Альберт спешил. Он скользил по паркету, как жук-водомер по воде.

— Скорее, — сказал он.

Он бросил косой взгляд на служанку, сотрудницу Джорджа. Та читала бульварный роман, повернувшись к нему спиной.

— Скажите ей, — он ткнул в ее сторону большим пальцем, — что вернетесь через пять минут.

— Не надо. Она ничего не заметит. Она узнала, что я не встречал ее кузена Фрэнка, и я для нее — ничто.

— Тогда пошли.

— Куда?

— За мной.

Шли они не самой короткой дорогой — Джордж это понял, когда прошел за проводником через множество дверей, поднялся и спустился по множеству ступеней и наконец прибыл в комнату, куда едва доносилась музыка. Комнату он узнал, он бывал в ней. Именно здесь они с Билли слушали рассказ о лорде Леонарде и его прыжке. Вот и окно, припомнил он, а там — балкон, с которого отважный Леонард начал свой исторический полет. Джорджу показалось весьма уместным, что другая тайная встреча будет в той же самой комнате. Ему понравилось такое совпадение.

Альберт исчез. Джордж глубоко вдохнул воздух. Теперь, когда наступал долгожданный миг, к нему вернулся тот сценический страх, который он испытал, услышав голос Реджи Бинга. Вспомним, что в его жизни было не так уж много приключений. Жил он мирно, тихо, и единственным острым ощущением до того, как леди Мод запрыгнула в его такси, было то, что он испытал в Иейле, лет десять назад, когда сосед по общежитию, подгулявший по случаю футбольного матча, из самых добрых побуждений подбросил ему в постель рогатую жабу.

Легкие шаги раздались за дверью, и комната закружилась с такой быстротой, что, случись это с Реджи Бингом, он оставил бы навеки свою губительную привычку. Когда мебель вернулась на свои места и ковер успокоился, Джордж увидел Мод.

Знаете, что труднее всего запомнить? Лицо, которое ты видел всего один раз. Джордж маялся и страдал, но, как он ни старался, в памяти возникал только смутный образ единственной девушки на свете. Из встречи в такси он запомнил только сияние глаз и сверканье улыбки, а того краткого мига, когда он встретил ее на дороге с Реджи Бингом и сломанной машиной, оказалось явно недостаточно. Вот почему красота леди Мод буквально ошеломила его. Он задохнулся. В ослепительном бальном платье, разрумянившись от танца, сияя взором, она была несравненно прекрасней любого из своих портретов, любезно предоставленных памятью, — настолько прекрасней, будто он никогда ее не видел.

Даже брат ее, Перси, обычно строгий судья во всем, что касалось ближних, встретив Мод в гостиной перед ужином, признал, что платье ей к лицу. То была блистающая мечта из розовых лепестков и лунных лучей — так, по крайней мере, казалось Джорджу; дамский портной нашел бы более длинное и менее романтическое определение. Но что нам портные? Если же кому-нибудь нужен холодный перечень материалов, пошедших на изготовление картины, ошеломившей Джорджа, мы отсылаем его к газете «Бэлферский вестник», точнее — к репортажу жены главного редактора, которая пишет о модах под именем «Ясноглазая птичка». Что до Джорджа, для него это платье было сшито из лепестков и лучей.

Как я уже сказал, он лишился дара речи. Чтобы парализовать все его чувства, хватило бы одного того, что девушка вообще может быть такой прекрасной. И она, эта королева фей, снизошла до любви к нему, носящему подтяжки и пьющему кофе!… Нет, он только квакал и булькал, да еще — смотрел на нее.

Из Страны Фей донеслась тихая музыка. Если хотите быть точнее, Мод заговорила.

— Я не могла уйти раньше, — она метнулась к двери, прислушалась. — Кажется, кто-то идет? Чтобы вырваться, я пообещала танец мистеру Пламмеру. Он может…

Да, он мог. На лестнице раздались шаги, на этот раз — тяжелые, и послышался голос:

— Куда же вы делись, леди Мод? Я ищу вас. Наш танец. Джордж не знал, кто такой мистер Пламмер, и не хотел знать. Он успел подумать о нем одно: этого Пламмера слишком много. Вот от таких Пламмеров и задерживается Тысячелетнее царство.

