25

Рут была взбешена.

Словно убивая муху, она хлопнула по газете:

— Только послушай, Арни! «Рожать дома — это издевательство над детьми». — Она опустила газету на захламленный стол и уставилась на мужа сверкающими глазами. — Издевательство над детьми! Какая чушь!

Арни не поднял головы, он был занят кормлением десятимесячной Сары. Если он остановится, малышка поднимет шум.

— Рути, из-за чего разгорелся весь сыр-бор? — спросил он, зачерпнул из миски теплую густую овсянку и поднес крохотную ложечку к ротику ребенка, похожему на бутон. — С чего все это началось?

— С того сумасшедшего процесса в Калифорнии. Помнишь, акушерку обвинили в убийстве после того, как родившийся дома ребенок умер. Умеют же газеты врать! — Рут снова хлопнула по газете так, что загремели лежавшие под ней тарелка и столовое серебро. — Ведь доказано, что ребенок умер бы, даже если бы родился в самых идеальных условиях! Но им этого мало, они вцепились в это дело, словно стая голодных собак в кость. И вся беда в том, что они убедят читателей в своей правоте.

— Мамочка!

Рут оторвалась от «Писем к редактору», и сердитое выражение тут же сошло с ее лица.

— Что случилось, детка?

Пятилетняя Рейчел — «Мне пять лет и два месяца», — говорила она всем — стояла в дверях кухни.

— Вот в этом я сегодня пойду в школу, — сказала она голосом, каким говорят взрослые.

Рут улыбнулась. Рейчел как раз начала ходить в подготовительный класс и относилась к себе очень серьезно.

— Но, дорогая, ты надела его наоборот.

Рейчел удалось втиснуть свое пухлое тельце в одно из новых школьных платьев, не расстегивая пуговиц. Мелкие сборки, которые Рут пришила на груди, теперь скрывала волна черных волос.

— Но мамочка, — сказала она, подбоченясь, как это делала мисс Солсбери, — как раз так я и хочу его носить. Понимаешь, если носить так, то, придя сегодня домой, я смогу… хм… сама раздеться, а вам с Бет не надо будет помогать мне… хм… потому что пуговицы можно достать рукой.

Рут не смогла удержаться от смеха.

— Пойди наверх и попроси Бет, чтобы она одела тебя как следует.

Рейчел вздохнула, показывая, как она страдает, и ответила:

— Что ж, очень хорошо, — вышла, напустив на себя важный вид.

Арни и Рут рассмеялись. Он взял Сару с высокого стула и опустил ее на тряпичный ковер, лежавший под столом. Арни посмотрел в окно над кухонной раковиной и сказал:

— Рути, похоже, будет дождь. Обязательно хорошо оденься.

Он начал убирать со стола тарелки, на которых засохли яйца. Рут наклонилась и положила руку на мягкие волосы Сары. У Рут не было любимчиков, она находила в каждой из четырех дочек какое-нибудь уникальное и внушающее любовь качество и дорожила каждым ребенком: Рейчел была смела и напориста, Наоми — сообразительна, ее сестра-близнец Мириам — любознательна, а маленькая Сара проявляла качества мыслителя. В отличие от остальных, любивших шумные детские игры, десятимесячная девочка имела обыкновение подолгу сидеть в задумчивости, ее бездонные глаза на детском лице казались гораздо старше.

«А каким будет этот ребенок? — спрашивала себя Рут, выпрямляясь и кладя руку на свой живот. — Кем ты будешь — художницей, политиком, модельером? А может быть, — подумала она, смотря в спину Арни, стоявшего у раковины и мывшего посуду, — на этот раз на свет появится мальчик».

Грохот над головой заставил ее взглянуть на ребристый потолок, но она не проявила признаков тревоги. Все в ее семье привыкли к шуму. За пять лет в этих стенах забыли, что такое тишина.

Рут любила свой дом. Еще в 1972 году, на пятом месяце стажировки, когда она носила Рейчел в своем большом, как арбуз, животе, Арни все время твердил, что они не могут себе позволить такой дом. Но Рут уже все решила и, как всегда, добилась своего. Нет, Арни не возражал. С одной стороны, он любил уступать Рут, с другой — ему не меньше жены нравился этот викторианский сельский особняк на южном берегу острова Бейнбридж.

Вскоре они наполнили девять комнат дома теплом, любовью и ртами, которые просили есть. Сразу после рождения Рейчел Рут забеременела еще раз и родила двойню. И лабрадор Бренди ощенилась в то же время. За последующие пять лет у двери на задний двор по собственному графику один за другим появлялись на свет котята и поднимали писк, означавший, что они влились в большую семью. Австралийский попугай, маленькая белая птичка, любившая сидеть на чьем-нибудь плече и прихватывать клювом мочку уха, появилась дома вместе с аквариумом с гуппи. На свой пятый день рождения Рейчел получила в подарок хомяка, а Рут, как-то раз в субботу разгуливая по магазинам, особо не раздумывая, купила вислоухих кроликов. Бет, пятнадцатилетняя девушка-подросток, сбежавшая из дома, которая сейчас наверху помогала Рейчел одеваться, приехала сюда на машине вместе с Рут. Арни подумал, что рано или поздно все бездомные и беспризорные на острове Бейнбридж находят путь к жилищу Ротов.

Он поднял голову и нахмурился, увидев грозовое небо. Вчера оно было ярко-синим, стоял ясный день, однако за ночь чья-то гигантская рука словно опрокинула оловянную чашу над Олимпийским полуостровом. Арни потряс головой. Что нашел он, парень из Долины Сан-Фернандо, в этом холодном влажном месте?

В позапрошлом месяце они решили достойно завершить лето и взять отпуск после того, как Рут закончит ординатуру. И в День труда они на неделю отправились в горный лагерь, где дождь лил все время.

Арни отставил посуду — Бет займется ею позднее, — вытер руки и, опуская рукава, взглянул на Рут.

Боже, как она красива! Казалось, она хорошеет, если такое возможно, с рождением каждого ребенка. Рут представляла живописную картину — она сидела за столом, облитая мягким светом от кирпичного камина, находившегося позади нее, задумчиво наклонив голову и напоминая ему маленькую Сару, которая присела у ног матери. «Рут прибавила несколько фунтов, но это ей необыкновенно идет, — думал Арни. — Она округлилась, стала нежной и сексуальной».

У них нечасто выдавался такой свободный день. Почти всегда приходилось одеваться второпях и выходить из дома. Часто звонил телефон — больная нуждается в помощи. Теперь, когда у Руг появилась частная практика, Арни надеялся, что такие спокойные моменты станут постоянными гостями в их доме.

Позади Арни послышался зловещий и привычный звук, вынудивший его сердито посмотреть в сторону раковины. Снова протекали краны. Он пытался вспомнить, оплатили ли они последний счет за то, что водопроводчику пришлось наверху разбирать ванну, после того как Рейчел засунула мочалку в водосток. Он покачал головой. Как это так: чем больше денег он зарабатывает, тем больше их не хватает?

Теперь еще что-то закапало. Начался ноябрьский дождь. Он уставился на окно, будто мысленно ругая погоду, но его раздражение улетучилось при виде джунглей на переднем плане. На подоконнике кухни подавал признаки зеленой жизни миниатюрный садик: каждый сломанный стебель, обрезок, семечко и косточка попадали в одну из банок, где и находили приют, давая новые побеги, корни кудрявые усы. Сад расширился на четыре стакана, наполненные водой, — в них Рут питала косточки авокадо, пронзенные зубочистками. К каждому стакану был прикреплен ярлык с именем ребенка, и Рут по утрам поднимала каждую девочку, чтобы те проверили рост своего посева. Даже малышка Сара, еще ничего не понимавшая, удостоилась подобной чести.

Арни сообразил, что уже долго возится с правой манжетой рубашки. Подняв руку, он увидел, что пуговица оторвалась и на ее месте повисла нитка. Он нахмурился. Арни потерял эту пуговицу еще на прошлой неделе. А теперь он не мог подняться наверх и сменить рубашку, ибо эта была последней. Куча нестираной одежды снова выросла до самого потолка.

— Сара, деточка, нельзя совать карандаш в нос.

Арни обернулся и увидел, как Рут наклонилась, подняла малышку и начала качать ее в гамаке из халата между своими коленями. Рут взяла маленький розовый кулачок и прижала его к своему животу.

— Вот здесь, Сара, находится твой новый братик или сестра. Поздоровайся, Сара. Она тебя услышит.

Сара гукала и пускала слюни на халат Рут. Арни снова покачал головой. Как только она справляется с этим? Еще в 1972 году он считал, что все сразу сделать не удастся. Пожениться, завести новый дом, семью и продолжить медицинскую карьеру — фантастика. Ей часто приходилось работать по сто часов в неделю, и схватки у нее начались в больнице во время обхода больных. Рут продолжала принимать своих пациентов, иногда останавливаясь и прислоняясь к стене, ожидая, когда утихнет очередная схватка, затем спокойно зашла в палату, уведомила сестер о надвигающихся родах и вытянулась на койке прямо рядом с одной из своих пациенток.

