Сказать, что это известие оглушило мисс Бордильон, было бы слабым выражением того страшного удара, который нанесла ей Тифль. В ту самую минуту, когда эта почтенная женщина явилась к мисс Бордильон, несчастная Маргарет была погружена в сладостные мечты, воображая слова, которые Джордж Лестер скажет ей, может быть, даже в этот самый вечер. С того утра, как он заговорил об оранжерее, он не возвращался более к тому разговору, но это не беспокоило мисс Бордильон; когда были найдены останки капитана Дэна, это возбудило сильный интерес, и Лестер не говорил ни о чем другом. А потом настали двойные похороны.

Маргарет сидела, когда Тифль оставила ее, уронив шитье на колени, а ножницы на пол. В душе ее был хаос. Она не сознавала ничего, кроме того обстоятельства, что любовь Лестера была отдана не ей, а другой. Рубикон был пройден — его проходят многие женщины раз в своей жизни, — мисс Бордильон тем труднее было бороться с его волнами, что она поздно попала в них. Она вошла в новую жизнь, на новый путь и должна была идти по нему. Позади нее были нежные и солнечные равнины Аркадии; перед нею простирались грубые скалы и колючий терновник, неровный, трудный и бесконечный путь и мрачное небо. Ей лучше не оглядываться назад, когда она будет идти по этому пути.

Сомневаться в этом известии не приходило ей на ум; она была уверена, что это правда. Это объясняло разные маленькие обстоятельства, которые она в последнее время приметила в поступках Лестера и которые приводили ее в недоумение. Даже теперь, в самом начале ее страданий, она прямо взглянула на свое несчастье, с трепетом, это правда, но настойчиво рассматривала его со всех сторон. Она должна была решительно составить свои планы, потому что если леди Аделаида должна была вступить в дом как его жена, она должна была оставить этот дом. Она думала об этом целый день, не обнаруживая своих страданий, только время от времени сдерживаемый стон вырывался из ее груди. Дети спрашивали, не больна ли она; она отвечала отрицательно.

Лестер не возвращался домой к обеду, и Маргарет предположила, что он остался в замке у лорда Дэна, как он оставался иногда, не давая знать домой. Ах! она теперь знала, что привлекало его туда. Она не ложилась, пока он не воротился домой, и сидела не в своей гостиной, как обыкновенно, но в библиотеке, ожидая его.

Пробило одиннадцать, когда он воротился. Он вошел, отирая лоб и говоря что-то о том, какой жаркий вечер, и, позвав буфетчика, приказал принести бутылку содовой воды. Тут он увидал мисс Бордильон и приветствовал ее веселым смехом.

— Да вы предаетесь рассеянной жизни, Маргарет! Одиннадцать часов, а вы не спите!

Она не могла отвечать. Объяснение, казавшееся ей довольно сносным в перспективе, слова которого она повторяла себе беспрестанно в последний час, казалось ей теперь невозможным. Она сидела возле небольшой лампы с абажуром, далеко от яркого подсвечника, и шила. В этом не было ничего необыкновенного: какая-нибудь работа, обыкновенно самая простая и полезная, всегда виднелась в руках мисс Бордильон. До сих пор она молчала, стараясь придать равнодушие своему обращению, собираясь с силами, чтобы заговорить спокойно. Лестер продолжал, не примечая ничего:

— Конечно, это гораздо благоразумнее с вашей стороны, чем ложиться в постель наравне с курами или запираться в своей гостиной, заставляя меня приходить в пустую комнату. Я не понимаю, почему вы так поступали, Маргарет, как будто боялись меня.

Она должна была заговорить, а между тем, как преодолеть волнение, овладевшее ею, как скрыть его? Сердце ее сильно билось, лицо было бледно, губы сухи. Вдруг она встала и подошла к боковому столику, на котором стоял рабочий ящик Марии; она стала перебирать то, что в нем лежало, стоя спиной к Лестеру. Тут ей удалось выговорить слова, которые она желала сказать, или почти такие.

— Я узнала сегодня новость и хотела дождаться вас, чтобы спросить, справедлива ли она. Притом в эти теплые вечера приятно посидеть попозже. Кажется, жара наступает рано.

— Какую же это важную новость слышали вы? Не загорелась ли Темза?

— Кое-что ближе, касающееся нас, — отвечала она с болезненным трепетом при виде его веселого, небрежного обращения, как будто казавшегося насмешкой над ее несчастьем. — Мне сказали, что вы… — она закашлялась и остановилась, — женитесь на леди Аделаиде Эрроль.

