Перевод с английского И. Шевченко

Редактор Ю. Жукова

 

1

ДЖИВС И ГРОЗНАЯ ПОСТУПЬ РОКА

Стояло утро того дня, когда мне было предписано мчаться сломя голову к моей тетке Агате в Вуллем Черси, графство Хартфордшир, чтобы провести там целые три недели, и, сидя за завтраком, я чувствовал — не побоюсь признаться, — что сердце мне придавил увесистый булыжник. Мы, Вустеры, славимся отвагой и мужеством, но в ту минуту под внешней твердостью во мне гнездился безотчетный страх.

— Дживс, — сказал я, — нет больше прежнего веселого Бертрама.

— В самом деле, сэр?

— Да, Дживс. Он испарился, улетучился.

— Весьма огорчен, сэр.

Он снял крышку с блюда, на котором благоухала яичница с беконом, и я уныло ковырнул ее вилкой.

— Зачем?! Зачем, спрашиваю я себя, зачем тетка Агата приглашает меня в свое поместье?

— Не могу сказать, сэр.

— Она же меня терпеть не может.

— Это верно, сэр.

— Я ей как кость в горле, это общеизвестный факт. Ума не приложу, в чем тут дело, но всякий раз, как наши с тетушкой Агатой дорожки сходятся, я рано или поздно попадаю, мягко говоря, впросак, и она заносит над моей головой карающий топор. Кто я в ее глазах, как не жалкий червь и отброс общества! Дживс, я прав или нет, как вы полагаете?

— Совершенно правы, сэр.

— И тем не менее тетушка требует, чтобы я отменил все ранее назначенные встречи и летел на всех парах в Вуллем Черси. У нее наверняка какие-то гнусные расчеты, о которых нам с вами ничего не известно. У меня на сердце камень, но ответьте, Дживс, поднимется ли у вас рука осуждать за это своего господина?

— Никогда, сэр. Прошу прощения, сэр, но, кажется, звонят в дверь.

Дживс растворился в воздухе, а я еще раз вяло ткнул вилкой в яичницу с беконом.

— Телеграмма, сэр, — сказал Дживс, возникая в пространстве.

— Вскройте ее, Дживс, и прочтите. От кого она?

— Она без подписи, сэр.

— Вы хотите сказать, в конце нет имени?

— Как раз это я и стремился выразить, сэр.

— Дайте взглянуть.

Я внимательно вчитался в текст. Телеграмма была странная. Очень странная. Другого слова не подберешь. Вот что там значилось:

Запомни когда здесь появишься жизненно необходимо прикинуться незнакомыми.

Мы, Вустеры, не отличаемся быстрой сообразительностью, особенно поутру, и я ощутил тупую боль между бровями.

— Дживс, что это значит?

— Понятия не имею, сэр.

— Тут написано «когда здесь появишься». Где это «здесь»?

— Обратите внимание, сэр, телеграмма отправлена из Вуллем Черси, сэр.

— Совершенно верно. Из Вуллем, как вы тонко подметили, Черси. Это нам о чем-то говорит, Дживс.

— О чем именно, сэр?

— Не знаю. Может быть, телеграмма от тетушки Агаты, как вы думаете?

— Вряд ли, сэр.

— Верно, вы опять правы. В таком случае с полным основанием можно утверждать только то, что некто неизвестный, проживающий в Вуллем Черси, считает жизненно необходимым, чтобы я прикинулся незнакомым с ним. Дживс, но почему я должен прикинуться, что мы незнакомы?

— Понятия не имею, сэр.

— Однако, если посмотреть с другой стороны, то почему бы и не прикинуться?

— Совершенно справедливо, сэр.

— В таком случае из этого следует, что имеет место некая тайна, и только время поможет ее раскрыть. А нам, Дживс, остается лишь ждать.

— Именно это я и хотел сказать, сэр.

Я прибыл в Вуллем Черси около четырех и застал тетю Агату в ее кабинете за сочинением писем. Насколько я свою тетушку знаю, она всегда писала людям гадости, с ядовитыми постскриптумами. Взгляд, которым она меня наградила, не сиял от радости.

— А, это ты, Берти.

— Да, я.

— У тебя нос в саже.

Я усердно поработал носовым платком.

— Хорошо, что ты приехал пораньше. Хочу перемолвиться с тобой словом до того, как ты встретишься с мистером Филмером.

— С кем?

— С мистером Филмером, это член Кабинета министров. Он у нас сейчас гостит. Неужели ты не слышал о мистере Филмере? Быть такого не может!

— Конечно, слышал! — сказал я, хотя понятия не имею, что это за тип. Я плохо разбираюсь в наших политических деятелях.

— Желательно, чтобы ты произвел на мистера Филмера хорошее впечатление.

— Нет проблем.

— Оставь этот развязный тон. И не думай, будто тебе ничего не стоит произвести на мистера Филмера хорошее впечатление. Он известный политический деятель, выдающаяся личность, и его ждет великое будущее. А ты легкомысленный, никчемный и пустой оболтус. Скорее всего мистер Филмер отнесется к тебе настороженно.

Неприятно слышать такое поношение из уст кровной родственницы, впрочем, мне не привыкать.

— Поэтому здесь ты должен постараться не выглядеть легкомысленным, никчемным и пустым оболтусом. Прежде всего, ты бросишь курить.

— Ну, знаете!

— Мистер Филмер — президент Лиги противников курения. Второе: ты откажешься от употребления алкогольных напитков.

— Пропади все пропадом!

— И сделай одолжение, не вздумай заводить речь о барах, бильярдных и актрисах. Мистер Филмер будет составлять о тебе мнение главным образом из бесед с тобой.

Тут я затронул принципиальный вопрос.

— Хорошо, но зачем я должен производить впечатление на этого… на мистера Филмера?

— Затем, что таково мое желание, — отрезала тетка, бросив на меня суровый взгляд.

Не самый находчивый ответ, можно бы придумать и получше, но другого объяснения мне не дождаться, и потому я поспешно ретировался с ощущением сердечной тоски.

Я побрел в парк, и первый, на кого я наткнулся, был Бинго Литтл, провалиться мне на месте.

Мы с ним дружим, можно сказать, с пеленок. Родились в одном городке, чуть не в один день, вместе пошли в детский сад, потом в Итон и в Оксфорд, а достигнув зрелых лет, на славу покутили в добром старом Лондоне. Если кто и может облегчить крестные муки моего пребывания в этом вредоносном месте, так это Бинго Литтл.

Но как он здесь оказался, было выше моего разумения. Не так давно он женился на известной писательнице Рози М. Бэнкс, и когда я видел его в последний раз, он готовился ехать с женой в Америку, куда ее пригласили читать лекции. Отлично помню, как он проклинал все на свете, потому что из-за этого путешествия придется пропустить скачки в Аскоте.

И как ни странно, он сейчас находился здесь. Мне не терпелось увидеть лицо друга, и я завопил, как на охоте:

— Бинго!

Он обернулся, и, поверьте, то, что я увидел, не было лицом друга. Лицо было все перекошено. Он замахал руками, будто сигнальщик на вахте.

— Шш, — зашипел он. — Хочешь меня погубить?

— А?

— Не получил мою телеграмму?

— Значит, это была твоя телеграмма?

— Разумеется, моя.

— Тогда почему ты не подписался?

— Я подписался.

— В том-то и дело, что нет. Я ничего не понял.

— Но ты ведь получил мое письмо.

— Какое письмо?

— Мое письмо.

— Не получал я никакого письма.

— Значит, я забыл его отправить. Я тебе сообщал, что нахожусь здесь как репетитор твоего двоюродного брата Томаса и что когда мы встретимся, ты должен сделать вид, будто мы незнакомы. Это для меня очень важно.

— Но почему?

— Если твоя тетка догадается, что я твой друг, она тут же откажет мне от места.

— Почему?

Бинго поднял брови.

— Почему? Берти, ну ты сам подумай. Если бы ты был твоей теткой и знал, что ты за тип, допустил бы ты, чтобы твой ближайший друг был наставником твоего сына?

Моя бедная голова пошла кругом, но скоро я все-таки сообразил, что в его словах кроется много суровой правды и здравого смысла. Однако Бинго не объяснил мне, в чем суть, или, если хотите, смысл этой таинственной истории.

— Я думал, ты в Америке, — сказал я.

— Нет, я не в Америке.

— Почему?

— Неважно. Не в Америке, и все.

— Зачем ты нанялся в репетиторы?

— Неважно. Есть причины. Берти, я хочу, чтобы ты хорошенько вбил себе в голову, намертво вбил: никто не должен заподозрить, что мы с тобой друзья. Позавчера этого мерзкого мальчишку, твоего кузена, застукали с сигаретой, он курил, забравшись в кусты, и из-за этого мое положение здесь сильно пошатнулось. Твоя тетка сказала, что если бы я надлежащим образом следил за ребенком, ничего подобного бы не произошло. И теперь, стоит ей обнаружить, что мы с тобой друзья, она тут же вышвырнет меня вон, спасения нет. А я должен остаться здесь, это вопрос жизни и смерти.

— Почему?

— Неважно, почему.

В этот миг Бинго, видимо, послышались чьи-то шаги, и он проворно нырнул за лавровый куст. А я поплелся к Дживсу, дабы обсудить с ним эти странные события.

— Дживс, — сказал я, входя в спальню, где он распаковывал мои чемоданы, — вы помните ту телеграмму?

— Да, сэр.

— Ее отправил мистер Литтл. Он живет здесь в качестве воспитателя моего кузена Томаса.

— В самом деле, сэр?

— Ничего не понимаю. Ведь он вольная птица. Может ли вольная птица без всякой на то причины поселиться в доме, где живет моя тетя Агата?

— Весьма эксцентричный поступок, сэр.

— Более того, станет ли кто-нибудь по доброй воле, просто ради удовольствия, заниматься обучением моего кузена Томаса, известного тупицы и изверга рода человеческого?

— Крайне проблематично, сэр.

— Тайна за семью печатями, Дживс.

— Совершенно верно, сэр.

— И что самое ужасное в этой истории: чтобы сохранить за собой место, мистер Литтл шарахается от меня, как от прокаженного. И, значит, умирает моя единственная надежда сколь-нибудь пристойно провести время среди этой мерзости запустения. Дживс, известно ли вам, что тетка запретила мне курить, пока я здесь нахожусь?

— Возможно ли это, сэр?

— И пить тоже.

— Но почему, сэр?

— Потому что она желает из каких-то неведомых мне побуждений, которых не хочет раскрывать, — чтобы я произвел хорошее впечатление на некоего Филмера.

— Весьма неприятно, сэр. Однако многие врачи, как мне известно, приветствуют подобное воздержание как путь к оздоровлению организма. Они утверждают, что при этом улучшается кровообращение и обеспечивается защита кровеносных сосудов от преждевременного затвердения.

— В самом деле? В следующий раз передайте этим вашим врачам, что они ослы.

— Слушаюсь, сэр.

Окидывая взором свое богатое событиями прошлое, могу с уверенностью сказать, что с этой минуты потянулась череда самых тоскливых дней, какие мне выпали на долю. Ни тебе выпить животворящий коктейль перед обедом, ни выкурить с наслаждением сигарету, ибо каждый раз приходилось распластываться в спальне на полу и выпускать сигаретный дым в камин. А каково постоянно натыкаться на тетю Агату в самых неожиданных местах? А нравственные мучения из-за необходимости якшаться с достопочтенным А.Б. Филмером? Так недолго и умом тронуться.

Каждый день я играл с достопочтенным Ф. в гольф. Чего только не вынес Бертрам, влача это непосильное бремя: в кровь кусал губы, до боли сжимал кулаки. Играл достопочтенный Ф. из рук вон плохо, при этом болтал, не закрывая рта, так что у меня в глазах темнело. Словом, я стал отчаянно жалеть себя. И вот однажды вечером, когда я одевался к обеду, ко мне в комнату проскользнул Бинго и отвлек от моих собственных забот.

Если друг попал в переделку, мы, Вустеры, мгновенно забываем о себе. А старина Бинго влип по уши, это было видно невооруженным глазом. Он напоминал кошку, которую только что пнули и уже занесли ногу, чтобы пнуть еще раз.

— Берти, — сказал Бинго, уселся на кровать и помолчал минуту-другую, насыщая пространство тоской и унынием, — в каком состоянии сейчас Дживсовы мозги?

— По-моему, крутятся на полных оборотах. Дживс, как насчет серого вещества? Оно у вас хорошо функционирует?

— Да, сэр.

— Слава Богу, — сказал Бинго, — потому что мне требуется наисерьезнейший совет. Если здравомыслящие люди не предпримут решительных шагов, чтобы мне помочь, мое имя будет втоптано в грязь.

— Что у тебя стряслось, старина? — сочувственно спросил я. Бинго теребил покрывало.

— Сейчас расскажу, — сказал он. — И объясню, почему я торчу в этом треклятом доме и вожусь с мальчишкой, которого следует хорошенько отходить розгой, а не обучать латыни и греческому. Берти, я здесь потому, что для меня это единственный выход. В последнюю минуту перед тем, как отплыть в Америку, Рози решила, что мне лучше остаться и присматривать за нашим китайским мопсом. Она оставила мне две сотни фунтов стерлингов продержаться до ее возвращения. Этой суммы, распредели я ее рачительно на весь срок, вполне хватило бы нам с мопсом на жизнь в умеренном благополучии. Ах, Берти, Берти, ты и сам все понимаешь.

— Что понимаю?

— Кто-то подкатывается к тебе в клубе и начинает убеждать, что, мол, есть одна кляча, которая непременно выиграет скачки, даже если подхватит люмбаго и гельминтоз в десяти ярдах от старта. Я был уверен, Берти, что выгодно вложил капитал в надежное дело.

— То есть ты поставил все деньги на эту лошадь? Бинго горько засмеялся.

— Если ее можно назвать лошадью. Не рвани она перед финишем, стала бы участницей следующего заезда. Словом, она пришла последней, и я оказался в ужасном положении. Любым путем надо было изыскать средства к существованию до возвращения Рози, чтобы она ничего не узнала. Ро-зи прекрасная женщина, но будь ты женат, Берти, ты бы знал — даже лучшая из жен придет в негодование, обнаружив, что муж просадил все деньги на скачках. Вы со мной согласны, Дживс?

— Да, сэр. В этом отношении женщины ведут себя странно.

— Решать надо было немедленно. Того, что осталось после катастрофы, хватило, чтобы поместить мопса на шесть недель в «Комфортабельный собачий питомник» в Кингсбридже, это в графстве Кент. А сам я без гроша в кармане бросился искать место преподавателя. Подвернулся этот сорванец Томас. И вот я здесь.

Слов нет, печальная повесть, но как ни ужасно постоянное общение с тетей Агатой и юным Тосом, по-моему, Бинго успешно выкрутился из труднейшего положения.

— Тебе осталось потерпеть несколько недель, и все устроится в наилучшем виде.

Бинго мрачно хмыкнул.

— Всего несколько недель! Буду счастлив, если продержусь тут еще несколько дней. Помнишь, я тебе говорил, что вера твоей тетки в меня как в наставника ее тупицы-сыночка пошатнулась, когда его застукали с сигаретой? Оказывается, застукал Тоса этот самый Филмер. Десять минут назад Томас мне объявил, что готовит страшную месть Филмеру за то, что тот наябедничал твоей тетке. Не знаю, что паршивец задумал, но если он осуществит свою месть, мне конец. У твоей тетки на Филмере свет клином сошелся, она выставит меня в два счета. А Рози вернется только через три недели! Я все понял.

— Дживс, — сказал я.

— Сэр?

— Я все понял. А вы поняли?

— Да, сэр.

— В таком случае сплотим ряды.

— Боюсь, сэр… Бинго тихо застонал.

— Дживс, только не говорите, что вам ничего не приходит в голову, — проговорил он срывающимся голосом.

— В данный момент ничего не приходит. Весьма огорчен, сэр.

Бинго жалобно заскулил, как бульдог, которому не дали печенья.

— Ладно, в таком случае мне остается только одно, — мрачно сказал он, — ни на минуту не спускать глаз с этого кретина.

— Совершенно верно, — сказал я. — Неустанная бдительность, да, Дживс?

— Несомненно, сэр.

— И все-таки, Дживс, — сказал Бинго тихим, проникновенным голосом, — вы ведь обдумаете мое положение, правда?

— Несомненно, сэр.

— Благодарю вас, Дживс.

— Не за что, сэр.

Надо сказать, что, когда наставала пора решительных действий, Бинго проявлял энергию и упорство, вызывающие невольное уважение. Думаю, в последующие два дня не было минуты, когда Тос мог бы себе сказать: «Наконец-то я один!». Но к концу второго дня тетя Агата объявила, что утром приедут гости поиграть в теннис, и на меня напал страх, что катастрофа разразится.

Понимаете, Бинго из тех ненормальных, которые, схватившись за теннисную ракетку, впадают в состояние транса, и все, что выходит за пределы корта, перестает для них существовать. Если в разгар сета вы сообщите Бинго, что пантеры пожирают в огороде его лучшего друга, он рассеяно глянет на вас и проронит: «А? Что?». Я знал, что Бинго теперь и не вспомнит о юном Томасе и достопочтенном Филмере, пока на корте не стукнет последний мяч. Поэтому вечером, переодеваясь к обеду, я услышал грозную поступь рока.

— Дживс, — сказал я, — вы когда-нибудь задумывались о жизни?

— Время от времени, сэр, на досуге.

— Жестокая штука, верно?

— Жестокая, сэр?

— Понимаете, нам кажется одно, а выходит совсем другое.

— Позволю заметить, сэр, брюки следует на полдюйма поднять. Чуть-чуть подтяните подтяжки, и мы добьемся желаемого эффекта. Вы говорили, сэр…

— Вот, например, Вуллем Черси. Может показаться, здесь собралось веселое, беззаботное общество и приятно проводит время в загородном доме. Но под сверкающей поверхностью мчатся губительные потоки. Посмотришь, как достопочтенный Филмер уплетает за завтраком лосося под майонезом, и подумаешь: вот самый беззаботный человек на свете. А тем временем неумолимая судьба подкрадывается к нему все ближе. Как вы думаете, Дживс, что именно собирается выкинуть это исчадие ада?

— В ходе непринужденной беседы, которая сегодня состоялась у меня с юным джентльменом, сэр, он сообщил мне, что читает книгу под названием «Остров сокровищ» и что на него произвел сильное впечатление один из персонажей, а именно капитан Флинт. Насколько я понимаю, юный джентльмен обдумывает, не следует ли ему в своих поступках подражать упомянутому капитану.

— Боже милостивый, Дживс! Если я не путаю, этот Флинт крушил всех подряд своей саблей. Дживс, как вы считаете, может Томас наброситься с саблей на мистера Филмера?

— Возможно, у юного джентльмена не имеется сабли, сэр.

— Ну, не с саблей, так еще с чем-нибудь.

— Нам остается только ждать, сэр. Галстук, если позволите заметить, сэр, следует затянуть чуть-чуть туже. Наша цель — добиться максимально приближенного к совершенству эффекта бабочки. Если позволите, сэр…

— Дживс, какое значение имеет галстук в данное время? Неужели вы не понимаете, что семейное счастье мистера Литтла висит на волоске?

— Не бывает такого времени, сэр, чтобы галстук не имел значения.

Я видел, как страдает бедный малый, но даже не попытался пролить бальзам на его рану. Какое слово вертится у меня на языке? Вспомнил — озабочен. Я был слишком озабочен, знаете ли. И в смятении. Чтоб не сказать, истерзан тревогой. Тревога продолжала терзать меня и на следующий день, когда в половине третьего на теннисном корте началось веселье. День стоял душный, жаркий, временами раздавались раскаты грома; казалось, даже воздух пропитан угрозой.

— Бинго, — сказал я, когда мы с ним вышли на корт в первой парной игре, — как ты думаешь, что сегодня выкинет юный Тос, ведь за ним не следит твое недремлющее око.

— А? — рассеяно отозвался Бинго. Лицо его уже обрело особое выражение теннисного маньяка, глаза остекленели. Он взмахнул ракеткой и негромко фыркнул.

— Я его нигде не вижу, — сказал я.

— Кого не видишь?

— Его не вижу.

— Кого — его?

— Тоса.

— Зачем он тебе?

Я понял, что говорить с ним бесполезно.

Единственное, что меня утешало, так это присутствие среди зрителей достопочтенного Филмера, зажатого между двумя дамами под зонтиками. Здравый смысл мне подсказывал, что даже такой поднаторевший в каверзах мальчишка, как Тос, вряд ли решится на дерзкую выходку, если объект занимает столь стратегически сильную позицию. Успокоившись, я с азартом отдался игре и как раз обставлял местного викария, когда над головой послышался раскат грома и хлынул дождь.

Все в панике бросились в дом и вскоре собрались в гостиной к чаю. Вдруг тетя Агата, оглядев стол поверх сандвича с огурцом, сказала:

— А где мистер Филмер?

Такого потрясения я давно не испытывал. Только что я жил совсем в другом мире: вот моя стремительная подача, мяч со свистом летит над сеткой; служитель церкви не успел опомниться, а я, гибко изогнувшись, уже вывожу мяч на центральную линию… Я с грохотом свалился с небес на землю. Пирожное выскользнуло из моих дрогнувших пальцев, шмякнулось на пол, и теткин спаниель Роберт немедленно его сожрал. Я снова услышал грозную поступь рока.

Филмер был не из тех, кто способен легкомысленно пренебречь чаем, вы, я думаю, и сами понимаете. Большой любитель поесть, питающий особо нежную привязанность к вечернему чаю с горячей сдобой, он до сегодняшнего дня возглавлял наш общий забег к кормушке. Несомненно, только вражеские козни могли помешать достопочтенному, нагулявшему отменный аппетит, вовремя явиться в гостиную.

— Должно быть, он попал под дождь и укрылся где-нибудь в парке, — сказала тетя Агата. — Берти, ступай поищи мистера Филмера. И захвати для него плащ.

— Будет сделано! — сказал я. В эту минуту моим заветным желанием было отыскать достопочтенного. И я надеялся найти его не в виде хладного трупа.

Надев плащ и взяв второй под мышку, я дал полный вперед, но в холле наткнулся на Дживса.

— Дживс, — сказал я, — боюсь, что случилось худшее. Нет мистера Филмера.

— Да, сэр.

— Я должен обшарить весь парк и найти его.

— Вероятно, я смогу упростить вам задачу, сэр. Мистер Филмер находится на острове посреди озера.

— В такой дождь! Вот болван! Почему он не вернулся?

— У него нет лодки, сэр.

— А как он очутился на острове?

— Приплыл на лодке, сэр. Но мастер Томас отправился вслед за мистером Филмером и отвязал его лодку. Минуту назад мастер Томас посвятил меня в обстоятельства дела. Оказывается, капитан Флинт имел обыкновение высаживать своих врагов на необитаемые острова. Мастер Томас счел, что самое мудрое — последовать примеру капитана Флинта.

— Но, Боже мой, Дживс! Должно быть, мистер Филмер промок до нитки.

— Да, сэр. От мастера Томаса не укрылась эта сторона дела. Пришло время действовать.

— Дживс, пойдемте со мной!

— Слушаюсь, сэр.

Я ринулся к сараю, где стояли лодки.

Муж моей тетки Агаты, Спенсер Грегсон, не пренебрегающий игрой на фондовой бирже, недавно неплохо нажился на акциях компании «Каучук Суматры», и тетя Агата, выбирая себе поместье, за ценой не постояла и развернулась вовсю. Огромный холмистый парк простирается на несколько миль, пышные купы деревьев в изобилии снабжены воркующими голубями и прочей разноголосой птицей, сад утопает в розах; конюшни, надворные строения, флигели составляют довольно разухабистый ансамбль. Но главная примечательность поместья — озеро.

Оно раскинулось к востоку от дома, за розарием, и занимает несколько акров. Посреди озера остров. Посреди острова строение, именуемое Октагоном. На крыше этого самого Октагона, как раз посередине, точно фигура, украшающая фонтан, восседал достопочтенный А.Б. Филмер, и с него ручьями стекала вода. Мы поплыли к острову, я изо всех сил греб, а Дживс управлял штурвальным тросом, и вскоре услышали крики, которые по мере приближения становились все громче. Минуту спустя я увидел и самого достопочтенного Филмера, причем в этом ракурсе казалось, что он гнездится поверх кустов. По-моему, даже если ты член Кабинета министров, у тебя должно хватить мозгов спрятаться под деревом, а не торчать, как пень, на открытом месте.

— Дживс, возьмите чуть правее.

— Слушаюсь, сэр.

Я проворно причалил.

— Подождите меня здесь, Дживс.

— Хорошо, сэр. Старший садовник сегодня утром мне сообщил, сэр, что недавно на этом острове лебедь свил гнездо.

— Дживс, сейчас не время совершать экскурсы в естественную историю, — с легким неодобрением сказал я, ибо дождь все усиливался, и брюки у меня сильно намокли.

— Как вам будет угодно, сэр.

Я стал продираться сквозь кусты. Путь оказался нелегкий, и на первых же ярдах я понял, что обеднел ровно на восемь фунтов и одиннадцать пенсов — столько стоили мои теннисные туфли на рифленой подошве, но я не сдался и вскоре выбрался на расчищенную площадку перед Октагоном.

Упомянутое сооружение было воздвигнуто в конце прошлого века и предназначалось, как мне говорили, для дедушки прежнего владельца поместья, дабы старичок мог предаваться игре на скрипке в тихом и удаленном от дома месте. Я достаточно знаю о скрипачах и могу себе представить, сколь душераздирающие звуки производил здесь в свое время старый джентльмен, но, уверен, они показались бы райской музыкой в сравнении с теми воплями, которые доносились сейчас с крыши Октагона. Достопочтенный Филмер не заметил прибытия спасательной экспедиции и надрывался изо всех сил, стараясь, чтобы его услышали в доме, отделенном от острова водными просторами; могу вас заверить, что у достопочтенного был реальный шанс добиться успеха. Он обладал дискантом редкой пронзительности, мне казалось, что над головой с визгом проносятся пули.

Самое время, подумал я, послать ему добрую весть, что помощь подоспела, а то сорвет голос.

— Эй! — крикнул я, дождавшись короткой паузы. Достопочтенный высунул голову из-за карниза.

— Эй! — взвыл он, и завертел головой во все стороны, упорно не желая увидеть меня.

— Эй!

— Эй!

— Эй!

— Эй!

— Ах! — сказал он, наконец заметив меня.

— Порядок! — откликнулся я, чтобы заверить достопочтенного Филмера в моих добрых намерениях.

Честно говоря, нашу беседу трудно было назвать содержательной; возможно, вскоре она сделалась бы более плодотворной, но в тот самый миг, когда я готовился произнести нечто важное, послышался шипящий звук, будто рядом разворошили змеиное гнездо, и слева от меня из кустов внезапно вырвалось что-то огромное, белое и разъяренное. Я нутром понял — надо спасаться, и взмыл, как фазан; плохо соображая, что я делаю, я отчаянно карабкался по стене. В дюйме от моей левой лодыжки что-то сильно захлопало по стене, и тут все сомнения у меня исчезли — внизу мне делать нечего, остается только рваться «сквозь льды и снега во весь опор, знамя держа в руках с девизом загадочным "Эксцельсиор"».

— Будьте осторожны! — заблеял сверху достопочтенный.

Мог бы и помолчать.

Тот, кто строил Октагон, вероятно, предвидел подобный ход событий. По всей высоте стены через правильные промежутки шли пазы, будто специально предназначенные для рук и ног, и вскоре я, припарковавшись на крыше рядом с достопочтенным, стал глядеть на гигантского лебедя в припадке злобы. Он топтался внизу, вытягивая шлангоподобную шею. Меня так и подмывало схватить кусок кирпича и, хорошенько прицелившись, запустить в подлую птицу.

Я не стал противиться порыву, швырнул кирпич и не промахнулся.

Достопочтенный, как мне показалось, остался недоволен.

— Не дразните его! — сказал он.

— Он сам меня дразнит, — ответил я.

Лебедь вытянул еще футов восемь своей шлангообразной шеи и издал звук, с каким вырывается пар из лопнувшей трубы. Дождь продолжал лить с неослабевающей яростью, и я пожалел, что в смятении, которым сопровождалось мое карабканье по стене, я сразу же выронил плащ, предназначенный для достопочтенного узника. Хотел было предложить ему свой, но здравый смысл возобладал.

— И как это он вас не цапнул? — удивился я.

— Еще чуть-чуть, и цапнул бы, — отвечал он, бросая вниз взгляд, полный отвращения. — Пришлось удирать со всех ног.

Достопочтенный, надо отметить, был низенький, бочкообразный человечек. Казалось, его, будто какую-то жидкую субстанцию, все лили и лили в одежду, забыв сказать: «Хватит!». Забавно было бы посмотреть, как он тут демонстрировал чудеса ловкости, подумал я и невольно улыбнулся.

— Не вижу ничего смешного, — сказал достопочтенный, переводя взгляд, полный отвращения, с разъяренной птицы на меня.

— Прошу прощения.

— Птица могла меня изувечить.

— Хотите, я еще раз съезжу по ней кирпичом?

— И не вздумайте. Вы только ее разозлите.

— Ну и что? Ведь она, по-моему, с нашими чувствами не слишком считается.

Тут достопочтенный Филмер решил обсудить со мной другую сторону дела.

— Не могу понять, как могла уплыть моя лодка, я ведь накрепко ее привязал к ивовому пню.

— Совершенно загадочный случай.

— Подозреваю, что какой-то озорник нарочно ее отвязал.

— Ну что вы, вряд ли! Вы бы увидели.

— Дело в том, мистер Вустер, что за кустами ничего не видно. Кроме того, меня сегодня из-за жары одолевала сонливость и, сойдя на остров, я немного вздремнул.

Мне не хотелось, чтобы достопочтенный развивал эту тему, и я поспешил перевести разговор в другое русло.

— Довольно мокро, как вы считаете? — сказал я.

— Представьте, я успел это заметить, — отозвался достопочтенный противным ядовитым тоном. — Тем не менее благодарю за то, что привлекли мое внимание к этому обстоятельству.

Насколько я понял, тема погоды не слишком вдохновляла достопочтенного. Тогда я сделал попытку поговорить о птицах, населяющих близлежащие графства.

— Замечали ли вы, — начал я, — что брови у лебедя сходятся на переносице?

— Да уж, я на них вдоволь нагляделся. Представилась такая возможность.

— Из-за этого у них такой недружелюбный вид, верно?

— И нрав тоже. Знаю, на себе испытал.

— Странно, — сказал я, с воодушевлением развивая птичью тему, — что у лебедей семейная жизнь так дурно влияет на расположение духа.

— Послушайте, нельзя ли выбрать иной предмет для разговора? Дались вам эти лебеди!

— Да, но все-таки это очень интересно. В том смысле, что этот наш приятель там, внизу, наверняка в обычной жизни отличный парень, всеобщий любимец, знаете ли. Просто из-за того, что его драгоценная половина свила здесь гнездо…

Я запнулся. Вы вряд ли мне поверите, но до этой минуты я в суматохе и не вспомнил, что, пока мы сидим, загнанные на крышу, где-то на заднем плане бродит обладатель могучего разума, и если ему сообщить о нашей беде и призвать его сплотить ряды, он в пять минут найдет десяток способов нас выручить.

— Дживс! — заорал я.

— Сэр? — донесся издалека почтительный голос.

— Мой слуга, — объяснил я достопочтенному. — У него феноменальные способности и невероятная находчивость. Он в минуту вызволит нас отсюда. Дживс!

— Сэр?

— Я сижу на крыше.

— Очень хорошо, сэр.

— Что же тут хорошего? Помогите нам. Мы с мистером Филмером в безвыходном положении.

— Очень хорошо, сэр.

— Хватит твердить «Очень хорошо, сэр». Не вижу ничего хорошего. Все вокруг кишит лебедями.

— Я немедленно приступлю к выполнению ваших указаний, сэр.

Я посмотрел на достопочтенного. Даже рискнул похлопать его по спине — будто по мокрой губке шлепнул.

— Порядок, — сказал я. — Сейчас придет Дживс.

— Какой от него толк?

Я слегка нахмурился. Достопочтенный говорил брюзгливым тоном, и это мне не понравилось.

— Поймете, когда увидите его в действии, — ответил я довольно холодно. — Он может выбрать любую стратегию. Но в одном вы должны быть совершенно уверены — Дживс найдет выход. Вот он уже идет, крадется сквозь подлесок, лицо его светится умом. Нет предела его интеллектуальным возможностям. Он питается одной рыбой.

Я наклонился и заглянул вниз.

— Дживс, следите за лебедем.

— Я держу птицу под неусыпным наблюдением, сэр. Лебедь снова отмотал изрядный отрезок шеи и вытянул ее в нашу сторону, но тотчас же обернулся. Голос с тыла привел его в замешательство. Он подверг Дживса быстрому внимательному осмотру, потом вдохнул воздух, угрожающе зашипел, подпрыгнул и ринулся вперед.

— Берегитесь, Дживс!

— Слушаюсь, сэр.

Я заранее мог бы сказать этому лебедю, что ничего у него не выйдет. Среди своих собратьев он, возможно, числился интеллектуалом, но тягаться с Дживсом — куда там! Лучше бы ему сразу убраться подобру-поздорову.

Каждому молодому человеку, начинающему самостоятельную жизнь, следует знать, как справиться с разъяренным лебедем, поэтому я вкратце изложу соответствующую процедуру. Сначала надо подобрать оброненный кем-то плащ, потом, точно рассчитав расстояние, набросить плащ птице на голову; после этого вы подсовываете под птицу багор, который предусмотрительно захватили с собой, и поднимаете. Лебедь оказывается в кустах и изо всех сил старается освободиться, а вы не спеша возвращаетесь к лодке, прихватив ваших друзей, которые в эту минуту, возможно, сидели на крышах где-то поблизости. Именно такой метод применил Дживс, и, по-моему, усовершенствованию он не подлежит.

Достопочтенный развил невероятную скорость, никогда бы не подумал, что он на такое способен. Не прошло и минуты, как мы сидели в лодке.

— Вы действовали весьма толково, любезный, — обратился достопочтенный к Дживсу, когда мы отошли от берега.

— Я стараюсь быть полезным, сэр.

Видимо, достопочтенный сказал все, что имел сказать на данную минуту. Он съежился и погрузился в размышления. Казалось, совсем ушел в себя. Даже когда у меня сорвалось весло и я вылил, наверное, пинту воды ему за ворот, он и ухом не повел.

И только когда мы причалили к берегу, он снова вернулся к жизни.

— Мистер Вустер.

— Да?

— Я обдумывал обстоятельство, о котором уже вам сообщал ранее — каким образом могла отвязаться лодка, на которой я приплыл на остров.

Мне это не понравилось.

— Загадка да и только, — сказал я. — Не стоит ломать голову. Все равно не разгадать.

— Ничего подобного. Я пришел к выводу, который мне кажется единственно правдоподобным. Я убежден, что лодку угнал Томас, сын хозяйки дома.

— Нет-нет, не думаю. Да и зачем?

— У него на меня зуб. И вообще совершить подобный поступок может или ребенок, или слабоумный.

Достопочтенный направился к дому, а я в ужасе уставился на Дживса. Да, именно в ужасе.

— Дживс, вы слышали?

— Да, сэр.

— Что делать?

— Возможно, мистер Филмер, еще раз хорошенько подумав, придет к выводу, что его подозрения не имеют под собой почвы.

— Но ведь они имеют под собой почву.

— Да, сэр.

— Что же делать?

— Не знаю, сэр.

Я проворно направился к дому и доложил тете Агате, что с достопочтенным Филмером полный порядок, потом пошел наверх принять горячую ванну, так как в ходе спасательной экспедиции промок насквозь от носа до киля. Я наслаждался благодатным теплом, как вдруг раздался стук в дверь.

Вошел Пурвис, дворецкий тети Агаты.

— Миссис Грегсон приказала передать вам, сэр, что она желает вас видеть как можно скорее.

— Но она только что меня видела.

— Насколько я понял, она снова желает вас видеть, сэр.

— Ладно.

Я еще немного полежал в воде, потом вытерся и направился к себе в комнату, где застал Дживса, раскладывающего нижнее белье.

— Дживс, я тут подумал, надо бы дать мистеру Филмеру хинина или еще чего-нибудь. Проявить милосердие, как вы думаете?

— Я уже все сделал, сэр.

— Отлично. Не могу сказать, что испытываю к нему большую симпатию, но не хочу, чтоб он схватил простуду. — Я натянул носок. — Дживс, вы, наверное, понимаете, что нам с вами следует немедленно кое-что обдумать. В смысле, обдумать наше положение. Мистер Филмер подозревает юного Тоса в том, что тот на самом деле и совершил, и если достопочтенный сообщит о своих подозрениях тете Агате, она наверняка уволит мистера Литтла, и миссис Литтл все узнает. Какова будет развязка? Сейчас я вам объясню. Миссис Литтл получит веские улики против мистера Литтла, и хоть я и холостяк, но могу утверждать, что ради сохранения тактики взаимных уступок и компромиссов или того равновесия, на котором зиждется семейная жизнь, ни одна женщина не должна иметь улик против мужа. Женщины пускают в ход такие улики. Они ничего не забывают и не прощают.

— Совершенно справедливо, сэр.

— Ну так как нам быть?

— Я уже уладил это дело, сэр.

— Уладили?

— Да, сэр. Едва мы с вами расстались, как решение созрело у меня в уме. Случайное замечание, брошенное мистером Филмером, натолкнуло меня на мысль.

— Дживс, вы необыкновенный человек.

— Благодарю вас, сэр.

— Какое же решение вы нашли?

— Мне пришла мысль пойти к мистеру Филмеру и сказать, что это вы угнали лодку, сэр.

У меня в глазах помутилось, я лихорадочно вцепился в носок, который в этот момент натягивал на ногу.

— Что-что?

— Вначале мистер Филмер не был склонен верить моим словам. Но я указал ему на одно существенное обстоятельство: вы несомненно знали, что он находится на острове. Этот факт весьма многозначителен, с чем мистер Филмер не мог не согласиться. Далее я ему напомнил, что вы легкомысленный молодой человек, сэр, который вполне мог сыграть с ним такую шутку. Мне удалось до конца убедить мистера Филмера в моей правоте, и теперь нет ни малейшей опасности, что он обвинит в содеянном мастера Томаса.

Я ошеломленно уставился на злодея.

— И вы считаете, что ловко все устроили? — сказал я.

— Да, сэр. Мистер Литтл не будет уволен, как вы того желали.

— А как же я?

— Вы тоже выиграете, сэр.

— Каким же это образом?

— Сейчас объясню, сэр. Я выяснил, с какой целью миссис Грегсон вас сюда пригласила. Она желала познакомить вас с мистером Филмером в надежде, что он предложит вам стать его личным секретарем.

— Что?!

— Да, сэр. Дворецкий Пурвис случайно слышал, как миссис Грегсон обсуждала этот вопрос с мистером Филмером.

— Стать секретарем этой жирной зануды! Дживс, я бы этого не пережил.

— Да, сэр. Я понимаю, что вы никогда бы на это не согласились. Вряд ли вы с мистером Филмером подходите друг другу. Однако, если бы миссис Грегсон добилась для вас этого места, вам было бы неловко отказаться.

— Попробовал бы я отказаться!

— Именно, сэр.

— Но, Дживс, по-моему, кое-что вы упустили из виду. Как мне слинять отсюда?

— Сэр?

— Тетя Агата только что передала через Пурвиса, что желает меня видеть. Скорее всего, в эту минуту она точит топор войны.

— Вероятно, самое благоразумное — не встречаться с ней, сэр.

— Но как избежать встречи?

— Непосредственно рядом с этим окном, сэр, имеется отличная, прочная водосточная труба. Через двадцать минут я мог бы подать к воротам ваш спортивный автомобиль, сэр.

Я поднял на Дживса благоговейный взгляд.

— Дживс, — сказал я, — вы, как всегда, правы. А не могли бы вы подать автомобиль через пять минут?

— Скажем, через десять, сэр.

— Идет. Приготовьте дорожный костюм, в остальном положитесь на меня. Где та водосточная труба, о которой вы так благосклонно отзывались?

 

2

СТАРИНА СИППИ И ЕГО КОМПЛЕКС НЕПОЛНОЦЕННОСТИ

Я смерил его холодным взглядом. Недоумение и досада владели мною.

— Дживс, ни слова больше, — проговорил я. — Вы зашли слишком далеко. Шляпы — да. Носки — да. Пальто, брюки, рубашки, галстуки, гетры — безусловно. Что касается этих предметов, я целиком полагаюсь на ваше суждение. Но когда речь идет о вазах — никогда!

— Очень хорошо, сэр.

— Вы заявляете, что эта ваза не гармонирует с обстановкой комнаты. Я решительно отвергаю in toto ваше утверждение, что бы оно, по-вашему, ни означало. Мне ваза нравится. Я нахожу, что она живописная, броская да и стоит всего пятнадцать шиллингов.

— Очень хорошо, сэр.

— То-то же. Если кто-нибудь позвонит, то в ближайший час я буду у мистера Сипперли в редакции «Мейферского бюллетеня».

Я удалился, храня на лице выражение сдержанного высокомерия, ибо был недоволен своим дворецким. Прогуливаясь по Стрэнду вчера после обеда, я забрел в одну из тех лавчонок, где продавцы, завывая, как сирены в тумане, продают с аукциона всякую всячину. До сих пор не представляю толком, как это произошло, но я стал обладателем большой китайской вазы, украшенной малиновыми драконами. Наряду с драконами присутствовали птицы, собаки, змеи и зверь, похожий на леопарда. Этот зверинец теперь обосновался на консоли над дверью моей гостиной.

Ваза мне нравилась. Она была такая яркая и веселая. Она привлекала взгляд. Вот почему, когда Дживс, слегка поморщившись, начал выступать, хоть никто его об этом не просил, как заправский искусствовед, я дал ему отпор. Подумай я хорошенько, я бы ему сказал: Ne sutor ultra. В том смысле, что чего ждать от камердинера, подвергающего вазы искусствоведческому анализу? Разве в его компетенции критиковать фарфор, который приобретает хозяин? Нет, нет и еще раз нет, так я ему и сказал.

В редакцию «Мейферского бюллетеня» я пришел, так и не избавившись от дурного настроения. Для меня было бы большим облегчением излить душу старине Сиппи, ведь друг безусловно все поймет и посочувствует мне. Рассыльный провел меня во внутреннюю комнатенку, где мой друг справлял свои редакторские обязанности. Бедняга Сиппи был по уши завален работой, и у меня просто духу не хватило плакаться ему в жилетку.

Насколько я понимаю, человек, поработав какое-то время в редакции, сгибается под бременем забот. Полгода назад Сиппи был весел и жизнерадостен, палец покажи, и он от хохота покатится. Он тогда служил, что называется, внештатно — здесь тиснет рассказик, там стишки, и жил себе припеваючи. А с тех пор, как он стал редактором этой газетенки, я его просто не узнаю.

Сегодня он, видно, совсем заредактировался, так что временно отложив свои заботы, я постарался его ободрить и принялся расписывать, как мне понравился их последний выпуск. На самом-то деле я его, конечно, не читал, но мы, Вустеры, готовы идти на любые ухищрения, если надо поддержать друга.

Лекарство подействовало. Сиппи оживился.

— Тебе правда понравилось?

— Экстра-класс, старина.

— Каков материален, а?

— Блеск!

— Как тебе это стихотворение — «Одиночество»?

— Потрясающе.

— Настоящий шедевр.

— Не то слово! Кто автор?

— Там же указано, — сдержанно проговорил Сиппи.

— У меня плохая память на имена.

— Его написала мисс Гвендолен Мун. Берти, ты знаком с мисс Мун?

— По-моему, нет. Приятная девушка?

— Боже мой! — вскричал Сиппи.

Я внимательно в него вгляделся. Если вы спросите мою тетушку Агату, она вам скажет — она, впрочем, скажет, даже если вы ее и не спросите, — что я тупой и бесчувственный, как пень. Примитивный, как амеба, — так тетя Агата однажды обо мне отозвалась, и не могу сказать, что в общем, широком смысле она так уж неправа. Однако существует одна область, в которой я детектив, не уступающий Хокшоу. Могу распознать любовное томление быстрее, чем кто-либо другой в Лондоне. За последние годы так много моих друзей подхватили эту болезнь, что я ее в туманный день за милю различу. Сиппи сидел, откинувшись на спинку стула, и с отсутствующим видом жевал ластик. Я мгновенно поставил диагноз.

— Ну, дружище, выкладывай.

— Берти, я ее люблю.

— Ты ей признался?

— Что ты! Как можно?

— А почему бы нет? Вверни в разговоре, как бы между прочим.

Сиппи глухо застонал.

— Берти, приходилось ли тебе чувствовать, что ты — жалкий червь?

— А как же! С Дживсом — сплошь и рядом. Но сегодня он зашел слишком далеко. Веришь ли, дерзнул подвергнуть критике вазу, которую…

— Она настолько выше меня.

— Высокая девица?

— Духовно выше. Возвышенная душа. А кто я? Заурядное, приземленное существо.

— Ты на этом настаиваешь?

— Конечно. Разве ты забыл, как год назад в ночь после Гребных гонок я схлопотал тридцать суток без права замены штрафом за то, что заехал кулаком поддых полисмену?

— Но ты же был в стельку пьян.

— Вот именно. Какое право имеет пьяница и закоренелый преступник домогаться благосклонности богини!

Сердце у меня кровью обливалось от жалости к старине Сиппи.

— По-моему, ты немного преувеличиваешь, дружище, — сказал я. — В ночь после регаты каждый человек, получивший благородное воспитание, непременно бывает вдрызг пьян, и лучшие из нас почти всегда не ладят с полицией.

Он помотал головой.

— Бесполезно, Берти. У тебя добрые намерения, но тут слова бессильны. Нет, я могу только издали ей поклоняться. В ее присутствии я немею. Язык прилипает к гортани. Я не мог бы даже собраться с духом и предложить ей… Войдите! — крикнул Сиппи.

Как раз когда он начал свою проникновенную речь, кто-то постучал в дверь. Не столько, впрочем, постучал, сколько ударил или даже пнул. В комнату вошел высокий, внушительного вида субъект, с пронзительным взглядом и римским носом. Властный тип — пожалуй, такая характеристика больше всего к нему подходила. Мне не понравился его воротничок, а Дживс наверняка нашел бы что сказать по поводу его брюк, и все-таки вид у него был властный. От него веяло неодолимой силой. Он был похож на регулировщика уличного движения.

— А-а, Сипперли! — сказал он.

Старина Сиппи пришел в страшное волнение. Вскочил со стула и стал навытяжку с выпученными глазами.

— Садитесь, Сипперли, — сказал субъект. Меня он вниманием не удостоил. Всего лишь бросил острый взгляд, чуть повел носом в мою сторону и навсегда вычеркнул Бертрама из своей жизни. — Принес вам еще один — ха! — небольшой подарок. Посмотрите на досуге, мой друг.

— Да, сэр, — сказал Сиппи.

— Думаю, вам понравится. И вот еще что, Сипперли, — буду рад, если подберете шрифт покрупнее и разместите на более видном месте, чем мой предыдущий опус «Старинные архитектурные памятники Тосканы». Я понимаю, что в еженедельной газете всегда не хватает места, но кому понравится, что его произведение засовывают в дальний угол, среди реклам увеселительных заведений и портных. — Он замолк, и глаза у него угрожающе сверкнули. — Вы учтете мою просьбу, Сипперли?

— Да, сэр, — сказал Сиппи.

— Весьма обязан, мой друг, — сказал субъект. Тон у него снова стал добродушный. — Надеюсь, вы меня извините. Меньше всего мне хотелось бы вмешиваться в — ха! — редакторские дела, но… Впрочем, прощайте, Сипперли. Завтра в три зайду узнать о вашем решении.

Он ретировался, оставив в пространстве зияющую брешь размером десять на шесть футов. Когда пространство сомкнулось, я откинулся на спинку стула и спросил:

— Что это было?

Я испугался: мне показалось, что старина Сиппи потерял рассудок. Он воздел руки, вцепился себе в волосы и начал их рвать, потом злобно пнул стол и упал в кресло.

— Будь он проклят! — сказал Сиппи. — Чтобы ему поскользнуться на банановой кожуре по дороге в церковь и порвать связки на обеих лодыжках!

— Кто он?

— Пусть его поразит хрипота, чтобы он не смог произнести напутственную речь по случаю окончания семестра!

— Да, но кто же он?

— Директор школы, — сказал Сиппи.

— Но, дружище…

— Директор школы, в которой я учился. — Сиппи уставился на меня безумным взглядом. — Боже мой! Берти, ты понимаешь, в какой я западне?

— Честно говоря, нет.

Сиппи вскочил со стула и забегал по комнате.

— Что ты чувствуешь, когда встречаешься с директором твоей школы? — спросил он.

— Я с ним не встречаюсь. Он умер.

— Ладно, тогда скажу, что чувствую я. Мне кажется, будто я снова в Лоуэр Форт и классный руководитель за какую-то провинность отправил меня к директору. Берти, так однажды и было, и я помню все, как сейчас. Вот я стучу в дверь кабинета и слышу рык старика Уотербери: «Входите!». Подобный рык, наверное, слышали ранние христиане, когда их бросали в клетку льва. «Входите!». И я вхожу, еле волоча ноги. Он смотрит на меня и что-то говорит, проходит целая вечность… А потом я наклоняюсь и получаю шесть смачных ударов тростью, которая жалит, как гадюка. И теперь, когда он приходит в редакцию, во мне оживают прежние чувства, и я, будто четырнадцатилетний мальчишка, лепечу: «Да, сэр», «Нет, сэр».

Теперь мне стало более или менее ясно, в чем дело. Такие артистические натуры, как Сиппи, которые ударились в сочинительство, отличаются особой чувствительностью и ни с того, ни с сего впадают в истерику.

— Он все время сюда таскается, и карманы у него набиты статейками вроде «Школы при старых монастырях», «Некоторые малоизученные взгляды Тацита» и прочей дрянью. И у меня не хватает духу ему отказать. А ведь считается, что наш еженедельник призван развлекать светскую публику.

— Сиппи, ты должен проявить твердость. Да, дружище, именно твердость.

— Не могу! При виде его я чувствую себя изжеванной промокашкой. Когда он буравит меня взглядом, я совершенно теряю присутствие духа и снова становлюсь школьником. Берти, я не могу избавиться от этого комплекса. Знаешь, чем в конце концов все кончится? Владелец еженедельника заметит какой-нибудь шедевр Уотербери, решит — кстати, совершенно справедливо, — что я рехнулся, и выставит меня вон.

Я задумался. Положение было не из легких.

— А что если?.. — начал я.

— Бесполезно, — сказал Сиппи.

— Есть у меня одна мыслишка…

— Дживс, — сказал я, вернувшись домой, — пораскиньте мозгами!

— Сэр?

— Отточите свой интеллект. Трудный случай, вам придется показать все, на что вы способны. Приходилось ли вам слышать о мисс Гвендолен Мун?

— Да, сэр. Перу мисс Мун принадлежат «Осенние листья», «Это было в июне» и другие произведения.

— С ума сойти, Дживс, вы знаете все на свете.

— Благодарю вас, сэр.

— Так вот, мистер Сипперли влюбился в мисс Мун.

— Да, сэр.

— Но не смеет ей признаться.

— Довольно распространенный случай, сэр.

— Считает, что недостоин ее.

— Именно, сэр.

— Да, но это еще не все. Возьмите на заметку то, о чем я вам рассказал, Дживс, и слушайте остальное. Мистер Сипперли, как вам известно, редактор еженедельной газеты, призванной развлекать светскую публику. А директор школы, где обучался мистер Сипперли, повадился приходить в редакцию и заваливать ее всяким вздором, совершенно не подходящим для развлечения светской публики. Вам все ясно?

— Совершенно ясно, сэр.

— И этот вздор мистер Сипперли вынужден публиковать вопреки собственному желанию только потому, что у него не хватает духу послать этого типа ко всем чертям. Беда в том, Дживс, что у него это самое… чем часто страдают люди такого склада, как мистер Сипперли… вертится на языке…

— Комплекс неполноценности, сэр?

— Вот-вот. Комплекс неполноценности. У меня у самого он тоже разыгрывается, когда я общаюсь с тетушкой Агатой. Вы меня знаете, Дживс. Знаете, что если потребуются добровольцы, чтобы укомплектовать спасательную шлюпку, я первый туда брошусь. Скажи мне: «Берти, не спускайся в угольную шахту», я и ухом не поведу…

— Вне всяких сомнений, сэр.

— Однако… Дживс, я хочу, чтобы вы очень внимательно следили за ходом моей мысли, — когда я узнаю, что тетя Агата вырыла топор войны и идет на меня, я убегаю, как заяц. Почему? А потому, что она будит во мне комплекс неполноценности. То же самое происходит и с мистером Сипперли. Если надо, он, не дрогнув, примет на себя смертоносный удар; но он не в состоянии сделать мисс Мун предложение, он не может дать кулаком поддых мистеру Уотербери и послать его подальше вместе с его опусами, ему мешает комплекс неполноценности. Итак, Дживс, что вы на это скажете?

— Боюсь, я не сумею экспромтом предложить надежный план действий, сэр.

— Нужно подумать?

— Да, сэр.

— Думайте, Дживс, думайте. Утро вечера мудренее. Как там у Шекспира сказано о сне?

— «Целитель сладостный природы утомленной», сэр.

— Вот-вот. Именно то, что вам нужно.

Нет ничего лучше, знаете ли, как отложить решение трудной задачи до утра. Едва пробудившись, я обнаружил, что пока спал, у меня в голове воцарился полный порядок и сам собой созрел план, который не посрамил бы самого Фоша. Я позвонил, чтобы Дживс принес мне чаю. Еще раз позвонил, но прошло не меньше пяти минут, прежде чем он вплыл в спальню с подносом.

— Прошу прощения, сэр, — сказал он в ответ на мой упрек. — Я не слышал звонка. Я был в гостиной, сэр.

— Да? — сказал я, отхлебывая глоток чаю. — Наводили порядок?

— Я стирал пыль с новой вазы, сэр.

У меня на душе потеплело. К кому я привязан всем сердцем, так к этому доброму малому, у которого всегда достает смирения признать свои ошибки. Разумеется, никаких патетических слов не сорвется с его губ, но мы, Вустеры, умеем читать между строк, и я понял, что ваза начинает ему нравиться.

— Как она смотрится?

— Да, сэр.

Немного загадочный ответ, но я не стал углубляться.

— Дживс, — сказал я.

— Сэр?

— Я о том деле, которое мы вчера обсуждали.

— О деле, касающемся мистера Сипперли, сэр?

— Именно. Можете больше о нем не тревожиться. Приостановите работу интеллекта. Ваша помощь в этом деле не потребуется. Я нашел решение. Меня как будто озарило.

— В самом деле, сэр?

— Именно озарило. В делах такого рода, Дживс, всегда следует начинать с изучения… э-э… что я хотел сказать?

— Затрудняюсь ответить, сэр.

— Это самое… э-э… такое в общем-то банальное слово, хоть и латинское, на языке вертится…

— Может быть, с изучения психологии личности, сэр?

— Вот именно. Психология — это ведь имя существительное, да?

— Да, сэр.

