Я до сих пор жалею, вспоминая тот ужин, что душевные  терзания помешали мне  по  достоинству  оценить  трапезу, которая при  других  обстоятельствах доставила  бы  мне  истинное  удовольствие.  Конечно,  сэр Уоткин Бассет  – гнуснейшая личность,  но закатывает своим гостям настоящие пиры,  и как я ни был погружен в свои заботы, очень  скоро понял, что у его поварихи талант от Бога. После великолепного супа подали рыбу – пальчики  оближешь, потом рагу из  дичи  в  вине  и  с острым соусом, которого не постыдился бы и  Анатоль. Добавьте к этому спаржу, омлет с джемом, восхитительные  сардины на ломтиках хлеба, и вы меня поймете.

     Конечно, я почти  ни  к чему  не  прикоснулся. Как справедливо  заметил мудрец,  лучше  блюдо  зелени и при  нем  никто  никого  не подсиживает, чем обжираловка  и  все  зверем глядят друг на друга, так что, когда я глядел на Гасси и Мадлен Бассет, которые сидели рядом напротив меня, мне казалось, что я жую вату. Мне было их очень жалко.

     Вы ведь знаете,  как  обычно ведут  себя  в обществе обрученные.  Вечно шепчутся, склонив друг к другу головы, играют в ладушки и заливаются смехом, шутливо поддразнивают друг друга, ловят, увертываются. Однажды я даже видел, как  женская  половина обрученной парочки кормила мужскую  с  вилки.  Ничего подобного  не  происходило между Мадлен Бассет  и  Гасси. Он был бледен  как мертвец, она держалась холодно, надменно  и  отчужденно.  Оба катали хлебные шарики и, насколько я мог заметить,  за все время не перебросились и словом. Хотя нет, он попросил ее передать соль, и она подала  ему  перец, он сказал: "Я просил соль", а она процедила: "В самом деле?" – и сунула ему горчицу.

     Дживс  сказал  правду, нет  никаких  сомнений. Они  больше  не жених  и невеста, это трагедия, но за ней  кроется тайна. Я ничего не понимал, как ни бейся, и  с нетерпением ждал конца ужина,  когда дамы  удалятся и я  наконец узнаю у Гасси за портвейном, что стряслось.

     Однако, к  моему  изумлению,  едва  последняя представительница слабого пола вышла  в дверь, которую  держал перед  дамами Гасси, как  сам он  пулей вылетел вслед и не вернулся, оставив меня в обществе хозяина дома и Родерика Спода.  Они   сидели   рядышком   на   противоположном   конце  стола,  тихо разговаривали  и  бросали  на  меня  такие  взгляды,  будто  я  –  досрочно освобожденный из тюрьмы уголовник, который вломился к ним  без приглашения и за которым надо неусыпно  следить,  иначе прикарманит ложку-другую, и потому довольно скоро я  тоже  встал из-за  стола.  Пробормотал, что-де забыл  свой портсигар, поскорей из столовой и к себе в комнату. Я надеялся, что рано или поздно сюда обязательно заглянут Гасси и Дживс.

     В камине весело горел  огонь, и, чтобы не скучать, я пододвинул  к нему кресло и открыл детективный роман, который привез с собой из  Лондона. Роман был  отличный  –  я  в  такого  рода  литературе  собаку  съел,  –  полный головоломных улик и  загадочных  убийств, и  я  с наслаждением погрузился  в перипетии  интриги,  забыв  обо  всем  на  свете, но  вскоре  дверная  ручка повернулась  – и кто  бы,  вы  думали,  возник передо  мной?  Родерик  Спод собственной персоной.

     Ну и  ну! Вот  кого я меньше всего ждал, а он  возьми и  ворвись в  мою спальню.  И  вовсе  не  для  того,  чтобы извиниться  за  свое  недопустимое поведение на веранде, где он не только угрожал мне, но  еще  и назвал жалкой козявкой, и  за оскорбительные взгляды  во время ужина. Какие там извинения! Когда человек хочет  извиниться,  на лице у него  дружелюбная  улыбка, а тут улыбкой и не пахло.

