Герберт Джоффри, семнадцатый барон Дэн, вступил в почести своих предков с намерением заслужить их. Неподписанное завещание покойного лорда Дэна он выполнил буквально. Каждое желание, выраженное в нем, он благородно исполнил; суммы, назначенные разным лицам, он выплатил точно так, как будто завещание было подписано и засвидетельствовано законным образом. Леди Аделаиде было назначено в завещании пятнадцать тысяч фунтов, и эта сумма была передана Лестеру.

Но какая-то великая перемена произошла с молодым лордом; странная грусть овладела им. Он почти заперся в замке, выезжал в гости очень мало и жил так тихо, как только мог. Впечатлительный, беззаботный мот как будто получил другой характер вместе со своим наследством и сделался вдруг степенным и благоразумным. Это выказывалось каждый день, и Дэншельд видел это с изумлением. Некоторые из слуг были отпущены с годовым жалованием, и прислуга в Дэнском замке была преобразована в ограниченном количестве.

Только один человек был недоволен новым пэром — Джон Мичель, потому что он не был принят арендатором «Отдыха Моряков». Эпперли, несмотря на приказания лорда Дэна, все-таки приготовил для него контракт, но он оказался бесполезен. «Отдых Моряков» был отдан Ричарду Рэвенсберду.

— Рэвенсберду! — воскликнул он с удивлением, когда это известие лорд Дэн сообщил ему спокойным и бесстрастным тоном. — Рэвенсберду! Неужели ваше сиятельство намерены отдать гостиницу ему?

— Да, намерен. Разве вы не знали, что он также был просителем?

— О! Я это знал. Но я думал, что ваше сиятельство поставите его последним в списке или, лучше сказать, совсем исключите его. Я сделал бы это.

— Стало быть, ваше мнение, Эпперли, не сходится с моим, — шутя сказал лорд Дэн. — Я не могу освободиться от чувства, что с этим человеком поступили несправедливо, и думаю, что мы, дэншельдцы, обязаны вознаградить его. Даже отложив это в сторону — почему мне не отдать ему дом? Деньги у него есть и он, без всякого сомнения, будет надежным арендатором.

— Можете ли вы в душе совершенно снять с него подозрение относительно рокового несчастья той ночи?

— Мое подозрение давно с него снято, — отвечал лорд Дэн. — Я так же твердо верю в пребывание Рэвенсберда в другом месте, как и в то, что мы теперь говорим с вами лицом к лицу. Иначе я не отдал бы ему в аренду мой дом.

— Для Мичеля это будет страшным ударом, — застонал Эпперли, думая о банковском билете, лежавшем в его письменном столе.

— Точно таким же ударом это было бы для Рэвенсберда, если бы я выбрал Мичеля, а отказал ему. По самой простой справедливости, повторяю, Рэвенсберду следует иметь этот дом; он первый обратился к Гауторну и приходил просить моего влияния на лорда Дэна.

— Лорд Дэн никогда не отдал бы ему, — сказал стряпчий упорно. — Он отдал этот дом Мичелю.

— А я выбрал Рэвенсберда, — отвечал лорд Дэн таким решительным тоном, что стряпчий даже вздрогнул. — Вы можете написать нужные бумаги. Я знаю, что чрезвычайно несправедливо мстить одному человеку за другого, — продолжал лорд Дэн после некоторого молчания, — но, сказать вам по правде, я не могу слышать имя Мичеля. Если бы его брат, береговой страж, не растерялся таким образом в ту ночь, Гэрри Дэн, может быть, теперь был бы жив.

— В таком случае ваше сиятельство не были бы лордом Дэном, — смело возразил стряпчий.

— Весьма ничтожное несчастье в сравнении с его смертью, — возразил лорд Дэн. — Я с радостью отдал бы все мои доходы, Эпперли, если бы это могло возвратить ему жизнь.

Итак, Эпперли должен был приготовить новые бумаги и возвратить десятифунтовый билет, что для него было все равно что вырвать зуб. От Рэвенсберда нельзя было надеяться получить что-нибудь подобное; если он не мог достигнуть своей цели независимо и честно, он никогда не сделал бы этого подкупом. Эпперли в гневе сказал Мичелю, что новый лорд Дэн не может простить его брату то, что он «поступил как идиот» в ту ночь, и Джон Мичель накинулся с бешенством на таможенного с громкими и колкими упреками, что возбудило новый припадок падучей болезни в этом слабом и робком человеке.

