Огонь свидетель

– Вот что бывает, если подмастерье-первогодок берется за заклинания третьего уровня, – со вздохом произнес чародей Себастиан Моран, глядя на горку пепла на полу. Прорезавшие его смуглое лицо морщины сделали Морана почти стариком, намного старше его сорока лет.

– Да… ужасный несчастный случай, – отозвался сэр Чарльз Роуэн, внимательно рассматривая рабочий кабинет мага. В нем, за исключением вышеупомянутой кучки пепла, царил идеальный порядок: восходящие под потолок ряды книг выстроились, словно солдаты в шеренге; письменный прибор на столе сверкал чистым золотом рядом со стопкой белой глянцевитой бумаги; многочисленные флаконы, бутылки и колбы на стеллажах были сгруппированы по цвету и форме; и даже чучело крокодила в потоке света сияло каждой чешуйкой.

– Вы ничего здесь не убирали? – неожиданно спросил сэр Чарльз.

– Нет – нет. Я знаю, как это важно для расследования, и я все оставил, как и было … – заверил его хозяин кабинета с поспешностью, не вяжущейся с его массивной фигурой и военной выправкой, заметной даже под мантией.

– У него вашего ученика были родственники? – вмешался помощник сэра Чарльза, сержант Бэйнс.

– Нет, он сирота. Упорно учился, выиграл стипендию, – снова вздохнул Моран. – Талантливый мальчик, но всегда слишком спешил… Мы с ним могли в скором времени стать родственниками: он собирался жениться на моей подопечной. Эмили – дочь моего покойного двоюродного брата…

Бэйнс мельком видел рыдающую девушку в гостиной. Даже горе и слезы не смогли полностью скрыть ее хрупкую красоту танагрской статуэтки.

– Конечно, у Джастина не было ни гроша за душой, но я был уверен, что его ждет огромный успех в науке, – твердо заявил Моран. – А у Эмили есть собственный капитал. Им не пришлось бы нуждаться…

– Это она первой увидела… останки? – замялся сэр Чарльз, подбирая подходящее слово.

– Да, она. Я был на конференции в Кембридже, и, как только получил сообщение, ринулся домой… Приехал часа через три, застал ее в ужасном состоянии… Когда увидел все своими глазами, то сразу понял, что здесь произошло: мальчишка пытался вызвать Каргелита, одного из сильных огненных элементалей, и не справился с ритуалом…

– Ужасный несчастный случай, – печально повторил Чарльз Роуэн, прощаясь с магом и его убитой горем племянницей.

– …Держу пари, что это убийство! – выпалил сэр Чарльз, взволнованно вышагивая по своему кабинету. Черноволосый, широкоплечий и коротконогий, с глубоко посаженными карими глазами, он в этот момент поразительно напоминал скотчтерьера.

Сержант Бэйнс, которому уже не раз приходилось исправлять ошибки своего начальника, совершенные им из-за чрезмерного энтузиазма, тем не менее, уважал его за острый ум, неиссякаемое любопытство и жажду работы. Как говорил он сам в домашних беседах, «не ошибается тот, кто ничего не делает» – и сурово пресекал попытки подчиненных позлословить насчет свежеиспеченного главы Скотленд – Ярда. Впрочем, за полгода работы сэра Чарльза эти шепотки сами собой стали сходить на нет.

Вслух сержант сказал только:

– Почему Вы так думаете, сэр?

– Потому что я хорошо помню себя студентом, – неожиданно ответил Роуэн. – Но ни один суд не примет это как доказательство, к сожалению.

– А зачем бы ему убивать ученика? – выразил Бэйнс свое недоумение.

– Ты же видел его племянницу – чудо как хороша! А он еще не старик, вдовец, и вполне мог сам захотеть на ней жениться. К тому же, полчаса назад я связался с дядюшкой… И он сообщил мне по секрету, что Морану слишком дорого обходится его любовь к охоте и его научные эксперименты. Именно из-за них он сейчас на грани разорения. Он попытался доказать теорию Дэви, что элементалями можно управлять на расстоянии, без круга и ритуала призыва – и, конечно, у него ничего не вышло. Теперь он без денег и с подмоченной репутацией. Состояние Эмили могло бы поправить его дела… Бэйнс, я убежден, полностью убежден, что это убийство!

– Осмелюсь напомнить, что, даже если это и так, то улик у нас никаких, сэр, – заметил Бэйнс. – В момент смерти Моран читал лекцию сотне студентов. Отпечатки его ауры в его собственном кабинете ничего не доказывают. Даже если снова вызвать того элементаля, как его… Геркалита, и даже если Моран забыл связать его молчанием, хотя на дурака он не похож, то все равно показания иных существ на суде не принимают…

– Да, на дурака он не похож, – рассеянно согласился Роуэн. – Он похож на мерзавца, и убийство он совершил жестокое и хорошо продуманное… но выйти сухим из воды у него не получится.

Сказав это, Роуэн надолго замолчал, складывая их чистых листов бумаги трудноопределимые фигурки, а затем комкая и отправляя их в корзину.

Бэйнс терпеливо ждал, следя, чтобы сэр Чарльз в приступе задумчивости не добрался до последних донесений и приказов министерства. Одновременно он и сам размышлял над тем, как вывести Морана на чистую воду, все время упираясь в отсутствие свидетелей. Прислуги, которая всегда слышит и видит больше, чем хотели бы того хозяева, в доме не держали – маг обходился ларами. Эмили, если бы что-то подозревала, не стала бы молчать. И вряд ли Моран мог проболтаться друзьям по пьяной лавочке; у него и друзей-то, наверное, нет, одни коллеги…

– Если он сам не признается, ухватить его не за что, – мрачно подытожил сержант.

– А ты знаешь, Бэйнс, что маг не должен вызывать одного и того же элементаля два раза в месяц? – вдруг спросил Роуэн.

– Теперь да, сэр.

– Но главное – нельзя не только вызывать, но даже присутствовать при вызове, который проводит другой маг! Иначе даже самый надежный защитный круг не сработает… – вдруг широко улыбнулся Роуэн, отправив бумажный планер прямиком в открытое окно.

…На письмо с просьбой о консультации Моран ответил в самом любезном тоне, пригласив к себе Роуэна в любое удобное для него время; также он был не против присутствия сержанта Бэйнса и штатного заклинателя.

По странному совпадению, в тот же день, но несколько ранее кабинет чародея Морана посетили несколько высокопоставленных и богатых клиентов. Их капризы и требования (впрочем, весьма хорошо оплаченные), практически полностью истощили как терпение Морана, так и его магическую силу.

В кабинете Морана сэр Чарльз очень долго распространялся о том, какое впечатление на него произвела эрудиция и талант мага. Намекнул, что штатный заклинатель вынужден просить помощи у старшего коллеги.

Хань Фэй, которого Роуэн успел посвятить в суть дела, только печально кивал.

Польщенный маг обещал «любую помощь в рамках моих скромных возможностей».

Наконец сэр Чарльз перешел к сути дела:

– Видите ли, я недавно узнал, что это не первый случай возгорания при вызове Каргелита. В провинции было уже три таких смерти, – невозмутимо солгал Роуэн.

– Неужели? – удивленно отозвался Моран.

– Наш специалист предположил, что Каргелит убивает, руководствуясь чьими-то приказаниями на расстоянии, без непосредственного ритуала вызова.… Я знаю, вы долго пытались доказать такую возможность, – с уважением глядя на мага, сообщил Роуэн. – Но косность научной общественности…

– Да-да, – с некоторым недоумением отозвался Моран, глядя на действия штатного заклинателя.

Хань Фэй раскладывал на полу листья окопника и вербены, тщательно следя за тем, чтобы они не перекрывали выгравированных в каменной плите линий пентаграммы.

– Позвольте… – начал было Моран.

– Возможно, в ходе допроса мы сможем подтвердить вашу теорию… – мягко перебил его сэр Чарльз, а Хань Фэй уже выписывал мелом истинное имя элементаля в знаке призыва.

– Постойте! – Моран заметно взволновался. – Вы что, хотите допросить Каргелита у меня дома?

– Вы ведь понимаете, что, поскольку смерть вашего ученика является последней по времени, наиболее удачно ритуал пройдет именно здесь…

Хань Фэй отступил от пентаграммы на шаг и несколько демонстративно раскрыл свою потрепанную книгу заклинаний. На лице Морана не дрогнул ни единый мускул, но на лбу обильно выступил пот. Впрочем, едва Хань Фэй начертил имя призыва, в комнате сразу стало ощутимо жарче.

– Да-да я понимаю… но я не ожидал, что ваш визит займет столько времени, – маг демонстративно взглянул на часы, – и я сейчас должен сообщить коллеге, что наша встреча откладывается.

Моран рывком поднялся из кресла и решительно направился к двери.

– Взгляните, пожалуйста, Фэй ничего не упустил? – Роуэн деликатно преградил Морану путь. Моран бросил беглый взгляд на пентаграмму.

– Все правильно… будьте любезны, пропустите! – повысил голос Моран, и одновременно Хань Фэй спокойно, словно в кабинете не происходило ничего необычного, начал читать.

Температура воздуха поднялась еще выше, по стенам заплясали тени, словно от колеблемого ветром огня; шар под потолком замигал; а сержанту Бэйнсу на грани слышимости почудилась бравурная музыка.

Моран оттолкнул Роуэна и рванулся к двери.

– В чем дело, сэр? – сержант невозмутимо заступил дверной проем.

– Выпустите, меня, идиоты! Мы все сгорим! – яростно выпалил Моран, его желтое лицо изуродовала гневная гримаса.

– Почему же? – удивился Роуэн. – Ни Фэй, ни вы за этот месяц Каргелита не вызывали – я проверил учетные записи… Хань, продолжай!

В ответ на это заявление Моран попытался нокаутировать сержанта. Его кулак еще не успел долететь до челюсти Бэйнса, когда чародей был сражен ударом, известным профессионалам как «криббовский в висок». Этот удар отправил его на пол, где Моран и остался, ошеломленно мотая головой. Из его правого уха, словно темная змейка, проворно выбралась струйка крови.

Воздух в комнате словно уплотнился и пошел медленными, тягучими волнами, размывая пространство. По комнате начали виться жаркие ленты алого и пурпурного дыма, устремляясь к Морану.

Сержант Бэйнс тревожно взглянул на Роуэна. Он не очень разбирался в теории магии, но знал, что есть точка, после которой обряд уже нельзя остановить. Тем более это знал Моран.

– Остановите обряд! – отчаянно закричал маг.

– Зачем?

– Я… вызывал Каргелита в этом месяце, – выдавил Моран.

– Зачем? – сухо повторил сэр Чарльз на фоне монотонного речитатива Фэя.

Моран снова умолк, но когда багровый дым уверенно коснулся его лица, а раскаленный ветер рванул за волосы, он не выдержал:

– Я приказал ему сжечь Джастина, – простонал Моран. – Да остановитесь же!

– Хань, можешь прекратить, – отрывисто сказал Роуэн, и маг невозмутимо захлопнул книгу. Мечущиеся по стенам тени исчезли, из окон снова лился спокойный, ровный свет.

– Почему вы убили его?

– Эмили… Я хотел сделать ей предложение, но, когда появился этот наглый мальчишка, она пришла ко мне и сказала, что считает меня отцом. Меня – отцом! Только подумайте! – выпрямился в кресле Моран.

Роуэн посмотрел на него с нескрываемой брезгливостью. Коротко он приказал снять все амулеты, кроме целительных. Моран подчинился, но пальцы его плохо слушались, и сержанту пришлось ему помочь.

Алая дымка постепенно развеивалась в воздухе.

Бэйнс терпел очень долго. Только после суда, на котором Моран повторил свое признание, он спросил у сэра Чарльза:

– Так как же вы поняли, что он – убийца?

Сэр Чарльз с удовольствием принялся объяснять:

– Понимаешь, Бэйнс, мне сразу не понравился этот идеальный порядок в комнате! Я просто не смог поверить, что подмастерье-первогодок взялся за такой подвиг, как вызов элементаля, и не взял ни одного своего конспекта, учебника, хотя бы справочника! Самому доводилось проделывать нечто подобное… А в комнате у Морана не было ни одной раскрытой книги. Естественно, ведь он практикует уже десять лет и давно выучил ритуал наизусть.

– А! – только и сказал сержант Бэйнс, узнав, на чем основывалась убежденность сэра Чарльза.

 

На равных условиях

Сэр Чарльз так любил рассказывать эту историю из самого начала своей карьеры, когда глава Скотланд-Ярда еще не назвал его своим преемником, что включил ее в свои мемуары. Никто из его многочисленных друзей и родственников не удивился этому, и только сержант Бэйнс слегка расстроился, маскируя свое смущение недовольством.

В мемуарах сэра Чарльза это дело значилось как «Званый вечер и поздний ужин»

…Вечера, которые устраивал у себя декан факультета лингвистики Эмфилда, обычно проходили весьма приятно. Профессор Питерсон разумно сочетал интересных собеседников и хорошие вина, отменное угощение и уютную обстановку своей холостяцкой квартиры. На этот раз поводом к приглашению послужила покупка Питерсоном чучела нильского крокодила.

