить. Они ждали в напряженной тишине, пока секретарь спокойно работала за своим столом. Часы неустанно тикали. Телефон все не звонил.

За огромными дверями с медной именной табличкой в просторном кабинете сидел Барри и просматривал брошюры о путешествиях, пытаясь придумать что-нибудь, что могло бы убедить доктора Линду Маркус поехать куда-нибудь с ним. Он был уверен, что интересен ей, она просто играла в неприступность. У Барри Грина никогда не возникало проблем с женщинами, потому что они охотились за его деньгами, или хотели получить роль в одном из его шоу, или просто из желания похвастать, что они спали с телевизионным продюсером. Линда до сих пор ему не уступила. И это делало ее еще желаннее.

Секретарь Грина проинформировала его, что госпожа Франклин и ее клиент находятся в комнате ожидания. «Пусть подождут», — ответил он.

Барри решил, что он заставит их потомиться некоторое время, затем позволит им высказать свои жалобы и, наконец, нанесет удар: или Браун принимает его условия, или навсегда оставляет телевидение. У Барри было достаточно власти, чтобы позаботиться о том, чтобы она никогда больше не появлялась перед телекамерой.

В приемной Джессика продолжала смотреть на часы. Она не могла унять дрожь в коленях. Латриция, сидящая рядом с ней, выглядела холодной и сдержанной, но была настолько возбуждена, что начинала чувствовать себя больной. Четыре недели назад она была так зла, когда ей сказали, что ее убирают из шоу, что повела себя, повинуясь первому импульсу — ярости. Она наняла адвоката и начала борьбу. Но теперь, через четыре недели, видя, что угрозы телевизионных магнатов становятся все более реальными, она оказалась зажатой в тисках сомнений и начала думать, что, возможно, ей стоит принять их предложение, если оно все еще в силе, и сняться в другом сериале.

Она поглядела на Джессику. Телефонный звонок был очень смелым предприятием, если будет сделан вообще и если принесет с собой то, на что надеялась Джессика. Два больших «если», на которых должна основываться вся карьера человека.

Барри Грин просмотрел Гонконг, Канкун, Большой Барьерный риф и Аспен. Потом наконец сложил все брошюры в стопку и засунул их в ящик. Он посмотрел на часы, висящие на стене, затерянные среди вознаграждений, мемориальных досок, писем с благодарностями и фотографий, где он был изображен с известными людьми, и увидел, что заставил их ждать в течение двадцати минут.

Он позвонил своему секретарю и сказал, чтобы она разрешила им войти.

— Итак, леди, — говорил он несколькими минутами позже, — здесь все написано черным по белому. Согласно контракту, который вы подписали, Латриция, я имею право удалить вас из шоу. — Он обратился к Джессике. — И если бы вы знали что-нибудь о договорном праве, вы понимали бы, что вашему клиенту юридически не за что зацепиться. Что меня удивляет, так это то, что вы впустую тратите свое время на это дело!

Джессика говорила спокойно и медленно, пытаясь тянуть время.

— Что удивляет меня, мистер Грин, так это то, почему вы увольняете актрису, когда это не в интересах вашего шоу. Она способствовала росту рейтингов, которые, в свою очередь, увеличат рекламные доходы.

— С ролью возникли творческие проблемы. Мы просто решили, что ее персонаж больше не нужен.

— Вы хотите сказать, Ариэль Дюбуа решила это, — вмешалась Латриция.

Джессика бросила на нее предостерегающий взгляд.

— Понимаете, мистер Грин, я расцениваю это как неправомерное увольнение.

— Помилуйте, голубушка, вы сами знаете, что мы имеем безоговорочное право делать с Латрицией все что угодно. Контракт, который она подписала, дает нам полномочия принимать решение относительно того, будем мы ее использовать дальше или нет. Это должно быть очевидно даже вам. Так почему же мы сидим здесь и тратим впустую время?

Джессика осторожно посмотрела на часы. Черт побери, что же с этим телефонным звонком?

— Мистер Грин, я намереваюсь передать это дело на рассмотрение в суд и могу поручиться вам, что присяжные будут на стороне моей клиентки.

Он засмеялся.

— Я не боюсь твоих присяжных, Джессика.

— Простите, мистер Грин, я не знала, что мы с вами перешли на «ты».

Его улыбка исчезла.

— Послушайте, голубушка, у Латриции ничего не выйдет, и это все, что я могу сказать.

Они действовали ему на нервы, раздражали его как раз тогда, когда он чувствовал себя очень хорошо. У него в голове роились романтичные мысли о Линде Маркус, но если дело с ней не выгорит, есть еще та блондинка в костюмерной, которая просто мечтает подписать такой же контракт, который однажды подписала эта неблагодарная сука. Латриция Браун! Кстати, чья это была идея, что им нужен чернокожий персонаж в шоу?

Джессика облизнула губы сухим языком. Не похоже было, что ей сегодня вообще позвонят.

— Тем не менее мы намерены подать это дело на рассмотрение в суд, и я уверена, что за этим последует большое количество отрицательной рекламы для вас и вашей студии.

Он снова засмеялся и облокотился на спинку своего начальственного кресла. Угрозы — это все, что они могли придумать.

— На телевизионные рейтинги, мистер Грин, воздействует общественное мнение, хотите вы признавать это или нет. Если дело дойдет до суда, моя клиентка будет общаться с репортерами и появляться на телевидении, и определенные, давайте скажем, частные аспекты вашей жизни могут быть обнародованы.

Он усмехнулся и покачал головой.

— В какой юридической школе вы учились? Людям нравится читать о моих частных делах. Вперед! Сообщите «Лос-Анджелес Таймс», «Нэйшнл Инкваиэ», «Ридерс Дайджест». Предложите в «Фил Донау» и расскажите об этом всему миру! Мне нечего скрывать.

Джессика прикусила нижнюю губу и посмотрела на Латрицию. Ей нужно было продержаться хотя бы еще немного.

— А теперь, если вы извините меня… — сказал Барри, начиная вставать. — В этот момент зазвонил его телефон. Это оказалась секретарь, которая сказала ему, что поступил срочный звонок для миссис Франклин.

— Я возьму трубку в другой комнате, — сказала Джессика, вставая со стула и торопливо выходя.

Барри барабанил кончиками пальцев по безупречно гладкой поверхности своего стола, в то время как Латриция внимательно оглядывала роскошный кабинет, который был больше, чем вся ее квартира. Она начинала ненавидеть человека, сидящего за этим столом, не только из-за того, что он сделал с ней, но теперь и из-за того, как он обращался с Джессикой.

Вошла Джессика и села, не глядя на Латрицию.

— Очень хорошо, мистер Грин, — сказала она решительно, — вы сообщили нам свою позицию достаточно ясно. Теперь я сообщу вам нашу. Телефонный звонок, который я только что получила, — это то, чего я ждала. Звонили из Хьюстона. — Она сделала паузу для создания драматического эффекта. — Мою клиентку только что внесли в план выступлений, она появится через неделю, если считать с сегодняшнего дня, в вечерней программе Дэнни Маккея. Она расскажет его общенациональной аудитории, мистер Грин, на том же самом канале, по которому, кстати, идет и ваше собственное шоу, что она похудела, потому что Бог приказал ей уважать и чтить свое тело, его храм, и что вы и студия преследуете ее за это.

Он уставился на нее. Затем посмотрел на Латрицию. Она была хорошей актрисой, чертовски хорошей. И два с половиной миллиона людей будут говорить ей «аминь», и жалеть ее, и жаждать крови Барри Грина.

И рейтинги непоправимо уменьшатся.

Он подумал об Ариэль. Что она могла сделать? Ничего такого, что Барри не смог бы исправить. Все, чего хотел Барри Грин, это избегать неприятностей любой ценой.

Когда Джессика въехала на подъездную дорожку, она обрадовалась, увидев там припаркованный «БМВ» Джона. Это означало, что он вернулся домой из Сан-Франциско. «Мы отпразднуем это, — думала она, спеша в дом. Она отдала пальто и портфель служанке и взлетела вверх по лестнице к спальне хозяина. — Я позвоню в „Спаго“, чтобы заказать столик. Мы будем пить шампанское, пока оно не потечет у нас из ушей! Мы закажем пиццу с утятиной и мороженое с фруктами „сандэй“, и амаретто, и…» — Она обнаружила мужа, стоящего перед зеркалом и застегивавшего манжеты новой рубашки.

— Мы победили! — закричала она, обхватывая его руками и целуя в щеку. — Мы выиграли дело, Джон!

— Что за дело?

— Дело Латриции Браун. Я прижала Барри Грина к стенке! Проклятье, как я умна!

Он посмотрел на нее в зеркале.

— Я надеюсь, это не станет результатом отрицательной гласности для нас.

Джессика вздохнула.

— Латриция не целовала меня, если это то, о чем ты волнуешься. Но подожди, пока ты не услышишь, как я сумела обыграть студию!

— Ты можешь рассказать мне об этом в машине по пути к Рэю и Бонни.

— Рэю и Бонни?

— Они пригласили нас на ужин. — Он повернулся и посмотрел на нее. — Ты пила, Джессика?

— Только немного шампанского. Фред всегда держит бутылку на льду, на случай, если мы выиграем…

— Как много времени тебе потребуется для того, чтобы собраться? — спросил он, глядя на часы. — Мы должны быть там через десять минут.

Джессика моргнула.

— Я думала, что мы отпразднуем нашу победу в этом деле.

— Пожалуйста, не говори «нашу». Я абсолютно не хочу, чтобы мое имя было связано с твоими скандалами.

— Это не скандалы.

— Так или иначе, — он сел, чтобы надеть туфли, — мы можем отпраздновать с Рэем и Бонни.

Но ей не нравятся Рэй и Бонни!

— Бонни любит слушать все о твоих друзьях-кинозвездах. Бог знает почему! Это, должно быть, имеет какое-то отношение к работе учителя шестого класса. Одевайся, Джессика.

Она сердито посмотрела на него.

— Давай одевайся, — сказал он, касаясь ее руки. — И надень свои черные слаксы. Они выгодно подчеркивают твои бедра.

— Но я хочу праздновать без кого бы то ни было, только вдвоем с тобой.

Его тон стал нетерпеливым.

— Мы можем замечательно отпраздновать с Бонни и Рэем. Он мой друг и мой партнер, Джессика. Я хочу, чтобы ты не всегда была настолько эгоистичной, думая все время только о том, чего хочешь ты.

— Я не хочу бороться с тобой, Джон, — произнесла она мягко.

— Мы не боремся, Джессика. Просто делай, как я говорю, и одевайся. Им будет непонятно, что нас задержало так долго.

Она опустила глаза на ковер.

— Эй, — сказал он, подходя к ней и кладя руки ей на плечи. — Мы отпразднуем твою победу, не волнуйся. И ты сможешь рассказать нам все о том, как тебе удалось обвести Барри Грина вокруг твоего мизинца. Я готов держать пари, что он не смог сопротивляться такому симпатичному личику! А теперь иди одевайся, хорошо?

— Хорошо, — сказала она тихо, и внезапно все стало не так, и Джессика не знала, как это поправить.

 

29

Париж, 1974.

— Привет, Беверли. Я Кристина. Кристина Синглтон, твоя сестра.

Беверли пристально посмотрела.

— Кристина? Моя сестра? Это действительно ты?

— Ты нашла меня наконец-то, Беверли.

— О, слава богу! — Беверли подбежала, чтобы обнять ее. Но ее руки коснулись лишь воздуха.

— Кристина! — закричала она. — Где ты? Пожалуйста, не оставляй меня снова…

Глаза Беверли распахнулись.

Она обнаружила, что смотрит на декоративный потолок, расписанный в стиле рококо гирляндами из лент и цветов и поддерживаемый в каждом углу гипсовыми херувимами. В течение секунды она не знала, где находится, лежала, слушая удары сердца, чувствуя под собой влажные, измятые простыни.

Потом она вспомнила. Она в гостинице. В Париже.

Беверли глубоко вздохнула. Это снова только сон. Это было из-за телефонного звонка Джонаса Бьюкенена прошлым вечером. После того как он два года шел по следам разведенных супругов Синглтон и попадал только в тупики, он наконец добился успеха.

— Я натолкнулся на старую газетную статью, — сказал он вчера вечером во время трансатлантического звонка, — о довольно необычном случае похищения ребенка в тысяча девятьсот сорок седьмом году. Семья, в которой это произошло, носит фамилию Синглтон. Пара разводилась со скандалом, и отец убежал с маленькой девочкой, которой было девять лет. Их так никогда и не нашли. Но я решил расследовать это.

Джонас рассказал Беверли, как он проводил поиски и узнал название родного города отца. Интуитивно, думая, что отец мог направиться туда с ребенком, Джонас занялся расследованием в этом городе.

— Синглтоны нигде не упоминались, но я потратил день, просматривая школьную документацию. И обнаружил, что. Кристина Синглтон была помещена в монашеский орден в маленьком женском монастыре, когда ей было двенадцать лет. Я попытался получить информацию о ней, но до сих пор настоятельница не предоставила мне доступ к архивным документам. Я буду продолжать попытки.

— А что с отцом? — спросила Беверли. — Что случилось с Синглтоном?

— Мне не удалось выяснить. Я предполагаю, что он мертв.

У Беверли был еще только один вопрос:

— Вы уже знаете, как выглядела моя сестра? Вы нашли какие-нибудь ее фотографии?

К огромному сожалению, Джонас все еще не смог найти ни одной фотографии Кристины Синглтон.

Беверли, как правило, не позволяла себе наслаждаться роскошью; быстрый, ежедневный утренний душ был ее обычной ванной. Но в это холодное снежное утро на улице Мадлен, в изящной гостинице «Папийон», где когда-то останавливалась императрица Жозефина, Беверли в течение долгого времени отмокала в горячей, наполненной пеной ванне. Ей предстоял трудный день; она нуждалась в том, чтобы ее ум был живым, а тело бодрым.

К тому времени, как она вышла из ванной и обернулась в шикарный махровый халат, зазвонил телефон.

Голос Кармен раздавался в трубке, преодолевая огромное расстояние, пропадая и возникая вновь, подобно приливу. Она звонила Беверли каждый день во время ее трехмесячного тура, когда она поехала сделать приобретения в Европе, держала ее в курсе о различных финансовых вложениях и приходных ордерах.

— Я изучила «Моньюмент Пабликейшэнс», как ты просила, Бев, — она была вынуждена фактически перекрикивать треск на линии. — Ты была права. Их подразделение, выпускающее учебники, теряет деньги, и они собираются распустить половину штата. Но журнал преуспевает. В действительности, «Секс Киттенс» — то, что поддерживало «Моньюмент» на плаву в течение прошлых пяти лет. Но теперь даже этого недостаточно.

Беверли делала пометки, в то время как Кармен говорила. Мэгги расшифрует их позже и добавит к растущей папке информации по «Моньюмент Пабликейшэнс».

— Ты сказала им о моем предложении?

— Они ухватились за него.

Тогда покупай их.

Беверли все еще говорила по телефону, когда в комнату спокойно вошла Мэгги с вечным портфелем и записной книжкой в руках.

— Как дети? — спросила Беверли у Кармен в конце. Это было всегда последнее, что она спрашивала, прежде чем повесить трубку.

— У них все прекрасно, Бев. Они хотят знать, когда вы с Мэгги вернетесь домой.

Два ребенка Мэгги, Артур и Джо-младший, оставались с Кармен в ее построенном на разных уровнях ранчо за городом, в Чэтсворсе. Мальчикам было теперь восемь и шесть лет, и они были постоянными партнерами десятилетней Розы в играх.

— Ты можешь позвать их к телефону? Мы бы хотели поздороваться.

— Здесь сейчас середина ночи, Бев. Я не хочу будить их, — сказала Кармен.

Беверли почувствовала острую боль разочарования. Единственное, чего ей больше всего не хватало во время ее трехмесячного отсутствия в Лос-Анджелесе, были эти трое детей.

— Скажи им, что мы будем дома на следующей неделе. И еще, что у меня для них есть подарки.

— Подарки! — сказала Мэгги, когда открыла дверь для горничной. — Тебе придется зафрахтовать целый самолет, чтобы доставить все это домой.

— Приближается Рождество, — ответила Беверли, повесив трубку. — Я всего лишь привезу им несколько игрушек.

Мэгги засмеялась и покачала головой. Она постоянно боролась, чтобы не дать Беверли испортить своих мальчиков.

Они обсуждали повестку дня за сдобными булочками и американским кофе. Беверли лишь откусила кусочек одной из сладких булочек, в то время как Мэгги съела две, щедро намазывая их маслом. Она набрала вес, с тех пор как начала работать у Беверли Хайленд пять лет назад.

Это был их утренний ритуал: тщательно изучить ситуацию в начале дня. Они представляли собой настоящую команду. Мэгги пришла к Беверли, имея семилетний опыт работы в брокерской фирме, и со знанием инвестиционных стратегий. У Беверли теперь были деньги благодаря удивительному успеху «Королевских бургеров».

По совету Мэгги Беверли вышла на публичные торги со своей компанией, предлагая акции и получая доход от биржевых спекулянтов. На эти деньги она расширила сеть еще на сто торговых точек в четырнадцати новых штатах. «Краун бургер» (двойной гамбургер с бермудским луком и сыром) и то, что к жареному картофелю «джалапено» был добавлен тертый пармезан, плюс более низкие цены и красивая современная обстановка ресторанов способствовали поразительному успеху «Королевских бургеров». Подруги быстро начали реализовывать свои мечты: Кармен Санчес, которая когда-то мечтала о работе в солидной фирме, теперь была сертифицированным бухгалтером «Королевских бургеров»; Энн Хастингс обрела уверенность в себе, купила «порше», теперь ею интересовались молодые люди, она отвечала за контроль качества почти в пятистах торговых точках; Беверли Хайленд была председателем правления самой большой франшизы гамбургеров в Соединенных Штатах, сети быстрого питания, которая приносила ежегодный доход в несколько миллионов долларов.

Теперь Беверли начала вкладывать капитал в различные отрасли. С помощью инвестиционных знаний Мэгги и преимуществ превосходного экономического образования Кармен деньги Беверли осторожно пускались в оборот и вкладывались в другие предприятия. Это все стекалось в недавно сформированную компанию «Хайленд Энтерпрайзерс», быстро растущую корпорацию, чьим девизом было «Отважься!»

— Отважьтесь принять вызов, чтобы сделать Голливуд снова великим! — кричала Беверли в Торговой палате на собрании три года назад. И из той аудитории Беверли вынесла свой новорожденный «дух» в мир, во все, что она делала. Тот день породил и кое-что еще: известность Беверли в деловом сообществе. Она приняла предложение занять место председателя в новом комитете и вскоре была признана своими коллегами как сильная и амбициозная женщина, полная смелых идей. Беверли теперь посещала деловые школы, ходила в клубы и различные другие организации и выступала там. Аудитория всегда была полной. «Отважьтесь заставить это произойти, — говорила она своим слушателям. — Отважьтесь ставить высокие цели. Смейте рисковать. Смейте оживлять свои мечты!» Немногие уходили, незараженные ее духом и энергией.

А теперь Беверли принесла этот дух в Европу. Она приехала туда с двумя задачами: найти места расположения для ресторанов «Королевские бургеры» и получить некоторые предложения относительно того, что сделать с мужским магазином в Беверли Хиллз, который она унаследовала от Эдди.

Задача, касающаяся «Королевских бургеров», была теперь выполнена: Беверли собиралась открыть палатки на площади Пикадилли в Лондоне, на улице Венето в Риме и на Елисейских Полях здесь, в Париже. Все, что оставалось сделать, — разгадать тайну того, как же спасти магазин на Родео Драйв.

К тому времени, когда Боб Маннинг присоединился к ним в номере Беверли, их деловое обсуждение было закончено и две женщины просматривали англоязычные газеты, которые были доставлены на тележке вместе с завтраком.

Как обычно, первое, что искала Беверли, были любые новости о Дэнни Маккее.

Пока еще он не был всемирно известен. Но его популярность в Соединенных Штатах росла быстрыми темпами. С тех пор, как он подписал контракт с «Холстед» несколько лет назад в Хьюстоне, касающийся его выступлений на евангелистском телевидении, репутация Дэнни взмыла вверх. Он стал настоящим шоуменом. Если он хорошо смотрелся на передвижной кафедре, перед камерой он был просто динамит. За первый год электронного проповедования он удвоил аудиторию канала. К концу второго года он выкупил «Холстед» и стал единственным владельцем нескольких религиозных станций. К третьему году он называл себя главой «Пасторств Благой вести». И к концу последнего года его еженедельный религиозный час наконец-то стал транслироваться с одного побережья на другое.

Он пробирался туда. И однажды, когда наступит подходящий момент, Беверли отомстит.

Магазин мужской одежды «Эдди Фанелли» в Беверли Хиллз находился под эгидой «Хайленд Энтерпрайзерс», но из-за того что Беверли была слишком занята несколько лет созданием своей корпорации, она обращала совсем мало внимания на магазин. Он не приносил дохода, когда она унаследовала его, но теперь Кармен сообщала о постоянных убытках, магазин становился утечкой финансов. Это было из-за стиля одежды, которая там продавалась: старомодная одежда, без сомнения, выбранная Эдди и Лаверн лично, которая когда-то была модной, теперь безнадежно устарела. Когда Мэгги и Беверли впервые пришли в магазин и увидели яркие огни, постеры с изображением Питера Макса, полки, забитые брюками-клеш, жакетами «Неру» и барахлом фальшивой хиппи- и контркультуры, они просто потеряли дар речи. Молодые длинноволосые, жующие жевательную резинку продавцы были одеты в джинсы, держались неуклюже и ошеломили двух женщин еще больше. О чем думал Эдди?

Но теперь Беверли хотела сделать кое-что с магазином, и поэтому они приехали в Париж с Бобом Маннингом, завершая свою поездку.

Боб вошел в гостиничный номер, когда они читали газеты, — изысканно выглядящий человек небольшого роста, почти квадратного телосложения, консервативно одетый и передвигающийся при помощи трости из дерева джакаранда. Ему был шестьдесят один год, и шестнадцать лет своей жизни он провел в больнице.

Боб Маннинг работал у Беверли уже в течение двух лет и был отчаянно влюблен в нее.

Наливая себе чашку кофе из серебряного кофейника, он сказал:

— Опять снег пошел.

Беверли подняла глаза и впервые с момента пробуждения от кошмара выглянула из окна. Парижское небо было зловеще темным; белые хлопья летели на землю. Это напомнило Беверли о том времени, когда она последний раз видела снег — двадцать два года назад, в Нью-Мексико. И, вспоминая кошмар, снова слыша голос своей сестры, зовущей ее, Беверли молилась, чтобы Джонасу Бьюкенену улыбнулась удача.

Лимузин медленно полз по обледенелым узким улицам, старательно избегая более интенсивного движения, которое маниакально закручивалось вокруг Триумфальной арки. Три американца сидели на заднем сиденье в просторном салоне, накрыв колени толстыми одеялами из шерсти альпака и потягивая горячий шоколад из маленьких фарфоровых чашек. Беверли развернула у себя на коленях газеты и изучала их. Мэгги рассматривала из окна красоты Парижа и мечтала о том, чтобы ее Джо был все еще жив, чтобы полюбоваться этим вместе с ним. А Боб Маннинг просматривал предварительный буклет, полученный от трех домов мод, которые они собирались посетить сегодня.

Он не особенно надеялся на успех.

Когда Беверли приняла Боба Маннинга в компанию «Хайленд Энтерпрайзерс» два года назад, он не мог предложить много. Он слегка хромал, у него не было никаких связей, и его образование не было выдающимся. Но, к его удивлению, у Беверли оказалось место для него — должность управляющего магазином мужской одежды.

Его обязанности были немногочисленными, требовалось в основном только его присутствие. Но ему понравилось то, что ему было куда ходить каждый день, зная, что у него даже есть рабочее место, и люди, за которыми он должен был присматривать, и кассовый аппарат, который нужно было охранять. Потом, в течение двух этих лет, мисс Хайленд начала посещать магазин все более часто, заходя неожиданно прямо с улицы и прохаживаясь по нему в глубокой задумчивости. Время от времени она поднималась наверх, где они сдавали в аренду офисы маленьким фирмам: туристическому агентству, дизайнеру интерьера, трем страховым агентам, которые делили стол и телефон; эти люди хотели, чтобы их адрес был Беверли Хиллз. Мисс Хайленд вежливо болтала с продавцом и с Бобом, кивала неопределенно, а затем уезжала. Он думал, что она приезжала туда, чтобы найти что-то, возможно, причину, по которой стоит вообще сохранять магазин. В конце концов, «Эдди Фанеллис» приносил убытки.

А затем прошлым летом она приехала в своем «роллс-ройсе», зашла в магазин, велела Бобу закрыть его и уволить всех служащих, выдав им зарплату за шесть месяцев. Она сказала, что собирается поехать в Европу и вернуться с новым ассортиментом товаров. Магазин будет полностью переоборудован и затем открыт через шесть месяцев.

Приземлившись в Лондоне, он потирал руки в предвкушении закупок, которые они втроем собирались сделать. Вместе с Мэгги они ходили ужинать в места, подобные «Сохо» и «Кингс Роуд», а Беверли предпочитала оставаться в гостинице, когда они не посещали показы мод. И они вдвоем оживленно говорили о своих идеях. Но затем волнение начало постепенно проходить, когда они поняли, что Беверли не разделяет их энтузиазма и оптимизма. Чем больше они изучали мир моды, тем более мрачной она становилась.

Не было ничего нового, — говорила она в Лондоне и Риме, — не было абсолютно ничего нового или волнующего, что сделало бы их магазин отличным от всех остальных.

Боб вынужден был согласиться с нею, к сожалению, это было действительно так.

Когда лимузин остановился перед домом знаменитого кутюрье Анри Гапана, Боб посмотрел на свою начальницу. Господи, до чего она была красива. Ее лицо было безупречно. Как человек мог родиться настолько совершенным? И она одевалась так, что одежда подчеркивала ее изящество и красоту. Белая меховая шапка, длинное пальто из мягкого белого меха и белые ботинки создавали иллюзию высокого роста; под пальто, Боб знал, Беверли носила сшитый на заказ костюм и золотую брошку с камеей под горлом. Она не одевалась нарочито роскошно или модно, ее вещи принадлежали к классическим и всегда актуальным стилям. Платиновые волосы были тщательно убраны назад во «французский твист». Беверли Хайленд производила впечатление женщины, контролирующей себя и других.

Все повернули головы, когда Беверли вошла в двери. А это было внушительное собрание. Жена премьер-министра Франции присутствовала на показе, там была и Комтесс де Риво, леди Маргарет Гатавей, старший вице-президент, директор по стилю «Блумингдейлс», владелец дискотеки на Манхэттене Сэлли Вилл, итальянская кинозвезда, завоевавшая «Оскара», известная почитательница модных тенденций. Все были здесь, чтобы посмотреть на самую последнюю линию мужской одежды Гапана.

Показ оказался именно тем, чего так боялся Боб Маннинг: в большей или меньшей степени похожим на все остальные.

До сих пор, за одиннадцать недель, проведенных в Европе, они увидели лондонский стиль, итальянский стиль, а теперь французский, все с небольшими разновидностями. Континентальное влияние сильно бросалось в глаза: пиджаки в клетку с галстуками-бабочками и узкими брюками; фланелевые костюмы броских цветов; изогнутые шляпы из афганской овчины. Спортивные рубашки шили со смелыми рисунками, и их разрешалось носить навыпуск. Открытые воротники были в моде, предполагалось носить драгоценности, а мужские каблуки наконец стали такими же высокими, как и женские. Что еще хуже, унисекс был виден во всем.

Сидя на парчовом стуле и потягивая шампанское, Беверли смотрела на красивых мужчин-моделей на подиуме и чувствовала, что ее огорчение растет. Три года успеха с «Королевскими бургерами» и более новыми вторичными предприятиями привели к мысли о том, что успех ожидает ее во всем, чего бы она ни коснулась. Неужели магазин мужской одежды «Эдди Фанеллис» будет единственным исключением?

Каким образом она собиралась сделать его отличным от всех других магазинов мужской одежды в Беверли Хиллз?

Она опустила взгляд вниз на шампанское, искрящееся в ее бокале, и вспомнила, когда она в первый раз попробовала хорошее шампанское — это было в далеком 1961 году, когда Рой Мэдисон получил свою первую постоянную роль в телесериале. Он прибежал в закусочную с бутылкой шампанского «Дом Периньон» и начал всех угощать. Это все было делом рук Беверли, объявил он великодушно, когда игристое вино пенилось по всему прилавку. Потому что она так честно говорила о его образе, и потому что он принял ее совет и изменил его, и потому что он сопровождал Энн на рождественскую вечеринку ее кузины, и потому что он встретил там того режиссера, которому понравилась его внешность, — Рой начал получать маленькие роли на одну за другой. Его агент велел ему сохранять новый облик и находил ему все более крупные роли, пока у него не появился свой собственный сериал. Все из-за Беверли — да благословит ее Бог — Хайленд.

Это был день, когда Рой поклялся никогда не забывать то, что она сделала для него.

Конечно, она попробовала много шампанского с тех далеких дней спартанской жизни. Когда Беверли унаследовала богатство Эдди и поняла, каким был ее истинный потенциал, она решила, что для интересов ее будущего необходимо изменить образ жизни. Богатство было тем, к чему она стремилась, так же как власть. Эти вещи нельзя было получить, живя в вакууме, прячась и отрезая себя от общества. Чтобы стремиться и к тому, и к другому, ей нужны были могущественные и влиятельные друзья. Необходимо было создать солидную репутацию; она нуждалась в социальном положении, которое признали бы лица, занимающие ключевые позиции. После тщательного исследования Беверли продала свой маленький дом в испанском стиле в Голливуд Хиллз и купила такой же в Беверли Хиллз, но в пять раз дороже. Она поменяла свой «шевроле» на «кадиллак», а его на «мерседес». Она наняла служанку, затем садовника, потом повара. Она подружилась со своими соседями: адвокатами и докторами, судьями и политическими деятелями, писателями и кинопродюсерами — людьми, вокруг которых вертелась вселенная Беверли Хиллз. Она пробовала много шампанского, устраивала вечеринки и подавала икру. Она развлекала людей, которые могли открыть для нее двери, и сделала свое имя известным. Она была активна в Торговой палате и служила в нескольких культурных комитетах в Лос-Анджелесе. Она продолжала иметь большой вес в обществе и шла своим путем.

Ропот прокатился по аудитории, и Беверли подняла глаза.

— Мадам и месье, «короткий» — символ сегодняшнего спортивного, конкурентоспособного мужчины, — объявил Анри Гапан, когда загорелый мужчина-модель с безупречной фигурой вышел на подиум. — «Короткий», так мы называем свои самые новые тенденции в мужской пляжной моде. Бикини больше не будет оставаться исключительно принадлежностью женщин, и Пьер весьма эффектно демонстрирует это нам.

«В самом деле эффектно», — подумала Беверли, когда красивый и мускулистый Пьер медленно прошел перед удивленными, восхищенными, завистливыми взглядами. Плавки на нем были действительно «короткими».

— Это неприлично, — пробормотала Мэгги, сидящая рядом с Беверли. — Мне нравится это.

Беверли посмотрела на модель. Проходя мимо нее, он оглянулся через плечо и подмигнул ей.

— Ты видела это? — прошептала Мэгги.

Беверли видела это. И вопреки самой себе отреагировала на это.

— Этот летний костюм можно будет увидеть на всех соответствующих мероприятиях, — продолжал Анри, когда вышел другой галльский красавчик, одетый в бежевый спортивный шерстяной жакет и светлые фланелевые брюки.

Но Беверли смотрела на модель с чувством, близким к скуке. Она могла поклясться, что видела ту же самую одежду в Челси и Риме. Хлопковая рубашка с печатным рисунком, широкий шелковый галстук и подходящий по цвету и фактуре носовой платок, рыжие кожаные ботинки на резиновой подошве. Мужская мода оказывалась везде одинаковой независимо от того, где бы она ни была. Это не поможет ее магазину на Беверли Хиллз. Как она могла конкурировать с известными магазинами, которые уже продавали одежду этих линий? Если она привезет одежду от Гапана и Курреж в магазин «Эдди Фанеллис», это не заставит клиентов нестись в него сломя голову. Вероятно, Эдди понял это и пробовал пойти другим путем — предлагая нечто, не пользующееся особым спросом на рынке.

— Эй, — тихо сказала Мэгги. — Возьми вот этого.

— Для более молодого возраста, — сказал Анри, когда вышел молодой человек в джинсах с заниженной талией и кожаном пиджаке, его длинные волосы были спутаны, грудь обольстительно обнажена. Это был старый облик Мика Джаггера, на который всегда так или иначе реагировали.

— Мне не нравится, — пробормотала Беверли.

— Не одежда, парень!

Беверли сосредоточилась на модели и обнаружила, что под взъерошенной, распутной внешностью скрывается очаровательный молодой человек. У него была своеобразная походка, дерзкая поступь, от которой его бедра колыхались. И эта улыбка! И, как ни странно, Беверли прониклась интересом к одежде, которая всего несколько секунд назад ей не нравилась.

— Какой рекламный трюк, — сказала Мэгги, наклоняя голову к Беверли. — Посмотри на лица некоторых из этих женщин. Им на самом деле не нравится одежда, но им нравится он.

Беверли наблюдала, как мужчина-модель скользящей походкой ушел со сцены.

— Отличные ноги, — пробормотала Мэгги, и Беверли оглядела лица женщин, сидящих неподалеку от нее. Как и Мэгги, они не смотрели на одежду.

Мэгги сказала:

— Нельзя сказать, что вон те шорты смотрятся хотя бы на десятую долю так же хорошо в полиэтиленовой упаковке.

Беверли резко повернулась и посмотрела на нее.

С того момента Беверли больше не надоедали. Она обращала пристальное внимание на молодых людей, демонстрирующих одежду, на различную реакцию аудитории, замечая, что сама мода обладала вторичной важностью. И, пока она наблюдала и изучала, идея в ее мозгу начала обретать форму.

Она осторожно оглядывала демонстрационный зал, принимая во внимание изысканность и роскошь отделки. Странно, но до сих пор это не приходило ей в голову. Эти дома мод, которые вертелись вокруг мужчин и удовлетворяли прихоти мужчин, создавали и производили мужскую одежду, были все на удивление женские. И эта большая, роскошная аудитория, хотя и собралась здесь, чтобы посмотреть на мужскую одежду, была в основном женская.

Беверли теперь заметила, как обмениваются взглядами модели и некоторые покупатели. Мужчины на подиуме знали, что они хороши; они были настоящими артистами. Не имело значение, что они носили, они продавали свои товары с улыбкой, подмигиванием, поворотом ягодиц хорошей формы. Маленькие золотые ручки заносили пометки в небольшие кожаные записные книжки. Все одобрительно кивали, оценивая; Анри Гапану делали знаки. Вокруг совершались сделки на миллионы долларов, и все потому, что Анри Гапан имел особый дар — знал не как моделировать одежду, а как продать ее им.

Беверли Хайленд только что раскрыла его тайну: он знал свой рынок.

Она облокотилась на спинку стула и скрестила на груди руки. Теперь она стремилась поскорее добраться домой, здесь больше нечего было делать. Она знала теперь, что необходимо для того, чтобы «Эдди Фанеллис» стал самым оживленным магазином мужской одежды в Беверли Хиллз.

И это должно было сработать.

Открытие «Фанелли» на Беверли Хиллз майским вечером 1975 года обслуживалось фирмой «Ричард», модным в тот момент поставщиком провизии. Те, кому повезло получить выгравированные приглашения для посещения церемонии открытия, оказались напротив буфета, который даже для такого пресыщенного социального слоя представлял собой нечто особенное: маленькие, готовящиеся прямо здесь пиццы, покрытые толстым слоем ветчины, сыров фета и моцарелла; пирог из кукурузной муки с копченой колбасой, сыром и черными бобами; фаршированные миндалем яйца; печеный бри; морские моллюски по-латиноамерикански; фрикадельки по-гречески; и, конечно же, соус гуакамоле. Для сладкоежек была приготовлена земляника по-баварски, апельсиновая амброзия, хрустальный кубок с бисквитом, пропитанным вином и залитым сбитыми сливками по-английски, старые добрые шоколадные пирожные с орехами. Все яства были поданы на изящных черных тарелках фирмы «Беннингтон». Официанты ходили между гостями с удлиненными бокалами в форме флейты с шампанским, мимозами или «Перье». Были три типа кофе, травяной чай, так же как «Эрл Грей» и мятный чай фирмы «Блумс». Большой долей успеха мероприятие было обязано присутствию Роя Мэдисона. Мало того что он пустил слух среди своих друзей, занятых в киноиндустрии, о том, что это будет одним из важнейших событий года, в печати было объявлено о его присутствии на открытии «Фанелли», а Рой Мэдисон был человеком, на которого многие люди хотели посмотреть.

Он появился как символ торговой марки: в джинсах и синей рубашке с шитьем, в ковбойских ботинках, с ковбойским ремнем. Его волосы цвета песка все еще были длинными; его красивое, когда-то похожее на Фабиана лицо, приобрело четкие линии и характерность. И он был теперь одной из самых высокооплачиваемых звезд на телевидении.

Энн Хастингс, Кармен и Мэгги прибыли рано, оставив свои машины охранникам на частной парковке «Фанелли». Беверли приехала в последнюю минуту в своем «роллс-ройсе» и провела беспокойный день и вечер, действуя как дружелюбная, но безучастная и таинственная хозяйка. Немало человек возвратились к себе домой в Хиллз в тот вечер, впервые задаваясь вопросом о красивой и неуловимой мисс Хайленд.

Рой Мэдисон раздавал автографы тем, кто просил об этом; Энн Хастингс следила за демонстрацией мод; Мэгги изображала хозяйку, приветствуя звезд и отвечая на вопросы; Кармен оставалась в тени, следила за поставщиками провизии и пристально наблюдала за новыми продавцами; Боб Маннинг находился в примерочной, контролируя внешний вид моделей.

Модели, конечно же, были хитом вечера.

Это было то, чего никто не ожидал: постоянный показ одежды и аксессуаров «Фанелли» на моделях, которые были красивы и сексуальны (Рой Мадисон лично набирал их для Беверли) и которые прогуливались среди посетителей вечеринки, как будто сами были гостями, улыбчивые и уверенные, без раздражающего повествования по микрофону, сообщающего людям, на что они смотрят.

Не было никакой необходимости сообщать этим людям, на что они смотрят, — гостям, присутствующим на открытии «Фанелли» были хорошо известны Карден и Лоран, Куреж и Гапан, мистер Гарри и Диор. Эти люди уже знали моду и стиль; идея состояла в том, чтобы заставить их покупать.

И они делали это. Под влиянием большого количества превосходной и изысканной пищи и шампанского у толпы, одетой в смокинги и вечерние платья, возрос интерес к материальным ценностям. Они начали тратить деньги.

Когда Пол, старый друг Роя, исполнявший роль мужчины, которого Дэнни Маккей воскресил из мертвых, прогулялся по магазину в черном шерстяном спортивном жакете от Кардена и брюках в шотландскую клетку, улыбнулся и доверительно подмигнул некоторым гостьям, сразу были сделаны шесть заказов на этот костюм. Когда он вновь появился через пятнадцать минут в бархатном красном смокинге, под которым была надета серая шелковая пижама — он смотрелся так поразительно неуместно среди всех этих шикарно одетых людей, — восемь женщин сделали заказы.

И так продолжалось весь день и весь вечер. Большие автомобили останавливались перед магазином, камердинеры отвозили их на стоянку, а в помещение входили женщины, многие без сопровождения. Они скромно брали шампанское, бросали взгляды на роскошный буфет, думали о своих диетах, принимали маленькие тарелки и медленно обходили новый магазин, мимоходом осматривая товары, в то же время мельком взглядывая на толпу, чтобы увидеть, кто еще был там.

Вечер не разочаровал никого. Люди пришли из любопытства и обнаружили весьма приятную атмосферу в «Фанелли»: в обстановке была мрачная элегантность — это определенно был мужской магазин, но это был магазин не для мужчин. Элегантность была женская; намеки на мужественность были в темных деревянных стенах, медных вешалках для верхней одежды и красных кожаных стульях, но повсюду были цветы, и дамская комната в стиле будуара оказалась приятной неожиданностью.

Со своего места рядом с аксессуарами, где на стеклянных прилавках были разложены подходящие галстуки и носки — оригинальная идея Энн, которая, казалось, была тепло встречена, — Беверли приветствовала своих гостей с изысканной сдержанностью и наблюдала сильное и здоровое рождение ее самого нового детища. С того момента, как у нее возникла идея в доме мод Анри Гапана в Париже, Беверли не сомневалась ни секунды, что она будет успешной. Создать магазин мужской одежды для женщин. Магазин, куда женщины пойдут покупать подарки для своих мужей, друзей, братьев и отцов. Они придут сюда, чтобы им угождали — анонс в прессе заявлял, что в «Фанелли» будет бесплатный буфет, — и они будут приходить, чтобы посмотреть на мужчин-моделей — уникальную особенность «Фанелли», которая, по уверению печатных изданий, не только будет иметь место в особых случаях, но и станет постоянной особенностью магазина. Женщины могли посмотреть на красивые модели и вообразить эту одежду на своих приятелях или мужьях; возможно, они могли представить, что такие красивые мужчины являются их друзьями и мужьями.

Беверли наблюдала за своими гостями с удовольствием. Она видела, как они наслаждались ее буфетом, ее шампанским, ее магазином и самими собой.

Они уйдут с положительными эмоциями из «Фанелли» и расскажут об этом своим друзьям. Они вернутся и купят своего Кардена и мистера Гарри. «Фанелли» будет магазином мужской одежды в Беверли Хиллз, поскольку «Фанелли» был фантастическим.

Вскоре после того, как зашло солнце и весенние сумерки превратились в вечер, гостей пригласили на улицу, чтобы они стали свидетелями первого включения фирменного знака «Фанелли». И опять они не оказались разочарованы. Не было никакой обычной вывески для магазина — даже названия. Был только единственный простой символ, фирменный знак, созданный опытным мастером из кованого железа и выкрашенный под белое золото. Одинокий прожектор осветил его, и, когда нажали выключатель и эмблема мягко засверкала на простой стене, все заговорили разом в восхищении и любопытстве.

Это была бабочка.

 

30

Он влюблялся, черт побери.

Это не планировалось, нельзя было влюбляться в одного из членов клуба, это было против правил. «Не позволяй себе эмоционально вовлекаться в отношения с членами клуба, — сказала ему директор, когда его взяли на работу в верхних апартаментах „Бабочки“. — Имей в виду, что большинство наших членов состоят в браке. Они не ищут реальных или постоянных отношений. Некоторые из них могут захотеть сообщить тебе о своих проблемах. Во что бы то ни стало слушай, но не давай советы и не увлекайся. Давай им любовь, это то, за что они платят. Если поможет, думай о деньгах, которые ты зарабатываешь. Думай о том, чтобы получить хорошие чаевые. Это помогает сдерживать эмоции».

Да, он думал о деньгах, и о чаевых, и о случайных дорогих подарках, но это не помогло. Он влюблялся в одного из членов клуба и не мог ничего с собой поделать.

Стоял серый мартовский день, когда он достиг венецианского пляжа и увидел пустынные дюны и свирепый прибой, ударяющийся о берег. Заперев автомобиль, он застегнул молнию на нейлоновой ветровке под горло и направился навстречу холодному ветру.

«Кто она была? Как ее звали? Где она жила?»

Он так немного о ней знал, действительно, как он мог влюбляться в нее? «Была ли это она, — спрашивал он теперь себя, подставляя лицо соленым брызгам Тихого океана, — была ли это действительно она, или он был влюблен просто в иллюзию? Любил ли он на самом деле ее или мысль о ней? Была ли это женщина, которая проникла в его сердце, или это был только фантом, призрак, кто-то нереальный, неосязаемый и существующий лишь в его собственном воображении?»

Он так много думал о ней в эти последние несколько дней, что боялся, как бы это не превратилось в навязчивую идею. Он начинал с нетерпением ждать ее визитов в «Бабочку» и с тревогой ожидал звонка от директора со знакомыми инструкциями. Ему начинало не нравиться проводить время с другими членами клуба, время, которое он проводил не с нею, а должен был проводить с ней одной.

А это было не то, для чего он был нанят. Любить только одну женщину. Ожидалось, что он будет любить их всех.

Какие-то дети установили бочку и наклонную плоскость на автостраде и пытались сломать себе шеи, катаясь на роликовых досках. Он остановился, чтобы посмотреть на них.

И потом, с другой стороны, что она чувствовала к нему? Он думал, что он знает женщин, знает, как читать их. Действительно ли он видел любовь в ее глазах, когда она лежала в его объятиях? Ощущал ли он настоящую нежность и преданность, когда они занимались любовью? Или она просто занималась сексом со своим собственным специфическим фантомом, а не с человеком из плоти и крови?

Иллюзия. Именно этим и была «Бабочка». Ничего, кроме иллюзии.

Но его любовь к ней была реальной. Он знал это. Он мог чувствовать это так же, как теперь ощущал резкий мартовский ветер, дующий ему в лицо. Когда зазвонил его телефон, на другом конце провода оказалась директор. Она попросила его приехать в «Бабочку» и сказала слова, которые он так хотел услышать: подготовиться к той фантазии. Он почувствовал, что его сердце забилось так, как уже давно не билось. С того болезненного эпизода в прошлом, когда он решил, что в его жизни больше не будет любви. И тем не менее она снова стучалась в его дверь. Он войдет в знакомую комнату, и увидит ее, и позволит использовать себя с радостью и страстью и возмутительным желанием удержать ее там рядом с собой навсегда.

Временами она казалась очень уязвимой, а порой превращалась в жесткую леди. Он не знал, чем она занимается в реальном мире, но подозревал, что она была деловой женщиной в профессиональной сфере, где женщине нужно уметь защищать себя. У него было всего несколько зацепок, то там, то здесь, и ничего, в чем он мог бы быть уверен.

Она была такой таинственной. Может, именно в это он был влюблен? В тайну? Если она однажды откроется ему, расскажет ему все, что можно рассказать о себе, эта любовь исчезнет? Или та самая загадка, которая окружала ее, и сохраняла его любовь живой?

Он сунул руки в карманы и наблюдал, как дети взлетают вверх по наклонной плоскости и чудесным образом приземляются вертикально, как могут делать только дети и кошки.

Нет, он не был влюблен ни в загадку, ни в тайну, ни в фантом. Она была женщиной из плоти и крови, и даже при том, что он не знал ее имени, он знал ее, и именно в это он был влюблен.

Но проблема заключалась в том, что он не знал, что с этим делать.

Мартовский холод пробрал его до костей и заставил дрожать. Он вдруг понял, что голоден. Неподалеку рядом с автострадой находилась палатка с гамбургерами, угнездившаяся между старой синагогой и местом, которое арендовали для катания на роликах. Большинство заведений были закрыты в это время года. Пожилые резиденты оставались в помещении, пляж был совершенно пустым. Но, поскольку некоторые смельчаки приходили на Венецианский пляж зимой и кто-то должен был брать их деньги, «Гамбургеры Сильвии» были открыты, и Сильвия была рада видеть клиента. Он заказал булочку с сыром, перцем чили и луком и чашку кофе; ел, стоя у прилавка и ловя жирные капли чересчур маленькими бумажными салфетками.

Чувствуя себя немного утомленным и немного более сытым, он попрощался с Сильвией и продолжил свою прогулку.

— Члены нашего клуба приезжают в «Бабочку», потому что это безопасно, — сказала ему директор. — Мы обещаем безопасность от насилия, от болезни и от любого выяснения того, кто они. Нарушив одно из этих правил, вы должны ответить за это.

Но это было именно то, что он хотел сделать: нарушить одно из этих правил. Он хотел спросить ее, кто она.

Но посмеет ли он сделать это? Предположим, что он рискнет и спросит ее, а она убежит от него? Предположим, что она никогда не вернется в «Бабочку»? Как он найдет ее в этом огромном, растянувшемся во все стороны Лос-Анджелесе? У него даже не будет зацепки, с чего начать поиски.

Он чувствовал себя очень беспомощным. Он не привык к этому ощущению, оно даже злило его. Как человек, привыкший к контролю над ситуацией, он обижался на необходимость ждать звонка по телефону. Это его расстраивало и озадачивало. Все казалось шиворот-навыворот. Ничто не происходило согласно установленным правилам. Она попросит, чтобы ей дали его, он будет спешить, чтобы оказаться рядом с нею, они проведут день и вечер в абсолютной близости и любовных ласках, потом она исчезнет, а он останется с одной лишь памятью о том, что она испытала в его объятиях.