— А звучит, как имя собственное. Итак, Дживс, вникнем в психологию старины Сиппи. Мистер Сипперли находится в положении человека, у которого пелена еще не спала с глаз. Передо мной стояла задача разработать некий план, чтобы заставить эту пелену пасть. Вы меня понимаете?

— Не совсем, сэр.

— Послушайте, я вот о чем. В настоящее время этот бывший директор Уотербери совершенно подавляет мистера Сипперли тем, что держится с необыкновенным достоинством, надеюсь, вы представляете. Но теперь мистер Сипперли уже не тот мальчик, каким он был несколько лет назад. Теперь он каждый день бреется, в редакции он важная птица, но он не может забыть, как когда-то Уотербери влепил ему по мягкому месту шесть смачных ударов. И вот результат — комплекс неполноценности. Единственный способ избавиться от этого комплекса — устроить так, чтобы мистер Сипперли увидел Уотербери в самом унизительном положении. Тогда пелена спадет у него с глаз. Вы должны это понять, Дживс. Возьмем, например, вас. У вас есть, конечно, друзья и родственники, которые с восхищением на вас смотрят и испытывают к вам большое уважение. Но, допустим, в один прекрасный вечер они видят, как вы, скажем, на Пиккадилли, в состоянии сильного подпития отплясываете чарльстон в нижнем белье.

— Вероятность подобного развития событий ничтожно мала, сэр.

— Неважно, допустим, нечто подобное произошло. Тогда пелена спадет с их глаз, так ведь?

— Возможно, сэр.

— Возьмем другой случай. Помните, как примерно год назад тетушка Агата обвинила горничную французского отеля в краже жемчуга, а потом обнаружила его у себя в комоде?

— Да, сэр.

— Помните, как глупо она выглядела? Вы не можете этого отрицать.

— Разумеется, сэр, я привык видеть миссис Спенсер Грегсон в более выгодном свете, чем в тот момент.

— Именно. Следите за ходом моей мысли, как хищник за своей жертвой. Я видел тетю Агату в минуту ее падения, видел, как она побагровела, как усатый хозяин отеля отчитывал ее на мелодичном французском языке, а ей возразить было нечего, она только и могла что глазами хлопать. Тут я почувствовал, что у меня пелена спала с глаз. Впервые в жизни, Дживс, благоговейный страх, который эта женщина с детства мне внушала, бесследно исчез. Правда, потом он вернулся. Но в тот момент я увидел тетю Агату такой, какая она есть на самом деле. Я-то всегда считал, что она людоедка и при одном упоминании ее имени самый храбрый мужчина начинает дрожать, как осиновый лист, а тут вижу глупую гусыню, которая допустила ужасную бестактность. Тогда, Дживс, я бы мог ей высказать все, что о ней думаю. И только рыцарское отношение к дамскому полу удержало меня от этого шага. Я ведь не погрешил против истины?

— Нет, сэр.

— Ну так вот, мое твердое убеждение — пелена спадет с глаз мистера Сипперли, если он увидит, как этот Уотербери притащится в редакцию, обсыпанный с головы до ног мукой.

— Мукой, сэр?

— Мукой, Дживс.

— Но почему он должен следовать столь необычной манере поведения, сэр?

— А у него не будет выбора. Сверху над дверью я поставлю пакет с мукой, дальнейшее произойдет под действием закона тяготения. Я собираюсь устроить этому Уотербери ловушку.

— Право, сэр, я не могу поддержать… Я поднял руку.

— Помолчите, Дживс. Это еще не все. Вы помните, что мистер Сипперли влюблен в мисс Гвендолен Мун, но робеет признаться. Спорю, вы об этом забыли.

— Нет, сэр.

— Прекрасно. Так вот, я уверен, как только мистер Сипперли избавится от благоговейного трепета перед Уотербери, он так взбодрится духом, что ему будет море по колено. Он со всех ног помчится прямо к мисс Мун и бросит свое сердце к ее ногам.

— Да, сэр, но…

— Дживс, — сказал я строго, — стоит мне предложить план, или схему, или программу действий, вы тотчас же произносите противным голосом: «Да, сэр, но…» Мне это не нравится, и вам следует избавиться от этой привычки. План, или схема, или программа действий, которую я начертал, не имеет изъянов. А если они есть, буду рад услышать, какие именно.

— Да, сэр, но…

— Дживс!

— Прошу прощения, сэр. Я только хотел заметить, что, как мне представляется, вы подходите к решению проблем мистера Сипперли не в том порядке.

— Как это «не в том порядке»?

— Видите ли, мне кажется, сэр, нужный результат скорее может быть достигнут, если вначале побудить мистера Сипперли сделать предложение мисс Мун. В случае, если молодая леди ответит согласием, мистер Сипперли, думаю, придет в такое приподнятое состояние, что ему не составит труда отстоять свои права в отношениях с мистером Уотербери.

— А, вот вы и загнали себя в угол! Каким образом вам удастся побудить мистера Сипперли объясниться с мисс Мун?

— Мне пришло в голову, сэр, что поскольку мисс Мун поэтесса, натура романтическая, вероятно, на нее произведет впечатление известие о том, что мистер Сипперли получил тяжелую травму и в беспамятстве все время повторяет ее имя.

— Срывающимся голосом?

— Именно, сэр, как вы тонко заметили, срывающимся голосом.

Я сел в постели и с укоризненным видом помахал перед Дживсом чайной ложечкой.

— Дживс, — сказал я, — я последний, кто обвинил бы вас в том, что вы изменили себе, но все это на вас так не похоже. Дживс, вы потеряли форму. Вы утратили прежнюю хватку. Возможно, пройдут годы, прежде чем мистера Сипперли угораздит получить тяжелую травму.

— Это обстоятельство следует принять во внимание, сэр.

— Не верю своим ушам! И это вы, Дживс, вы предлагаете смиренно приостановить всякую деятельность, может быть, на годы в расчете на то, что когда-нибудь мистер Сипперли попадет под грузовик. Нет! Мы будем следовать той программе, которую наметил я. Прошу вас сразу после завтрака пойти и купить полтора фунта муки самого лучшего качества. Остальное я беру на себя.

— Слушаюсь, сэр.

Каждый полководец знает, что, приступая к боевым действиям, прежде всего следует детально изучить топографию местности, где будут разворачиваться события. Что ожидает вас в противном случае? Вспомните Наполеона, вспомните дорогу на Ватерлоо. Какая ослиная тупость!

Топографию Сиппиной редакции я знал назубок. Однако ее план рисовать не буду, ибо опыт мне подсказывает, что как только вы доходите до того места в детективном романе, где автор приводит план поместья с комнатой, в которой найден труп, с лестницами, ведущими в коридор, и со всякими прочими подробностями, вы эту страницу пропускаете. Лучше я все объясню в нескольких словах.

Редакция «Мейферского бюллетеня» находилась во втором этаже старого замшелого здания неподалеку от Ковент Гарден. Если войти в парадную дверь, прямо перед вами окажется коридор, ведущий в помещение компании «Братья Беллами», торгующей семенами, овощами и фруктами. Идите мимо «Братьев Беллами», поднимитесь по лестнице и перед вами окажутся две двери. Одна из них, с табличкой «Посторонним вход воспрещен», ведет в святая святых, где обитает Сиппи. Другая, с табличкой «Справочная», открывается в комнатенку, где сидит мальчишка-рассыльный и, посасывая мятные лепешки, читает приключения Тарзана. В этой комнатке есть еще одна дверь, ведущая в кабинет Сиппи. Все предельно просто.

Именно над дверью с табличкой «Справочная» я предполагал пристроить пакет с мукой.

Заметьте, устройство ловушки для такой уважаемой персоны, как директор школы (пусть даже не столь престижной, как ваша) — дело, к которому ни в коем случае не следует подходить легкомысленно, напротив, оно требует самой тщательной подготовки. Никогда еще я не уделял столько внимания выбору блюд за обедом, как в тот день. Роскошной трапезе предшествовали два сухих мартини, в заключение заказано полбутылки прекрасного легкого шампанского, за ним последовала рюмка коньяку. Теперь подайте мне хоть самого епископа, я в два счета устрою ему ловушку.

Отделаться от мальчишки-рассыльного — вот единственная трудность в разработанном мною плане. Естественно, кому нужен свидетель, когда вы устанавливаете над дверью пакет с мукой. К счастью, к любому человеку можно найти подход, и я, наврав мальчишке, что кто-то из его родных заболел, отправил его домой, в Криклвуд. А сам влез на стул и принялся за дело.

Хоть я много лет не брался за такую работу, но, как выяснилось, прежней сноровки не утратил. Уравновесив пакет с мукой, так что легкое прикосновение к двери приводило в действие всю систему, я спрыгнул со стула, прошмыгнул через кабинет Сиппи и вышел на улицу. Сиппи пока еще не появился, что было мне наруку, но насколько я знал, обычно без пяти три он уже на месте. Я расхаживал по улице около здания редакции; вскоре из-за угла показался Уотербери. Он вошел в парадную дверь, а я отправился на прогулку. В мои планы не входило быть поблизости от того места, где вскоре начнут развиваться события.

По моим расчетам, с поправкой на погоду, ветер и прочее, пелена должна была спасть с глаз Сиппи примерно в четверть четвертого по Гринвичу. Итак, побродив минут двадцать по Ковент Гарден среди прилавков с картошкой и капустой, я вернулся к дому, поднялся наверх и вошел в дверь с табличкой «Посторонним вход воспрещен», ожидая увидеть старину Сиппи. Представляете себе мое изумление и разочарование? За столом Сиппи сидел Уотербери и читал газету с таким видом, будто это был его личный кабинет.

Более того, на нем не было и намека на муку.

— Вот черт! — сказал я.

Да, это был мой Ватерлоо. Но, пропади все пропадом, мог ли я ожидать, что этот нахал, хоть он и директор школы, не моргнув глазом ввалится прямо в личный кабинет Сиппи, вместо того, чтобы, как принято у порядочных людей, войти через дверь, предназначенную для посетителей?

Он нацелил на меня свой нос.

— Да?

— Я зашел к старине Сиппи.

— Мистер Сипперли еще не прибыл.

Он говорил раздраженно, как человек, который не привык ждать.

— Как жизнь? — спросил я, желая разрядить обстановку. Он снова уткнулся в газету. Потом вопросительно взглянул на меня, будто давая понять, что я здесь лишний.

— Извините?

— Нет-нет, ничего.

— Вы что-то сказали?

— Только спросил «Как жизнь?», знаете ли.

— При чем тут жизнь?

— Так, вообще.

— Я вас не понимаю.

— Не берите в голову, — сказал я.

Какой тяжелый труд поддерживать светский разговор с этим типом, подумал я. На редкость необщительный субъект.

— Хорошая погода, — сказал я.

— Хорошая.

— Но, говорят, посевам необходим дождь.

Он снова уткнулся в газету и был ужасно недоволен, что приходится отвлекаться на разговор со мной.

— Кому?

— Посевам.

— Посевам?

— Посевам.

— Каким посевам?

— Ну просто посевам. Он отложил газету.

— Кажется, вы желаете сообщить мне какие-то сведения о посевах. Я вас слушаю.

— Говорят, им необходим дождь.

— В самом деле?

На этом наша беседа закончилась. Он снова погрузился в чтение, а я сел и принялся сосать набалдашник трости. Время тянулось медленно.

Может, часа через два, а может, через пять минут, в коридоре послышались странные звуки, будто там воет собака. Уотербери встрепенулся. Я тоже встрепенулся.

Вой приближался. Дверь распахнулась, и в кабинет ввалился Сиппи. Он пел.

— «Я вас люблю, вот все, что я могу сказать. Я вас люблю, лю-у-у-блю ва-а-ас…»

Наконец, он смолк. По-моему, давно бы пора.

— А, привет! — сказал он.

Я был поражен. Когда я в последний раз видел старину Сиппи, он выглядел, если вы помните, просто ужасно. Лицо осунувшееся, измученное. Под глазами круги. Все признаки крайнего истощения. А сейчас, спустя каких-нибудь двадцать четыре часа, он весь сиял. Глаза сверкали. На губах счастливая улыбка. Как будто он каждое утро перед завтраком пропускает рюмочку горячительного.

— Привет, Берти! — сказал он. — Привет, Уотербери, старина! Простите, что опоздал.

По-моему, Уотербери остался крайне недоволен такой непринужденной формой обращения. Он напустил на себя неприступный вид.

— Вы сильно опоздали. Позвольте заметить, что я прождал вас более получаса, а мое время ценится дорого.

— Простите, простите, простите, — радостно пропел Сиппи. — Вы пришли поговорить насчет статьи о драматургах Елизаветинской эпохи, которую вы мне вчера оставили, верно? Ну, так я ее прочел, и мне очень жаль, Уотербери, старина, но она Н.Г.

— Простите, не понял.

— Не годится для нас. Совершенно неподходящий материал. Наша газета призвана развлекать светскую публику. Во что будет одета дебютантка в «Гудвуде» — вот что нас интересует. Или что-нибудь вроде: «Вчера в парке видели леди Бетти Бутл, вы, конечно, знаете, она золовка герцогини Пибл, или Куку — для близких друзей…» и подобный вздор. Наши читатели не желают знать о драматургах Елизаветинской эпохи.

— Сипперли!..

Старина Сиппи протянул руку и отечески похлопал Уотербери по спине.

— Послушайте, Уотербери, — добродушно сказал он. — Поверьте, мне неприятно отказывать старинному приятелю. Но я должен выполнять свой долг перед читателями. Однако, не унывайте. Старайтесь, и вы добьетесь успеха. Вы подаете надежды, но вам следует хорошенько изучить рынок спроса. Оглядитесь внимательно, поймите, что нужно издателям. Вот, например, такое предложение: почему бы вам не взяться за живую и веселую статейку о комнатных собачках. Вы, вероятно, знаете, что мопсы теперь не в моде, их вытеснили пекинесы, грифоны и маленькие белые терьеры. Поработайте в этом направлении и… Уотербери двинулся к двери.

— У меня нет никакого желания работать в этом направлении, — злобно произнес он. — Если вас не устраивает мое исследование о драматургах Елизаветинской поры, я, без сомнения, найду другого издателя, которого моя работа заинтересует.

— Уотербери, вы стоите на правильном пути! — от души обрадовался Сиппи. — Никогда не сдавайтесь. Упорство и труд все перетрут. Если у вас приняли одну статью, тут же посылайте этому издателю следующую. Если вам откажут, несите свой труд другому издателю. Так держать, Уотербери! Буду следить за вашими успехами с большим интересом.

— Благодарю, — язвительно сказал Уотербери. — Совет профессионала для меня просто неоценим.

Он вылетел, изо всех сил хлопнув дверью. А я посмотрел на Сиппи, который кружил по комнате, как откормленный бекас.

— Сиппи…

— А? Что? Не могу остановиться, Берти. Забежал рассказать тебе новости. Я пригласил Гвендолен на чай в «Карл-тон». Я счастливейший человек на свете. Помолвлен. Обручен. Все прошло как по маслу. Свадьба первого июня, ровно в одиннадцать в соборе Святого Петра, на Итон-сквер. Подарки можно посылать до конца мая.

— Но, Сиппи! Угомонись на минуту. Что произошло? Я

думал…

— Ах, это длинная история. Долго рассказывать. Лучше спроси у Дживса. Он пришел со мной и ждет на улице. Когда я увидел, как она рыдая склонилась надо мной, я понял, что пришло время сказать ей все. Я взял ее ручку в свои ладони и…

— В каком это смысле склонилась над тобой? Где?

— У тебя в гостиной.

— Почему?

— Что «почему»?

— Почему она склонилась нал гобой в моей гостиной?

— Осел! Потому что я лежал на полу. По-моему, вполне естественно, что девушка должна склониться, если мужчина лежит на полу. Прощай, Берти, я должен бежать.

Он вылетел из комнаты, я и опомниться не успел. Я стремглав бросился за ним, но он уже скатился с лестницы. Когда я выскочил на улицу, там уже никого не было.

Впрочем, нельзя сказать «никого». На тротуаре стоял Дживс и задумчиво поглядывал на разложенную на прилавке брюссельскую капусту,

— Мистер Сипперли только что ушел, сэр, — сказал он. Я остановился и вытер пот со лба,

— Дживе, — сказал я, — что происходит?

— Что касается романа мистера Сипперли, сэр, то счастлив сообщить — все в полном порядке Они с мисс Мун пришли к полному согласию.

— Знаю, Они обручились. Но как это произошло?

— Я взял на себя смелость телефонировать от вашего имени мистеру Сииперли и попросил ею немедленно прийти к вам, сэр.

— Так вот как он оказался у меня в квартире! А потом?

— Потом я взял на себя смелость телефонировать мисс Мун и сообщил ей, что с мистером Сипперли произошел несчастный случай, Как я и предвидел, молодая леди чрезвычайно разволновалась и выразила желание немедленно навестить мистера Сипперли, Когда она приехала, потребовалось всего несколько минут, чтобы уладить дело. Выяснилось, что мисс Мун давно любит мистера Сипперли, сэр, и…

— Мне казалось, когда мисс Мун приехала и обнаружила, что с мистером Сипперли не произошло несчастного случая, она должна была рассердиться, что ее обманули.

— Но несчастный случай с мистером Сипперли произошел, сэр.

— Произошел?

— Да, сэр.

— Странное совпадение. В свете тою, о чем вы говорили сегодня утром.

— Не совсем совпадение, сэр, Прежде чем телефонировать мисс Мун, я снова взял на себя смелость и нанес мистеру Сипперли сильный удар по голове, воспользовавшись для этой цели одной из ваших клюшек для гольфа, которая случайно стояла в углу. По-моему, это оказалась короткая клюшка. Вы, конечно, помните, что сегодня утром перед уходом вы отрабатывали удар.

Я, разинув рот, глядел на злодея. Дживс умен и проницателен сверх всякой меры, это я знал всегда. Он невероятно эрудирован во всем, что касается галстуков, краг и прочего. Но я не мог даже представить, что он способен пустить в ход грубую физическую силу. Теперь мой дворецкий открылся мне совсем с другой стороны. По-моему, в эту минуту с моих глаз тоже спала пелена.

— Боже правый, Дживс!

— Мне было чрезвычайно трудно решиться на это, сэр. Иного выхода, как мне представляется, не было.

— Но, послушайте, Дживс. Не могу понять одного. Почему мистер Сипперли не пришел в ярость, когда понял, что вы огрели его клюшкой?

— Он этого не понял, сэр. Я принял меры предосторожности — дождался, когда он повернется ко мне спиной.

— А как вы ему объяснили, откуда у него на голове шишка?

— Я объяснил мистеру Сипперли, что ему на голову упала ваша новая ваза, сэр.

— Но как он мог этому поверить? Ведь ваза разбилась бы.

— Она разбилась, сэр.

— Что?!

— Чтобы достичь эффекта правдоподобия, мне пришлось, вопреки моему желанию, ее разбить, сэр. К моему большому сожалению, сэр, должен вам сообщить, что, находясь в сильном волнении, я ее разбил на мелкие кусочки, поэтому она не подлежит восстановлению.

Я выпрямился во весь рост.

— Дживс! — сказал я.

— Прошу прощения, сэр, но не находите ли вы, что было бы гораздо благоразумнее надеть шляпу? Ветер довольно холодный.

Я поморгал.

— Разве я не в шляпе?

— Нет, сэр.

Я потрогал свою черепушку. Дживс оказался прав.

— И правда, нет! Должно быть, я забыл ее в редакции. Подождите меня здесь, Дживс. Я за ней схожу.

— Хорошо, сэр.

— Мне надо много чего вам сказать.

— Благодарю вас, сэр.

Я взбежал по лестнице, толкнул дверь, и что-то мягко плюхнулось мне на голову. В следующую минуту все вокруг стало белым от муки. В волнении я вбежал не в ту дверь. Так что, если кто-нибудь еще из моих друзей обзаведется комплексом неполноценности, пусть избавляется от него сам. С меня довольно.

 

3

ДЖИВС И СВЯТОЧНЫЕ РОЗЫГРЫШИ

Письмо пришло шестнадцатого утром. Я как раз заправлялся завтраком и, чувствуя, что изрядно подкрепил себя кофе и копченой рыбой, решил, не откладывая в долгий ящик, выложить новости Дживсу. Как сказано у Шекспира, если собрался что-то сделать, то не медли. Дживс, разумеется, будет разочарован и даже раздосадован, но, черт побери, толика разочарования время от времени идет человеку на пользу. Дает почувствовать, что жизнь штука серьезная, даже суровая.

— Дживс!

— Сэр?

— Тут вот пришло письмо от леди Уикем. Приглашает на святки в Скелдингс. Упакуйте, пожалуйста, все что нужно. Мы отправляемся туда двадцать третьего. Побольше белых галстуков, Дживс, а также несколько добротных повседневных костюмов. Мы там пробудем достаточно долго.

В ответ последовало молчание. Я чувствовал направленный на меня укоризненный взгляд, но сделал вид, что ничего не замечаю и целиком поглощен намазыванием на тост мармелада.

— Насколько я понял, сэр, вы предполагали сразу после Рождества посетить Монте-Карло.

— Знаю. Но Монте-Карло отменяется. Планы изменились.

— Очень хорошо, сэр.

Зазвонил телефон, очень кстати прервав назревающее щекотливое объяснение. Дживс поднял трубку.

— Да?.. Да, мадам… Очень хорошо, мадам. Мистер Вустер дома. — Он протянул трубку мне. — Миссис Спенсер Грегсон, сэр.

Знаете, время от времени не могу отделаться от чувства, что Дживс теряет былую хватку. Прежде, бывало, он, глазом не моргнув, отвечал тетушке Агате, что меня нет дома. С упреком посмотрев на своего камердинера, я взял трубку.

— Алло? — сказал я. — Да? Алло? Алло? Берти у телефона. Алло?

— Хватит твердить «Алло», — приказала старушенция в своей обычной сварливой манере. — Ты же не попугай. А жаль, у попугаев есть хоть сколько-то разума.

По-моему, тетушка взяла совсем не тот тон, которым надлежит беседовать по утрам с молодым человеком, но что с ней поделаешь?

— Берти, леди Уикем сказала, что она тебя пригласила на Рождество в Скелдингс. Ты поедешь?

— Еще бы!

— Ладно, но помни, что надо вести себя прилично. Леди Уикем моя старинная приятельница.

Я был не в настроении обсуждать подобные темы по телефону. С глазу на глаз еще куда ни шло, но по телефону — нет.

— Естественно, я приложу все усилия, тетя Агата, — холодно сказал я, — к тому, чтобы вести себя в манере, приличествующей английскому джентльмену, который наносит визит…

— Что ты сказал? Повтори. Я не слышу.

— Я сказал: «Хорошо».

— Да? Ну смотри. Есть еще одна причина, почему мне особенно не хочется, чтобы ты выглядел в Скелдингсе полным идиотом. Там будет гостить сэр Родерик Глоссоп.

— Что?!

— Почему ты так орешь? Совсем меня оглушил.

— Вы сказали «сэр Родерик Глоссоп»?

— Да.

— Может, вы хотели сказать «Таппи Глоссоп»?

— Я хотела сказать «сэр Родерик Глоссоп» и поэтому сказала. А теперь, Берти, слушай меня внимательно. Слушаешь?

— Да, слушаю.

— Вот и слушай. Мне, наконец, удалось с неимоверными трудностями и вопреки очевидному почти убедить сэра Родерика, что ты не помешанный. Он готов воздержаться от вынесения тебе окончательного приговора, пока еще раз с тобой не повидается. Поэтому в Скелдингсе веди себя…

Тут я повесил трубку. Я был потрясен. Потрясен до глубины души.

Остановите меня, если я уже об этом рассказывал, но на тот случай, если вы не в курсе, позвольте мне только упомянуть несколько фактов, касающихся этого самого Глоссопа. Это был старик с устрашающей внешностью, лысый, с неправдоподобно густыми бровями, по профессии — врач-психиатр. По сей день не знаю, как это случилось, но когда-то я обручился с его дочерью Гонорией, жутко энергичной особой, которая читала Ницше, а раскаты ее хохота наводили на мысль о волнах, бьющих в суровые скалистые берега. Помолвка расстроилась по причине событий, убедивших старика Глоссопа, что я не в своем уме, и с тех пор мое имя возглавляет у него список сумасшедших, с которыми ему приходилось обедать.

На мой взгляд, присутствие такого типа, как сэр Родерик Глоссоп, способно омрачить даже Рождественские дни, когда на всей земле воцаряется мир и в человеках благоволение. Если бы не особые причины, побуждающие меня стремиться в Скелдингс, я бы отклонил приглашение леди Уикем.

— Дживс, — сказал я в волнении. — Знаете что? Сэр Родерик Глоссоп тоже собирается в гости к леди Уикем.

— Очень хорошо, сэр. Если вы окончили завтрак, позвольте унести поднос.

Холодный, надменный тон. Ни сочувствия, ни духа сплочения и единения, столь радующего душу. Как я и предвидел, известие о том, что мы не едем в Монте-Карло, нанесло Дживсу удар в самое сердце. Дело в том, что он питает сильную склонность к азартным играм, и, конечно же, заранее предвкушал минуты приятного волнения за карточным столом.

Мы, Вустеры, умеем носить маску, и я сделал вид, что не замечаю его нелюбезности.

— Уносите, Дживс, — с достоинством сказал я, — и как можно скорее.

Натянутые отношения продолжались до конца недели. Чай по утрам обидчивый слуга подавал с холодно-отчужденной миной. Когда же двадцать третьего мы ехали в автомобиле в Скелдингс, вид у него был замкнутый и равнодушный. А посмотрели бы вы, как он вдевал запонки мне в рубашку перед ужином в первый день визита! Я ужасно страдал, и, лежа в постели утром двадцать четвертого, решил, наконец, выложить Дживсу все начистоту в надежде, что он меня поймет, недаром же он от природы наделен здравым смыслом.

В то утро я чувствовал себя превосходно, мне все удавалось. Правда, с хозяйкой дома, леди Уикем, носатой дамой, созданной по образу и подобию тетушки Агаты, мне было немного не по себе, но приняла она меня вполне радушно. Ее дочь, Роберта, отнеслась ко мне с такой сердечностью, что, не скрою, струны моего сердца затрепетали. И даже сэр Родерик во время нашей короткой встречи, казалось, был весь пропитан святочной благостью. Когда он меня увидел, рот у него перекосило на сторону, что я воспринял как улыбку. «Ха, молодой человек!» — сказал сэр Родерик. Сказал не слишком дружелюбно, но все-таки сказал, и в моем представлении это было равнозначно тому, что лев возлег подле агнца.

Итак, пока все шло без сучка, без задоринки; и я решил посвятить Дживса в свои дела.

— Дживс, — сказал я, когда он явился с дымящимся подносом в руках.

— Сэр?

— Речь идет о нашем здесь пребывании. Я хотел бы вам кое-что объяснить. Считаю, что вы имеете на это право.

— Сэр?

— Боюсь, Дживс, отказавшись поехать в Монте-Карло, я вас огорчил.

— Ничуть, сэр.

— Да бросьте, Дживс! Знаю, вы настроились на зимовку в этом старом добром рассаднике зла. Видел, как заблестели у вас глаза, когда я сказал, что мы туда едем. Вы чуть-чуть потянули носом, и пальцы у вас дрогнули. Видел, видел. А теперь, когда планы изменились, вы надели на себя броню.

— Ничуть, сэр.

— Бросьте, Дживс. Я же вижу. Ну так вот, хочу, чтобы вы поняли, что изменить планы меня побудил не пустой каприз. Не по легкомыслию и минутной прихоти я принял предложение леди Уикем. Я не одну неделю обдумывал этот шаг, принимая во внимание много разных соображений. Во-первых, можно ли в таком месте, как Монте-Карло, проникнуться святочным духом?

— Прошу прощения, сэр, вы непременно желаете проникнуться святочным духом?

— Желаю. От всей души. Это во-первых, затем — во-вторых. Я просто обязан был приехать на Рождество в Скелдингс, так как знал, что здесь будет Таппи Глоссоп.

— Сэр Родерик Глоссоп, сэр?

— Нет, его племянник. Вы, вероятно, заметили, что по дому слоняется малый со светлыми волосами и улыбкой Чеширского кота. Это и есть Таппи, а я с некоторых пор хочу задать ему хорошую трепку, у меня на него зуб. Дживс, выслушайте все и скажите, прав ли я, вынашивая мысль об ужасной мести. — Я глотнул чаю, чтобы немного успокоиться, так как, вспомнив свои злоключения, я изрядно разволновался. — Хоть Таппи и приходится племянником сэру Родерику Глоссопу, от рук которого, как вам известно, я здорово пострадал, мы с Таппи, как добрые друзья, веселились и в «Трутнях», и в других местах. Парень не виноват, что у него такие родственники, говорил я себе. Мне бы, например, очень не хотелось, чтобы мои приятели ставили мне в вину тетушку Агату. По-моему, с моей стороны это было великодушно. Правда?

— Вне всяких сомнений, сэр.

— Ну, так вот, я пригрел этого самого Таппи, водил с ним дружбу, и как вы думаете, что он сделал?

— Не могу сказать, сэр.

— Сейчас расскажу. Однажды вечером после ужина в «Трутнях» он предложил мне пари, что я не смогу перебраться через плавательный бассейн на руках, держась за кольца, подвешенные на веревках к потолку. Я принял вызов; легко и быстро перебирая руками, я достиг последнего кольца и вдруг обнаружил, что этот изверг привязал веревку к поручню, так что я повис в пустоте, вдали от родных берегов и любимых лиц. Мне ничего не оставалось, как прыгнуть в воду. Этот злодей признался, что часто проделывает с приятелями эту шутку. Клянусь, я буду не я, если не отыграюсь на нем, тем более что здесь, в поместье, представляется масса возможностей. Вам ясно, Дживс?

— Вне всяких сомнений, сэр.

Однако я не находил в нем прежнего сочувствия и понимания, его манера ясно об этом свидетельствовала. Тогда я решился выложить на стол все карты, как ни деликатен был предмет предстоящего разговора.

— А теперь, Дживс, мы подошли к самой главной причине, побудившей меня приехать в Скелдингс. Дживс, — сказал я, уткнувшись в чашку и чувствуя, что лицо у меня заливается краской, — дело в том, что я влюбился.

— Вот как, сэр?

— Вы видели мисс Роберту Уикем?

— Да, сэр.

— Ну, так вот.

Я помолчал, давая ему время вникнуть в суть.

— Дживс, находясь здесь, вы, без сомнения, будете общаться с горничной мисс Уикем. Не упускайте случая наплести ей с три короба и берите быка за рога.

— Сэр?

— Вы знаете, о чем я говорю. Распишите ей, какой я славный малый. Глубокая, мол, натура. Стоит только начать. Расскажите, какое доброе у меня сердце, не забудьте упомянуть, что в нынешнем году у нас в «Трутнях» я занял второе место в соревнованиях по сквошу. Реклама никогда не повредит.

— Очень хорошо, сэр. Но…

— Что «но»?

— Видите ли, сэр…

— Перестаньте повторять «Видите ли, сэр…» таким нудным тоном. Я ведь вас просил. Вам все труднее отделаться от этой привычки. Следите за собой. Что вы хотели сказать?

— Вряд ли я могу взять на себя смелость…

— Давайте, Дживс. Мы всегда рады вас выслушать, говорите.

— Прошу прощения, сэр, но я хотел бы заметить, что, как мне кажется, мисс Уикем вряд ли подходит…

— Дживс, — холодно прервал его я, — если вы собираетесь сказать что-то нелестное об этой леди, то в моем присутствии лучше этого не делать.

— Очень хорошо, сэр.

— В присутствии других — тоже. И вообще, чем вам не угодила мисс Уикем?

— Право же, сэр, увольте.

— Дживс, я настаиваю. Говорите начистоту. Вы что-то имеете против мисс Уикем? Я хочу знать, что именно.

— Мне просто пришло в голову, сэр, что для джентльмена вашего склада мисс Уикем не совсем подходящая партия.

— Что значит «моего склада»?

— Видите ли, сэр…

— Дживс!

— Прошу прощения, сэр. Это выражение вырвалось у меня нечаянно. Я хотел только заметить, что мог бы с уверенностью утверждать…

— Что-что?

— Я хочу сказать, сэр, что поскольку вы пожелали узнать мое мнение…

— Я не пожелал.

— Мне показалось, сэр, вас интересует моя точка зрения на этот счет.

— Да? Ну, что ж, выкладывайте.

— Хорошо, сэр. Если позволите, сэр, то очень коротко; конечно, мисс Уикем очаровательная молодая леди…

— Вот, Дживс, вы на правильном пути. Какие глаза!

— Да, сэр.

— А волосы!

— Совершенно справедливо, сэр.

— А как espiegle, если я ничего не путаю.

— Вы абсолютно правильно употребили это прилагательное, сэр.

— Ну, хорошо. Продолжайте.

— Я допускаю, что мисс Уикем обладает всеми перечисленными достоинствами, сэр. Тем не менее с матримониальной точки зрения данная юная леди совсем не подходит джентльмену вашего склада. Как мне представляется, мисс Уикем недостает серьезности, сэр. Она слишком непостоянна, слишком легкомысленна. Джентльмен, претендующий на право стать мужем мисс Уикем, должен быть властной натурой и иметь твердый характер.

— Это уж несомненно!

— Я бы никогда не взял на себя ответственность рекомендовать в спутницы жизни юную леди с ярко-рыжими волосами. На мой взгляд, сэр, рыжие волосы таят в себе большую опасность.

Я посмотрел нахалу прямо в глаза.

— Дживс, — сказал я, — вы несете вздор.

— Да, сэр.

— Совершенную чушь.

— Да, сэр.

— Чистой воды ахинею.

— Да, сэр.

— Да, сэр, то есть да, Дживс. Вы свободны, — проговорил я и с надменным видом пригубил чай.

Признаться, нечасто мне удается убедить Дживса, что он ошибается, но на этот раз уже к ужину у меня были все основания доказать упрямцу, как он не прав, и я не стал медлить.

— Кстати, о нашем разговоре, — сказал я, выйдя из ванной и обращаясь к Дживсу, который придирчиво разглядывал мою рубашку, — буду рад, если вы уделите мне минуту вашего драгоценного внимания. Предупреждаю, когда я вам все изложу, вы почувствуете себя глупцом.

— В самом деле, сэр?

— Да, Дживс, последним глупцом. Надеюсь, это вас заставит в будущем более осторожно высказываться в отношении людей. Если я не ошибаюсь, утром вы заявляли, что мисс Уикем легкомысленна, непостоянна и что ей не хватает серьезности. Я прав?

— Совершенно правы, сэр.

— Ну, так вот, сейчас вы в корне измените свое мнение, я уверен. Сегодня после обеда мы с мисс Уикем ходили гулять и я ей рассказал, какую штуку выкинул со мной Таппи Глоссоп в плавательном бассейне в «Трутнях». Так вот, Дживс, она ловила каждое мое слово и преисполнилась сочувствия ко мне.

— Неужели, сэр?

— Да, сочувствие ее так и распирало. И это еще не все. Не успел я закончить рассказ, как она предложила такой умный, пикантный и до тонкостей продуманный способ мести, что вам и не снилось. Уверен, старина Таппи по гроб жизни меня не забудет.

— Весьма отрадно, сэр.

— Вот именно, отрадно. Оказывается, в школе, где училась мисс Уикем, девицы время от времени откалывали этот номер с какой-нибудь паршивой овцой. Знаете, Дживс, что они проделывали?

— Нет, сэр.

— Брали длинную палку — теперь слушайте очень внимательно, — и привязывали к ее концу огромную штопальную иглу. Затем, в глухую полночь тихо прокрадывались в спальню жертвы, подсовывали палку под одеяло и протыкали иглой грелку. Девицы в таких делах гораздо изощреннее мальчиков. Мы в школе, бывало, в бессонные ночные часы выливали кувшин воды на какого-нибудь бедолагу, но нам и в голову не приходило, что можно добиться того же результата с помощью изящного научного метода. Вот видите, Дживс, какую шутку мисс Уикем предложила сыграть с Таппи. И как у вас язык повернулся назвать ее легкомысленной и беспечной. Из девушки, способной придумать такой блестящий ход, получится идеальная жена. Дживс, буду признателен, если сегодня вечером вы припасете прочную палку с острой штопальной иглой на конце.

— Видите ли, сэр… Я поднял руку.

— Дживс, — сказал я. — Ни слова больше. Прочная палка и хорошая, длинная, острая штопальная игла. Без всяких отговорок, в моей спальне сегодня, ровно к одиннадцати тридцати.

— Очень хорошо, сэр.

— Вы знаете, где комната Таппи?

— Могу уточнить, сэр.

— Действуйте, Дживс.

Через несколько минут он вернулся с необходимыми сведениями.

— Мистер Глоссоп помещается в Замковой комнате, сэр.

— Где она находится?

— Этажом ниже, сэр, вторая дверь.

— Порядок, Дживс. Запонки вдели?

— Да, сэр.

— А воротнички пристегнули?

— Да, сэр.

— Тогда помогите мне надеть рубашку.

Чем больше я думал о предстоящем свершении, к которому меня подталкивало чувство долга и попранной гражданственной чести, тем больше оно мне нравилось. Я человек не мстительный, но я понимал, как понял бы любой на моем месте, что спускать таким злодеям, как Таппи, их козни значит подрывать устои не только общества, но и всей цивилизации. Я предвидел, что мне придется столкнуться с трудностями и неудобствами: во-первых, предстояло бодрствовать до глубокой ночи, во-вторых, брести по холодному коридору, однако я не дрогнул. Фамильная честь ко многому обязывает. Еще во времена Крестовых походов мы. Бустеры, показали, на что мы способны.

В тот вечер был сочельник, поэтому, как и и предполагал, все веселились напропалую. Сначала сельский хор толпился у парадного входа и распевал Рождественские гимны, потом кто-то затеял танцы, потом мы долго болтали, и я добрался до своей спальни во втором часу. С поправкой на всевозможные случайности выходило, что в экспедицию можно пуститься не раньше половины третьего. Честно признаюсь, только твердая решимость поквитаться с Таппи помешала мне махнуть рукой на всю эту затею и нырнуть под одеяло. Теперь я уже не тот, а раньше мог не спать ночи напролет.

Итак, к половине третьего все угомонились. Я стряхнул с себя сонный дурман, взял палку со штопальной иглой на конце и вышел в коридор. Подойдя к Замковой комнате, повернул ручку и, убедившись, что дверь не заперта, переступил порог.

Наверное, грабителю, в смысле, настоящему профессионалу, который работает круглый год по шесть дней в неделю, оказаться поздней ночью в чьей-то спальне — это раз плюнуть. Но такого человека, как я, у которого нет никакого опыта в таких делах, вряд ли бы кто-нибудь осудил, если бы он, то есть я, послал все к черту и, тихонько закрыв дверь с другой стороны, рванул к себе в комнату и завалился спать. Только призвав на помощь знаменитую отвагу Вустеров и напомнив себе, что если я упущу этот случай, то другого, возможно, никогда не представится, мне удалось преодолеть замешательство. Минутная слабость прошла, и Бертрам снова стал самим собой.

Сразу, как только я вошел, мне показалось, что в комнате темно, как в подвале, где хранят уголь, но немного погодя начали проступать очертания предметов. Шторы на окнах были задернуты неплотно, и местами я мог кое-что разглядеть. Кровать стояла напротив окна, изголовьем к стене, а изножьем к двери, возле которой я находился, что позволяло мне, свершив, так сказать, задуманное, мгновенно покинуть место действия. Теперь передо мной встала довольно деликатная задача — определить, где находится грелка. Запомните, если вы захотите выполнить подобную миссию тихо и быстро, вы ни в коем случае не должны тыкать наугад штопальной иглой в одеяло стоя в ногах кровати. Прежде чем вы перейдете к радикальным действиям, настоятельно вам рекомендую точно рассчитать местоположение грелки.

В этот момент, должен заметить, я испытал нечаянную радость, потому что услышал смачный храп, исходивший от того места, где лежали подушки. Здравый смысл мне говорил, что субъекта, способного издавать такой храп, вряд ли разбудит какая-то мелочь. Я бочком продвинулся к кровати, протянул руку и стал осторожно ощупывать одеяло. Почти сразу же рука наткнулась на бугорок. Я хорошенько нацелился и, крепко сжав палку, вонзил штопальную иглу в этот бугорок. Затем, вытащив оружие, попятился к двери. Еще миг, и я на свободе, припущу на всех парах в свою комнату, чтобы предаться, наконец, сладостному сну, но вдруг раздался жуткий треск, и мне показалось, что мой спинной хребет вылетел вон, пробив в голове дырку. Содержимое кровати село, будто выскочил черт из табакерки, и сказало:

— Кто здесь?

Тут я понял цену самых тонко продуманных стратегических построений и могу вас заверить — они-то и губят все предприятие. В соответствии с тщательно разработанным планом, чтобы облегчить себе отступление, я оставил дверь открытой, и сейчас она, черт бы ее побрал, захлопнулась с таким грохотом, будто бомба разорвалась.

Однако мысли мои были заняты не взрывом, а совсем иным предметом. Меня крайне встревожило только что сделанное открытие: на кровати спал вовсе не Таппи. У Таппи голос высокий и визгливый, как будто провинциальный тенор пустил петуха. А я услышал нечто среднее между трубным гласом в Судный день и рыком тигра, просидевшего несколько дней на голодной диете и требующего завтрак. Противный, режущий ухо голос, так и слышишь «Пошевеливайтесь!», будто ты никудышный игрок в гольф и задерживаешь на поле пару отставных полковников. В этом голосе не было и намека на добродушие, учтивость, голубиное воркование, которые дают вам почувствовать, что вы обрели друга.

Я не стал мешкать. Рванул с места, хлопнул за собой дверью и был таков. Может, я и дубина стоеросовая, как тетя Агата меня аттестует, но я безошибочно чувствую, когда мое присутствие уместно, а когда нет.

Сейчас я помчусь по коридору к лестнице с такой скоростью, что поставлю рекорд, но кто-то резко дернул меня назад. Только что я был весь порыв и пламя, буря и натиск, но вот какая-то неодолимая сила осадила меня и держит, не давая вырваться.

Знаете, порой мне кажется, что если судьба решила сыграть с вами такую злую шутку, спросите себя, стоит ли ей противиться. Так как ночь выдалась чертовски холодная, я надел халат. Именно пола этой проклятой хламиды, защемленная дверью в последнюю минуту, меня доконала.

Дверь распахнулась, в коридор хлынул свет, и обладатель мерзкого голоса схватил меня за руку.

Это был сэр Родерик Глоссоп.

За сим последовало временное затишье. Секунды три-четыре, а может быть и больше, мы стояли, впившись друг в друга взглядом, причем старик все еще держал меня за локоть мертвой хваткой. Не будь на мне халата, а на нем розовой пижамы в голубую полосочку и не гляди он на меня с такой злобой, будто сейчас убьет, мы смотрелись бы, наверное, как рекламная картинка, где умудренный опытом старец, отечески похлопывая молодого человека по руке, говорит ему: «Мой мальчик, если бы вы подписались на издания заочных курсов Матт-Джефф в Освего, штат Канзас, как это сделал я, то смогли бы, подобно мне, стать третьим помощником вице-президента Объединенной Шенектейдской корпорации, выпускающей пилочки для ногтей и щипчики для бровей».

— Вы! — наконец вырвалось у сэра Родерика. И в этой связи хочу констатировать: тот, кто утверждает, что нельзя прошипеть слово, в котором отсутствует буква «ш», мелет вздор. Сэр Родерик произнес это «Вы!», как разъяренная кобра, и я не открою секрета, если скажу, что мне стало здорово не по себе.

Вообще-то мне, наверное, следовало что-нибудь произнести. Однако, единственное, что я с трудом из себя выдавил, был едва слышный блеющий звук. Даже в обычной обстановке, когда моя совесть блистала чистотой, я чувствовал себя не в своей тарелке, встречаясь с этим типом, а уж теперь и подавно, тем более что смотрел он из-под своих ужасных бровей так, будто готов пырнуть меня ножом.

— Войдите, — проскрипел он, втаскивая меня за собой в комнату. — Не стоит будить весь дом. А теперь, — он отпустил мой локоть и закрыл дверь, причем брови у него так и ходили ходуном, — а теперь, сделайте милость, объясните мне, что означают эти ваши безумные действия?

Мне показалось, что легкий, беззаботный смех сейчас как нельзя более кстати. Я и хохотнул.

— Перестаньте гоготать! — рявкнул радушный хозяин. Вынужден признаться, что легкость и беззаботность не произвели того эффекта, на который я рассчитывал.

Я с большим трудом взял себя в руки.

— Крайне сожалею, что так вышло, — сказал я как можно более сердечным тоном. — Видите ли, я думал, что вы — Таппи.

— Будьте любезны, обращаясь ко мне, воздержитесь от употребления ваших идиотских жаргонных выражений. Что означает на вашем языке «таппи»?

— Видите ли, это вовсе не жаргонное выражение… Если подойти к вопросу с научной точки зрения, это имя собственное. Понимаете, я думал, что вы — ваш племянник.

— Думали, что я — мой племянник? Почему я должен быть моим племянником?

— Я считал, что это его комната.

— Мы с племянником поменялись комнатами. Терпеть не могу спать на последнем этаже. Боюсь пожара.

Впервые с начала нашей беседы я немного взбодрился. Подлость старого хрыча возмутила меня до такой степени, что на миг я даже перестал ощущать себя лягушкой, которую переехала борона. До последней минуты это ощущение буквально сковывало меня по рукам и ногам. Зато теперь я осмелел настолько, что стал смотреть на этого облаченного в розовую пижаму труса с презрением и ненавистью. Мой тщательно продуманный план так бездарно провалился только из-за того, что старый хрыч одержим малодушным страхом и предпочел, чтобы Таппи вместо него поджарился на огне, случись такая крайность, как пожар. Я бросил на старикашку презрительный взгляд и, кажется, даже хмыкнул.

— Уверен, ваш камердинер должен был сообщить вам, — сказал сэр Родерик, — что мы намереваемся поменяться комнатами, Я его встретил перед обедом и просил уведомить вас о наших планах.

Голова у меня пошла кругом. Нет, мало сказать «пошла кругом». Это неожиданное известие сразило меня наповал. Выходит, все это время Дживс знал, что старый хрыч будет спать в постели, которую я собираюсь протыкать штопальной иглой! Знал и допустил, чтобы я шел на погибель, ни словом не предупредил. Это было выше моего понимания. Я стоял, как громом пораженный. Пораженный насмерть.

— Вы сказали Дживсу, что собираетесь ночевать в этой комнате? — прошептал я.

— Да. Будучи осведомлен о том, что вы с моим племянником состоите в дружеских отношениях, я желал избавить себя от вашего возможного визита. Признаться, мне и в голову не приходило, что упомянутый визит ожидается в три часа ночи. Какого черта, — рявкнул он, внезапно распаляясь, — вы рыщете по дому в этот час? И что это у вас за штука?

Я вдруг понял, что все еще сжимаю в руке палку. Честное слово, в шквале эмоций, вызванных предательством Дживса, это открытие явилось для меня полной неожиданностью.

— Штука? — сказал я. — Ах, да.

— Что означает ваше «ах, да»? Что это такое?

— Видите ли, это длинная история…

— Ничего, у нас впереди вся ночь.

— Вот, собственно, как было дело. Прошу вас представить себе, как пару месяцев назад я мирно сидел после обеда в «Трутнях», никого не трогал и задумчиво покуривал сигарету… — Я умолк. Старый хрыч меня не слушал. Он изумленно таращил глаза на кровать. Оттуда на ковер что-то капало.

— Господи!

— …покуривал сигарету и болтал о том, о сем…

Я снова умолк. Старикашка приподнял одеяла и уставился на труп грелки.

— Ваших рук дело? — спросил он тихим задушенным голосом.

— Э-э-м… да. По существу, да. Я как раз собирался вам объяснить…

— А ваша тетушка еще старалась меня убедить, что вы не сумасшедший!

— Я и вправду не сумасшедший. Совершенно не сумасшедший. Если вы позволите объяснить…

— Не позволю.

— Все началось…

— Молчать!

— Хорошо. Молчу.

Он сделал носом несколько глубоких вдохов и выдохов.

— Моя постель насквозь промокла!

— Началось с того…

— Замолчите! — Он еще посопел. — Вы, жалкий несчастный идиот, — снова заговорил он, потрудитесь объяснить мне, где находится комната, которая предназначалась для вас?

— Этажом выше. Часовая комната.

— Благодарю. Думаю, я ее найду.

— А?

Он грозно пошевелил бровями.

— Я намерен провести остаток ночи в вашей комнате, — сказал он, — полагаю, постель там находится в пригодном для сна состоянии. А вы можете со всеми удобствами расположиться здесь. Желаю покойной ночи.

Он усвистал, а я остался стоять дурак дураком.

Мы, Вустеры, старые служаки. Мы стойко переносим превратности судьбы. Однако сказать, что меня обрадовала перспектива провести здесь ночь, значило бы покривить душой. Один-единственный взгляд на постель убедил меня, что спать в ней и думать нечего. Золотая рыбка была бы довольна, но Бертрам — нет. Оглядевшись вокруг и решив, что самое подходящее место для сна — это кресло, я похитил с кровати пару подушек, уселся поудобнее, набросил на ноги коврик, лежавший перед камином, и принялся считать овец.

Однако толку от этого было мало. Мой бедный котелок кипел, до сна ли тут. Открывшееся мне черное предательство Дживса вспоминалось вновь и вновь всякий раз, когда я готов был погрузиться в сон; ночь тянулась нескончаемо долго, становилось все холоднее. Я как раз размышлял, удастся ли мне вообще когда-нибудь заснуть, как вдруг голос у самого моего уха сказал: «Доброе утро, сэр». Я вздрогнул и открыл глаза.

Мне казалось, что я ни на минуту не задремал, но, видимо, все-таки задремал. Ибо шторы были подняты, в окна лился дневной свет, и Дживс стоял передо мной с чашкой чая на подносе.

— Веселого Рождества, сэр!

Я слабой рукой потянулся к живительному напитку. После двух-трех глотков мне стало лучше. Правда, я испытывал боль во всем теле, а черепушка была налита свинцом, но теперь хоть мысль работала более или менее четко. Я остановил на предателе ледяной взгляд и приготовился задать ему жару.

— Говорите, «веселого»? Значит, по-вашему, «веселого», да? — начал я. — Позвольте вам сказать, все зависит оттого, что вы вкладываете в прилагательное «веселый». Если вы, кроме того, полагаете, что будет весело вам, то вы ошибаетесь. — Я сделал еще один глоток чая и продолжал холодным тоном, отчеканивая каждое слово: — Хотелось бы задать вам один вопрос. Вы знали, что сэр Родерик Глоссоп будет спать в этой комнате, или нет?

— Знал, сэр.

— Вы в этом признаетесь!

— Да, сэр.

— И вы ничего мне не сказали!

— Не сказал, сэр. Я подумал, что более благоразумно этого не делать.

— Дживс…

— Если позволите, я объясню, сэр.

— Попробуйте!

— Я догадывался, что умолчание с моей стороны, возможно, вовлечет вас в несколько затруднительное положение, сэр…

— Стало быть, догадывались?

— Да, сэр.

— В таком случае я вас поздравляю — ваша догадка блестяще оправдалась, — сказал я, делая очередной глоток черного китайского чая.

— Но мне казалось, сэр, будь что будет, все к лучшему.

Я хотел ввернуть пару теплых слов, но он лишил меня этой возможности.

— Я предположил, учитывая ваши взгляды, сэр, что, обстоятельно все обдумав, вы предпочтете, чтобы ваши отношения с сэром Родериком Глоссопом и его семейством оставались скорее сдержанными, нежели сердечными.

— Мои взгляды? На что?

— На матримониальный союз с мисс Гонорией Глоссоп, сэр.

Меня словно током ударило. Дживс открыл мне глаза на оборотную сторону дела. Я вдруг понял, к чему он клонит, понял в мгновенном озарении, как несправедлив был к этому достойному человеку. Я-то считал, что он посадил меня в лужу, а на самом деле он всячески старался вытащить своего господина из этой самой лужи. Прямо как в одном рассказе для детей: однажды ночью некий странник идет куда-то, а его собака вцепилась ему в штанину и не пускает. «Отпусти! Ты чего, Пират?» — говорит он собаке, но она держит его, и ни в какую; он пришел в ярость, кричит на собаку, ругает ее последними словами, но собака будто не слышит; вдруг луна выглянула из-за облаков, и странник видит, что стоит на краю пропасти, еще шаг и… в общем, вы поняли мою мысль: я о том, что точно такая же история произошла сейчас со мной.

Удивительно, как молодой человек теряет бдительность и начинает пренебрегать опасностями, которые повсюду его окружают. Даю честное слово, до этой минуты мне и в голову не приходило, что моя тетя Агата задумала наладить наши отношения с сэром Родериком, чтобы со временем вернуть меня в лоно семьи Глоссопов, а затем сбыть Гонории.

— Боже мой, Дживс! — сказал я бледнея.

— Совершенно верно, сэр.

— Думаете, я подвергался риску?

— Да, сэр. Огромному риску.

Вдруг мною овладела одна тревожная мысль.

— Послушайте, Дживс, когда сэр Родерик спокойно все обдумает, он поймет, что я хотел разыграть Таппи и что протыкание грелки всего лишь одна из тех шуток, какие все откалывают в сочельник, на них надо смотреть сквозь пальцы и принимать со снисходительной улыбкой и отеческим покачиванием головы, так ведь? Дескать, молодость, святочное веселье и все такое прочее. Я хочу сказать, если он сообразит, что я не замышлял против него ничего дурного, то все старания пойдут насмарку.

— Нет, сэр. Вряд ли. Возможно, реакция сэра Родерика была бы именно такой, если бы не второй инцидент.

— Какой такой второй инцидент?

— Сегодня ночью, сэр, когда сэр Родерик занял вашу комнату, кто-то туда проник, проколол грелку острым предметом и скрылся под покровом темноты.

Признаться, я ничего не понял.

— Как! Вы думаете, я хожу во сне?

— Нет, сэр. Это сделал мистер Таппи Глоссоп. Сегодня утром я его встретил, сэр, до того, как пришел сюда к вам. Он был в очень веселом настроении и поинтересовался у меня, как вы отнеслись к этому инциденту. Мистер Глоссоп не знал, что его жертвой стал сэр Родерик.

— Дживс, какое удивительное совпадение!

— Сэр?

— Ну как же, Таппи пришла в голову та же мысль, что и мне. Вернее, не мне, а мисс Уикем. Очень странно, думаю, вы не станете отрицать. Чудеса да и только.

— Не совсем, сэр. Оказывается, эту мысль подала мистеру Глоссопу юная леди.

— Мисс Уикем?

— Да, сэр.

— Вы хотите сказать, что после того, как мисс Уикем предложила мне проткнуть грелку Таппи, она подговорила Таппи проткнуть мою?

— Совершенно верно, сэр. Юная леди щедро одарена чувством юмора, сэр.

Я был ошеломлен. Когда я вспомнил, что чуть было не предложил руку и сердце девушке, которая способна надуть человека, питающего к ней сильное и благородное чувство, то задрожал всем телом.

— Вам холодно, сэр?

— Нет, Дживс. Просто дрожь пробрала.

