По-моему, я уже рассказывал вам о Тяпе Глоссопе. Если не забыли, это именно Тяпа, плюнув на нашу давнюю дружбу, однажды вечером в «Трутне» заключил со мной пари, утверждая, что я не смогу перебраться на другой конец бассейна по кольцам, свисавшим с потолка, — ерундовая задача для такого атлета, как я, — а затем зацепил последнее кольцо за крюк в стене, тем самым вынудив меня прыгнуть в воду в идеально сшитом фраке.

Надеюсь, мне не надо объяснять, как я отнёсся к этому подлому поступку, который следовало бы назвать преступлением века. Меня оскорбили в моих лучших чувствах, продали не за грош, и я разнервничался хуже некуда, и продолжал переживать в течение нескольких недель.

Впрочем, вы ведь знаете, как это бывает. Даже смертельные раны затягиваются, а душевные муки постепенно утихают.

Только учтите, я вовсе не хочу сказать, что, если бы мне подвернулся случай отплатить Тяпе той же монетой, я бы им не воспользовался. При малейшей возможности я с удовольствием окатил бы его ведром воды или подсунул ежа в кровать, в общем, посмеялся бы над ним от души. Но сейчас мне было не до смеха. Я имею в виду, хоть Тяпа и оказался предателем, я не мог радоваться тому, что он решил загубить свою молодую жизнь, порвав с Анжелой, в которую, совершенно очевидно, до сих пор был влюблён по уши.

Более того, я готов был в лепёшку расшибиться, чтобы вразумить этих двух недоумков. Если вы помните мой разговор с тётей Делией, то наверняка обратили внимание, что я окончательно и бесповоротно решил осуществить свой план по примирению двух скорбящих сердец, а если б вы могли видеть сочувственный взгляд, который я в данный момент бросил на Тяпу, у вас не осталось бы тени сомнения, что Бертрам начал действовать.

В этом моём взгляде, признаюсь без ложной скромности, умело сочетались пытливость и понимание ситуации; к тому же я слегка коснулся его плеча и одновременно сердечно пожал ему руку.

— Привет, Тяпа, старина, — сказал я. — Как жизнь молодая?

Мой тон был ещё более сочувственным, если так можно выразиться, чем взгляд, потому что Тяпа ответил на моё рукопожатие безвольно и вяло, а в глазах его не появился блеск. И, можете не сомневаться, раз уж он не мог радоваться при встрече со старым другом, значит дела его были совсем плохи. Он выглядел так, словно его пыльным мешком по голове ударили. Меланхолия, — как однажды выразился Дживз, говоря о Горилле Твистлтоне, который пытался бросить курить, — полонила его своими чарами. Впрочем, в данных обстоятельствах угрюмость Тяпы совсем меня не удивила.

Я высвободил руку, перестал трепать Тяпу по плечу и, достав портсигар, гостеприимно раскрыл его.

Он рассеянно взял сигарету.

— Приехал, Берти?

— Как видишь.

— Надолго?

На мгновение я задумался. Меня так и подмывало сказать ему, что я примчался в Бринкли-корт для оказания первой помощи двум влюблённым идиотам. Но, пораскинув мозгами в течение нескольких секунд (пока закуривал), я пришёл к выводу, что с Тяпой нельзя играть в открытую. Посудите сами, разве мог я признаться ему, что собираюсь дёргать его и Анжелу за ниточки, как марионеток? Думаю, нет такого парня, которому понравилось бы, что его дергают туда-сюда.

— Сам не знаю, — ответил я. — Может, надолго, а может, нет. Ещё не решил.

Он безжизненно кивнул, всем своим видом показывая, что ему глубоко наплевать, останусь я или уеду, и уставился куда-то вдаль. Внешне Тяпа сильно смахивает на бульдога, и сейчас выражение его лица было точь-в-точь как у одного из представителей этой благородной породы, которому не удалось выклянчить у хозяина кусок пирога. Всё, о чем он думал, было у него на лбу написано, — по крайней мере мне, тонкому физиономисту, не составило труда прочитать его мысли, — и поэтому я не удивился, когда он выдавил из себя:

— Ты, конечно, уже в курсе? Слышал про меня и Анжелу?