«Я скажу ей, что влюблен в нее», — подумал он.

Он остановился и обернулся, чтобы посмотреть на серый, сердитый океан. Одинокая чайка кружилась у него над головой. Она издала единственный звук и исчезла за крышами.

Он внезапно понял тщетность своего плана. Компаньоны «Бабочки» должны были говорить членам клуба то, что те хотели слышать. Это была часть фантазии. Если я скажу ей, что влюблен в нее, она будет думать, что это часть роли, которую я играю, что я произношу заученные реплики.

«А что, если?..»

Он пристально посмотрел на пирс, где несколько стариков и мексиканских детей расположились с удочками.

«А если она чувствует то же самое по отношению ко мне?»

Его сердце учащенно забилось. Неужели это возможно? В конце концов, она заказывала его много раз. Насколько он знал, она не встречалась с другими компаньонами. Неужели это правда? То, что она влюбилась в него?

Но как выяснить это? Как удостовериться? И как повести себя, чтобы не потерять ее навсегда?

Если я ошибаюсь…. Если я открою ей свои чувства, а она убежит…

Его плечи вдруг резко опустились. Безопасного решения проблемы не существовало. Он видел это теперь в металлическом океане и мелком песке, дрейфующем по пляжу. Темные облака бежали по небу со стороны Санта-Моники. Дети разобрали свой трамплин, а Сильвия закрывала свою палатку с гамбургерами. И он понял, что его заманили в ловушку, которой была загадка, не имеющая решения.

Все, что он мог сделать, наконец решил он, идя навстречу ветру назад, к своей машине, — ждать ее следующего звонка по телефону. И молиться, чтобы не наступил день, когда это произойдет в последний раз.

 

31

Линда только что закончила привязывать свою черную бархатную маску, когда услышала, что дверная ручка повернулась.

Ее сердце бешено забилось, она посмотрела в зеркало на комнату позади себя.

Это был женский будуар в стиле Людовика XVI, как будто вынесенный прямо из дворца в Версале: маленькие позолоченные стулья с атласной обивкой, шкафчики из полированного тюльпанового дерева с бронзовыми вставками, изящный письменный стол, уставленный севрским фарфором, кровать, накрытая сливочно-белым атласным покрывалом с золотыми кисточками и бахромой, четыре ее стойки были украшены крошечными золотыми колокольчиками, а балдахин поднимался к декоративной золотой короне, охраняемой крылатыми сфинксами. На столе стояли вино и бокалы, тарелки со сладостями, сыром и фруктами. Воздух был наполнен ароматом сорванных роз; клавесин играл менуэт так тихо, как будто он стоял в соседней комнате.

И сама Линда была не продуктом ядерного века, а дочерью ушедшего времени элегантности и аристократизма. Ее волосы были скрыты под белым напудренным париком, высоким и украшенным нитками жемчуга; три тщательно причесанных завитка падали на голое плечо. Платье из бледного голубого атласа было глубоко вырезано и щедро украшено изысканной вышивкой, она сильно расширялось поверх пышного кринолина. Вокруг шеи она носила белое кружевное украшение, а под платьем — сложные корсеты с бесконечным количеством шнурков, каждый из которых должен быть медленно развязан в свою очередь.

Она не отрывала глаз от двери. Никакой мобильный или пейджер не должны были вторгнуться в сегодняшнюю фантазию — она позаботилась об этом. Сегодняшний вечер был слишком важен.

А затем вошел он.

У нее перехватило дыхание.

Его прекрасное спортивное тело было одето в тончайший черный бархат: расклешенный жакет с широкими, украшенными золотом манжетами, облегающий черный жилет, обтягивающие черные бархатные бриджи, белые чулки и ботинки с большими серебряными застежками. На запястьях виднелись оборки манжет белой муслиновой рубашки; горловину украшало белое кружевное жабо. А его волосы — красивые черные волосы, которые Линда так любила, — были скрыты теперь под серебристо-белым париком, который заканчивался сзади косичкой, перевязанной широкой бархатной лентой.

Он закрыл дверь и остался стоять, глядя на нее. Линда стояла спиной к нему; их глаза встретились в зеркале.

Наконец, после продолжительного момента, когда эти двое застыли в аромате сорванных роз и мелодий Моцарта, он ступил вперед и экстравагантно поклонился ей. Линда наблюдала за ним, когда он театрально выставил одну ногу вперед, сделал круговой жест правой рукой, изящно согнулся в талии и сказал:

— Мадам, я ваш слуга.

Она улыбнулась, повернулась на своем стуле и протянула ему руку.

Когда он приблизился и взял ее, изгибаясь, чтобы поцеловать, на какое-то мгновение их глаза, скрытые черными масками, встретились снова.

— Я тосковал без вас при дворе сегодня, — сказал он, продолжая фантазию.

Она поднялась, плавно прошла мимо него — ей пришлось повернуться боком из-за широкой юбки — и стала наливать сладкое красное вино в серебряные кубки. Ее руки слегка дрожали.

— Я сомневаюсь в этом, мосье, — сказала она. — Вы пользуетесь вниманием всех женщин во дворце, включая саму королеву.

Затем она повернулась, чтобы вручить ему кубок, она поймала его мимолетный взгляд — угрюмый и взволнованный взгляд. Но затем это ушло, и он улыбнулся, и она спрашивала себя, не померещилось ли ей все это.

Но она видела такой взгляд и прежде, во время каждой их встречи. Она озадачивала его? Без сомнения, да. Линда была, вероятно, единственным членом клуба «Бабочка», которая позволяла заходить ему не дальше определенных пределов.

— Даже благословенная Мария Антуанетта — унылая звезда, затмеваемая вашим блеском, мадам.

Он взял кубок; их пальцы соприкоснулись. Она отчаянно пыталась отдаться фантазии. Каждый раз, входя в двери клуба «Бабочка», Линда пыталась оставить позади действительность, и мир медицины, и Барри Грина, и свои страхи. Она пыталась позволить себе стать кем-то еще, так, чтобы этот кто-то, а не Линда Маркус, мог освободить ее сексуальный дух. Но это было почти невозможно. Нельзя было просто взять и стряхнуть восемь часов, проведенных в операционной, а затем обходы палат ожогового центра и собрание Комитета этики, и наполовину напечатанную статью для журнала Американской медицинской ассоциации, вставленную в ее пишущую машинку.

У Линды было слишком много полномочий, она должна была контролировать так много всего — даже сериал «Пятый север», где она говорила звездам телеэкрана, что делать, чтобы отбросить все это и притвориться, что она беззаботна и свободна.

Она смотрела на своего компаньона, когда он мерил шагами будуар, продолжая говорить. Его гибкое тело чувствовало себя свободно в черном бархатном жакете и бриджах. Его голос был низким; он обладал интересной особенностью, которую Линда слышала раз или два на сцене.

«Позволь мне насладиться фантазией. Позволь мне забыть, кто я. Позволь мне испытать, наконец, то, что другие женщины испытывают в объятиях своих возлюбленных».

— Мадам?

Она подняла глаза. Он стоял близко, возвышаясь над ней, черные глаза пристально глядели на нее. «Позволь мне забыть хоть ненадолго все комитеты и пациентов, и истории болезней. Позволь мне облегчить мое бремя; позволь мне расслабиться и насладиться тобой, потому что я хочу…»

— Я… — начала она.

И внезапно он взял ее за плечи, поднял на ноги и накрыл ее рот своим.

— Я хочу заняться любовью с вами, — хрипло прошептал он. — Сейчас.

Комната, казалось, поплыла вокруг нее. Он никогда не делал этого прежде — всегда ждал до тех пор, пока она не делала ему знак, что она готова. Это вызвало у нее головокружение.

— Да, — пробормотала она, — сейчас.

Он поспешно снял свой жакет и жилет. Муслиновая рубашка с широкими рукавами и гофрированным кружевом была заправлена в узкие черные бриджи. С белым напудренным париком на голове и в черной маске, скрывающей половину его лица, он повернулся к Линде подобно человеку, собирающемуся драться на дуэли. Она вообразила, как он наносит удар в позе «эн гарде!» и отражает удары с отвагой и ловкостью Казановы.

Он целовал ее, расстегивая запутанные кружева платья, целовал, в то время как его руки работали быстро и настойчиво. Линда оказалась прижата к его твердой, как камень, плоти. «Скорее, — думала она, изнемогая. — Скорее, скорее…»

Ее кринолин из китового уса упал на пол, и он помог Линде перешагнуть через него. Затем он развязывал многочисленные шнурки корсета, медленно, один за другим, тянул время, усиливая ее возбуждение. Они целовались во взаимном отчаянии. Корсет упал на ковер; он сдвинул бретельки льняной сорочки с ее плеч, ниже, обнажая ее груди, пока его руки не обхватили ее узкую талию, а потом он притянул ее к себе.

Но, когда он дошел до шнурка ее последней юбки, она остановила его.

Взяв его за руку, она повела его к кровати. Там она погасила свечи, и комната погрузилась в полумрак. Она легла на кровать и притянула его к себе. Они слились в долгом поцелуе, упиваясь телами друг друга. Он сжимал ее груди и ласкал языком ее соски. Но когда его рука потянулась к юбке, Линда схватила его руку и убрала назад.

— Теперь, — шептала она. — Сделай это теперь.

— Нет, — бормотал он. — Ты не готова.

— Я готова.

— Позволь мне коснуться тебя…

— Нет.

Он вошел в нее быстро и позволил ей задать темп.

Он мягко раскачивал ее в течение долгого времени, целуя, его руки были у нее на грудях, он смотрел ей в глаза. Она пыталась отдаться ему, пыталась позволить волшебству фантазии околдовать ее настолько, чтобы она смогла поверить хотя бы на несколько мгновений, что она была кем-то еще и была свободна чувствовать. Но чем больше она пыталась, тем меньше ей это удавалось. Все, о чем она могла думать, были эпизоды из прошлого, когда она занималась любовью с другими мужчинами, мужчинами, которые видели ее недостатки. Они никогда не возвращались.

Она прогоняла те мысли из головы и пыталась сконцентрироваться. Ее загадочный компаньон был опытный любовник; он старался доставить ей удовольствие. Но Линда не могла избавиться от своих комплексов. Чем больше он старался, тем больше она напрягалась. И тем менее приятным становился опыт. Под конец она просто лежала, пытаясь анализировать, что каждый раз было не так, как надо, расчленяй акт вместо того чтобы наслаждаться им, понимая, в конце концов, что фантазия снова не сработала.

А затем все было кончено.

«Это все неправильно, — думала она. Фантазии и маски не помогут моей проблеме. Я должна бороться со своими демонами в реальном мире, с помощью реального мужчины».

Она подумала о Барри Грине.

 

32

Наконец этот день наступил. Нью-Хэмпшир Праймери.

Сегодня был день, который определял сцену и главных действующих лиц для грядущих президентских выборов. И Дэнни Маккей был в избирательном бюллетене.

Шел дождь. Беверли выглянула в окно на холодную серую бурю, которая разразилась в Южной Калифорнии. Она чувствовала холод сквозь закрытые французские окна гостиной, вдыхала запах влажной земли, слушала поток, струящийся вокруг нее. Она чувствовала себя отрезанной от мира и одинокой, как будто она была находилась на необитаемом острове, затерянном в океане. Она не сводила глаз с дороги, выглядывая свой «роллс-ройс», который послала, чтобы привезти Мэгги и Кармен. Скоро будут объявлены предварительные результаты первичных выборов; Беверли хотела, чтобы обе ее подруги были с нею.

Она задрожала и обхватила себя руками. Ее пульс участился. Победит ли Дэнни?

Наконец она увидела, что «роллс-ройс» вынырнул из пелены дождя, подобно призраку. Беверли наблюдала, как вышел шофер и открыл заднюю дверцу. Дворецкий спустился по ступенькам с зонтиком и проводил двух женщин в дом. Отвернувшись от окна, Беверли прошла по огромной гостиной.

Ее подруги вошли, дрожа от холода. Кармен пошла прямо к камину, который был выше нее, и стала греться перед ревущим огнем. Мэгги направилась к буфету, где была приготовлена еда и стоял серебряный кофейник со свежим, дымящимся кофе.

— Уже есть какие-нибудь новости? — спросила она, когда вернулась с лимонным печеньем и села на антикварный розово-голубой диван.

Беверли сказала:

— Еще нет, — и поглядела на часы над камином. Она включила телевизор фирмы «Sony», который стоял на буфете из красного дерева и присоединилась к Мэгги на диване.

Все трое уставились на экран телевизора.

Их лица были напряжены. Руки Мэгги, сжимавшие кофейную чашку, побелели в суставах. Кармен, одетая в шерстяные слаксы и шелковую блузу, стояла перед огнем едва дыша. А Беверли чувствовала, что ее сердце бьется все быстрее и быстрее…

Наконец в эфир вышли новости.

— Итак, из подсчитанных пятнадцати процентов избирательных бюллетеней, — сказал диктор, — неожиданно с огромным отрывом лидирует Дэнни Маккей, набравший сорок два процента голосов.

Дождь усиливался, барабаня по окнам. Ветви пальм ударялись о дом. Искры вспыхивали в камине и летели в дымоход. Какой-то низкий стонущий звук, казалось, заполнял дом.

— Может показаться, что основатель «Пасторства Благой вести», — говорил комментатор, — побеждает исключительно благодаря силе своей личности. Как известно, Дэнни Маккей никогда не занимал политической должности. Фактически он еще не официально объявленный кандидат в президенты. Но опросы показывают, что его очень поддерживают широкие массы…

Где-то в отдалении прогрохотал гром. Мэгги мысленно считала секунды. Эпицентр бури находится на расстоянии двенадцати миль и приближается.

Часы над мраморным камином тихо отсчитывали минуты. Мэгги наполняла свою чашку несколько раз; Кармен приняла у прислуги горячий шоколад и села в кресло; Беверли же даже не пошевелилась. Ее глаза были прикованы к телевизору.

Дэнни Маккей продолжал лидировать, как бы удивительно это ни было.

— Тридцать шесть процентов бюллетеней подсчитано, — сообщил диктор, — Дэнни Маккей лидирует с пятьюдесятью пятью процентами голосов. Он предполагаемый победитель на этих первичных президентских выборах.

Беверли и ее подруги сидели молча в этот долгий дождливый день и слушали то, что говорили эксперты:

— …определенно будет направлено на Республиканскую конвенцию в июне. Дэнни Маккей явно лидирует среди кандидатов, что является феноменальным: этот человек никогда даже не занимал политической должности…

— Люди явно демонстрируют свой выбор. Дэнни Маккей, знаменитый телевизионный евангелист, наиболее известный своей речью у стен больницы Паркленд в Далласе в далеком тысяча девятьсот шестьдесят третьем году и личным участием в освобождении миссионера Фреда Бэнкса из ближневосточной тюрьмы в далеком…

Прислуга убрала завтрак и накрыла ранний обед, состоящий из холодных закусок, салата и свежих фруктов. Мэгги сделала себе бутерброд с ветчиной и сыром, положила салат на край тарелки, в это время Кармен грызла сыр «Гауда» и крекеры, сырую брокколи и цветную капусту. Беверли не ела ничего.

День склонился к вечеру. Молчаливые служанки обошли дом и включили свет. Кармен натянула свитер поверх шелковой блузы, а Мэгги накинула вязаный шерстяной платок. Беверли, казалось, не чувствовала холода. Похоже, она не осознавала ничего, кроме того, что происходило на экране телевизора.

Он побеждал. Он побеждал…

И любой, кто не знал Беверли хорошо, мог подумать, что она должна праздновать этот момент — в конце концов, она пожертвовала деньги на его кампанию. Но только узкий круг друзей знал реальную причину, почему Беверли поддерживала Дэнни Маккея.

В прошлом году, когда он объявил, что собирается баллотироваться на пост президента, Беверли поняла, что время для ее мести настало. Она читала «Принца», знала, какие ужасные философии руководят Дэнни. «Человек, который стремится к совершенству во всем, что он делает, достигнет разрушения, — писал Макиавелли. — Поэтому принц, который выживет, должен научиться быть иным, нежели хорошим».

Когда Беверли прочитала: «Принц должен всегда быть готов отправиться по пути зла», — она узнала, что подпитывало странный свет, который видела в глазах Дэнни много лет назад, когда случайно натолкнулась на его школьные книги и Дэнни говорил о своем стремлении стать однажды великим человеком. Все эти годы она наблюдала за его подъемом к власти, осторожно следя за ним. Она знала, что когда-нибудь он должен быть остановлен и что она будет той, кто сделает это. Ради этого Беверли жила все эти годы. И теперь у нее наконец появился план его уничтожения. Когда она три месяца назад раскрыла Кармен и Мэгги свое намерение создать партию по сбору денег для кампании Дэнни, они были в замешательстве. Но, как только они услышали план Беверли — для того чтобы у нее была власть для победы над Дэнни Маккеем, необходимо было, чтобы она сначала поддержала его, — они поняли мудрость ее затеи.

Все три женщины пристально смотрели на экран телевизора и на красивое лицо, которое они так хорошо знали. Дэнни победно улыбался в камеры, и было что-то пугающее в огне, который горел в его глазах.

«Все вооруженные пророки преуспели», — учил Макиавелли. И Беверли знала, что это было убеждение, которым жил Дэнни. Публично он говорил о мире с русскими; в глубине души она знала, что он верит в первый удар.

Наблюдая, как репортеры боролись, чтобы подобраться поближе к нему, и видя толпу фанатичных сторонников позади него, Беверли знала, что нужно делать.

Дэнни Маккея необходимо было остановить.

 

33

Из Парижа в Марсель. Через Средиземное море к Уахран. Затем поездом или на машине или пешком через оконечность Африки к Касабланке во французском Марокко. Здесь удачливые люди посредством денег, или связей, или везения, могли получить выездные визы и отправиться в Лиссабон, а оттуда в Новый Свет. Но другие ждут в Касабланке… ждут… ждут…

Она остановилась перед закрытой дверью и быстро осмотрела себя. На улице шел дождь, и она боялась, что ее тщательно уложенные волосы могли растрепаться. Но все было в порядке: и маленькая шляпка, и вуаль на лице даже не стали влажными. Поправив роскошный жакет и пригладив юбку, она потянулась к дверной ручке.

Она была возбуждена. Ей потребовалась неделя, чтобы добраться сюда; ее сердце билось так сильно, что ей казалось, она вот-вот упадет в обморок.

Дверь распахнулась, и она оказалась в маленьком кафе. Ни за столами, ни за барной стойкой не было никаких других клиентов, но жизнь здесь теплилась тем не менее в медленно вращающемся потолочном вентиляторе, в гигантских пальмах в цветочных горшках и висящих папоротниках, в автоматическом пианино, исполняющем у дальней стены знакомую мелодию. Она медленно закрыла за собой дверь и с тревогой осмотрелась. Закуски разложены: на тарелке пряные сосиски, клинышек сыра бри, печень по-страсбургски и тост, копченые устрицы. Коктейли из шампанского были уже разлиты; она знала, что это будет совершенная смесь сахара, горечи, коньяка и охлажденного шампанского с цедрой лимона.

Обстановка была изысканной.

Дверь в дальней стене открылась, и он вошел. Он не увидел ее сначала; выражение его лица было глубоко озабоченное. От его вида ее сердце подпрыгнуло. И внезапно во рту у нее пересохло. Он был очень красив в своем белом тропическом костюме.

Затем он посмотрел на нее и застыл на месте.

Она попыталась заговорить.

— Я… Ах…

Он ждал, мрачно глядя на нее.

— Рик, я должна поговорить с тобой, — сказала она наконец затаив дыхание.

Он, казалось, думал об этом. Он шагнул к бару и взял один из бокалов шампанского.

— Я оставил свой первый бокал, чтобы выпить с тобой, — сказал он. — Почему тебе пришлось приехать в Касабланку? Есть и другие места.

Она крутила ремешок своей сумки, едва дыша — так была взволнована.

— Я бы не приехала, если бы знала, что ты здесь.

— Забавно, твой голос совсем не изменился. Я могу все еще слышать его. — Его тон стал саркастическим. — «Ричард, я отправлюсь с тобой на край света. Мы вместе сядем в поезд и никогда не остановимся…»

— Не надо, Рик! Я понимаю, что ты чувствуешь.

Его темные глаза вспыхнули. Он поставил бокал и направился к ней.

— Ты понимаешь, что я чувствую. Как давно у нас этого не было, дорогая?

— Я не считала дни.

— Зато я считал. Каждый из них. Больше всего я помню последний…

— Ричард, — заплакала она. — Я не хотела приезжать. Я думала, что никогда не увижу тебя снова. Что ты ушел из моей жизни. — Слезы потекли по щекам.

Теперь он стоял близко; она могла ощущать его страсть, видеть, какие он делал усилия, чтобы контролировать себя. Мелодия, исполняемая на фортепиано, казалось, стала громче. Вентилятор под потолком медленно повернулся; дым от его сигареты, заполнял пространство. В его глазах была тьма, злость и вызов. Это было так хорошо, так совершенно.

Она продолжала плакать.

Он обнял ее, и она спрятала лицо на его груди.

— О, Ричард, день, когда ты уехал из Парижа… Если бы ты только знал, через что я прошла, если бы ты знал, как сильно я любила тебя, как сильно я все еще люблю тебя…

Его поцелуй прервал ее речь. Внезапно весь гнев, горечь и сожаление исчезли; и все, чем они были, это двумя людьми, отчаянно влюбленными в мире, который сошел с ума. Они занимались любовью торопливо, в спешке, как будто у них было мало времени. Когда он опустил ее на пол, ее мозг наполнился вызывающими головокружение видениями — французского полицейского, людей в униформе гестапо, мужчины с мечтательными глазами, прикуривающего сигарету, юной девушки, эффектно поющей «Марсельезу».

Она цеплялась за него и называла его Рик. Песня повторялась бесконечно на автоматическом фортепиано. Шампанское искрилось в бокалах, ожидая, чтобы его выпили в ближайшее время. У нее кружилась голова от восторга. Сбылась ее самая заветная мечта. Все было именно так, как обещала директор. И когда она шептала ему в ухо: «Скажи это, Рик, скажи это», и он сказал так совершенно: «Из всех заведений во всех городах…», она закрыла глаза и знала точно, где теперь будет проводить ночь четверга.

Здесь, в «Бабочке».

 

34

Беверли Хиллз, 1978.

Штаб-квартира корпорации «Хайленд Энтерпрайзерс» была расположена в новом здании из черного стекла на бульваре Вилшир. Перед зданием из красного кирпича были сделаны фонтаны, многоуровневая стоянка, просторное фойе с газетным киоском, аптекой и охранниками, с шестью лифтами, которые обслуживали тридцать этажей. Корпорация «Хайленд Энтерпрайзерс» разделяла двадцатый этаж с еще двумя арендаторами — консульством Кении и Туристской комиссией.

Энн Хастингс прошла сквозь большие двойные двери и вошла в тихую, покрытую коврами приемную. Ее поприветствовала Эстер, чернокожая секретарь, которая в своих африканских платьях и с мелкими косичками выглядела так, будто она обслуживала кабинеты по другую сторону коридора. Перед тем как направиться в свой кабинет, из которого открывался вид на Беверли Хиллз и Голливуд, Энн зашла к Беверли, чтобы поздороваться. Она не удивилась, найдя свою подругу уже глубоко вовлеченной в какое-то занятие с Кармен и Мэгги; и она знала, почему их головы склонились вместе. Именно Энн провела исследование и снабдила Кармен данными, которые они теперь просматривали.

Кармен подняла голову и поздоровалась с Энн, а затем вернулась к колонке цифр, которые как раз объясняла Беверли и Мэгги.

Беверли посмотрела на нее и махнула рукой в знак приветствия. Энн продолжила путь к просторному офису, откуда при помощи двух секретарей осуществляла строгий контроль качества обширной сети «Королевские бургеры».

В Лос-Анджелесе стоял свежий, зелено-сине-золотой день, редкий денек, который не позволял жителям Южной Калифорнии, работающим в зданиях, подобным этому, сконцентрироваться. Но у Беверли не было никаких проблем с тем, чтобы сконцентрироваться на том, что говорила Кармен. Когда прохладный воздух лился из вентиляторов и распространялся по дорогой мебели, свежесрезанным цветам и коврикам индейцев наваджо в большом угловом офисе председателя совета директоров корпорации «Хайленд Энтерпрайзерс», сама председатель уделяла пристальное внимание тому, что сообщала ей бухгалтер.

Беверли многому научилась от Кармен. Хотя все были удивлены и слегка напуганы быстрым окончанием школы Кармен, куда она пошла пятнадцать лет назад, будучи едва грамотной, а потом окончила с отличием бизнес-школу Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, Беверли же нисколько не поразилась этому. Она знала, на что Кармен способна. Это было очевидно еще в те далекие годы в душной кухне Хейзел. Все, что потребовалось, чтобы освободить Кармен, были чувство собственного достоинства и шанс получить образование. И свобода мечтать. Несмотря на наличие ребенка, о котором нужно было заботиться, и работы в «Королевских бургерах», которую нужно было выполнять добросовестно, Кармен посещала все занятия, училась круглосуточно и предъявляла к себе более высокие требования, чем даже ее преподаватели. Результатом была поразительная деловая хватка, которая стала одной из основ успеха Беверли Хайленд. Беверли и сама часто задавалась вопросом, чего бы она достигла к настоящему моменту, если бы не нашла Кармен в тот роковой день в Далласе.

Сегодня они разрабатывали стратегию перехода некоторых предприятий в личную собственность Дэнни Маккея. Без оповещения его.

— Хорошо, — сказала Кармен, — теперь это то, что тебе понадобится. Энн классифицировала все продовольствие с учетом его необходимости: столько говядины, столько помидоров, столько кочанов салата и так далее, чтобы обеспечить каждую франшизу. — Она указывала на пункты в списке золотой ручкой фирмы «Данхилл», которую ей подарила Энн Хастингс после сдачи экзамена на дипломированного бухгалтера. Она гармонировала с изысканной золотой цепочкой на ее стройном запястье. Все на Кармен Санчес было теперь изысканным. Свои красивые черные волосы она элегантно убирала в прическу и оттеняла их длинными тонкими серьгами; платью она предпочитала очень широкие брюки «палаццо» и облегающую шелковую блузку, которая была смело расстегнута до максимально позволенного приличиями уровня. Она не была похожа на сорокаоднолетнюю мать дочери-подростка.

— Я кое-что изучила и нашла то, что, по моему мнению, является лучшей управляющей компанией для наших потребностей. — Кармен указала на название, которое написала на фактических данных. — Они могут сказать тебе, сколько земли в акрах тебе потребуется и где можно купить ее. Они будут управлять фермами с научной точки зрения, используя компьютеры и самые последние методы. Тебе гарантируют лучший возможный урожай и лучшие продукты для твоих ресторанов.

Беверли и Мэгги изучали отчеты, которые составила Кармен. Это был новый вид предприятия для них, нечто совершенно отличное от того, чем они занимались прежде.

Беверли снова стала задумчивой. Кармен объяснила ей все о вертикальной и горизонтальной интеграции и различия между ними. В пример Кармен привела случай мелкого изготовителя приборов. Если эта компания хотела выкупить другого мелкого изготовителя приборов, то это называлось горизонтальной интеграцией. Но если этот мелкий изготовитель приборов хотел купить завод, который бы производил металл для его приборов, таким образом снабжая сырьем собственную фирму, тогда это называлось вертикальной интеграцией. И это было именно то, что три женщины планировали сделать в это раскрашенное яркими цветами майское утро в офисе «Хайленд Энтерпрайзерс», расположенном на двадцатом этаже. Они собирались создать компанию, которая будет единственным поставщиком говядины и овощей для гигантской сети «Королевские бургеры».

Компанию, которая будет стоить миллионы и которую Беверли не имела намерения сохранять.

Она создавала ее только для того, чтобы продать Дэнни Маккею.

— Он не должен касаться «Королевских бургеров», — очень серьезно сказала Беверли своей подруге.

Кармен серьезно покачала головой. Она знала, как ценна была эта компания для всех них: это было их будущее, их безопасность.

— Не волнуйся, amiga. Он получит только компанию по сельхозпроизводству.

— А все холдинги?

Кармен кивнула почти печально. Она, Беверли и Мэгги не любили иметь дело с такими вещами: порнографический журнал, сеть салонов красоты, которая в действительности была местом для незаконных массажных кабинетов, и квадратный блок наиболее плачевных трущоб в восточном Лос-Анджелесе. Но им необходимо иметь все это: оно входило в план.

Они собирались позаботиться о том, чтобы Дэнни Маккей, которого охватывало безумие каждый раз, когда он мог что-то приобрести, скупавший любую собственность, до которой мог дотянуться, ухватился за эту компанию и купил ее не глядя.

— А «Фанелли»?

— В случае если штат Дэнни Маккея пожелает исследовать некоторые из инвестиций «Королевских ферм», мы поддержим их стремление приехать и посмотреть на «Фанелли». Они посмотрят вокруг, увидят очень доходный, легальный магазин мужской одежды, и вернутся в Хьюстон удовлетворенные. Остальное они никогда не смогут выяснить.

Беверли закрыла папку и повернулась к своему секретарю.

— Что ты думаешь, Мэгги?

Что она думала? Как и две ее подруги, Мэгги думала, что это был необходимый шаг. В очередной раз Дэнни Маккей собирался совершить зло, и он должен быть остановлен. Семь лет назад Беверли организовала воскрешение в церкви Дэнни с единственной целью — выставить его мошенником. Но Дэнни больше не пытался творить чудеса. Огласка воскрешения человека из мертвых в тот вечер не принесла ничего хорошего; газетчики насмехались и подтрунивали над Дэнни, что заставило его полностью оставить эти театральные представления. И, кроме того, Мэгги подозревала, что он, должно быть, решил, что больше не должен опускаться к такому обману с его новым телешоу и внезапным ростом известности.

Но теперь он был вовлечен в другие деловые отношения, которые травмировали ничего не подозревающих людей и от которых Дэнни получал солидную прибыль. Например, он приводил компании к банкротству, а потом покупал их за гроши или выживал кого-то со своей земли, потому что хотел владеть ею. Беверли внимательно следила за ним. У нее был частный детектив Джонас Бьюкенен, который теперь не работал ни на кого, кроме Беверли, и он предоставлял ей регулярный отчет о движении финансов Дэнни, который пытался опутать Америку, подобно спруту, вытягивая свои щупальца во все стороны. Его могущество росло с каждым днем; его богатство умножалось; он теперь владел людьми так же, как владел вещами.

— Когда? — Мэгги часто спрашивала об этом Беверли. — Когда ты собираешься остановить его? Когда мы отомстим?

Но подходящего момента все не было. Беверли вела себя осторожно; она хотела удостовериться, что, когда она наконец встретится с ним снова, лицом к лицу, преимущество будет всецело на ее стороне. Чтобы у нее не оставалось никакого шанса проиграть. А он был бы уничтожен.

Теперь она создавала свой арсенал. Она купила «Моньюмент Пабликейшэнс» из-за его побочной порнографической линии. Это вместе с некоторыми другими тщательно выполненными сделками будет висеть на крючке перед Дэнни, и он схватит это. В своей жадности он возьмет все это, что играло им на руку. И в один прекрасный день Беверли повернет его собственную жадность против него.

— Я знаю, как мы можем организовать продажу, — сказала Мэгги. — Посредством брокерской фирмы, в которой я работала. Это большая компания. У них есть офисы в Техасе.

— Тогда давайте займемся этим. Мэгги, свяжись с этой управляющей фирмой. Я хочу поговорить с ними как можно скорее. Кармен, ты скооперируйся с Энн. Нужно, чтобы эта новая компания начала работать и поставлять продукты для наших ресторанов в пределах шести месяцев. И посмотри, может, кто-нибудь придумает название.

Мэгги собрала бумаги, сунула их в свой портфель и сказала:

— А как насчет компании «Королевские фермы»?

Беверли посмотрела на Кармен, которая кивнула.

— Хорошо, пусть это будет «Королевские фермы». И я хочу, чтобы к ноябрю Дэнни Маккей подписал бумаги о праве собственности.

Последовав за Мэгги к двери, Кармен вдруг остановилась и оглянулась назад. Беверли все еще сидела за столом, собираясь провести еще несколько часов за работой. Ей нужно было написать доклад для Торговой палаты касательно предложенного ею плана внедрения нового образа Голливуда восьмидесятых; речи, которые нужно было подготовить и приглашения, которые следовало принять или отклонить. Кроме того, Беверли нужно было подготовиться к поездке на следующей неделе в Сакраменто, где она должна была встретиться с государственными законодателями по проблеме аборта — это был самый последний личный проект Беверли. Она выступала за разрешение абортов, ратуя за их легализацию, но предлагала и создание центров для беременных подростков, чтобы показать им альтернативы.

— Эй, amiga, — мягко окликнула ее Кармен. — Завтра твой день рождения. Разреши нам пригласить тебя на ужин. Я могу зарезервировать отдельное помещение в «Перрино». Женщина не должна становиться сорокалетней в одиночестве.

Беверли улыбнулась подруге.

— Спасибо, Кармен. Но мне не нужны вечеринки по поводу дня рождения. У меня была только одна за всю мою жизнь, но мне этой одной вполне достаточно.

Кармен пристально посмотрела на луч солнечного света, в котором кружились пылинки, и на мгновение разделила воспоминание Беверли о дешевом шампанском, налитом в пластиковые стаканчики, и голосе Хейзел, который говорил: «За нашу любимую девочку». И Дэнни, пришедший, чтобы сводить Рейчел куда-нибудь в честь ее дня рождения, и доставивший ее вместо этого в руки мясника на глухой улице.

Тогда Кармен подумала об их воссоединении в Далласе пятнадцать лет назад и о том, как Беверли научила ее мечтать и осуществлять эти мечты. Это заставило Кармен вспомнить обо всех людях, которых Беверли вдохновляла сегодня этим же самым духом и амбициями, посещая колледжи и клубы, собственные магазины и компании и сообщая людям всех возрастов, молодым и старым, чтобы смели рискнуть, чтобы смели воплотить в жизнь свои фантазии.

«Если бы только, — пожелала Кармен, выйдя из кабинета и тихо закрыв за собой дверь, — собственная мечта Беверли могла сбыться, насколько совершенной была бы ее жизнь!» Но Джонас Бьюкенен, хоть все еще и продолжал поиски и шел по следу (теперь наняв и других детективов), не мог обнаружить потерянную мать и сестру. След Наоми Бургесс терялся в Медфорде, штат Орегон; а Кристина Синглтон вышла замуж, как обнаружил Джонас, за человека по имени Рузерфорд в 1958 году, потом расторгла свой брак и также исчезла.

Затем Кармен подумала о Дэнни Маккее и о том, что из-за него Беверли не позволяла себе влюбляться, жила уединенной жизнью, хотя были мужчины — Джонас Бьюкенен среди них, — которые явно были преданы ей. И Кармен также знала, что клятва Беверли однажды отомстить Дэнни все еще спокойно и ровно горит в ее сердце.

Воспоминания затопили Мэгги, воспоминания о том, как они с Джо плавали в заливе Мишэн, гуляли в парке Бальбоа, проводили долгие, романтичные дни в зоопарке, лежали на траве и наблюдали за ленивым движением облаков. Но, конечно, Мэгги понимала, что те дни давно прошли, и Сан-Диего был уже другим городом. Теперь это был большой город.

Когда она следовала за одетой в саронг хозяйкой по темному, похожему на причал ресторану, Мэгги задавалась вопросом, сильно ли изменился Пит. В конце концов, прошло десять лет…

Мой бог, он остался таким же.

Неожиданно она застеснялась своего лишнего веса и удивилась тому, насколько красивым он был. Мэгги задавалась вопросом, почему она не замечала этого, когда работала у него, она обнимала своего прежнего босса со слезами на глазах. Он напомнил ей о хороших и простых днях — до Дэнни Маккея и трагической смерти Джо.

— Я не могу передать тебе, как удивился, когда моя секретарь сказала, что ты звонила! — сказал Пит Форман. — Я переспросил у нее твое имя. И потом, когда я набрал номер, который она дала мне, и услышал твой голос в трубке, звучащий точно так же, как тогда, когда ты работала у меня, я чуть не упал! Мэгги, ты выглядишь великолепно! Как дела у Джо? Так зовут твоего мужа, не так ли?

— Джо умер десять лет назад, Пит, — сказала она тихо, когда перед ними поставили два коктейля.

Он накрыл ее руку своей. Она была теплой, сухой и успокаивающей.

— Мне жаль слышать это, Мэгги. Почему ты сразу не вернулась назад в Сан-Диего? Я подразумевал это, когда говорил, что ты можешь в любое время получить обратно свою работу.

Она улыбнулась.

— Я получила лучшее предложение.

Пит и Мэгги знакомились заново за цыпленком под соусом терияки, диким рисом, пармезаном с овощами и еще несколькими порциями коктейля. Справа от них ресторан медленно заполнялся людьми. Свечи в красных глобусах мерцали на столах и отбрасывали тени на старые рыболовные сети, гавайских богов и бутафорные драндулеты из Сингапура, Шанхая и Каира, слева от них простирался изумительный залив Мишэн, протянувшись в бесконечной синеве навстречу беспредельной синеве неба Сан-Диего, свободного от смога. Мэгги начала задаваться вопросом, почему она не сделала этого давным-давно.

Когда они перешли к кофе, она объяснила цель своего посещения.

— Как видишь, Пит, — сказала она, раскладывая перед ним на столе бумаги, — «Королевские фермы» владеют лучшими участками пахотных земель в Центральной долине. Говядина поступает от лучших стад. И я знаю, что тебе известна управляющая фирма, которая осуществляет руководство «Королевскими фермами» для нас. Посмотри на уровень прибыли всего на пятый месяц существования.

Он изучил цифры и кивнул, впечатленный.

— Ты говоришь, что «Королевские фермы» — единственный поставщик продовольствия и бумажных изделий для «Королевских бургеров»? Почему твоя начальница хочет Продать эту компанию?

— Она хочет расширить сеть «Королевские бургеры» и нуждается в наличных деньгах.

Питу не нужно было рассказывать значение этого: он слишком долго находился в инвестиционном бизнесе. Обычно сельскохозяйственная компания не являлась очень привлекательным объектом для инвестиций. Но у этой был гарантированный рынок. И какой рынок! Не только это, но и деньги от продажи этой компании должны были расширить этот рынок, который будет покупать ее продукцию!

— Я вижу, у тебя слюнки текут, Пит.

— Мэгги, если ты просишь, чтобы я нашел тебе покупателя, дай мне пять минут, и я найду тебе сотню их!

Она потерла щеку и выглянула в окно на парусные лодки в заливе. Теперь начиналась деликатная часть.

— Да, я хочу, чтобы ты осуществил для нас продажу, Пит. Но у нас уже есть на примете покупатель. Понимаешь, моя начальница — ярая сторонница некоего евангелиста и его пасторства. Так как «Королевские фермы» — ее детище, если можно так выразиться, потому что она создавала его сама и управляла им сама, она хочет убедиться, что компания попадет в достойные руки. Она хочет, чтобы ее купил проповедник.

— Он хочет купить ее?

— Мы не знаем. Это будет частью твоей работы.

— Как она может быть уверена, что он купит ее?

В этом не было никаких сомнений. Папка Кармен о финансовых делах Дэнни Маккея была такой же толстой, как и телефонная книга. Теперь, когда «Пасторства Благой вести» приносили миллионы долларов ежегодно и когда его видели на обоих побережьях по телевидению, Дэнни Маккей стал безумно жаден: он покупал все, что только мог, лишь бы это обещало прибыль.

— А где находится этот покупатель?

— В Хьюстоне. Я подумала, что ты мог бы связаться с кем-нибудь в твоем офисе в Остине, сделать так, чтобы этот человек встретился с покупателем, провел фактическую продажу, а затем поделил с тобой комиссию.

— С удовольствием, — сказал он, собирая бумаги и складывая их в папку. — Я немедленно займусь этим.

Мэгги посмотрела на часы и удивилась, поняв, как уже поздно. В ресторане скоро должны были начать подавать ужин.

— Ты, конечно же, не собираешься отправиться обратно в Лос-Анджелес прямо сейчас, не так ли? — спросил Пит, кладя руки на стол и слегка наклоняясь к ней. — Движение будет ужасным в течение следующих нескольких часов.

— Я остановлюсь где-нибудь в гостиничном комплексе и поеду обратно утром.

— Как насчет того, чтобы остановиться у меня?

Их глаза встретились, и они смотрели друг на друга в течение трех ударов сердца. За это время Мэгги быстро представила невероятный дом Пита Формана на берегу залива, с частным пляжем, скрытым за деревьями. Потом она сказала:

— А как насчет твоей жены?

— Корин развелась со мной пять лет назад.

Она внезапно испугалась. Со времени смерти Джо Мэгги была занята воспитанием двух мальчиков и помогала Беверли Хайленд строить ее финансовую империю. Мэгги сторонилась мужчин. Но Пит был близко, опасно близко и физически, и эмоционально. Она изучила его серые глаза и была удивлена внезапно возникшему сильному желанию быть с ним.

— Эти твои великолепные рыжие волосы, — мягко сказал он. — Я помню, как я часто смотрел на них, когда ты не видела этого.

— У меня уже есть несколько седых.

— Ты, должно быть, уже мама.

— Мне тридцать пять.

— Что не так, Мэгги?

Она уставилась на свою кофейную чашку. Что было не так? Она не сомневалась в том, что желала Пита. И между ними была теплая искренняя привязанность. Это было бы так легко — ни беспорядочного начала, ни установления правил, ни мыслей о том, к чему это все приведет. И она уже так давно не была с мужчиной…

— Это может звучать ненормально, Пит, — сказала она спокойно. — Но я бы чувствовала, будто изменяю Джо.

— Это нормально. Но так ли это на самом деле?

— Я не знаю.

— Он хотел бы, чтобы ты хранила ему верность?

«Обещай мне, что ты снова выйдешь замуж, Мэгги, — эхом отозвался голос из далекого прошлого. — У меня больное сердце. Это может произойти в любой момент. Я не хочу, чтобы ты и мальчики жили одни».

— Позволь мне пригласить тебя на танец, — вдруг сказал Пит.

— Танец!

Он взял ее за руку и сказал более тихим голосом:

— Позволь мне соблазнить тебя. По крайней мере дай мне шанс.

Мэгги оставила его на достаточно долгое время, чтобы сделать два телефонных звонка: один Беверли, чтобы сообщить ей, что Пит собирался провести продажу, другой своей домохозяйке — сказать ей, чтобы она кормила мальчиков ужином и укладывала их спать. Сердце Мэгги бешено билось. Впервые за десять лет она будет спать не одна.

Свадебное торжество проходило в самом большом ночном клубе в Техасе. Почти восемьсот гостей собрались под обширной крышей трехакрового заведения Микки Гилли, чтобы поздравить преподобного Дэнни Маккея и его невесту.

Каждый думал, какой красивой парой были новобрачные: Анжелика в старинном кружевном свадебном платье своей бабушки и Дэнни, нарядно одетый в самое лучшее от «Каттер Билл». Восхищенная толпа думала, что преподобный был техасец каждым дюймом: от белой ковбойской шляпы до ботинок из страусиной кожи. В свои сорок пять Дэнни был по-прежнему худощав и в хорошей форме; ему удивительно шел пиджак в ковбойском стиле и джинсы традиционного покроя. Для всех женщин он был романтичным и сексуальным преподобным, который не боялся плакать по общенациональному телевидению, а все мужчины считали Дэнни Маккея настоящим джентльменом.

В то время как ковбойский оркестр исполнял популярные мелодии в стиле кантри для пар, танцующих двойной техасский степ, в то время как подавали традиционные техасские кушанья — жаренные на решетке бифштексы и ребрышки, кукурузные лепешки и острый обжигающий перец чили — со спиртными и прохладительными напитками, никто не смотрел на невесту достаточно пристально, чтобы заметить тень страха в ее глазах.

— Итак, сынок, — сказал седоволосый джентльмен, похлопывая Дэнни по спине. — Я желаю вам всего наилучшего.

Дэнни усмехнулся.

— Спасибо, сенатор. Или я должен называть вас теперь папой?

— Я знаю, что ты позаботишься о моем маленьком цветочке. Она дала мне повод гордиться тем, что заарканила себе такого прекрасного мужа, как ты.

Дэнни тоже чувствовал право гордиться собой. В качестве свадебного подарка сенатор подарил новобрачным десять тысяч акров прекрасных пастбищных земель в Техасе.

Когда оркестр заиграл «Cotton-Eyed Joe» и танцоры взялись за руки, чтобы образовать спицы колеса фургона, Дэнни направился туда, где стояла Анжелика со своей матерью. По пути его поздравляли, хлопали по спине, пожимали руку и говорили, какой это был благословенный день, хвала Господу. Когда он, наконец, подошел к ней, Анжелика отпрянула назад.

— Вы довольны, мама? — спросил Дэнни жену сенатора, которая была одета в лучшее платье Ноймана Маркуса и осыпана бриллиантами.

— Да благословит вас Господь, преподобный, — сказала она, прикладывая к глазу кружевной носовой платок. — Вы сделали меня самой гордой матерью в Техасе.

Дэнни повернулся к своей невесте. Ансамбль горланил: «Что ты говоришь?», а танцоры кричали: «Ерунда!» Дэнни приблизился к Анжелике, улыбнулся веселящимся гостям и тихо сказал:

— Улыбайся нашим друзьям, Анжелика.

Невеста была бледна. Белее кружева на ее вуали. Она думала о грядущей ночи в номере для новобрачных самой лучшей гостиницы Хьюстона.

Дэнни взял ее за руку, почувствовал, какой холодной она была, и больно сжал.

— Теперь ты моя жена, — сказал он так, чтобы могла слышать только она. — Ты должна делать то, что я говорю. А теперь улыбайся нашим гостям.

Анжелика улыбалась, но ей хотелось плакать.

Дэнни чувствовал себя более гордым сегодня, чем обычно в последнее время. Он сделал чертовски ловкий ход, женясь на единственной дочери богатого сенатора. Какая гениальная мысль, и какой поворот! Он сделал так, чтобы она забеременела, а потом принудил ее выйти за него замуж.

— Делай то, что я говорю, — предупредил он ее четыре недели назад, — или я пойду к твоему папе и скажу ему, что ты забеременела от какого-то негодяя.

Анжелика просила и умоляла его не делать этого. Она была в замешательстве и не знала, как лучше поступить. Преподобный совратил ее тем вечером, когда на ранчо ее отца устроили политическую вечеринку. Ей не понравилось это; она обнаружила, что ей не нравится преподобный Дэнни Маккей. Но после того он принуждал ее к близости еще два раза. Он был гостем в их доме, и она не осмелилась закричать.

— Кому он поверит? — говорил Дэнни. — Тебе или мне?

Анжелика знала, как страстно ее отец поддерживал Дэнни Маккея и его «Пасторства Благой вести», как он помогал Дэнни строить собор нового образца за пределами Хьюстона. Ее слово против слова преподобного? И она позволила Дэнни идти своим путем. К ее ужасу, она забеременела.

— Я пойду к твоему папе, — угрожал Дэнни, — и сообщу ему, что ты призналась мне, твоему духовному наставнику, что забеременела от какого-то рабочего на ранчо. Как, ты думаешь, он воспримет это?

Анжелика представляла, как он воспримет это. Ее отец, христианский фундаменталист, выгонит ее из дома опозоренной и без гроша в кармане.

В страхе и панике она согласилась выйти замуж за Дэнни. Но теперь, когда она наблюдала измученных жаждой танцоров, заказывающих коктейли, когда думала о номере для новобрачных и о том, что Дэнни будет заставлять ее делать, Анжелика Маккей поняла, что сделала ошибку.

Дэнни посмотрел на часы и оглядел толпу. Боннер опаздывал. Что задержало его?

Сделка, касающаяся приобретения компании «Королевские фермы» была настолько важна для Дэнни, что он отослал ближайшего помощника в Калифорнию в канун своей свадьбы. Дэнни хотел, чтобы Боннер стоял рядом с ним в качестве шафера, но еще больше хотел, чтобы Боннер поехал в Калифорнию и проверил это дело, которое казалось слишком хорошим для того, чтобы быть правдой.

Сделка проводилась через биржевого маклера Остина. Дэнни не мог поверить своей удаче. Всем было известно, что компания «Королевские бургеры» имела миллиардный доход ежегодно. Проклятье, нужно было ждать в течение нескольких лет, чтобы только купить одну из франшиз компании, и при этом цена была полмиллиона. А тут ему предлагали сельскохозяйственную фирму, которая была единственным поставщиком всех тех ресторанов! Он был бы дураком, если бы не схватился за это. Но осторожность никогда не была лишней. Финансовый отчет компании «Королевские фермы» описывал «доход от инвестиций». «Каких инвестиций?» — спросил Дэнни брокера из Остина. Человек не смог ответить ему. Поэтому он послал Боннера в Лос-Анджелес, чтобы изучить холдинг «Королевские фермы».