— То, что произошло, если я могу взять на себя смелость высказать свое мнение, сэр, подтверждает точку зрения, которую я изложил вчера и которая состоит в том, что хотя мисс Уикем очаровательная юная леди…

Я поднял руку.

— Ни слова, Дживс, — сказал я. — Любовь умерла.

— Понимаю, сэр.

Я сидел в грустном раздумье.

— Значит, утром вы видели сэра Родерика?

— Да, сэр.

— Ну и как он?

— Немного взвинчен, сэр.

— Взвинчен?

— Да, сэр. Возбужден. Он выразил настоятельное пожелание увидеться с вами, сэр.

— Что вы мне посоветуете?

— Если вы выйдете через черный ход сразу, как только оденетесь, сэр, вам не составит труда пересечь поле, так чтобы вас никто не видел, и дойти до деревни, где вы сможете нанять автомобиль и доехать до Лондона. Позже я мог бы привезти вещи в вашем автомобиле.

— Дживс, но разве в Лондоне я буду в безопасности? Там сейчас тетя Агата.

— Да, сэр.

— Так что же?

Он посмотрел на меня своим непостижимым взглядом.

— Я думаю, самое лучшее, сэр, ненадолго покинуть Англию, где зимой погода не слишком нас радует. Я бы не взял на себя смелость давать вам советы, сэр, но ввиду того, что вы уже имеете заказанные заранее на послезавтра места в «Голубом экспрессе», следующем в Монте-Карло…

— Но вы же аннулировали заказ?

— Нет, сэр.

— Я думал, вы аннулировали.

— Нет, сэр.

— Я же вас об этом просил.

— Да, сэр. Нерадивость с моей стороны, но я забыл об этом поручении.

— Вот как?

— Да, сэр.

— Ладно, Дживс. Едем в Монте-Карло.

— Очень хорошо, сэр.

— Как удачно, что вы забыли аннулировать заказ.

— В самом деле, сэр, очень удачно. Если вы немного подождете, сэр, я схожу в вашу комнату и доставлю вам костюм.

 

4

ДЖИВС И ПЕСНЯ ПЕСНЕЙ

Стояло утро еще одного жаркого и ветреного дня. Следуя своей неизменной привычке, я распевал в ванной комнате «Эй, сынок!», когда за дверью послышались шаги и голос Дживса произнес:

— Прошу прощения, сэр.

Я как раз дошел до того места, где поется об одиноких ангелах и где требуется крайняя степень сосредоточенности, чтобы выдать эффектный финал, но тем не менее я прервал процесс и вежливо отозвался:

— Да, Дживс? Что такое?

— Мистер Глоссоп, сэр.

— Что с ним?

— Он в гостиной, сэр.

— Таппи Глоссоп?

— Да, сэр.

— В гостиной?

— Да, сэр.

— Хочет со мной поговорить?

— Да, сэр.

— Хм!

— Сэр?

— Я сказал «Хм!»

Сейчас объясню, почему я сказал «Хм!» Видите ли, в появлении Таппи я усмотрел нечто странное. Ведь он должен знать, что в этот час я принимаю ванну и, следовательно, занимаю выгодную стратегическую позицию — могу, например, запустить в него мокрой губкой. Поэтому я был здорово удивлен его приходом.

Я проворно выскочил из ванной и, промокнув торс и конечности парой полотенец, прошествовал в гостиную. Таппи сидел у пианино и одним пальцем наигрывал «Эй, сынок».

— Привет! — бросил я не без надменности.

— А-а, Берти, привет! — отвечал Таппи. — Послушай, Берти, я пришел по важному делу.

Мне показалось, что приятель держится скованно. Подойдя к камину, он неловким движением опрокинул на пол вазу, и она разлетелась на мелкие осколки.

— Берти, дело в том, что я обручился.

— Обручился?

— Обручился, — смущенно подтвердил Таппи, смахивая фотографию в рамке на каминную решетку. — Почти обручился.

— Почти?

— Да. Берти, она тебе понравится. Ее зовут Кора Беллинджер. Она обучается классическому вокалу. У нее изумительный голос, черные блестящие глаза и возвышенная душа.

— В каком смысле «почти»?

— Понимаешь, в чем дело. Прежде чем заказывать приданое, она хочет кое-что выяснить. Видишь ли, из-за того, что у нее возвышенная душа, она смотрит на жизнь очень серьезно. Чего она совершенно не выносит, так это грубый юмор, всякие шуточки, розыгрыши и все такое прочее. Говорит, если она узнает, что я на них способен, то между нами все кончено. И, к несчастью, она от кого-то слышала про эту шутку в «Трутнях»… Думаю, ты давно о ней забыл, правда, Берти?

— И не мечтай!

— Да-да, конечно. Я хочу сказать, ты же первый смеешься от души, когда вспоминаешь про бассейн в «Трутнях». Я тебя прошу, старик, при первой же возможности отведи Кору в сторонку и заверь ее, что в этой истории нет ни слова правды. Берти, мое счастье в твоих руках, надеюсь, ты меня понимаешь.

Разумеется, если он ставит вопрос таким образом, что мне остается? У нас, Вустеров, свой кодекс чести.

— Ладно уж, — сказал я, впрочем, без особого восторга.

— Берти, ты молодчага!

— Когда я познакомлюсь с этой занудой?

— Пожалуйста, Берти, не называй ее «занудой». Я уже все предусмотрел. Я сегодня приведу ее к тебе на обед.

— Как?!

— К половине второго. Чудно. Славно. Отлично. Благодарю. Я всегда знал, что могу на тебя положиться.

Он умотал, а я обратился к Дживсу, который возник передо мною с завтраком на подносе.

— Дживс, обед на троих, — сказал я.

— Очень хорошо, сэр.

— Знаете, Дживс, это уж слишком. Помните, какую свинью подложил мне мистер Глоссоп тогда, в бассейне «Трутней»?

— Да, сэр.

— С тех пор я мечтаю отомстить. А теперь, вместо того чтобы стереть его в порошок, я должен кормить его с невестой изысканным обедом, всячески обхаживать, словом, быть добрым ангелом.

— Такова жизнь, сэр.

— Вот именно, Дживс. Что у нас на завтрак? — спросил я, оглядывая поднос.

— Копченая селедка, сэр.

— Не удивлюсь, — сказал я, все еще пребывая в задумчивости, — если узнаю, что жизнь селедок полна волнений и тревог!

— Вполне возможно, сэр,

— Это помимо того, что ее коптят.

— Да, сэр.

— И все идет своей чередой, Дживс…

Не могу сказать, что эта барышня Беллинджер вызвала у меня такой же восторг, как у Таппи. Она предстала перед моим взором ровно в час двадцать пять и оказалась упитанной особой лет тридцати с комплекцией борца среднего веса, властным взглядом и квадратным подбородком, которого лично я всячески бы сторонился. Наверное, такой бы стала Клеопатра, если ее посадить на углеводную диету. Не знаю почему, но все женщины, имеющие касательство к оперному пению, даже если они еще только ему обучаются, склонны к излишней полноте.

Таппи тем не менее был явно от нее без ума. Все его поведение и до обеда и во время оного свидетельствовало о том, как сильно он старается соответствовать ее благородной душе. Когда Дживс предложил ему коктейль, он отпрянул, будто ему сунули под нос змею. Я ужаснулся, увидев, как любовь изменила этого несчастного. У меня даже аппетит пропал.

В половине третьего Беллинджер отбыла на урок пения. Таппи рысцой потрусил за ней до двери, нежно подвывая и слегка подпрыгивая. Вернувшись, он уставился на меня затуманенным взглядом и сказал:

— Ну, Берти?

— Что «ну»?

— В смысле, как она? Хороша?

— А то! — сказал я, чтобы ублажить несчастного придурка.

— Удивительные глаза, правда?

— Слов нет.

— А фигура — правда потрясающая?

— Шикарная!

— А какой упоительный голос!

На этот вопрос я имел все основания ответить довольно искренне. Девица Беллинджер по просьбе Таппи спела несколько песен, прежде чем зарыться в кормушку. Что правда, то правда, глотка у нее была луженая. С потолка все еще сыпалась штукатурка.

— Голос — потрясающий, — сказал я.

Таппи вздохнул и, налив в стакан примерно на четыре дюйма виски и на один — содовой, с наслаждением сделал большой глоток.

— Ах! — сказал он, — как хорошо!

— Почему ты не пил за обедом?

— Понимаешь, в чем дело, — сказал Таппи. — Я еще не выяснил, как Кора относится к умеренному употреблению спиртных напитков время от времени, поэтому счел благоразумным пока воздержаться. Думаю, такое воздержание будет свидетельствовать в ее глазах о моем глубоком уме. Сейчас все висит на волоске, и каждая мелочь может поколебать чашу весов.

— Чего я не могу постичь, так это как, черт побери, убедить ее, что у тебя вообще есть ум, о глубоком я уж не говорю.

— Пусть тебя это не волнует — у меня свои методы.

— Готов поспорить, они никудышные.

— Да? Готов? — горячо заговорил Таппи. — Ну так позволь сказать тебе, мой дорогой, что эти мои способы отнюдь не никудышные. Я искусно и тонко руковожу всем процессом. Помнишь Бифи Бингема, он учился с нами в Оксфорде?

— Видел его на днях. Он стал пастором.

— Да. В Ист-Энде. Ну, так вот, он организовал клуб для местных подростков с дурными наклонностями, они там в читальном зале играют в триктрак, пьют какао, изредка ходят в клуб «Чудаки» на нравоучительные представления и концерты. Я помогаю Бифи в этом начинании. Последние месяцы по вечерам только и делаю, что играю в триктрак. Кора все это чрезвычайно одобряет. Она обещала петь в концерте, который Бифи устраивает во вторник.

— Неужели?

— Честное слово. А теперь, Берти, оцени мою дьявольскую изобретательность — я тоже буду там петь.

— С чего ты взял, что это пойдет тебе на пользу?

— Понимаешь, я хочу петь так, чтобы Кора поняла, какая я глубокая натура, о чем теперь она, наверное, и не подозревает. Она увидит, как этот простой, необразованный народ будет утирать слезы, и скажет себе: «Да, у этого человека возвышенная душа!» Ибо это будут не какие-нибудь водевильные куплеты, я дешевых шансонеток не признаю. Песнь об одиноких ангелах — вот что мне по душе и…

Я даже вскрикнул от удивления.

— Уж не собираешься ли ты спеть «Эй, сынок!»?

— Непременно.

Я был поражен. Да, черт побери, поражен. Понимаете, у меня своя точка зрения на «Эй, сынок!». Я считаю, что на нее могут покуситься только избранные и только в уединении ванной комнаты. И при мысли о том, что в клубе «Чудаки» эта песня будет опошлена типом, который может обойтись с ближним так, как обошелся со мной в тот вечер в «Трутнях», я почувствовал отвращение. Да, меня чуть не стошнило.

Однако мне не удалось выразить свое возмущение, потому что в гостиную вошел Дживс.

— Только что по телефону звонила миссис Траверс, сэр. Она пожелала передать, что зайдет к вам через несколько минут.

— Понял, Дживс, — сказал я. — Послушай, Таппи… Я оторопел. Таппи исчез.

— Дживс, что вы с ним сделали? — спросил я.

— Мистер Глоссоп ушел, сэр.

— Ушел? Как ушел? Он только что здесь сидел…

— Хлопнула парадная дверь, сэр.

— Но почему он дал деру?

— Возможно, мистер Глоссоп не пожелал встретиться с миссис Траверс, сэр.

— Почему?

— Не могу сказать, сэр. Но несомненно, что при упоминании о миссис Траверс мистер Глоссоп поспешно вскочил с кресла.

— Странно.

— Да, сэр.

Я перевел разговор на животрепещущую тему.

— Дживс, — начал я. — Во вторник мистер Глоссоп собирается петь «Эй, сынок!» на концерте в Ист-Энде.

— В самом деле, сэр?

— Перед аудиторией, состоящей в основном из уличных торговцев, слегка разбавленных ларечниками, поставщиками апельсинов и третьеразрядными боксерами.

— Вот как, сэр?

— Не забудьте мне напомнить, чтобы я туда пошел. Мистера Глоссопа непременно освищут, и я не хочу упустить это зрелище.

— Очень хорошо, сэр.

— Когда приедет миссис Траверс, проводите ее в гостиную.

Тем, кто близко знаком с Бертрамом Вустером, хорошо известно, что на его жизненном пути толчется целый взвод надменных и спесивых теток, постоянно ставящих ему палки в колеса. Однако среди этого устрашающего сонма есть одно приятное исключение, а именно, тетушка Далия. Она вышла замуж за старину Тома Траверса в тот год, когда Колокольчик выиграл Кембриджширские скачки, и честно скажу, дядюшке можно только позавидовать. Мне всегда приятно поболтать с тетей Далией, и я с искренним радушием поднялся ей навстречу, когда около трех часов она на всех парусах вплыла в гостиную.

Вид у нее был крайне взволнованный, и она без предисловий перешла к делу. Надо вам сказать, что моя тетушка Далия — дама крупная и энергичная. Много лет увлекалась охотой и обычно не говорит, а кричит, будто в полумиле отсюда, на склоне холма, только что заметила лисицу.

— Берти! — гаркнула она голосом, рассчитанным на то, чтобы взбодрить свору гончих, — мне нужна твоя помощь.

— Тетя Далия, можете на меня рассчитывать, — учтиво отвечал я. — Честно признаюсь, никому на свете я не окажу услугу с большей готовностью, чем вам; никому на свете мне не было бы так приятно угодить…

— Довольно, угомонись, — взмолилась она. — Слушай, ты видишься с этим твоим другом Глоссопом?

— Он только что разделил со мной обед.

— Правда? Жаль, что ты не подсыпал яду ему в суп.

— Мы не ели супа. И вообще, тетя Далия, вот вы называете его моим другом, а я не стал бы с чистой совестью утверждать, что вы правы. Не так давно, когда мы с ним ужинали в «Трутнях»…

Тут тетя Далия довольно бесцеремонно, как мне показалось, заявила, что предпочтет ознакомиться с моими воспоминаниями после того, как я облеку их в форму книги. До меня, наконец, дошло, что сегодня она совершенно утратила свойственную ей жизнерадостность. Я отложил в сторону свои собственные заботы и спросил, чем она так огорчена.

— Всему виной этот злодей Глоссоп, — сказала она.

— Что он натворил?

— Разбил сердце Анджелы (Анджела — это дочь тети Далии и моя кузина. Девица — что надо).

— Разбил сердце Анджелы?

— Да… разбил… ей… сердце!

— Вы хотите сказать, он разбил ей сердце?!

Тетушка довольно нервно попросила меня не втягивать ее в дурацкий водевильный диалог.

— Как это он ухитрился? — спросил я.

— Просто пренебрег ею, вот и все. Низкий, бессердечный, коварный лицемер.

— Вот именно коварный, тетушка Далия, — сказал я. — Когда говоришь о Таппи Глоссопе, это определение напрашивается само собой. Позвольте, я вам расскажу, что он однажды со мной вытворил в «Трутнях». Мы только что отужинали…

— С начала сезона и вплоть до недавнего времени — недели три с тех пор прошло — он увивался вокруг Анджелы. В мое время сказали бы, что он добивается ее расположения…

— То есть, волочится за нею?

— Волочится, ухаживает, какая разница!

— Как скажете, тетя Далия, — вежливо согласился я.

— Ладно, как бы то ни было, он торчал у нас в доме с yipa до вечера, обедал, танцевал с ней до полуночи и прочее. Бедное дитя, он вскружил ей голову. Она была уверена, что они теперь навеки свяжут свои жизни, это только вопрос времени. И вдруг три недели назад он исчезает, бросает ее без всяких объяснений. До меня дошел слух, что он увлечен какой-то девицей, с которой он познакомился на чаепитии в Чел-си. Ее зовут… как бишь ее?..

— Кора Беллинджер.

— Откуда ты знаешь?

— Она сегодня приходила ко мне обедать.

— Это он ее привел?

— Да.

— Какая она?

— Очень корпулентна. По форме что-то вроде Алберт-Холла.

— По-твоему, он в нее влюблен?

— Он просто глаз с нее не спускал.

— Современный юнец, — сказала тетя Далия, — недоносок и идиот от рождения, ему нужна нянька, чтобы водила его за ручку и каждые полчаса отвешивала ему тумака.

Я попробовал напомнить тете Далии, что у тучки есть светлая изнанка.

— Тетя Далия, если вы спросите меня, — начал я, — то, по-моему, Анджеле просто повезло. Глоссоп — тот еще тип, редкостная скотина, Я все пытаюсь вам рассказать, как гнусно он поступил со мной однажды в «Трутнях». Раззадорил меня, подпоив как следует, и предложил пари, что я не переберусь через плавательный бассейн, держась руками за веревки и кольца. Я знал, что для меня это сущий пустяк, и охотно согласился, заранее радуясь, что оставлю его, как говорится, с носом. Я уже проделал полпути и чувствовал, что сам черт мне не брат, и вдруг вижу, что этот подонок привязал последнюю веревку к поручню. Мне ничего не оставалось, как прямо во фраке нырнуть в воду и добираться вплавь.

— Что ты говоришь?!

— Да, представьте себе. Это случилось несколько месяцев назад, а я все никак не могу смириться. Тетя Далия, надеюсь, вы не хотите, чтобы ваша дочь вышла замуж за негодяя, который способен на такую низость?

— Напротив, ты заставил меня поверить в этого щенка. Я вижу, в нем все же что-то есть. Берти, я хочу, чтобы у них с этой Беллинджер все расстроилось.

— Каким образом?

— Это меня не волнует. Можешь делать все, что тебе нравится.

— Но что я могу?

— Что? Обрисуй положение своему камердинеру Дживсу. Уж он найдет способ. Один из самых толковых людей, каких я когда-либо знала. Изложи ему дело во всех подробностях, и пусть он пораскинет умом.

— А в этом что-то есть, тетушка Далия, — задумчиво сказал я.

— Конечно, есть, — согласилась она. — Для Дживса это дело — детская забава. Пусть подумает, а я загляну к вам завтра узнать результат.

С этими словами тетушка удалилась, а я призвал к себе Дживса.

— Дживс, — сказал я, — вы все слышали?

— Да, сэр.

— Я так и знал. У моей тети Далии на редкость зычный голос. Я думаю, Дживс, она могла бы в случае нужды зарабатывать на жизнь, сзывая домой крупный рогатый скот, разбредшийся по всему графству.

— Я не задумывался над этим, сэр, но у меня нет сомнений в том, что вы правы.

— Ну, хорошо, что будем делать? Каково ваше впечатление? По-моему, мы должны приложить все усилия, чтобы помочь миссис Траверс.

— Да, сэр.

— Я люблю тетю Далию и люблю Анджелу. Люблю их обеих, понимаете? Что эта сбитая с толку девочка нашла в Тап-пи, понятия не имею, да и вы, наверное, тоже. Но она явно в него влюблена, хотя сам я никогда бы в это не поверил, и томится, подобно…

— Олицетворенному томлению, сэр.

— Подобно олицетворенному, как вы проницательно подметили, томлению. Поэтому мы должны сплотиться. Дживс, сосредоточьтесь на решении этой задачи. От вас потребуется все, на что вы способны.

На следующий день, когда ко мне ворвалась тетя Далия, я сразу же вызвал Дживса. Вы даже представить себе не можете, какой умный вид у него был — он весь так и светился интеллектом, и я сразу понял, что он нашел решение.

— Говорите, Дживс, — сказал я.

— Очень хорошо, сэр.

— Вы ведь все обдумали?

— Да, сэр.

— И успешно?

— У меня есть план, сэр, который, по моим представлениям, поможет достичь желаемого результата.

— Выкладывайте, — распорядилась тетя Далия.

— В делах подобного рода, мадам, самое основное — исследовать психосоматический статус личности.

— Что-что?

— Психосоматический статус, мадам.

— Он имеет в виду психосоматический статус, — сказал я. — А под психосоматическим статусом, Дживс, вы подразумеваете…

— Естество и характер главных действующих лиц данной коллизии, сэр.

— В смысле, что они собой представляют?

— Совершенно верно, сэр.

— Берти, он всегда так изъясняется? Даже когда вы одни? — озадаченно спросила тетя Далия.

— Иногда. Временами. А временами — нет. Продолжайте, Дживс.

— Если позволите, сэр, первое, что меня довольно сильно поразило в мисс Беллинджер, когда у меня появилась возможность понаблюдать за нею, так это ее жесткость и нетерпимость. Я могу себе представить, что мисс Беллинджер приветствует успех. Но не вижу ее в роли женщины, сострадающей неудачнику. Вероятно, вы помните, сэр, ее реакцию, когда мистер Глоссоп старался дать ей прикурить от своей автоматической зажигалки? На ее лице выразилась досада из-за того, что зажигалка мистера Глоссопа не сразу сработала.

— Вы правы, Дживс. По-моему, она даже отчитала его за это.

— Совершенно верно, сэр.

— Постойте, я хочу разобраться, — растерянно сказала тетя Далия. — Значит, вы считаете, что если он все время станет подносить ей свою автоматическую зажигалку, ей в конце концов это надоест, и она даст ему отставку? Смысл в этом?

— Я просто упомянул об этом случае, мадам, чтобы проиллюстрировать крутой нрав мисс Беллинджер.

— Крутой нрав, — сказал я, — вот именно. Мисс Беллинджер — крепкий орешек. Эти ее глаза… А подбородок? Они говорят сами за себя. Если бывают на свете железные женщины, то мисс Беллинджер — одна из них.

— Совершенно справедливо, сэр. Следовательно, я полагаю, что если мисс Беллинджер окажется свидетельницей того, что мистер Глоссоп публично поставит себя в невыгодное положение, она утратит к нему интерес. Например, если во вторник на концерте мистер Глоссоп не доставит своим пением никакого удовольствия зрителям…

Я, наконец, врубился.

— Господи, Дживс! Значит, если он провалится, все будет кончено?

— Я буду очень удивлен, если этого не случится, сэр. Я покачал головой.

— Мы не можем полагаться на волю случая, Дживс. На мой взгляд, «Эй, сынок!» в исполнении Таппи — это верный провал, но мало ли что бывает… Поймите, мы не должны сидеть сложа руки и ждать, что нам повезет.

— Мы не будем ждать, что нам повезет, сэр. Я бы посоветовал, чтобы вы обратились к вашему другу, мистеру Бингему и предложили свои услуги в качестве участника предстоящего концерта. Мы бы легко смогли устроить так, чтобы вы выступили непосредственно перед мистером Глоссопом и спели «Эй, сынок!». Полагаю, сэр, если мистер Глоссоп споет «Эй, сынок!» сразу после вас, аудитория будет реагировать нужным нам образом. К тому времени, когда мистер Глоссоп начнет петь, зрители потеряют интерес к этой песне и выразят свои чувства достаточно бурно.

— Дживс, — сказала тетя Далия, — вы гений!

— Благодарю вас, мадам.

— Дживс, — сказал я, — вы осел!

— С чего ты взял, что он осел?! — возмутилась тетя Далия. — Он предложил гениальный план, лучше ничего не придумаешь.

— Чтобы я пел «Эй, сынок!» в концерте, который устраивает Бифи Бингем?! Воображаю эту картину!

— Вы каждый день поете эту песню в ванной комнате, сэр. У мистера Вустера, — сказал Дживс, обращаясь к тете Далии, — приятный мягкий баритон…

— Не сомневаюсь, — сказала тетя Далия. Я обдал Дживса ледяным взглядом.

— Одно дело петь «Эй, сынок!» в ванной, Дживс, и совсем другое — перед залом, набитым торговцами дешевыми апельсинами и молодежью.

— Берти, — сказала тетя Далия, — споешь как миленький.

— Не буду!

— Берти!

— Ничто меня не заставит…

— Берти, — твердо проговорила тетя Далия, — ты будешь петь «Эй, сынок!» во вторник, третьего ргох, будешь петь, как жаворонок на рассвете, в противном случае проклятие тетки…

— Не буду!

— Подумай об Анджеле!

— Не хочу!

— Берти!

— Нет! И пропади все пропадом!

— Не будешь?

— Не буду!

— Это твое последнее слово?

— Да, последнее. Раз и навсегда, тетя Далия, ничто меня не заставит пропеть ни одной ноты!

И поэтому в тот же день я послал Бифи Бингему телеграмму с оплаченным ответом, предложил свои услуги, и к вечеру все было решено. Я выступал вторым после антракта. Следующим шел Таппи, сразу за ним — мисс Кора Беллинджер, известное меццо-сопрано.

— Дживс, буду вам чрезвычайно обязан, — проговорил я ледяным тоном вечером того же дня, — если вы сгоняете в ближайший нотный магазин и доставите мне экземпляр «Эй, сынок!». В теперешнем положении мне необходимо хорошенько заучить и текст, и припев. Не говорю уж о том, сколько хлопот и нервной энергии от меня потребуется.

— Хорошо, сэр.

— Однако, хочу заметить…

— Я должен идти немедленно, сэр, ибо нотный магазин может закрыться.

— Ха! — сказал я довольно ядовито.

Хотя я закалил себя перед предстоящим суровым испытанием и со стороны, наверное, казалось, что Бертрам исполнен спокойного, холодного мужества, позволяющего с беспечной улыбкой совершать отчаянные поступки, тем не менее, когда я вошел в клуб «Чудаки» на Бермондси-Ист и окинул взглядом собрание любителей поразвлечься, мне понадобилось призвать всю бульдожью отвагу Вустеров, чтобы не послать к черту эту дурацкую затею, нырнуть в такси и вернуться в лоно цивилизации. Когда я приехал, возвышающее душу представление было в полном разгаре, и некто, по виду похожий на местного гробовщика, читал про Гангу Дина. Аудитория хоть и не улюлюкала в строгом смысле этого слова, вид имела весьма мрачный, что мне совсем не понравилось. От одного взгляда на эту публику я почувствовал себя, как Седрах, Мисах и Авденаго, когда им предстояло войти в пещь огненную.

Внимательно приглядевшись к толпе, я понял, что они временно отложили вынесение приговора. Случалось ли вам стучаться в двери одного из тех нью-йоркских баров, где незаконно торгуют горячительным и где перед вашим носом захлопывается решетка, а потом появляется лицо. Долгую минуту оно молча глядит на вас, и вся ваша прошлая жизнь проносится перед вами. Потом вы сообщаете, что вы друг мистера Зинзинхаймера, который вас предупредил, что если вы на него сошлетесь, вас примут должным образом. И только тогда обстановка разряжается. Ну, так вот, эти уличные торговцы и лавочники заставили меня вспомнить это лицо. «Ну-ка, попробуй, отколи коленце, — казалось, говорили они, — мы тебе покажем, где раки зимуют». Признаться, меня не оставляло чувство, что стоит мне выйти на сцену со своим «Эй, сынок!», как они тут же сочтут, что я «попробовал отколоть коленце».

— Полный зал, сэр, — произнес голос у меня над ухом. Рядом со мной стоял Дживс и благосклонно наблюдал за представлением.

— И вы здесь? — холодно сказал я.

— Да, сэр. Я здесь присутствую с самого начала.

— Вот как? Ну и что, есть потери?

— Сэр?

— Дживс, вы меня отлично понимаете, — сурово проговорил я, — пожалуйста не притворяйтесь. Кто-нибудь уже провалился?

— Нет, сэр.

— Думаете, я буду первый?

— Нет, сэр. Я не вижу оснований предполагать, что вы потерпите неудачу, сэр. Я не сомневаюсь, что вас примут хорошо.

Внезапно меня поразила одна мысль.

— Вы уверены, что все пойдет так, как было намечено?

— Да, сэр.

— А я не уверен. И скажу вам, почему. В вашем дурацком плане есть слабое место.

— Слабое место, сэр?

— Именно. Неужели вам не пришло в голову, что мистер Глоссоп, услышав, как я пою эту проклятую песню, откажется выйти на сцену после меня? Дживс, пошевелите извилинами. Мистер Глоссоп поймет, что перед ним разверзлась бездна и вовремя остановится. Он вообще не станет выступать.

— Мистер Глоссоп не услышит, как вы поете, сэр. По моему совету он посетил «Кувшин и бутылку» — заведение, которое находится как раз напротив концертного зала. Мистер Глоссоп не намерен его покидать, пока не придет его очередь выйти на подмостки.

— Да? — сказал я.

— Если позволите, сэр, здесь неподалеку имеется еще одно заведение, которое называется «Коза и виноград». Мне кажется, было бы весьма целесообразно…

— Чтобы я навестил эту самую «Козу с виноградом»?

— Это помогло бы вам снять нервное напряжение, сэр, в ожидании выступления.

Я все еще сердился на Дживса за то, что он втянул меня в эту гнусную историю, но, должен признаться, последние его слова немного меня смягчили. Спору нет, он был прав. Он изучал психологию личности, и это не давало ему сбиться с верного пути. Спокойные десять минут в «Козе и винограде» — именно то, чего требовала нервная система моей личности. Рвануть в упомянутое заведение и пропустить пару стаканчиков виски с содовой было для Бертрама Вустера минутным делом.

Лечение оказало на меня прямо-таки магическое действие. Что еще они лили в напиток, кроме медного купороса, не знаю, но он в корне изменил мои взгляды на жизнь. Исчезло мучившее меня странное удушье. Я больше не чувствовал слабости в коленках. Конечности не дрожали, язык развязался, спина распрямилась. Помедлив ровно столько, чтобы заказать еще стаканчик и осушить его, я радостно пожелал официантке покойной ночи, приветливо кивнул парням, сидевшим в баре, — мне очень понравились их лица, — и гоголем направился в зал, готовый ко всему.

Вскоре я уже стоял на сцене, и миллион выпученных глаз таращился на Бертрама. В ушах у меня странно жужжало. Потом сквозь это жужжание я услышал, как затренькало пианино. И вручив свою душу Господу, я набрал полную грудь воздуха и запел.

И как все только не сорвалось. Свое выступление я помню как в тумане. Кажется, когда я затянул припев, по залу пошел ропот, я подумал, что, наверное, зрители хотят мне подпевать, и эта мысль очень меня воодушевила. Тут уж я расстарался и выжал из своей глотки все, на что способен, с ходу взял самую высокую ноту и элегантно удалился в кулисы. Кланяться я не выходил, просто убрался подобру-поздорову и направился к Дживсу, который меня ждал, стоя в задних рядах.

— Ну, Дживс, — сказал я, бросая якорь рядом с ним и отирая со лба праведный пот, — по крайней мере, подмостки не снесли.

— Да, сэр.

— Но теперь вы можете всех оповестить, что я в последний раз пел за стенами своей ванной комнаты. Это была моя лебединая песнь, Дживс. Всякого, кто захочет меня послушать, прошу пожаловать к двери моей ванной и приложить ухо к замочной скважине. Может, я и ошибаюсь, но мне показалось, что к концу моего выступления зрители как-то заволновались. По-моему, тень провала витала в воздухе, я слышал, как она бьет крылами.

— Я тоже подметил, сэр, что аудитория несколько возбуждена. Видимо, она утратила интерес к этой мелодии.

— А?

— Мне бы следовало заранее вас информировать, сэр, что перед вами эту песню уже исполняли дважды.

— Что?!

— Да, сэр. Одна дама и один джентльмен. Это очень популярное произведение, сэр.

У меня отвисла челюсть. Как он мог, зная это, спокойно отправить своего господина на верную гибель?! Я был потрясен. Видимо, прославленная верность слуги своему господину навсегда утрачена. Я хотел решительно, не стесняясь в выражениях, изложить Дживсу свою точку зрения на его поступок, но меня остановило поразительное зрелище — на сцену, пошатываясь, шел Таппи.

По его виду можно было безошибочно сказать — вот человек, который недавно свел близкое знакомство с «Кувшином и бутылкой». Раздалось несколько радостных возгласов — вероятно, Таппи приветствовали партнеры по игре в триктрак, признавшие в нем своего. Услышав одобрительные крики, Таппи расплылся в широченной — от уха до уха — улыбке. Видно, он был в стельку пьян, хотя все еще держался на ногах, и очень доволен собой. Благодушно помахав рукой своим сторонникам, он отвесил публике царственный поклон, — ну прямо восточный монарх перед восторженной толпой.

Девица за фортепиано ударила по клавишам и заиграла вступление к «Эй, сынок!», Таппи раздулся, как шар, сцепил пальцы, возвел глаза к потолку для большей убедительности и запел. По-моему, в первую минуту народ был слишком ошеломлен и поэтому не предпринял немедленных шагов. Удивительно, но даю слово, Таппи пел, а в зале стояла мертвая тишина. Но вскоре народные массы опомнились.

Разъяренный уличный торговец поистине ужасен. Прежде мне никогда не приходилось видеть по-настоящему распаленный пролетариат, и, должен сказать, это зрелище нагнало на меня страху. В том смысле, что сразу стало понятно, как было дело во время Французской революции. Со всех сторон из зала послышался рев, такой услышишь, как мне говорили, только на рингах Ист-Энда, когда рефери дисквалифицирует народного любимца, а потом удирает без оглядки, спасая свою жизнь. Затем народ перешел от слов к делу, и в ход пошли овощи.

Не знаю почему, но я ожидал, что в первую очередь в Таппи бросят картофелину. У каждого на этот счет свое мнение. Однако в него полетел банан, и я сразу уразумел, насколько правильно был сделан выбор: видно, действовали умные головы, не чета мне. Эти парни с детства знают, как надо поступать с теми, кто им не по нраву, у них на это особое чутье. Увидев, как банан размазался по рубашке Таппи, я понял, насколько он эффективнее и живописней, чем картофелина.

Правда, приверженцы картофельной школы тоже не оплошали. В разгар побоища я заметил нескольких парней довольно интеллигентного вида, которые швырялись исключительно картофелинами.

Реакция Таппи была поистине удивительной. Глаза у него выпучились, волосы стали дыбом, но рот исправно открывался и закрывался, и было понятно, что он в шоке автоматически продолжает петь «Эй, сынок!». Потом, выйдя из транса, он на хорошей скорости припустил за кулисы. Последнее, что я видел — летящий помидор, который непременно шмякнулся бы Таппи в спину, не скройся он за кулисой.

Вскоре суматоха улеглась, крики смолкли. Я обернулся к Дживсу.

— Тягостная картина, — сказал я. — Но что поделаешь?

— Да, сэр.

— Хирургические меры, так это называется?

— Совершенно верно, сэр.

— Думаю, после этого зрелища мы, несомненно, можем считать, что роману Глоссоп — Беллинджер пришел конец.

— Да, сэр.

В эту минуту на сцене появился старина Бифи Бингем.

— Леди и джентльмены, — проговорил Бифи.

Я ожидал, что он упрекнет своих подопечных за столь неподобающий способ выражать свои чувства. Однако я ошибся. Безусловно, он уже был приучен к взаимным компромиссам, неизбежным на этих возвышающих душу представлениях, и давно понял, что не стоит обращать внимания, если зал несколько оживился.

— Леди и джентльмены, — сказал старина Бифи, — следующим номером нашей программы должны были быть песни в исполнении мисс Коры Беллинджер, прославленного меццо-сопрано. Мисс Кора Беллинджер только что мне звонила. У нее сломался автомобиль. Однако она взяла такси и вскоре сюда прибудет. А тем временем наш друг мистер Инок Симпсон прочтет поэму «Кровожадный Дэн Макгру».

Я уцепился за Дживса.

— Дживс! Вы слышите?

— Да, сэр.

— Ее здесь не было!

— Да, сэр.

— Она не видела Ватерлоо своего возлюбленного.

— Не видела, сэр.

— Весь ваш идиотский план сорвался.

— Да, сэр.

— Пойдемте, Дживс, — сказал я, и те, кто стоял рядом со мной, наверное, удивились, почему выразительное лицо Бертрама так побледнело и взгляд застыл. — Я подвергся такому нервному потрясению, какое выпадало на долю разве что первым христианам-мученикам. Я потерял несколько фунтов веса, и мой организм надолго вышел из строя. Я прошел через тяжкие испытания, воспоминания о которых заставят меня из месяца в месяц пробуждаться ночью с пронзительным криком. И все это впустую. Идемте.

— Если вы не возражаете, сэр, я бы хотел остаться и досмотреть представление.

— Дело ваше, Дживс, — сказал я уныло. — Лично мне уже ничего не хочется. Загляну, пожалуй, в «Козу и виноград», пропущу еще стаканчик цианистого калия и отправлюсь домой.

Должно быть, было около половины одиннадцатого. Я сидел в своей столь дорогой моему сердцу гостиной, мрачно потягивая укрепляющее средство, более или менее последний стакан за сегодняшний день, когда в парадную дверь позвонили, и передо мной возник Таппи. У него был такой вид, будто он пережил великий опыт общения с собственной душой. Под глазом наливался смачный синяк.

— А-а, Берти, привет, — сказал он и принялся расхаживать вокруг камина, будто прикидывая, что бы такое повертеть в руках или, может, разбить.

— Я только что пел в концерте у Бифи Бингема, — сказал он после непродолжительного молчания.

— Да? Ну и как?

— Очень лихо, — сказал Таппи. — Зрители в диком восторге.

— Сразил их?

— Наповал, — сказал Таппи. — Плакали, как дети. Заметьте, это говорил человек, получивший прекрасное воспитание, человек, который с молоком матери впитал, что ложь — смертный грех.

— Наверное, мисс Беллинджер довольна?

— Да, в полном восторге.

— Значит, теперь полный порядок?

— Да, конечно. Таппи помолчал.

— Но, с другой стороны, Берти…

— Да?

— Знаешь, я все хорошенько обдумал. Как-то я сомневаюсь… по-моему, мисс Беллинджер мне все-таки не пара.

— Сомневаешься?

— Да.

— Но почему вдруг?

— Даже не знаю. На тебя находит вроде как озарение. Берти, я очень уважаю мисс Беллинджер. Восхищаюсь ею. Но… э-э… Берти, я ничего не могу с собой поделать… Чувствую, что добрая, милая девушка… э-э… как твоя кузина Анджела, например… была бы… э-э… на самом деле… Словом, я хочу попросить тебя, может, ты позвонишь Анджеле и узнаешь, как она отнесется к предложению пойти сегодня вечером к Беркли поужинать и потанцевать.

— Тогда вперед! Вот телефон.

— Нет, Берти, я бы все-таки попросил тебя. Так или иначе, если ты проложишь дорогу… Видишь ли, может случиться, что она… в смысле, ты ведь знаешь, случаются всякие недоразумения… Берти, дружище, ты понимаешь, к чему я клоню? Пожалуйста, похлопочи за меня, проложи дорожку, если ты не против.

Я подошел к телефону и позвонил тете Далии.

— Она говорит, что ты можешь прийти, — сказал я.

— Передай ей, — благоговейно проговорил Таппи, — она и глазом не успеет моргнуть, а я уже буду у нее.

Едва он умчался, как я услышал щелчок замка и мягкие шаги по коридору.

— Дживс, — позвал я.

— Сэр? — сказал Дживс, появляясь в гостиной,

— Дживс, удивительные вещи творятся на свете. Здесь только что был мистер Глоссоп. Сказал, что у них с мисс Беллинджер все кончено.

— Да, сэр.

— Кажется, вы совсем не удивлены.

— Нет, сэр. Признаться, я предвидел подобную возможность.

— Да? Но почему?

— Эта мысль мне пришла, когда я увидел, как мисс Беллинджер ударила мистера Глоссопа в глаз.

— Ударила?!

— Да, сэр.

— В глаз?!

— В правый глаз, сэр. Я схватился за голову.

— Что, черт подери, на нее нашло?

— Мне показалось, сэр, мисс Беллинджер была немного расстроена приемом, который ей устроила аудитория.

— Господи Боже мой! Неужели она тоже провалилась?

— Да, сэр.

— Но почему? У нее прекрасный голос.

— Да, сэр. Но, я думаю, публику возмутил ее репертуар.

— Дживс! — Мысли у меня в голове пустились вскачь. — Неужели мисс Беллинджер тоже им спела «Эй, сынок!»?

— Да, сэр. К тому же она вынесла на сиену — на мой взгляд, весьма необдуманно — большую куклу и пела, обращаясь к ней. Аудитория впала в заблуждение и приняла ее за марионетку чревовещателя. Вследствие этого случился небольшой беспорядок.

— Но какое странное совпадение, Дживс!

— Не совсем, сэр. Я рискнул взять на себя смелость подойти к мисс Беллинджер, когда она приехала на концерт, и напомнить ей о себе. Затем я сказал, что мистер Глоссоп просил меня передать ей его горячее пожелание исполнить в знак особого к нему расположения его любимую песню «Эй, сынок!». Когда мисс Беллинджер узнала, что и вы, и мистер Глоссоп тоже пели эту песню непосредственно перед ней, мне кажется, она сочла, что стала жертвой глупой шутки мистера Глоссопа. Будут ли какие-нибудь приказания, сэр?

— Нет, спасибо.

— Покойной ночи, сэр.

— Покойной ночи, Дживс, — благоговейно сказал я.

 

5

СЛУЧАЙ С СОБАКОЙ МАКИНТОШЕМ

Мой крепкий сон был прерван звуком, напоминающим отдаленные раскаты грома, и когда сонный туман немного рассеялся, я смог определить, что это за звук и откуда он исходит. Источником его был теткин скотч-терьер Макинтош, который царапался в дверь. Дело в том, что моя тетушка Агата отбыла лечиться в Aix-les Bains, а на мое попечение оставила это скудоумное животное, с которым у нас резко расходятся взгляды на предмет раннего вставания. Хотя часы не показывали и десяти, глупый пес был тут как тут.

Я позвонил, и вскоре из ниоткуда возник Дживс с подносом. Впереди Дживса бежало животное, оно вскочило на кровать, проворно лизнуло меня в правый глаз, свернулось клубочком и немедленно погрузилось в глубокий сон. Объясните мне, какой смысл подниматься ни свет ни заря и ломиться в дверь, если вы намерены при первой же возможности снова завалиться спать. Тем не менее каждый день на протяжении последних пяти недель малахольный пес упрямо придерживался одной и той же стратегии, и, признаться, мне это уже здорово надоело.

На подносе лежало два-три письма и, залив в утробу с полчашки живительного напитка, я почувствовал, что теперь в силах за них приняться. Сверху лежало письмо от тетушки Агаты.

— Ха! — сказал я.

— Сэр?

— Я сказал «Ха!», Дживс. И это «Ха!» выражает облегчение. Тетушка Агата возвращается сегодня вечером. От шести до семи она будет в своей городской резиденции и надеется, что ее там встретит Макинтош.

— Вот как, сэр? Мне будет не хватать песика.

— Мне тоже, Дживс. Несмотря на его привычку подниматься чуть свет и до завтрака врываться ко мне с изъявлениями любви, он славный малый. Тем не менее я чувствую большое облегчение при мысли, что он скоро отправится восвояси. Пока пес находился под моей опекой, я не знал ни минуты покоя. Вам известно, что за дама тетушка Агата. Она расточает любовь своей собаке вместо того, чтобы окружить этой любовью родного племянника. И если, не дай Бог, с псом что-нибудь случится, пока я выступаю in loco parentis, если он подцепит бешенство, вертячку или гельминтоз, тетя Агата обвинит меня.

— Совершенно верно, сэр.

— А вы хорошо знаете, Дживс, для тети Агаты и того, кого она сочтет виновным, Лондон становится слишком тесен.

Я вскрыл второе письмо и пробежал его глазами.

— Ха! — сказал я.

— Сэр?

— Еще одно «Ха!», Дживс, однако на этот раз оно означает умеренное удивление. Это письмо от мисс Уикем.

— Вот как, сэр?

В голосе Дживса я почувствовал озабоченность, и для меня не было секретом, какой вопрос он сейчас себе задает: «Неужели мой молодой господин близок к тому, чтобы снова поскользнуться?» Видите ли, в свое время сердце Берти Вустера было до некоторой степени пленено этой самой Робертой Уикем, которая никогда не удостаивалась одобрения со стороны Дживса. Он считал ее ветреной, своевольной и опасной для людей и животных. И я обязан сказать, что события в известной мере подтвердили его точку зрения.

— Она хочет, чтобы я сегодня пригласил ее на обед.

— Вот как, сэр?

— А также двух ее друзей.

— Вот как, сэр?

— Сюда. К половине второго.

— Вот как, сэр?

Я почувствовал раздражение.

— Дживс, бросьте подражать попугаю, — сказал я, решительно взмахнув куском хлеба с маслом. — Какой смысл стоять тут и твердить «Вот как, сэр?». Я знаю, что у вас на уме, и прямо заявляю — вы ошибаетесь. По отношению к мисс Уикем Бертрам Вустер холоден, как сталь. Но не вижу, черт побери, причины отказывать ей в такой малости, как обед. Вустер может разлюбить, но он всегда сохраняет учтивость.

— Очень хорошо, сэр.

— В таком случае посвятите утро хлопотам и запасите снедь. В традициях старого короля Венцеслава. Помните? «Принеси мне мясо и принеси мне птицу…»

— «Принеси мне мясо и принеси мне вина», сэр.

— Может, и так. Вам лучше знать. Да, Дживс, и еще фруктовый рулет.

— Сэр?

— Да, фруктовый рулет, и в нем как можно больше варенья. Мисс Уикем особо об этом упоминает. Загадочная история, верно?

— Чрезвычайно загадочная, сэр.

— Кроме того, устрицы, мороженое, горы шоколадных конфет с такой вязкой, скользкой начинкой. От одной мысли о них тошнит.

— Да, сэр.

— Вот и меня тоже. Но она этого хочет. Должно быть, сидит на особой диете. Ладно, что поделаешь! Позаботьтесь обо всем, Дживс, хорошо?

— Да, сэр.

— К половине второго.

— Хорошо, сэр.

— Благодарю вас, Дживс.

В половине первого я вывел Макинтоша в парк на утреннюю прогулку и, вернувшись минут через сорок, обнаружил, что в гостиной сидит Бобби Уикем, курит и болтает с Дживсом, который отвечает ей, по-моему, довольно сухо.

Думаю, я вам уже рассказывал о Бобби Уикем. Это та самая рыжеволосая девица, которая безжалостно опозорила меня в истории с Таппи Глоссопом и грелкой. Я тогда приехал к ним на Рождество в Скелдингс-Холл, это их имение в Хартфордшире. Мать Бобби, леди Уикем, пишет романы, которые, по-моему, хорошо раскупаются теми, кто любит сентиментальный вздор. Леди Уикем — внушительная особа, похожая на мою тетушку Агату. Бобби совсем другая, фигурка у нее, как у кинозвезды Клары Бау. Когда я вошел в гостиную, Бобби так сердечно со мной поздоровалась, что Дживс, который направлялся в буфетную, чтобы смешать коктейли, замер у двери и послал мне печальный, полный тревоги взгляд, каким мудрый старый отец предостерегает легкомысленного сына, увлеченного местной красоткой. Я кивнул Дживсу с таким видом, будто хотел сказать: «Холоден, как сталь!», и он выскользнул, предоставив мне играть роль радушного хозяина.

— Берти, ужасно мило с твоей стороны, что ты согласился угостить нас обедом, — сказала Бобби.

— Не бери в голову, старушка. Всегда тебе рад.

— Ты приготовил все, о чем я просила?

— Вся перечисленная тобой гадость лежит в буфетной. Послушай, с каких пор ты пристрастилась к фруктовому рулету?

— Берти, это не для меня. Должен прийти маленький мальчик.

— Что?!

— Берти, прости, пожалуйста, — сказала она, заметив мое волнение. — Мне понятны твои чувства, и я не собираюсь притворяться, будто не знаю, что этот мальчишка совсем не подарок. Даже не верится, что бывают такие дети. Но мне позарез надо к нему подлизаться, всячески его ублажить и вообще принять его, как важного гостя, потому что все зависит только от него.

— В каком смысле?

— Сейчас объясню. Ты ведь знаешь маму?

— Чью маму?

— Мою.

— Ну конечно. Я думал, ты говоришь о матери этого ребенка.

— У него нет мамы. У него только папа, крупный театральный деятель из Америки. Я с ним познакомилась на днях на одной вечеринке.

— С папой?

— Ну да.

— Или с ребенком?

— Нет, с папой.

— Понятно. Пока все понятно. Валяй дальше.

— Ну вот, мама — моя мама — написала пьесу по одному из своих романов, и когда я познакомилась с этим папой — с театральным папой — и, между нами, он положил на меня глаз, я себе сказала: «А почему бы нет?»

— Что «почему бы нет»?

— Почему бы не подсунуть ему мамину пьесу.

— Ты говоришь о своей маме?

— Ну конечно, о своей. Не о его же. У него, как и у ребенка, тоже нет мамы.

— Наверное, это у них наследственное.

— Понимаешь, Берти, так уж получилось, что мама сейчас на меня ужасно сердится. Во-первых, я разбила автомобиль… ну и еще кое-что было. Вот я и подумала, что мне выпал шанс наладить отношения. Я поворковала с этим Блуменфелдом…

— Знакомая фамилия.

— Да, он крупный деятель у себя, в Америке. Сейчас приехал в Лондон узнать, нельзя ли тут купить стоящую пьесу. Ну вот, я с ним поворковала, а потом спрашиваю, не хочет ли он прослушать мамину пьесу. Он согласился, и я пригласила его на обед, чтобы прочитать ему эту пьесу.

— Ты собираешься читать ее здесь? — спросил я, бледнея.

— Да.

— О Господи!

— Я тебя понимаю, — сказала Бобби. — Конечно, это тоска зеленая. Но, надеюсь, мне повезет. Все зависит от мальчишки. Видишь ли, этот Блуменфелд, непонятно почему, всегда полагается на его мнение. Наверное, считает, что интеллект среднего зрителя не выше, чем у этого ребенка, и…

Я издал слабый стон, и Дживс, который появился в дверях с коктейлями, бросил на меня страдальческий взгляд. Я вспомнил все.

— Дживс!

— Сэр?

— Помните, когда мы были в Нью-Йорке, отвратительный мальчишка по имени Блуменфелд буквально с грязью смешал Сирила Бассингтон-Бассингтона, который хотел поступить на сцену?

— Весьма живо, сэр.

— Ну так приготовьтесь. Он будет у нас обедать.

— Вот как, сэр?

— Рад, что вы отнеслись к моему сообщению с таким спокойствием. Я видел это исчадие ада всего несколько минут, и перспектива снова оказаться в его обществе вызывает у меня дрожь.

— Вот как, сэр?

— Хватит твердить «Вот как, сэр?». Вы видели этого монстра в действии и знаете, чего он стоит. Он сказал Сирилу Бассингтон-Бассингтону, человеку, которому даже не был представлен, что у него физиономия, как у рыбины. Сразу же, едва только его увидел. Даю честное слово, что если паршивец скажет мне, что у меня физиономия, как у рыбины, я размозжу ему голову.

— Берти! — в волнении вскричала Бобби.

— Да, размозжу.

— Но ты погубишь все дело!

— И пусть. У нас, у Вустеров, есть гордость.

— Возможно, юный джентльмен не заметит, что у вас лицо, как у рыбины, сэр, — сказал Дживс.

— М-м, это, конечно, меняет дело.

— Но мы не можем полагаться на счастливый случай, — сказала Бобби. — Скорее всего, это будет первое, что он заметит.

— В таком случае, мисс, — сказал Дживс, — было бы разумнее, если бы мистер Вустер не присутствовал на обеде.

Я так и просиял. Как всегда, Дживс нашел выход.

— Но мистеру Блуменфелду это может показаться странным.

— Хорошо, можешь сказать ему, что я чудак. Скажи, что иногда на меня внезапно что-то находит, и тогда я не выношу общества людей. Придумай, что хочешь.

— Но его это может оскорбить.

— Он еще больше оскорбится, если я двину его сыночку по зубам.

— Мне кажется, мисс, было бы целесообразно принять план, предложенный мной.

— Ладно уж, — сказала Бобби. — Тогда дуй побыстрей отсюда. Правда, мне хотелось, чтобы ты тоже слушал мамину пьесу и хохотал в нужных местах.

— Не думаю, что в пьесе будут такие места, — сказал я. И с этими словами в два прыжка выскочил в холл, схватил шляпу и рванул на улицу. В этот миг у подъезда остановился автомобиль, в котором сидели папаша Блуменфелд и его мерзкий отпрыск. Я понял, что мальчишка меня узнал, и сердце у меня ушло в пятки.

— Привет! — сказал он.

— Привет, — выдавил я.

— Куда это ты шпаришь? — спросило дитя.

— Хм-м, — буркнул я и припустил в открытые просторы.

Я пообедал в «Трутнях» в свое полное удовольствие, потом довольно долго сидел за кофе, покуривал сигареты. В четыре часа я решил, что можно, пожалуй, подумать о том, чтобы вернуться домой, но, не желая рисковать, я сначала позвонил Дживсу.

— Путь свободен, Дживс?

— Да, сэр.

— Младшего Блуменфелда поблизости не наблюдается?

— Нет, сэр.

— Может, забился куда-нибудь в укромный уголок?

— Нет, сэр.

— Как все прошло?

— Мне кажется, вполне удовлетворительно, сэр.

— Не спрашивали, почему меня нет?

— Я думаю, мистер Блуменфелд и юный мастер Блуменфелд были несколько удивлены вашим отсутствием, сэр. Судя по всему, они вас встретили, когда вы выходили из дома.

— В том-то и дело. Ужасно неловко, Дживс. Ребенок, видно, хотел со мной поговорить, а я что-то буркнул и промчался мимо. Они это как-нибудь обсуждали?

— Да, сэр. Юный мастер Блуменфелд высказался по этому поводу.

— Интересно, что он сказал?

— Не могу точно его процитировать, сэр, но он провел аналогию между вами и кукушкой.

— Кукушкой?

— Да, сэр. Он сказал, что у кукушки интеллект выше.

— Так и сказал? Вот видите, как я был прав, что ушел из дома. Одна такая шуточка с его стороны, и я врезал бы ему по зубам. Дживс, вы, как всегда, дали мне мудрый совет.

— Благодарю вас, сэр.

— Итак, поскольку путь свободен, я возвращаюсь домой.

— Может быть, сэр, вы сначала позвоните мисс Уикем? Она пожелала, чтобы я передал вам эту ее просьбу.

— В смысле, чтобы я ей позвонил?

— Совершенно верно, сэр.

— Хорошо. Ее номер?

— Слоан, 8090. Я думаю, это резиденция тетушки мисс Уикем на Итон-Сквер.

Я набрал номер, и до меня немедленно донесся голосок юной Бобби. По его звучанию я догадался, что она чрезвычайно довольна.

— Алло? Берти, это ты?

— Собственной персоной. Какие новости?

— Блеск! Все прошло просто на «ура». Обед был что надо. Ребенок наелся по самые брови, и с каждой минутой становился все дружелюбнее. А когда прикончил третью порцию мороженого, то был готов расхвалить любую пьесу, даже мамину. Я шпарила изо всех сил, чтобы не дать ему опомниться, и он проглотил пьесу, как миленький. Когда я дошла до конца, старый Блуменфелд говорит: «Ну, сынок, как, по-твоему?». Ребенок мечтательно улыбнулся, наверное, вспомнил о фруктовом рулете, и говорит: «Порядок, папуля». Сейчас старик Блуменфелд повел его в кино, а в половине шестого я пойду к ним в «Савой» подписывать контракт. Только что говорила по телефону с мамой, она вся в нетерпении.

