Перевод с английского Н.Трауберг

 

ГЛАВА I

Солнце щедро освещало кабинет, отведенный директору магазина, расположенного в центре Нью-Йорка, на Мэдисон-авеню, но не могло осветить душу Гомера Пайла, известного юриста. Своему собеседнику он немного напоминал кошку на раскаленной крыше. И впрямь, консультанты крупных корпораций умеют владеть собой, но не настолько, чтобы вынести весть о том, что сестра их арестована за кражу. Даже самый-самый главный судья задрожит и вспотеет.

К довершению бед, разговаривал с Пайлом не директор, старый приятель, от которого ждешь сочувствия, а шустрый, лощеный молодой человек, похожий на его собственных клерков, да и то — младших. Никакого сочувствия он не проявлял.

Злосчастный юрист еще раз вытер платком большое круглое лицо, прикрытое роговыми очками, и сказал:

— Это какая-то ошибка.

— Да, — согласился собеседник. — Ошиблась ваша сестра.

— Она богатая женщина!

— Еще бы! Даром покупает.

— Нет, зачем ей красть?

— Понятия не имею. Украла, и все.

— Наверное, это шутка. Или такая игра — а вдруг пронесет?

— Что ж, не пронесло.

Гомер мрачно замолчал, размышляя о своей сестре. Она была порывиста. Он вспомнил, как, прямо в модном костюме, она нырнула и спасла из пруда болонку. Кроме того, она избила зонтиком злодея, который обидел бродячего кота. Да, сестра его Бернадетта способна на всякие поступки.

Но если прежде они вызывали удивление, не больше, кража вызовет и презрительный гнев, хотя на самом деле, конечно, это — болезнь, как у тети Бетси, которая до сих пор была единственным позором семьи.

Собеседник тем временем продолжал, уже повеселее:

— Хозяин просил передать, что иска не предъявит. Такое свидетельство старой дружбы развеселило и Гомера.

Он понял, что больше всего боялся огласки.

— Если… — добавил клерк, и мир омрачился снова.

— Если?

— … вы немедленно ее увезете.

Гомер не столько вздохнул, сколько фыркнул.

— Хорошо, увезу.

— Да, да, увозите.

— Дело в том, — пояснил юрист с обретенным снова достоинством, — что я еду в Европу, в Брюссель, на конгресс Пен-клуба.

Слова эти изменили все; суровый судья превратился в робкого свидетеля.

— Пен-клуба? Разве вы писатель?

— Консультант. Вообще же, я очень люблю стихи.

— Ах ты, Господи! Я тоже. Немножко пишу…

— Стихи успокаивают душу.

— Вот-вот! Как-то легче в этой гонке.

— Печатались?

— Так, раза два. В небольших журналах.

— Они мало платят.

— Да уж, не густо!

— Какой у вас жанр? Я лично люблю лирику.

— Такие… ну… песни протеста.

— Я их плохо знаю.

— Почитайте, почитайте, очень советую.

Атмосфера в святилище изменилась, и к лучшему. Гомер обнаружил в молодом человеке множество прекрасных свойств. Тот, поначалу опознавший в Гомере одного из капиталистов, против которых и протестовали его песни, увидел теперь родственную душу, у которой, по несчастью, вороватая сестра. Словом, беседа их обратилась в пиршество любви.

— Знаете, — сказал молодой человек, которого мы, отбросив околичности, прямо назовем Стотлмейером, — знаете что, не так все просто.

— В каком смысле?

— Ну, посудите сами. Вот вы едете в Брюссель.

— Да.

— И берете сестру.

— Да.

— Разве там нет магазинов?

Гомер понял его. Кража, как и поэзия, не ведает границ. Ворами гнушаются повсюду. Перед помраченным взором встала картина: бельгийские сыщики ведут сестру к незнакомому директору.

— Что же делать? — проговорил юрист, и Стотлмейер ответил:

— Я бы на вашем месте оставил ее в Англии. Только не в Лондоне.

— А где?

— В какой-нибудь усадьбе. Теперь многие пускают гостей за деньги. На этой неделе я видел объявление в «Нью-Йоркере». Меллингэм-холл. Я это место знаю, мне рассказывал один знакомый англичанин, Джерри Уэст. Усадьба его дяди, сэра Криспина Скропа. Что это вы?

Лицо Гомера засветилось, если может светиться хороший жирный пудинг.

— Я хорошо знаком с его братом, — сказал он. — Уиллоуби Скроп, видный юрист. Мы вместе разбирали несколько дел. Да, помню, он говорил об усадьбе. Она историческая.

— Магазинов рядом нет?

— Наверное, нет. Сельская глушь.

— То, что надо!

— Уиллоуби Скроп договорится заранее, я ему позвоню. Спасибо вам большое.

— Не за что. Разрешите представиться: Стотлмейер.

— Очень приятно.

— А уж мне!..

 

ГЛАВА II

Вскоре после того как родилась прекрасная дружба, побудившая этих людей год за годом обмениваться рождественскими открытками, в здание суда, расположенное на Стрэнде, вошел приятный рыжий человек. Спешим сообщить, что Джеральд Годфри Франсис Уэст, которого его американский приятель называл просто Джерри, не был подсудимым. Он был присяжным (это может случиться и с нами), а потому — собирался помочь установлению и торжеству правды.

Присяжные заняли свои места. Служитель, следивший за тем, чтобы в суде царила должная важность, начал свое дело. А Джерри, взглянув во второй раз на девушку, сидящую в том же ряду, убедился, что странное чувство, подобное атомному взрыву, — это любовь с первого взгляда. Что ж, бывает. Любовь А к Б или, скажем, В — к Г, может разгораться месяцами, а вот Д влюбляется в Е мгновенно, твердых правил здесь нет.

Девушка всем своим видом вызывала мысль о свежем воздухе. Джерри легко представил ее у пруда, на корте, на поле для гольфа, и всюду она управлялась блестяще, скажем — ныряла, не потревожив воды. Волосы у нее были мягко-каштановые, подбородок — решительный. Какого цвета глаза, он не разглядел, но знал, что именно этот цвет — самый лучший.

Смешно, честное слово (думал Джерри)! А он еще сердился, что ему выпало быть присяжным! Слава богу, что он — карикатурист, а не казначей, не зубной врач, не тюремщик и не меннонит: именно эти баловни судьбы почему-то не бывают присяжными. Если бы он знал, что вместо них берут таких девушек, он бы приветливей встретил тех, кто покусился на его покой и свободу.

И девушка, и он, и десять их временных коллег, не будучи зубными врачами, решали тяжбу между двумя Онапулосами и Компанией, которая разливала вино в бутылки на территории Восточных графств, — одну из нудных тяжб между фирмами, когда адвокат непрестанно сует судье какие-то книги и со всем почтением просит взглянуть на строки, отмеченные карандашом, после чего судья смотрит на другую страницу («Какой еще мистер Джонс? Ничего не вижу». — «Ваша милость, страница не та. Справа, а не слева». — «Ну и что?» — «Простите, ваша милость, слева — другое дело»).

Джерри спасался тем, что судья, обвинитель и защитник оказались прекраснейшей натурой, и он рисовал их лица, если мы назовем это лицами.

Эмиля Онапулоса подвергли перекрестному допросу, пытаясь выяснить, действительно ли 14 ноября истекшего года он о чем-то договорился, то есть — заключил словесное соглашение, и девушка омрачилась, словно ответы ее не устраивали. Раза два она поджала прекраснейшие губы, а кончик прекраснейшего носа угрожающе задвигался, словно она хотела сказать, что злосчастный Эмиль навряд ли завоюет сердца присяжных.

Джерри восхищался ею все больше. Перед ним, наконец, была девушка, у которой есть все. Она играет в гольф, играет в теннис, плавает, но этого мало: она думает. Ее могучим мозгам дано взвесить свидетельства и понять, о чем говорят загадочные люди. Сам он почти сразу махнул на это рукой.

Время шло, сменялись века. Завершая портрет адвоката, он внезапно заметил, что стражи закона сделали свое дело и просят присяжных его решить.

Присяжные удалились. Главный из них призвал к порядку, и те, кто вершил судьбу двух Онапулосов и многочисленных бутылыциков, которые плодятся делением, особенно — в Линкольншире, стали выражать свои мнения.

Мнения эти, как обычно, были нелепыми отчасти и нелепыми вполне. Разобраться в них выпало на долю прекрасной незнакомки. Ясным и звонким голосом, напоминавшим Джерри пение птиц в старинном саду, она объяснила присяжным, что велит им справедливость.

Справедливость, по всей видимости, полностью поддержала бутылыциков. Если бы прекрасная незнакомка была любящей племянницей одного из их вице-президентов, она не могла бы более пылко выразить свою любовь.

Защитница этих честных людей заворожила всех, особенно Джерри. Мы не вправе сказать, что он следил за ее доводами, зато соглашался с любым ее словом. Даниил, иначе не скажешь, говорил он, не зная и тени сомнения. Что верно для нее, верно для него. Конечно, он жалел Джонни, который был ему другом, Онапулосу — адвокатом, но ничего не попишешь, fiat justitia. В конце концов хороший адвокат знает, что всех не защитишь. Словом, не колеблясь, он присоединил свой голос к остальным одиннадцати, и быстроногие вестники понесли бутылыцикам благую весть, чтобы те, на радостях, разбрасывали яркие розы, а может быть — бутылки.

Кроме гадаринских свиней, запечатлевших в веках свою прыть, никто не срывается с места быстрее присяжных. Давка в дверях разлучила Джерри с прекрасной незнакомкой, однако на улице он сразу подошел к ней и для начала покашлял.

Часто бывает, что преданный поклонник, увидев вблизи предмет поклонения, разочаровывается. Это бывает; но не с Джерри. Незнакомка воззвала издали к самым глубинам его сердца, воззвала к ним и теперь, с ближней дистанции. Глаза оказались карими с золотыми искрами невиданной красоты, как он и думал.

— А, это вы! — сказала она, словно старому другу, несказанно его растрогав. — Устали?

— Да, — отвечал он. — Интересно, что делают, если на суд не придешь?

— Я думаю, сердятся.

— А в масле не варят?

— Очень может быть.

— Вообще-то масло — не хуже суда.

— Затосковали?

— Не без того.

— Бедный… Кто именно?

— Дж. Г. Ф. Уэст.

— Бедный мистер Уэст. Я думала, вам интересно, вы все время писали.

— Рисовал.

— Вы художник?

— В общем, да. Карикатурист.

— Ну, это лучше, чем голые русские княгини на тигровой шкуре.

— А кто их рисует?

— Не знаю. Моя тетя думает, что все художники. Хоть вы рисуете карикатуры!

— По мере сил.

— Как странно! Я их так люблю, а Уэста — не знаю.

— Моя подпись «Джерри».

— Вот это да! Можно попросить автограф? Я — ваша поклонница, маэстро.

С трудом обретя дар речи, он пролепетал:

— Сколько раз вы меня веселили! Видит Бог, мне это нужно.

— Почему?

— Все время улыбаюсь, сил никаких нет. Я — стюардесса.

— Зато видите интересных людей.

— Почему «зато»?

— Вы же не любите свою работу.

— Что вы, люблю! — засмеялась она, и Джерри, поразмыслив, назвал ее смех серебряным, но чутье художника побудило уподобить его звону льдинок в кружке пива. — Да, я вижу много людей. Вот был такой Донахью. Орет, зовет, а задержись — рычит, как раненая пума. Мы часто с ним летали, он орал, пока я не ответила: «Простите, я не в кедах и не в шортах». Тогда мы с ним подружились. А теперь он умер. Я даже плакала. Нет, работа у меня хорошая.

— Конечно, рождены вы адвокатом.

— Почему?

— Здорово говорите. Как это вы нас обработали! Одно слово, златоуст.

— Я любила дебаты еще в школе.

— Где вы учились?

— В Челтнеме.

— Господи! И я тоже. Конечно, не в женской, в мужской.

— Жаль, что мы не были знакомы.

— Что ж, теперь познакомились.

— Это верно.

— Не пойти ли нам в ресторан? Ах ты, забыл! Я иду с опекуном.

— У вас есть опекун? Как трогательно.

— Может, вечером?

— Я уеду к тете.

— Надолго?

— Дня на два.

— Значит, завтра не сможете?

— Нет.

— А послезавтра?

— Не знаю.

— Ну, послепослезавтра.

— А что это?

— Пятница.

— Хорошо. Где?

— В «Баррибо». Около восьми.

— Ладно, буду.

Она остановила такси, исчезла, и всякий прохожий мог бы заметить, как сияют его глаза, если бы прохожих это занимало. Теперь он видел ее не у пруда, а в конторе, где регистрируют браки, ибо такая девушка не любит этих жутких свадеб с хором и епископом. Видел он ее и в уютном гнездышке — зимой, конечно. Летом — все-таки на корте.

Видя все это, он внезапно понял, что блаженству мешает одно довольно серьезное препятствие: как ни странно, он обручен с другой.

Если бы он этого не понял, сама жизнь сообщила бы ему минутой позже — когда такси затерялось в потоке машин, он услышал свое имя и ощутил примерно то, что ощущают после удара в солнечное сплетение.

Вера Апшоу, его невеста, шла от Трафальгарской площади, и все выворачивали шею, глядя на нее. Понять их можно. Спасибо, что не свистели.

Про одних девушек говорят «ничего себе», про других — «в ней что-то есть», про третьих даже «красавица», но мало кто поражает нас наповал. К этому немногочисленному множеству принадлежала Вера, единственная дочь покойного Чарльза Апшоу и кавалерственной дамы по имени Флора Фэй.

Основания тому были. Отец резонно слыл одним из красивейших мужчин Лондона, пока не пошел пятнами от излишней тяги к шампанскому, и всякий любитель театра знает, какой сияющей прелестью искусство и природа одарили мать. Дочь не унаследовала одного — бархатного голоса. У нее он был, скажем так, резкий.

Особенно резким он стал, когда она спросила: «Кто это?» — и Джерри понял, что забыл спросить у незнакомки, как ее зовут.

— Не знаю, — честно отвечал он. — Тоже из присяжных.

— А, — бросила Вера, теряя к ней интерес. — Что у тебя за костюм? Не мог найти получше?

Джерри привык к подобным упрекам, ибо, как все художники, предпочитал удобство изяществу, а невеста надеялась сделать из него то, о чем в уже немодной песенке сказано: «Вы джентльмен иль ма-не-кен?»

— Для ресторана, — продолжала она, — можно одеться поприличней. Что ж, дело твое. Когда вы встречаетесь?

— В половине второго.

— Кто там будет?

— Только мы с дядей.

— Значит, поговорите об этих деньгах.

— Вряд ли. Скорее — о гольфе.

— Перемени тему. Такой шанс! Давно пора их вытянуть. Говорила она примерно так, как средневековая принцесса — с пажом или, точнее, с конюхом, и Джерри передернуло. Даже до судьбоносной встречи он понимал, что немного поторопился. Умно ли, думал он, разумно ли жениться на женщине, если в ней столь явно выражена та властность, которая нередко сопровождает безупречную красоту? Да, глаза у нее — как звезды, но в минуты гнева сверкают они жутковато. Минуты же эти участились, она все время сердится, в частности — на то, что он никак не вытянет деньги из своего опекуна.

Однако, подавив неприязнь, он сказал с обычной приветливостью:

— Это трудно. С дядей всерьез не поговоришь. Ты — о деньгах, а он — о коллекции. Никак не дается.

— Ты просто не стараешься.

— Стараюсь.

— Что ж, старайся больше. Пойдем отсюда, — прибавила Вера, поскольку на нее налетел еще один человек. — Выпьем по коктейлю.

Они вошли в «Савой», сели перед стойкой, и она сказала:

— Почему они вообще у него? Отец оставил их тебе. Что за чепуха с этим тридцатилетием?

— Я тебе объяснял, — ответил Джерри, который и впрямь объяснял, но ей отказала память или же, как глухой аспид, она не умела слушать. — Отец был большой транжира, завяз в долгах, а к тридцати годам изменился. Обратился, что ли? В общем, нашел жену, стал работать, разбогател — но запомнил, что до тридцати лет деньги иметь опасно.

— Чушь какая-то!

— В общем-то, да, но меня не спросили. Ждать еще три года.

— Ничего подобного.

— То есть как? Мне — двадцать семь.

— Абсолютно незачем ждать. Я советовалась с юристом. Он говорит, деньги взять нельзя, если опека — безоговорочна. Этого быть не может, все зависит от дяди, он сам сказал. Все-таки ты проверь, а там — обратись в суд. Сейчас его предупреди.

— О Господи!

— Не предупредишь, рассержусь.

Джерри печально кивнул. В этом он не сомневался.

 

ГЛАВА III

В то самое время, когда Джерри и его коллеги решали судьбу Онапулосов, юридическая контора Скропа, Эшби и Пембертона на Бэдфорд-роу тоже занималась делами.

Давно прошли те дни, когда лондонские юристы ютились в грязных трущобах. Современный служитель закона любит комфорт и не сдерживает этой любви. Контора Скропа, Эшби и Пембертона была светлой, просторной, элегантной, а приемную дополнительно украшала золотоволосая секретарша, чей стан напоминал песочные часы. Новый посетитель, увидев ее, вспомнил барменш своей молодости, в которой они играли немалую роль. Нервно подойдя к столику, он откашлялся и робко произнес:

— Можно увидеть мистера Скропа?

— Фамилия?

— Скроп.

— Ваша.

— Скроп.

— Скроп?

— Сэр Криспин Скроп. Брат мистера Скропа.

— О, простите! Мистер Скроп сейчас занят. Садитесь, пожалуйста.

Сэр Криспин сел и приготовился ждать. Он был немолод, лысоват, усы у него висели, глаза менялись от голубого к водянисто-белому, а держался он с той робостью, с какой держатся люди, намеревающиеся занять денег у младшего брата. Иногда его тщедушное тело то ли дергалось, то ли содрогалось. Разговор с секретаршей лишил его последней смелости. Чем дольше он ждал, тем меньше верил, что брат его Уиллоуби, человек в общем-то добрый, даже щедрый, уделит ему такую непомерную сумму, как двести три фунта шесть шиллингов четыре пенса. В сущности, на эти деньги можно запустить человека на Луну.

Время бежало, сэр Криспин жалел, что не послал брату телеграмму, как вдруг дверь с табличкой «Уиллоуби Скроп» медленно отворилась, и крупный, зажиточный с виду джентльмен вышел оттуда, ведя за собой еще одного, тоже крупного и зажиточного. Они попрощались, клиент ушел, хозяин повернулся к секретарше.

— Обыграл вчистую, Мейбл!

— Простите, мистер Скроп?

— Загнал в угол. Мокрого места не оставил. У меня — 23 очка, у него — каких-то одиннадцать!

— Поздравляю, мистер Скроп.

— Заслужил. Открыть вам секрет? Координация глаза и руки. Не буду кокетничать, это не все. Стойте правильно, не напрягайтесь, не распускайтесь. Вы со мной согласны? Господи! Крипс!

— Здравствуй, Уилл.

Обычно братья хоть немного похожи; обычно — но не в этом случае. Криспин был тщедушен и кроток, Уиллоуби — дороден и уверен в себе. Мы бы сразу догадались, кто из них — бедный родственник; и не ошиблись бы, поскольку у Скропа-младшего была одна из лучших в Лондоне контор, а у Скропа-старшего — фамильная усадьба, требующая диких расходов. Много столетий их род безбедно обитал в Эллингтон-холле, но последнему его владельцу оставалось вспоминать о веселой молодости. Младший сын, как всегда бывает, полагался только на себя и теперь процветал; наследнику пришлось брать постояльцев, чтобы свести концы с концами. Сейчас, однако, концы не сходились на двести фунтов шесть шиллингов и четыре пенса.

Уиллоуби никак не ожидал брата. Тот, собственно говоря, не выезжал в Лондон, даже деньги (небольшие) занимал по телефону.

— Не знал, что ты здесь, — сказал юрист. — Что ж вы не сообщили?

— Вы были заняты, мистер Скроп, — отвечала секретарша с присущим ей достоинством.

— Да, — согласился он, — это верно. Координация глаза и руки! Ну, заходи, Крипс.

Старший брат пошел за ним в кабинет, питая слабую, но все же надежду. Уилл, несомненно, был в духе. Хватит ли этого духа на двести фунтов с лишним, знать никто не мог, но все-таки…

В кабинете младший брат резвился, как в приемной. Он напевал, он летал — словом, вряд ли мы нашли бы на Бедфорд-роу более веселого юриста.

— Удивительно! — воскликнул он. — Ты — у меня! Сигару?

— Нет, спасибо.

— Пообедаешь, конечно?

— Спасибо, нет. Надо успеть на 1.15.

— Жаль. Мы с Джерри идем в «Савой». Посидел бы с нами. Сэр Криспин был рад, что разговор откладывается. Собственно, он робел, как небезызвестная кошка из присловья.

— Как он поживает?

— Вроде бы ничего. Не жалуется.

— Ты ему дал эти деньги?

— Нет, не дал.

