ПОЭМА ГОМЕРА

Начнем со сказания. Отправной его точкой является Гомер, его «Илиада» и «Одиссея». Однако необходимо пояснить, что и он использовал обширный цикл повествований, имевших отношение к Троянской войне. В «Илиаде» на самом деле описывается только один эпизод, занимающий несколько недель последнего, десятого, года войны. В античные времена существовали произведения, ныне утерянные или сохранившиеся в отрывках, рассказывающие о событиях, игнорируемых созданными раньше гомеровскими поэмами. Некоторые, как, например, известные под названиями «Киприя» и «Взятие Илиона», отличались большим размахом и мощью и были составлены вскоре после Гомера. Если Гомер жил в конце VIII в. до н. э., то его последователи трудились, вероятно, около 700 г. до н. э. или чуть позже, когда сочинительство стало в Греции весьма распространенным делом. Из дошедших до нас отрывков видно, что они, подобно Гомеру, в большой степени использовали старые устные предания.

Согласно греческим преданиям, Троя стояла вблизи Дарданелл. О ее общем местоположении никогда не возникало споров. Все топографические ориентиры хорошо знакомы: Дарданеллы, острова Имброс, Самофракия и маленький Тенедос, гора Ида на юго-востоке, сама равнина и река Скамандр, которая течет у подножия Иды. То был древний город, жители его известны как тевкры или дарданцы (по именам легендарных родоначальников), а также троянцы либо илионцы. Согласно легендам, так они назывались по именам героев — Троса и его дяди Ила, но другие источники сообщают, что первоначально Троя и Илион — два отдельных поселения (и действительно, упорное использование Гомером двух названий никогда не было удовлетворительно объяснено). Ил был отцом Лаомедонта, важной фигуры в легендах о Трое, потому что именно он построил несокрушимые стены, упоминаемые в предании. В этом ему помогали боги Аполлон и Посейдон, но он попытался надуть их при расплате, что и привело к первому падению Трои. Лаомедонт не отдал бессмертных снежно-белых коней Гераклу (Геркулесу) за помощь в уничтожении морского чудовища, насланного Посейдоном. Геракл набрал на Пелопоннесе небольшую армию — по Гомеру, всего шесть кораблей, — подплыл к Троаде и напал на город, проломив стену в самом слабом месте, там, где богам помогал смертный герой Эак. Во время разграбления города Лаомедонта и его сыновей убили. В живых остался только самый младший, Подарк, поскольку только он считал, что следует отдать Гераклу причитающееся вознаграждение. Подарк был освобожден и получил новое имя — Приам, означающее «выкупленный», — пророческое в действительности имя. Геракл поставил Приама царем, а Троя была восстановлена внутри тех же стен.

За время своего долгого и успешного царствования, охватившего три поколения, Приам вознес Трою до былого могущества. У него было 50 сыновей и 20 дочерей. Старший сын — великий воин Гектор, следующий — Парис (носивший также имя Александр), и именно ему роковым образом суждено было стать источником всех бед.

Для древних Троя была реальным местом, и в гомеровском эпосе существует множество указаний на то, как она выглядела при правлении Приама. Большинство эпитетов у Гомера чисто поэтические, и их нельзя принимать всерьез, но отдельные следует запомнить. Гомеровская Троя «крепкостенная», это «обширный город», «высоковоротный», с «высокими башнями» и «широкими стогнами [улицами]». Некоторые эпитеты относятся только к Илиону: «святой», «священный», «крутой», «высокий», «красивый», но «ветристый». Подобно Трое, он «хорошо построен», «конями богатый» — народ Трои Гомер называет «конеборцами» или «имеющими отличных жеребят». Только о них так сказал Гомер. Может, коневодство было их характерной чертой, и предание это сохранило? Что же касается планировки города, то Гомер описывает большой, с прочными стенами, достаточно обширный город. В верхней части акрополя возвышался дворец Приама с парадными и тронными залами, пятьюдесятью мраморными палатами для его сыновей и отдельными царскими залами Гектора и Париса. По рассказам Гомера, была в городе агора, где собирались горожане, «Пергам» Приама, храм Афины в верхнем городе и храм Аполлона в цитадели. Очевидно, имелось, по меньшей мере, четверо ворот, включая Скейские и Дарданские, и у одних стояла «великая башня Илиона». Конечно, к описаниям нельзя относиться чересчур серьезно, перед нами предстает сказочный город, нарисованный воображением (поскольку в реальности он плохо вяжется с раскопанными поселениями гомеровской эпохи). Он куда грандиозней, чем появившаяся позже эолийская колония Илион времен Гомера, имеющая 200 ярдов в поперечнике. Даже крупный ионийский город VIII в. до н. э. Смирна имел всего 300 на 150 ярдов. Троя Гомера явно имела акрополь больших размеров и нижний, окруженный стеной, город с населением в несколько тысяч человек.

В материковой Греции ко времени старости Приама самым могущественным царем был Агамемнон, правивший в Микенах. В те времена обитатели Греции называли себя не греками или эллинами, а ахейцами, данайцами или аргивянами. Род Агамемнона происходил из Лидии — западной части Малой Азии (современная Турция). Сочетавшись браками с Персеидской династией в Микенах, они контролировали Арголиду с ее главными крепостями в Тиринфе и Мидее. Во многом благодаря выгодным династическим бракам их влияние распространилось на всю Южную Грецию. Сам Агамемнон был женат на Клитемнестре, дочери Тиндарея из Спарты и сестре Елены, считавшейся самой красивой женщиной. Когда Елена достигла брачного возраста, множество женихов Греции искали ее руки, но она предпочла брата Агамемнона, Менелая, ставшего царем Лаконии. Братья обрели огромное могущество в Южной Греции.

В вопросе, почему началась Троянская война, легенды и Гомер не совпадают, но знаменитый миф повествует, как она началась. Эрида — богиня раздора — подбросила на свадьбе Пелея и Фетиды золотое яблоко с надписью «Прекраснейшей». Зевс, царь богов, отказался быть судьей в разгоревшемся споре между его женой Герой, богиней мудрости Афиной и Афродитой, богиней любви. Гермес привел богинь на склон троянской горы Иды, где сын Приама, Парис, должен был решить, кто из них прекраснейшая. Гера обещала ему владычество над всей Азией и несметные богатства, Афина — военную славу и великую мудрость, а Афродита — самую прекрасную из смертных женщин Елену Спартанскую. Так что Парис немедля отдал яблоко именно ей.

Гомер не задерживался на суде Париса, столь излюбленной теме последующих произведений искусств. Его рассказ прост и реалистичен. Парис отправляется с визитом в Спарту, где в его честь Менелай устраивает пир в своем богато украшенном дворце в Амиклах. На десятый день празднований Менелай был вынужден отплыть на Крит, повидать Идоменея, царя Кносса. Как и обещала Афродита, Елена, пленившись красотой и нежными речами Париса, сбежала с ним. Существуют и другие версии легенды: Парис похитил Елену силой, и похищение было в действительности результатом рейда троянцев на Лаконию с целью захвата сокровищ и женщин (и Гомер соглашается, что Елена пропала вместе с дворцовыми сокровищами). Еще одна версия — были захвачены и другие царские женщины и рабы, а Парис учинил попросту грабеж на Эгейских островах, прежде чем вернуться в Трою.