Оцепеневший было разум мигом проснулся. Нельзя, чтобы его застали здесь! Официанты, которые свободно шляются по замку и беседуют с дочерьми семейства, вызывают нарекания. А дочери семейства, беседующие в уединенных комнатах с официантами, должны это как-то объяснить. Значит, надо исчезнуть, и побыстрей. Мод показывала на окно, вернее — на балконную дверь. Прикинув расстояние, отделявшее его от Пламмера, и оценив его в три лестничных пролета и одну лестничную площадку, Джордж понял, что отрезок времени, отпущенный ему неугомонной судьбой, равен четырем секундам. За две с половиной он открыл и закрыл дверь, оказавшись под светом звезд, и прохладный вечерний ветер заиграл на его разгоряченном лице.

Теперь у него было время поразмыслить. Мало на свете ситуаций, которые оставляют больше простора для размышлений, чем та, в которой мы окажемся, если стоим на балконе, довольно высоко над землей, и путь к отступлению отрезан. Итак, Джордж размышлял. Во-первых, он помыслил о Пламмере — так, несколько крепких мыслей. Потом он посетовал на непостоянство фортуны, которая даровала ему возможность встречи, чтобы тут же отнять ее. Интересно, сколько времени на разговоры дали покойному Леонарду, прежде чем он ретировался через это самое окно? Что ж, избравшим для свиданий эту комнату удача не сопутствует.

Поначалу Джордж не понимал, что это еще не все, может быть и хуже. Очень скоро, однако, ему пришлось признать свою недальновидность. В только что покинутой комнате звучал глубокий, гортанный, отчетливо слышный голос; и не прошло минуты, как Джордж понял, что ему предстоит выслушать, как ближний (а Пламмер, пусть и с натяжкой, — именно он) делает предложение. Да, не повезло. Из всех ситуаций, когда человек (а справедливость требует признать, что Пламмер, хотя бы формально, — именно он) вправе ожидать, что будет избавлен от свидетелей, самая неоспоримая — вот эта, предложение. Джордж был чувствителен по натуре, и его покоробила самая мысль о том, что он как бы подслушивает.

Он лихорадочно огляделся. Пламмер уже говорил, что он недостоин леди Мод, повторяя это снова и снова в разных вариантах. Джордж от всей души был с ним согласен, но слушать такое не хотел. Он хотел уйти. Но как? Возьмем Леонарда: тот — прыгал. Кто-то сказал бы: если сделал один, сделает и другой. Но человек человеку рознь. Один человек, связанный с цирком, мог сигануть с крыши Мэдисон-Сквер-Гардена прямо на наклонную доску, удариться об нее грудью, сделать несколько сальто, достичь земли, шесть раз поклониться и спокойно уйти домой. Это — дар. Он есть, или его нету. У Джорджа его не было. Как ни трудно слушать Пламмера, продирающегося сквозь предложение, инстинкт говорил ему, что закрутиться в воздухе, дав ветвям, когда-то удерживавшим Леонарда, сомнительный шанс — еще труднее. Нет, ему не остается никакой возможности, кроме…

Пламмер уже перешел к рассказу о том, как этот брак порадует его матушку.

— Ф-фью!

Джордж оглянулся и прислушался. Нет, ничего. Лишь отдаленный ёобачий лай, еле слышимые завывания вальса, птичий щебет да неприятный голос, говорящий, что слухи о скандале, случившемся два года назад, несколько преувеличены, та девица его неправильно поняла.

— Ф-фью! Эй, вы!

Да, кто-то звал его сверху. Ангел? Нет, Альберт, торчавший из окна футах в шести вверх по стене. Джордж, привыкший к темноте, различил, что тот жестикулирует, показывая, что у него имеются какие-то интересные сведения. Поглядев чуть в сторону, он увидел свисающую вдоль стены веревку и поймал конец. Это была не веревка, а простыня, связанная узлами.

Сверху донесся хриплый шепот.

— Вы живы там?