Конечно, если сразу заниматься многими делами и вдруг протянуть руку, чтобы почесать нос, что-то обязательно упадет. Сначала постоянный беспорядок в доме, как и ощущавшийся иногда дефицит офисных рубашек, раздражали Арни. Когда он возвращался домой после трудного дня, проведенного за неразборчивыми налоговыми декларациями, приходилось готовить ужин и укладывать детей спать, иногда целыми днями не видя жены. Но Арни привык к этому. Теперь он особенно и не думал над этим, поскольку был и кормильцем, и домохозяйкой в одном лице. Эти пять лет оба трудились не покладая рук, и время пролетело как один миг. Арни работал в бухгалтерской фирме Сиэтла, по ту сторону залива, и получал хорошую зарплату. Он брал дополнительную работу — составлял налоговые декларации, советовал, куда вложить капиталы, подрабатывая таким образом, но денег все равно не хватало. Теперь Рут завершила ординатуру и начала собственную практику в Уинслоу. Вскоре у них будет больше денег, и тогда у него под рукой всегда найдется чистая рубашка.

— Дорогой, ты не опоздаешь? — спросила Рут.

Арни взглянул на стенные часы, почти скрытые картинами, которые дети нарисовали пальцами и цветными карандашами, и заметил, что те снова остановились. Это были новые часы, скорее служившие украшением, нежели средством определения точного времени: они были вмонтированы в один из углов зеркала в раме. Ни проводов, ни штепсельной вилки, всего лишь батарейки, которые постоянно садились. Эти часы в прошлом январе подарила сестра Рут, когда тьма тьмущая родственников семейства Шапиро нагрянула к ним домой, чтобы отметить пятую годовщину брака Рут и Арни.

Пять лет. Пять лет жертв, лишений и терпения. Но сейчас стало ясно, что их страдания не были напрасны. Как только Рут обзавелась практикой и, подобно всем, работала нормальный рабочий день, возвращалась домой каждый вечер и проводила больше времени с семьей. «Конечно, — в который раз решил Арни, — игра стоила свеч».

В эти дни Арни очень часто критически разглядывал себя. Он первым делом обратил внимание на линию роста волос, которая явно начинала отступать, оставляя залысины. Каждое утро все больше волос на подушке, каждый вечер все больше волос на расческе. Что поделаешь, ведь в прошлом месяце он отметил сорок лет. Над ремнем у него навис маленький животик, и, наконец, он начал носить неизбежные бифокальные очки.

Арни пересек кухонный пол, отделанный кафельными плитами, и кончиком пальца постучал по часам. Часы не проявили признаков жизни. В зеркале он увидел отражение Рут. Она снова опустила Сару на пол и теперь поглаживала свой живот. Он поклялся не выдавать ей своей тревоги, но все равно чувствовал ее.

— Ты точно не хочешь, чтобы я пошел вместе с тобой? — спросил он как мог более непринужденно.

— Нет, дорогой. Все в порядке. Иди на работу. Я позвоню тебе, когда все закончится.

Когда все закончится… Анализы, которые покажут, можно ли им сохранить этого ребенка.

Рут с самого начала восприняла это очень спокойно. Вчера она вернулась домой с осмотра у нового гинеколога доктора Мэри Фарнсуорт, которая переняла практику доктора Поттера. За ужином, когда они ели жареного барашка и слушали щебетание детей, Рут сказала деловым тоном:

— Да, кстати, Мэри хочет, чтобы ты зашел к ней и сдал анализ крови.

— Зачем?

Рут пожала плечами, но то обстоятельство, что она избегала смотреть в глаза мужу, выдало ее тревогу.

— Видишь ли, похоже, она взяла у меня кровь, чтобы проверить на какой-то ген, и обнаружила его, а теперь на всякий случай хочет взять кровь у тебя.

— О чем ты говоришь? Какой ген?

У Рут было правило за едой не касаться неприятных тем, и оно распространялось как на политические новости, так и на препирательства насчет того, кому первому читать вечернюю сказку. Ради хорошего пищеварения есть следует в приятной обстановке. Серьезные разговоры оставлялись на потом. Но в этот вечер Рут навещала пациентку, у которой были схватки, и через час ей предстояло вернуться в больницу.

— Всего лишь ген, Арни. Ты ведь не любишь, когда вдаются в медицинские подробности.

— Боже, Рути…

— Мэри тебе все объяснит, хорошо?

Рут бросила на него взгляд, который должен был сказать: «Не тревожь девочек», но на самом деле говорил: «Я расстроена, поэтому не усугубляй ситуацию».

Арни отправился к доктору Мэри Фарнсуорт, и та действительно все объяснила.

— Мистер Рот, я на всякий случай обследовала вашу жену с учетом ее родословной. Имеющийся у нее ген дает о себе знать примерно раз в сто лет, но среди евреев, особенно евреев из Восточной Европы, он проявляется через двадцать семь лет. Ваша жена сама не может передать эту болезнь ребенку, но если и у вас обнаружится такой ген, с вероятностью двадцать пять процентов можно сказать, что на свет появится ребенок с амавротической идиотией. Ребенок, который вряд ли дотянет до четвертого дня рождения.

— А если у меня есть этот ген? — спросил он тогда.

— Тогда мы обследуем плод, чтобы выяснить, не поражен ли он амавротической идиотией. Если этот ген обнаружится, то придется прервать беременность.

На прошлой неделе Арни получил результат — анализ крови оказался положительным. Они с Рут были носителями этого гена. «Это просто чудо, — открыто призналась доктор Фарнсуорт, — что у вас родились четыре здоровые девочки».

Дальше предстояла процедура амниоцентоза: во время пункции берутся на анализ околоплодные воды, содержащие клетки эпителия плода, которые затем исследуются на предмет наличия определенного фермента. Если последний отсутствует, ребенок болен.

Сегодня Рут сделают пункцию, и через две недели они получат ответ.

— Я могу взять выходной, — сказал Арни, и желая, и не желая идти вместе с ней в больницу. — Ты не должна остаться одна.

— Ерунда, — Рут пригладила волосы, сперва убедившись, что Сары нет поблизости, и встала, просыпая на пол град крошек от гренков. — Это займет немного времени, после чего я пойду на работу.

Нарушая одно из своих самых строгих правил, Арни спросил Рут, как проходит процедура амниоцентоза, и тут же пожалел об этом. Сначала определяется положение ребенка (она называла его «плодом», переходя с материнского языка на медицинский), затем в живот вводится длинная игла. Да, это рискованно, но лучше узнать сейчас, родится ли ребенок нормальным.

— Иди, Арни, а то опоздаешь на паром.

Пока Арни тяжело поднимался наверх за портфелем (и английской булавкой, чтобы скрепить манжету), он ощутил, как глубоко внутри него снова пульсирует это болезненное чувство. Что это такое? Всякий раз, когда оно возникало, Арни пытался определить его, но это ему не удалось. Иногда оно отдавало разочарованием, иногда — нетерпением, а сейчас, в это утро, возник привкус недовольства. Недовольства чем или кем?

Врачом Рут. Как врач она с самого начала знала о возможном риске, но никогда не поднимала эту тему, никогда не сдавала необходимых анализов.

В спальне Арни рассеянно, как всегда, поправил одеяло. Если он этого не сделает, то постель так и останется незаправленной.

Врачи прятали головы в песок так же, как и другие люди. Например, педиатр их детей, доктор Мэри Уолш, ходила с опухолью в груди и убеждала себя в том, что это лишь безобидная киста, которая исчезнет сама по себе. Теперь у нее отрезали обе груди и лечили облучением.

Что ж, чем больше знаешь, тем больше скрываешь. Он подумал, что ни в чем не может винить жену.

Рут дождалась, когда раздастся шум отъезжающей машины Арни, затем подошла к холодильнику и достала графин с апельсиновым соком, который сама выжала сегодня утром. Она предпочла бы кофе, но кофеин в период беременности стал для нее табу. Как и сигареты, аспирин, алкоголь и даже аптечный сироп от кашля.

Рут посмотрела на часы и убедилась, что до прихода миссис Колодни осталось несколько минут. Она снова села за стол, сделанный из американского клена, как и большая часть мебели в доме, лениво отодвинула счета, прислушиваясь к шуму проливного дождя.

Она надеялась, что новая практика скоро начнет окупаться, так что им удастся оплатить некоторые из этих счетов. Рут устроилась с комфортом: она сняла скромное помещение на первом этаже на углу улиц Уинслоу и Мэдисон; у нее были медсестра и секретарь в приемной, а с пациентами работы хватало на целую неделю. Теперь самое главное — добиться, чтобы они платили.

Под счетами на коммунальные услуги лежал кремового цвета важный на вид конверт: Арни приглашали вступить в «Карибу Лодж», престижный клуб для мужчин на острове Бейнбридж. Это было бы полезно для его карьеры. Там он точно обзавелся бы клиентами, которые хорошо платят. Но где взять вступительный взнос в две тысячи долларов?

На лестнице послышался знакомый топот ног, и вскоре три маленькие девочки ворвались на кухню и устремились к протянутым рукам матери.

Рейчел, платье на которой сейчас сидело правильно, надела также галоши и толстый шерстяной свитер, поверх которого придется накинуть еще и плащ. Двойняшки тоже принарядились, эту моду они завели, подражая счастливой Рейчел, которая теперь обладала завидным статусом школьницы. Каждое утро Наоми и Мириам совершали тщательный ритуал «сборов в школу», треща о воображаемой учительнице мисс Пенниз, потом вместе с Рейчел шли к школьному автобусу. Рут даже упаковала им в коричневых кулечках небольшие обеды, которые те приносили обратно домой после того, как уезжал желтый автобус. Тогда Наоми и Мириам усаживались смотреть «Улицу Сезам» и ели свои обеды, в конце концов сбрасывали платья, которые им втайне не нравились, надевали «ливайсы» и футболки и весь день играли.