— Кто это мог рассказать вам такую новость? — сказал Лестер все еще шутливым тоном.

— Это сказал Джонз.

— Джонз?

— По крайней мере, мне так кажется. Тифль сказала мне это, и мне кажется, она слышала от Джонза. Наверно я не знаю, но, кажется, она говорила, что Джонз слышал это от вас.

— Мисс Бордильон слушает сплетни слуг, — смеясь, отвечал Лестер. — А я считал вас такой благоразумной женщиной, Маргарет.

Мисс Бордильон все еще стояла у рабочего ящика, она роняла множество вещей и поднимала их — катушки с бумагой, ножницы и воск. Она не смела обернуться в своем ужасном волнении, в это время вошел буфетчик с содовой водой.

— Итак, Джонз, — начал Лестер, — вы позволили себе соединить имя леди Аделаиды Эрроль с моим, как я слышу.

Джонз чуть не выронил поднос. Бутылка и стакан забренчали, когда он ставил их на стол. Он вытаращил глаза на своего господина, вспыхнул и что-то пролепетал, но никак не мог связать двух слов, чтобы извиниться или отпереться.

— Позвольте спросить, от кого вы узнали это сведение?

— Сэр, прошу у вас прощения, если оно несправедливо или если я не должен был упоминать о нем, но я сказал это только Тифль по секрету. Я узнал его, сэр, от мистера Дэна.

— От мистера Дэна! — сказал сквайр Лестер, с удивлением повторяя эти слова.

— От мистера Джоффри Дэна, сэр. Это было вот каким образом. Вчера вечером я проходил мимо замка и встретил мистера Дэна. Он остановился поговорить со мной, он всегда любезен и ласков, и именно в эту минуту леди Аделаида в глубоком трауре прошла мимо нас из церкви; ее горничная и Брефф шли позади нее. Кажется, она вышла в первый раз после всех этих несчастий.

— Какая милая девица, сэр, — сказал я мистеру Дэну, когда он опять надевал шляпу, снятую для нее, — хороша, как красное солнышко.

— Это солнышко скоро будет сиять на вас, Джонз, — сказал он, — она скоро переселится из замка в дом вашего господина, и переменит свою фамилию на его. — У мистера Дэна был такой странный вид, когда он сказал это.

Сквайр Лестер взглянул на своего слугу.

— Странный вид! Как странный? Что вы хотите сказать, Джонз?

— Право, сэр, я описать не могу. На лице его было странное выражение, а губы сжаты. Это придавало вид насмешки тому, что он говорил.

Джонз замолчал, но Лестер не отвечал.

— Я говорил об этом Тифль в тот же день, но предостерегал ее, чтобы она этого не повторяла, — продолжал Джонз. — Я знаю, что мне не следовало этого повторять, сэр, и я очень об этом сожалею. Но мистер Дэн говорил со мною совершенно открыто. Прикажете опровергнуть эти слухи, сэр?

— О, нет! — небрежно отвечал сквайр Лестер. — Оставьте содовую воду, я сам ее налью.

— Экая сплетница! — бранил Джонз Тифль, уходя. — Многие господа выгнали бы меня за это. Если она останется здесь, я не останусь.

Мисс Бордильон сделалась несколько спокойнее во время разговора. Она обернулась к Лестеру и сказала:

— Стало быть, это правда?

— Да, это правда, Маргарет, — отвечал он, приняв серьезный вид.

— Вам следовало мне сказать.

— Разумеется, следовало. Я хотел сказать вам завтра утром. То, что я говорил намедни, было вроде предисловия. Я не терял время, потому что только сегодня это было решено с лордом Дэном, и каким образом мистер Герберт — я хочу сказать Джоффри — так рано это узнал, сказать я не могу. Впрочем, это все равно.

— Свадьба будет скоро? — спросила Маргарет тихим тоном.

— Этого я не могу вам сказать. Аделаида хотела ждать год, но когда я заговорил с лордом Дэном сегодня, он выразил желание, чтобы мы обвенчались как можно скорее.

— Во всяком случае, вы скажете мне, как только сами это узнаете, — сказала мисс Бордильон. — Но я могу тотчас же начать приводить в исполнение мои планы.

— Какие планы?

— Оставить ваш замок и отыскивать себе другой дом.

Лестер помолчал, на лице его выразилось удивление.