— Тяпа, старина, об этом все говорят.

— Мы разошлись.

— Знаю. Насколько мне известно, вы слегка повздорили из-за акулы.

— Да. Я сказал, она спутала её с камбалой.

— Мне уже доложили.

— Кто?

— Тётя Делия.

— Должно быть, ругала меня на все лады.

— Ну что ты. Если учесть, что она была членом охотничьего общества, и долгие годы не вылезала из седла, можно считать, она тебя похвалила, обозвав трижды проклятым Глоссопом. Тем не менее, насколько я понял из нашего разговора, — ты только не обижайся, старичок, — тётя Делия убеждена, тебе следовало вести себя повежливее. Проявить, так сказать, больше такта.

— Такта!

— Должен признаться, я не смог с ней не согласиться. Зачем ты унизил акулу Анжелы? Зачем обозвал её камбалой? Некрасивый поступок, иначе не скажешь. Неблагородный. Да, ты поступил не по-мужски, Тяпа. Неужели непонятно, что эта тварь дорога сердцу Анжелы, как единственное дитя матери? Получается, ты, близкий ей человек, одним словом, жених, оскорбил акулу, над которой бедная девочка просто трясётся. Нехорошо, Тяпа. Никак от тебя не ожидал.

Его заколотило, как в лихорадке. Мне показалось, бедолага был возбуждён, дальше некуда.

— А меня ты не желаешь выслушать? — спросил он полупридушенным голосом.

— Тебя?

— Вот именно. Надеюсь, ты не думаешь, что я просто так, ни с того ни с сего назвал эту несуществующую акулу камбалой? Нет, если бы не веские основания, я бы стерпел и промолчал, хотя ни секунды не сомневаюсь, что это была такая же акула, как я — китайский император. Анжела первая начала задираться и оскорблять меня, и, когда мне представилась возможность отплатить ей той же монетой, я этим воспользовался.

— Задираться и оскорблять?

— Безусловно. Когда во время нашей беседы я непринуждённо поинтересовался — для поддержания разговора, не более, — какие блюда Анатоль приготовит сегодня на обед, она заявила, что меня интересует только моя плоть, и посоветовала не думать всё время о еде. Плоть, прах её побери! Для меня душа самое главное!

— Само собой.

— Не вижу ничего дурного в том, что я спросил, чем Анатоль будет нас кормить. Ты как считаешь?

— Конечно, нет. Ты просто отдал дань уважения великому мастеру.

— Вот именно.

— Тем не менее:

— В чём дело?

— Я хочу сказать, мне жаль, что ваша пылкая любовь полетела псу под хвост, когда несколько тёплых, сочувственных слов с твоей стороны:

Он уставился на меня, как солдат на вошь.

— Надеюсь, ты не предлагаешь мне пойти на попятную?

— Тяпа, старичок, это было бы очень благородно с твоей стороны.

— Ни за что.

— Но, Тяпа:

— Нет. Даже не проси.

— Послушай, ведь ты её любишь?

Кажется, я нащупал его больное место. Он задрожал с головы до ног, губы у него задёргались, как у паралитика, короче, бедняга явно испытывал душевные муки.

— Я вовсе не хочу сказать, что безразлично отношусь к маленькой негоднице, — с чувством произнёс он. — Я страстно люблю Анжелу, но это не мешает мне считать, что больше всего на свете она заслуживает хорошего пинка под одно место.

Ни один Вустер не потерпел бы подобных разговоров.

— Тяпа, старина!

— «Тяпа, старина» здесь ни при чём.

— «Тяпа, старина» здесь очень даже при чём. Твой тон меня шокирует. Меня так и подмывает изумлённо приподнять бровь. Куда подевался добрый, старый рыцарский дух Глоссопов?