Миссис Колодни, приходящая няня, звала их «ангелочками». Но Рут не проведешь. Ее девочки могли стать несносными, стоило им только захотеть.

В дверях появилась Бет, как всегда робкая и нерешительная, хотя и жила в семье Ротов уже три месяца. Она старалась угодить, ждала похвалы. Как собачонка, которую слишком часто бьют, — подумала Рут, пытаясь усадить трех девочек на коленях.

Об этой девочке Рут и Арни знали очень мало. Ей было пятнадцать лет, она убежала из дома, находившегося на Среднем Западе, и была беременна — вот все, что они знали о ней. Рут встретила ее одним туманным днем в Сиэтле, когда та попрошайничала, и что-то во впалых, испуганных глазах, костлявых руках и похожих на веревки светлых волосах заставило Рут остановиться и пристальнее взглянуть на нее. В Сиэтле было много беглых детей, живших в своем собственном мире, однако что-то выделяло эту девочку из толпы других беспризорников. То, что она беременна, тогда было незаметно. Девочка сама призналась в этом, когда Рут привезла ее домой, накормила колбасками с подливой и испеченным дома вкусным кукурузным хлебом. Некоторое время Рут и Арни пытались уговорить ее вернуться домой, успокоить встревоженных родителей, но решительность, с какой Бет стола на своем, обещание снова убежать, убедили Рут в том, что девушка спасалась от кошмарной жизни.

Власти оказались беспомощны. «Миссис Рот, тысячи беглецов стекаются в Сиэтл. У нас не хватает людей, чтобы изловить тех, кто постарше, или пристроить их где-нибудь, если за ними не числятся преступления. Мы отправляем их в приюты, но они снова убегают. Пятнадцать лет — это слишком много. Сейчас мы заняты главным образом одиннадцатилетними и младше». И Рут разрешила ей остаться.

— Миссис Шапиро, хотите, я сегодня приготовлю жаркое?

— Бет, это было бы просто здорово. Возьми молодой картошки и моркови. Не забудь о подливе. Густой, какую любит мистер Рот.

На удачу Бет обладала ценным качеством — она оказалась чудесным кулинаром. Девушка умела экономить деньги, делать из диетической еды пикантную и готовить столько, что хватило бы на целую армию. Похоже, всему этому она научилась в своей прежней жизни, полной трудностей и притеснений, от которых она, видно, спасалась бегством.

— Ладно, миссис Шапиро. А потом я вымою ванные комнаты.

Рут ласково улыбнулась:

— Не перетруждай себя. Помни о ребенке. Через два месяца у тебя роды.

— Да, мэм.

Когда Бет вразвалку подошла к раковине и стала наполнять ее мыльной пеной и горячей водой, Рут подумала: «А потом что? Что нам делать, когда у нее появится ребенок?»

Но сейчас это не главное, надо тревожиться о своем еще не родившемся ребенке.

Миссис Колодни и школьный автобус подъехали одновременно, отчего произошла небольшая неразбериха, но вскоре автобус снова с трудом потащился по слякотной дороге. Вскоре двойняшки устроились на подушках рядом с ревущим камином, смотрели телевизор и ели сандвичи с болонской копченой колбасой. Миссис Колодни качала Сару на коленях, а Бет раздавала «китти куин» и зерна — корм для рыб и птичек. Рут не спеша направилась к спальне.

— Хорошо, доктор Шапиро. Пожалуйста, ложитесь на спину и расслабьтесь…

Ноги ей накрыли простыней, а затем под ярким холодным светом в прохладном регенерированном воздухе все время уговаривали расслабиться.

Разве она могла? Как она могла расслабляться, когда такое творится в ее теле? Рут закрыла глаза. Ей не удалось справиться с начавшейся знакомой депрессией, которая напоминала о себе уже много дней. Пока Рут ехала через остров и на пароме переправлялась в Сиэтл, она постоянно сражалась с демонами, не дававшими ей покоя. Те стали неотъемлемой частью воспоминаний о назойливом сне. Этот сон приснился ей снова.

Когда Рут последний раз видела этот кошмар? Она не смогла вспомнить. Этот повторяющийся кошмар донимал ее в детские годы, но отступил во время учебы в колледже. А теперь он вернулся со всей силой и яростью, не давая ей спать по ночам.

Прежде чем делать забор околоплодных вод, при помощи ультразвука определят положение плаценты и ребенка. Для этого кожу смазали гелем, затем датчиком водили туда-сюда по животу. На ультразвуковом мониторе появилась картинка, напоминавшая скверное изображение на телеэкране — расплывчатое, пятнистое и бессмысленное, если не знать, что в нем искать.

Но у Рут был опытный и натренированный глаз. Она видел изгибы и пространства, которые очерчивали тело ее почти четырехмесячного плода — не принадлежавшего к человеческому роду, похожего на креветку пришельца, парившего в темном пространстве среди звезд.

Рут пришлось отвести взгляд. Судьба маленького, еще не сформировавшегося человечка зависела от нее, от всех этих людей, которые могли даровать ему жизнь, выявив, что миновала его болезнь, которую по воле случая могли передать крохе мать и отец. «Я не имела права зачать тебя, если скоро придется оборвать твою жизнь».

— Как ваши дела, Рут?

Она одарила доктора грустной улыбкой:

— Хорошо…

Тест проводил доктор Джо Селби, специалист по акушерству и гинекологии, прошедший дополнительную подготовку в Калифорнийском университете. Он погладил Рут по плечу:

— Это будет недолго. Ребенок в удачном положении.

Она снова уставилась в потолок, залитый белым арктическим светом. Помещение было зеленовато-белого цвета, на полу, застеленном белым линолеумом, стояла холодно поблескивающая аппаратура из нержавеющей стали. Она могла лежать на любом столе этой больницы — в операционной, в кабинете радиационного облучения, в морге — все они были абсолютно безлики.

Услышав, что подвозят маленький поднос на колесиках, Рут закрыла глаза. Она неплохо знала эту процедуру, сама не раз вводила длинную иглу. Но вся разница в том, какой конец иголки обращен к тебе. Огромная разница. И как бы Рут ни старалась, она не могла успокоиться.

Она чувствовала, как датчик, словно маленькое животное, ползает по ее обнаженному животу, услышала, что доктор Селби пробормотал: «Вот здесь», и ощутила прохладный мазок антисептика на участке своей кожи.

— Рут, это ксилокаин, — пояснил он, и она почувствовала укол, после чего этот участок онемел.

Как сторожевому псу, проверяющему, не случилось ли чего, Рут хотелось открыть глаза и взглянуть на монитор, на изображение своего ребенка, но ей не хватало сил сделать это. Глаза сами закрывались, и она подумала: «Почувствует ли мой ребенок вторжение холодного металла в свой теплый влажный мир? Плачут ли неродившиеся дети? Будет ли малыш сердиться на меня за это вторжение? Он не может быть безымянным в такой момент. Я дам ей имя. Я назову ее Лией. Лия, не плачь, мама с тобой».

— Хорошо, Руг. Начнем. Сейчас расслабьтесь, вы ничего не почувствуете.

Рут ощутила тупой укол и больше ничего. Однако мысленным взором она видела, как игла проникает через кожу, плоть и мышцы. Игла пронзила брюшину, стенку матки, затем…

«Бедная малышка! Несчастная беззащитная малышка! Я не в силах защитить тебе от насилия. Ах, Арни, мне так страшно, я так одинока! Жаль, что я не согласилась, жаль, что я не разрешила тебе прийти сюда вместе со мной, с нами, поддержать меня.

Папочка…»

Рут заплакала.

 

26

Рут ничего не могла понять. По всем законам природы и науки, этой пациентке сейчас положено быть беременной. Рут не только ничего не понимала, но и расстроилась. Ей казалось, что ускользающий ответ вот-вот отыщется, стоит только протянуть руку еще на дюйм, и все станет ясно. Это были тщетные надежды: доктор Шапиро дошла до предела своих знаний и искусства.

Они сидели на плетеном диване в ее кабинете, на белом диване с бледно-зелеными и желтыми подушками. С трудом пробивавшиеся лучи ноябрьского солнца, словно тонкий дождь, падали на ткань. В углу стола, бросая вызов северному климату за окнами, ало-золотистые рыбки посверкивали в своем аквариумном мире. Кабинет Рут, который она спроектировала сама, кипел жизнью. В приемной висел плакат с надписью: «Война вредна здоровью детей и остальных живых существ».

— Джоан, боюсь, я не знаю, что и сказать вам. Я сделала все возможное.

Миссис Джоан Фримен была замужем уже два года и отчаянно хотела обзавестись детьми. Она теребила носовой платок.

— Доктор, разве вы не можете оплодотворить меня искусственно? Спермой моего мужа?

— Джоан, ваши анализы после коитуса нормальны. Я ничем не могу улучшить то, что делает ваш муж.

И это бесило больше всего. Когда миссис Фримен пришла к ней в первый раз, Рут провела обычный осмотр и задала обычные вопросы, ответы на которые подтвердили, что перед ней нормальная, здоровая молодая женщина двадцати трех лет. Она никогда не болела воспалением органов таза, до брака по религиозным причинам никогда не пользовалась противозачаточными средствами, никогда не беременела, не делала абортов. Месячные приходили регулярно, достаточно обильные, яичники были нормальных размеров, матка не смещена. Анализы крови и тест Рубина тоже оказались нормальными. Сексуальные отношения с мужем благоприятствовали беременности: половые сношения происходили как минимум три раза в неделю, смазочных средств не использовали, и оба не принимали душ после эякуляции. Анализ спермы мистера Фримена был тоже нормальным.