– Уникально хорошее состояние, господа! Ни единой слетевшей чешуйки! – гордо сообщил хозяин немногочисленным гостям. На этот раз он пригласил всего троих – своего нынешнего ассистента Филдса, старшего преподавателя Тэрбера и ассистент-профессора Литгоу.

– Либо уникальное, либо хорошее, – немного в сторону заметил филолог Тэрбер. Поставив на столик свой бокал с Шато де Лобад 1895 года выпуска, он бесцеремонно ощупал крокодилью пасть и признал, что все зубы сохранны.

Филдс, который обычно восхищался каждым поступком Питерсона как по должности, так и по зову души, только кивнул и пробормотал что-то неопредленно-хвалебное, чем вызвал удивленный взгляд наставника.

– Кстати, поздравляю вас с новой публикацией в «Логосе», – вмешался Литгоу, осторожно проведя рукой по лапам гигантской рептилии.

– Кажется, на этот раз я переборщил с числом соавторов, – непринужденно признался Питерсон.

– Нет, вы просто перечислили пофамильно всю кафедру, – так же непринужденно заметил Литгоу.

– Кроме вас, дорогой Джон, – вздохнул Питерсон. – Но я понимаю, вы были заняты исследованиями по своему гранту…

– Да, был, – кивнул Литгоу. – Пока в лаборатории не начался ремонт.

– Кстати, когда он закончится? – вмешался Тэрбер. – Мне нужно повторить даггеротипирование новых структур.

– По-моему, у вас и в первый раз удачно вышло… – покровительственно улыбнулся Питерсон. – Я сейчас как раз изучаю ваши снимки – очень интересный результат!

Тэрбер проворчал что-то невнятное.

– А у меня чудесная новость, – заговорщицки сообщил Питерсон чуть позже, когда все выбрали сигары по своему вкусу.

– Возможно, в Эмфилд приедет высокопоставленный гость… то есть, я имею в виду, очень высокопоставленный гость! – облако дыма над его головой на мгновение сгустилось и замерло в форме короны.

Но никто из гостей не выразил ожидаемого энтузиазма. Скорее, на их лицах читалась усталость.

– Опять развлекать фокусами? – сердито поинтересовался Тэрбер, и Питерсон уставился на него с не меньшим возмущением.

– Представьте себе, дорогой Тэрбер, мне стоило немалого труда устроить так, чтобы королева приехала именно к нам, а не в Кембридж!

– Я теперь понимаю, зачем к нам за один год приехали премьер-министр, король Бельгии и принц Монако… вы репетировали, – со смешком заметил Литгоу.

Питерсон ответил ему несколько фальшивой улыбкой.

– Гммм… Филдс, я сегодня видел в отделе кадров вашу супругу, – предпочел сменить тему Тэрбер.

Филдс выпрямился и расправил плечи, как это всегда было с ним при упоминании его жены.

– Да, Бетси подала сегодня заявление, она увольняется, – выпалил он.

– Увольняется? – удивленно переспросил Питерсон.

– Хорошую должность сейчас найти трудно, – заметил Литгоу, и это было приглашением объясниться. Дело в том, что красавица Бетси Филдс буквально излучала хорошее настроение и обаяние, но машинисткой она была крайне неважной, и, если бы ее муж не работал в Эмифилде, вряд ли Бетси получила бы даже свою нынешнюю скромную должность.

– Нашли что-то получше? – бесцеремонно спросил Тэрбер.

– Нет. Просто обстановка на работе заставила Элизабет волноваться, – неуклюже ответил Филдс. – Она ей не подходила.

– Да, может быть, – понимающе кивнул Питерсон. Вероятно, он вспомнил при этом характер большинства деканатских дам, далекий от ангельского. Например, патронессу факультета и его преданную помощницу леди Трэмпертон, возглавляющую это племя престарелых амазонок.

– Будете перевозить этого красавца на кафедру? – Литгоу задумчиво уставился на крокодила, который довольно нелепо смотрелся с растопыренными в воздухе лапами, и даже открытая пасть смотрелась скорее комично, чем устрашающе, словно рептилия заискивающе улыбалась гостям.

– Даже не знаю, – рассеянно ответил Питерсон, глядя на струящийся от его сигары дым. – Конечно, мой рабочий кабинет для него маловат, но вы знаете, что произойдет с ним в аудитории…

Разговор свернул на тему интеллектуального и культурного уровня студентов Эмфилда, которых сравнивали с готами, гуннами и варварами не в пользу студенчества.

Несмотря на то, что у каждого преподавателя было несколько любимых историй на эту тему и несколько свежих примеров абсолютной студенческой глупости, разговор не складывался, в беседе преобладали паузы.

Филдс, в силу своего возраста еще не полностью отринувший родство с гуннами, попросту отмалчивался, Литгоу постоянно возвращался к ремонту в лаборатории, а Тэрбер, охотно рассказывая про чудовищную безграмотность студентов, намекал, что и большинство преподавателей вовсе не являются светочами мысли.

Затем Литгоу, которого почему-то рассердили эти намеки, сообщил Тэрберу, что может поделиться интересной литературой по теме его кандидатской; а поскольку Тэрбер готовился к защите диссертации последние лет семь, если не больше, камешек в его огород получился весьма увесистым.

Только сам хозяин сохранял благодушный настрой и легкую улыбку; хотя иногда, при взгляде на молчаливого и мрачного Филдса улыбка ненадолго исчезала с его лица.

… Перед уходом гости снова пропели хвалебную песнь крокодилу, а заодно гостеприимству Питерсона и его превосходным сигарам.

– Оставляете меня наедине с этим чучелом, да еще так рано? – изобразил Питерсон обиду.

Но уговорам Питерсона остаться еще хотя бы на час-полтора не хватало искренности, так же, как и похвалам его гостей.

Вечер определенно не удался.

А следующим утром экономка Питерсона дважды за десять минут рухнула в обморок.

В первый раз это случилось, когда миссис Эштон открыла дверь квартиры декана и увидела измаранные стены, обглоданные части тела достопочтенного Питерсона и крокодила в центре кровавой лужи; а во второй раз потеряла сознание, когда пришла в себя на полу, и увидела, что ухмыляющаяся пасть стала на полшага ближе к ней.

К счастью, запас витальности в чучеле уже практически истощился: оно двигалось слишком медленно и не смогло причинить миссис Эштон вреда.

Опрометью она выбежала из квартиры мистера Питерсона и остановила на улице первого попавшегося констебля. Толком рассказать, что случилось, она не могла, но кровь на ее юбках и перчатках убедила полицейского в необходимости проверить квартиру.

Констебль с порога бросил взгляд внутрь, захлопнул дверь и понесся сообщить в Ярд о случившемся. В рекордный срок жилище Питерсона заполонили специалисты Ярда – и в рекордном количестве.

Первым делом из крокодильей пасти извлекли непосредственную виновницу происшедшего – розовую жемчужину акойя, разряженный аккумулятор витальности. Именно благодаря ей чучело обрело недолгую, но насыщенную вторую жизнь.

На место происшествия прибыл и сэр Чарльз, которого сопровождал сержант Бэйнс. Когда эксперты закончили собирать декана, словно Шалтая-Болтая, и увезли тело Питерсона вместе с чучелом, сэр Чарльз приступил к осмотру квартиры.

Сержант Бэйнс издал негромкое покашливание.

– Что, Бэйнс? – обернулся к нему сэр Чарльз.

– Рискну напомнить, сэр, что Хань Фэй уже едет и будет не больше чем через десять минут. Это все-таки кабинет профессионального мага… а вы, сэр, любитель.

Сэр Чарльз не успел ответить, когда к нему подошел один из констеблей.

– Я побеседовал с миссис Эштон, сэр, и она говорит, что вчера у декана было трое гостей. Я записал их имена.

– Всего трое? – обрадовался сэр Чарльз. – Отлично, просто отлично.

Тут для осмотра прибыл Хань Фэй; его переносная жаровня так задымила помещение, что даже заядлый курильщик сэр Чарльз был вынужден уйти на лестничную площадку.

Вскоре Хань Фэй позвал их обратно и перечислил предметы, к которым не стоило прикасаться при осмотре – записную книжку в обложке из гибкого стекла, шкатулку с фунтами и гинеями, талисман для борьбы с гневом и три альбома по эротической магии.

Видимо, деньги и по-настоящему ценные вещи декан предпочитал хранить в банке.

В ящиках стола нашлось несколько карандашей и новый роман Уилки Коллинза, на полках стояли только подарочные издания профессиональной литературы.

Зато в спальне на журнальном столике лежала монография Артура Тэрбера, с вложенными в нее снимками новых словесных структур. Сигаретный пепел на нескольких страницах доказывал, что декан действительно ее читал, а не использовал как подставку под кофейные чашки, в изобилии расставленные вокруг кровати.

Сэр Чарльз, на лице которого читалось разочарование результатами осмотра, заявил, что забирает монографию, и с этой небогатой добычей уехал в Ярд.

* * *

– Получается, только у этих троих была возможность оживить чучело, – подытожил сэр Чарльз, дочитав экспертное заключение.

– Но зато спрятать жемчужину в рукаве и засунуть ее поглубже в крокодильи потроха мог любой из этой троицы, – вздохнул он.

– Да, сэр. А что по жемчужине?

– Я думаю, ее могли продать в единственном магазине, у «Эспри».… Пожалуй, я сам прогуляюсь по Бонд-стрит. потом…хммм… побеседую с леди Трэмпертон; а вы, Бэйнс, отправляйтесь в деканат, и принесите мне оттуда хороший, пышный букет сплетен.

– Договорились, сэр.

.. Атмосфера в «Эспри» очень напоминала таковую в храме – приглушенные голоса, тяжелые драпировки, витражи, бросающие таинственные блики на мраморный пол. Управляющий, больше похожий на епископа, провел сэра Чарльза в кабинет немедленно, как только узнал, что один из самых щедрых клиентов на этот раз прибыл в «Эспри» по долгу службы.

Таинственным образом управляющий уже был осведомлен о «ужасной трагедии с деканом», но, увы… помочь ничем не мог, даже с учетом того, какую редкость представляли собой подобные акойя. Жемчужина была продана за наличные, подпись из книги регистрации покупок исчезла, работавшие в тот день продавцы, как один, говорили, что это был «обычный такой мужчина… лет тридцати, а может, и сорока…глаза серые, а может, карие, не худой и не толстый…».

– Сделал неприметку, причем, скорее всего, сам сделал, – вздохнул сэр Чарльз, уже у себя в кабинете подводя итоги. – На это у всех троих сил бы хватило, так что закидывать удочки на черном рынке смысла не имеет.

– Потом я побеседовал с леди Трэмпертон у нее дома, – продолжил сэр Чарльз.

– Белгрейв-сквер, 13? – уточнил сидящий напротив него Бэйнс.

– Точно. Застал леди Трэмпертон скорбящей, причем, на мой вкус, даже чересчур скорбящей. Но своими соображениями она поделилась охотно. Правда, насчет личности убийцы она тоже теряется в догадках, так как не может представить, что кому-то понадобилось убивать этого золотого человека, этого ангела…

– Ангела, сэр?

– Я цитирую, Бэйнс. Так вот. Зато она убеждена, что красотка жена Филдса «завлекала, флиртовала и соблазняла беднягу». – Роуэн очень похоже изобразил презрение в скрипучем голосе старой девы.

– Беднягу Питерсона? – уточнил Бэйнс.

– Разумеется. Набивалась к нему в личные секретарши. А затем муж прозрел и заставил ее уйти с работы.

– Сам прозрел или ему помогли? – заинтересованно спросил Бэйнс.

– Теперь леди это отрицает, но, похоже, что так. Сейчас она боится скандала, но все же гордится собой, это по лицу было видно. А что у тебя? – завершил сэр Чарльз свой рассказ.

– Я покрутился в деканате, но они там почти все сегодня были на похоронах, – начал сержант…

– Верно, я забыл, – досадливо поморщился сэр Чарльз.

– Тогда я взял адрес Филдсов и к ним отправился в Пимлико. Застал миссис Филдс за уборкой… у них только одна горничная на все, и ее уже не было к моему приходу, мужа вызвали к нам в Ярд; так что я спокойно поговорил с хозяйкой по поводу ее увольнения.

Она мне рассказала, что декан постоянно пытался с ней заигрывать, а она терпела, потому что сейчас сложно найти работу. Но когда Питерсон…гхмм… начал активничать, миссис Филдс решила, что больше не может там оставаться.

Миссис Филдс обсудила все с мужем, и они вместе решили, что ей нужно искать другую работу. А сам Филдс оказался в сложном положении – он не хотел, чтобы Питерсон оставался его научным руководителем, но еще не знал, что же ему делать.

– А леди Трэмпертон, – усмехнувшись, добавил Бэйнс, – миссис Филдс назвала «старой гадюкой».

– Очень интересно, очень… – сэр Чарльз смял лежащий на столе лист. – Дальше Тэрбер, верно?