— Потрясающе!

— Я знала, что ты обрадуешься. Ой, Берти, чуть не забыла. Помнишь, ты как-то говорил, что готов для меня на все?

Я настороженно замолчал. Честно признаться, я действительно однажды именно так и высказался, но это высказывание предшествовало истории с Таппи и грелкой. В более трезвом настроении, рожденном упомянутым эпизодом, я бы не был так щедр на обещания. Вы знаете, как это бывает. Любовь вспыхивает и умирает, разум возвращается на свой трон, и вы уже не ощущаете в себе готовности плясать под дудку вашего кумира, как в раннем чистом пылу божественной страсти.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Мне не надо, чтобы ты что-то делал. Это я кое-что сделала и, надеюсь, ты не рассердишься. Видишь ли, только я начала читать пьесу, как в комнату вбежал твой пес, скотч-терьер. Ребенок пришел от него в восторг и, многозначительно глядя на меня, сказал, что мечтает как раз о такой собаке. Естественно, мне ничего не оставалось, как ответить: «Я тебе ее дарю».

Я покачнулся.

— Ты… Ты… Что ты наделала?!

— Подарила ему твою собаку. Я знала, что ты не будешь возражать. Понимаешь, мне важно было задобрить мальчишку. Если бы я ему отказала, он бы охаял пьесу, и тогда все эти рулеты и прочие сласти пошли бы кошке под хвост. Видишь ли…

Я бросил трубку. Челюсть у меня отвисла, глаза вытаращились. Я шатаясь вышел из телефонной кабины, неверной походкой добрел до выхода и окликнул такси. Ворвавшись в квартиру, я завопил, призывая Дживса.

— Дживс!

— Сэр?

— Знаете, что случилось?

— Нет, сэр.

— Собака… пес тети Агаты… Макинтош…

— Я что-то его не вижу, сэр. Когда обед закончился, он куда-то делся. Может быть, он у вас в спальне.

— Да, как бы не так! В спальне! Я вам скажу, где он — в «Савойе»!

— Сэр?

— Мисс Уикем сказала, что отдала его Блуменфелду-младшему.

— Сэр?

— Отдала его этому гнусному мальчишке, говорю вам. Подарила. Отдала в качестве подарка. С наилучшими пожеланиями.

— Каковы мотивы данного поступка, сэр?

Когда я объяснил все обстоятельства дела, Дживс почтительно поцокал языком.

— Я всегда придерживался мнения, если вы припомните, СЭР' — сказал он, — что мисс Уикем, хотя и очаровательная юная леди…

— Да-да, сейчас это неважно. Что мы можем предпринять? Вот в чем вопрос. От шести до семи вернется тетя Агата и не досчитается скотч-терьера. А так как она, вероятно, всю дорогу страдала морской болезнью, легко представить себе, Дживс, что меня ожидает. Когда я выложу ей всю правду о том, что ее пес отдан совершенно постороннему человеку, думаю, мне не следует рассчитывать на милосердие с ее стороны.

— Положение очень тревожное, сэр.

— Как вы сказали?

— Очень тревожное, сэр. Я фыркнул.

— Да? По-моему, Дживс, окажись вы в Сан-Франциско в эпицентре землетрясения, вы бы и бровью не повели. Английский язык, как мне твердили в школе, самый выразительный в мире, он весь напичкан миллионом разных прилагательных. А вы? Неужели не могли найти что-нибудь более подходящее, чтобы описать мое ужасное положение? Нет, Дживс, оно не просто тревожное, оно… оно… как это называется?

— Катастрофическое, сэр.

— Именно. Ну, так что же делать?

— Я принесу вам виски с содовой, сэр.

— Какой от него толк?

— Напиток вас освежит, сэр. А тем временем, если желаете, я подумаю, что можно предпринять.

— Идет.

— Очень хорошо, сэр. Я полагаю, вы не пожелали бы совершить какой-либо шаг, который мог бы подвергнуть опасности добрые отношения, установившиеся между мисс Уикем и мистером и мастером Блуменфелдами?

— А?

— Вы ведь не намерены, например, отправиться в отель «Савой», и потребовать, чтобы вам вернули собаку?

Соблазнительная мысль, конечно, но я отрицательно покачал головой. Есть поступки, которые Вустеры могут совершать, и есть поступки, которых Вустеры совершать не могут. Путь, указанный Дживсом, без сомнения, привел бы к успеху, однако несносный мальчишка разозлится и разбранит пьесу. Я уверен, какую бы пьесу ни накропала мамаша Бобби, театральная публика в восторг не придет, но я не мог, выражаясь языком поэзии, отвести чашу счастья от губ треклятой девчонки. Короче говоря, noblesse oblige.

— Нет, Дживс, — сказал я. — Но если вы придумаете, как мне тайно проникнуть в апартаменты Блуменфелда и похитить животное, не причиняя никому неприятностей, будет то, что надо.

— Я приложу все усилия, сэр.

— Тогда немедленно принимайтесь думать. Говорят, для мозга очень хороша рыба. Попробуйте поесть сардин, возвращайтесь и посмотрим, каков будет результат.

— Очень хорошо, сэр.

Не прошло и десяти минут, как Дживс снова возник передо мною.

— Мне кажется, сэр…

— Да, Дживс?

— Мне кажется, сэр, я придумал план действий.

— Или схему.

— Или схему, сэр. План действий, или схему, которая применима к данной ситуации. Если я правильно вас понял, сэр, мистер и мастер Блуменфелды находятся в кинематографе?

— Верно.

— В таком случае они вряд ли вернутся раньше четверти шестого.

— Тоже верно. Мисс Уикем назначено прийти в половине шестого, чтобы подписать контракт.

— Следовательно, в апартаментах никого нет.

— Кроме Макинтоша.

— Кроме Макинтоша, сэр. Таким образом, все зависит от того, распорядился ли мистер Блуменфелд провести мисс Уикем в апартаменты, чтобы она дожидалась его возвращения там.

— Почему от этого все зависит?

— Если мистер Блуменфелд отдал такое распоряжение, дело очень упрощается. Необходимо только, чтобы мисс Уикем прибыла в отель к пяти часам. Она поднимется в апартаменты. Вы тоже должны приехать в отель к пяти часам, сэр, и пройти по коридору мимо апартаментов. Если мистер и мастер Блуменфелды еще не вернулись, мисс Уикем откроет Дверь, выйдет, а вы войдете, завладеете животным и уедете.

Я уставился на Дживса.

— Сколько банок сардин вы съели, Дживс?

— Ни одной, сэр. Я не люблю сардины.

— Стало быть, вы придумали этот поразительный, грандиозный, гениальный план, совсем не стимулируя свой мозг путем поедания рыбы?

— Да, сэр.

— Вам нет равных, Дживс.

— Благодарю вас, сэр.

— Стойте!

— Сэр?

— А если пес откажется идти ко мне? Вы же знаете, какой он малахольный. За это время, особенно если он уже привык к новому месту, он наверняка меня забыл и теперь обойдется со мной, как с чужаком.

— Я предусмотрел такую возможность, сэр. Самое разумное в данных обстоятельствах, сэр, обрызгать ваши брюки анисовыми каплями.

— Анисовыми каплями?

— Да, сэр. Это средство широко используется в таком промысле, как похищение собак.

— Но, Дживс… как же… эти чертовы… анисовые капли?

— Я полагаю, в данном деле анисовые капли — самое главное, сэр.

— Но где достать эту дрянь?

— В любой аптеке, сэр. Мне кажется, сэр, вам стоит сразу же пойти и купить пузырек анисовых капель, а я тем временем телефонирую мисс Уикем, чтобы известить ее о предполагаемом мероприятии и удостовериться в том, что она будет допущена в апартаменты мистера и мастера Блуменфелдов.

Не знаю, каков мировой рекорд по молниеносному беганию в аптеку и приобретению анисовых капель, но склонен думать, что я его побил. Этот феноменальный скоростной бросок был вызван к жизни мыслью о том, что тетя Агата с каждой минутой все ближе и ближе подкатывает к Лондону. Я шпарил домой с такой скоростью, что чуть не столкнулся с самим собой, на всех парах летевшем в аптеку.

Дживс сообщил мне хорошие новости.

— Все складывается в высшей степени благоприятно, сэр. Мистер Блуменфелд действительно распорядился, чтобы мисс Уикем была допущена в апартаменты. В данную минуту юная леди уже в пути. К тому времени, когда вы приедете в отель, она уже будет там.

Что ни говори о старине Дживсе — вот я, к слову сказать, первый готов утверждать, что его взгляды на вечерние рубашки крайне ограниченны и консервативны, — но надо признать: этот человек умеет составить план кампании. Наполеону не помешало бы брать у него уроки. Если уж Дживс разработал для вас план, вы должны всего лишь неуклонно следовать ему, не упуская ни одной мелочи, и тогда, считайте, дело в шляпе.

В данном случае все шло в идеальном соответствии с планом. Прежде я и не подозревал, что воровать собак так просто, мне казалось, это ремесло требует холодного ума и стальных нервов. Теперь же я понимаю, что с таким делом справится и младенец, если, конечно, им будет руководить Дживс. Я вошел в отель, прокрался по лестнице и стал околачиваться в коридоре, прикидываясь пальмой в горшке, если кто-нибудь проходил мимо. Вскоре дверь блуменфелдовских апартаментов отворилась, на пороге появилась Бобби, за ней пулей вылетел Макинтош, страстно принюхался, немедленно уткнулся носом в благоуханную ткань моих брюк и принялся с восторгом упиваться запахом. Будь я птичкой, подохшей дней пять назад, он бы, наверное, обнюхивал меня с меньшим вожделением. Признаться, анис — не тот аромат, который предпочел бы я для себя, но он, очевидно, обладает способностью растрогать собаку до глубины души.

Таким образом, связь была установлена, остальное оказалось проще простого. Животное следовало за мной по пятам. Мы благополучно спустились по лестнице, я источал невыносимый запах, а Макинтош блаженно его вдыхал. Еще несколько нервозных минут, и мы, укрывшись в такси, мчались к дому. Операция прошла блестяще.

Как только мы вошли в квартиру, я поручил Макинтоша заботам Дживса и попросил его запереть животное в ванной комнате или где-нибудь еще, куда не проникал бы исходящий от меня запах. И тут я снова отдал Дживсу дань восхищения.

— Дживс, — сказал я, — пользуясь случаем, хочу еще раз скупо, по-мужски сказать то, что не раз говаривал прежде: вам нет равных.

— Благодарю вас, сэр. Я рад, что мероприятие прошло удачно.

— Не мероприятие, а развлечение. Скажите, Дживс, вы всегда в такой форме или вас внезапно осеняет?

— Сэр?

— Я говорю об уме. О сером веществе. Наверное, вы были феноменально умным ребенком?

— Моя матушка считала, что я умен, сэр.

— Ну, это не довод. Даже меня моя мама считала умным. Впрочем, не стоит сейчас об этом… Скажите, Дживс, вам бы пригодилась пятерка?

— Очень вам благодарен, сэр.

— Да что там пятерка! Вообразите, Дживс, — постарайтесь воочию представить себе такую картину, — что стало бы с тетей Агатой, если бы я явился к ней между шестью и семью и сообщил, что Макинтоша больше нет с нами. Мне бы пришлось бежать из Лондона и отпустить бороду.

— Я очень живо представляю себе, сэр, что миссис Спенсер Грегсон была бы весьма огорчена.

— Еще бы. А в тех случаях, когда тетя Агата бывает огорчена, даже отчаянные смельчаки готовы забиться в щель, только бы не попасться ей на глаза. Однако, к счастью, все закончилось благополучно… О Господи!

— Сэр?

Я замялся. Совестно обескураживать человека, который так замечательно показал себя в деле, но смолчать было нельзя.

— Вы кое-что упустили из виду, Дживс.

— Вы уверены, сэр?

— Да, Дживс, к сожалению, должен сказать, что ваша схема, или план действий, превосходный во всем, что касается меня, ставит мисс Уикем в затруднительное положение.

— В каком смысле, сэр?

— Ну как, разве вы не понимаете? Если Блуменфелды узнают, что она была в апартаментах, когда произошла кража, и папочка, и сынок сразу же догадаются, что она замешана в исчезновении Макинтоша, разобидятся, разозлятся, и контракт не будет подписан. Я удивлен, что вы этого не предусмотрели. Все-таки вам тогда стоило поесть сардин.

Я огорченно покачал головой, и тут в парадную дверь позвонили. Заметьте, когда раздается не просто звонок, а непрерывный громкий трезвон, вы тотчас понимаете, что вас посетил некто с явными признаками высокого кровяного давления и явным поводом для недовольства вами. Я подскочил, как ужаленный. Мои сегодняшние подвиги совершенно вывели меня из равновесия.

— Господи, Боже мой, Дживс!

— Кто-то пришел, сэр.

— Да.

— По-видимому, это мистер Блуменфелд-старший, сэр.

— Что?!

— Он телефонировал незадолго до вашего возвращения, предупредил, что собирается нанести вам визит.

— Только этого мне не хватало!

— Весьма сожалею, сэр.

— Что делать, Дживс?

— Мне представляется, сэр, наиболее разумным шагом было бы спрятаться за диван.

Я сразу оценил совет. Я не встречался с этим Блуменфелдом в обществе, но издали мне его видеть приходилось. Это было, когда они ссорились с Сирилом Бассингтон-Бассингтоном. Тогда Блуменфелд не произвел на меня впечатление человека, с которым приятно находиться в замкнутом ограниченном пространстве, особенно если этот тип чем-то взволнован. Крупный, тучный, грубый, настоящий хам, если что-то не по нему, он тут же набросится на вас и ударом в челюсть собьет с ног.

Поэтому я угнездился за диваном. Через минуту по комнате будто ураган пронесся, и в гостиную ввалилось нечто сверхъестественно громоздкое.

— Это чучело Вустер, — проревел голос, в котором чувствовались многие годы тренировки в оголтелом разносе актеров на генеральных репетициях. — Где он?

— Не могу сказать, сэр, — учтиво ответил Дживс.

— Он спер пса у моего сына.

— В самом деле, сэр?

— Нахально ворвался в мой номер и унес животное.

— Чрезвычайно огорчительно, сэр.

— И вы не знаете, где он?

— Мистер Вустер может находиться где угодно, сэр. Его поступки непредсказуемы.

Блуменфелд громко потянул носом.

— Странное зловоние!

— В самом деле, сэр?

— Чем здесь разит?

— Анисовыми каплями, сэр.

— Анисовыми каплями?

— Да, сэр. Мистер Вустер имеет обыкновение опрыскивать ими свои брюки.

— Опрыскивать брюки?

— Да, сэр.

— Какого черта?

— Не могу сказать, сэр. Поступки мистера Вустера, как правило, трудно объяснить. Он экстравагантный джентльмен.

— Экстравагантный? Может, он с заскоками?

— Вы не ошиблись, сэр.

— В смысле, с приветом?

— Именно, сэр.

Последовало молчание. Я бы сказал, довольно продолжительное.

— М-м? — произнес старина Блуменфелд. Мне показалось, в его голосе появились нотки сомнения.

Он снова помолчал.

— И он опасен?

— Да, сэр, если бывает раздражен.

— Гм… отчего же он раздражается?

— Одна из странностей мистера Вустера состоит в том, что ему не нравятся джентльмены дородного телосложения. Они приводят его в бешенство.

— В смысле, толстые?

— Да, сэр.

— Почему?

— Этого никто не знает, сэр. Снова воцарилось молчание.

— Я толстый, — задумчиво произнес старикашка.

— Я бы не взял на себя смелость это утверждать, сэр, но поскольку вы так считаете… Вероятно, вы припоминаете, сэр, что когда мистера Вустера уведомили, что вы приглашены на обед, он, не будучи уверен, что сможет сдержать себя, покинул дом.

— Да, это правда. Он, как ошпаренный, выскочил из подъезда в тот момент, когда мы подъехали. Я уже тогда подумал, что это очень странно. И мой сын тоже подумал, что это очень странно. Мы с ним оба подумали, что это очень странно.

— Да, сэр. Мистер Вустер, как мне кажется, желал избежать возможных неприятностей, какие уже имели место прежде… Что касается запаха анисовых капель, сэр, по-моему, я определил, откуда он исходит. Если не ошибаюсь, он распространяется из-за дивана. Скорее всего, мистер Вустер там спит.

— Что?!

— Спит, сэр.

— И часто он спит на полу?

— Почти всегда после полудня, сэр. Может быть, вы желаете, чтобы я его разбудил?

— Не надо!

— Мне казалось, вы хотели что-то сказать мистеру Вустеру, сэр.

Старик Блуменфелд перевел дух.

— Хотел, но теперь передумал, — пробормотал он. — Только бы выйти отсюда живым — большего я не прошу.

Я слышал, как дверь гостиной отворилась и затворилась. Немного погодя хлопнула парадная дверь. Я выполз из-под дивана. Там было не слишком уютно, и меня обрадовало, что можно, наконец, оказаться в более приятном месте.

— Ушел?

— Да, сэр.

Я одобрительно посмотрел на Дживса.

— Дживс, вы достигли небывалых высот.

— Благодарю вас, сэр.

— Что меня поражает, так это, почему он вообще сюда явился. С какой стати он решил, что похитил Макинтоша я?

— Видите ли, сэр, вопрос, который вы подняли в связи с тем, что мисс Уикем могут заподозрить в соучастии в деле похищения животного, не остался вне сферы моего внимания. Поэтому я взял на себя смелость посоветовать мисс Уикем сказать мистеру Блуменфелду, что она видела, как вы забрали животное. Мне показалось, что в результате такого заявления репутация мисс Уикем весьма возрастет в глазах мистера Блуменфелда.

— Понял. Риск, конечно, есть, но, вероятно, он оправдан. Да, в целом, конечно, оправдан. Что у вас в руках, Дживс?

— Банкнота в пять фунтов, сэр.

— А-а, та, что я вам дал?

— Нет, сэр. Эту я получил от мистера Блуменфелда.

— В самом деле? Что это на него наехало?

— Мистер Блуменфелд столь щедро наградил меня за то, что я вручил ему собаку, сэр.

Я разинул рот.

— Вы хотите сказать?..

— Нет, сэр, не Макинтоша. Макинтош находится в моей спальне. Мистеру Блуменфелду я отдал другое животное такой же породы, я его приобрел в магазине на Бонд-стрит во время вашего отсутствия. Все скотч-терьеры похожи друг на друга, как близнецы, сэр, и только любящий глаз может увидеть различие между ними. Я счастлив сообщить вам, сэр, что мистер Блуменфелд не заметил этой невинной подтасовки.

— Дживс, — сказал я прерывающимся — не стыжусь в этом признаться — голосом, — вам нет равных!

— Очень вам благодарен, сэр.

— Исключительно потому, что у вас череп изобилует выпуклостями в самых неожиданных местах и вы соображаете в два раза лучше, чем двое любых вместе взятых умников, благодать, можно сказать, воцарилась вокруг нас. Тетя Агата в выигрыше, я в выигрыше, Уикемы, и мамаша и дочка, в выигрыше, Блуменфелды, и отец, и сын, в выигрыше. Куда ни кинь взгляд, куча людей благодаря вам в выигрыше. Дживс, тут пятеркой не обойдешься. Если бы я знал, что кому-то может прийти в голову, что Бертрам Вустер вздумал ограничиться какой-то жалкой пятеркой в качестве вознаграждения таких свершений, как ваши, мне было бы стыдно смотреть людям в глаза. По-моему, еще одна будет не лишней?

— Благодарю вас, сэр.

— И еще одна.

— Очень вам благодарен, сэр.

— И третья, Бог троицу любит.

— Большое спасибо, сэр, я чрезвычайно признателен. Прошу прощения, сэр, кажется, звонит телефон.

Он вышел в коридор, и я услышал, как он то и дело повторяет: «Да, мадам», «Разумеется, мадам».

— Миссис Спенсер Грегсон у телефона, сэр, — сказал он, возвращаясь в гостиную.

— Тетя Агата?

— Да, сэр. Ее сиятельство звонит с вокзала «Виктория» и желает поговорить с вами относительно скотч-терьера Макинтоша. Мне кажется, она желает услышать из ваших собственных уст, что с песиком все в порядке, сэр.

Я поправил галстук. Я одернул жилет. Я слегка выдвинул манжеты из рукавов. Я чувствовал себя на высоте в самом полном значении этого слова.

— Передайте ей, что я сейчас возьму трубку.

 

6

ПРОИЗВЕДЕНИЕ ИСКУССТВА

Я сидел за обедом у моей тетушки Далии, и хотя Анатоль, несравненный тетушкин повар, на этот раз превзошел себя по части кулинарных изысков, должен вам сказать, пища богов превращалась у меня во рту в нечто, более или менее напоминающее мочалку. Понимаете, мне предстояло сообщить тетушке дурные вести, а подобная перспектива всегда начисто лишает меня аппетита. Тетя Далия будет недовольна, я это предвидел, а когда тетя Далия недовольна, она в выражениях не стесняется, недаром всю юность посвятила охотничьим забавам.

Однако, подумал я, лучше не тянуть кота за хвост и сразу покончить с неприятным делом.

— Тетя Далия, — сказал я, беря быка за рога.

— Да?

— Вы не забыли о круизе?

— Нет.

— В смысле, о путешествии на яхте, в которое вы собирались?

— Нет, не забыла.

— Об этом чудном круизе на вашей яхте по Средиземному морю, в который вы так любезно меня пригласили и который я с таким нетерпением предвкушал?

— К чему ты клонишь, олух Царя небесного?

Я с трудом проглотил кусок cotelette-supreme-aux-choux-fleurs и пролепетал:

— Мне очень жаль, тетя Далия, но я не смогу составить вам компанию.

Как я и ожидал, она вытаращила глаза.

— Что?!

— Очень жаль, но, боюсь, не смогу.

— Ты, чучело гороховое, хочешь сказать, что не едешь с нами?

— Да, никак не смогу.

— Это еще почему?

— Дела чрезвычайной важности требуют, чтобы я непременно остался в Лондоне.

Тетушка фыркнула.

— Знаю я твои дела! Верно, какая-нибудь девчонка снова вскружила тебе голову?

Мне очень не понравилось, как тетушка выражается, но, признаюсь, я был поражен ее проницательностью — или пронзительностью? — право, не знаю, как называется качество, которым наделены детективы.

— Да, тетенька, — сказал я, — вы угадали. Я и в самом деле влюблен.

— Кто она?

— Некая мисс Пендлбери. Ее имя Глэдис, но пишется Гвлэдис.

— В смысле, с буквой «г».

— Да, с «г» и «в».

— Неужели Гвлэдис?

— Да, именно так.

Тетушка издала воинственный клич.

— Неужели у тебя не хватает ума бежать, как от чумы, от девицы, которая называет себя Гвлэдис? Послушай, Берти, — заговорила тетя Далия, взяв серьезный тон, — я гораздо более опытная женщина, чем ты, и могу дать тебе несколько полезных советов. Во-первых, если ты свяжешься с девицей, которая заявляет, что ее зовут Гвлэдис или Зои, или Беэйта, или Мабелль, жди беды. Причем самые опасные из них — Гвлэдис. Какова же твоя пассия?

— Она божественна.

— Не та ли это особа, которую я на днях видела в Гайд-парке? Она мчала тебя в красном спортивном автомобиле со скоростью шестьдесят миль в час?

— Да, на днях она меня катала в Гайд-парке. По-моему, это обнадеживающий знак. И у нее красный «Видженсевен».

Тетя Далия вздохнула с облегчением.

— Ну тогда ты наверняка с ее помощью свернешь себе шею, прежде чем она потащит тебя к алтарю. Это немного утешает. Где ты с ней познакомился?

— На вечеринке в Челси. Она художница.

— Боже правый!

— Уверяю вас, тетенька, она достигла больших высот. Она написала мой портрет. Мы с Дживсом его сегодня повесили у нас в квартире. По-моему, Дживсу он не нравится.

— С какой стати он должен ему нравиться, если он на тебя хоть сколько-нибудь похож. Художница! Называет себя Гвлэдис! Гоняет на автомобиле, как заправский шофер. — Тетушка задумалась. — Что ж, все это весьма прискорбно, но не понимаю, почему ты с нами не едешь.

Я объяснил:

— Надо быть ненормальным, чтобы в такой ситуации уехать из Лондона. Вы же знаете, каковы эти девицы. С глаз долой — из сердца вон. К тому же у меня из головы нейдет некий тип по имени Люций Пим. Мало того, что он тоже художник, и их с Глэдис это связывает, так он еще и кудрявый. Никогда не следует сбрасывать со счетов кудрявые волосы, тетя Далия. И вообще этот Люций Пим крутой парень. Глэдис в грош не ставит. Охаивает ее шляпки, поносит ее светотень. Я часто замечал, что по непонятным причинам такое обхождение пленяет девиц, а так как я по натуре настоящий крем-брюле, да еще и рыцарь в придачу, то, сами видите, положение у меня невыгодное. Учитывая все эти соображения, я не могу пуститься в Средиземное море, оставив без присмотра этого самого Пима. Вы же понимаете, тетя Далия.

Тетушка расхохоталась. Хохот был довольно противный. Этакий, знаете, презрительный.

— Стоит ли волноваться, — сказала тетка. — Неужели ты хоть на минуту допускаешь мысль, что Дживс одобрит твой выбор?

Я был уязвлен.

— Стало быть, вы считаете, тетя Далия, — сказал я и, помнится, стукнул черенком вилки по столу… или не стукнул? Нет, кажется, все-таки стукнул, — что я допущу, чтобы Дживс руководил мною, чтобы он помешал мне жениться, на ком я хочу?

— Но он же не позволил тебе отрастить усы, правда? А вспомни фиолетовые носки? А мягкие рубашки с фраком?

— Ну, это совсем другое дело.

— Готова заключить с тобой пари, Берти. Дживс не допустит этого брака.

— Какая чепуха!

— И от портрета отделается, если он ему не по вкусу.

— Чепуха! Не бывать этому никогда.

— И к назначенному часу доставит тебя, бестолочь ты несчастная, на борт нашей яхты. Не ведаю, как он это сделает, но ты будешь на месте, экипированный всем, от яхтсменской кепки до трех дюжин запасных носков.

— Тетя Далия, давайте переменим тему, — холодно сказал я. Расстроенный до глубины души таким отношением со стороны ближайшей родственницы, я вынужден был немного погулять по Гайд-парку, чтобы успокоиться. Около половины пятого, когда мои нервы перестали вибрировать, я вернулся домой. Дживс стоял в гостиной и рассматривал портрет.

Я чувствовал себя несколько неловко, так как перед уходом объявил Дживсу, что намерен отменить морское путешествие, и хотя он сделал вид, что ему все равно, я знал, что он огорчен. Видите ли, он заранее предвкушал это плавание. С той минуты, как я принял приглашение тетушки, его глаза загорелись мечтой о море. Мне даже показалось, что он напевает на кухне хоровые матросские песни. Должно быть, кто-то из предков Дживса был моряком, может, даже служил под началом Нельсона, потому что любовь к морю у него в крови. Когда мы с ним плыли в Америку, я не раз замечал, как он расхаживает по палубе вразвалочку, будто истый моряк, и казалось, вот-вот бросится поднимать мейн-брас или сплеснивать нактоуз.

И хотя я выложил Дживсу все резоны, поверил ему свои сердечные тайны, ничего не скрывая, мне было совершенно ясно, что он раздосадован, поэтому, войдя в гостиную, я сразу постарался внести немного сердечности в наши отношения.

— Ну как, Дживс, по-моему, неплохо смотрится, а?

— Да, сэр.

— Произведение искусства украшает дом, как ничто другое.

— Да, сэр.

— Придает комнате некий… как бы сказать…

— Да, сэр.

Соглашаться-то он соглашался, но тон у него был начисто лишен сердечности, и я твердо решил вправить ему мозги. В конце концов, черт побери! Не знаю, имеется ли у вас дома ваш портрет, но если имеется, вы поймете мои чувства. Созерцание собственного портрета, висящего на стене, рождает в вас по отношению к нему нечто вроде отеческой нежности, и от окружающих вы ждете похвал и восторгов. А вместо этого они кривят губы, морщат носы, про взгляд и говорить нечего — стеклянный, надменный, точно у дохлой скумбрии. Представьте себе, каково вам приходится, если этот портрет написала девушка, к которой вы питаете чувства, куда более глубокие и теплые, чем просто дружба.

— Дживс, — сказал я, — это произведение вам не по душе.

— О, нет, сэр, отчего же.

— Дживс, увертки бесполезны. Вы для меня — открытая книга. По какой-то причине этот портрет вам не нравится. Что вы имеете против него?

— Мне кажется, цветовая гамма немного ярковата, сэр.

— А мне не кажется, Дживс. Что еще?

— Прошу прощения, сэр, но мисс Пендлбери придала вашему лицу несколько голодное выражение.

— Голодное?

— Возникают некоторые ассоциации с собакой, взирающей на косточку, сэр.

Тут я его оборвал.

— Ничего подобного, никакого сходства с собакой, взирающей на косточку, я не вижу. По-моему, лицо на портрете имеет задумчивое и одухотворенное выражение.

— Понимаю, сэр.

Я перевел разговор на другую тему.

— Мисс Пендлбери сказала, что, может быть, навестит нас сегодня, чтобы осмотреть портрет. Она приходила?

— Да, сэр.

— И ушла?

— Да, сэр.

— То есть, совсем ушла?

— Совершенно верно, сэр.

— Может быть, она сказала, что вернется?

— Нет, сэр. У меня сложилось впечатление, что у мисс Пендлбери не было намерения возвращаться, сэр. Она была немного огорчена, сэр, и выразила желание вернуться в студию отдохнуть.

— Говорите, огорчена? Чем же?

— Несчастным случаем, сэр.

Я не то чтобы нахмурился, вернее, нахмурился, но мысленно.

— Неужели с ней произошел несчастный случай?

— Да, сэр.

— Какой именно?

— Мисс Пендлбери попала в аварию, сэр.

— И получила увечья?

— Нет, сэр. Увечья получил джентльмен.

— Какой джентльмен?

— Мисс Пендлбери имела несчастье сбить джентльмена почти напротив нашего дома. У него перелом ноги, правда, не слишком тяжелый.

— Ничего себе! А с мисс Пендлбери все в порядке?

— Мне кажется, сэр, ее физическое состояние вполне удовлетворительно. Она испытывает нравственные страдания.

— Ну, разумеется, ведь она тонкая, чувствительная натура. Это вполне естественно. Как невыносимо жесток для юной девушки этот мир, где все так и норовят броситься под колеса ее автомобиля. Должно быть, бедняжка испытала страшное потрясение. А что с оболтусом?

— Вы имеете в виду джентльмена, сэр?

— Да.

— Он находится здесь, сэр, в спальне для гостей.

— Что?!

— Да, сэр.

— Он здесь, в спальне?

— Да, сэр. Мисс Пендлбери пожелала, чтобы его принесли сюда. Она распорядилась, чтобы я телеграфировал в Париж сестре этого джентльмена, сэр, и уведомил ее о несчастном случае. Кроме того, я вызвал доктора, который сказал, что, по его мнению, пациент некоторое время должен сохранять status quo.

— В том смысле, что тело Бог знает сколько времени нельзя вынести из дома?

— Да, сэр.

— Дживс, по-моему, это слишком!

— Да, сэр.

Да, черт подери, слишком! Я хочу сказать, будь барышня трижды божественной, будь ваше сердце без остатка пленено ею и все такое прочее, никто не дает ей права превращать вашу квартиру в морг. Должен сказать, в эту минуту моя страсть чуть-чуть пошла на убыль.

— Ладно, полагаю, мне следует представиться этому идиоту. В конце концов, я же хозяин дома. Как его зовут?

— Мистер Пим, сэр.

— Пим?!

— Да, сэр. Юная леди, адресуясь к нему, называет его Люций. Он как раз шел сюда, чтобы посмотреть портрет, который написала мисс Пендлбери, поэтому и оказался на проезжей части вблизи вашего дома в тот момент, когда мисс Пендлбери выехала из-за угла.

Я направился в гостевую спальню. Надо сказать, мне было здорово не по себе. Не знаю, были ли вы когда-нибудь влюблены и попадался ли вам в качестве соперника кудрявый субъект, но, уверяю вас, в подобных обстоятельствах крайне нежелательно, чтобы этот самый соперник обосновался у вас в гостевой спальне, да еще со сломанной ногой. Кроме всего прочего, преимущества, которые он при этом, само собой, обретает, просто безграничны. Вот он, полулежа, с интересной бледностью в лице, пощипывает виноград, девица исполнена жалости и сочувствия к нему, а вы — где же вам добиться успеха, когда вы расхаживаете по квартире в визитке и гетрах и на физиономии у вас играет здоровый румянец? По-моему, обстоятельства складывались для меня довольно мрачно.

Войдя в спальню, я увидел, что Люций Пим лежит на кровати, одетый в мою пижаму, курит мои сигареты и читает детективный роман. Он помахал в мою сторону сигаретой с этаким покровительственным, черт его подери, видом,

— А-а, Вустер, — сказал он.

— Давайте обойдемся без этих ваших «А-а, Вустер», — бесцеремонно оборвал его я. — Когда вы отсюда уберетесь?

— Думаю, примерно через неделю.

— Через неделю!

— Или полторы. Пока доктор настаивает на полном покое и отдыхе. Так что, извините, старина, но прошу вас не повышать голос. «Лишь тихий шепот войску был угоден». А теперь, Вустер, что касается аварии. Нам с вами надо прийти к взаимопониманию.

— Вы уверены, что не можете убраться отсюда?

— Уверен. Так сказал доктор.

— По-моему, необходимо посоветоваться с другим доктором.

— Нет смысла, мой друг. Доктор категорически запретил куда-либо меня перевозить, а он производит впечатление человека, знающего свое дело. Я понимаю, вас тревожит, что мне здесь недостаточно удобно. Уверяю, все будет хорошо. Кровать мне нравится. Итак, вернемся к теме аварии. Завтра приедет моя сестра. Она будет просто убита. Я ее любимый брат.

— Вы?

— Да.

— А сколько вас всего?

— Шестеро.

— И вы самый любимый?

— Да.

Наверное, остальные пятеро — полные придурки, подумал я, но ничего не сказал. Мы, Вустеры, умеем держать язык за зубами, когда это необходимо.

— Она замужем за неким Слингсби. Должно быть, слышали «Непревзойденные супы Слингсби». Он купается в деньгах. Наверное, считаете, что я могу время от времени взять у него в долг какую-нибудь мелочишку? — с горечью вопросил Люций Пим. — Как бы не так! Впрочем, это к делу не относится. Штука в том, что сестра меня любит без памяти, поэтому может начать судебное преследование, и вообще от бедняжки Глэдис останется мокрое место, если сестра узнает, что это она меня сбила. Поэтому, Вустер, моя сестра не должна ни о чем догадываться. Прошу вас как порядочного человека хранить молчание.

— Естественно.

— Приятно, Вустер, что вы с ходу все уловили. Вы совсем не так тупы, как о вас говорят.

— Кто говорит, что я туп? Пим поднял брови.

— А разве не говорят? Ну ладно. Как-никак, этот вопрос мы решили. Если не придумаю что-нибудь получше, скажу сестре, что автомобиль, который меня сбил, не остановился, а номера я не заметил. А теперь, пожалуй, будет лучше, если вы меня покинете. Доктор особо настаивал на покое и отдыхе. К тому же хочу дочитать роман. Негодяй запустил кобру в дымоход, ведущий в комнату героини, и я за нее волнуюсь. Когда читаешь Эдгара Уоллеса, прямо поджилки трясутся. Я позвоню, если мне что-нибудь понадобится.

Я побрел в гостиную. Там я застал Дживса. Он стоял и пристально глядел на мой портрет с таким выражением, будто картина причиняла ему нестерпимые страдания.

— Дживс, — сказал я, — кажется, мистер Пим прочно у нас обосновался.

— Да, сэр.

— Во всяком случае, в данное время. А завтра сюда явится его сестра, миссис Слингсби — «Непревзойденные супы Слингсби» — собственной персоной.

— Да, сэр. Я телеграфировал миссис Слингсби в Париж около четырех. Если предположить, что, когда доставили телеграмму, она находилась в отеле, то, без сомнения, завтра утром она сядет на пароход и прибудет в Дувр. Если же она предпочтет другой маршрут и отправится в Фолкстон, то как раз успеет на поезд, который прибывает в Лондон около семи. Вероятно, вначале она направится в свою резиденцию…

— Да-да, Дживс, — сказал я. — Захватывающая история, сколько экспрессии, сколько чувства. Вам следует в свободную минуту положить ее на музыку, получится шикарный вокальный вариант. А между тем, запомните, пожалуйста, что я вам скажу. Миссис Слингсби ни в коем случае не должна узнать, что ноги ее брату переломала мисс Пендлбери. Поэтому прошу вас навестить мистера Пима до приезда его сестры, уточнить, что он собирается ей наплести, и придерживаться этой версии во всех подробностях.

— Слушаюсь, сэр.

— А теперь, Дживс, как быть с мисс Пендлбери?

— Сэр?

— Она, конечно, придет справиться о здоровье мистера Пима.

— Вероятно, сэр.

— Так вот, она не должна меня здесь видеть. Дживс, вы ведь все знаете о женщинах, верно?

— Да, сэр.

— Тогда скажите, вправе ли я предполагать, что если мисс Пендлбери придет навестить больного, увидит его, такого привлекательного своей бледностью, и храня в памяти его трогательный образ, выйдет из спальни и наткнется на меня, слоняющегося тут в своих полосатых брюках, сравнение будет не в мою пользу. Вы понимаете? Взгляните на одну картину и на другую, первая — романтичная, а вторая… Что скажете?

— Совершенно верно, сэр. Это именно тот вопрос, к которому я собирался привлечь ваше внимание. Любой беспомощный, прикованный к постели человек, вне всякого сомнения, пробуждает материнский инстинкт, свойственный каждой женщине, сэр, и вызывает в ее душе глубочайшие чувства. Писатель В. Скотт весьма точно подметил эту особенность женского сердца: «О женщины, коль в жизни гладь да тишь, капризны, вздорны вы, на вас не угодишь… Когда же час страдания пробьет…

Я покачал головой.

— Дживс, как-нибудь в другой раз, — сказал я, — я с большим удовольствием послушаю, как вы читаете В. Скотта, но сейчас я не в настроении. В том положении, которое я вам описал, мне лучше отсюда слинять с утра пораньше и до самого вечера. Возьму автомобиль и махну на денек в Брайтон.

— Очень хорошо, сэр.

— Так ведь будет лучше, правда?

— Вне всякого сомнения, сэр.

— Да, я тоже так думаю. Морской ветерок меня взбодрит, а я очень в этом нуждаюсь. Вы же останетесь приглядывать за домом.

— Хорошо, сэр.

— Передайте мисс Пендлбери поклон, скажите, что я весьма сожалею о случившемся. Скажите, что меня вызвали по делу.

— Да, сэр.

— Если эта самая Слингсби потребует чего-нибудь освежающего, снабдите ее чем Бог послал.

— Очень хорошо, сэр.

— И когда будете подсыпать яд в суп мистеру Пиму, избегайте мышьяка, его легко обнаружить. Пойдите к аптекарю и купите чего-нибудь такого, что не оставит следов.

Я вздохнул и поднял взгляд на портрет.

— Как все в мире шатко, Дживс.

— Да, сэр.

— Когда писался этот портрет, я был счастлив.

— Да, сэр.

— Такова жизнь, Дживс!

— Совершенно справедливо, сэр. На том мы с ним и сошлись.

На другой день я несколько припозднился с возвращением. Напоенный озоном воздух, вкусный обед и упоительная поездка при лунном свете в моем добром старом автомобиле, который катился весело, как мячик, снова привели меня в хорошее настроение. В самом деле, проезжая Перли, я даже принялся напевать. Вообще Вустерам свойственен бодрый дух, и мое сердце вновь наполнилось ликованием.

Взглянув на все другими глазами, я понял свою ошибку. С какой стати девица непременно должна влюбиться в молодого человека только потому, что у него сломана нога. Вначале, конечно, Глэдис Пендлбери почувствует симпатию к этому Пиму, потому что он такой беспомощный и нуждается в заботе. Но пройдет немного времени, и в голову начнут закрадываться совсем иные мысли. Она спросит себя, разумно ли доверять свое благополучие человеку, который настолько лишен здравого смысла, что может выскочить на мостовую прямо под колеса автомобиля. Она скажет себе, что, однажды совершив такую оплошность, он наверняка будет продолжать в том же духе. Ее скорее всего не прельстит семейная жизнь, состоящая из сплошного хождения по больницам и ношения фруктов своему мужу. Она, бесспорно, поймет, что более счастливое будущее ожидает ее с таким человеком, как Бертрам Вустер, который, несмотря на все свои недостатки, ходит, по крайней мере, по тротуарам и, прежде чем перейти улицу, смотрит по сторонам.

Итак, в прекрасном расположении духа я поставил автомобиль в гараж и, весело напевая, направился домой. Когда я вошел в квартиру, Биг Бен как раз бил одиннадцать. Я позвонил Дживса, и он, будто угадав мое желание, тотчас же возник с сифоном и графином.

— Ну вот я и дома, Дживс, — сказал я, помешивая виски с содовой.

— Да, сэр.

— Что тут происходило в мое отсутствие? Мисс Пендлбери нас навещала?

— Да, сэр. Молодая леди пришла около двух часов.

— А ушла?

— Около шести, сэр.

Мне это совсем не понравилось. Четырехчасовой визит я воспринял как весьма дурной знак. Однако ничего не поделаешь.

— А миссис Слингсби?

— Миссис Слингсби прибыла в начале девятого и уехала в десять, сэр.

— Кипятилась?

— Да, сэр. Особенно когда уходила. Она выразила настоятельное желание видеть вас, сэр.

— Меня?

— Да, сэр.

— Вероятно, хочет от души поблагодарить за то, что я любезно позволил ее любимому брату лечить здесь искалеченную ногу, как вам кажется?

— Возможно, сэр. С другой стороны, она отзывалась о вас в крайне неодобрительной форме, сэр.

— Как так?

— «Безответственный балбес» — одно из выражений, которые употребила эта леди, сэр.

— Безответственный балбес?

— Да, сэр.

Я не мог взять этого в толк. Просто не понимал, на чем эта особа основывает свои суждения. Тетя Агата довольно часто высказывается обо мне подобным образом, но ведь она меня знает с детства.

— Надо в этом разобраться, Дживс. Мистер Пим еще не спит?

— Нет, сэр. Минуту назад он звонил и интересовался, нет ли в доме сигарет получше.

— Неужели?

— Да, сэр.

— Кажется, после этого несчастного случая он не стал менее нахальным.

— Не стал, сэр.

Войдя в гостевую спальню, я увидел, что Люций Пим сидит в подушках и читает детектив.

— А-а, Вустер, — сказал он. — С приездом. Знаете, с коброй все обошлось. Оказывается, вовремя подоспел главный герой и в тайне от убийцы выдернул у змеи ядовитые зубы. И когда змея выползла из дымохода и попыталась покусать героиню, у нее ничего не вышло. Наверное, чувствовала себя дура дурой.

— Мне нет никакого дела до кобр.

— Хорошо вам говорить «нет дела до кобр», — укоризненно сказал Люций Пим. — Вам бы еще как было дело до них, если бы им не удалили ядовитые зубы. Любой вам скажет. Между прочим, приходила моя сестра. Она хочет поговорить с вами.

— Мне тоже есть что ей сказать.

— «Два разума, но мысль одна владеет ими». Она хочет поговорить с вами о несчастном случае, который приключился со мной. Помните версию, которую я хотел ей изложить? О том, что машина скрылась? Мы с вами договорились, что я все это ей наплету, если не придумаю чего-нибудь получше. К счастью, мне пришла в голову очень удачная мысль. Я лежал и смотрел в потолок, и тут меня озарило. Понимаете, эта история про автомобиль, который не остановился, довольно хилая. Так не бывает, чтобы сбить человека, переломать ему ноги и не остановиться. Никто в такое не поверит. Поэтому я ей сказал, что это ваших рук дело.

— Что?!

— Сказал, что меня сбили вы своим автомобилем. Гораздо более убедительно. В этой версии все логично и строго. Концы с концами сходятся. Я знал, что вы ее одобрите. Любой ценой мы должны скрыть от сестры, что на меня наехала Глэдис. Я как мог облегчил вам жизнь, сказав сестре, что вы были под банкой и вас трудно обвинять в том, что произошло. Не все бы до такого додумались. Тем не менее, — сказал Люций Пим со вздохом, — боюсь, что сестра испытывает к вам некоторую неприязнь.

— Вот как?

— Да, именно так. И я настоятельно вам советую, если хотите, чтобы ваш завтрашний разговор прошел мирно, как можно скорее ее умаслить.

— В каком смысле «умаслить»?

— Я бы предложил послать ей цветы. Это был бы изысканный жест. Ее любимые цветы — розы. Пошлите ей букет роз, ее адрес — Хилл-стрит, номер три, и, может быть, все сразу уладится. Я чувствую своим долгом предупредить вас, старина, что у моей сестрицы Беатрис крутой нрав, особенно если ее вывести из себя. Мой зять может с минуты на минуту вернуться из Нью-Йорка. Опасность, с моей точки зрения, состоит в том, что если не умаслить Беатрис, она не отстанет от мужа, пока он не возбудит против вас уголовное дело за гражданское правонарушение, совершение неправомерного действия и еще Бог знает за что и не предъявит громадный иск в качестве компенсации за убытки. Ко мне-то он особой любви не питает и, будь по его, он одобрил бы парня, который переломал мне ноги, но он обожает Беатрис и сделает все, как она захочет. Поэтому мой вам совет: «Собери ты розовых бутонов, сколь возможно, и осыпь ты ими» номер три по Хилл-стрит. В противном случае, не успеете глазом моргнуть, как в списке дел, назначенных к слушанию, появится еще одно — Слингсби versus Вустер.

Я смерил нахала презрительным взглядом. Но он, разумеется, и ухом не повел.

— Жаль, что вы не подумали обо всем этом раньше, — сказал я. Надеюсь, вы понимаете, что не столько была выразительна лексика, сколько тон, каким я произнес эти слова.

— Пустяки. Я все хорошо обдумал, — сказал Люций Пим. — Вы же помните, как мы уговорились, любой ценой…

— Ладно, — сказал я, — ладно, черт с вами.

— Кажется, вы чем-то раздосадованы? — спросил Люций Пим, удивленно глядя на меня.

— Ну, что вы!

— Вот и славно, — с облегчением сказал он. — Я знал, вы поймете, что я ничего иного сделать не мог. Было бы ужасно, если бы Беатрис узнала правду о Глэдис. Наверное, вы замечали, Вустер, что любая женщина при случае гораздо более жестоко расправится с представительницей своего пола, чем с мужчиной. Поэтому вы, будучи особой мужского пола, легко выйдете сухим из воды. Килограмм-другой роз, несколько улыбок, два-три комплимента, и не успеете оглянуться, как она растает. Ловко раскиньте сети, и через пять минут вы с Беатрис будете весело болтать, как лучшие друзья. Только смотрите, чтобы при этом Слингсби-Суп не свалился вам как снег на голову. Он страшно ревнив, когда дело касается Беатрис. А теперь, извините, старина, но я попрошу вас удалиться. Доктор считает, что еще денек-другой мне не следует слишком много разговаривать. Кроме того, уже время баиньки.

Чем больше я размышлял, тем привлекательнее мне казалась мысль послать эти чертовы розы. Люций Пим мне здорово не нравился. В самом деле, если бы пришлось выбирать, кого взять в попутчики на прогулку — его или таракана-прусака, я бы наверняка предпочел таракана. Однако линия поведения, которую указал мне этот нахальный малый, была, безусловно, правильной. Его совет насчет роз показался мне разумным, и я решил последовать ему. Встав утром в десять пятнадцать, я наскоро проглотил питательный завтрак и чесанул прямо в цветочный магазин на Пиккадилли. В данном случае я не мог положиться на Дживса. Это дело требовало особого подхода. Выложив пару фунтов за необъятный букет, я сунул внутрь свою визитную карточку и отправил его на Хилл-стрит, а потом заглянул в «Трутни», чтобы немного освежиться. Так рано я нечасто позволяю себе пропустить стаканчик, но сегодняшнее утро, похоже, обещает быть не совсем обычным.

Около двенадцати я вернулся домой, прошел в гостиную, сел и стал настраиваться на предстоящую встречу. Конечно, я иду на нее с открытым забралом, но внутренний голос мне говорил, что вряд ли это будет такое свидание, о котором приятно вспоминать в старости, сидя у камина. Мою судьбу решат розы. Если они умилостивят эту особу Слингсби, все обойдется, если же нет, Бертраму несдобровать.

Время шло, а она все не появлялась. Наверное, миссис Суп-Слингсби не из тех, кто вскакивает чуть свет, решил я и даже немного приободрился. Мой опыт общения с дамами. свидетельствовал о том, что чем раньше они поднимаются с постели, тем более крутой у них нрав. Посмотрите, например, на мою тетю Агату, она всегда встает с петухами.

Однако не стоит думать, что это правило не имеет исключений, и спустя некоторое время мною стало овладевать беспокойство. Чтобы немного отвлечься, я достал из мешка клюшку для гольфа и начал загонять мяч в стакан. В конце концов, пусть эта Слингсби окажется такой, какой рисовалась мне в самые мрачные минуты ожидания, я по крайней мере усовершенствую свое умение загонять мяч в лунку.

Как раз когда я отрабатывал особенно изощренный удар, в парадную дверь позвонили.

Я убрал стакан и сунул клюшку за диван. Подумал, не дай Бог, эта дама застанет меня за таким легкомысленным занятием и сочтет Бертрама черствым, не способным к состраданию и раскаянию. Я поправил воротничок, одернул жилет и ухитрился изобразить на лице печальную полуулыбку, любезную, но лишенную всякого налета веселости. Выражение лица — что надо, так держать, Бертрам, подумал я, взглянув на себя в зеркало, и в это время дверь отворилась.

— Мистер Слингсби, — провозгласил Дживс, затворил за собой дверь, и мы остались один на один.

Молчание продолжалось довольно долго, о непринужденной беседе, насколько я понял, мечтать было нечего. Потрясенный тем, что вместо миссис Слингсби я увидел нечто иное, можно сказать, прямо противоположное, пагубно повлияло на мои голосовые связки. Вновь прибывший тоже, кажется, не был расположен начать легкий светский разговор. Он стоял, дерзко на меня пялился и молчал. Вероятно, каждый, кто берется "производить что-нибудь вроде непревзойденных супов, должен выглядеть именно так.

Суперсуп Слингсби был похож на римского императора — острый, проницательный взор, выдвинутый вперед подбородок. Он уставил на меня свой злобный взгляд и, если не ошибаюсь, заскрежетал зубами. Как мне показалось, мой вид почему-то вызывает у него сильное отвращение, чем, признаться, я был изрядно озадачен. Не скажу, что я сногсшибательный красавец из модного журнала, но еще не было случая, чтобы один беглый взгляд на вашего покорного слугу приводил кого-нибудь в состояние бешенства. Обычно когда человек видит меня в первый раз, он тут же обо мне забывает.

Однако я сделал над собой усилие и принялся играть роль хозяина дома.

— Мистер Слингсби?

— Вот именно.

— Только что вернулись из Америки?

— Сегодня утром.

— Раньше, чем ожидали?

— Именно.

— Весьма рад вас видеть.

— Сейчас перестанете радоваться.

Я не знал, что сказать, и только судорожно сглотнул. Кажется, теперь я понял, что произошло. Этот тип успел повидаться с женой, она ему рассказала об аварии, и он примчался сюда, чтобы объясниться со мной. Очевидно, розы не ублаготворили даму. Единственное, что мне оставалось, попытаться ублаготворить этого типа.

— Хотите выпить?

— Нет!

— Сигареты?

— Нет!

— Присаживайтесь, пожалуйста.

— Нет!

Я снова онемел. Выпить не хочет, от сигарет отказывается, сесть не желает, право, я уж и не знал, как его ублажить.

— Перестаньте ухмыляться, сэр!

Я покосился на свое отражение в зеркале и понял, о чем он говорит. Печальная полуулыбка все еще гуляла у меня на лице. Я поспешно сделал скорбную мину, и снова наступило молчание.

— А теперь, сэр, — заговорил наконец Суперсуп, — к делу. Думаю, излишне вам объяснять, зачем я здесь.

— Да. Конечно. Совершенно излишне. Речь идет о небольшом инциденте…

Он фыркнул, так что ваза, которая стояла на каминной полке, покачнулась.

— Небольшой инцидент? Значит, для вас это всего лишь небольшой инцидент?

— Понимаете…

— Позвольте заметить, сэр, когда в мое отсутствие нахальный субъект надоедает моей жене, я отнюдь не считаю это небольшим инцидентом. И я приложу все усилия, — сказал Суперсуп — при этом глаза у него сделались еще более колючими — и с угрожающим видом принялся потирать руки, — чтобы заставить вас разделить мои взгляды на подобные поступки.

Честно говоря, я никак не мог понять, чего он хочет. Голова у меня пошла кругом.

— Что-что? — сказал я. — Вашей жене?

— Вы слышали, что я сказал.

— Здесь, должно быть, какая-то ошибка.

— Именно. И ее совершили вы.

— Но я не знаком с вашей женой.

— Ха!

— Я никогда ее не видел.

— Ха!

— Честное слово!

— Ха!

Он впился в меня взглядом.

— Вы отрицаете, что послали ей цветы?

Тут сердце у меня совершило двойное сальто. Кажется, передо мной забрезжил свет

— Цветы! — продолжал он. — Розы, сэр. Крупные, мясистые, отвратительные розы. Мерзкий букет в три обхвата. С вашей визитной карточкой…

Он вдруг осекся, как-то странно булькнул и уставился на что-то за моей спиной. Я обернулся и увидел в дверях гостиной женщину. Как она вошла, я видеть не мог, потому что во время заключительной стадии разговора, принимающего все более угрожающий оборот, я потихоньку пятился к двери. Одного взгляда на вошедшую особу было достаточно, чтобы догадаться, кто она. Только женщина, имевшая несчастье приходиться сестрой Люцию Пиму, могла быть так на него похожа. Да, это была Беатрис, обладательница крутого нрава. Теперь я все понял. Она вышла из дома прежде, чем были доставлены розы. Она, неублаготворенная, явилась сюда, когда я в «Трутнях» подкреплял свой организм.

— Э-э… — сказал я.

— Александр! — воскликнула дама.

— Ага! — сказал Суперсуп. Впрочем, возможно, он сказал «Ого!» Во всяком случае это прозвучало, как боевой клич. Очевидно, самые худшие подозрения Суперсупа подтвердились. Глаза у него сверкнули диким огнем. Подбородок выдвинулся вперед на полметра. Кулаки сжимались и разжимались, будто он хотел увериться, что пальцы достаточно сильны и не подведут, когда настанет минута ловко и быстро придушить Бертрама. Издав еще раз свой воинственный клич «Ага!» или «Ого!», он прыгнул вперед, наступил на мяч для гольфа, с которым я отрабатывал удар, и тут развернулась такая потрясающая сцена падения, какой я в жизни не видывал. Можно сказать, аттракцион века. Сначала в воздухе замелькало невероятное количество рук и ног, потом с грохотом, от которого чуть пол не провалился, Суперсуп совершил вынужденную посадку у стены.