Тогда почему же она не могла зачать?

С первого визита прошло пять месяцев, а Рут даже не приблизилась к разгадке. После обычной терапии — карта изотерм, подушка под бедрами, графики цикла плодородия — Рут задавала себе вопрос: «Следует ли делать лапароскопию?» Это означало бы вторжение в тело пациентки инструментами длиной в фут, чтобы проверить, нет ли спаек или незамеченного заболевания слизистой оболочки матки? Рут не любила прибегать к неоправданным хирургическим действиям, не любила механических и лекарственных средств. Но без них она никак не могла помочь этой женщине.

— Я могу лишь посоветовать вам обратиться к специалисту по проблемам репродуктивного здоровья.

— Вы хотите, чтобы я обратилась к другому врачу?

— Джоан, я для вас сделала все, что могла. Возможно, вам какое-то время не надо ни к кому обращаться. Просто ведите прежнюю жизнь, больше отдыхайте, верните чувства в вашу сексуальную жизнь… — Рут умолкла и, не завершив свою мысль, развела руками.

Лечение от бесплодия имело нежелательное побочное действие — пациентки часто жаловались на то, что из их сексуальной жизни исчезли очарование и романтика. Муж и жена были полны решимости совершить «удачный шаг» в «удачный момент» и произвести ребенка. В любовных отношениях пропадали экспромт и изобретательность. Муж сходился с женой, когда того требовала карта изотерм; занимались любовью утром, и ни у того, ни у другого не было желания бежать к врачу на послекоитальные анализы. Растущее напряжение нередко приводило к импотенции, что, в свою очередь, порождало апатию. Секс становился чисто механическим занятием, его цель сводилась к воспроизводству потомства.

Рут встала с дивана и подошла к заваленному бумагами столу. Перебрав папки, карты и брошюры, она нашла список направлений.

— Вот, — начала она, ободряюще улыбаясь, — он работает в Сиэтле. Так что у вас не будет проблем…

— Он?

Взгляд женщины говорил красноречивее всяких слов. Рут удалось лишь виновато пожать плечами и сказать:

— Мне жаль, но он единственный, кого я могу порекомендовать. Я слышала, что он очень хороший специалист.

Миссис Фримен уставилась на свои руки:

— И мне придется снова начинать все с начала?

— Боюсь, что да. Конечно, я пошлю ему вашу медицинскую карту. Однако он, несомненно, пожелает повторить многое из того, что я уже сделала, чтобы лучше познакомиться с вами.

Обе молчали. Казалось, они застыли, как остановленный кинокадр: красивая молодая женщина в синих джинсах и ковбойке с несчастным выражением лица опустила голову. Рядом с ней сидела женщина немного старше, но мудрее на несколько веков, в кремового цвета блузке и твидовой юбке. На крохотный городок Уинслоу с Тихого океана обрушился холодный ветер. Не обошел он и здание, в котором приютился скромный кабинет Рут: тряс оконные стекла, проверяя, не удастся ли ему проникнуть внутрь, затем уносился дальше, угрожая елям и тсуге.

— Думаю, — запинаясь, начала Джоан, — моему мужу это не понравится. Мы и так с трудом оплачиваем ваши счета, о другом враче и говорить не приходится. — Она посмотрела лишенным надежды взглядом. — Доктор, если вы не возражаете, я буду приходить к вам.

«Но я ведь сделала все возможное!»

— Хорошо, Джоан, если таково ваше желание. Я посмотрю, нельзя ли предпринять еще что-нибудь.

«Потому что я хочу осуществить ваше желание точно так же, как и свое. Я хочу, чтобы Мэри Фарнсуорт сказала, что с моим ребенком все в порядке».

Со времени проведения процедуры амниоцентоза прошло две недели, и Рут за это время немного изменилась. Изменилась и ее медицинская практика.

Перемена началась сразу после анализа, когда она, Арни и девочки отправились в Порт-Анджелес к родителям Рут на ужин. Пока она стояла у раковины и помогала младшей сестре мыть посуду, произошло чудо. Ребенок зашевелился. Это ощущение было знакомо Рут: быстрые суетливые движения, будто в кишечнике заурчали газы, затем наступила пауза, и снова торопливое движение. В старые времена это называлось «первым движением плода». Она не раз чувствовала его, но это движение было не таким, совсем не таким. Она сама не понимала, что здесь не так.

Рут уронила стакан и расплакалась. К ней бросилась куча народу: миссис Шапиро, молодая жена Джошуа, жена Макса, подружка Дэйвида — все это сборище встревоженных женщин отвело Рут к креслу. Когда все стали спрашивать, что случилось, она не смогла ответить. Она сама не знала, что не так.

Затем она подняла голову и увидела, что он стоит в дверях. Ее отец. На мгновение их взгляды встретились, и за эти доли секунды ее осенило. Она тут же перестала плакать. Рут поднялась на ноги, заверила присутствующих, что с ней все в порядке, и вернулась к раковине домывать посуду. Но она никогда не забудет стоявшего в дверях отца и выражение его лица. Оно спрашивало: «Что случилось, Рути? Ты справишься?»

С того мгновения Рут чувствовала, что в ней прорастают новые семена, зловещие семена: отвращение к самой себе, боль от предательства, ненависть к телу, предавшему ее, словно Иуда. Она была сильна духом, но ее тело оказалось ненадежным. И не ее вина в том, что много лет назад ей не удалось прибежать к финишу первой — она ведь хотела этого. Разве это ничего не значит? Только не в глазах Майка Шапиро. Для него важен только результат, награды и достижения. Желанием делать добро медали не завоюешь.

После этого откровения, нового недовольства своим телом, она остро осознала, что другие женщины переживают то же чувство. Рут обнаружила его у многих своих пациенток: депрессия после выкидыша, рак груди, потеря ребенка, умершего по непонятным причинам, — все это приводит к злокачественному горю, которое направлено внутрь и плетет паутину вины, смятения и страха.

Рут зря времени не теряла. Две недели назад она создала свою группу. Она пригласила пациенток к себе в кабинет поговорить в непринужденной обстановке об их физических проблемах, душевных муках, чтобы можно было серьезно заняться своими телами. Рут видела, что Джоан Фримен поддалась неприятному чувству ненависти к собственному телу, которое предало ее. Точно так же Хейди Смит считала, что невозможно жить с одной грудью, Шарон Ласник — справиться с тремя выкидышами, а Бетси Чоудер — смириться с удалением матки. Они встречались раз в неделю и разговаривали допоздна. «Я больше не желанна для своего мужа». «Я бесполезна, потому что я не могу родить ребенка». «Муж больше не захочет заниматься любовью со мной». Рут взяла на себя роль советчицы. Она не только удаляла матки, она также убеждала в том, что чувствовать себя обманутой естественно. В прошлый раз в группе было пять человек, сегодня вечером их будет двенадцать.

— Джоан, — сказала она, провожая молодую женщину к выходу, — почему бы вам не прийти сюда вечером, в семь часов? У нас есть группа, которая собирается, чтобы поговорить о своих проблемах…

Вернувшись к столу, Рут по селекторной связи услышала голос секретарши из приемной:

— Доктор Шапиро? Пришел ваш муж.

Арни? Здесь?

— Попросите его подождать. Я выйду через минуту. Андреа, кто у нас остался?

— Миссис Гласс. Больше никого нет.

— Андреа, проведите ее в смотровой кабинет, пожалуйста. И попросите Кэрол забрать анализ мочи.

Рут взглянула на часы. Через час у нее встреча с доктором Фарнсуорт. Она не знала, что Арни собирается пойти вместе с ней.

Арни взглянул на часы. Она снова опаздывает. Что ж, Рут предупредила его еще до брака: акушеры не могут жить по часам.

Все же он задумался, пытаясь устроиться в кресле, предназначенном для более округлых форм. Он думал, что все осталось позади — долгие часы и ночные вызовы. Он мирился с этим во время ординатуры Рут, ибо знал что в конце туннеля брезжит свет: ее частная практика, нормированный рабочий день и, наконец, нормальная семейная жизнь. Только из этого ничего не получалось. В действительности Рут не только не успокоилась и не планировала время для пациентов и семьи, а явно старалась заполнить его новыми проектами.

Как эта группа, которая собирается каждую пятницу. Она и так вечерами мало бывала дома. Почему Рут должна взваливать на себя новые обязанности?

— Арни? — сказала Рут, входя в приемную. — Я не ожидала, что ты придешь.

Он вскочил на ноги:

— Я решил, что мне следует быть с тобой, когда Мэри Фарнсуорт сообщит результаты.

Рут взяла его руку, сжала ее и улыбнулась:

— Я рада.

А Арни подумал: «Все дело в этом ребенке. Тревога о нем и заставляет Рут заполнять все свое время. Когда все это закончится…»

Когда они пошли к двери, Рут сказала:

— Знаешь что? Она скажет нам, мальчик это или девочка. За пять месяцев до рождения! — Рут снова сжала его руку. — Надеюсь, это будет мальчик.

 

27

Джейсон Батлер знал, что он мертв. Он знал это потому, что слышал, как кто-то сказал так. Но если он мертв, то почему все еще чувствует боль? И почему эта красивая блондинка тщательно обследует его, будто он все еще жив?