— Когда начнешь расчищать площадку для собора, преподобный?

Дэнни повернулся и обнаружил, что смотрит в строгое лицо судьи главного суда первой инстанции.

— Сразу же, как только раздобуду лопату, Хэнк!

Судья засмеялся. Как и сенатор, он был одним из ярых сторонников «Пасторств Благой вести».

Дэнни иногда поражался своему головокружительному прыжку к славе на евангелистском телеканале. Это началось с того невероятного вечера, когда человек умер во время его проповеди, а потом непонятным образом снова вернулся к жизни. Тот инцидент привел Холстеда в гостиничный номер Дэнни, а оттуда… Ну, в общем, Дэнни часто думал о себе как о снаряде, вылетевшем из орудия.

Телезрители были без ума от него. Сексуальная привлекательность и обаяние, которые он излучал на кафедре во время живой проповеди, передавались и по телевизионным волнам. Величие Дэнни не уменьшалось маленьким экраном; его голос был не менее неотразим, а волшебство ничуть не ослабевало. Сила есть сила, использовал ли он ее в постели с женщиной или горланя цитаты из Евангелия полумиллионной аудитории посредством телевидения.

Люди любили его не только потому, что он был красивым и подвижным молодым человеком. Часть его привлекательности заключалась в том, что он избегал библейского фундаментализма. В то время как Дэнни был очень хорошо знаком со Священным Писанием — он изучил и впитал Библию, точно так же, как он прочитал «Майн кампф» и «Рассказы о мужестве». Он предпочитал проповедовать широкую мораль, напоминая людям, что они грешили, но смогут найти спасение, если только будут слушать его. Люди слушали. И отдавали свои доллары, потому что думали, что деньги купят им милость Господа.

Даже религию можно превратить в инструмент власти.

Макиавелли впервые «сказал» эти слова молодому Дэнни двадцать пять лет назад, и он по-прежнему разговаривал с ним. Дэнни Маккей знал, что он был живым доказательством того, что план, описанный в общих чертах в «Принце», действительно работал. Именно поэтому в 1973 году Дэнни учредил Премию преподобного Дэнни Маккея за достижения. «Государь демонстрирует, что он восхищается талантом, оказывая почести одаренным людям». Бронзовая мемориальная доска раздавалась ежегодно христианину или христианке года. Фонд Дэнни регулярно награждал денежными премиями граждан, совершающих добрые дела, студентов, которые превосходили других, компании, которые служили на благо общества. «Ничто не принесет правителю больше уважения, чем особенные действия в гражданских вопросах». Дэнни также учредил стипендии для студентов, финансировал миссионерские программы за границей и проводил телемарафоны, чтобы собрать деньги на лечение наркоманов.

Передача «Пасторства Благой вести» приносила теперь миллионы долларов ежегодно, сделав церковь Дэнни одной из богатейших в стране. И Дэнни Маккей, ее основатель и лидер, становился все более известным.

И более богатым тоже.

У Дэнни возникла идея создать компанию-«оболочку», чтобы облегчить бремя своего личного благосостояния.

— Мы создадим фиктивную компанию, — объяснил он Боннеру, — и через нее я буду заимствовать деньги пасторств. Конечно, на самом деле не будет никакой компании, так что деньги пойдут прямо в мой карман.

Именно так Дэнни купил те два больших офисных здания в центре Хьюстона и яхт-клуб в Галвестоне, а теперь покупал «Королевские фермы» в Калифорнии. Деньги пасторств принадлежали Богу, и на них Дэнни собирался построить самый большой и величественный храм, который Бог когда-либо видел. Но его собственные деньги были его собственными, и он делал с ними то, что ему нравилось.

— Пожалуйста, извините, мне нужно отойти на минутку, — сказал он судье. Дэнни прошел через толпу, по пути получая поздравления и однажды остановившись, чтобы обменяться несколькими словами с владельцем самого большого универмага Хьюстона.

— Как поживает ваша маленькая девочка? — спросил он самым искренним голосом.

— Просто прекрасно, преподобный. Ее должны выписать из больницы через несколько дней. И те цветы, которые вы послали, помогли ей воспрянуть духом. Да благословит вас Господь.

Затем Дэнни подошел к двум мужчинам, которые не ели, не пили и стояли в стороне от толпы, — их лица были бледны.

— Ты выяснил имя того репортера? — спросил он одного из них хриплым голосом так, чтобы никто не мог слышать.

Человек достал маленькую записную книжку из внутреннего кармана. Он открыл ее на нужной странице и передал своему шефу. Дэнни прочитал информацию и серьезно кивнул. Там было имя и адрес репортера, написавшего некоторые нелицеприятные замечания о Дэнни в общенациональной колонке. Дэнни посмотрел на адрес — репортер жил в Вашингтоне, округ Колумбия, — и запомнил его.

— Выясните, в какую школу ходит его ребенок, — тихо сказал Дэнни, возвращая записную книжку. — И где работает его жена. Выясните также, где живут его родители. Это может сработать — его родители.

Он в последний раз посмотрел на имя и занес его в свой личный список, который однажды возглавил неудачливый доктор Саймон Вэделл. Через двадцать пять лет шесть имен были удалены из списка. Но одиннадцать были добавлены. Дэнни в конечном счете позаботится обо всех из них.

А потом он наконец увидел Боннера, проталкивающегося сквозь толпу.

Дэнни извинился и пошел в укромное место со своим другом.

— Что случилось?

— Прости, что я пропустил церемонию, Дэнни, Я сказал пилоту, что спешу, но над Фениксом была буря, и нам пришлось изменить маршрут и направиться через штат Юта.

Дэнни это было неинтересно. Он осмотрел во всех направлениях этот ночной клуб, не пропуская ни единой мелочи, и сказал:

— Расскажи мне о твоем посещении. Ты виделся с этой Хайленд?

— Она была занята, но я встретился со вторыми лицами в команде.

— И?..

Боннер провел рукой по своим шелковистым волосам пшеничного цвета. В свои сорок шесть он все еще обладал необычной ангельской внешностью. И хорошо смотрелся по телевидению. Людям нравилось видеть его там, на сцене, прямо рядом с преподобным Дэнни.

— «Королевские фермы» владеют каким-то издательством, которое печатает учебники, сетью салонов красоты и магазином мужской одежды в Беверли Хиллз. Ничего вызывающего беспокойство и необходимость ехать в Калифорнию и смотреть.

— Скажи им, что мы подпишем бумаги завтра же утром.

Боннер засмеялся.

— В первое утро твоего медового месяца?

Дэнни просмотрел на хрупкую молодую женщину в белом, которая, казалось, пыталась спрятаться за своей упитанной матерью. Она отпрянула от него, когда он приблизился к ней, и вздрогнула, когда он коснулся ее. Ладно, сегодня вечером он устроит ей кое-что, от чего она снова вздрогнет.

— Проклятье, — пробормотал он, чувствуя себя превосходно. — Звони в Остин прямо сейчас. Скажи им, что мы подпишем бумаги сегодня днем. Мы не хотим, чтобы эта Хайленд внезапно поняла, какой лакомый кусочек она отдает нам, и передумала, не так ли?

 

35

Запах дождя висел над Лос-Анджелесом в течение многих дней, но тем не менее ни капли влаги не просочилось с металлического неба. Хотя Южная Калифорния всегда испытывала недостаток дождя и все молились о нем время от времени из-за частой угрозы засухи, Труди никогда не любила дождь. Он мешал ее бизнесу. Нельзя рыть бассейн в грязи. Поэтому она скрестила пальцы и молилась, чтобы ливень не пошел, пока она не закончит этот свой последний контракт. Человек, для которого она сейчас сооружала бассейн в каньоне Колдвотер, только что выиграл премию «Оскар» и был одной из самых ярких звезд кино.

Она только что провела полдня, занимаясь фантастическим сексом с Томасом в «Бабочке», и у нее было приподнятое настроение. Сегодняшние несколько часов были похожи на все их остальное время, проведенное вместе: час или два интеллектуального спора сопровождались энергичным, захватывающим сексом. Она задавалась вопросом, не начинало ли это увлекать ее.

«Если бы только, — думала она в расстройстве, когда вела свой „корвет“ по извилистой дороге к резиденции звезды, — я могла понять, как создать такие отношения в реальной жизни. На всю оставшуюся жизнь».

Когда она остановилась с задней стороны огромного особняка в стиле Тюдора, то быстро затормозила и не могла поверить своим глазам. Укладчики плитки собирались уезжать, не сделав свою работу!

Вылетев из своего автомобиля, даже не побеспокоившись о том, чтобы закрыть дверь, она пошла к грузовику, который двигался ей навстречу.

— Эй! Что вы делаете? — закричала она водителю. — Что все это значит? — Она подняла руку и сделала жест в направлении куч плитки и кирпича, сложенных рядом с котлованом.

— Это ты мне скажи, Труди. Ты вызвала нас слишком рано. Даже сталь еще не уложена.

— Что?!

Она подошла к большой грязной яме в земле и, уперев руки в боки, посмотрела вниз. На дне была вода, и ничего, абсолютно ничего не было сделано с этим бассейном за неделю.

Билл!

Предполагалось, что он проложит сталь и водопровод шесть дней назад. Ну она покажет ему на сей раз.

Труди добралась до своего офиса в считанные минуты, летя вниз с холмов. Едва дождавшись, пока машина остановится на автостоянке, она выскочила из передней дверцы автомобиля. Кэти, ее помощница, подняла от пишущей машинки изумленный взгляд.

— Соедини меня по телефону с этим твердолобым Биллом! — сказала Труди, шагая к своему столу. — Я сыта им по горло!

Она зажгла сигарету и прошлась по кабинету.

Офис Труди со стеклянным фасадом был очень маленьким, в нем было достаточно места только для двух столов и холодильника. Она не нуждалась в большом количестве места, вся ее работа проводилась на задних дворах. Окна здания выходили на Малый бульвар Санта-Моники.

— В его офисе говорят, что он на объекте, — сообщила Кэти.

— Прекрасно. Но не на одном из моих объектов, я готова держать пари. Скажи им, что в его интересах доставить сюда свою задницу.

— Я уже сказала им. Они собираются позвонить ему, чтобы он заехал сюда на пути к следующему объекту.

Труди выкурила еще три сигареты. Она не могла вспомнить, когда была настолько сердита. Она знала, почему он сделал это — отомстил ей за инцидент с пивной банкой два месяца назад. За то, что она кричала на него перед другими парнями, потому что он не проложил три обратных провода. Он знал, насколько важен для нее контракт в каньоне Колдвотер. Это был его способ показать ей, кто был главным.

Да, она не собиралась терпеть это. На сей раз он должен будет заплатить по-царски. Черт возьми, он полностью испортил приподнятое настроение, с которым она оставила «Бабочку».

Билл вошел сквозь стеклянную дверь и сказал:

— Привет, Тру. В чем проблема?

Она накинулась на него.

— Почему на объекте Колдвотер до сих пор не проложена сталь? Проклятый бассейн простаивает уже в течение недели! Мои бассейны не простаивают по неделе, Билл! Ты напортачил уже во второй раз!

Он уставился на нее.

— О чем ты говоришь?

— Не строй из себя невиновного! Просто скажи мне, почему эта сталь не была положена неделю назад, как ты обещал.

Он пожал плечами, явно смущенный.

— Ты знаешь, так же, как и я, что требуется по крайней мере неделя, чтобы осушить водную поверхность.

Теперь пришла ее очередь удивиться.

— Чтобы осушить что?

— Сандерсон задел водяную трубу. Разве ты не знала?

Она заморгала, глядя на него. Затем посмотрела на Кэти.

— Мы получали известие от Сандерсона?

— Ни слова.

— Соедини меня с ним.

В то время как ее помощница набирала номер телефона, Труди зажгла еще одну сигарету и прислонилась к столу, постукивая ногой о пол. Она не смотрела на Билла. Не могла смотреть на него.

Наконец раздалось:

— Здравствуйте, мистер Сандерсон. Это Кэти из «True Pools», не вешайте, пожалуйста, трубку…

Но Труди выхватила у Кэти телефон и сказала:

— Джо? Что там с водной поверхностью на объекте на каньоне Колдвотер?

Она слушала, а свободной рукой нервно теребила серьгу.

— И почему ты не сообщил мне? — закричала она в телефон. — Нет, я не получала твое сообщение! Ты знаешь, что согласно контракту я должна закончить работы на том объекте за тридцать дней! — Она сделала паузу. — Нет, это ты послушай меня. Когда ты задеваешь водную поверхность на одном из моих объектов, ты сообщаешь мне об этом! Я не хочу узнавать об этом от плиточников! А теперь послушай, меня не волнует, оставлял ли ты сообщение на моем автоответчике. Не собираешься же ты успокоить себя предположением, что я получила сообщение. Ты сообщаешь мне лично, тебе понятно? А теперь поверь мне, Джо, если ты будешь стоить мне этого контракта, я позабочусь о том, чтобы ты закончил свою карьеру, выкапывая песочницы для детей. Теперь отправляйся туда и позаботься о том, чтобы бассейн был осушен к завтрашнему дню. Билл будет там завтра утром со своей командой. Невероятно! — Она перевела дыхание, когда повесила трубку. Затем посмотрела на Билла. — Ой, — сказала она.

— Да, ой.

— Прости, Билл. Мне действительно жаль. Я чувствую себя полным ничтожеством.

— Послушай, голубушка, я не знаю, что у тебя за проблема, но хотел бы, чтобы ты слезла с моей спины!

Она уставилась на него.

— Ты расхаживаешь здесь, командуя всеми направо и налево, и я говорю тебе прямо сейчас… — Он проткнул воздух пальцем. — Независимо от того, что ты пытаешься доказать, доказывай это кому-нибудь другому, но не мне!

Когда он повернулся, чтобы уйти, она окликнула его:

— Эй, подожди минутку! Я же сказала, что мне жаль.

— Послушай, голубушка, я не знаю, что за идиот дал тебе лицензию подрядчика, потому что мозгов у тебя точно нет. Я не в восторге от того, что ты вызываешь меня с объекта и ругаешь, как какая-нибудь школьная учительница. Если ты будешь продолжать так вести себя, в этом городе не найдется ни одного субподрядчика, который бы захотел работать на тебя.

— Есть много парней, которые умоляют меня взять их на работу!

— Тогда какого черта ты нанимаешь меня для своих объектов? Все, что я, кажется, делаю, — это свожу тебя с ума.

— Потому что ты лучший в бизнесе, черт побери!

Они впились взглядами друг в друга, в то время как транспорт со свистом проносился мимо по Малому бульвару Санта-Моники. Когда зазвонил телефон, Кэти быстро подняла трубку и начала спокойно говорить с клиентом.

— Господи, — сказал Билл, качая головой. — Что происходит с вами, бабами, которые начинают заниматься строительством?

— Я не баба. И мне не нравится, когда меня называют голубушкой.

— Ладно, поверь мне, я использую эти термины не как проявление нежности.

— Если я такая сука, с которой невозможно работать, почему ты это делаешь? Есть множество других подрядчиков, занимающихся строительством бассейнов в этом городе.

— Да? Хорошо, процитирую леди: ты, как выяснилось, лучшая в бизнесе.

Она отвернулась и поискала пачку сигарет на столе. Когда она повернулась обратно, прикуривая еще одну «Виржиния Слимз», ее взгляду предстала футболка Билла, облегающая его мускулистые руки и плечи. Она поняла, что оторвала его от работы, потому что ботинки были грязными, а от него пахло свежим запахом мыла «Лава». Совсем не такой, как ее утонченный Томас, который носил французские манжеты и шелковые галстуки и у которого никогда не было грязи под ногтями.

— Послушай, — сказал он спокойно, едва сдерживая гнев. — В следующий раз, когда на одном из твоих объектов возникнет неразбериха, не надо сразу приходить к заключению, что это произошло из-за меня, хорошо?

Она запрокинула голову назад и выпустила в потолок колечко дыма.

— И еще одно. Я потерял сегодня больше часа из-за твоей истерики. На чужом объекте. Так что ты должна мне.

— Все, что я была тебе должна — это извинение, и ты его получил.

Он пристально посмотрел на нее еще мгновение, потом развел руками и вышел. Труди только услышала, как завизжали шины его полноприводного GMC, когда он тронулся от обочины.

 

36

Вашингтон, округ Колумбия, 1980.

Когда Джонас Бьюкенен наконец нашел ее мать, Беверли была в тот момент в Вашингтоне, округ Колумбия, и давала показания перед исследовательской подкомиссией Сената.

Слушание состоялось из-за законопроекта, в настоящее время ожидающего утверждения в Конгрессе. Проект должен существенно расширить определение участков земли, которые необходимо перевести в ведение природоохранных организаций. Застройщик по фамилии Вебстер хотел превратить участок земли на побережье Южной Калифорнии в новую гавань для яхт. Из-из некоторых несоответствий в сообщении от Корпуса инженеров, протестующих заявлений от калифорнийских организаций защиты окружающей среды, потому, что проект Вебстера можно было расценить как противопоставление федеральным фондам на развитие зоны общественного отдыха, проект исследовался на высшем уровне.

Беверли приехала в Вашингтон днем раньше и уже представила свое сообщение комиссии. Теперь она сидела в зале заседаний, ожидая, когда ее пригласят для свидетельствования. Все утро выступающие проходили перед этими семью сенаторами на высокой скамье: представители «Сьерра Клуб», «Гринпис», «Сначала Земля» и других организаций, выступающих в защиту природных ресурсов. Теперь сам Вебстер сидел на свидетельском месте и давал показания. Ожидая своей очереди, Беверли смотрела на часы.

Как только она закончит, полетит в Санта-Барбару, где Джонас Бьюкенен дожидался ее приезда, чтобы отвезти ее к матери.

— Мистер Вебстер, — спросил сенатор из Висконсина, — насколько большой причал для яхт вы предполагаете построить на этой земле?

— Довольно небольшой, сэр. Как я заявил в своем докладе, если я использую всю свою землю, это позволит разместить две тысячи слипов, но если это принесет вред окружающей среде, я сокращу количество слипов на пристани до тысячи.

Зал заседания был переполнен людьми с телевизионными камерами, представителями прессы и публикой на галерке. Беверли не волновалась по поводу выступления перед такой толпой; она делала это много раз за прошедшие годы. Она фактически потребовала, чтобы ей позволили свидетельствовать перед этой предварительной комиссией Сената по окружающей среде, потому что они исследовали проблему, которая включала один из ее личных «крестовых походов» — сохранение береговой линии Калифорнии.

— Итак, мистер Вебстер, — спросил сенатор из Висконсина, — если вы не используете всю землю для яхтовых слипов, для чего будет использована остальная часть?

— Я хотел бы обратить ваше внимание, сенатор, что я владею этой землей уже довольно много лет и поэтому лично заинтересован в ее безопасном и безвредном использовании. Отвечая на ваш вопрос, сэр, скажу, что оставлю в нетронутом виде сорок пять процентов моей земли, которая будет заповедником для птиц, как я подробно описал в своем сообщении о воздействии проекта на окружающую среду. Я позаботился о том, чтобы исследовать все возможные будущие последствия, которые могут возникнуть в связи со строительством причала для яхт. Я консультировался с учеными и экологами и выяснил, что мой проект никоим образом не повредит местной окружающей среде.

Беверли снова посмотрела на часы.

Из-за телефонного звонка Джонаса она вынуждена уехать из Вашингтона раньше. В тот вечер она должна была посетить бал во французском посольстве, а назавтра встретиться с представителями Детского лобби, чтобы учредить национальный депозитарно-распределительный документационный центр, информационную и справочную службы, занимающиеся проблемой пропавших детей. Поэтому она договорилась встретиться со всеми этими людьми во время следующего регионального собрания.

Когда мистер Вебстер закончил, собрал свои заметки и ушел, Беверли пригласили на свидетельское место. Она села перед микрофоном, в то время как представители прессы фотографировали ее, а один репортер писал в блокноте: «Основатель и единственный директор „Хайленд Энтерпрайзерс“, финансовой империи, чей известный девиз „Отважься!“, сорокадвухлетняя мисс Хайленд выглядела уверенной и с самообладанием готовилась свидетельствовать против Ирвинга Вебстера, корпорация „Мульти-Девелопмент“»…

Заседание проходило под председательством Джеймса Чандлера, младшего сенатора из Калифорнии, человека, чья предвыборная платформа была основана на защите окружающей среды, которому Беверли служила инструментом для получения должности. Он попросил мисс Хайленд высказаться.

— Спасибо, мистер Чандлер. Я хотела бы начать свое выступление с вопроса. Кому принадлежит береговая линия? Конечно, это человеческое тщеславие и невежество — думать, что всем будет хорошо, если разделить нашу планету на небольшие клочки, служащие личным интересам каждого, исключительно из эгоистических побуждений, не принимая во внимание воздействие этого на соседей и на мир в целом. Проблема, которую мы рассматриваем здесь сегодня, касается не маленькой части нашей планеты, мы говорим о земле и обо всем человечестве. Мистеру Вебстеру нужна наша береговая линия. И все, чем мы рискуем, — наш запас кислорода.

Беверли продолжила свое выступление, указав, что застройщик действительно исследовал воздействие его проекта на окружающую среду, но сделал это лишь частично и с неполными результатами.

— Я хотела бы обратить ваше внимание, господа, на некоторую существенную информацию, которая не прозвучала в других сообщениях: то, что воплощение проекта мистера Вебстера приведет к разрушению обширной сети приливно-отливных водоемов, которые являются жизненно важными для сохранения кислородного баланса Земли.

Она говорила ясно, твердым голосом, который, казалось, звенел повсюду в зале заседаний, в то время как телекамеры не сводили с нее электронных глаз, репортеры и стенографисты записывали каждое ее слово, а публика на галерке слушала в тишине.

— Газ метан, господа, возникает в процессе бактериального брожения в иле и отложениях морского дна, во влажной почве, болотах и устьях рек. Метан — жизненно важный регулятор кислородного баланса Земли, и этот процесс очень тонко организован. Согласно Майклу Макелрою, Джиму Лавлоку и другим выдающимся ученым отсутствие производства метана приведет к опасным и быстрым изменениям концентрации кислорода в воздухе. Мы, люди, существуем в пределах биосферы саморегулирования, которая поддерживает атмосферный баланс, необходимый для жизни на земле. Причал для яхт мистера Вебстера уничтожит очень большую и необходимую часть этого тонкого механизма.

Толпа заволновалась. Люди на галерке стали громче переговариваться. Сенатор Чандлер ударил молотком, чтобы установить тишину.

— Еще я хотела бы сказать, господа, — продолжила Беверли, — что исследовала землю, которую мистер Вебстер предлагает оставить для птичьего заповедника, и мне стало известно: собственный застройщик мистера Вебстера уведомлял его, что на этой земле будет трудно работать и не стоит пытаться превратить ее в причал для яхт. Далее я обнаружила, господа, как я подробно объясняю в своем письменном сообщении, что рассматриваемая земля в первую очередь совершенно не подходит для птиц! Земля, которую он предлагает использовать под строительство, — это самые влажные почвы и приливно-отливные водоемы, к которым птицы и другие существа приспособились в течение тысячелетий. Земля, которую он хочет «отдать» птицам, бесполезна и для человека, и для птицы, ее можно использовать разве что как преграду к последней оставшейся естественной среде обитания на Калифорнийском побережье. Я предлагаю, господа, чтобы эта земля была оставлена в первозданном виде навсегда, а мистер Вебстер получил справедливую компенсацию за его инвестиции, включая процент. И мой фонд, работающий вместе с другими подобными организациями, готов финансировать такой выкуп — для пользы всех нас и для пользы нашей планеты!

Мисс Хайленд попросила Боба Маннинга отправиться в Санта-Барбару на «роллс-ройсе». И теперь в нем на заднем сиденье сидел Джонас Бьюкенен, ожидая прибытия ее частного самолета.

Он с изумлением думал о том, как изменилась его жизнь, начиная с того дня девять лет назад, когда он сидел за барной стойкой в темном ресторане, изучая молодую белокурую женщину за угловым столиком. Джонас вспомнил, как сомневался насчет этой встречи, как рассматривал женщину и задавался вопросом, хочет ли он иметь такого клиента. Как он затем вспомнил о просроченной арендной плате и решил подойти и поговорить с ней. А если бы он принял другое решение? А если бы просто встал и ушел? Его пугало, когда он время от времени думал об этом, что он был очень близок к тому, чтобы сделать самый глупый шаг в своей жизни.

Вместо этого он сделал самый умный шаг. Он стал работать на Беверли Хайленд и с тех пор не оглядывался назад.

Когда Джонас ушел из полиции двенадцать лет назад, его единственная цель состояла в том, чтобы вести спокойную жизнь. У Джонаса Бьюкенена была хорошая жизнь: он упорно трудился, был предан своей начальнице, и ему хорошо платили. В далеком 1976 году он пошел работать в «Хайленд Энтерпрайзерс», закрыв свое агентство на Мелроуз, передав свой список клиентов другому детективу и переместившись в причудливое здание из черного стекла на бульваре Вилшир, где у него был шикарный офис и личный секретарь.

С тех пор он работал исключительно на Беверли Хайленд руководителем службы безопасности компании и охранного подразделения ее новой усадьбы в Беверли Хиллз. Джонас проводил расследования как личного, так и корпоративного характера: изучал предложение гавани для яхт Ирвинга Вебстера или совал нос в финансовые дела Дэнни Маккея. Сегодня у Джонаса были частные детективы, которые работали на него по всей Калифорнии и юго-западу, занимаясь постоянным поиском матери и сестры мисс Хайленд. На самом деле именно его человек в Санта-Барбаре наконец нашел Наоми Бургесс, но новый курс был идеей Джонаса. Без этого они никогда не смогли бы найти ее.

Да, действительно, удивлялся Джонас, когда наблюдал, как знакомый реактивный самолет «Лира» приземляется на взлетно-посадочную полосу, он прошел длинный путь, начиная с тех дней в помещении на первом этаже, выходящем на улицу на Мелроуз, борясь за то, чтобы идти своим путем, сожалеющий о том, что ушел из полиции. Теперь он водил «мерседес», жил в дорогом доме на каньоне Колдвотер, подруг имел больше чем достаточно, был наконец влиятельным человеком. Джонас всегда верил, что однажды он станет успешным. Он обладал острым умом, имел необходимые знания, диплом колледжа и здравый смысл, растущий с каждым годом. Но Джонас не приписывал свой успех себе одному — в большей степени это была заслуга мисс Хайленд.

Когда он занялся ее делом девять лет назад, она предоставила ему свободу действий. Она не отказывалась платить деньги и не возражала против его методов, так что Джонас был вправе проводить расследование так, как он хотел. И она поддерживала его. Он не смог сразу найти мать и сестру, но он упорно трудился и разыскивал их следы, и мисс Хайленд ценила это. Она никогда не сердилась и не угрожала уволить его, если он не найдет что-то в ближайшее время; она всегда была благодарна за то немногое, что ему удавалось выяснить. «Она настоящая женщина», — часто думал Джонас и в последнее время думал так все чаще. Из-за нее он был вынужден пересмотреть свои взгляды относительно белых женщин. Девять лет назад он признал, что она неплохо выглядит для белой женщины; теперь он думал, что она настоящая красавица. И умна к тому же. Джонас видел, что ее новый дух сделал с компанией по производству гамбургеров. Она и его заразила этим: осмелиться мечтать по-крупному и воплощать мечты в жизнь.

Беверли Хайленд была умна и проницательна, считал он. Джонас часто задавался вопросом, где она научилась так хорошо разбираться в людях.

Боб Маннинг поднялся с водительского места и обошел машину вокруг, чтобы открыть пассажирскую дверь. Джонас выглянул из окна и увидел Беверли, идущую по направлению к автомобилю. Мэгги, ее вездесущая компаньонка, вошла в здание аэропорта, без сомнения, чтобы ждать, пока Беверли соберется лететь домой. Джонас не был удивлен тем, что мисс Хайленд хотела совершить это посещение в одиночестве. Он так же поступил бы на ее месте.

— Спасибо за то, что позвонил мне, Джонас, — сказала она, когда села в машину и Маннинг закрыл дверь.

«Боже, как хорошо от нее пахнет», — подумал Джонас. Подобно цветку, название которому он не мог подобрать. И она выглядела совершенно, как обычно: ни выбившегося волоска в прическе, ни складочки на одежде. Он знал, что Беверли Хайленд было сорок два, он видел ее свидетельство о рождении, но, если бы не это, он не дал бы ей столько.

— Как прошло заседание? — спросил он.

— Прекрасно, Джонас. Я думаю, что мы победим. Благодаря твоему превосходному расследованию. — Она улыбнулась, как ему показалось, печально. Затем она сказала тихо:

— А теперь, пожалуйста, отвезите меня к моей матери.

Это было протестантское кладбище. Беверли не была религиозна, точно так же, как и ее мать, но ей было приятно, что кто-то позаботился о том, чтобы похоронить Наоми Бургесс в освященной земле. Надпись на надгробии была проста: «НАОМИ БУРГЕСС, 1916–1975. Покойся с миром».

Беверли стала на колени и вырвала сорняк из травянистой насыпи. Слеза скатилась по ее щеке.

«1975, в это время я уже искала тебя. Мы были так близко. Всего сотня миль разделяла нас. Мы видели одни и те же закаты над одним и тем же океаном; мы испытывали на себе одни и те же дожди и ветры; мы читали одни и те же газеты и слушали одну и ту же музыку. Прости, что я нашла тебя слишком поздно…»

Джонас наблюдал за ней из автомобиля, мысленно ругая себя за то, что не нашел женщину раньше. Он все отдал бы за то, чтобы суметь дать мисс Хайленд по крайней мере несколько последних дней с ее матерью. Но Наоми Бургесс скрывалась от полиции и была полна решимости остаться не найденной. И только потому, что он не обнаружил ничего за эти последние два года, Джонас решил взять довольно радикальный и интенсивный курс.

Сначала он дал задание своим детективам просмотреть государственные записи регистрации смертей; затем, когда это не принесло результатов, он поручил им обследовать буквально каждое кладбище в Калифорнии. Это была догадка, но, кроме догадки, у него больше ничего не было.

И догадка оправдалась. Когда Джонасу позвонили и сказали, что найдена могила Наоми Бургесс, похороненной на кладбище Санта-Барбары, он почувствовал, что его сердце учащенно забилось. Это была последняя вещь в мире, которую он хотел сообщить Беверли.

Он наблюдал, как она шла обратно к автомобилю. Много лет назад он хвастался, что его не задевают женские слезы. Это и сейчас было так, но с одним исключением: теперь ему приходилось бороться с порывом подойти к Беверли и обнять ее.

Боб Маннинг повел величественный «роллс-ройс» по улицам Санта-Барбары, мимо особняков богатых и многоквартирных комплексов, где жили студенты колледжа, пока не остановился перед старым домом в викторианском стиле, который мало чем отличался от дома Хейзел в Сан-Антонио. Но этот дом не был ярко окрашен, из его окон не доносилась музыка, и перед домом не было никаких машин. Дом был ветхий, с желтой лужайкой и увядшим фиговым деревом, загромождающим гравийную дорожку. Белье колыхалось на веревках на заднем дворе, несколько малышей играли в песочнице, в то время как выглядевшая утомленной женщина наблюдала за ними.

Беверли не вышла из автомобиля сразу же. Она сидела, пристально глядя из окна на это последнее место, которое знала ее мать. Над парадным крыльцом висела выцветшая табличка. Она гласила: «Приют для женщин Святой Анны».

Беверли поднялась по осевшим деревянным ступенькам. Парадная дверь была открыта. Из внутренней части дома доносились женские голоса. Кто-то пел, кто-то смеялся, кто-то плакал. Телефонный звонок остался без ответа; ребенок плакал; по телевизору передавали мыльную оперу. Беверли вошла и осмотрелась. В прихожей стоял стол, заваленный брошюрами и буклетами, литературой о различных благотворительных программах и «домах на полпути», телефонами доверия для наркоманов и замышляющих самоубийство. Над столом висела доска для информации, куда прикрепляли памятки, и ежедневный график работы. Была также надпись, напечатанная давным-давно, гласившая: «Нет такой вещи, как ничего не стоящий человек».

— Могу я помочь вам?

Беверли повернулась и увидела молодую женщину, стоявшую в прихожей. На ней были джинсы и футболка, она несла ребенка. У нее был синяк под глазом и повязка на лбу.

— Я хотела бы поговорить с преподобной Дрейк, если можно.

— Конечно, — сказала девушка. — Вот ее кабинет. Вы можете подождать там.

Беверли вошла в маленькую комнату, которая была заставлена грязным столом, старыми металлическими шкафами для картотек и древней черной с золотом пишущей машинкой фирмы «Ремингтон». На стенах висели фотографии женщин и детей всех возрастов и во всех позах, а также дипломы, письма и другие пожелтевшие и заворачивающиеся на краях бумаги. Над столом было прикреплено простое распятие. Рядом с ним была религиозная картина с изображением Святой Анны.

Это место нашел Джонас. Он сделал некоторые запросы на кладбище и обнаружил, что преподобная Дрейк, руководившая приютом для женщин, похоронила там Наоми Бургесс. Джонас также узнал, что преподобная Дрейк основала этот дом пятнадцать лет назад и управляла им единолично, полагаясь главным образом на пожертвования местных жителей. То, что это был очень бедный дом, было видно даже без расследования Джонаса.

Но он послужил убежищем матери Беверли. Именно сюда она пришла, чтобы прожить последние дни своей жизни.

— Здравствуйте, — послышался голос из дверного проема. — Я преподобная Дрейк. Чем я могу помочь вам?

Беверли повернулась к женщине, которую Джонас описал ей. Мэри Дрейк, официально посвященная в пасторы протестантской веры, была женщиной лет пятидесяти, худощавой и совершенно седой. Она носила синие джинсы и футболку, как будто это было униформой дома. Единственным отличием был большой крест, который свисал с ее шеи на грудь.

— Я Беверли Хайленд. Полагаю, вы ожидали меня.

— О, да, мисс Хайленд! Пожалуйста, садитесь! — Мэри Дрейк говорила немного запыхавшись, как будто она бегала или прервала какое-нибудь энергичное занятие. — Когда Мелани сказала, что пришел кто-то, чтобы поговорить со мной и, очевидно, не по поводу убежища, я молилась, чтобы этот человек оказался кем-то, кто пришел сделать пожертвование! Приближается День благодарения, и мы всегда открываем двери в этот день и бесплатно кормим всех, кто приходит сюда. Мне еще нужно купить сотню индеек, а денег совсем нет! — Мэри широко улыбнулась, и ее лицо покрылось тысячей морщинок. — Но тогда, возможно, вы все же сделаете пожертвование. А теперь, — она сложила руки на столе, — что я могу сделать для вас?

Беверли кратко рассказала о своем долгом поиске матери и как он закончился на кладбище.

— Да. Дорогая Наоми. Мы все огорчились, когда она умерла. Но это не было неожиданностью. Она была очень больна, когда пришла к нам. Ваша мать была алкоголичкой, вы знали об этом?

— Я могла предположить это. Должно быть, так и было, когда я была ребенком, я не помню.

— Наоми имела обыкновение постоянно говорить о вас. Хотя, как я припоминаю, она говорила, что вас зовут Рейчел. Так или иначе, она очень гордилась вами и поклялась, что вы создадите себе хорошую жизнь. Я недоумевала, почему она не пробовала найти вас, но мы никогда не задаем здесь вопросов. Многие из наших женщин скрываются от оскорбивших их мужей или отцов и не хотят быть найденными.

— Скажите мне, преподобная…

— Пожалуйста, зовите меня Мэри! Большинство людей чувствуют себя неловко оттого, что я официально посвящена в пасторы. Именно поэтому у меня нет церкви. Приход, из которого я происхожу, не смог примириться с моим новым статусом. По каким-то причинам женщины-священники смущают людей. Хотя я не могу понять почему. Нигде в Библии не говорится, что женщины не могут быть священниками. И они были ими, столетия назад, прежде чем священниками стали мужчины. — Она улыбнулась снова. Это была энергичная, заразительная улыбка, и Беверли успокоилась, узнав, что ее мать провела свои последние годы в компании этой женщины.

— Расскажите мне, Мэри, когда моя мать прибыла сюда. Я хотела бы знать.

Мэри вздохнула и облокотилась на спинку стула.

— Наоми была в плохом состоянии. Последний мужчина, с которым она встречалась, был очень жесток с ней. У вашей матери была такая способность любить, и тем не менее она, казалось, всегда сближалась с мужчинами, которые злоупотребляли ею. Но это обычная история, рассказанная в этих стенах. Наш дом был переполнен в то время… по-моему, это было в тысяча девятьсот семьдесят втором году. У нас не было свободных кроватей. Даже диваны были заняты. Она сказала, что для нее это не имеет значения. Она была в отчаянии и очень утомлена, и единственное, чего она хотела, — это отдохнуть. Она спала на кухне, в спальном мешке.

Беверли посмотрела на свои руки.

— Она прожила с нами три года, — тихо сказала Мэри Дрейк, — и за это время все мы полюбили ее. Она была нашим поваром. И оказалась настоящей находкой! До этого я готовила сама, понимаете, я не очень хорошо справляюсь с этим. Ваша мать делала самые потрясающие гамбургеры!

Улыбка Мэри смягчилась.

— Но у Наоми были и другие положительные качества. Казалось, будто она постоянно ищет выход для своей любви. Видите ли, многие из наших женщин здесь больны или имеют увечья. Тех, кто находится в очень плохом состоянии, я отправляю в больницу. Но я была медсестрой много лет назад, и у меня есть хорошо оснащенная аптечка. Ваша мать взяла на себя обязанность заботиться о больных, лечила их, пыталась поддерживать их, чтобы они не возвращались к старой жизни, хотя большинство из них, боюсь, именно так и поступают. Так или иначе, ваша мать была любящая, положительная сила в этих стенах. Мы все еще очень тоскуем без нее.

Беверли вытерла слезу со своей щеки.

— Расскажите мне об этом доме.

Мэри Дрейк рассказала ей историю о том, как она, обнаружив, что является нежелательной в консервативном приходе, решила заняться тем, что всегда хотела делать, организовать дом для женщин, подвергавшихся насилию. Арендная плата за этот дом была очень низкой, и она получала пожертвования от местных жителей. Но нуждающихся женщин было слишком много, а дом мог разместить только ограниченное их число. Многие приходили беременными или с младенцами, без гроша, часто даже без смены белья.

— Мы получаем много поношенной одежды, — объяснила Мэри. — Я даю объявления в газете, обращаясь к людям с просьбой отдать их старую одежду. К сожалению, мое небольшое учреждение не может позволить себе прессу, которой пользуются такие крупные организации, как «Армия спасения» и «Добрая воля». Когда люди хотят сделать пожертвования или дать деньги, они думают сначала о более известных учреждениях. Тем не менее мы справляемся. В городе есть физиолог, который консультирует у нас два вечера в неделю. У меня есть друг-доктор, который приходит, когда у него есть возможность. Вы видите, мисс Хайленд, пожертвования могут приходить в разных формах. Мы нуждаемся во времени, деньгах, навыках, еде и одежде для людей, даже в памперсах!

Зазвонил телефон. Мэри подняла трубку и быстро заговорила. Затем, повесив трубку, преподобная Дрейк продолжила:

— Это звонили из супермаркета насчет моих индеек! Они сказали, что могут пожертвовать только пятьдесят, а мне нужно сто! — Она улыбнулась. — Когда дело касается питания моих девочек, мисс Хайленд, я откладываю в сторону свою гордость. Поэтому я должна спросить вас, не могли бы вы купить для нас тех индеек?

— Конечно, могла бы.

Молодая женщина ворвалась в дверь.

— Преподобная Мэри! У Синди схватки!

— О боже. Вы извините меня, если я отлучусь ненадолго?

Ожидая возвращения Мэри Дрейк, Беверли достала свою чековую книжку и уставилась на нее. Она сидела в ветхом доме, вдыхала его старые запахи, ощущала его хрупкие надежды и мечты. Он мало чем отличался от дома Хейзел; женщины, обитающие в этих стенах — Беверли знала это — могли рассказать похожие истории, как и те ее сестры из далекого прошлого. А потом она подумала о своей матери, испуганной, скрывающейся от полиции, пытавшейся найти защиту. Но неужели она могла это сделать: нанести удар человеку, которого любила, но чьи издевательства не могла терпеть, а затем убежала, одна и в страхе?

У Беверли застрял комок в горле. Ее глаза наполнились слезами. «Если бы только я нашла тебя! Я отвела бы тебя домой! Я помогла бы тебе выздороветь! И мы могли бы прямо сейчас мечтать вместе, точно так же, как много лет назад…»

Когда Мэри вернулась в кабинет, она опять дышала тяжело.

— Бедная Синди! Это ее первый ребенок, и она испугана. У нее нет схваток. Это небольшое расстройство желудка. Ей только пятнадцать, но она живет одна с одиннадцати лет. Добрый самаритянин привез ее сюда в прошлом месяце, подобрав на шоссе, идущем вдоль побережья, где она голосовала, чтобы поехать автостопом. Она предложила ему секс в обмен на продовольствие.

Она посмотрела на свою посетительницу, которая тихо плакала, уткнувшись в носовой платок.

— Ваша мать теперь с Богом, мисс Хайленд, — мягко проговорила Мэри Дрейк. — И она счастлива, я верю. Она не страдала долго; смерть наступила быстро. И она была окружена людьми, которые любили ее.

Беверли смахнула слезы и промокнула глаза носовым платком.

— Я никогда не смогу достаточно отблагодарить вас за то, что вы сделали для нее. — Беверли достала маленькую золотую ручку из своей сумочки и сняла с нее колпачок. — Скажите мне, много ли женщин стучатся в вашу дверь, прося о помощи?

— Больше, чем вы можете себе представить. И их число растет. К сожалению, я должна многим из них отказывать. Просто потому, что нет места. Я пытаюсь найти другое убежище для них. Есть несколько граждан в городе, которые выручают меня время от времени. И у меня есть взаимная договоренность с парой домов для беглецов и «домами на полпути». Мы стараемся выручать друг друга в случае переполнения.

— Сколько спальных мест вам необходимо, по вашему мнению?

Мэри засмеялась.

— По крайней мере, в десять раз больше того, что у нас есть! Тут неподалеку на улице есть обветшалый старый дом, которым я пыталась завладеть. Он был выставлен на продажу в течение долгого времени, но к владельцу никто не обратился. Я пытаюсь уговорить, чтобы он позволил нам использовать его в обмен на ремонт. Он упрямый старый болван, но, думаю, я оказываю на него влияние. Он, возможно, отдаст нам дом только для того, чтобы я от него отвязалась! Я могу быть очень убедительной, когда я принимаю какое-нибудь решение!

— Я выписала его на ваше имя, — сказала Беверли, вручая чек. — Я не знаю, есть ли счет на имя «Святой Анны».

— Спасибо, мисс Хайленд. Вы — ответ Господа на мои молитвы.

Беверли встала и протянула ей руку.

— Теперь мне пора идти. Я благодарю вас за то, что вы уделили мне время и поговорили со мной. После всех этих лет поисков моей матери…

Мэри взяла ее руку и пожала ее.

— Я знаю. Я понимаю. — Она подняла чек и улыбнулась.

— Милостивый Господь действует таинственными путями. Сначала он привел в этот дом Наоми Бургесс, теперь ее дочь. С помощью этих денег, мисс Хайленд, мы сможем устроить хороший обед в День благодарения для женщин, которые иначе не могли бы…

Она уставилась на чек.

Она медленно села и прошептала:

— Милостивый Господь на небесах! — Затем она посмотрела на Беверли и тихо спросила: — Мне кажется, или этот чек выписан на пятьсот тысяч долларов?

— Я хочу, чтобы вы построили новое здание, чтобы вы сделали это именно так, как вы хотите, чтобы оно было современным, чистым, наполненным любовью и могло защитить столько женщин, сколько потребуется. Наймите весь необходимый штат, сделай его домом, где женщины смогут находить убежище и избавление от жестокого обращения с ними. Я пришлю вам в помощь своих адвокатов. Как вы думаете, вы сможете сделать это?

— Сделать это! — эхом повторила Мэри, пристально глядя на чек и качая головой. — Конечно, я смогу сделать это! — Слезы навернулись ей на глаза. — Хвала Богу в его милосердии…

Когда они несколько минут спустя, вышли к белому «роллс-ройсу», где несколько детей и молодых женщин стояли, глядя на него, Беверли спросила:

— Скажите мне, Мэри, как вы пришли к этому? Я хочу спросить, почему вы выбрали именно эту область?

Мэри посмотрела на солнце и прищурилась.

— Я была замужем много лет назад. Мой муж избивал меня регулярно. Я не знаю, почему я мирилась с этим, но это так. А затем однажды ночью он напился и ударил моего сына кулаком. Я взяла своего мальчика и убежала. Я пошла в убежище, которым руководил священник. Там я обрела Бога и свое призвание.

— А ваш сын?

— Удар по голове повредил мозг. Мой сын находится теперь в специальном учреждении. Ему тридцать лет, и он даже не знает, как его зовут.

Беверли тяжело вздохнула.

Рядом с автомобилем Мэри повернулась и взяла руки Беверли в свои. Ее глаза увлажнились, когда она сказала:

— Возможно, я организовала это убежище, чтобы искупить тот грех, я не знаю. Но я знаю, что Бог прислал вас сюда сегодня в ответ на мои молитвы. Я собираюсь назвать новое убежище «Убежищем для женщин имени Беверли Хайленд».

— Нет, я хочу, чтобы оно называлось «Убежище для женщин Наоми Бургесс». Моя мать не смогла обрести высокого положения в жизни, но по крайней мере после смерти она обретет его, наконец.

 

37

Яркие огни операционной светили вниз на тело, накрытое зелеными простынями. В помещении не было никаких звуков, кроме шума вентилятора анестезиолога и постоянного пиканья кардиомонитора. Четыре человека стояли у операционного стола; они были одеты во все зеленое, на них были белые бумажные маски. Самый высокий из них, хирург, потел так обильно, что медсестре приходилось регулярно вытирать тканью пот с его лба. В воздухе чувствовалось напряжение. Страх сквозил в глазах каждого члена хирургической команды. Если этот важный пациент умрет, говорили их лица, это приведет к международному кризису.

— Скальпель, — сказал хирург.

Медсестра вручила ему инструмент. Он взял его в руку, приготовившись резать упругую плоть.

— Минуточку, — сказала доктор Маркус со своего места в углу. Она приблизилась к столу, выхватила скальпель из руки хирурга и сказала:

— Я не так показывала тебе держать скальпель. Ты же не собираешься резать салями, боже упаси.

— Какая к черту разница! — заорал хирург. — Кого это волнует, будь я проклят?

— Меня волнует! — прокричала она в ответ и бросила скальпель на пол.

— Вырезать, — прозвучал утомленный голос. — Вырезать, вырезать, вырезать, вырезать. Доктор Маркус? Можно вас на минутку?

Она последний раз посмотрела на мужчину в одежде хирурга, повернулась на каблуках и вышла со съемочной площадки.

— Доктор Маркус, моя дорогая, — сказал режиссер, подходя к ней и беря ее за локоть. — Вы понимаете, что, если вы и дальше будете вмешиваться, мы никогда не закончим эту сцену?

— Этот человек — идиот! Хирургический нож так не держат. Это требует молящейся руки богомола. Сколько раз нужно говорить ему это?

— Доктор Маркус, дорогая, — тихо сказал режиссер, увлекая ее подальше от съемочном группы. — Ну что за проблема? Это же просто телешоу.

Она сердито посмотрела на него.

— Послушайте, Барри Грин нанял меня, чтобы я была техническим консультантом. Если вам не нужен мой совет, то что я здесь делаю?

— Ну-ну, успокой…

Она развернулась и ушла.

Линда жила в Малибу, в доме, построенном на склоне утеса, на краю океана. Всякий раз, когда начинался прилив, она чувствовала, как дом содрогается, когда волны ударяются о сваи. Мелкие брызги поливали деревянную опалубку снаружи, и дом наполнялся соленым запахом моря. Это был старый дом, маленький, с четырьмя комнатами, и стоил полмиллиона долларов.