— Почему? Да, конечно, он работает, но в его годы… Сколько ему, двадцать семь? В общем, деньги нужны. Мало ли какие расходы! Он столько сможет сделать…

— Вот именно. Прежде всего — жениться на этой стерве.

— На какой?

— На Вере Апшоу.

— Она не родственница Чарли?

— Дочь.

— Помню его, помню. Женился на Флоре Фэй.

— Да.

— Дочь тоже актриса?

— Нет. Она пишет. Всякую чушь, но кой-кому нравится. «Дни нарциссов» или там «Ровно в семь, на рассвете».

— Ой, Господи!

— Вот именно. Помнишь твое второе дело?

Сэр Криспин заморгал, показывая этим, что помнит, как вторая из брошенных им девиц подала в суд.

— Стоит ли это вспоминать? — укоризненно спросил он.

— Стоит. Вылитая Вера Апшоу. Тот самый тип, помесь ангела с акулой. Ей нужны его деньги.

— Откуда ты знаешь?

— От нее. Она ему сказала, что свадьбы не будет, пока я их не дам. Вот я и не даю. Знаешь, поговорим о чем-нибудь другом. С чего это ты приехал? Дела?

— Не совсем…

— Налоги?

— Да нет…

— Постояльцы заели?

— Пожалуйста, называй их гостями.

— Гостят они?

— Гостят, чтоб их всех!

— Места есть?

— Вообще-то, да. Двое уехали. Им скучно. Тишина, говорят, такая…

— Это хорошо. Я пошлю одну даму в твой зверинец. Американка, Бернадетта Клейберн, для друзей — Берни. Сестра Гомера Пайла. Они у меня живут. Он хочет, чтобы она отдохнула в деревне.

Сэр Криспин с такой горечью говорил о сбежавших гостях, что мог бы и обрадоваться, но нет — он удивился и пискнул, словно летучая мышь.

— Только женщин мне не хватало!

— Ну, как же без них? Сам знаешь, женская рука…

— Они едят в постели!

— Может быть, только не Берни. Она вышагивает до завтрака больше пяти миль. Помнишь Чосера?

— Кого?

— Отца английской поэзии.

— А, Чосера!

— Именно. Так вот, она похожа на Батскую ткачиху. Веселая, добрая, живая…

— Господи! Бойкая?

— В общем, да.

— Не пущу!

— Подумай хорошенько.

— Нет и нет!

— Так и передать?

— Пожалуйста. Уилл, я с ума сойду! Тебе-то что, ты человек солидный, а я..

— Ну что ж, как знаешь. А жаль. Гомер очень богат, денег он не пожалеет.

Сэр Криспин подумал, сказал: «О!», подумал еще и сказал: «Пусть едет» — и наконец выразил те чувства, которые вызывали у него так называемые гости.

— Чтоб они лопнули! Хоть бы купил кто этот Меллингэм!

— А что?

Сэр Криспин засмеялся тем смехом, который называют горьким. Уиллоуби с жалостью посмотрел на него.

— Опять астма?

— Это я смеюсь.

— Да? Никогда бы не подумал.

— Знаешь, почему я засмеялся? Ты вот спросил: «А что?» Да уж, вопрос так вопрос! Кому нужен дом черт знает где размером с Бекингемский дворец? Сколько денег уходит! Чинишь его, чинишь — как в прорву. Крыша, потолки, трубы, лестницы… Это — дом. А парк? Деревья стриги, ограду — чини, трава тоже сама себя не косит. Озеро чисти каждый четверг, жуткая вонь. А фермеры? Только и думают, как бы тебя разорить. Помню, отец обошел со мной этот парк, деревню, фермы — и сказал: «Все это, Криспин, будет твое». Что бы ему прибавить: «Помоги тебе Бог»! Уилл, ты не одолжишь двести фунтов шесть шиллингов четыре пенса?

— Почему именно столько?

— За ремонт.

— Подождать не могут?

— Ждут два года.

— Значит, привыкли.

— Не шути, Уилл. Они прислали своего человека.

— Следит?

— Да. А я дрожу, как бы гости не узнали. Они уедут.

— Ерунда!

— Нет, не ерунда. Уедут. Если ты не дашь…

— Что ты, дам.

— О Господи! Спасибо, ты меня спас.

— Я второй день всех спасаю. Читал «Оливера Твиста»?

— Очень давно.

— Помнишь братьев Чирибл?

— Более или менее. Такие бойскауты в старости?

— Именно. Так вот, это — я. Один за двоих.

— А что случилось?

— Ты взгляни.

Сэр Криспин без особого пыла взглянул на миниатюру и увидел хрупкую барышню в старинном платье. Хрупких он не любил, предпочитая им увесистых. Обе истицы его молодости напоминали боксеров. Не зная, что сказать, он издал такой звук, словно полоскал горло.

— Наша прапрабабушка, — сообщил брат.

— Да?

— А может, прапрапра. Когда жил Гейнсборо?

— Вроде бы в XVIII веке.

— Ну и она тогда жила. Это — «Девушка в голубом». У нашей прапрапра была сестрица, он писал их обеих, одну — в голубом, другую — в зеленом. Та у меня есть, а эту вчера купил на аукционе. Поняли, что вошел в раж, взвинтили цену — но купил!

Сэр Криспин не сумел подавить вздоха. Да, конечно, богатый человек может покупать все, что хочет, но думать больно, какие деньги уходят на всяких прапрабабушек.

— Прости, расхвастался, — сказал брат. — Чек сейчас выпишу.

— Спасибо, Уилл.

— Что нам, Чириблам, какие-то чеки! На, бери.

Когда сэр Криспин, погладив драгоценную бумажку, клал ее в карман, ближе к сердцу, скрипнула дверь, соединявшая Скропа с Эшли или Пембертоном, и в ней появилась чья-то голова.

— Заняты? — спросила она. — Не уделите минутку?

— Дело Делахей?

— Оно. Хотел обсудить два-три пункта.

— Можно и три, — сказал Скроп. — А то и четыре. Сейчас, Криспин, я на минутку.

 

ГЛАВА IV

Хотя сэр Криспин охотно общался с братом, небольшая разлука не омрачила его радости. Он плохо знал Браунинга, но если бы знал получше, согласился бы с Пиппой, полагавшей, что Бог — на небе и все хорошо на свете. В самую точку, сказал бы он. Слова псалмопевца «А наутро — радость» он помнил и поспорил бы со всяким, кто стал бы их опровергать. В общем, он ликовал.

Ликование это, заметим, ознаменовало победу духа над плотью, ибо у него болела шея, ее продуло в доме предков, где свирепствовали сквозняки. В поезде он очень страдал, но сейчас, если не дергать головой и думать о чеке, выдержать мог.

Оставшись один, он делал то, что делают люди в одиночестве. Держа голову как можно ровнее, он ходил по комнате, заглядывая туда и сюда, нюхал то и се, трогал бумаги, пытался понять тайну диктофона и уже проглядел книги, подумав при этом, что читать их не стал бы, когда дверь распахнулась и в нее ворвалось что-то тяжелое.

— Простите, Уилл, — сказало оно. — Споткнулась.

Сэр Криспин закричал и схватился за шею, которая чуть не треснула, ибо удержать голову он не смог. Массируя ее, он все же разглядел, что влетело в комнату.

То была женщина, несомненно — крупная. Человек, не массирующий шею, прибавил бы слова «веселая», «приветливая», «милая», но сэр Криспин Скроп этим человеком не был.

Первой заговорила она. Такие женщины всегда говорят первыми.

— Ой! А вы — не Уилл.

Сэр Криспин учтиво объяснил, что хозяин отлучился, по-видимому — к одному из партнеров, и скоро придет.

— Я его брат, — добавил он. — Старший. Из деревни. Женщина вскрикнула так, что посыпалась штукатурка.

— Это у вас усадьба?

— У меня.

— Я завтра туда еду. Меня зовут миссис Клейберн. Вот хорошо, что я вас встретила! Познакомимся. А то была бы, как новичок в чужой школе.

Криспин искренне удивился. Хотя она не сказала ничего неприличного, он был шокирован. Бойких он не любил, а тут — сама бойкость, дальше некуда. Представив себе, как она скачет по усадьбе, он чуть не закричал, шея просто вспыхнула. Когда же будущая гостья попросила: «Расскажите про эту усадьбу», одно лишь воспоминание удержало его от грубости.

— Уилл говорит, — продолжала она, — ее построили при Этельреде. Он говорит, там мосты, бойницы и озеро. Красота какая!

Слово «красота» не казалось Криспину уместным, особенно когда речь шла об озере, которое воняло до небес, если его постоянно не чистить за большие деньги. Вечерами вода обращалась в жидкое золото, а хозяин смотрел на нее, думая и гадая, что бы с этим озером сделать. Интересно, спрашивал он, если спустить воду, вычистят его за семь месяцев семь служанок с семью швабрами? Навряд ли; да и где возьмешь в наше время семь служанок?

Тем временем миссис Клейберн распелась, словно жилищный агент перед нерешительным клиентом. Как выяснилось, она читала об этих усадьбах в английских книгах, но ни одной еще не видела. У ее друзей были шикарные дачи на Лонг-Айленде или в Ньюпорте, но это совсем другое дело, все — поновей.

— Наверное, — прибавила она, — Скропы были еще в ковчеге.

Прибавила — и зря, ибо Криспин вспомнил, как затопило однажды дом (ливень протек сквозь крышу), прибавив к счету сорок семь фунтов пять шиллингов девять пенсов. Рука сама собой поднялась к шее. Гостья посмотрела на него.

— Что это вы?

— Простите?

— Зачем трете шею?

— Продуло, наверное. Болит.

Вся материнская нежность Бернадетты хлынула наружу, словно кто-то открыл шлюз. Женщина служит нам, словно ангел, не только тогда, когда тоска и боль терзают нас. Сгодится и простуда.

— Посмотрим, — сказала она. — Сядьте, наклонитесь, словно вы — один из тех Скропов, которым отрубили голову.

Летописец обманул бы своих многочисленных читателей, если бы пытался убедить их, что последующие пять минут сэр Криспин был счастлив. Напротив, он редко бывал таким несчастным. Только уверенность в том, что голова прикреплена прочно, мешала подумать, что она вот-вот оторвется; и он укорял себя за податливость.

Однако еще Джон Драйден (1631–1700) справедливо заметил: отрадна жизнь, когда утихла боль. Едва Бернадетта, проговорив: «Ну, все», ослабила хватку, как сэр Криспин испытал облегчение, с лихвой окупившее его муки. Он выпрямился; боли не было; и он посмотрел на избавительницу благодарно, нет — благоговейно, не в силах понять, почему считал ее лишней в Меллингэм-холле. Именно таких женщин давно не хватало там.

— Спасибо вам огромное! — сказал он. — Совсем не болит.

— Так я и знала. Муж просил это делать, когда у него похмелье, практически — каждый день. А теперь расскажите мне об усадьбе.

Сэр Криспин был бы рад удовлетворить любое ее желание, но взглянул на часы и увидел, что надо бежать, поезд скоро уходит.

— Простите, — сказал он, — мне пора, а то я опоздаю на поезд.

— Ничего, — отвечала она, — завтра сама увижу.

— Да-да. Надеюсь, вам понравится.

— Держу пари. Кстати, о пари, вы не знаете хорошего букмекера? Хотела бы поиграть. Есть такое место, Ньюмаркет.

Сердце у сэра Криспина сжалось, он вспомнил молодость. В Ньюмаркете, вероятно, он потратил больше всего.

— Там скоро заезд. Кого вы рекомендуете?

— Я вел дела со Слингсби.

— Сейчас не играете?

— Нет. Бросил.

— Молодец. Я в этом плохо разбираюсь, но мне советовали ставить на Братолюбие.

— Братолюбие?!

— Да. Кстати, а вас как зовут?

— Криспин.

— Господи! Конечно, не мне говорить, меня крестили Бернадеттой. Правда, называют — Берни. Прошу.

— Спасибо.

— Вы можете себе представить, чтобы к человеку обращались: «Бернадетта»? Или «Криспин». Или «Уиллоуби». Хороший парень Уилл. Мы с братом у него гостим.

— Он говорил.

— Толстоват, а?

— Есть немного.

— Мой покойный муж тоже толстел.

— Да?

— Никак не могла его оторвать от калорийной пищи. Да, вам пора на поезд.

Когда Уиллоуби вернулся, он увидел, что печаль сменилась радостью.

— Привет, Берни, — сказал он. — Откуда вы взялись?

— Отовсюду. Встретила вашего брата. Криспин, это подумать! Буду звать его Криппи.

— Куда он делся?

— Побежал на поезд.

— А, да, он говорил. Чем могу служить?

— Дайте доллар-другой. Совсем обнищала. Не дадите — не поем. Похудею, это хорошо, а вообще — плохо.

— Дорогая Берни, я поведу вас в ресторан.

— Кормите алчущих?

— Там будет мой племянник. Вы не против?

— Да хоть инопланетное чудище! Мне бы поесть и выпить.

— Не беспокойтесь. Будем кутить. Я купил «Девушку в голубом».

— Кого?

— Миниатюру Гейнсборо. Девушка — в голубом. Он ее так и назвал.

— Молодец. В самую точку. Да уж, эти художники… А какой ресторан?

— «Савой».

— Идем, а то я упаду.

— Идем. Мейбл, мы уходим, — сказал Уиллоуби в приемной.

— Bon appetit, мистер Скроп.

— Вот как у нас! — восхитился он.

— Если спросят хозяина, — добавила Берни, — скажите, что он загулял. Ничего не попишешь, купил девицу! В голубом.

 

ГЛАВА V

Кутеж удался на славу и завершился часу в четвертом, Уиллоуби пошел в контору, Джерри — домой, Берни — исследовать Лондон. Брат ее Гомер в это самое время беседовал в Верой Апшоу у книжной лавки Фланнери и Мартина (Слоан-сквер).

Встреча их была неотвратима, словно в греческой трагедии. Слоан-сквер недалеко от Челси-сквер, и всякий, кто гостит у Скропа, естественно, зайдет к Фланнери и Мартину, чтобы купить книг. Гомер восхищался сборником «Ровно в семь, на рассвете», и ему не терпелось прочитать «Дни нарциссов». Что до Веры, она жила за углом и постоянно наведывалась в лавку посмотреть, как идет книга. Иногда она ходила туда утром, иногда — вечером. Сегодня она явилась днем, в то же самое время, что и Гомер.

Учтивый продавец, прельщенный поначалу сверканьем красоты, теперь боялся этих визитов. Тщетно убеждал он, что с ним не обсуждают, какие книги продавать, — она считала, что он крутит, и этого не скрывала.

Когда он отирал лоб, пытаясь понять, зачем служит здесь, если так нужны дворники, а Вера вглядывалась в полки, двери открылись, впустив нагретый воздух и толстого американца в роговых очках. Такие существа ее не интересовали, пока он не спросил:

— Простите, у вас нет книги «Дни нарциссов»?

Она обернулась, дрожа, словно ее шутки ради подключили к обнаженному проводу. Навряд ли хоть одна девушка так трепетала с тех времен, когда осажденный Канпур услышал звуки волынок.

Встрепенулся и продавец, внезапно заподозрив, что его хозяева допустили оплошность. К авторам он привык, но если этот солидный человек не приходится эссеистке дядей, слова его предвещают спрос, как ливень — капли дождя. По меньшей мере они означают, что «Дни» можно читать.

Итак, продавец встрепенулся, но попытался это скрыть. Сокрушаясь о том, что сейчас нет ни одного экземпляра, он пообещал, что они скоро будут, а Гомер ответил, что уезжает. Тогда продавец предложил театральные мемуары (в том числе — Флоры Фэй), но Гомер был уже на улице, где и услышал: «Простите», обернулся — и застыл, словно его заколдовали.

— Вы спрашивали «Дни нарциссов»? — осведомилась Вера.

— Да, — выговорил он. — Их нет.

— Знаю, — горько уронила она. — Такие у нас магазины… А у вас, в Америке?

Пораженный ее прозорливостью, Гомер сообщил, что в Нью-Йорке ассортимент гораздо лучше, но он в этом не разбирается, так как читает мало.

— Я юрист, — пояснил он.

— Давно вы в Англии?

— Меньше недели. Но я здесь бывал. Я очень люблю Лондон.

— А ваша жена — Париж?

— Я не женат.

— Вот как? Да, кстати, у меня есть «Дни нарциссов».

— Спасибо, я не хотел бы вас лишать…

— Ничего, у меня их много. Я — автор. Глаза у Гомера уподобились мячам для гольфа.

— Ах! — выдохнул он.

— Это — моя вторая книга. В прошлом году я издала…

— «Ровно в семь, на рассвете», — благоговейно произнес Гомер.

— Неужели вы ее знаете?

— Читал и перечитывал.

— В Америке ее не продавали.

— Один друг мне прислал.

— И вам понравилось?

— Еще бы!

— Очень приятно. И очень странно. Вы же мало читаете.

— А вашу книгу прочитал. Она такая… нежная. Словно сидишь у ручья, вода журчит…

Это Вере понравилось. Об ее первой книге писали, но в духе «читать можно».

— Да вы поэт! — сказала она и посмотрела на него тем тающим взглядом, который на человека впечатлительного действует, как удар копыта.

— Я очень люблю стихи, — признался он.

— Сами не пишите?

— Ну что вы!

— Вы слишком скромны. Пишите. Однако мы не знакомы. Кому, куда?

— Простите?

— Кому и куда послать книгу?

— Меня зовут Гомер Пайл, но…

— Да, да, помню. Вы уезжаете.

— В Брюссель, на конференцию Пен-клуба.

— Ах! Я тоже.

— Ах! — сказал и он.

— Значит, увидимся. А книгу я дам сейчас, если вы к нам зайдете. Познакомитесь с моей матерью. Наверное, вы о ней слышали. Флора Фэй, кавалерственная дама.

Если девушка приведет домой, к матери, незнакомого человека, словно пес, приносящий кость в гостиную, она, естественно, захочет как можно скорее узнать мнение вышеупомянутой дамы. Проводив Гомера, прекрасная эссеистка вернулась, и мать взглянула на нее из глубины кресла, проговорив при этом:

— Ну как?

— Это я должна спросить.

— Ты хочешь узнать мое мнение?

— Конечно.

— Хорошо, душенька. Сейчас узнаешь.

Флора Фэй, сорвавшая нервы у неисчислимого множества антрепренеров, режиссеров, актеров и ассистентов, сохранила тем не менее мягкий, даже вкрадчивый голос. Один драматург, оправляясь в больнице, назвал ее воркующим ястребом.

— Ответ мой, — продолжала она, — зависит от того, какие качества ты имеешь в виду. Если внешность, я не уверена, что он победил бы на конкурсе красоты. Однако он — консультант американских корпораций, а опыт нас учит, что эти консультанты носят вместо белья бумажки в сто долларов. Я думаю, когда мистер Пайл дает совет компании, у той остается денег, чтобы позавтракать, но не больше. Налей мне еще чаю, душенька, и дай эту штучку с розовым кремом.

— Ты потолстеешь.

— Все хорошее или безнравственно, или вредно, или незаконно. Вернемся к Пайлу. Я тебя понимаю. Понимаю я и его, ты у меня — красавица. Мне было бы легче, если бы я знала, что там у вас с этим рыжим типом. Насколько я помню, дядя не дает ему деньги, а ты разумно ждешь, пока тупик рассосется, если тупики именно рассасываются. Нет, то

— нарывы. Знаешь, ты похожа на антрепренера, у которого горит спектакль. Он гадает, снять его или ждать, пока разыграются. Я бы на твоем месте этот спектакль сняла.

— Он не горит, мама. Джеральд сегодня получит деньги.

— Откуда ты знаешь?

— Я ему сказала, чтобы получил. Долго объяснять, но по закону это можно. Он пошел в «Савой» с мистером Скропом, так что сейчас у нас все в порядке.

— Ну что ж… А зачем он тебе? У этого дивного консультанта — в сто раз больше. Да, миссис Пайл — не очень благозвучно, но мой тебе совет, соглашайся. Любить его не надо, незачем. Вот я — вышла замуж по любви, а кончился наркоз — и что же? Главное в браке — уважение. Он тебя уважает, это ясно. А ты… Как не уважать человека, который столько стоит? Вы будете в Бельгии. Ты все хорошеешь, словом — дело в шляпе. Только не тяни. Набери номер и скажи своему Рафаэлю, что все кончено. Никак не пойму, что ты в нем нашла!

— Позвонить? А что я скажу?

Флора мягко улыбнулась и, встав с кресла, поцеловала свою дочь, как целовала десятки дочерей с тех пор, как ей пришлось перейти на новые роли.

— Не волнуйся, я позвоню, — сказала она. — Чего-чего, а слов мне всегда хватает. Прикинем так: он — художник, тонкая натура, а тебе нужен сильный, надежный муж. В общем, вы — как брат и сестра, ты желаешь ему счастья. Вопросы есть?

— Ах, мама! — сказала дочь.

 

ГЛАВА VI

Джерри тоже плохо спал в эту ночь. Он думал.