Когда Джейсон начал терять сознание, он знал ответ: «Я не мертв. Я умираю». Его окутал мрак, и, погружаясь во тьму, он понял, что все это случилось во время серфинга…

— Доктор, пульс не прощупывается!

Все тут же принялись за работу, чтобы реанимировать молодого человека, лежавшего на носилках. Пока готовили дефибрилляторы, Мики массировала его грудь.

— Отойдите, — сказала Мики, и тело на носилках дернулось. Все взглянули на монитор. — Еще раз! — скомандовала Мики, и на этот раз получилось.

В коридоре отделения неотложной помощи в «Виктории Великой» двое подростков стояли и дрожали, обмотавшись полотенцами, пока команда врачей внутри пыталась спасти их друга. Их длинные волосы висели словно сосульки, а мешковатые шорты для серфинга прилипли к телам. Подростки дрожали не от холода, а от страха. Они опасались, что вовремя не успели вытащить своего друга из воды.

Это был странный случай. Восемнадцатилетний Джейсон Батлер, опытный спортсмен, и его друзья состязались в Макахе с волнами высотой в сорок футов. Никто не мог сказать, что точно произошло: в первую минуту Джейсон стоял на доске и преодолевал волну с обычной для него уверенностью и мастерством, а в следующую он оказался под водой. Его стало уносить в море. К тому времени, когда друзья добрались до него, Джейсон был тяжело ранен доской, вращавшейся в воде. Когда оба друга вытащили Джейсона и увидели, что произошло с его лицом, им показалось, будто они спасают труп.

Но теперь команда врачей из отделения неотложной помощи трудилась над ним, и Джейсон Батлер подавал признаки жизни, впрочем, висевшей на волоске.

Когда спустя четыре часа Мики вышла из хирургического отделения, Джейсона повезли в блок интенсивной терапии. Три хирурга работали над ним, и одним из них была Мики. За это время им удалось лишь стабилизировать состояние пострадавшего. Пока Мики подгоняла раздробленные кости его лица и зашивала многочисленные рваные раны, два хирурга-ортопеда ампутировали правую ногу Джейсона выше колена. Он все еще был без сознания и подошел к критической черте, но основные показатели состояния организма стабилизировались и сильное кровотечение удалось остановить.

Мики сообщили, что кто-то из родителей Джейсона ждет в комнате для посетителей. Там она застала мужчину, сидевшего в одиночестве и смотревшего отсутствующим взглядом.

— Мистер Батлер? — Мики протянула ему руку. — Я доктор Лонг.

Он тут же встал и пожал ей руку:

— Доктор, как мой сын?

— Учитывая его состояние, можно сказать, что хорошо.

— Значит, он все еще жив.

— Да, он еще жив.

— Слава Богу, — мистер Батлер обессиленно опустился на диван.

Сев в мягкое кресло под тон дивану, Мики рассказала о состоянии Джейсона и обо всем, что было сделано в операционной.

— Мистер Батлер, у вашего сына обширное повреждение горла и челюсти. Мы в первую очередь занялись этими частями тела, чтобы обеспечить нормальное дыхание. Однако я боюсь, что опасность еще не миновала. Прежде чем провести дальнейшее обследование, надо добиться, чтобы состояние Джейсона стабилизировалось. У него трещина в черепе и, возможно, другие повреждения. Мы все еще не вполне оценили, в какой степени он пострадал.

Мики внимательно рассматривала сидевшего напротив нее мужчину. Она знала, что это Гаррисон Батлер, владелец компании «Ананасы Батлера», второго крупнейшего на Гавайских островах производителя ананасов. Оценив его профессиональным взглядом косметического хирурга, она дала ему около шестидесяти лет, но он был в хорошей физической форме и атлетически сложен. Да, очень красивый мужчина.

— Мистер Батлер, вам плохо? — ласково спросила она.

Наконец его серые глаза посмотрели на нее.

— Когда мне разрешат его увидеть?

— Вам придется подождать некоторое время. Его отвезли в блок интенсивной терапии, где он будет находиться под постоянным наблюдением. Он все еще без сознания, мистер Батлер.

Гаррисон Батлер кивнул. Его взгляд устремился куда-то вдаль, а глаза больше не видели ее.

— Хотите кофе? — спросила Мики.

— Я никогда не одобрял серфинг, — сказал он, будто разговаривая с собой. — В прошлом году он занимался дельтапланеризмом, но я решительно сказал «нет». Но серфинг у него в крови. Он катается на доске с пяти лет. Я так и знал, что когда-нибудь это произойдет.

Мики некоторое время хранила молчание вместе с Батлером. Она знала, что это часто помогает. Молча она смотрела на него, надеясь увидеть признаки страдания. Родственникам некоторых пациентов требовались успокоительные средства. Но Гаррисон Батлер просто сидел, уставившись в пустоту.

Мики исподволь наблюдала за этим элегантным мужчиной, изысканным и утонченным, в дорогом, сшитом на заказ костюме с отложными манжетами и в бордовом галстуке. С высоким лбом и серебристыми волосами он был похож на аристократа.

Впервые Мики услышала его голос по внутренней оперативной связи больницы. Она сказала тогда:

— Я лечащий врач Джейсона, мистер Батлер. Если у вас есть вопросы или вы захотите поговорить со мной, пожалуйста, звоните. Меня найдут, в какой бы части больницы я ни находилась.

Следующие две недели Мики могла рассчитывать на то, что найдет Гаррисона Батлера в одном из двух мест: в маленькой комнате для посетителей рядом с блоком интенсивной терапии или у постели своего сына. Он был всегда вежлив, никому не докучал и благодарил за лечение сына. Когда у Джейсона разорвалась артерия, Мики нашла ее и держала пульсирующий сосуд, пока не прибыл сосудистый хирург. Гаррисон Батлер сразу покинул блок интенсивной терапии и последующие шесть часов терпеливо ждал, пока Мики не придет к нему и не расскажет о состоянии сына. Этот человек никого не винил, не изливал свою злость и разочарование на врачей, как родственники других пациентов, и понимал, что ради спасения Джейсона делается все возможное.

Иногда Гаррисон приходил с магнитофоном, диктовал деловые письма, иногда по телефону обсуждал контракты и сделки. Но больше никто из родственников или друзей не навещал Джейсона. Гаррисон Батлер был всегда безупречно одет, спокоен и владел собой. Мики подумала, что он из тех мужчин, кто ни на мгновение не теряет уверенности в себе и точно знает свое место в этом мире.

Однажды он передал сестрам в блоке интенсивной терапии большую корзину, полную фруктов, другой раз прислал цветы девяти больным этого блока. И всякий раз, встречаясь с Мики, пожимал ей руку и интересовался, как у нее дела. Все любили Гаррисона Батлера. Все боролись за жизнь его сына.

— Здравствуйте, мистер Батлер, — сказала Мики, входя в комнату для посетителей.

— Как дела у Джейсона?

Только что с помощью пересадки ткани удалось спасти лопнувшую артерию, и Джейсон получил двенадцать единиц крови. Он лежал в блоке интенсивной терапии, и его состояние внушало опасение.

— Мистер Батлер, в течение нескольких часов вы не сможете прийти к нему в палату. Почему бы вам не пойти домой и не отдохнуть?

Он и в самом деле выглядел усталым. Несмотря на природный аристократизм и внимание к своему внешнему виду, две недели дежурств у постели сына начинали сказываться.

— Доктор, я не хочу уходить из больницы. Мне хочется быть ближе к сыну.

— Но сейчас вы ничего не можете для него сделать. Думаю, вам станет лучше, если вы немного поспите. Когда вы в последний раз ели?

Он вздохнул и взглянул на часы:

— Похоже, утром.

— Уже поздно, мистер Батлер.

— Доктор, а вы когда ели в последний раз?

Мики улыбнулась:

— Врачам не положено есть регулярно, как всем остальным. Я что-нибудь перехвачу в кафетерии.

— Пожалуйста, называйте меня по имени. У меня такое ощущение, будто мы члены одной семьи. Можно мне пригласить лечащего врача своего сына на ужин?

Мики задумалась. Его глаза говорили так много: в них отражались тревога и боль.

— На другой стороне улицы есть маленький итальянский ресторанчик, — наконец сказала она. — Там обслуживают людей с ненормированным рабочим днем и тех, кто спешит. Я только переоденусь и встречу вас в вестибюле.

В этом заведении столы были накрыты клетчатыми скатертями, а свечи торчали из винных бутылок. Меню отличалось простотой блюд и дешевизной. Здесь находилось немало персонала «Виктории Великой». То и дело раздавался зуммер и кто-то выбегал из ресторанчика.

— Спасибо, что составили мне компанию, доктор Лонг, — сказал Гаррисон, когда оба сделали заказ. — Я привык есть в одиночку, но сегодня вечером, понимаете…

Он развел руками.

Мики невольно задумалась о нем. В блоке интенсивной терапии или в комнате для посетителей он был отцом Джейсона, одним из многих встревоженных родителей, с которыми Мики имела дело. Однако здесь, во внебольничной обстановке, при свечах Мики вдруг увидела в Гаррисоне Батлере мужчину. Очень привлекательного мужчину.

— Зовите меня Мики, пожалуйста, — улыбнувшись, сказала она. — Вы правы, мы почти члены одной семьи.

Он с серьезным видом кивнул:

— Трагедия сближает людей, ведь так?