     Наоборот,  таким  свирепым  я  его еще  не  видел,  и  мне это  так  не понравилось, что я сам изобразил на своем лице  дружелюбную улыбку. Конечно, я  не  надеялся  умиротворить  грубияна,  но  ни  одной   мелочью  не  стоит пренебрегать.

     – А,  Спод, привет, – доброжелательно сказал я.  – Входите. Чем могу быть полезен?

     Будто не слыша  моих слов, он  ринулся к стенному  шкафу,  бесцеремонно распахнул дверцу и сунул туда голову. Потом так же злобно уставился на меня.

     – Я думал, Финк-Ноттл там.

     – Как видите, нет.

     – Вижу.

     – Вы предполагали найти его в платяном шкафу?

     – Да.

     – В самом деле?

     Он промолчал.

     – Что-нибудь передать ему, если я увижу его?

     – Передать. Скажите, что я сверну ему шею.

     – Свернете шею?

     – Да. Вы что, глухой? Сверну шею.

     Я умиротворяюще кивнул:

     – Понятно. Свернете ему шею. Так и передам. А если он спросит почему?

     – Он  знает  – почему.  Потому  что  он  мотылек,  который порхает по женским сердцам, а потом бросает их, как грязные перчатки.

     – Вот  как. – Я и понятия  не имел,  что мотыльки поступают  подобным образом. Интересное открытие. – Ну что ж, поставлю его в  известность, если случайно встречу.

     – Спасибо.

     Он ушел, хлопнув дверью, а я  стал размышлять. Странно, как все в жизни повторяется. Всего несколько месяцев  назад  в Бринкли произошел точно такой же эпизод: ко  мне  в  комнату вбежал Таппи Глоссоп  и  выразил  аналогичное намерение.  Правда,  Таппи,  если  я  не  перепутал,  хотел  вывернуть Гасси наизнанку  и  заставить  его проглотить самого  себя,  в  то  время как Спод грозился свернуть ему шею, но суть от этого не меняется.

     Я, конечно, сразу  понял, что случилось. Именно такого развития событий я и ожидал. Во время полдника Гасси мне рассказывал, что Спод известил его о своем  намерении свернуть  ему  шею, если тот  причинит  Мадлен Бассет  хоть малейшее зло. Несомненно, за  кофе Спод что-то узнал от нее и  теперь жаждет выполнить угрозу.

     А вот что  именно  произошло – я не  имел  ни малейшего представления. Судя по воинственному настроению Спода, поступок Гасси не делает моему другу чести. Видно, он здорово опозорился.

     Да, скверно, что и говорить; если бы я мог хоть как-нибудь помочь беде, я  бы  без  колебаний  бросился  на выручку.  Однако  не  видел,  куда можно приложить силы, и решил, что кривая вывезет. Вздохнул и снова взялся за свое щекочущее нервы чтение, проглотил несколько  страниц,  как  вдруг  загробный голос  произнес:  "Послушай,  Берти".  Я  задрожал   всем  телом.  Казалось, привидение этого дома подкралось ко мне и дохнуло в затылок.

     Я оглянулся и увидел, что из-под кровати вылезает Огастус Финк-Ноттл.

     От потрясения язык у меня  прилип  к гортани, дыхание перехватило, и  я лишился дара речи. Я  лишь таращился на Гасси, хотя сразу догадался,  что он слышал мой диалог со Сподом от первого до последнего слова.  Вид  у него был такой,  будто  за  ним  гонится  Родерик  Спод  и  вот-вот  схватит.  Волосы всклокочены, глаза  безумные,  ноздри  подергиваются  –  точь-в-точь  заяц, убегающий от волка, только, конечно, на зайце не было бы очков в черепаховой оправе.

     – Берти,  ведь я  на  волоске  висел,  –  проговорил  он  срывающимся голосом. Прошелся по комнате на полусогнутых ногах. Лицо  было цвета молодой весенней зелени. –  Пожалуй,  стоит запереть дверь, если  ты  не против. Он может вернуться. Ума не приложу, почему он не заглянул под кровать. Я всегда считал, что диктаторы очень дотошные субъекты.

