– Доброе утро, сэр, – были его слова. – Вы мне позволите сделать одно замечание?

– Разумеется, Дживс. Приступайте. Можете сделать несколько.

– Я по поводу вашего вида, сэр. Прошу меня простить за такую вольность, но…

– Говорите, не стесняйтесь. Вы ведь хотели сказать, что у меня вид – как будто меня кошка притащила из гробницы Тутанхамона, верно?

– Ну, так далеко я бы все-таки не зашел в своем сравнении, но, безусловно, мне доводилось видеть вас более soigne [].

Мелькнула уменя мысль тоже что-нибудь скаламбурить на французском, но настроение было слишком паршивое, не до шуток.

– Если позволите, сэр, я заберу костюм, который на вас сейчас, и займусь им вплотную.

– Спасибо, Дживс.

– Пройдусь губкой и отутюжу.

– Да, спасибо, Дживс.

– Очень хорошо, сэр. Чудесный день, не правда ли, сэр?

– Да, спасибо, Дживс.

Он вздернул одну бровь.

– Вы как будто расстроены, сэр?

– Да, Дживс, я расстроен. Так расстроен, что сил моих нет. Потому что причин для расстройства у меня с избытком.

– Но как же так, сэр? Ведь дела складываются самым благоприятным образом. Я доставил мистера Томаса в дом священника. И, как мне известно от дяди Чарли, ее сиятельство ваша тетя Агата уже отложила свое прибытие в «Деверил-Холл».

– Верно. Но все эти вещи – не главное. Конечно, они образуют некоторую серебряную подкладку, не спорю, но взгляните на собирающиеся тучи. Во-первых и в самых основных, это опять он.

– Сэр?

Я понял, что он ничего не понял, и постарался взять себя в руки.

– Простите, что говорю загадками, Дживс, – сказал я внятно. – Я имел в виду, что опять Гасси грозит бедой.

– В самом деле, сэр? Каким же образом?

– Сейчас объясню. Из-за чего произошла вся эта заварушка, помните?

– Из-за того обстоятельства, что мистер Финк-Ноттл оказался в тюремном заключении, сэр.

– Вот именно. А теперь можно без опаски биться об заклад, что он окажется там опять.

– В самом деле, сэр?

– Ну что вы, в самом деле, все время «в самом деле» да «в самом деле»? Да, тень каталажки опять нависла над Огастусом Финк-Ноттлом. Правоохранительные органы уже поигрывают мускулами, готовясь к прыжку. Один неверный шаг – а он их сделает штук двадцать в первую же минуту – и прости прощай, Гасси, на тридцать суток в застенке. Что из этого проистечет, мы с вами знаем отлично.

–О да, сэр.

– Так уже лучше. Разнообразнее. А то все «в самом деле, сэр» да «в самом деле, сэр». Да, так вот. Что из этого произойдет, известно, и страх берет подумать, м-м?

– Совершенно точно, сэр.

Я заставил себя не давать воли воображению и сохранить спокойствие. Спокойствие, конечно, ледяное, замороженное для сохранности, оно не идет в сравнение со спокойствием в свежем виде, но, с другой стороны, лучше, чем никакого спокойствия вообще. Я сказал:

– Может быть, конечно, Дживс, я и заблуждаюсь и этот старый арестант вовсе не намерен возвращаться к уголовной жизни. Может быть, но вряд ли. Вот вам факты. Только что я встретил на вокзальной площади мисс Перебрайт. Между нами, естественно, завязался разговор, и в ходе него зашла речь про Гасси. Поговорили мы о нем минуту-другую, как вдруг она отпустила замечание, от которого душа моя наполнилась невыразимым страхом. Ей-де нужно, чтобы Гасси сделал для нее одно дело. Я спросил, что за дело. А она отвечает: «Ничего интересного, так, кое-какая мелочь». Уклончиво отвечает. Или правильнее было бы сказать «лицеприятно»?

– Можно и так и эдак, по вашему усмотрению, сэр.

– Отвечает, как человек, который что-то затеял и сам это сознает. «Эге-гей, – сказал я себе. – Алло, алло, алло!»

– Прошу извинения, что перебиваю, сэр, но я рад сообщить: группа поддержки мистера Эсмонда Хаддока организована, мои усилия в этом направлении увенчались значительным успехом. Стоячие места за скамейками в зале будут заполнены его поклонниками и доброжелателями.

Я нахмурился.

– Прекрасная новость, Дживс, но не понимаю, какое отношение она имеет к тому, о чем только что шла речь?

– Никакого, сэр. Прошу меня простить. Это ваши слова: «Алло, алло, алло!» – привели мне на ум мистера Хаддока. Так вы говорили, сэр?..

– А что я, собственно, говорил? Не помню.

– Вы упомянули уклончивый, или лицеприятный, ответ мисс Перебрайт.

– А, ну да. Он наводил на мысль, что она что-то затевает. И меня как по лбу шарахнула такая мысль: если Тараторка что-то затевает, то, сто шансов против восьми, ее затея будет носить характер мести полицейскому Доббсу. Я прав или не прав, Дживс?

– Это, безусловно, вполне правдоподобное предположение, сэр.

– Я знаю Таратору. Ее психология для меня – открытая книга. Еще в те давние дни, когда она бегала в комбинезончике и без переднего зуба, она отличалась горячим, порывистым нравом, непримиримым ко всякому «нахальству». А последний поступок ревностного полисмена, арест собаки, она, конечно, сочтет «нахальством». Если раньше у нее были с Доббсом расхождения по богословским вопросам, то теперь она и вовсе жаждет его крови. Несчастное животное томится в темнице, скованное кандалами по рукам и ногам, – да девушка с ее темпераментом нипочем не оставит этого дела так.