— С добрым, старым, рыцарским духом Глоссопов всё в порядке, можешь не беспокоиться. А вот куда подевался нежный, ласковый женский дух Анжел, скажи мне на милость? Это ж надо было такое придумать, что у меня растёт второй подбородок!

— Она так сказала?

— Да.

— Ну, в конце концов, все девушки обожают дразниться. Милые женские шалости. Не обращай внимания, Тяпа. Пойди к ней и помирись.

Он покачал головой.

— Нет, слишком поздно. После издевательских, непотребных замечаний в адрес моего брюха между нами всё кончено.

— Но, Тяпа, будь справедлив. В своё время ты заявил, что новая шляпка делает Анжелу похожей на болонку.

— В той шляпке она была похожа на болонку как две капли воды. Это нельзя считать вульгарным оскорблением, потому что я сказал правду. Я честно, по-дружески и со всей искренностью указал Анжеле на её оплошность, так как не хотел, чтобы она выставляла себя на посмешище. Когда же человека несправедливо обвиняют в том, что он пыхтит как паровоз, поднимаясь по лестнице, это нельзя расценить иначе, как коварство.

Я понял, что мне придётся изрядно попотеть, чтобы добиться звона свадебных колоколов в маленькой церквушке Маркет-Снодсбери. Да, для достижения поставленной цели Бертраму следовало пустить в ход всю свою хитрость и ловкость. Само собой, тётя Делия рассказала мне о перепалке Анжелы и Тяпы, но я никогда не думал, что они разругались до такой степени.

Однако сложность задачи меня только раззадорила. Ведь как не крути, Тяпа признался мне, что страсть продолжает бушевать в его груди, и я не сомневался, Анжела тоже его любила, хоть и дала волю своему острому язычку. Может, ей и хотелось сейчас расколошматить стул или какой-нибудь другой тяжёлый предмет о Тяпину голову, но в глубине души бедняжку наверняка тянуло к бывшему жениху, как мышь к сыру. Только оскорблённая гордость мешала им обоим броситься в объятия друг друга, и я был убежден, что стоит Тяпе уступить первому, они помирятся в два счёта.

Я сделал попытку подобраться к делу с другой стороны.

— Анжела страдает из-за вашей размолвки, дальше некуда, Тяпа.

— Откуда ты знаешь? Ты её видел?

— Нет, но я уверен, что прав.

— По ней незаметно.

— Притворяется. Надела маску и не желает её снимать. Дживз тоже так делает, когда я прижму его к ногтю.

— Она смотрит на меня как на пустое место.

— Я же говорю, притворяется. К гадалке не ходи. Я убеждён, она всё ещё тебя любит. Скажи ей доброе слово, оглянуться не успеешь, как ваши отношения наладятся.

Тяпа был явно тронут до глубины души. Он задумчиво принялся ковырять землю носком ботинка. В глазах у него появился лихорадочный блеск. Когда он заговорил, его голос слегка дрожал:

— Ты правда так думаешь?

— Двух мнений быть не может.

— Гм-мм.

— Пойди к ней и:

Он покачал головой.

— Это невозможно. Я тут же потеряю свой престиж, уроню себя в её глазах. Я знаю женщин. Положи им в рот палец, они мгновенно оттяпают у тебя всю руку. Если хоть раз уступишь женщине, она навсегда усядется тебе на шею. Нет, Берти. Единственный способ помириться — дать понять Анжеле, что я готов её простить. Как тебе кажется, может, мне начать тяжело вздыхать при встречах с ней?

— Она подумает, что ты пыхтишь, как паровоз.

— Тоже верно.

Я закурил вторую сигарету и принялся обдумывать сложившуюся ситуацию. Хотите верьте, хотите нет, я нашёл решение проблемы в мгновение ока. Мне вспомнился Гусик, которому я посоветовал держаться подальше от сосисок и ветчины.