     Я наконец отлепил язык от гортани.

     – Плевать  на  кровати и  диктаторов.  Что  произошло  у  вас с Мадлен Бассет?

     Он вздрогнул всем телом.

     – Прошу тебя, не будем говорить об этом.

     – И  не  проси, будем. Только  это  меня  и  интересует.  Почему, черт возьми, она разорвала помолвку? Что ты ей сделал?

     Он снова вздрогнул. Я видел, что дотрагиваюсь до обнаженного нерва.

     – Ей  я ничего  не сделал,  не в  том беда, беда в том,  что я  сделал Стефани Бинг.

     – Стиффи?

     – Да.

     – А что ты сделал Стиффи? Весь вид его выразил смущение.

     – Я...  э...  Понимаешь,  я...  Поверь, теперь  я  сознаю, как  сильно ошибался, но тогда мне показалось, что это очень удачная мысль... Видишь ли, дело в том...

     – Перестань мямлить. Он сделал усилие и взял себя в руки.

     – Так вот, Берти, надеюсь, ты помнишь, о чем мы говорили с тобой перед ужином...  Ну,  о  том,  что  она,  возможно,  носит  блокнот с  собой...  Я предположил, если  ты  по  мнишь,  что  он может быть у нее за чулком... И я хотел, если ты напряжешь память, попытаться...

     Я похолодел – до меня дошло.

     – Неужели ты?..

     – Да.

     – Когда?

     Его лицо снова выразило нестерпимую боль.

     – Перед самым  ужином.  Помнишь, мы  услышали,  как она поет  народные песни в гостиной?  Я спустился туда,  она сидела за  фортепьяно,  совершенно одна... Так мне, во всяком случае,  показалось, что она одна... И вдруг меня озарило: вот отличная  возможность осуществить... Откуда мне было знать, что Мадлен тоже  там,  хоть  ее  и  не видно. Она была за ширмами в углу, хотела взять еще несколько народных песен с полки, где у них лежат ноты... и... ну, словом, в ту самую минуту, когда  я... короче, в тот самый... миг... Ну, как бы это выразить?..  Когда  я, так сказать, приступил  к  делу, она появилась из-за  ширм... и...  Ну,  ты, конечно, понимаешь...  все  это случилось  так быстро после того, как я в конюшенном дворе вынимал у  этой  девицы мошку из глаза,  что обратить  все в  шутку  было не  так-то просто.  Мне, во  всяком случае, не удалось. Вот и вся история. Берти, ты умеешь связывать простыни?

     Столь резкий переход с одной темы на другую ошарашил меня.

     – Связывать простыни?

     – Я все обдумал под кроватью, пока вы со Сподом беседовали, и пришел к заключению,  что  выход один:  мы  должны снять  простыни  с твоей  постели, скрутить и  связать  их,  ты  спустишь  меня на них из окна. Я читал о таком способе в  романах и,  помнится, видел в кино. Как  только выберусь из дома, возьму  твой  автомобиль  и в Лондон. Что потом, я еще не решил. Может быть, уеду в Калифорнию.

     – В Калифорнию?!

     – До нее семь тысяч миль. Спод вряд ли кинется за мной в Калифорнию.

     Я похолодел от ужаса.

     – Ты что же, хочешь бежать?

     – Конечно, я хочу бежать. Не  теряя ни минуты. Ты разве не слышал, что говорил Спод?

     – Но ведь ты его не боишься.

     – Еще как боюсь.

     – Но ты  же сам  говорил, что  это  просто здоровенная  туша, пока  он повернется, тебя и след простыл.

     – Помню, говорил. Но тогда я  думал, что он за тобой охотится. Взгляды меняются.

     – Послушай, Гасси, возьми себя в  руки. Ты не имеешь права бросить все и убежать.

     – А что мне еще остается?