– Разумеется, сэр.

– Вот именно, что «разумеется, сэр». Мы должны смотреть правде в глаза, как она ни ужасна. Тараторка, безусловно, задумала какую-то акцию против полицейского Доббса, какую именно, мы не знаем, но ясно, что Гасси, которого во что бы то ни стало необходимо оградить от новых конфликтов с законом, готов стать орудием в ее руках и осуществить ее зловещие планы. И вот что еще я вам расскажу, и можете ввернуть свое «В самом деле, сэр?». Я сейчас разговаривал с Эсмондом Хаддоком, он, оказывается, здесь мировой судья. Ему принадлежит в Кингс-Девериле право казнить, карать и миловать. Так что для него присудить человека к тридцати суткам без права выкупа – что глазом моргнуть. Мало того, он ужасно невзлюбил Гасси и признался мне совершенно открыто, что мечта его жизни – увидеть, как на нем защелкнут наручники. Что вы теперь запоете, Дживс?

Он разинул было рот, но я поднял руку и остановил его.

– Знаю, что вы хотите сказать, и вполне с вами согласен. Сам по себе, послушный лишь велению своей совести, Гасси совершенно не способен ни на какие правонарушения и хулиганства, за которые всякий мировой судья рад отвесить показательный приговор для острастки другим. Что верно, то верно. С юных лет Гасси придерживается правил, усвоенных, я думаю, с молоком матери: подальше обходить стезю порока и избегать опрометчивых поступков, которые приводят менее дисциплинированную публику в очередь на тридцатисуточную посадку. Но, как мы знаем, Гасси поддается влиянию. Например, тогда, на Трафальгарской площади, на него повлиял Китекэт, пригрозив съездить бутылкой по башке. И Таратора, судя по всему, тоже способна на него повлиять. А уж когда Кора Таратора возьмется влиять на кого-то, она до чего угодно может повлияться, мне это известно по собственному опыту.

– Вы полагаете, что мистер Финк-Ноттл прислушается к предложениям молодой леди?

– Ее слово для Гасси – закон. Он будет как воск в ее руках. Говорю вам, Дживс, ситуация удручающая. Вы никогда не сидели привязанный по рукам и по ногам к стулу перед пороховой бочкой, на которой догорает огарок свечи?

– Нет, сэр, такого со мной не случалось.

– У меня сейчас именно такое состояние. Сижу, сжав зубы, и жду, когда рванет.

– Не стоит ли мне побеседовать с мистером Финк-Ноттлом о нежелательности скоропалительных действий?

– Это было бы лучше всего. Может, он вас послушается.

– Непременно так и поступлю при первой же возможности, сэр.

– Благодарю вас, Дживс. Неприятная история, а?

– Весьма, сэр.

– Не припомню, чтобы я попадал в историю неприятнее. Куда ни подашься, все не слава Богу.

– За исключением, быть может, мистера Перебрайта, сэр.

– Ах да. У Китекэта дела пошли в гору. Я слышал об его успехах. Говорят, он теперь носит шапку исключительно набекрень?

– Она свисала у него с уха, когда я последний раз его видел, сэр.

– Ну что ж, это уже кое-что. Все-таки немножко греет душу, – признал я, ибо мы, Вустеры, даже среди своих тягостных забот находим время порадоваться удаче друга. – Безусловно, счастливый конец Китекэтовых дел можно считать лучом света. Да еще, вы говорите, деревенские головорезы готовы поддержать мистера Хаддока на сегодняшнем концерте?

– В больших количествах, сэр.

– Итого два луча света, черт подери! А если вам удастся отговорить Гасси от глупостей, получится уже три. Неплохо. Ладно, Дживс, ступайте и возьмитесь за него, может, что и выйдет. Думаю, вы найдете его в доме священника.

– Очень хорошо, сэр.

– Да, и вот еще что, самое важное. Будете в доме священника, найдите юного Тоса и отберите у него тупое орудие в виде короткой палицы, налитой свинцом, он ее недавно раздобыл. Это разновидность полицейской дубинки, а вы не хуже моего знаете, как нежелательно, чтобы подобный предмет находился во владении юного Тоса. Перелистайте хоть всю телефонную книгу от А до Z, вы не найдете никого, кому было бы так же опасно доверить эту штуковину, как ему. Вы меня поймете, когда я скажу, что он открыто провозгласил намерение оглоушить ею полицейского Доббса. Так что вырвите эту свинчатку из его когтей во что бы то ни стало. Я не успокоюсь, пока не буду знать, что она уже у вас.

– Очень хорошо, сэр. Я этим займусь, – ответил Дживс, и мы расстались, обменявшись обычными любезностями, он отправился в дом викария, чтобы совершить очередное доброе деяние, а я потопал дальше в противоположном направлении.

Не протопал я и двухсот шагов, как вдруг из приятной задумчивости меня вывело зрелище, от которого кровь застыла в жилах и глаза, точно два небесных тела, покинули свои орбиты. Я увидел, как Гасси выходит из ворот живописного деревенского домика за зеленым палисадничком.

Кингс-Деверил – такая деревня, где живописных домиков пруд пруди, но этот живописный домик отличала от прочих вывеска над дверью в виде королевского герба и надписи: «Полицейский участок». И, не оставляя сомнений в подлинности этой надписи, Гасси Финк-Ноттла – не то чтобы буквально держа одной рукой за шиворот, а другой за сиденье штанов, но почти что так, в силу чего случайный прохожий, естественно, счел бы себя свидетелем ареста, – вел крепкий детина в синей униформе и каске, который не мог быть никем иным, кроме как полицейским Эрнестом Доббсом, собственной персоной.