Мики хотела задать так много вопросов. Где мать Джейсона? Есть ли у него братья и сестры? Но она сдержала себя. Их отношения все же носили деловой характер, несмотря на непонятное ощущение близости.

— Не могу выразить, как я благодарен за все, что вы делаете для мальчика, — спокойно сказал Гаррисон. — Не знаю, что… я стал бы делать без Джейсона. У меня больше никого нет.

Мики ничего не сказала. Она знала, что когда-нибудь все прояснится, Гаррисон сам все расскажет. И он рассказал, прямо сейчас, в маленьком итальянском ресторанчике.

Семнадцать лет назад миссис Батлер бросила Гаррисона с годовалым сыном, вышла замуж еще раз, и Гаррисон не знал, где она теперь. Она никогда не писала, никогда не интересовалась своим сыном. Гаррисон и Джейсон жили то в одном, то в другом доме: в Оаху, рядом с Коко-Хед, Батлеры проводили время, когда у Гаррисона бывали дела в Гонолулу, а на острове Ланай находился семейный дом, старый особняк предков Пукула-Хау.

— Джейсон родился в Пукула-Хау, — голос Гаррисона звучал ровно. — Я родился в Пукула-Хау. Мой отец построил этот дом в 1912 году, а в 1913-м привел туда свою невесту. Спустя три года он отправился на войну и больше не вернулся. А спустя несколько месяцев после его отъезда родился я. Моя мать растила меня и выращивала ананасы на нашей плантации. Когда двадцать лет назад она умерла, я унаследовал эту компанию. Я рассчитываю передать ее Джейсону.

Мики знала, что Гаррисон миллионер. Имя Батлера можно было увидеть повсюду на Гавайях. Оно было столь же легендарно, как и Доул. Однако с годами Гаррисон лично все меньше занимался делами компании и начал инвестировать разные проекты. Последние инвестиции он сделал в киноиндустрию, и весьма успешно. Он и далее надеялся принимать финансовое участие в съемках фильмов.

Мики с интересом слушала его рассказ и сама рассказывала о себе, отвечая на вопросы Батлера.

— Вы из тех женщин, которые знают, чего хотят, и добиваются этого, — заключил он, услышав, что Мики работает в «Виктории Великой» уже более пяти лет. — Чтобы так долго работать в ординатуре, жертвуя всем остальным, требуется большая храбрость.

Действительно, за ординатуру в хирургическом отделении Мики расплачивалась «всем остальным» — мужем и детьми, которыми так и не обзавелась. Хотя расписание ее уже не было столь суматошным, как раньше, теперь, став старшим ординатором, она все равно всю себя отдавала больнице.

— И когда у вас заканчивается ординатура?

— В июне следующего года. Похоже, после четырех лет учебы в медицинском колледже и шести лет работы в «Виктории Великой» я буду предоставлена сама себе. Даже не верится.

— Вы займетесь частной практикой?

— Надеюсь. После Нового года начну подыскивать, где обосноваться.

Он внимательно смотрел на нее некоторое время, наблюдая, как мерцающее пламя свечи выхватывает из полумрака классические черты ее лица. Мики все еще носила свои платинового цвета волосы так, как их когда-то зачесали Рут и Сондра, — собранными в хвост на затылке. Гаррисон подумал, что она похожа на балерину, приму-балерину. Лечащий врач Джейсона была поразительно красивой. Почему она не замужем?

— Мне можно будет еще раз пригласить вас на ужин? — спросил он.

Мики хотела было ответить, но ее зуммер внезапно ожил.

— Извините меня, пожалуйста, — сказала она и направилась в глубь ресторанчика, где стояли телефоны.

Мики отсутствовала пять минут, за это время принесли их заказ. Когда она вернулась к столику, Гаррисону было достаточно взглянуть на ее лицо, чтобы понять, куда ее вызывали.

— Это Джейсон, — сказал он глухо.

— Извините, Гаррисон. В его легкое попал сгусток крови. Это случилось неожиданно.

Гаррисон кивнул и встал.

— Вы вернетесь в госпиталь вместе со мной?

Мики любила свою квартиру с видом на Даймонд-Хед и балконом, на котором можно было отдыхать и наслаждаться свежим тропическим бризом. Квартира была обставлена со вкусом и комфортом вещами, которые она собирала с того дня, как четыре года ушла от Грегга Уотермена: здесь был ковер из викуньи, кресла из кожи и хрома, картина кисти Тсенг-Ию-Хо, скульптура из Королевства Тонга и шторы из полинезийского батика. У нее были книги и музыкальные записи, маленький цветной телевизор и, самое главное, спокойные соседи с обеих сторон. Потому что Мики любила тихую жизнь. В свободное время она читала медицинские книги и слушала классическую музыку или путешествовала по острову на своей миниатюрной машине. У нее были друзья, но она избегала частых встреч с ними. Ее ближайшими друзьями были Эйбрамсы, — Тоби, сейчас занимающийся частной практикой, и его жена. Время от времени оба пытались познакомить ее с подходящим на роль мужа холостяком.

Мики не возражала, но пока все попытки сосватать ее оказались безуспешными. Потенциальные женихи были мужчинами, преданными своему делу, умными и приятными, но во время общения ни разу не вспыхнула искра. Видно, она так и не вспыхнет…

В это ветреное мартовское утро начинались ее выходные, и Мики собирала вещи, готовясь покататься по острову. Она только совсем недавно начала знакомиться со своим тропическим местом жительства и исследовала Оаху как турист, вооружившись фотоаппаратом, едой и маслом, предохраняющим от ожогов. Осталось еще так много увидеть и столь многому порадоваться! Сегодня Мики собиралась посетить Полинезийский культурный центр — воссозданную колонию аборигенов в северной части острова. Она планировала делать остановки на пути и фотографировать самое интересное.

На этот раз она не станет снимать людей, увлекающихся серфингом.

Еще в прошлом году она очень любила отправляться к Банзай-Пайплайн в заливе Ваймэа, сидеть на песке и снимать «Никоном» молодых людей на досках для серфинга. Но это было до того, как в прошлом ноябре в отделение неотложной помощи привезли Джейсона Батлера. Мики никогда так яростно не боролась за чью-либо жизнь.

Его смерть была ударом для всех — для Мики, других врачей, занимавшихся этим случаем, медсестер блока интенсивной терапии. С того мгновения, когда Джейсон Батлер удивленно посмотрел на Мики, испытывая боль и смятение, а затем потерял сознание, он больше ни на секунду не пришел в себя. Его отец прилежно сидел у постели сына две недели, и Мики знала, что он верил, будто душа Джейсона все еще теплится в разбитом теле. Но Джейсон не вышел из комы и умер, так и не узнав, какой любовью были окружены последние дни его жизни.

Застегивая дорожную сумку на молнию, она вспомнила Гаррисона Батлера. Последний раз она видела его у постели сына, когда ее вызвали из ресторанчика напротив больницы. Медсестры уже отсоединили все провода и трубки и накрыли тело Джейсона простынями до подбородка. Его лицо было перевязано и почти закрыто. На постели мог лежать чужой человек, чей угодно сын. Не мертвый, а уснувший… Мики и сестры оставила Гаррисона одного в палате, опустив шторы и прикрыв дверь. Он долго пробыл в палате, и, когда вышел, его лицо выглядело бледным и осунувшимся, но слез не было. Гаррисон пожал всем руки и каждого отдельно поблагодарил за попытки спасти его сына. Затем он ушел.

Это случилось четыре месяца назад. За это время Гаррисон лишь один раз дал о себе знать, прислав «Великой Виктории» подарок — компьютерный сканер, новейший, революционный диагностический аппарат, способный обнаружить повреждение мозга. Это был дар от имени Джейсона Батлера.

Мики позвонила в службу своего автоответчика и сообщила, что ее не будет два дня. Затем взяла два письма, чтобы опустить их в почтовый ящик по пути к машине. Одно предназначалось Рут. Мики поздравляла ее с рождением Лии, здоровой девочки, жизнь которой еще в ноябре висела на волоске. Генетический анализ показал, что у девочки нет амавротической идиотии, и она родилась в срок. В другом конверте лежала поздравительная открытка для Сондры и Дерри. Через две недели они будут праздновать четвертую годовщину своей свадьбы.

Закрыв и заперев стеклянную дверь на балкон, Мики задержалась, чтобы полюбоваться открывавшимся видом. Он захватывал дух. Даймонд-Хед величественно поднимался к невероятно голубому небу, оставляя внизу белые здания, пальмы и сады в весеннем цвету. Там, внизу, на одной из улиц, Мики ждала собственная частная клиника. Она уже обставила ее, взяв ссуду в банке, и наняла секретаршу в приемной и медсестру. Через три месяца она начнет работу. Каждое утро Мики будет направляться не в больницу, как шесть лет до этого, а в противоположную от нее сторону. Она немного пройдется под ярким гавайским солнцем, повесит сумочку и свитер в своем собственном кабинете и начнет принимать посетителей, своих собственных пациентов.

Всего лишь через три коротких месяца.

«Разве мне не страшно? — спросила она себя. И призналась: — Да, немного. Но ради этого я работала всю свою жизнь, ради этой клиники там, внизу. А теперь, когда она у меня есть, стало немного страшновато».

Скоро наступит день, которого они с Джонатаном не смогли дождаться, день, до которого тогда было так далеко. Шесть лет назад он говорил ей: «Мики, я не могу жить шесть лет без тебя». Она ответила: «Тогда едем со мной». Но это было невозможно, будущее казалось недостижимым. Шесть лет — так много. Но вот они истекли, и с ними закончилось время жертвоприношений, которое казалось бесконечным.