Дом дрожал в эту апрельскую ночь с моросящим дождем, когда Линда ждала прихода Барри Грина. Тихий океан, казалось, с силой ударялся о сваи, как будто решил сбить ее с ног. Океан был живым со своим устойчивым, толкающим ритмом; он, казалось, говорил с Линдой при помощи своей покрытой пеной воды, а потом что-то нашептывал, в то время как прилив отступал. Меряя шагами гостиную под музыку Бетховена, Линда думала о подводном мире, где крабы и морские водоросли циркулировали вокруг опор ее дома. Она думала о многих ночах, когда, лежа в кровати, слушала океан, отражающий ее одиночество.

Линда не хотела вести уединенную жизнь; это только что выяснилось. Она пробовала найти кого-то, кому могла довериться, но всегда эта жизненно важная часть ее, дающая, желающая, сексуальная часть, замерзала от прикосновения мужчины. А близкие отношения не могли пережить такой мороз.

Она посмотрела на часы над камином. Прошел час с тех пор, как Барри Грин позвонил, прося ее не действовать опрометчиво — она заявила об уходе из телешоу «Пятый Север» — и говоря, что хотел бы поговорить об этом. Поэтому она пригласила его сюда, в свою дорогую лачугу на политом дождем шоссе Тихоокеанского побережья.

А затем она услышала звонок в дверь.

Он припарковал свой «порш» рядом с ее «феррари» и стоял в легком апрельском тумане с пакетами в руках. Он заехал в «Висент Фудз», взял там стейк, французский хлеб и бутылку шампанского; и когда Линда увидела продукты, в то время как он раскладывал их на столе в ее крошечной кухне, она поняла, почему он действительно приехал сегодня вечером и почему она действительно пригласила его.

Дискуссия относительно телешоу заняла пять минут: он убедил ее остаться.

— Я сформулирую закон, — пообещал ей Барри, когда они сидели у огня в ее гостиной, наблюдая, как капли дождя сильно барабанят по веранде. — Я скажу ему, что он должен делать в точности то, что ты говоришь. Человек может быть таким тупицей.

Затем они перешли к светской беседе; Барри постоянно наполнял их бокалы.

Линда пыталась расслабиться, заставляла себя улыбаться, слушать и смеяться время от времени. И она позволила шампанскому выполнить за нее часть работы. В конце концов она решила, сбросив туфли и скрестив под собой ноги, Барри Грин — привлекательный мужчина. И он вел себя естественно, несмотря на свою власть. Он никогда не хвастался, не кичился и не высказывался высокомерно об этом; Барри пользовался своей властью спокойно. Линда находила это привлекательным.

Он также был забавным.

— Я когда-нибудь рассказывал тебе о своем кузене Эйбе? — спросил он, когда шампанское закончилось и он вернулся с кухни с бутылкой вина Линды. Он присоединился к ней на диване и снова наполнил их бокалы. — Эйб ехал на поезде «Амтрак» через всю страну, у него было место в пульмановском вагоне. Однажды ночью он пытался заснуть на верхней полке и все время слышал, как женщина на нижней полке постоянно говорит: «О, как хочется пить, пить». И из-за нее Эйб не мог заснуть. Поэтому он спустился вниз по лестнице, прошел в конец вагона к резервуару питьевой воды, наполнил бумажный стаканчик, пришел с ним обратно и сунул его между занавесками нижней полки. Затем он поднялся наверх, улегся поудобнее и только собрался спать, когда снизу послышался голос: «О, как же хотелось пить, пить».

Линда смеялась и пила вино. Она заметила, что больше не хочет есть; стейку предстояло отправиться в морозилку.

— Да, — сказал Барри мягко, осматриваясь вокруг. — Хорошенькое местечко у тебя здесь. Готов держать пари, ты заплатила за него кругленькую сумму.

— Примерно так. Я чувствую, что мне повезло заполучить его.

— Ты можешь просить за него миллион, и его купят прежде, чем ты успеешь повесить табличку «Продается».

— Утес медленно разрушается. Никого это, похоже, не заботит. Однажды все дома, расположенные здесь, поплывут к Гавайям.

— Ты была когда-нибудь на Гавайях?

— Я проходила там интернатуру в больнице «Грейт Виктория» в Гонолулу.

— Что же заставило тебя решиться стать хирургом?

Видения начали сменяться одно за другим перед внутренним взором Линды — операционные и хирурги, болезненность пересаженных участков кожи и эксперты, пытающиеся восстановить ее после несчастного случая, когда она была ребенком.

— Я думаю, хотела доказать, что могу делать это. Мне так кажется. Моя лучшая подруга — педиатр. Она хотела быть патологом, но уступила давлению семьи и увещеваниям преподавателей медицины. Студентам женского пола, изучающим медицину, настоятельно рекомендуют осваивать так называемые «женские» специализации — гинекология, дерматология, семейный врач.

— В наше время?

Она засмеялась.

— В наше время. Женщины-врачи все еще испытывают на себе сильное давление, несмотря на рост сознания за прошедшие два десятилетия.

— Я помню, как-то моему сыну нужно было пойти к физиотерапевту в летнем лагере. Ему было двенадцать, и когда он обнаружил, что доктор был женщиной, то отказался идти. Моя жена сказала ему, что ей и его сестрам приходится ходить к докторам-мужчинам в течение многих лет, не имея права жаловаться, теперь пришла очередь парней. — Барри хихикнул. — Он пошел, но ему это не понравилось.

— Я не знала, что ты женат.

— Я не женат. Мы развелись десять лет назад.

— Я тоже разведена.

— Что случилось?

— У нас ничего не получилось.

Они замолчали. Линда смотрела на огонь в камине, в то время как Барри не сводил глаз с нее.

— Я не могу поверить, что ты одинока, — сказал он мягко. — Такая красивая женщина, как ты.

Она обернулась и посмотрела на него. Ей нравилось, как отблески пламени играют на его лице.

— Сейчас я не одна, не так ли?

Он протянул руку и коснулся ее.

— Нет. Ты не одна.

Линда улыбнулась. Она чувствовала тепло и заботу. Дождь так сильно барабанил по крыше, что это звучание походило на глухой рев. Океан вспенивался, заставляя ее дом дрожать. Мир снаружи был холодным и враждебным, но гостиная Линды была уютной, безопасной и заполненной золотым жаром.

Барри придвинулся поближе. Когда он начал целовать ее, это не было поспешно или сексуально, но медленно, нежно, как будто это было все, что он хотел сделать. Но, конечно, это было не все. Вскоре его рука оказалась под ее блузкой; ее руки обвили его шею. Она чувствовала, что все хорошо и правильно; она действительно хотела его.

— Давай пойдем в спальню, — прошептал он.

Приходящая служанка Линды разобрала постель для сна, она всегда так делала, когда доктор Маркус приходила домой после наступления темноты. Так что все выглядело так, будто Линда ожидала этого. Барри почувствовал возбуждение. Его поцелуи стали настойчивыми. Его руки двигались быстро и целенаправленно.

— Подожди, — сказала Линда. Она встала с кровати и выключила верхний свет.

Он подошел к ней сзади, его руки скользнули к ее груди, и он поцеловал ее в шею. Она чувствовала, что начала напрягаться, отстранилась и пошла к раздвижной стеклянной двери, чтобы опустить занавеси и закрыть свет, струящийся от фонаря на веранде. Спальня погрузилась в темноту. Она позволила Барри обнять себя, поцеловала его и прижалась к нему.

А затем они поспешно раздевались.

Но, когда ее слаксы оказались на полу и она осталась в одних трусиках, Линда поняла, что свет из ванной все еще слегка освещает спальню. Она отошла от Барри и закрыла дверь. Теперь они были в полной темноте, и Барри не мог найти ее.

— Эй, — сказал он мягко. — Нам нужно немного света.

— Мне так больше нравится, — сказала она, ложась на кровать. Теперь она смогла снять трусики, теперь, когда он не мог видеть ее, теперь, когда она была в полной безопасности. Это был единственный способ, при котором она могла заниматься любовью, — полная темнота. Это было то, к чему Линда привыкла. Она знала свою спальню наизусть. Она знала, где все стоит — кровать, кресло, тумбочка с телевизором.

А Барри не знал.

Линда услышала глухой звук, а затем голос Барри:

— О! Проклятье! Мой палец!

Она села и потянулась к нему.

— Сюда…

— Прости, дорогая, — сказал он, — но мне все же нужно немного света.

И прежде, чем Линда смогла остановить его, она услышала щелкающий звук выключателя, и спальню затопил свет.

Она вскрикнула и натянула на себя одеяло.

— Вот ты где, — сказал он, улыбаясь и хромая по направлению к кровати. Но, когда он попытался обнять ее, Линда напряглась. — В чем дело? — спросил он.

И тут она поняла: все это бесполезно. Она не могла продолжать. Свет, его ушибленный палец — все было не так. Все сексуальное желание исчезло, как это происходило много раз в прошлом, в этот момент или в какой-нибудь другой во время любовных ласк, против желания Линды, даже когда она отчаянно хотела пройти через это. Но ее тело предавало ее. Ее разум хотел заняться любовью; но ее тело коченело. Теперь мысль о Барри Грине, лежащем поверх нее, толкающем в нее свою плоть, заполнила ее знакомым страхом.

Он уставился на нее.

— Что случилось, Линда?

— Прости, — пробормотала она.

— Прости! За что?

— Я не могу.

— Почему нет?

— Я просто не могу, и все.

Он положил свою руку на ее обнаженное плечо. Она вздрогнула.

— Что случилось, Линда? — спросил он мягко. — Это из-за меня?

— Нет, это из-за меня. Я хочу, чтобы ты уехал теперь, Барри.

— Почему бы нам не поговорить об этом? Возможно, мы решим это.

Она покачала головой, неспособная говорить, злая, обиженная и оскорбленная, мысленно наказывая себя за то, что пошла на это слишком быстро.

 

38

Люди за соседним столиком ссорились.

Джессика пыталась не показать виду, что она заметила это, но ей хотелось увидеть, как они выглядят.

Гигантская пальма в цветочном горшке стояла между их двумя столами; она слегка повернулась на стуле и поглядела сквозь ветви. Мужчина и женщина лет сорока были заняты жарким спором, и ни одного из них, казалось, не заботило, что их могут подслушать. Они говорили друг другу ужасные вещи. Женщина была на грани истерики. Рука мужчина сжималась в дрожащий кулак. Они были женаты, Джессика смогла вывести это из того, что они говорили о детях-подростках и одном ребенке, который еще учился в младших классах средней школы.

— Как ты можешь так поступить с нами? — услышала Джессика, как говорит мужчина. — Как ты только можешь взять и уехать после восемнадцати лет брака? Как мы с детьми будем жить без тебя?

Они расходились. Они разводились, потому что женщина влюбилась в кого-то гораздо более молодого и хотела, как показалось Джессике, начать новую жизнь.

— Я все еще молода, — последовало объяснение. — Но мне не всегда будет сорок три. И я больше не люблю тебя.

Мужчина говорил глухо:

— Ты выставляешь себя посмешищем, бросая меня ради кого-то, кто почти на двадцать лет моложе тебя. Пожалуйста, не оставляй меня.

Джессика быстро обернулась, расстроенная из-за них, удивленная тем, что случайно услышала, и ошеломленная, потому что это жена уходила от мужа к более молодому мужчине.

— Джессика? Ты знаешь, что хочешь заказать?

Она посмотрела на Джона. Ему было сорок, и он был очень красив. Искусственное освещение ресторана выгодно оттеняло его рыжеватые волосы.

— Я, м-м… — начала она, открывая меню. Джон повернулся к третьему человеку за их столом, на которого он хотел произвести впечатление из деловых соображений, и сказал ему:

— Моей жене нравится подслушивать частные разговоры?

— Мне интересна человеческая природа, — сказала она, защищаясь.

Джон засмеялся.

— Ты любопытна, Джес. Согласись с этим.

Подошел официант, похожий на серфингиста в гавайской рубашке и облегающих шортах, и улыбнулся Джессике кокетливой улыбкой.

— Что будете заказывать?

«Он мог бы работать в „Бабочке“, — подумала она. — Он был бы совершенен».

— Джессика? — обратился к ней Джон. — Мы ждем. Чего ты хочешь?

Она опустила глаза на меню.

— Я буду ребрышко, пожалуйста, мелко нарежьте с печеным картофелем.

— Вы хотите чем-нибудь полить картофель, мэм? Масло, сметана, сырный соус?

Джон вмешался и сказал:

— Замените картофель на дольки помидора для леди. — Он улыбнулся ей.

Ее лицо горело. Она смотрела вдаль, притворяясь, что заинтересована лодками на воде.

«Бабочка»…

Она туда больше не возвращалась. После того дикого вечера с ее ковбойской фантазией. Частично из-за занятости — с тех пор, как она выиграла дело Латриции Браун, телефоны Джессики и Фреда звонили не переставая; у фирмы «Мортон и Франклин» появилось больше клиентов, чем они могли обслужить, поэтому они проводили собеседования с адвокатами и думали о расширении своих офисов. Но другая причина, по которой она держалась подальше от «Бабочки», заключалась в ее ощущениях после встречи с ковбоем в баре стиля Дикиго Запада.

Ночь с Лонни была сказочной. Это было воплощением ее мечты. И некоторое время после этого она чувствовала себя легкой, воздушной и положительно заряженной. Но затем, когда первичная эйфория начала постепенно проходить и она снова оказалась в реальном мире, ее начали наполнять сомнения и неуверенность. Она испытывала противоречивые чувства и некоторые опасения. Опасение, она знала, было основано на чувстве вины. Ее католическое сознание, внушенное ей с самого раннего детства монахинями и священниками, которые пугали ее видениями ада, внезапно стали возвращаться. Она совершила грех.

И поэтому Джессика не могла вернуться в «Бабочку» и решила не возвращаться, пока не разберется в своих мыслях и чувствах.

— Так вы, должно быть, знаете очень много известных людей, миссис Франклин.

Она посмотрела на человека, сидящего по другую сторону стола. В течение мгновения она не могла вспомнить его имени и запаниковала. Джон был бы разъярен. Он подчеркнул ей важность ужина, важность того, чтобы она произвела хорошее впечатление, потому что этот человек мог принести много денег фирме Джона.

Его имя было скандинавским… Она посмотрела на Джона, прежде чем сказала:

— Боюсь, что большинство из моих клиентов — те, кого бы вы назвали «закулисные люди», мистер… — она подняла свой бокал с «Май-тай» и отпила глоток, — мистер Расмуссен. Сценаристы, агенты, люди, отбирающие актерский состав, — очень немногие из моих клиентов известны публике.

Мужчина засмеялся и сказал:

— Моей жене нравится телешоу «Пятый север». Эта Латриция Браун, конечно, хорошая актриса. Я читал, как вы боролись за то, чтобы она осталась в шоу.

Джессика чувствовала, что недовольство Джона растет. Хотя он уютно расположился на своем стуле и небрежно помешивал коктейль, она ощущала его раздражение.

— Так или иначе, — сказала она, — моя работа не столь гламурна, как думают многие. Конечно же, мы можем поговорить о чем-либо более интересном!

Оба мужчины вступили в разговор о марафонском беге, оптимальном минутном объеме сердца и конкурирующей компании, в то время как Джессика сидела молча, делая в точности то, что от нее ожидалось: была доброй и милой женой Джона.

И ей ужасно не хотелось быть здесь.

— Скажите мне, миссис Франклин, — спросил мистер Расмуссен, когда принесли их заказы, — что вы думаете об этом Дэнни Маккее? Как вы считаете, он попадет в Белый дом?

— Я хотел бы видеть его там, — сказал Джон, отвечая за нее. — И я думаю, что его шансы велики. Мы будем, конечно, голосовать за него.

— Я не собираюсь делать этого, — сказала Джессика. — Мне не нравится Дэнни Маккей.

Джон удивленно посмотрел на нее.

— С каких это пор ты интересуешься политикой?

«Я всегда интересовалась ею. Только ты полагаешь, что я не интересуюсь ею».

Возвратился молодой официант, и Джон отказался от десерта для себя и Джессики.

Когда они допивали кофе и Джон оплачивал счет, мистер Расмуссен обратился к Джессике:

— Скажите, как вы думаете, вы могли бы получить автограф Латриции Браун для моей жены?

Позади нее пара, которая спорила, резко поднялась и покинула ресторан. Жена плакала.

— Джон, — проговорила Джессика, когда они ехали по шоссе вдоль Тихоокеанского побережья. — Джон, я думаю, нам нужно поговорить.

— Конечно, дорогая. О чем ты хочешь поговорить?

Она выглянула из окна. Густой туман окутывал шоссе; повороты здесь были опасными, но Джон вел «БМВ» непринужденно. Этот промежуток было особенно известен многочисленными несчастными случаями.

— Джон, я хотела бы, чтобы мы встретились с консультантом по брачно-семейным отношениям.

— Что? — Он мельком взглянул на нее и снова уставился на дорогу. Он засмеялся. — Консультант по брачно-семейным отношениям! Для чего?

— Мне кажется, что наши отношения не в порядке.

— Конечно, в порядке! — Он погладил ее колено. — Просто ты утомлена.

— Я действительно хочу, чтобы мы сходили к кому-нибудь, Джон. Если я договорюсь о встрече, ты пойдешь со мной?

— Нет. Если ты думаешь, что у нас есть проблема, решай ее сама.

По его тону Джессика поняла, что тема закрыта. И она не хотела начинать борьбу на этой опасной дороге. Поэтому они добрались домой в тишине, и она сразу пошла спать, в то время как Джон сидел, занимаясь какими-то бумагами. И теперь, находясь в своем офисе, она задавалась вопросом, почему чувствовала себя как рыба в воде среди законов, судов и предписаний, в то время как в роли жены Джона Франклина она была… женой Джона Франклина.

Кен, ее секретарь, возник с коробкой пончиков. Когда он предложил ей взять один, Джессика подняла руку и сказала:

— Нет, только не я!

Но когда он ушел, чтобы поставить коробку в маленькой кухне, служившей одновременно и комнатой отдыха, Джессика почувствовала внезапное сильное желание съесть пончик.

Она пыталась работать: гоняла ум по логическим юридическим дорожкам, делала телефонные звонки, диктовала письма, что-то искала в библиотеке. Но пончики продолжали возвращаться в ее мысли.

Она была голодна. Вчера вечером она едва прикоснулась к ужину. Сегодня утром ее завтраком был черный кофе. Сейчас уже почти полдень, и она начинала чувствовать головокружение. Она пошла в уборную, закрыла дверь и намочила лицо водой. Затем отступила и осмотрела себя в зеркале. Это был один из наименее подходящих ей костюмов, тот, в котором она, по мнению Джона, выглядела толстой. И это было действительно так.

Но, может, так было потому, что она действительно была толстой.

Джессика внезапно встревожилась. Неужели она опять набирает вес? Когда она последний раз взвешивалась? Она поворачивалась в разные стороны, тщательно исследуя свое отражение, недовольная тем, что видела. Она думала о пончиках, в особенности, о яблочных оладьях, больших, хрустящих и посыпанных сахаром. У нее потекли слюнки. Она очень хотела есть.

Она поспешно вышла из ванной и вошла в крошечную кухню, молясь, чтобы Фред или один из секретарей не забрал все пончики. Джессика увидела коробку на столе, она была открыта. Вокруг нее были крошки. Она быстро подошла к ней и заглянула внутрь.

Чувство облегчения затопило ее. Пончики все еще лежали там.

Взяв бумажное полотенце, она тщательно обернула пончик и понесла к своему столу, где он будет лежать, в то время как она будет работать и предвкушать, как она будет есть его, откладывая этот момент до полудня, когда она действительно насладится им…

Джессика обмерла. Она в ужасе смотрела на сверток из бумажного полотенца.

Это происходило снова!

Тринадцать лет назад, будучи первокурсницей в Калифорнийском университете в Санта-Барбаре, Джессика Маллигэн, голодная и тощая, создала абсурдный ритуал вокруг пончиков.

Она могла не есть в течение нескольких дней, затем мчаться к Студенческому союзу, как только были готовы свежие пончики, торопиться назад к общежитию, запирать дверь и поедать все быстро, подобно преступнику, боящемуся быть пойманным. Тогда она избавлялась от салфетки, убирала крошки с пола, мыла руки и лицо и проводила следующие несколько дней, голодая, наказывая себя за разгул.

Год терапии, после того как ее госпитализировали с диагнозом анорексия — где им приходилось заставлять ее есть, — помог Джессике справиться с проблемой и научиться себя контролировать.

Теперь, много лет спустя, она переживала рецидив.

Она внезапно очень испугалась.

— Фред, — сказала она, входя в его офис, — кое-что обнаружилось, я возьму выходной. Как ты думаешь, ты сможешь справиться один?

— Конечно, Джес, — сказал он, глядя на нее долгим взглядом. — Ты в порядке? Ты не очень хорошо выглядишь.

— Все будет хорошо. Если кто-нибудь позвонит по срочному делу, тогда… меня нет.

Она ехала гораздо быстрее обычного, остановилась у первой попавшейся бензоколонки и набрала номер «Бабочки». Ее сообщение было кратким.

— Это Джессика Франклин. Я хотела бы то же самое, как в прошлый раз. Через час, начиная с этого момента, будет нормально?

Затем она поехала к Малибу, где провела полчаса, бродя босиком по линии прибоя, пытаясь прийти в себя.

Разумом она понимала, что не была толстой. При росте метр шестьдесят восемь Джессика весила всего около пятидесяти килограмм. И все же, глядя на себя в зеркале или на фотографиях, она видела толстую женщину. Она болезненно боялась потолстеть. Теперь, зарывая пальцы ног во влажный песок, она поняла, что пришло время избавиться от этого страха.

Джессика повернула свое лицо к огромному Тихому океану и, прищурившись, смотрела на горизонт.

Много лет назад в университете ее соседка по комнате Труди изобрела своего рода игру, чтобы вытянуть страхи из Джессики и заставить ее увидеть их, противостоять им и таким образом найти способ избавиться от них.

— Что значит толстый? — спрашивала Труди. Они сидели в их крошечной комнате в общежитии, отгородившись дверью от звуков жизни и смеха в коридоре, и дождь стучал в их окно. — Скажи мне, Джес, как ты понимаешь жир. Что он значит для тебя?

И Джессика удивила сама себя длинным перечнем, который она внезапно выдала.

— Жир — потворство своим желаниям, недостаток контроля, недостаток образованности. Жир неприличен, он неудача. — Она разразилась плачем. — Жир — потеря чьего-то уважения, потеря любви, унижение твоей семьи. Жир…

— Ты действительно веришь всему этому? — спросила Труди.

— Я не знаю! Мой врач говорит, что меня заставляет так поступать опасение успеха. Но на самом деле все наоборот. Я до смерти боюсь неудачи.

Джессика не думала, что вернется в «Бабочку», чувствовала себя слишком виноватой, слишком коварной и боялась, что Джон узнает. Но теперь, следуя за сопровождающим «Бабочки» по коридору, она думала, что они никогда не дойдут до комнаты в конце холла. Она была невероятно возбуждена и взволнованна, отчаянно хотела, чтобы с ней занялся любовью человек, который не отказывал ей в сексе в наказание и не давал ей его как награду. Другими словами, человек, который не был Джоном.

Джессику ошеломили собственные мысли, когда она оказалась в объятиях Лонни и позволила увлечь себя в танце. Почему она не понимала этого прежде? Джон использовал секс как инструмент власти — и теперь она делала то же самое. Их поединки всегда заканчивались одинаково: он ломал ее, уничтожал, лишал индивидуальности и чувства собственного достоинства, а затем, когда она была полностью опустошена, раскаивалась и была в его власти, он вознаграждал ее своей любовью. Если она не сдавалась, он поворачивался к ней спиной в постели. Никогда, казалось теперь Джессике, за все их совместные годы, любовные ласки не имели ничего общего с доверием и заботой.

Ее ковбой не критиковал ее, не разговаривал с ней снисходительно и не оскорблял ее перед другими. Он нежно любил ее на полу, заботясь о том, чтобы она получала удовольствие, говоря ей, что она красива, восстанавливая гордость и чувство собственного достоинства там, где, при тех же самых обстоятельствах, Джон уничтожал бы все это.

И в тот момент, когда ее вымышленный возлюбленный обладал ею, Джессика осознала, что ее жизнь должна измениться, что все не может продолжаться так, как сейчас. Неожиданно она перестала смущаться. Все стало кристально ясным. Она не хотела, чтобы ей приходилось полагаться на ковбоя-фантома, чтобы он давал ей то, что она должна находить в честных отношениях со своим мужем. Она хотела, чтобы это было реальностью. И, похоже, ей придется сделать первый шаг. Это пугало ее немного — думать о противостоянии Джону, воображать сражение, которое ждало впереди, думать о том, что она может проиграть. Это был риск, но она хотела рискнуть.

 

39

«С высоты тридцать тысяч футов Тихий океан напоминал бледно-голубое стеганое покрывало, наброшенное на утомленный мир», — думала Беверли Хайленд. Она пристально глядела из окна самолета на береговую линию Калифорнии, которую время от времени было видно сквозь облака. Ей нравилось летать; это давало ощущение, что у ее души есть крылья.

Мэгги, поглощенная своей книгой, не была с ней согласна. Она испытывала крайне неприятное чувство от полетов. Даже в удобном реактивном самолете «Лира», принадлежавшем Беверли, она не притронулась к своему бокалу с вином и отказывалась выглядывать из окна.

Остальная часть окружения Беверли — пресс-секретарь, парикмахер, повар, шофер, личная прислуга и телохранители — сидела в салоне, спокойно читая и играя в карты. Они сейчас расслаблялись, потому что, как только этот реактивный самолет сядет в международном аэропорту Сан-Франциско, начнется их работа. И ни у кого из них не будет возможности отдохнуть, пока самолет не отправится снова в полет на следующий день.

Мэгги оторвала взгляд от своей книги и внимательно посмотрела на подругу. Беверли выглядела ужасно бледной. И слишком худой. Она ела недостаточно. Мэгги не понимала сурового отношения Беверли к самой себе. Это выглядело так, будто она наказывала себя за что-то. Или отказывала себе в любом удовольствии, пока не будет выполнен заключительный этап ее работы. Да, эта работа всей жизни должна скоро подойти к концу — всего через два месяца, и Кармен с Мэгги задавались вопросом, что Беверли будет делать после этого. Как только Дэнни Маккей будет уничтожен, позволит ли Беверли себе научиться жить снова?

— Ты в порядке? — тихо спросила она.

Беверли посмотрела на нее и улыбнулась.

— Я в порядке, — пробормотала она.

— Ты не спала.

— Не волнуйся, Мэгги, — прозвучал мягкий ответ. — Я действительно в порядке.

Но Мэгги волновалась. Сегодня вечером в Сан-Франциско впервые за тридцать пять лет Беверли собиралась встретиться с Дэнни Маккеем лицом к лицу.

«Власть… — думал Дэнни, надевая свою белую ковбойскую шляпу и улыбаясь себе в зеркало. — Наконец-то она у меня есть. После всех лет работы для этого, изучения этого, еды и дыхания для этого она моя». Сегодня вечером он чувствовал себя хорошо, чертовски хорошо, будто стоял на вершине мира, а не на вершине самой высокой гостиницы Сан-Франциско. Мечты, возникшие в вечерней школе много лет назад, когда он впервые открыл Макиавелли и прочитал слова, которые были обращены непосредственно к нему: «Правитель не должен обладать достоинствами, но производить впечатление, что обладает ими»; бесконечные вечера, проведенные в классных комнатах, долгие часы за учебниками, борьба за то, чтобы отшлифовать себя, исключить деревенщину из своего образа, одеваться изысканно и превратиться в того, кого люди будут уважать и слушать, — эта долгая борьба стоила того. Скоро он сосредоточит невообразимую власть в своих руках — президентство. И, когда оно у него появится, не будет ничего, чего бы Дэнни не смог сделать.

Он вспомнил о пресс-конференции, состоявшейся прошлым вечером, и обменялся молчаливой и понимающей улыбкой со своим отражением. Когда репортер задал ему вопрос о его мнении по поводу начала переговоров с русскими по проблеме сокращения ядерного оружия, Дэнни подумал: «Мы должны нанести удар по ублюдкам прежде, чем они ударят нас». Но вслух он сказал: «Мир между Соединенными Штатами и Советским Союзом — одна из моих наиболее пылких молитв».

Они с Боннером Первисом были одни в гостиничном номере. Дэнни попросил свое постоянно присутствующее окружение позволить им побыть одним — в течение этих немногих последних минут перед тем, как спуститься в танцевальный зал. По другую сторону закрытой двери, которая охранялась двумя телохранителями, в гостиной пентхауса Дэнни Маккея собиралась толпа. Их «мальчик» не будет один спускаться на лифте, его будут сопровождать три личных секретаря, автор речей, публицист, политические советники и другие важные члены партии. Сегодняшний вечер должен был стать величайшим событием кампании Дэнни Маккея: впервые он собирался встретиться с одним из своих наиболее важных покровителей.

Беверли Хайленд.

Дэнни посмотрел на свое отражение в зеркале и подмигнул. Это мальчик из Сан-Антонио прошел долгий путь с 1955 года и выглядел чрезвычайно хорошо в этот туманный апрельский вечер. Он был одет в дорогой, сшитый на заказ ковбойский костюм, ковбойские ботинки на высоких каблуках и ковбойскую шляпу «стетсон», которой гордился бы сам Дж. Р. Юинг, знаменитый техасский нефтяной магнат. И тело, скрывающееся под одеждой, было хорошо ухожено. Никакого живота деревенщины для Дэнни Маккея. Частный спортзал в собственном хьюстонском особняке обеспечивал то, что в возрасте пятидесяти шести лет Дэнни все еще мог потягаться с мужчиной на двадцать лет моложе.

Дэнни по-прежнему обладал замечательной фигурой, и он знал это. Он также знал, что его сексуальная улыбка и озорные ленивые глаза собирали для него голоса избирателей. Он гипнотизировал людей, обладал чарами, противостоять которым могли лишь немногие, и собирался использовать их на полную катушку сегодня вечером, чтобы манипулировать мисс Хайленд. Она растает, он знал это, и станет еще одной из его пешек, прежде чем закончится вечер.

— Эй, Дэнни, — вдруг сказал Боннер. — Помнишь дорожную банду?

Боннер наклонился в дверном проеме, выстукивая ритм своими отполированными ногтями. Он все еще обладал необычными белокурыми волосами и ангелоподобной внешностью, что помогало ему побывать во многих постелях в дни их путешествий с Билли Бобом Магдален. Он по-прежнему часто оказывался в разных постелях, но теперь делал это осторожно, из-за своего босса.

— Да, приятель, — сказал Боннер, усмехаясь. — Та дорожная банда…

Тот особый эпизод в их жизни произошел много лет назад, в те дни, когда они обеспечивали шлюхами дом Хейзел. Эти два парня напились однажды с сыном начальника полиции и решили ограбить коробку для пожертвований в одной из миссий Сан-Антонио. Выходя из церкви, они остановились, чтобы помочиться на ступеньки, и в этот момент полиция поймала их. Им дали год каторжных работ, в то время как сын начальника полиции избежал наказания. Отбыв всего два месяца присужденного им срока, двое парней бросили свои лопаты и, когда жирный охранник не смотрел в их сторону, сбежали с каторги.

Они смеялись по этому поводу в течение долгого времени. Они залегли на некоторое время на дно, скрываясь у одного из друзей Хейзел, а годом позже, когда они знали, что срок давности истек, пышно отпраздновали свою свободу с девочками Хейзел.

Но Дэнни не забыл, что сын начальника полиции избежал наказания, в то время как он и Боннер попали в тюрьму.

И этот мальчик, Джимми Бриггс, был занесен в секретный список Дэнни наряду с доктором Саймоном Вэделлом и другими, и однажды он оказался вывезенным в одинокое, пустынное место, где пожалел, что когда-то повстречался с Дэнни и Боннером.

Теперь Дэнни смотрел на своего друга задумчивым взглядом. Он был вместе с ним долгое время, гораздо дольше, чем с кем-либо другим. Боннер был немного глуповатым, не очень образованным, и ему не хватало воображения. Но он был по-собачьи предан Дэнни, а человеку на таком высоком посту необходим по крайней мере один человек, на которого он мог бы положиться и кому мог бы доверять. «Человек, который становится повелителем при поддержке людей, будет одинок, и все будут повиноваться ему». Дэнни нравилось быть одиноким, и он любил, когда ему повиновались, но были времена, когда для достижения его цели нужно было иметь рядом Боннера, который преданно служил своему господину в течение многих лет. Но с Боннером произошло то же, что и со старой собакой, — пользы от него больше не было.

Дэнни подошел к окну и выглянул. Мост Золотые Ворота Протянулся поперек окутанной туманом узкой части залива, как яркое ожерелье. Та дорожная банда была в другой жизни, в другое время. Это не имело никакого отношения к Дэнни Маккею, который был всего в шаге от Белого дома.

Он достиг этого наконец финального прыжка с трамплина, для достижения которого он так долго работал. Как только деньги и влияние оказались гарантированными, он стал двигаться по направлению к политической арене.

Это было шесть лет назад, в то время, когда его имя находилось на вершине, согласно опросам общественного мнения. Дэнни Маккей занял четвертое место в списке «Самые любимые американцы», и шестое в списке «Самые любимые люди в мире». К нему обратились председатели центральных оргкомитетов обеих партий, и затем он занялся серьезным делом, завоевывая себе место в политической элите. Но реальная возможность возникла только в прошлом году, и все заговорили о том, какая ему выпала удача. Это имело отношение к человеку по имени Фред Бэнкс.

— Эй, Бон, — Дэнни спросил своего друга в прошлом году, — ты когда-либо слышал о человеке по имени Карл Юнг?

— Нет.

— Он изобрел теорию, называемую синхронностью. Это означает то, что происходит в одно и же время; вещи, которые, кажется, происходят случайно. Как, например, два полностью не связанных друг с другом явления, происходя одновременно, заканчиваются чем-то фантастическим. Большинство людей называют это удачей или совпадением. Ты знаешь, что означает интуитивная прозорливость?

Боннер не знал.

— Это означает, что желанные события происходят случайно. И это, — сказал Дэнни, держа газету так, чтобы Боннер мог видеть заголовок, — то, что я называю совершенным примером интуитивно прозорливой синхронности.

На передовой странице была статья о человеке по имени Фред Бэнкс, который отправился на Ближний Восток нести слово Божье мусульманам-язычникам и который слишком восторженно прововедовал однажды в пятницу вне мечети. Он был арестован и брошен в тюрьму по обвинению в шпионаже.

Конечно, Фред отрицал, что он агент ЦРУ, заявляя, что отправился на Ближний Восток из-за Дэнни Маккея. Согласно газетам Фред решил заняться проповедованием однажды после просмотра «Часа Благой вести», купил себе Библию и билет в один конец в «безбожный угол мира». Теперь он преследуется во имя Бога. Он заявил, что стал мучеником ради Иисуса и Дэнни.

Это была затруднительная ситуация для американского консула, который старался воспрепятствовать пожизненному заключению Фреда Бэнкса в тюрьму или его казни. Итак, когда Фред обратился непосредственно к преподобному Дэнни Маккею, более частное обращение к Дэнни тоже было сделано. Люди в темно-синих костюмах и автомобиле без номеров однажды прибыли в его хьюстонскую штаб-квартиру и уверили Дэнни в абсолютной безопасности и неприкосновенности, если он будет так любезен полететь туда и провести переговоры, чтобы сбитого с толку Фреда выпустили из тюрьмы.

Дэнни сказал своему личному штату, что это была интуитивно прозорливая синхронность: Фред нуждался в том, чтобы его спас Дэнни, в то время как Дэнни пытался проталкивать свое имя в первые строчки опросов. Купаясь в потоке гласности и возбужденном внимании средств массовой информации, он полетел в маленькую ближневосточную страну, где встретился с министрами короля и посредством обаяния и актерского таланта смог убедить их, что Фред вовсе не шпион, а просто введенный в заблуждение христианский фанатик. Дэнни публично приносил извинения за действия Фреда и показал свои честные намерения, подарив королю белый удлиненный лимузин с техасским сигнальным рожком на капоте.

Его возвращение в Соединенные Штаты с потрепанным и бородатым, но благодарным миссионером было встречено головокружительным вниманием средств массовой информации. Наряду с многократно опубликованной и ставшей популярной фотографией, где он пожимал руку королю, озаглавленной «Ковбой и шейх», Дэнни внезапно оказался на вершине известности. Ведущие ток-шоу требовали, чтобы он приходил на их программы; четыре крупнейших издателя обращались к нему с просьбой написать книгу; он получал награды и благодарности от организаций по всей стране; он ужинал в Белом доме.

Именно так, как он и предсказал, Дэнни Маккей стал героем внезапно.

За исключением того, что это вообще не было удачей или интуитивно прозорливой синхронностью. Дэнни сам послал Фреда Бэнкса на Ближний Восток, и они вместе разыграли весь сценарий.

Дэнни поразился, насколько легко это оказалось сделать: так просто запланировать и выполнить. Дэнни дал объявление касательно услуг наемника в журнал «Солдат удачи»; было согласовано, что Фред Бэнкс получит крупную сумму денег и ранчо в Мексике после удачного исполнения роли. Ослепленный предложенными ему деньгами и знаменитостью человека, который нанимал его, Фред был исполнительным и старательным с самого начала. Его ценность заключалась в знакомстве с Ближним Востоком, поверхностном знании Библии и обширных познаниях о выживании в пустыни, если бы это понадобилось. Он согласился на роль сразу, явно наслаждаясь тайной, предвкушая индивидуальную миссию и обещанное внимание средств массовой информации впоследствии. Дэнни уже протоптал дорожку через различные дипломатические каналы и другие секретные источники, заключив тайный договор с мусульманским королем, чья маленькая страна нуждалась в американских танках и автоматах. Дэнни через своих представителей обещал арабу все, если он арестует, а затем чуть позже отпустит некоего миссионера по имени Фред Бэнкс.

Все прошло без помех. У Фреда было его ранчо, у короля — его незаконное оружие, а Дэнни стал героем.

И теперь, когда он проводил кампанию, а соглашению было всего два месяца, весь эпизод с Фредом Бэнксом всплыл снова, так же как и бессменная вахта у больницы Паркленд в день убийства Джона Кеннеди. Штат Дэнни постоянно поддерживал на переднем плане связь с Кеннеди, и люди поглощали это.

Его лозунг — «Возвращение в Камелот» — был собственной идеей Дэнни. Он был написан на ярком красном баннере, повешенном на стене позади помоста, откуда Дэнни Маккей собирался осуществлять контроль над банкетом, который в его честь устраивала Беверли Хайленд.

— Хорошо, Бон, — сказал Дэнни, бросая последний взгляд в зеркало. — Пойди приведи эту суку, и мы отправимся в путь.

«Сукой» была его жена Анжелика.

Беверли не села за стол Дэнни. Причина, которую она выдвинула, заключалась в том, что это был его вечер и она не хотела красть внимание, адресованное ему. Дэнни, будучи законченным эгоистом, подумал, что это вполне разумно.

Тысяча двести человек поднялись на ноги, когда он вошел в зал. Их аплодисменты и приветственные возгласы почти заглушили оркестр, который играл «Желтую розу Техаса». Дэнни стоял перед ними с распростертыми руками и светящимся лицом, в то время как вокруг него щелкали фотоаппараты. Затем, после того как низкопоклонство продолжалось в течение довольно долгого времени, он опустил руки и склонил голову. Внезапно зал затих, когда все склонили головы по образу и подобию преподобного Дэнни Маккея.

Когда все расселись и глаза нетерпеливо уставились на него, Дэнни обратился ко всем с плутоватой улыбкой и начал медленно говорить, нараспев произнося слова.

— Хвалите Бога, — сказал он мягко, пытаясь встретиться глазами как можно с большим количеством людей в зале. Они сидели за большими круглыми столами и были одеты в вечерние платья и смокинги. Бокалы для шампанского блестели, фарфор и столовое серебро в готовности ждали банкета. В первую очередь Дэнни поблагодарил оркестр за предоставление ему такого великолепного выхода. — Это была любимая песня моей матери, Бог да пребудет с нею. Она находится теперь с Небесным Отцом, но я знаю, что она слышала каждую ноту этой мелодии. Представляете, у меня совершенно отсутствует музыкальный слух. Подобно Улиссесу С. Гранту, я знаю только две песни — одна из них «Желтая роза Техаса», а другая отсутствует.

В толпе раздался смех.

Его голос звенел над их головами. Даже при том, что Дэнни спокойно говорил в микрофон, обычным тоном, его слова звучали так, будто он кричал из всех сил.

Все смеялись, ревели. Все любили его.

С того места, где она сидела за столом, занятым различными политическими и общественными деятелями, Беверли наблюдала и слушала Дэнни с неподвижным выражением лица. Она сидела так спокойно, прямо и неподвижно, казалась такой безразличной и сдержанной в своем простом, но ошеломляющем вечернем платье, что никто не мог предположить сумятицу, которая происходила внутри нее. Она едва могла дышать, ее пульс участился. Она почувствовала, что та ужасная ночь возвращается. Та ужасная, ужасная ночь…

— На меня действительно снизошла Божья милость, — произнес Дэнни с помоста. — Господь знает, что я не заслуживаю такого благоденствия. Я грешил. Я все еще грешник! Но с милостью и состраданием Бога я продолжу свою борьбу против дьявола!

Беверли посмотрела на лица вокруг нее. Они обожали его; они поклонялись ему. Она начала дрожать. Бриллианты на ее шее мерцали.

— Господь на нашей стороне! — кричал Дэнни. — Разве я не доказал это только в прошлом году, когда вошел в логово льва и спас одного из служителей Бога от казни? Разве брата Фреда Бэнкса не собирались подвергнуть пыткам за то, что он попытался принести слово Божье в страну язычников? Аминь! — прокричал Дэнни, и аудитория взорвалась аплодисментами.

Беверли закрыла глаза. Фред Бэнкс. Тщательно и удачно припрятанный на ранчо глубоко внутри Мексики, занимается тем, что он всегда хотел делать, командует собственной тысячей акров и армией пеонов. Более богатый, чем он когда-либо мечтал быть, из-за маленького объявления, которое он прочитал в журнале. И он скоро станет еще богаче.

— И вот я стою здесь, — сказал Дэнни, — говоря о себе самом, в то время как обязан воздать должное леди, которая принесла мне славу сегодня вечером! Прекрасная женщина, без которой я не был бы там, где нахожусь сегодня вечером. Мисс Беверли Хайленд!

Центр внимания переместился далеко от Дэнни и внезапно оказался рядом с Беверли. Она не поднималась. Она просто мило улыбнулась приветствующей аудитории.

В то время как Дэнни вернул внимание к себе, чтобы рассыпаться длинной вереницей благодарностей и поздравлений в адрес мисс Хайленд, Беверли думала о Фреде Бэнксе.

Когда в прошлом году опубликовали известие о том, что Дэнни Маккей, рискуя жизнью и здоровьем, отправился в Арабское королевство, чтобы провести переговоры относительно освобождения какого-то миссионера, Беверли заподозрила неладное.

Это было не похоже на Дэнни. Альтруизм и жертва — слова не из его лексикона. Поэтому она поручила Джонасу Бьюкенену разобраться с этим. И Джонас нашел Бэнкса, удачно спрятанного на изолированном ранчо в Мексике. Бедный старый Фред, скоро утомившись от своей затворнической жизни и испытывая голод по общению с американцем, пригласил «заблудившегося туриста» в свой дом и позже в тот же вечер спьяну все рассказал Джонасу.

Проблема была в том, признался Фред, что ему настолько понравилось внимание средств информации, что это испортило его. Жизнь на ранчо была слишком спокойной; он жаждал пережить это волнение от всеобщего внимания еще раз. И Джонас обещал ему это.

Кое-кого поместили в доме Фреда, чтобы наблюдать за ним и удостовериться, что он не пытается провести еще более выгодную сделку с Дэнни. В подходящий момент Беверли собиралась принять меры для того, чтобы Фред Бэнкс продал свою невероятную историю прессе.

Она посмотрела на Дэнни. Его речь постепенно подходила к концу. Она слегка повернулась на стуле и поймала взгляд женщины, сидящей за столом в задней части комнаты. Это была одна из восьми женщин за круглым столом, одетых в алые с белым костюмы девушек-ковбоев, с огромными шляпами на головах, которые были украшены лентами с надписью, «Возвращение в Камелот». Это были девушки Дэнни, хотя большинство из них уже не были девушками.

Эта идея Дэнни была еще одним напоминанием о его связи с Кеннеди; он вспомнил о девушках Кеннеди, участвовавших в предвыборной кампании в 60-е, и решил создать свою собственную восторженную группу поддержки. Девушек было видно всюду, они раздавали брошюры и наклейки на бамперы, шли от двери к двери, с очаровательными улыбками убеждая людей голосовать за Дэнни Маккея.

Девушки Дэнни, которые сидели за столом около выхода из зала, однако, не были завербованы штатом Дэнни. Они были подобраны Беверли.

Беверли встретилась взглядом с одной из них и осторожно кивнула головой. Женщина кивнула в ответ, шепнула что-то своим компаньонкам, а затем встала из-за стола.

Момент был выбран идеально. Она достигла помоста как раз тогда, когда Дэнни собирался уходить.

Она была очень красива и хорошо сложена, великолепно смотрелась в облегающих красных ковбойских брюках. Бахрома красной атласной блузы колебалась над ее большой грудью, а жемчужные пуговицы были расстегнуты достаточно низко, чтобы выставить напоказ ложбинку между грудей. Она сразу привлекла внимание Дэнни.

— Я хочу преподнести вам подарок, преподобный, — сказала она, стоя рядом с ним. — От мисс Хайленд.

— Итак, — проговорил он, — мисс Хайленд? Почему вы не подниметесь сюда и не присоединитесь ко мне?

Беверли колебалась. Все внимание снова было приковано к ней, и все хлопали в ладоши. Она чувствовала Мэгги, сидящую рядом, которая наблюдала за ней с беспокойством. Беверли глубоко вздохнула, восстанавливая дыхание, сделала успокаивающий жест своей подруге, затем встала и пошла к помосту.

От его близости она почувствовала слабость. Она была окружена более чем огромной толпой, яркие огни были направлены в ее сторону, воздух был наполнен дымом сигар. Она должна сохранить самообладание. На это потребуется всего лишь минута, и затем она сможет уйти.

Девушка Дэнни вручила ему золотую коробочку, и, когда он открыл ее, он сказал:

— Вот это да! Какая великолепная вещица!

— Позвольте мне, — сказала девушка. Она взяла крошечную вещицу с атласной подушечки атласа, встала прямо перед Дэнни и взяла в руки его галстук. Все наблюдали этот момент, а затем, когда она отошла, увидели платиновую булавку, которую она прикрепила к его галстуку.

Дэнни посмотрел вниз и просиял.

— Ах, — сказал он в микрофон, — это бабочка. И довольно симпатичная!

Затем он повернулся к Беверли. Их глаза встретились впервые за тридцать пять лет, и Дэнни подумал: «Она в реальной жизни выглядит даже лучше, чем на фотографиях».

— У меня тоже есть подарок для вас, мисс Хайленд, который я собирался преподнести вам после ужина. Но так как вы здесь, я тоже вручу его вам прямо сейчас.

Он протянул руку, и Боннер положил в нее кожаную коробочку. Дэнни сказал несколько слов о том, какое большое значение для него имеет встреча с ней, он надеется, что это будет началом замечательной дружбы, хвала Господу, и затем вручил коробочку ей.

На мгновение кончики их пальцев соприкоснулись.

Беверли почувствовала головокружение. Она слегка пошатнулась, затем взяла себя в руки и снова обрела равновесие. После рукопожатия она открыла кожаную коробочку. Она, не отрываясь, смотрела на ее содержимое.

На бархатной подушечке лежало золотое ожерелье. Беверли собрала его так, чтобы оно заблестело на кончике цепочки. Оно медленно качалось взад-вперед в ярких огнях. Она видела, что это был религиозный орден. С одной стороны на нем был изображен крест; с другой — профиль Дэнни Маккея.

 

40

Комната была похожа на номер любого мотеля: дешевое мадрасское покрывало на очень большой кровати; оранжевые занавески; пушистый оранжевый ковер; столы из поддельного красного дерева и шифоньер. Жесткие белые полотенца в стерильной ванной; на дверной ручке с внутренней стороны висела табличка с надписями: «Не беспокоить» с одной стороны, и «Пожалуйста, уберите в комнате» с другой. Это могла быть комната в любом мотеле на любом шоссе от Лос-Анджелеса до Нью-Йорка. И звуки автомобильного движения по другую сторону закрытого окна могли доноситься с любой улицы.

Войдя в комнату, она включила свет, повесила на дверную ручку с наружной стороны табличку «Не беспокоить» и заперла дверь. Затем сняла туфли и бросила на кровать чемодан с ночными принадлежностями. Она чувствовала себя так, будто проехала за рулем несколько тысяч миль. Хорошая горячая ванна была бы сейчас очень кстати. Она подумала, работает ли телевизор.