— Что это вам пришло в голову, Маргарет? Зачем вам оставлять мой замок?

— Мне следует скорее спросить, как это пришло вам в голову? — спросила она. — Конечно, я не стану стеснять своим присутствием леди Аделаиду.

— Дом довольно велик и для вас, и для леди Аделаиды. Она не отнимет у вас место хозяйки потому, что вы никогда не хотели занять его. Вы можете оставаться здесь точно так же, как оставались до сих пор.

— Нет, мистер Лестер, это невозможно. Прежде, чем вы введете в дом вашу жену, я освобожу для нее место.

— Маргарет, — сказал Лестер тихим тоном, — я не забыл, что вы обещали Катерине заступить ее место при Марии, быть в некотором смысле второю матерью девочке. А вы забыли это?

Мучительный румянец покрыл ее лицо, вызванный воспоминанием при этих словах. Она положила свою руку на грудь, чтобы утишить биение сердца.

— Вы введете в дом вторую мать Марии в леди Аделаиде.

— Это вздор, Маргарет. Аделаида сама почти ребенок. Каким образом может она исполнять обязанности матери для девочки в возрасте Марии? Я не намерен взвалить на нее обязанность заботиться о ребенке, которого она еще не может любить. Когда у ней будут свои дети, она приобретет опыт. Маргарет, как вы можете говорить о разлуке с Марией, любя ее так горячо?

Маргарет Бордильон знала, что будет иметь большие огорчения, чем она приготовилась вынести. Лестер продолжал:

— По собственному вашему желанию, вы заняли место гувернантки Марии. Последние два года вы с помощью разных учителей занимались ее образованием. Вы должны помнить, Маргарет, что я не весьма охотно разделял этот план; я думал, что эту обязанность не следует налагать на вас. Вы опровергли мои возражения разными аргументами, из которых один состоял в том, что вы вполне способны воспитывать Марию и имеете врожденную склонность к этому занятию; вторым аргументом было то, что вы не одобряете, чтоб молодая девушка была отдана в руки гувернантки, не вполне известной нам; в-третьих, что вы обещали Катерине лично надзирать за Марией. Вы следите за моими словами?

— Вполне.

— Я напомню вам, что эти аргументы еще в силе. Оставив замок, вы отдадите Марию на произвол наемной гувернантки и нарушите обещание, данное вами Катерине. Маргарет, милая Маргарет, — и Лестер взял ее за руки, — не думайте об этом, по крайней мере, теперь. Будет еще довольно времени после того, как леди Аделаида поселится здесь, если вы найдете, что вам неприятно оставаться. Я прошу вас ради Марии, не торопитесь. Вспомните, как Катерина поручала ее вам.

Она отняла свои руки спокойно и тихо, хотя грудь ее поднималась, а лицо судорожно подергивалось, и Лестер видел ее волнение. Но он все еще не понимал, он думал, что она раздосадована и взволнована тем, что он заменяет свою первую жену второю.

— Мы побольше поговорим об этом в другой раз, — сказала она, — теперь становится поздно.

Сложив свою работу, она поспешно вышла из комнаты.

— Много еще времени, — повторил Лестер сам себе, взяв бутылку с содовой водой. — И я вовсе не жалею, что эти сплетники проложили для меня путь. Кто подумал бы, что Маргарет примет это таким образом! Я никогда не видал ее в таком волнении. Все женщины таковы, все они романтичны, воображают, что если мужчина лишился своей жены, он должен оставаться верен ее могиле, в них нет здравого смысла. А Маргарет знает, что я не любил свою жену, а только уважал ее — но она образумится. Мне хотелось бы подлить водки в эту содовую воду, — заключил Лестер, позвонив, чтобы пришел Джонз.

Мисс Бордильон пошла прямо в свою комнату и села думать. Что ей делать? Что должна она делать? Она была женщина чрезвычайно добросовестная и способная даже с самопожертвованием исполнять то, что считала своей обязанностью. Слова Лестера о Марин тронули ее совесть.

— Я обещала Катерине. Я сказала, что никогда не допущу отдать ребенка в школу или поручить его гувернантке без моего надзора. Могу ли я мое собственное горе, мои презренные чувства ставить в сравнение с этим? — продолжала она расспрашивать себя. — Я заслуживаю это наказание. Какое право имела я вообразить, что он предложит мне сделаться его женою, потому, что я сумасбродно позволила себе привязаться к нему? Да, я заслуживаю это. Я должна переносить это молча, насколько у меня достанет сил.