– Да, сэр. Он живет в доме на Хай-Холборн со своей матерью и тремя незамужними сестрами. Кстати, миссис Тэрбер решила сначала, что я пришел по поводу пропавшего украшения.

– Жемчужного? – азартно насторожился сэр Чарльз.

– Нет, сэр. Рубиновые серьги.

Сэр Чарльз с разочарованным вздохом опустился обратно в кресло:

– И что ты узнал про Тэрбера?

– Прежде всего, Тэрбер один содержит всю семью, но сам полностью у матери под каблуком.

– Почему ты так решил?

– Миссис Тэрбер записывает все расходы и доходы, а ему выдает только карманные деньги, как десятилетнему. Она мне об этом сама рассказала – хвасталась, какого послушного сына воспитала. Очень разговорчивая дама. Очень. А декана, кстати, она просто ненавидела – считала, что он много лет использовал идеи ее гениального сына, а сам втихую губил его карьеру.

– А зачем? – уточнил сэр Чарльз.

– Чтобы тот продолжал оставаться у него на факультете. Даже не попыталась изобразить скорбь – железная женщина.

В голосе Бэйнса промелькнул намек на восхищение.

– Рассказала еще, что недавно работу Тэрбера напечатали в каком-то сборнике, которому вот-вот премию дадут. А заодно я узнал кое-что интересное про этого ассистент-профессора, Литгоу. Миссис Тэрбер считает, что Питерсон специально затеял ремонт в лаборатории, чтобы тот был скромнее и поделился своим грантом. Литгоу не мог ничего сделать без университетских приборов, ни в одной частной лаборатории нет….ээээ … семантикора и диахрониста. От этого гранта зависит вся карьера Литгоу, так что, декан, можно сказать, подвесил его на ниточке.

– Собственно, вкратце это все, сэр. К самому Литгоу я уже не успел. К тому же, в деканате не знали адреса его холостой квартиры, а живет он преимущественно там – где-то на Сент-Джонз -Вуд, – Бэйнс захлопнул блокнот.

– Да, я вижу, у тебя день прошел в трудах, – констатировал сэр Чарльз. – Но я тоже работал…и обнаружил кое-что интересное в монографии Тэрбера.

– Что именно, сэр?

Сержант Бэйнс вздохнул и устроился в кресле поудобнее.

– Посмотри сам на эти снимки. Вот этот… этот… и этот… они из монографии. На первый взгляд ничего особенного, верно?

Сержант Бэйнс старательно рассматривал изображенное на снимках нечто, напомнившее ему растущие на шахматном поле грибы.

– Возможно, сэр, – сдержанно ответил он.

– А теперь, смотри, увеличенный фрагмент, причем увеличивал сам Питерсон. Видишь? Возьми еще лупу.

Теперь на снимке был только один гриб и небольшой участок поля. Бэйнс навел лупу на угол черной клетки, куда указывал пальцем сэр Чарльз, и увидел, что ножка гриба очерчена не одной линией, а в несколько штрихов, очень напоминающих следы обычного карандаша.

– Это не дагерротип, это перефотографированный рисунок! – подтвердил сэр Чарльз.

– Почему тогда Тэрбер выдавал рисунок за дагерротип?

– Очень просто. Его монография посвящена образованию новых словесных структур, которые могут использоваться в заклинаниях. Теоретические расчеты и, как практическое доказательство – снимки тонких словесных материй. А доказательство, получается, нарисованное! – торжествующе заявил Роуэн.

– Наверное, за это и уволить могут? – заинтересовался Бэйнс.

– Разумеется. Как ты говорил, монографию уже опубликовали в обещакадемическом сборнике Эмфилда, а сборник выдвинули на шекспировскую премию. Интересно, успел ли Питерсон сказать о своем открытии Тэрберу? Если да, то у него тоже был мотив. Собственно, мотив есть у всех троих. Филдс – ревность, Литгоу – карьера, Тэрбер – шантаж…

– Интересно, – рассуждал дальше сэр Чарльз, – все трое опять оказались на равных условиях. Раньше они были равны по возможности совершить это, теперь еще и по мотивам… Любопытный случай, не правда ли, Бэйнс?

Тот молча кивнул.

– Кто из них, как вам кажется, способен на такое? – сэр Чарльз в задумчивости выдирал и комкал листы из уже собственного блокнота, не замечая этого. – Я бы поставил на Тэрбера. Он уже семь лет старший преподаватель, а дальше – ни ногой. Вечно обойденный, вечно обиженный, дома – под каблуком матери… и единственный его успех за многие годы – под угрозой! Он достаточно умен, чтобы придумать такой план и дождаться удобного случая…

– Но, сэр, ведь возможности на самом деле не равные.

– Это почему же? – поднял бровь сэр Чарльз.

– Ну… ведь только убийца мог… это… – от волнения Бэйнс вдруг стал косноязычен.

– Вы что, уже вычислили, кто подарил декану жемчужину? – недоверчиво перебил его сэр Чарльз.

– А вы разве нет, сэр? – искренне удивился Бэйнс. – Это ведь проще простого, то есть, я хочу сказать… – окончательно смутился он. – И, если выбирать из двоих… Хотя тут я не до конца уверен…

– Говорите, кто?! – потребовал сэр Чарльз.

Но ему потребовалось немало времени, чтобы выудить рыбку смысла из омута слов, в котором барахтался Бэйнс, пытаясь внятно изложить свою догадку. Когда это все же произошло, сэр Чарльз вздохнул:

– Но улик никаких… И повода для обыска нет…

– Повод можно организовать, сэр, – понизил голос Бэйнс.

– Что ты имеешь в виду? – нахмурился Роуэн. Но, когда Бэйнс объяснился, несколько просветлел и сказал только:

– Может, и повезет.

* * *

Арест Филдса посреди лекции, которую он читал своим студентам, стал сенсацией далеко за пределами Эмфилда.

Мельница слухов работала сутки напролет, предлагая версии одна фантастичней другой, но версия патронессы факультета лингвистики уверенно занимала первое место. Сама леди Трэмпертон только и сказала, что рада тому, что в Ярде нашлись люди, которым хватило ума к ней прислушаться.

Но когда она узнала, что Филдса освободили с благодарностью за помощь следствию, а Литгоу арестовали при попытке подкинуть в рабочий кабинет Филдса изоляционную оболочку от жемчужины – леди Трэмпертон в первый раз за долгие, долгие годы не нашла, что сказать.

Когда сэр Чарльз получил известие, что мышеловка сработала, он сокрушенно сказал Бэйнсу.

– И все-таки, я сразу должен был догадаться.

– Да что вы, сэр, где уж вам, – начал Бэйнс и осекся.

– То есть, я хотел сказать, что вы о деньгах вообще не задумываетесь, а если и задумываетесь, то точно не в первую очередь. Вот и не догадались сразу, что убить могли все трое, но вот купить такую дорогущую жемчужину Филдс совершенно точно не мог – на какие доходы? А для вас эта жемчужина просто интересная побрякушка была. Но, если бы вы еще подумали, вы бы догадались.

– Спасибо, Бэйнс, – без тени иронии сказал сэр Чарльз. – А почему ты был так уверен, что нам попадется Литгоу? Пусть Филдса мы исключили, но у него с Тэрбером были равные шансы!

– Просто… я подумал, что у Тэрбера семья, где он единственный кормилец, а Литгоу холостяк. Ему проще было бы на такое решиться.

– Да вы романтик, сержант! – с веселым изумлением воскликнул сэр Чарльз.

– Нет, сэр, – твердо возразил ему Бэйнс.

 

Узы крови

Сержант Бэйнс, поневоле прислушиваясь к скандалу, с грустью думал о том, что он явился в гости очень некстати. Своей пронзительной мощью, силой и легкостью, с которой звуки ссоры достигали второго этажа, они живо напомнили сержанту итальянскую оперу, в которой он недавно побывал по настоятельному приглашению сэра Чарльза.

Лидировала в дуэте миссис Уолнат, а мистер Уолнат вел свою партию на одной низкой басовой ноте, которая должна была действовать на супругу успокаивающе.

Однако та успокаиваться не желала. Из общего потока слов выделялось слово «деточка», произнесенное фальцетом миссис Уолнат.

Обстановка в доме накалялась уже несколько месяцев. Изменение ситуации можно было проследить по голосу миссис Уолнат: от первых ссор сдержанным шепотом до нынешнего крещендо. А мистер Уолнат по-прежнему держался и не увольнял свою помощницу Фанни.

Собственно, Уолнат не просто отказывался увольнять Фанни – он еще и всячески пытался ввести ее в семью, напористо требуя от своей супруги радушия и гостеприимства. Бушевавший внизу скандал на этот раз был вызван тем, что Уолнат настаивал – Фанни должна присутствовать на вечеринке в честь его дня рождения.

– Ладно! – услышал Бэйнс голос миссис Уолнат. – Пусть все будет так, как ты захочешь! Мы отпразднуем твои пятьдесят, и рядом с тобой будет двадцатилетняя вертихвостка! Твоя «деточка»! Может, ты хоть тогда поймешь, как глупо выглядишь!

Хлопнула дверь, и Бэйнс увидел, как миссис Уолнат в криво нахлобученной шляпке почти бегом переходит дорогу, явно по направлению к дому тетушки Мейзи. Бэйнс сокрушенно покачал головой. Соблюдая внешне строгий нейтралитет, чтобы его, упаси Боже, не призвали на роль третейского судьи в семейных ссорах, в душе сержант был на стороне миссис Уолнат. Но все же он спустился вниз, в курительную.

Когда-то они с Дэви Уолнатом служили вместе в Индии, и Бэйнс чувствовал себя вправе намекнуть, что Уолнат попался в ту же ловушку, что и миллионы мужчин средних лет до него. Он не мог сказать ничего плохого про Фанни Стилсон, которую видел мельком всего несколько раз – девушка выглядела энергичной, неглупой и абсолютно компетентной секретаршей. К тому же, мисс Стилсон никак не подчеркивала свою незаурядную внешность, цвет и стиль ее одежды вполне бы подошли для дамы на двадцать лет старше; однако белоснежная кожа в сочетании с темно-карими глазами, пышные каштановые волосы, точеные черты лица говорили сами за себя, и, естественно, внушали тревогу миссис Уолнат.

И если Дэвид не хотел увольнять мисс Стилсон, то он мог просто перевести ее в один из филиалов, даже с повышением жалованья – и восстановить мир в семье.

– Нет, Дик, ты ничего не понимаешь, – раздраженно отмахнулся Уолнат в ответ на все разумно смягченные аргументы Бэйнса. – У меня есть причины… но, конечно, если все и дальше пойдет так, как идет, мне придется действовать по-другому… – туманно добавил он. – Я обязательно поговорю с Дженни…

– Не знаю, что ты собираешься делать и говорить, – несколько раздраженно ответил Бэйнс, – но зато знаю, как действует тетушка Мейзи, и, поверь, если ты как можно скорей не успокоишь жену, то пожалеешь, что вообще на свет родился.

Тут следует пояснить, что тетушка Мейзи, хрупкая дама восьмидесяти с лишним лет, была настоящим мартиархом, и под ее зорким руководством Уолнаты множились и процветали. Зато и отступников она карала столь строго, что Дэвид Уолнат, обладая вполне независимым состоянием и немалым авторитетом в Сити, ничего не возразил тетушке, когда той вздумалось поменять обстановку в его собственном доме. Но на этот раз Уолнат отмахнулся даже от тетушки Мейзи.

– Я очень рассчитываю на тебя, Ричард. – Уолнат просительно взглянул снизу вверх. – Ты ведь знаешь, тетушка питает к тебе слабость, и, если ты завтра составишь ей компанию…

– Думаешь, мне под силу нейтрализовать тетушку Мейзи? – грустно усмехнулся Бэйнс. – Дэви, я, конечно, сделаю все, что смогу, но твоя жена – главная любимица тетушки, и, та, думаю, уже наслышана о твоем… упрямстве.

– Дженни не стала бы приплетать сюда тетушку. А если бы она что-то сказала, тетушка уже потрясала бы здесь зонтиком, – неуверенно попытался пошутить Дэвид.

– А, может, она копит боезапас? – устало возразил Бэйнс. – Дэвид, я, конечно, составлю ей завтра компанию, но есть очень простой, – и самый правильный способ, – уладить все твои неурядицы.

– Нет, я не думаю, что это правильно, – лицо Уолната словно окаменело.

Бэйнс неловко пожал плечами и начал прощаться. По дороге домой он с возрастающим неудовольствием думал о поручении Уолната. Быть любимцем тетушки Мейзи значило весь вечер сидеть рядом с ней, приносить ей прохладительные напитки, позволять ее терьеру жевать свои туфли и выдерживать косые взгляды тех, кто подходил поприветствовать «дорогую тетушку». Тетушка прижимала их к своей родственной груди, а потом обрушивала на Бэйнса поток сплетен. К сожалению, тетушку нельзя было назвать безобидной или беззлобной сплетницей: слушая ее, Бэйнс терял веру в человечество. Юбилей Уолната исключением не стал: Бэйнс вручил подарок, – элегантный хьюмидор, – сказал заранее заготовленный комплимент миссис Уолнат (та не ждала многого и поэтому осталась довольна) и железной волей приковал себя к тетушке Мейзи.