С меня довольно, подумал я, выскользнул из гостиной и только собрался схватить с вешалки шляпу, как в прихожей возник Дживс.

— Мне показалось, я слышал шум, сэр, — сказал Дживс.

— Вполне возможно, — сказал я. — Это мистер Слингсби.

— Сэр?

— Мистер Слингсби исполнял русские пляски, — объяснил я. — Думаю, он сломал себе массу конечностей. Сходите посмотрите.

— Иду, сэр.

— Если он покалечен, разместите его в моей спальне и пошлите за доктором. По-моему, квартира успешно пополняется представителями семейства Пима и его родственниками, как считаете, Дживс?

— Согласен, сэр.

— Мне кажется, их запас близок к исчерпанию, но если явятся дядюшки с тетушками и тоже наломают тут изрядное количество своих конечностей, отправьте их в Честерфилдский госпиталь.

— Очень хорошо, сэр.

— Лично я, Дживс, — сказал я, открывая парадную дверь и медля на пороге, — отбываю в Париж. Адрес вам телеграфирую. Сообщите мне, когда квартира освободится от Пимов и полностью очистится от Слингсби, тогда я вернусь. И вот еще что, Дживс…

— Сэр?

— Старайтесь всячески ублажать этих полоумных, не жалейте сил. Они считают, во всяком случае, Слингсби женского рода считает, что мистера Пима сбил я, а так как Слингсби мужского рода у нее на поводу, то и он завтра будет того же мнения. Постарайтесь за время моего отсутствия умаслить их всех.

— Непременно, сэр.

— Сейчас, думаю, вам самое время пойти взглянуть на тело. А я иду в «Трутни», пообедаю там и постараюсь успеть на двухчасовой поезд с Чаринг-Кросс. Ждите меня там с чемоданом, укомплектованным всеми необходимыми вещами.

Прошло недели три, прежде чем Дживс послал мне сигнал «Путь свободен». В ожидании вестей из Лондона я убивал время, колеся по Парижу и егб окрестностям. Этот город я обожаю, но, не скрою, меня обрадовала возможность вернуться домой. Тут как раз подвернулся аэроплан, спустя два часа я оказался в Кройдоне и устремился прямиком туда, где заварилась вся эта каша. Неподалеку от Слоан-сквер я впервые обратил внимание на огромные рекламные щиты.

Автомобиль попал в пробку, и я, бесцельно блуждая взглядом по сторонам, неожиданно узрел что-то очень знакомое. И тут до меня дошло, в чем дело. На белой стене красовался огромный, квадратный, со стороной не менее ста футов рекламный плакат, намалеванный в красно-синих тонах. Наверху были выведены слова:

СУПЕРСУПЫ СЛИНГСБИ

Внизу стояло:

НАВАРИСТЫЕ И ПИТАТЕЛЬНЫЕ

А посередине — мой портрет. Да, черт побери, Бертрам Вустер собственной персоной. Репродукция с портрета кисти мисс Пендлбери, воспроизведенная во всех подробностях.

От такого зрелища любой захлопает глазами, во всяком случае я захлопал. Казалось, взгляд мне застил туман. Когда он рассеялся, я смог вдоволь налюбоваться на свою физиономию, благо автомобиль стоял у светофора.

Из всех самых омерзительных зрелищ, которые мне когда-либо приходилось видеть, это с завидной легкостью побивало все рекорды. Физиономия на плакате представляла собой гнусную карикатуру на меня, но была так узнаваема, будто под ней стояло мое имя. Теперь я понял, что Дживс подразумевал, когда говорил про голодный взгляд. На плакате он приобрел выражение скотской жадности. Я плотоядно пялился сквозь монокль шести дюймов в окружности на тарелку супа. Похоже было, что перед этим меня месяц морили голодом. Эта картина будто переносила вас в иную, жуткую реальность.

Я вышел из транса или, может быть, из комы и обнаружил, что автомобиль уже стоит у моего парадного. Взбежать по лестнице и ворваться в квартиру было делом двух-трех секунд.

При моем появлении в прихожей тотчас же материализовался Дживс с почтительным сиянием на лице.

— Рад вашему возвращению, сэр.

— Сейчас мне не до того, — гаркнул я. — Что это?..

— Рекламные щиты, сэр? Я собирался спросить, заметили ли вы их?

— Заметил ли!!

— Поразительное зрелище, правда, сэр?

— Вот именно поразительное. А теперь, будьте любезны, объясните мне…

— Вы мне приказали, если изволите припомнить, сэр, не жалеть усилий, чтобы ублажить мистера Слингсби.

— Да, но…

— Задача оказалась чрезвычайно трудной, сэр. Мистер Слингсби, следуя настоятельным советам миссис Слингсби, совсем было решился вчинить вам судебный иск, что, насколько мне известно, вы считали крайне неприятным оборотом дела.

— Да, но…

— Когда мистер Слингсби оправился настолько, что смог встать с постели, он увидел ваш портрет, и тут я подумал, что было бы разумно обратить его внимание на те возможности, которые таит в себе данное произведение искусства, если его использовать в рекламных целях. Мистер Слингсби горячо одобрил эту мысль и, заручившись моим обещанием, что в случае его отказа от возбуждения судебного иска вы охотно разрешите использовать портрет в рекламных целях, он начал переговоры с мисс Пендлбери о покупке авторских прав.

— Вот как? Ну, надеюсь, она, по крайней мере, не осталась внакладе?

— Нет, сэр. Мистер Пим, выступавший в качестве доверенного лица мисс Пендлбери, совершил, как мне представляется, чрезвычайно выгодную сделку.

— Он выступал в качестве ее доверенного лица?

— Да, сэр. Это входило в его компетенцию как жениха юной леди, сэр.

— Жениха?

— Да, сэр.

Представляете, какой удар поддых нанесло мне созерцание проклятого рекламного щита, если я при этом известии не пал, хладный и бездыханный, а только издал «Ха!» или «Хо!», а может быть, просто «Хм». После шока, вызванного рекламным шедевром, мне море было по колено.

— После этого рекламного шедевра, Дживс, — сказал я, — мне море по колено.

— Вот как, сэр?

— Да, Дживс. Девица поиграла на моих чувствах, ну и что?

— Совершенно справедливо, сэр.

— Мне показалось, я услышал голос любви, но он звал не меня. По-моему, я выдержу этот удар, верно, Дживс?

— Разумеется, сэр.

— Да, Дживс. Выдержу. Но чего я не выдержу, так эту ужасную рекламу. Ведь моя физиономия с тарелкой Суперсупа Слингсби красуется по всему Лондону. Я должен бежать отсюда. В «Трутнях» меня на смех поднимут, проходу не дадут.

— Да, сэр. И миссис Спенсер Грегсон…

Я, наверное, заметно побледнел. Я совсем забыл про тетю Агату, представляю, что мне предстоит услышать по поводу урона, который нанесен фамильной чести по моей милости.

— Вы хотите сказать, что она звонила?

— По нескольку раз в день, сэр.

— Дживс, единственный выход — слинять отсюда.

— Да, сэр.

— Обратно в Париж, что ли?

— Я бы не взял на себя смелость советовать вам вернуться в Париж, сэр. Насколько я понимаю, там тоже вскоре появятся рекламные щиты Bouillon Supreme. Продукция мистера Слингсби имеет широкое хождение во Франции, где на его непревзойденные супы большой спрос. Вид рекламных щитов будет вам неприятен, сэр.

— Куда же мне бежать?

— Если позволите, сэр, я мог бы дать вам совет: почему не вернуться к вашему первоначальному плану отправиться в круиз по Средиземному морю на яхте миссис Траверс? В морских просторах вам не будут докучать эти рекламные щиты.

Дживс, как мне показалось, бредит.

— Но ведь яхта вышла в плавание месяц назад. Сейчас она уже Бог знает где.

— Нет, сэр. Круиз был отложен на месяц из-за болезни шеф-повара миссис Траверс месье Анатоля, которого сразила инфлюэнца. Пуститься в плавание без него миссис Траверс отказалась.

— Значит, они еще не отбыли?

— Нет, сэр. Яхта отплывает из Саутгемптона во вторник.

— В таком случае, черт побери, лучшего и желать нечего.

— Да, сэр.

— Позвоните тете Далии и скажите, что мы к ним присоединимся.

— Я взял на себя смелость позвонить миссис Траверс еще до вашего возвращения, сэр.

— Неужели?

— Да, сэр. Я предположил, что, возможно, вы одобрите этот план.

— Еще бы! Всю жизнь мечтал отправиться в круиз.

— Я тоже, сэр. Это путешествие, без сомнения, будет чрезвычайно приятным.

— А запах соленого морского бриза, Дживс!

— Да, сэр.

— А лунная дорожка на море!

— Совершенно верно, сэр.

— А убаюкивающий плеск волн!

— Безусловно, сэр.

Я был на седьмом небе. Гвлэдис, рекламные щиты — да плевать мне на все это!

— Йо-хо-хо, Дживс! — сказал я, слегка поддернув брюки.

— Да, сэр.

— На самом деле, Дживс, я пойду дальше. Йо-хо-хо и бутылка рому!

— Очень хорошо, сэр. Доставлю немедленно.

 

7

ДЖИВС И МАЛЕНЬКАЯ КЛЕМЕНТИНА

Тот, кто близко знаком с Бертрамом Вустером, заверит вас, что хоть он порой уклоняется от участия в спортивных соревнованиях, но за шестнадцать лет не пропустил ни одного из ежегодных турниров, которые проводит гольф-клуб «Трутней». Тем не менее, когда я узнал, что в нынешнем году турнир состоится в Бингли-он-си, я, признаться, некоторое время пребывал в сомнениях. Вот и сейчас, стоя у окна моего номера в отеле «Сплендид» и глядя на утренний пейзаж, я не то чтобы трясся, как овечий хвост, но не мог одолеть чувства, что, кажется, совершил опрометчивый шаг.

— Дживс, — сказал я, — теперь, когда мы уже здесь, я задаюсь вопросом, разумно ли мы поступили.

— Бингли очень приятное место, сэр.

— Да, куда ни кинь взгляд, везде чертовски красиво, — согласился я. — Но хотя Бингли нежно овевается свежими морскими ветрами, мы не должны забывать, что именно здесь мисс Маплтон, старинная приятельница тети Агаты, держит школу для девочек. Если тетка узнает, что я в Бингли, она непременно потребует, чтобы я навестил мисс Маплтон.

— Весьма вероятно, сэр. Меня пробрала дрожь.

— Дживс, я видел ее всего один раз, «летним вечером у меня в палатке, после моей победы над нервиями», то есть за обедом у тети Агаты в прошлом году на празднике урожая. И, уверяю вас, одного раза мне за глаза хватит.

— В самом деле, сэр?

— А кроме того, надеюсь, вы не забыли, что произошло, когда я однажды попал в школу для девочек?

— Не забыл, сэр.

— В таком случае храним тайну и даем обет молчания. Будем считать, что я здесь инкогнито. Если тетя Агата спросит вас, где я был на этой неделе, скажите, что ездил лечиться в Харроугейт.

— Хорошо, сэр. Прошу прощения, сэр, вы предполагаете появиться в обществе, имея на себе данный предмет одежды?

До этого момента наша беседа протекала в дружественной и сердечной обстановке, но сейчас я почувствовал, что между нами пробежала кошка. Я все ждал, когда мои новые брюки-гольф подвергнутся обсуждению, и был готов биться за них, как тигрица за своего детеныша.

— Непременно, Дживс, — сказал я. — Почему бы нет? Они вам не нравятся?

— Нет, сэр.

— Думаете, слишком блестят?

— Да, сэр.

— Режут вам глаз?

— Да, сэр.

— Ну а по мне они великолепны, — твердо заявил я. Так как в атмосфере все равно наметилось некоторое похолодание, я счел уместным подбросить Дживсу информацию, которую до этого времени скрывал от него.

— Гм… Дживс, — сказал я.

— Сэр?

— На днях я случайно встретил мисс Уикем. Мы поболтали о том о сем, и она пригласила меня в свою компанию, которая собирается этим летом посетить Антиб.

— Вот как, сэр?

Дживс скосил глаза в сторону. Дело в том, что, как я уже раньше упоминал, он крайне не одобряет Бобби Уикем.

Наступило, что называется, напряженное молчание. Я решил продемонстрировать знаменитую непреклонность Вустеров. В том смысле, что время от времени необходимо занять твердую позицию. Беда Дживса в том, что он иногда слишком себя переоценивает. Только от того, что он постоянно толпится вокруг меня и, охотно в этом признаюсь, несколько раз помог своему господину выбраться из передряги, он приобрел отвратительную манеру держаться так, будто он опекает Бертрама, как слабоумного ребенка, который, без него, Дживса, давно бы пропал. Меня это возмущает.

— Я принял ее приглашение, Дживс, — сказал я спокойным, ровным голосом и с элегантной небрежностью закурил сигарету.

— Вот как, сэр?

— Вам понравится Антиб.

— Да, сэр?

— Мне тоже.

— Да, сэр?

— Значит, дело решенное.

— Да, сэр.

Я был доволен. Твердая позиция, как я убедился, сделала свое дело. Дживс был раздавлен железной пятой. Если хотите, усмирен.

— Вперед и прямо, Дживс.

— Слушаюсь, сэр.

Я предполагал, что вернусь с турнира только вечером, но обстоятельства сложились таким образом, что я покинул, так сказать, арену, когда еще не пробило и трех. Я уныло слонялся по пирсу, как вдруг передо мной материализовался Дживс.

— Добрый день, сэр, — сказал он. — Я не знал, что вы так скоро вернетесь, иначе непременно ожидал бы вас в отеле.

— Я и сам не думал, что освобожусь так рано, Дживс, — отвечал я со вздохом. — К сожалению, вылетел из игры в первом же раунде.

— В самом деле, сэр? Очень огорчительно это слышать.

— Особенно обидно, Дживс, что меня обыграл болван, который до отвала наелся за завтраком и к тому же был под мухой. Сегодня мне явно не везло.

— Возможно, вы забывали неотрывно смотреть на мяч, сэр?

— Возможно. Как бы то ни было, я бесславно проиграл и… — Я умолк и стал с любопытством вглядываться вдаль. — Ах ты черт! Дживс, посмотрите-ка на барышню, которая идет нам навстречу. Она чрезвычайно похожа на мисс Уикем. Как вы объясните такое невероятное сходство?

— В данном случае, сэр, оно объясняется тем, что эта юная леди — мисс Уикем.

— Да ну?

— Да, сэр. Если изволили заметить, она вам машет.

— Но какого черта она здесь делает?

— Не могу сказать, сэр.

В голосе Дживса послышались ледяные нотки. Наверняка он был уверен: каким бы ветром ни занесло сюда мисс Уикем, хорошего не жди. Он отстал на шаг, всем своим видом выражая тревожную озабоченность, а я снял шляпу и радостно ею помахал.

— Привет! — сказал я.

Бобби стала на якорь рядом со мной.

— Привет, Берти, — сказала она. — Я не знала, что ты здесь.

— А я вот он, — заверил я.

— Ты в трауре? — спросила она, глядя на мои брюки-гольф.

— Отлично сидят, правда? — сказал я, проследив ее взгляд. — А Дживсу не нравятся, но он отъявленный реакционер во всем, что касается брюк. Что поделываешь в Бингли?

— Моя кузина Клементина учится в здешней школе. Сегодня у нее день рождения, и я приехала ее навестить. Сейчас иду к ней. А ты здесь останешься на ночь?

— Да. У меня номер в «Сплендиде».

— Если хочешь, можешь угостить меня там ужином. Дживс стоял позади меня, и я его не видел, но при этих словах почувствовал, как его взгляд предостерегающе вонзился мне в затылок. Я понимал, он хочет мне сообщить, что я искушаю Судьбу, соглашаясь общаться с Бобби Уикем даже в такой безобидной форме, как совместное поедание ужина. Совершенная чушь, решил я. Впутаться с Бобби в головоломную интригу в загородном доме, где может случиться что угодно, — да, тут я молчу. Но рок или несчастье просто не могут подстеречь меня за таким невинным занятием, как сидение с Бобби за одним столом в ресторане. Поэтому я пренебрег сигналами, которые посылал мне Дживс.

— Конечно. Непременно. С удовольствием, — сказал я.

— Вот и славно. Я сегодня обязательно должна вернуться в Лондон, у нас пирушка в Беркли, но я могу немного опоздать, это не страшно. Мы придем около половины восьмого, а после ужина можешь сводить нас в кино.

— Вас?

— Ну да, Клементину и меня.

— Ты хочешь сказать, что приведешь с собой это чудовище — свою кузину?

— Конечно. Неужели ты не хочешь доставить ребенку удовольствие в день его рождения? И она вовсе не чудовище. Напротив, очень милая девчушка. Она совсем не будет нам в тягость. Тебе только придется потом отвести ее в школу. Тебя это, конечно, не затруднит?

Я насторожился.

— В чем заключается процедура отведения ее в школу?

— То есть как — в чем?

— Как-то раз, когда меня залучили в школу для девочек, директриса, знаешь, такая строгая дама с глазами-буравчиками, настояла на том, чтобы я обратился к этим юным озорницам с речью о нравственном совершенствовании и будущем, которое их ждет. Надеюсь, сегодня этого не случится?

— Конечно, нет. Вы подойдете к парадной двери, ты позвонишь, и ее впустят.

Я задумался.

— Кажется, это не выходит за пределы наших возможностей, да, Дживс?

— Я хотел бы надеяться, что вы правы, сэр, — процедил Дживс сквозь зубы. Тон у него был холодный, на лице я прочел выражение: «Если бы вы ко мне прислушались…», которое меня ужасно раздражает. Иногда Дживс становится похож на одну из моих тетушек.

— Хорошо, — сказал я, снова, и на этот раз подчеркнуто, пренебрегая сигналами, которые подавал мне Дживс. — Итак, жду вас в половине восьмого. Не опаздывайте. И проследи, — добавил я, чтобы показать, что под улыбчивой внешностью скрывается твердый характер, — чтобы ребенок помыл руки и чтобы он не шмыгал носом.

Признаюсь честно, я не горел желанием общаться с кузиной Бобби Уикем, Клементиной, но обязан сказать, что она оказалась не такой кошмарной, как можно было ожидать. Я давно заметил, что, знакомясь со мной, маленькие девочки обычно начинают хихикать. Хихикают и таращат глаза. Поднимаю взгляд, а девчушка уставилась на меня с таким видом, будто не верит, что такие люди бывают на свете. Мне кажется, они стараются хорошенько запомнить каждую особенность моих манер, чтобы потом передразнивать меня и смешить подружек.

К Клементине все вышесказанное не имело никакого отношения. Она была спокойным, ангелоподобным ребенком лет тринадцати — вернее, учитывая, что это был как раз день ее рождения, — ровно тринадцати лет. Ее взгляд выражал молчаливое восхищение. Руки были безукоризненно чисты, и носом она не хлюпала. За ужином, во время которого ее поведение оказалось просто безупречным, она сочувственно слушала, глядя мне в рот, когда я с помощью вилки и двух горошин объяснял ей, как сегодня мой соперник загнал меня в угол.

В кино она тоже вела себя выше всяких похвал и в конце вечера мило и искренне поблагодарила меня. Я остался очень доволен ребенком, о чем и сообщил Бобби, помогая ей усесться в ее спортивный автомобиль.

— Я же говорила тебе, что она прелесть, — сказала Бобби, нажимая на стартер и готовясь сломя голову мчаться в Лондон. — Я уверена, что в этой школе ее недооценивают. Там всегда всех недооценивают. Когда я там училась, меня тоже недооценивали.

— Недооценивают? Каким образом?

— Ой, да разные способы существуют. Но чего еще ожидать от такой дыры, как школа Святой Моники?

Я вздрогнул.

— Святой Моники?

— Ну да, так она называется.

— Значит, ребенок из школы Святой Моники?

— А что здесь такого?

— А то, что мисс Маплтон — старинная приятельница моей тетки Агаты.

— Знаю. Именно твоя тетя Агата убедила мою маму отправить меня в эту дыру, когда я была маленькая.

— Послушай, — озабоченно сказал я, — когда ты сегодня днем заходила в школу, ты никому не проговорилась, что встретила меня в Бингли?

— Нет.

— Слава Богу! — облегченно вздохнул я. — Понимаешь, если бы мисс Маплтон узнала, что я здесь, то, конечно, сочла бы, что я должен ее навестить. А так я уеду завтра, и кончено. Да, но, вот проклятье, — сказал я, хлопнув себя по лбу, — как мне быть сегодня?

— А что сегодня?

— Разве я не должен ее повидать? Не могу же я позвонить, втолкнуть ребенка в дверь и смыться. Тетя Агата никогда мне этого не простит.

Бобби посмотрела на меня как-то странно, задумчиво, что ли.

— Кстати, Берти, — сказала она, — я как раз хотела обсудить с тобой этот вопрос. На твоем месте я бы не стала звонить в парадную дверь.

— Да? Почему?

— Ну, понимаешь, тут вот в чем дело. Считается, что Клементина уже спит. Они отправили ее спать как раз перед тем, как я пришла. Подумать только! В день рождения, можно сказать, в самый разгар дня рождения! И за что! Только за то, что девочка кинула кусочек шербета в чернила, чтобы послушать, как они зашипят!

У меня в глазах потемнело.

— Ты хочешь сказать, что паршивая девчонка сбежала без разрешения?

— Да. Вот именно. Улизнула, когда никто не видел. Ей так хотелось вдоволь поесть. Вообще-то я должна была сказать тебе об этом с самого начала, но мне не хотелось портить вечер.

В обхождении с прекрасным полом я, как правило, истинный рыцарь — учтив, добродушен, изыскан. Но бывают обстоятельства, когда я способен произнести язвительные, резкие слова, и сейчас я их произнес:

— Ах так! — сказал я.

— Не волнуйся, все будет хорошо.

— Да уж, лучше некуда, — процедил я сквозь зубы. — Какие тут волнения и тревоги? Я возвращаюсь с ребенком, эта Маплтон буравит меня взглядом сквозь очки в стальной оправе, минут пять приятного общения, я удаляюсь, а эта самая Маплтон бежит к секретеру и строчит подробный отчет тетке Агате. Представить, что за этим последует, мое воображение отказывается. Уверен, что на этот раз тетка Агата побьет все свои прежние рекорды.

Бобби укоризненно поцокала языком.

— Берти, не гони волну. Тебе надо научиться не нервничать по пустякам.

— По пустякам?!

— Все прекрасно устроится, вот увидишь. Правда, тебе придется прибегнуть к небольшой уловке, чтобы впустить Клементину в школу, но это совсем просто, только внимательно выслушай, что я тебе скажу. Первое — ты должен запастись прочной, длинной веревкой.

— Веревкой?

— Да, веревкой. Надеюсь, ты знаешь, что такое веревка. Я надменно фыркнул.

— Естественно, — сказал я. — Ты имеешь в виду веревку.

— Верно. Веревку. Ты берешь ее с собой…

— И, надо полагать, выделываю с ней всякие фокусы, чтобы умилостивить эту Маплтон?

Знаю, мой ответ прозвучал с убийственной язвительностью, но я был возмущен до глубины души.

— Ты берешь веревку с собой, — терпеливо повторила Бобби, — и, войдя в школьный сад, идешь, пока не упрешься в оранжерею около здания школы. Входишь в оранжерею и видишь множество цветочных горшков. Берти, ты сможешь опознать цветочный горшок, если увидишь его?

— Я прекрасно знаю, что такое цветочный горшок. Если ты подразумеваешь горшок, в который сажают цветы.

— Именно о таком горшке я тебе и толкую. Хорошо, идем дальше. Набираешь этих горшков, сколько сможешь унести, выходишь из оранжереи и идешь, пока не упрешься в дерево. Лезешь на него, обвязываешь веревкой один из горшков и устанавливаешь его на подходящей ветке, нависающей над оранжереей. Затем оставляешь Клем у парадной двери, возвращаешься в сад и дергаешь за веревку. Горшок падает, стекло разбивается, в школе слышат этот звон и кто-нибудь выходит посмотреть, что случилось. Итак, дверь открыта, поблизости никого нет, Клементина проскальзывает внутрь и ложится спать.

— А если никто не выйдет?

— Тогда берешь еще один горшок и снова все повторяешь. «Звучит довольно здраво», — подумал я.

— Ты уверена, что все получится?

— Осечки не было ни разу. Когда я училась в Святой Монике, я всегда проникала в школу таким путем. Берти, ты все понял? Давай быстренько повторим все сначала, а то мне уже пора мчаться. Итак, веревка.

— Веревка.

— Оранжерея.

— Или теплица.

— Цветочный горшок.

— Цветочный горшок.

— Дерево. Лезешь на дерево. Ветка. Спускаешься с дерева. Дергаешь. Звон стекла. И вот ты уже идешь баиньки. Запомнил?

— Запомнил. Но, — начал я сурово, — позволь тебе сказать…

— Нет времени. Надо мчаться. Лучше напиши мне, что ты хотел сказать. Желательно на одной странице. Пока.

Она умчалась, а я, проводив ее горящим взглядом, повернулся к Дживсу, который стоял неподалеку и показывал Клементине, как делать кролика из носового платка. Я отвел его в сторонку. По правде сказать, я воспрял духом, ибо осознал, что мне представляется потрясающая возможность поставить Дживса на место и доказать ему, что не он один может похвастаться умом и способностями.

— Дживс, — сказал я, — вы, конечно, будете удивлены, узнав, что существует некоторая загвоздка.

— Нисколько, сэр.

— Нисколько?

— Нисколько, сэр. Когда дело касается мисс Уикем, я, если мне будет позволено сказать, всегда жду недоразумений. Я не раз говорил, сэр, что хоть мисс Уикем очаровательная молодая леди, она склонна к…

— Да-да, Дживс. Я помню.

— Могу я спросить, что случилось на этот раз, сэр? Я объяснил положение вещей.

— Ребенок ушел в самоволку. Ее отправили спать за то, что она кинула кусочек шербета в чернила. В школе думают, что она весь вечер провела у себя в спальне. А она провела время с нами, стрескала в «Сплендиде» обед из восьми блюд, потом отправилась на Марин Плаза и наслаждалась представлением на серебряном экране. Наша задача — вернуть ее в школу так, чтобы никто этого не заметил. Должен упомянуть, Дживс, что школой, где юная пленница отбывает свой срок наказания, руководит мисс Маплтон, старинная приятельница моей тетки Агаты.

— Вот как, сэр?

— Ничего себе проблема, а?

— Да, сэр.

— На самом деле, можно сказать, проблема из проблем, верно?

— Вне всякого сомнения, сэр. Если бы я мог предложить…

Я этого ожидал, и поднял руку.

— Не нуждаюсь ни в каких предложениях, Дживс. Я сам намерен уладить это дело.

— Я только хотел высказаться… Я снова поднял руку.

— Спокойно, Дживс, я владею ситуацией. Хочу реализовать одну свою идею. Возможно, вам интересно знать ход моих мыслей. Пораскинув мозгами, я пришел к выводу, что в таком заведении, как школа Святой Моники, обязательно должна быть оранжерея, набитая цветочными горшками. И тут, подобно озарению, весь план действий предстал перед моим мысленным взором. Надо обзавестись веревкой, обвязать ею цветочный горшок, установить его на ветке — поблизости от оранжереи, безусловно, имеется дерево с веткой, нависающей над оранжереей, — немного отойти и дернуть за веревку. Вы с ребенком будете ждать у парадной двери, но так, чтобы вас никто не видел. Итак, я дергаю за веревку, горшок падает, стекло разбивается, на шум из дома кто-то выходит, дверь открыта, ребенок проскальзывает в школу и действует там по своему разумению. Ваша задача в данном процессе, заметьте, проще простого и не потребует от вас чрезмерного напряжения. Что вы на это скажете?

— Видите ли, сэр…

— Дживс, я уже высказывался по поводу вашей привычки говорить: «Видите ли, сэр…» всякий раз, как я предлагаю какой-нибудь тонкий стратегический план. Меня все больше и больше раздражает эта ваша привычка. Однако буду рад услышать ваши критические замечания, если таковые имеются.

— Я только хотел высказать мнение, сэр, что план представляется мне немного усложненным.

— В таком сложном деле и план должен быть сложным.

— Не обязательно, сэр. Альтернативная схема, которую я собирался предложить…

Но я не стал его слушать.

— Дживс, в альтернативных схемах нет необходимости. Мы будем следовать намеченному мной направлению. Даю вам десять минут. Вы успеете занять позицию около парадной двери, а я тем временем раздобуду веревку. Затем я приступаю к выполнению самой трудной части плана. Итак, никаких дискуссий. Вперед, Дживс.

— Хорошо, сэр.

Я испытывал довольно сильное и приятное возбуждение, когда взбирался на холм, где стояла школа Святой Моники, когда распахнул калитку и вошел в темный сад. Но стоило мне сделать несколько шагов по газону, как у меня внезапно появилось странное ощущение, будто все кости из моего тела вынули и заменили их макаронами. Я остановился.

Не знаю, случалось ли вам в начале пирушки испытывать нечто вроде лихорадочной веселости, которая потом без всякого перехода вдруг исчезает, будто кто-то щелкнул выключателем. Нечто подобное произошло со мной и сейчас. У меня возникло противное ощущение, сродни тому, которое испытываешь в скоростных лифтах Нью-Йорка, когда, достигнув двадцать седьмого этажа, обнаруживаешь, что легкомысленно оставил все свои внутренности где-то на тридцать втором, и уже поздно — ты не можешь остановиться и водворить их на место.

Истина явилась мне, как льдинка, попавшая за воротник. До меня вдруг дошло, что я очень сильно погорячился. Только для того, чтобы одержать верх над Дживсом, я впутался в историю, которая наверняка обернется для меня самой страшной катастрофой в моей жизни. Чем ближе я подходил к зданию школы, тем сильнее осознавал, что мне не следовало с тупым высокомерием отвергать альтернативную схему Дживса. Единственное, в чем я сейчас нуждался, это — альтернативная схема, причем чем альтернативнее она будет, тем лучше для меня.

Тут я обнаружил, что стою у двери оранжереи. Не прошло и минуты, как я нагреб несколько горшков. Теперь вперед, к дереву «сквозь льды и снега, во весь опор, под знаменем странным — "Эксцельсиор!"».

Дерево было как будто специально посажено для нужной мне цели. Правда, здесь, в саду, принадлежащем близкой подруге тетки Агаты, мои взгляды на главные правила прыгания с ветки на ветку существенных изменений не претерпели; однако должен признаться, что если уж возникла подобная надобность, то, вне всякого сомнения, лезть на данное дерево стоило. Кажется, это был кедр, и не успел я оглянуться, как оказался на самой его верхушке, высоко над миром. Далеко внизу поблескивала стеклянная крыша оранжереи. Я поставил цветочный горшок на колено и принялся обвязывать его веревкой. А сам погрузился в безрадостные размышления о женщинах.

Конечно, в ту минуту я жестоко страдал, оттого что мои бедные нервы подвергались чрезмерному напряжению и, оглядываясь назад, я убеждаюсь, что был в своих суждениях слишком уж суров. Однако меня отчасти может оправдать то, что выносил я их, сидя на ветке в ночной тьме. Конечно, вы вправе думать обо мне, что угодно, но чем чаще мыслящему человеку приходится общаться с женщинами, тем более невероятным ему кажется, что этому полу вообще позволено существовать на свете.

Женщины, намой взгляд, никчемные создания. Возьмем, например, тех, кто замешан в данной истории. Начать с моей тети Агаты, более известной как бич Понт-стрит и черепаха, кусающая людей. Ближайшую подругу тети Агаты, мисс Маплтон, я видел всего один раз, но могу с уверенностью сказать, что она и тетя Агата — два сапога пара. Бобби Уикем коварно втравливает простодушных людей в истории, вроде той, в которую сейчас влип я. А кузина Бобби Уикем, Клементина? Вместо того чтобы прилежно готовить уроки и учиться быть примерной женой и матерью, она проводит свои юные годы, набивая чернильницы шербетом…

Хорошенькая компания! Вернее будет сказать, шайка разбойников!

Только я вогнал себя в состояние крайнего возмущения женской безнравственностью и приготовился продолжать обличительный монолог, как внезапно яркий свет брызнул откуда-то снизу мне в лицо и чей-то голос произнес:

— Хо!

Это был полисмен. Во-первых, потому что при нем был фонарь, во-вторых, потому что он сказал «Хо!». Не знаю, помните ли вы мой рассказ о том, как я вломился в дом Бинго Литтла, чтобы похитить диктофонную запись невыносимо слащавой статьи, которую о нем написала его жена, и нырнул из окна кабинета прямо в лапы полицейских сил? При этом служитель закона произнес «Хо!», и пока мы с ним общались, неустанно повторял это междометие. Очевидно, полисменов специально на это натаскивают в процессе их профессиональной подготовки. В конце концов, в тех обстоятельствах, в которых они обычно общаются с людьми, не так уж и плохо сказать «Хо!», чтобы завязать беседу.

— Эй, вы! Давайте слезайте! — сказал он.

Я слез. Цветочный горшок остался наверху. Я как раз успел установить его на ветке и теперь чувствовал себя так, будто смонтировал дистанционный взрыватель. Теперь все зависело от устойчивости горшка и от того, хорошо ли он уравновешен. Если он не рухнет, то я, разыграв легкую небрежность, может быть, как-то выкручусь из этого деликатного положения. Если рухнет, объясняться будет значительно труднее, это мне было ясно. Но я даже не представлял себе, какое мало-мальски убедительное объяснение можно придумать.

Тем не менее я решил попытаться.

— А, сержант! — сказал я.

Это прозвучало неубедительно. Тогда я повторил то же самое, сделав ударение на «А!», что прозвучало еще неубедительнее. Это было недостойно Бертрама.

— Все в порядке, сержант, — сказал я.

— В порядке?

— О да. В полном порядке.

— Что вы там делали?

— Я?

— Да, вы.

— Ничего, сержант.

— Хо!

Мы оба замолчали, но наше молчание было не спокойным и благостным, которое случается, когда беседуют старые друзья, а тягостным и неловким.

— Пройдемте, — сказал сержант.

Последний раз я слышал подобные слова из уст полицейского на Лестер-сквер в вечер Гребных гонок, когда, по моему совету, мой старый приятель Оливер Рандолф Сипперли пытался стащить полицейскую каску, внутри которой находился полицейский. В тот раз эти слова адресовались Сип-пи, но все равно звучали отнюдь не привлекательно. А сейчас, когда они были обращены непосредственно ко мне, мороз пробрал меня до мозга костей.

— Но послушайте, черт побери! — сказал я.

В эту критическую минуту, когда Бертрам, исчерпав до дна все свои ресурсы, окончательно зашел в тупик, послышались мягкие шаги, и тихий голос нарушил молчание.

— Вы их задержали, сержант? Нет, я вижу. Это мистер Вустер. Полисмен обернулся и посветил фонариком.

— Кто вы такой?

— Я личный камердинер мистера Вустера.

— Чей-чей?

— Мистера Вустера.

— Этого человека зовут Вустер?

— Имя этого джентльмена — мистер Вустер. Я у него служу камердинером.

Думаю, полицейский испытывал благоговейный трепет перед величественной манерой Дживса, но продолжал стоять на своем.

— Хо! — сказал он. — Значит, у мисс Маплтон вы не служите?

— Мисс Маплтон не нуждается в услугах камердинера.

— Тогда что вы делаете у нее в саду?

— Я разговаривал с мисс Маплтон в здании школы, и она пожелала, чтобы я вышел и удостоверился, что мистер Вустер задержал незваных гостей.

— Какие еще незваные гости?

— Подозрительные личности, которые пробирались по саду. Мы с мистером Вустером их заметили, когда вошли в сад.

— А что вы делали в саду?

— Мистер Вустер пришел навестить мисс Маплтон, которая является близким другом семьи мистера Вустера. Мы заметили, что по газону крадутся подозрительные личности. Увидев это, мистер Вустер отправил меня предупредить и успокоить мисс Маплтон, а сам остался, чтобы все разузнать.

— Но он сидел на дереве.

— Если мистер Вустер поднялся на дерево, то я не сомневаюсь, что он руководствовался лучшими побуждениями и действовал исключительно в интересах мисс Маплтон.

Полисмен тяжело задумался.

— Хо! — сказал он. — Значит так. Если хотите знать, я не верю ни слову. Нам в участок позвонили по телефону и сообщили, что кто-то влез в сад к мисс Маплтон, а я обнаружил этого парня на дереве. По мне, так вы оба и влезли в сад, и я намерен отвести вас к леди Маплтон для опознания.

Дживс благосклонно кивнул.

— Я с удовольствием готов вас сопровождать, сержант, если вы этого пожелаете. И я совершенно уверен, что то же самое могу заявить от лица мистера Вустера. Он также, я в этом убежден, не станет чинить препятствий на пути реализации ваших планов. Если вы полагаете, что по вине обстоятельств мистер Вустер оказался в положении, которое может быть названо двусмысленным или даже компрометирующим, то, естественно, его желанием будет реабилитировать себя по возможности…

— Все! — нервно сказал полисмен.

— Сержант?

— Хватит!

— Как скажете, сержант.

— Заткнитесь и пройдемте со мной.

— С удовольствием, сержант.

Должен сказать, я получил удовольствие от этой сцены, но, когда мы шли к парадной двери, на сердце было тяжело. Мне казалось, надо мной навис злой рок, и я с сожалением думал о том, что доблестные усилия Дживса, его отлично аргументированные и логично построенные доводы пропали втуне. Версия, придуманная им, даже мне местами казалась почти правдоподобной. Какая досада, что этот идиот с фонариком не попался на удочку. Вне всяких сомнений, служба в полиции калечит мозги и убивает доверие к ближнему, поэтому у всех у них дурной характер. Тут уж ничего не попишешь.

Признаться, в сложившейся ситуации я не видел ни проблеска надежды. Безусловно, эта самая Маплтон подтвердит, что я племянник ее старой подруги, и значит, не придется идти в полицейский участок и проводить ночь на нарах, однако, если вдуматься, пользы от этого кот наплакал. Ребенок Клементина, по-видимому, все еще прячется где-то в темноте, и когда девчушку приведут и все раскроется, меня ожидает испепеляющий взгляд, пара «теплых» слов и подробное письмо тетке Агате. Пожалуй, отбыть в тюрьме положенный срок — не самый худший вариант для меня.

Когда я, размышляя таким образом о своей участи, переступил нетвердым шагом порог парадной двери, мне показалось, что сердце у меня под тяжестью скорбных дум переместилось куда-то в район пяток. Пройдя коридор, мы вступили в кабинет, где за письменным столом стояла директриса собственной персоной, экипированная очками в стальной оправе, которые сверкали столь же отвратительно, как на обеде у тетки Агаты. Я бросил на нее робкий взгляд и зажмурился.

— Ах! — сказала мисс Маплтон.

Междометие «Ах!», произнесенное определенным образом — сначала помедлить на гласном, затем издать высокую ноту, а потом опуститься в нижний регистр, — может звучать даже более зловеще, чем междометие «Хо!». На самом деле, какое из них эффектнее — вопрос спорный. Но меня потрясло, что мисс Маплтон произнесла свое «Ах!» вовсе не убийственно и не зловеще. Если слух меня не обманул, это было сердечное дружеское «Ах!». Такое «Ах!» услышишь только когда встречаются два близких друга. Совершенно ошарашенный, я, забыв об осторожности, осмелился бросить на нее еще один взгляд. И с губ Бертрама сорвался сдавленный писк.

Этот наводящий ужас экспонат, стоявший передо мной, на самом деле был довольно мал ростом. В том смысле, что почтенная дама не возвышалась над каждым встречным. Но как бы для компенсации недостатка в дюймах, она была наделена тем величественным спокойствием, которое свидетельствовало о категорической нерасположенности терпеть всякие глупости и которым всегда отличаются дамы, руководящие школами. Те же качества я замечал, когда находился in statu pupillari, у директора своей школы. Одного его взгляда всегда было достаточно, чтобы я признался во всех своих прегрешениях. Вышесказанное относится в равной степени и к старшим сержантам, полисменам — регулировщикам уличного движения, а также к некоторым девицам, служащим в почтовых ведомствах. Видимо, все они обучены каким-то особенным образом поджимать губы и смотреть сквозь вас.

Короче говоря, долгие годы, посвященные воспитанию молодых девиц — отчитать Изабель, сделать суровое внушение Гертруде и так далее, — придали мисс Маплтон сходство с укротительницей львов. Именно поэтому я, кинув на нее первый робкий взгляд, зажмурился и прочел про себя короткую молитву. Но сейчас, хоть она и не утратила сходства с укротительницей львов, ее манера удивительным образом преобразилась: сейчас это была доброжелательная укротительница. Укротительница, которая, уложив львов спать, может отдохнуть в обществе друзей.

— Стало быть, вам не удалось их обнаружить, мистер Вустер? — сказала она. — Жаль. Тем не менее я благодарна вам за хлопоты, которые вы на себя взяли. Поверьте, я ценю проявленную вами храбрость. Считаю, что ваше поведение выше всяких похвал.

Я почувствовал, что рот у меня потихоньку открывается и голосовые связки слегка подергиваются, но мне не удалось выдавить из себя ни слова. Я не мог понять, куда она клонит. Я был изумлен. Поражен. Словом, ошарашен.

Полицейский цербер издал звук, напоминающий вой. Как волк, который видит, что русский поселянин от него удрал.

— Вы можете опознать этого человека, мэм?

— Опознать? Что означает «опознать»?

В разговор вступил Дживс:

— Я предполагаю, мадам, что сержант находится под впечатлением, будто мистер Вустер проник в ваш сад с противозаконными целями. Я информировал сержанта о том, что мистер Вустер является племянником вашей подруги миссис Спенсер Грегсон, но сержант отказался мне поверить.

Тут наступила пауза. Мисс Маплтон минуту-другую сверлила констебля взглядом, будто застукала его за сосанием пастилок во время урока закона Божия.

— Вы хотите сказать, сержант, — проговорила она голосом, который пронзил беднягу навылет в районе третьей пуговицы кителя и вышел из спины, — что имели глупость принять мистера Вустера за грабителя и таким образом совершили служебную ошибку, провалив все расследование?

— Он сидел на дереве, мэм.

— Ну и что из этого? Мистер Вустер, вы ведь влезли на дерево, чтобы лучше видеть?

Теперь я мог ответить. Первый шок прошел, и ко мне вернулось самообладание.

— Да. Именно. Так и есть. Конечно. Определенно. Совершенно верно, — сказал я. — Чтобы лучше видеть. И ежу ясно.

— Я взял на себя смелость объяснить это сержанту, но он отказался принять мое объяснение как не соответствующее здравому смыслу.

— Сержант — болван, — изрекла мисс Маплтон. На миг мне показалось, что она ударит его линейкой по пальцам. — Из-за его тупости преступники успели убежать, теперь их и след простыл. Подумать только, за такую работу мы платим местные и государственные налоги.

— Ужасно! — сказал я.

— Чудовищно!

— Позорно!

— Вопиющее безобразие! — сказала мисс Маплтон.

— Страшное дело! — поддакнул я.

Мы все больше и больше напоминали собой пару попугаев-неразлучников, и вдруг в открытое окно ворвался грохот. Как бы я ни старался, писателя из меня не выйдет. В школе, когда приходилось писать очерки или сочинения, в моем табеле успеваемости обычно стояло: «Способности посредственные» или «Способности отсутствуют, но очень прилежен», или что-нибудь в этом роде. Правда, с годами я нахватался от Дживса кое-каких слов, но и теперь мне недостает бойкости пера, чтобы достаточно выразительно описать этот неимоверной силы грохот. Попробуйте представить, что махина Алберт-Холла рухнула на Хрустальный дворец, и вы получите приблизительное представление о том, что произошло.

Мы все четверо, даже Дживс, подскочили на несколько дюймов. Полисмен издал потрясенное «Хо!»

Мисс Маплтон тотчас же вновь обрела свое властное спокойствие.

— Вероятно, кто-то из преступников упал в оранжерею, проломив крышу, — сказала она. — Сержант, может быть, вы хоть сейчас попытаетесь оправдать свое существование, проследуете туда и узнаете, что случилось?

— Да, мэм.

— И постарайтесь на этот раз не провалить все дело.

— Да, мэм.

— В таком случае, пожалуйста, поторопитесь. Или вы собираетесь всю ночь стоять здесь, разинув рот?

— Да, мэм. Нет, мэм. Да, мэм.

До чего приятно было слушать его!

— Странное совпадение, мистер Вустер, — сказала мисс Маплтон, снова становясь общительной, едва отверженный покинул кабинет. — Я только что написала письмо вашей тетушке, а тут вдруг и вы появились. Разумеется, я вскрою конверт, чтобы сообщить ей, какую доблесть вы проявили. Вообще я не слишком высокого мнения о нынешних молодых людях, но вы заставили меня изменить мои взгляды. Преследовать преступников ночью, в саду, без оружия, для этого требуется отчаянная храбрость. И с вашей стороны было необыкновенно любезно навестить меня. Я очень ценю ваше внимание. Надолго ли вы в Бингли?

На этот вопрос я тоже готов был ответить.

— Нет. Боюсь, что нет. Завтра я должен уехать в Лондон.

— Может быть, вы не откажетесь прийти ко мне на обед перед отъездом?

— Боюсь, не смогу. Чрезвычайно вам благодарен. У меня очень важная встреча, которую я не могу отменить. Не правда ли, Дживс?

— Да, сэр.

— Должны успеть на поезд в десять тридцать.

— Непременно, сэр.

— Весьма сожалею, — сказала мисс Маплтон. — Я надеялась, что вы будете столь любезны и скажете несколько слов моим девочкам. Может быть, в следующий раз?

— Вне всяких сомнений.

— Пожалуйста, дайте мне знать, когда снова соберетесь в Бингли.

— Как только соберусь, — сказал я, — непременно дам вам знать.

— Насколько я помню, сэр, в ваши планы не входило посещение Бингли в ближайшее время, сэр.

— Не только в ближайшее время, Дживс.

Парадная дверь за нами затворилась. Я провел ладонью по лбу.

— Дживс, расскажите мне все, — сказал я.

— Сэр?

— Говорю, расскажите мне все. Я ничего не понимаю.

— Все проще простого, сэр. Я взял на себя смелость и под свою ответственность ввел в действие альтернативный план, который, если вы помните, я пытался вам изложить.

— И что же?

— Мне пришло в голову, сэр, что самое разумное — постучать с черного хода и сказать, что я хотел бы поговорить с мисс Маплтон. Как мне казалось, пока служанка пойдет обо мне докладывать, юная леди сумеет проникнуть в здание незамеченной.

— И получилось?

— Да, сэр. Она поднялась по черной лестнице и беспрепятственно прошла в свою спальню.

Я нахмурился. Мысль о Клементине меня покоробила.

— Беспрепятственно! — сказал я. — Чтоб ей пусто было, Дживс, и пусть в воскресенье ее в угол поставят за незнание молитвы. Итак, вы повидались с мисс Маплтон?

— Да, сэр.

— И сказали ей, что я остался в саду один, без оружия и преследую преступников?

— Да, сэр.

— И что собираюсь ее навестить?

— Да, сэр.

— И теперь она занимается тем, что сочиняет постскриптум тете Агате и расписывает мои подвиги, не жалея похвал.

— Да, сэр.

Я глубоко вздохнул. Было слишком темно, и я не мог видеть этого носителя сверхчеловеческого интеллекта, которым, должно быть, светилась каждая черточка его лица. Как я ни пытался в кромешной тьме разглядеть своего спасителя, мне не удалось.

— Дживс, — сказал я, — мне с самого начала надо было руководствоваться вашими советами.

— Это, возможно, избавило бы вас от временных неприятностей, сэр.

— Да еще каких неприятностей! Представляете, едва я в полном мраке установил на ветке цветочный горшок, как вдруг свет фонаря ударил мне в лицо! Я подумал, что мне конец. Дживс!

— Сэр?

— Поездка в Антиб отменяется.

— Я рад это слышать, сэр.

— Если Бобби Уикем ухитрилась втравить меня в историю в таком тихом городке, как Бингли, что она натворит в Антибе, на этом модном курорте, где всегда царит веселье, даже подумать страшно.

— Совершенно верно, сэр. Мисс Уикем, как я уже упоминал, хоть и очаровательная…

— Да-да, Дживс. Не сыпьте соль на раны. С глаз Берти Вустера спала пелена.

Тут я немного замялся.

— Дживс!

— Сэр?

— Эти брюки для гольфа…

— Да, сэр?

— Можете отдать их для бедных.

— Очень вам благодарен, сэр. Я вздохнул.

— Дживс, у меня сердце кровью обливается.

— Я очень ценю вашу жертву, сэр. Но когда минует первая боль, вы почувствуете большое облегчение от того, что расстались с этим предметом верхней одежды, сэр.

— Вы так думаете?

— Я в этом убежден, сэр.

— Будь по-вашему, Дживс, — сказал я. — Вам виднее.

 

8

ВОЗВЫШАЮЩАЯ ДУШУ ЛЮБОВЬ

Каждый год наступает ужасное время, обычно оно приходится на начало августа, когда Дживс принимается настойчиво поговаривать об отпуске — вот лодырь! — и уматывает недели на две куда-нибудь на морской курорт, а я остаюсь один. Сейчас наступило такое время, и мы стали обсуждать, что делать с Бертрамом.

— У меня сложилось впечатление, сэр, — сказал Дживс, — что вы намеревались принять приглашение мистера Сипперли погостить в его Гэмпширском поместье.

Я засмеялся. Горьким, безнадежным смехом.

— Верно, Дживс, намеревался. Но Провидение сжалилось надо мной, и я вовремя проник в коварные замыслы Сиппи. Знаете, что он задумал?

— Нет, сэр.

— Как донесли мои шпионы, там будет невеста Сиппи, мисс Мун. А также мамаша невесты, миссис Мун, и маленький брат невесты, мастер Мун. Понимаете, какое дьявольское вероломство скрывается за этим приглашением? Понимаете, какие коварные замыслы у этого человека? Совершенно очевидно, что мне уготована роль развлекать миссис Мун и маленького Себастьяна Муна, пока Сиппи со своей малахольной девицей целыми днями будут бродить по живописным окрестностям и щебетать о том о сем. К счастью, мне удалось выскользнуть из западни. Вы помните маленького Себастьяна?

— Да, сэр.

— Помните, какие у него глазищи? И золотые кудри?

— Да, сэр.

— Не знаю, почему, ноя не выношу златокудрых детишек. При виде такого ребенка меня подмывает его поколотить или уронить что-нибудь ему на голову.

— Многие сильные личности подвержены подобным состояниям, сэр.

— Итак, никаких Сиппи. Кажется, звонят в дверь?

— Да, сэр.

— Наверное, кто-то пришел.

— Да, сэр.

— Надо пойти посмотреть.

— Да, сэр.

Дживс исчез и через мгновение явился, держа в руках поднос с телеграммой. Я ее вскрыл, и легкая улыбка заиграла у меня на губах.

— Поразительно, иногда не успеешь чего-нибудь пожелать, а желание уже исполнилось. Телеграмма от тети Далии. Она меня приглашает в свое поместье, в Вустершир.

— Чрезвычайно удачно, сэр.

— Да. Как это я, подыскивая приют, упустил из вида тетю Далию, не понимаю. Это же райский уголок. Кругом пейзажи один другого живописнее, купание и лучший повар во всей Англии. Вы ведь не забыли Анатоля?

— Нет, сэр.

— И главное, в доме тети Далии почти не бывает этих кошмарных детишек. Правда, ее сын Бонзо приехал туда на каникулы, но против него я не возражаю. Дживс, шпарьте на почту и отправьте телеграмму, что я принимаю приглашение.

— Да, сэр.

— Потом уложите вещи, не забудьте клюшки для гольфа и теннисную ракетку.

— Очень хорошо, сэр. Я рад, что все так удачно устроилось.

Кажется, я уже раньше упоминал, что в зловещем полку моих тетушек имеется одно приятное исключение — тетя Далия. Таких, как она, поискать, к тому же не лишена веселого спортивного духа. Она, если вы помните, вышла замуж за старину Тома Траверса. И она же с помощью Дживса переманила у миссис Бинго Литтл ее повара-француза Анатоля. Гостить у тети Далии — сплошное удовольствие. В ее доме собирается шумное, оживленное общество, и если обычно загородные дома печально славятся тем, что вас ни свет, ни заря поднимают к завтраку, то здесь такая нелепость никому не придет в голову.

И вот с ничем не омраченной радостью в душе я втиснул свой спортивный автомобиль в гараж Бринкли-Корта, графство Вустершир, и неспешно направился к дому по обсаженной кустарником аллее, мимо теннисного корта, чтобы оповестить хозяйку о своем прибытии. Когда я шел по газону, из окна курительной комнаты высунулась голова и дружелюбно мне засияла.

— А-а, мистер Вустер, — сказала голова. — Ха-ха!

— Хо-хо! — ответил я, не позволяя голове превзойти меня в вежливости.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы опознать голову. Я понял, что она принадлежит побитому молью семидесятилетнему джентльмену по имени Анструтер, старинному другу покойного отца тети Далии. Я его раза два видел в теткином лондонском доме. Довольно приятный старикашка, но временами страдает нервным расстройством.

— Только что прибыли? — спросил он, продолжая сиять.

— Сию минуту, — сказал я, сияя в ответ.

— Полагаю, вы найдете нашу милую хозяйку в гостиной.

— Спасибо, — сказал я и, посияв еще немного на всякий случай, пошел к дому.

Тетя Далия, которая действительно оказалась в гостиной, очень мне обрадовалась, чем доставила мне большое удовольствие. Она тоже сияла. Наверное, день такой выдался, когда все сияют.

— А-а, это ты, — сказала она, — привет, урод. Слава Богу, явился.

Такой прием меня вполне устраивал, вот если бы и остальные члены нашего семейного клана так меня встречали, особенно тетя Агата.

— Я всегда получаю необыкновенное удовольствие от вашего гостеприимства, тетя Далия, — сказал я с искренней теплотой. — Уверен, что прекрасно проведу время в вашем доме. Вижу, у вас гостит мистер Анструтер. Кто-нибудь еще?

— Ты знаком с лордом Снеттишэмом?

— Встречал на скачках.

— Он здесь вместе с леди Снеттишэм.

— И Бонзо, конечно?

— Да. И Томас.

— Дядя Томас?

— Нет, он в Шотландии. Твой кузен Томас.

— Вы говорите об этом изверге Тосе, сыне тети Агаты?

— Конечно! Сколько, по-твоему, у тебя кузенов Томасов, олух Царя небесного? Агата уехала в Гамбург и подкинула ребенка мне.

Я встревожился.

— На как же так, тетя Далия! Вы понимаете, что вы наделали? Вы хоть отдаленно представляете, какие бедствия навлекли на свой дом? В обществе Тоса может дрогнуть даже самый бесстрашный мужчина. Это же сущий дьявол в человеческом облике. Он способен на любую пакость.