Когда плохие вести достигли Менелая на Крите, он поспешил в Микены и предложил своему брату Агамемнону повести армию на Трою для отмщения. Царь согласился, хотя и отправил в Трою послов с требованием возвращения Елены и компенсации. Послы вернулись с пустыми руками. Менелай и его союзник, старый царь Пилоса, Нестор, отправились уговаривать независимых греческих царей присоединиться к экспедиции. Ахейская армия собралась в Авлиде, в защищенном от стихий заливе между островом Эвбея и материком, «где приливы приходят вместе» (что они делают и сейчас). Главными воинами-героями легенды были Ахилл, Одиссей (Улисс) и Аякс, но их царства были невелики; основные силы пришли с Пелопоннеса (Пилос, Спарта, Тиринф и Микены) и Крита (Кносс). В гомеровской «Илиаде» сохранился удивительный перечень из 164 мест Греции, откуда, как сказано, были посланы войска под Трою. Поскольку Агамемнон считался сильнейшим греческим царем, он и стал предводителем.

В Авлиде оракул предсказал падение Трои на десятый год. Греки отплыли к Малой Азии и по ошибке напали на Тевфранию в Мизии, напротив Лесбоса, опустошив окрестности, — они приняли эти места за Троянскую территорию. После битвы на равнине возле устья реки Каик войска Агамемнона отбросили к кораблям, где Телеф, царь Мизии, обратил их «в позорное бегство». Греки вернулись к родным берегам. Из преданий не ясно, сколько прошло времени между этим неудавшимся походом и вторым, знаменитым, хотя существует мнение, что восемь лет. Легенда не настаивает на том, что все долгие десять лет греки провели под стенами Трои.

Собравшись вновь в Авлиде, греки не могли отплыть из-за встречного ветра. Эсхил сообщает в «Агамемноне»: «Ветры, что дули от Стримона, принесшие отсрочку, голод, дурную стоянку в порту, безумие людей, гниение кораблей и снастей… губили лучших из аргивян». Наконец вещий прорицатель Калхас объявил: все неудачи оттого, что Агамемнон нанес обиду богине Артемиде, и не смогут отплыть корабли, покуда не принесет Агамемнон в жертву свою дочь, дабы умилостивить богиню. Хотя более позднее предание гласит, что Ифигения (или Ифианасса, как называет ее Гомер) спаслась, ранние источники настаивают на том, что жертвоприношение состоялось.

Ветер переменился, и флот вышел в море. Греки высадились на острове Лесбос, потом на Тенедосе, видном из Трои и которым правила династия, связанная родственными узами с троянцами. Греки опустошили и ограбили остров. Вытащив корабли на берег в широком заливе между двух мысов, устроили лагерь, защищенный с суши стеной из земли, бревен и камней. В нем, согласно Гомеру, они провели все годы войны. Союзники в различных областях Малой Азии и Фракии имелись и у троянцев. Так что борьба шла с переменным успехом. Обе стороны использовали в битвах колесницы, но сражались также и врукопашную, вооруженные бронзовыми мечами и копьями, под защитой щитов и бронзовых доспехов. Некоторые фрагменты повествования позволяют предположить, что Троя была не единственной целью греков. Ахилл, например, совершил набег с большим отрядом в южном направлении, разграбив несколько городов на материке и на островах Лесбос, Скирос и Тенедос. По Гомеру, он вернулся не только с награбленным добром, но и с «женщинами-мастерицами», часть которых отдал Агамемнону, но самую красивую оставил себе. Аякс также занимался грабежами в Тевфрании, забирал женщин, скот, драгоценности, а захваченную царскую дочь сделал своей наложницей.

На десятый год войны (на который было предсказано падение Трои) греки, прекратив набеги на Малую Азию, всерьез перешли к осаде Трои. Троянцы получили подкрепление союзников из юго-западной Анатолии. Великий троянский воин Гектор пал в схватке с Ахиллом, одним из величайших греческих воинов (это событие и является сюжетом гомеровской «Илиады»). Сошлись герои в поединке после смерти любимого друга Ахилла, Патрокла, мстя за которого, Ахилл принес в жертву на его погребальном костре двенадцать знатных троянских пленников. Конец был близок, но не конец страданьям греков, «несчастья стократные пали на ахейцев, брошенных во множестве в царство Аида», — пел Гомер. После смерти союзника троянцев, Мемнона, в битве у Скейских ворот Парис поразил Ахилла выстрелом из лука в пяту — единственное уязвимое место (до сих пор мы говорим: «ахиллесова пята»). Могучий греческий герой был сожжен, а его пепел захоронен на мысе, возвышающемся над Геллеспонтом. Худшее было еще впереди. Доведенный до безумия, Аякс совершил самоубийство «среброгвоздным» мечом, полученным от Гектора в знак уважения. Сын Приама, несчастный Парис, был убит Филоктетом, однако троянцы отказывались выдать Елену. Тогда был задуман план постройки огромного деревянного коня, в котором спрятались бы вооруженные греки, среди них хитроумный Одиссей с Итаки и сам Менелай. Конь должен был остаться в качестве дара Афине. Греки же сожгли свой лагерь и вышли на кораблях в море, то есть якобы признали свое поражение, и недалеко от острова Тенедос ждали условного знака — костра.

На рассвете троянцы, обнаружив пепел на месте лагеря и удивительного коня, с ликованием потащили его в город. Ночью, после обильного празднования, они крепко спали, а греческий флот скрытно вернулся к берегу. «Была полночь, — говорится в отрывке из эпоса, известном как «Малая Илиада», — и поднялась полная луна». Герои вышли из коня, перебили стражу и открыли ворота Трои. Греки хлынули на улицы, врываясь в дома и убивая жителей, не щадя никого из мужского пола. Они продвинулись вверх до Пергама, дворца на вершине холма, и там Неоптолем, юный сын Ахилла, убил старого Приама на пороге его дома. Погиб Приам, чья жизнь объяла четыре поколения, начиная с разграбления Геракла, ставший свидетелем гибели всех своих сыновей. Жеифоб, женившийся на Елене после смерти Париса, был убит Менелаем. Что касается самой Елены, причины и цели похода, то Арктин Милетский, автор «Киприи», рассказывает в своем «Взятии Илиона», что Менелай был намерен убить и ее, но вновь потрясенный ее красотой, отбросил меч. Мальчики, дети троянских героев, были убиты (маленького сына Гектора, Астианакса, сбросили со стены), женщины взяты в рабство и увезены в Грецию — кто чтоб стать наложницами, кто — чесать лен или носить воду.

Войско Агамемнона ограбило и сожгло Трою, сровняло с землей ее стены. Как писал Эсхил: «Мертвый пепел разнес по воздуху жирный запах богатства». В довершение дочь Приама Поликсена была принесена в жертву на могиле Ахилла. Династия Приама закончилась. Поделив добычу и женщин, греки покинули Трою. Истории их возвращений вошли во множество сказаний, а главное — в «Одиссею». Жестокая победа и отсутствие уважения к троянским богам принесли победителям только страдания. Корабли их были разобщены насланными богами штормами. Источники повествуют об их скитаниях в Ахияве, на Крите, в Египте, других местах. Некоторым, как Менелаю и Одиссею, понадобилось целых десять лет, чтобы вернуться домой. Некоторые, подобно младшему вождю Мопсу, ушли в Анатолию и обосновались там. Кто-то занялся пиратством. Другие же, как Агамемнон, вернувшись, застали дворцовые перевороты и покушения. Агамемнона убила жена со своим любовником, принадлежавшим к другой ветви рода. Филоктет был изгнан из Фессалии. Лишь старый Нестор умер покойно — последнее звено, связующее с миром героев, золотым веком, разбитым вдребезги Троянской войной. Греческая традиция датирует крушение века героев одним или двумя поколениями после войны (восемьдесят лет, считал историк Фукидид) и рассказывает о «постоянных переселениях», борьбе различных группировок, масштабных миграциях — о героях Диомеде, Филоктете и Идоменее, нашедших новые земли в Италии, на Сицилии и в западной Анатолии. В конце концов в Грецию хлынули грекоговорящие земледельцы с севера, дорийцы, их приход обозначил конец мира Агамемнона. В конце последовавших так называемых «темных веков» поэт Гесиод, оборотившись, взглянул на прошлое — на великие битвы, разрушившие героический век и уничтожившие «ту богоподобную расу героев», что жили между бронзовым веком и его, Гесиода, мрачным веком железа: «Бесчестная война и ужасный грохот битвы уничтожили их… когда война принесла их через моря огромный залив к Трое ради пышнокосой Елены».