Небольшой оркестр играл негромко и вполне благозвучно, но, к счастью, заглушал приблизительно треть ее реплик. Блюда подавалось специально нанятыми официантами, а кухарка с двумя помощницами вложила в угощение всю душу.

Иллюзионист оформил зал неправдоподобно крупными, сияющими розами и побегами винограда, (я словно в джунглях, – возмущалась тетушка), и сейчас в примыкающей к залу гостиной развлекал детей. К сожалению, среди них не было детей четы Уолнат, только любимые и балованные племянники и племянницы: щедро уделяя им время и деньги, Уолнаты мирились со своей бездетностью.

Багровощекий Дэвид с легкой рассеянностью во взгляде принимал поздравления и провозглашал ответные тосты, а сержант, вполуха слушая болтовню тетушки Мейзи, все время искал взглядом изящную головку мисс Стилсон – и не видел. Когда Бэйнс понял, что мисс Стилсон по каким-то причинам не будет на юбилее, он почувствовал огромное облегчение. Теперь даже речь его спутницы, полная колкостей и двусмысленностей, не раздражала, а развлекала его. Хотя сейчас он понимал не все ее намеки. Например, с сестрой Уолната, сорокалетней болтушкой миссис Макрори она завязала внешне безобидный разговор о предсказателях, который заставил вдовушку побледнеть и замкнуться в себе.

– … и на вечере у Хортонов гостей развлекала гадалка, настоящая цыганка – было необыкновенно интересно. Утверждала, что она родственница той самой Ленорман, что гадала королям. На деньги, на удачу, на любовь…

– Да, тетушка, – выдавила Агнесс, и ее пухлые румяные щеки побелели и словно бы обвисли.

– Значит, ты тоже думаешь, что это хорошая идея? – тетушка Мейзи беззаботно обмахивалась веером.

– Не знаю, тетушка.

– Да, может, ты и права – это глупости, к тому же опасные глупости, правда, Агнес?

– Правда, тетушка.

Наконец тетушка сжалилась и опустила племянницу. Бэйнс не был настолько заинтригован, чтобы просить объяснений, а тетушка слишком горда, чтобы рассказать что-то по собственной инициативе; но в глазах у нее тлел огонек лукавого довольства собой.

Зато в случае с ее внучатым племянником Альбертом она снизошла до объяснений.

Когда Альберт – с широкой улыбкой на лице, – подошел поприветствовать тетушку, она, после нескольких незаначащих реплик о празднике, атаковала его вопросом:

– Когда выйдет твой роман, Альберт?

Альберт, элегантный обаятельный оболтус, переменился в лице и вдруг стал поразительно похож на нашкодившего кота.

– Эээ… роман, тетушка Мейзи?

– Ну да, тот самый, который ты хотел выпустить у моего старого друга Лэнга. Я прочла его с огромным удовольствием! Если бы ты объяснил, что те сорок фунтов тебе нужны были как залог издателю, я бы сразу вложилась в твой талант!

– Спасибо, тетушка… – неуверенно откликнулся Альберт. Кажется, он хотел поверить в ее слова, но почему-то не мог.

– К сожалению, Лэнг объяснил мне, что его издательства выпускает книги узконаправленных жанров – сказки, сборники, песенники, романы для юношества, детективы, любовные романы и прочее такое. Твой роман для них слишком… многогранен, – подчеркнула последнее слово тетушка, – так что тебе не стоит расстраиваться из-за отказа.

– Лэнг отказал…? – тупо переспросил Альберт, и лицо его, в противоположность миссис Макрори, не побледнело, а вспыхнуло – просто запламенело румянцем.

– Ох, милый, так письмо еще не дошло? Мне, право, очень жаль, что я первой сообщила тебе эту новость. Но, правда, не стоит расстраиваться – даже Барри перенес то ли четыре, то ли пять отказов, прежде чем его напечатали и признали гением.

Альберт механически кивнул, поблагодарил тетушку за поддержку и вернулся к гостям. Тетушка следила за ним, не убирая сочувственной улыбки с лица, а затем весело расхохоталась.

– Представьте себе, какой негодник! – весело обратилась она к Бэйнсу. – За тридцать лет не освоил ни одного дельного занятия, и вдруг решил, что способен написать роман!

– Так он его все же написал? – уточнил Бэйнс.

– Романом я называю то, что еще так-сяк можно читать, – фыркнула тетушка. – А он взялся, видите ли, за скучнейшую драму из семейной жизни, причем главной злодейкой сделал некую мерзкую тетушку, скрягу и престарелую кокетку, которая тиранит всю семью. И него еще хватило наглости прийти ко мне же занять деньги для издателя!

– Поразительно, – искренне сказал Бэйнс, глядя на часы. Ему пришло в голову, что, раз Фанни Стилсон здесь нет, ему не требуется выдерживать всю огневую мощь тетушки Мейзи в одиночку. Выждав для приличия минут десять, он уже собирался предпринять тактическое отступление в курительную, когда в потоке слов тетушки Мейзи он вдруг расслышал «мисс Стилсон».

… – получила приглашение? – закончила тетушка.

– Что, простите?

– Эта незаменимая помощница Дэви, о которой я в последнее время так много слышу, она что, не пришла?

– Видимо, да, – ответил Бэйнс, с трепетом ожидая следующих расспросов; но интерес тетушки к мисс Стилсон оказался мимолетным. Она отвлеклась на возмутительный фасон платья и глубину декольте еще одной своей племянницы, Нэнси, и сержант все-таки смог выбраться от нее в курительную. Там ему удалось побеседовать с Уолнатом: Дэвид кратко сообщил, что «Фанни отказалась прийти, чтобы не смущать родных». Зато сержант Бэйнс был немало смущен, наблюдая на лице друга умиление и мягкость, словно у бруска сливочного масла на сковородке.

Остаток вечера сержант Бэйнс провел вполне приятно, не считая выходки дядюшки Тоби, когда тот взмахнул костылем, словно косой, и снес парик с головы миссис Блэкуотер.

* * *

На следующей неделе Бэйнсу пришлось все силы отдать работе. Сэру Чарльзу пришло в голову, что будет очень неплохо начать издание всеанглийской газеты с портретами преступников и описанием их злодеяний. Бэйнс одобрил эту идею, но его одобрение мало значило по сравнению с мнением Палаты общин. Сэр Чарльз велел заняться «разрабатывать детали, пока я буду проталкивать идею», и сержант взялся за разработку с мрачным предчувствием, что понапрасну тратит время – скупость и консерватизм были присущи Палате в равной степени. Однако сержант недооценил связи сэра Чарльза, или, возможно, его дар убеждения, основанный на том, что он своим искренним энтузиазмом пробуждал его в других.

Первый номер полицейского листка «Хватай и держи» должен был выйти через неделю во всех графствах, и Бэйнс как раз рассматривал пробные оттиски, когда пришло сообщение о убийстве на Грейвз-стрит. Миссис Уолнат, владелицу дома, закололи ножом в ее кабинете. Вначале Бэйнс подумал про жену Дэви, и только спустя несколько ударов сердца обратил внимание на имя и номер дома. Миссис Маргарет Уолнат. Тетушка Мейзи.

Сержант Бэйнс привык видеть жестокость во всех ее многочисленных безобразных проявлениях. Но лежащее на полу хрупкое тело старушки пробудило в гнев такой силы, что он едва не раскрошил зубы, стиснув челюсти в попытке совладать с собой.

Она скорчилась у своего роскошного письменного стола, обтянутого зеленой кожей. На дряблых руках виднелись глубокие разрезы, словно она безуспешно пыталась защититься, на ткани легкомысленного розового домашнего платья расплывались бордовые пятна, сливаясь в единое целое на груди.

Ушел тот неукротимый дух, который всегда словно придавал тетушке несколько дюймов роста и делал на несколько лет моложе. То, что осталось, походило на вялую тряпичную куклу, с которой играл злой ребенок.

Громоподобное чиханье Хань Фэя вывело сержанта из задумчивости, и он мимолетно порадовался, что дежурным судебным магом сегодня был именно Фэй. Бэйнсу импонировало его немногословие, внимание к деталям и серьезное, почти благоговейное отношение к своей работе.

– Этот туман просто убивает меня, – скорбно сообщил китаец, глядя в затянутое желто-серой дымкой окно.

– Еще неделя – и он развеется, – сообщил Бэйнс последнюю сводку погоды с оптимизмом, но без особого доверия к ней.

– Лишь бы обошлось без пожаров, как в прошлом году, – вздохнул Хань Фэй и снова склонился над телом.

Этот короткий разговор помог Бэйнсу совладать с собой, и он смог спросить у мага:

– Время смерти?

– Около трех часов назад… Скончалась от обильной кровопотери. Если повезет, мы найдем здесь не только ее кровь, – поднял Хань Фэй нож для разрезания бумаги. – Думаю, она оборонялась…пыталась обороняться и поцарапала нападающего. Только потом он выхватил кинжал у нее из руки, – видите эти синяки на правом запястье? – и обратил оружие против нее.

Бэйнс хотел спросить что-то еще, но Хань Фэй разразился целой серией громовых чихательных залпов, и сержант ретировался, пробормотав, что пойдет допросить слуг.

Тело обнаружила личная горничная миссис Уолнат, которую Бэйнс до этого несколько раз мельком видел. Но сейчас она ничем не походила на ту жизнерадостную пухленькую болтушку средних лет с тщательно завитыми белокурыми локонами.

Все тело миссис Рид содрогалось от рыданий, лицо покраснело, рот кривился от неразборчивых причитаний. Выпив два стакана воды, она немного успокоилась и обрела способность отвечать на вопросы.

– Она сама отпустила меня до вечера… меня и всех слуг… Сказала, что на три часа у нее назначена важная встреча… – выдавила из себя миссис Рид.

– Вы не знаете, с кем?

– Нет, но она сказала, что преподаст кое-кому горький урок…

– И это все, что она сказала?

Да, точно так и сказала…А потом добавила, что, мол, грязи в доме не место.

– Грязи в доме не место? – повторил Бэйнс. – Вы, наверное, удивились, когда это услышали?

– Да уж точно, удивилась, и она меня сама успокоила, мол, душенька Эмма, я совсем не про ту грязь говорю, я знаю, что уборка в доме просто превосходная… Так и сказала – превосходная! – с гордостью произнесла миссис Рид. – И… и дала мне десять шиллингоооов…

– А утром кто-нибудь приходил? – сержант поспешил предотвратить своим вопросом новый поток слез.

Миссис Рид сурово нахмурилась.

– Приходил Этот.

С помощью терпеливых расспросов Бэйнс выяснил, что под Этим миссис Рид подразумевала посыльного от детективного агентства «Боу». Он доставил какие-то бумаги, содержание которых весьма обрадовало тетушку.

Сержант точно помнил, что поверхность стола была пуста, но решил обыскать кабинет и личные покои миссис Уолнат как можно внимательней.

Убедившись, что больше миссис Рид ничего не знает, сержант Бэйнс отпустил ее и увидел, что констебль Джонсон, посланный опрашивать соседей, уже вернулся и спешит к нему с очень довольным видом.

– Сэр, здесь есть один старик, который целыми днями сидит у окна… – торопливо начал констебль, – так вот, он видел, как в четыре часа из дома выходил мужчина! И хорошо его рассмотрел!

Выслушав описание, сержант Бэйнс посуровел, задал еще один вопрос – о том, в каком направлении уходил этот мужчина, – и, выслушав ответ, помрачнел еще больше. Он кратко поблагодарил Джонсона и поспешил на второй этаж, в кабинет, где судебный маг уже заканчивал свою работу с телом.

– Хань Фэй, вы бы не могли связать меня с сэром Чарльзом? – попросил он. – Это очень, очень важно!

На мгновение Бэйнсу показалось, что невозмутимое лицо китайца сейчас исказится в недовольной гримасе, но мгновение прошло, а Хань Фэй уже приложил к своем горлу кристалл. Тусклый, янтарного цвета огонек ритмично запульсировал в его серой глубине, постепенно разрастаясь и занимая собой все пространство кристалла.

– Да, кто вызывает? – из уст Хань Фэя донесся странно искаженный тенор сэра Чарльза. Сержант не раз наблюдал это явление, и даже знал, что все дело в эфире, который заставляет синхронно колебаться голосовые связки говорящего и говоримого, но все равно ему было слегка не по себе.

Он откашлялся.

– Сэр, я бы просил вас произвести обыск, И, возможно, арест.

– Бэйнс, я польщен доверием, но..?

– Сэр, вы позволите, я все объясню вам на месте? – произнес Бэйнс, и, очевидно, жалобная нотка в его обычно неэмоциональном голосе вынудила сэра Чарльза дать свое согласие.

* * *

– Мне очень жаль, Артур, – мягко произнес сэр Чарльз.