— Я и сама всегда так считала, — сказала тетя Далия. — Но сейчас, черт его возьми, он ведет себя, как герой святочного рассказа. Видишь ли, бедный мистер Анструтер в последнее время сильно сдал, и когда ему стало известно, что в доме гостят два мальчугана, он немедленно принял меры. Предложил награду в пять фунтов тому, кто будет лучше себя вести. И как ты думаешь, что из этого последовало? У Томаса за плечами выросли большие белые крылья. — На лицо тетушки легла тень, будто что-то ее огорчило. — Маленький расчетливый негодник, — сказала она. — В жизни своей не видела такого тошнотворно благонравного ребенка. Одного этого достаточно, чтобы разочароваться в людях.

Я не совсем ее понимал.

— Но разве такие перемены в нем не во благо?

— Нет.

— Почему, не понимаю? Ведь благонравный Тос лучше, чем Тос, который носится по всему дому и чинит безобразия. По-моему, это очевидно.

— Совсем не очевидно. Понимаешь, Берти, эта награда за хорошее поведение все запутала. Создалась сложная ситуация. Вмешалась Джейн Снеттишэм, ее охватил спортивный азарт, и она настояла на том, чтобы заключить пари.

Наконец-то я врубился. Теперь мне стало ясно, к чему клонит тетушка Далия.

— А! — воскликнул я. — Понял! Догадался. Уразумел. Она поставила на Тоса, правда?

— Да. И, естественно, зная Тоса, я решила, что мое дело в шляпе.

— Конечно.

— Мне и в голову не пришло, что я могу проиграть. Видит Бог, я не питаю иллюзий по поводу моего дорогого Бонзо. Он с колыбели был отчаянный проказник. Но когда я поставила на него в соревновании с Тосом, я считала, что выигрыш у меня в кармане.

— Естественно.

— Бонзо просто шалун, заурядный озорник, а Томас — отпетый хулиган.

— Само собой. Не понимаю, тетя Далия, какие у вас основания тревожиться. Тос долго не выдержит. Обязательно сорвется.

— Да. Но несчастье может произойти раньше.

— Несчастье?

— Да. Берти, здесь затевается нечестная игра, — серьезным тоном сказала тетя Далия. — Когда я заключала пари, у меня и в мыслях не было, что Снеттишэмы могут строить такие козни. А вчера мне стало известно, что Джек Снеттишэм подбивает Бонзо влезть на крышу и выть в каминную трубу мистера Анструтера.

— Не может быть!

— Еще как может. Бедный больной старик до смерти бы перепугался. А придя в себя, первым делом исключил бы Бонзо из состязания и объявил Томаса победителем.

— Но Бонзо ведь не стал выть в трубу?

— Не стал, — сказала тетя Далия голосом, в котором звучала материнская гордость. — Он наотрез отказался. К счастью, мальчик сейчас влюблен, и это чувство так его изменило, что он с презрением отверг соблазн.

— Влюблен? В кого?

— В Лилиан Гиш. Неделю назад у нас в деревне, в кинотеатре «Сверкающая мечта», крутили старый фильм с ее участием, и Бонзо впервые ее увидел. После сеанса он вышел бледный, на нем лица не было, и с тех пор ведет себя все лучше и лучше. Так что опасность миновала.

— Слава Богу.

— Да. Но теперь моя очередь. Ты думаешь, я спокойно все это проглочу? Если со мной поступают честно, я отплачу сторицей; но если они пускаются на обман, я принимаю вызов. Раз уж пошла такая грубая игра, я тоже внесу в нее свою лепту. Слишком велика моя ставка в этой игре. И я не собираюсь руководствоваться уроками нравственности, преподнесенными мне в нежном возрасте.

— Вы поставили крупную сумму?

— Если бы просто деньги! Я поставила Анатоля против судомойки Снеттишэмов.

— Боже правый! Что скажет дядюшка Томас, когда узнает, что Анатоля больше нет?

— И не говори!

— Не слишком ли большое преимущество оказывается на стороне миссис Снеттишэм? Ведь известно, что Анатоль несравненный, прославленный повар.

— Ты прав, но судомойка Джейн Снеттишэм тоже не лыком шита. Такой, как она, днем с огнем не сыщешь, Снеттишэмы сами говорили. В наши дни хорошая судомойка — такая же редкость, как подлинник Гольбейна. Кроме того, мне пришлось дать фору этой Снеттишэм. Она меня вынудила. Однако вернемся к тому, с чего я начала. Если конкуренты не брезгуют такими приемами, как искушение Бонзо, мы тоже прибегнем к подобным методам и расставим не одно искушение на пути Томаса. Так что пошли за Дживсом, и пусть он пораскинет мозгами.

— Но я не взял с собой Дживса.

— Не взял?

— Да. Он в это время года всегда ездит в отпуск, в Богнор, ловить креветок.

Лицо тети Далии выразило сильную озабоченность.

— Немедленно пошли за ним! Какая от тебя польза без Дживса, нескладеха несчастный?

Я расправил плечи и выпрямился во весь рост. Я как никто другой уважаю Дживса, но гордость Вустеров была уязвлена.

— Голова на плечах есть не только у Дживса, — холодно проговорил я. — Тетя Далия, положитесь в этом деле на меня. Сегодня к вечеру я представлю на ваше усмотрение полностью продуманный план действий. Если мне не удастся перехитрить Тоса, я съем свою шляпу.

— Чем тебе и придется удовольствоваться, если я проиграю Анатоля, — мрачно заключила тетушка.

Надо вам сказать, ее настроение очень мне не понравилось.

Расставшись с тетей Далией, я принялся изо всех сил размышлять. Вообще-то я всегда подозревал, что тетушка, хоть и выказывает мне расположение и неизменно радуется моему обществу, имеет о моих умственных способностях мнение не столь высокое, как мне бы хотелось. Уж очень часто она меня называет олухом, и если я в ее присутствии высказываю какое-то соображение, или предположение, или идею, тетушка ее встречает ласковым смехом, который меня почему-то обижает. Вот и сейчас, когда мы с ней говорили, она прозрачно намекнула, что в нынешней сложной обстановке, требующей находчивости и сообразительности, Бертрам — существо совершенно никчемное. А я намерен был ей доказать, что она сильно меня недооценивает.

Вы поймете, чего на самом деле стоит Бертрам, если я вам скажу, что не успел я пройти нескольких шагов по коридору, как в голове у меня уже созрел блестящий план. Я придирчиво его рассматривал некоторое время, за которое успел выкурить полторы сигареты, и не нашел в нем ни единого изъяна, при условии — я подчеркиваю, при условии, — что мы с мистером Анструтером полностью сходимся во взглядах на хорошее и дурное поведение.

Самое главное в подобных случаях, как говорит Дживс, — это опереться на психологию индивидуума. Изучи индивидуума, и ты добьешься успеха. Юного Тоса я изучаю уже много лет, и его психология для меня — открытая книга. Он относится к тем детям, про которых никак нельзя сказать: «Солнце да не зайдет во гневе вашем», надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать. Я имею в виду вот что: попробуйте раздразнить, обидеть или разозлить этого юного головореза, и он при первой же возможности жестоко вам отомстит. Например, прошлым летом он угнал лодку, на которой некий член Кабинета министров, гостивший в поместье моей тетки Агаты в графстве Хартфордшир, заплыл на остров, стоящий посреди озера. Заметьте, шел проливной дождь, и на острове не было никого, кроме разъяренных лебедей. Так этот маленький негодяй отомстил члену Кабинета министров. За что, вы спросите? А за то, что упомянутый член Кабинета застукал Тоса за курением и сообщил об этом тетушке Агате. Как вам это понравится?

Поэтому я подумал, что несколько метких выпадов или колкостей, задевающих за живое, подействуют на Тоса безотказно и спровоцируют на жуткую месть. Не удивляйтесь, что я был готов пожертвовать собой ради блага тетушки Далии, скажу вам только одно: да, мы, Вустеры, таковы.

Теперь мне важно было выяснить, сочтет ли мистер Анструтер оскорбление, нанесенное Бертраму Вустеру, достаточно веским поводом, чтобы исключить Тоса из игры. Или он, посмеиваясь по-стариковски, промямлит, что, мол, мальчишки, они и есть мальчишки, что с них возьмешь? В последнем случае, само собой, мой блестящий план срывается. Я решил немедленно поговорить со стариканом.

Он все еще сидел в курительной комнате и читал утренний «Тайме». Вид у него был болезненный.

— А-а, мистер Анструтер, — сказал я. — Как дела?

— Мне совсем не нравится, как складывается ситуация на американском рынке, — ответил он. — Не понимаю этой явной тенденции к понижению.

— Да? Неужели? А как насчет вашего приза за примерное поведение?

— А, стало быть, вы об этом уже знаете?

— Да, наслышан, но не совсем понимаю вашу систему оценок.

— Ну как же, все очень просто. Я оцениваю поведение за день. Утром даю каждому из них по двадцать баллов. Из этой суммы вычитаю то или иное число, зависящее от тяжести проступка. Например, за громкий крик у моей спальни рано утром я вычитаю три балла, за свист — два балла. Наказание за более серьезные прегрешения, соответственно, увеличивается. Вечером, перед сном, я подвожу итоги и заношу их в записную книжку. По-моему, гениально просто, вы согласны, мистер Вустер?

— Вне всякого сомнения.

— До сих пор результаты были чрезвычайно благоприятные. Ни один из мальчиков не потерял ни одного балла, а моя нервная система находится в таком хорошем состоянии, на которое, признаться, я не смел и надеяться, когда узнал, что в доме одновременно со мной будут жить двое подростков.

— Понимаю, — сказал я. — Ваш расчет блестяще оправдывается. Скажите, а как вы расценили бы подлый поступок вообще?

— Простите?

— Я хочу сказать, если он не направлен лично против вас. Допустим, один из мальчуганов сделает пакость мне, например? Скажем, подставит подножку или подкинет жабу в постель?

Бедный старикан пришел в ужас.

— Всенепременно лишу виновного десяти баллов.

— Всего лишь?

— Ну, пятнадцати.

— Лучше бы двадцати. Хорошее круглое число.

— Хорошо, пусть будет двадцать. От таких шуточек меня в холодный пот бросает.

— Меня тоже.

— Мистер Вустер, вы ведь не забудете сообщить мне, если произойдет такой безобразный случай?

— Вы первым об этом узнаете, — заверил его я.

Ну, а теперь в сад, подумал я, на поиски юного Тоса. Бертрам выяснил все, что нужно, и таким образом обрел твердую почву под ногами.

Мне не пришлось долго бродить по саду, я нашел Тоса в беседке, погруженного в чтение какой-то нравоучительной книги.

— Добрый день, — сказал он, приветствуя меня ангельской улыбкой.

Этот враг рода человеческого был коренастый, плотный подросток, которому наше слишком терпимое общество вот уже четырнадцать лет позволяло отравлять себе жизнь. Нос у него курносый, глаза зеленые, на вид настоящий сорви-голова. Мне он никогда не нравился, а уж с этой ангельской улыбкой выглядел прямо-таки отталкивающе.

Я перебрал в уме несколько подходящих колкостей.

— А-а, Тос, — сказал я, — привет. Да ты, я смотрю, разжирел, как свинья.

По-моему, для начала неплохо. По опыту я знал, что Тос терпеть не может даже самых безобидных, добродушных шуток насчет его явственно выпирающего брюшка. В последний раз, когда я отпустил замечание по этому поводу, дитятя так меня отбрил, что я был бы горд иметь в своем лексиконе несколько подобных выражений. Но сейчас Тос молча одарил меня еще более ангельской улыбкой, чем прежде, хотя я успел приметить, как в его взгляде мелькнуло тоскливое выражение.

— Да, по-моему, я немного прибавил в весе, — добродушно согласился он. — Придется поделать физические упражнения, пока я живу здесь. Берти, может, ты хочешь сесть, — предложил он, вставая. — Ты ведь, наверное, устал с дороги. Хочешь, я положу тебе на кресло диванную подушку? А сигареты у тебя есть? А спички? Не то я мигом бы все тебе доставил из курительной комнаты. Если хочешь, сбегаю принесу что-нибудь прохладительное.

Сказать, что я был ошеломлен, значит ничего не сказать. Хоть тетя Далия меня предупредила, я в сущности не верил, что этот юный бандюга способен столь разительно изменить свое отношение к ближним. Но сейчас, когда он явился передо мной помесью бойскаута и сервировочного столика на колесах, я почувствовал, что окончательно сбит с толку, однако со свойственной мне бульдожьей хваткой продолжал начатое дело.

— Послушай, Тос, ты все еще прозябаешь в этой своей школе для придурков? — спросил я.

Пусть он устоял, когда я издевался над его пухлостью, но неужели он настолько продажен, чтобы за какие-то пять фунтов стерпеть насмешки над своей родной школой? Невероятно! Однако я ошибся. Видно, страсть к деньгам победила. Он только покачал головой.

— Я оттуда ухожу. Со следующего семестра поступаю в Певенхерст.

— Там носят плоские квадратные шапочки, да?

— Да.

— С розовыми кисточками?

— Да.

— Ну и вид у тебя будет! Осел с кисточкой, — сказал я, правда, без особой надежды, и от души расхохотался.

— Что правда, то правда, — сказал он, хохоча еще искренней, чем я.

— Квадратная шапочка!

— Ха-ха!

— Розовая кисточка!

— Ха-ха! Тут я сдался.

— Ну, ладно, пока, — уныло сказал я и поплелся прочь.

Через два дня мне стало ясно, что вирус стяжательства проник глубже, чем я думал. Этот ребенок был безнадежно одержим жаждой наживы.

Дурные новости сообщил мне старикан Анструтер.

— А-а, мистер Вустер, — сказал он, встретившись со мной на лестнице, когда я спускался в холл, подкрепив себя завтраком. — Вы были столь любезны, что выразили интерес к учрежденному мною состязанию на приз за примерное поведение.

— И что же?

— Я ведь вам объяснил мою систему оценок. Ну так вот, сегодня утром мне пришлось внести в нее некоторые изменения. Как мне представляется, обстоятельства этого требуют. Дело в том, что я случайно встретил племянника нашей милой хозяйки, юного Томаса. Он возвращался домой и, как я заметил, вид у него был утомленный, ботинки в пыли. Естественно, я поинтересовался, что его заставило подняться в столь ранний час, а, надо вам сказать, дело было еще до завтрака. Тогда он мне все объяснил: оказывается, он слышал, как вы вчера посетовали, что, уезжая из Лондона, забыли распорядиться, чтобы вам сюда доставляли «Спортивные новости», и он ходил на железнодорожную станцию, — а это больше трех миль, — чтобы купить вам газету.

Все поплыло у меня перед глазами. Мне явились сразу два мистера Анструтера, оба с размытыми контурами.

— Что?!

— Я могу понять ваши чувства, мистер Вустер. И, поверьте, я их ценю. Поистине, такая самоотверженная доброта в ребенке его возраста — большая редкость. Растроганный до глубины души благородством его поступка, я немного отступил от своей системы и наградил мальчика премией — пятнадцатью баллами.

— Пятнадцатью баллами!

— Действительно, почему пятнадцатью? Пусть будет двадцать. Как вы совершенно справедливо заметили, двадцать — прекрасная круглая цифра, — сказал старикан и заковылял прочь, а я бросился искать тетушку.

— Тетя Далия, — вскричал я, — дело принимает дурной оборот.

— Послушай, да они просто на ходу подметки режут! — с горячностью подхватила тетя Далия. — Знаешь, что сейчас случилось? Этот плут Снеттишэм, которого за такие проделки надо в шею гнать из его клуба, а к скачкам и близко не подпускать, подговаривал Бонзо хлопнуть во время завтрака бумажным пакетом над ухом мистера Анструтера и обещал за это десять шиллингов. Слава Богу, любовь к Лилиан Гиш и на этот раз победила. Мой дорогой Бонзо просто смерил жулика Снеттишэма взглядом и гордо удалился. Теперь ты понимаешь, с чем мы столкнулись?

— Тетя Далия, мы столкнулись с еще более страшным злом, — сказал я и поведал ей о разговоре с мистером Анструтером.

Она была ошеломлена. Можно сказать, сражена ужасом.

— Неужели Томас это сделал?

— Представьте себе.

— Протопал шесть миль, чтобы достать для тебя газету?

— Шесть с лишним.

— Маленький негодяй! Боже милостивый! Берти, представляешь, ведь он может начать творить добрые дела каждый день! Или даже дважды в день! Неужели нет никакого средства его остановить?

— По-моему, нет. Его теперь не остановишь, тетя Далия. Должен признаться, я в полной растерянности. Есть только один выход. Надо послать за Дживсом.

— Давно пора! — отрезала тетушка. — Надо было его вызвать с самого начала. Телеграфируй ему сейчас же.

Все-таки Дживсу нет равных. И сердце у него золотое. Причем из золота высшей пробы. Любой на его месте, вызови я его телеграммой в разгар отпуска, наверняка послал бы меня подальше. Но Дживс не таков. Он примчался на следующий же день, загорелый, в прекрасной форме, и я немедленно изложил ему суть дела.

— Ну вот, Дживс, теперь вы все знаете, — сказал я, пересказав известные вам факты. — Ваша задача — хорошенько пораскинуть умом. Отдохните с дороги, а вечером, перекусив, удалитесь в уединенное место и поломайте голову. Может быть, хотите к ужину какие-нибудь особенные блюда или бодрящие напитки, чтобы подстегнуть мозги? Только скажите.

— Очень вам благодарен, сэр, но у меня уже есть план, который, я думаю, себя оправдает.

Я уставился на него чуть ли не с благоговейным страхом.

— Как?! Уже?

— Да, сэр.

— Не может быть!

— Может, сэр.

— Наверное, ваш план основан на изучении психологии индивидуума?

— Совершенно верно, сэр.

Я с недоверием покачал головой. В душу закрались сомнения.

— Хорошо, Дживс, выкладывайте. Но, честно говоря, особых надежд я не питаю. Вы ведь только что здесь появились и не знаете, какие пугающие перемены произошли в Тосе. Вы, наверное, думаете, что он такой же, как прежде. Ничего похожего, уверяю вас. Одержимый желанием сцапать эту пятерку, проклятый мальчишка стал просто шелковый, и в броне, так сказать, его добродетели нет ни малейшего изъяна. Я издевался над его толстым пузом, последними словами поносил его школу, а он знай себе улыбается, как умирающий лебедь. Впрочем, вы сами все увидите. Однако, послушаем, что вы предлагаете.

— Мне пришло в голову, сэр, что самый разумный шаг в данных обстоятельствах состоит в том, чтобы вы обратились к миссис Траверс с просьбой пригласить сюда в гости мастера Себастьяна Муна.

Я снова покачал черепушкой. По-моему, на этот раз славный малый бредил, причем бред был клинический.

— Черт побери, Дживс, какой от этого толк? — спросил я не без некоторой досады. — Почему Себастьяна Муна?

— Потому что у него золотые кудри, сэр.

— Ну и что из этого?

— Сильные личности порой не могут устоять при виде золотых кудрей, сэр.

Конечно, это была мысль. Однако я не сказал бы, что пришел в восторг. Возможно, вид Себастьяна Муна пробьет броню Тосовой добродетели настолько, что скверный мальчишка пустит в ход кулаки, но я не слишком на это надеялся.

— Может, вы и правы, Дживс.

— Вероятно, вы находите, что я настроен слишком оптимистично, сэр. Однако, если вы помните, мастер Мун, кроме золотых кудрей, обладает некоторыми особенностями характера, которые не всем могут показаться приятными. Мастер Себастьян склонен, например, слишком живо и непосредственно выражать свои чувства, к чему, как мне представляется, мастер Томас, скорее всего, отнесется крайне неодобрительно, тем более что мастер Себастьян несколькими годами моложе мастера Томаса.

У меня все время было чувство, что в плане Дживса есть изъян, и вот теперь я, кажется, понял, в чем он состоит.

— Но, Дживс, если этот малявка Себастьян, по вашим словам, действует на всех мальчишек, как красная тряпка на быка, почему вы считаете, что его поколотит именно Toe, a не Бонзо? Если Себастьяном займется наш фаворит, мы окажемся в дураках. Не забывайте, Бонзо и так уже отстает от Тоса на двадцать очков.

— Такой оборот дела мне представляется весьма маловероятным, сэр. Мастер Траверс влюблен, а в тринадцать лет любовь оказывает на молодого человека мощное сдерживающее влияние.

— Гм, — задумчиво произнес я. — Ну что ж, Дживс, давайте попробуем.

— Да, сэр.

— Попрошу тетю Далию сегодня же написать Сиппи.

Должен вам сказать, что когда спустя два дня в доме появился маленький Себастьян, во мне воскресла надежда. При виде этого златокудрого ангелочка у каждого порядочного мальчишки просто руки чесались затащить его куда-нибудь в укромное местечко и как следует поколотить. Мне Себастьян Мун сильно напоминал Маленького лорда Фаунтлероя. Я пристально наблюдал за лицом Тоса в момент их встречи и, если не ошибаюсь, взгляду него был, как у индейского вождя — скажем, у Чингачгука или у Сидящего Буйвола, — когда тот тянется к своему ножу для снимания скальпа. И вид у Тоса был такой, будто он готов немедленно приступить к делу.

Правда, пожимая Себастьяну руку, он, видно, сдержал себя. Только проницательный наблюдатель мог бы заметить, что Тос задет за живое. Но я-то заметил и немедленно послал за Дживсом.

— Дживс, если вам показалось, что я недооценил ваш план, то хочу вас разуверить. Вы попали в точку. Я наблюдал за Тосом, когда они с Себастьяном встретились. У Тоса в глазах появился подозрительный блеск.

— Вот как, сэр?

— Да. Он переминался с ноги на ногу и двигал ушами. В общем, похоже, сдерживался из последних сил.

— Да, сэр?

— Да. Меня не покидало явственное ощущение, что он вот-вот взорвется. Завтра же попрошу тетю Далию взять обоих недоносков на прогулку и оставить их одних где-нибудь в уединенном месте. Остальное предоставим природе.

— Хорошая мысль, сэр.

— Это больше, чем хорошая мысль, Дживс. Считайте, дело в шляпе.

Знаете, чем старше я становлюсь, тем больше крепнет во мне убежденность, что на самом деле никогда нельзя считать, что твое дело в шляпе. Не один раз мне приходилось видеть, как самые надежные построения рушились, и теперь уж я вряд ли избавлюсь от своего холодного скептицизма. Бертрам Вустер только качает головой, когда в «Трутнях» или еще где-нибудь ему, например, советуют поставить на лошадь, которая должна прийти первой, даже если на старте в нее ударит молния. Бертрам слишком хорошо знает жизнь, чтобы быть в чем-то уверенным.

Если бы кто-нибудь сказал мне, что мой кузен Тос, оставшись наедине с таким в высшей степени противным существом, как Себастьян Мун, не обкорнает ему кудряшки перочинным ножом, не вывозит его в грязи с головы до ног, а, напротив того, вернется домой, неся на спине этого злосчастного ребенка, который, как оказалось, стер ногу, я бы пренебрежительно рассмеялся ему в лицо. Я хорошо знаю Тоса, знаю, на что он способен. Я видел его в деле, и был убежден, что даже угроза лишиться пяти фунтов его не остановит.

И что же произошло? Стоял тихий предвечерний час, сладостно пели птички, сама Природа будто нашептывала вам слова надежды и утешения, и вот тут-то и случилась беда. Я болтал со стариком Анструтером на террасе, когда вдруг из-за поворота на дорожке показались двое детей. Себастьян без шляпы, со своими золотистыми кудряшками, развевающимися на ветру, сидел на спине у Тоса и горланил какую-то песенку. А Тос, сгибаясь под тяжестью ноши, хоть и устало, но упорно тащился вперед, и на губах его играла эта проклятая ангельская улыбка. Он сгрузил Себастьяна на ступени и подошел к нам.

— У Себастьяна в туфле гвоздь, — сказал он тихим, благонравным голосом. — Ему было больно идти, поэтому я его принес.

Я услышал, как мистер Анструтер шумно вздохнул.

— Ты нес его всю дорогу?

— Да, сэр.

— По такому солнцепеку?

— Да, сэр.

— Но ведь тебе было тяжело?

— Немного, сэр, — сказал Тос, снова ангельски улыбаясь. — Но ему было страшно больно идти.

Я смотал удочки. С меня довольно. Невооруженным глазом видно, что почтенный старец сейчас начнет метать премиальные баллы. Глаз у него заблестел особым наградометательным блеском. И я отчалил в направлении своей спальни, где застал Дживса, перебирающего мои галстуки и прочие вещи.

Выслушав новости, он поджал губы.

— Плохи дела, сэр.

— Очень плохи, Дживс.

— Я этого боялся, сэр.

— Да? А я нет. Я был уверен. Тос должен был отлупить Себастьяна. Я на это рассчитывал. Вот что делает с человеком страсть к деньгам. Какой меркантильный век, Дживс. Будь я мальчишкой, я бы с радостью пожертвовал пятью фунтами, чтобы всласть отлупить такого ангелочка, как Себастьян. И ни секунды не считал бы, что пустил деньги по ветру.

— Вы ошибаетесь, сэр, трактуя таким образом побуждения мастера Томаса. Подавляя свои естественные порывы, он руководствовался отнюдь не желанием выиграть пять фунтов.

— Как это?

— Я установил истинную причину тех перемен, которые произошли в характере мастера Томаса, сэр.

Честно скажу, я опешил.

— Что же это за причина, Дживс? Религия?

— Нет, сэр. Любовь.

— Любовь?

— Да, сэр. Мастер Томас мне в этом признался, когда мы с ним беседовали в холле сразу после обеда. Сначала разговор зашел о всякой всячине, потом мастер Томас вдруг сильно покраснел и, немного поколебавшись, спросил, считаю ли я, что мисс Грета Гарбо самая прекрасная девушка на свете.

Я схватился за голову.

— Дживс! Только не говорите, что Тос влюбился в Грету Гарбо.

— Именно, сэр. К несчастью, так и есть. Мастер Томас дал мне понять, что это чувство постепенно в нем разгоралось, а последний фильм с ее участием решил дело. Голос у мастера Томаса дрожал от избытка чувства, которое нельзя истолковать иначе, как любовь. Из высказываний мастера Томаса я понял, что он намерен теперь до конца жизни стараться вести себя так, чтобы быть достойным мисс Греты Гарбо. Это был нокаут. Это был конец.

— Дживс, это конец, — сказал я. — Бонзо теперь отстает на добрых сорок баллов. Только какая-нибудь исключительно безобразная выходка может помешать Томасу получить приз. Но сейчас ничего такого от него, похоже, не дождешься.

— Да, подобная возможность представляется весьма маловероятной, сэр.

Я задумался.

— Дядюшку Томаса хватит удар, когда он вернется и узнает, что Анатоля больше нет.

— Да, сэр.

— Тете Далии придется испить горькую чашу до дна.

— Да, сэр.

— А если посмотреть с чисто эгоистической точки зрения, то мне уже никогда не приведется есть самые вкусные на свете блюда, если, конечно, Снеттишэмы не пригласят меня как-нибудь вечерком на ужин. Но подобная возможность также представляется весьма маловероятной.

— Да, сэр.

— Остается только одно — мужественно смириться с неизбежным.

— Да, сэр.

— Как аристократ времен Французской революции, которого везут на казнь. Надменная улыбка. Гордо поднятая голова.

— Да, сэр.

— Тогда вперед, Дживс. Запонки вдеты?

— Да, сэр.

— Галстук выбран?

— Да, сэр.

— Воротничок и нижнее белье приготовлены?

— Да, сэр.

— Тогда иду принимать ванну, вы и глазом не успеете моргнуть, как я вернусь.

Легко сказать, «надменная улыбка», «гордо поднятая голова», но по опыту знаю и, смею предположить, все со мной согласятся, что одно дело говорить о гордости и надменности, черт их подери, и совсем другое — изобразить. Должен честно признаться, следующие несколько дней, несмотря на все мои усилия, я пребывал в меланхолии. Ибо, по закону подлости, на Анатоля как раз в это время снизошло особое кулинарное вдохновение, и он бил свои прежние рекорды.

Вечер за вечером мы сидели за обеденным столом, пища таяла у нас во рту, и тетушка посылала мне взгляд, а я посылал взгляд тетушке, и Снеттишэм мужского рода противным, злорадным тоном вопрошал Снеттишэм женского рода, едала ли она когда-нибудь подобные кушанья, и Снеттишэм женского пола с самодовольной' улыбкой отвечала, что от роду не пробовала таких яств, и я посылал взгляд тетушке, а тетушка посылала взгляд мне, и наши глаза наполнялись невыплаканными слезами. Такие вот дела.

Тем временем отъезд мистера Анструтера приближался.

Как говорится, время бежало неумолимо. И как раз накануне его отъезда долгожданное событие произошло.

Стоял теплый, тихий, навевающий дремоту день. Я у себя в комнате строчил письмо, которое давно следовало бы написать. С того места, где я сидел, мне была видна затененная лужайка, обрамленная веселенькими клумбами. Птички прыгали, бабочки порхали туда-сюда, компания пчел жужжала тут и там. Старый мистер Анструтер, сидя в шезлонге, клевал носом. Не будь я так озабочен, эта мирная картина, безусловно, согрела бы мне душу. Одно только портило пейзаж — леди Снеттишэм слонялась среди клумб и, вероятно, составляла в уме меню своих грядущих трапез, чтоб ей ни дна, ни покрышки.

Итак, время будто остановилось. Птички прыгали, бабочки порхали, пчелы жужжали, старый мистер Анструтер похрапывал — каждый, как по нотам, разыгрывал свою партию. А я в письме своему портному уже добрался до того места, где надлежало строго выговорить ему по поводу того, как ведет себя правый рукав моего пиджака.

В дверь постучали, и в комнату вплыл Дживс с дневной почтой в руках. Я вяло взял письма и положил на стол.

— Вот так-то, Дживс, — мрачно сказал я.

— Сэр?

— Мистер Анструтер завтра уезжает.

— Да, сэр.

Я взглянул из окна на спящего старца.

— В мои юные годы, Дживс, будь я даже по уши влюблен, я бы не устоял при виде дремлющего в шезлонге старичка. Я бы отколол какой-нибудь номер, чего бы мне это ни стоило.

— Вот как, сэр?

— Да. Вероятнее всего, пульнул бы у него над ухом из игрушечного духового ружья. Нынешние мальчишки просто выродились. Начисто утратили спортивный дух. Наверное, даже в такой прекрасный день Тос сидит дома и показывает Себастьяну свой альбом с марками или что-нибудь вроде того. Ха! — с отвращением воскликнул я.

— Полагаю, мастер Томас и мастер Себастьян играют на конном дворе, сэр. Я недавно встретил мастера Себастьяна, и он мне сообщил, что идет на конный двор.

— А все кинематограф, Дживс, — сказал я, — проклятие нашего века. Когда бы не кинематограф, останься Тос на конном дворе вдвоем с таким ангелочком, как Себастьян…

Я осекся. Откуда-то с юго-запада, откуда именно, мне из окна не было видно, раздался душераздирающий вопль.

Он ножом рассек тишину, и старый мистер Анструтер подскочил так, будто ему в мягкое место воткнули шило. В следующий миг появился Себастьян. Он мчался со всех ног, а за ним гнался Тос. Тосу сильно мешало большое ведро с водой, которое он тащил в правой руке, но он явно выигрывал забег. Он почти настиг Себастьяна, но тот, проявив редкую находчивость, спрятался за мистера Анструтера, и на какой-то миг развитие событий прекратилось.

Но лишь на миг. Тос, очевидно находившийся в невменяемом состоянии, рванулся в сторону, поднял ведро обеими руками и опрокинул его. Мистер Анструтер, который рванулся в ту же сторону, что и Тос, получил сполна. Насколько я мог видеть, мало ему не показалось. В одну секунду он превратился в самое мокрое существо во всем Вустершире.

— Дживс! — вскричал я.

— Да, безусловно, сэр, — сказал Дживс, выразив этими словами смысл и значение всего, что произошло.

Тем временем внизу страсти накалялись. Мистер Анструтер, хоть и немощный старик, маху не дал. Редко увидишь, чтобы человек его возраста действовал с таким проворством. Схватив трость, лежавшую рядом с шезлонгом, он ринулся в бой. Минуту спустя они с Тосом скрылись за углом дома и исчезли из поля моего зрения. Судя по доносившимся до меня воплям Тоса, ему, несмотря на всю его прыть, не удалось сбежать с поля боя.

Наконец суматоха и крики прекратились, и я, бросив злорадный взгляд на Снеттишэм женского пола, которая стояла с таким видом, будто ей по физиономии заехали тортом, и смотрела, как ее ставленник проигрывает состязание, обернулся к Дживсу. Я чувствовал себя победителем. Нечасто мне удается обставить Дживса, но сейчас, бесспорно, выигрыш был мой.

— Вот видите, Дживс, я был прав, а вы ошибались. Тос есть Тос. Кровь в нем заговорила. Разве может леопард избавиться от пятен на шкуре или эфиоп от чего-то там еще? Как это учили нас в школе?

— Можно изгонять природу вилами, сэр, но она все равно возвращается. В латинском оригинале это звучит…

— Бог с ним, с латинским оригиналом. Главное в том, что я вам говорил — Тос не сможет вынести этих золотых кудряшек, так и вышло. А вы со мной не соглашались.

— Как мне кажется, дело не в кудряшках, сэр.

— Именно в них, Дживс.

— Нет, сэр. Полагаю, дело в том, что мастер Себастьян с пренебрежением отозвался о мисс Гарбо.

— Да? С чего бы это?

— Я сам ему предложил, чтобы он это сделал, когда встретил его недавно. Мастер Себастьян очень охотно со мной согласился, так как, по его мнению, мисс Гарбо безусловно проигрывает в красоте и таланте по сравнению с мисс Кларой Бау, к которой мастер Себастьян давно питает глубокую симпатию. То, чему мы только что были свидетелями, сэр, наводит меня на мысль, что мастер Себастьян затронул упомянутую тему в самом начале их беседы с мастером Томасом.

Я рухнул на стул. Такое даже Вустерам не под силу.

— Дживс!

— Сэр?

— Вы хотите сказать, что Себастьян Мун, совсем еще ребенок, который расхаживает с длинными локонами, не вызывая отвращения в окружающих, влюблен в Клару Бау?

— Да, сэр, и, как он дал мне понять, довольно давно.

— Дживс, это новое поколение нам сто очков вперед даст.

— Да, сэр.

— Разве вы были таким?

— Нет, сэр.

— Я тоже не был таким, Дживс. В четырнадцать лет я написал Мэри Ллойд и попросил у нее автограф, но, если не считать этого эпизода, моя личная жизнь безупречна. Но дело не в этом. Дело в том, Дживс, что я снова должен отдать вам дань восхищения.

— Очень вам благодарен, сэр.

— Вы еще раз доказали, что вы великий человек, Дживс, от вас исходит свет разума.

— Рад, что мог оказаться полезен, сэр. Нуждаетесь ли вы еще в моих услугах?

— В смысле, вы хотите вернуться в Богнор к своим креветкам? Поезжайте, Дживс, и проведите там еще две недели, если захочется. И пусть вам сопутствует успех в ловле креветок.

— Большое спасибо, сэр.

Я восхищенно глядел на него. В его глазах светился ум высшего порядка, затылок выступал далеко назад.

— Жаль мне ту креветку, которая попытается своими жалкими уловками противостоять вам, Дживс, — сказал я.

И это была чистая правда.

 

9

ДЖИВС И СТАРАЯ ШКОЛЬНАЯ ПОДРУГА

Осенью того года, когда ноябрьские скачки в Манчестере выиграл Йоркширский Пудинг, благополучие моего старого друга Ричарда (Бинго) Литтла достигло своего… забыл, как это называется. В общем, он стал, судя по всему, совершенным баловнем судьбы. Ел с аппетитом, спал крепко и наслаждался счастливой семейной жизнью. Когда же его всеми уважаемый дядя лорд Уилберфорс откинул, наконец, коньки, Бинго унаследовал значительное состояние и прекрасное старинное поместье, расположенное милях в тридцати от Нориджа. Сгоняв туда ненадолго, я убедился, что если есть на свете человек, который пребывает на верху блаженства, так это Бинго.

Мне пришлось покинуть райский уголок, потому что по настоянию моих родственников я должен был мчаться в Харроугейт, чтобы опекать моего дядюшку Джорджа, у которого снова стала пошаливать печень. Но когда в день отъезда мы с Бинго уплетали завтрак, я охотно принял его приглашение вернуться сразу, как только снова вырвусь в мир цивилизации.

— Постарайся успеть к Лейкенхэмским скачкам, — твердил мне Бинго. Он вторично загрузил в свою тарелку сосиски с беконом. Бинго всегда был большой обжора, а на деревенском воздухе его аппетит разыгрался вовсю. — Махнем туда на автомобиле, возьмем корзину с едой и повеселимся на славу.

Я хотел было ответить, что непременно последую его совету, но миссис Бинго, которая как раз в это время вскрывала письмо, вдруг издала восторженный вопль.

— О, какая радость, мой любименький ягненочек!

Миссис Бинго, если вы помните, до замужества была известной писательницей Рози М. Бэнкс, и теперь она, обращаясь к мужу, имеет обыкновение придумывать для него эти кошмарные прозвища. Вероятно, причина в том, что она всю жизнь писала душещипательные романы для широких масс. Бинго особо против этого не бунтует. Понимая, что его женушка — автор такой из ряда вон выходящей ахинеи, как «Светский лев Мервин Кин» и «Фабричная девчонка», он, видимо, ожидал чего-то похлеще.

— О, какая радость, мой любименький ягненочек! Правда?

— Что?

— К нам хочет приехать Лаура Пайк.

— Кто?

— Ты, конечно, слышал о ней от меня. Она моя самая любимая школьная подруга. Я перед ней преклоняюсь. Она необыкновенно умна. Лаура хочет погостить у нас неделю-другую.

— Нет вопросов. Пусть подваливает.

— Ты правда не возражаешь?

— Конечно, нет. Любая твоя подруга…

— Мой любименький! — сказала миссис Бинго, посылая мужу воздушный поцелуй из-за кофейника.

— Мой ангел! — сказал Бинго, прожевывая сосиску.

В самом деле, очень трогательно. Очаровательная домашняя сценка. Взаимное сердец лобызанье и все такое прочее. Когда мы с Дживсом возвращались домой на автомобиле, я ему сказал:

— В наше неспокойное время, Дживс, когда жены только и думают о том, как бы полнее себя выразить, когда мужья поглядывают на сторону и делают то, чего делать не положено, когда дом превращается в психушку, так приятно встретить пару, живущую в любви и согласии.

— Безусловно, сэр.

— Я имею в виду мистера и миссис Бинго.

— Понимаю, сэр.

— Один поэт очень хорошо сказал о таких парах. Не помню, что именно.

— «Два сердца бьются, как одно, одна и та же дума их умы тревожит», сэр.

— Чертовски хорошо сказано, Дживс.

— Сказано, как мне кажется, весьма убедительно, сэр.

Если бы я знал, что идиллическая сцена, свидетелем которой я был в то утро, уже таит в себе первый слабый ропот грядущего шторма! Рок неслышными шагами приближался к счастливым супругам, тайно засовывая кусок свинца в боксерскую перчатку.

Мне удалось довольно скоро отделаться от дядюшки Джорджа и, оставив его барахтаться в целебных водах, я телеграфировал чете Бинго о своем возвращении. Путь был неблизкий, и когда я прибыл к месту назначения, мне едва хватило времени переодеться к ужину. Я стремительно облачился в смокинг и уже радостно предвкушал коктейли и изысканные блюда, когда дверь отворилась и вошел Бинго.

— Привет, Берти, — сказал он. — А-а, Дживс.

Говорил он каким-то безжизненным голосом. Поправляя галстук, я поймал на себе взгляд Дживса и в ответ вопросительно на него посмотрел. По выражению его лица я понял, что нас обоих поразило одно и то же обстоятельство: наш хозяин не в себе. Лоб нахмурен, в глазах нет привычного веселого блеска, прямо утопленник какой-то.

— Бинго, что-нибудь случилось? — спросил я, встревоженный состоянием друга. — Ты скверно выглядишь. Уж не подхватил ли что-нибудь вроде чумы?

— Подхватил.

— Что?

— Чуму.

— В каком смысле?

— Она обитает у нас в доме, — сказал Бинго и засмеялся неприятным, кашляющим смехом, будто ему недавно миндалины удалили.

Я ничего не понимал. Старина Бинго говорил загадками.

— Старина, мне кажется, ты говоришь загадками. Дживс, вам не кажется, что он говорит загадками?

— Да, сэр.

— Я говорю о Пайк, — сказал Бинго.

— Что такое пайк?

— Лаура Пайк. Помнишь…

— А… да, конечно. Школьная подруга. Закадычная. Она все еще здесь?

— Да. Похоже, она поселилась у нас навеки. Рози от нее без ума. Ловит каждое ее слово.

— Все еще действует обаяние прошлого, да?

— Видимо, да, — сказал Бинго. — Я уже этой девичьей дружбой сыт по горло. По-моему, Пайк загипнотизировала Рози. Ничего не понимаю. У мужчин все по-другому. Вот мы с тобой, Берти, тоже вместе учились в школе, но я же не считаю, что ты должен мной руководить.

— Правда?

— И не ловлю каждое твое слово.

— Может, зря?

— А Рози именно так держится с этой самой Пайк. В ее руках она как воск. Посмотри вокруг, и ты увидишь, что райский уголок, который здесь был прежде, превратился в руины. А все козни змеи, поселившейся в нашем доме.

— Да что же случилось?

— Лаура Пайк, чтобы ей пусто было, свихнулась на рациональном питании, — с раздражением сказал Бинго. — Она считает, что все мы едим слишком много, слишком поспешно и не то, что следует. По ее мнению, питаться надо пастернаком и прочей гадостью. А Рози, нет чтобы прямо сказать этой Пайк, что она дуреха, каких мало, смотрит на нее с обожанием и верит каждому ее слову. В результате наша кухня пришла в упадок, и я хожу голодный. Если я тебе скажу, что вот уже несколько недель, как мясной пудинг не появляется у нас на столе, ты все поймешь.

В это время зазвучал гонг. Бинго слушал его с мрачным видом.

— Не понимаю, зачем бить в этот чертов гонг, — сказал он, — когда все равно нечего есть. Кстати, Берти, ведь ты наверняка хочешь коктейль?

— Неплохо бы.

— Ну так ты его не получишь. У нас больше не подают коктейли. Школьная подруга считает, что они разъедают стенки желудка.

Я обомлел. Мне и в голову не приходило, что дело зашло так далеко.

— Не подают коктейли!

— Да. И тебе здорово повезет, если сегодня ужин будет невегетарианский.

— Бинго! — вскричал я, потрясенный до глубины души. — Ты должен бороться. Ты должен отстаивать свои права. В конце концов, топни ногой. Стой на своем. Ты должен быть хозяином в доме.

Бинго устремил на меня долгий, загадочный взгляд.

— Берти, ты женат?

— Нет, ты же знаешь.

— Если бы не знал, то сразу бы догадался. Пойдем.

Действительно, ужин нельзя было назвать стопроцентно вегетарианским, и больше мне нечего добавить в его защиту. Скудный, постный, он совсем не радовал желудок, который после долгой дороги требовал обильной и плотной еды. К тому же от разговоров, которые вела мисс Лаура Пайк, та малость, что попала мне в рот, потеряла всякий вкус.

Встреть я эту девицу при других обстоятельствах и не будь предупрежден о ее извращенных вкусах, она, наверное, произвела бы на меня приятное впечатление: довольно красива и привлекательна, несмотря на то, что черты лица явно выдавали ее излишнюю властность. Но будь она Еленой Прекрасной, у Бертрама Вустера она бы не имела успеха, ибо своими дурацкими высказываниями все время ставила себя в неловкое положение.

Во время ужина она не закрывала рта, и я скоро понял, отчего сердце Бинго так ожесточилось. Все, о чем она говорила, касалось пищи и склонности Бинго к обжорству, а следовательно, причинению страшного вреда своему желудку. При этом ее почему-то ничуть не пугало состояние моего желудка. Казалось, лопни Бертрам у нее на глазах, она и не взглянет. Все свое внимание она сосредоточила на Бинго, будто собиралась спасти его от неминуемой гибели. Уставясь на него, точно настоятельница храма на любимую, хотя и заблудшую послушницу, она рассказывала, что происходит с его внутренностями, когда он упорно употребляет продукты, лишенные витаминов, способных растворяться в жирах. Она со знанием дела толковала о протеинах, углеводах и физиологических потребностях человеческого организма. Она не утруждала себя тем, чтобы подбирать более деликатные выражения, и рассказанный ею весьма пикантный анекдот про одного типа, не желавшего есть чернослив, привел к тому, что я даже не притронулся к двум последним блюдам.

— Дживс, — сказал я, вернувшись вечером к себе в спальню, — мне не нравится то, что здесь творится.

— Не нравится, сэр?

— Нет, Дживс, не нравится. Меня все это сильно тревожит. Дело обстоит куда хуже, чем я ожидал. Из того, что говорил мистер Литтл перед обедом, у вас, наверное, сложилось впечатление, что эта Пайк просто-напросто разглагольствует о разных диетах. Не тут-то было. Она все время в качестве примера приводит мистера Литтла. Дживс, она буквально поедом его ест.

— Вот как, сэр?

— Да. Открыто. Без конца твердит, что он слишком много пьет и слишком жадно поглощает пищу. Слышали бы вы, как она рассуждает о переваривании пищи, сравнивая при этом мистера Литтла с покойным мистером Гладстоном. Бинго сидел, как в воду опущенный. И что самое страшное, миссис Бинго одобряет все это безобразие. Неужели все жены таковы? Радуются, когда их мужей втаптывают в грязь?

— Если речь заходит о совершенствовании собственного мужа, любая женщина готова прислушаться к тому, что советуют посторонние, сэр.

— Вот почему у всех женатых мужчин такой затравленный вид, верно?

— Да, сэр.

Надо сказать, я проявил предусмотрительность и послал Дживса принести мне тарелку печенья. Задумчиво отправляя в рот крекер, я сказал:

— Дживс, знаете, что меня тревожит?

— Нет, сэр.

— Мне кажется, мистер Литтл не совсем осознает, какая беда угрожает его семейному счастью. Теперь я начинаю понимать, что за штука брак и как она устроена. Дживс, хотите послушать, как я это себе представляю?

— Охотно, сэр.

— Ну, так вот. Возьмем, например, молодую пару. Они только что поженились, и первое время у них сплошной восторг и ликование. Она уверена, что он лучше всех на свете. Он — ее божество, она смотрит на него с восхищением. В доме царят радость и веселье. Понимаете?

— Да, сэр.

— Но постепенно, шаг за шагом, мало-помалу, наступает разочарование. Она видит, как он ест яйцо-пашот, и романтический ореол начинает понемногу рассеиваться. Она смотрит, как он кромсает отбивную, и ореол рассеивается еще больше. Ну, и так далее и тому подобное, надеюсь, вы следите за ходом моей мысли?

— Я с большим вниманием слежу за ходом вашей мысли, сэр.

— Заметьте, Дживс, теперь мы переходим к главному. К самой сути вопроса. Обычно процесс разочарования происходит постепенно, и женщина успевает к нему привыкнуть. Но в нашем случае вследствие непристойных высказываний этой самой Пайк разочарование наступает слишком стремительно. В мгновение ока, без всякой подготовки Бинго предстает перед женой, как какой-то удав, напичканный всякими отвратительными внутренностями. По милости этой Пайк перед мысленным взором миссис Бинго рисуется образ такого, знаете ли, завсегдатая ресторанов с тройным подбородком, выпученными глазами и набухшими венами на лбу. Еще немного, и любовь совсем увянет.

— Вы так думаете, сэр?

— Уверен. Никакая любовь не выдержит подобного испытания. Сегодня за обедом Пайк дважды такое сказанула о кишечнике Бинго! Я не рискнул бы повторить при дамах даже в наше послевоенное время с его распущенными нравами. Надеюсь, вы все поняли. Нельзя без конца на глазах у жены придираться к кишечнику Бинго. От этого миссис Бинго непременно начнет задумываться. Главная опасность, как мне представляется, состоит вот в чем: вскоре миссис Литтл решит, что чем стараться кое-как подправить Бинго, лучше его выбросить за негодностью и приобрести более совершенный экземпляр.

— Положение весьма тревожное, сэр.

— Дживс, надо действовать. Вы должны что-нибудь придумать. Если не найдете способ выкурить из дома эту Пайк, причем как можно скорее, семейному счастью конец. Понимаете, дело осложняется тем, что миссис Бинго — натура романтическая. Женщины, подобные ей, считают, что день прошел впустую, если они не намарают несколько страниц какого-нибудь несусветного вздора. Даже при полном благополучии их мучит жажда чего-то непонятного. По-моему, им чернила в голову ударяют. Миссис Бинго, как я подозреваю, с самого начала втайне сожалела, что Бинго не из числа тех волевых, мужественных смельчаков, которым Британская империя обязана своей славой и которыми напичканы ее собственные романы. Знаете, бывают этакие красавцы с печальным, неизъяснимым взором, с тонкими, выразительными пальцами и в сапогах для верховой езды. Понимаете?

— Вне всяких сомнений, сэр. Вы полагаете, критические высказывания мисс Пайк будут способствовать переходу четко не сформулированного разочарования, крывшегося до сего времени в подсознании миссис Бинго, в сферу ее сознания.

— Дживс, вы не могли бы повторить все это еще раз? — сказал я, пытаясь с ходу поймать смысл и промахиваясь на несколько ярдов.

Он живо отбарабанил мне все сначала.

— Думаю, вы правы, Дживс. Как бы то ни было, главное — это объявить Пайк persona non grata и выдворить из дома. Что вы можете предложить?

— Боюсь, в данный момент я ничего не могу предложить, сэр.

— Ну что вы, Дживс!

— Весьма сожалею, сэр. Возможно, когда я увижу леди…

— В смысле, вам надо изучить психологию индивидуума и прочее?

— Совершенно верно, сэр.

— Я плохо себе представляю, как вы собираетесь это сделать. Едва ли вам удобно будет толпиться возле обеденного стола и внимать рассуждениям этой особы.

— Довольно затруднительное положение, сэр.

— Знаете, по-моему, представится хороший случай, когда во вторник мы поедем на скачки в Лейкенхэм. Завтракать будем на свежем воздухе — мы берем с собой корзину с едой, — и ничто вам не помешает все время находиться рядом, разносить сандвичи и прочее. И вот тут-то, Дживс, держите ушки на макушке и смотрите в оба, мой вам совет.

— Очень хорошо, сэр.

— Договорились, Дживс. Никуда не отлучайтесь и не спускайте с нее глаз. А сейчас сгоняйте, пожалуйста, вниз и посмотрите, нельзя ли достать еще печенья. Ужасно хочется есть.

Утро того дня, когда мы собирались ехать на скачки в Лейкенхэм, выдалось яркое и солнечное. Сторонний наблюдатель сказал бы, что «улыбается Бог в небесах, в этом мире все так хорошо!» Такие дни порой выдаются поздней осенью, когда солнце сияет, птички насвистывают, а воздух пронизан бодрящей свежестью, от которой кровь начинает играть в жилах.

Однако меня эта самая бодрящая свежесть не слишком радовала. От нее я чувствовал себя таким чудовищно здоровым и голодным, что сразу после завтрака принялся размышлять, что у нас будет на обед. А мысль о том, что именно у нас будет на обед, если не удастся нейтрализовать влияние мисс Пайк, повергала меня в уныние.

— Дживс, я опасаюсь худшего, — сказал я. — Вчера за обедом мисс Пайк мимоходом заметила, что морковь — самый лучший овощ, потому что оказывает изумительное воздействие на кровь и очень улучшает цвет лица. Я руками и ногами за то, что оживляет кровь Вустеров. И охотно готов доставить удовольствие местным жителям, позволив им любоваться видом моих розовых щек. Но не такой же ценой! Я отказываюсь есть на обед сырую морковь! Поэтому во избежание неприятных сюрпризов, наверное, будет разумно, если вы прихватите с собой несколько лишних сандвичей для вашего господина. Не хочу рисковать.

— Очень хорошо, сэр.

Тут к нам подошел Бинго. Я давно не видел его таким веселым и довольным.

— Берти, я сейчас смотрел, как укладывают корзину с едой, — сказал он. — Стоял над душой у дворецкого и следил, чтобы он не наделал глупостей.

— Порядок? — спросил я с облегчением.

— Полный порядок.

— Морковки не будет?

— Никакой морковки, — сказал Бинго. — Сандвичи с ветчиной, — продолжал он, и глаза у него подозрительно заблестели, — сандвичи с языком, сандвичи с запеченым мясом, сандвичи с дичью, крутые яйца, омары, холодный цыпленок, сардины, пирог, пара бутылок «Боллинджера», бутылка выдержанного коньяку…

— Звучит, как музыка, — сказал я. — А если мы потом еще раз захотим перекусить, зайдем в кабак.

— В какой кабак?

— Разве там нет кабака?

— Ни одного в радиусе нескольких миль. Поэтому я глаз не спускал, когда укладывали корзину. Чтобы там никаких штучек, ни-ни! Этот выгон, где происходят скачки, настоящая пустыня без оазиса. Гиблое место. Один знакомый мне рассказывал, приезжает он туда в прошлом году, распаковывает корзину, а из бутылки с шампанским вылетела пробка, и оно залило салат, пропитало все сандвичи, которые смешались с овечьим сыром, в общем, все превратилось в кашу. Дороги здесь довольно ухабистые.

— Ну и что же он сделал?

— Съел всю эту кашу. У него не было выбора. Он говорит, что до сих пор ощущает во рту этот вкус.

В обычных обстоятельствах я бы, наверное, не обрадовался, узнав, как мы собираемся разделиться для поездки: Бинго и миссис Бинго в своем автомобиле, Пайк — в моем, а Дживс сзади на откидном сиденье. Но в данных обстоятельствах такое разделение имело свой смысл. Дживс сможет изучать затылок этой особы и делать соответствующие выводы. А я между тем вовлеку ее в разговор, чтобы Дживс понял, что она собой представляет.

Я начал действовать, как только мы отъехали, и она всю дорогу до самого ипподрома просто из кожи вон лезла. Весьма довольный поездкой, я припарковался у дерева и вышел из автомобиля.

— Дживс, вы все слышали? — озабоченно спросил я.

— Да, сэр.

— Крепкий орешек?

— Безусловно, сэр.

К нам подошла чета Бинго.

— Первый заезд начнется не раньше чем через полчаса, — сказал Бинго. — Успеем перекусить. Дживс, тащите корзину.

— Сэр?

— Корзину с едой, — благоговейным голосом сказал Бинго и облизнул губы.

— Но в автомобиле мистера Вустера корзины нет, сэр.

— Что?!

— Я полагал, корзина в вашем автомобиле, сэр. У Бинго кровь мгновенно отхлынула от лица.

— Рози! — завопил он страшным голосом.

— Да, мой сладенький пончик?

— Борзина! Кутерброды!

— Дорогой мой, в чем дело?

— Корзина с бутербродами!

— Что с ней, мой сладенький?

— Ее забыли!

— Неужели? — сказала миссис Бинго. Признаться, она еще никогда так низко не падала в моих глазах. Я знал, что она, как и все в нашем кругу, придает еде большое значение. Несколько лет назад, когда моя тетушка Далия переманила ее повара-француза Анатоля, она в моем присутствии отпустила по адресу тетушки несколько эпитетов, которые произвели на меня глубокое впечатление. Но сейчас, узнав, что оказалась почти на необитаемом острове без хлеба и воды, она лишь равнодушно проронила «Неужели?» Только теперь я вполне осознал, до какой степени она подпала под тлетворное влияние своей подруги.