Необыкновенна концовка этой легенды. Один из героев, Аякс Локридский, осквернил алтарь Афины в Трое во время разграбления — разбил статую богини — и навлек на себя ее великий гнев. Вера в это предание была столь сильна среди населения Локриды, что приблизительно с 700 г. до н. э. они каждый год отправляли своих лучших дочерей для служения богине в ее храме в Трое. Терпеливо переносили девы оскорбления, рисковали жизнью, лишь бы искупить грех предка. Некоторые, а вначале, может быть, и все, оставались там до старости, убирая прилегающую к храму территорию, стриженые, босые, лишенные свободы, в крайней нищете. Обычай сохранялся до I в. н. э. — удивительное свидетельство могущества легенды в эллинском обществе.

ИСТОРИЯ ИЛИ ВЫДУМКА? ТОЧКА ЗРЕНИЯ ДРЕВНИХ

Часто говорят, что греки были первым народом, который стал рассматривать события прошлого на научный манер, но очевидно, что история была куда больше сохранена так называемыми варварами, чем самими греками… Египтяне, вавилоняне и финикийцы, по общему признанию, сохранили подробные изложения самых древних и устойчивых преданий человечества.

Иосиф Флавий. «Иудейские древности»

В древнем мире бытовало почти непререкаемое мнение, что Троянская война — историческое событие; философ Анаксагор был одним из немногих, кто сомневался в этом на основании отсутствия доказательств. Тогда, как и сейчас, все знали, что первоисточников, свидетельствующих о войне, нет, и в то же время знали, что она произошла! Парадокс в историографии. Когда «отец истории» Геродот, живший в V в. до н. э., спрашивал египетских жрецов о правдивости греческой легенды, то он просто осведомлялся, имеют ли они какие-либо другие записи о ней, поскольку письменных источников, предшествующих записям сказаний Гомера, что случилось, вероятно, лишь в конце VI в. до н. э., нет. У историков V в. до н. э. вообще не было документальных источников. Любопытно, что все они выражали полное доверие основным моментам сказания Гомера. Кроме Гомера, изумительное резюме «доисторической» Греции составил Фукидид (около 400 г. до н. э.). Это одно из наиболее сбалансированных и правдоподобных повествований о том, как могла начаться война, хотя мы и не можем знать точно, что подсказала ему интуиция на основе «археологических» изысканий и выводов из гомеровской поэмы, что он почерпнул из неизвестных нам источников (большинство специалистов исключает последнюю возможность). В любом случае, Фукидид считал, что сказание о Троянской войне правдиво, а «имперская» власть Микен была реальностью:

У нас нет записей о каких-либо действиях, предпринятых Элладой как целым, до Троянской войны. На мой взгляд, в то время вся страна еще даже не называлась Элладой… Лучшее свидетельство тому можно найти у Гомера, который, хотя и родился намного позже времен Троянской войны, нигде не использует название «эллинская» для всей армии.

Фукидид рассматривает возросшие познания в морском деле у ахейцев, появление «капитальных резервов», постепенное строительство городов, защищенных стенами, накопление богатств, налаженную жизнь. Все эти факты он считает предпосылками для совместного похода, который описывает Гомер:

Кто-то, пользуясь мощью своих новых богатств, строил стены вокруг своих городов, более слабые смирялись с покровительством более сильных, а те, кто добился высшей власти, обретя важнейшие средства, взяли меньшие города под свой контроль. Эллада уже развилась так, когда был совершен поход на Трою. Агамемнон, как кажется, должен был являться наиболее могущественным из правителей тех дней: вот почему он смог поднять армию против Трои… в то время он имел сильнейший флот; так, по моему мнению, страх сыграл большую роль, чем верность, в организации экспедиции против Трои. Микены, несомненно, были небольшим поселением, и многие города того периода не кажутся нам сегодня особо впечатляющими. И все же это не достаточное основание для того, чтобы отбрасывать то, что поэты и общая традиция говорят о размере экспедиции… поэтому у нас нет права судить о городах более по их облику чем по их реальной мощи, и нет причин, по которым мы не должны верить, что Троянский поход был величайшим из всех, когда-либо случившихся.

Так писал Фукидид в V в. до н. э., то есть столь же удаленный по времени от легендарной даты разграбления Трои, как подписание Великой хартии вольностей Средних веков отстоит от наших дней. Нужно, однако, сказать, что ничто в его интерпретации событий не опровергнуто современной археологией и анализом текстов. Такая трактовка по-прежнему остается правдоподобной моделью, несмотря на то что многие ученые сегодня сомневаются в существовании Микенской «империи», Троянской войны и даже самой Трои. Правдоподобной, но все еще недоказанной.

Как древние создавали хронологию своего «доисторического» прошлого? Как они установили дату Троянской войны? В античной Греции подробная хронология начиналась с первой Олимпиады 776 г. до н. э. Эта дата, как мы знаем, довольно точно соответствует принятию греками алфавита. Поэтому мы вправе думать, что принятие исторической хронологии произошло одновременно с появлением письменных записей. Как следствие, великая «История Греции» Джорджа Грота, написанная в 1840-1850-х гг., также начинается с первой Олимпиады. Остальное Гроту недоступно — археология еще «не прорубила окно» в древнюю историю. Однако Грот признавал, что у древних греков было много легенд, преданий, генеалогий и т. д., связанных с доантичным миром, и что греки считали их связанными с реальными событиями в такой же мере, как думал о них Гомер. То были «общие предания», упоминавшиеся Фукидидом, и сохранялись они в устной форме. Они часто содержали подробные хронологические связи: всякий, к примеру, «знал», что разграбление Фив случилось до Троянской войны, что Троянская война предшествовала вторжению дорийцев в Грецию и так далее. Еще до Геродота историки пытались составить хронологию этих событий. Позднее Диодор Сицилийский скажет, как мучительно писать труд о «доисторических временах», поскольку сложно найти надежный набор дат, относящихся к периоду до Троянской войны. Фукидид также ограничился общим предположением, что до эпохи доминирования Микен критяне из Кносса обладали гегемонией в Эгейским мире. Что касается собственно даты войны, то большинство вычислений колеблется в пределах между 1250 г. до н. э. у Геродота и 1135 г. до н. э. у Эфора. Самую раннюю, 1334 г. до н. э., дает Дурис Самосский, наиболее авторитетно указание александрийского библиотекаря Эратосфена (1184–1183 гг. до н. э.). Даты, обозначенные как «за столько до первой Олимпиады», рассчитывались по генеалогиям, с сопоставлением продолжительности жизни поколений, особенно старых дорийских царских фамилий в Спарте. Насколько точны могут оказаться такие записи, показывает найденный в маленькой деревенской церкви на Хиосе семейный могильный камень, где перечислены имена 14 поколений, уводящие нас от V в. до н. э. в X в. до н. э. По крайней мере, есть вероятность того, что такие материалы могут сохраняться на протяжении веков.