В то время как она набирала воду, ей показалось, что в замочной скважине поворачивается ключ. Закрыв кран, она вошла в комнату как раз в тот момент, когда дверь распахнулась. Она вскрикнула.

— Так! — сказал он, со всего маху закрывая за собой дверь. — Ты не думала, что я найду тебя, не так ли?

Она прикрыла рукой рот.

Он сделал шаг по направлению к ней, и она отступила.

— Теперь я понимаю, что тебе нужно преподать урок, — рявкнул он, — раздевайся.

Она начала дрожать.

— Как ты нашел меня?

— Я сказал, раздевайся. Сейчас же!.

— Разве мы не можем поговорить?

Он замахнулся, чтобы ударить ее. Она сделала шаг назад, ее пальцы нащупывали пуговицы блузки.

На его лице появилась зловещая улыбка.

— Теперь тебе понятно. Делай это медленно и красиво. Устрой для меня шоу.

Она дрожала так сильно, что едва могла управлять руками.

Блузка была расстегнута и упала на пол. Затем юбка. Она заколебалась, коснувшись пояска колготок.

— Все, — проревел он. — Я хочу видеть тебя голой.

— Почему ты делаешь это со мной?

— Ты знаешь, почему. Это последний раз, когда ты убежала от меня. — Он полез в карман своей куртки и достал пригоршню шелка. Это были четыре шарфа, ярко-красные и какие-то зловещие. — Ни одной женщине не удастся оставить меня в дураках дважды. А теперь снимай остальное.

Глядя испуганными глазами на шарфы, она стянула колготки, а затем нерешительно, не отрывая взгляда от его рук, которые скручивали тонкий шелк в веревки, она сняла лифчик и трусики.

Когда она попыталась прикрыть свою наготу руками, он схватил ее за руки и потащил к кровати. Бросив ее на спину, он привязал оба запястья, а затем обе лодыжки к изголовью и изножью кровати.

— Что ты собираешься делать? — кричала она, борясь со своими шелковыми оковами.

— Преподать тебе урок, который ты никогда не забудешь.

Она услышала звук расстегиваемой молнии. Затем кровать опустилась, и он внезапно оказался между ее ногами.

— Подожди… — сказала она, задыхаясь. Но он уже был внутри нее, достигнув ее лона одним внезапным болезненным толчком.

Она крепко зажмурила глаза и сжала зубы, чтобы не кричать. Она думала, что это безжалостное нападение будет длиться вечно. Он, казалось, сильно ударялся о нее, наказывая. Все происходило в полной тишине. Она чувствовала, как медленно погружается в крутящийся водоворот; ощущала оружие, которое причиняло ей вред. Она видела все это перед своим мысленным взором; она сконцентрировалась на этом. Водоворот крутился быстрее и быстрее, пока вокруг перестало существовать все, кроме огня, бушующего в глубине ее таза, и горящего желания в ее ногах.

Наконец, не способная больше сдерживать это, она издала высоким голосом продолжительный вопль. Ее тело изогнулось, задрожало, а затем упало на кровать и замерло.

Очень осторожно он извлек из нее свою все еще твердую плоть и пошел в ванную. Там он включил холодную воду и подавил свое возбуждение. Он не изверг семя; он никогда не делал этого с нею.

Это помогало ему сохранить силы для следующего члена клуба.

Когда он вышел через несколько минут из ванной, она потягивалась и улыбалась ему. Он развязал шарфы, не говоря ни слова, и направился к двери.

— Подожди, — сказала она, догоняя его. — У меня есть кое-что для тебя.

На сей раз это был маленький пакет золотого цвета. Он не открыл его сразу; он приберег это на потом. Но он знал, что это будет что-нибудь очень дорогое. Она была одним из наиболее щедрых членов клуба «Бабочка».

 

41

Линда так быстро шла по коридору, не глядя, куда идет, что, столкнувшись с Хосе Мендозой, хирургом-ортопедом, она чуть не упала.

Но он подхватил ее и сказал:

— Помедленнее, мой друг! Где срочный вызов?

Она наклонилась, чтобы поднять папки, которые уронила.

— Прости, Хосе! Просто я опаздываю на встречу в Беверли Хиллз.

Он помог ей собрать рассыпавшиеся бумаги и сказал:

— Я никогда не знал кого-нибудь, кто бы всегда так торопился, как ты, Линда. Я думаю, это нехорошо для тебя — такой темп.

От смеха у нее перехватило дыхание. Она удостоверилась, что все папки в порядке, потом отбросила волосы назад и улыбнулась Хосе.

— Ты… кто бы говорил! Я видела, как за тобой бегают студенты, изучающие медицину, потому что ты читаешь им лекции.

— У всех нас есть свои невидимые фантомы, мой друг. Возможно, мы должны вместе бежать от наших. У тебя есть время, чтобы выпить?

— Боюсь, не сегодня вечером. — Она посмотрела на часы. — Я уже опаздываю.

— А что в Беверли Хиллз?

Ее улыбка стала задумчивой. «Что было в Беверли Хиллз? Возможно, — подумала она, — покой для ума, наконец».

— Извини, Хосе, — сказала она, торопливо уходя. — Но мне действительно надо бежать.

— Эй, — крикнул он ей вдогонку. — Я слышал, ты ушла из того телешоу.

— Да, — сказала она, оглядываясь. — Ты хочешь взяться за эту работу?

Он засмеялся.

— Не в этой жизни, мой друг!

И она ушла.

А он стоял и смотрел ей вслед.

Линда быстро доехала до бульвара Вилшир на своем «феррари». Как только решение о том, чтобы вернуться в «Бабочку» и попробовать еще раз, было принято, она не хотела тратить впустую ни одной драгоценной минуты. Она была теперь очень решительной женщиной.

Неудавшийся вечер в ее спальне с Барри Грином так расстроил ее, что она несколько раз посетила доктора Раймонд за последние три недели.

— Это было слишком скоро, — сказала психиатр. — Ты не была готова к нему.

— Я подумала, что мне не стоит ходить в «Бабочку». Я была обескуражена и напугана.

— Ты не дала «Бабочке» никакого шанса, Линда. Ты никогда не позволяла компаньону зайти достаточно далеко. Тебе нужно воспользоваться превосходными возможностями, которые может предложить тебе этот клуб.

— Мне кажется, что я не могу сама себе помочь, Виржиния. Как только он решается направиться в то место, я коченею. Я просто не могу позволить ему увидеть меня.

— Но ты должна, Линда. Думай о нем как о враче-сексологе.

Виржиния была права, и Линда знала это. Это была первая причина, почему она вступила в клуб «Бабочка» — не для того, чтобы в любое время иметь доступный секс, а как способ найти средство от своей фригидности. Линда решила, что она должна вернуться, снова встретиться со своим компаньоном в маске и дать ему возможность помочь ей.

Дежурный встретил ее у заднего входа в «Фанелли» и поднялся вместе с ней на лифте. Комната, в которую ее привели, была знакомая: кровать с балдахином на возвышении, портьеры и постельные принадлежности персикового цвета, ковер цвета шампанского. Закуски были уже сервированы: охлажденное вино, паштет и тосты, свежие фрукты. Но Линду не интересовала пища. Быстро проведя гребенкой по волосам, она прикрепила маску к лицу и повернулась на звук открывающейся двери.

На сей раз он был в смокинге. Из-за этого он выглядел высоким и изящным. Даже маска выглядела уместной.

Они некоторое время танцевали, медленно и приятно, и пили вино. А затем он начал заниматься с нею любовью.

Когда они вместе лежали на кровати — Линда полностью раздетая, кроме нижней юбки — он осторожно переместил свою руку вниз к ее талии и задержал ее там, вопросительно глядя на нее. Линда затаила дыхание. Она хотела остановить его, но должна была сдержаться. Она позволила ему продолжить его исследование, под юбкой, вверх по бедру. Затем сказала:

— Подожди.

Он ждал. Он лежал на боку, одна рука была под ее плечами, другая поверх ее бедер. Его обрамленные маской глаза наблюдали за ней.

— Я… — начала она. — У меня проблема.

Он поцеловал ее и пробормотал:

— Расслабься. Пожалуйста.

Она не могла. Ее тело было напряжено, когда она чувствовала, что его рука двигается под нижней юбкой, двигается к тому месту, которого она никогда прежде не разрешала мужчинам касаться ее, за исключением двух ее бывших мужей. Когда его пальцы исследовали ее, она закрыла глаза. Ее сердце бешено билось. Она хотела остановить его, но все-таки решила пройти через это.

— Можно я посмотрю? — прошептал он.

Она кивнула и почувствовала, как нижняя шелковая юбка поднимается вверх и собирается вокруг талии. Она испытала необычное ощущение от прохладного воздуха, коснувшегося ее таза. Он слегка раздвинул ее ноги. Затем он поцеловал ее снова, его лицо находилось в нескольких дюймах от ее лица, в то время как ласкал сначала верхнюю поверхность бедер, таз и живот, чтобы расслабить ее, избавить от неподвижности ее тело. После нескольких минут Линда начала чувствовать сексуальное желание, она хотела, чтобы он вошел в нее. Но он продолжал свое исследование, заставляя ее возбуждение расти. А затем его рука двинулась дальше, до тех пор, пока она не перестала чувствовать.

— Я не чувствую это, — сказала она, ее волнение стало таять, а сексуальное желание спадать. Именно так всегда и бывает. Здесь заканчиваются любовные ласки. — Это рубцовая ткань. Я там ничего не чувствую.

Когда он не прореагировал на ее слова, когда не отстранился, как всегда делали другие, она открыла глаза и посмотрела на него. В его взгляде была нежность.

— Ты чувствуешь здесь? — спросил он.

— Нет.

— Расскажи мне, что случилось.

— Мне было два года, — сказала она далеким голосом. — Мы с мамой были на кухне. Она гладила, а я сидела на своем высоком стуле около печи. Она сказала, что это случилось так быстро, что она даже не успела остановить меня. Она говорила, что я сидела там, играя с кубиками, а в следующий момент я кричала. — Линда посмотрела в пространство. — Очевидно, я потянулась и опрокинула на себя кастрюлю с кипящей водой. Мои колени были ошпарены. Мать помчалась со мной в больницу, где ей сказали, что у меня ожоги третьей степени книзу от талии. Мне делали операции по пересадке кожи, целую серию, в течение ряда лет.

— Поэтому ты никогда не позволяешь мне трогать тебя там?

— Я боялась, что тебе будет неприятно…

Его взгляд стал удивленным.

— Почему ты так думала?

— Так мужчины реагируют на мои шрамы.

— Я — нет.

— Нет, ты — нет.

— Если бы ты не сказала мне о шрамах, я и не заметил бы их. Кто бы ни оперировал тебя, он сделал хорошую работу.

Она повернула голову, чтобы снова посмотреть ему в глаза.

— Но другие мужчины…

— Ты выглядишь почти нормально там, внизу. Твоя единственная проблема — потеря чувствительности. Но я думаю… — он снова начал двигать своей рукой. — Как, например, здесь?

— Нет.

— А это?

Она заколебалась. Затем она почувствовала, что его палец вошел в нее.

— Да, я чувствую это.

Он наклонился и поцеловал ее. Затем он сказал:

— Смотри на меня.

Она встретила его пристальный взгляд. Его глаза были темными и гипнотизировали ее. Они крепко приковали ее к себе, в то время как его рука переместилась снова, на сей раз в другом ритме.

А затем она почувствовала какое-то давление…

Она запрокинула назад голову.

— Смотри на меня, — снова сказал он мягко.

Она чувствовала, что ее напряжение растет. Что он делал? Это не сработает!

Но его нежность была неотразима. Потерявшись в глубине его черных глаз, Линда чувствовала, что ее напряжение начинает таять. Он начал пробираться глубже, и, когда он коснулся какой-то точки, она затаила дыхание.

— Здесь, — прошептал он. — Это здесь.

— Что…

— Расслабься. Не борись со мной. Позволь мне сделать это.

И затем она испытала ощущение, которого никогда не чувствовала прежде. Ее глаза расширились; она смотрела на него.

— Что ты…

— Не говори ничего, — пробормотал он.

Он прекратил движение. Они лежали на постели, неподвижные, как изваяния. Даже его рука остановилась, и все же Линда начинала что-то чувствовать там. Он нажимал на какую-то точку, больше ничего, просто нажимал на точку, о которой она ничего не знала, глубоко внутри нее. И когда он нажимал на нее, пристально глядя на Линду, она чувствовала, как от нее распространяется странная теплота, как будто ее излучала та центральная точка. Она внезапно захотела подвигаться, поскакать вместе с ним, но он не позволял ей этого.

И затем это случилось. Внезапно она вскрикнула и выгнула спину, переполненная волной затопляющего ее удовольствия.

 

42

Беверли Хиллз, 1983.

Что-то странное происходило в «Фанелли».

Боб Маннинг, управляющий магазином, не знал, что это было или когда впервые возникли его подозрения; — у него было только ощущение, что что-то не совсем в порядке. Он задавался вопросом, не было ли игрой его воображения то, что иногда модели-мужчины замолкали, стоило ему выйти в раздевалку; иногда ему казалось, что он ловит таинственные взгляды, которыми они обменивались. Независимо от того, что это было — воображаемое или реальное — он решил в одно особенное дождливое утро в начале февраля, когда Лос-Анджелес был скован серостью и влагой, а магазин переполнен больше, чем обычно, оставить свой кабинет и прогуляться среди клиентов.

Для человека, которому должно было исполниться семьдесят и который провел шестнадцать лет своей жизни в больнице, Боб Маннинг был в замечательной форме. Конечно, он поддерживал ее, частично потому, что от него это ожидалось, так как он был человеком, ежедневно имеющим дело с аристократией Беверли Хиллз, но главным образом потому, что он хотел восполнить те «потерянные» годы. Он очень хорошо одевался в шелковые блейзеры и шерстяные слаксы, каждое утро вставлял свежую розу в петлицу, и всякий раз когда он шел туда, где его могли заметить, он концентрировался на том, чтобы меньше хромать, с достоинством пользуясь своей тростью с серебряным набалдашником.

Постоянные клиенты «Фанелли» хорошо его знали. Многие называли его на «ты», часто обращались непосредственно к нему со своими просьбами. Часто спрашивали его мнение: «Как вы думаете, этот шарф подходит к этому пальто, или мне стоит взять красно-коричневый?»

Когда он прогуливался по магазину в это дождливое утро, кивая и улыбаясь клиентам, изящно проходя мимо влажных плащей и зонтиков, пристроенных тут и там, Боб внимательно смотрел по сторонам, стараясь заметить что-нибудь необычное.

Он заботился о магазине, которым руководил уже в течение одиннадцати лет. Боб Маннинг не распространялся о проклятой компании «Королевские фермы», новом владельце «Фанелли». С тех пор, как преподобный Дэнни Маккей купил компанию несколько лет назад, никто из Хьюстона не наведывался, чтобы проверить магазин. У Дэнни Маккея и его пасторства было теперь так много предприятий — от высотных офисных зданий до авиалинии и сети супермаркетов, — что преподобный мог не беспокоиться о каком-то маленьком магазинчике мужской одежды. Когда Дэнни Маккей завладел компанией «Королевские фермы», а вместе с ней и «Фанелли», ничего не изменилось. Существующее управление и штат были оставлены, и магазин продолжал работать как прежде. Все, что Боб Маннинг должен был делать, — это следить за тем, чтобы в штаб-квартиру «Благой вести» в Хьюстоне регулярно отсылались отчеты, где кто-то, он не сомневался, убеждался в том, что «Фанелли» приносит постоянную прибыль.

Не стоило говорить, однако, что, если Беверли Хайленд продала магазин, она больше не интересовалась им. Она попросила, чтобы Боб Маннинг сообщил ей, если Дэнни или кто-либо из «Пасторств Благой вести» когда-либо появится для осмотра. Подразумевалось, что он должен сделать это втайне, и, конечно, Боб охотно согласился. Не было ничего, чего бы он ни сделал для Беверли; он был чрезвычайно предан ей. Она спасла его, когда он достиг самой последней черты своей жизни. Она посмотрела на развалину, которой он стал, и увидела человека. Она посчитала его стоящим и дала ему работу и стимул жить. Теперь он боготворил ее.

Он остановился около стеклянного прилавка, где демонстрировались бархатные смокинги, и окинул оживленный магазин острым взглядом. Если бы хоть какая-то мелочь была не в порядке, Боб Маннинг заметил бы это.

Он нахмурился. Ему это только показалось, или он видел, как Майкл, один из их лучших моделей, тайно принимает что-то от миссис Карпентер, одной из наиболее состоятельных клиенток магазина, и кладет это в карман пальто, которое он демонстрирует?

Но, когда Боб смотрел на них, он понял, что за этим скрывалось нечто большее. Общение было кратким — женщина пронеслась мимо Майкла, сунула что-то ему в ладонь и поспешила прочь. Но в это короткое мгновение, когда их руки коснулись, произошел и обмен взглядами. Майкл и госпожа Карпентер смотрели друг на друга всего секунду, и их взгляд был заговорщицким.

Хуже того, осознал Боб к своему потрясению, взгляд был интимным.

Он наблюдал, как госпожа Карпентер вышла из магазина и села в «роллс-ройс», ожидающий у обочины. Затем он подошел к Майклу и шепнул:

— Я хочу видеть тебя в моем кабинете через пять минут.

Молодой человек вошел в рубашке-поло, бермудах и наколенниках, которые он демонстрировал после пальто. Он тихо закрыл за собой дверь и подошел к столу Боба Маннинга.

— Что дала тебе госпожа Карпентер? — спросил Боб.

— Сэр?

— Я видел, что госпожа Карпентер дала тебе что-то несколько минут назад. Что это было?

Майкл помялся и сунул руки в карманы.

— Это было… м-м… ничего, мистер Маннинг.

— Я видел сам. Итак, что это было?

Майкл нервно откашлялся.

— Это был… ее адрес.

Брови Боба взметнулись вверх.

— Ее адрес?

— Да, сэр.

— Почему она дала тебе свой адрес?

Молодой человек опустил глаза на свои беговые кроссовки.

— Ну-ну, — проговорил Боб. — Почему госпожа Карпентер дала тебе свой адрес?

— Потому что я иду к ней в гости сегодня вечером.

Брови Боба взметнулись еще выше.

— Что ты хочешь сказать?

— Она попросила, чтобы я навестил ее.

— Навестил ее?

Майкл кивнул, не глядя в глаза Боба.

— Почему?

— Ну, — он снова прочистил горло. — Я предполагаю, что ей нужна компания.

— Она пригласила тебя на вечеринку?

— Нет.

— Она пригласила кого-нибудь еще?

Пауза, а затем:

— Нет, только меня.

— Для чего?

Майкл усмехнулся и наконец посмотрел на Боба.

— Ну, сэр, вы знаете.

— Нет, я не знаю. Почему ты идешь в дом миссис Карпентер? Ты ее друг?

— Не совсем.

— Что это значит?

— Ну, я хочу сказать, я предполагаю, что мы будем друзьями. Сегодня вечером, по крайней мере.

Боб Маннинг продолжительное время смотрел на модель. А затем до него начало доходить.

— Ты хочешь сказать, для секса?

Майкл снова кивнул и смущенно переступил с ноги на ногу.

— Но боже мой, мальчик, — сказал Боб с недоверием, — миссис Карпентер, должно быть, в три раза старше тебя! Разве тебе не кажется это немного нетрадиционным?

— Ну, — сказал Майкл, защищаясь, — это не значит, что мы собираемся жениться или что-то в этом роде. Я хочу сказать, это просто физическое влечение. Она не притворяется, что влюблена в меня.

Боб продолжал смотреть на молодого человека в спортивной форме. Майклу было девятнадцать лет, он был загорелым даже зимой и хорошо сложенным. Он был начинающим актером, ожидающим, когда станет знаменитым.

— Я не понимаю, — сказал Боб. — Ты можешь выбрать себе любую девушку. Миссис Карпентер… ну, в общем, мне не кажется, что она твой тип.

— О, это не для меня, мистер Маннинг. Это исключительно для нее. Она платит мне за то, чтобы я посетил ее.

Боб откинулся на спинку стула, его рот открылся.

— Она платит тебе?

Майкл возбужденно кивнул головой.

— Ну да…

— О господи, мальчик! Ты знаешь, что ты делаешь?

— Я не понимаю, что в этом такого…

Боб хлопнул рукой по столу.

— Ты работаешь в «Фанелли», самом изысканном магазине мужской одежды в этом городе. Ты представитель этой компании. Если посмотреть шире, ты представляешь женщину, которая создавала эту компанию, — мисс Беверли Хайленд. Ты знаешь, что, продавая себя клиентам магазина, ты пятнаешь ее имя! — Боб вскочил на ноги, а Майкл внезапно побледнел. — Как ты смеешь приносить свои грязные привычки в этот магазин!

— Эй, подождите минуту…

— Ты уволен, мальчик. И мне жаль, что это все, что я могу сделать для тебя!

— Но, мистер Маннинг, это несправедливо! Я не единственный, кто делает это!

Боб умолк, его тело дрожало.

— Что ты хочешь этим сказать? Ты не единственный?

— Э-э, — Майкл кашлянул. — Нас несколько. Рон Шеффилд — тот, кто начал это. — Он говорил быстро, отчаянно стараясь спасти себя. — Вы знаете Мисти Карлисл, актрису? Она попросила его однажды прийти к ней домой, чтобы продемонстрировать некоторые образцы одежды лично. Все закончилось в кровати, и она дала ему стодолларовую банкноту. Это было примерно год назад, и с тех пор…

Боб сидел, откинувшись на спинку стула, ошарашенный.

— Кто они? Назови мне их имена.

Майкл назвал трех своих сослуживцев в надежде спасти свою собственную шкуру. Это не помогло. Все четверо были уволены сразу же и без выходного пособия.

Это не выходило у нее из головы.

Снова.

Все еще.

Поскольку Энн Хастингс направляла свой БМВ в огромные кованые ворота, охраняющие новую роскошную резиденцию Беверли Хайленд, она пыталась не думать о фиаско, которое постигло ее предыдущим вечером. Но она ничего не могла с этим поделать. Роджер казался таким многообещающим в баре, где они познакомились. Он говорил разумно, походил на сердечного человека и подавал интересные сексуальные сигналы. Но затем она пошла с ним домой, и он оказался эгоистичным, плохо воспитанным, грубым и никчемным человеком. К тому же ему было тридцать шесть — он был на девять лет моложе ее. С каждым годом Энн становилась старше, в то время как парни, казалось, становились более молодыми.

Трудно быть сорокапятилетней в молодежном обществе. Еще труднее быть сорокапятилетней и толстой.

На самом деле, она не была толстой. Больше не была. Энн начала борьбу с весом десять лет назад, когда ей исполнилось тридцать пять. Она потела, голодала, занималась спортом и избавилась от лишних двенадцати килограммов, обременяющих ее фигуру, а затем посредством жесткой дисциплины сумела сохранить свои достижения. Теперь она носила ту же самую шикарную, маленькую теннисную форму, что носили Беверли и Кармен, и скромно выбирала салаты за обедом и ужином. Она больше не ежилась, когда смотрела на себя в зеркало, и весы не пугали ее. Однако она внутренне чувствовала себя толстой. И это была проблема веса, от которой ее не могли избавить никакие диеты.

Она завидовала Мэгги Керн, которая ела все, что хотела, носила хорошо скроенные пиджаки, чтобы скрывать свои округлости, и наслаждалась хорошими, здоровыми интимными и дружескими отношениями с Питом Форманом, биржевым маклером, у которого она когда-то работала. Но Мэгги была одним из очень редких счастливых исключений. Для Энн Хастингс и миллионов других, подобных ей, рыскающих в поисках небольшой забавы, маленького мужского внимания или хорошего секса, правила игры сменялись в зависимости от стройности и молодости.

С той далекой ночи в 1969 году, когда Энн наконец после двух не очень приятных попыток любовных игр на полу этого фальшивого хиппи Стива потеряла девственность, она обнаружила, что на самом деле ей нравится секс. Но проблема теперь заключалась в том, чтобы получить его.

Когда ее работа в качестве руководителя отдела по контролю за качеством сети «Королевские бургеры» требовала от нее частых поездок по всей стране, у Энн не было никаких проблем с тем, чтобы найти подходящего мужчину. Но когда работы стало слишком много для одного человека и она должна была все чаще оставаться в офисе, в то время как помощники выезжали по торговым точкам вместо нее, и поскольку она становилась старше, а не состоящие в браке мужчины становились моложе, ее перспективы тускнели. Поэтому она теперь все чаще оказывалась в ситуациях, подобных вчерашней, подбирала какого-нибудь сопляка в баре, а позже вспоминала о герпесе и других ужасах.

Когда она припарковала свой автомобиль у гаража и пошла вокруг задней части огромного дома в стиле итальянской виллы, который недавно купила Беверли, где все собирались на теннисном корте, Энн не впервые задавалась вопросом о своей загадочной начальнице. Насколько Энн знапа, Беверли никогда в своей жизни не была с мужчиной. Как она могла выдерживать это?

«Не все женщины — гулящие девки, моя дорогая, — упрекнула себя Энн, — делая приветственный жест рукой своим подругам, которые сидели за столом, в тени зонтика. Есть такие, которые вполне могут обходиться и без этого».

Вот Беверли и Кармен, эти две хладнокровные особы в элегантных теннисных платьях. Энн решила, что общее количество их объединенного сексуального опыта с мужчинами, вероятно, составит не более пятнадцати минут.

— Ийя-ху, — прокричала она, кладя на землю теннисную ракетку и присоединяясь к двум женщинам за столом. — Простите, что я опоздала. Была пробка около Вентуры. — Энн обрадовалась, увидев, что завтрак был только что подан. Ее улыбка исчезла, однако, когда она увидела салат без заправки, сухие дольки мельбы, ледяной чай без сахара с лимоном, Сев на оставленное ей место, Энн ненадолго задумалась, стоит ли голодать ради секса. Решила, что стоит, взяла вилку и вонзила ее в салат.

— Как все прошло вчера вечером? — спросила Кармен.

— Тебе не захочется это знать.

— Привет, тетя Энн!

Энн подняла глаза и увидела дочь Кармен с оливковой кожей, бегущую к ней, ее теннисная ракетка покачивалась от бега. Роза в свои девятнадцать лет была необыкновенной красавицей. У нее, конечно, не было недостатка во внимании мужчин.

— Привет, Роза, дорогая. Как у тебя успехи в новом семестре?

Роза налила себе стакан лимонада из хрустального кувшина и выпила его.

— Прекрасно, тетя Энн. У меня самый фантастический профессор по экономике!

— Кто победил? — спросила Кармен, оглядываясь в поисках Джо-младшего, семнадцатилетнего сына Мэгги.

— Я выиграла. Джо ушел в клуб играть в видеоигры с Артуром. Тетя Энн, ты сыграешь со мной?

Энн кивнула и положила свою вилку. Этого салата ей достаточно.

— Полегче, Роза, — крикнула Кармен им вслед. — Твоя тетя уже давно не весенний цыпленок!

Энн и Роза засмеялись, спускаясь к теннисному корту.

Беверли смотрела им вслед со слабой улыбкой на губах. Затем она поглядела на Кармен и сказала тихо:

— Розой, конечно же, можно гордиться.

Две подруги обменялись долгим взглядом, слушая отдаленный гул газонокосилок в обширной резиденции Беверли, звуки садовых ножниц, подрезающих живую изгородь и, наконец, ритмичные удары теннисного мячика о корт. Они обе думали о том, что приближается ноябрь и в этом году исполнится двадцать лет, с тех пор как Беверли нашла Кармен в Далласе.

— Эй, привет! — прозвучал знакомый голос.

Они повернулись и увидели Мэгги, спускающуюся по дорожке сада, в широком ярком лимонно-желтом кафтане, мерцающем в лучах февральского солнца. Мэгги теперь укладывала свои вьющиеся красные волосы в пучок на макушке, так, как нравилось Питу Форману. Она ступила в тень зонтика, и увидев тарелки с салатом на столе, повернулась к одетому в белый пиджак слуге, который стоял у тележки с едой.

— Принесите мне бутерброд, пожалуйста, — сказала она. — Любой, подлиннее, чтобы там было много майонеза. И бокал белого вина.

Мэгги расчистила место на столе, поставила свой портфель и села.

— Какой чудесный день! — сказала она, глядя на недавно приобретенную резиденцию Беверли. Покрытая травой земля, казалось, простиралась бесконечно.

— Я поняла, Пит в городе, — сказала Кармен с улыбкой.

Мэгги моргнула и открыла свой портфель.

— От пресс-службы, — сказала она, вручая Беверли толстый конверт.

При помощи серебряного канцелярского ножа Беверли разрезала конверт и аккуратно высыпала из него содержимое. О Дэнни Маккее так часто сообщали в новостях в настоящее время, что ей требовался целый час каждый день, чтобы прочитать обо всех его действиях.

— Его жена родила в воскресенье ребенка, — сказала Мэгги. — Еще одного мальчика.

Беверли взяла одну из газетных вырезок и прочитала ее. «Пасторства Благой вести» объявили, что Хьюстонский собор принес доход в шесть миллионов долларов за первый год своей работы и что теперь телевизионная аудитория Дэнни достигла двух миллионов.

— Беверли, — сказала Кармен после некоторого раздумья, — не подходящий ли это момент? Он так популярен. Так богат и могуществен. Мы могли бы атаковать его прямо сейчас.

Но Беверли сказала:

— Нет. Он еще недостаточно высоко поднялся. Он известен в Америке, а я хочу, чтобы весь мир стал свидетелем его падения.

Мэгги достала еще несколько бумаг из своего портфеля.

— Вот речь, с которой ты будешь выступать перед Советом исполнительных искусств на следующей неделе, Бев. А это план твоей поездки по восточному побережью. Мне пришлось продлить твое пребывание в Вашингтоне еще на два дня. — Мэгги разложила на столе отдельные пункты плана. — Лоббисты двух групп по охране окружающей среды очень хотят встретиться с тобой, и сенатор Дэвидсон настаивал на личной встрече с тобой по поводу нового законопроекта об абортах, который он собирается попробовать провести. Да, и Стэнфордский университет просит, чтобы ты пришла и снова выступила с речью.

Крик с теннисного корта заставил Беверли повернуться. Там Энн и Роза были заняты дружеской борьбой. Роза была высокая и красивая, смуглая молодая женщина, которую можно было принять за принцессу из арабских сказок «Тысяча и одна ночь». Это заставило Беверли подумать о последнем разговоре с Джонасом Бьюкененом. Он как раз готовился отправиться в Саудовскую Аравию.

После всестороннего расследования Джонас снова обнаружил след Кристины Синглтон и узнал, что в 1971 году она ушла к мужчине по имени Эрик Салливэн.

— Ваша сестра носила, фамилию Рузерфорд, — проинформировал Джонас Беверли в их последнюю встречу. — Так звали парня, за которого она вышла замуж. Потом она развелась. Мужчина, с которым она отправилась в Аравию, был консультантом фирмы «Арамко». Очевидно, она путешествовала с ним в качестве секретаря, но в этом есть нечто странное. Я не смог получить никакой информации о Салливэне. Никто не хочет разговаривать со мной о нем. Это заставило меня предположить, что консультационная деятельность была своеобразным прикрытием для чего-то еще.

— Например? — спросила Беверли встревоженно.

— Я не знаю. Это было двенадцать лет назад.

Так как Джонас больше ничего не мог найти здесь, в Соединенных Штатах, — казалось, не было никаких сведений о возвращении Кристины в эту страну, — Беверли решила послать его на Ближний Восток, чтобы продолжить поиски там. Она молилась, чтобы ему повезло.

Мэгги, откусывая от бутерброда с ростбифом, спросила:

— Кстати, не хотите услышать кое-что забавное? Я обедала с Бобом Маннингом на днях, и он рассказал мне весьма удивительную вещь! Кажется, что четверо из моделей «Фанелли» спали с клиентами и получали за это деньги!

Кармен и Беверли посмотрели на нее.

— Что ты имеешь в виду?! — воскликнула Беверли.

Мэгги рассказала им, что Боб говорил о Майкле и Роне Шеффилде и двух других, посещающих дома богатых женщин Беверли Хиллз.

— Ну разве не смешно? — хихикнула она, но не получила одобрения в ответ.

— Продавать собственное тело никогда не смешно, — тихо сказала Кармен.

— Да, не смешно, — сказала Мэгги, внезапно что-то вспоминая. — Простите.

В их узком кругу Мэгги была единственной, кто знал о прошлом Беверли и Кармен. Они доверились ей, потому что в их глазах она была сестрой: над ней совершили насилие, так же как и над ними. Другие — Энн Хастингс и Рой Мэдисон — ничего не знали о таинственном прошлом двух подруг.

— Я имела в виду, — сказала Мэгги, — что теперь женщины платят за секс. Это новое явление для нашего времени, с тех пор как противозачаточные таблетки дали нам сексуальную свободу. Двадцать или тридцать лет назад никто бы не подумал, что для женщин будет издаваться глянцевый журнал, как, например «Playgirl», или будут стриптиз-клубы, подобно «Чиппендель». Это просто доказывает то, о чем мы кричали: женщина хочет секса так же, как и мужчина.

Опять послышался удар мяча, и с теннисного корта донесся смех. Три женщины, сидящие под полосатым зонтиком, наслаждаясь неспешным завтраком, наблюдали, как двое на корте игриво упрекают друг друга. Поднялся легкий бриз, раскачав пальмовые деревья и покрыв рябью сине-зеленую поверхность бассейна в итальянском стиле. Аромат начинающих цвести гардений долетел до трех подруг, а затем продолжил свое странствие.

Беверли смотрела вдаль. Она думала о красивых молодых моделях в «Фанелли» и женщинах, которые обращались к ним для…

«Для чего? — спрашивала она себя. — За что платили эти женщины?»

«Послушай, детка, — голос Хейзел донесся из далекого прошлого. — Ты должна делать больше, чем просто лежать там. Эти парни прибывают сюда со своими трудно заработанными деньгами в поисках небольшого ухода от реальности. Они приходят сюда, чтобы купить фантазию, и ты должна дать им ее».

— Фантазия, — пробормотала Беверли.

Кармен посмотрела на нее.

— Что ты говоришь, Беверли?

— Я говорю, фантазия. Это то, что те женщины покупают.

— Какие женщины? — спросила Мэгги. — Ты имеешь в виду клиентов «Фанелли»? Бев, они покупают секс.

— Возможно, — медленно сказала Беверли, размышляя. — Но в этом есть нечто большее. В конце концов, ты сама только что сказала, что сейчас другое время, что противозачаточные таблетки освободили женщин от старомодного пуританизма и двойного сексуального стандарта. Секс стал более доступным в наши дни. Так зачем платить за него?

Мэгги пожала плечами.

— Чтобы гарантировать хорошее времяпрепровождение, я думаю. Если парень хочет, чтобы ему заплатили, он будет лучше стараться.

Беверли покачала головой.

— Я думаю, здесь скрывается нечто большее, чем это. Я думаю, что те женщины ищут мечту; они пробуют купить несколько минут счастья, дружеских отношений, возможно, даже немного лести.

Она снова замолчала. Почему женщина должна платить за компанию мужчины? Чтобы получить немного внимания, которое ее муж или парень не дали ей? Предотвратить невыносимое одиночество? Найти какой-то смысл в своей жизни? Чтобы верить хотя бы на час, что она действительно красива и желанна? Или просто хорошо провести время?

— Все причины, — решила Беверли, — имели под собой основание. Все мы хотим, чтобы нас любили и говорили, что мы красивы. Все мы в то или иное время ищем смысл нашей жизни или пробуем обнаружить, каковы наши мечты. У всех нас есть страхи и потребность в руках, которые бы нас держали, и в теплом теле, чтобы защитить нас от ночи.

— Что сделал Боб? — спросила она внезапно.

— Сделал? — переспросила Мэгги. — Он уволил моделей. Почему ты спрашиваешь?

— Кармен, Боб Маннинг говорит, что за пять лет, в течение которых Дэнни Маккей владеет «Королевскими фермами», он не потрудился осмотреть вспомогательные холдинги компании. Это действительно так?

— Да, насколько мне известно. Он слишком занят, скупая авиакомпании и бейсбольные стадионы, чтобы беспокоиться об одном маленьком магазинчике, находящемся за тысячу миль.

— А офисы над «Фанелли»? Там все те же арендаторы? Компания почтовых переводов, дизайнер интерьера?

— Каждый хочет иметь адресом Беверли Хиллз, ты же знаешь. Есть люди, арендующие уютные местечки над «Фанелли». Почему ты спрашиваешь?

Беверли снова посмотрела вниз на теннисный корт, на бодрую Энн, которая, как она знала, голодала, чтобы хорошо выглядеть в теннисном платье. И она вспомнила, что, когда встретила Энн в первый раз двадцать три года назад, та страдала от необходимости идти на рождественскую вечеринку одной. И как Беверли устроила все так, чтобы Рой Мэдисон сопровождал ее, и как, наполнив Энн уверенностью в себе, этот случай перевернул ее жизнь.

— Фантазия, — снова сказала Беверли, глубоко задумавшись. — Это была только фантазия, разыгранная сцена, но посмотрите, что она сделала для Энн.

Кармен спросила:

— О чем ты думаешь, amiga?

Беверли посмотрела на подруг.

— Я хочу, чтобы Боб опять нанял тех моделей.

— Что?

— А потом я хочу убрать этих арендаторов над магазином. Мэгги, найди для них новое место. Помоги им переехать.

— Но почему?

— У меня есть лучший вариант использования комнат над «Фанелли».

Беверли попросила, чтобы шофер подъехал к обочине и припарковался. Она ждала в своем «роллс-ройсе» и наблюдала за скромной группой людей сквозь тонированное стекло. На похоронах были, возможно, двенадцать-пятнадцать человек. Большинство из них плакали. Беверли тоже испытывала желание заплакать.

Когда погребальная служба закончилась и люди начали возвращаться к лимузинам, Беверли вышла из автомобиля и подошла к маленькой женщине в черном, которую поддерживали два человека.

— Миссис Вайзман? — спросила Беверли.

Седая женщина посмотрела на нее пустыми глазами.

— Я знала вашего мужа, — мягко произнесла Беверли. — Он оказал мне услугу много лет назад. Я обещала, что никогда не забуду его. Это был великий человек.

— Да…

— Пожалуйста, возьмите это.

Госпожа Вайзман моргнула, глядя на конверт, протянутый рукой в перчатке. Один из двух поддерживающих ее мужчин лет сорока взял конверт и сказал:

— Простите, моя мать чувствует себя нехорошо.

— Я понимаю. Я не хотела вторгаться в ваше личное горе. Я только должна была отдать вам это в память о вашем муже.

Они наблюдали, как она шла, высокая белокурая женщина в норковой шубе, а потом села в белый «роллс-ройс». На заднем сиденье арендованного лимузина доктор Уолтер Вайзман открыл конверт и вытащил содержимое.

— Мой бог! — Он быстро повернулся, как раз вовремя для того, чтобы увидеть, как белый «роллс-ройс» скрылся за поворотом.

В свои последние годы доктор Сеймор Вайзман, пластический хирург, поддерживал дело помощи евреям, бегущим из России. Неизвестная женщина, чье имя Вайзман так никогда и не узнал, организовала миллионный фонд его имени для спасения советских евреев.

Энн Хастингс не могла поверить своим ушам. Она уставилась на своего старого друга Роя Мэдисона с таким недоверием, что он засмеялся.

— Ведь это несерьезно? — кричала она.

— Проверь сама, если ты мне не веришь.

Они обедали в грязной маленькой закусочной на пляже «Венеция», это место было еще не «открыто» и потому безопасно для Роя.

Из-за его известности он не осмеливался ходить в места, где его могли узнать, если, конечно, он не был расположен к тому, чтобы его узнавали. Теперь, когда он был номинирован на премию «Оскара» за свой последний кинофильм, было немного мест, куда красивый грубой красотой Рой Мэдисон мог пойти без того, чтобы ему не досаждали. Кроме этой грязной закусочной на пляже «Венеция», где любопытная компания забулдыг, беглецов-подростков и пенсионеров ела мелко порубленную солонину с картофелем фри.

Со времени их первого свидания двадцать три года назад, когда очень молодой и безработный Рой Мэдисон изменил свою внешность и повел очень молодую и несчастную Энн на рождественскую вечеринку ее кузины, они стали близкими друзьями. Они пытались встречаться по крайней мере один раз в месяц для неспешной и откровенной беседы, которую не могли вести с кем-либо еще. Энн обычно жаловалась на свою сексуальную жизнь и кретинов, которых она находила в барах, и Рой обычно жаловался на свою сексуальную жизнь и кретинов, которых он находил в барах. Но сегодняшний день был исключением, сегодня он хотел сообщить что-то новое и очаровательно шокирующее, пищу для долгой и увлекательной дискуссии.

— На самом деле? — прошептала она, наклоняясь через стол. — Они действительно собираются сделать наверху комнаты и все такое? Я не верю этому.

— Я знаком с Майклом пару лет. Он не гей, мы просто друзья. Так или иначе, я помог ему получить работу в «Фанелли». Он говорит правду. — Рой усмехнулся и засунул в рот картошку.

Энн не верила своим ушам.

— Но, — спросила она, — зачем Бобу Маннингу делать это? Организовывать бордель, я хочу сказать?

— Ну, по словам Майкла, он и некоторые другие парни уже делали это на стороне некоторое время, чтобы подзаработать. Он сказал, что, когда Маннинг узнал об этом, их всех уволили. А затем, три дня спустя, их снова наняли и сказали, что они продолжат свое побочное занятие, но под руководством Маннинга. Я предполагаю, старый Боб решил, что, если клиенты хотят платить за это, значит, черт возьми, пусть у них будет эта забава. — Рой отхлебнул большой глоток диетической колы и добавил: — Маннинг также сказал, что они не могут позволить, чтобы парни ходили куда хотели, и делали, что хотели. Все будет проходить под одной крышей под некоторым контролем. Они должны думать о герпесе, венерических болезнях и прочем.

— Я просто не могу поверить в это! — снова сказала Энн, ее глаза светились от волнения. — Я хочу сказать, Боб Маннинг — такое напыщенное ничтожество! А если Беверли узнает об этом? Мой бог, Рой, она же основала «Фанелли»!

— Вот это интересный момент. Майкл говорит, что он три раза видел Беверли, поднимающуюся наверх с Бобом, и что они говорили в основном конфиденциально. Поэтому мне кажется, что Беверли должна уже знать об этом.

Теперь она действительно посмотрела на него недоверчиво.

— Да ладно тебе, Рой! Я говорю о Беверли Хайленд, нашей старой подруге, которая такая пуританка и ханжа, что ни разу не встречалась с мужчиной за эти двадцать четыре года, что мы ее знаем! Она не стала бы потворствовать такой затее!

— Майкл сказал, что с ней были две женщины — рыжеволосая и чикана. Мне кажется, это Мэгги и Кармен.

— Это невозможно! — прошептала Энн. Потом она замолчала, внезапно вспоминая различные случаи в течение этих многих лет, когда она подходила к Беверли, Мэгги и Кармен, сидевшим голова к голове, обсуждающим что-то тайное и замолкающим, когда они видели Энн. Она всегда знала, что была для них посторонней, не была в действительности одной из них. У этих троих было что-то, что объединяло их вместе более крепко, чем с ней, даже при том, что они были подругами в течение стольких лет. Но какой же тайной они были связаны?

Через пятнадцать минут, попрощавшись с Роем и двигаясь на большой скорости по автостраде Санта-Моники в своем «БМВ», Энн переварила и наконец приняла то, что сказал ей Рой: что над «Фанелли» откроется тайный публичный дом и что так или иначе Беверли знала об этом. И, как только она привыкла к этой мысли, другая идея пришла ей в голову. Она была такой поразительной и захватывающей дух, что Энн взволнованно придавила ногой педаль газа, пока автомобиль не поехал со скоростью девяносто миль в час и ее не остановил полицейский. Из-за этого она опоздала в офис Беверли Хайленд.

Боб Маннинг думал, что это блестящая идея — он думал, что все идеи Беверли были блестящими, и с нетерпением ждал момента, когда можно будет взяться за дело. Но они должны были быть осторожны.

— Никто, — подчеркнула Беверли, глядя на Боба, Мэгги и Кармен, сидящих по другую сторону стола, — абсолютно никто не должен догадаться об этом. Мы должны быть очень осторожны с теми, кого нанимаем для работы наверху, и с клиентами, которых принимаем. То, что мы делаем, абсолютно незаконно и может иметь для нас неприятные последствия. И еще большую осторожность мы должны проявлять в том, чтобы ни один намек об этих изменениях не достиг штаб-квартиры Дэнни. Мы не можем позволить рыскать здесь шпионам из «Королевских ферм».

Они обсудили, где расположить «фабрику фантазий» Беверли, как Мэгги называла это. Кармен не была уверена, что организовать это заведение над магазином «Фанелли» было очень хорошей идеей. Но Боб упорно настаивал, что это единственный способ, которым он мог осуществлять строгий контроль над моделями и их клиентами. Это был самый безопасный путь, говорил он, и самый простой. И с чего кто-то должен был узнать? Насколько было известно бухгалтерам в «Пасторствах Благой вести», эти помещения сдавались в аренду законным предприятиям. Они будут так же продолжать получать арендную плату, просто не будут знать о смене арендатора.

— Секретность здесь жизненно необходима, — сказала Беверли. — Я хочу, чтобы женщины были защищены. Я уверена, модели захотят хранить тайну, чтобы защитить такие выгодные рабочие места. Один слух — и они все окажутся на улице. А что касается клиентов, им тоже не нужна огласка. Большинство из них — замужние женщины. И я настаиваю на тщательном отборе моделей и клиентов. Мы должны установить самые высокие стандарты для обеих сторон. Я поручу этот аспект деятельности Джонасу, когда он вернется из Аравии.

Остальные кивнули и принялись за работу.

Кармен первой сделала сообщение. Она провела кое-какое расследование в сфере различных эскорт-услуг, которые предлагались в Лос-Анджелесе и окрестностях.

— Наиболее прибыльное и самое крупное предприятие в них не рассматривает своих «сопровождающих» как сотрудников. Нет никакой платежной ведомости, никакого социального обеспечения, никакого страхования и т. д. Эскорты фактически работают как независимые подрядчики. Если мы организуем свое заведение по таким же принципам и будем иметь дело исключительно с наличными деньгами, то избавимся от бумажной волокиты и значительно снизим риск быть раскрытыми.

Беверли согласилась и повернулась к другим, чтобы услышать их мнение.

— Я думаю, что мы должны ограничить членство, — сказала Мэгги. — Иначе, если распространится слух, мы будем буквально завалены клиентами. Женщины будут выстраиваться в очередь на улице! Мы должны будем ввести какие-то ограничения.

— Мы можем установить членские взносы, — сказала Кармен. — Как в загородном клубе. И новых членов будут приводить с собой только зарекомендовавшие себя старые члены клуба.

Беверли обратилась к Маннингу.

— Боб, я возлагаю на вас ответственность за мужчин. Мы должны выработать для них кое-какие руководящие принципы, которым они должны будут следовать. Мы не хотим, чтобы наши клиенты заразились герпесом или венерическими болезнями.

Это удивило его. Беверли Хайленд всегда казалась ему такой леди. Как могла она знать так много об управлении борделем?

— Я поговорю с ними, — сказал он. Его также поразила ее способность точно знать, чего хотят люди. Он знал, что секретное предприятие будет иметь успех.

— Мэгги, позаботься о реставрации пустых офисов над магазином. Спальни и личная столовая должны быть идеальны. Не обращай внимания на стоимость. Комнаты нужно сделать красивыми, окружающую обстановку — соответствующей фантазии каждой женщины. Наконец, Боб, вы должны проинструктировать мужчин. Эти женщины будут покупать драгоценные мечты, и я не хочу, чтобы они испытывали обиду или разочарование.

— Что мне сказать парням?

— Скажите им, чтобы они обеспечили хороший секс, вот что нужно им сказать, — прозвучал голос из дверного проема.

Они обернулись и увидели Энн Хастингс, стоящую с руками на бедрах и широкой улыбкой на лице. Она вошла и закрыла дверь.

— Вы говорите парням, что они должны забыть о собственном удовольствии и сосредоточиться на том, чтобы доставить удовольствие клиентке. Скажите им, чтобы не торопились, не распускали слюни, грязно не ругались. Скажите им, чтобы они были любящими и заботливыми и вели себя так, будто женщина, с которой они находятся, — единственная женщина в целом мире. Предупредите их насчет дурного запаха изо рта, отросшей щетины и грубых рук. — Она примирительно улыбнулась Беверли. — Прости, я подслушивала, мне жаль.