Рэвенсберд заплатил нужную сумму и по отъезде Гауторна вступил во владение «Отдыхом Моряков». Но лорд Дэн поставил один странный пункт в контракте, что он может во всякое время принудить Рэвенсберда оставить этот дом, предупредив его об этом за шесть недель. Рэвенсберд заметил, что он никогда не слыхал, чтобы в каком бы то ни было контракте ставился подобный пункт, и пожелал узнать причину. Лорд Дэн причины не сказал, но решительно потребовал включения этого пункта, и Рэвенсберд, наконец, подписал контракт с этим странным условием и вступил во владение.

— Много выгоды будет Рэвенсберду или какому бы то ни было неженатому человеку, — толковали болтливые соседи, — если гостиница будет без хозяйки!

Рэвенсберд слушал все это с самым хладнокровным спокойствием, нисколько не волнуясь.

В Дэншельдском замке произошли перемены. Мисс Бордильон переезжала с Эдифью в Клифский коттедж. Она накопила немного денег из своего стофунтового годового дохода и истратила их на мебель, а Лестер просил ее взять из замка те вещи, какие она пожелает. Тифль состроила кислую гримасу при этом щедром предложении и открыто сетовала на грабеж, хотя мисс Бордильон выбрала весьма немного и самые простые вещи, которые не могли никому понадобиться.

После похорон лорда Дэна мистер и леди Аделаида Лестер уехали из Дэншельда в Париж, город, не известный Аделаиде, который она давно желала видеть, считая его ни более, ни менее как эдемом. Софи Деффло постоянно уверяла ее, что это земной рай. Это дало время мисс Бордильон приготовиться, так как они уехали. Ей не к чему было торопиться оставлять Дэнский замок, но она хотела оставить его прежде, чем они воротятся.

Тифль вела свою игру хорошо. Когда леди Аделаида вошла в дом таким неожиданным образом, Тифль, хотя улыбалась так сладко и нежно, кипела мщением внутренне и клялась себе, что оставит замок через месяц. Но в те немногие дни, когда леди Аделаида и Лестер оставались в замке, Тифль приметила, что, может быть, она сможет успешно продолжать свою игру. Леди Аделаида была молода, беззаботна, неопытна, уступчива; когда Тифль приходила к ней за приказаниями, она говорила:

— О, я ничего не знаю! Делайте, как хотите; спросите мисс Бордильон.

Тифль и сообразила, что, имея во главе хозяйства такую молодую барыню, она может делать, что хочет, даже больше, чем во время робкого управления прежней хозяйки. Итак, Тифль перетасовала свои карты и принялась вкрадываться в милость новой госпожи, стараясь угодить и успокоить ее.

Проходили недели, мисс Дэн все жила в своем прежнем доме, маленьком, обвитом плющом домике, и была очень этим недовольна. Дэнский замок казался таким завидным местом, чтобы в нем жить. Ей казалось очень странно, что ее брат не может взять ее к себе, и однажды она сказала ему это. Она приходила к нему на несколько часов почти каждый день, завтракала, обедала и принимала гостей в замке как хозяйка. Она стояла с братом у окна в гостиной и смотрела за удалявшейся каретой, которая катилась по дороге, каретой очень красивой. В ней приезжали с первым визитом в замок мистер и леди Аделаида Лестер. Мисс Дэн стояла возле брата в глубоком трауре, с такими же локонами и с такими же розовыми щеками, как прежде.

Лорд Дэн первый раз видел леди Аделаиду после ее свадьбы. Он приезжал в Дэнский замок после их возвращения, строго выполнив требования приличия, но они уехали кататься. Пребывание в Париже продолжалось два месяца, и леди Аделаида, погрузившаяся во все веселости, какие дозволял сезон, по-видимому, с удовольствием воротилась домой.

— Как она изменилась, Герберт! — воскликнула мисс Дэн, когда карета скрылась из глаз.