Бэйнс мола пожал плечами. Когда пришли результаты анализа крови и судебно-магической лаборатории, он собственными глазами увидел, что кровь на кинжале принадлежит двоим людям. Один из них – миссис Маргарет Уолнат, а у эритроцитов второго была одна особенность – часть их была не обычной круглой формы, а серповидной, как молодая луна. Это значило, что убийца был болен редким наследственным заболеванием – серповидно-клеточной анемией.

К моменту обнаружения кинжала кровь на нем уже засохла, и потому нельзя было провести прямой симпатический анализ, который доказал бы, что кровь принадлежит именно подозреваемому, но… эритроциты Дэвида Уолната были той же самой серповидной формы, что и у крови на кинжале. Вероятность такого совпадения приближалась к нулю.

В камине его спальни нашли обрывки сожженной бумаги и перчаток со следами крови.

И его дворецкий признал, что тетушка Мейзи несколько раз очень настойчиво приглашала его хозяина побеседовать; и в тот день мистер Уолнат сказал, что собирается «отдать родственный долг, заглянуть к старой ведьме».

И это было еще не последнее волоконце в той веревке, что начала затягиваться у лучшего друга сержанта на шее.

Детективное агентство «Боу» сохранило отчет о проделанной для тетушки Мейзи работе. Сведения, которые они собрали, касались мисс Стилсон. Оказалось, что она приехала в Лондон не из Ньюкастла, а из Бомбея; а в Индии она успела побывать в тюрьме, куда ее заключили за воровство у мужчины, который ее содержал с шестнадцати лет.

Все выстраивалось в единую картину вспышки гнева от того урока, который тетушка преподала сбившемуся с пути супругу племянницы в своей насмешливо-злобной манере. Горечь, гнев и ненависть от разоблачения его последней любви… Тетушка Мейзи, которая наслаждалась своей правотой…Одна капля, одна ехидная фраза, и чаша переполнена, Дэвид Уолнат поднимает на тетушку руку, а та хватается за нож…

С момента ареста Уолнат не произнес ни единого слова. Он не защищался, не оправдывался и ничего не объяснял. Даже по сержанту он только скользнул потухшим взглядом и отвернулся, рассматривая стену, пока Бэйнс не потерял терпение.

* * *

– Но, сэр, он не может быть убийцей! – упрямо повторил сержант, хотя оснований для его упрямства не было никаких.

С такими уликами проверять других подозреваемых было излишним, но сэр Чарльз сделал все, что смог. Агентство «Боу» не впервые работало на тетушку Мейзи, и полицейские побеседовали и нечистой на руку горничной, которую уволила тетушка, и с племянником Альбертом, и с миссис Макрори. Оказалось, что та потратила огромные деньги на прорицателя, который обещал ей финансовый успех и скорое замужество, и попыталась позаимствовать немалую сумму из опекунского фонда своего сына. Тетушка Мейзи вовремя пресекла эту попытку, и что немаловажно, сделала это за неделю до смерти, так что миссис Макрори не могла убить ее в приступе гнева, услышав плохие новости. А в день убийства она стояла за столиком благотворительной ярмарки.

К тому же, и у горничной, которая вышла замуж и уехала в Бирмингем, и у племянника Альберта, который страдал от последствий ночного кутежа в своем клубе на глазах десятка товарищей, было железное алиби.

– Я понимаю, что ты не хочешь верить, что твой друг…

– Это не вопрос веры, сэр, – поднял глаза сержант. – Все мы способны убить. Но все по-разному. Дэвид мог все обдумать, взвесить, как товар в лавке, и… взяться за дело. Это в его натуре. Был один случай… – сержант запнулся и начал заново, медленно подбирая слова.

– Дэвид всегда очень жалел наших новобранцев. Относился к ним, как отец. И вот, один парнишка из наших попал в госпиталь и умер, можно сказать, у него на руках. Мучился страшно, морфий не подействовал. А потом Дэвид узнал, что местный аптекарь морфием торговал на стороне, а солдатам давал крашеную воду… И тому мальчишке – тоже. В общем, этого аптекаря утром нашли с пулей во лбу, и никто ничего не видел, никто ничего не смог доказать. Дэви всегда оставался спокойным. Даже если мы все думали, что подохнем через минуту, он вел себя, как за чайным столом у королевы. И я не верю, что он мог в приступе гнева заколоть старушку… нет, не верю.

Сэр Чарльз беспомощно опустил глаза на страницу с заключением.

– Кстати, почему вывод не Хань Фэй писал, а его помощник? – немного оживился он.

– Хань Фэй заболел, – рассеянно отозвался сержант.

– Пожалуй, стоит побеседовать с его помощником лично? – предложил Роуэн. – Вдруг он что-то упустил…

– Конечно, сэр! – горячо отозвался сержант.

Но после визита в лабораторию ему пришлось признать, что в пользу Дэвида Уолната по-прежнему нет ни единого факта, кроме уверенности сержанта в его невиновности.

В день перед судом сэр Чарльз Роуэн пригласил сержанта к себе в кабинет, усадил его в кресло, а сам выскочил из-за стола и произнес небольшую речь.

– Сержант, если вы думаете, что я не знаю о вашем частном расследовании в пользу Уолната, то вы глубоко заблуждаетесь. Я позволил вам перевалить все дела на плечи ваших констеблей, позволил использовать служебное положение в своих целях… А теперь я хочу знать: удалось ли вам что-то выяснить?

– Нет.

Помолчав, сержант прибавил:

– Не удалось. Но я все равно верю, что это не Дэвид.

– Хорошо, – глубоко вздохнул Роуэн. – Я хочу тебе предложить: расскажи мне все, что знаешь, об этой семье. Все о неделе перед убийством. Не выбирай сведения, просто рассказывай. Может, нам удастся выудить зацепку…

Сержант согласился не столько из-за надежды на лучшее, сколько из уважения к желанию сэра Чарльза помочь. Он рассказывал, рассказывал, рассказывал…

И вдруг сэр Чарльз остановил его.

– Бэйнс, ты уверен, что она сказала именно это слово?

– Да, сэр, она сказала его очень громко.

– Но тогда… если это так… появляется еще один мотив…разочарование…наследство… – забормотал сэр Чарльз.

– Хань Фэй уже выздоровел?

– Да, утром он приступил к работе, – стараясь не обнадеживаться блеском в глазах сэра Чарльза, ответил Бэйнс.

– Хорошо, пойдем к нему!

Роуэн торопливо увлек сержанта за собой.

– Если я прав, эта кровь никак не может принадлежать Уолнату! – выпалил он уже на ступеньках.

– Но как же, сэр? – Бэйнс даже остановился на мгновение. – Эта, как ее, анемия…

– Ну да, именно она! – выпалил Роуэн уже у двери в лабораторию. – Именно!

Бэйнс со свистом втянул воздух, но тут же устыдился своих чувств и непроизнесенных слов в адрес сэра Чарльза.

После их ухода Хань Фэй постарался, чтобы его помощник осознал всю глубину своего несовершенства.

– Бестолочь. Олух. Невежда. Лентяй. Позор своей семьи, – шипел он, заставив несчастного прятаться за микроскопом. – Как же ты не смог сосчитать тельца Барра в нейтрофилах?

* * *

Когда Дэвида Уолната освободили и вернули в лоно семьи, он решил, что довольно с него Лондона, и, подыскав арендатора для дома, сам отправился с женой в Египет. Перед отъездом он, конечно же, навестил сержанта, но разговор вышел неловким и скомканным.

– Я все равно рад, что ей удалось избежать ареста, – отводя взгляд, сказал он. – И надеюсь, что у нее все будет хорошо. Она… она не безнадежна и не потеряна для добра…

Сержант только вздохнул; он понимал, хотя и не одобрял силу обрушившихся на друга чувств.

Он вспомнил свой разговор с сэром Чарльзом перед освобождением Уолната.

– Сэр, а как вы пришли к мысли, что кровь убийцы на кинжале может быть женской? – неуклюже сформулировал Бэйнс.

– Просто потому что иначе быть не могло. Я принял твою уверенность в друге за аксиому. И вот что у меня вышло: если это не его кровь, это кровь кого-то из родственников. Это не могут быть родственники по браку, ведь серповидно-клеточная анемия – наследственное заболевание, – сэр Чарльз поднял палец. – Но! Родители Уолната умерли, он сам был единственным выжившим ребенком в семье, и детей у него нет. Но если их нет в браке с Джоанной Уолнат, не значит, что их нет вообще. И тут я вспомнил слово «деточка», которое подслушала миссис Уолнат. Твой друг называл Фанни Стилсон, обычное ласковое слово верно? Но, может быть, оно значило именно то, что значило – дитя? Ребенок? Его дочь?

– Фанни Стилсон – его дочь? – ошеломленно повторил Бэйнс.

– Тогда все сходится. Когда она потеряла «место» у своего покровителя, то вспомнила, что у нее есть отец-англичанин, и решила попытать счастья, не особо надеясь на успех. Но…

– Дэви давно мечтал о ребенке… – подтвердил Бэйнс. – Наверное, она смогла представить доказательства…

– И Уолнат взял ее на работу. Он надеялся постепенно ввести ее в круг семьи и тогда же объявить, что она его дочь. Но этот план развалился, когда миссис Уолнат приняла Фанни за его любовницу.

– Все подумали так. Даже я так подумал, – кивнул Бэйнс.

– Вот. Фанни Стилсон, наверное, привыкла к своему новому положению. К тому же, она теперь надеялась на большее, на место в завещании и официальное признание семьей. И тут миссис Уолнат все-таки разгневалась достаточно, чтобы пожаловаться тетушке.

– Так в тот день тетушка пригласила не Дэвида, а Фанни? – озарило Бэйнса. – Это ее она имела в виду под «грязью»? Но почему тогда Дэвида видели выходящим из ее дома?

– Она пригласила обоих. Но Фанни – чуть раньше. Ей было любопытно поговорить с ней без свидетелей, а потом показать бумаги встревоженному и ничего не понимающему Уолнату. Однако тетушка годами привыкла издеваться над выдрессированными родственниками и забыла, что имеет дело с существом иной породы. Когда тетушка Мейзи начала оттачивать на Фанни свой язык, девушка пришла в ярость и ударила ее. Вначале дала пощечину, затем выхватила нож… Сразу после убийства Фанни Стилсон, потеряв голову, сбежала, даже не забрав отчет детектива.

– Его забрал Дэвид, – произнес сержант. – Он нашел тело, прочел отчет… и все равно решил защитить своего ребенка.

– Он был готов дойти в своей защите до последнего, – вздохнул сэр Чарльз.

– Хорошо, что этого не понадобилось, сэр, – улыбнулся Бэйнс. – И что вы скажете насчет зайти сегодня вечером в «Красный лев»?

– То же, что и всегда: с удовольствием принимаю ваше приглашение, Бэйнс! – ответно улыбнулся сэр Чарльз.

 

Дело электрического убийцы

Сам по себе возраст не превращает в консерватора: сэр Чарльз, разменяв шестой десяток, по-прежнему питал горячий интерес ко всем техническим, техномагическим и магическим новинками. Любое изобретение он рассматривал с единственной точки зрения – его полезности для Скотланд-Ярда; в точности как домохозяйка, которую при взгляде на картину интересует лишь то, сможет ли она повесить в своей гостиной. Но девять из десяти его идей не проходило цензуру сержанта Бэйнса – к великой радости сотрудников.

Ближайшее окружение сэра Чарльза давно усвоило, что не стоит поднимать темы «старых добрых времен» и засилья прогресса; но на конференции по вопросам судебной медицины, где собралось почти три сотни специалистов со всех уголков Британии, такое столкновение было почти неизбежным. Предотвратить его могло только чудо, но чуда не произошло.

И на третий, заключительный день, когда все участники плавно перешли из лекционного зала в уютный бар отеля, ровесник сэра Чарльза, патологоанатом из Суррея, ухитрился угодить в две ямы сразу: он протестовал против использования фотографии в судебной экспертизе и работы женщин – в любой из полицейских областей.

Следует уточнить, что в то время, каких-то десять лет назад, фотография из-за совмещения и наложения аур была дело исключительно трудоемким, кропотливым и медленным, и судебные эксперты обычно обходились схемами-зарисовками с места преступления; а для того, чтобы представить себе работающую в полиции женщину, у большинства не хватало воображения.

К счастью, сэр Чарльз был в мягком и добродушном настроении, возможно, благодаря отличному «Martell» из барных запасов. Поэтому он, согревая в руках бокал, всего лишь предложил рассказать историю о поимке одного талантливого убийцы.

Визави сэра Чарльза, предчувствуя недоброе, все же не смог отступить и воинственно встопорщил усы.

– Конечно, сэр, рассказывайте.

– Может быть, вы припоминаете дело электрического убийцы, как его окрестили в газетах? – начал сэр Чарльз. – Уильям Понсер. Его повесили год или полтора назад. Понсер сознался в двух убийствах, но мы уверены, что на его совести было как минимум четыре.

Так вот, обнаружить истину мне помог женский взгляд, брошенный на фотографию.

Брейнбридж, оппонент сэра Чарльза, сердито запыхтел и насупился, гильотинируя свою сигару.