— Что ты слышала?

— Не волнуйся, я не слышала ничего. Я узнала историю от Роя, которому рассказал его хороший друг Майкл.

Когда Мэгги бросила взволнованный взгляд на Беверли, Энн оглядела их всех и заговорила торопливо.

— Не беспокойтесь из-за меня. Я не собираюсь никому ничего рассказывать! Я только хочу в этом участвовать.

— Участвовать! — сказала Кармен. — И что ты будешь делать?

— То же самое, что я делала для «Королевских бургеров» все эти годы: осуществлять контроль качества. Убеждаться в том, что мы поддерживаем высокие стандарты и что каждый клиент получает пользу от этих стандартов. В конце концов, секс — такой же товар, как и все остальное. Он может быть отличным, а может быть паршивым.

Они переглянулись.

— Послушайте, — сказала Энн. — Кто-то должен рассказать этим парням, что действует на женщин. Кто-то должен проинформировать их о том, как действительно нужно заниматься любовью с женщиной. Иначе вы рискуете прогореть.

— И я предполагаю, — медленно произнесла Кармен, — что ты сама обучишь их и проследишь, чтобы они все соответствовали стандарту?

Энн усмехнулась.

— С гамбургерами это дает хороший результат, не так ли?

Беверли кивнула головой:

— Очень хорошо. Теперь, я думаю, все мы знаем, что должны делать. Начиная с этого момента мы занимаемся бизнесом воплощения мечтаний.

 

43

Джейми пришлось объехать шесть раз вокруг квартала, прежде чем он нашел место стоянки. И затем ему нужно было объясниться с сукой в белом «линкольне-континенталь», которая чуть не разбила его «фольксваген» своим большим сверкающим буфером. Опустив несколько монет в счетчик оплачиваемого времени стоянки автомобилей, Джейми сделал паузу, чтобы взглянуть на магазин мужской одежды с эмблемой бабочки на двери по другую сторону улицы.

Он знал парней, которые действительно отоваривались здесь.

Он знал и тех, кому в этом магазине покупали одежду их мамочки-любовницы.

Они были счастливчики: между делом им удалось найти богатую даму, которая заботилась о них. Джейми так не повезло.

Странно, но его еженедельное плавание в бассейне Беверли Хайленд ни к чему не привело. Она даже перестала смотреть на него. Что он сделал не так?

— Ты должен был сделать шаг, — говорил ему Гарри, его сосед по комнате. — Она должна заботиться о своей репутации, понимаешь? Она сторонник номер один преподобного Дэнни и не может просто так подойти к чистильщику бассейна.

— Но какой ход я должен сделать? — спросил Джейми, действительно желая получить совет. — Мне бы только оказаться в этом доме…

— Я не знаю. Ты — жеребец.

Но Джейми чувствовал, что у него было слишком много здравого смысла, чтобы делать какие-то откровенные сексуальные намеки женщине, подобной Беверли Хайленд, и в результате он упустил возможность.

Но теперь все выглядело так, будто возможность снова стучалась к нему. И самым неожиданным способом.

Несколько дней назад ему позвонили по телефону от директора этого самого магазина. Не хочет ли он пройти собеседование, чтобы устроиться на работу в этот магазин в качестве модели? Работа была легкой и приятной, зарплата очень хорошей. «Как узнали о нем? — спросил он. — Как узнали его имя и номер телефона?» Ему ответили, что кто-то порекомендовал его.

Он перебежал через улицу, уворачиваясь от машин, и остановился перед окном, чтобы в последний раз взглянуть на себя.

Джейми знал, что он красив и упорно трудился, чтобы поддерживать свой образ. Постоянные тренировки, необходимая диета, много солнца и усовершенствованный образ Джефа Бриджеса: мятая шелковая гавайская рубашка, расстегнутая до пояса, и плиссированные слаксы без ремня цвета хаки.

Он вошел, немного стесняясь, в этот магазин, являющийся да я него выходом в свет, и прошел к его задней части, где директор сказала, что встретит его. Там он увидел клиентов — женщин, одетых по последней моде и очень дорого. Они сидели на парчовых стульях, пили чай и наблюдали, как мужчины-модели демонстрируют лучшее из коллекций Ральфа Лорена и Хьюго Босса. Глядя на моделей, Джейми решил, что может потягаться с любым из них; это означало, что он получит работу.

Молодая женщина в черной юбке и белой блузке с бабочкой, вышитой золотом на кармане, подошла к нему и попросила, чтобы он шел с нею. Они вошли в маленький лифт и проехали один этаж. Наверху она подвела его к первой двери справа; когда они вошли, он оглядел коридор и, увидев два ряда закрытых дверей, подумал, что здесь находятся офисы.

Элегантно одетая женщина, довольно симпатичная, поднялась, чтобы поздороваться с ним. Она протянула руку для пожатия и пригласила его сесть. Когда они остались одни, она представилась как директор, не называя своего имени, и сразу перешла с ним на «ты», назвав его Джейми.

— Что ты думаешь о нашем магазине? — спросила она.

— Классное место.

— Ты видел наших моделей? Как думаешь, ты хотел бы заниматься такой работой?

— Конечно, — сказал он, пожав плечами. — Но кто дал вам мои данные? Я хотел бы поблагодарить его или ее.

— Позволь мне рассказать тебе кое-что о работе.

Он слушал со всей серьезностью, кивая с чопорным выражением лица, когда она упомянула размер зарплаты, слишком высокий, чтобы в это можно было поверить, и сказал, когда она закончила:

— Да… Думаю, что смогу работать здесь.

Она улыбнулась.

— Я должна сразу предупредить тебя, что буду проводить собеседование с несколькими другими молодыми людьми по поводу работы. У нас есть только одна вакансия, а я получила несколько рекомендаций. Поэтому я не смогу сообщить тебе свое решение сегодня.

Он чуть не закричал от досады, но сдержался.

— Да, я понимаю. Конечно, — сказал он.

— А теперь я хотела бы посмотреть, как ты ходишь.

— Хожу?

— Важно, как ты ведешь себя, чтобы продемонстрировать нашу одежду с самой выгодной стороны.

Он встал и безжизненно прошел по комнате.

— Пожалуйста, попробуй расслабиться, Джейми. Не насилуй себя.

Он сердито улыбнулся ей.

— Я никогда прежде не думал о своей походке. Теперь, когда я думаю об этом, я не могу этого делать!

— Я понимаю. Знаешь, что я хочу тебе сказать. Почему бы тебе не представить, что ты просто вошел в… э-э… скажем, в бар. И ты видишь, что я сижу за этим столом. Ты хочешь подойти и присоединиться ко мне. Начни вон оттуда и иди ко мне.

Он пошел к двери, повернулся, посмотрел на нее долгим взглядом, а затем приблизился к ней своей медленной флиртующей походкой а-ля Дон Джонсон.

Она казалась довольной.

— Ты мог бы снять рубашку?

Его брови взметнулись вверх.

— Ты будешь демонстрировать купальные костюмы.

— О да. — Он снял рубашку и немного поиграл мускулами.

Она слегка нахмурилась.

— Что случилось?

— Да нет… ничего. Совершенно. Все в порядке. Ты можешь опять надеть рубашку.

Это не понравилось ему. Ни одна женщина еще не попросила, чтобы он надел свою рубашку.

Она поднялась с дивана и протянула руку.

— Я позвоню тебе в течение нескольких дней.

— И это все? Вы хотите сказать, что собеседование окончено? Разве я не должен написать заявление или что-то подобное?

— Я не думаю, что это понадобится.

«Что за чертовщина?»

Он пробовал улыбаться, пожимая ей руку, но чувствовал, что сильно раздражен. Что в нем такого, что ей не понравилось? Джейми был на многих собеседованиях по поводу устройства на работу и понимал, когда он не проходил.

— Послушайте, — начал он. — Я хочу, чтобы вы знали, что я действительно хочу получить эту работу. Я хочу сказать, я бы устроил для ваших клиентов первоклассное представление. Они бы стали покупать одежду направо и налево.

— Я уверена в этом, Джейми.

— Но?

— Как я тебе уже сказала, есть еще несколько человек, с которыми я должна провести собеседование.

— Но я прошу вас от всего сердца, — сказал он, улыбаясь ей своей самой обольстительной улыбкой. — Что у них, возможно, есть, чего нет у меня?

— Ну…

Он оценил ситуацию за долю секунды. За эту работу платили больше, чем все, о чем он мог мечтать в другом месте, это была легкая работа, и он будет ежедневно выставлять себя на показ одиноким, сексуально озабоченным богатым бабам. Он решил рискнуть.

— Послушайте, — сказал он, ближе подходя к ней. Джейми вычислил, что ей около пятидесяти. Самый подходящий возраст, чтобы быть восприимчивой к милой светской беседе. — Я действительно хочу получить эту работу.

Она посмотрела на него.

— Я хочу сказать, — тихо проговорил он с соблазнительной улыбкой, — я сделаю все, чтобы добиться этого.

— Сделаешь?

Его сердце бешено колотилось. Ну что самое худшее она может сделать? Он думал, что уже не получит работу, и ему нечего было терять.

— Что бы ты сделал? — спросила она тоже тихо.

Она повелась на это!

— Назовите это сами.

— Ты предлагаешь мне взятку, Джейми? — сказала она с некоторым лукавством.

— Все, что я могу сказать, если вы наймете меня, — вы будете довольны, что сделали это. Я смогу затмить всех этих симпатичных мальчиков там. Я сделаю ваших клиентов очень счастливыми.

— А как насчет меня?

Он не пропускал ни единого намека.

— Я могу и вас сделать счастливой.

— Как?

Он колебался только долю секунды, затем наклонился и поцеловал ее в губы.

Когда он отстранился, он увидел, к своему облегчению и безграничной радости, что она улыбается.

— Это было мило, — прошептала она.

— Меня примут на эту работу?

— Ты еще не подкупил меня.

Тогда он обнял ее и закрыл ей рот поцелуем.

— Эй, — сказала она, смеясь и отталкивая его. — Не торопись! В нашем распоряжении весь день.

Он протянул к ней руку.

— Я просто хочу показать вам, насколько я могу быть благодарным.

— Ну за пять минут ты не сможешь. — Она взяла его за руку и повела к дивану. — Теперь, — произнесла она, обвивая руками его шею, — покажи мне, что ты можешь делать.

Он начал энергично и торопливо, думая: «Господи! Это самый легкий способ получить работу!»

Когда она остановила его первый раз и волшебным образом извлекла откуда-то презерватив, он был ошеломлен, но надел его, как она просила. Но, когда она остановила его второй раз и начала настаивать, чтобы он замедлил темп, он почувствовал, что его раздражение нарастает. Было трудно делать это медленно, он стремился проникнуть в нее, дать ей, как он бы выразился, «трах всей ее жизни». Но, когда они быстро достигли этой стадии, лежа на полу, он снял ее трусики и пристроился у нее между ног, она остановила его снова и сказала немного нетерпеливо:

— Я сказала, медленнее. Ты что, на самолет опаздываешь?

Он слегка приподнялся и посмотрел на нее негодующе.

— Никогда раньше никто не жаловался.

— О, я в этом просто уверена, Джейми. Женщины редко критикуют мужчину за то, как он занимается с ними любовью. Они слишком боятся ранить его чувствительное эго. А я не боюсь говорить это, Джейми. Если быть абсолютно честной, ты не очень хорош.

Его эрекция уменьшилась.

Когда он начал вставать, она притянула его обратно и сказала:

— А теперь перестань злиться по любому поводу. Если ты все делаешь правильно, ты получаешь работу. Как тебе такое предложение?

— Если я все сделаю правильно! Леди, я оттрахал больше…

Она прикрыла рукой его рот.

— Пожалуйста, не используй это слово.

— Чего вы хотите от меня? Вы хотите, чтобы я вас т… занялся с вами любовью, или нет?

— Да, я хочу. Но так, как это доставляет удовольствие мне, а не тебе.

Он искренне удивился. Разве половой акт доставляет удовольствие не обоим партнерам?

— Послушай, Джейми, — сказала она мягко, поглаживая его затылок. — Я уверена, что ты был бы очень хорош, но ты двигаешься слишком быстро и стараешься слишком сильно. Никакая женщина не любит, когда на ней лежит задыхающееся, слюнявое животное. Кстати, когда ты находился внутри меня, ты даже не посмотрел на меня. Как будто ты не сознавал, что я есть.

— Как вы можете говорить это? Господи, я засунул свой член почти до вашего…

— И еще одна вещь, Джейми. Язык. Прежде чем заниматься любовью с женщиной, убедись, что она хочет слышать слова, подобные этим. Иначе они действуют как выключатель.

Он сердито вздохнул.

— Джейми, — прошептала она. — Давай попробуем снова.

Она потянулась и взяла в руки его член, чтобы опять сделать его твердым. Но он взял ее за запястье и сказал:

— В этом нет необходимости. Он встанет через секунду или две.

И она поняла, в чем заключается одна из проблем Джейми: у него был маленький член.

Когда она сказала об этом вслух, он явно сконфузился.

— Ну, вы же знаете, что об этом говорят! Важен не размер, а то, что ты можешь делать с его помощью.

— И это правда. Не всем женщинам нравится большой член, Джейми. Многим даже все равно, какого он размера, если только мужчина знает, как доставить удовольствие.

Это было то, что она выяснила о Джейми: для того чтобы компенсировать то, что он считал недостаточным, он занимался любовью со слишком большим пылом и напряжением. Результат, однако, был вовсе не компенсацией, а составным элементом проблемы.

— Когда ты захочешь в будущем заняться любовью с женщиной, — сказала она мягко, лаская и возбуждая его, — не раздвигай ее ноги как можно шире, как ты сделал со мной. Соедини их вместе, чтобы они почти касались друг друга. Вот так. Ты видишь? Ты по-прежнему можешь войти в меня, но теперь я чувствую это. И это чувство очень приятное, Джейми.

Он начинал расслабляться. Забыв о своей уязвленной гордости, он позволил ей вести себя, понимая, что в действительности получает больше удовольствия от того, что она преподавала ему, чем от своего обычного полового акта. Он мог чувствовать ее лучше, это было более плотное соединение, и в этом было что-то новое — теплота, своего рода близость, которых он не чувствовал прежде.

— Медленно, — прошептала она, когда ее бедра качались вместе с его. — Медленно и мягко. У женщины наиболее чувствительные зона находятся на входе. Постарайся почти полностью выйти из меня, позволь мне почувствовать это, а затем снова входи в меня. О… — вздохнула она. — Вот так. Да… Да…

Половой акт занял у него гораздо больше времени, чем когда-либо ранее в его жизни, и он получил от него гораздо больше наслаждения, чем когда-либо прежде. Когда они закончили, собираясь и поправляя одежду, он сказал с хитрой ухмылкой:

— Ну что? Я принят на работу?

Она посмотрела на него долгим задумчивым взглядом.

— Я думаю, — сказала она, как будто у нее возникла новая мысль. — Может, ты захочешь работать наверху?

Наверху? В управлении? Господи, если бы он знал прежде, что может принести сношение с женщиной-начальником…

Теперь пришло время открыть ему истинную цель собеседования, истинную сущность того, что происходило за эмблемой бабочки.

— Я должна полностью доверять тебе, Джейми. Это именно так. Ни слова об этом не должно быть произнесено вне стен этого кабинета.

— Вы можете доверять мне.

Да, она была уверена, что могла доверять ему. Особенно когда она сказала ему, сколько там платят. Это был беспроигрышный вариант — предполагаемый компаньон слишком сильно дорожил работой, чтобы трепаться о ней своим друзьям. Не было никакого смысла в том, чтобы рисковать курицей, несущей золотые яйца, — думали все без исключения; никакого смысла в том, чтобы создавать конкуренцию.

Сначала он слушал и смотрел на нее изумленно. А затем, когда до него начало доходить и он начал размышлять о том, чтобы принять эту идею, в красивых голубых глазах Джейми засверкало множество огоньков.

— Вы говорите, что я буду получать такое жалованье плюс хорошие чаевые, — а он был уверен, что чаевые будут хорошие, — и любую киску, которую я захочу?

— Члены нашего клуба — женщины из высшего общества. Если они захотят услышать язык, подобный этому, они скажут об этом. Если нет, груди — это груди, а не сиськи, и так далее.

— Да, понял.

— Итак, только я и мой помощник будем знать, кто ты есть на самом деле. Нет никаких письменных отчетов, тебе будут платить наличными.

— Ничего себе. Этим что, мафия управляет?

Она терпеливо улыбнулась ему.

— Ты никогда не будешь видеть кого-либо еще, кто вовлечен в деятельность «Бабочки». Тебе всегда будем звонить по телефону я или мой ассистент. И я рассчитываю на твое благоразумие в общении с другими компаньонами. Никакого грубого сравнивания доходов, пожалуйста.

— Да, я все понял. Мой рот на замке. Проклятье, за такие деньги…

— Теперь, есть несколько моментов, которые мы должны оговорить заранее. Прежде всего, ты будешь пользоваться презервативом всегда. Всегда. Ты не возражаешь против анализа крови?

— Нет.

— Теперь слушай дальше. Наша деятельность отличается от заведений, которые обслуживают клиентов-мужчин. Например, наша самая горячая пора — дневное время, а не ночью, по очевидным причинам. Многие из членов нашего клуба состоят в браке. Они могут отлучиться только днем. Ты не должен спрашивать члена клуба ее имя или где она живет, или что-нибудь личное о ней. Эта анонимность в «Бабочке» позволяет членам клуба чувствовать себя в безопасности. Женщины приходят сюда потому, что найти подобное где-либо еще невозможно или слишком опасно. Еще раз я должна подчеркнуть тайну того, что мы делаем здесь. Если мы позволим просочиться правде, это привлечет, ну, скажем, некоторых шпионов, которым мы не можем позволить узнать о нас.

«Шпионы!» — подумал Джейми со смехом. Полицейский рейд на это заведение, без сомнения, носил бы свой обычный характер «Кто есть Кто».

— Никаких наркотиков, Джейми. Это правило номер один. И сведи потребление алкоголя к минимуму. Не пей с членами клуба вообще, если это возможно. Если ты обычно пользуешься лосьоном после бритья или одеколоном, используй его в минимальных количествах. Наши члены не могут позволить себе возвращаться к своим мужьям, неся с собой запах «Брута». Ты всегда должен вести себя как джентльмен. Наши члены — леди, никогда не забывай об этом. Твои первые несколько свиданий пройдут с давними членами клуба, чьи сексуальные предпочтения довольно просты и безыскусны. Что касается самого секса, не забывай, что ты всегда должен делать то, что хочет женщина, а не то, что хочешь ты или что ты думаешь, она хочет. Обращай внимание на сигналы. Я уверена, что ты слышал, что некоторые женщины более чувствительны выше талии, другие — ниже талии. Выясни, к какой категории относится твоя леди, и действуй соответственно. И, ради бога, Джейми, действуй медленно. Эти женщины платят много денег за то, что ты занимаешься с ними любовью. Делай это хорошо. И учись быстро надевать презерватив. Не стоит выставлять это напоказ. Во время общения смотри на женщину, с которой ты находишься в настоящий момент. Контакт глаз во время сексуального акта имеет возбуждающее действие. К тому же она будет знать, что ты занимаешься любовью с нею, а не фантазируешь о ком-то еще.

Она улыбнулась и сказала:

— Итак, у тебя есть вопросы?

— Только один. Как дают деньги?

— С большим вкусом и незаметно. Не надо делать это наглядно. И если она дает тебе чаевые, покажи ей свою благодарность. Скорее всего, в следующий раз они будут больше. Есть еще вопросы?

— Да. Когда я приступаю?

Именно так Энн Хастингс завербовала компаньонов для «Бабочки».

 

44

Труди вздохнула, когда почувствовала, что твердый член вошел в нее. Она сомкнула ноги вокруг его талии, закрыла глаза и прошептала:

— Быстрее. Быстрее.

Его звали Джон, или Майк, или Стив. Она познакомилась с ним прошлым вечером в ресторане «Ред Аньен» и пошла с ним домой. Они решили насладиться быстрым утренним сексом, прежде чем оба отправятся на работу. Она не знала, чем он занимался. И ее это не интересовало. У нее не было никакого желания встречаться с ним когда-либо еще.

«Это однозначно должно прекратиться», — подумала она, когда он достиг оргазма раньше нее, а поэтому обмяк прежде, чем она кончила.

Позже, когда она вела свой «корвет» по обдуваемым ветром холмистым улицам Бел Эйр, Труди серьезно задумалась о своей жизни. И то, что она увидела, не порадовало ее. Игра в анонимный секс с автоматически возобновляемыми партнерами была слишком опасна для того, чтобы продолжать в нее играть. И, кроме того, знакомства в барах не были панацеей от одиночества. На самом деле, решила она, они делали одиночество более острым и более невыносимым.

Она хотела кого-то постоянного. Кого-то, кого можно было бы любить и с кем хотелось бы разделить жизнь.

Но кого? Помимо субботних знакомств, кем были мужчины в ее жизни?

Ей на ум пришел Билл — так часто происходило в последнее время. Они столкнулись друг с другом на стройплощадке. Они никогда не разговаривали, просто кивали, приветствуя друг друга. Она предполагала, что он все еще зол на нее, несмотря на то, что она принесла ему свои извинения. Труди раздражало то, что в таких случаях она начинала размышлять о том, какой он любовник. Она решила, что Билл — этакое трехминутное яйцо: один из мачо-любовников, которые способны только сунуть-вынуть, а потом неизменно спрашивают тебя после секса, было ли тебе так же хорошо, как и им. По своему опыту Труди знала, что плохие любовники всегда задавали этот старый как мир вопрос после секса, в то время как опытные любовники знали, что они хороши, и никогда не задавали этого вопроса. Подобно Томасу в «Бабочке». Он никогда не спрашивал.

Томас…

И снова она подумала о загадке, которая окружала ее отношения с компаньоном «Бабочки». Каждый раз, бывая с ним, Труди пыталась понять, что в ее встречах с Томасом делало их настолько особенными. Она решила, что это было не из-за их анонимности, потому что такими же анонимными были ее встречи с незнакомцами из бара субботними вечерами: полностью безличными. И дело было не просто в том, что он был хорошим любовником. Некоторые из ее субботних мужчин были великолепными любовниками, но она не чувствовала подъема. Что же тогда это было? Что происходило в стенах «Бабочки» с оплаченным компаньоном, что делало эти вечера такими захватывающими?

Она не могла избавиться от неприятного осадка, который оставляла у нее ночь с Джоном, или Майком, или Стивом. В их любовных ласках было что-то такое анималистическое, такое мертвое, что это почти походило на извращение. Как могла такая умная и интеллигентная женщина, как она, соглашаться на нечто столь пошлое, как раздеваться в присутствии незнакомого человека и делать с ним то, что на самом деле должно быть сохранено для тех случаев, когда понадобится выражение для глубокой любви?

Любовные ласки? Едва ли она могла назвать этим словосочетанием свои действия прошлым вечером и сегодня утром!

Они договорились с Джессикой пообедать в два часа, а сейчас было только одиннадцать. Труди решила проверить пару объектов, где велось строительство бассейнов, прежде чем направиться к ресторану.

Великолепный майский солнечный свет проливал свою благодать на чисто вымытый Лос-Анджелес и на светлые волосы Труди, когда она ехала по бульвару Сан-Сет. Когда она подъехала к месту, где розовые здания отеля «Беверли Хиллз» выглядывали из-за пальмовых деревьев слева от нее, Труди подумала о работе, которую выполняла фирма «True Pools» на вершине холма по этой же самой улице.

Она проверяла объект только вчера. Сандерсон вырыл хороший котлован (он вел себя идеально после фиаско с водяной поверхностью в прошлом месяце), и Билл был готов привести свою команду. Это была следующая стадия в строительстве бассейна после того как котлован был вырыт, сталь проложена и установлена водопроводно-канализационная сеть.

Эта работа была первым предложением от кинозвезды на каньоне Колдвотер. Дом только что был куплен телепродюсером Барри Грином, чей хит — медицинское шоу «Пятый север», приносил ему доходов больше, чем когда-либо. Труди провела две напряженные недели, разрабатывая вместе с ним сложное устройство площадки с бассейном, которая будет покрыта красным деревом и кирпичом, водопадами, гидромассажными ваннами, валунами, тропическими папоротниками, — точно так же как на съемочной площадке. Ей особенно нравилось в этом проекте то, что Грин предоставил ей полную творческую свободу и фактически неограниченный бюджет.

Повинуясь импульсу, она повернула налево, в сторону от делового района и торгового центра Беверли Хиллз, говоря себе, что, раз это такая важная работа, она действительно должна держать все под контролем. Даже если Билл со своей командой был там.

И, конечно, его полноприводный GMC был припаркован рядом с котлованом.

Она надела солнечные очки, когда вышла из машины и шла по гравию, покрывавшему стройплощадку. В дом еще не вселились — Грин капитально его перестраивал, задний двор был в беспорядке завален тяжелым оборудованием, инструментами, кучами мусора и заполнен людьми, потеющими без рубашек внутри и вокруг недавно вырытого котлована. Билл изучал проекты и отдавал распоряжения своей команде.

Труди в нерешительности остановилась у его автомобиля. Она подозревала, что Билл мог воспринять ее неожиданный приезд как личное оскорбление, думая, что она хочет удостовериться, что он не испортит эту работу. Но она приехала вовсе не поэтому. Труди доверяла ему; она имела это в виду, когда говорила ему, что он лучший в бизнесе.

Закурив «Виржинию Слимз», она заглянула внутрь его автомобиля. На переднем сиденье валялись контракты, аудиокассеты, бейсболка и книга.

Последняя привлекла ее внимание. Она протянула руку, достала ее и прочитала название: «Святая кровь и святой Грааль».

«Точно! — подумала она. — Я прямо вижу Билла, читающего это. Для чего он возит ее с собой? Чтобы произвести впечатление на цыпочек?»

— Эй, леди-босс!

Она подняла глаза. Билл шел к ней. Когда он успел снять рубашку?

— Ты была здесь только вчера, — сказал он. — Проверяешь меня?

— Я вижу, ты иногда читаешь серьезную литературу. — Она кивнула на книгу.

Он забрал ее у нее и бросил назад на сиденье.

— Я буду тебе признателен, если ты не будешь лазить в мою машину.

— Готова держать пари, ты производишь впечатление на многих женщин этой книгой. Ты в самом деле говоришь им, что читаешь ее?

Он взял полотенце с приборной панели и вытер им потеющие лицо и шею.

— Я уже прочитал ее, если тебе это интересно.

— Да? — Она отошла от него на несколько шагов, небрежно куря и обозревая сцену строительства.

— Ты читала ее, конечно же, — сказал он, потянувшись к заднему сиденью, чтобы взять охлажденную баночку пепси.

— Мне понравилось.

Труди слышала, как Билл открыл баночку с напитком и пробормотал:

— Я уверен.

— И мне кажется, что их спор хорош, — сказала она, оборачиваясь.

Он сделал большой глоток, вытер рукой рот и сказал:

— Я так не думаю.

Труди оценивающе смотрела на него из-под своих больших солнечных очков:

— Почему нет?

Билл отвернулся от нее. Он прислонился к своему автомобилю и наблюдал, как его команда работает внутри и вокруг большой ямы, вырытой в земле.

— Это слишком банально. Слишком упрощенно. И звучит как отмщение. Что имели авторы против масонов хотя бы?

— Похоже, ты действительно читал книгу. Я предполагаю, что это было собрано воедино в основной концепции.

— Неужели тебе никто не говорил, что дискриминация по полу уже в прошлом?

Труди уставилась на него. Полуденное солнце сияло на его загорелых мускулах и длинноватых волосах, которые были влажными на кончиках. Джинсы были низко спущены на бедра, и одинокая струйка пота стекала вниз с его груди. Он был прав, черт побери, она смешала его в одну кучу с любителями пива, с которыми обычно сталкивалась на работе; ей бы никогда и в голову не пришло, что он читает такие книги.

— Да, — произнесла она спокойно, гася свою сигарету. — Я вижу, что ошибалась в тебе. Ты все-таки не просто еще одно симпатичное лицо.

Билл уставился на нее. Он наблюдал, как майский бриз шевелил завитки у нее на голове, как челка упала ей на глаза. И платье было какое-то новое. Он никогда прежде не видел ее в платье или юбке.

— Да, я предполагаю, что ты меня тоже одурачила.

Они долго смотрели на друг друга, затем Труди сказала:

— Я хотела бы как-нибудь подискутировать с тобой об идеях этой книги.

Он посмотрел на нее.

— Всегда пожалуйста. Но должен предупредить тебя, что я чертовски хорош в этом.

— А я состояла в дискуссионной команде в университете.

— Что за университет?

— Калифорнийский университет в Санта-Барбаре.

— Так у тебя еще и университетское образование. — Он наклонил голову назад и выпил остатки колы.

Труди смотрела на его шею. Когда он небрежно бросил банку на заднее сиденье автомобиля, она сказала:

— А у тебя, я подозреваю, степень доктора?

— Нет, только бакалавра.

— По какой специальности?

Он прошел мимо нее и направился к котловану.

— По восточной философии, — сказал он. А затем прокричал: — Эй, Фрэнк, скажи парням, чтобы сделали перерыв на обед. — Он повернулся и, сложив руки на груди, посмотрел на Труди. — Кроме того, получив степень, я обнаружил, что мне с ней некуда идти. Поэтому я вернулся к тому, чем занимался, чтобы заработать на учебу. К строительству. А почему ты занимаешься бассейнами, мисс чемпион дискуссий?

— Скажи мне, чем я могу заниматься со степенью по английской литературе, помимо работы в офисе или преподавания. Мой папа занимался строительством. Он научил меня всему, что знал.

— Твой отец, должно быть, умный малый.

Один из рабочих включил радио. «Пойнтер Систерс» исполняли «Нейтронный танец», в то время как из чемоданчиков для завтрака извлекались бутерброды и термосы.

— А ты видела их последнее произведение «Мессианское наследство»? — спросил он, указывая на книгу, находящуюся на переднем сиденье. На сей раз они поднимают вопрос о том, действительно ли Иисус основал христианство. Я только что начал ее, но с удовольствием дам тебе почитать, когда закончу.

— Спасибо, я бы не отказалась.

— Сочтешь ли ты это оскорблением от адепта мужского шовинизма, — спросил Билл, — если я скажу тебе, что ты хорошо выглядишь сегодня?

Труди, прищурившись, посмотрела на небо.

— Только если я могу сказать тебе, что у тебя симпатичная задница.

— Ты замужем? — спросил Билл.

— Кому нужна такая командирша, как я? А ты?

Его рот медленно растянулся в улыбке.

— Я женат на «Каталине-27», пришвартованной на пристани.

— Эй, Билл! — позвал его один из строителей. Парень подошел и завел с Биллом деловой разговор на несколько минут, пока Труди стояла и наблюдала за ними. И в это время она увидела, как Билл переминался с ноги на ногу и проводил рукой по своим волосам, и удивилась, внезапно почувствовав себя возбужденной.

Действительно возбужденной.

Это было не просто случайное любопытство относительно того, каким он окажется любовником; Труди испытывала внезапное, удивительное и подлинное сексуальное желание. И чем больше она думала об этом и пыталась понять это, тем больше обнаруживала, что очень хотела видеть его снова наедине.

Удивленная таким внезапным и неожиданным поворотом, она отошла от Билла и его помощника, и прохаживалась около его машины.

«Почему? — спрашивала она себя. — Почему теперь у меня возникли эти чувства к нему?» Он, конечно, не выглядел как-то иначе, чем обычно выглядел на объекте; пыльный и потный, часто без рубашки. Ей нравилась его внешность, но она никогда не возбуждалась от этого. Почему же это произошло сейчас?

Она достала сигарету из своей сумочки и держала в ее руке незажженной.

Она начала понимать, когда наблюдала, как Билл опустился на колени с каким-то механизмом и что-то делал с ним при помощи инструментов, что это новое чувство не было таким уж новым. В нем было что-то знакомое, как если бы она чувствовала нечто подобное прежде. Но не с ним. С кем-то еще. Чувство, которое редко захватывало ее, — сильное сексуальное желание определенного мужчины.

И потом она поняла: Томас.

Именно так она чувствовала, находясь со своим любовником из «Бабочки»; именно так Томас воздействовал на нее. Это было такое же возбуждение, такое же напряжение. Любовник Труди с серебристыми волосами доставлял ей такие ощущения, что не удавалось ни одному мужчине прежде, и, она боялась, никому не удастся в будущем. И все же, к своему удивлению, она внезапно испытала то же самое желание по отношению к Биллу.

Закончив с подчиненным, Билл шел теперь назад к ней. Вдруг он остановился и повернулся, чтобы крикнуть что-то своему прорабу. И то, как он повернулся, как качнулись его руки, как напряглись мышцы на спине, заставило сердце Труди биться прямо в горле.

— На сей раз я проложил три возвратные трубы, — сказал он с улыбкой. — Хочешь посчитать их? Или ты предпочтешь поспорить относительно достоинств «Святой крови и святого Грааля»?

И тут она поняла, в чем заключается причина этого странного, замечательного чувства, осознала, почему испытывала его с Томасом и почему Билл вызвал его теперь. Открыла тайну своих невероятных вечеров в «Бабочке» и то, почему она не могла, казалось, воссоздать их в реальном мире. На нее возбуждающе действовал интеллектуальный спор. Труди любила бросать вызов, ей нравилось тренировать ум в дебатах с сексуальным мужчиной. Это была своего рода прелюдия; столкновение умов и испытание силы интеллекта, что в конечном счете превращалось в сексуальную энергию, которая была более интенсивной и захватывающей, чем любая обычная физическая прелюдия. И она нашла свой ответ на тайну Томаса намного раньше, чем сформулировала вопрос: она сказала директору «Бабочки», что хотела побыть с человеком, который был бы умен, образован и мог увлечь ее в серьезную, интеллектуальную дискуссию.

Труди перевесила сумку с одного плеча на другое, внезапно почувствовав смущение.

— Итак, — проговорила она, испытывая желание закурить сигарету, но пытаясь бороться с ним, — восточная философия, да? Ты дурачил меня.

— Это взаимно.

Она полезла в свою сумку, достала зажигалку и торопливо прикурила сигарету. Ее недавно сделанное открытие наполняло ее противоречивыми чувствами. Оно застигло ее врасплох; ей нужно было подумать об этом, все разложить по полочкам и понять для себя, куда ей стоило направиться.

«Билл! — подумала она в изумлении. — Твердолобый Билл!»

— Ты не должна курить, — сказал он.

— Теперь мне кажется, что у тебя степень по медицине?

— Нет, — ответил он спокойно. — Я просто не хочу увидеть, как ты умрешь молодой.

Труди посмотрела на пальмовые деревья, которые обрамляли резиденцию Грина. Они красиво раскачивались от дуновения майского бриза. Наконец она бесцеремонно напомнила:

— Я все еще должна тебе.

Его брови поднялись вверх:

— За что?

— В моем офисе, в прошлом месяце. Помнишь? Ты потерял час работы, потому что я вызвала тебя, и ты сказал, что я должна тебе за это. Так что обед сегодня за мой счет. «Маурис» на Роксбери?

Он медленно потер руки и посмотрел вокруг.

— Я не хочу оставлять этих парней. Надо решить кое-какие проблемы. Кроме того, я привез обед с собой.

Она погасила сигарету и растоптала ее ногой:

— О’кей! Увидимся!

Она быстро села в автомобиль и только собралась завести двигатель, как подошел Билл и сказал:

— Что ты делаешь в воскресенье? Как насчет того, чтобы покататься со мной на яхте?

Она подняла на него глаза, и внезапно ей сильно захотелось оказаться с ним в открытом море, наедине, спорить, тягаться в остроумии, заниматься фантастическим сексом.

Но затем она вспомнила ту катастрофическую ночь с одним субподрядчиком, который занимался кирпичной кладкой: «Некоторые из парней спорят, что ты лесбиянка». И она подумала о бесконечной череде субботних ночей, полных разочарования, и парнях, которые охотились за ее деньгами или только хотели забраться ей под юбку. Внезапно ее захватила волна недоверия к новым чувствам по отношению к Биллу.

— Прости, — сказала она, заводя машину и сдавая назад. — Давай считать спор решенным.

Билл, озадаченный, наблюдал за ее «корветом», исчезающим в клубе пыли и гравия.

 

45

Черный рыцарь галопировал по полю для состязаний, копыта его боевого коня стучали и вздымали облака пыли. Он держал свое копье ровно и уверенно. Когда он поравнялся с Красным рыцарем, его прицел был верным и копье свалило противника на землю. Зрители шумно приветствовали его, когда Черный рыцарь подъехал к трибунам, где сидела его дама, и вернул ей ее вуаль, которую брал с собой на бой.

Толпа оживилась. Джессика хлопала в ладоши и махала рыцарю, который, по ее мнению, так хорошо сыграл свою роль. Иллюзия была полной. Ярмарка Ренессанса — это она любила.

Она, Джон и двое их друзей отвернулись и продолжили свой путь по территории выставки. Подобное мероприятие проводилось один раз в год, и Джессика никогда не пропускала его. На сей раз Джон пригласил Рея и Бонни присоединиться к ним. Но никто из них не пришел в костюмах, как сделали многие другие посетители ярмарки. Джессика хотела надеть костюм, но Джон отклонил эту идею как недостойную. И теперь, когда они шли среди толпы, Джессика завидовала женщинам в сложных нарядах времен Елизаветы и простых платьях девушек из низов. Они были так в духе ярмарки.

Правила были строгие: все должно соответствовать стилю времен Ренессанса — одежда, речь, даже пища, которая продавалась в палатках, не могла быть той, которую ели до или после этой эпохи. Вот почему ярмарка закрывалась при наступлении сумерек: она не могла освещаться электрическими огнями. Несколько уступок современному веку все же пришлось сделать, по приказу департамента здравоохранения в палатки с продовольствием были завезены холодильники и лед; молоко, пиво и вино были пастеризованы. Но все остальное соответствовало средневековой обстановке до такой степени и с такими деталями, что было возможно, по крайней мере на некоторое время, потеряться в далеком прошлом.

Что Джессика и делала каждый раз, когда приходила сюда. Они с Джоном бродили по рядам торговых палаток, расположенных на территории обширной ярмарки удовольствий, и осматривали сотни различных видов товаров ручной работы для продажи: оловянная посуда, фетровые шляпы, маски, стеганые одеяла — разнообразие прикладного искусства, ограниченного только человеческим воображением. Уличные ссоры разгорались там и тут — организованные сцены между мужчинами, на которых были надеты костюмы, и «распутными девками», наблюдавшими за этим и подбадривавшими участников. Жонглер мог вдруг остановиться и устроить небольшой показ, собирая монеты в свою перевернутую шляпу. Можно было подслушать, как человек в костюме Коперника спорит с другим ученым по поводу того, действительно ли Земля круглая. Ярмарка была местом, куда можно было прийти, сбросить настоящее и полностью погрузиться в прошлое и побаловать себя романтикой.

«Это походило на „Бабочку“», — думала Джессика, когда они остановились, чтобы купить четыре куска мяса, зажаренных на костре. Это все было фантазией и иллюзией. Вы оставляли действительность на главном входе, покупали бутылку сладкого вина и смотрели театрализованное представление королевы Элизабет и ее двора. И день был чудесным, чтобы насладиться всем этим: это был День памяти павших в гражданской войне, и южную Калифорнию обволакивал почти летний туман.

— Посмотри, дорогая, — сказал Джон Джессике, когда они наткнулись на палатку с глиняной посудой. — Посмотри: винные кубки, которыми ты восхищалась прошлый раз. Почему бы нам не купить их теперь?

Она помнила кубки; в прошлом году она думала, что они отвратительны, и была в душе довольна, когда они с Джоном, вернувшись к палатке в конце дня, обнаружили, что они проданы. Теперь Джон сделал знак владельцу палатки, человеку в бархатном камзоле и трико. Джессика подняла один из кубков и осмотрела. Предположительно ножка должна была быть фигурой волшебника. Но это было не так.

— Сколько нам взять? — спросил Джон, доставая бумажник. — Шесть или восемь?

Джессика крутила кубок так и сяк, перевернула вверх дном, уставившись на него.

Кубки были дорогие, по сорок долларов за штуку, и она не могла представить, что когда-либо будет пользоваться ими.

— Джес? Человек ждет. Сколько мы возьмем?

Она посмотрела на мужа.

— Ну, — сказала она, ставя кубок обратно, — они мне не очень нравятся, Джон. Я хочу сказать, они не совсем в нашем стиле, не так ли?

Джон поднял брови.

— Но ты была без ума от них в прошлом году.

«Нет. Ты был без ума от них. Я никогда не говорила этого».

Он обратился владельцу и сказал:

— Мы возьмем шесть.

Когда полку очищали от уродливых красно-коричневых с серым кубков, которые, Джессика знала, отправятся дома в буфет, чтобы никогда не появиться снова, и когда Джон выписывал чек почти на триста долларов, она отвернулась и притворилась, что ее заинтересовала глубокая керамическая супница с драконом на крышке.

Затем они остановились, чтобы выпить пива, на многолюдном пересечении двух переулков, где сотни утомленных посетителей выставки сидели на тюках сена, утоляя жажду.

— Итак? — обратился Джон к Бонни и Рею. — Куда теперь?

— А что здесь еще можно посмотреть? — спросила Бонни, это было ее первое посещение ярмарки.

— Мы еще не увидели и половины всего. В той стороне стрельба из лука и состязания в мастерстве, — он указал в сторону переулка. — А если пойти назад, то мы придем к сцене, где представления идут целый день.

— Есть квартал гадалок, — рискнула подсказать Джессика. — Там можно встретить целую вереницу хиромантов, гадалок на таро, хрустальном шаре…

— Значит, стрельба из лука! — сказал Джон, бросая свой пластмассовый стаканчик в корзину для мусора. — Давайте посмотрим, кто сможет поразить центр мишени.

Они проследовали за ним по оживленному переулку к полю для стрельбы из лука, где толпа людей стояла под горячим солнцем, ожидая своей очереди. Джессика и Бонни наблюдали, в то время как Джон и Рей соревновались за большее количество очков, затем все четверо продолжили путь вдоль рядов, где состязались в мастерстве.

Когда они вышли на площадку, где метали кольца, Джессика остановилась и сказала:

— Давайте здесь попытаемся! — Джон посмотрел на балаган и засмеялся.

— Почему?

— Посмотрите на призы. Средневековые марионетки. Мне бы хотелось иметь такую.

— Хорошо, дорогая, — согласился он, приближаясь к прилавку, где были сложены деревянные кольца, подготовленные для бросания на доску с крючками в задней части балагана.

— Теперь здесь очаровательный джентльмен, — сказала женщина, которая вела состязание. Она была одета в костюм молочницы, декольте на ее платье было вырезано весьма низко. — Потратьте пенни и выиграйте для своей дамы приз, который стоит гораздо больше, чем пенни.

Шесть колец стоили доллар, и Джон заплатил ей. Когда он взял первое кольцо, Джессика попросила:

— Пожалуйста, дай мне попробовать.

Он улыбнулся ей.

— Ты знаешь, что тебе такие вещи не очень хорошо удаются, дорогая. Оставь это мне.

«Но именно потому я остановилась здесь — чтобы поиграть!»

Он бросил первое кольцо и промахнулся, бросил второе и тоже промахнулся.

Рей засмеялся и хлопнул своего делового партнера по спине.

— Согласись, Джон, — сказал он, — ты — по другую сторону холма! Зрение всегда идет впереди.

Джон изменил свое положение, придал ему устойчивость, прицелился и промахнулся.

— Похоже, это не так легко, как кажется, — произнесла Бонни.

— Пожалуйста, дай мне пробовать, — снова попросила Джессика Джона.

— Ты хочешь вон ту марионетку, дорогая?

— Да, но…

— Тогда предоставь это мне.

Бонни оглядела их — все марионетки были сделаны вручную из различных видов ткани и висели на одной стене балагана.

— Они действительно хороши, — решила она. — Я не возражала бы иметь одну из них в своей классной комнате.

Джон промахнулся снова.

— Эта игра — сплошная подтасовка, — сказал он добродушно, швыряя пятое кольцо и сильно промахиваясь. — Я мог бы поклясться, что те штыри перемещаются!

Последнее кольцо он бросил через плечо в стиле Энни О’клей, и все, кроме Джессики, засмеялись.

Но Джессика, которая думала, что одна марионетка в особенности будет хорошо выглядеть на стене ее кабинета, полезла в сумочку.

— Подождите минутку, — сказала она, когда ее компаньоны собрались уходить. — Я хочу попытаться.

— Не трать попусту свои деньги, Джес, — посоветовал Джон. — Это не стоит доллара.

«Точно так же, как и твои проклятые кубки».

И они втроем ушли, в то время как Джессика осталась около балагана и купила шесть колец.

Между бросками она постоянно просматривала толпу, пробуя определить местонахождение своих компаньонов. На этой огромной ярмарке было легко потеряться. Поэтому она не могла достаточно сконцентрироваться, чтобы хорошо прицелиться, поспешила и не попала ни одного раза.

Через несколько минут поисков Джессика нашла Джона, Бонни и Рея, которые сидели под гигантским дубом и ели землянику со сливками из корок канталупы.

— Ты выиграла? — спросил Джон, когда она подошла, разгоряченная и уставшая.

Она опустилась на землю рядом с ним, облегченно вздыхая в тени.

— Нет.

— Я же тебе говорил.

Джессика посмотрела на три десерта. Земляника была очень крупная, а сливки были взбиты, как в давние времена. Их фактически можно было намазывать ножом.

— Хочешь? — спросил Джон.

— Да!

Он зачерпнул землянику и немного сливок своей ложкой и поднес ей ко рту. Джессика съела это, больше ей не предлагали.

— Что дальше? — поинтересовался Рей, когда их канталупы были очищены и выброшены.

— Почему бы нам не узнать свою судьбу? — предложила Джессика.

— Скоро будет королевское карнавальное шествие, дорогая, — сообщил Джон. — Мы не должны его пропустить.

Но Бонни сказала:

— Я думаю, было бы забавно, если бы нам предсказали судьбу.

Джон покачал головой.

— Не говори мне, что ты тоже занимаешься этой ерундой. Я думал, что Джес единственная легковерная среди нас!

— Бога ради, никто не воспринимает это всерьез! — обиделась Бонни. — Это просто забава.

— Хорошо, если это осчастливит вас, девочки.

Когда они свернули в пыльный переулок, Джессика посмотрела на Джона и Рея, идущих впереди, — два атлетически сложенных мужчины сорока лет, одетые в хорошо скроенную одежду, с волосами, постриженными в дорогой парикмахерской, с походкой и манерами, явно говорящими об успехе. «Они владеют миром, — думала Джессика. — Такие люди, как Джон и Рей, были руководителями, с ними считались, и они знали об этом». Идя позади них и лишь вполуха слушая рассказ Бонни о ее шестом классе, Джессика наблюдала, как ее муж идет сквозь толпу с непринужденностью и уверенностью. Иногда он и Рей смеялись. Они флиртовали с «распутными девками», останавливаясь время от времени, чтобы рассмотреть что-то, указать на что-то или прокомментировать, а затем двигались дальше. И когда Джессика наблюдала, как Джон шел по миру с такой предельной самоуверенностью, она чувствовала, что день потемнел и ее счастье от того, что она находилась на выставке, начало меркнуть.

Прошли три недели со времени ее панического бегства в «Бабочку». Столько же времени прошло и с тех пор, как она поклялась противостоять Джону.

Она пришла домой после своей интерлюдии со сказочным ковбоем и обнаружила, что Джон собирается в срочную командировку в Лондон. «Неожиданно возникли проблемы в британском офисе», — объяснил он и он уехал почти на две недели. По возвращении он был нежен и ласков с ней, каким он всегда был после долгого отсутствия, а последовавшие дни были заполнены работой, выступлениями в суде и еще большим количеством работы. Эти выходные были первыми, когда они оба оказались свободны, могли побыть вместе, расслабиться немного и слегка позабавиться.

Но радость, которую Джессика чувствовала утром, когда они остановились рядом с Бонни и Реем на поле для парковки за пределами ярмарки, просочилась сквозь часы, как песок из мешка с микроскопическими отверстиями. Когда Джессика вспомнила утро, ей стало казаться, что с каждым сделанным шагом, каждой палаткой, которую они осматривали, она оставляла позади немного счастья.