Проблема, которую он пытался решить, весьма популярна в разделах «Советы влюбленным». Он думал о том, что делать человеку, когда он обручен с девицей А. и вдруг встречает девицу Б., предназначенную ему от начала времен.

Живи он в Америке, он бы посоветовался с матушкой Эбби или с доктором Джойсом, но в Лондоне знал только «тетушку Филлис», толстого мужчину лет пятидесяти, питавшего слабость к пиву, и консультации с ним боялся.

Утром, куря после завтрака трубку, он подвел итоги. Ситуация неприятна, но просвет в ней есть. Он обещал Вере поговорить в «Савое» с дядей и поговорил бы, если бы не Бернадетта. Дядя Уилл так резвился и радовался, что вынул бы ручку из кармана, как вынимает фокусник кролика, и последнее препятствие к браку с Верой, единственной дочерью Чарльза Апшоу и Флоры Фэй, исчезло бы. При одной мысли об этом Джерри задрожал от макушки до шлепанцев.

Однако ангел-хранитель догадался послать к ним Берни, вызвав тем самым искреннюю благодарность своего подопечного. Тот с удовольствием бы похлопал его по спине; но ангелы застенчивы, замкнуты, и общаться с ними трудно.

Да, просвет был; но такой трезвый человек, как Джерри, не скрывал от себя, что до счастливого конца далеко-. Ангел ангелом, а многое придется сделать самому. Что ни говори, с Верой он еще помолвлен и, если не принять срочных мер, вскоре он пойдет к алтарю во фраке и в парадных брюках, которые, скажет она, надо бы выгладить.

Он долго и напряженно думал об опасности, пока взгляд его не упал на газету и он не увидел, что сегодня — среда, день серьезный. Пришлось встать из-за стола, побриться, принять душ и одеться поприличней. Сделав все это, он взял свою папку и вышел.

Именно по средам карикатуристы обходят газеты и журналы. Когда у дверей, за которыми сидит заведующий оформлением, наберется штук десять нервных художников, голова без тела вызывает их по одному. Атмосфера очень похожа на ту, которая царит в приемной зубного врача.

Обычно приходится обойти многих — заведующего оформлением, как королеву Викторию, рассмешить нелегко; но судьба пожалела Джерри и благородно решила хоть как-то его подбодрить. Начал он с той газеты, где печатался тетя Филлис, и у него сразу взяли там все рисунки, вроде бы даже огорчаясь, что больше ничего нет.

Такое событие надо отпраздновать. Разрезвившись, как дядя Уилл со своей миниатюрой, Джерри решил покутить на славу и, по здравом размышлении, выбрал ресторан знаменитого отеля «Баррибо».

Войдя в это лежбище магарадж и миллионеров, он сразу ощутил, что для полного блаженства ему чего-то не хватает. Все сидели парами; все — но не он. Вот если бы здесь была возлюбленная незнакомка!

Она здесь была, пила кофе за столиком у самой двери.

Он застыл на месте. Миллионер, идущий за ним, толкнул его в спину, но он едва это заметил, глядя на свою мечту, как глядел Гомер на Веру, с той только разницей, что Гомер не сомневался в ее материальности, а Джерри полагал, что перед ним — мираж или астральное тело. Тут она подняла взор, улыбнулась и помахала ему кофейной ложечкой.

Джерри рухнул на стул рядом с ней. Кто-то бил в барабан, но вскоре он понял, что это всего лишь сердце.

— Поразительно! — сказал он. — Я думал, вы у тети.

— Я там и есть, — отвечала она. — Приехала по делу.

— И уедете?

— Да.

— Это плохо. Давайте позавтракаем.

— Я позавтракала.

— Ну, еще раз.

— Нет, спасибо. А вы ешьте, мешать не стану.

— Помешать мне невозможно. Я кучу. И не говорите: «Вот свинья!» У меня большая удача. Что вы знаете о жизни карикатуристов?

— Очень мало.

— По средам они обходят журналы и газеты. Спасибо, если продадут один рисунок.

— Но сегодня?..

— Вот именно. Сегодня я продал все в первом журнале.

— Как хорошо!

— Замечательно.

— Естественно, вы кутите. Хоть бы и мне так повезло!

— В чем?

— В том деле, из-за которого я приехала. Как вы думаете, что это значит, когда тебя приглашает юрист?

— Деньги, наверное.

— Хорошо бы, а то я тоже раскутилась.

— Когда вы получили письмо?

— Сегодня утром.

— Я думаю, это — наследство.

— Вроде не от кого.

— У вас никто не умер?

— Нет. Да и вообще, они все бедные.

— Школьная подружка, которой вы помогли на хоккейном поле?

— Зачем им умирать? Они молодые.

— Да, действительно. Это тайна.

— Тетя говорит, ловушка.

— Какая?

— Ну, белые рабыни. Заманят, усыпят — и в Южную Америку.

— Почему именно вас?

— Надо же кого-нибудь.

— Как по-вашему, похоже это на правду?

— Если тетя так думает, значит — непохоже.

— А кто этот юрист? Не из портовых районов?

— Нет, с Бедфорд-роуд. Звучит солидно: «Скроп, Эшби и Пембертон». Мой — Уиллоуби Скроп, такая подпись.

— А, черт! Простите.

— Почему вы ругаетесь?

— Он — скорей мой, чем ваш. Мой дядя.

— Да? А какой он?

— Высший сорт.

— Девиц не усыпляет?

— Ни в малейшей мере.

— Это хорошо.

Пока они говорили, Джерри ел, а теперь закурил сигарету, предложив другую даме.

— И еще хорошо, что тети нет, — сказала она, выпуская дым.

— Не любит, чтоб курили?

— Да. От курения бывает бессонница, мигрень, астма, бронхит, гастрит, близорукость, ревматизм, радикулит, ишиас и сыпь.

— Хотел бы я познакомиться с вашей тетей. Какой ум!

— Ничего не выйдет, вы — художник.

— О да, русские княгини! Строгая женщина. Почему вы к ней едете?

— Надо. Да, кстати, насчет ресторана.

— Я жду — не дождусь.

— Придется подождать еще.

— А, черт! Простите. Почему?

— Я забыла, что у тети день рождения. Может, в субботу?

— Хорошо, но «А, черт!» я прибавлю.

— Значит, здесь, в шесть часов?

— Вот именно.

— Ну, я пошла, а то опоздаю на лучший поезд. Далеко эта контора?

— Не очень близко.

— Тогда посадите меня в такси.

Такси уехало. Джерри пошел домой пешком. Он сильно поистратился, а шоферы не довольствуются очарованием манер. Но он и так прогулялся бы. Ему надо было обдумать проблему со всех сторон, а он лучше думал на ходу.

Проблема требовала размышлений. Недавняя встреча окончательно убедила его в том, что жениться он может только на одной девушке. Как же увернуться от другой? Поистине, тупик из тупиков! Царь Соломон или Бригем Янг не сочли бы это проблемой; они не сочли бы — но он счел.

Размышлял он и дома. Ему припомнилась комедия, где герой говорит девице, напомнившей о помолвке: «Ах, забыл сказать! Ее нет» — и он позавидовал прыти комедийных героев, когда зазвонил телефон. Прелестный голос возможной тещи очень удивил его, она не болтала с ним по телефону, мало того — вообще избегала бесед с возможным зятем.

— Джеральд? — сказала она. — Добрый день. Я не помешала?

— Нет. Я в среду не работаю.

— Бывают же счастливые люди! У меня как раз по средам — утренний спектакль. Вы слышали, как актриса идет мимо рыбной лавки? Рыбы смотрят на нее, точь-в-точь — зрители, а она думает: «Вспомнила! У меня утренний спектакль». Но я звоню вам не для того, чтобы рассказывать анекдоты. Я проводила Веру в Брюссель, и она дала мне печальное поручение.

— Мне вас очень жаль.

— Пожалейте себя, — проворковала кавалерственная дама.

Что-что, а слово держать она умела. Обещала любимой дочери объяснить ее жениху, что свадьбы не будет, — и объяснила со свойственным ей искусством.

— Я знаю, — сказала она, — вы поймете. Вера просила передать, что вы для нее — нежный, близкий друг. До свиданья, Джеральд, всего вам доброго.

Когда Джерри опускал трубку, она дрожала в его руке. Дама Флора подчеркнула, что дочь считает его слабым, и слабым он был, если это не слишком слабое слово. Такой стилист, как Флобер, выбрал бы свой, французский аналог выражению: «Просто студень какой-то».

Произошло это потому, что он испытал облегчение. Слово и здесь — слишком слабое. Когда человек на эшафоте видит всадника с королевским помилованием, мы не говорим: «Он испытал облегчение». Чувства Джерри лучше всего сравнить с чувствами Криспина Скропа, когда тот смотрел, как Уиллоуби пишет чек.

Какое-то время счастливец просто сидел, испытывая благоговейное почтение к ангелу-хранителю; потом ему пришло в голову, что надо не созерцать, а действовать. Да, они обедают в субботу, но только сумасшедший будет сидеть до тех пор сложа руки. А в такое время — каждая минута на счету. Там, в Борнмуте, ее может умыкнуть какой-нибудь наглец. Значит, туда и отправимся. Однако сперва хорошо бы узнать ее имя.

К счастью, это легко. Она пошла к дяде Уиллу. Звоним ему.

— Дядя Уилл? Это Джерри.

Уиллоуби был суховат. Он уезжал на несколько дней играть в гольф и очень спешил.

— Ах ты, Господи! — сказал он. — Бегу на вокзал, а ты звонишь.

— Ты уезжаешь?

— Да. Играть в гольф.

— Я на одну минутку. В субботу я обедаю с одной девушкой…

— А как же твоя Вера?

— Все в порядке. Она со мной разошлась.

— Очень рад. Неприятная девица.

— А эта — нет слов!

— В чем же дело?

— Я не знаю, как ее зовут.

— Ты не спрашивал?

— Нет.

— Почему?

— Так, не довелось. Дядя вздохнул.

— Именно этого я и боялся с тех пор, как ты упал из коляски. Ну, пока.

— Нет, нет. Ты ее знаешь. Она у тебя сегодня была. Дядя засопел, показывая этим, что Джерри удалось пробудить его интерес.

— Господи! Да, она говорила, что знакома с тобой. Ее зовут Джейн. Джейн Ханникат. Она — стюардесса.

— Я знаю.

— Работу, конечно, бросит. Получила большие деньги. Один старик, Донахью, с ней летал. Теперь он умер. Мне звонили из Нью-Йорка. Родных у него нет, все оставил Джейн. Я рад за нее, хорошая девушка. Больше миллиона, меньше двух. Ну, пока, а то опоздаю!

 

ГЛАВА VII

Большую часть дня Мейбл сидела за своим столом и ни о чем не думала, выходя из забытья лишь в тех случаях, когда являлся посетитель. Но рано или поздно жизнь возвращалась к ней, мысли — обращались к чаю. В тот день мгновенье это совпало с уходом хозяина. Когда его летящие фалды исчезли за дверью, она поняла, что хочет пить.

Обычно она посылала за чаем рассыльного по имени Перси, но сейчас, без начальника, предпочла выпить дивный напиток не из пластмассового стаканчика, а из фарфоровой чашки. Захотелось ей и погулять, поглядеть витрины.

Когда Перси не бегал с поручениями, он сидел в особом закутке и читал комикс. Вызывали его звонком.

— Я ухожу, — сказала Мейбл, — очень скоро вернусь. Посиди-ка у меня. Если спросят хозяина, он уехал. Скажут что-нибудь, запиши. Да, когда снимешь трубку, говори: «Контора Скропа, Эшби и Пембертона», а не «Кто это»?

Минут через двадцать она вернулась. Перси сидел за столом. Ублаженная чаем, булочками и почтительностью, она бы погладила его по голове, если бы он не мазал волосы таким отвратительным маслом.

— Звонили?

— Один раз.

— Хозяина?

— Ага.

— Ты хоть им «ага» не сказал?

— Не-а.

— А кто звонил?

— Вроде Пал какой-то. Главное, нализался.

— Что?

— То. Надрался, как зюзя.

— Почему ты так думаешь?

— Порол черт-те что. Так вообще ничего, не икал. А порол т-а-кое!

— Какое?

— Скажите, говорит, что я запер девицу в стол. В средний ящик.

— Девицу?

— Ага. Минни О'Тюру.

— В ящик?

— Ну!

— Она не влезет.

— Разрубить, так влезет. А вообще-то насосался, как пылесос.

— Да, странные люди бывают, — заключила Мейбл. — Не буду беспокоить хозяина.

Перси с ней согласился.

 

ГЛАВА VIII

В английских селениях, таких маленьких, что на почте продают сладости и мотки шерсти, а оазис кабачка — только один, самым важным человеком бывает обычно владелец большой усадьбы. Именно его считают особенно умным, даже если он — сэр Криспин; именно к нему несут свои горести и сомнения.

Это и сделал полицейский Эрнст Симмс на следующий день после того, как местный властитель вернулся из Лондона. Он прибыл в Меллингэм-холл, где его встретил дворецкий, бросивший на него суровый взор и получивший в ответ такой же. Они не очень любили друг друга.

— Привет, рыло, — сказал дворецкий. — Зачем пожаловал?

— Да уж не к вам, — сухо отвечал Симмс. — Хочу повидать сэра Криспина.

— А он хочет? — парировал дворецкий. — Ладно, иди, он в библиотеке. Я ему не завидую.

Библиотека располагалась на втором этаже. То была большая мрачная комната, где по стенам, в шкафах, стояли тома в телячьей коже, изданные в ту пору, когда читали о Боге, еще не обретя потребности в шпионах и мертвых телах. На сэра Криспина она всегда наводила мрак и скорбь, но было в ней и преимущество — туда не ходили постояльцы. Сиди и думай, никто не помешает.

К раздумьям его склонила недавняя удача. Вдохновленный Бернадеттой, он поставил все деньги на Братолюбие.

Да, Бернадетте он сказал, что больше не играет на скачках, но, в сущности, какая игра, если выигрыш предрешен? Взвесим факты. Уиллоуби только что проявил именно этот вид любви, мало того — лошадь принадлежит человеку, с которым они учились в школе, а наездника зовут Уиллом. Это ли не знамение небес?

Но черту подвело появление констебля, ибо фамилия Уилла была тоже Симмс. Поистине, думал сэр Криспин, можно обойтись и без таких формальностей, как сами скачки. Проще вручить деньги прямо, результат предрешен.

— Заходите, Симмс, заходите! — радостно вскричал хозяин. — У вас ко мне дело?

Констебль не разделял его радости. Выглядел он так, словно вытесан из очень твердого дерева человеком, который изучает ваяние по почте и дошел до третьего урока.

— Да, сэр, — строго и сухо отвечал он, как бы подчеркивая и важность, и частный характер своего визита. — Насчет вашего дворецкого.

Сэр Криспин вздрогнул, словно гость коснулся обнаженного нерва. Только что он был рад, рад, рад, как Поллианна; только что — но не теперь.

— Дворецкого? — откликнулся он. — А что случилось? Эрнст Симмс обрел ту напыщенность, с какою давал обычно показания в суде.

— Меня уведомили, — начал он, — что под его руководством посетители «Гуся и гусыни» играют в азартные игры. Когда я предупредил, что приму меры, он обозвал меня неприличным словом.

Тут он вроде бы резко изменил тему, сообщив, что вчера у его матери был день рождения.

— Она живет в Норфолке, в Ханстантоне. Я всегда ее поздравляю.

Сэр Криспин растерялся. Против таких чувств он не имел ничего, лучший друг полисмена — его мама, но что тут сказать, не знал и помолчал немного.

— Чтобы послать телеграмму, — продолжал Симмс, — я пошел на почту, а велосипед оставил на улице. — Он тоже помолчал, словно бы задохнувшись и показывая тем самым, что даже стальные люди могут не все. — Когда я вышел, — выговорил он, преодолев минутную слабость, — этот дворецкий учил дочку Гиббса ездить на моем велосипеде.

На сей раз сэр Криспин решил откликнуться и не совсем удачно сказал:

— Это нехорошо.

— Чего уж хорошего, — откликнулся Симмс с суровостью тяжко оскорбленных. — Так я ему и сказал. Велосипед — государственное имущество. Если он катает на нем девиц, он оскорбляет Ее Величество. Поймаю снова, — это я все сказал, — посажу, охнуть не успеет.

— Наверное, он испугался.

— Куда там! Очертела, говорит, полиция, настоящая гестапа. Стал угрожать.

— Угрожать?

— Угрожать, сэр. Я, говорит, тебе покажу, себя не узнаешь.

— Это нехорошо.

— Чего уж хорошего, сэр. А Марлен стоит и гогочет.

— Ай-ай-ай!

— Золотые слова, сэр. А еще она говорит, какая гестапа, он просто коп. Это констебль по-американски, они в кино слышат.

— Ужасно, — сказал сэр Криспин, — ужасно. Но при чем тут я?

— Увольте его, сэр. Он, этот, подрывной элемент. Несчастный баронет от всей души хотел бы это сделать, но были причины… Словом, он не мог буквально ничего и смутился, смешался, растерялся.

— Хорошо, я с ним поговорю, — сказал он и тут же понял, что этого мало.

Понял и констебль, что проявилось в его нарочитой поджатости.

— Спасибо, сэр, — сказал он, но если бы прибавил: «Чего еще ждать от такой мокрицы», чувства его не выразились бы яснее.

Подождав, пока он уйдет, сэр Криспин вышел на дорожку, чтобы подумать об их беседе. Это было опасно, каждое мгновенье его мог схватить какой-нибудь гость, от полковника с его рассказами о Дальнем Востоке до Р.Б. Чизольма с его мрачными прогнозами; но он рискнул, ибо нуждался в свежем воздухе, а кроме того, как и Джерри, лучше думал на ходу.

Думал он о том, что именно подразумевал дворецкий, когда грозил констеблю. В любом случае это — какая-нибудь гадость, которую должен будет осудить миролюбивый хозяин. От этой мысли он так расстроился, что добрая Берни, выйдя в сад, испугалась и спросила:

— Что с вами?

Сэр Криспин подпрыгнул, словно мексиканский скакучий боб, но, увидев Бернадетту, мгновенно утих. Ее он не боялся, он ей даже радовался. С той встречи у брата она нравилась ему все больше, и он решил облегчить перед ней душу. Поэтому он отвечал не «Спасибо, ничего», как ответил бы полковнику или Чизольму, а: «Я очень расстроен, миссис Клейберн».

— Берни.

— Я очень расстроен, Берни. Такая неприятность…

— Какая?

— С Чиппендейлом.

— Простите?

— Это мой дворецкий.

Женщина погрубее немедленно бы спросила: «Что, кресло плохое сделал?», но Берни поняла, что сейчас не до шуток.

— Что же он натворил?

— Скорей натворит. Грозился в кабачке.

И он поведал ей все. Она слушала, серьезно и внимательно, как врач, принимающий исповедь пациента.

— Знаете что, — сказала она, когда сэр Криспин кончил свою повесть, — плюньте, он просто пугает. Что он может сделать в конце концов? Сколько тут полицейских?

— Один.

— Я его видела. Солидный дядя, а ваш Чиппендейл — креветка, да и то, которой из пакета на видно. Все кончится На первом раунде.

— А если он что-нибудь подстроит?

— Ну что, например?

Сэр Криспин примера не привел, и Берни его пожурила.

— Вы начитались детективов. Вот там пускают кобру в камин или сыплют в пиво неизвестный восточный яд. А вообще, если вы боитесь, выгоните его. Что тут трудного?

Сэр Криспин помолчал. У всех у нас есть секреты, которые очень не хочется раскрывать. Однако нужда в сочувствии победила.

— Не могу. Он — не дворецкий.

— В каком смысле?

— Он — от фирмы, которая делала ремонт. Я им очень доволен. Они ждали два года, а потом прислали его. То, что называется «судебный исполнитель». Не знаю, есть ли они в Америке?

Берни удивлялась редко, но тут удивилась. Меллингэм-холл произвел на нее большое впечатление, и она никак не думала, что шкафы в нем набиты скелетами.

— Вот это да! — сказала она. — Что же вы будете делать?

— Не знаю.

— А я знаю. Женитесь на богатой.

— Кому я нужен?

— С такой усадьбой? Да кому угодно! Только дайте рекламу, сразу сбегутся. Нет, серьезно. Вежливый, умный, честный, не пьет, любит зверей. Вчера вы разговаривали с кошкой, сердце радовалось. Схватят, моргнуть не успеете. Тогда заплатите долг и гоните Чиппендейла. Кстати, — прибавила она, словно ей, как сыщику, не хватало кусочков головоломки, — почему он дворецкий?

— Сам предложил, чтобы гости не поняли. Я ему не плачу. Серьезность, с какою Берни обсуждала меллингэмские тайны, сменилась весельем.

— Однако устроились! У нас весь Лонг-Айленд лопнул бы от зависти. Бесплатно служит и не может уйти. Да им платят, как принцам, а они услышат зов из вольного мира, и все — уволились. Так что не беспокойтесь. Угрозы — ерунда, пыль в глаза пускает. Служит он хорошо. В общем, Криппи, порядок. Улыбайтесь, это очень полезно. Вы представить себе не можете, сколько народу спросит: «В чем дело?»