Через три месяца Мики наконец будет свободна жить, где хочет, работать, где хочет, и любить, кого хочет. Но… ее никто не ждет.

Когда она повернулась спиной к балкону, зазвонил телефон. Мики недовольно посмотрела на него. В больнице знали, что она свободна. Мики взяла трубку:

— Алло?

— Мики? — раздался знакомый голос. — Это Гаррисон Батлер. Я хотел поинтересоваться, можно ли мне сегодня увидеться с вами.

— Гаррисон… — только и смогла произнести она.

— Мики, мне надо поговорить с вами.

Вечер выдался жарким и влажным, в воздухе витала пыль. Когда Мики вместе с Гаррисоном вышла из своей квартиры, оба услышали предупреждение по радио: около полуночи на южное побережье Оаху может обрушиться шторм.

Они собирались побывать на губернаторском балу в честь Кери и Барбары Грантов, который устраивался в Уошингтон-Плейс, бывшем доме королевы Лилиуокалани, а ныне резиденции губернатора штата Гавайи. Мики молча сидела рядом с Гаррисоном, пока их лимузин медленно в процессии других машин продвигался к входу в особняк. Она взглянула на великолепный дом, стоявший посреди зеленых лужаек и аккуратных рядов ореховых деревьев. Этот особняк строился в прошлом веке и остался символом изящного, экзотического и канувшего в Лету прошлого. Мики едва сдерживала радость. Она была влюблена в мужчину, сидевшего рядом с ней.

Она встречалась с Гаррисоном шесть месяцев, с тех самых пор, как он в марте неожиданно позвонил и сказал, что ему надо поговорить с ней. Мики тут же отказалась от планов исследовать остров и провела тот день, гуляя по одинокому пляжу с Гаррисоном и слушая, как он говорит о Джейсоне, о четырех месяцах траура, одиночестве, горе, замкнутой жизни в доме на острове Ланай, где он не принимал телефонных звонков, не встречался ни с кем, стараясь примириться со смертью сына. Затем он вышел из дома, оглянулся кругом и почувствовал огромное желание разыскать Мики Лонг и поговорить с ней. Он знал, что Мики поймет, ведь они почти одна семья.

И Мики действительно все поняла. Она слушала его, затем сама заговорила. В тот день оба прошли большое расстояние. Они остались вдвоем на том одиноком пляже, их соседями были лишь чайки и буруны. Обоим удалось дать выход накопившимся эмоциям, связанным со смертью Джейсона, потерей отцом сына и потерей врачом пациента. И когда к закату все было высказано, когда больше не осталось слов, Мики и Гаррисон поняли, что между ними возникла особая связь.

Это была приятная связь, без обязательств, без условий. Оба вместе проводили вечера, иногда ходили на концерты, по воскресеньям ездили обедать в залив Ваймэа. Между ними не вспыхнула мгновенная любовная страсть, все развивалось медленно и постепенно. Они делились философскими взглядами, интересами, и растущее взаимное уважение начинало давать плоды. Маленькая уступка то здесь, то там, откровенные беседы, обмен секретами — так постепенно прокладывался путь к чему-то неизбежному.

Гаррисон Батлер оказался добрым и щедрым человеком, столь же предупредительным, сколь и привлекательным, всегда улыбчивым, всегда задумчивым. А разница в возрасте — Гаррисону было шестьдесят, ей тридцать — не тревожила Мики в такой степени, как она опасалась. Энергичность и моложавый вид Батлера стерли разницу в летах.

Но их отношения оставались неопределенными. Через шесть месяцев они стали друзьями, но не любовниками. Они осторожно касались этой темы, но, когда вот-вот должен был наступить решающий момент, тут же уходили в сторону. Гаррисон порой не звонил целыми днями, а когда давал о себе знать, оба замечательно проводили время вместе и становились близкими на день или вечер, что немного было похоже на встречи давних друзей. Только в редких случаях они напоминали влюбленных, и тогда Гаррисон брал ее за руку и спокойно смотрел на нее. А когда возникала угроза интимности и казалось, что обоим не миновать более глубоких отношений, Батлер резко отстранялся, словно чего-то испугавшись, и обоих снова разделяла пропасть. Слово «любовь» никогда не произносилось, и до сего дня они даже не целовались.

Когда Гаррисон однажды отвез ее на остров Ланай показать свое жилище, великолепный особняк в колониальном стиле на высокой скале, Мики надеялась, что это означает нечто серьезное. Но все оказалось совсем не так, хотя и по совершенно неожиданным причинам.

В тот июльский день, когда она вместе с Гаррисоном полетела на Ланай на его частном самолете, в ее жизни снова появился Джонатан Арчер. Мики была потрясена, ибо не ожидала этого. Она была вдвойне потрясена, ведь виной тому оказался Гаррисон Батлер.

Мики прибыла в Пукула-Хау, особняк на Ланае, и узнала, что на этот вечер ожидают гостей. Вскоре сотня приглашенных в черных галстуках и вечерних нарядах holoku потягивали шампанское и лениво поедали гавайские закуски, пока секстет под звездным небом играл островные мелодии. В полночь подали luau — блюдо из осьминога, и kalua — поросенка. А затем при свете костра танцевали хулу. После того как гости одолели lomi — семгу, и завернутое в таро мясо, когда исчез haupia — пудинг, и imu (камни) остыли в яме для жарки, Гаррисон объявил гвоздь программы: предварительный просмотр еще не вышедшего на экран фильма «Захватчики»

Утомленные гости нетвердой поступью один за другим вошли в маленький кинозал в восточном крыле особняка. Они устало опустились на обитые толстым бархатом сиденья. Благодаря финансовым связям с киностудиями Гаррисон славился тем, что получал отборные копии любых кинофильмов до их официального показа широкой публике, так что гости уже знати — их ждет удовольствие. Однако ужин отнял силы, и многие опасались, что начнут дремать, как только погаснет свет.

Но как только фильм начался, все поняли, что спать не придется.

Не успел погаснуть свет, как на экране вспыхнуло пламя. Перед изумленными глазами зрителей калейдоскопом мелькал фейерверк, и, прежде чем они осознали, что перед ними шедевр, их поглотил бушующий ад, призванный явить публике «большой взрыв». В темном зале кто-то пробормотал: «Опять научная фантастика», но эти слова оказались единственным комментарием в течение трех часов просмотра. Когда наступила кульминация, в обратной последовательности начали взрываться звезды и планеты… Когда загорелся свет, в зале никто не шевельнулся.

Постепенно зрители начали приходить в себя. Мики слышала обрывки комментариев: «Научная фантастика! А я-то думал, что она давно умерла». «Кто режиссер? Не этот, Арчер?» «Разве он раньше снимал не документальные фильмы?»

Вокруг Мики говорили: «Он женат на Вивьен, французской актрисе». «Сейчас Арчер рыщет по Кахулоу и изучает военные полигоны для следующего фильма. Говорят, что он станет продолжением этого»…

Сейчас, теплым сентябрьским вечером лимузин Гаррисона подъехал к ступеням губернаторского особняка, и Мики вспомнила ночь, когда Джонатан повез ее к заброшенной киностудии.

Она снова видела призрачные фасады, слышала шуршание гравия под их ногами. «Мики, я не собираюсь делать любительские фильмы всю жизнь. Я хочу делать нечто значительное. Я хочу, чтобы зрителям было на что посмотреть. И я хочу, чтобы ты мне в этом помогала». Так, кажется, он говорил. Затем их прервал сигнал зуммера.

Неужели он снял этот изумительный фильм там? Эту феноменальную космическую оперу, которая со дня показа на вечеринке у Гаррисона побила все кассовые рекорды? В той поржавевшей, пришедшей в упадок и забытой старой киностудии?

«Сейчас Арчер рыщет по Кахулоу».

В тот момент Мики пришло в голову даже встретиться с ним. Она убеждала себя, что сделает это ради дружбы, ради старых времен. Но порыв тут же угас, действительность образумила ее.

Мики снова вспомнила, какой сейчас год, где она находится и при каких обстоятельствах. Арчер женат на Вивьен. Мы уже не пара, как это было раньше.

Совсем недавно она увидела его лицо на обложке журнала «Тайм». Оно чуть возмужало, теперь он носил модную короткую прическу, в синих глазах светилась новая, завораживающая уверенность. Это был один из восходящих голливудских режиссеров. «Такое лицо должно находиться перед кинокамерами, а не позади них», — сострила одна из репортеров и добавила, что Джонатан Арчер значился бы среди голливудских мегазвезд, если был бы не режиссером, а актером.

Мики радовалась его успехам. И своим тоже. Они оба достигли намеченных целей. Мики занималась частной практикой всего три месяца и знала, что бояться нечего. В конечном счете ее жертвы не были напрасны. Жертвы того стоили. Она поступила правильно, когда не пошла к колокольне, ибо сейчас стала квалифицированным пластическим хирургом и работала в собственной клинике. Клиентура росла, другие врачи направляли к ней своих пациентов, Мики становилась известной. А сейчас она сидела рядом с мужчиной, в которого была страстно влюблена.

Для полного счастья требовалось лишь, чтобы Гаррисон сказал, что к ней он испытывает те же чувства.