Она сидела до рассвета, выдерживая борьбу со своим печальным испытанием. Прежде, чем лечь спать, она заключила в некотором роде сделку между своими чувствами и своею совестью. Она сказала себе, что она не поспешит оставить дом Лестера тотчас, как намеревалась сначала. Она останется в его доме до свадьбы. А потом, когда Лестер и его молодая жена поедут в обычную свадебную поездку, она оставит замок. Может быть, нежелание неприятной перемены, которую все мы способны чувствовать, заставило ее решиться на эту сделку. Ведь Маргарет Бордильон была очень бедна и совсем не знала, как она будет жить, когда оставит замок.

Лорду Дэну сделалось лучше, к искреннему удивлению доктора Гиллери. Доктор знал, что жизнь лорда Дэна не может долго продлиться. Но доктора полагают, что они не обязаны объявлять об этом своим пациентам, и дэншельдский врач не был в этом исключением.

Больному сделалось лучше до такой степени, что он вставал теперь рано утром, как он имел привычку вставать, прежде чем его постигли несчастья. Его даже вывозили на кресле в чудную погоду. Сквайр Лестер шел обыкновенно по одну сторону кресла, а Аделаида по другую. Иногда лорда Дэна провожал Джоффри Дэн, и тогда леди Аделаиды никогда тут не было. Но это улучшение продолжалось только недели две; доктор Гиллери мог бы сказать с самого начала, что оно было обманчиво. Лорд Дэн опять лег в постель, с которой ему уже не суждено было встать. Как почти все хронические больные, он, по-видимому, не ожидал смерти. Конечно, он знал, что смерть ждет его уже недалеко, но он не думал, чтобы она была к нему так близка. Этого не знал даже доктор; болезнь лорда Дэна была такого рода, что он мог умереть каждую минуту или еще прожить месяцев шесть. Он сильно уговаривал Аделаиду скорее венчаться. Джоффри Дэн должен будет поселиться в замке, как только он испустит последний дух, говорил лорд Дэн, и ей неприлично будет оставаться тут. Лестер, с своей стороны, также уговаривал; позволение венчаться без оглашения в церкви было у него готово; он упрашивал Аделаиду отложить в сторону формальности и церемонии и согласиться. Это было напрасно: Аделаида не слушала, она возражала, что она в глубоком трауре и что ее тетка и Гэрри были только что погребены.

— Ты пойдешь в церковь и будешь ее посаженным отцом, Джоффри, — сказал лорд Дэн своему племяннику. — Она теперь не соглашается венчаться так скоро, но это продолжится недолго. Это все притворная скромность.

Лицо Джоффри Дэна вспыхнуло от какого-то необъяснимого чувства. Он небрежно провел рукою по лбу, чтобы скрыть свое волнение.

— Нет, мне бы не хотелось этого, — отвечал он тихим, но твердым тоном. — Если она выходит за Джорджа Лестера, то и пусть выходит, но я не хочу тут быть действующим лицом.

— Ты очень сумасброден, Джоффри.

— Может быть. Пусть она пошлет за лордом Иркдэлем.

— Это легче сказать, чем сделать. Иркдэль не смеет ступить ногою в Англию по причине своих долгов. Ну, да ладно, мы найдем кого-нибудь.

В один из дней лорд Дэн послал за стряпчим Эпперли. Он хотел поговорить с ним о многом, но откладывал это день ото дня, чего он не сделал бы, если бы подозревал, что смерть близка. Впрочем, прошло не очень много времени, и лорд Дэн, вероятно, думал, что время не потеряно.

Прежде всего лорд Дэн заговорил о своем завещании. Он пожелал сделать новое. Смерть его сыновей позволяла ему сделать несколько отказов кому он хотел, и он отказал кое-что леди Аделаиде, Цецилии Дэн, своим слугам и другим лицам. Но эти отказы были неважные, потому что лорд Дэн имел очень мало личной собственности, почти все принадлежало майорату.

Эпперли слушал его распоряжения молча.

— Разве вы забыли, милорд, — спросил он — что вы наследник вашего сына капитана Дэна? Он, должно быть, оставил очень много денег.

Лорд Дэн покачал головой.