Самое точное датирование Троянской войны обнаружено на Паросском мраморе — хронике событий, воображаемых или реальных, рассчитанной по легендарным генеалогиям афинских царей, уходящим до середины III в. до н. э. Высеченная на огромном куске мрамора с острова Парос, она была куплена в Смирне английским послом короля Карла I при османском дворе и вывезена в Англию, где стала частью коллекции графа Арунделя. Мрамор повредили во время гражданской войны, тогда и была утрачена доисторическая часть, но, к счастью, антиквар Джон Селден успел сделать копию. Таким образом, мы знаем, что хроники датируют зарождение культа Элевсина началом XIV в. до н. э., разграбление Фив — 1251 г., основание Саламина на Кипре — 1202 г., первые греческие поселения в Ионии — 1087 г., гомеровский floruit — 907 г., а разграбление Трои — 5 июня 1209 г. до н. э.! К сожалению, интригующая точность в определении месяца и дня появилась вследствие астрономических расчетов, опиравшихся на неверное толкование строчки из «Малой Илиады»: «была полночь и поднялась яркая луна». Что было истолковано как полнолуние, а ближайшее к полуночи полнолуние происходит в последнем лунном месяце перед летним солнцестоянием!

Из всего этого становится ясно, что заметки иудейского историка Иосифа Флавия о греческой историографии, написанные в I в. н. э., были верны: древние греки не имели надежного источника сведений о своем доисторическом прошлом. Устные предания, особенно в передаче Гомера, — вот и все, на что они могли опираться, и, как отмечает Иосиф Флавий в предисловии к своей «Иудейской войне», «слишком поздно и с трудом, они пришли к буквам, которыми пользуются сейчас». В «археологии» греки тоже слабо ощущали прошлое: «Что касается тех мест, где они обитают, то десятки тысяч разрушений случались там, которые стерли память о прошлых деяниях, так что они каждый раз начинали жить заново». В древнем мире, конечно, велись «археологические» раскопки — люди всегда искали «остатки», и они знали названия городов, пославших, по словам Гомера, войска в Трою. В таких местах в VIII–VII вв. до н. э. находили много микенских могил, которые связывали с гомеровским веком героев, и потому там оставляли приношения; такой обычай сохранялся и в античные времена. Но то, как интерпретировались подобные находки, показывает: у древних не было понятия того, что мы теперь называем историей бронзового века. Проблема историчности Троянской войны не изменилась со времен Фукидида: Гомер и мифы излагают определенные события; названные места существовали, существуют и сейчас, некоторые из них когда-то явно обладали могуществом, иные были малозначащими; в центре других мифов тоже поселения бронзового века — Немея, Иолк, Фивы. Если, как считал Фукидид, греческие мифы действительно основаны на реальной истории бронзового века, то как мы можем это доказать? Последние 100 лет новая наука, археология, пыталась ответить на эти вопросы. Но прежде чем мы обратимся к этим попыткам, надо понять, почему сказание о Трое так захватило воображение людей нашей культуры и сама археология не избежала того. Уже при Фукидиде предание о Трое было великим национальным мифом Греции, но что это по сравнению с произошедшим с ним за последующие две с половиной тысячи лет?

«ПАЛОМНИКИ» ДРЕВНЕГО МИРА

Такой была сила этого мифа, что целая процессия завоевателей почувствовала необходимость поглазеть на поле, где сражались Ахилл и Гектор. К тому времени на Гиссарлыке, на заросших развалинах, была основана небольшая греческая колония. Согласно преданию, именно здесь шла Троянская война, и с верой в это колонисты около 700 г. до н. э. назвали свое поселение Илионом. Геродот рассказывает: когда персидский царь Ксеркс в 480 г. до н. э. раздумывал, пересекать ли ему Геллеспонт на пути из Азии в Европу,

то у него возникло сильное желание увидеть Трою. Он вошел в цитадель [имеется в виду город Илион] и, осмотревшись и выслушав местных жителей, пожертвовал тысячу быков троянской Афине, а маги совершили возлияния в честь великих людей прошлого.

Сто пятьдесят лет спустя, пересекая Дарданеллы из Европы в Азию, Александр Македонский, легко поддающийся внушению, возможно, вообразил себя одним из героев Троянской войны. Александр был очарован миром богов и героев, какими их изображал его любимый Гомер (он всегда носил «Илиаду» с собой и клал под подушку, ложась спать). Направляя флотилию к Троаде, Александр посередине пролива принес жертву Посейдону (столь враждебному грекам в Троянской войне) и был первым, кто спрыгнул на троянский берег, вонзив в землю копье, чтобы придать силу своему заявлению, что Азия — его, она «завоевана копьем» и «дарована богами». Затем, взойдя на стены Илиона, посвятил свои доспехи Афине Троянской и взял из ее храма старинное оружие и щит, которые (как утверждалось) сохранились с Троянской войны. Покинув Трою, он возложил венок на могилу Ахилла, «назвав его счастливым человеком, которого воспел Гомер, дабы превознести его деяния и сохранить память о нем».

Преемники Александра обнесли маленький Илион городской стеной, хотя он и не мог состязаться с Александрией Троадской, основанной на берегу моря. Во времена Римской империи городок, ныне известный как Илион, был наполовину заброшен. Но появился человек, почитавший гомеровский «священный Илион». Юлий Цезарь, точно так же, как Александр, веривший в свое происхождение от греческого героя Ахилла, своим предком называл троянца Энея и, согласно «Фарсалии» Лукана, написанной в I в. н. э., удостоил посещением мыс Сигейон и реку Симоис, «где пало так много героев» и где теперь «нет камней безымянных». «Он шел вокруг того, что было Троей, от которой осталось лишь имя, и искал следы великой стены, построенной богом Аполлоном. Но нашел только холм, покрытый колючим кустарником и сгнившими деревьями, чьи старые корни вплетались в фундамент». («Будь осторожен, как бы тебе не наступить на дух Гектора», — предупредил его местный житель). Но «даже руины были уничтожены». Разочарование Цезаря испытают многие исследователи, которые придут сюда после него! Лукан пользуется случаем поразмышлять о бессмертии, даруемом поэтами тем, кто страдает манией величия: «Все же Цезарю не было нужды завидовать героям, которых обессмертил Гомер, потому что если у латинской поэзии есть какое-то будущее, то поэму Лукана будут помнить столь же долго, как и гомеровские». Последующие поколения, к счастью, не были об этой поэме столь высокого мнения, как сам автор, но в ней содержится обещание Цезаря перестроить Трою под Римскую столицу, о чем Гораций говорил в своих «Одах»: «…возвести новую крышу над домом предков».

Заигрывания Рима с Троей достигли своего апофеоза в «Энеиде» Вергилия, написанной в 30–19 гг. до н. э., где вновь провозглашено происхождение римлян от Энея и троянцев. Заигрывания имели странные последствия в IV в., когда Константин Великий попытался основать новую столицу Римской империи возле Трои на Сигейонской гряде, прежде чем обратил внимание на Константинополь. Как рассказывали, ворота города, до сих пор именуемого Енисехир («Новый Город»), спустя столетие после смерти Константина были видны мореплавателям, приближавшимся к Дарданеллам, а остатки стен видели путешественники и елизаветинских времен. Сегодня от города ничего не осталось. Место это столь же богато естественными красотами, как Константинополь, и было более удобным. Причина, по которой оно было покинуто после возведения огромных зданий, проста: к тому времени большая бухта, являвшаяся фактором существования Трои на протяжении более 3000 лет, заилилась, обмелела, и Троя лишилась гавани.