Люди пристально смотрели на них, когда они вошли — Гаррисон Батлер, высокий и стройный, одетый в костюм от «Андрады и Рейна», и Мики, тоже высокая, тонкая и гибкая, как тростинка, сдержанная, бледная и вся небесно-голубая. Оба будто вышли из феерического сна.

Весь особняк был искусно украшен яркими и благоухающими цветами. Здесь было все — от обычной, цветущей круглый год плумерии и огненно-красного африканского тюльпана до изящной белой баухинии. Двери были украшены гирляндами желтой аманды и лесной розы. В хрустальных вазах стояли кроваво-красные антуриумы и редкие ярко-оранжевые розы. Воздух полнился пьянящими ароматами обычного и красного жасмина. В довершение всего прибывающим гостям на шею надевали гирлянды белых орхидей и лавандовых бугенвиллей.

С террасы доносился пульсирующий ритм музыки. Любители хулы исполняли замысловатые фигуры танца Kaimana Hila. Накрытые кружевными скатертями столы украшали ледяные статуи, горы алых манго, бананов, охлажденная папайя, пурпурные страстоцветы и, конечно же, ананасы, собранные в этот день на плантациях Оаху. Вентиляторы из меди и дерева быстро вращались, чтобы разогнать знойный воздух. Это был сезон hoo-ilo, пора дождей и ветров, и в атмосфере сегодняшнего вечера чувствовалось приближение бури.

Со многими надо было поговорить, многим кивнуть в знак приветствия, многим быть представленными. Гаррисон и Мики плыли по морю гостей, словно им в спину дул нежный пассат. Время от времени Гаррисон касался ее руки, брал ее под локоть. Как всегда, он был обходителен и внимателен, не забывал подать ей фужер, тарелку, стеганый плед. И если Мики казалось, что Гаррисон сегодня ведет себя немножко иначе, не как всегда, она понимала — это плод ее воображения.

От счастья у нее кружилась голова. Этот вечер напоминал волшебную сказку. Могла ли она поверить, что подобное случится с ней, с той Мики, лицо которой много лет назад уродовало пятно, которое тщетно приходилось скрывать под волосами и толстым слоем тонального крема? Она весь вечер много смеялась. Шампанское было словно эликсир радости, а Гаррисон просто околдовал ее. Мики хотелось, чтобы так продолжалось вечно.

Оба танцевали под ночным небом под звуки плавных гавайских мелодий. Оба смотрелись красивой парой, и, казалось, весь мир принадлежит им. Так близко от Гаррисона, в его сильных руках Мики чувствовала, как ее переполняет любовь к нему, и думала, что не сможет сдержать себя. Она находилась во власти желания. Томной боли, которую она не испытывала многие годы. С тех пор как… Но сейчас она не станет вспоминать Джонатана, по крайней мере, не в этом контексте. «Люблю ли я его до сих пор? — дивилась она, кружась в объятиях Гаррисона. — Нет, с Джонатаном все покончено, больше у нас ничего не будет. Или, по крайней мере, не должно быть. Я забуду об этом, как и обо всем прошлом. Как бы то ни было, она станет дорожить памятью о Джонатане, ведь он у нее был первым.

«А если я по воле случая когда-нибудь встречу его?» Мики тут же отогнала подобную мысль. Сегодня она вместе с Гаррисоном, и уже в этот-то вечер она принадлежит только ему.

Посреди вальса Гаррисон вдруг остановился и загадочно посмотрел на Мики. Затем взял ее за руку, повел вниз с террасы и дальше по тропинке, извивавшейся среди деревьев и цветов. Когда они оказались одни и звуки бала, казалось, остались далеко позади, он долго и задумчиво смотрел ей в глаза.

Мики напряглась. Весь вечер ей казалось, что Гаррисон ведет себя отстраненно, немного чопорно, чего она раньше за ним не замечала. Однако теперь, глядя в его серые глаза, которые смотрели так серьезно, она поняла, что ей не почудилось: Гаррисон сегодня был другим.

— Мики, — наконец заговорил он, нежно кладя ладони на ее обнаженные руки, — я должен кое-что сказать.

Подул ветер, жаркий и влажный. Надвигался шторм.

— Я уже некоторое время думаю, как это сказать, как найти подходящее время и слова. Мики, мне это сделать нелегко. Я хочу, чтобы ты поняла меня.

Ветер трепал ветви и листья деревьев. Тяжелые цветы начали падать на землю. Мики смотрела на него и ждала.

— Когда жена покинула меня, почти восемнадцать лет назад, — тихо сказал он, — для меня это стало самой большой утратой. Она была намного моложе меня. Когда мы поженились, ей было двадцать, мне — сорок. И я подумал, что она счастлива в Пукула-Хау. Я думал, что ей нравится наша совместная жизнь на этом острове. Я не догадывался, что она считала это место тюрьмой, а меня — своим тюремщиком.

Вдруг налетел порыв ветра, листья пальметто захлопали.

— После рождения Джейсона у нее начались перепады настроения, она стала беспокойной. Мне приходилось работать на плантации, и я думал, что она нашла себя в заботе о нашем первенце. Но я ошибался. Однажды, вернувшись домой, я нашел записку. Ей от меня ничего не надо, кроме собственной свободы. Она сбежала вместе с парнем с этого острова. Только спустя два года я подал на развод. Я все время надеялся, что она вернется.

Гаррисон крепче сжал плечи Мики.

— Когда Джейсону исполнилось шесть лет, я нанял частного детектива, чтобы тот разыскал ее. Она снова вышла замуж и скиталась по Соединенным Штатам. Тогда я потерял ее след и больше ни на что не надеялся. Мы с Джейсоном постепенно наладили свою жизнь.

Голос Гаррисона оборвался. Его красивое лицо исказила гримаса боли. Мики сжала его руку.

— Когда Джейсон умер, — продолжил он, — я пережил еще большую потерю. Мне это удалось с большим трудом. Я думал, что на этот раз не выдержу. И, когда я понял, что творю с собой, убивая себя горем, я вспомнил тебя, твою заботу о моем сыне и те две недели, которые мы оба провели рядом с Джейсоном.

Теперь ветер стал неистовым. Сквозь деревья донесся смех. Гостям и музыкантам пришлось покинуть террасу. Вдалеке мерцал свет. Гаррисон еще крепче сжал плечи Мики, словно боясь, как бы ветер не отнял ее у него.

— Я не могу допустить новой потери, Мики, — решительно сказал он. — Я должен знать сегодня, сейчас, какие чувства ты испытываешь ко мне, есть ли надежда, что у нас что-то получится вместе. Останешься ли ты со мной и не уйдешь ли? Если нет никакой надежды, нам лучше расстаться сейчас, пока у меня еще хватит сил на это.

Не успела она ответить, как ветер оторвал ветвь пальмы и швырнул ее на землю в нескольких дюймах от того места, где они стояли. Оберегая Мики, Гаррисон обнял ее. Огромные, похожие на уши слона листья извивались в порывах жестокого ветра. Вихрь поднимал цветы и гравий. Рядом посреди деревьев раздался треск. Мики спрятала лицо на груди Гаррисона и в его крепких объятиях чувствовала себя в безопасности. Ветер пытался сбить их с ног, но Гаррисон твердо стоял на ногах. Мики прижалась к нему. На этот раз было приятно чувствовать себя уязвимой, позволить кому-то другому проявить силу и смелость. Мики десять лет надеялась только на себя, ей приходилось быть смелой, бороться, каждый день собираться с новыми силами. Но теперь Гаррисон будет ее опорой. Он станет ей поддержкой и безопасной гаванью.

Они долго стояли так в саду, Гаррисон заслонил ее от ветра, прикрыл ее своим крепким телом, а Мики прижалась к нему, обретя в нем любовь и заботу.

Упали первые капли дождя, теплого тропического дождя, и тут же туманом поднялись с глинистой земли. Наконец Мики подняла голову, прижалась к его щеке и произнесла ему на ухо:

— Гаррисон, поедем домой.

Вечеринка все еще не затихала в стенах особняка, оркестр теперь устроился в большом танцевальном зале, а окна и двери закрыли под натиском все усиливающегося ветра. Мики и Гаррисон протискивались сквозь веселую толпу, держась друг за друга, словно боялись, как бы не порвалась связующая их нить. Пробравшись к вестибюлю, оба оказались в небольшом заторе: некоторые из гостей пытались выйти со взятыми в долг зонтами, в то время как из дождя навстречу им двигался поток вновь прибывавших гостей.

Потребовалось несколько минут на вызов лимузина Гаррисона, и эти минуты тянулись бесконечно. Влюбленным не терпелось добраться до Коко-Хед, где они могли остаться наедине. Щеки Мики пылали румянцем, зеленые глаза сверкали, словно изумруды. Рука Гаррисона властно обвила ее талию с такой силой, что было понятно: больше он ее не отпустит.

Мики не могла поверить тому, что происходит: слишком невероятным, почти фантастичным все казалось! Однако все это случилось наяву: ее мечты сбывались, жизнь теперь обрела смысл.

Неужели она наконец-то обретет долгожданное семейное счастье!

Гаррисон старался ничем не выдать волнения, взял Мики под руку и повел к машине.

Влюбленные торопливо спускались по ступенькам к лимузину, дверцу которого придерживал шофер. Мики спрятала лицо от ветра и дождя, уткнувшись в плечо Гаррисона, и поэтому, грациозно скользнув в лимузин, не заметила, как из машины позади них вышел Джонатан Арчер собственной персоной, только что прибывший на бал.