— Будешь ли ты помнить, чтобы не называть меня прежним именем, Цецилия! — возразил лорд Дэн.

— Ну, пожалуй, Джоффри, чтобы угодить тебе. Я все забываю, но ведь это не Бог знает как важно, не так ли, дружок? Ты не находишь, что она переменилась?

— Я не вижу никакой особенной перемены.

— О! Она очень переменилась. Она худа, бледна, точно утомлена до крайности.

Он не отвечал. Он облокотился на окно и устремил глаза на отдаленные волны за развалинами, бессознательно перебирая пальцами часовую цепочку. Не думал ли он о тех счастливых свиданиях, которые имел когда-то с нею, с той, которая была предметом его нужнейшей любви, с той, которая теперь была женой другого?

— Надеюсь, что она не сделала ошибки, — продолжала мисс Дэн своим тоненьким, писклявым голоском. — Конечно, должно быть мило быть замужем, иметь прекрасный дом, мужа, особенно, если он хорош собой и не слишком стар. Но, Боже мой, брак не всегда оказывается счастлив потом. Если бы это случилось со мною, я сделала бы беседку из плакучих ив и сидела бы в ней с гитарой и плакала целый день. Ведь это было бы маленьким облегчением, не правда ли, Джоффри?

Джоффри зашевелил губами, как бы показывая этим, что он слышал. Но мисс Дэн была одной из тех счастливых женщин, которые могут говорить с невозмутимым спокойствием, отвечают им или нет.

— Он очень хорош собой, это всем известно; иногда, когда я смотрю на него в церкви, я спрашиваю себя, есть ли на свете другое лицо такое прелестное, как его. Но я никогда не была в него влюблена, Джоффри, право, никогда. У него уже была одна жена, и премилая, хотя очень слабого здоровья, а дети его только вполовину моложе меня. Может быть, Аделаида думает теперь об этом, теперь, когда уже слишком поздно. Ах, Боже мой!

Лорд Дэн взял подзорную трубу, лежавшую на столе позади него, и внимательно посмотрел на плывший корабль. Лучи солнца играли на его светлых волосах, на его бледных чертах, в которых было какое-то грустное, сдержанное выражение, которое мисс Дэн не видела никогда.

— Джоффри, и ты переменился, — сказала она, отбрасывая назад свои локоны, — и знаешь, ты очень переменился, когда я подумаю об этом! Ты стал гораздо молчаливее, чем прежде, и все как будто думаешь о чем-то. Ты не сказал Аделаиде и трех слов теперь. А это невежливо с твоей стороны, ведь она новобрачная, дружок.

— Я разговаривал с мистером Лестером.

— Не очень много, Герберт, я скажу тебе вот что — Джоффри, я хочу сказать — ты хандришь оттого, что живешь один в таком большом доме, тебе не с кем сказать слова ни утром, ни вечером, по целым часам, кроме слуг. Мне тоже скучно дома.

— У этого корабля развевается прусский флаг, Цецилия, — сказал лорд Дэн, все смотря в подзорную трубу. — Какая у него странная постройка, хочешь посмотреть?

— О, милый Джоффри! Мне вовсе не интересно смотреть на флаги и корабли. Офицеров издали нельзя видеть, а то было бы хорошо. Мне нужно кое-что другое, Джоффри.

— Что же тебе нужно? — спросил он, ласково смотря на слабое, ребяческое, но всегда кроткое личико, с умоляющим видом смотревшее на него.

— Я никогда не приставала к тебе с этим, Джоффри, но, право, мне хотелось бы, чтобы ты позволил мне. Право, это совершенно несправедливо теперь, когда ты стал знатным лордом Дэном.

— Что несправедливо?

— Оставлять меня одну в этом жалком домике, между тем как ты сам живешь в таком большом, прекрасном замке, — отвечала она, разглаживая креповую сборку на своем платье, как иногда робкая девочка застенчиво разглаживает свой белый передник. — Ты мог бы взять меня жить к себе, Джоффри. Странно, что ты не берешь. Мы всегда жили вместе, и я твоя единственная сестра.

— Когда я поселюсь в замке, Цецилия, и ты в него переселишься.

— Но разве ты еще не поселился?