Последний сюжет о Трое античного периода основан на письме императора Юлиана, написанном до его восхождения на трон. Как известно, Юлиан поклонялся языческому пантеону, несмотря на то что его дядя, Константин, в начале века принял христианство как официальную государственную религию. Юлиан питал надежду, что от ненавистного «галилеянина» (как он называл Иисуса), в конце концов, отвернутся. И чтобы это ускорить, готовился предпринять определенные меры, когда станет императором.

Зимой 355 г. корабль Юлиана вошел в гавань Александрии Троадской напротив Тенедоса. Будучи пылким эллинистом, «влюбленным до безумия в Гомера», Юлиан воспользовался возможностью посетить Трою, Новый Илион, хотя друзья мрачно предсказывали ему, что он найдет храм, оскверненный христианами, и изгаженную могилу Ахилла. В склепе Гектора Юлиан с удивлением обнаружил горящий огонь в алтаре и культовую статую, блестевшую от помазаний. «Что это? Разве жители Илиона по-прежнему совершают жертвоприношения?» — спросил он христианского епископа. Тот ответил: «Почему тебя удивляет то, что они выказывают почтение своим выдающимся согражданам так же, как мы выказываем его нашим мученикам?» Прошли в храм Афины, и вновь Юлиан увидел приношения. Он отметил, что епископ не положил крестного знамения, которое христиане кладут «на свои нечестивые лбы», и не прошипел сквозь зубы, отгоняя злых духов, обитавших в подобных местах. Могила Ахилла также была нетронута. Скоро до Юлиана дошло, что епископ-то и поддерживает огонь в алтаре. Они обошли город и побеседовали о его древностях и былой славе, обмениваясь (кто бы подумал!) цитатами из Гомера. Когда Юлиан вернулся на корабль, им овладело чувство глубокого облегчения и едва сдерживаемой радости: старый мир был нетронут, память о нем жива, и соблюдались все обряды.

Конечно, старый мир близился к своему концу. Римская империя на западе была на грани распада, и новое поколение не находило нужной моральной поддержки в поэзии Гомера: их Библия была христианской. Юный Августин Гиппонский (будущий святой), родившийся в год путешествия Юлиана в Илион, признавался, что Гомер его утомляет (и в самом деле, он так и не побеспокоился выучить греческий язык): в христианском северо-африканском Тагасте в IV в. эллинизм явно уходил со сцены. Христианский отец Василий, старший современник Августина, сомневался, была ли вообще Троянская война. Может, это просто языческие сказки? В Византии V в. еще сохранились, конечно, ученые гомеровской школы, но их исследования были устремлены в новом направлении: императрица Евдоксия, жена Феодосия II, например, писала «Жизнь Иисуса» гомеровским стихом!

Бросить прощальный взгляд на необычайную привлекательность Гомера для античных представлений, удерживавшуюся в течение тысячи лет, нам позволяет последнее замечательное свидетельство цивилизованного эллинизма — «Сатурналия» Макробия (начало V в. н. э.), где изображены римляне, знающие аттический греческий язык и проводящие обед за обсуждением параллелей между интерпретацией истории Трои у Гомера и Вергилия. До самого конца интеллигенция и политическая элита древнего мира жили Гомером: участники обеда у Макробия читали наизусть огромные куски из поэм.

Раннее Средневековье предложило строгую диету христианских толкований, отвергавших Гомера как дьявольский соблазн. На православном Востоке Византия (христианская империя) была врагом эллинизма и относила Гомера к язычеству с его многобожием. На Западе почти исчезло знание греческого языка, и лишь в XIX в. вернулось подобие того фанатичного внедрения Гомера в культуру, которое одобрили бы Юлиан и Макробий. Но интерес к истории Трои, в какой бы форме ни проявлялся, не затухал никогда.

КАК ПЕРЕДАВАЛАСЬ ЛЕГЕНДА — ОТ САКСОНСКИХ ПРЕДАНИЙ И ТЮДОРОВСКОГО МИФА ДО ПОЭТОВ ВРЕМЕН ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

За 430 зим до основания Рима [т. е. в 1183 г. до н. э.] случилось так, что Александр, сын Приама, царя бурха [burch], похитил Елену, жену царя Менелая, из Лакедемонии, греческого города. Из-за нее и началась великая и славная война между греками и троянцами. У греков была тысяча кораблей, таких, которые мы называем большими и длинными, и воины дали клятву друг другу, что не вернутся на родную землю, пока не отомстят за обман. И десять лет осаждали город и сражались вокруг него. Кто скажет, сколько было убито с каждой стороны, о ком бард Гомер рассказал! Нет нужды рассказывать эту историю, говорит Орозий, потому что она длинная и, в любом случае, всякий ее знает. Если же кто пожелает узнать подробнее о том, какое творилось зло и сколь многие погибли в битвах, от голода, кораблекрушений и различных злодеяний, пусть обратится к его книгам. И подумает о тех временах и о нынешних, когда жизнь так прекрасна!

Англо-саксонский рассказ о Троянской войне,

История Трои не теряла своей привлекательности в течение тысячелетия — со времени падения Рима до Возрождения. Она восхищала танов Альфреда Великого, собиравшихся у каминов Уэссекса эпохи викингов, и с добавлением любовной интриги была излюбленным сказом в аристократических салонах Европы XII в. Именно в то время просторечная поэтическая версия была создана Бенуа де Сен-Мором, англо-норманским трубадуром при дворе Генриха II («Roman de Troie», около 1160 г.). Предание смешалось с рыцарским миром — миром vaillants chevaliers и bons vassaux. Между прочим, переменчивая Брисеида Бенуа стала моделью для «неверной Крессиды» Шекспира благодаря английскому переводу Какстона «Recuyell of the Historyes of Troye» (около 1475 г.) — прозаической версии поэмы Бенуа, сделанной на основе французского варианта Рауля ле Февра. Бенуа, в свою очередь, при создании поэмы использовал поздние римские произведения Дареса и Диктиса. Одно якобы представляло собой перевод более старого, чем гомеровский, варианта «Илиады», другое полагали обнаруженным в Кноссе времен Нерона. Историографическим курьезом следует считать то, что эти собрания выдумок являлись тогда авторитетными источниками сведений о Троянской войне, собранных, как считали, подлинными очевидцами событий. Благодаря Вергилию многие народы Запада усмотрели свое происхождение от Энея и троянцев, избежавших гибели при взятии Трои и бежавших в Италию и дальше на запад. Странно, что именно в Британии троянская тема была особенно актуальна.