Сама Пайк пала в моих глазах еще ниже, — если это возможно, — чем прежде.

— Вот и отлично, — сказала она, как ножом резанув беднягу Бинго. — Обед как таковой следует вообще отменить. В крайнем случае ограничиться несколькими виноградинами, бананом и тертой морковью. Общеизвестный факт, что…

И пошла писать о желудочном соке, причем с такими подробностями, о которых не следует даже упоминать в присутствии джентльменов.

— Вот видишь, дорогой, — сказала миссис Бинго, — ты почувствуешь себя гораздо лучше, если не съешь плохо перевариваемую пищу. Поэтому радуйся — что ни делается, все к лучшему.

Бинго посмотрел на нее долгим, жалобным взглядом.

— Понятно, — сказал он. — Извините меня, но я лучше отойду куда-нибудь, чтобы прийти в себя, не слушая ваших замечательно интересных откровений.

Дживс многозначительным взглядом отозвал меня в сторонку, и я с надеждой последовал за ним. Ожидания меня не обманули. Дживс прихватил с собой сандвичей на двоих. На самом деле, на троих, и я свистнул Бинго, он незаметно подался к нам. Расстелив салфетку, мы накрыли за кустами импровизированный стол. Потом Бинго направился к букмекерам навести справки о первом заезде. Дживс тихонько кашлянул.

— В дыхательное горло крошка попала? — спросил я.

— Нет, сэр, благодарю вас. Просто я хотел бы выразить надежду, что вы не осудите меня за излишнюю смелость, сэр.

— Какую?

— Это я перед отъездом вынул корзинку с сандвичами из вашего автомобиля, сэр.

Я задрожал, как осиновый лист. Я выпучил глаза. Я был поражен ужасом. Потрясен до основания.

— Вы, Дживс? — сказал я, как Цезарь, когда тот обнаружил, что Брут проткнул его чем-то острым. — Вы хотите сказать, что преднамеренно…

— Да, сэр. Мне показалось, что это самый разумный шаг для достижения поставленной цели. Было бы крайне неосмотрительно, на мой взгляд, допустить, чтобы миссис Литтл в ее нынешнем настроении наблюдала, как мистер Литтл поедает пищу в том масштабе, о котором он упомянул сегодня утром.

Точка зрения Дживса была мне ясна.

— Вы правы, Дживс, — задумчиво сказал я. — Понимаю, что вы имели в виду. Водится за Бинго такой грешок — в обществе сандвичей он склонен вести себя несколько грубовато. Мне не раз приходилось бывать с ним на пикниках. Он набрасывается на сандвич с языком или ветчиной, как лев, царь зверей, на антилопу. Сказанное распространяется также на омаров и холодного цыпленка. Согласен, подобное зрелище, наверное, потрясло бы его супругу… И все-таки… тем не менее… однако…

— На этот вопрос можно взглянуть и с другой стороны, сэр.

— С какой стороны?

— День, проведенный без пищи на свежем осеннем воздухе, может заставить миссис Литтл изменить настроение, и она уже не станет столь горячо сочувствовать взглядам мисс Пайк.

— В том смысле, что голод не тетка, и миссис Литтл пошлет эту самую Пайк к черту, когда та заведет свою песню о том, как полезно для желудка посидеть денек без еды?

— Совершенно верно, сэр.

Я покачал головой. Терпеть не могу осаживать человека, но приходится.

— И не надейтесь, Дживс, — сказал я. — Боюсь, вы не столь хорошо знаете женщин, как я. Для них не пообедать — пустяк. Дамы вообще относятся к обеду с нескрываемым пренебрежением. Ваша беда, Дживс, в том, что вы перепутали обед с чаем. Черт в преисподней не так страшен, как дама, которая хочет выпить чаю, а ей не дают. Тут уж самая добродушная особа на свете уподобляется бомбе, которая в любую минуту может взорваться. Но обед для нее — ничто. Я был уверен, что вы, с вашим умом, знаете такие азбучные истины.

— Безусловно, вы правы, сэр.

— Вот если бы вы устроили, чтобы миссис Литтл пропустила чай… Но это несбыточная мечта, Дживс. К пяти часам она уже будет дома, где есть все, что душа пожелает. Дорога займет не больше часа. Последний заезд окончится около четырех. К пяти миссис Литтл уже удобно устроится за столом и будет наслаждаться, намазывая гренки маслом. Мне очень жаль, Дживс, но ваш план обречен. Ни малейшей надежды. Полный крах.

— Я весьма высоко ценю ваши замечания, сэр. Все, что вы сказали, совершенная правда.

— К несчастью. Но что делать? Нам остается только пойти на скачки, постараться обчистить пару букмекеров и на время забыть наши тревоги.

Этот день тянулся, как год. Не могу сказать, что я получил большое удовольствие. Я был расстроен. Озабочен. Время от времени небольшими группами выезжали фермеры верхом на хромоногих доморощенных клячах, тяжело трусивших по скаковому кругу, и я изредка кидал на них безразличный взгляд. Чтобы человек надлежащим образом воспринимал подобные сельские затеи, у него в желудке должен лежать хороший, плотный обед. Лиши его обеда, и что получится? Скука смертная. Не раз за эти часы я помянул Дживса недобрым словом. Мне стало казаться, что он потерял свою былую хватку. Даже ребенку ясно, что его дурацкий план обречен на неудачу.

Если вспомнить, что среднестатистическая женщина считает обед, состоящий из двух макаронин, половинки шоколадного эклера и рюмки кислого, как уксус, вина пределом обжорства, то вы поймете, что она не станет раздражаться, если ее лишат несчастного сандвича. Это и ежу ясно. Просто смешно. Не стоит и говорить. Чего добился Дживс своим умничанием? Только того, что мне казалось, будто лисицы грызут мои внутренности, и я хотел лишь одного — скорее вернуться домой.

Когда начало вечереть и миссис Бинго объявила, что с этими играми пора кончать и она хочет уехать, я почувствовал большое облегчение.

— Вас ведь не очень интересует последний заезд, мистер Вустер? — спросила она.

— Нет, ничуть, — совершенно искренне ответил я. В гробу я видел этот последний заезд. К тому же я выиграл шиллинг и шесть пенсов, а уходить надо тогда, когда ты в выигрыше.

— Мы с Лаурой подумали, что пора домой. Хочу поскорее выпить чаю. Бинго говорит, что остается. Вот я и подумала, что вы могли бы отвезти нас на нашем автомобиле, а Бинго с Дживсом приедут потом на вашем.

— Заметано.

— Вы знаете дорогу?

— Да, знаю. По шоссе до пруда, а там по проселочной дороге.

— Дальше я вам покажу, как ехать.

Я попросил Дживса подогнать автомобиль, и вскоре мы уже мчались с ветерком. Короткие сумерки быстро перешли в холодный, промозглый вечер. В такое время мысли обычно устремляются в направлении стакана согревающего шотландского виски с содовой и долькой лимона. Я жал на газ, и мы быстро отмахали по шоссе пять-шесть миль.

Свернув у пруда к востоку, я вынужден был сбавить скорость, потому что мы вдруг оказались на таком бездорожье, где о хорошей езде пришлось забыть. Не знаю, есть ли еще в Англии место, где вы чувствуете себя таким потерянным, как на проселочных дорогах Норфолка. Если бы изредка нам не попадались две-три коровы, можно было бы подумать, что здесь все вымерли.

Я снова подумал о шотландском виски, и чем больше я о нем думал, тем желаннее он мне представлялся. Удивительно, до чего по-разному люди подходят к выбору напитков. Вот тут-то и выявляется, как сказал бы Дживс, психология индивидуума. Некоторые на моем месте мечтали бы о кружке пива, а по представлениям этой Пайк, как она сама мне сказала, когда мы ехали в Лейкенхэм, живительный напиток — это чуть теплый отвар каких-то там ягод или на худой конец фруктовая вода. Готовится она так: опускаете изюм в холодную воду и добавляете туда немного лимонного сока. После этого, полагаю, вы можете приглашать к себе старых друзей, устраивать оргию, а наутро хоронить тела.

Лично я сомнениями не мучился. Не колебался ни минуты. Согревающий шотландский виски с содовой — это именно то, что мне надо, причем акцент на виски, надеюсь, вы понимаете, но отнюдь не на Н2О. Казалось, вожделенная рюмка подмигивает мне сквозь туман и говорит: «Держись, Бертрам! Теперь уже скоро!» И я с новой силой нажал на педаль, пытаясь подогнать стрелку спидометра к шестидесяти.

Но эта злодейка подползла к тридцати пяти, секунду поколебалась, а потом сдалась по причине полной безнадежности. Внезапно, к моему крайнему изумлению, автомобиль издал слабое бульканье, как чахоточный лось, и стал, как вкопанный. Итак, мы затерялись где-то в Норфолке. Темнота вокруг нас сгущалась, холодный ветер, доносивший запахи гуано и вялой кормовой свеклы, пронизывал до костей.

Мои пассажирки на заднем сиденье подали голос:

— В чем дело? Что случилось? Почему вы не едете? Зачем вы остановились?

Я объяснил:

— Остановился не я. Остановился автомобиль.

— Почему?

— А черт его знает, — сказал я с грубой мужской откровенностью, которая так мне идет.

Видите ли, я один из тех водителей, которые ездят на автомобиле, но представления не имеют, как он устроен. Подход у меня простой — сажусь, включаю автоматический стартер и отдаю себя в руки судьбы. Если что-нибудь ломается, я взываю о помощи к Автомобильной ассоциации. Такой метод, как правило, себя оправдывает, но в данном случае вышла осечка, так как на много миль вокруг не было ни намека на службу Автомобильной ассоциации. Все это я изложил своему прелестному грузу и в ответ получил от Пайк такое мощное «Тьфу!», от которого у меня чуть не снесло макушку. Имея целый выводок родственниц, которые с детства привыкли считать меня придурком, я стал, что называется, знатоком этого междометия и могу смело утверждать, что «Тьфу!», произнесенное Пайк, тянуло на экстра-класс и могло сравниться по тембру и выразительности только с «Тьфу» моей тетушки Агаты.

— Может быть, я смогу понять, в чем дело, — сказала она немного спокойней. — Я разбираюсь в машинах.

Она вышла и, подняв капот, принялась внимательно разглядывать внутренности автомобиля. Я хотел было заметить, что, видимо, желудок у него испортился из-за нехватки растворимых в жирах витаминов, но промолчал. Я человек наблюдательный, и мне показалось, что сейчас мисс Пайк не в духе.

На самом деле, что касается растворимых в жирах витаминов, я не ошибся. Покопавшись с недовольным видом в двигателе, Пайк решительно захлопнула капот, будто ее вдруг осенила догадка. Проверив ее, девица убедилась, что была права. В баке не оказалось ни капли бензина. Горючее кончилось. Другими словами, автомобилю катастрофически не хватало растворимых в жирах витаминов. Это означало, что у нас был единственный выход — доставить колымагу домой с помощью одной силы воли.

Сообразив, что вряд ли меня можно в чем-нибудь обвинить, как ни взгляни на это печальное происшествие, я приободрился до такой степени, что добродушно произнес: «Ну и ну! Хорошенькое дело!»

— Нет бензина, — сказал я. — Подумать только!

— Но Бинго говорил сегодня утром, что собирается залить полный бак, — сказала миссис Бинго.

— Думаю, он забыл, — сказала Пайк. — С него станется!

— Что ты хочешь этим сказать? — процедила миссис Бинго, и я уловил в ее тоне намек на… забыл, как это называется.

— Я хочу этим сказать, что он именно такой человек, который вполне может забыть наполнить бак, — отчеканила Пайк, которая тоже, кажется, была задета.

— Я была бы чрезвычайно тебе обязана, Лаура, — сказала миссис Бинго тоном, в котором звучала глубокая супружеская преданность, — если бы ты воздержалась от критики моего мужа.

— Тьфу! — сказала Пайк.

— И не говори мне «Тьфу!» — сказала миссис Бинго.

— Я буду говорить все, что хочу.

— Дамы, дамы! — сказал я. — Милые дамы, пожалуйста!

Оглядываясь назад, я понимаю, что поступил безрассудно. Один из главных жизненных уроков состоит в том, что в случае пикировки представительниц прекрасного пола мужчине следует по возможности удалиться и свернуться клубочком, имитируя тактику рассудительного опоссума, который в случае опасности прикидывается мертвым, а иногда, не ограничиваясь этим, надевает траурную повязку и подговаривает друзей, чтобы они причитали над его телом. Моя опрометчивая попытка сгладить конфликт привела к тому, что Пайк накинулась на меня, как раненая леопардиха.

— Ну! — крикнула она. — Мистер Вустер, вы собираетесь что-нибудь предпринять?

— Что я могу предпринять?

— Посмотрите, вон стоит дом. Думаю, даже вы способны пойти туда и позаимствовать канистру бензина.

Я, действительно, увидел дом, и в одном из окон первого этажа горел свет. Мне с моим тренированным умом нетрудно было догадаться, что в доме обитают налогоплательщики.

— Очень здравое и умное предложение, — сказал я чарующим голосом. — Для начала я немного посигналю, чтобы сообщить им о нашем присутствии, а потом сбегаю.

Я посигналил, и результат превзошел все ожидания. В окне немедленно возникла человеческая фигура. Она приветливо замахала руками. Чрезвычайно ободренный этими дружескими жестами, я поспешил к парадной двери и громко ударил в нее дверным молотком. Я надеялся, что выход из положения найден.

Однако на мой стук никто не откликнулся. Я поднял молоток, чтобы еще раз попытать счастья. Но тут дверь распахнулась, и на пороге вырос верзила в очках. Лицо его выражало страдание. Видно, он испытывал тайные муки.

Разумеется, я ему сочувствовал, но у меня у самого было полно забот, поэтому я, минуя предисловия, сразу перешел к делу.

— Послушайте, — начал я.

Спутанные волосы парня стояли дыбом, и в этот момент он, как бы опасаясь, что они долго не продержатся в таком положении без посторонней помощи, запустил в них пятерню и для пущей надежности хорошенько их взъерошил. Только теперь я заметил в его очках угрожающий блеск.

— Это вы подняли тут адский шум?

— Э… да, — сказал я. — Я дал три гудка.

— Еще один гудок… только один, — парень говорил тихим, сдавленным голосом, — и я голыми руками разорву вас на куски. Жена ушла в гости, и я потратил несколько часов упорного труда, чтобы ребенок уснул. А тут являетесь вы и поднимаете шум. Какого черта вы сигналили?

— Э-э…

— Имейте в виду, — прошипел верзила. — Еще один гудок, один-единственный звук, отдаленно наводящий на мысль о гудке, и можете распрощаться с жизнью.

— Я только хотел попросить у вас бензина.

— А в ухо не хотите?

И закрыл дверь с деликатной осторожностью раба, отгоняющего мух от спящей Венеры.

Прекрасный пол почему-то всегда ополчается против потерпевшего поражение воина. Вернувшись к автомобилю, я не встретил теплого приема. Видимо, Бертрам оказался недостоин своих благородных предков-крестоносцев. Я пустил в ход свое обаяние, чтобы уладить дело миром, но вы догадываетесь, что из этого вышло. Если в холодный осенний вечер судьба забросила вас в пустыню, к тому же вы остались без обеда и того гляди останетесь без чая, то никакое обаяние не заменит вам чашки бодрящего напитка.

В общем, вскоре мне стало ужасно противно, и я, пробормотав, что иду искать помощь, вышел из автомобиля и пошел по направлению к Лейкенхэму. И вот, хотите верьте, хотите нет, не успел я пройти и полмили по этой забытой Богом пустыне, как увидел свет фар.

Я остановился и закричал так, как никогда в жизни не кричал:

— Эй! Послушайте! Эй! Минутку! Эй! Секундочку! Автомобиль подъехал и остановился.

— Берти, это ты? — сказал голос.

— Какое счастье! Бинго! Знаешь, у нас авария. Бинго вышел из автомобиля.

— Дживс, — сказал он. — Минут через пять трогайтесь потихоньку.

— Слушаюсь, сэр.

— Зачем нам идти пешком? — спросил я. — Какой смысл?

— Идем, старина, — сказал Бинго. — Только осторожно. Берти, я хочу кое в чем убедиться. Скажи, какая была обстановка, когда ты ушел? Накаленная?

— Немного.

— Ты заметил признаки начинающейся ссоры? Не собирается ли Рози расплеваться с этой Пайк?

— Да, в этом смысле наблюдается некоторое оживление.

— Давай подробности.

Я ему рассказал, что произошло. Он внимательно выслушал.

— Берти, — начал он, идя рядом со мной, — в жизни твоего старого друга наступил кризис, и ты тому свидетель. Может быть, это сидение в сломанном автомобиле поможет Рози понять то, что следовало понять уже давно, а именно: эта Пайк совершенно не пригодна к человеческому общению, ее следует бросить во тьму внешнюю, где плач и скрежет зубов. Держать пари не стану, но чего в жизни не бывает. Лучше Рози нет на свете, но, как и все женщины, она раздражается, если что-то ей помешает выпить чаю в пять часов. А сегодня, оставшись без обеда… Тихо!

Он схватил меня за руку, и мы остановились. Мы боялись шелохнуться, сгорая от любопытства. До нас доносились голоса, и мы сразу поняли, что удам идет разговор начистоту.

Прежде мне никогда не приходилось слышать, как женщины ссорятся, и, должен вам сказать, эта сцена произвела на меня неизгладимое впечатление. Видимо, пока меня не было, боевые действия обрели широкомасштабный характер. Они достигли той стадии, когда противные стороны начинают ворошить прошлое и выставлять старые счета. Миссис Бинго говорила, что Пайк никогда не взяли бы в хоккейную команду школы Святой Адели, если бы она не подлизывалась к капитану команды и не лебезила перед ней так, что ее, миссис Бинго, до сих пор тошнит, когда она об этом вспоминает. А Пайк отвечала, что хоть она до сих пор воздерживалась об этом упоминать, ибо что прошло, то быльем поросло, но если миссис Бинго полагает, что ей, мисс Пайк, не известно, как миссис Бинго получила приз за хорошее знание Библии, пронеся в экзаменационный класс листок со списком царей иудейских у себя под корсажем, она, миссис Бинго, глубоко ошибается.

Более того, продолжала Пайк, миссис Бинго заблуждается, если воображает, что она, мисс Пайк, согласится провести еще хотя бы одну ночь под крышей ее, миссис Бинго, дома. И вообще она, мисс Пайк, решила нанести визит миссис Бинго в минуту слабости и по доброте душевной, не сомневаясь, что она, миссис Бинго, страдает от одиночества и нуждается в обществе умной собеседницы. А теперь, если только Провидение пошлет им помощь и ей, мисс Пайк, удастся добраться до своих чемоданов, она немедленно их упакует и первым же поездом, пусть даже товарным, который останавливается на каждой станции, отбудет домой. Она, мисс Пайк, предпочтет пешком идти в Лондон, чем провести ночь в доме миссис Бинго.

На это миссис Бинго отвечала длинно, проникновенно и коснулась случая, произошедшего в последнем семестре в школе Святой Адели, когда девочка по фамилии Симпсон сказала ей (миссис Бинго), что девочка по фамилии Уэддсли сказала ей (Симпсон), что Пайк, которая прикидывалась ее (миссис Бинго) подругой, говорила ей (Уэддсли), что она (миссис Бинго) не может есть клубнику со сливками, потому что покрывается прыщами, и кроме того, язвительно отзывалась о форме ее (миссис Бинго) носа. Как я понял, все это можно было резюмировать двумя словами: полный порядок!

Но когда Пайк заявила, что чуть со смеху не умерла, читая в последнем романе миссис Бинго сцену, где маленький сын героини задыхается от крупа, мы решили вмешаться, дабы не допустить кровопролития. Дживс как раз подъехал к нам, и Бинго, достав из-под сиденья канистру с бензином, спрятал ее в кювет у дороги. А потом мы с Бинго подошли к дамам, и представление началось.

— Привет, привет, привет! — радостно воскликнул Бинго. — Берти сказал, что у вас поломка.

— Ой, Бинго! Ты здесь! Слава Богу! — вскричала миссис Бинго, и в каждом произнесенном ею слове звучала любовь.

— Надеюсь, теперь я смогу вернуться в дом и упаковать чемоданы, — процедила Пайк. — Если мистер Вустер позволит мне воспользоваться его автомобилем, Дживс меня отвезет, и я успею к поезду в шесть пятнадцать.

— Как! Неужели вы нас покидаете? — сказал Бинго.

— Да, — сухо проговорила Пайк.

— Жаль, жаль! — сказал Бинго.

Пайк уселась рядом с Дживсом, и они укатили. Наступило молчание. Было темно, и я не видел лица миссис Бинго, но чувствовал, как в ней борются любовь к мужу и естественное желание упрекнуть его за то, что он забыл заправить автомобиль. В конечном счете победило естественное желание.

— Знаешь, мой сладенький пончик, — сказала она, — ты совершил небольшую оплошность — забыл залить бензин в бак. А ведь обещал, помнишь?

— Но я залил бензин, дорогая.

— Но бак пуст, дорогой.

— Не может быть, дорогая.

— Лаура сказала, что в нем нет ни капли бензина, дорогой.

— Твоя Лаура — ослица, — сказал Бинго. — Бензина полон бак. Просто наверняка цепные колеса не цепляют за шестерню дифференциала. Уже не в первый раз. Я мигом все исправлю. Но мне не хочется, чтобы ты мерзла, пока я буду заниматься ремонтом. Думаю, можно пойти вон в тот дом и попросить, чтобы тебя пустили минут на десять. Они наверняка предложат тебе чашку чая.

У миссис Бинго вырвался слабый стон.

— Чай! — прошептала она.

Мне пришлось развеять сладкие грезы Бинго.

— И не мечтай, старина. Боюсь, там ты не встретишь знаменитого английского гостеприимства. В этом доме живет самый настоящий бандит. Никогда не встречал столь неприветливого субъекта. Его жена ушла в гости, и он только что с большим трудом укачал ребенка. Ему сейчас свет не мил. Постучи легонько к нему в дверь, и он свернет тебе шею.

— Чепуха, — сказал Бинго. — Идем.

Едва он успел ударить дверным молотком, как дверь распахнулась.

— Проклятие! — прошипел Бандит.

— Послушайте, — сказал Бинго, — я тут чиню автомобиль. Вы не возражаете, если моя жена посидит у вас минут пять, она замерзла.

— Возражаю, — сказал Бандит.

— И вы могли бы предложить ей чашку чая.

— Мог бы, — отвечал Бандит. — Но не предложу.

— Не предложите?

— Нет. И, ради Бога, говорите тише. Это такой ребенок. Малейший шум, и он просыпается.

— Давайте внесем ясность, — сказал Бинго. — Вы отказываетесь дать моей жене чашку чая?

— Да.

— Будете спокойно смотреть, как женщина умирает от жажды?

— Да.

— Не выйдет! Если вы немедленно не пойдете в кухню, не поставите чайник и не начнете резать хлеб для гренков с маслом, я начну кричать и разбужу ребенка.

Бандит побледнел до синевы.

— Вы не посмеете!

— Еще как посмею.

— Неужели у вас нет сердца?

— Нет.

— Бесчувственный чурбан!

— Да.

Бандит посмотрел на миссис Бинго. Его дух был сломлен.

— Туфли у вас не скрипят? — покорно спросил он.

— Нет.

— Тогда заходите.

— Спасибо, — сказала миссис Бинго.

Она обернулась к Бинго и одарила его таким взглядом, каким, наверное, похищенная драконом девица взирала на своего спасителя-рыцаря, когда он, отвернувшись от поверженного дракона, отряхивал брабантские кружева своих манжет. Взгляд миссис Бинго выражал восхищение, преданность, почти благоговейную почтительность. Как правило, мужьям нравится, когда жены на них так смотрят.

— Дорогой! — вскричала миссис Бинго.

— Дорогая! — воскликнул Бинго.

— Ангел мой! — сказала миссис Бинго.

— Сокровище мое! — сказал Бинго. — Идем, Берти, примемся за дело.

Он молча принес канистру с бензином, наполнил бак и закрутил крышку. Потом глубоко вздохнул.

— Берти, — начал он. — Стыдно признаться, но за время нашего знакомства бывали минуты, когда я ненадолго позволял себе усомниться в Дживсе.

— Что ты говоришь! — изумленно сказал я.

— Да, Берти, такое случалось. Иногда я чувствовал, что моя вера в него пошатнулась. Я спрашивал себя: «Не растерял ли он свою силу, свою энергию?» Теперь я уже никогда не задам себе подобного вопроса. С этой минуты я буду в него верить безраздельно. Берти, ведь это он подстроил так, чтобы дамы, жаждущие чаю, внезапно обнаружили, что чашки с вожделенным напитком им недоступны. Дживс не сомневался, что они рассорятся. И результат налицо.

— Да, но Дживс не мог знать, что автомобиль сломается.

— Как бы не так. Когда ты послал его за автомобилем, он слил из бака почти весь бензин, оставив ровно столько, чтобы вы заехали в глушь и застряли. Он предвидел все, что должно произойти. Берти, поверь мне, таких, как он, больше нет на свете.

— Разумеется.

— Он просто волшебник.

— Маг.

— Чародей.

— Таких поискать, — согласился я. — В нем полно растворенных в жирах витаминов.

— Точно, — сказал Бинго. — Пойдем скажем Рози, что автомобиль отремонтирован. А потом — домой и по кружке пива.

— Не пива, старина, — твердо сказал я. — Согревающий шотландский виски с содовой и долькой лимона.

— Ты совершенно прав, — сказал Бинго. — Ты знаешь толк в этих делах, Берти. Согревающий шотландский виски с содовой — то, что надо.

 

10

ЗОЛОТАЯ ОСЕНЬ ДЯДЮШКИ ДЖОРДЖА

Бертрам Вустер не из тех, кого можно обвести вокруг пальца, спросите у кого угодно в «Трутнях». Глаз у меня наметанный. Я наблюдаю и делаю заключение. Взвешиваю свидетельские показания и делаю выводы. Поэтому не прошло и двух минут, как я, так сказать, раскусил дядюшку Джорджа. Я такие вещи за версту вижу.

И то, что я увидел, показалось мне чудовищной нелепостью. Впрочем, судите сами.

Помнится, еще в то время, когда я начал ходить в школу, толстяк дядя Джордж по праву считался одной из самых гротескных личностей в Лондоне. Тогда он был просто тучный, но с тех пор, день ото дня набирая вес, достиг таких размеров, что его портной снимает с него мерку вместо гимнастики. Дядюшка Джордж — известный завсегдатай лондонских клубов, один из тех страдающих одышкой джентльменов, которые в облегающих визитках и серых цилиндрах, слегка задыхаясь на подъеме, прогуливаются в хорошую погоду по Сент-Джеймс-стрит. Пустите ищейку в любой фешенебельный клуб от Пиккадилли до Пелл Мелл, и вы вспугнете сразу с полдюжины дядей Джорджей.

Обычно он проводит время в «Собаках» и между обедом и ужином, потягивая виски с содовой, дремлет в курительной. Если находит благодарного слушателя, то начинает ему жаловаться на пищеварение. Примерно дважды в год печень дядюшки Джорджа заявляет ему официальный протест, и он отбывает на воды в Харроугейт или Карлсбад. Потом возвращается, и все идет по-старому. Короче говоря, никому и в голову бы не пришло, что дядюшка Джордж может пасть жертвой нежной страсти. Однако, уверяю вас, все ее признаки были налицо.

В тот день старый греховодник ворвался ко мне ни свет, ни заря, я еще даже не успел после завтрака сигарету выкурить.

— О, Берти! — сказал он.

— Что?

— Послушай, эти твои галстуки… Скажи, где ты их покупаешь?

— У Блачера, в Берлингтонском пассаже.

— Благодарю.

Он подошел к зеркалу и стал себя разглядывать с самым серьезным видом.

— Соринка в глаз попала? — вежливо поинтересовался я.

Тут я вдруг заметил, что у него на лице играет ужасно глупая самодовольная улыбка. Признаться, у меня даже мороз по коже пошел. Надо сказать, физиономия дядюшки Джорджа и так-то глаз не радует, а уж с этой ухмылкой она производила прямо-таки удручающее впечатление.

— Ха! — сказал он.

Потом издал протяжный вздох и повернулся ко мне. Как раз вовремя, не то бы зеркало не выдержало и пошло трещинами.

— А я не так стар, — задумчиво проговорил он.

— Не стар для чего? — сказал я.

— Собственно говоря, я в расцвете лет. Кроме того, молодой и неопытной девушке нужен мужчина солидный и в летах, на которого можно положиться. Крепкий дуб, а не молодое деревце.

Как я уже сказал, тут-то до меня и дошло.

— Господи, Боже мой, дядя Джордж! Уж не собираетесь ли вы жениться?

— Кто не собирается? — сказал он.

— Вы.

— Собираюсь. Почему бы мне не жениться?

— Но, послушайте…

— Статус женатого человека весьма почетен.

— Да, конечно.

— В браке человек становится лучше, Берти.

— Кто вам сказал?

— Это я говорю. Брак превращает человека из легкомысленного шалопая в… э-э… нелегкомысленного шалопая. Да, Берти, я намерен жениться, черт побери, и если Агата начнет совать нос не в свое дело, я… я… в общем, уж я знаю, как мне поступить.

Он удалился с надменным видом, а я позвонил Дживса. На мой взгляд, положение требовало обстоятельного разговора.

— Дживс, — сказал я.

— Сэр?

— Вы ведь знаете моего дядюшку Джорджа?

— Да, сэр. Вот уже несколько лет, как его светлость мне знаком.

— Я не то хотел спросить. Я хотел спросить, знаете ли вы, что дядя Джордж надумал?

— Его светлость собирается заключить брачный союз, сэр.

— Боже мой! Он сам вам об этом сказал?

— Нет, сэр. По чистой случайности я имею удовольствие знать невесту его светлости.

— Вы знакомы с этой девушкой?

— Да, я знаком с этой юной особой, сэр. От ее тетки, с которой она вместе проживает, я и узнал о том, что его светлость предполагает вступить в брак.

— Кто эта юная особа?

— Некая мисс Платт, сэр. Мисс Рода Платт. Проживает в небольшом доме под названием «Глициния», Китченер-роуд, Восточный Далвич.

— Молоденькая?

— Да, сэр.

— Вот старый дурень!

— Да, сэр. Конечно, я бы никогда не позволил себе употребить подобное выражение, но, должен признаться, его светлость поступает опрометчиво. Однако следует помнить, что нередко джентльмены, достигшие определенных лет, поддаются сентиментальным порывам. Вероятно, они впадают в состояние, которое я бы назвал чем-то вроде бабьего лета или золотой осени, когда у них временно наступает вторая молодость. Насколько мне известно, подобный феномен чаще всего наблюдается в Соединенных Штатах Америки, в частности, среди наиболее богатых граждан города Питтсбурга. Общеизвестно, как мне говорили, они, если их не остановить, рано или поздно порываются жениться на хористках. Отчего это происходит, я затрудняюсь объяснить, но…

Я понял, что Дживс сел на своего конька, и перевел разговор в другую плоскость.

— По тому, как дядюшка себя вел, когда заговорил о том, как тетя Агата примет эту новость, я догадался, что мисс Платт — особа невысокого звания.

— Да, сэр. Она официантка, служит в клубе его светлости.

— Боже мой! Пролетарка!

— Буржуазка, сэр.

— Да, возможно, с некоторой натяжкой. Но вы меня понимаете.

— Да, сэр.

— Удивительно, Дживс, — задумчиво сказал я, — почему сейчас так модно жениться на официантках? Если помните, мистер Литтл, пока не остепенился, несколько раз порывался отколоть этот номер.

— Да, сэр.

— Странно!

— Да, сэр.

— Что ж, мода есть мода. Вопрос, который надо немедленно обсудить, состоит вот в чем — как тетя Агата посмотрит на это дело? Вы ее знаете, Дживс. Она совсем на меня не похожа. Я человек широких взглядов. Если дядюшка желает жениться на официантке — пусть женится. В конце концов, место не красит человека… как там дальше?

— Не место красит человека, а человек место, сэр.

— Ладно, пусть так. Хотя не понимаю, какая разница. Несмотря на все это, как говорится, девушка есть девушка.

— Как говорится, девица есть девица, сэр. Так написал поэт Бернс в одном из своих…

— Хорошо, пусть девица, если вам так больше нравится.

— Я не отдаю предпочтение какому-либо из этих двух вариантов, сэр. Дело в том, что поэт Бернс…

— Довольно о поэте Вернее.

— Хорошо, сэр.

— Забудьте о поэте Вернее.

— Хорошо, сэр.

— Выбросьте поэта Бернса из головы.

— Немедленно выкину, сэр.

— Нам необходимо поговорить не о поэте Вернее, а о тетушке Агате. Она устроит скандал.

— Весьма вероятно, сэр.

— И хуже всего, что она непременно втянет меня в эту историю. Нам остается единственный выход. Упакуйте мою зубную щетку, и давайте, пока не поздно, смоемся, не оставив адреса.

— Слушаюсь, сэр.

В этот момент в парадную дверь позвонили.

— Ха! — сказал я. — Кто-то пожаловал.

— Да, сэр.

— Может, дядюшка Джордж вернулся. Я открою, а вы идите укладывать вещи.

— Хорошо, сэр.

Я, беззаботно насвистывая, отворил дверь и узрел тетю Агату. Собственной персоной. Да, сюрприз не из приятных.

— А-а, здравствуйте, — выдавил я. Говорить ей, что я уезжаю и вернусь не раньше чем через два месяца, не было никакого смысла.

— Берти, я хочу поговорить с тобой, — выпалило проклятие семьи. — Я чрезвычайно встревожена.

Она влетела в гостиную и спланировала в кресло. Я плелся следом за ней и с грустью думал, что Дживс уже, наверное, пакует вещи. Теперь нам чемоданы вряд ли понадобятся. Я знал, зачем ко мне пожаловала тетя Агата.

— Я только что говорил с дядей Джорджем, — начал я, сразу переходя к делу, раз уж этого все равно не избежать.

— Я тоже, — сказала тетя Агата, театрально передернув плечами. — Представляешь, я еще не успела встать с постели, а он звонит и сообщает, что намерен жениться на какой-то невозможной девице из Южного Норвуда.

— Из Восточного Далвича, по сведениям весьма информированного лица.

— Хорошо, пусть из Восточного Далвича, такая же дыра. А кто тебе сказал?

— Дживс.

— Скажите на милость! Откуда он знает?

— Тетя Агата, на свете мало такого, чего Дживс не знает, — убежденно проговорил я. — Он знаком с этой девицей.

— Кто она?

— Официантка из клуба «Собаки».

Мое сообщение, как я и ожидал, возымело действие. Тетка пронзительно взревела, как Корнуэльский экспресс, мчащийся через железнодорожный переезд.

— Насколько я понял, тетя Агата, вы хотите помешать этому браку.

— Само собой разумеется!

— В таком случае есть только один способ. Позвольте мне позвать Дживса и спросить его совета.

Тетка немедленно приняла чопорный вид, вылитая grande dame старого regime.

— Неужели ты всерьез предлагаешь обсуждать наши семейные дела с твоим слугой?

— Разумеется. Дживс найдет выход из положения.

— Берти, я всегда знала, что ты глуп, — заявила родственница ледяным, — думаю, не выше трех градусов по Фаренгейту, — тоном. — Но надеялась, что у тебя сохранился хоть намек на чувство собственного достоинства и уважения к обществу, к которому ты принадлежишь.

— Тетя Агата, знаете ли вы, что сказал по этому поводу поэт Бернс?

Она бросила на меня уничтожающий взгляд.

— Совершенно ясно, что у нас только один выход, — сказала она, — предложить девице деньги.

— Деньги?

— Разумеется. Уже не в первый раз твой дядя вынуждает нас действовать подобным образом.

Мы умолкли и предались тягостным размышлениям. При воспоминании о юношеской влюбленности дяди Джорджа у нас в семье всегда предаются тягостным размышлениям. Я тогда был еще слишком юн и не вникал в подробности, но потом я много раз слышал эту историю от всех, включая самого дядю Джорджа. Стоит ему подвыпить, и он готов без конца об этом рассказывать. Она служила официанткой в баре, в «Крайтерионе», а он еще не был титулованной особой. Ее звали Моди, и он страстно в нее влюбился, но семья и слышать о ней не желала. В конце концов родственники раскошелились и дали ей отступного. Весьма банальная история.

Я далеко не был уверен, что план тети Агаты удастся.

— Как хотите, конечно, — сказал я, — но вы очень рискуете. Судя по романам и пьесам, тот, кто становится на этот путь, всегда садится в лужу. Девица, гордо выпрямившись во весь рост, смотрит на него своим чистым неподкупным взором, а он чувствует себя последним подонком. И каждый раз симпатии зрителей оказываются на стороне девушки. На вашем месте я бы просто стоял на своем, а остальное предоставил Природе.

— Я тебя не понимаю.

— Ну, сами подумайте, на что похож дядя Джордж. Прямо скажем, не Грета Гарбо. Я бы дал девице возможность хорошенько к нему присмотреться. Тетя Агата, я знаю человеческую натуру, поверьте, и убежден, что нет на свете женщины, которая, постоянно видя перед собой дядю Джорджа в этих его ужасных жилетах, сама не даст ему от ворот поворот. К тому же учтите, что девице придется смотреть, как дядя Джордж ест, а когда он чуть не с головой зарывается в пищу, зрелище не для…

— Берти, если тебя не затруднит, перестань нести околесицу, я буду тебе очень обязана.

— Как скажете, тетенька. И все же, по-моему, вы попадете в крайне неловкое положение, если станете предлагать девушке деньги.

— А я и не собираюсь. Переговоры с ней будешь вести ты.

— Я?

— Разумеется. Думаю, сотни фунтов будет предостаточно. На всякий случай я дам тебе незаполненный чек, и если возникнет необходимость, ты проставишь большую сумму. Главное — вызволить твоего дядю, сколько бы это ни стоило.

— Значит, вы хотите спихнуть это дело на мои плечи?

— В кои-то веки и ты можешь что-нибудь сделать для семьи.

— А когда она, гордо выпрямившись, посмотрит на меня чистым неподкупным взором, что я скажу на «бис»?

— Хватит рассуждать на эту тему. Через полчаса ты будешь в Восточном Далвиче. Поезда идут один за другим. Я останусь здесь, дождусь тебя, и ты обо всем отчитаешься.

— Но послушайте!

— Берти, ты немедленно отправишься к этой женщине.

— Пропади все пропадом!

— Берти! Я сдался.

— Ох, ну ладно, если вы так настаиваете.

— Настаиваю.

— Ладно, будь по-вашему.

Не знаю, приходилось ли вам когда-нибудь ездить в Восточный Далвич и предлагать незнакомке презренный металл, чтобы она отступилась от вашего дяди Джорджа. Если не приходилось, могу вас уверить, что на свете полно занятий куда более приятных. Я чувствовал себя скверно, когда ехал на вокзал. Я чувствовал себя скверно, трясясь в поезде. Мне было скверно, когда я шел по Китченер-роуд. Но совсем скверно я себя почувствовал, когда нажал на кнопку звонка у парадного крыльца и неопрятная горничная, открыв дверь, провела меня по коридору в комнату с розовыми обоями, фортепиано в углу и множеством фотографий на каминной полке. Ничто так не подавляет дух, как такая вот убогая гостиная где-нибудь в захолустном пригороде, за исключением разве что приемной дантиста, на которую эта комната была похожа. Обычно хозяева страстно порываются загромоздить ее столиками, на которых стоят чучела птиц в стеклянных ящиках. Чувствительный человек, поймав на себе холодный, укоризненный взгляд куропатки или еще какой-нибудь птахи, из которой вынули внутренности и набили ее опилками, способен потерять сознание.

В гостиной «Глицинии» стояло три таких стеклянных ящика, и, куда ни кинь взгляд, непременно упрешься в чучело. В двух ящиках сидело по одной птице, а в третьем — целая семья: снегирь-папа, снегирь-мама и маленький мастер Снегирь. Причем выражение лица у него было, как у малолетнего преступника, и он отравил мне настроение больше, чем все остальные чучела, вместе взятые.

Чтобы не встречаться взглядом с этим чудовищем, я подошел к окну и принялся рассматривать герань. В этот момент дверь отворилась и, обернувшись, я узрел особу, которую ни при каких обстоятельствах нельзя было принять за девушку. Наверное, ее тетка, мелькнула у меня мысль.

— О! Гм… Доброе утро, — с трудом выдавил я, потому что чувствовал себя так, будто меня оглушили. Комната вдруг показалась мне маленькой-маленькой, а тетушка такой огромной, что мне стало нечем дышать. Бывают люди, от которых нормальному человеку сразу становится тесно, и тетка явно принадлежала к их числу. Вся она состояла из огромных, вздымающихся округлостей. Должно быть, в свое время она была очень недурна, хотя и весьма упитанна. Но к тому времени, когда она появилась в моей жизни, вес у нее далеко выходил за все мыслимые пределы. Она была похожа на оперную певицу восьмидесятых годов прошлого века. Оранжевые волосы и платье пурпурного цвета усиливали сходство.

Тетушка показалась мне необыкновенно добродушной. Похоже, она обрадовалась Бертраму и расплылась в улыбке. — Наконец-то! — сказала она. Я ничего не понял.

— А?

— Но к племяннице, я думаю, лучше зайти попозже. Она только что уснула.

— О, в таком случае…

— Жалко ее будить, правда?

— Да, конечно, — с облегчением сказал я.

— Если подхватишь инфлюэнцу, то всю ночь не спишь, только утром задремлешь, ну и, конечно, жалко будить, правда?

— У мисс Платт инфлюэнца?

— Мы с ней думаем, что да. Но точно сказать можете только вы. Не будем терять времени. Раз уж вы пришли, посмотрите мое колено.

— Ваше колено?

Я ничего не имею против колен, но все в свое время и, можно сказать, в соответствующем месте. Сейчас, на мой взгляд, момент был неподходящий. Однако дама стояла на своем.

— Ну, что вы думаете о колене? — спросила она, поднимая завесу над святая святых.

Хочешь не хочешь, но вежливость — прежде всего.

— Ужас! — сказал я.

— Не поверите, какую боль оно мне причиняет.

— В самом деле?

— Так и стреляет, так и стреляет. Потом вроде проходит. И знаете, что самое смешное?

— Что? — сказал я, радуясь возможности посмеяться.

— В последнее время точно так же у меня болит вот здесь, в низу позвоночника.

— Не может быть!

— Честно. Будто раскаленной иголкой колет. Хочу, чтобы вы там тоже посмотрели.

— Что? Позвоночник?

— Да.

Я покачал головой. Вообще-то я большой любитель всяких забав, обожаю богемные шуточки и все такое прочее. Но всему есть предел, и мы, Вустеры, его не переходим.

— Это невозможно, — строго сказал я. — Никаких позвоночников. Колени — да. Позвоночники — нет.

Она удивилась.

— Ну и ну, — проговорила она. — Странный вы доктор, вот что я вам скажу.

Как вам уже известно, я очень быстро соображаю, и тут до меня начало доходить, что, должно быть, произошло какое-то недоразумение.

— Доктор?

— Вы ведь доктор?

— Вы приняли меня за доктора?

— А разве вы не доктор?

— Нет. Совсем не доктор.

Наконец все объяснилось. Пелена спала у нас с глаз. Мы поняли, что к чему. Я с самого начала подумал, что она веселая и добродушная. Сейчас моя догадка подтвердилась. Никогда не слышал, чтобы женщина так искренне смеялась.

— Хорошенькое дельце! — проговорила она, заливаясь хохотом и вытирая глаза носовым платком, который я ей одолжил. — Он не доктор! А кто же вы такой?

— Мое имя Вустер. Я пришел повидать мисс Платт.

— Зачем?

В этот момент я, безусловно, должен был достать чек и взять быка за рога. Но почему-то не смог. Понимаете, каково мне было? Предлагать деньги за то, что от твоего дядюшки отступятся, дело, мягко говоря, довольно скверное, а при сложившихся обстоятельствах и вовсе невозможное.

— Да так, знаете ли, просто хотел навестить. — Внезапно меня осенило. — Мой дядюшка слышал, что она нездорова, и просил меня повидаться с ней и узнать, как она себя чувствует, — сказал я.

— Ваш дядюшка?

— Лорд Яксли.

— Ой, значит, вы племянник лорда Яксли?

— Вот именно. Наверное, он у вас частый гость.

— Нет. Я его здесь ни разу не видела.

— Не видели?

— Нет. Признаться, у Роди он с языка не сходит, это верно, но почему-то она никак не решится пригласить его на чашку чая.

Я начал догадываться, что эта Роди, видно, блюдет свой интерес. Будь я девицей, имеющей жениха, и знай, что дома у меня существует экспонат, подобный этой тетушке, я бы тоже призадумался, стоит ли приглашать упомянутого жениха до того, как совершится церемония бракосочетания и он поставит в указанном месте свою подпись. Несомненно, эта тетушка — добрая душа и золотое сердце, но она особа совсем не того разбора, чтобы явить ее до времени своему Ромео.

— Вот, наверное, вы удивились, когда про все узнали? — сказала она.

— Еще бы.

— Хотя ничего окончательно не решено.

— Вы так считаете? Я полагал…

— Ой, нет. Роди пока думает.

— Понимаю.

— Она, конечное дело, понимает, что это большая честь. Но порой сомневается, не староват ли он для нее.

— Моя тетушка Агата того же мнения.

— Но, как ни крути, титул есть титул.

— Да, верно. А что вы сами об этом думаете?

— Ой, кому интересно, что я думаю. С нынешними девушками сладу нет.

— Да уж.

— Вот и я говорю, ничего путного у них не выйдет. Вот так-то.

— Вы совершенно правы.

Мне показалось, что нет особого смысла вести эту бесконечную беседу. У тетушки был такой вид, будто она готова болтать весь день. Но тут как раз вошла горничная и доложила, что приехал доктор.

Я поднялся.

— Ну что ж, мне пора.

— Уже уходите?

— Да, пойду, пожалуй.

— Ну пока.

— Счастливо оставаться, — сказал я и вышел на свежий воздух.

Зная, что меня ожидает дома, я бы, конечно, предпочел пойти в клуб и провести там остаток дня. Однако, чему быть, того не миновать.

— Ну? — сказала тетя Агата, когда я с опаской просочился в гостиную.

— В общем, и да, и нет, — отвечал я.

— Что это значит? Она отказалась от денег?

— Не совсем.

— Взяла?

— Ну не то чтобы взяла…

Мне пришлось объяснить ей, что произошло. Я не ждал аплодисментов и правильно делал, потому что их не было. По мере того, как я рассказывал, теткины замечания становились все более смачными, а когда я закончил, она презрительно фыркнула с такой силой, что стекла задребезжали. Мне послышалось что-то вроде «Чтоб!» Наверное, она собиралась сказать: «Чтоб тебе лопнуть!», но вовремя затормозила, вспомнив о своем аристократическом происхождении.

— Очень досадно, — пробормотал я. — Что сказать в свое оправдание? Мужество мне изменило. Я дрогнул, потому что не мог пренебречь нравственными правилами, внушенными мне с детства. От этого никто не застрахован.

— В жизни не встречала такого беспозвоночного ничтожества.

Я вздрогнул, как воин, которому напомнила о себе старая рана.

— Тетя Агата, я был бы вам чрезвычайно благодарен, если бы вы не упоминали слово «позвоночник». Оно пробуждает во мне воспоминания.

Дверь отворилась, и вошел Дживс.

— Сэр?

— Да, Дживс?

— Мне показалось, вы звонили, сэр.

— Нет, я не звонил.

— Прошу прощения, сэр.

Бывают минуты, когда даже под оком тети Агаты я могу проявить твердость. Увидев светящиеся умом глаза Дживса, я вдруг понял, что свалял дурака. Из-за глупых предрассудков тети Агаты, не желающей обсуждать семейные дела с прислугой, я не приник к этому благородному источнику, изливающему на меня целительный бальзам и покой. Пусть тетушка снова швыряет мне в лицо свое «Чтоб!», но я решил сделать то, что мы обязаны были сделать с самого начала — поручить дело Дживсу.

— Дживс, — сказал я, — речь идет о дядюшке Джордже.

— Да, сэр.

— Вам известны обстоятельства этого дела?

— Да, сэр.

— Вы знаете, чего мы хотим.

— Да, сэр.

— В таком случае дайте нам совет. Причем быстро. С ходу.

Я слышал, что тетя Агата глухо урчит, как вулкан перед извержением, но остался тверд. В глазах Дживса уже вспыхнул свет, означающий, что решение вот-вот будет найдено.

— Насколько я понял, вы уже навестили юную особу у нее дома, сэр?

— Да, я только что оттуда.

— В таком случае вы, несомненно, видели ее тетушку?

— Кроме нее, я никого не видел.

— Тогда, вероятно, план, который я собираюсь предложить, вам понравится, сэр. Я бы посоветовал вам устроить встречу его светлости с этой тетушкой. Она всегда выражала желание остаться жить с племянницей, когда та выйдет замуж. Встретившись с тетушкой и узнав о ее планах, его светлость призадумается. Вы, вероятно, заметили, сэр, что тетушка весьма добродушная особа, но крайне вульгарная.

— Дживс, вы совершенно правы! Кроме всего прочего, эти оранжевые волосы!

— Совершенно верно, сэр.

— Не говоря уж о пурпурном платье.

— Безусловно, сэр.

— Я приглашу ее на обед завтра и познакомлю с дядей Джорджем. Видите, — сказал я, обращаясь к тете Агате, которая все еще продолжала бурлить где-то на заднем плане, — мы сразу получили готовое решение. Я ведь вам говорил…

— Вы свободны, Дживс.

— Благодарю вас, мадам.

Несколько минут после его ухода тетя Агата, явно пренебрегая существом вопроса, разглагольствовала по поводу того, что Вустер роняет престиж семьи, позволяя лакеям задирать нос. Потом она все-таки изволила вернуться к главной теме.

— Берти, — сказала она, — завтра же ты снова пойдешь к этой девице и на этот раз сделаешь то, что я тебе велела.

— Да пропади все пропадом! У нас есть блестящий альтернативный план, основанный на тонком понимании психологии индивидуума…

— Довольно! Ты слышал, что я сказала? Мне пора. До свидания.

Она умчалась, не подозревая, что Бертрамом Вустером нельзя помыкать. Едва дверь за ней закрылась, я призвал Дживса.

— Дживс, — сказал я, — эта моя тетка и слышать не хочет о вашем прекрасном альтернативном плане, но я собираюсь неукоснительно ему следовать. По-моему, это гениальный план. Вы можете завтра привести эту женщину сюда обедать?

— Да, сэр.

— Отлично. А я тем временем телефонирую дяде Джорджу. Мы сделаем для тети Агаты доброе дело вопреки ее желанию. Дживс, что сказал по этому поводу поэт?

— Поэт Бернс, сэр?

— Нет, не Бернс. Кто-то другой. О добрых делах, которые совершаются втайне.

— «Деяния благие, что вершатся втайне… Кто их помнит!», сэр?

— Вот именно, Дживс.

Я-то думал, свершение благих деяний украдкой должно приносить человеку радость, однако не могу сказать, что предстоящая пирушка очень меня радовала. Дядюшка Джордж и сам по себе довольно неприятный сотрапезник. Обычно он завладевает застольной беседой и принимается описывать свои патологические симптомы; он и мысли не допускает, что окружающие совсем не жаждут выслушивать разные подробности, касающиеся несварения желудка. Присоедините к дядюшке Джорджу тетушку мисс Платт, и у вас получится такая компания, которая способна привести в уныние самого стойкого. Когда я проснулся на следующий день, у меня возникло предчувствие надвигающейся беды, и все утро это ощущение, постепенно усиливаясь, черной тучей нависало надо мной. К тому времени, когда Дживс принес коктейли, я совсем пал духом.

— Пропадаю ни за грош, Дживс, — сказал я. — Послать бы эту затею к черту и податься в «Трутни».

— Я могу себе представить, какое тяжелое испытание вам предстоит, сэр.

— Откуда вы знаете этих людей, Дживс?

— Я с ними познакомился через моего приятеля, камердинера полковника Мейнуоринга-Смита, сэр. Когда у моего приятеля возникло взаимопонимание с юной особой, он пожелал, чтобы я поехал с ним в «Глицинию» и познакомился с его избранницей.

— Они обручились?

— Не совсем, сэр. Просто у них возникло взаимопонимание.

— А почему они поссорились?

— Они не поссорились, сэр. Когда его светлость начал ухаживать за юной особой, она, естественно, была польщена и теперь не может сделать выбор между любовью и честолюбием. Она до сих пор официально не отказалась от взаимопонимания.

— В таком случае, если наш план удастся осуществить и дядя Джордж самоустранится, дела вашего приятеля пойдут на лад?

— Да, сэр. Сметерст — его зовут Сметерст — готов будет воскликнуть: «Это ли не цель желанная!».

— Хорошо сказано, Дживс. Сами придумали?

— Нет, сэр. Это эвонский лебедь, сэр, Шекспир.

В эту минуту чья-то невидимая рука робко позвонила в дверь и я, скрепя сердце, приготовился играть роль хозяина. Застольное испытание приближалось.

— Миссис Уилберфорс, сэр, — доложил Дживс.

— Ну как мне удержаться от смеха, когда ты, стоя у меня за спиной, будешь говорить: «Мадам, не желаете ли картофеля?», — говорила тетушка мисс Платт, вплывая в гостиную.

Мне она показалась еще неохватней, еще розовее и добродушней, чем в прошлый раз.

— Понимаете, мы с ним знакомы, — пояснила она мне, тыча в Дживса пальцем. — Он к нам заходил на чашку чая.

— Да, он мне об этом говорил.

Тетушка окинула гостиную быстрым внимательным взглядом.

— А у вас здесь шикарно, — сказала она. — Хотя по мне так лучше всего розовые обои. Они такие веселенькие. Что тут у вас? Коктейли?

— Мартини и чуть-чуть абсента, — сказал я, наполняя стакан.

Она громко вскрикнула, совсем как девочка.

— Ой! Не вздумайте поить меня этой гадостью! Знаете, что со мной творится, если я только пригублю что-то подобное? Умираю от боли. Все эти коктейли — настоящий яд для желудка.

— Я, право, не знаю…

— А я знаю. Если бы вы прослужили официанткой в баре столько лет, как я, вы бы тоже знали.

— О! Э-э… вы служили официанткой?

— Да, в «Крайтерионе». Я тогда была молоденькая. Я уронил шейкер на пол.

— Вот! А все потому, что пьете эту гадость, — нравоучительным тоном сказала тетушка мисс Платт. — У вас руки дрожат. Я всегда говорила мальчикам: «Только портвейн! Он полезный. Я и сама люблю выпить немного портвейна. Но эта новомодная американская гадость — нет и нет!» Но они никогда меня не слушали.

Я с тревогой уставился на нее. Конечно, в «Крайтерионе» в свое время служили десятки официанток, и тем не менее меня пробрала легкая дрожь. Много лет прошло с тех пор, как дядя Джордж отколол это коленце с попыткой мезальянса — он тогда еще не носил титула, — но до сих пор при упоминании о «Крайтерионе» все Вустеры содрогаются.