Именно в этот миг из дома вышел дворецкий. Может, кто-то ему и радовался; кто-то — но не хозяин.

— Вас к телефону, сэр, — сказал он, не считая уместным при Берни слово «дорогуша». — По-видимому, ваш брат.

Сэр Криспин поспешил к одной трубке, Чиппендейл — к другой.

— Уилл?

— Крисп?

— Почему у тебя такой голос? Что-то случилось?

— Ха-ха! Эта чертова Берни украла миниатюру. Чиппендейл беззвучно охнул. Будь он почувствительней, он бы выругался.

 

ГЛАВА IX

Уиллоуби вернулся в самом лучшем расположении духа. Играл он хорошо, исправил хотя на время траекторию мяча, а мысль о том, что миниатюра ждет его на письменном столе, довершала радость. Если корпулентный юрист может уподобиться серафимам и херувимам, поющим свои песни, то юристом этим был он.

И что же? Прав был Плиний, по-видимому, Старший, заметив, что именно тогда, когда все течет легко и плавно, как патока из кувшина, судьба подстерегает за углом, держа наготове набитого галькой угря.

Теперь обратимся к другим, в том числе — незаметным участникам горестной беседы. Чиппендейл навострил уши, словно доберман-пинчер; сэр Криспин застыл, и трубка задрожала в его руке. Ослышаться он не мог, у него едва не лопнула барабанная перепонка, значит — ошибся брат. Обычно тот не ошибался, но он, сэр Криспин, просто не мог поверить, что такая женщина крадет. Хорошие девочки не крадут. Говоря строго, она — не девочка, но уж бесспорно — хорошая. Последняя беседа укрепила эту мысль.

— Что? — спросил он, и никогда еще это односложное слово не вмещало столько удивления, негодования и пыла. — Ты шутишь?

Брат ответил не сразу, возможно — потому, что из уст его била пена. Наконец он сказал, что не шутит.

— Уехал на несколько дней, — пояснил он, — оставил прямо на столе. Приезжаю — нету.

— Ты хорошо искал?

— Спроси еще, протер ли я очки?

— А ты протер?

— К черту!!!

— Я вот вечно забываю.

Спор об очках почему-то немного охладил юриста. Когда он заговорил, голос его, еще напоминающий те звуки, которые издает боцман грузового судна, звучал помягче.

— При чем тут «искал», «не искал»? Я оставил ее на столе.

— Она могла упасть.

— Куда?

— На пол. Может, ветром снесло.

Они опять помолчали. Даже сэр Криспин не очень высоко оценил эту гипотезу. Наконец Уиллоуби сказал:

— Крисп, не дури.

— Хорошо, Уилл.

— Ветром! Хо-хо!

— Да, я понимаю. Но почему Берни?

— А кто ж еще? Не Пайл, в конце концов!

— И не такая женщина! — пылко вскричал старший брат.

— Ха-ха! Какая, интересно? Вот, смотри: вечером показывал им миниатюру. Гомер два раза зевнул, а эта змеюка просто в нее впилась. И кричит, и. хвалит, и спрашивает. Ясно, тогда и решилась. А ночью прокралась в кабинет, и пожалуйста! Надо отнять.

— Да, конечно…

— И я отниму. С твоей помощью.

— С моей?

— Да, с твоей. Потому и звоню. Миниатюра — там, у вас. Поговори с Берни. Пригрози судом.

— Ну, что ты!

— Тогда обыщи ее комнату.

— Что ты!

— А что?

— Я не могу.

— Слушай, Крисп, у тебя нет денег. Найдешь миниатюру — дам сто фунтов.

Негодование и ужас захлестнули сэра Криспина. Немногочисленные волосы просто встали дыбом. Он выпрямился, хотя брат этого и не видел, и произнес другое односложное слово:

— Нет!

— Двести.

— Нет! Прости, Уилл. Я глубоко почитаю миссис Клей-берн. Я ею восхищаюсь и не стану поддерживать пустых обвинений.

— Пустых?

— Да!

— Ха-ха! Она — известная воровка. Не знал? Там, в Нью-Йорке, когда она идет в магазин, вызывают отряд сыщиков. Ее из-за этого и увезли. Выслали, можно сказать.

Больше выдержать сэр Криспин не мог.

— Стыдись, Уилл, — холодно сказал он. — До свиданья. — И бросил трубку.

Несколько минут он дрожал, как дрожит человек, уцелевший после крушения. Мысли его путались, но он ощущал благодарность к покойному Александру Грейаму Беллу — лицом к лицу с братом он бы никак не проявил такой стойкости. Уиллоуби с детства подавлял его, и только помощь мистера Белла спасает от этого теперь. Великолепное изобретение дает возможность слабому торжествовать над сильным; вот и сэр Криспин вел себя выше всякой критики — Чиппендейл, глубоко потрясенный, и не знал, что в его подопечном таятся такие достоинства.

По мере того как утихали побочные эффекты борьбы, негодование сменилось более мягкими чувствами. Сэр Криспин ощутил, что и брата можно понять. Да, ужасно, что боль и горе породили эти дикие выдумки, но все-таки это — боль и горе. Успокоившись, он увидит истину, признает свою ошибку. Уиллоуби отходчив; просто он иногда говорит, не подумав.

Дойдя до этих милостивых мыслей, сэр Криспин пошел было в сад, надеясь побеседовать с Берни, когда открылась дверь и появился мнимый мажордом. Припомнив, что есть и другие дела, кроме нелепых обвинений, сэр Криспин без особого пыла взглянул на него и суховато произнес: «Да?», ибо не забыл своих обещаний констеблю, а его тонкой душе претили неприятные беседы. Если говорить, то строго; но телефон уже не поможет.

Чиппендейл, вероятно, заметил эту сухость, но остался равнодушен.

— Есть дело, друг, — приветливо сказал он.

— Какой я вам друг!

— Ну зачем так, а? Нехорошо, дорогуша.

Берни уподобила дворецкого креветке, и объективный наблюдатель с нею бы согласился. Правда, люди, знакомые с Чиппендейлом, полагали, что в нем нет и шестидесяти шести вершков. Привлекательным он не был. Лицо казалось каким-то грязным; уши торчали, как ручки греческой вазы; глаза и нос наводили на мысль об утке и лисе. Словом, нам странно, что юная мисс Гиббс привечала его, — правда, он давал ей бесплатные уроки езды на велосипеде. Что же до хозяев, они всегда предпочитают ум красоте.

— Что вам нужно? — осведомился сэр Криспин. Чиппендейл мог бы сказать, что ему нужны десять тысяч в год, «роллс-ройс», вилла на Лазурном берегу и немного бриллиантов, но дело есть дело.

— Да так, потолковать, — ответил он. — Услышал ваш разговор.

Сэр Криспин опять задрожал, даже усы зашевелились, и выговорил не сразу:

— Как вам не стыдно?

Чиппендейл резонно признал этот вопрос риторическим.

— Зря вы его отшили, — сказал он. — Две сотни, это подумать! За такие деньги можно быть повежливей. Вежливость, она ничего не стоит, а толку много. Еще в воскресной школе слышал.

Высказав эти упреки, Чиппендейл сел и положил ноги на стол.

— А что к дамочке не пойдете, это вы правильно. Все равно ничего не выгорит. Она бы, это, категорически отрицала, — объяснил он, скромно гордясь своим слогом. — Что тогда делать? Где улики? Другое дело комнату обыскать. Вам несподручно — я могу. Повезло вам, я человек опытный. С детства руку набил. Выиграет отец на собачьих бегах и прячет, а мать мне платила, если я что найду. И находил. Найду и вашу фиговину. Миниатюра? Это картинка, да? Знаю, видел. В прошлом году служил и видел, их держали в стеклянном ящике. А вот, — прибавил он, — важный вопрос. Даст ваш братец две сотни? Большие деньги, но вроде он человек солидный. Серьезный, понимаете, как судья на футболе. Значит, будем считать, даст.

Этот долгий и мерзкий монолог привел сэра Криспина в такую ярость, что ему удавалось издать лишь странное бульканье. Теперь он обрел дар речи.

— Я не допущу! — проблеял он. — Обыскивать! Нет, что же это!

Чиппендейл снисходительно улыбнулся. Нелегко с новичками, вечно разводят пары.

— Понятно, — сказал он. — Боитесь, что схватят. Да, если б меня накрыли, ваши бы сразу разорались: «Зовите полицию, зовите полицию!» Вы б им сказали: «Ах, он больше не будет, такой соблазн!» — «Хорошо, тогда гоните его». — «Не могу». — «Почему это?» — «А он не дворецкий». Так бы все наружу и вышло. Не бойтесь, друг, меня не накроют. Держите дамочку подальше, и все дела. Поведите прогуляться. Жаль, у нее вроде квартирка. Была бы одна спальня, тогда ясно — на шкафу. Они всегда на шкаф кладут. А в этих гостиницах — черт ее знает, ящики всякие взламывай. Не забыть отвертку… Теперь, как поделимся. Ваш — братец с деньгами, моя — работа. Значит, пополам.

Отвращение перешло в тошноту. Сэр Криспин дал бы много, чтобы сменить привычное блеяние на рокотания брата.

— Я запрещаю вам идти в ее комнаты! — почти проревел он. — Ступайте вон!

Чиппендейл очень удивился.

— Вам что, денег не надо?

— Вот именно.

— На такое хорошее дело?

— Черт с ним!

— Не обыскиваем?

— Нет. Ступайте.

— Ну дает! — проговорил Чиппендейл, как говорил всегда, когда очень удивлялся.

Если бы кто-нибудь услышал оба разговора, он непременно бы поразился твердости, с какою вел себя сэр Криспин. Вот, подумал бы он, человек, вынужденный просить у брата двести фунтов шесть шиллингов четыре пенса, но отвергший такую сумму, чтобы только не огорчить женщину! Когда же искуситель предлагает обыскать ее комнату, он прогоняет его. Да, рыцарство живо. Поистине, это — сам Байярд.

Но летописец, как ему ни больно, вынужден сообщить, что не только рыцарство вдохновляло сэра Криспина. С ним наравне шла уверенность в том, что после скачек какие-то двести фунтов будут не так уж нужны.

Однако вера в Братолюбие, которое принесет больше тысячи, не спасала от некоторого беспокойства. В конце концов, чего на свете не бывает. Лошади спотыкаются, наездники сталкиваются и тому подобное.

Часы подсказывали, что скачки кончились примерно час назад, и он горько сетовал, что живет в деревне. Прежде, в Лондоне, он бы узнал результаты через несколько минут. Здесь надо ждать девятичасовой сводки новостей, поскольку звонить Уиллу навряд ли удобно.

Ему стало душно, он решил выйти и открыл было дверь, когда она распахнулась, словно ворвался один из тех ураганов, которые набирают силу, достигнув мыса Гаттерас, — и вошла Берни.

— Сколько же он вас продержал! — удивилась она. — Чего он хочет?

Вопрос был трудный, и сэр Криспин пробормотал:

— Да так, ничего…

— Поболтали, посплетничали? Ну ладно. А вы не хотите прокатиться? Полковник едет в Солсбери, показать мне собор.

Такие перспективы не привлекали сэра Криспина. Полковник Нортон Смит вообще отпугивал его, соборы же оставляли равнодушным. Сгустив эти чувства в «Спасибо, нет, э, спасибо», он думал, что Берни ушла, но она опять заглянула в дверь и сказала:

— Да, кстати. Хорошо, что вы не поставили на это Братолюбие. Сейчас получила телеграмму. Пришло вторым.

На сей раз она исчезла, а библиотека стала плясать некогда модный танец под названием «шимми». Если бы проповеди епископа Понтифекса (Оксфорд, 1839), выпрыгнув из шкафа, стукнули сэра Криспина по голове, он бы не стонал и не охал с такой силой. Страшная весть повергла его именно в то состояние, которым, по слову этого епископа, расплачиваются за грех (стр. 83).

Когда хоть какая-то связность мысли возвратилась к нему, он напряг все мозговые клетки, чтобы найти выход, и в конце концов нашел. Байярд навряд ли одобрил бы его, но Криспину он понравился. Пересмотрев свои взгляды на куртуазность, баронет позвонил в звонок.

— Чиппендейл, — сказал он, когда тот явился, — закройте двери.

Чиппендейл их закрыл.

— Я подумал, — продолжал сэр Криспин, — и пришел к выводу, что попытаться мы вправе. Если вы действительно можете найти миниатюру…

— А то! — заверил мнимый дворецкий.

— Ищите ее, — напутствовал хозяин, — как только выберете время.

 

ГЛАВА Х

Услышав, что брат бросил трубку, Уиллоуби какое-то время напоминал прославленную статую «Мыслитель». Конечно, думал он, не стоило тратить деньги на междугородний разговор. Криспина он любил, но ясно видел, что опереться на него нельзя. Даже если бы эта надломленная трость откликнулась, ничего бы путного не вышло. Криспин вежлив и честен, он не пьет, не обижает животных — но и не возвратит украденную миниатюру. Что ж, одни могут, другие — нет. Видимо, связано в гормонами.

Тут нужен, все думал Уилл, человек молодой, живой, решительный, вроде сыщика из детективов, которые он читал в поезде, или — да, да! — их племянника Джерри.

Племянника он любил, хотя и сдержанно, ибо не хотел распускать его — любил, даже восхищался, как-никак тот гораздо лучше играл в гольф. Конечно, игра эта еще не гарантирует других достоинств, но твердость и сосредоточенность с ней связаны. А в щекотливом предприятии, которое он замыслил, нужны именно они.

Такие люди, как Уиллоуби, решают быстро. Они не мычат, и не гудят, и не приговаривают, что надо бы всесторонне рассмотреть предмет. Едва подумав о Джерри, он набрал номер.

— Джерри?

— А, здравствуй, дядя Уилл!

— Не занят?

— Нет.

— Прийти можешь?

— В контору?

— Домой.

— Могу.

— Ну беги.

Ждать пришлось недолго. Джерри жил в одном из переулков, выходящих на Кингс-роуд, совсем недалеко от Челси-сквер, а с дядей поговорить хотел. В конце концов, если тот даст эти деньги, он будет, конечно, не так богат, как она, но все же достаточно обеспечен, чтобы на ней жениться.

Вера Апшоу подсказала, что деньги получить — просто, проще некуда. Идешь к дяде и говоришь учтиво, но твердо: «Я разобрался в законах и знаю, что эта твоя опека — не вечная и не безусловная. Ее можно отменить по обоюдному согласию. Так что гони деньги, а то подам в суд».

Конечно, начать с этого нельзя. Прилично ли, войдя в дом, давить человека, не поздоровавшись с ним? Нет, неприлично. Поболтаем немного, дядя — человек хороший, они всегда дружили. Соответственно, первые минуты они болтали о гольфе, и только тогда, когда дядя отхвастался, племянник произнес:

— Да, насчет этих денег.

— Пожалуйста! — откликнулся тот. — Бери, я их не держу. На той неделе получишь.

Джерри не покачнулся, так как сидел в кресле, но ощущал примерно то же, что Криспин, когда Уиллоуби выписывал чек. Радость соперничала с чем-то вроде разочарования — значит, все просьбы и доводы, которые он так тщательно продумал, уже не нужны. Радость победила (как и у Криспина), и он выразил ее тем восторженным хрюканьем, каким встречал удачный удар. Слова куда-то исчезли. Дядя тем временем спросил:

— Наверное, ты думал, в чем тут суть? Почему отец не хотел, чтобы ты получил их сразу?

Джерри согласился, что такие мысли его посещали.

— Что ты знаешь о его молодости?

— Вроде бы, до тридцати он ничего особенного не делал.

— В данном случае важно, что он сделал в двадцать два. Он женился на билетерше из кино, склонной к горячительным напиткам.

— Значит, он двоеженец?

— Конечно, нет. Промучив его года два, билетерша скончалась, а он возненавидел ранние браки. Он решил, что до тридцати все мужчины слабоумные. Чтобы тебя не подцепила первая же мерзавка, он придумал эту опеку. Он знал, что я не допущу дурацкой женитьбы. Я и не допустил. Вера Апшоу, может быть, хороша для особенно благополучного миллионера — но не для тебя. Ей нужны драгоценности и «роллс-ройсы». Вы действительно расстались?

— Слава Богу, да.

— Радуешься? Это правильно. Помни, красота — еще не все. Красавица на глиняных ногах хорошей женой не будет. Двадцать пять лет назад я разглядел, что такие ноги у Флоры. Дочь — в нее. Чем кончилась ваша помолвка, взрывом или взвизгом?

— Скорее, воркованием. Со мной говорила мать. Ну и голос у нее!

— Да, мелодичный. Что же она сказала?

— Много чего. Главное, Вера уже не хочет выходить за меня замуж.

— В переводе с их языка — встретила кого-то побогаче.

— Ты думаешь?

— Знаю. Двадцать пять лет назад это случилось со мной. В беседах с Реджинальдом Трессилианом она об этом не говорит, но мы были помолвлены. Тут явился Чарли, получивший в наследство «Диетический Хлеб Апшоу». Деньги она давно потратила.

Племянник поглупее пробормотал бы: «Вот почему ты не женился», но Джерри понимал, что дядя любит холостяцкую жизнь и глубоко благодарен Чарльзу. Ограничившись похвалой ангелам-хранителям, он сказал прямо:

— Ну, теперь я могу жениться.

— Господи! — воскликнул дядя. — Ты опять влюблен?

— Не «опять», а впервые.

— Конечно, у нее нет ни гроша?

— Что ты! У нее — миллионы. В том-то и дело. Сам понимаешь, что думают о человеке, который женится на деньгах.

Уиллоуби умел перемножать два на два. Слово «миллионы» он легко сопоставил с расспросами о наследнице старого Донахью.

— Ты влюбился в Джейн Ханникат?

Джерри не ответил, пораженный такой проницательностью.

— Да ты ее видел один раз!

— Вообще-то два, но и одного хватило бы.

— Понимаю. Приятная девица.

— Это к ней не подходит!

— Почему? Девица или приятна, или неприятна. Она — приятна. И еще деньги.

— Знал бы ты, как я хочу, чтоб их не было!

— И заметь, у тебя сразу появятся соперники. Только эту новость узнают, презренные корыстолюбцы и прожигатели жизни расцветут, как цветы весной.

— Вот я и хочу сейчас же ее увидеть.

— К сожалению, это невозможно. Ты уезжаешь сегодня в Меллингэм.

— Что?

— Да, забыл сообщить. Я не дам тебе денег, пока ты не окажешь мне маленькой услуги. Помнишь, я показывал миниатюру?

— Прапрабабушку?

— Или прапрапра. Девушка в голубом. С нами была миссис Клейберн.

— Да. Ты называл ее Берни.

— Не хочу говорить, как я бы назвал ее сейчас. Она стащила миниатюру и увезла в Меллингэм.

— Ты шутишь?

— О, если бы!

— Такие женщины не крадут.

— Именно это я сказал ее брату, а он ответил мне, что в Нью-Йорке, если она идет в магазин, туда созывают сыщиков. Но я и тогда не верил, что она меня обворует, живя у меня в доме. «Если бы я знал!», как пишут в детективах.

Джерри это не очень понравилось. Он видел Бернадетту один раз, но, несмотря на дядины слова, она понравилась ему.

— Ты уверен?

— Конечно! Кто еще мог украсть? Она, больше некому. В общем, едешь в Меллингэм, ищешь у нее в комнате.

— Не могу я, Господи!

— А я не отдам денег. Ты — мне, я — тебе. Взаимопомощь.

— В субботу я обедаю с Джейн!

— Отложи. Пошли телеграмму, что тебя вызвали в деревню.

— Я не знаю адреса.

— У меня в конторе он есть. Напиши телеграмму, завтра пошлем.

— Я не умею обыскивать комнаты.

— Научишься. Ради Бога, не усложняй! Дело — для шестилетнего ребенка с запоздалым развитием. Можно подумать, я тебя гоню на Эверест. Найдешь за двадцать минут.

Джерри в этом усомнился и просто задрожал при мысли о том, что ждет его в Меллингэм-холле (Меллингэм-он-Вэйл, телефон Меллингэм 63), но понял, что спорить не стоит.

— Хорошо, — ответил он без какой бы то ни было интонации.

— Прекрасно, — сказал Уиллоуби. — Около семи — удобный поезд. Я позвоню Криспину, чтобы он тебя встретил.

 

ГЛАВА XI

Джерри без труда успел на превосходный поезд, а ровно через сутки, поджимая губы, хмуря алебастровый лоб, приехала из Бельгии Вера.

Хмурилась она редко, мать ей объясняла, что от этого бывают морщины; но тут удержаться не могла, тем более что матери и дома не было. Есть проблемы, которые решит только сердечная беседа с одним из родителей. Именно такая проблема терзала прекрасную эссеистку.

К счастью, морщины не успели впечататься, как зазвенели ключи и вошла Флора, сообщая при этом, что она аб-со-лютно измотана.