Она знала теперь, что отношения между нею и Джоном никогда не изменятся. Насколько гармоничными были его возвращения домой, те краткие периоды, когда Джессика чувствовала, что она действительно любит его, а потом неизменно следовали дни критики, игра в половое противостояние с сексом в качестве награды или наказания, потребность Джона подавлять ее, чтобы доминировать самому. Джессика смотрела на длинный заполненный людьми переулок времен Ренессанса, по которому ее муж прогуливался, как какой-то феодал. Она представила годы их совместной жизни, когда они будут становиться все старше и старше, их роли никогда не изменятся, а Джессика будет задыхаться, подобно ее матери в миллионном особняке на Палм Спрингс. И это неожиданно испугало ее.

Как раз в тот момент вспыхнула битва на мечах между двумя мужчинами, которые, должно быть, изображали Робин Гуда и шерифа Ноттингема. Один был одет в кожаную безрукавку и зеленое трико, другой был в камзоле и причудливой бархатной шляпе, и они уверенно фехтовали, называя друг друга «плут» и «мошенник». Толпа выстроилась вокруг и криками вдохновляла их. Джессика и Бонни подошли и стали рядом со своими мужьями, которые, немедленно разделившись, приветствовали своих избранников, обмениваясь дружественными оскорблениями, как они делали это на футбольных матчах.

Джессика наблюдала борьбу и чувствовала, что ей становится интересно. Дуэлянты были и молоды и красивы. Их трико плотно облегало накачанные ноги и твердые, округлые ягодицы. И они хорошо исполняли свои роли. «Без сомнения, — подумала она, — их профилирующей дисциплиной в колледже была драма, они испытывали трепет от возможности продемонстрировать свои способности».

Когда поединок был закончен и оба мужчины разошлись в разные стороны, толпа им поаплодировала и направилась к палаткам с продовольствием — столкновение клинков внезапно заставило их почувствовать голод. Когда все четверо возобновили свой путь к гадалкам, Бонни сказала:

— Это великолепно! Я так рада, что вы попросили нас присоединиться к вам. Я понятия не имела, что такое ярмарка Ренессанса. — И обратилась к Джессике: — Ты хотела бы, чтобы двое мужчин дрались из-за тебя подобным образом?

«Да. Да, я бы…»

— Конечно, ты же понимаешь, — прокомментировал Джон, когда они завернули за угол и направились по покатой дорожке к деревянной галерее, — что было не так с тем поединком?

— Что?

— Мужчина в черном — его костюм был из другой эпохи. Люди не носили высокие шляпы такого типа в период Ренессанса. И его жакет был из семнадцатого столетия.

— Я думал, что кто-то проверяет, чтобы все здесь было подлинным, — сообщил Рей.

— Люди, которые работают здесь, проходят курсы, перед тем как откроется ярмарка, — объяснил Джон, ведя трех своих компаньонов по маленькому пешеходному мосту. — И их костюмы проверяют. Готов держать пари, что этот наверняка вошел через черный ход.

— В самом деле, Джон, — сказала Джессика, — я не думаю, что это так. Его костюм соответствует эпохе Возрождения.

— Боюсь, что ты неправа, дорогая. Он на сотню лет старше.

«Но я знаю, что я права».

— Итак, народ, — сказал Джон, делая широкий жест, глядя на галерею, соединенную с палатками и балаганами. — Что это будет? Карты? Чайные листья? Выпуклости черепа?

— Джон, — спокойно сказала Джессика, — тот человек был в костюме, очень похожем на одежду сэра Уолтера Роли. А он жил в эпоху Ренессанса.

— Дорогая, посмотри правде в глаза, ты ошибаешься. Ты не эксперт в истории, сама знаешь. А теперь, похоже, нам придется выбирать приблизительно из пятидесяти гадалок.

— Я знаю кое-что об истории, Джон. В конце концов, у меня в университете побочной дисциплиной была история.

Он похлопал ее по руке и улыбнулся.

— Да, весьма побочной. — Он повернулся к Бонни и Рею. — Так к какой предсказательнице мы направимся?

— Я хочу к какой-нибудь оптимистичной, — капризно протянул Рей. — Той, которая скажет мне, что в будущем меня ждет «ламборджини»!

Когда все остальные пошли к гадалкам, Джессика не двинулась с места и сказала:

— Джон, я не заслуживаю такого обращения.

Он повернулся и посмотрел на нее.

— Какого? В чем дело, Джес?

— Ты обращаешься со мной так, как будто я идиотка. Как будто все, что я говорю — глупо и не стоит никакого внимания.

Он вздохнул и подошел к ней.

— Джессика, ну зачем ты раздуваешь это? Кого заботит, был ли тот парень в подходящем костюме или нет?

— Это не имеет никакого отношения к костюму, Джон, — ответила она спокойно. Ее сердце начато учащенно биться. — Мне не нравится, что ты подавляешь меня.

— Подавляю тебя! — Он засмеялся. — Дорогая, ты была неправа просто-напросто, что я, по-твоему, должен соглашаться с тобой, когда ты явно ошибаешься?

— То, как ты это делаешь, Джон.

Он бросил взгляд на Рея и Бонни, а затем сказал Джессике:

— Послушай, я не знаю, что я сделал не так, но если это даст тебе возможность почувствовать себя лучше, хорошо, парень был в надлежащем костюме. Удовлетворена?

Когда он снова повернулся, чтобы уйти, Джессика стояла на своем.

— Нет, я не удовлетворена.

Теперь он остановился и раздраженно посмотрел на нее.

— Послушай, Джессика, я не знаю, что привело тебя в это настроение, но я хотел бы, чтобы ты переменила его. Я уже уступил тебе в споре. Что еще ты хочешь?

Ее сердце бешено колотилось.

— Я хочу извинения.

— Ты хочешь — чего?

— Я хочу, чтобы ты извинился за то, как ты со мной разговаривал.

— Джессика, послушай. Я не знаю, что вселилось в тебя сегодня…

— Джон, я просто хочу, чтобы ты обращался со мной с некоторым уважением. Ты оскорбил меня перед нашими друзьями. Я не думаю, что это справедливо.

Джон уставился на нее, в то время как Бонни и Рей притворились, что их заинтересовало что-то еще. Наконец Джон сказал спокойно, тоном, который она слишком хорошо знала:

— Ладно, Джес. Этого достаточно. Независимо от того, что тебя злит, избавься от этого прямо сейчас. Ты можешь быть сколь угодно несчастной, но ты не испортишь день всем нам.

— Джон, это ты все портишь, — проговорила она ровно, удивляясь своему самообладанию. — Я терпела то, что ты меня подавляешь и покровительственно относишься ко мне в течение восьми лет. Я устала от этого.

Его глаза расширились. Затем он вскинул руки и пошел прочь от нее. Джессика не последовала за ним; она осталась стоять там, где была, в то время как Бонни и Рей обменялись двусмысленными взглядами. Когда Джон прошел несколько ярдов, Джессика крикнула ему вслед:

— Это не подействует на меня теперь.

Он обернулся.

— Джессика, прекрати это прямо сейчас.

— Прекрати обращаться со мной, как с ребенком.

Он посмотрел на людей, идущих мимо; затем возвратился к Джессике и произнес, понизив голос:

— Ты выставляешь себя на всеобщее посмешище.

— Мне все равно.

— Нет, я знаю, тебе не все равно. Именно поэтому ты защищаешь клоунов в зале суда.

— Не меняй предмет, Джон. Я хочу, чтобы ты сделал это здесь и сейчас.

— Я не буду спорить с тобой перед чужими людьми, Джессика.

— Ты не будешь разговаривать со мной и наедине, когда я попробую поднять эту тему. Так почему же не перед целым миром?

— Я отказываюсь, — сказал он, снова отворачиваясь. — Я не могу говорить с тобой, когда ты в истерике.

Она смотрела, как он уходил, она видела, как он уходил от нее много раз прежде, когда она просила поговорить с ней, а он хотел закрыть тему. Дома она бывала наказана его молчанием, а затем он занимался с ней любовью, как будто ничего не случилось. На этот раз она посмотрела, как он уходит, а затем повернулась и направилась в противоположную сторону.

Прошло несколько минут, прежде чем Джон понял, что случилось, и догнал ее. Схватив ее за руку, он зашипел:

— Что, черт возьми, ты делаешь?

— Я иду домой. — Она отняла руку и пошла дальше по переулку.

Он последовал за ней и снова взял ее за руку, на сей раз причинив ей боль.

— Ты не посмеешь уйти от меня!

— Почему нет? Ты делаешь это по отношению ко мне все время. Я думаю, что теперь моя очередь, не так ли?

Он, нахмурившись, глядел на нее.

— Джес, что все это значит? У тебя критические дни?

Она освободила свою руку и быстро пошла прочь.

Джессика дошла до самого входа, который был довольно далеко от пешеходного моста, когда Джон догнал ее снова.

Она уже собиралась выйти из ворот, когда он схватил ее за руку и развернул лицом к себе.

— Прекрати это немедленно, Джессика!

— Если ты хочешь вернуться обратно на ярмарку, Джон, тебе надо было поставить печать на руку.

Она поспешила через ворота, а он смотрел ей вслед. Затем он протолкнулся вперед и остановил ее с другой стороны.

— Я не потерплю этого, Джессика. Давай вернемся прямо сейчас, и ты извинишься перед нашими друзьями.

— Они не наши друзья, Джон. Мне даже не нравятся Бонни и Рей.

— Сейчас самое подходящее время, чтобы сообщить мне об этом!

— Я говорила тебе прежде, только ты не слушал. Отпусти мою руку. Я иду домой.

— Нет, ты не пойдешь.

— Ты не поставил печать себе на руку, Джон. Теперь ты окажешься перед необходимостью заплатить еще раз, чтобы войти снова и хотя бы забрать свои уродливые кубки.

— Я купил их тебе!

— Ты купил их не мне!

Его лицо покраснело. Он сильнее сжал ее руку.

— Я клянусь, Джессика, если ты не вернешься туда со мной прямо сейчас, ты пожалеешь об этом.

— Я сожалею о восьми годах, Джон. А именно сейчас я впервые не жалею.

— Что, черт возьми, случилось с тобой?

— Я просто дошла до предела, Джон. Вот и все. Мне надоело, что ты относишься ко мне, как к ребенку, говоришь мне, что делать, что носить, что есть. Ты оскорбляешь меня каждый день по сотне незначительных поводов. Я не могу иметь мнения, если оно не соответствует твоему. Ты подавляешь меня перед другими людьми. Ты высмеиваешь мою карьеру…

— Так ты, значит, собираешься уехать, так? Оставив меня здесь?

— Бонни и Рей могут подвезти тебя. Если, конечно, ты не хочешь поехать со мной и поговорить обо всем.

— Я никуда с тобой не поеду, черт побери! Ты должна прекратить вести себя как плохо воспитанный ребенок и стать взрослой.

— Я считаю, что это ловкий трюк.

Она освободилась от его хватки и снова пошла прочь быстро, почти бегом.

Он побежал за ней и преградил ей путь.

— Я не позволю тебе сделать этого.

— Я не нуждаюсь в твоем разрешении. Я вполне способна доехать домой. Я способна на многое, что, возможно, удивит тебя, Джон.

— Ты никого не можешь удивить, Джес. Ты самая предсказуемая, лишенная воображения женщина из всех, что я когда-либо встречал! Господи, ну ты и зануда!

Она пристально посмотрела на него, внезапно почувствовав, что близка к слезам. Они спорили и прежде, но она никогда не видела такого презрения в его глазах, никогда не слышала, чтобы он говорил такие слова.

— Я думаю, что ты сделал меня скучной женщиной, Джон, — спокойно сказала она. Она слышала, как дрожит ее голос, и надеялась, что не начнет плакать. — Ты не позволял мне расти.

— Расти! — Он отвернулся, засовывая руки в карманы. — Ты тупая сука! Где ты была бы, если бы я не женился на тебе? Что бы ты делала, если бы я не говорил тебе каждый день, что надевать, что заказывать в ресторане? У тебя нет своего собственного мнения, Джес.

— Только потому, что ты никогда не позволял мне иметь его! — кричала она.

Люди, идущие мимо, направляющиеся от припаркованных машин к входным воротам, бросали любопытные взгляды на эту пару. Джона это на сей раз, казалось, не заботило.

— Хорошо, — сказал он, его лицо вспыхнуло гневом. — Ты хочешь домой? Хорошо, мы поедем домой. — Он схватил ее за руку и потянул туда, где был припаркован их автомобиль.

— Ты делаешь мне больно!

Он шел рядом с ней, его пальцы впивались ей в руку, вынуждая ее спотыкаться, идя по неровной земле. Когда они подошли к «БМВ», он подтолкнул ее к машине и полез в карман за ключами.

— Я не буду садиться, — сказала она.

— Ты хотела ехать домой, мы едем домой. Садись!

— Нет. Я поеду домой сама.

— Ты не можешь сама объехать вокруг супермаркета. — Он открыл дверь. — А теперь садись!

Джессика глотала слезы, которые грозили брызнуть у нее из глаз.

— Я могу справиться одна, — сказала она напряженным голосом. — Я способна на многое сама, Джон.

Его голос был полон презрения:

— Назови хотя бы одну вещь, кроме своего унижения в зале суда.

Звук ударов ее сердца грохотал в ушах. Во рту у нее настолько пересохло, что ей трудно было говорить.

— Есть одна вещь, — произнесла она спокойно, — я способна лечь в постель с другим мужчиной.

Он высокомерно засмеялся.

— И когда ты планируешь сделать это?

— Я уже сделала это.

Его рот скривился в насмешливой улыбке.

— Предполагается, что я должен испугаться?

— Фактически я ложилась с ним в постель дважды.

Глаза Джона замерцали. Маленькая тень появилась на его лице.

— Кто он?

— Я не знаю его имени. Он мне совершенно не знаком. Я была в постели с человеком, которого я даже не знаю.

— Я не верю тебе.

«И я заплатила ему деньги за это».

Его рука взлетела так быстро, и он так сильно ударил ее по лицу, что сбил Джессику с ног. Когда она упала в грязь, они оба были ошеломлены.

Приложив руку к щеке, она посмотрела на него и сказала:

— Я надеюсь, после этого ты почувствовал себя лучше.

— Ты получишь по прибытии… — начал он, дрожа. Его руки сжимались в кулаки по обе стороны его туловища.

Джессика поднялась и прислонилась к автомобилю.

— Я признаю твое физическое превосходство надо мной, Джон. Ты весишь на восемьдесят фунтов больше, чем я. Если избиение меня позволяет тебе в большей степени почувствовать себя мужчиной, тогда сделай это.

Он отвернулся, его глаза были наполнены болью и гневом.

Она ждала, что он что-нибудь скажет. Ее щека пульсировала; ее ладони были поцарапаны и саднили. Она уставилась на негнущуюся спину Джона, ожидая, что он что-нибудь скажет, сделает следующий ход. Но он стоял, отвернувшись от нее, пристально глядя на бесконечные ряды автомобилей, протянувшихся далеко к холмам. Горячая, летняя тишина спустилась на место действия. Это место на стоянке для автомобилей было заполнено рано утром — мимо машин не ходили веселые посетители ярмарки; только мухи и пчелы гудели на жаре. В отдалении звуки ярмарки доносились, казалось, до омытого солнцем неба.

Джессика ждала.

Наконец, глубоко вздохнув и расправив плечи, Джон захлопнул дверь машины, сунул ключи обратно в карман и сказал:

— Ты можешь делать все, что хочешь. Мне наплевать. — И он ушел назад в сторону ярмарки.

 

46

Пришло время начать обратный счет времени. Прошло четыре дня после первичных выборов в Калифорнии, через неделю должен был состояться республиканский съезд, и для Беверли Хайленд пришло время запустить в действие заключительную стадию своего плана. Это был момент, ради которого она работала тридцать пять лет.

Уничтожение Дэнни Маккея.

Она не спала в течение последних ночей, и теперь мерила шагами ковер в своей внушительной библиотеке, часто глядя на часы и прислушиваясь к звуку колокольчиков у входной двери. Она фактически начала предварительную работу две недели назад, после своего возвращения из Сан-Франциско. Беверли дала инструкции Мэгги и Кармен и отправила Боба Маннинга в Техас. В последующие дни они сообщили о своих достижениях, и теперь, в последнее солнечное утро мая, они планировали собраться в этом тихом доме на финальную секретную встречу.

Беверли чувствовала приятное волнение. Ее тело было словно наэлектризовано — страстью, волнением и страхом. Это должно было сработать. Месть, в которой она поклялась Дэнни тридцать пять лет назад, должна была свершиться.

Призраки мерили шагами персидский ковер вместе с нею: дух ее замученной матери, доведенной до убийства, которая в конце концов обрела пристанище в доме преподобной Мэри Дрейк; кроткий и хрупкий маленький призрак нерожденного, сформировавшегося ребенка, от которого Дэнни заставил Рейчел отказаться; призрак по имени Кристина Синглтон, сестра-близнец Беверли, чей след загадочно обрывался в Саудовской Аравии и кого Джонас Бьюкенен в конечном счете так и не не смог найти. И, наконец, призрак мертвого мужа Мэгги, Джо, и несчастные души людей, погубленных Дэнни. Именно ради них и для безопасности всех остальных Беверли теперь собиралась запустить в движение последний механизм.

Колокольчики у входной двери зазвенели, и прислуга открыла дверь библиотеки, чтобы впустить Кармен. Какое-то мгновение они с Беверли стояли, уставившись друг на друга, в разных концах огромной комнаты. Две женщины стояли между стеллажами книг в кожаных переплетах, в то время как сквозь ромбовидные стекла окон струился солнечный свет, освещая красный, золотой и черный узор на ковре.

Кармен, казалось, задержала дыхание на долю секунды. Затем сказала:

— Это сделано.

Беверли отвернулась, ее руки были крепко сжаты. Так… Уже началось.

Теперь пути к отступлению не было.

— Я ходила в отель «Сенчури Плаза», — спокойно говорила Кармен. — Дэнни приезжает послезавтра. Он зарезервировал два многокомнатных номера и шесть обычных. Его жена будет с ним.

Беверли пристально смотрела на гигантские папоротниковые деревья, обрамляющие ее окно. За ними золотые бархатцы и красные розы превращали сад в рай. В китайской вазе на изысканном столике из красного дерева стояли недавно срезанные лилии. Они были очень хрупкие, их цветение длилось только один день.

Беверли не видела Дэнни с того вечера, когда устраивался банкет в Сан-Франциско. Она не видела его после краткого, головокружительного момента, когда разделила с ним внимание окружающих на помосте. Тогда она посмотрела на золотой религиозный медальон, который он подарил ей, спокойно поблагодарила его и вернулась к своему столу. Она успешно избежала его компании после этого, торопливо уйдя сразу же после окончания банкета. Но, начиная с той ночи, ее имя было связано с именем Дэнни. Именно так, как она планировала.

— Когда «Лос-Анджелес Таймс» получит пакет? — тихо спросила она.

— Через три дня с настоящего момента. С этого все и начнется.

— Ты обо всем позаботилась в «Бабочке»?

— Все готово, Бев.

— Фред Бэнкс?

— Джонас уехал в Мексику. Он поможет Фреду с его заявлением для печати.

— А что насчет Энн?

— Мэгги пошла за ней. Они скоро должны быть здесь. Когда приедет Боб?

— Он звонил из Далласа сегодня утром. Он должен приземлиться в международном аэропорту Лос-Анджелеса с минуты на минуту.

— У него все удачно?

— Да, — сказала она. — У него все удачно.

Беверли обернулась.

— Ты помнишь, Кармен? Ты помнишь мою первую ночь у Хейзел и как ты заботилась обо мне?

— И ночь, когда ты заботилась обо мне, когда я пыталась совершить самоубийство. И как ты учила меня мечтать. — Кармен подошла к ней и сказала: — Такие вещи не забываются, amiga. Мы прошли длинный путь, ты и я.

— Да.

— И конец уже близок.

Беверли закрыла глаза. Конец…

Колокольчики на двери зазвучали снова, и Мэгги вошла в библиотеку вместе с озадаченной Энн.

— Беверли, — спросила она, — что все это значит? Мэгги сказала мне только, что ты закрываешь «Бабочку». Почему?

Беверли посмотрела на Кармен и Мэгги, потом подошла к Энн и произнесла:

— Пойдем прогуляемся в саду. Я должна тебе кое-что рассказать.

Боб Маннинг поспешно попрощался с пилотом личного реактивного самолета Беверли и поспешил сесть в ожидающий его «роллс-ройс».

— Везите меня прямо к дому мисс Хайленд, пожалуйста, — сказал он шоферу, сильно прижимая к себе портфель.

Его сердце бешено колотилось. Он был испуган, возбужден и чертовски нервничал. Он чувствовал себя так, будто нес в кожаном портфеле часовую бомбу. «Быстрее, — мысленно умолял он водителя. — Быстрее, быстрее…»

Они стояли в зеленой беседке из бугенвиллии, называемой техасской зарей. Ее серебристо-лиловые лепестки трепетали над головами двух женщин, когда Энн с бледным лицом вздохнула:

— Мой бог, Беверли!

— Мне жаль, что пришлось вывалить все это на тебя таким образом. Не было никакого другого выхода.

— Знаешь, — сказала Энн, когда они развернулись и пошли по направлению к дому, — я подозревала нечто уже давно. У меня было чувство, что ты, Кармен и Мэгги связаны тайной. Беверли, ты могла сказать мне! Ты знаешь, что мне можно доверять! Мы знаем друг друга тридцать лет.

— Это не вопрос доверия, Энн. Это… это очень личное. Но теперь ты имеешь право знать то, что должно произойти в следующие несколько дней. Ты должна быть подготовлена.

Энн пристально смотрела на дорожку, по которой они шли с Беверли. Это все было таким потрясающим — странный и грязный рассказ о сбежавшей девочке из Техаса, ее преображении в Голливуде, пластической хирургии, перемене имени, в в течение долгих лет готовящей месть против человека, который сделал это с ней. Энн знала, что ей потребуется время, чтобы привыкнуть к этому, к прошлому Беверли и к тому, что Беверли собиралась сделать. Но Энн сохранит эти секреты. Беверли была ей единственным настоящим другом все эти годы, женщина, которая сделала одну рождественскую вечеринку поворотным пунктом в жизни несчастной девочки и которая включила ее в захватывающий процесс роста к известности и благосостоянию. Для Беверли Энн Хастингс сделала бы все что угодно.

— Я поговорю с Роем, — пообещала она, когда они подошли к дому. — Он поймет. Он сохранит твою тайну. Рой обязан тебе так же, как и я, Бев. Никто никогда не узнает правду о «Бабочке».

В библиотеке они нашли весьма взволнованного Боба Маннинга, который показывал содержимое своего портфеля Мэгги и Кармен. Когда он повернулся и увидел, что вошла Беверли, то сказал:

— Ты не поверишь тому, что я принес… — Он замолчал, увидев, что Энн тоже вошла.

— Все в порядке, Боб, — проговорила Беверли. — Я все рассказала Энн. Ты можешь спокойно говорить в ее присутствии.

Он вручил портфель Беверли.

— Это все здесь. И даже больше.

— Давайте начнем, — произнесла она.

 

47

На следующее утро после голосования газеты пестрели заголовками «Маккей выиграл первичные выборы в Калифорнии».

Сопутствующая статья на первой странице описывала ситуацию в общем, но на этой последней стадии предвосхищала победу преподобного Дэнни Маккея над его республиканскими противниками в этих «определяющих для кандидатов» первичных выборах. Выиграв у всех калифорнийских делегатов, которых было гораздо больше, чем у любого другого штата, основатель «Пасторств Благой вести» должен был набрать теперь всего восемьдесят голосов для получения президентского назначения. Эксперты предсказывали, что у него не будет никаких проблем с получением недостающих голосов на съезде, который должен состояться через шесть дней. Текст включал фотографию улыбающегося Дэнни, торговую марку «Стетсон» на его голове. Вечеринки проходили круглосуточно в отеле «Сенчури Плаза», его временной резиденции в Лос-Анджелесе.

Однако на следующий день на первой странице появился совершенно другой и весьма неожиданный заголовок: «Имя Маккея связано с борделем на Беверли Хиллз».

— Иисус Христос! — пробормотал Дэнни, когда увидел утреннюю газету. У него было похмелье после вечеринки по поводу победы прошлым вечером, и он пытался прийти в себя при помощи томатного сока и соуса «Табаско». К тому же он не выспался, потому что не мог спать после звонка из газеты, прозвучавшего после двух часов ночи.

Они позвонили, чтобы сообщить ему об информации, которую получили от полиции и которую собирались печатать. «Принимая во внимание ваше положение в обществе, — сказали ему, — мы подумали, что было бы справедливо предупредить вас».

И вот она, эта статья.

Дэнни бросил газету и посмотрел на Боннера. Из внешней комнаты он мог слышать звонки телефонов и постоянный стук в дверь. В своей личной спальне Дэнни включил телевизор. И увидел на экране свое лицо — фотографию для общественности из его собственного досье. Голос за кадром говорил:

— «…проверено вскоре после полуночи. Полиция, реагируя на анонимный донос, обыскала комнаты над магазином одежды и обнаружила то, что они описывают как помещение, основанное с целью ведения незаконной деятельности. „Фанелли“, дорогой магазин мужской одежды на Родео Драйв, как только что выяснилось, принадлежит компании „Королевские фермы“, которой владеет сам Дэнни Маккей, кандидат в президенты. До настоящего времени прямой связи между преподобным Маккеем и заведением наверху установлено не было, но полиция изучает некоторые улики, которые были найдены в помещении, похожем на офис этого незаконного предприятия».

В то время как его штат во внешней комнате занимался репортерами и телефонными звонками, Дэнни стоял в пижаме и шелковом халате, глядя на экран и не веря своим ушам.

Его пресс-секретарь сидел всю ночь, составляя заявление о том, что преподобный отрицает, что он знал об учреждении над мужским магазином, и, так как «Фанелли» был лишь маленькой частью многих его холдингов, Дэнни Маккей никогда за все годы владения «Фанелли» не заглядывал в этот магазин.

— Черт побери, Бон, — сказал он, садясь завтракать куриной отбивной с картофельными оладьями. — Как могло случиться что-то подобное? Я думал, что ты проверил это место.

— Я проверял, но это было одиннадцать лет назад! Я лично осмотрел это место. Это было обычный магазин мужской одежды. А наверху были офисы, арендованные различными законными организациями.

Дэнни пнул газету, которая лежала на полу.

— Офисы! Ты читал, что они нашли там? Кнуты и цепи, презервативы, приспособления для секса! Где, черт побери, Дуэйн?

— Он все еще в штаб-квартире полиции, Дэнни. — Они говорили о Дуэйне Чедвике, адвокате Дэнни.

Дэнни поднял свою «Кровавую Мэри» и залпом выпил коктейль. В коридоре за дверями его номера телохранители не подпускали близко репортеров и любопытных. Две его телефонные линии обслуживались секретарями, которые объясняли ошибку нужным людям — его тестю-сенатору и другим сильным политическим сторонникам, — в то время как отель готовил комнату, из которой Дэнни сможет передать по телевидению публичное опровержение нелепых утверждений.

— Не волнуйся, — сказал Боннер немного нервно, пробуя успокоить своего босса. — Разве кто-нибудь в этом мире поверит, что ты знал об этом борделе. Послушай, ведь это случалось и прежде, не так ли? Люди неожиданно брали на себя ответственность за то, о чем они понятия не имели. Рассказывай, что это была идея какого-то идиота, решившего быстро обогатиться. Полиция найдет управляющего магазином, он все выложит, и ты больше не будешь на крючке.

— Лучше бы им найти его, и побыстрее.

Дэнни поднял глаза и увидел Анжелику, стоящую в дверном проеме. У нее на лице было обычное выражение боли.

Боже, его тошнило от нее. С их первой брачной ночи он ничего не видел на ее лице, кроме выражения страдающей мученицы. Она улыбалась только на публике, когда была вынуждена играть роль хорошей жены. Они даже не спали вместе, начиная с их медового месяца одиннадцать лет назад. Единственная причина, по которой был зачат Гарри, их сын, заключалась в том, что Дэнни был настолько пьян и безумен однажды ночью, что связал ее и устроил ей то, чего она заслужила.

— Возвращайся в свою комнату, — зарычал он на нее. — Это не твое дело.

Анжелика отступила подобно привидению в изящную спальню их многокомнатного номера, где проводила все свое время, читая и плетя кружева, когда не нужно было позировать с Дэнни перед камерами.

К началу вечера Дэнни сделал публичное заявление о своей невиновности. Он неопределенно намекнул, что кто-то решил оклеветать его, но что он простил им, как, конечно, простил и Бог. И он так постарался для того, чтобы выглядеть в роли жертвы, что симпатии общественности к нему возросли. На следующее утро Дэнни возглавлял списки опросов общественного мнения и уже мог смеяться над всем этим, поедая жареную ветчину и бисквиты с соусом.

А затем в отель пришел лейтенант О’Мэлли, и Дэнни не мог отказаться от встречи с ним. Он был лейтенантом сыскной полиции и привел с собой сержанта.

Полицейский явно чувствовал себя неловко. Он многократно извинился за то, что потревожил преподобного, и уверил Дэнни, что это не займет много времени, что это только вопрос формальности и что в расследовании касательно тайного борделя над «Фанелли» все данные подвергаются сомнению.

— Поверьте мне, сэр, — сказал лейтенант, садясь, — я обсуждал это со своими начальниками. Мы спорили вчера весь день, стоит ли беспокоить вас по этому поводу. Мы все-таки решили, что у нас нет иного выбора, принимая во внимание то, что, э-э… — он прочистил горло, — мы нашли в офисе наверху.

Дэнни уставился на О’Мэлли. Этот человек не был похож на сыщика. Он был очень маленького роста, но одет необычайно элегантно и выглядел чрезвычайно опрятным человеком: воротник его рубашки был безупречно выглажен, волосы тщательно приглажены, руки розовые и чистые. Даже небольшая записная книжка, которую он вынул из кармана, выглядела слишком опрятной, и Дэнни бросил взгляд на четкий и узкий почерк.

— Когда мы осматривали помещение над магазином мужской одежды, — начал О’Мэлли, не глядя Дэнни в глаза, — мы пришли к выводу, что оно было явно центром действий. Это комната со столом, телефонами и стенным сейфом, который, когда мы его открыли, содержал большое количество наличных денег. Но не было никаких письменных отчетов или чего-нибудь, что могло бы дать нам ключ к тому, кто работал там или кто мог быть клиентом. Но мы нашли письмо. — Теперь он поднял голову и посмотрел прямо на Дэнни. — От вас, сэр.

Дэнни замигал.

— От меня? Какое письмо, лейтенант?

— Письмо с поздравлениями.

— Поздравлениями?

— Восхваляющее некоего, э-э… — он сверился со своей записной книжкой, — Боба Маннинга за его успешную работу и за значительное увеличение прибыли. Письмо было проверено, оно подлинное, преподобный. Оно было написано на фирменном бланке «Пасторств Благой вести» и подписано вами.

Дэнни нахмурился и сказал:

— Мы, должно быть, рассылали сотни таких писем, лейтенант. Всякий раз, когда мы получаем хорошие отчеты о прибыли от одного из наших подразделений, мы вознаграждаем их похвалой и поощрением. Это письмо было адресовано магазину мужской одежды, лейтенант, а не дьявольскому заведению наверху!

— Да, хорошо. — О’Мэлли снова прочистил горло. — Вместе с письмом была найдена фотография. У меня с собой есть копия. — Он полез во внутренний карман пиджака. — Оригинал находится в штаб-квартире, конечно, но, как вы можете видеть, сэр, это ваша фотография.

Дэнни опустил взгляд на фотографию и онемел. Он был изображен на фоне пляжа и пальмовых деревьев сидящим с одетой в бикини молодой красоткой на коленях. Он резко поднял голову и сказал:

— Дуэйна сюда. Немедленно.

Через десять минут адвокат Дэнни Маккея уверял извиняющегося сыщика О’Мэлли, что фотография — это фальшивка и что «серьезные репрессалии» докажут, что фотография сфабрикована для прессы.

— У вас есть какое-либо предположение относительно того, кто мог сделать такую фотографию, сэр? — спросил О’Мэлли.

Дэнни пытался сохранить самообладание.

— Ну, лейтенант, — сказал он с несчастной улыбкой мученика, — в это трудно поверить, но я предполагаю, что у меня есть несколько врагов. Враги любого служителя Бога — Сатана и его приспешники. И кто бы ни сфабриковал это грязное дело, что ж, я буду молиться о душе этого человека, поскольку ему угрожает серьезная опасность в виде адского огня.

— Лейтенант, — сказал Дуэйн, — а что насчет этого человека, Боба Маннинга? Почему полиция не нашла его?

— Мы пока не отыскали его, но мы установили наблюдение за его домом, мистер Чедвик, и допрашиваем всех, кто мог бы сообщить нам его местонахождение. Мы допросили служащих магазина мужской одежды, но они все утверждают, что ничего не знали о заведении наверху, и ни один из них не знает о том, кто этот Маннинг. Но, пожалуйста, будьте уверены, мы найдем преступника, скрывающегося за всем этим.

Уходя, О’Мэлли остановился в дверях и проговорил:

— Я только хотел бы, чтобы вы знали, мистер Маккей, что мы с женой голосовали за вас и что вы можете рассчитывать на наши голоса в ноябре.

— Да благословит вас Бог, лейтенант, — сказал Дэнни великодушно. А затем, когда полицейский и его молчаливый помощник ушли, он обернулся и прорычал: — Кто бы за этим ни скрывался, я выпущу ему кишки.

 

48

Труди боялась. Боялась себя, боялась своих чувств к Биллу.

Сидя за своим столом и просматривая утреннюю почту, она чувствовала, что ее мысли вращались как белки в колесе вокруг ее последней встречи с Биллом. «Стоит ли мне попробовать? — спрашивала она себя снова и снова. — Стоит ли мне добиваться человека, как подсказывают чувства, или я должна вести себя осторожно и позволить ему уйти?» Впервые, насколько Труди себя помнила, она вдруг стала очень беспокоиться по поводу того, что думает о ней мужчина. Знакомые для субботней ночи — кого интересовало, что они думали? Она занималась с ними сексом и оставляла их. И Томас… ему платили за то, чтобы он притворялся, что она ему нравится. А так ли было на самом деле, Труди это не беспокоило. Но Билл… неожиданно оказался мужчиной, чье мнение было очень важно для Труди.

И она понятия не имела, что он чувствовал по отношению к ней.

Она боялась снова обжечься. Ее пугала мысль о том, что можно пойти к нему, рассказать ему, что она чувствовала — она боялась быть отвергнутой, услышать от него, что все, что он хотел, — это быть друзьями.

«Что хуже, — задавалась она вопросом, — выставить себя посмешищем и потом сожалеть о том, что сказала, или промолчать и поэтому так никогда и не узнать, что он чувствует по отношению ко мне?» Но больше всего ее сводило с ума то, что Труди Штэйн, обычно не боящаяся рисков и вызовов, до смерти боялась испытать это.

Кэти, ее помощница, вошла в дверь, неся два бумажных пакета.

— Цыплята с карри у них закончились, — сказала она. — Так что я взяла омлет с копченой колбасой. Нормально?

Труди было все равно; она была не очень голодна.

— Вы читали сегодняшнюю газету? — спросила Кэти, когда открыла пакет молока. — Я просто не могу в это поверить! А я голосовала за Дэнни Маккея во вторник.

Труди подняла глаза и проговорила:

— Что? — А затем вспомнила: вчерашний сенсационный заголовок о том, что Маккея связывают с «Бабочкой»! Увидев его, она позвонила Джессике. «Неужели это может быть правдой? — задавались они вопросом. — Неужели „Пасторства Благой вести“ стояли за секретной организацией над „Фанелли“?» Джессика некоторое время обдумывала мысль о том, чтобы выступить и снабдить информацией сбитую с толку полицию. Но потом здравомыслие возобладало над ее католической совестью.

— Давай держать рот на замке, — сказала она, и Труди согласилась.

Теперь Труди посмотрела на заголовок, и чашка кофе замерла у ее губ. «Маккей владелец порнографического журнала».

— Что же это такое?! — произнесла она, беря газету.

— Это в самом деле удивительно! — сказала Кэти. — Теперь они обнаружили, что Дэнни Маккей владеет порнографическим журналом, рядом незаконных массажных кабинетов и сетью кинотеатров, демонстрирующих порнофильмы, под названием «Хот Пинк». И он заявляет, что ничего не знал об этом!

— Это повредит ему на республиканском съезде, — пробормотала Труди, думая о чем-то другом.

— Он яростно отрицает все это и настаивает, что это дело рук дьявола. Прочитайте, что он говорит: «Нападение на служителя Бога — это нападение на самого Бога». А вы можете поверить, что они нашли бордель в центре Беверли Хиллз? Я, наверное, была в «Фанелли» дюжину раз и ничего не знала о заведении наверху! Могу поспорить, среди их клиентов были довольно известные личности!

Когда вчера сообщили о тайной организации над «Фанелли», Труди решила, что люди, которые управляли «Бабочкой», должно быть, знали, что будет совершен полицейский налет. Они с Джессикой получили уведомления о закрытии клуба несколько дней назад, и им возвратили деньги, уплаченные за членство; все другие члены клуба, должно быть, тоже получили назад деньги и уведомления. «Но что стало с компаньонами? Что стало с моим драгоценным Томасом? Где он теперь? Будет ли он думать обо мне в будущем?»

Труди отложила газету и посмотрела на часы. Было два часа дня. Затем она взяла самый последний контракт, который заключила. Плавательный бассейн и гидромассажная ванна в Брентвуде. Мудреный: на сей раз они хотели, чтобы бассейн был продлен в дом.

— Я, наверное, позвоню Биллу, — пробормотала она, — спрошу, сможет ли он это сделать.

Кэти смотрела на свою начальницу. Труди никогда не звонила субподрядчикам.

Когда Труди набирала номер телефона, серебряные браслеты на ее запястье звенели и переливались в лучах горячего июньского солнца, проникающих сквозь зеркальные стекла окна. Кэти заметила новый среди них. Цепь с крошечным брелоком в виде бабочки из эмали. «Не совсем во вкусе Труди», — подумала она.

— Здравствуйте, это Труди Штэйн, — сказала она в телефонную трубку. — Билл там? А, понятно. На объекте? — Она послушала. — Что? М-м, нет. Не говорите ему, что я звонила. Попробую завтра еще раз.

Труди повесила трубку и потянулась за сигаретой.

— Он на объекте? — спросила Кэти.

— Нет. Бездельничает. На причале для яхт, занимается своей посудиной.

Труди переложила бумаги на своем столе. Она позвонила домой Джессике и оставила сообщение экономке. Она позвонила маникюрше и договорилась с ней о встрече, чтобы привести в порядок свои ногти. Потом еще раз посмотрела на планы нового объекта — бассейн будет наполовину огибать дом с мелководьем в комнате для приема гостей. Подводные барные стулья, яма для барбекю, водопад из вулканической породы…

Труди снова посмотрела на часы, погасила сигарету и прикурила другую.

Они хотели покрытие из тротуарной плитки и маленький арочный мост над самым глубоким местом. Испанский кафель, фонтан в центре…

— Послушай, — вдруг сказала она, закрывая папку и доставая свою сумку. — Я собираюсь уйти на оставшуюся часть дня. Не думаю, что может появиться что-то, с чем ты не справишься.

Кэти уставилась на Труди.

— Нет проблем, — сказала она, пытаясь вспомнить, когда последний раз Труди брала какое-нибудь свободное время. — Где я могу найти вас, если понадобится?

— Ты не сможешь. Я собираюсь пройтись по магазинам. Я зайду к тебе перед закрытием.

То, как она выпорхнула из двери, не позволило Кэти заметить волнения ее начальницы.

«Он на причале для яхт, занимается своей посудиной», — сказали в офисе Билла.

Причал занимал огромную площадь с сотнями яхт. Поэтому Труди методично взялась за поиски, медленно передвигаясь вверх и вниз — сначала бухта А, затем бухта Б, — просматривая ряды припаркованных автомобилей, ища его.

Она продолжала говорить себе, что это смешно. Они едва перемолвились словом за четыре прошедшие недели с тех пор, как встретились на объекте у Грина и поговорили друг с другом. Билл попросил ее отправиться с ним в плавание на яхте, а Труди отказалась. Она невежливо уехала и оставила его стоять там в облаке пыли и гравия. И потом считала для себя обязательным избегать его, общаться с ним через его офис, удостоверяться, что его нет поблизости, когда она осматривает участок. И теперь она двигалась вперед-назад, ища его автомобиль, как будто была подростком, не переставая думать о том, что была несправедлива к нему.

Вот он — коричневый с золотым GMC.

Она припарковалась рядом с ним, заглушила двигатель и осталась сидеть в тишине.

Поскольку это было будний день, немного человек работали на своих яхтах. Даже те, кто жил здесь на яхтах, уехали на работу, в школу или еще куда-то. За исключением ритмичного звона такелажа, стона мачт, легкого плеска воды, касающейся корпусов, своеобразная морская тишина повисла над многочисленными мягко покачивающимися судами. Труди опустила стекло и вдохнула соленый запах, почувствовав, как свежий бриз развевает ее волосы. На небе не было ни облачка. День, казалось, превратился в вечность.

Она вышла из машины и направилась к калитке, которая вела к доку Посмотрела на два ряда судов — парусные суда справа, пассажирские катера слева. Внизу она увидела ведра и швабры, груду тряпок. Все это было нагромождено рядом с сине-белой «Каталиной-27». Труди пыталась увидеть, был ли кто-либо еще на борту. Была ли с ним женщина…

Она повернула ручку калитки и обнаружила, что та не заперта. Открыв калитку, она оказалась на крутом трапе, который поднимался и опускался вместе с водой.

«Что же я делаю?» — спрашивала себя Труди, направляясь прямо к «Каталине», в то время как ее сердце бешено билось.

Труди знала очень хорошо, что делает.

— Привет! — крикнула она, когда добралась до яхты.

Он был внизу, в кубрике, где укладывал в бухту канат. Пораженный, он обернулся и посмотрел вверх, заслоняя глаза от солнца.

— Э-э… привет, — удивленно ответил он.

Она стояла на причале и смотрела на него, уперев руки в бока. Он пристально смотрел на нее.

— Итак, — проговорила она, — ты приглашал меня поплавать под парусом, не так ли?

Он не отрываясь смотрел на нее еще какое-то время, затем медленно сказал:

— Конечно. Поднимайся на борт.

Он подал ей руку, и она оперлась на нее; он поднял ее на палубу и перенес через перила безопасности. Когда она зашла в кубрик, он спросил:

— Ты знаешь что-нибудь о плавании?

— Конечно! Я эксперт.

— Если бы я сказал тебе отдать носовой швартов, как думаешь, ты смогла бы это сделать?

— Легко, — ответила она, оглядывая яхту. — Нос. Это заостренный или тупой конец?

Они мгновение смотрели друг на друга, затем Билл засмеялся и сказал:

— Ладно, пойдем, я тебе все покажу.

Он коснулся ее локтя, когда следовал за ней в каюту, расположенную внизу, и, дойдя до последней ступеньки, Труди была приятно удивлена.

Эта маленькая яхта «Каталина» была явно вторым домом для Билла, бассейнового водопроводчика. Прямоугольные окна были закрыты занавесками из ситца; часть стены была увешана картинами; подушки с морскими мотивами были разложены на обитом тканью сиденье, похожем на скамью; крошечная кухня сияла и искрилась, а над раковиной висела кленовая подставка со специями. Книжные полки были встроены в стены и забиты книгами в мягкой обложке, бестселлерами и журналами. Там был даже маленький портативный телевизор, зажатый в углу, где стена встречалась с низким потолком. Каюта выглядела жилой и пахла чистотой, и Труди задалась вопросом, были ли холодильник и буфеты заполнены провизией для долгой поездки.

— Так чему я обязан такой чести? — спросил он, стоя рядом с ней в тусклом и тесном пространстве.

Она избегала смотреть на него.

— Ну, ты же приглашал меня, — ответила она, просматривая корешки книг. «Происхождение Африки», — сказала она, достав и полистав книгу в мягкой обложке. — Я читала это в университете. Очень хорошая книга. Ты читал «Поисковую гипотезу»?

— Да.

— Что ты думаешь об этом?

— Я не согласен с ним.

— Ты знаешь, — проговорила Труди, потянувшись и положив книгу на место, ее рука случайно коснулась его, — есть женщина в Беркли, Ребекка Канн, которая считает, что, изучая митохондриальную ДНК, мы можем полностью проследить родословную человечества назад к единственной женщине…

— «Дети Евы», — сказал Билл. — Я видел показ на канале «Нова». — Самая неправдоподобная теория из всех, что я когда-либо слышал. Но предполагаю, что ты согласна с ней.

Труди наконец обернулась, чтобы посмотреть на него. Он стоял так близко, что она могла видеть золотые пятнышки на коричневой радужке и морщинки от смеха в уголках его глаз.

— Мне кажется у нас нет единого мнения ни по одной теме, — спокойно произнесла она.

— Ты думаешь?

Он посмотрел на нее сверху вниз. Эти сине-зеленые глаза трогали его каждый раз.

— Почему ты… — начал он мягко, — почему ты задеваешь мои чувства, когда никому другому это не удается? Почему я все время думаю о тебе, хотя эти мысли просто сводят меня с ума?

— Ну, ты ужасно сердишь меня. Все вы, мужские шовинисты, одинаковы…

А затем он целовал ее, и она целовала его в ответ, и они вдруг стали говорить своими телами то, что никакие слова не могли выразить.

В то время как человек из отряда охраны пристани помещал штрафной талон на ее ветровое стекло, потому что на ее бампере не было необходимой наклейки, разрешающей парковку, в то время как переносная рация офиса Билла пикала, игнорируемая, в кармане его джинсов, которые были свалены в куче одежды на полу, Труди получила сильное потрясение: Билл был опытным любовником.

Он действовал медленно и нежно, зная, где коснуться, где коснуться снова; где поцеловать и как; он читал ее неуловимые сигналы; он не пытался подталкивать, вынуждать или торопиться, он гармонично двигался вместе с ней, пока она не стала задыхаться от страсти и не захотела сказать, что любит его. Когда он достал презерватив и быстро и осторожно надел его, как всегда поступали парни в «Бабочке», Труди была удивлена. И затем она перестала удивляться, потому что это так сочеталось с тем, каким он был внимательным любовником.

Они закончили на маленькой кушетке, задыхающиеся и потные, их руки были переплетены, и они говорили то, что, как они оба внезапно поняли, они давно хотели сказать друг другу. Билл хотел знать все о Труди с момента рождения, и она хотела все рассказать ему. Они говорили о строительном бизнесе и как они могли бы объединить свои компании и расширить их радиус. Они говорили о плавании на «Каталине» в следующие выходные, сразу же, как только будут закончены береговые работы вдоль Тихоокеанского побережья, и о художественной выставке доколумбового периода, которая открывалась в окружном музее Лос-Анджелеса на следующей неделе и на которую они решили отправиться вместе. А затем он начал снова заниматься с ней любовью, в то время как яхта мягко поднималась и опускалась вместе с волнами.

Труди закрыла глаза, крепко прижалась к нему и подумала: «Вот оно. Я нашла реального мужчину. Я больше не нуждаюсь в „Бабочке“»…

 

49

Когда сенатор прошел сквозь ворота для прибывающих международного аэропорта Лос-Анджелеса, он был немедленно окружен телекамерами и репортерами.

— Каковы шансы Дэнни Маккея теперь, сенатор? — спрашивали все.

Старик улыбнулся под своей ковбойской шляпой и сказал:

— Я верю в своего зятя. Вы, парни, знаете, что Дэнни Маккей является служителем Бога. Мы уладим это в ближайшее время, чтобы продолжить дело по введению его в кабинет президента в Белом доме! — Он сел в лимузин и уехал, улыбаясь и приветственно махая рукой.

Но, оставшись один в гостиничном номере с Дэнни, старик закричал:

— Что здесь, черт возьми, происходит?!

Дэнни не выглядел, как обычно, симпатичным и уверенным в себе. Уже прошло три дня со времени появления первой новости в печати, и вместо того чтобы затихнуть и стабилизироваться ситуация все больше накалялась. Он не спал прошлые две ночи, и это было видно по нему.

— Черт меня побери, если я знаю, сэр. Я готов поклясться, что за всем этим стоят демократы.

— Не обвиняй проклятых демократов, мой мальчик! Я хочу знать, как тебя угораздило оказаться владельцем публичных домов и кинотеатров, демонстрирующих порнофильмы! А теперь еще и трущобы, господи боже мой!

Газетами был усыпан весь гостиничный номер. На первой странице каждой из них помещалась статья, содержащая последнюю грязь о Дэнни Маккее: вместе с «Королевскими фермами», его частной компанией, он приобрел целый квартал трущоб в центре Лос-Анджелеса. Газетные фотографии обветшалых, находящихся в аварийном состоянии арендуемых квартир сопровождались рассказом о сутенерах, шлюхах и наркоманах, живущих в загаженных крысами и тараканами зданиях.