— Нет. Я уезжаю очень скоро. Я имел намерение путешествовать тотчас после смерти моего дяди, но дела заставили меня отложить отъезд. Теперь я скоро уеду.

— Как надолго?

— На неопределенное время.

— Ах, Боже мой! — воскликнула мисс Дэн.

— Я никогда не имел случая быть на континенте, кроме двух коротких поездок в Париж; я был слишком беден, как тебе известно, — продолжал лорд Дэн. — Теперь меня не удерживает ничто.

— А я что буду делать? — спросила она жалобно.

— Старайся быть счастливою дома с своими птичками и цветами, Цели. Ни у одной женщины на свете нет такого веселого и довольного характера, как у тебя.

— Но, Джоффри, могу ли я остаться одна?

— Я на тебя не положусь, — отвечал он с слабой попыткой к веселости. — С тобой будет жить мистрисс Нокс, и я положу тебе такое содержание, какое ты пожелаешь.

— Я буду рада жить с мистрисс Нокс, — отвечала мисс Дэн, которую было так же легко утешить, как ребенка. — А как надолго ты уедешь, Джоффри — на три месяца?

— На три года, по всей вероятности.

— О, Джоффри!

Он перебил ее восклицание испуга; он высказался с беззаботной опрометчивостью, не имея действительного намерения на столь продолжительный срок.

— Право, я не могу сказать, как долго я останусь в отсутствии, Цецилия. Не имея определенных планов, невозможно сказать, что я сделаю, куда я поеду. Одно ты можешь знать точно — я ворочусь когда-нибудь, если Господь позволит мне; а когда я ворочусь, ты переедешь жить сюда, в замок, и будешь здесь хозяйкой.

— Как это будет мило! — сказала она, наматывая на пальцы свои светло-каштановые локоны. — Но, может быть, ты привезешь домой жену, Джоффри? Ведь это может быть.

Джоффри Дэн покачал головой.

— Не думаю, — отвечал он, и тон его был решителен. — Теперь поговорим, Цецилия, о том, что ты будешь делать во время моего отсутствия. Тебе будет приятно иметь маленькую коляску, не так ли? Тебе надо взять еще двух слуг. Я знаю, что тебе будет гораздо удобнее в твоем маленьком домике, чем в этом угрюмом замке без меня. Когда я ворочусь, ты будешь уже знатной дамой.

Цецилия Дэн всплеснула руками, но даже и тут ею овладело вдруг какое-то чувство, заставившее ее потупить взгляд и опустить ресницы с замешательством.

— Что такое, Цели?

— Я могу выйти замуж в это время, Джоффри, как ты думаешь?

Лорд Дэн засмеялся.

— Разумеется, ты можешь. Но, Цецилия, — и тон его сделался серьезен, — ты должна обещать мне, что ты не выйдешь ни за кого, то есть, что ты не дашь слова никому, не посоветовавшись прежде со мной. Я никогда не буду тебе препятствовать, если брак может составить твое счастье. Но у тебя есть деньги, у тебя будет еще больше денег, и ты не знаешь, какие женихи могут прельститься твоим приданым. Имей доверие к мистрисс Нокс, какое ты имела к ней ребенком, и постоянно пиши ко мне. Обещаешь мне все это?

— Обещаю, Джоффри. Я знаю, что я неблагоразумна, обещаю все.

Лорд Дэн знал, что он может безусловно верить ей. Она не была благоразумна, как сказала. Она была старше брата, но ею легко было руководить, и она всегда уступала его советам с полным и простодушным доверием ребенка.

Обратили ли вы внимание на одно замечание мисс Дэн в вышеприведенном разговоре? Оно относилось к леди Аделаиде Лестер, и мисс Дэн сказала, что она изменилась, была худа, бледна и как будто утомлена до крайности.