– Неужели? – переспросил он тоном, который ему самому казался крайне язвительным. – Женский взгляд, брошенный на фотографию, и ничего больше?

– Да. Хотите взглянуть на это фото? – неожиданно предложил сэр Чарльз и широко, предвкушающее улыбнулся.

– Она у вас с собой? – Брейнбридж едва не смахнул свой стакан со столика.

Роуэн кивнул и вытащил из портфеля с десяток тонких конвертов. Разложив их на столе, вгляделся в надписи, похожие на сцепленные рыболовные крючки, и выбрал один.

– Последняя жертва Электрического убийцы? – переспросил в этот момент кто-то из сидящих за соседними столиками. Фотография, с разрешения владельца, пошла по рукам и вернулась к Брейнбриджу.

На фото невысокая женщина в длинном сером платье лежала, скорчившись, под окном. Из-за неудачного угла съемки блестящий и гладкий линолеум в черно-белую клетку казался чуть покатым. Ставни были наполовину распахнуты, а с подоконника свалился цветочный горшок, и земля засыпала светлые пряди волос, корни растения нелепо торчали рядом с ее головой. Подол платья задрался при падении, и яркое дневное солнце безжалостно высвечивало границу между пухлой плотью и утягивающими чулками. Женщина была обута в узкие высокие сапожки. Один каблук – точнее, то, что от него осталось – продавил изоляцию, запутался в растерзанном проводе и расплавился, стал похожим на сосульку. Второй был в порядке, не считая слетевшей набойки. Еще несколько запутавшихся, но неповрежденных проводов уходили под тело, и в правом углу фотографии виднелся неясный контур некого массивного аппарата.

– Позвольте рассказать вам обстоятельства дела? – предложил Роуэн, увидев, как Брейнбридж сдвинул брови.

– Да, пожалуйста, – кивнул тот, продолжая напряженно вглядываться в фотографию.

– Итак, суббота, десять часов утра. В полицию поступило сообщение о несчастном случае. Некто мистер Понсер, запинаясь и сбиваясь на рыдания, сообщил, что с его женой произошло ужасное несчастье, и она лежит в его мастерской мертвая. В тот день я не был занят ничем существенным, и поэтому выехал на место происшествия вместе со следственной группой.

Понсеры жили в Хакни, в скромном домике на одну спальню. Почти весь двор вместо грядок с цветами занимала мастерская – выложенная из кирпича неуклюжая коробка. Одна стена у нее была общей с домом, и попасть туда можно было как через наружную дверь, дворовую, так и через домашнюю кухню. Но, не усели мы войти за ограду, как распахнулась калитка соседнего дома напротив, и пожилая леди в платье из алого бархата кинулась нам наперерез. Зонтик она выставила как ружье, а многочисленные ожерелья на ее шее подпрыгивали, звенели и побрякивали при каждом ее шаге.

Она сказала, что ее зовут миссис Моуди, и лучше нам сначала поговорить с ней, а не с «этим гнусным отравителем».

Оказалось, что позавчера Понсер в качестве соседского презента вручил ей коробку шоколада. Когда миссис Моуди их съела, то почувствовала себя настолько ужасно, что впервые за тридцать лет едва не вызвала врача. Она совала нам в руки бумажный пакет с каким-то неаппетитным комком – слипшимися остатками конфет.

Тем временем Понсер увидел нас в окно, вышел и торопливо и завел в дом под градом оскорблений миссис Моуди.

Он провел нас к телу – открыл дверь мастерской, но дальше не заходил. Пока фотограф и судебный маг работали вместе, я беседовал со вдовцом в гостиной.

Он рассказал мне, что вчера вечером вернулся домой очень поздно после дружеской вечеринки, и был уверен, что жена уже легла спать. Чтобы не будить ее, устроился на диване в гостиной. Утром он увидел, что ее постель не смята, начал искать и звать жену по всему дому, пока не обнаружил тело в мастерской. Понсер в ней делал модели электрических махолетов и тому подобную дребедень. Он рыдал.

– Наверное, она подошла открыть окно, и пробила изоляцию… металлический каблук… и она держалась за железную ручку ставни… разряд прошел сквозь нее… ужасно, ужасно… может, она хотела сделать уборку…она так любила наводить порядок…

Действительно, в доме недавно сделали ремонт, и его обстановка, хоть и дешевенькая, сверкала чистотой: на стеклянном столике ни единого пятна, белые занавеси просто сияли, черно-белый линолеум был ровным и гладким, словно каток, а в прихожей парами стояли белые одноразовые тапочки для гостей.

Разговаривая с Понсером, я все больше проникался к нему недоверием, еще не понимая причин. Наверное, так искусствовед смотрит на картину и понимает, что это фальшивка, еще не взяв пробы краски, не определив степень впитавшегося времени и подлинность ауры художника.

Он был слишком красив, элегантен и молод для этой улицы, для своей работы и, да, для своей жены. В мастерской я не видел ее лица, но с плохонького портрета в гостиной на меня смотрела вытравленная перекисью очень полная блондинка лет сорока-сорока пяти. Художник, как ни старался, не мог польстить ее круглому пухлому лицу с носом-картошкой.

А Понсер не горевал, он картинно демонстрировал свое горе. Иногда он забывал о том, что должен быть в отчаянии, и спохватывался, возвращал в голос трагические интонации, рассказывал, как он любил свою Филлис. Несчастный случай, трагический, ужасный несчастный случай – он слишком часто повторял эти слова.

И, когда я попрощался с Понсером, то пошел прямиком к миссис Моуди. Я рассчитывал, что она расскажет мне что-нибудь интересное про своих соседей, и старушка не обманула моих ожиданий, пустившись в описание их семейной жизни. Понсеры жили не очень дружно: она прямо на пороге дома закатывала мужу сцены ревности, стоило тому опоздать хотя бы на десять минут с работы, а когда Понсер делал покупки, то всегда просил чеки, потому что жена проверяла все его расходы.

Месяц или два назад к Понсерам приходил страховой агент и надолго задержался у них в доме. Потом он зашел к миссис Моуди и, когда убеждал ее получить страховку, сказал, что ее соседи уже так и сделали. Миссис Моуди вспомнила фирму, которую представлял этот агент, и я отправил запрос. В «Иджис Лимитед» мне ответили, что мистер и миссис Понсер заключили договор на взаимное страхование жизни. В случае смерти одного из них второй получал десять тысяч фунтов.

Выплаты по страховке заставили меня поинтересоваться доходами Понсера и его жены. Понсер работал коммивояжером, его жена – продавщицей в табачной лавке, выплаты по страховке составляли едва не четверть от их заработка. Правда, их семейный бюджет недолго нес это бремя….

А потом пришел отчет – в конфетах было обнаружено сильнейшее слабительное. Дозы точно хватило на то, чтобы оторвать миссис Моуди на двое суток от ее наблюдательного пункта у окна. Может быть, потому что она намного точнее могла сказать, во сколько Понсер вернулся домой, чем его нагрузившиеся приятели? А патологоанатом обнаружил еще один ожог на теле миссис Понсер, глубокий, больше похожий на поражение электричеством, чем на бытовую травму.

На всякий случай я разослал фотографию. Понсера узнали в полиции Бирмингема: оказывается, тот уже был женат. Его первая жена купила стиральную машину, новомодную «электрическую прачку», и умерла от удара током. Были подозрения, но в конце концов, ее смерть признали несчастным случаем, а Понсер получил пять тысяч страховки.

К этому времени я уже был абсолютно уверен, что Понсер совершил мерзкое, хладнокровное и тщательно продуманное убийство. Но фактов, которые были у меня на руках, хватало только чтоб его заподозрить, но не арестовать.

И вот, однажды я сидел у себя дома в кабинете и смотрел на это фото, ломая голову над тем, как доказать, что это убийство, а не несчастный случай. А жена, которая пришла позвать меня поужинать, раз уж я пропустил обед, одной фразой разрешила мои сомнения.

– И что же она сказала? – это спросил не Брейнбридж, а один из десятка слушателей, повернувших свои стулья к Роуэну. Фотография с разрешения Брейнбриджа снова пошла по рукам.

– Попробуйте догадаться, – лукаво улыбнулся сэр Чарльз.

– Да это невозможно, – пробубнил молодой человек, который в тот момент рассматривал фото.

– Нет. Вы сейчас в намного лучших условиях, чем я, – строго сказал сэр Чарльз. – Я подал факты сжато и концентрированно. Ничего не упустил, и убрал все лишнее. У вас есть эта история и фото. Больше ничего не нужно.

Все задумались, переговариваясь вполголоса и выхватывая фотографию друг у друга, но никто не предложил своей версии. Затяжное пятиминутное молчание Брейнбриджа было равносильно признанию поражения. Сэр Чарльз улыбнулся и поставил бокал на столик.

– Моя жена сказала: «Ее ведь перенесли туда после смерти, верно?»

– Но почему?

– Пол. Дешевый рыхлый линолеум. Во-первых, ей показалось странным, что женщина, помешанная на чистоте, прошла в уличных сапожках сквозь всю мастерскую для того, чтобы открыть окно. Во-вторых, на одном из ее каблуков не было набойки. Даже с набойкой такие острые шпильки – при ее то весе, – оставили бы отчетливые следы, а без набойки просто процарапали бы пол.

Позже мы доказали это, когда дама ее роста и веса, обутая так же, как миссис Понсер, прошлась по мастерской. Она оставила отчетливые следы. А на фотографии – видите – ничего похожего на следы обуви, пол идеально гладкий. Это фото и стало одной из тех улик, которые сломали Понсера. Пригодились и косвенные улики, вроде снотворного в шоколаде миссис Моуди, – они помогли убедить присяжных. А когда все газеты напечатали его фотографию, и его лицо стало известно во всех уголках Англии, мы узнали о еще двух покойных женах в его прошлом. Кто знает, может, их было больше – а сколько еще могло быть? И я далеко не уверен, что смог бы справиться без подсказки моей супруги.

– Так что я совсем не против женщин в полиции, – добродушно подытожил сэр Чарльз, и никто не рискнул ему возразить.

 

Дело опасной реки

– Я жалею, что приехал, – со вздохом признался мне доктор Белл, глядя из окна загородного дома Бартонов на цветущий всеми красками мая сад. За ним, поблескивая на солнце, извивалась тонкая лента речушки, чьи берега обступил и частично скрыл камыш. Легкий ветерок доносил до нас благоухание сирени и птичий щебет.

Я согласно кивнул, хотя – замечу в скобках – у меня, ассистента доктора Белла, права выбора не было.

Сложившаяся в доме Бартонов с появлением Элис Лайтинг обстановка могла испортить любой отдых. К сожалению, непосредственная виновница ничего не предпринимала для того, чтобы исправить существующее положение дел.

– И о чем она только думала? – задал я риторический вопрос.

– О скандале, – пожал плечами доктор.

В самом деле, трудно было иначе расценить побуждения мисс Лайтинг, если она знала, что среди гостей будут Сирил Бартон и Генри Хатчер, – и все равно приехала.

Сирил был ее преданным другом, а закоренелого холостяка и сердцееда Хатчера она азартно пыталась женить на себе, но тот все время ускользал; и после каждого их разрыва мисс Лайтинг приходила за утешением к Бартону.

В настоящий момент она, кажется, была в ссоре с обоими, но очень убедительно предпочитала этого не замечать. Неудивительно, что Элис Лайтинг считали одной из восходящих звезд Эдинбургского королевского театра.

– Неординарная девушка, – подытожил я свои о ней размышления.

– Ярко выраженный истероидный тип личности, – хмыкнул доктор Белл. – Предельный эгоцентризм, жажда внимания, кажущаяся эмоциональность. Ненависть к одиночеству.

Эта характеристика показалась мне суровой и не вполне справедливой. После прочтения ее автобиографии, посвященной детству мисс Лайтинг в тени ее знаменитой матери-актрисы, я питал к мисс Элис некое заочное сочувствие, понимая, где кроются корни такой отчаянной жажды внимания. Поэтому я возразил:

– Вы не слышали, но мисс Лайтинг вчера сказала, что отправится с утра на причал и пробудет там до вечера одна – хочет позагорать, поразмышлять… Я, кстати, и сам собирался посидеть там с трубкой и удочкой, но она меня опередила.

– Мисс Лайтинг играет не только на сцене, – пожал плечами доктор Белл, глядя на меня с легкой насмешкой. – Это было не заявление о том, что она хочет побыть одна, а недвусмысленное приглашение нарушить ее одиночество. И я не удивлюсь, если Сирил опять пойдет за ней, как ослик за морковкой…

Я знал, что за резкостью его высказываний скрывалась самая искренняя симпатия к чете Бартонов, которым сейчас совершенно ни к чему были лишние волнения.

Этой зимой миссис Бартон перенесла несколько ревматических атак на сердце, которые вынудили ее отказаться и от давнего увлечения охотой, новейшего увлечения мотоциклетной ездой, а также от бурной общественной деятельности. Миссис Бартон была одной из тех незаурядных женщин, которые добились смягчения драконовских законов о разводе.