     – Как что? Непременно помириться с Мадлен. Пока что ты для этого палец о палец не стукнул.

     – Стукнул, и еще как.  За  ужином, когда подали рыбу. Никакого  толку. Облила меня ледяным взглядом и принялась катать хлебные шарики.

     Я стал лихорадочно соображать. Выход есть, я в этом уверен, надо только его найти, и через минуту меня осенило.

     – Знаешь, что ты  должен  сделать? Раздобыть этот злосчастный блокнот. Если ты  его отыщешь  и дашь прочесть Мадлен, его  содержание убедит ее, что она заблуждалась относительно  мотивов твоего поведения со Стиффи, и увидит, что они чисты, как  слеза ребенка. Она поймет, что твои поступки...  как это там, сейчас вспомню...  вот: твоим советником  было отчаяние. Она  поймет  и простит.

     Слабый проблеск надежды вроде бы промелькнул на его искаженном лице.

     – Да, может быть, – подтвердил он. – Неплохая мысль, Берти. Кажется, ты прав.

     – Успех  обеспечен. Tout  comprendre, c'est tout  pardonner – в этом вся суть.

     Надежда на его лице погасла.

     – Только как раздобыть блокнот? Где он?

     – У нее с собой его не было?

     – По-моему, нет. Хотя при сложившихся обстоятельствах мое обследование было, как ты понимаешь, весьма поверхностным.

     – Тогда он, наверное, в ее комнате.

     – Час от  часу  не  легче.  Не могу  же я  обыскивать комнату  молодой девушки.

     – Почему не можешь? Когда ты появился, я читал вот эту книгу. Конечно, случайное  совпадение  – я говорю "случайное",  но,  может быть, в нем  нет ничего случайного, – там как раз  была именно такая сцена. Гасси, иди прямо сейчас. Она наверняка просидит в гостиной часа полтора-два.

     – Между прочим, она ушла в  деревню.  Священник  рассказывает  местным прихожанкам в рабочем клубе о  Святой  земле и показывает цветные слайды,  а она сопровождает  его рассказ игрой на пианино. Но  все равно... Нет, Берти, не могу.  Может  быть,  так  и надо сделать... я и сам понимаю, что надо, но духу не хватает. Вдруг забредет Спод и увидит там меня.

     – Что Споду делать в комнате молодой девушки?

     – Мало  ли какая  глупость взбредет ему в голову.  От него чего угодно жди. По-моему, он всюду так и рыщет, так и рыщет.  Нет.  Сердце мое разбито, будущее  покрыто  мраком, и ничего исправить нельзя,  остается  смириться  с судьбой и начать связывать простыни. Давай, Берти, приступим.

     – Никаких простыней я тебе связывать не позволю.

     – Черт возьми, ведь речь идет о моей жизни.

     – Плевал я. Не желаю быть соучастником в этом трусливом бегстве.

     – И это говорит Берти Вустер?

     – Ты уже задавал этот вопрос.

     – И  снова его  задаю. В последний раз спрашиваю  тебя, Берти, ты дашь мне две простыни и поможешь связать их?

     – Нет.

     – Тогда я уйду, спрячусь где-нибудь и буду  ждать первого пригородного поезда. Прощай, Берти. Ты разочаровал меня.

     – А ты меня. Я думал, ты мужчина.

     – И не  ошибся. Только  не хочу,  чтобы  Родерик Спод  вышиб из  этого мужчины мозги.

     Он опять посмотрел на меня как издыхающий тритон  и осторожно приоткрыл дверь.  Выглянул  в   коридор  и,  убедившись,  что  Спода  поблизости  нет, выскользнул из комнаты и испарился. А я снова взялся за  детективное чтение. Это был единственный доступный мне способ избавиться от невыносимых терзаний и душераздирающих предчувствий.

     Немного  погодя я  почувствовал,  что в комнате  появился  Дживс. Я  не слышал,  как  он  вошел, но ведь  он  почти  всегда  возникает незаметно. Он беззвучно перемещается из пункта А в пункт Б, как облако газа.