— Никто из нас не будет пользоваться этими деньгами, Эпперли, как бы их много ни было. В один день, когда мы говорили о деньгах — в тот самый день, когда он мне сказал, бедняжка, о своей любви к Аделаиде Эрроль и о желании жениться на ней — я спросил его, пришло ли ему в голову сделать завещание. Я думаю, вы знаете, что все его деньги отданы на проценты в Америке? — вдруг спросил лорд Дэн.

— Да, я это знал.

— Да. Он отвечал мне, что его завещание сделано давно и хранится в Америке. Все, что он имел, было завещано американским друзьям, — прибавил он, — а я не мог удержаться, чтобы не сказать ему, что ему следовало бы по-братски вспомнить Джоффри. Но они никогда не любили друг друга, как вам известно. Нет, Эпперли, если бы я умирал от голода, меня не спасли бы деньги Гэрри. Я не доживу до того, чтобы они понадобились мне, а Джоффри умер, иначе мне было бы очень прискорбно, что такая куча денег не останется в нашей фамилии.

— Если бы он женился на леди Аделаиде, он, наверное, переменил бы это завещание! — вскричал Эпперли.

— Разумеется, он так сказал. Но он не дожил до того, и это никогда не будет сделано.

Стряпчий унес с собой инструкции лорда Дэна. На следующий день, к удивлению больного, он опять пришел в замок.

— Уже, — удивился лорд Дэн, который казался необыкновенно сонным, — уже готово? Не к чему было так торопиться. Я, кажется, не погасну так скоро, как свечной огарок.

— Завещание будет готово сегодня, милорд, и я принесу его подписать, когда вам угодно. Но я пришел теперь не насчет завещания, — отвечал Эпперли, — а насчет другого. Гауторн хочет оставить «Отдых Моряков».

— Это к чему? — спросил лорд Дэн.

— Может быть, вы помните, что его два брата поехали в Австралию года четыре тому назад. Кажется, им там посчастливилось и они зовут к себе Гауторна и его жену. Он колебался несколько недель — то поеду, то не поеду — а теперь вдруг решился, как это часто бывает в таких случаях. Ему хотелось бы уехать сейчас, на той неделе, если возможно, и…

— Мужчины и женщины не могут отправиться в пятимесячное путешествие, чтобы поселиться в новой стране, не приготовившись как следует, — перебил лорд Дэн.

— Они отправляются в Австралию не так скоро, — перебил Эпперли. — Сестра Гауторна, Кезия, служившая няней у сквайра Лестера, вышла за лондонского торговца, как ваше сиятельство, может быть, помните. Кажется, он был булочник. Они также едут в Австралию и желают, чтобы Гауторн и его жена приехали к ним в Лондон как можно скорее, чтобы всем вместе приготовиться к отъезду. Гауторн был у меня и спрашивал, освободите ли вы его от контракта.

— Я, право, не знаю, — сказал лорд Дэн, который никогда не был особенно снисходителен к своим арендаторам.

— От него будет мало пользы, если он останется, — возразил Эпперли. — С тех пор, как пришло из Австралии последнее письмо, описывавшее, как богатеют его братья, голова Гауторна так наполнена мечтами о золоте, что он не знает, на голове или на ногах он стоит. Он был у меня опять сегодня утром и сказал, что он нашел арендатора для «Отдыха Моряков».

— Дом хороший, — сказал лорд Дэн, — и двадцать человек захотят его нанять, как только известие разнесется. Всякий степенный человек может прекрасно там жить. Гауторну следовало бы подумать дважды, прежде чем он откажется.

— Я ему говорил. Но вы видите на небе это солнце, сэр, вы точно так же можете надеяться отвлечь это солнце от земли, как Гауторна от его нового плана. Его жена еще сильнее этого желает, нежели он. Она уже уложила все чемоданы, чтоб отправиться в Лондон тотчас, как только они освободятся от контракта, и оставить Гауторна одного покончить с делами.

— Что они сделают с своей мебелью?

— Тот, кто возьмет дом, возьмет и мебель. Он хочет 600 фунтов за все — за мебель, за скот, за контракт, это немного. Гостиницу хочет взять такой человек, который будет хорошим арендатором, — Мичель.

— Мичель! — повторил лорд Дэн. — Что ему делать с гостиницей? И откуда он возьмет денег?

— Ваше сиятельство думаете о таможенном, а я говорю о его брате — Джоне Мичеле.

— Ах, да! я о нем забыл! Да, он будет хорошим арендатором и может заплатить Гауторну сполна. Предоставляю это вам, Эпперли. Если Гауторн найдет мне порядочного арендатора, я уничтожу его контракт.