— Литературный завтрак, — пояснила кавалерственная дама. — Сама не понимаю, зачем я на них хожу. Ну, Джимми Фавергил хочет получить сэра, а что мне? Сегодня чествовали Эмму Эджи — знаешь, знаешь, такой мерзкий роман, тиражи огромные. Ей все мало, вот и подсуетилась, дали завтрак. Куриный волован, фруктовый салат, пятнадцать аб-со-лютно идиотских речей. Она, мымра, четверть часа рассказывала, как этот, простите, замысел пришел ей в голову. Покаяться бы, а то — замысел! Джимми отвечал. Ну, этого уж никто не выдержал, и нас отпустили. Но до того ли теперь? — как говорят обычно во втором акте. Ну, что у тебя?

— Ничего.

— Ничего?!

— Видела Брюссель, ездили в Мехелен, в Антверпен. Был концерт, был банкет, много балканских писателей….

— Я тебя прошу, не шути. Ты прекрасно знаешь, о чем я спрашиваю. Телеграмму ты получила. Значит, отсчитываем с той минуты, когда я дала отставку твоему Рембрандту. Ну как, теряю я дочь, приобретаю сына? Кстати, один американец сказал, что твой Гомер загребает кучу денег. Если у него в год меньше ста пятидесяти тысяч, он плачет и рыдает. В общем, моя душенька, для счастья хватит.

Вера рассмеялась точно так, как смеялась в книжном магазине.

— Очень может быть, — заметила она. — Только мне они не достанутся.

Флора Фэй издала звук, который у другой женщины казался бы чем-то средним между кряканьем и фырканьем. Даже на сцене она не выражала недоверия с таким блеском.

— Никогда не поверю, — сказала она, — что он в тебя не влюбился!

— А ты поверь.

— Чепуха. Я знаю, в чем дело. Вы были на людях. Как объясниться среди балканских писателей? Только собрался — бац, писатель! Все равно что на площади.

Веру это не утешило.

— Мы каждый вечер ходили в ресторан, — возразила она.

— И ничего?

— Ничего.

— Ну, знаешь! — воскликнула Флора. — Чушь какая-то! Однако объяснялось все просто. Гомер был робок. Он не верил в себя. Он знал, что роговые очки и круглое лицо — не подарок. Словом, он боялся прекрасной, Веры, как боялись принцесс свинопасы.

Когда год за годом получаешь по сто пятьдесят тысяч (а Гомер, говоря строго, получал скорее двести), привыкаешь и не удивляешься. Конечно, он знал, что женщины любят богатых, но к данному случаю этого не относил, тем более что речь шла об одухотворенном создании, написавшем «Дни нарцисса». Потому он и не объяснялся, Вера — хмурилась, рискуя обрести морщины, а Флора Фэй недоверчиво хмыкала.

— Сегодня мы тоже идем в ресторан, — продолжала божественная эссеистка. — Говорить будем о том, как важны эти съезды и сколько на них собирается интересных людей. А завтра он уедет к сестре. Она сейчас где-то в Хемпшире или в Сассексе. Меллингэм-холл.

Тут она остановилась, услышав воинский клич.

— Как-как? — спросила после этого Флора.

— Меллингэм-холл.

— Тогда дело в шляпе.

— Почему?

Глаза у кавалерственной дамы сверкали так, словно она отбрила режиссера.

— Слушай, — сказала она, — Меллингэм-холл я знаю. Двадцать пять лет назад меня возил туда Уилли Скроп. Это их усадьба. Место — романтичней некуда, тропинки и закутки самых рыцарских времен. Что говорить, там я познакомилась с папой. Прошлись по тропинке раза два — и пожалуйста, объяснился. Неудобно получилось, — раздумчиво прибавила она, — я была помолвлена с Уилли, папа — еще с кем-то. Но такие дела всегда можно уладить. В общем, не волнуйся, атмосфера его доконает. Ты не рада? Странно. Я думала, ты будешь плясать.

— Ты упустила небольшую деталь, — отозвалась Вера. — Как я туда попаду? Войду и скажу: «Привет!», вроде балканских писателей?

Флора Фэй презрела сомнения.

— Заплатишь и поселишься, — сказала она. — Старший брат обеднел и берет постояльцев. Расстелет алый ковер.

Вера мгновенно оживилась, но все равно заметила:

— Так нельзя, надо что-то купить.

— Покупай, душенька, — сердечно сказала Флора Фэй. — Зачем мелочиться? Ослепим Гомера.

Пока Гомер удручал своей пассивностью Веру и Флору, Дж. Г. Ф. Уэст раздражал Джейн Ханникат своей эксцентричностью. Телеграмма, откладывающая и без того отложенный ужин, привела ее в полную ярость. У нее был хороший характер — попробуй с плохим улыбаться всем мистерам Донахью! — но сейчас ей очень хотелось ударить рыжим кирпичом по рыжей голове.

Он сообщал, что срочно уезжает за город. Почему? Куда? Надолго ли? Это мог сказать его дядя. Позвонив в контору, она узнала, что он ушел — по-видимому, домой. Тогда, еще дымясь от ярости, она села в такси и поехала на Челси-сквер.

Уиллоуби сидел в кабинете, куря сигару, попивая виски с содовой и читая письмо, которое утром получил от племянника. С тех пор он прочитал его дважды, с большим удовольствием, если не учитывать постскриптума. Приятно знать, что твой поверенный справляется с деликатнейшим делом.

«Вчера и сегодня (писал Джерри) все время льет дождь, миссис Клейберн из дома не выходит, но она говорила при мне дяде Криспину, что завтра собирается к викарию. Как только она уйдет, приступлю к работе. У нее — своя ванная, свой коридорчик, очень много лишних мест, но если она будет пить у викария чай, я успею.

Вероятно, ты все-таки ошибся. Она — приятнейшая женщина. Когда я вошел, она меня расцеловала и предложила называть ее «Берни». Спрашивала о тебе, с большим чувством. Может, она и свистнула что-то в магазине, но в доме, где гостит, красть не станет.

Усадьба все такая же, только дядя Криспин — не в себе. Вчера захожу в библиотеку, он стоит, меня не видит, а когда я кашлянул, чтобы сказать: «Льет и льет» или что-нибудь в этом духе, он подскочил, как фазан. Кроме того, у него очень странный дворецкий. Конечно, приходится брать что есть, дворецкого найти трудно, но я вспоминаю величественных мажордомов, которые тут служили, и чуть не плачу.

P.S. Может, она в кабинете? Снесло ветром на пол. Посмотри еще, а?»

Когда, прочитав постскриптум, Уиллоуби думал, что слабостью разума Джерри похож на Криспина, пришла Джейн.

Он ей обрадовался, она ему очень понравилась. Вообще он не любил молодых девушек, но было в ней что-то такое, особенное.

— Заходите, — сказал он, — садитесь, моряк на суше. Если вас удивляет это обращение, объясню: я имел в виду ваше недюжинное мотовство.

И впрямь, нежданное богатство оглушило Джейн, но не настолько, чтобы она не пронеслась по магазинам, как огонь поядающий. Когда покупательную способность гарантирует фирма «Скроп, Эшби и Пэмбертон», естественно приобрести несколько платьев, несколько шляп, немного драгоценностей и машину. Писатели наговорили много всякого о деньгах, поневоле подумаешь, что это — сор, тлен, но ей деньги понравились, бывают такие люди.

— Вероятно, — сказал Уиллоуби, — вы решили купить усадьбу и хотите, чтобы мы дали вам вперед небольшую сумму. Разрешите рекомендовать Меллингэм-холл. Прекрасный дом времен Елизаветы, водопровод, парк, озеро, все удобства. Мой брат с удовольствием продаст свое родовое гнездо.

Джейн обещала это учесть, но заметила, что в данное время ей нужны сведения о Дж. Г. Ф. Уэсте.

— Какие именно? — осведомился юрист.

— Где он. Мы собирались в ресторан, а тут — телеграмма. Уехал за город.

— Да, — отвечал юрист. — В эту самую усадьбу.

— Почему? Мы же собирались в ресторан!

— Наверное, сел на диету. Соблазны, знаете… Джейн вскрикнула.

— Понимаю! Вы говорили ему про эти деньги?

— Говорил. А что?

— Ну, ясно. Ему стыдно на них жениться.

— Как в женских журналах?

— Именно.

— Вполне может быть. Глупости у него хватит.

— Мистер Скроп, я его люблю!

— Любите?

— Конечно. Кто его не полюбит?

— Я, к примеру. Пишет всякую чушь. А вы — любите, это хорошо. Он вас тоже любит. Сам сказал.

— О Господи!

— Сказал, сказал.

— Но жениться не хочет?

— Да. Это он тоже говорил.

— Какой кретин!

— Вы же его любите!

— Хорошо, какой рыцарь. Это точнее.

— Нет.

— Много вы знаете таких мужчин?

— К счастью, ни единого.

— Вот! Вы только на него поглядите. Глаза — как озера…

— Нет.

— Каким он был в детстве?

— Жутким.

— В общем, еду в Меллингэм. Вы дадите письмо?

— Не дам. Брат принимает постояльцев.

— Значит, звоню и вхожу?

— Да.

— Ну, пока.

— До свиданья. Купите дворец, заходите. Фирма — к вашим услугам.

Когда она ушла, он закурил, налил виски и умилился, как умиляется старый холостяк молодой любви. К браку он не стремился, но, по широте ума, понимал и другую точку зрения, а союз Джейн и Джерри вообще одобрял и не сомневался, что Джейн вразумит его племянника. Краткое знакомство подсказывало ему, что она, как канадская полиция, не упустит нужного человека.

Пожелав ей удачи, он вдруг всполошился, не помешает ли делу ее приезд, но быстро успокоился, догадываясь, что именно любовь к ней и подгоняет Джерри; а успокоившись — набрал номер.

— Крипc?

— А, Уилл!

— Посылаю тебе еще одну гостью, Джейн Ханникат. И не говори: «Ой»! Да, знаю, не любишь женщин, но эта — особенная. Получила наследство и покупает все подряд. Правильно поведешь дело, купит усадьбу.

Сообщение это исторгло из старшего брата особый звук, в определенной мере соответствующий восклицанию: «Чтоб мне треснуть!» Какое-то время он напоминал статую, воздвигнутую друзьями и почитателями. Потом оцепенелость сменилась оживлением, которое, как известно, охватывает коня при звуке боевой трубы. Конь этот места себе не находит или, точнее, роет ногой землю, глотает ее же, не может стоять и произносит: «Гу! гу!» Именно так вел себя сэр Криспин, хотя «гу! гу!» и не говорил.

Подуспокоившись, он засомневался. Уиллоуби, думал он, большой шутник. Не исключено, что именно так он мыслит шутку. Однако был способ проверить: он сказал, что эта барышня знакома с Джерри. Вот и надо его спросить.

Племянника она нашел в бильярдной и сказал ему:

— Джеральд, ты знаешь такую барышню, Джейн Ханникат?

Кий упал на пол, а сердце у Джерри ударилось о передние зубы. Он услышал голос совести. Вина непрестанно снедала его с тех самых пор, как он послал телеграмму, и ему было страшно представить, что думает о нем Джейн.

— Уиллоуби, — продолжал сэр Криспин, — говорит, что она едет сюда.

Сердце подпрыгнуло, как русский танцор, а Джерри поморгал, чтобы разглядеть дядю, замелькавшего, словно персонаж немого фильма.

— Сюда? — переспросил, точнее — проквакал он.

— Сюда. Кажется, вы с ней знакомы?

— Знакомы?

— Знакомы, — не без раздражения повторил дядя, потому что в конце концов племянник — не эхо. — Так знакомы или нет?

— Знакомы.

— Она богата?

— Богата.

— Очень?

— То ли миллион, то ли два, — в отчаянии ответил Джерри.

— Гу! Гу! — сказал дядя.

Джейн приехала назавтра, часа в три, но Джерри не сразу удалось поговорить с ней. Когда сэр Криспин видел возможного покупателя, он принимал его как следует, и Джерри буквально повсюду натыкался на них двоих. Только Чиппендейл, позвавший хозяина к телефону, предоставил желанную и страшную возможность беседы.

Было это у озера. Чиппендейл ушел не сразу, сперва он подмигнул и, по-видимому, думал поболтать, но отбросил эту мысль. Они остались одни, если не считать утки, исключительно похожей на Чиппендейла и отрешенно крякавшей в стороне.

Джерри и сам бы закрякал, но Джейн сказала:

— Постойте, постойте!.. Мы где-то виделись. Уж не Дж. ли это Г. Ф. Уэст?

Ответить он не смог, и она продолжала:

— Вероятно, вы гадаете, что я здесь делаю. «Какая неугомонность! — думаете вы. — То Лондон, то Борнмут, то Меллингэм». Все очень просто: если эта усадьба побудила вас нарушить слово, значит, здесь находится рай и надо в него попасть. Вы правы, рай — здесь. А вот ресторан — жалко. Они ждали, старались…

Джерри обрел речь, не очень хорошую, но все-таки речь.

— Простите, — сказал он.

— Пожалуйста.

— Я хотел написать и объяснить.

— Объясните.

— Не могу. Это тайна. Вы умеете их хранить?

— Нет.

— Попробуйте, а?

— Хорошо, попробую.

И он рассказал ей все, ничего не упуская. Слушала она внимательно, а когда он кончил, вынесла приговор с той ясностью, с какой выносила его в суде.

— Ваш дядя Уилл — просто гад.

— Нет, нет, что вы!

— Порученьице, нечего сказать!

— Все-таки, миниатюра…

— Чепуха. Гад. Если бы у меня был такой дядя, я бы его послала к черту. Обыскивать комнаты! Что же это такое!

— Я не могу его послать. Тут дело в деньгах.

— Деньги — тлен.

— Когда как. Понимаете, я влюблен…

— Это приятно.

— … в очень богатую девушку. А я бедный.

— Ну и что? Если девушка хорошая, ей все равно.

— Может быть. Но мне не все равно.

— Боитесь пересудов?

— Да.

— А вам не стоит зайти к психиатру?

— Может, и стоит… Хотя зачем? Я поступаю разумно.

— Ничего подобного. Если тут нету деревенского дурака, очень рекомендую, займите вакансию. Ах, что с вами спорить! Когда собираетесь обыскивать?

— Сегодня, попозже.

— Нет, что же это такое!

— Мне и самому неприятно.

— А если она вас застанет?

— Она уходит к викарию. Кстати, не помолитесь обо мне?

— Помолюсь, — сказала Джейн, — о тонущих в морской пучине.

Задержавшись, чтобы подмигнуть и поднять большой палец, Чиппендейл упустил возможность подслушать телефонный разговор, но мы спешим сообщить, что он ничего не потерял. Звонил викарий, чтобы поблагодарить за старые брюки и чайник с надтреснутым носиком, которые сэр Криспин пожертвовал для благотворительного базара. Конечно, вежливости ради, они немного поболтали. Викарий сообщил, что ждет не дождется миссис Клейберн — прекраснейшую женщину, правда? — и собеседник согласился, что она — прекрасна. Кстати, прибавил викарий, не напомнит ли сэр Криспин захватить с собой эту книжку Эммы Люсиль Эджи, если он не спутал фамилию, а собеседник обещал, что напомнит, и немедленно забыл. Словом, и трубку поднимать не стоило.

Примерно через час, так в полпятого, сэр Кристин пришел в библиотеку, чтобы увернуться от Чизольма, и увидел, что Чиппендейл сидит в кресле, положив ноги на столик. Читал он сборник проповедей и, видимо, обрадовался, что его прервали, хотя кому-кому, а ему проповеди были нужны.

— А, это вы, дорогуша! — приветливо сказал он. — Так я и думал, что зайдете. Читали? Каноник Уистер, если не врет. Все адский огонь да адский огонь. Что поделаешь, такая у них работа! Не напишешь — уволят. У меня двоюродный брат — тоже церковный человек, подметает, пыль вытирает, моет пол, книжечки раскладывает. Викарий его зовет Чистюля Чарльз — и правильно делает, так уж крестили, все равно что меня, только он — Чарльз, а я — Реджинальд Кларенс, тесен мир.

Слушая эти слова, сэр Криспин кое-что заподозрил и решил поделиться своим подозрением.

— Чиппендейл, — сказал он, — вы напились.

Другой покраснел бы, другой — но не этот. Он не привык краснеть от стыда.

— Самую малость, дорогуша, — согласился он, — самую малость. Зашел в «Гуся и гусыню», а Бифштекс и говорит…

— Какой Бифштекс?!

— Ну, Гиббс, хозяин. Дядя этой Марлен, которую я учил ездить на велике. Симмс ее обижает.

— Не может быть!

— Может. У нее есть собака Туз, она его очень любит, такой вроде бультерьера. А Симмс говорит, он его в ногу укусил. Подошел и говорит, так это грубо: «Еще раз укусит, подам в суд, пускай крутится». Обидел, в общем. Иду, она стоит, ревет у колонки, пришлось ей купить мороженое, земляничное. Заелся, вот я что скажу. Думает, сильней его нету. Надо будет проучить, чтобы не повадно было.

Тут бы и выполнить обещание, побеседовать с Чиппендейлом, но сэр Криспин случаем не воспользовался. Он был слишком занят и растерян, чтобы заниматься мелкими склоками. Волновало его одно — способен ли пьяный Чиппендейл обыскивать комнаты.

Об этом он и спросил, не тратя времени на осторожные околичности.

— Разве вы найдете миниатюру, когда вы напились в стельку?

Чиппендейла вопрос позабавил и, прежде чем ответить, он похохотал, словно веселая гиена. Обретя же серьезность, заметил, что пьян-то он пьян, но отнюдь не в стельку.

— А как не выпить? — спросил он. — Помню, таскал я у отца, что на скачках выиграет, и очень волновался. Ничего не попишешь, пил мамашин витамин. Постойте, дорогуша, — он нетвердой походкой приблизился к окну. — Дамочка держит курс на викария. Путь, как говорится, открыт. Пойду, это самое, как его… — И он пошел, но тут же вернулся, чтобы прибавить:

— А, вот! Про-из-вес-ти обыск. Так и знал, что вспомню. Хозяина своего он оставил в большом беспокойстве. Тот беспокоился и раньше, но не так живо. Все ж неприятно думать, что такое важное дело зависит от человека, пьяного именно в стельку. Мало ли что он говорит! В стельку, и не иначе. Что же отсюда следует? Да что угодно. Иногда за работой поют; может запеть и он. Весьма вероятно, что уже сейчас звенит пьяная песнь и люди стекаются на нее со всех сторон.

Были и спокойные мысли. Чиппендейл, думал сэр Криспин, человек дела, он хочет заработать и не позволит низшей природе этому помешать. Сто фунтов держат его, песня не вырвется наружу. А главное — Берни ушла, она летит к викарию. Словом, все в порядке. И, как солдат у Киплинга, он говорил струнам сердца: «Успокойтесь».

Они повиновались, но в меру, сидеть спокойно он не мог. Его влекло туда, где на него глядели с немым укором семь или восемь тысяч кожаных томов, содержащих викторианские проповеди. Он встал, вышел в холл, чтобы взять шляпу, — и, тем самым, смог встретить Берни, входящую в дом. Говорят, что в Медузе Горгоне особенно неприятной была ее склонность обращать людей в камень. С сэром Криспином случилось именно это. Медицина утверждает, что сердце остановиться не может, но вот у него — остановилось.

Пока он молчал, Берни приветствовала его с обычной своей веселостью.

— Привет, Криппи! Забыла книжку. Сбегаю возьму. Она у меня в комнате.

Только эти слова могли расколдовать сэра Криспина. Они же изгнали слабую надежду на то, что Берни просто с ним погуляет.

— Не надо, я сбегаю, — выговорил он.

— Чепуха! — возразила Берни. — Что я, калека? Еще могу ходить по лестнице.

И она пошла, точнее — поскакала через ступеньки, а несчастный хозяин побрел в библиотеку медленно, как альпинист, взбирающийся на Маттерхорн. Вид у него был точно такой, какой бывает у человека, изучающего газовую трубу со свечкой в руке. Вот и конец, думал он; и перед ним, словно верхняя строка у окулиста, вставали живые картины того, что сейчас случится.

Обнаружив у себя Чиппендейла, Берни к нему пристанет, а он во всем признается, особо подчеркнув свою второстепенную роль. Главную, естественно, он отведет хозяину. Беседа коснется миниатюры, Берни возмутится, а там и подаст в суд за клевету или, по меньшей мере, расскажет все постояльцам, и они уедут. Конечно, это хорошо — но кто будет платить?

Именно в таких ситуациях закрывают лицо руками, а потому не сразу видят, что вошел Чиппендейл.

Какое-нибудь общество трезвости, скажем, Отряд Надежды, признало бы, что он стал немного лучше. Но врач, глядящий в самую глубь, понял бы, что протрезвел он от шока, ибо глаза у него остекленели, дыхание участилось, а струи пота напомнили бы путнику фонтаны Версаля.

— О-ух! — сказал он, вытирая лоб. — С тигрой в клетке не сидели?

Сэр Криспин покачал головой, поскольку этого с ним не бывало.