Незадолго до падения Рима историк Аммиан Марцеллин поведал, что беглые троянцы обосновались в Галлии (нынешняя Франция), и довольно скоро это утверждение стали использовать в политических целях. Около 550 г. н. э. в «Истории готов» Кассиодора было объявлено о троянском происхождении остготского короля Италии Теодориха. Франки придумали себе мифического предка, давшего их народу имя, — Франка Троянского. Поветрие достигло Британии. В Уэльсе эпохи «темных веков», как сообщает Ненний, распространились слухи, что основателем Британии был некто Брут, ведущий свой род от Ила, который «первым основал Илион, то есть Трою». Их поддержал Джоффри Монмутский в своей повести о возникновении Лондона как Troynovant, Новой Трои. Хотя и отвергнутая историком Полидором Вергилием, версия была принята как часть «тюдоровского мифа» и прочно вошла в образ мышления поэтов елизаветинских времен. Доказывалось, что Тюдоры имели валлийское или древнебританское происхождение, и когда взошли на английский трон после битвы у Босуорта в 1485 г., то, как гласил миф, древний трояно-британский монархический род вновь обрел имперскую власть и ввел нацию в золотой век. Соответственно, в год победы над Армадой появилась возможность приветствовать Елизавету как «сладостную частицу державы Приама, эту надежду на расцвет Трои», а на знаменитой картине 1569 г. в Хэмптон-корте она, а не Афина, Афродита или Гера, получает золотое яблоко на суде Париса! Когда в шекспировском «Генрихе V» Пистоль говорит валлийцу Флюэллену: «Base Trojan, thou shalt die», то он полагает, что публика знакома с древним сказанием. Еще одно забавное эхо легенды о Трое!

Место, которое легенда о Трое занимала в «тюдоровском мифе», способно, видимо, объяснить количество переводов «Илиады» в Англии в XVI в., когда оригинальный текст изучали по ранним рукописям. Версия Холла из 10 книг появилась в 1581 г., знаменитый перевод Чепмена — в 1598 г. Интересно, что при этом оставался популярным какстоновский «Recuyell», выдержавший до 1600 г. пять изданий. Им пользовался Шекспир как источником «Троила и Крессиды», и спрос на него сохранялся вплоть до Попа. Труды Чепмена и Попа всегда рассматривались как величайшие английские переводы Гомера. Перевод Попа и сейчас остается классическим («…Никакая эпоха или нация ему не противопоставят равного», — сказал Сэмюел Джонсон, на что ученый Ричард Бентли заявил: «…чудесная поэма, но не следует называть ее гомеровской»).

В XIX в., когда Гомер получил признание популярного «классика», самыми значительными оказались «Одиссея» Уильяма Морриса (1887) — отчасти норвежская сага и отчасти Теннисон, а также имевшая необычный успех созданная в поздневикторианский период «Илиада» Эндрю Ланга, переиздававшаяся 18 раз между 1882 и 1914 гг.

Неоспоримая популярность Гомера в конце правления Виктории и при Эдуарде, возможно, отражает роль «Илиады» в английской системе государственного образования. С высот Британской империи Гомер, видимо, воспринимался как поэт, вызывавший наиболее сильные эмоции у британских империалистов, благодаря его «джентльменству» и его «твердо сжатым губам» перед лицом смерти. Было ли это в южноафриканском вельде, в окопах Фландрии или в небе над Пикардией, Гомер вызывал в памяти картины героизма. Во время Первой мировой войны Морис Баринг писал:

Неизбежным было то, что именно в Галлиполи, где Троя и мыс Геллес смотрят друг на друга через Дарданеллы, Гомер привлекал наибольшее внимание. Юных поэтов и писателей Британской империи вдохновляли герои «Илиады», как и француза Жана Жироду, тяжело раненного в бою. В его поэме «Троянской войны не будет» Гектор вопрошает: «Почему против нас? Троя знаменита своим искусством, своим правосудием, своим гуманизмом». Руперт Брук умер раньше, чем услышал грохот пушек. «Ветры истории будут следовать с нами на всем нашем пути», — писал он. И так себе это представлял:

Патрик Шo-Стюарт, перечитавший «Илиаду» на пути в Галлиполи, ощутил ужасное чувство deja vu при виде Имброса, Трои и этих «ассоциациями насыщенных мест»:

Для вчерашних школьников, высадившихся на Галлиполи, — «юношей, принесших на поле боя свои школьные чувства», по острому определению Байрона, — вид этих мест вызывал неодолимую ностальгию: острова, равнина, холм «священного Илиона». Возможно, военный опыт все это разрушил. После 1915 г. пришли воспоминания о более страшной войне, о павших солдатах из «широкопроспектного Ливерпуля» и «стовратного Лидса» (следует помнить, что мир Гомера преимущественно аристократический). И сейчас, 90 лет спустя, активное отождествление английского правящего класса с суровой моралью Гомера поражает своей странной одержимостью. В пролетарской среде начала XXI в. не отрицается, однако, притягательность, которую имела легенда для поколений британцев, американцев, немцев, греков и других народов, воспитанных на идеях эллинизма. Миф пробудил веру в его историчность — сказание так увлекает нас, что кажется правдой.

Я попытался кратко обобщить влияние Гомера на английскую культуру. Потребовалась бы целая книга — и большая, чтобы просто очертить его влияние на другие языки и культуры. В заключение позвольте упомянуть одну из последних версий, гэльскую, созданную Джоном Макхейлом, примасом Ирландии в середине XIX в. Это уподобление легенды о Трое древним героическим преданиям кельтского эпоса (здесь Агамемнон — ard-ri, а ахейцы — Feanna) напоминает нам, что гомеровский эпос был первым большим европейским литературным произведением, созданным на языке, чьи корни являются общими для языков кельтских и германских народов. Индоевропейские народы пришли в Европу в начале II тысячелетия до нашей эры, в то же время греки двинулись на юг и на Балканы. Тексты Гомера — отзвук тех событий. На греческом, который вы слышите сегодня в тавернах Корфу или Крита, писали в бронзовом веке во дворцах Микен и Кносса. Ни на одном другом европейском языке не было написано текстов столь древних. В этом смысле гомеровский эпос — основа всей западной культуры.

ИСКАТЕЛИ

В средневековой Европе не только рьяно культивировали легенду о Троянской войне, но не забывали и о самом городе. Дошедшие до нас отчеты многих путешественников того времени утверждают, что античные Новый Илион и Александрия Троадская располагались там же, где стоял и гомеровский город. С борта лодки, которая несла англосаксонского пилигрима Зевульфа из Хиоса в Константинополь (примерно через поколение после завоевания Британии норманнами), греки показывали «очень древний и славный город Трою» на берегу возле Тенедоса: «вы можете еще видеть руины, простирающиеся на многие мили» (возможно, это была Александрия Троадская?). Испанский посол, Руй Гонсалес де Клавихо, на пути к Тамерлану в октябре 1403 г. тоже видел руины и равнину, расстилавшуюся до предгорий Иды. Он писал по этому поводу, что «окрестности Трои идут на многие мили, а в одной точке над древним городом поднимается высокий отвесный холм, на вершине которого стоял замок, известный как Илион». В Кумкале, на Дарданеллах, писал Клавихо, «был разбит греческий лагерь. Кроме того, они вырыли огромные рвы, чтобы помешать нападениям троянцев на корабли. Эти рвы видны в числе трех и лежат один позади другого». Более скептичный путешественник, испанец Перо Тафур, в дневнике своих приключений пишет о греках с Тенедоса, которые могли бы рассказать о Трое. После кораблекрушения в Хиосской гавани под Рождество 1435 г. он нанял проводника и лошадей и отправился на север к Трое. Путешествие Тафура (как и многие последующие) завершилось разочарованием:

Так много разрушенных зданий, так много мрамора и камней… а большой холм, кажется, образовался при падении какого-то огромного здания. Более я ничего узнать не сумел и вернулся в Хиос.

Похоже, Тафур видел развалины Александрии Троадской.

Тафур побывал там незадолго до Кириака из Анконы, одного из наиболее примечательных путешественников и собирателей древностей той поры. Странствующий антиквар времен раннего Возрождения, он, возможно, более чем кто другой, заслужил звание первого археолога, хотя само это слово появится лишь через 400 лет.