— Очень хорошо, милорд.

— Прежде чем условие будет заключено, то есть прежде чем оно будет подписано, пусть мне формально представят имя нового арендатора. Я люблю, чтоб мои арендаторы были мне известны.

— Это так и будет, — сказал Эпперли. — Но я полагаю, что могу продолжать переговоры с Джоном Мичелем. Гауторн и он ничего не могут сделать, прежде чем узнают, будет ли Мичель принят арендатором.

— Да, да, они могут продолжать. Я Мичеля приму. Он очень хороший человек, очень!

— Стало быть, все хорошо, — заметил стряпчий. — В котором часу прийти мне с завещанием? В три часа? В четыре?

— Когда хотите. Вы найдете меня дома, — прибавил лорд Дэн с слабой улыбкой.

— Так я приду в три часа, а теперь прощусь с вашим сиятельством, и надеюсь, что мое посещение не утомило вас.

Он вышел из комнаты, когда лорд Дэн быстро позвонил, призывая стряпчего обратно.

— Эпперли! — закричал лорд Дэн, — я немножко устал, я чувствую себя не так хорошо, как утром. Я не думаю, что побеспокою вас прийти ко мне опять сегодня.

Какой-то инстинкт заговорил в груди стряпчего против этого.

— Хорошо ли будет откладывать, милорд? — спросил он. — Не лучше ли разом все покончить и успокоить ваши мысли?

— Я не желаю утомляться более сегодня, — отвечал лорд Дэн. — Приходите завтра в одиннадцать часов. Скажите Гауторну, что мне хотелось бы видеть его перед отъездом; мы уже не увидимся более на этом свете.

Стряпчий поклонился в знак согласия и пошел домой как можно скорее, зная, что его ждут многие клиенты. Среди них был Джон Мичель.

— Мы с Гауторном сошлись, — были его первые слова мистеру Эпперли. — Нам нужно написать передаточный акт. Я не прочь, чтобы это сделать как можно скорее.

— Это все прекрасно, мой милый, — возразил стряпчий, который, будучи стряпчим, разумеется, находил затруднения там, где их не было, — но в этом деле следует спросить третье лицо, кроме вас и Гауторна, а именно лорда Дэна.

— Я уверен, что его сиятельство охотно меня при мет, — отвечал Мичель. — Он не может найти более надежного арендатора, вы сами это говорили вчера, мистер Эпперли.

— Я ничего не могу сказать против вас, Мичель; нет никакого сомнения, что его сиятельство может иметь арендатора гораздо хуже вас. Мы это устроим через несколько дней.

— Но если вы можете устроить это, сэр, нам хотелось бы немедленно написать передаточный акт. Мне хотелось бы вступить во владение на следующей неделе, а Гауторну хочется скорее сбыть гостиницу с рук.

— Полноте! Полноте! — вскричал Эпперли. — Мы не можем таким образом схватить быка за рога. Некоторые вступают во владение домом целые полгода. Я сегодня занят, буду занят и завтра, но вы можете прийти послезавтра утром. А пока я постараюсь увидеться с лордом Дэном.

— Мне кажется, сэр, — возразил Джон Мичель, пристально смотря на стряпчего, — вы могли бы принять меня теперь, если бы захотели. Это не я так тороплюсь переехать в дом, это Гауторн торопится выехать, как вам известно; но я желаю быть уверенным, что я получу эту гостиницу, что меня не отстранят ради другого. Я охотно даю это для обеспечения дела, сэр.

Он положил на стол десятифунтовый билет. Десятифунтовые билеты имели свою прелесть для мистера Эпперли, как они имеют для многих, особенно для стряпчих, по общему мнению. Он с удивлением посмотрел на этот билет, но, все еще держась своей хитрости, он не дал положительного ответа.

— Конечно, Мичель, мне дана некоторая власть; кажется, я могу обещать вам, что вы сделаетесь арендатором. Конечно, это все-таки зависит от согласия лорда Дэна.

— Разумеется, мистер Эпперли. Стало быть, это решено; я знаю, что его сиятельство примет меня. Итак, я прощусь с вами и поблагодарю вас, сэр.

— Зайдите послезавтра, Мичель. А пока я приготовлю необходимые бумаги. А это, — прибавил стряпчий, небрежно спрятав билет в свою письменную шкатулку, — мы зачтем в плату за мой труд.