— Что слу… — начал он, и голос ему изменил. Однако, сглотнув два раза, он выговорил: —…чилось?

 

ГЛАВА XII

Расставшись с Берни, Джерри пошел искать Джейн и нашел ее у входа. Она стояла у машины, уже в другом платье. Он удивился.

— Привет, — сказал он. — Вы что, уезжаете?

— Да вот, в Лондон, — отвечала она. — Нью-йоркский юрист хочет со мной повидаться. К вечеру вернусь. Ладно, не в том дело. Как у вас?

— Плохо.

— Ну, естественно. Так я и думала.

Особой прозорливости тут не требовалось, Джерри был исключительно мрачен. Неприятно отступать в беспорядке. Наполеон, испытавший это в Москве, не скрывал, что ему плохо; не скрывал и Джерри в Меллингэме. Примерно так выглядел рыцарь, сообщавший даме, что его вышибли из седла.

— Что-то случилось? — О да!

— Бедный вы, бедненький!

— Она вернулась и застала меня.

— Она же ушла к викарию!

— Значит, не дошла. Если бы люди шли, куда собирались, мир был бы лучше и чище, — горько заметил Джерри, много над этим думавший.

— Что вы ей сказали?

— Ничего. Я сидел в шкафу.

— Ясно. Значит, услышали, что она идет.

— Вот именно.

— Она открыла шкаф?

— Да.

— Почему?

— Я стал чихать. Не вижу, что тут смешного.

— Я не смеюсь, я улыбаюсь. Вспомнила «Алису». Как там про младенца? Он тоже чихал. А, вот! «Лупите своего сынка за то, что он чихает, он дразнит вас наверняка, нарочно раздражает». Она вас лупила?

— Скорее — нет. А вообще чем-то ударила.

— Господи!

— И спросила, что я там делаю.

— Трудный вопрос.

— Да.

— Просто не знаешь, как ответить.

— Сперва я не знал, а потом вспомнил, что она советовала мне прочитать одну книгу. Так я и сказал: зашел вот за книжкой.

— И прибавили, что книги вы ищете в платяных шкафах.

— Нет. Я услышал голоса.

— Просто Жанна д'Арк.

— И решил, что это воры.

— Так и сказали?

— Конечно.

— Она не удивилась?

— А что тут еще скажешь? Не забывайте, она меня стукнула чем-то вроде Статуи Свободы. Это мешает думать.

— Она вам поверила?

— Скорее — нет. По-моему, она решила, что я спятил.

Слово «спятил» оказалось волшебным — манера сострадательной сестры мгновенно сменилась манерой суровой гувернантки.

— Что ж, она права, — сказала Джейн.

— Почему?

— Потому. Разве нормальный человек будет скрывать от девушки, что он ее любит?

— А, вы об этом.

— Да, об этом.

— Но я же не могу!..

— Можете, можете. Где ваша сила воли?

— Дело не в том. Она подумает, что мне нужны ее деньги.

— Не подумает.

— Предположим. А другие?

— Чихать вам на других! Вы ее пожалейте, бедную.

— Богатую.

— Хорошо, богатую. Она страдает.

— Что она делает?

— Страдает. Горюет, скорбит, терзается. Если хотите — испытывает страшные муки.

Джерри до этого не додумался. По своей скромности он и не надеялся, что женщины могут страдать из-за него, словно он — тот демонический любовник, о котором писал Колридж.

— Вы думаете, она все это чувствует? — на всякий случай проверил он.

— Конечно. Сидит и страдает. Он для нее — прекрасный принц. Каждое утро она ждет — а вдруг уже едет на белом коне? Но он не едет, вы не едете. Вот она и плачет, что там — рыдает. Ничего не ест, а по ночам кусает подушку, вся наволочка в дырках.

Снова — как тогда, в суде, — Джейн убедила его. И впрямь, подумал он, ему пора повидаться с врачом. Человеку, способному выбросить жемчужину, самое место в сумасшедшем доме, там он будет истинной звездой.

Сомнения, которыми он так гордился, исчезли, словно их и не было. Джерри шагнул к Джейн и пылко произнес ее имя.

— Джейн! — сказал он. — Джейн…

— Минутку, дорогуша!

Это сказала не она, а Чиппендейл, по-видимому, спасшийся из ловушки.

— Прошу прощенья, — продолжал он, учтиво подмигнув, — хозяин хочет с вами потолковать.

Хотя о сэре Криспине вполне резонно говорили, что если люди — костяшки домино, то он — две пустышки, какой-то разум у него был. Узнав, что племянника застали в шкафу, он сразу все понял. Племянники, размыслил он, не сидят в шкафах из прихоти. Значит, Уиллоуби решил, что две головы лучше, чем одна, и зачислил в свои ряды Джерри. Чего и ждать, если ему не терпится!

Надежда, раздавленная было отказом Чиппендейла, зашевелилась снова. Да, Джеральд комнату не обыскал, но человек он умный и что-нибудь придумает, а именно это и требуется.

Не тратя времени на препирательста, заведомо тщетные, — дворецкий был совершенно оглушен, — сэр Криспин спросил:

— Где мистер Уэст?

— Наверное, держит голову под краном.

— Найдите его и пришлите ко мне, — приказал сэр Криспин и не стал слушать предположений о том, что он погладит племянничка, приговаривая: «Бо-бо».

Джерри, войдя, был мрачен, как мрачен человек, если его ударить по голове, а потом помешать объяснению в любви.

— Да? — угрюмо сказал он.

Заметив такую неприветливость, сэр Криспин стал приветливым за двоих.

— Садись, дорогой, — предложил он. — Сигару?

— Нет, спасибо.

— Шерри?

— Нет, спасибо.

Сэр Криспин не отступал.

— Знаешь, мой дорогой, нам надо поговорить.

— Да?

— Да. Чиппендейл рассказал мне об этом… прискорбном случае.

— Да?

— Надеюсь, голова не болит?

— Болит.

— Болит?

— Еще как!

— Ай-яй-я-яй! Миссис Клейберн — сильная женщина. Что ты искал в шкафу, миниатюру?

Досада сменилась у Джерри удивлением. Разум старшего дяди он оценивал примерно так же, как автор притчи о домино. Чего-чего, а ясновидения он не ждал.

— Понимаешь, — продолжал дядя, — Уиллоуби звонил мне и просил ее найти. Он хотел, чтобы я обыскал миссис Клейберн. Сперва я растерялся, потом — решил помочь и поручил дело Чиппендейлу.

— Вот почему он там был!

— Да, поэтому. Обыскивать он умеет, практикуется с детства. Когда его отец выигрывал на собачьих бегах, мать заставляла его искать выигрыш. Видимо, есть у него и природный дар. Словом, я на него положился, но встреча с тобой его… скажем так, деморализовала. Только что он мне сообщил, что не хочет иметь дело с такими женщинами. Строго говоря, он выразился: «с бабами».

— В общем, смылся?

— Да.

— И ты предлагаешь мне поднять факел?

— Поэтично, но верно.

— Надеюсь, снова туда идти не надо?

— Нет-нет! — поторопился ответить дядя, хотя именно это предполагал. — Обжегшись на молоке…

— Вернее, пуганая ворона куста боится.

— Естественно. Ну, а если я пойду с ней погуляю?

— Вернется.

— Повезу в Солсбери?

— Машина сломается.

— Да, и вообще она там была. Надо что-то придумать. Они стали думать.

— Вот послушай, — сказал наконец Джерри. — Когда-то я читал рассказ про одного типа. Он украл деньги из кармана пальто, оно висело в передней.

— Очень занимательно, но при чем тут мы?

— Ты слушай. Все это было на званом обеде. Наняли сы-шика, он подошел к клептоману и говорит: «Вы не дадите мне деньги, которые вы взяли из кармана такого-то числа у такого-то?» Клептоман отвечает: «Пожалуйста. Они ему нужны?» — и дает.

Они помолчали. Сэр Криспин трогал усы. Джерри смущался, думая о том, не перепутал ли он чего-нибудь. В конце концов читал он это давно.

— Хм, — сказал сэр Криспин.

— Тебе не нравится?

— По правде, не очень. Какой-то широкий клептоман… Вряд ли так бывает.

— Да, вряд ли. Миссис Клейберн скорее ударит тебя статуей.

— Меня?

— Я думал, ты и будешь говорить, ты солиднее.

— Нет, не буду.

Они опять помолчали.

— Послушай, — сказал сэр Криспин, — я тоже вспомнил детектив. Ты любишь Шерлока Холмса?

— Очень. Знаю наизусть. Только при чем тут мы? Хочешь послать миссис Клейберн пять апельсиновых косточек?

— Нет, не хочу.

— А что, неплохо! Правда, все зависит от того, как она к ним относится. Многим они нравятся.

— Я не сюжет имею в виду, а одну фразу. Холмс где-то говорит, что при пожаре каждый спасает самое дорогое. Она будет спасать миниатюру. Психология!

Поскольку у Джерри не было усов, потрогал он подбородок.

— Ты что, хочешь поджечь Меллингэм-холл?

Сэр Криспин вздохнул; усадьба была хорошо застрахована.

— Зачем? — спросил он. — Просто ударь в колокол.

— Кто?

— Ты, ты. У тебя руки сильные.

— Я не знаю, где он.

— Ничего, покажу. Тянешь за веревку…

— И выбежит миссис Клейберн?

— Конечно.

— С миниатюрой?

— Вероятно.

— Что же ее, обыскивать?

— А?

— Трясти и щупать?

— Да, не подумал…

— Может, сбить с ног?

— Говорю, не подумал. По-видимому, план неудачный.

— Скажем так, не очень удачный.

— Не хуже твоего!

— Это верно. Другого нет?

— Вроде нет.

— Ничего мы тут не придумаем. Душно, проповеди всякие…

— Надо пройтись. Вернусь — расскажу.

Вернулся Джерри часа через полтора, веселый и возбужденный. Он сказал:

— Великий военачальник отличается тем, что способен учиться на своих ошибках. Когда посредственность, чертыхнувшись, уходит в шатер и старается все забыть, он раскуривает трубку и рассуждает так: «Последняя битва не очень удачна, мемуары она не украсит, но подумаем, что можно из нее извлечь». Вот я, к примеру. Потерпел поражение. Утратил доверие матушки Клейберн, она ведь не дура. Что же из этого следует? А то, что она поверит любому злословию. Когда она вернется от викария, скажи ей, что я ворую с самого детства, это — позор семьи. Из школы — выгнали, материнское сердце — разбил, тебя — просто разоряю. Словом, пока я здесь (это все ты говоришь), лучше и надежней всего — отдать на хранение ценные вещи, как на океанском лайнере. Кому? Конечно, тебе. Иначе я уворую. Неужели она не отдаст эту штуку, да еще с благодарностью?

Сэр Криспин не то вздохнул, не то охнул:

— Джеральд, ты — гений!

— Я знал, что тебе понравится.

— Конечно, отдаст.

— Никаких сомнений. Значит, иди. Она вот-вот вернется.

Сэр Криспин пошел, и походка его заметно отличалась от прежней; а Джерри стал думать о том, как повезло его дядям с племянником. Какие проблемы, какие дилеммы, когда существует Дж. Г. Ф. Уэст! Странно одно — почему такой человек не востребован дипломатами?

За этими мыслями и застал его Чиппендейл. Джерри ему не удивился. Он достаточно пожил в Меллингэме, чтобы знать: в этой древней усадьбе многого недостает; многого — но не Чиппендейла. К беседе с ним он не стремился.

— Его нету, — быстро сказал он.

— Кого, дорогуша?

— Вам нужен сэр Криспин?

Оказалось, что Чиппендейлу никакой сэр не нужен, а хочет он справиться о здоровье и спросить, не миниатюру ли искал Джерри в шкафу. Что-то ему сдается, заметил он, что тот — из помощников мистера Скропа.

— Как и вы, — удачно парировал Джерри.

— Ничего подобного, дорогуша.

— Да, дядя сказал, что вы сбежали. Глагол этот Чиппендейла обидел.

— Отказался, дорогуша. Разве с такой дамочкой справишься? Как говорится, кряжистая. Я таких не люблю. По мне, женщина — это женщина. Она что, американка? Так я и думал. Это все от маршей, с полицией дерутся. Да, насчет полиции. Жаль, она не Симмса огрела.

Согласившись с тем, что лучше бы она ударила кого-нибудь другого, Джерри осведомился, кто такой Симмс.

— Наша полиция. Мы с ним не ладим, очень злой.

— Злой?

— Просто лютый. Как говорится, ищет, кого бы пожрать.

— Это нехорошо.

— Чего уж хорошего! Я бы ему дал хорошего раза, да он очень солидный…

— Понятно. Он — солидный, а вы — плюгавый. Чиппендейлу снова показалось, что Джерри неделикатен.

— Значит, — продолжал тот, — ничего не попишешь.

— Это как сказать. Драться с ним, с бегемотом, не буду, а свинью — подложу. Собью спесь. Только помощник нужен.

— Откройте все. Что вы собираетесь сделать?

— Ладно, скажу. У него, у гада, что-то с ногами. Развить эту тему не удалось, помешал сэр Криспин, и Джерри мог, если хотел, гадать, чем связаны ноги с готовящейся местью. Возможно, Симмс страдает мозолями, и помощник на них наступит. Хотя при чем тут спесь, не ясно.

Что же до сэра Криспина, он страдал, как страдает человек, упустивший синюю птицу. Глаза у него вылезли, усы — обвисли, остаток волос он терзал неверной рукой. Примерно так выглядит вестник в греческой трагедии.

Но есть и разница. Вестник начал бы длинную речь, испещряя ее восклицаниями: «Увы мне!», тогда как сэр Криспин сразу перешел к делу.

— Отдала викарию, — сказал он. — Для этого ихнего базара. Если есть замогильные голоса, это был один из них.

 

ГЛАВА XIII

Дурная весть действует по-разному, смотря какой человек. Некоторые держатся стойко; некоторые — но не эти. Сэр Криспин, дрожавший, словно желе, с тех пор, как услышал весть о Берни, так и дрожал; Джерри издал те странные звуки, какие издает игрушка «умирающий петух»; Чиппендейл прибег к божбе. Словом, мы не преувеличим, если скажем, что царила растерянность.

Первым заговорил сэр Криспин.

— Она сошла с ума! Нет, вы подумайте, Гейнсборо! Зачем? Почему?

— Все из-за веры, дорогуша, — объяснил Чиппендейл. — Религия. Бывает у женщин. Вот одна моя тетя продала отцовскую челюсть, а деньги отдала миссионерам. Ну, прижали ее, а она и скажи: собираю сокровище на небесах. Много не соберешь, челюсть фальшивая! Вообще, эта тетя… Ничего фруктик. Помню, как-то мы… Пардон?

— Да ну ее к черту! — перебил его Джерри, и, устыдившись такому совпадению, Чиппендейл сообщил, что эти самые слова произнес несчастный отец.

Джерри, еще не обретший былой приветливости, осведомился, что благочестивого в поступке миссис Клейберн. Какой-то базар…

— А вы послушайте, — отвечал Чиппендейл. — Значит, моя тетя… Ладно, ладно, сам спешу, сколько можно тут с вами разговаривать! Дела, дорогуша!

Когда он ушел, дядя с племянником тихо сидели не меньше часа, снедаемые именно тем, что покойный лорд Теннисон назвал: «Мысль, слишком горькая для слез». У Джерри она была горше, ибо к печали прибавлялось подозрение, что он может решить не всякую проблему.

Выхода он не видел. Связать викария и пытать, пока не отдаст миниатюру, — все-таки накладно. Констебль поймает его, станет сержантом… нет, пусть делает карьеру иначе или займется ногами.

Библиотека опять мешала думать, и он решил пройтись, о чем и сообщил дяде. Но не дошел до двери, как столкнулся с Чиппендейлом, вернувшимся к ним, словно почтовый голубь.

И Джерри, и сэр Криспин встретили его холодно. Иногда дядя и племянник, погруженные в скорбь, рады новому человеку, даже если он похож на захудалую курицу; иногда — но не на этот раз.

Особенно огорчило их, что выглядит он так, словно купил весь мир и заплатил наличными. Грустный Чиппендейл — пожалуйста; плачущий — еще лучше; но осклабившийся, как чеширский кот, — это черт знает что такое! Они собирались высказать свои чувства, когда дворецкий заговорил:

— Новость — первый сорт! — сказал он, и они застыли, судя по вытаращенным глазам и разинутым ртам, — от изумления, но не издали ни звука. Если бы не одежда, каждый бы принял их за траппистов, услышавших по радио шлягер.

— Значит, так, — продолжал Чиппендейл, милосердно сокращая их муки. — Был у викария, забрал эту штуковину.

Он подождал отклика, но аудитория соображала туго.

— Забрали? — спросил Джерри.

— Это невозможно! — вскричал сэр Криспин.

— Возможно, дорогуша, все возможно, если мозги варят.

— Вы хотите сказать, что миниатюра у вас?

— Ну! — отвечал Чиппендейл.

Только теперь оба закричали, благоговейно глядя на него. Никто бы не подумал, что еще недавно они считали его одной из низших форм жизни.

— Как же это вы? — спросил Джерри.

— Напел того-сего.

— Чего именно?

— Угадайте с трех раз.

— Нет-нет, скажите!

— Ладно, — уступил дворецкий. — Значит, я сказал, что такая самая девица умерла от… как ее… вроде лейки.

— От лейкемии?

— Вот-вот. Я ее любил, а она — бац! — и умри. Вы, говорю, продайте мне эту штуку, пока базар не открыли, сами понимаете. Да, говорит, понимаю, берите так. Я и взял. Проще пареной репы.

— Поразительно! — заметил сэр Криспин. — Какая тонкость, какой ум…

— Вот и суди… — начал Джерри, но остановился. Чиппендейла эта фраза заинтересовала.

— Я хотел сказать, — объяснил Джерри, — что нельзя судить по началу. — (На самом деле он хотел сказать, что нельзя судить по наружности.) — Где же она?

— Да уж припрятал. Передам сэру Криспину, так верней. Сэр Криспин с этим согласился.

— Только выясним сперва одну штучку, — продолжал дворецкий. — Помните, дорогуша, мы говорили про ноги?

Дорогуша, которым на сей раз был Джерри, это помнил. Мало того, он пытался понять, как связаны с их делом недомогания ног. Скорее они касаются хирурга или мозольного оператора. Собственно говоря, что у него с ногами?

— Так — ничего, — отвечал Чиппендейл, — а под вечер вроде бы горят, ходит он много. Это не он говорил, мы с ним не ладим, это его хозяйка, почтальонова жена. Он, значит, ей, она — мне. Горят!

— Это плохо.

— Смотря для кого. Для меня, так лучше некуда. Как говорится, дар небес.

— Почему?

— Ну, вы посмотрите! Куда он их сунет? В воду. Джерри и его дядя с этим согласились, но признались в том, что по-прежнему не видят связи между ногами Симмса и их делом.

— Ничего, увидите, — сказал Чиппендейл со спокойным терпением учителя, объясняющего трудный урок отсталым ученикам. — Тут у вас есть ручей.

Сэр Криспин признал это.

— Течет в озеро, — продолжал его собеседник.

— Да-да, я знаю.

— Вот туда он ноги и сует. Обойдет все в последний раз, сядет и сунет. Чтобы не пекло.

— Или, точней, не горело.

— Синоним, — пояснил дворецкий, уже не так мягко. — В общем, сидит и мочит ноги.

— Ну и что?

— То, что можно его толкнуть.

Теперь Джерри понял. Кроме того, он вспомнил, что мнимый мажордом намеревался сбить с констебля спесь, — и снова подивился и тактическим, и стратегическим его талантам.

— Когда же вы собираетесь… — почти благоговейно начал он, но Чиппендейл не дал кончить фразу.

— Я? Да вы что! Меня же сразу заподозрят. Сказано, мы с ним не ладим. Никакое алиби не спасет. Нет, толкать — вам, дорогуши. А уж кому, бросьте монетку.

Джерри признал его правоту — в конце концов, если бы кто-нибудь из трех мушкетеров попросил двух других толкнуть в Сену кардинала Ришелье, они бы немедленно согласились; но, взглянув на дядю, заметил, что тот очень удивлен.

— Что?! — воскликнул сэр Криспин.

— То, дорогуша.

— Никогда в жизни!

— Дело ваше. Повезу эту штуку в Лондон, пусть платит мне. Джерри его поддержал.

— Подумайте, дядя Криспин!

— Золотые слова!

— Может, не тебе выпадет.

— А если вам, дорогуша? Плевое дело!

— Махнул рукой, и все.

— Поймает — скажете: хлопнул по спине. Как говорится, незадача.

Доводы эти, при всей их разумности, не убедили сэра Криспина; ему по-прежнему казалось, что он играет главную роль в особенно жутком кошмаре. Они его не убедили; убедила — угроза.

— Хорошо, — тихо и хрипло сказал он.

— Молодец! — одобрил Джерри, и Чиппендейл с ним согласился.

— Тогда бросайте монетку, — сказал он. — Бросаю — я, кричите — вы, дорогуша. По старшинству.