Еще миссис Бартон писала короткие юмористические рассказы, которые с каждый месяц с удовольствием публиковали в «The Scotsman».

Публичная деятельность полковника Чарльза Бартона ограничивалась председательством в Охотничьем клубе, но он, как соратник Гордона и герой обороны Хартума, был известен всей Британии. Сейчас он писал свои мемуары, или, как честно признавался он сам, «моя жена пишет мои мемуары»; поскольку полковник не отличался любовью к чтению, а его письма были либо шедевром лаконичности, либо подарком для криптографа.

Тишина и спокойствие их загородного дома должны были благотворно подействовать на здоровье миссис Бартон, но случилось как раз обратное. Оказалось, что незаконно построенная фабрика по выделке кож отравляет Ферс и ее безымянный приток на территории поместья Бартонов. Гостей предупредили, что купаться в нем сейчас чрезвычайно опасно – разгневанный кельпи мог растерзать любого оказавшегося в реке человека.

Миссис Бартон пригласила своего давнего друга и редактора «The Scotsman», Генри Хатчера, чтобы уговорить его напечатать разоблачительную статью о деятельности фабрики. И почему-то племяннику полковника, студенту Художественной академии, именно в это время пришла в голову мысль навестить на летних вакациях дядюшку с тетей, в чьем загородном доме есть такие живописные виды. Предупреждать о своем приезде Сирил счел излишним, и, когда прибыл, застал здесь своего соперника.

Уезжать оба сочли ниже своего достоинства, но миссис Бартон удавалось гасить все ссоры в зародыше, и вечера в гостиной проходили спокойно – пока не приехала мисс Лайтинг. Справедливости ради надо уточнить, что формальное право приехать у нее было – миссис Бартон была ее крестной и подругой ее матери.

Возможно, дело было не только в нечуткости, но и в банальном недостатке средств, так как на капитал, оставленный ей матерью, мисс Лайтинг могла себе позволить очень немногое.

Я с любопытством ждал нашего знакомства и увидел изящную, одетую с безупречным вкусом брюнетку. Чем-то она напоминала женщин с рисунков Бердслея, и, как мне показалось, сама усиливала и подчеркивала это сходство черно-белой гаммой одежды.

…А когда майор Блечли, давний друг четы Бартонов, снова затянул свой рассказ про оборону Хартума, мисс Лайтинг весело остановила его, а затем несколько минут продолжала с того же места, с теми же интонациями и слово в слово так, как всегда излагал события майор – а после вернулась к оживленному пересказу театральных сплетен и интриг. Ее остроумная и злая пародия заставила Блечли умолкнуть до самого конца вечера.

Мисс Лайтинг не обращала внимания на страдальческий взгляд Сирила, на полунасмешливый тон Хатчера. Она очаровательно смеялась, вытягивая из Сирила короткие угрюмые реплики, и пригласила Хатчера потанцевать, демонстрируя рискованный парижский покрой платья при каждом неожиданном пируэте.

За весь вечер улыбка исчезла с ее лица только однажды, когда миссис Бартон нечаянно разбила ее изящное коннект-зеркальце – да и то на несколько секунд, до того момента, когда миссис Бартон пообещала возместить последствия своей неловкости.

Пока я размышлял о вчерашнем вечере, мисс Лайтинг в чрезвычайно открытом купальном костюме вышла из дома и решительно направилась к причалу. Следом за ней дворецкий нес плетеное кресло, накидку и, кажется, несколько книг – мисс Лайтинг основательно подошла к своему намерению побыть в одиночестве. Доктор Белл хмыкнул, вглядываясь в ношу дворецкого, и спросил:

– Знаете, что за книгу она взяла с собой?

– Нет, я отсюда не могу разглядеть, – ответил я.

– Свою автобиографию! Вы ее читали?

Я признался, что да.

– Боже всемилостивый, какая может быть автобиография у девушки двадцати лет? – риторически вопросил доктор Белл и предложил мне спуститься в гостиную. Там мы застали полковника и Сирила. Сирил как раз уговаривал дядю позировать для портрета, а полковник смущенно и недовольно отказывался. Даже на исходе пятого десятка он обладал той особой мужской красотой, которую не портит возраст – правильные, хоть и резковатые черты лица, туго натянутая на скулах кожа, и, в контрасте со светло-серым цветом глаз, несмываемый африканский загар.

Доктор Белл весело присоединился к уговорам – подозреваю, для того, чтобы смутить полковника еще больше. Сирил тем времени поспешно делал с полковника набросок за наброском. Я углядел на журнальном столике свежий номер «Ланцета» и с волнением обнаружил, что там наконец напечатали мою статью о вазомоторной спинной сухотке. Только я собирался поделиться этой новостью, подняв журнал над головой, как флаг, как в гостиную вошел Генри Хатчер.

Сирил захлопнул свой блокнот с набросками и невнятно поздоровался.

– Отправляетесь на прогулку, Генри? – полюбопытствовал полковник.

– Собираюсь нагулять аппетит, – подтвердил Хатчер.

– И в каком направлении вы собираетесь его нагуливать? – вдруг спросил Сирил.

– Хотите составить мне компанию? – предположил Хатчер, вертя в руках свою щегольскую трость с массивным серебряным набалдашником.

– Нет! – резко отказался Сирил. – Я хочу знать, куда вы собираетесь идти!

– А я еще не знаю, – невозмутимо пожал плечами Хатчер. – Здесь повсюду такие живописные виды…

– Можно взглянуть на вашу трость, Генри? – поспешно вмешался полковник. – Вы уже собрали целую коллекцию!

– Да, эта сделана из боярышника, – протягивая трость, сказал Хатчер, – символизирует надежду и благоразумие.

Он взял один из набросков Сирила, лежащих отдельными листами на журнальном столике и диване; сказал, что доктор Белл ему очень удался, и вышел. Я был несколько удивлен – я знал, что Хатчер отличается вспыльчивым, холерическим нравом; а тут он невозмутимо вывел из себя Сирила и удалился, оставив победу за собой, но не доходя в ней до крайностей.

После его ухода на Сирила было жалко смотреть – мрачный, бледный, он никак не мог взять себя в руки. Наконец он объявил, что у него разболелась голова, и поднялся к себе. Полковник захотел снова побеседовать с доктором Беллом о здоровье своей жены, а я отправился в библиотеку, чтобы узнать, в какой компании оказалась моя статья, и время до обеда для меня прошло очень быстро.

Я только обрадовался, когда увидел, что никто из «остроугольного треугольника», если пользоваться выражением доктора Белла, к обеду не пришел; и пожалел, что совместного ужина все-таки не избежать.

Когда выяснилось, что мисс Лайтинг, которая не пришла к обеду, опаздывает и к ужину, никто не встревожился. На лице Сирила я увидел искренне мучительное ожидание явления божества, на лице Хатчера – ленивое любопытство. Но, когда ее опоздание перевалило за полчаса, миссис Бартон решила, что Элис, наверное, просто уснула на причале, и нужно послать за ней слугу.

И даже когда растерянный дворецкий доложил, что Элис на причале нет, я не слишком встревожился, в отличие от Сирила. Он решил убедиться и сам отправился на причал. Через зеркало в холле он подтвердил, что Элис здесь нет, и показал пустое кресло со смятой накидкой и раскрытую книгу на досках причала.

Уже начинало темнеть, и полковник быстро организовал из нас некое подобие поисковой партии. Только доктор остался с миссис Бартон, потому что ее состояние внушало Беллу серьезные опасения.

Вышло так, что в самом начале поисков я подвернул лодыжку и вынужден был вернуться домой – и это незначительное происшествие сделало меня свидетелем чрезвычайно странных поступков Белла.

…Миссис Бартон, устав от волнений, спала на кушетке в гостиной; а доктор Белл, когда я постучался к нему, вышел не из своей комнаты, а из комнаты Сирила Бартона!

– Джозеф! Что вы здесь делаете? – не удержался я.

– Осматриваюсь, – невозмутимо ответил доктор и снова скрылся в глубинах комнаты.

Подстегиваемый любопытством, я вошел следом за ним. Доктор Белл быстро открыл и закрыл ящики стола, поворошил костюмы в одежном шкафу, открыл потрепанную дорожную сумку художника, пролистал его записную книжку, где я мельком углядел ряды рифмованных строчек, переставил мольберт, чтобы рассмотреть его со всех сторон, вырвал один лист из брошенного на стул блокнота с набросками…

Двигался он быстро и точно, как во время операции, с такой же сосредоточенностью и уверенностью в собственных действиях, что я не сразу решился запротестовать.

– Зачем… – начал я, но доктор Белл меня оборвал:

– Тише, Артур, вдруг миссис Бартон, несмотря на лауданум, проснется, а мне нужно осмотреть еще три комнаты.

– Это чьи же? – от возмущения я снова обрел дар речи.

– Хатчера, полковника и мисс Лайтинг. Идемте скорей! – он нетерпеливо потянул меня в коридор. Как загипнотизированный, я следовал за ним.

Комнату Хатчера он осмотрел так же быстро и тщательно; прочитал стопку листов у пишущей машинки, повертел в руках лекарство от насморка, но особое внимание он почему-то уделил туфлям и трости хозяина комнаты.

– Взгляните, Артур, – протянул он ее мне, – это та же трость, что была у него утром?

Вначале я хотел ответить отрицательно, потому что вместо массивного серебряного шара набалдашником теперь служила голова орла; но сама трость, с незакрашенным, естественным рисунком древесных разводов показалась мне знакомой.

– Кажется… – неуверенно начал я, но Белл уже аккуратно вернул ее в прежнее положение и отправился в спальню полковника.

Там царил идеальный порядок вкупе со спартанской обстановкой, стены украшали карты Британской империи в обрамлении разнообразного холодного оружия. Доктор Белл недолго там задержался, но его дотошность дошла до того, что он стал на четвереньки и вытащил из-под кровати стоптанные комнатные туфли и заодно раскрытый экземпляр книги мисс Лайтинг.

В комнате самой мисс Лайтинг мы пробыли дольше всего. Она еще не разбирала вещей, и Белл без малейшего стеснения распотрошил ее новую дорожную сумку модного в этом сезоне лимонно-желтого цвета, добывая из нее платья, книги, косметику, массажные щетки, бутылочку масла для кожи, старенькое коннект-зеркальце в поцарапанной оправе, музыкальную шкатулку, недорогой массивный браслет ядовито-синего цвета с вырезанными на нем рунами воды и воздуха, одну изящную серебряную сережку, щетку для волос и прочие женские мелочи. Мне неловко было смотреть, с какой бесцеремонностью Белл осматривает комнату мисс Лайтинг, и я дал себе слово добиться от него объяснений.

Но, едва мы вышли в коридор, как послышались шаги возвратившейся поисковой партии. С надеждой мы спустились к ним, но мисс Лайтинг среди них не было.

Следующий день был заполнен надеждой и страхом, а вечером пришло сообщение, что ниже по течению из реки выловили изуродованное тело мисс Лайтинг. Наутро в поместье прибыла полиция для допросов.

Полицейские, выискивая улики, сновали повсюду, но особенно много их было возле причала.

Глава полицейских, инспектор Дженкинс, собрал нас всех в холле, чтобы сообщить, что на затылке мисс Лайтинг обнаружили след удара. Хозяева дома подтвердили, что все гости, в том числе и мисс Лайтинг, знали о разъяренном кельпи.

Дженкинс подытожил, что мисс Лайтинг, по всей вероятности, сперва оглушили, а затем сбросили в воду, чтобы там ее растерзал водный дух.

Поверить в это было неимоверно трудно – я так и заявил на допросе. К сожалению, в ходе беседы я вынужден был рассказать про «остроугольный треугольник» – точнее, подтвердить слова самого Дженкинса, которого уже кто-то из слуг успел ввести в курс дела. Также мне пришлось признать, что надежного алиби нет ни у Хатчера, ни у Сирила, ни у меня самого. Любой за тот долгий день мог выбрать момент, чтобы прийти на причал… И осознание этого факта угнетало меня больше всего. Неужели кто-то из них двое в гневе мог… Но кто из них?

Этот же вопрос я задал доктору Беллу, и заодно потребовал объяснений.

– Неужели, когда Элис не пришла к ужину, вы уже догадались…

– Я был уверен в том, что это не простое опоздание, – кивнул Белл. – Но я был бы рад, если бы мое предчувствие не оправдалось. Видели бы вы свое лицо в тот момент, когда я вышел из комнаты! С вас можно было ваять статую Праведного Негодования!

Я только покачал головой.

– Но вы хоть что-нибудь узнали? – спросил я без особой надежды.

– Да, – ответ упал, словно камень в колодец.

– Вы… – невольно я встал, – вы знаете, кто из них… кто убийца?

– Да, я знаю, кто это сделал, – мрачно подтвердил Белл. – Благодаря двум вещам…

Но меня сейчас интересовало не то, что это за вещи, а то, когда Белл сообщит о своих подозрениях Дженкинсу – о чем я и спросил. Ответ Белла поразил меня.

– Не сейчас. Я жду.

– Чего вы ждете? – возмутился я.