Джордж как раз намеревался остаться живым еще по крайней мере лет пятьдесят; стоя же на балконе и перебирая руками неверную простыню, он живо воображал, что подвесь он на ней, над черной бездной, семьдесят килограммов, и живым он останется секунд пятьдесят, а каким станет потом, одному Богу известно. Он знал о связанных узлами простынях. Он читал сотни историй, в которых герои, героини, плуђы и даже негодяи проделывали с их помощью бесшабашные подвиги. Но это не обнадеживало. Одно дело читать, как люди проделывают глупости, другое — проделывать их самому. Он подергал Альбертову простыню, пробуя ее на прочность; никогда не приходилось ему иметь дело с чем-либо столь нестабильным. (Мы называем этот предмет Альбертовой простыней для удобства изложения. На самом деле то была простыня Реджи Бинга, и когда Реджи вернулся к себе в очень ранний час и обнаружил этот предмет связанным в узлы, он слишком поспешно — ведь он был простодушен — заключил, что это сделал, розыгрыша ради, его закадычный друг Джек Феррис, приехавший из Лондона специально, чтобы повидаться с лордом Бэлфером в условиях тяжелых испытаний — такого вот празднования. Тогда он пошел и вылил в постель Джека кувшин воды. Жизнь — это жизнь, сплошная череда недоразумений и непродуманных поступков. Абсолютно!)

Альберт начинал проявлять признаки нетерпения. Он ощущал себя великим полководцем, который принял отличное стратегическое решение, но армия никак не выполняет его. Многие мальчики, увидев Пламмера, входящего в комнату, подслушав у замочной скважины, поняв, что Джордж должен где-то спрятаться, и сообразив, что спрятаться он мог только на балконе, растерялись бы и недоумевали, что делать дальше. Но не таков Альберт. Метнуться наверх, в комнату Реджи Бинга, сорвать с кровати простыню, привязать один конец к спинке, а всю ее связать узлами и выбросить другой конец в окно было делом трех минут. И вот теперь Джордж, которому только и оставалось, что детская забава — вскарабкаться вверх, своей мешкотней подвергает риску успех всего плана. Альберт сердито дернул простыню.

Хуже придумать он не мог. Джордж уже почти решился рискнуть, и вдруг простыня вырвалась из рук, словно живое существо. Мысль о том, что это могло произойти, когда он уже повис бы в воздухе, и о том, что бы из этого вышло, бросила его в холодный пот. Он отступил на шаг и уселся на балконных перилах, как на насесте.

— Ф-фью!

— Нечего фьюкать, — раздраженным шепотом отвечал Джордж. — Я и сам могу фьюкать. Всякий дурак может фьюкать.

Весьма вероятно, что он так и болтался бы на перилах до конца дней, отстраненным взглядом оценивая простыню, если бы Пламмер нечувствительно не подтолкнул его под руку. В эти последние полминуты Пламмер расстрелял свою обойму. Он сказал все, что может человек сказать, многое — дважды, и теперь замолчал. Все было кончено. Приговор вынесен.

— Пожалуй, — печально произнес он, — мне не помешает глоток воздуха.

Слова его громом отозвались в ушах Джорджа. Он соскочил с перил, как преследуемый кузнечик. Если Пламмеру нужен глоток воздуха, он пойдет за ним на балкон. Остается одно. Может быть, это — скоропостижный и безвременный конец, но медлить дальше нельзя.

Джордж ухватился за простыню — она показалась ему свитой из паутины — и повис на ней.

Мод выглянула на балкон. Ее сердце, остановившееся было, когда отвергнутый открыл дверь и ступил под тихий свет звезд, снова застучало. На балконе никого не было, лишь пустота да Пламмер.

— Вот отсюда, — горестно сказал Пламмер, вглядываясь в темноту, — выпрыгнул этот, как его там, при этом… ну, короле…

Волна чистейшего восхищения окатила Мод. Чтобы не скомпрометировать ее, он, Джордж, совершил прыжок Леонарда. Какое благородство, какая смелость! Если бы Джордж, сидящий на кровати Реджи Бинга, разглядывая островки кожи, оставшейся на ладонях и коленях прочитал ее мысли, он бы почувствовал, что вознагражден за увечья.

— Так и тянет прыгнуть, — сказал Пламмер и безрадостно засмеялся. — Ну, ладно. Пойду-ка я вниз, выпью бренди с содовой.

Альберт отвязал простыню от спинки кровати, скомкал и засунул под подушку.

— А теперь, — сказал он, — можно и выкурить сигаретку. Великим и могучим умам тоже нужна минута отдыха.