— Э-э… когда вы служили в «Крайтерионе», — начал я, — не встречался ли вам молодой человек с такой же фамилией, как у меня?

— Да разве я упомню фамилии? Я ужасно тупа на имена.

— Вустер.

— Вустер! А когда вы давеча заходили, мне послышалось Фостер. Вустер! Встречался ли мне молодой человек по имени Вустер! Ну и дела! Ведь Джордж Вустер — Поросеночек, как я его называла, — и я, мы собирались пожениться, только его семья про это прослышала и вмешалась. Они мне предложили кучу денег, только бы я от него отказалась, и я, как последняя дура, пошла у них на поводу. Сколько раз я о нем вспоминала! Интересно, что теперь с ним сталось? Он вам родственник?

— Пожалуйста, извините меня, — сказал я. — Хочу дать кое-какие распоряжения Дживсу.

Я пошел в буфетную.

— Дживс!

— Сэр?

— Знаете, что случилось?

— Нет, сэр.

— Эта женщина…

— Сэр?

— Это же официантка дядюшки Джорджа.

— Сэр?

— Черт побери, вы должны были слышать о дядюшкиной официантке. Вы же знаете нашу семейную историю. Это та самая официантка, на которой дядюшка хотел жениться много лет назад.

— Ах, да, сэр.

— Она единственная женщина, которую он любил. Он сам сто раз мне об этом рассказывал. После четвертой порции виски с содовой он впадает в сентиментальность и со слезами вспоминает об этой особе. Какое невезение, пропади все пропадом! Напоминание о прошлом найдет живой отзвук у него в сердце. Я это чувствую, Дживс. И она как раз в его вкусе. Едва войдя в гостиную, принялась рассказывать про свой желудок. Дживс, вы понимаете, что за этим кроется? Страшная вещь! Ведь у дяди Джорджа любимая тема — его желудок. Это означает, что они родственные души. Эта женщина и дядя Джордж просто…

— Созданы друг для друга, сэр?

— Совершенно верно.

— Весьма тревожное положение, сэр.

— Что делать?

— Не могу сказать, сэр.

— Ну тогда я скажу, что я намерен делать — телефонирую дяде Джорджу и скажу, что обед отменяется.

— Едва ли это возможно, сэр. Кажется, его светлость уже звонит в дверь.

Так и было. Дживс его впустил, и он поплелся по коридору в гостиную. Я направился за ним следом. Когда он вошел, наступило ошеломленное молчание, потом раздались удивленные восклицания, как бывает, когда старые друзья встречаются после долгой разлуки.

— Поросеночек!

— Моди!

— Вот это да!

— Моди! Будь я проклят!

— Неужто это ты!

— Господи, помилуй!

— Ты теперь лорд Яксли, подумать только!

— Стал носить титул вскоре после того, как мы расстались.

— Подумать только!

— Слушай, я просто глазам не верю!

Я отошел в сторонку и стоял, переминаясь с ноги на ногу. Они, я бы сказал, в упор меня не видели, будто Бертрам Вустер уже отошел в мир иной и лишился своей телесной оболочки.

— Моди, черт побери, ты совсем не изменилась!

— Ты тоже, поросеночек.

— Как ты жила все эти годы?

— Очень хорошо. Вот только желудок дает о себе знать.

— Господи, Боже мой! Что ты говоришь? У меня тоже нелады с желудком.

— Как поем, так сразу чувствую тяжесть.

— И я, как поем, тоже чувствую тяжесть. Что ты принимаешь?

— Пищеварительный бальзам Перкинса.

— Дорогая моя девочка, он не помогает! Совершенно бесполезная вещь! Я сам его принимал много лет, и никакого толку. Знаешь, единственное, что помогает…

Когда дядюшка Джордж, усевшись рядом с тетушкой мисс Платт на диван, принялся что-то назойливо гудеть ей в ухо, я выскользнул из комнаты.

— Дживс, — сказал я, нетвердым шагом входя в буфетную.

— Сэр?

— Подавайте обед на двоих. Я не в счет. Если они заметят, что меня нет, скажите, что мне телефонировали и я ушел по срочному делу. Бертрам больше не контролирует ситуацию, Дживс. Если во мне возникнет надобность, я в «Трутнях».

— Хорошо, сэр.

Вечером, уже довольно поздно, когда я рассеянно разыгрывал снукер, в бильярдную вошел один из официантов и сообщил, что тетя Агата желает говорить со мной по телефону.

— Берти!

— Да?

Признаться, я был поражен — она говорила таким тоном, будто наше дело устроилось как нельзя лучше. Она щебетала, как птичка.

— Берти, чек, который я тебе дала, все еще у тебя?

— Да.

— Порви его. Он больше не нужен.

— А?

— Я говорю, он не нужен. Твой дядюшка мне телефонировал. Он не женится на этой особе.

— Да?

— Да. Очевидно, он еще раз все обдумал и понял, что она ему не пара. Но — самое удивительное — он все-таки женится!

— Женится?

— Да, на своей давнишней знакомой, некой миссис Уилберфорс, женщине, вполне подходящей, по его словам, по возрасту. Интересно, из каких она Уилберфорсов? Есть две основные ветви этой фамилии — эссекские Уилберфорсы и кумберлендские Уилберфорсы. Помнится, существует еще младшая ветвь где-то в Шропшире.

— И еще одна в Восточном Далвиче.

— Что ты сказал? Я не расслышала.

— Ничего, — ответил я и повесил трубку.

У меня было такое чувство, будто меня пыльным мешком из-за угла стукнули.

— Дживс, — сказал я, вернувшись домой, — итак, вы полагаете, все прекрасно уладилось?

Я бросил на него осуждающий взгляд.

— Да, сэр. Между десертом и сыром его светлость официально объявил о помолвке.

— Так и объявил?

— Да, сэр.

Я сурово взглянул ему прямо в глаза.

— Дживс, по-моему, вы ничего не поняли, — сказал я спокойным холодным тоном. — После того, что здесь произошло, ваши акции значительно упали в цене. Я привык смотреть на вас, как на советника, которому нет равных. Я ловил каждое ваше слово. И посмотрите, что вы натворили. А все ваш хваленый план, основанный на психологии индивидуума. Я думаю, Дживс, бывая в обществе этой женщины, сидя с ней за чашкой чая, вы должны были догадаться, что она официантка дяди Джорджа.

— Я догадался, сэр.

— Что!?

— Я был об этом осведомлен, сэр.

— В таком случае вы должны были знать, что произойдет, когда они встретятся.

— Да, я знал это, сэр.

— Черт возьми, это уж слишком!

— Если позволите, я объясню, сэр. Молодой человек по имени Сметерст, который чрезвычайно привязан к известной вам молодой особе, — мой близкий друг. Недавно он обратился ко мне в надежде, что я смогу сделать так, чтобы указанная молодая особа следовала тому, что говорит ей сердце, и не позволила соблазнить себя богатством и знатностью его светлости. Теперь ничто не мешает союзу этих молодых людей.

— Понимаю. «Деяния благие, что вершатся в тайне», так?

— Совершенно верно, сэр.

— А как же дядя Джордж? По вашей милости он угодил из огня да в полымя.

— Нет, сэр, если я могу взять на себя смелость возразить вам. Как мне представляется, миссис Уилберфорс будет идеальной женой для его светлости. Если в образе жизни его светлости имеется некий изъян, то он связан с несколько чрезмерной приверженностью к застольным удовольствиям…

— В том смысле, что он обжирается, как свинья?

— Я бы никогда не позволил себе употребить подобное выражение, сэр, но оно передает существо дела. Его светлость также имеет склонность употреблять спиртные напитки в количествах, которые доктор его светлости вряд ли одобрит. Холостяки почтенных лет, весьма состоятельные и не знающие, чем себя занять, довольно часто предаются подобным излишествам. В этом смысле будущая леди Яксли сможет благотворно повлиять на его светлость. Подавая рыбу, я слышал, как ее светлость сама об этом говорила. Она заметила некоторую одутловатость лица его светлости, которой не было в прежние годы, и сказала, что за его светлостью нужен уход. Как мне представляется, сэр, этот союз окажется весьма благодетельным для его светлости.

Все это звучало… как бы это сказать?., вполне убедительно, но я все же покачал своей черепушкой.

— Однако, Дживс!

— Сэр?

— Она ведь, как вы сами недавно сказали, принадлежит к низшему сословию.

Он посмотрел на меня с упреком.

— Скорее к крепкому среднему сословию, сэр, к мелкой буржуазии со средним достатком.

— Гм!

— Сэр?

— Я сказал «Гм!», Дживс.

— Кроме того, сэр, поэт Теннисон сказал: «Сердце доброе дороже всех регалий».

— Кто из нас сообщит новость тете Агате?

— Если бы я мог внести предложение, сэр, я бы посоветовал пока не вступать в общение с миссис Спенсер Грегсон. Я уже почти кончил паковать чемоданы. Пригнать автомобиль из гаража — дело нескольких минут и…

— Умчаться прочь, туда, где счастлив человек?

— Вот именно, сэр.

— Дживс, — сказал я, — не уверен, что полностью разделяю вашу точку зрения на последние события. Вы считаете, что всех осчастливили. Не уверен. Однако с вашим последним предложением могу вас поздравить. Внимательно его рассмотрев, я не нашел в нем изъяна. Что хорошо, то хорошо. Немедленно иду за автомобилем.

— Очень хорошо, сэр.

— Помните, что сказал поэт Шекспир?

— Что, сэр?

— «Поспешно уходит, преследуемый медведем». Найдете это в одной из его пьес. Помню, когда учился в школе, я изобразил эту картинку на полях книги.

 

11

ТЯЖКОЕ ИСПЫТАНИЕ, ВЫПАВШЕЕ НА ДОЛЮ ТАППИ ГЛОССОПА

— Ну-ну, Дживс! — сказал я, входя в комнату, где он бродил по колено в чемоданах, рубашках, зимних костюмах, как морской котик в прибрежных скалах. — Пакуете вещи?

— Да, сэр, — отвечал достойный малый, ибо у нас с ним нет секретов друг от друга.

— Пакуйте, пакуйте, — одобрительно сказал я. — Тщательно пакуйте. Помните, что приближается Рождество. — Кажется, я добавил что-то вроде «Тра-ля-ля!», потому что у меня было превосходное настроение.

Каждый год, начиная с середины ноября, владельцев аристократических поместий Англии охватывают тревога и дурные предчувствия по поводу того, кому придется на Рождество оказать гостеприимство Бертраму Вустеру. Жертвой может стать любой из них. Как говорит моя тетушка Далия, знал бы, где упадешь, подостлал бы соломки.

Однако в этом году я принял решение рано. К десятому ноября десятка полтора достойных английских аристократов вздохнули с облегчением, узнав, что несчастливый жребий вытянул сэр Реджиналд Уитерспун, баронет, Бличинг-корт, Верхний Бличинг, графство Гемпшир.

Принимая решение отдать предпочтение этому самому Уитерспуну, я руководствовался несколькими соображениями, не считая того, что, женившись на Кэтрин, младшей сестре мужа тетушки Далии, он доводился мне чем-то вроде дядюшки. Во-первых, баронет живет на широкую ногу, и кухня и винные погреба у него отменные. Затем, что тоже немаловажно, в его конюшнях держат превосходных лошадей для верховой езды. И в-третьих, в Бличинг-корте вы избавлены от опасности быть втянутым в компанию любителей-христославов, которые бродят по окрестностям под дождем, распевая «Когда пастухи стерегли стадо в ночи…» или просто «Рождество! Рождество!»

Все перечисленные мной соображения сыграли свою роль, но главная причина, которая, как магнит, влекла меня в Бличинг-корт, была уверенность, что там будет гостить Таппи Глоссоп.

Я наверняка уже рассказывал вам об этом злокозненном типе, но для достоверности позволю себе повториться. Именно Таппи, если помните, пренебрег нашей многолетней дружбой, а ведь он не единожды ел мои хлеб-соль. Однажды вечером в «Трутнях» он поспорил со мной, что я не смогу перебраться через плавательный бассейн с помощью колец и веревок, и выказал самое низкое вероломство, закинув последнее кольцо за поручень. В результате я вынужден был прыгнуть в бассейн, испортив таким образом один из самых изящных фраков в Лондоне.

С тех пор мною владеет страстное желание должным образом отомстить Таппи.

— Дживс, вы не упустили из виду, — сказал я, — что в Бличинг приедет мистер Глоссоп?

— Нет, сэр.

— И, следовательно, не забыли упаковать большой водяной пистолет.

— Нет, сэр.

— А фосфоресцирующего кролика?

— Нет, сэр.

— Отлично! Я очень верю в фосфоресцирующего кролика. Мне его расхваливали на все лады. Его нужно завести и сунуть ночью в чью-нибудь спальню. Он будет светиться в темноте и подпрыгивать, издавая при этом дикие вопли. Если хорошо все рассчитать, фосфоресцирующий кролик до полусмерти напугает мистера Глоссопа.

— Весьма вероятно, сэр.

— Если же кролик подведет, пустим в ход водяной пистолет. Надо сделать все, чтобы подложить Таппи хорошую свинью, — сказал я. — На карту поставлена честь Вустеров.

Я бы продолжал развивать эту тему, но в парадную дверь позвонили.

— Я отворю, — сказал я. — Наверное, это тетя Далия. Она телефонировала, что приедет сегодня утром.

Однако оказалось, что это не тетя Далия, а мальчик-посыльный с телеграммой. Я ее вскрыл, прочитал и, нахмурив брови, вернулся в спальню.

— Дживс, — сказал я, — тут какая-то странная телеграмма. От мистера Глоссопа.

— Вот как, сэр?

— Я вам прочту. Отправлена из Верхнего Бличинга. Послушайте, что здесь написано: «Когда приедешь завтра, привези мои футбольные бутсы. Кроме того, приложи все силы и достань ирландского спаниеля. Срочно. Привет. Таппи». Что вы об этом думаете, Дживс?

— Насколько я могу понять из данного документа, сэр, мистер Глоссоп просит вас привезти его футбольные бутсы, когда вы завтра приедете. Кроме того, приложить все силы и достать ирландского спаниеля. Мистер Глоссоп намекает на то, что дело срочное, и передает вам привет.

— Да, мне тоже так показалось. Но зачем ему футбольные бутсы?

— Возможно, мистер Глоссоп желает играть в футбол, сэр. Я поразмыслил над тем, что сказал Дживс.

— Да, — сказал я. — Возможно, это ответ на вопрос. Но почему человек, спокойно отдыхающий в загородном имении, вдруг возжаждал играть в футбол?

— Не могу сказать, сэр.

— И при чем здесь ирландский спаниель?

— Боюсь, я и тут не могу взять на себя смелость высказать какое-либо предположение, сэр.

— Интересно, что представляет собой этот ирландский спаниель?

— Вероятно, разновидность спаниеля, выведенная в Ирландии, сэр.

— Вы так думаете?

— Да, сэр.

— Что ж, возможно, вы правы. Но с какой стати я по прихоти Таппи должен гонять по всему Лондону и выискивать собаку, какой бы национальности она ни была? Наверное, он считает, что я Санта-Клаус? Или думает, что после того случая в «Трутнях» я горю желанием его облагодетельствовать? Ирландский спаниель, подумать только. Тьфу!

— Сэр?

— Тьфу, Дживс.

— Очень хорошо, сэр.

Вновь зазвонили у парадной двери.

— Сумасшедшее утро, Дживс.

— Да, сэр.

— Ладно, я открою.

На этот раз пришла тетя Далия. Она ввалилась с озабоченным видом и с порога загудела своим набатным голосом, от которого дребезжат оконные стекла и падают вазочки:

— Берти, я хочу поговорить с тобой об этом оболтусе Глоссопе.

— Все в порядке, тетя Далия, — успокоил я тетушку. — Я ситуацию контролирую. Водяной пистолет и фосфоресцирующий кролик уже упакованы.

— Не понимаю, о чем ты толкуешь, думаю, ты и сам не понимаешь, — довольно бесцеремонно заявила родственница, — но, если ты прекратишь нести чепуху, я объясню, в чем дело. Я получила от Кэтрин очень тревожное письмо. Об этом мерзком мальчишке. Само собой, Анджеле я ни словом не обмолвилась. Она бы к потолку подлетела.

Анджела — дочь тети Далии. Вообще-то считается, что она и Таппи более или менее помолвлены, хотя «Морнинг Пост» пока об этом умалчивает.

— Почему? — спросил я.

— Что «почему»?

— Почему Анджела должна подлететь к потолку?

— Интересно, а ты бы не подлетел к потолку, если бы был почти помолвлен с этим монстром, а тебе бы сказали, что он уехал погостить в загородное имение и там флиртует с какой-то девицей, помешанной на собаках?

— С кем с кем?

— С девицей, свихнувшейся на собаках. Одна из этих чертовых эмансипе, этакая модная спортивная штучка, ходит в грубых башмаках и сшитых на заказ твидовых костюмах. Таких теперь полно развелось в сельской местности, обычно они разгуливают в сопровождении своры собак разных пород. Я в молодости и сама такая была, поэтому знаю, как опасны подобные девицы. Ее имя — Далглиш. Она дочь полковника Далглиша. Живут неподалеку от Бличинга.

Я увидел проблеск света.

— Так, вот, значит, в чем дело. Я только что получил телеграмму от Таппи, он просит привезти ему ирландского спаниеля. Тут и думать нечего — хочет сделать рождественский подарок этой девице.

— Возможно. Кэтрин пишет, она совсем вскружила ему голову. Он за ней ходит, как собака, не разговаривает, а блеет овцой, а уж ласков — прямо ручной котенок.

— Целый домашний зоопарк.

— Берти! — сказала тетя Далия, и я сразу понял, что добрая старушенция до крайности раздражена, — еще одна такая шуточка, и я забуду, что я твоя тетка, и всыплю тебе по первое число.

Я сразу угомонился и начал ее успокаивать.

— Послушайте, тетенька, я бы не стал так огорчаться, — сказал я. — Думаю, слухи о безумствах Таппи сильно преувеличены. Все это и яйца выеденного не стоит.

— Ты так считаешь? Знаешь ведь, на что он способен. Помнишь, как мы переволновались, когда он вздумал волочиться за певичкой.

Да, я все помнил. Вы можете об этом прочитать в моих записках. Певичку звали Кора Беллинджер. Она обучалась с тем, чтобы потом петь в опере, и Таппи ее боготворил. Однако, к счастью, во время концерта, организованного Бифи Бингемом в клубе на Бермондси-ист и призванного возвышать души простых тружеников, она засветила Таппи в глаз, и любовь умерла.

— Кроме того, я еще не все тебе сказала, — продолжала тетя Далия. — Перед самым его отъездом в Бличинг они с Анджелой поссорились.

— Что вы говорите?

— Да. Сегодня утром Анджела мне об этом рассказала. Бедная девочка все глаза выплакала. Ссора началась из-за ее новой шляпки. Насколько я поняла, он сказал, что Анджела в ней похожа на китайского мопса, тогда она заявила, что не желает его больше видеть ни в этом мире, ни в ином. Он сказал: «Вот и прекрасно!» и усвистал в Бличинг. Ясно, что за этим последовало. Собачница воспользовалась моментом и прибрала его к рукам, и если не принять самых срочных мер, может случиться что угодно. Так что изложи все это Дживсу, и пусть он примет меры, как только вы окажетесь в Бличинге.

Меня всегда немного задевает, когда тетушка высказывается в таком духе, что без Дживса, видите ли, в важных случаях не обойтись. Поэтому мой ответ прозвучал довольно решительно.

— Услуги Дживса не потребуются. Я сам улажу это дело. После того, что я устрою Таппи, ему будет не до амуров. При первом же удобном случае я намерен подсунуть к нему в комнату фосфоресцирующего кролика, который светится в темноте, подпрыгивает и издает дикие вопли. Для Таппи они прозвучат, как голос его совести. Уверен, одного сеанса будет достаточно, чтобы на пару недель упечь Таппи в частную психиатрическую клинику. К концу лечения он и не вспомнит об этой проклятой собачнице.

— Берти, — сказала тетя Далия ледяным тоном, — ты законченный болван. Послушай меня. Только потому, что я тебя люблю и у меня большие связи среди членов Комиссии по делам душевнобольных, тебя еще несколько лет назад не упрятали в обитую войлоком палату. Попробуй только загуби мне это дело, и я мигом лишу тебя своего покровительства. Неужели ты не понимаешь, что положение слишком серьезно, и твои дурацкие шуточки тут неуместны? На карту поставлено счастье Анджелы. Делай, что тебе говорят. Изложи дело Дживсу, и пусть он действует.

— Как скажете, тетя Далия, — сухо проговорил я.

— Уже сказала. Иди. Я вернулся в спальню.

— Дживс, — сказал я, не скрывая своей досады, — мы не возьмем с собой фосфоресцирующего кролика.

— Хорошо, сэр.

— И водяной пистолет тоже.

— Хорошо, сэр.

— И тот и другой подверглись уничтожающей критике, и мой пыл сошел на нет. И вот что еще, Дживс.

— Сэр?

— Миссис Траверс желает, чтобы вы по приезде в Бличинг-корт вызволили мистера Глоссопа из лап этой собачницы.

— Слушаюсь, сэр. Я непременно уделю этому вопросу самое пристальное внимание и приложу все усилия, чтобы быть вам полезным.

На следующий день я понял, что тетя Далия отнюдь не преувеличивала опасность. Мы с Дживсом отправились в Бличинг в моем спортивном двухместном автомобиле. На полпути между деревней и Бличинг-кортом мы неожиданно заметили впереди целое море собак, среди которых резвился Таппи, увиваясь вокруг статной, взращенной на деревенских хлебах девицы. Он благоговейно склонялся к ней, и даже на расстоянии было видно, как горят у него уши. Короче, все безошибочно указывало, что болван из кожи вон лезет, чтобы ей понравиться. Когда мы подъехали ближе и я увидел на девице сшитый на заказ твидовый костюм и грубые башмаки, у меня не осталось сомнений.

— Видели, Дживс? — многозначительно сказал я.

— Да, сэр.

— Та самая девица.

— Да, сэр.

Я слегка посигналил и издал дружелюбный клич. Они обернулись, и я понял, что Таппи не в восторге от нашей встречи.

— А-а, Берти, привет, — сказал он.

— Привет, — отвечал я.

— Мой друг, Берти Вустер, — сказал Таппи, обращаясь к девице, как мне показалось, извиняющимся тоном.

— Привет, — сказала девица.

— Здравствуйте, — сказал я.

— Привет, Дживс, — сказал Таппи.

— Добрый день, сэр, — сказал Дживс.

После этого наступило напряженное молчание.

— Ну, Берти, до свидания, — сказал Таппи. — Должно быть, тебе пора.

Мы, Вустеры, понимаем намеки не хуже всякого другого.

— Увидимся, — сказал я.

— Да, конечно, — сказал Таппи. Я тронулся, и мы укатили.

— Зловещий признак, Дживс, — сказал я. — Вы заметили, этот тип похож на надутую лягушку.

— Да, сэр.

— Не выразил никакого желания, чтобы мы остановились и поболтали с ними.

— Да, сэр.

— По-моему, опасения тети Далии не напрасны. Дело очень серьезное.

— Да, сэр.

— В таком случае, шевелите мозгами, Дживс.

— Очень хорошо, сэр.

С Таппи мы увиделись только вечером, когда я переодевался к ужину. Он просочился ко мне в комнату.

— Привет, — сказал я, поправляя галстук.

— Привет, — ответил Таппи.

— Кто эта девушка? — как бы случайно бросил я, маскируя коварство вопроса нарочито небрежным тоном.

— Некая мисс Далглиш, — ответил Таппи и заметно покраснел.

— Она здесь гостит?

— Нет. Она живет как раз в том доме, который стоит перед въездом в поместье. Ты мне привез футбольные бутсы?

— Да. Дживс их куда-то сунул.

— А ирландского спаниеля?

— А спаниеля — нет. Прости великодушно.

— Черт! Какая досада. Она спит и во сне видит ирландского спаниеля.

— А тебе-то какое дело?

— Хотел ей подарить.

— С какой стати?

Таппи надулся. Кинул на меня холодный, укоризненный взгляд.

— Полковник и миссис Далглиш, — сказал он, — все это время были чрезвычайно ко мне добры. Они не раз принимали меня у себя дома. Естественно, мне было бы приятно отблагодарить их за гостеприимство. Я совсем не хочу, чтобы они сочли меня одним из современных дурно воспитанных молодчиков, про которых пишут в газетах и которые только все берут и ничего не дают взамен. Если тебя приглашают то на обед, то на чай, то еще на что-нибудь, как не сделать им маленький подарок в знак благодарности.

— Ладно, подари им футбольные бутсы. Между прочим, зачем тебе понадобились эти проклятые бутсы?

— Собираюсь участвовать в матче в четверг.

— Где? Здесь?

— Да. Верхний Бличинг против Хокли-на-Местоне. Здесь это важное событие.

— Как тебя втянули в это дело?

— Да вот, на днях в разговоре я обмолвился, что в Лондоне по субботам играю за «Старых Августинцев». Мисс Далглиш живо этим заинтересовалась и сказала, что я мог бы помочь их команде.

— Какой команде?

— Ну, разумеется, Верхнему Бличингу.

— Ага, стало быть, будешь играть за Хокли?

— Не издевайся, Берти. Может, ты этого не знаешь, но на футбольном поле мне сам черт не брат. А-а, Дживс!

— Сэр? — сказал Дживс, заходя справа по центру.

— Мистер Вустер сказал, что мои бутсы у вас.

— Да, сэр. Я отнес их вам в комнату.

— Благодарю. Дживс, хотите заработать немного денег?

— Да, сэр.

— Тогда в следующий четверг, когда состоится футбольный матч, поставьте на Верхний Бличинг, — сказал Таппи, важно выпятил грудь и удалился.

— Мистер Глоссоп в четверг собирается участвовать в матче, — объяснил я, когда дверь за Таппи закрылась.

— Мне об этом сообщили в людской, сэр.

— Да? И как там настроены?

— Насколько я мог понять, сэр, все считают, что мистер Глоссоп поступает опрометчиво.

— Почему?

— Мистер Малреди, дворецкий сэра Реджиналда, информировал меня, сэр, что данное состязание в некотором отношении отличается от обычной игры в футбол. Вследствие того обстоятельства, что уже много лет между этими двумя деревнями наблюдается весьма ощутимая враждебность, состязания проводятся в соответствии с более свободными и примитивными правилами, чем это обычно принято в тех случаях, когда встречаются дружественно настроенные противники. Как мне объяснили, главная цель игроков заключается не в том, чтобы увеличить счет, а в том, чтобы нанести противнику оскорбление действием.

— Господи, Боже мой, Дживс!

— Дело обстоит именно так, сэр. Подобная игра может представлять интерес разве что для собирателя древних обычаев. Впервые игра здесь проводилась при короле Генрихе Восьмом на поле размером в несколько квадратных миль и продолжалась от полудня до захода солнца. При этом погибли семь человек.

— Семь человек!

— Не считая двух зрителей, сэр. Однако в последние годы потери ограничиваются переломами конечностей и прочими незначительными травмами. По мнению прислуги, со стороны мистера Глоссопа было бы более разумным воздержаться от участия в этом мероприятии.

Признаться, я был ошеломлен. В том смысле, что хоть и считал делом всей своей жизни отомстить Таппи за его подлый поступок, у меня все еще оставались некоторые слабые рудименты — по-моему, это слово тут подходит — да, рудименты старой дружбы и детской привязанности. Кроме того, месть местью, но всему есть предел. Как ни глубоко сидит во мне чувство обиды на Таппи за нанесенное мне оскорбление, я не хочу видеть, как он, не подозревая ничего дурного, выйдет на поле, а дикие аборигены растерзают его в клочья. Напугать его до полусмерти фосфоресцирующим кроликом — да. Самое милое дело, можно сказать, и счастливый конец. Но быть свидетелем того, как останки Таппи по частям уносят на носилках — нет и еще раз нет. Не приведи, Господи. Такого и в дурном сне не увидишь.

Само собой, надо пока не поздно предупредить Таппи. Я бросился к нему в комнату. Этот дурень с мечтательным выражением на лице любовался своими футбольными бутсами.

Я объяснил ему положение вещей.

— Самое разумное, что ты можешь сделать, — кстати, и вся прислуга так считает, — накануне матча прикинуться, что подвернул ногу.

Он как-то дико на меня посмотрел.

— Послушай, Берти, что ты мне предлагаешь? Мисс Дал-глиш в меня верит, полагается на меня, с надеждой и детским воодушевлением ждет, что я помогу ее деревне выиграть, а я вместо этого подло ее предам?

Я был очень доволен, что он так быстро сообразил, что к чему.

— Вот именно, старина.

— Тьфу! — сказал Таппи. По-моему, я еще никогда не слышал, чтобы он говорил «Тьфу!».

— Что значит «Тьфу!»? — спросил я.

— Берти, то, что ты рассказал, еще больше раззадоривает меня. Чем отчаяннее будет игра, тем лучше. Мне по душе спортивный азарт соперников. Грубые приемы меня радуют. Я смогу показать, на что способен. Как ты не понимаешь, ведь на меня будет смотреть Она! — Лицо его лихорадочно пылало. — Знаешь, что я испытываю, когда об этом думаю? Я чувствую себя рыцарем, сражающимся в поединке на глазах у своей возлюбленной. Неужели ты допускаешь, что сэр Ланселот или сэр Галахад, зная, что в ближайший четверг состоится турнир, стали бы притворяться, будто подвернули ногу, потому что испугались грубой игры?

— Не забывай, что в царствование короля Генриха Восьмого…

— Послушай, мне сейчас не до короля Генриха Восьмого. Меня больше занимает вот что: в этом году Верхний Бличинг играет в цветной форме, значит, я смогу надеть футболку «Старых Августинцев», светло-голубую с широкими оранжевыми полосами. Представляешь, какой у меня будет вид!

— Ну и что?

— Берти, — начал Таппи, который, похоже, окончательно свихнулся, — я хочу тебе сказать, что наконец-то я влюбился. Это настоящее чувство. Я нашел свою пару, свою половину. Всю жизнь я мечтал встретить прелестную девушку, вобравшую в себя красоту и гармонию природы, и вот я ее нашел. Берти, как непохожа она на этих оранжерейных, неестественных лондонских девиц! Разве они пойдут зимой, в слякоть и грязь, на футбольный матч? Разве они знают, что делать, если заболеет восточноевропейская овчарка? Могут ли они прошагать десять миль по полям и при этом выглядеть, как благоуханный цветок?

— А зачем им шагать десять миль?

— Берти, на эту игру в четверг я ставлю все. Сейчас она, по-моему, смотрит на меня как на слабосильного неженку, потому что на днях я натер ноги, и мне пришлось возвращаться из Хокли автобусом. Но когда она увидит, что я, как ветер, мчусь сквозь ряды этих грубых деревенских парней, разве она не задумается? Разве у нее не откроются глаза? Что?

— Что?

— Я говорю «Что»?

— А я говорю, что «что?».

— В смысле, откроются или нет?

— Еще бы!

Тут очень кстати прозвучал гонг к ужину.

Справки, которые я предусмотрительно навел в следующие два дня, убедили меня в том, что прислуга Бличинг-корта слов на ветер не бросает. Таппи, родившемуся и воспитанному в тепличной лондонской атмосфере, действительно следовало держаться подальше как от местных распрей, так и от футбольного поля, на которое они будут перенесены. Взаимная неприязнь двух деревень достигла, так сказать, наивысшей точки.

Всем известно, что такое случается в сельской глуши. Жизнь течет медленно и спокойно. Что делать долгими зимними вечерами? Слушать радио да размышлять о том, какой обжора ваш сосед. Или вспоминать, как бессовестно вас надул фермер Джайлс, когда вы продавали свинью. А фермер Джайлс, сидя у камина, в свою очередь, без конца перебирает нанесенные ему обиды. Он еще не забыл, как ваш сын Эрнест перед Великим постом, в воскресенье, запустил кирпичом в его кобылу. Ну и пошло, и поехало. Мне неведомо, с чего именно началась вражда Хокли и Верхнего Бличинга, но сейчас, перед Рождеством, когда всюду должны царить мир и благоволение, она была в полном разгаре. В Верхнем Бличинге только и разговору было, что о предстоящей в четверг игре, вся деревня, казалось, кровожадно предвкушает это событие. В Хокли-на-Местоне царило такое же злобное оживление.

В среду я прогулялся в Хокли, чтобы посмотреть, что за люди там живут и насколько они опасные противники. Надо сказать, я пришел в ужас, потому что каждый второй из них мог бы сойти за кузнеца. Мускулы на ручищах стальные, а от разговорчиков о предстоящем соревновании, которые они вели в «Зеленой свинье», куда я инкогнито заглянул пропустить кружку пива, кровь у меня в жилах заледенела, как у всякого, чей друг собирается ввязаться в эту драку. Парни в пивной навели меня на мысль об Аттиле и гуннах, которые обсуждают подробности предстоящего набега.

Я вернулся домой и направился к Дживсу в самом решительном настроении.

— Дживс, — начал я, — вы без конца чистите и утюжите мою одежду и потому лучше, чем кто-либо, понимаете, как я пострадал от рук Таппи Глоссопа. Думаю, я вправе радоваться тому, что небесный гнев вскоре разразится над ним, так что мало не покажется. Но, по-моему, в данном случае Небеса слегка перестарались. Я не согласен с ними насчет наказания для Таппи. Даже в минуту самого страшного гнева я не желал, чтобы его прикончили. А в Хокли-на-Местоне, насколько я понял, намерены позаботиться о том, чтобы завалить работой местного гробовщика. Один парень, этакий рыжий громила, которого я сегодня видел в «Зеленой свинье», по-моему, просто состоит в компаньонах у этого гробовщика. Дживс, мы должны действовать, действовать немедленно и энергично. Мы должны спасти Таппи вопреки его воле.

— Какой план вы предлагаете, сэр?

— Сейчас скажу. Он не желает внять голосу рассудка и отказаться от участия в этой дурацкой затее, потому что на матч собирается прийти его пассия, и этот несчастный ловелас вообразил, что блеснет своей игрой и произведет на нее неизгладимое впечатление. Поэтому мы должны пойти на хитрость. Дживс, вы сегодня же поедете в Лондон и завтра отправите телеграмму, подписанную «Анджела». Текст будет такой. Записывайте. Готовы?

— Да, сэр.

— «Прости…», — я задумался. — Как вы думаете, Дживс, что может написать девушка, желающая помириться со своим возлюбленным после того, как устроила ему скандал, когда он сказал, что в новой шляпке она похожа на китайского мопса?

— Я полагаю, сэр, она могла бы написать: «Прости, я была не права».

— Думаете, это сильно сказано?

— Возможно, если добавить обращение «дорогой», оно придаст тексту необходимую правдоподобность, сэр.

— Вы правы. Итак, записывайте. «Прости, я была не права, дорогой…» Нет, Дживс, подождите. Вычеркните. Мы взялись за дело не с того конца. У нас есть шанс попасть прямо в яблочко. В конце должно стоять не «Анджела», а «Траверс».

— Хорошо, сэр.

— Лучше даже «Далия Траверс». А текст следующий: «Пожалуйста, возвращайтесь как можно скорее».

— «Немедленно» было бы более экономно, сэр. Всего одно слово. И звучит убедительно.

— Точно. Пишите. «Пожалуйста, возвращайтесь немедленно. Анджела в ужасном состоянии».

— Я бы предложил: «Тяжело больна», сэр.

— Правильно. «Тяжело больна». «Анджела тяжело больна. Все время зовет вас и говорит, что насчет шляпки вы были совершенно правы».

— Если позволите предложить, сэр…

— Валяйте.

— Как мне представляется, было бы уместно написать следующим образом. «Пожалуйста, возвращайтесь немедленно. Анджела тяжело больна. Высокая температура. Бред. Жалобно повторяет ваше имя и твердит о какой-то шляпке. Говорит, что вы были совершенно правы. Пожалуйста, приезжайте первым же поездом. Далия Траверс».

— Звучит убедительно.

— Да, сэр.

— Вы считаете, что «жалобно»? Может, лучше «беспрестанно»?

— Нет, сэр. «Жалобно» — mot juste.

— Хорошо. Вам лучше знать. Отправьте телеграмму с таким расчетом, чтобы она пришла сюда в два тридцать.

— Слушаюсь, сэр.

— В два тридцать, Дживс. Здесь чертовски тонкий расчет, понимаете?

— Нет, сэр.

— Сейчас объясню. Если телеграмма придет раньше, Тап-пи ее получит до начала игры. А к двум тридцати он уже выйдет на поле. Я вручу ему телеграмму, когда в игре наступит перерыв. К этому времени, надеюсь, до него дойдет, что такое футбольный матч между Верхним Бличингом и Хокли-на-Местоне, и телеграмма сделает свое дело. Уверен, тот, кто немного поиграет в футбол с этими головорезами, которых я видел вчера в Хокли, будет рад любому предлогу, чтобы удрать с поля. Вы понимаете?

— Да, сэр.

— Вперед, Дживс.

— Слушаюсь, сэр.

На Дживса можно положиться. Я сказал «в два тридцать», и телеграмма пришла минута в минуту. Сунув ее в карман, я пошел к себе в комнату, чтобы переодеться в теплый твидовый костюм. Потом сел в автомобиль и покатил к игровому полю. Я приехал как раз в тот момент, когда команды построились на поле. Минуту спустя раздался свисток, и битва началась.

По разным причинам — начать с того, что ни в школе, ни в колледже мы в футбол, регби не играли — я совсем не разбираюсь в тонкостях этой игры. Основные принципы мне, конечно, понятны. Я знаю, например, что главная задача — как-нибудь загнать мяч за линию в конце поля, и чтобы достичь этой цели, игрокам позволено наносить друг другу оскорбления действием и выкидывать такие фортели, за которые, соверши вы их в любом другом месте, судья не только отчитает вас самым суровым образом, но и упечет на две недели в каталажку без права замены наказания штрафом. Все, больше я об этой игре ничего не знаю. Теоретическая, если можно так сказать, ее сторона для Бертрама Вустера — тайна за семью печатями. Впрочем, как объясняли мне знатоки, в этой игре ни о каких теоретических положениях и правилах говорить не приходится.

Последние несколько дней шел проливной дождь, и дороги совсем развезло, а о поле и говорить нечего — по-моему, даже обычное болото, и то суше. Рыжий громила, которого я приметил в «Зеленой свинье», подгреб к центру поля и начал игру под одобрительные вопли народных масс. Мяч устремился прямехонько к Таппи, который в своем оранжево-голубом одеянии ярко выделялся на фоне прочих игроков. Таппи ловко его поймал и отбил обратно. В следующую минуту я понял, что матч Верхний Бличинг — Хокли-на-Местоне таит в себе некоторые особенности, которых обычно не увидишь на футбольном поле.

Таппи, внеся в игру свою лепту, стоял со скромным видом, как вдруг раздался тяжелый топот огромных бутсов, и рыжий верзила налетел на него, схватил за шею, повалил наземь и упал на него сверху. Я мельком увидел физиономию Таппи, на которой были написаны растерянность, ужас и недоумение — несчастный, видно, никак не предполагал подобного развития событий, — потом он исчез из виду под грудой тел. Когда Таппи вынырнул на поверхность, дерущаяся толпа переместилась на другой конец поля. Две группы ражих детей природы, нагнув головы, усердно толкались вокруг мяча.

Таппи сгреб с лица жирные комья гэмпширской грязи, изумленно оглянулся и, узрев на другом конце поля беспорядочную толпу, ринулся к ней. Он подоспел как раз вовремя: пара тяжеловесов подхватила его, и Таппи схлопотал еще один сеанс грязелечения. Третий тяжеловес, конечно, не мог упустить восхитительной возможности и пнул Таппи под ребра бутсой размером с футляр для скрипки. Рыжий снова рухнул на Таппи. Должен вам сказать, что если смотреть на игру по сю сторону барьера, она впечатляла темпом, размахом и красочностью.

Теперь я понял, в чем была беда Таппи: зря он так разоделся. В подобных ситуациях куда безопаснее выглядеть незаметным, а его оранжево-полосатая футболка была, что называется, вырви глаз. Спокойный бежевый тон, сливающийся с цветом земли, — вот что посоветовали бы Таппи его лучшие друзья. Кроме того, я думаю, парни из Хокли-на-Местоне восприняли сам факт присутствия чужака на поле как грубое оскорбление. Они, бесспорно, сочли, что эта столичная штучка вмешивается в их личные дела и вообще сует нос куда не следует.

Во всяком случае, мне было совершенно ясно, что Таппи привлекает к себе особенное внимание. После каждого топтания вокруг мяча, о котором я уже упоминал, куча человеческих тел беспорядочно валилась в жидкую грязь, и Таппи всегда поднимался последним. В редких случаях, когда ему удавалось ненадолго встать во весь рост, кто-нибудь — как правило, рыжий, — неизменно набрасывался на него все с той же целью — сбить несчастного с ног.

Мне уже стало казаться, что трюк с телеграммой сорвется и мне не удастся спасти жизнь Таппи, но тут в игре неожиданно наступил перерыв. Борьба разворачивалась рядом с тем местом, где я стоял. Вскоре все, как обычно, повалились в кучу, и Таппи, конечно, снова оказался в самом низу. Но на этот раз, когда все поднялись на ноги и начали подсчитывать потери, выяснилось, что один здоровенный парень в футболке, которая когда-то была белой, остался лежать на земле. Из сотни глоток вырвался ликующий вопль — Верхний Бличинг пустил первую кровь.

Жертву унесли с поля боя двое соратников, а остальные игроки сели, стали подтягивать гольфы и размышлять о смысле жизни. Я подумал, что настал момент вытащить Таппи из этой abattoir, перепрыгнул через канат и прошлепал к тому месту, где сидел мой незадачливый друг. Вид у него был такой, будто его пропустили через соковыжималку, а в глазах, едва видных сквозь слой гэмпширской земли, покрывавшей лицо, светился странный затаенный огонь. Грязь, как короста, покрывала его с ног до головы, и было понятно, что обычной ванной тут не обойдешься. Чтобы Таппи снова мог занять свое место в цивилизованном обществе, его следовало отдать в химическую чистку, хотя на самом деле, вопрос спорный — может, проще было бы выкинуть его на свалку.

— Таппи, старина, — сказал я.

— А?

— Тебе телеграмма.

— А?

— У меня телеграмма, которую принесли после того, как ты ушел из дома.

— А?

Я потыкал в него наконечником трости, и он, кажется, вернулся к жизни.

— Осторожней, осел. Что ты делаешь? — сказал он, едва ворочая языком. — На мне живого места нет. Что за чушь ты несешь?

— Тебе телеграмма. Наверное, что-то важное. Он пренебрежительно фыркнул.

— Думаешь, у меня есть время читать телеграммы?

— А если это что-то срочное? Вот, прочти.

Я сунул руку в карман, но телеграммы там не оказалось. Не понимаю, как я мог так опростоволоситься. Скорее всего, переодеваясь, я оставил ее в другом пиджаке.

— О Господи! Забыл ее дома!

— Неважно.

— А по-моему, очень важно. Думаю, тебе непременно надо ее прочитать. И немедленно. Я бы на твоем месте распрощался с этой командой головорезов и помчался домой.

Таппи нахмурился. Во всяком случае, короста у него на лбу пришла в движение, будто под ней что-то пошевелилось.

— Ты, кажется, вообразил, — сказал он, — что я могу улизнуть с поля на глазах у Нее? Господи, Боже мой! А кроме того, — продолжал он спокойным, размеренным тоном,

— нет на земле силы, которая заставила бы меня уйти, пока я не вышибу дух из этого рыжего громилы. Ты заметил, что он все время на меня набрасывается, даже если мяч у кого-то другого?

— Разве это не по правилам?

— Конечно, нет. Ну ничего, Берти, сейчас я на нем отыграюсь. С меня довольно. Пришло время показать, на что я способен.

— Послушай, Таппи, я довольно плохо представляю себе правила этой игры, — сказал я. — Например, ты имеешь право его укусить?

— Попробую. Посмотрим, что получится. Вообще-то мысль неплохая, — сказал Таппи, заметно приободрившись.

В это время вернулись парни, уносившие тело, и война вновь разгорелась по всему фронту.

Немного отдохнуть или, если хотите, посидеть, сложа руки — лучшее средство, чтобы освежить потерявшего товарный вид спортсмена. И после короткой передышки безобразная бойня на поле возобновилась с удвоенной силой, так что было на что посмотреть. И душой команды теперь стал Таппи.

Понимаете, если встречаешься с человеком за обедом, на скачках, гостишь с ним вместе у друзей в загородных домах, невозможно себе представить, какие глубины в нем кроются. Спроси меня кто-нибудь до сегодняшнего дня, я бы сказал, что Таппи Глоссоп, в общем, человек мирный, с тигром, обитающем в джунглях, у него нет ничего общего. И вот сейчас, на моих глазах он, как дикий зверь, метался туда-сюда, извергая из ноздрей пламя и наводя ужас на окружающих.

Да, можете мне поверить, именно так. Вдохновленный тем, что судья то ли исповедовал принцип «живи и дай жить другим», то ли не прочистил свисток, забитый грязью, и поэтому взирал на игру с отрешенным спокойствием, Таппи пустился во все тяжкие. Даже мне, не имеющему понятия о тонкостях этой игры, было ясно, что если парни из Хокли-на-Местоне хотят выиграть, они должны как можно скорее устранить Таппи. И я скажу, они старались изо всех сил, причем особенно усердствовал рыжий. Но Таппи оказался крепким орешком. Каждый раз, когда отчаянный соперник валил его в грязь и усаживался ему на голову, он, поднимаясь с земли, обретал удесятеренные силы. Дошло до того, что падать начал рыжий верзила.

Не могу точно описать, как это случилось, потому что стало смеркаться и лег довольно густой туман, только вижу, мчится со всех ног рыжий и в ус не дует, как вдруг откуда ни возьмись Таппи. Он будто несется по воздуху и вцепляется рыжему в шею. Они сшибаются, так что искры летят, и несколько минут спустя рыжего, прыгающего на одной ноге, — видно, вывихнул лодыжку, — уводят его друзья.

Что к этому добавить? Футболисты Верхнего Бличинга чрезвычайно оживились и заиграли еще напористей. Они лавиной обрушились на противника и оттеснили его к краю поля, а затем, подобно приливной волне, хлынули за линию ворот. Когда толпа рассыпалась, шум и крики стихли, все увидели Таппи, лежащего на мяче. На этом все кончилось, если не считать еще нескольких изувеченных в последние пять минут.

Домой я вернулся в меланхолическом настроении. Что случилось, то случилось, но, как мне казалось, все это следовало хорошенько обдумать. В холле я встретил кого-то из слуг и попросил принести мне в комнату виски с содовой, да покрепче. Следовало взбодрить мозги. Минут через десять в дверь постучали, и явился Дживс с подносом в руках.

— Привет, Дживс, — удивленно сказал я. — Вы уже вернулись?

— Да, сэр.

— Когда?

— Совсем недавно, сэр. Интересная была игра, сэр?

— В некотором смысле, да, Дживс, — сказал я. — Зрелище, конечно, весьма захватывающее. Однако, боюсь, из-за моей рассеянности случилось такое, что хуже не придумаешь. Я оставил телеграмму в другом пиджаке, и поэтому Таппи играл до конца матча.

— Его покалечили, сэр?

— Хуже, Дживс. В этой игре он был звездой. Думаю, сейчас во всех деревенских пивнушках поднимают в честь него тосты. Он так великолепно играл, так блестяще дрался с соперниками, что, по-моему, девица не сможет остаться равнодушной. Уверен, когда они встретятся, она воскликнет: «О мой герой!» — и бросится этому балбесу на шею.

— Вы так считаете, сэр?

Мне совсем не понравилось, как Дживс это сказал. Слишком спокойно. Без всякого выражения. Я ожидал, что он сильно огорчится, то есть у него, например, чуть дрогнет левая бровь, а он как каменный. Я собрался было отчитать Дживса за такую бесчувственность, но тут дверь отворилась, и в комнату, тяжело хромая, ввалился Таппи.

Поверх футбольной формы на нем было накинуто широкое длинное пальто. Признаться, я немного удивился, по-моему, Таппи сначала следовало прямиком отправиться в ванную, а потом уже наносить визиты. Он жадно уставился на мой стакан.

— Виски? — хрипло сказал он.

— С содовой.

— Дживс, принесите и мне стакан, — сказал Таппи. — Большой.

— Хорошо, сэр.

Таппи побрел к окну и стал смотреть, как сгущаются сумерки. И тут я понял, что ему худо. Если с вами что-то неладно, это всегда видно по вашей спине. Она у вас сгорблена, согбенна под тяжестью печалей и разочарований.

— Старина, что с тобой? — спросил я.

Таппи горестно усмехнулся.

— Ах, право, ничего особенного, — сказал он. — Просто моя вера в женщин умерла, вот и все.

— Умерла?

— Окончательно. Можешь быть уверен, Берти. Они для меня больше не существуют. Отныне и навсегда. Все они ничтожества.

— А эта твоя, как бишь ее, Доглишь, что ли, тоже?

— Ее имя Далглиш, — сухо сказал Таппи, — если, конечно, тебя интересует. И позволь довести до твоего сведения, что она — хуже всех остальных.

— Что ты говоришь?!

Таппи отвернулся от окна. Даже под коркой грязи было видно, как побледнело и осунулось у него лицо.

— Берти, ты знаешь, что произошло?

— Что?

— Она не пришла.

— Куда?

— Вот осел! На стадион, конечно!

— Не пришла на стадион?

— Не пришла.

— В смысле, ее не было среди этого скопища одержимых?

— Ну, разумеется. Или ты думаешь, я ожидал увидеть ее среди игроков?

— Но я считал, что ты все это затеял для…

— Я тоже так считал. Боже мой! — сказал Таппи и снова горько рассмеялся. — Я для нее готов был расстаться с жизнью. Ради нее я допустил, чтобы толпа головорезов и маньяков пинала меня под ребра и шваркала бутсами мне по физиономии. И вот, когда я претерпел такие мучения, которым предпочел бы смерть, и все только для того, чтобы доставить ей удовольствие, я узнаю, что она не потрудилась прийти на стадион. Ей кто-то телефонировал из Лондона, что отыскал для нее ирландского спаниеля. Она тут же вскочила в свой автомобиль и умчалась в Лондон, а я остался в дураках. Мы с ней только что виделись возле ее дома, и она мне все рассказала. Больше всего она досадует на то, что съездила в Лондон впустую. Ей, видишь ли, подсунули самого заурядного английского спаниеля. Подумать только! И я воображал, что люблю эту особу. Хорошая же из нее подруга жизни! «Когда же боль моя и муки непомерны, являешься ты мне, как ангел милосердный…» — вот уж это не про нее. Если тебя поразит смертельный недуг, разве подобная девица станет поправлять тебе подушку и подносить стакан воды? И не мечтай. Она помчится покупать какую-нибудь сибирскую гончую бельдюгу. Все, с женщинами покончено.

Я понял, что настала минута вытащить на свет Божий побитую молью добрую старую любовь.

— Моя кузина Анджела совсем не дурна, — сказал я тоном умудренного жизнью старшего брата. — Если честно, она вполне достойная девица. Я надеялся, что вы с ней… И знаю, тетя Далия тоже надеялась.

Таппи презрительно усмехнулся, от чего короста у него на лице пошла трещинами.

— Анджела! — рявкнул он. — Не напоминай мне о ней. Если хочешь знать, твоя Анджела — это «тряпки, кость и пучок волос» и вдобавок Божья кара, какую во всей Англии не сыщешь. Она меня выставила. Да-да, выставила. Только за то, что я посмел чистосердечно высказаться насчет кошмарной кастрюли, которую она имела глупость выдавать за шляпку. Она в ней была вылитый китайский мопс, и я ей сказал, что она похожа на мопса. Думал, она придет в восторг от моей искренности, а она выставила меня вон. Тьфу!

— Неужели выставила?

— Как миленького, — сказал Таппи. — В четыре часа шестнадцать минут пополудни, во вторник, семнадцатого.

— Кстати, старик, — сказал я. — Я нашел телеграмму.

— Какую телеграмму?

— О которой я тебе говорил.

— А, ты о той телеграмме?

— Ну да.

— Ладно, давай сюда эту чертову телеграмму.

Я протянул ему листок и стал внимательно за ним наблюдать. Внезапно лицо его выразило крайнее замешательство. Я понял, что он потрясен. Потрясен до глубины души.

— Что-то важное? — спросил я.

— Берти, — начал Таппи голосом, дрожащим от волнения, — забудь все, что я говорил о твоей кузине Анджеле. Вычеркни из памяти. Выброси из головы. Считай, что я тебе ничего не говорил. Берти, Анджела — само совершенство. Ангел в человеческом облике, торжественно тебе заявляю. Берти, я должен вернуться в Лондон. Анджела больна.

— Больна?

— Высокая температура, бред. Телеграмма от твоей тетушки. Она хочет, чтобы я немедленно вернулся. Можно я возьму твой автомобиль?

— Конечно.

— Спасибо, — бросил Таппи и умчался.

Не прошло и минуты, как в комнату вошел Дживс, держа в руках поднос с тонизирующей жидкостью.

— Дживс, мистер Глоссоп уехал.

— Вот как, сэр?

— В Лондон.

— Да, сэр?

— На моем автомобиле. Чтобы навестить кузину Анджелу. В небесах снова сияет солнце, Дживс.

— Чрезвычайно отрадная новость, сэр.

Я бросил на него многозначительный взгляд.

— Послушайте, Дживс, это вы телефонировали мисс Как-ее-там, что якобы нашли для нее ирландского спаниеля?

— Да, сэр.

— Я так и думал.

— Да, сэр?

— Да, Дживс. Едва мистер Глоссоп сказал мне, что этой собакоманке, — чтобы ей пусто было! — телефонировали по поводу ирландского спаниеля, я сразу все понял. Узнал вашу руку, Дживс. Вы для меня — открытая книга. Признайтесь, ведь вы были уверены, что малахольная девица тут же рванет в Лондон?

— Да, сэр.

— И вы предвидели, как себя поведет Таппи. Его дама сердца не является на матч! Такого не потерпит ни один рыцарь.

— Да, сэр.

— Однако, Дживс.

— Сэр?

— Тут есть одна загвоздка. Что скажет мистер Глоссоп, когда увидит кузину Анджелу, живую и здоровую?

— Эта сторона дела не ускользнула от моего внимания, сэр. Я взял на себя смелость телефонировать миссис Траверс и все ей объяснить. Миссис Траверс должным образом подготовится к приезду мистера Глоссопа.

— Дживс, — сказал я, — вы ничего не упустили из виду.

— Благодарю вас, сэр. Поскольку мистер Глоссоп отбыл, не пожелаете ли вы осушить этот стакан виски с содовой?

Я покачал головой.

— Нет, Дживс, только один человек этого достоин. Я говорю о вас. Вы честно заслужили глоток бодрящего напитка. Осушите стакан и шваркните им об пол на счастье.

— Очень вам благодарен, сэр.

— Ваше здоровье, Дживс!

— Ваше здоровье, сэр, если позволите.