— Орел, — проговорил сэр Криспин.

— Решка, — сообщил дворецкий.

— Да, не повезло, — посочувствовал племянник — Ну, я съезжу в Лондон, ознакомлю дядю Уилла с последними новостями.

И он удалился, а Чиппендейл напутствовал новичка в трудном деле полисменомахии:

— Читали про такого индейца, Чингач… как его? Ладно, не в том дело. Значит, этот индеец ходит, что называется, бесшумно, сучок не скрипнет. Вот так и вы, дорогуша. Дурак-то ваш Симмс дурак, а слух у него — что надо. Вчера, к примеру, в «Гусе», говорю я одному типу: «Глянь, туша явилась!», так это на ухо, — а он, гад, услышал. Нет, это надо же! Скажи священнику: «Окрести ребеночка Чингачгук» — что он запоет? Да кликнет полицию. Значит, насчет полиции: у нашей туша будь здоров, пихайте хорошо, дорогуша. Р-раз, нава-ли-лись!..

И с этим бодрящим криком Чиппендейл удалился, оставив хозяина в раздумье.

Берни вернулась от викария не такой веселой, как обычно. Викарий принял ее лучше некуда, кормил, поил, а она все равно не веселилась, поскольку думала о том, как странно проводит время Дж. Г. Ф. Уэст.

Конечно, могло случиться, что молодые англичане сплошь и рядом сидят в шкафах; и все же ей казалось, что тут случай особый. Тогда вставал вопрос: здоров ли Джерри? Скорее — нездоров, то есть спятил, а это неприятно, ибо за их короткое знакомство она к нему привязалась.

Перейдя к более приятной гипотезе (английский юмор), она сразу отвлеклась, завидев Криспина. Шел он к озеру, на ее оклик — оглянулся, и выражение его лица возродило в ней подуснувшие материнские инстинкты. С таким лицом, строго говоря, вообще не передвигаются. Покойный мистер Клейберн выглядел в этом роде после Нового года, наутро.

— Криппи! — закричала она, — Ой, Господи! Что с вами? Просто утопленник какой-то.

Действительно, баронет напоминал мертвое тело, пролежавшее в воде достаточный срок. Время не утишило страха, напротив — прибавились угрызения. Зачем, зачем взял он у брата двести три фунта шесть шиллингов?! Зачем просадил сотню на лошадь?! Половина несчастий — от лошадей, другая — от орлянки.

Такие мысли непременно отразятся на внешности; и жалость, которую Берни испытывала к Джерри, мигом переметнулась на него. А что такого? В конце концов Джерри — просто знакомый, тогда как трагического баронета она уже полюбила. Он — такой нежный, такой ранимый, такой беспомощный! Словом, полюбила, и все.

— В чем дело, Криппи?

Сэр Криспин молчал. Он был не очень умен, но все же понял, что миниатюру упоминать нельзя. Больше всего на свете ему хотелось облегчить душу перед этим ангелом — но как?

И тут он догадался: надо чуть-чуть подправить факты. В конце концов дипломаты только так и делают!

— Чиппендейл меня шантажирует, — проговорил он.

— Криппи, не бормочите! Я услышала: «шантажирует».

— Так я и сказал.

— Господи! Вы сделали что-то плохое?

— Нет-нет, что вы! Он кое-что от меня требует, грозится, что выдаст себя гостям.

— А это плохо?

— Ужасно. Они уедут.

— Вы же их терпеть не можете!

— Они платят.

— А чего он требует? Денег?

— Нет. Чтобы я толкнул констебля в воду.

Берни нахмурилась — в отличие от Веры Апшоу, она не боялась морщин — и сурово сказала:

— Криппи, не смейтесь надо мной!

— Что вы, что вы!

— Чушь какая-то! Констебля — в воду! Зачем это ему?

Перевалив через самое трудное, сэр Криспин обрел легкость речи. Напомнив, как ссорятся эти двое, он перешел к былым угрозам («собью спесь») и коснулся обстоятельств, связанных с горением ног.

— Сидит и мочит в воде.

— Понятно, понятно!

— Толкнуть-то легко…

— Легче легкого!

— … Но…

— Но вы не хотите.

— Да, да.

— Понятно. В вашем положении! Вы — судья или что-то в этом роде?

— Мировой судья.

— Вот видите! Если вас поймают, придется судить себя самого. Нет, ни в коем случае! Сделаем иначе.

— Как?

— Я его толкну. Вы хрупкий, я — потяжелее. Мигом бухнется! Ну, вот и хорошо. Теперь успокойтесь, отдохните.

Когда она это сказала, сэр Криспин познал любовь. Раза два он влюблялся — вспомним суды, — но ничего подобного не испытывал.

Установив по расписанию поездов, что последний из них отбыл в Лондон двадцать минут назад, Джерри вернулся в библиотеку, резонно полагая, что в отсутствие Джейн можно побыть и там.

Чувствовал он себя превосходно. Последние сомнения ушли, препятствия — пали. Осталось толкнуть полисмена в воду, на что в конце концов способен и дядя Криспин.

Такие мысли, подкрепленные дядиной сигарой, даровали ему благоволение ко всему сущему, и, когда вошел Гомер, он приветливо улыбнулся. Они почти не общались, но, как-никак, юрист принадлежал к роду человеческому, а значит — вызывал умиление, которое вызвал бы сейчас и сам Чиппендейл.

Зная по опыту, что Гомер интересуется погодой, Джерри о ней и заговорил.

— Привет! — сказал он. — Какая погода, просто прелесть!

— Да, — отвечал Гомер.

— Солнце сияет!

— Да.

— И это надолго! Говорят, область высокого давления распространилась на всю страну к югу от Шетландских островов. Здорово, а?

— Да. А где сэр Криспин?

— Пошел прогуляться. Он вам очень нужен?

— Да. У меня мышь.

Джерри пожалел дядю. Как его мучают, однако! То мышь, то труба, то запах какой-нибудь. Тяжело. Совсем измотаешься…

— Подумать только! — сказал он, жалея юриста. — Мышь! Это не шутка.

— Она скребется.

— Еще бы! Выйдет — цапнет за ногу, чего доброго. Непременно сообщу дяде, он вам кошку одолжит.

— Спасибо.

— Не за что.

Гомер ушел, Джерри умилился и этому — в одиночестве легче думать о Джейн. Он встал и подошел к окну.

И тут он увидел машину, подъезжавшую к дому. Судя по размерам, принадлежала она человеку зажиточному, что и подтвердилось, когда из нее выскочил роскошный шофер, а за ним вылез дядя Уиллоуби.

Джерри обрадовался ему — значит, не надо ехать в Лондон, и приветливо крикнул: «Эй!», прибавив ненужное: «Я здесь». Теперь, думал он, можно будет потолковать со всеми удобствами, куря сигару, попивая вино. Чиппендейл явился на его зов как раз тогда, когда дядя располагался в кресле.

— Чего надо, друг? — спросил он.

— Виски и содовую, — отвечал Джерри, знавший дядины вкусы, а Чиппендейл кивнул и ушел. Дядя удивился.

— Кто это?

— Дворецкий.

— Не может быть!

— Я тебе писал, он странный.

— Где Крисп его выкопал?

— Не знаю.

— Похож на чахоточную курицу.

— Есть немного.

— Он что, зовет тебя «друг»?

— Или «дорогуша».

— Я бы ему дал по уху.

— Да, очень хочется. Но ты учти, мозги у него — будь здоров. Раз — и готово! Без него б твою девицу никогда не получили. А, вот и он! Поставьте сюда. Спасибо.

— Не за что, дорогуша, — отвечал куртуазный Чиппендейл. — Пейте на здоровье, виски — первый сорт. Пока!

Хотя обращался он и к юристу, тот ему по уху не дал, ибо, забыв обо всем, так явственно выражал радость, что его немедленно взял бы любой режиссер.

— Что ты сказал? — спросил он, когда дворецкий удалился. — Вы ее забрали?

— Почти.

— То есть как «почти»? Где она?

— У Чиппендейла.

— С какой стати?

— Долго рассказывать. Ну, ладно, иначе не поймешь. Начну с начала.

Если бы режиссер следил за лицом Уиллоуби, пока тот слушал рассказ, он бы укрепился в своем решении. Палитра не исчерпывалась радостью; в ней были изумление, ужас и боль.

— Постой, постой, — выговорил дядя так, словно играл в шекспировской драме, болея тонзиллитом. — Значит, все зависит от того, столкнет ли его Крисп? Да он лилипута не столкнет! Что там, я б ему осу не доверил! Зови своего Чиппендейла!

— Хочешь с ним поговорить?

— Ни в коей мере. Или он отдаст миниатюру, или я его пристукну.

Войдя и стоя перед ним, дворецкий несравненно меньше походил на курицу, ибо радовался чему-то, как сам юрист в своей первой фазе. Тем временем тот прямо обратился к нему:

— Эй, вы!

— Вы меня, дорогуша?

— Вас, вас. Где миниатюра?

— Какая, дорогуша?

Джерри предположил, что лучше представить их друг другу.

— Чиппендейл, — сказал он, — это мистер Скроп.

— А, вон вы кто! — еще больше обрадовался дворецкий. — Ну, тогда пожалуйста. Он вам все рассказал?

— Да-да. Где миниатюра?

— Минуточку! Значит, про нашу гестапу вам известно. Так вот, все в порядке. Смотрю в окно, а он идет, весь мокрый. Прямо течет с него. Песенку слышали? «Пою-ю под дожде-е-о-м». Один к одному. То есть петь он не пел… в общем, ясно. Берите свою картинку, то есть, она в комоде, под носки положил. Схожу принесу.

Некоторое время Уиллоуби сидел тихо, как бы в забытьи, потом произнес:

— Поразительно!

— Что именно?

— Да Крисп. В жизни бы не подумал. И откуда берется? Какой урок! Вот видишь, нельзя судить с налета. Если человек всю жизнь ведет себя как размазня, это еще ничего не значит. Приходит час — и скрытые силы вырываются наружу. Сколько раз я решал, что ему место в лечебнице. Нет, какое дело провернул! Профессиональный преступник, и тот… Крисп! — внезапно вскричал он, ибо глава рода нетвердой походкой вошел в комнату и направился к виски. — Эта рожа нам все рассказала!

— Э? — спросил Криспин.

— Про полицейского.

— А!

— Я сейчас говорил Джерри, в жизни бы не подумал! Ты не боялся?

— А… э… Всякий бы это сделал на моем месте.

— Нет-нет! Ты просто…

«Герой» он сказать не успел, поскольку в библиотеку вошел Гомер, который выследил баронета и хотел сообщить про мышь.

— Ах, и вы тут, Скроп! — удивился он. — Давно приехали?

— Только что. Мне надо увидеть по делу мисс Ханникат.

— Очаровательная девушка.

— Насчет наследства.

— Да, она мне говорила.

— Она не знает. Есть новости. Как вам здесь, ничего?

— Замечательно. Тихо, нервы успокаиваются.

— А как Брюссель?

Гомер забыл о мыши, зато вспомнил обеды в Верой Апшоу, беседы с Верой Апшоу, прогулки с ней же…

— Много интересного, — ответил он. — Кстати, вам передали, что я звонил?

— Звонили?

— Да, в контору, когда вы только что уехали. Я сказал, что миниатюра в среднем ящике. Все ж, так вернее, — со значением прибавил он. — Не хотелось, чтобы она попала в чужие руки. Ночью я спустился вниз — так часа в два — и положил ее в ваш стол.

Если Уиллоуби испытывал сильные чувства (скажем, если его доводил известный нам Перси), цвет лица становился у него как-то гуще. Сейчас оно было пурпурным, словно царские одежды, и представляло большой интерес для медицины. Смотрел он на Гомера так, как смотрит одна улитка на другую, глубоко ее поразившую. Что до ушей, они пылали.

— Значит… — выговорил он и подавился. — Значит, она там и лежит?

— Естественно.

— Тогда что же Берни дала викарию?

— Простите?

— Берни дала ему миниатюру для благотворительного базара.

— А, — сказал Гомер и даже хихикнул, — это другая! Купила в лавочке за пять шиллингов, хотела вам подарить, но постеснялась. А вас, сэр Криспин, я извещаю, что у меня мышь. Только я лягу, она скребется. Но вы сейчас заняты, обсудим попозже.

Когда он удалился, его коллега, совершенно лиловый, приступил к нелицеприятной критике, но вдруг прервал сам себя и даже просветлел.

— Сэкономлю двести фунтов, — сказал он, и брат его заблеял от горя. — Не блей, Крисп. Платить тебе не за что.

— Послушай, Уилл!..

— Не за что. Дело есть дело.

— А ко мне это относится? — едва дыша, спросил их племянник.

— Нет, к тебе — нет. Деньги ты получишь, и очень кстати, если не раздумал жениться на Джейн.

— Я не понимаю…

— Сейчас поймешь. Кстати, где она?

— Поехала в Лондон, к нью-йоркскому юристу.

— Я его видел. Значит, он ей скажет.

— Что он скажет?

— Что у нее нет ни гроша.

— Как?!

Это вскричали и дядя, и племянник, дядя — громче.

— Ты говорил мне, — начал он тем самым голосом, каким сообщал недавно о Бернадетте и благотворительном базаре, — ты говорил, что она купит дом!

— Что ж, не купит. Насчет гроша я преувеличил, но денег у нее мало.

— Я лучше пойду лягу, — проговорил сэр Криспин. Теперь потрясенную улитку напоминал Джерри.

— Что случилось? — спросил он. — Нашли другое завещание?

— Нет-нет. Американцы, мой друг, — это акулы. Покойный Донахью не любил платить налогов. Удавалось это ему пятнадцать лет. Так что акулам есть что делать. Помню, один мой клиент унаследовал четыреста тысяч, а осталось ему — семь. Спасибо, если ей столько останется.

— Ой, Господи! — вскричал Джерри. — Ой, как хорошо! Именно тут и вошел Чиппендейл.

— Что вам нужно? — строго спросил Уиллоуби.

— То есть как это что? — удивился он. — Ну, дает! Сходите к врачу, дорогуша. Ладно, вот она. Насчет условий…

— О чем вы говорите?

— Две сотни мало, работа тяжелая. С тигрой я сидел? Сидел. То-то и оно. Положим так, три.

Уиллоуби стал малиновым.

— Три?

— Ну!

Уиллоуби встал, тяжело дыша, и положил большую руку на плечо Чиппендейла.

— Озеро видели? — осведомился он, подводя его к окну. Чиппендейл озеро видел.

— Вот туда и прыгните, — посоветовал юрист. — Только непременно возьмите большой камень. Так вернее.

Одарив Чиппендейла советом, он направился к двери, по дороге бросив племяннику:

— Деньги дам завтра. После чего ушел.

Чиппендейл, удивленный не меньше, чем любой человек, которому советуют утопиться, оправдал его резкость.

— Зарвался я, — признал он. — Три сотни, три сотни… Сказано — две, и точка.

— Дело не в этом, — пояснил Джерри. — Цена тут ни при чем. У вас — не та миниатюра.

Ему не хотелось бы задерживаться, Джейн могла приехать с минуты на минуту, но бывший сообщник — это бывший сообщник, ничего не попишешь.

— Понимаете… — начал он.

Рассказывал он хорошо, коротко и ясно, а когда кончил, Чиппендейл произнес:

— А, трам-та-ра-рам! И прибавил:

— Что ж я, зря старался?

— Видимо, да.

— Ни фига не заплатит?

— Видимо, нет.

Чиппендейл налил себе виски и немного подумал.

— Надо было контракт… — заметил он.

— Видимо, да.

— Может, в суд подать?

— Не стоит.

— Верно, не стоит. Как это он про камень?

— Ладно, Бог с ним. Рассердился человек.

— Не скажите. Оскорбление личности. Надо бы сходить к юристу. Правда, он сам юрист.

— Это уж точно.

— Значит, пустой номер. Ворон ворону, как говорится… Нет, это подумать! Мы тут надрываемся, а картинка — не та. Смешно!

Если бы кто-нибудь сказал Джерри, что он восхитится Чиппендейлом, он бы не поверил; но, услышав эти слова, испытал неведомое чувство. Человек, которому смешна утрата двухсот фунтов, заслуживает уважения. Именно о таких людях писал покойный Киплинг.

— А вы молодец, — признал Джерри. — Если бы дядя отказал мне, я бы не смеялся.

— Вам-то он деньги даст?

— Да.

— Много?

— Немало.

Теперь восхитился Чиппендейл.

— Как это вы его? Может, гипноз?

— Нет, наследство. Отец мне оставил, но я не мог получить, пока дядя не смилостивится.

— Значит, все ваше?

— Да.

— Значит, пойдем выпьем? Джерри покачал головой.

— Рад бы, но у меня свидание. Вот что, я вам дам пять фунтов, а вы за меня выпьете.

— Пять!

— То есть десять. Идет?

Чиппендейл ответил речью, в которой восхвалил широту и благородство былого сообщника. Сколько бы он их восхвалял, мы не знаем, ибо еще на ранней стадии появилась горничная.

— Мистер Чиппендейл, — сказала она, — вас хозяин зовет.

— А что такое?

— Что-то с Симмсом.

— Очень может быть. Если понадобитесь, дорогуша, где вас искать, а?

— У ворот.

— Ладно. Скорей всего обойдусь, но чем черт не шутит!..

 

ГЛАВА XIV

Свершив свой подвиг у воды, Берни радовалась, как радуются хорошо выполненной работе. Если к понятной гордости прибавлялась женская жалость, то очень малая, ибо человек, идущий служить в полицию, знает, что там его ждут самые разные приключения. Кроме того, думала она, мокрый полисмен быстро превратится в сухого. Время, великий целитель, позаботится о Симмсе, да и сам он может вытереться, не маленький.

Однако больше всего она размышляла о путях Провидения. Когда-то, в одной из лучших нью-йоркских школ, Берни сетовала на то, что не создана субтильной; а сейчас поняла, что Провидение знает свое дело. Да, ее товарки походили на принцесс в весе пера — но могут ли они столкнуть в воду констебля? Куда там, они его с места не сдвинут, словно бабочки, присевшие ему на плечо: А вот она просто выстрелила им, как из катапульты. Все на свете окупается, даже внешность тяжеловеса.

Радость возросла, когда Берни подумала о Криппи. Он сразу понравился ей тем, что отличался от покойного мужа, а за эти дни чувства к нему углубились и усилились. Раньше ей хотелось погладить его по голове, теперь — дожить с ним жизнь. Многие удивились бы, что можно полюбить сэра

Криспина, в том числе — фирма по устройству усадеб; многие — но не Бернадетта.

Встретились они в дверях, он — выходил, она — входила. Выходил он потому, что прикинул и решил: если ляжешь, будешь томиться, как тушеный кролик в раскаленном казанке.

Стремясь поделиться радостной вестью, Берни не сразу заметила, как он страдает, но заметив — вскрикнула:

— Криппи! Что случилось? Что с вами? Сэр Криспин ответил:

— Все, что только бывает. Пройдемся?

И они пошли по дороге к главному входу.

— Рассказывайте, — предложила она.

— Я погиб, — рассказал он.

— Деньги?

— Они самые.

— Много?

— Да.

— Сколько?

— Сто.

— Сто?! — удивленно вскричала Берни, для которой сто фунтов, в пересчете на доллары, были истинной мелочью. — Да я их вам одолжу!

Сэр Криспин покачал головой.

— Почему? — спросила она.

— Нельзя.

— Да бросьте вы!

— Спасибо вам большое, Берни, но — нельзя.

— Вы бы мне одолжили.

— Это другое дело.

— Почему?

— Другое, и все. Берни сдалась.

— Ладно, — сказала она. — Ничего не попишешь, фамильная честь Скропов. Я бы хотела, чтобы дядя Сэм был так щепетилен. Тянет и тянет. Кому вы должны эту сотню?

— Этим, ремонту.

— А, этим! Разве Уилл не дал вам денег?

Трудно признаваться в слабости, трудно — но нужно.

— Проиграл на скачках.

— Да вы же не играете!

— Много лет удерживался, но, сами знаете, когда есть деньги…

— Надо было ставить на Братолюбие. Жаль, меня не послушались.

— Послушался и поставил.

Берни удивленно взглянула на него.

— Давайте разберемся, — сказала она. — У меня мозги поехали. Какой-то улей в голове. Значит, вы послушались?

— Да.

— И поставили на эту лошадь?

— Да. Сто фунтов.

— Тогда что вам нужно? Больше двенадцати тысяч, это не кот начхал!

Криспину показалось, что упомянутый улей переместился в его голову.

— Она… она… пришла второй.

— Вы газеты читаете?

— Нет.

— А надо бы. Пришла второй, на полголовы после Мускателя. Предъявили протест. Кажется, Мускатель ее отпихнул или лягнул. В общем, проверили, разобрались, так все и было. Жокею сделали внушение, Братолюбию дали первое место. Чек получите завтра или послезавтра. Вот и все.

Сэр Криспин в обморок не упал, но был достаточно к этому близок, чтобы пробудить в Бернадетте материнские чувства. Отведя его на скамейку, она применила свое излюбленное средство, стала массировать ему шею — и так успешно, что через некоторое, достаточно тяжелое время он выпрямился и сказал, что все в порядке.