— Я говорю вам, сэр, — сказал устало Дэнни. — Я просто не мог ездить по всей стране и исследовать каждую малюсенькую компанию, куда я делал инвестиции. Я купил «Королевские фермы» у Беверли Хайленд. Вы осведомлены о ее репутации, сэр, она не могла знать об этих вещах. И она, конечно, не передала бы компанию мне, если бы знала.

Старик достал сигару, медленно развернул обертку, отрезал кончик и неторопливо прикурил ее.

— Тебе ужасно повезло: я приехал, чтобы спасти тебя, сынок, — сказал он после нескольких первых затяжек. — Мы еще можем успеть спасти твою задницу до съезда. Ты идешь сегодня вечером на телевидение и сообщаешь Америке, что ничего не знал обо всем этом зле, что тебе очень жаль, что ты оказался частью этого, что ты намерен немедленно предпринять меры по поводу всего этого. Мы должны сделать тебя чистым, как свежевыпавший снег, до грядущих выходных.

Дэнни закрыл глаза и кивнул. Он не любил своего тестя, но тот был могущественным человеком. Его неожиданный приезд к запутавшемуся зятю был воспринят партией как добрый знак. Дэнни все еще имел сторонников, хотя и они уже нервничали. Сегодня вечером на телевидении он собирался дать лучшее представление: попросить у страны прощения. И не сомневался, что его простят.

Лейтенант О’Мэлли у же в сотый раз пожалел, что ему поручили это дело. Это была неблагодарная работа, и от этого начала обостряться его язва.

И теперь с новым развитием событий — эта вторая фотография в отличие от той, которая была найдена в борделе, была вне сомнения подлинной — дело только запутывалось.

Женщина сказала, что пришла в полицию, потому что считает, что Дэнни Маккей должен быть наказан. И сидела теперь там, в приемной, держа в руке пластиковый стаканчик с кофе, — увядшая, высохшая жена фермера из Техаса, жившая одинокой вдовьей жизнью и, без сомнения, надеявшаяся испытать возбуждение от сообщения своей истории.

О Дэнни Маккее и Боннере Первисе.

Иисус!

Детектив пошел в мужской туалет, где тщательно вымыл лицо, почистил ногти и расчесал волосы, чтобы они лежали ровно и блестели. Под давлением сверху он собирался отложить дело о борделе в долгий ящик, но теперь эта женщина бросила ему на колени «часовую бомбу».

Фотография была подлинной. Она сказала, что сама сделала снимок в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году, когда через ее город ехал автобус с проповедником и она вызвалась приютить двух человек из членов группы в своем собственном доме. «Из христианского милосердия», как сказала она, она приняла молодого Дэнни и Боннера и была «вознаграждена» проклятием самого Сатаны.

— То, что делали мальчики, было неестественно, — сказала она О’Мэлли. — И я застала их за этим, тут же в спальне.

Снимок, казалось, был достаточно невинным: два улыбающихся молодых человека сидели голыми в оловянной бадье на каком-то заднем дворе, явно пытаясь охладиться и лодырничая. В руках у них было пиво, и они обнимали друг друга за плечи. Просто пара мальчиков, весело проводящих время.

Но снимок переставал казаться столь же невинным, когда сопровождался историей этой женщины, наблюдавшей гомосексуальный половой акт. Это полностью изменяло картину. Это также меняло и все остальное.

Потому что О’Мэлли знал, что, как только это всплывет, люди начнут спрашивать себя: если Дэнни Маккей однажды совершал неприличные действия с другим мужчиной, то почему он не мог владеть борделем, порнографическим журналом и всем остальным?

Фотография и доказательства женщины могли уничтожить его.

У лейтенанта О’Мэлли была проблема. Просто он любил Дэнни Маккея и хотел голосовать за него в ноябре. Но он также был человеком совести. Он не мог проигнорировать женщину и эту фотографию.

В номере Маккея в отеле «Сенчури Плаза» кипела бурная деятельность. В то время как его личный гример готовил его к выступлению перед телекамерами, помощники и советники Дэнни подсказывали ему слова его торопливо написанной речи. В стороне стоял сенатор с мрачным выражением лица, в то время как его дочь Анжелика парила позади него.

Дэнни чувствовал себя хорошо. Виски «Джек Дэниелс» наполнил его силой, точно так же, как в старые добрые дни, и речь была чертовски хороша. Америка будет умолять его стать президентом, когда он закончит выступление сегодня вечером. В речи содержался даже тонкий намек на то, что имя великого Джона Кеннеди тоже пятналось хулителями.

Один из секретарей Дэнни подошел и сказал:

— Сэр, пришел детектив О’Мэлли. Он говорит, что хочет поговорить с вами.

Дэнни махнул рукой.

— Позже. После моего выступления.

— Как ты думаешь, чего он хочет? — спросил Боннер.

— Он, вероятно, продает билеты на полицейский бал!

Но когда прибежал другой секретарь и сказал Дэнни, что мисс Хайленд на телефоне, Дэнни вскочил, сдернул полотенце, висевшее у него вокруг шеи, и помчался в спальню, чтобы ответить на ее звонок. Из всех его финансовых покровителей Беверли Хайленд была наиболее важной. Ее молчание в эти последние три дня убивало его. Беря трубку, он молился теперь, чтобы она сказала что-нибудь хорошее.

Его мольбы были услышаны.

Мало того, что она полагала, что он был невиновным во всех этих ужасных вещах, она еще собиралась сделать публичное заявление завтра утром и сказать, что продолжит поддержку его кандидатуры.

— Я нисколько не опасаюсь, преподобный, — сказала она в своей спокойной манере, — что это все пройдет, и причем скоро, очень скоро, и вы получите свое справедливое вознаграждение.

 

50

Линда Маркус прислонилась к каркасу стеклянной раздвижной двери, наблюдая, как последние лучи тихоокеанского заката раскрашивают западное небо в персиково-оранжевые полосы. Запах океана был горячим и соленым. Наступил июнь, и Малибу пробуждался к летней жизни: внизу, недалеко от ее дома, на пляже, люди резвились в прибое; тут же жарили стейки; подростки бросали летающие тарелки, играли в волейбол и поспешно и тайно занимались сексом среди дюн. Позади нее комментатор говорил по радио: «Еще два человека заявили, что они знали Дэнни Маккея в его молодые годы, когда он был проповедником в Техасе, один из них когда-то управлял домом терпимости в Сан-Антонио. Госпожа Хейзел Кортленд подписала под присягой заявление, что Дэнни Маккей и Боннер Первис когда-то снабжали девочками ее заведение. Второй человек — отставной пастор от Остина, штат Техас, который предоставлял Маккею свою церковь для проведения религиозных собраний. Преподобный Вайт заявил, что в то время, в 1955–1956 годах, Дэнни Маккей работал у человека по имени Билли Боб Магдален, который однажды загадочно исчез и никогда больше не появлялся. Мистера Маккея допрашивала полиция по поводу этого исчезновения».

Линда слушала вполуха. Когда четыре дня назад просочились новости о том, что секретное заведение над «Фанелли» тем или иным образом связано с «Пасторствами Благой вести», она поняла, почему получила уведомление, сообщающее ей, что «Бабочка» закрывается, и деньги, уплаченные за членство.

«Куда же направится теперь ее компаньон в маске?» — гадала она.

— Кто ты? — спросила она в ту памятную ночь, когда он освободил ее от так долго мучившего заклятья. — Как тебя зовут и почему ты работаешь здесь?

Но он только улыбнулся и приложил кончик пальца к ее губам. А потом она поняла, что на самом деле не хочет знать ни его имени, ни кто он вне стен «Бабочки». Она запомнит его как фантастического любовника, который сломал ее оковы.

Он сказал ей:

— Неприятие, которое, тебе казалось, ты видишь в мужчинах, было на самом деле у тебя в голове. Ты вообразила, что они испытывали отвращение от твоих шрамов. Мужчин отпугивал не твой физический недостаток, а твоя внезапная холодность к ним. Это была их защитная реакция. И я сомневаюсь, что они отстранялись от тебя; вероятно, ты отталкивала их, как делала это со мной.

Он был прав. И Линда ушла из «Бабочки», чувствуя смесь страха и вновь обретенной храбрости. Она не знала, что ее тело способно к такой реакции. И теперь она хотела, подобно ребенку, который только научился ходить, попробовать сделать это самой.

Теплый бриз подул с океана, и Линда обняла себя руками. Она хотела кричать о своей радости; побежать на пляж и рассказать всем, насколько она счастлива.

Вчера вечером… Вчера вечером!

Она отвернулась от открытой веранды и пошла на кухню, где на столе все еще лежали остатки вчерашнего ужина. Помимо всего прочего он принес пиццу, и они ели ее и на ужин и на завтрак сегодня утром. Теперь приближался вечер, и им нужно будет снова поесть. Линда посмотрела вокруг. Что бы приготовить? Что ему понравится?

Она услышала шум воды в душе.

Он проснулся.

И внезапно ей не захотелось готовить, или есть, или делать еще что-то. Кроме как заниматься любовью.

Она увидела свое отражение в полированном стекле духовки: тридцативосьмилетняя женщина с горящими глазами и пылающими щеками, одетая лишь в купальный халат.

«Бабочка». Было ли это на самом деле? На самом ли деле имели место ее интерлюдии с Казановой, Зорро и офицером Конфедерации? Действительно ли она была в тех невероятных комнатах фантазии? Если бы только она знала, кого благодарить.

Но она не знала, кто управлял клубом «Бабочка», разве что, возможно, Дэнни Маккей, как сообщалось в газетах. Но она сомневалась, что он имел какое-либо отношение к осуществлению фантазии. Линде не удалось узнать ни имени ее компаньона, ни его личности, ничего, кроме того, что он работал в «Бабочке». Только Алексис, ее подруга-педиатр, сумела получить кое-какую информацию.

Компаньон Алексис влюбился в нее. Он сказал ей, кто он и открыл ей свои чувства. И теперь они жили вместе в хижине на каньоне Бенедикт. Его зовут Чарли, и он сообщил Алексис, что директор провела с ним собеседование, наняла его на работу и сказала ему, что делать. Кроме этого, «Бабочка» была такой же тайной и для него, и для других компаньонов, и для членов клуба.

Чарли сначала хотел пойти в редакцию какой-нибудь газеты со своей историей, но потом передумал. Он не мог предоставить никакой конкретной информации для полиции, а огласка сослужила бы ему плохую службу. В конце концов, он был уважаемый человек в обществе — компьютерный программист, — и ему нужно было беречь свою репутацию.

Линда подозревала, что настоящая тайна «Бабочки» никогда, вероятно, не будет раскрыта.

Она слышала звук шагов по полу гостиной. А затем он оказался на кухне и подошел к ней сзади, скользнув руками вокруг ее талии.

— Доброе утро, мой друг, — прошептал он. — Или сейчас вечер? Я потерял счет времени.

Линда обернулась и посмотрела на Хосе. Его волосы все еще были влажными после душа. Она обвила руками его шею и поцеловала.

— Знаешь, что случается, когда я приглашаю женщину выпить? — спросил он. — Я влюбляюсь.

— Это правда?

Он стал серьезным.

— Я действительно имею это в виду, мой друг. Когда я смотрю на тебя и вспоминаю, какой ты была вчера вечером, я думаю, что мне не стоит больше ходить на вечеринки.

Линда положила голову ему на плечо и почувствовала душевное спокойствие.

 

51

Крошечная бабочка мерцала в меркнущем солнечном свете июня и отбрасывала разноцветные и золотые тени. Она, казалось, затрепетала в открытой ладони Кармен, а затем замерла.

— Мне она больше не понадобится, — тихо сказала Беверли. — Я хочу, чтобы она была у тебя.

Кармен пристально поглядела на изящный браслет с бабочкой глазами, полными слез. Было что-то завершающее в этом последнем жесте. Она поклялась, что не будет плакать, когда наступит этот момент, но теперь не могла сдержаться.

— Я буду скучать по тебе, amiga, — прошептала она.

— Я знаю. И я буду скучать по тебе. — «Бабочка» отвернулась от Кармен и посмотрела на других собравшихся в комнате.

Мэгги с вьющимися рыжими волосами, выбившимися из узла, безмолвно сидела с красными глазами. Энн Хастингс разделила кресло, предназначенное для двоих, с Роем Мэдисоном, оба были тихи и серьезны. А Джонас Бьюкенен стоял подобно стражу у закрытой двери. Только Боб Маннинг отсутствовал. Он был в автомобиле, ожидающем Беверли.

В атмосфере огромного особняка, который когда-то принадлежал звезде немого кино, ощущалось своего рода предвкушение. Наполненные пылью лучи полуденного солнца струились сквозь ромбовидные стекла окон и окутывали молчаливых обитателей потусторонним светом. Беверли Хайленд стояла, подобно привидению, в центре круга друзей, высокая и стройная. Ее платиновые волосы были аккуратно собраны в высокую прическу, брюки сливочного цвета и белая шелковая блузка подчеркивали ее бледность. Она постояла еще несколько минут со своими друзьями. Все, что должно было быть сделано, было сделано; все было готово и выполнено.

Ей оставалось только пойти в отель «Сенчури Плаза», где ее ожидал Дэнни Маккей.

— Пора, — сказала она наконец, и ее друзья оживились.

Они проводили ее к белому «роллс-ройсу» и один за другим обняли ее.

Беверли остановилась, чтобы посмотреть на них: Кармен, которая когда-то была Кармелитой, Энн, которая была одинокой и несчастной, Мэгги, которая была молодой вдовой с двумя младенцами, когда Беверли нашла ее, и Джонас, чернокожий экс-полицейский, который нашел ее мать и почти нашел ее сестру и теперь смотрел на нее влажными глазами. Затем она села в машину, и Боб Маннинг закрыл за ней дверцу. Беверли ничего не делала и ничего не говорила, пока автомобиль прокладывал свой путь по дороге вдоль каньона Беверли к Хиллз-авеню. Но потом ей пришлось кое-что сделать — последнее, после чего она отправится прямо в отель.

Подняв трубку автомобильного телефона, она набрала номер, который знала наизусть, и попросила детектива О’Мэлли.

День для лейтенанта начался ужасно, и теперь, к концу второй половины дня, все только ухудшилось. Почему это дело Дэнни Маккея должно было случиться в его округе? О’Мэлли посмотрел на толстое досье на своем столе и покачал головой. Какая неразбериха! Эта женщина с техасской фермы со своей фотографией, несомненно, что-то затеяла. С тех пор как была напечатана фотография в газетах, казалось О’Мэлли, стали появляться различные личности. Выглядело это так, будто половина населения штата Техас знала Дэнни Маккея в его юные годы и была в курсе его грязных дел. Они говорили с любым, кто готов был слушать. За прошедшие два дня газеты по всей стране растиражировали истории о неистовых, вопиющих и бурных днях Дэнни и Боннера, еще когда они были молодыми проповедниками.

Бульварные газеты супермаркетов даже печатали фотографии старых сараев и полей, где якобы устраивались оргии и проводились сатанинские ритуалы. О’Мэлли был уверен в том, что восемьдесят или девяносто процентов этих людей никогда даже не видели Маккея, еще меньше были обмануты, совращены или брошены им. И тридцать странных женщин, заявившие, что у них были незаконные дети Дэнни, только подчеркивали смехотворность всего дела.

Но эти восемь девушек Дэнни в красных ковбойских нарядах, которые пришли и сообщили прессе, что они были проститутками, признались, что участвовали в оргии с Маккеем ночью перед первичными выборами. Ну, это было немного больше похоже на истину.

Давление на лейтенанта усиливалось, он должен был принять меры.

Из-за всей грязи, которая внезапно всплыла о Маккее, общественное мнение быстро изменилось. Люди начинали думать, мало того, что Дэнни знал о борделе на Беверли Хиллз — он и управлял им лично, и часто пользовался сам его услугами. Итак, в глазах убежденной в своей правоте публики, которая была обманута и рассержена от того, что оказалась столь легковерной и искала способа отомстить, Дэнни Маккей был виновен в преступлении и должен был быть арестован.

Лейтенантом О’Мэлли.

Его телефон звонил не переставая, помимо этого ему еще нужно было прочитать кучу телефонных сообщений, которые поступили во время его отсутствия. Еще больше было сообщений свидетелей сенсационного прошлого Дэнни Маккея, возмущенных жалоб от приличных граждан, желавших, чтобы что-то было сделано. О’Мэлли пошел в относительно тихое помещение мужской уборной и тщательно вычистил ногти.

Как же они могли арестовать Маккея? У них не было никакого реального доказательства какого-либо преступления в этом городе. Несомненно, всего, что было теперь о нем известно, оказалось бы достаточно, чтобы задержать кого-либо другого, по крайней мере для допроса, но не Дэнни Маккея. «Мой Бог, — думал О’Мэлли в то время, как намыливал, мыл и ополаскивал свои чистые руки, — это был преподобный Дэнни Маккей, о котором все говорили, один из самых богатых людей в Америке, лидер движения за нравственность, человек с мощными связями — человек, одной ногой стоящий в Белом доме!»

О’Мэлли вытер руки, бросил бумажное полотенце в мусорное ведро и остановился, чтобы посмотреть на себя в зеркале.

Человек, который наденет наручники на Дэнни Маккея, будь он проклят.

Когда О’Мэлли шел назад, ему сказали, что Беверли Хайленд спрашивает его по телефону.

Он застонал. Беверли Хайленд была одной из самых преданных сторонников Дэнни Маккея. Разве не она сделала вчера заявление в печати о том, что продолжает верить в этого человека? Она была одной из тех, кто заставлял биться сердце этого города. Одно слово этой женщины, — был уверен О’Мэлли, — и его значок окажется у нее.

Его рука зависла над телефоном. О чем же, черт побери, она хотела поговорить с ним?

Очевидно, это будет приказ о прекращении дела Маккея.

С подступившим чувством, что это не его день, детектив О’Мэлли взял себя в руки и поднес к уху телефонную трубку.

Все в многокомнатном номере Дэнни Маккея в отеле «Сенчури Плаза» выглядело унылым. Какой-то безумный хаос обрушился на большой штат Дэнни: люди кричали в телефоны, получали и отправляли сообщения по телексу, говорили с журналистами и пытались предотвратить окончательную гибель, которая, казалось, нависла над ними. Завтра открывается республиканский съезд. Политические сторонники отказывались от Дэнни с тревожной скоростью, а его финансовая империя начинала рушиться. Инвесторы перестали участвовать в его предприятиях, акции его различных холдингов на нью-йоркской фондовой бирже резко падали в цене, христиане по всей стране требовали, чтобы вернули их пожертвования. И Дэнни посреди этого кошмарного водоворота понятия не имел, почему все это происходит с ним.

Та женщина с техасской фермы, например. Он похолодел, увидев ту фотографию в газете. Да, он помнил женщину и день, когда она сфотографировала их с Боннером в этой старой оловянной бочке на заднем дворе. Проклятье, но ведь она участвовала в этом вместе с ними! Дэнни помнил те несколько хороших дней, когда они ели ее жгучий техасский чили и кувыркались в ее кровати, все трое. Но к чему весь этот бред о гомосексуализме? С какой стати она вдруг появилась и сообщила такую возмутительную ложь?

— Кто-то, должно быть, подговорил ее на это, — сказал изумленный Боннер.

Но кто?

А затем внезапно, подобно лавине или гигантской океанской волне, объявились все другие с их невероятными историями, которые клялись, что знали Дэнни и что он сделал им то и это. Пара фактов действительно были истинными — он допускал, что оставил несколько ублюдков на юге. Но остальное, сатанинские ритуалы, оргии — откуда взялось?

Он мерил шагами ковер и часто смотрел на часы. Когда Беверли Хайленд позвонила ему этим утром и сказала, что хочет лично встретиться с ним, Дэнни почувствовал себя так, будто морские пехотинцы прибыли, чтобы спасти его. Она уверила его по телефону, что будет продолжать поддерживать его и что вместе они справятся с этим. Она была богата и влиятельна, и люди верили ей. Еще оставалось время для спасения Дэнни. И Беверли Хайленд собиралась сделать это.

Дэнни сделал ошибку, посмотрев на своего тестя. Сенатор сидел на стуле подобно какому-то старому паше, дымил своими вонючими сигарами и с каждым уходящим часом ужесточал приговор своему зятю. Он провел целый день за закрытыми дверями с организаторами партии, пытаясь спасти тонущую крысу, которую он женил на своей дочери. Ради самого себя он собирался попробовать спасти его, но, если бы это удалось, это было бы просто чудом.

То, что все эти недавно всплывшие истории были ложью и вымыслом, старик не сомневался. Но его приводило в бешенство то, что парень оказался настолько глуп, что позволил начаться всему этому. Девушки Дэнни оказались проститутками! Конечно, Маккей отрицал, что знал об этом. Насколько ему было известно, девушки, которых набирали на работу в его штат, все как одна были первоклассными американскими девственницами. Откуда взялись те восемь, он понятия не имел. И это дело с миссионером, Фредом Бэнксом, который был арестован в какой-то ближневосточной тюрьме. Он сам вышел и объявил, что это был обман, организованный преподобным! Дэнни настаивал на том, что миссионеру кто-то заплатил, чтобы он сообщил эту историю прессе. Но кто? Именно в этом заключалась проблема — Дэнни не имел ключа к тому, что происходило. Проклятье, какой человек из Белого дома устраивает все это?

Сенатор дал своему зятю последний шанс. Если Беверли Хайленд поможет ему выпутаться, значит, еще останется надежда на спасение его задницы. Если она не сделает этого, сенатор заберет свою дочь и увезет ее в Техас. И «Пасторства Благой вести» могут отправляться к чертовой матери.

— Она здесь, — сказал кто-то, и Дэнни помчался к окну. Даже с большой высоты ему было видно волнение на улице, где репортеры окружили «роллс-ройс», вспыхивали фотоаппараты, работали телекамеры, и все следовали за Беверли Хайленд в вестибюль гостиницы.

Она невозмутимо скользила сквозь толпу с Бобом Маннингом, который прокладывал ей дорожку, и вошла в лифт, не сказав ни слова. А Маннинг сообщил прессе, что мисс Хайленд сделает официальное заявление после своей встречи с Дэнни Маккеем.

Боб Маннинг постучал в дверь, и она открылась почти сразу же, как только его пальцы коснулись дверной ручки.

Беверли вошла в наполненную дымом комнату и сразу же почувствовала напряженность в воздухе, ощутила панику и отчаяние, почувствовала запах страха. На какое-то мгновение все это напомнило ей неприятный запах публичного дома Хейзел, куда приходили мужчины, чтобы покурить, выпить и избавиться от своих страхов. Люди Дэнни расступились, чтобы пропустить его, как послушное море, когда он шел, чтобы поприветствовать Беверли, подобно великодушному монарху. Он подошел к ней с распростертыми руками, но она держала в руках плоскую сумку из кожи угря и попросила, чтобы их оставили наедине.

Наедине для Дэнни означало, что в комнате останутся только восемь или девять человек из его окружения, — прошло много лет, с тех пор как он обходился без секретарей, телохранителей и советников. Но Беверли подразумевала один на один, и поэтому он отослал своих людей в другие номера и закрыл за ними дверь.

В комнате внезапно воцарилась тишина, казавшаяся странной. Беверли разрешила остаться «мистеру Первису», в то время как с ней был ее шофер, — она объяснила, что он также ее секретарь и телохранитель. Трое из присутствующих сели, в то время как Маннинг остался стоять у закрытой двери.

— Мисс Хайленд, — произнес Дэнни, наклоняясь вперед, локти лежали у него на коленях. — Вы не представляете, насколько я ценю то, что вы продолжаете меня поддерживать, верить в меня, когда происходит этот ужасный кошмар. Несомненно, Бог благословил меня, дав мне друга, подобного вам.

Слабая улыбка коснулась ее губ.

— Это, должно быть, ужасно для вас, мистер Маккей.

— Это было ужасно. Проклятия, которыми Моисей карал фараона, не могут сравниться с тем, что я пережил на прошлой неделе!

Она наблюдала за ним. Хотя он явно подготовился, чтобы выглядеть в лучшем виде к ее визиту, на его лице было заметно напряжение.

— Это было пыткой для вас? — спросила она мягко.

— Да, мэм.

— Это причинило вам сильную боль и страдание?

Он замигал.

— Конечно.

— Вы чувствуете себя одиноким и брошенным?

На его красивом лице промелькнуло недоумение. Затем он сказал тихо:

— Именно так я себя чувствую, мисс Хайленд. Удивительно, как хорошо вы понимаете мою ситуацию.

— Мне не понаслышке известны все эти несчастья, мистер Маккей. И, конечно, вы должны чувствовать замешательство и изумление от всего, что случилось. Вы, должно быть, думаете, что весь мир внезапно разрушился без какой-либо причины.

— Да, я расскажу вам, мисс Хайленд. — Он прочистил горло. — Или я могу называть вас Беверли?

Она слегка кивнула.

— Вы можете называть меня так, как только пожелаете, мистер Маккей. Было время, когда вы называли меня Рейчел.

Он уставился на нее.

— Как это?

— Рейчел. Разве вы не помните девочку по имени Рейчел, мистер Маккей? Рейчел Двайер?

— Я… м-м… — Он поглядел на Боннера, который пожал плечами. — Боюсь, что нет, мисс Хайленд. Кто она?

Беверли говорила спокойным, почти невозмутимым голосом:

— Рейчел Двайер была юной девочкой, которую вы подобрали в Эль-Пасо тридцать семь лет назад, мистер Маккей. Вы привезли ее в Сан-Антонио и поместили в публичный дом, которым руководила женщина по имени Хейзел. Затем вы вынудили ее сделать аборт и заставили Хейзел выгнать ее. Наверняка вы вспомнили ее теперь, мистер Маккей?

Воспоминание внезапно отразилось в его глазах. Дэнни облизнул губы и сказал:

— Ну, нет, я не могу сказать, что помню ее. Она еще одна из этих ищущих сенсации женщин, которые примкнули к скандалу?

— Нет, мистер Маккей. Я сказала, что вы имели обыкновение называть меня Рейчел. Я Рейчел Двайер.

Его глаза расширились, а затем сузились.

— Вы не можете быть ею. Рейчел была…

— Уродливой? Да, я была некрасивой. Но пластическая хирургия позаботилась обо мне. К тому же у меня были каштановые волосы.

Он уставился на нее с открытым ртом.

— Вы все еще не помните меня? У меня есть татуировка на внутренней поверхности бедра. Вы поместили ее там. Это маленькая бабочка…

— Я… — Его голос сорвался. Он снова посмотрел на Боннера, у которого теперь было странное выражение на лице. — Я не понимаю, мисс Хайленд. Что все это зна…

— Пожалуйста, называйте меня Рейчел. Я хочу услышать это. Ради старых времен.

— Я не понимаю.

— Все очень просто, Дэнни. После того как я уехала из Техаса, я приехала в Калифорнию, изменила свое имя и внешность. И теперь мы здесь, снова вместе.

Беверли видела, как пульсирует вена на его шее. Его лицо утратило цвет, когда он наконец понял.

— Вы?.. — прошептал он. — Вы Рейчел?

— Да, Дэнни. После всех этих лет. Ты думал, что я умерла?

— Я, э-э… — Он пошевелился на стуле.

— Ты совсем не думал обо мне, не так ли? — спокойно спросила она.

— Ну, это было так давно, и вообще. Ну… — Он сглотнул. — Вот это да. Рейчел Двайер. — Он нервно засмеялся. — Вот это да! Почему ты не говорила мне прежде? Я хочу сказать, зачем было держать это в секрете? А как же все те деньги, которые ты вложила в мое пасторство и политическую поддержку? — Он говорил слишком громко. — Это счастливый момент!

— Неужели?

— Ну да. Я хочу сказать, мы снова команда, точно так же, как были в те далекие годы. Думать, что ты пришла сюда сегодня вечером, чтобы помочь мне… Хвала Богу за его чудеса, Рейчел. Он заставил твое сердце простить меня. Я знаю, что поступил неправильно, заставив тебя сделать аборт. И, поверь мне, я стоял после этого на коленях и раскаивался. Я пошел в дом Хейзел, а она сказала, что ты ушла, и я отправился искать тебя.

— Действительно? Почему ты не поехал в Нью-Мексико, откуда я была родом? Или в Голливуд, где я всегда собиралась искать свою сестру?

— Ну, м-м, я…

— Все в порядке, Дэнни, — сказала она спокойно. — Это случилось так давно, и мы так далеко ушли с тех пор.

— Да, хвала Господу. И ты проявила себя доброй христианкой, Рейчел, забыв прошлое и придя мне на помощь в этот трудный момент.

— О, — произнесла она, слегка нахмурившись. — Я боюсь, что ты неправильно понимаешь меня, Дэнни. Я не простила тебе того, что ты сделал. И я пришла сюда сегодня вечером не для того, чтобы спасти тебя. — Он уставился на нее. — Я пришла сюда, чтобы сообщить тебе несколько фактов, о которых, я думаю, ты должен знать.

Беверли сидела в кресле, держала на коленях сумку и говорила совершенно спокойно. В ее голосе ни было ни гнева, ни холодности, ни ненависти. Она была просто женщиной, тихо рассказывающей свою историю.

— Ночью, когда ты вытолкал меня из своей машины и оставил истекать кровью, Дэнни, ты велел мне запомнить имя: Дэнни Маккей. Так вот, я запомнила. И я поклялась, что однажды отомщу тебе. Эти тридцать пять лет я жила с единственной мыслью в голове: увидеть, как ты заплатишь за то, что сделал со мной.

Он беспокойно заерзал на стуле. На лбу у него появились капли пота.

— Ты не можешь говорить это серьезно.

— Я необыкновенно серьезна, Дэнни. Каждый вздох приближал меня к моменту, когда я увижу, что ты уничтожен.

— Зачем нужно было так долго ждать? — спросил он напряженным голосом. — У тебя было множество возможностей в прошлом, чтобы нанести мне удар.

— Это так. Но я хотела, чтобы ты падал с большой высоты, Дэнни. Я также не хотела, чтобы ты ускользнул от этого и продолжал причинять вред множеству людей. Я должна была убедиться, должна была удостовериться в том, что у меня достаточно компромата на тебя. — Она наклонилась вперед, сжимая сумку. — Поэтому я разрешила тебе продолжать погоню за властью, пока я не решила, что час настал.

— О чем ты говоришь? Ты позволила мне? Ты не позволяла мне ничего! То, чего я достиг, я достиг сам!

— О, да, ты сделал это сам, Дэнни, но только потому что я позволила это тебе.

— Ты сумасшедшая.

— Я? Вспомни семьдесят второй год. В твоей Хьюстонской церкви. Человек умер, и ты решил, что вернул его к жизни. Это было моих рук дело, Дэнни. Я организовала все это.

Дэнни посмотрел на Боннера.

— Я была в Хьюстоне в тот вечер, Дэнни, — продолжала она. — Человек, который умер, был мой друг, актер. Ему очень хорошо удаются сцены смерти. Другой актер играл доктора, а моя подруга играла жену. Мы организовали все это, Дэнни, а ты поверил в это.

Он схватился руками за подлокотники; его суставы побелели.

— С какой целью?

— Чтобы иметь боеприпасы и остановить тебя, если ты попробуешь организовать этот трюк снова. Дурачить всех тех невинных людей своими уловками! Поэтому я организовала еще одну инсценировку с людьми, которые бы в случае необходимости признали, что все это было мошенничеством.

— Я не верю тебе.

— И Фред Бэнкс. Я перекупила его через месяц, после того как ты привез его обратно в Соединенные Штаты. Он рассказал мне, как ты все разработал, как ты обманул американцев своей шарадой, как ты дал незаконное оружие арабскому королю. И, наконец, «Королевские фермы», Дэнни. Я создала «Королевские фермы» только для того, чтобы ты купил эту компанию. Я присоединила к ней такие вторичные предприятия, как магазин мужской одежды, порнографический журнал, массажные кабинеты, рассчитывая, что ты будешь слишком жадным, слишком занятым и слишком увлеченным собой, чтобы проверить компанию, которую ты купил. И ты ни разу не подвел меня, Дэнни.

Как раз в этот момент включился кондиционер, и тихий гул заполнил тишину. Из отверстий в стенах подул прохладный воздух, мягко раскачивая занавески и охлаждая присутствующих в комнате. Снаружи Лос-Анджелес изнемогал от зноя душного июньского вечера; в вестибюле на первом этаже репортеры ослабили галстуки и промокнули брови, ожидая Беверли Хайленд.

— Ты безумна, — прорычал Дэнни. — Я не должен ничего этого слушать.

Он начал вставать, но опять сел, когда она сказала:

— Ты должен слушать, Дэнни, потому что то, что случится дальше, зависит от тебя.

— Что ты имеешь в виду?

— Все, что произошло в этой комнате, известно лишь нам четверым. Это может остаться так, как есть, и я могу продолжать быть твоим активным сторонником, если ты сделаешь одну вещь.

— Какую?

Она прижимала сумку к себе; ее сердце билось так быстро, что она едва могла дышать.

— Ты должен умолять меня, — спокойно сказала она, — умолять меня помочь тебе, Дэнни.

Он вскочил на ноги.

— Пошла ты к черту.

— Это не спасет тебя. Подумай об этом, Дэнни. Когда я выйду из этой комнаты, пресса попросит меня сделать заявление. Тебе решать, что это будет за заявление. Видишь ли, Дэнни, я могу обелить твое имя. У меня есть доказательство в этой сумке, что тебя оклеветали, что все, что было опубликовано на прошлой неделе, было разработано для того, чтобы уничтожить тебя. Если я передам это прессе, ты станешь героем, Дэнни. Люди увидят в тебе невинную жертву и опять начнут поклоняться тебе, как мученику. Ты поднимешься еще выше, Дэнни. Ничто не сможет тебя остановить тогда. Но… — Она сделала паузу. — В моей власти также уничтожить тебя полностью. Одно мое слово — и мир повернется к тебе спиной, Дэнни, тебя будут проклинать. Что ты выбираешь?

Он посмотрел на Боннера, чье лицо отражало его собственный страх. Тогда он посмотрел на шофера, стоящего у двери. Старик. Охраняет хрупкую женщину.

— Даже не думай об этом, Дэнни, — сказала она. — Насилие не спасет тебя на этот раз. Сделай, как я тебе говорю, и ты выйдешь отсюда реабилитированным человеком.

— Иди ты к черту.

— Я предлагаю вам выполнить просьбу леди, — внезапно сказал шофер, удивляя Дэнни.

— А тебе нечего вмешиваться.

— Я так не думаю, — сказал Маннинг, медленно направляясь к Дэнни. — Итак, я знаю, что происходит в твоей голове прямо сейчас, парень. Я могу читать тебя, как детскую книжку. Ты думаешь, что она все это сочиняет и ты можешь тешить себя надеждой, что легко избавишься от этого. Ты думаешь, она безумна и она не сможет навредить тебе. Так вот, парень, не только она может причинить тебе вред, но и я тоже.

Дэнни фыркнул.

— Ты! Что ты можешь сделать, чтобы навредить мне?

— Ну, — спокойно сообщил Маннинг, — я могу дать тем репортерам ответ на вопрос, который они задавали тебе. Вопрос о том, что случилось с Билли Бобом Магдален.

Дэнни прищурился. Полиция уже задавала ему этот вопрос, и он сказал им, что купил автобус честно и юридически законно у Билли Боба и оставил пьяного старого проповедника в городе, где Билли Боб решил остаться. И полиция поверила ему — не было никакой причины, чтобы не поверить.

— Ты ничего не знаешь о Билли Бобе, — заявил Дэнни.

— Ты думал, что Билли Боб Магдален был стар, когда ты знал его, — сказал шофер Беверли. — Но ему было только сорок три года, когда вы присоединились к нему. Это было тридцать четыре года назад, а значит, ему сейчас приблизительно семьдесят семь лет. И его настоящее имя было не Магдален, а Маннинг. Ну же, разве вы, два красавца, не узнаете меня?

Могильная тишина заполнила комнату. Боннер медленно поднялся на ноги, его рот открылся. Дэнни уставился на старика широко открытыми глазами.

— Вы, парни, оставили меня умирать в пустыне, — продолжал Билли Боб. — И я чуть не умер в той пустыне. Но какие-то заблудившиеся туристы нашли и подобрали меня как раз вовремя. Они поместили меня в больницу в Одессе, и там я оставался в течение шестнадцати лет, почти потеряв рассудок от слишком большого количества солнца и отсутствия воды. А затем однажды, как по мановению волшебной палочки, моя память возвратилась, и первые осознанные слова, которые я произнес, были «Дэнни Маккей».

Случайно моя небольшая история оказалась в маленькой газете, и мисс Хайленд услышала об этом благодаря пресс-службе, услугами которой она пользуется. Она приехала в ту больнице и долго разговаривала со мной. Она спасла меня из той тюрьмы и дала мне стимул жить — жить достаточно долго, чтобы увидеть день, когда вы заплатите за то, что вы сделали.

Ошеломленный, Дэнни оступился и упал на стул.

— Вот видишь, — сказал Билли Боб, становясь позади Беверли, — это все правда. Каждое слово из этого. Она следила за тобой всю твою жизнь, парень, следовала за каждым твоим гнусным ходом. Сынок, ты даже не пукал без того, чтобы она не знала об этом!

Кондиционер включался и выключался; звуки из соседней комнаты проникали сквозь закрытую дверь приглушенным ревом; вдалеке звонили телефоны; внизу на бульваре Вилшир вопила сирена. Беверли терпеливо сидела в кресле и прижимала сумку с драгоценным содержимым к груди. Она никуда не торопилась; она ждала уже достаточно долго, теперь могла подождать еще несколько минут.

Наконец с пересохшим горлом и бледным лицом Дэнни прошептал:

— Рейчел, не делай этого со мной.

— Ты должен сделать это лучше, Дэнни.

— Господи, ты действительно хочешь, чтобы я умолял?

— Да, Дэнни, — ответила она, и на сей раз ее голос был холодным и жестким. — Как я когда-то умоляла тебя. Подумай о той невинной девочке, лежащей на столе подпольного акушера. Вспомни ее испуганное лицо, услышь ее голос, умоляющий тебя, чтобы ты позволил ей сохранить ребенка. А теперь сделай то же самое для меня. Дай мне увидеть твой страх, дай мне услышать, как ты просишь меня спасти твою жизнь.

Рука Дэнни метнулась к телефону у его стула.

— Сделай это, — сказала она, — и ты будешь уничтожен прежде, чем выйдешь из этой комнаты!

Его рука опустилась.

— Пожалуйста, Рейчел, — прошептал он. — Пожалуйста, не делай этого со мной.

— Этого недостаточно, Дэнни.

— О господи, — заплакал он. — Не делай этого со мной!

Она медленно поднялась и посмотрела на него сверху вниз.

— Я ждала этого момента тридцать пять лет. Я жертвовала и отказывала себе во всем только ради этого момента. Я не позволю, чтобы меня обманули, Дэнни.

Он сложил вместе руки и упал на колени.

— Пожалуйста, Рейчел. Пожалуйста, спаси меня.

— Позволь мне увидеть слезы, которыми ты так знаменит. Ты вызываешь их достаточно хорошо для телекамер. Теперь вызови их для меня.

— Господи, ты не можешь сделать этого со мной! Пожалуйста, Рейчел. Пожалуйста!

— Боже, — спокойно произнесла она. — Меня от тебя тошнит.

Он плакал теперь всерьез.

— Я сделаю все, Рейчел. Все что угодно. Только вытащи меня из этого. Не позволяй им мучить меня! Я не могу выносить это. После всех этих лет! Я не могу переносить позор. Я не смогу жить с этим!

Она пристально глядела на него сверху вниз еще какое-то мгновение, затем пошла к двери. Коснувшись дверной ручки, она сказала:

— Боюсь, тебе придется жить с этим, Дэнни.

— Что ты хочешь от меня? Я умоляю тебя, разве этого не достаточно?

— Нет, Дэнни, этого недостаточно. Я никогда не намеревалась спасать тебя. Я только хотела посмотреть, как низко ты можешь пасть. Бумаги, находящиеся в этой сумке, — мое последнее заявление прессе, обвиняющие тебя и всю твою деятельность. Если бы ты навредил только мне, я могла бы тебя простить. Но ты навредил стольким людям, и ты убил моего ребенка. За это не может быть никакого прощения.

— Господи!

— И еще одна вещь, Дэнни. Детектив О’Мэлли едет сюда, чтобы арестовать тебя.

Он потянулся к стулу и стал на ноги.

— О чем ты говоришь? Он не посмеет арестовать меня!

— Боюсь, что посмеет, Дэнни. Он обязан сделать это. Помнишь время, когда ты приходил навестить меня у Хейзел? Ты напился и хвастался, что тебя арестовали по обвинению в аморальном поступке, а потом ты сбежал с каторжных работ?

Он и Боннер уставились на нее.

— Ты думал, что срок давности истек и что вы свободны. Но ты ошибался, Дэнни. Я послала Билли Боба в Техас, чтобы изучить это дело. Знаешь, что он обнаружил? Что все еще есть ордер на твой арест за уголовное преступление — побег с принудительных работ, Дэнни, для которого нет срока давности и выпуска под залог. Всего через несколько минут, Дэнни, тебя уведут отсюда в наручниках. И это, — она нажала ручку, и дверь открылась, — то, ради чего я жила тридцать пять лет, чтобы наконец увидеть.

Он бросился к ней. Но Беверли открыла дверь как раз тогда, когда он подбежал к ней, крича: «Ты, гребаная сука!», отчего толпа людей повернулась в их сторону и застыла в молчании.

Она вошла в многокомнатный номер, когда детектив О’Мэлли прибыл с парой полицейских, одетых в форму. Увидев детектива, репортеры и телевизионщики последовали за ним из вестибюля и теперь толпились в коридоре рядом с номером Дэнни Маккея.

Они слышали крики Дэнни и теперь шумели вокруг Беверли, задавая вопросы и фотографируя их. Беверли подняла руку, прося тишины, затем вручила свою сумку Билли Бобу.

— Все, что я могу сказать прессе, изложено в этом письменном заявлении. Тем самым я лишаю Дэнни Маккея своей поддержки, финансовой, политической и личной.

Рев в коридоре усилился, когда журналисты загородили ей дорогу к лифту. Когда она достигла двойных дверей, она услышала голос Дэнни, перекрикивающего все остальные:

— Ты сука! Ты грязная сука! Я этого так просто не оставлю! Я достану тебя! Вот увидишь! Я тебя…

Она вошла в лифт и обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как Дэнни Маккей борется с полицейскими, которые надевают наручники на его запястья. Потом двери закрылись, и она оказалась в тишине.

«Роллс-ройс» ехал на большой скорости по пустынному шоссе вдоль Тихоокеанского побережья. Боб Маннинг сидел за рулем, Беверли — на заднем сиденье. Слева отвесные скалы спускались вниз на сотни футов к Тихому океану, воды которого плескались в серебристом лунном свете. Справа возвышались холмы, подобно темным гигантам, стремящимся коснуться звезд. Автомобиль мчался сквозь ночь, подобно серебряной пуле — тихо и торопливо.

Беверли заметила фары позади нее. Они появились вскоре после того, как они с Билли Бобом оставили отель «Сенчури Плаза», и все еще двигались за ними. Один раз она повернулась и посмотрела назад. Это был коричневый седан, силуэт водителя вырисовывался в ярком свете. Когда Билли Боб ехал быстрее, коричневый автомобиль тоже ехал быстрее. Когда он замедлял скорость, тот тоже притормаживал. И теперь они ехали со слишком близко расположенными бамперами по извилистому, опасному прибрежному шоссе.

Билли Боб тоже заметил автомобиль сзади и часто смотрел в зеркало заднего вида. В то же время он пытался следить за опасными поворотами.

Затем направление света фар изменилось, и Беверли оглянулась как раз вовремя, чтобы увидеть, что коричневый автомобиль поровнялся с «роллс-ройсом». Она потянулась за ремнем безопасности, пристегнулась и сказала:

— Боб…

Его нога переместилась на педаль тормоза.

Через несколько секунд «роллс-ройс» летел в воздухе подобно красивой серебряной дуге, ударяясь о скалы и погружаясь в океан.

 

52

Все закончилось.

Клуб «Бабочка» был закрыт; Лонни, сказочный ковбой, больше не существовал.

Джессика стояла на балконе, который выходил из спальни хозяев на бульваре Сан-Сет. Был теплый июньский вечер, она глядела вниз на белое сухое основание плавательного бассейна. В нем появились значительные трещины, поэтому его осушили. Завтра будет проведен осмотр. Когда Франклины решили строить бассейн, Джессика просила Джона позволить Труди сделать это. Она уверяла его, что Труди хороший специалист И она сделает им качественный бассейн. Но Джон не любил Труди Штэйн, думал, что она легкомысленная особа, и поэтому нанял другую компанию для строительства бассейна, возглавляемую человеком, с которым он познакомился в баре. Теперь, тремя годами позже, у них появились проблемы.

Но Джессику это не волновало. Она пристально глядела вниз на сухой пустой котлован на территории их сада и думала о шаге, который собиралась предпринять.

Восемь лет назад Джессика ушла из дома своего отца прямо в дом своего мужа. Теперь пришло время, чтобы выйти в мир и посмотреть, что это такое.

Она отвернулась от бассейна и вошла в спальню, где все, что ей оставалось сделать, это закрыть замки чемодана. Сделав это, она остановилась, чтобы посмотреть на огромных размеров кровать, где она провела в одиночестве так много ночей, даже когда Джон находился рядом с нею. Затем она взяла свой чемодан, свитер и сумку и вышла из спальни.

— Мне нужен отпуск, — сказала она своему партнеру, Фреду Мортону. И он согласился. За все время, когда они организовывали практику, Джессика ни разу не была в отпуске. — Я собираюсь уехать на некоторое время. Ты сможешь справиться без меня?

Он мог: незадолго до этого они наняли трех младших адвокатов и помощника с неполным юридическим образованием в свою растущую фирму.

Джессика сказала это сначала Фреду, затем Труди, которая в этот момент ходила на яхте вокруг острова Каталина со своим возлюбленным, Биллом. Наконец, она сказала своим родителям, что уедет на некоторое время, чтобы кое о чем поразмыслить. На их вопрос, едет ли Джон с нею, Джессика ничего не ответила. Теперь оставалось сказать только одному человеку.

Они с Джоном не разговаривали друг с другом со Дня памяти, когда она уехала с ярмарки Ренессанса, оставив его там. Последующие дни были холодными, несмотря на теплый циклон, пришедший в Лос-Анджелес. Джон и Джессика спали отдельно, ели отдельно, не интересовались друг другом, подобно двум фантомам, бродящим по дому в двух разных плоскостях. В тот день на стоянке для автомобилей за воротами ярмарки был перейден Рубикон — окончательно и бесповоротно. Слишком много было сказано, слишком много раскрыто. Их отношения уже не могли быть прежними, и не осталось никакой надежды, что они когда-либо улучшатся. Джессика знала, что в глазах Джона она совершила непростительное преступление: она спровоцировала его на недостойный поступок — ударить женщину. До конца жизни он цеплялся бы за мысль, что это была ее вина, только ее, и что любые шаги к примирению или прощению должны быть предприняты ею.

Итак, она наконец решилась предпринять эти шаги.

Джон был в своем кабинете и смотрел новости по телевизору. Все станции транслировали известие о сенсационной смерти Беверли Хайленд. «Свидетель, некая мисс Энн Хастингс, — сообщила ведущая, — говорит, что видела, как коричневый четырехдверный седан оттеснил „роллс-ройс“ мисс Хайленд к краю пропасти, а затем уехал. Спасательные работы все еще продолжаются, но из-за океанских течений и того, что выловленный автомобиль оказался с открытыми дверями, маловероятно, что тела Беверли Хайленд и ее шофера, Боба Маннинга, будут найдены. Несчастный случай произошел вскоре после того, как мисс Хайленд уехала из отеля „Сенчури Плаза“, где она конфиденциально встречалась с Дэнни Маккеем».

Джессика подошла к кабинету и стояла в дверном проеме, пристально глядя на человека, которого она когда-то клялась любить, почитать и повиноваться ему.

— Джон, — сказала она.

Он либо не слышал ее, либо решил ее игнорировать.

— Джон? — произнесла она немного громче. — Мне нужно кое-что тебе сообщить.

Наконец он поднял на нее глаза. Его взгляд был холодным и мрачным. Он увидел чемодан в ее руке.

— Я ухожу от тебя, — сообщила Джессика.

Она села в свой «кадиллак» и помчалась по Тихоокеанскому шоссе, устремляясь к закату солнца.