Когда проходили дни и недели, другие начали замечать то же. Леди Аделаида страдала чем-то. Она была счастлива с Лестером, насколько мог видеть свет, но в ее обращении была какая-то небрежная апатия, которая не согласуется с счастьем. Одна странность появилась в ней, которая не замечалась прежде. Когда подходили к ней, она вздрагивала, как от испуга, и несколько минут не могла оправиться от волнения. Не сделала ли она ошибки, выйдя за Джорджа Лестера? Не убедилась ли она в этом теперь, когда было уже слишком поздно? Лорд Дэн, ее прежний возлюбленный, предупреждал ее, что ее жизнь, если она выйдет за Лестера, будет продолжительной неудовлетворенной тоской, с желанием избавиться от жизни, которую она наложила на себя. Сбылось ли его предсказание? Действительно, как будто какая-то странная тоска по чему-то, чего у нее не было, тяжело лежала на ней. Проницательный наблюдатель не мог сомневаться, что леди Аделаида была разочарованной, недовольной женщиной, которую преследовала какая-то мрачная тень. Может быть, это пройдет от исцеляющего влияния времени.

Только один человек не видел и не подозревал этого — Лестер. Любовь его к жене была истинной страстью, в которой терялись все обыкновенные наблюдения. Он жил только для того, чтобы любить ее, изучать ее желания, повиноваться ей, как невольник. Ее малейшая воля была законом, самое ничтожное ее желание исполнялось. Это непременно должно было сделать ее повелительной и требовательной, но Лестер был слишком поглощен настоящим, чтобы думать о будущем. Он никогда не подозревал, что она была несчастлива. После замужества здоровье ее сделалось довольно слабо, именно настолько, что любящий муж мог этим объяснить ее уныние, и он предполагал, что когда к ней возвратятся силы, а несчастья Дэнского замка сделаются отдаленным прошлым, то прежняя веселость и остроумные выходки опять вернутся к ней.

Уильфред Лестер воротился в Рёгби; Мария жила в Клифском коттедже под надзором мисс Бордильон. Любовь Лестера к детям сделалась чувством слабым от страстной любви к его молодой жене. Он никогда не выказывал к ним большой нежности, а, вероятно, теперь его жена могла бы совершенно отвлечь его от детей, если бы захотела.

— Оставить Марию дома с гувернанткой или отдать ее к мисс Бордильон? — спросил Лестер жену по возвращении из Парижа.

— Отдай ее к мисс Бордильон, — тотчас отвечала леди Аделаида, — на мне не будет лежать ответственности и нам лучше быть одним. Она ведь может гостить у нас иногда.

Итак, Лестер условился с мисс Бордильон и платил ей за Марию столько же, сколько платил бы в первоклассную школу, и замок сделался свободен.

В одно утро Софи Деффло пришла к своей госпоже и сказала, что она надеется, что миледи позволит ей оставить ее так скоро, как только это будет удобно.

Леди Аделаида, удивленная и рассерженная настолько, насколько что-нибудь могло удивлять и сердить ее теперь, спросила довольно колко, что такое хочет сказать Софи, и Софи с совершенным спокойствием отвечала, что она решилась выйти замуж за Ричарда Рэвенсберда.

— Рэвенсберд держит гостиницу «Отдых Моряков»? — воскликнула леди Аделаида.

— Точно так, миледи, вот уже три месяца, и у него очень хорошо идут дела.

— Но, Софи, вы, наверно, не захотите стоять у прилавка и наливать эль посетителям?

— А почему же нет? — сказала Софи. — Мне кажется, именно такая жизнь придется мне по вкусу, миледи.

Леди Аделаида сделала движение презрения; конечно, о вкусах спорить нельзя.

— Но будете ли вы любить Рэвенсберда? — спросила она. — Он такой некрасивый.

— Я говорю это ему каждый день; но, миледи, я не нахожу, чтобы он был очень некрасив. Случалось и прежде, — прибавила смелая Софи, что жены были счастливее с некрасивыми мужьями, чем с красавцами. Во всяком случае, я намерена попытаться, когда ваше сиятельство выберет себе другую горничную.