В октябре 1444 г. Кириак отплыл к Имбросу и увидел торчащий над ним остров Самофракия, как и писал Гомер. Так что знаменитый писатель и путешественник XIX в. Александер Кинглейк был не первым, кто заметил, что Гомер говорит о подлинных вещах: «Вверху над Имбросом — вверху в далеких небесах — Самофракия, сторожевая башня Нептуна, так определил ее место Гомер, и вот она здесь». Наблюдение Кириака записано на его экземпляре трудов античного географа Страбона. Уходя из окрестностей Трои, Кириак вспомнил эпизод «Илиады», где Посейдон наблюдает битву греков с троянцами с «высочайшей вершины лесистой Самофракии». Гомер говорил правду!

Бывший судовой клерк, прославленный путешественник-купец и неофициальный политический советник, Кириак полвека бродил по восточному Средиземноморью, карабкаясь по руинам, делая зарисовки монументов, копируя высеченные надписи, выступая перед жителями сонных средиземноморских городков с просьбами спасти их «полупогребенную славу», связать порванную нить с античным миром — «сынов Греции» и «сынов Трои».

Надежды Кириака на «сынов Греции и Трои» напоминают нам, как своеобразно история археологии в Греции соединена со вторым рождением эллинизма и идеей греческой государственности. Византийцы, правившие Восточной Римской империей до падения Константинополя, не называли себя эллинами, словом, которым для самоописания сегодня пользуются греки (как делал это и Фукидид). Они были «римлянами» и, более того, на протяжении всей своей истории относились враждебно к тому, что известно под названием «эллинизм» — философским, моральным и религиозным концепциям Древней Греции. Для них это было язычество и политеизм: в XI в., сообщает Михаил Пселл, греческие монахи крестились при имени Платона, этого «эллинского Сатаны».

Эллинистское движение созрело в первой половине XV в., в годы, непосредственно предшествовавшие падению Константинополя. Обитатели Пелопоннеса, прилегающих островов и материка объявили себя прямыми потомками древних греков и заявили о необходимости восстановления национального государства на землях, которые когда-то занимали их далекие предки. Вот в таком политическом климате люди, подобные Кириаку Анконскому, собирали и регистрировали археологические свидетельства эллинской цивилизации. Особое значение придавалось Троянской войне, потому что, как сказал Фукидид, это было первое записанное действие объединенных эллинских государств. Но в 1453 г. турки под командованием Мехмета II взяли Константинополь, а вскоре за ним в 1456 г. — Афины, в 1460 г. — Морею. Мечта, мелькнувшая на миг, испарилась.

Мистическое стремление Кириака совместить древность с современностью, желание заставить легенду о Трое послужить нынешним политическим целям получили комичное завершение. В 1462 г. его друг Мехмет II посетил место, где стояла «Троя». Грек Критобулос Имбросский, который, как и многие греки, поддерживал Мехмета из-за ненависти к «латинянам», католической церкви, пишет:

Мехмет осмотрел руины, увидел топографические преимущества города и его благоприятное расположение рядом с морем и противолежащим континентом. Затем попросил показать могилы Ахилла, Гектора и Аякса и, подобно другим великим завоевателям, сделал приношения к могиле Ахилла, произнеся речь о его великих деяниях и что нашелся поэт Гомер, восславивший героя. Затем произнес следующие слова: «И меня избрал Аллах; чтобы отомстить за этот город и его народ: я победил их врагов, опустошил их города и отдал мизийцам их богатства. Ведь именно греки уничтожили город, это их потомки уплатили долги — нам, народам Азии.

Разграбив Константинополь, Мехмет отомстил за падение Трои. Колесо истории сделало полный оборот: даже если бы Мехмет не сказал таких слов, то, подражая Александру Македонскому, он должен был их сказать!

В XV–XVI вв. Турция и христианский мир противостояли друг другу, и путешествия были делом трудным и опасным. Но с развитием коммерческих отношений между Востоком и Западом наметились перемены. Вновь возник интерес к Трое, а книгопечатание способствовало распространению переводов Гомера, затем и путевых записок путешественников, в большинстве своем — англичан. Когда в 1602 г. Уильям Шекспир принялся за «Троила и Кассиду», рисуя в своем воображении «Дарданские равнины» и «мощные стены» Трои, «шестивратного города Приама», он не просто копировал топографические сведения о Трое и ее окрестностях, пользуясь книгой Какстона «Recuyell». Как раз при его жизни английские путешественники впервые приступили к реальным поискам Трои. С XVI в. английские и французские купцы заменили венецианских и генуэзских при дворах Османской Турции. Первый коммерческий договор и дипломатические отношения между Англией и Турцией были заключены в 1580 г. Посол Елизаветы, Джон Сандерсон, дважды «направлялся к Трое», в 1584 и 1591 гг., а Ричард Рэгг в 1594 г. видел два больших кургана на мысе Енисехир: «Не похоже на могилы Ахилла и Аякса». Затем Томас Даллам, органный мастер, при доставке усовершенствованного гидравлического органа султану, направился туда же и видел руины, приняв их за Трою (возможно, фундаменты покинутого города Константина на Сигейонской гряде). А зимой 1609/10 г. Уильяму Литгоу греческий проводник показал развалины в Троаде. Уильям Биддалф в 1600 г. и Томас Кориейт в 1603 г. опубликовали свои записки, причем отчет Кориейта стал первым современным подробным описанием данной равнины. Однако же большинство из них ошибочно считали, что местом, где стояла гомеровская Троя, были Александрия Троадская или руины Сигейона, хотя даже в начале XVII в., как писал Джордж Сандис, проблема местоположения Илиона, «славы Азии», «предоставила редчайшим умам столь обильное обсуждение». В 1627 г. Сандис был первым, кто отождествил реки Скамандр и Симоис с Мендересом и Дюмреком. К тому времени стало ясно, что от Нового Илиона мало что осталось, оттого его и игнорировали все ранние путешественники.

Лишь в XVIII в. были предприняты первые научные попытки определить точное место города Гомера и событий «Илиады». В ходе двух своих поездок, в 1742 г. и 1750 г., когда путешествия в кишащей бандитами Малой Азии были еще делом опасным, Роберт Вуд заложил фундамент современных топографических исследований троянской проблемы. Вуд имеет право считаться первым «паломником» в Грецию. Его книга «Эссе… о подлинном гении Гомера», опубликованная в 1769 г., не содержит вывода о точном местоположении города (он думал, что город полностью уничтожен), но в ней даны заключения о топографии равнины, которая, по его мнению, очень изменилась со времен Гомера. Вуд считал, что «огромная часть» равнины образована речным илом со времен античности (он сравнивал ее с устьем реки Меандр у Милета, когда-то большого порта, расположенного теперь высоко и далеко от воды), что во времена войны перед Троей была широкая бухта, «на несколько миль» ближе к городу, чем сейчас, и что русла рек значительно сместились за прошедшие столетия. Эти заключения отвергались большинством ученых вплоть до наших времен, но теперь мы знаем, что они верны. Другим важным утверждением Вуда было то, что сказание Гомера не составлено в письменном виде, а «спето и сохранено в памяти». Основное предположение Вуда, что местоположение Трои и историчность Троянской войны можно установить терпеливыми полевыми исследованиями, задало тон будущим работам, а его книга обозначила начало знаменитого спора, которому не видно конца. Книга издавалась пять раз и переведена на четыре языка.