– Доказательств, – сказал Белл, и мне пришлось удовольствоваться этим, потому что больше за весь вечер он не произнес ни слова.

А на следующий день инспектор снова захотел побеседовать с нами. Со мной и доктором Беллом. Он начал с того, что попросил описать, во что была одета мисс Лайтинг, когда отправлялась на причал. Я добросовестно начал вспоминать:

– Синий купальный костюм с белыми полосками…. раздельный… и широкополая соломенная шляпа с синими и голубыми лентами… а почему вы спрашиваете?

В ответ инспектор протянул мне скомканный, запачканный, подпортившийся внизу от воды рисунок. Тем не менее, изображенную на нем мисс Лайтинг, которая, сидя в кресле, лукаво улыбалась из-под шляпки, держа камышинку, как удочку, я узнал сразу. Как узнал и манеру художника.

– Рисунок Сирила Бартона, верно? – довольный собой, спросил меня инспектор, а я в этот момент ненавидел его и его армию ищеек, которая отыскала, добыла свою улику… неопровержимое доказательство того, что Бартон был в тот день на причале. В отчаянии я взглянул на доктора.

– Вы уже проверили отпечатки ауры? – спросил у него Белл.

– Да, проверили, – спокойно ответил инспектор. – На нем отпечатки Бартона и еще одного человека, предположительно, мисс Лайтинг. Снять ее отпечатки ауры, увы, невозможно из-за состояния тела…

– А вы попробуйте сличить их с живыми гостями Бартонов, – вдруг посоветовал Белл. – Кстати, ваши люди во время поисков не находили еще чего-нибудь… необычного?

– А точнее?

– Например, набалдашника трости, – спросил Белл.

– Нет, – отрезал Дженкинс, но отпечатки ауры он все же снял. Как вскоре выяснилось, вторые отпечатки принадлежали… Генри Хатчеру.

– Как такое могло случиться? – безнадежно спросил я.

– Очень просто, – пожал плечами Белл. – Бартон приходит на причал, рисует Элис, затем они ссорятся, и он уходит. Затем приходит Хатчер, и рисунок становится новым поводом для ссоры. Он в гневе комкает его…

– Значит, это он столкнул Элис в воду? – с содроганием предположил я. – Хотя… он тоже мог уйти, а Сесил снова вернуться, в надежде помириться или наоборот…

– Да, этот листок не позволяет исключить кого-то из них, – мрачно признал Белл и погрузился в размышления. Я попробовал последовать его примеру, но всего лишь задремал.

А следующий день принес новую, шокирующую новость – Сирила Бартона арестовали. Как в ужасных канцелярских фразах объяснил инспектор Дженкинс, дневник, который подозреваемый пытался спрятать, выдал его намерения по отношению мисс Лайтинг.

Сирила увезли, и к вечеру у миссис Бартон случился новый приступ. Состояние ее внушало самые серьезные опасения, и, Едва у нас появилась свободная минута, я атаковал Белла:

– Вы говорили, что знаете, кто убийца – это Сирил?

– Нет.

Ответ доктора Белла не принес мне ожидаемого облегчения.

– Значит, надо что-то делать, – возмутился я. – Надо доказать…

– Вы правы, – бесцеремонно перебил меня доктор. – И вы должны мне помочь.

– Как?

– Найдите, пожалуйста, мне несколько веточек рябины, – с невозмутимым видом попросил доктор.

– Рябины? – удивленно переспросил я.

– Поверьте, это важно.

Когда я принес доктору рябину, он уже успел освободить пол от ковра, и заканчивал шестой угол Звезды. В ее центре, к моему удивлению, лежало старенькое зеркальце мисс Лайтинг.

Впрочем, я мог и ошибаться, потому что доктор взял у меня веточки, едва приоткрыв дверь, и не впустил меня в комнату.

Я вернулся к себе, но не находил покоя, расхаживая от стены к стене. Я знал, что доктор давно увлекается Высоким Искусством – но по-любительски, и если он ошибется… Спустя полчаса, если верит моим часам, кто-то постучал в мою дверь. Я рывком распахнул ее, в надежде, что это доктор Белл, но это оказался все лишь дворецкий Харрис. Взволнованно он сказал мне, что «мадам стало хуже, а доктор Белл не открывает». В коридоре тем временем распространился запах горящих пряностей.

Я подошел к двери Белла и осторожно прислушался, не зная, звать его или нет, как вдруг он сам открыл мне.

– Новый приступ, – выпалил я. Белл молча вернулся в комнату за своим чемоданчиком, и мы поспешили к миссис Бартон.

…Этот приступ оказался куда сильнее предыдущих – веки и губы миссис Бартон полиловели, глаза закатились, она задыхалась. Взволнованный полковник беспомощно и бестолково суетился рядом. Нам пришлось попросить его уйти.

Благодаря молниеносной быстроте действий доктора и удвоенным дозам лекарств нам удалось вернуть измученное сердце к работе, но мы оба знали, что это только временная, и очень короткая отсрочка. Когда миссис Бартон пришла в себя, она что-то прошептала.

– Это из-за Сирила, верно? – переспросил ее Белл. Она слабо кивнула.

– Вы знаете, что он невиновен, – строго сказал Белл. – И вы допустите, чтобы его повесили?

Я не понимал, что происходит, и порывался спросить, но доктор предостерегающе поднял руку. Миссис Батон слабо покачала головой.

– Чарльз…

– Вы не хотите, чтобы узнал ваш муж? Его здесь нет. Это вы убили Элис Лайтинг?

Я непонимающе смотрел на Белла: как эта ослабленная болезнью женщина могла незаметно выбраться из дома, оглушить и сбросить Элис в воду?

– Как…заподозрили… – выдохнула миссис Бартон.

Надо отдать вам должное – вы придумали идеальный план, – продолжил Белл. – Вам не нужно было бороться с Элис, сбрасывать ее в воду… вы просто не предупредили ее! И она решила в жаркий день немного искупаться…

– Она сама нырнула в воду? – переспросил я. – А след удара на затылке?

– Скорее всего, она сама ударилась об опору причала… Или – ее ударили, но только когда она очутилась в воде…

– Но зачем?

– Все думали, что Элис Лайтинг хочет женить на себе Генри Хатчера…но ее планы в последнее время немного изменились. Она знала о состоянии здоровья своей крестной… и решила стать следующей миссис Бартон. Я не знаю, как вы узнали об этом – жены всегда знают. Но я понял, что между полковником и мисс Лайтинг что-то есть, когда увидел книгу под кроватью.

– Ее мерзкая биография! – с ненавистью выплюнула миссис Бартон.

– Полковник никогда не читал ничего, кроме «The Scotsman» – так что или кто заставил его взяться за эту биографию? Только автор книги могла навязать ее – а ведь полковник не из тех, кто идет на уступки из вежливости. Здесь нужно более сильное чувство…

– Но убедил меня браслет для подводного плавания – зачем Элис брать его с собой, если она не собиралась купаться? – риторически спросил доктор.

– Может, просто завалялся в сумке с прошлой поездки? Или для украшения? – не выдержал я.

– Может, – доктор Белл ожег меня взглядом. – Вот только ее сумка была совершенно новой, купленной для этой поездки. В ней ничего не могло заваляться. И если она взяла с собой такую дешевку, абсолютно не подходящую к ее стилю, значит, она собиралась его использовать!

– Но почему тогда он остался в сумке? – не сдавался я.

– Потому что ей, как я уже говорил, было неловко носить такую дешевую и простую вещь. Ей не хотелось показывать, что ничего лучше она пока купить не может, и Элис взяла свой браслет на самый крайний случай. Сперва она попросила у вас запасной…

– И это все? – улыбнулась миссис Бартон.

– Нет, не все, – спокойно и даже печально ответил ей Белл. – Вы зря старались, разбили ее коннект-зеркальце. Оно было красивым… и неработающим. Настоящее, потрепанное и в оловянной оправе, она показывать не хотела, и придумала довольно изящный план – пусть кто-то из гостей разобьет его, и, естественно, купит ей новое… Правда, странно, что вы обе в тот вечер хотели одного и того же? Я нашел это зеркало, допросил, и оно дало мне все ее последние разговоры. Это вы пригласили ее, а не она приехала без предупреждения. Это вы сказали ей, что сейчас замечательная погода для купания…

– Это еще ничего не доказывает, – качнула головой миссис Бартон. – Может, я запамятовала… Может, сказала позже… ее мог предупредить любой из гостей.

– Верно. Только мы все, не желая расстраивать вас, с вашим слабым сердцем, избегали упоминать про неприятности с рекой… И даже если бы кто-то сказал Элис про опасность купания, она бы не стала поднимать скандал… опасаясь, что всплывет ее связь с вашим мужем. Ведь она хотела войти в респектабельное общество… а вы умная, незаурядная женщина, миссис Бартон, и если бы этот план провалился, вы бы придумали еще один вариант.

Миссис Бартон улыбнулась.

– Вы зря думаете, что у меня нет доказательств, – продолжал Белл. – Есть ваш разговор на коннект-зеркальце, и есть браслет на руке мисс Лайтинг, который полиция вначале приняла за простое украшение – он ведь намного более тонкой работы, чем обычный амулет… Легко доказать, что он принадлежал вам. Пока Сирила не арестовали, я молчал. Я знал, что скоро вы будете на Божьем суде… Я мог понять вашу ревность и боль…

– Нет, – вдруг резко сказала миссис Бартон. – Не ревность.

В первый раз за всю беседу я увидел удивление на лице доктора.

– Не ревность? Что же тогда?

– Несмотря на все ваши уловки, я знаю, что скоро умру. Я была бы счастлива, если бы знала, что после моей смерти кто-то позаботиться о Чарльзе – он ведь иногда беспомощен, как ребенок…

Слабая улыбка смягчила и осветила лицо миссис Бартон.

– Но Элис! Элис превратила бы его жизнь в ад, в бесконечный кошмар! Вы знаете. Вы видели, на что она способна, она была как вампир – вы знаете, что Сирил пытался покончить с собой из-за нее? – горько и торопливо говорила миссис Бартон. – Я не могла, не могла допустить, что после моей смерти Чарльз окажется в руках этой хищницы, этой пустой души…

– Но неужели вы допустите, чтобы Сирила судили за убийство, в котором он невиновен? – так же горячо спросил у нее доктор. Тень сомнения появилась на лице миссис Бартон.

– Не отягощайте свою совесть еще и этим грехом, – тихо добавил Белл.

Миссис Бартон закусила губу.

– Дайте мне бумагу! – наконец потребовала она.

Она писала признание долго, со всеми деталями и подробностями, потом зачитала его вслух и потребовала нас двоих поставить подписи, как при составлении завещания.

Начался новый приступ, который продолжался до самого утра. Утром она ненадолго пришла в сознание, нашла глазами доктора Белла:

– Чарльз… прошептала она. – Пусть он не узнает…

– Обещаю, – твердо ответил ей доктор Белл, и она перестала бороться. Я вышел и позвал полковника Бартона – попрощаться. Он вошел к жене, пытаясь удержать слезы – пытался, и не мог. Глядя на его горе, я от души надеялся, что доктору Беллу удастся сдержать свое обещание.

К счастью, так оно и вышло. Признание миссис Бартон вынудило Дженкинса освободить племянника, а миссис Бартон подлежала теперь только Божьему суду. Инспектор Дженкинс оказался неплохим человеком – он мужественно устоял пред атаками репортеров, которые в жажде подробностей обвиняли его в некомпетентности, и в газеты ничего не попало.

Был только один человек, которому пришлось рассказать о признании миссис Бартон – ее племянник. Белл настоял, что это необходимо: «иначе он превратит Элис в святую мученицу». Разглядывая во время этого неимоверно трудного разговора многочисленные портреты Элис в его квартире, я мысленно признал, что Белл был прав. К счастью, Белл сумел найти нужные слова; недавно я встретил Сирила на выставке под руку с очаровательной юной художницей.

Осталась лишь одна деталь, которая не давала мне покоя.

– Джозеф, – обратился я к своему старшему другу и коллеге, когда мы с трубками сидели у него дома, – что за чертовщина была с тростью Хатчера? Я уже стал подозревать, что именно ей он оглушил Элис, и потому вынужден был поменять набалдашник…

Белл добродушно рассмеялся.

– Доктор Дойл, неужели вы не заметили перемен в характере нашего уважаемого редактора?

– Раньше мы не встречались, но мне говорили, что он вспыльчив, как порох, – неуверенно ответил я, не понимая, куда клонит Белл.

– А что вы увидели тогда, в поместье?

– Он был очень хладнокровен, спокоен… Вы хотите сказать, что он был под воздействием успокоительного?

– Да. И судя по мощному эффекту, не вполне легального. Когда все отправились на поиски, он не мог взять с собой щегольскую трость – и поэтому взял хотя бы набалдашник как основной носитель заклинания… Но я уже отговорил его от таких методов.

– И как же? – полюбопытствовал я.

– Просто сообщил ему все возможные эффекты, и среди них…, – доктор Белл сдержанно понизил голос, сообщая, что именно так напугало сердцееда Хатчера.