Берни это оспорила.

— Нет, — сказала она, — какой уж тут порядок! Никакого порядка у вас не будет, пока вы не женитесь. За вами надо присматривать. Помните, мы об этом говорили. Если есть возможность попасть в беду, вы в нее попадете.

Этого он отрицать не мог, поскольку с ранней юности они с бедой шли нога в ногу.

— Значит, надо жениться.

— Да, правда.

— А я не подойду? — спросила она. — Попробуйте.

Радость, согревшая Бернадетту до встречи с сэром Криспином, просто пылала и бушевала после его ухода. Повинуясь ее совету, он пошел в кабинет выписать чек этим, из ремонта, а она осталась на скамейке, перебирая подробности нежной сцены.

Отсюда она видела ворота, в которые входил ее брат Гомер с какой-то девушкой, по-видимому, — с Верой Апшоу, которую ждал Криспин. Лондонский поезд останавливался в Меллингэм-Холт, в полумиле от селения, и Гомер, по всей вероятности, ездил ее встречать.

Берни заинтересовалась. Если Гомер встречает девушек, это неспроста. Кто-кто, думала она, а он к этому не склонен. Словом, на Веру она посмотрела предвзято, и то, что она увидела, подтвердило ее догадки. Собственно говоря, это была не просто девушка, а поразительная красавица — не захочешь, а заморгаешь. Именно такие особы побуждают мужчину поправить галстук и нервно покашлять, а шейха Аравии — бросаться на них, как тюлень на рыбу. Кому-кому, а ее несчастному брату совершенно нечего с ней делать.

Ей удалось сохранить вежливость, когда он их знакомил, но беспокойство только возросло. В этой Вере, вполне резонно, она прозревала корыстолюбие. Вообще, та ей не понравилась, какая-то мрачная. Улыбнуться толком не может, вероятно — боится морщин.

Однако не это омрачало душу прекрасной эссеистки. Она думала о том, как раскачать Гомера. Когда они шли от стоянки, он говорил на разные темы — о красоте вечера, о недавнем конгрессе, о мыши, о чем угодно, кроме епископов, колоколов и флер д'оранжа.

Конечно, их ждали уединенные прогулки в тенистых заводях парка, но несчастная Вера уже усомнилась в том, что они достаточно тенисты и достаточно уединенны.

Когда один встревожен, другой — растерян, третий — очень смущен, разговор обычно не клеится. Помолчав в третий раз, Вера сказала, что должна представиться сэру Криспину, и никто ей не возразил.

— Пойду-ка и я, — предложила Берни.

— И я, — подхватил Гомер. — Надо поговорить о мыши.

— У мистера Пайла есть мышь, — объяснила Вера с законной усталостью женщины, слышавшей о мышах намного больше, чем нужно.

— Или несколько мышей, — прибавил Гомер.

— Очень может быть, — согласилась Берни. — Сэр Криспин — щедрый хозяин. Ладно, пошли. Он в кабинете.

— Не исключено, — завершил беседу Гомер, — что это вообще крыса.

Кабинет, в котором поколения Скропов писали бесчисленные письма в «Тайме», был мрачен сам по себе, но казался еще мрачней, ибо в нем, сложив руки, сидел констебль Симмс, придававший ему сходство с залом суда. Человек тонкий ощущал, что хорошо бы отделаться штрафом.

Чиппендейл, который тонким не был, вошел нагло и бодро. Мы не скажем, что совесть его сверкала чистотой, поскольку у него вообще ее не было, но он обладал тем, что получше совести, — безупречным алиби.

— Вы меня звали, сэр, — сказал он, переходя, как обычно, к книжному слогу. — Добрый вечер, мистер Симмс, — учтиво прибавил он. — Вижу, вы уже высохли. Что это с вами было? Упали в воду?

Казалось бы, куда заботливей, но констебль поджал губы, а взор его, и так суровый, стал совершенно каменным. Объяснять пришлось хозяину.

— Симмс упал в ручей, — сказал он. Чиппендейл пощелкал языком, выражая огорчение.

— Закружилась голова? — предположил дворецкий.

— Нет, кто-то толкнул.

— Толкнул? — удивился мажордом. — Толкнул?! Кто же смеет?..

— Он говорит, вы.

— Шесть месяцев, не меньше, — сообщил констебль. Чиппендейл выпрямился с неожиданным достоинством.

Он не сказал: «Оставь, дорогуша, у меня дело чистое», но как бы и сказал, а уж точно — подумал.

— Я чист, как снег, — сообщил он.

— Ха-ха!

— И докажу это.

— Хо!

— Когда вас толкнули?

— Сами знаете.

Чиппендейл стукнул кулаком по столу, благо стол оказался рядом.

— Отвечайте!

— Пожалуйста, Симмс, — прибавил сэр Криспин, — ответьте ему.

— В полшестого.

Чиппендейл стукнул бы снова, но ушиб руку и ограничился взглядом.

— В половине шестого, — сообщил он, — я был в библиотеке, где беседовал с сэром Криспином и его племянником. Можно позвать племянника — но не нужно. Сэр Криспин все подтвердит. Прав я, сэр?

— Совершенно правы, — сказал хозяин. — Да, Симмс, мы были в библиотеке.

Констебль огорчился, но нашу полицию голыми руками не возьмешь.

— Значит, раньше.

— На сколько?

— Ну, на четверть часа.

— То есть в пять часов пятнадцать минут?

— Вроде этого.

— Мы уже были в библиотеке, — вмешался сэр Криспин.

— Хо! — сказал констебль, поднялся и вышел.

— Надо же, толкнул! — прокомментировал дворецкий. — Скажите спасибо, дорогуша, что я не подал в суд. Это мальчишки церковные. Верно я говорю?

Сэр Криспин признал, что предположение вполне вероятно.

— Ну, прям поэма! — заметил Чиппендейл. — Не читали, а? Помню, в школе учил. Один тип нашел где-то череп, понес дедушке. А тот и расскажи, что там у них, в Германии, была шикарная битва. «Весь свет, — говорит, — таких не видывал побед». Ну мы, один к одному.

— Победа эта хороша хотя бы тем, — со вкусом произнес сэр Криспин, — что мы с вами расстанемся.

— Не понял, дорогуша.

— Посылаю чек вашим хозяевам.

— Платите, что ли?

— Вот именно.

— Ну, дает! Откуда деньги-то? Банк ограбили?

— Выиграл на бегах тысяч десять.

— Ну, да… — снова начал дворецкий, но его прервали Бернадетта, Вера и Гомер.

— Привет, Криппи! — сказала Берни. — Не помешали?

— Нет, мадам, — галантно отвечал Чиппендейл. — Полиция ушла.

— Полиция? Что, нагрянули?

— Ха-ха, мадам! Нет, это частное дело. Кто-то столкнул в воду констебля.

— Поразительно! Криппи, это мисс Апшоу.

— Очень рад, мадмуазель, — отвечал дворецкий. — Что ж, сэр, если я не нужен, я пойду. Мистер Уэст…

— Мистер Уэст? — спросила Вера.

— Мой племянник, — объяснил сэр Криспин. — Вы с ним знакомы.

— Он здесь?

— Да.

— Какая прелесть!

— Хороший парень, — поддержала Берни.

— Голова, — заметил дворецкий. — Дал мне десять фунтов.

— Почему?

— На радостях, мадам. Получил деньги. Опекун не давал, не давал, а тут — дал! И слава Богу, мадам, он того стоит. Вот я скажу…

По-видимому, опасаясь, что панегирик затянется, сэр Криспин предложил Вере посмотреть отведенную ей комнату. Осмотрев ее и выразив восторг, Вера спросила:

— Можно отсюда позвонить? Мама ждет звонка.

— Телефон в библиотеке, — отвечал сэр Криспин.

— О, спасибо!

— Мама, — сказала она через несколько минут. Сладостный голос Флоры Фэй заструился по проводу.

— Здравствуй, душенька! Ну как, гуляешь в тенистых аллеях?

— Нет. Зачем? Он не мычит не телится.

— Что-что? Кто телится?

— Неважно. Я хочу сказать, Гомер уперся. — Подожди, душенька, потерпи.

— Ждала и терпела. Сколько можно?! Выйду за Джеральда.

— Ты шутишь?

— Нет. Он здесь. Он получил деньги.

— У Гомера больше.

— У Гомера — живот. У Гомера — очки. Твой Гомер — зануда в конце концов! А Джеральд — тюпочка. Над ним поработать… Алло! Алло!

Кавалерственная дама молчала, то ли от избытка чувств, то ли от их потери. Наконец она произнесла:

— Душенька, ты же ему отказала!..

— Ничего подобного. Это ты отказала. Что-то спутала и — бамц!

— Я? На свой страх и риск?

— Конечно.

— Ты ему так и скажешь?

— Естественно.

— А он поверит?

— Еще бы! Обниму, поцелую…

— Да?

— Да.

— Что ж, желаю удачи, кошечка.

— Спасибо, мама.

— Только не думай, что я — за. Я против. Я его не люблю.

— Ничего, мама. Тебе и незачем. Это я за него выйду.

 

ГЛАВА XV

Чиппендейл проявлял несомненные признаки беспокойства. Он ерзал. Он облизывал губы. Он стоял то на одной, то на другой ноге. Шерлок Холмс предположил бы, что мысли его в «Гусе и гусыне»; и, как всегда, оказался бы прав.

Однако жажда не победила учтивости.

— Я вам еще нужен, мадам? — спросил он.

— Вроде бы нет. А что, вы спешите?

— В определенном смысле, мадам. Мистер Уэст послал меня выпить за его здоровье.

— Ну идите.

— Спасибо, мадам.

— Привет собутыльникам.

— Спасибо вам большое.

Когда он удалился, брат и сестра помолчали, потом брат сказал:

— Странный какой-то…

— Понимаешь, — объяснила сестра, — он не настоящий. Все думают, что он — дворецкий, а он — судебный исполнитель. Криппи никак не мог заплатить за ремонт, они и прислали. Ничего, сегодня заплатит, и Чиппендейл уйдет.

— Да? — без особого интереса откликнулся брат. — Он мне подал хорошую мысль.

— Молодец!

— Насчет «Гуся и гусыни». Как ты думаешь, есть там шампанское?

— Навряд ли.

— Тогда обойдусь виски, — сказал брат, предположивший, что уж тут-то можно излить душу сестре. — Никак не могу объясниться с Верой. Останемся вдвоем, порю всякую чушь. Так нельзя. Значит, надо напиться. Во всяком случае, попробую. — И он выбежал из комнаты почти с той же скоростью, что и Чиппендейл.

Берни смотрела ему вслед, и сэр Криспин, вошедший в эту минуту, заволновался за нее, хотя до сей поры просто летал от счастья.

— Что с тобой, дорогая? — вскричал он. — Ты похожа на какую-то рыбу. Очень тебе идет — но что с тобой?

— Я расстроилась.

— Ничего, мой ангел, ничего. Что поделаешь, реакция! В конце концов, столкнуть констебля в воду… Знаешь что, ты выпей.

Берни задрожала.

— Не говори мне про питье! Гомер пошел в «Гуся», чтобы напиться.

— Из-за этой мыши?

— Из-за этой Веры. Не может признаться ей в любви. Сэр Криспин успокоился.

— Ну, это не страшно, — сказал он. — Выпьет и признается.

— Что ты говоришь! Она — Далила!

— Почему? Такая милая барышня…

— Далила и вампир! Я сразу поняла. Хочет его поймать, нарочно приехала.

— Ну что ты, — возразил сэр Криспин. — Конечно, Гомер — прекрасный человек… Да, почему Гомер? Честное слово, родители с ума посходили! Чиппендейл говорит, есть такой Чингачгук. Ах, что там, возьми меня — Криспин Ланселот Гавейн! Мама любила всяких рыцарей. Да, так о чем это? А, вот! Гомер — прекрасный человек, мышь у него, то-се, но красотой не блещет, ты уж прости. Она ему откажет.

— Нет, не откажет. Он получает двести тысяч в год.

— Ты думаешь? Тогда пойди в «Гуся», поговори с ним.

— О, Криппи, что бы я без тебя делала!

— Пойти с тобой?

— Нет-нет, спасибо. Лучше я пойду одна.

Когда сестра беседует с братом, она может не стесняться. Хочет назвать его кретином — пожалуйста, называй. Посетует, что не задушила подушкой в ранние годы — можно и это. Берни сделала и то и другое, как только вошла; Гомер отвечал ей, что ничего не понимает.

Тридцать с лишним лет назад Берни ударила брата любимой куклой, но сейчас куклы не было. Она взглянула на поднос и все же ограничилась словами.

— Понимаешь, как миленький. Я говорю про эту змеюку, эту хапугу…

Человек, пьющий виски и выпивший немало, с трудом сохраняет достоинство, но Гомеру это удалось.

— Я попросил бы, — заметил он, — не говорить в таком тоне о мисс Апшоу. Это — редкостная душа. Ей чуждо все низменное. Почитай ее книги, каждая строчка дышит поэзией. «Дни нарцисса», «Утром, ровно в семь»…

Берни, не скупясь на выражения, объяснила, что читать их не будет.

— И зря, — выговорил Гомер. — Такие оду-хо-тво-рен-ны-е. Да. У-тон-чен-ны-е. Эльфирные. Нет, эфийные. В общем, как эльфы.

— Ладно, тебе виднее, — сказала сестра. — Ну и что? Все нью-йоркские мымры пишут, как ангелы. Господи! — вскричала она. — Почему мы с тобой такие кретины? Не иначе фамильное проклятие. Как сейчас помню, ты меня уговариваешь не выходить за Клейберна. Мне и в голову не пришло, что такой красавец не может любить девицу, у которой одно украшение — деньги! А теперь уговариваю я, вот тебе Клейберн в юбке. Удавы и кролики, удавы и кролики…

— Ч-что?

— Видимо, такой закон, каждый кролик находит своего удава. Мы с тобой — кролики, Клейберн — удав. Признаю, у него было все, даже нравственный кодекс уличного кота. Эта Вера тоже не промах. Выйти за тебя она выйдет, не беспокойся — а потом? Свадебного торта не переварит, уже заведет роман.

Гомер встал; достоинству его на мгновенье помешано то, что он икнул. В баре грянула песня, и первую фразу ему пришлось повторить.

— Я отказываюсь это слушать, — сурово сказал он.

— Дело твое, — признала Берни.

— И пойду домой.

— К удаву? Что ж, иди. А я пойду в бар. Хорошо поют. Гомер двинулся в путь. После всего, что он выслушал, уши у него горели, глаза — боевито сверкали за стеклами очков. «Нет, что за чушь! — думал он. — Конечно, сестры ревнуют, но подозревать это эфирное создание… Чудовищно! Взглянув в его, то есть — в ее глаза, даже Берни могла бы увидеть снежно-белую душу. Романы! Нет, что же это! Какая гадость!»

Пылая любовью, он хотел поскорее увидеть Веру, и желание его сбылось. Она стояла у ворот, а точнее — висела на шее молодого человека, который недавно приехал. В тот самый миг, когда Гомер застыл на месте, они, судя по всему, поцеловались; еще недавно Голливуд вырезал бы эти кадры.

Гомер отпрянул назад. Ему показалось, что его окатили очень холодной водой; и любовь его, столь нерушимая до той поры, фукнула и угасла. Чувствовал он себя так, словно у него мгновенно упала температура. Только что в нем бушевала лава — и вот он здоров, спокоен, собран. Гомер, поэт и влюбленный, исчез, как не бывало, сменившись мистером Пайлом, крупнейшим юристом из конторы «Пайл, Уизби и Холлистер». Одно огорчало его — сестра Бернадетта скажет теперь: «Что я говорила?»

Он не знал, долго ли испытывал это блаженное чувство, но пробудил его шум машины. Он выскочил на дорогу. За рулем сидел Уиллоуби.

— Эй, Скроп! — сказал он. — Минутку! Едете в Лондон?

— Да.

— Не подвезете?

— Пожалуйста. А что такое?

Конечно, Гомер мог сказать, что получил телеграмму из Америки, его вызывают в город; он мог это сказать — но не сказал.

— Хочу убежать от одной бабы, — признался он и попал в точку. Упорный холостяк его понял.

— Хоп! — сказал Уиллоуби, и Гомер прыгнул на сиденье.

— Ну, рассказывайте, — продолжал он, и Гомер все рассказал.

— На вашем месте, — заключил он, выслушав рассказ, — я улетел бы в Нью-Йорк. Бог с ним, с багажом. Потом вышлю.

И Гомер признал, что эта самая мысль осенила его самого.

Джерри вышагивал взад-вперед перед воротами. Он еще не успокоился, но был счастлив, что сумел вовремя поставить на место прекрасную Веру. Оторвать ее от себя было нелегко; объяснить, что чувства его изменились, — еще труднее. Но он справился. Истинная любовь придала ему красноречия, и он сумел выразить мысль, утаив из деликатности, что лучше утонет в болоте, чем женится на эссеистке.

Теперь он мог без помехи думать о Джейн и думал так рьяно, что только сигнал автомобиля пробудил его. Подскочив, как холмы, он понял, что королева его сердца вернулась из Лондона. Она сияла, и он решил, что перед ней все девушки на свете — грошовые миниатюры; после чего заглянул в машину, произнося при этом:

— Вот и ты!

— Да, — отвечала Джейн.

— Вернулась.

— Вот именно.

— Устала?

— Что ты!

— Юриста видела?

— Да. Его фамилия — Стогенбьюлер.

— Жаль человека. Они помолчали.

— Так что ты хотел спросить? — напомнила Джейн.

— Когда?

— Перед моим отъездом. Вошел Чиппендейл, и ты замолчал. В чем дело?

— Ты выйдешь за меня замуж?

— Ах, вон что! Зачем ты спрашиваешь?

— Ну, все-таки… Так выйдешь?

— Конечно. А ты не хочешь меня поцеловать?

— Как раз собирался.

— Только вытри помаду.

— А что, есть?

— Еще как!

— Понимаешь…

— Пока нет.

— … я был обручен с одной девицей. Она меня бросила, а сейчас решила переиграть. Кинулась, то-се… В общем, я сказал, что женюсь на тебе.

— Ты же еще не знал!

— Как-то предчувствовал.

— Больше никто не кинется?

— Нет, что ты!

— Это хорошо.

Через некоторое время Джейн проговорила: «Джерри», а Джерри не совсем внятно откликнулся: «Да?»

— Надо тебе сказать…

— Не надо, я знаю.

— Про деньги?

— Да. Дядя Уилл приехал.

— Ты не расстроился?

— Нет, если ты не расстроилась.

— Я обрадовалась. Он говорит, а я хохочу. Понимаешь, они бы стояли между нами.

— А теперь ничего не стоит!

— Что такое деньги в конце концов?

— Вот именно.

— Тлен. Или сор.

— Вот именно.

— Кому они нужны, когда есть Дж. Г. Ф. Уэст? А вообще-то, нам придется туго. Я очень расстроилась. Твой дядя говорит, что я — как пьяный матрос. Ты не против любви в шалаше или в маленькой квартирке?

— Скорее в большой. Дядя Уилл отдает мне наследство. Хочешь транжирить — пожалуйста.

— Какая красота!

— Да, неплохо.

— Джерри!

— Джейн!

Странно, думал Джерри, как все сходится. Если бы неведомый садист не назначил его присяжным, он бы не увидел Джейн. Ничего не попишешь, ангел работает на славу. Что называется, творит чудеса.

Интересно, какой он с виду? Небольшой, остроносый… В очках? Да, наверное. Очки в роговой оправе, услужливый, нервный такой, вроде секретаря у крупного финансиста.

А главное, истинный мастер. За что это ему, Джеральду? Вроде бы — не за что… Ну что ж, тем больше оснований для благодарности.

Нельзя обниматься в машине, скрываясь при этом от общества. Бернадетта с Чиппендейлом, возвращающиеся из «Гуся и гусыни», увидели влюбленных через несколько минут. И вовремя, ибо машина тронулась с места.

— Наверное, поженятся, — сказал Чиппендейл, и Берни отвечала, что это вполне возможно.

— Хороший парень этот Уэст, — продолжал служитель закона.

— Куда уж лучше!

— Жаль, не увидимся.

— А вы уезжаете? Чиппендейл вздохнул.

— Да, завтра. Тяжелая у нас работа. Я ведь…

— Знаю, сэр Криспин сказал. Тяжелая?

— А то! Привыкнешь к людям, подружишься — нате вам! Прямо перелетная птица.

— Журавль, к примеру.

— В общем, жалко.

— Зато как другим приятно!

— Это да, — признал Чиппендейл.

— Нет, вы посудите! Палец о палец не ударишь, а людям — радость. Это не всякому дано.

— Верно.

— Помните, когда-то пели?! «Сча-а-астье расто-о-очай!» Споем, а?

— Споем. Только я слов не помню, буду мычать.

— Мычите на здоровье. Главное — дух. Начали?

— Да.

— Ну, раз-два!.. И они запели.