Это выражение не совсем понравилось леди Аделаиде, и она надменно сказала Софи Деффло, что та может уйти хоть сейчас. Если бы Софи исполнила буквально слова своей барыни, леди Аделаида не знала бы, как обойтись без нее или кем заменить ее, но тут явилась Тифль с своими почтительными манерами и своим маслянистым язычком. Если миледи угодно, она заступит на место Софи; она знает все обязанности горничной; должность ключницы не так многосложна, и у ней остается много свободного времени. Даже друзья Тифль удивились бы, услышав, что она охотно предлагает взять на себя двойную обязанность; но Тифль была себе на уме: для того, чтобы выгнать независимую Софи Деффло из дома, Тифль натрудила бы себе пальцы до костей; для того, чтобы приобрести больше влияния над своей уступчивой молодой барыней, она согласилась бы трудиться целый век. Для этого не было большой возможности пока тут была Софи, и Тифль помогла ей выбраться поскорее. Она жила в постоянном хроническом бешенстве на Софи, потому что Софи отвергала власть ключницы, которую та так хитро распространяла на всю прислугу.

Таким образом, Софи Деффло сделалась женою Ричарда Рэвенсберда и заняла свое место у прилавка о десяти часов утра на другой же день после свадьбы со всем хладнокровием и непринужденным самообладанием француженки, а Тифль поступила в горничные к леди Аделаиде. Это было сделано на время, пока леди Аделаида отыщет кого-нибудь вместо Софи; но Тифль сделалась так восхитительно полезна, что леди Аделаида не торопилась начать искать. Тифль умела сделаться совершенно необходимой своей барыне и сообщала ей бесконечное множество сплетен о прислуге, о мисс Бордильон, а особенно об Уильфреде Лестере. Тифль имела намерение с самого начала восстановить свою госпожу против этого ничего не подозревавшего молодого джентльмена, и она сделала это.

Таким образом, проходили месяцы, и лорд Дэн уехал в свое продолжительное путешествие на континент; только Брефф и еще двое слуг оставлены были в замке. Мисс Дэн осталась в маленьком домике, обвитом плющом, с своими птицами и цветами, с своей новой коляской, с своей гитарой и с мистрисс Нокс, почтенной пожилой дамой, которая, прежде была ее гувернанткой. Рэвенсберд с женою поживали себе прекрасно в «Отдыхе Моряков», а Тифль все более и более вкрадывалась в доверие к своей госпоже.

Немало суматохи поднялось в Дэншельде, когда привезли разносчика, арестованного в Грит-Кросс. Один усердный полисмен, приметив, что наружность этого человека согласовалась с описанием того, которого предполагали убийцей Гэрри Дэна, привез его в Дэншельд. Однако когда послали за Дрэком, он объявил, что это не тот человек, который спорил с лордом Дэном, и сквайр Лестер это подтвердил. Оба разносчика были высокие, толстые люди, но лица были совсем другие, сказал Лестер; этот был довольно приятной и, казалось, честной наружности человек, другой был наружности самой неприятной; итак, этого человека освободили, как Рэвенсберда.

— Попадется ли вам когда настоящий, Бент? — спросил Лестер сержанта.

Бент покачал головой.

— Я, право, не знаю, что мне думать, сэр. Человек этот спрятался, это правда, но такие вещи обнаруживаются рано или поздно. Я полагаю, сэр, ваша супруга никогда вам не говорила о происшествии той ночи?

— Никогда. Это не может быть для нее приятным предметом разговора.

— Это очень странно, но я никак не мог выкинуть из головы в то время, что ее сиятельство знала более, чем сказала вам, — продолжал сержант.

Лестер обернулся к говорившему, и надменное выражение на лице его начинало уступать удивлению.

— Леди Аделаида ведь, кажется, присягала, сержант.

— Я это знаю, — отвечал сержант.

— Стало быть, этот вопрос вам не следует больше поднимать. Прощайте, Бент.

— Я знаю, что не следует, — рассуждал сам с собою сержант, сделав прощальный поклон Лестеру. — И пользы-то никакой не будет, если бы я и поднял. Но я знаю одно: с тех пор, как я служу при полиции, эта женщина из всех женщин, которых мне случалось допрашивать, одна, несмотря на свою присягу, поставила меня в тупик. Я сам готов присягнуть, что леди Аделаида себе на уме.

Таким образом, шли дела в Дэншельде. В следующие девять или десять лет не случилось никакой перемены, на которой нам следовало бы остановиться. Вы подумаете, что девять или десять лет очень длинный период. Это правда, но он не казался таким длинным действующим лицам. А потом важные события наступили разом.