— Порядок, Тяпа! Я придумал безотказный способ убедить девушку, что ты её любишь, даже если вы разругались в пух и в прах. Откажись сегодня от обеда. Наверняка сработает. Анжела ведь знает, как ты любишь поесть.

Он подскочил как ужаленный.

— Я не люблю есть!

— Нет, нет.

— Я вообще не люблю есть!

— Да, конечно. Я имел в виду:

— Пора положить конец сплетням о том, что я люблю есть, — решительно заявил Тяпа. — Я здоров, молод, у меня прекрасный аппетит, но это вовсе даже не значит, что я люблю есть. Я восхищаюсь Анатолем, непревзойдённым мастером кухни, и всегда рад отведать приготовленные им блюда, но когда ты утверждаешь, что я люблю есть:

— Конечно, конечно. Я имею в виду, когда Анжела увидит, как ты отодвигаешь тарелку за тарелкой, не попробовав ни кусочка, ей сразу станет ясно, что у тебя щемит сердце и тяжело на душе. Скорее всего, она первая предложит тебе помириться.

Чело Типы покрылось глубокими морщинами.

— Отодвигаю тарелку за тарелкой?

— Вот именно.

— Тарелку за тарелкой шедевров Анатоля?

— Да.

— Отодвигаю, не попробовав ни кусочка?

— Совершенно верно.

— Давай уточним. Сегодня вечером за обедом, когда дворецкий подаст мне ris de veau a la financiere или что-нибудь в этом роде с пылу, с жару, прямо из рук Анатоля, ты хочешь, чтобы я отодвинул тарелку, не попробовав ни кусочка?

— Точно.

Тяпа прикусил губу. Не вызывало сомнений, он боролся сам с собой, не жалея сил. Внезапно лицо его озарилось, должно быть, совсем как у первых мучеников.

— Хорошо.

— Ты согласен?

— Да.

— Молодец!

— Надеюсь, ты понимаешь, какую жертву я приношу?

Я подсластил ему пилюлю:

— Ничего страшного. Как только всё уснут, ты сможешь пробраться в кладовку и чего-нибудь перехватить.

Он просиял.

— Послушай, это мысль!

— Наверное, там найдётся какая-нибудь холодная закуска.

— Она наверняка там найдётся, — изрек Тяпа, повеселев как по волшебству. Пирог с говядиной и почками. Сегодня нам подавали его на ленч. Одно из лучших творений Анатоля. Берти, старичок, знаешь, почему я восхищаюсь Анатолем? — произнёс Тяпа со слезой в голосе. — Нет, ты знаешь, почему я перед ним преклоняюсь? Он не из тех chefs, которые не видят дальше собственного носа и погрязли во французской кухне. Анатоль всегда готов подать нам добрую, старую, простую английскую еду, вот как, например, пирог с говядиной и почками, о котором мы только что говорили. Потрясающий пирог. Произведение искусства. За ленчем мы съели всего несколько кусков. Да, Берти, этот пирог подойдёт мне на все сто.

— А за обедом будешь отодвигать тарелки, как договорились?

— Можешь на меня положиться.

— Так держжть!

— Здорово придумано. Одна из лучших идей Дживза. Когда увидишь его, передай от моего имени, что я даже не знаю, как его благодарить.

Сигарета выпала из моих пальцев. Если б меня внезапно хлестнули мокрой тряпкой по физиономии, я вряд ли испытал бы больший шок, чем сейчас.

— О чем ты говоришь? Неужели ты вообразил, что блестящий план, который мы обсуждали, принадлежит Дживзу?

— Не валяй дурака, Берти. Тебе до такого и за миллион лет не додуматься.

Сами понимаете, я промолчал, но выпрямился во весь рост. Впрочем, до Тяпы не дошло, что я выражаю ему своё презрение. Придурок опять уставился куда-то вдаль, и я принял прежнюю позу.

— Пойдем, Глоссоп, — холодно сказал я. — Пора переодеваться к обеду.