С книгой Вуда в руке (и «Илиадой», конечно, тоже) в 1785 г. в Троаду прибыл француз Жан Батист Лешевалье, и с ним в Троаде начались научные топографические изыскания. За три своих визита он прошагал от Иды до Дарданелл и убедился, что Троада точно соответствует описаниям Гомера. Сам город, считал Лешевалье, стоял не вблизи моря, а вверх по долине реки Скамандр (Мендерес) в местечке под названием Бунарбаши, у подножия похожего на акрополь холма рядом с местной достопримечательностью — источниками «Сорок глаз», которые Лешевалье отождествил с гомеровскими горячими и холодными ключами возле Трои.

Изгнанный с родины революцией, Лешевалье впервые огласил свою теорию в лекции в Эдинбургском королевском обществе в феврале 1791 г. и опубликовал на английском языке в том же году. Троянская война, считал он,

не поэтическая выдумка, а исторический факт… На протяжении десяти лет греки опустошали берега Азии и близлежащих островов. Троя не всегда была их главным объектом… не похоже, что они атаковали ее в полную силу до десятого года войны. Была ли она действительно взята или… свела на нет все усилия греков, я не могу дать ответ на этот вопрос.

Началась полемика, при этом некоторые ученые, такие как Джейкоб Брайант, не только отрицали, что война имела место, но и неистово доказывали, что и сама Троя никогда не существовала. Кабинетные критики жарко спорили из-за пустяков — расположения греческих кораблей и даже вероятного числа детей, рожденных лагерными шлюхами за десять лет.

В разгар этого горячего диспута лорд Байрон провел в 1810 г. 17 дней у Троады и прогулялся по равнине, которую нашел «отличным полем для домыслов и дупелиной охоты». Однако романтические ассоциации оказались слишком сильны для Байрона, и он полностью отверг «неверующих» из-за их педантизма. Позднее, в «Дон Жуане», он осмеял Брайанта с его сторонниками и красноречиво поведал о сильном ощущении прошлого, которое там испытал, о его безвозвратности:

Песнь IV, 77 (перевод Т. Гнедич)

«Одно дело читать «Илиаду», когда над тобой возвышается Ида, — писал он (с примесью самодовольства — он действительно провел на равнине больше времени, чем большинство ученых до и после него!), — и другое — поправлять над ней свечку в уютной библиотеке. Вот это я знаю». Элегическое отступление Байрона в «Дон Жуане» приобретает черты религиозной лихорадки истинного гомериста:

Песнь IV, 101 (перевод Т. Гнедич)

Годы спустя после его визита в Троаду и незадолго до смерти, сражаясь за тот самый романтический эллинизм, Байрон вернулся к великой теме в 1821 г. в своем дневнике: «Нас в сомом деле беспокоит подлинность сказания о Трое… Я благоговею перед великим оригиналом, как перед правдой истории… и места. В противном случае он не доставлял бы мне наслаждения». Байроновская ремарка объясняет, зачем нам нужно знать, существовала ли Троя?

ФРЭНК КАЛВЕРТ — ОТКРЫВАТЕЛЬ ТРОИ?

А нужно было это знать и англичанину Фрэнку Калверту, которого называют открывателем Трои. Загадка Трои была чем-то вроде навязчивой идеи в семье Калвертов.

Они жили в Троаде с байроновских времен и не покидали ее вплоть до начала Второй мировой войны. Историей Трои интересовались трое братьев Калвертов: Фредерик, бывший в 1846–1862 гг. британским консулом на Дарданеллах, Джеймс, бывший в то же время американским консулом, и Фрэнк, получивший этот пост позднее. Члены семейства занимались коммерческими махинациями на феодальный манер в местном бизнесе, но были отзывчивы и помогали путешественникам советами, лекарствами и деньгами. Все трое были увлечены троянской проблемой. Особенно Фрэнк, занимавшийся изысканиями с ранних лет и знавший Троаду лучше кого-либо до или после него. Шлиман, обративший собственную жизнь в спутанный клубок фантазий и истин, неоднократно упоминает о заслугах юного Фрэнка в изучении истории Трои.

В 1850-е гг. Фрэнк поддерживает теорию, согласно которой Троя находилась в Бунарбаши, но неопубликованные письма, хранящиеся в Британском музее, показывают, что еще до 1864 г. он отдал предпочтение Гиссарлыку. Другие исследователи думали так же. Фрэнк знал, например, о «Диссертации о топографии Троянской войны» Чарльза Макларена, доказывавшего, что Троя должна находиться в Новом Илионе, но эта теория оставалась незамеченной на протяжении многих лет.

Чарльз Ньютон, ставший позднее одним из известнейших хранителей Британского музея, был прикомандирован к консульской службе для содействия осуществлению интересов музея в Малой Азии и в 1853 г. прибыл в Троаду, где консультировал Калверта. Калверт отвез Ньютона в Бунарбаши, и, осмотревшись, они отвергли его как место нахождения Трои. Основанием послужило то, что здесь на поверхности земли не было глиняных черепков, в отличие от Микен или Тиринфа, где они буквально валялись под ногами. В Гиссарлыке Калверт показал Ньютону руины, укрытые слоем почвы. Позже они переписывались. «Я завершаю древнюю географию Троады и идентифицировал многие места», — писал Калверт в 1863 г. К этому времени, при поддержке Ньютона, Калверт составил для Британского музея планы раскопок Нового Илиона. Ньютон рекомендовал, чтобы Калверту были высланы 100 фунтов стерлингов для предварительных работ, однако музейная комиссия колебалась и просила дополнительной информации. Калверт был разочарован: «Мне будет очень жаль, если мое предложение не будет благополучно принято, поскольку другую такую благоприятную возможность провести раскопки в Новом Илионе можно будет найти лишь с большим трудом». Озабоченность его была столь велика, что, услышав ночью 11 декабря 1863 г., что Ньютон находится на французском корабле в Дарданеллах, он подгреб к кораблю на лодке и взобрался на борт, где встретил категорический отказ неприветливого капитана будить пассажиров.

Таким образом, я был лишен удовольствия побеседовать с Вами на археологические темы и обсудить мои предложения Британскому музею по раскопкам Нового Илиона. Буду Вам премного обязан, если Вы дадите мне знать в письме о решении Британского музея по вопросу раскопок, а также о том, чтобы дать мне возможность выполнить мои планы соответствующим образом.

Шанс был упущен. Тем временем немецкие раскопки в Бунарбаши в 1864 г. подтвердили правоту Калверта и Ньютона в том, что гомеровской Трои там не было. В следующем, 1865 г. Калверт провел пробные раскопки в северной части Гиссарлыка и натолкнулся на остатки античного храма Афины и эллинскую городскую стену, возведенную Лисимахом, одним из полководцев Александра Македонского. Он продвинулся внутрь огромного северо-восточного бастиона, который мы теперь называем Троей VI, а на юге обнаружил часть стены, посчитав ее античной. На севере он вскрыл уровни бронзового века, расположенные ниже храма Афины, хотя античные строители и снесли стены древних городов, за исключением фундаментов. И все же раскопки завершились несомненным успехом. Калверт понял, что курган имеет глубокое слоистое строение, но раскопки требуемых масштабов ему не по карману. Калверт чувствовал, что Гиссарлык — место легендарных событий, и археологические изыскания смогут «ответить на фундаментальный вопрос «ubi Troja fuit»… Все древние авторы (после Гомера) помещали Трою в Новый Илион вплоть до времен Страбона», — писал он в 1868 г.

Вся слава была оставлена Генриху Шлиману.