I

Я очень много лет знаком со Стэнли-Фетерстонго Акриджем, но до сих пор ни разу не замечал, чтобы он когда-нибудь ухаживал за женщиной. Я считал, что Акридж, как многие финансовые гении, избегает тратить свое драгоценное время на женщин. Его великий ум постоянно занят другими, более серьезными, проблемами. Поэтому я был весьма удивлен, когда однажды встретил моего друга под руку с девицей в белом платье. Он помогал ей влезть в омнибус.

Если бы это делал кто-нибудь другой, а не Акридж, я бы нисколько не удивился. Но, повторяю, я никогда еще до сих пор не видел Акриджа с дамой. Он держал себя вежливо и даже почтительно. Если бы его непромокаемое пальто не было такого яркого желтого цвета, его можно было бы принять за самого благовоспитанного денди.

Омнибус тронулся. Акридж стоял и махал рукой отъезжающей девушке. Я набросился на него с вопросами. Его поведение встревожило меня. Мне вовсе не улыбалось в дальнейшем прикармливать миссис Акридж и снабжать носками и рубашками целое стадо маленьких Акриджат.

— Кто эта дама? — спросил я.

— Здорово, старина, — сказал Акридж, оборачиваясь. — Откуда ты? Если бы ты явился на минуту раньше, я бы познакомил тебя с Дорой.

Девушка в белом платье все еще стояла на крыше удаляющегося омнибуса и махала Акриджу платочком.

— Это Дора Мэзон, — сказал Акридж, помахивая ей в ответ огромной ручищей. — Секретарша моей тетки. Там я с нею и познакомился. Джордж Тэппер подарил мне два билета на утреннее представление в театре «Аполло», и я пригласил ее с собой. Мне жаль эту девушку. Ей-Богу, старина, очень жаль.

— А что такое с ней?

— Невесело ей живется. Никогда никаких развлечений. Повести ее театр — доброе дело, ей-Богу. С утра до вечера она чистит японских собачек и переписывает на машинке идиотские романы моей тетки.

— Разве твоя тетка пишет романы?

— Самые дрянные романы на свете, старина. Ее на днях выбрали председательницей клуба «Перо и Чернила». Из-за этих проклятых романов я никогда не мог с нею ужиться. По вечерам, когда я ложился спать, она давала мне какой-нибудь томик своего сочинения и утром, за завтраком, расспрашивала меня о нем. Хоть бы за обедом, но нет: за утренним завтраком! Честное слово, это была собачья жизнь, и я рад, что уехал от тетки. Кровь киснет в жилах от чтения этих романов! Теперь ты можешь понять, почему мое сердце обливается кровью, когда я думаю о маленькой Доре. Я знаю, что ей плохо живется, и когда мне удается доставить ей какое-нибудь маленькое развлечение, я чувствую, что мне прощается множество грехов. Я жалею, что могу так мало сделать для нее.

— Ты бы угостил ее хоть чайком после театра.

— Чай для меня недоступная роскошь, приятель. Уж очень трудно стало за последнее время выходить из ресторанов, не заплатив за еду. Проклятые кассиры следят за дверьми, как черти. Но если ты собираешься выпить чайку, я с удовольствием выпью с тобой за компанию.

— Я не хочу чаю.

— Идем, идем! Будь немного радушнее, старина.

— Почему ты в середине лета носишь этот проклятый непромокаемый плащ?

— Не заговаривай мне зубы, старина! Я вижу, что тебе необходимо выпить стаканчик чаю. Ты бледен, у тебя печальный вид.

— Доктора уверяют, что чай вредно действует на нервную систему.

— Они, пожалуй, правы. Не надо чаю! Мы можем выпить бутылочку соды и виски. Зайдем в ресторан!

 

II

Несколько дней спустя на ипподроме в Дерби состоялись скачки, и лошадь, которую звали Гунга-Дин, пришла к финишу третьей. Конечно, это событие не представляет большого интереса для большинства интеллигентных людей, но для меня оно было необыкновенно важно. Я играл на скачках и поставил на эту лошадь. Это было счастливейшее событие всей моей жизни! На радостях я решил угостить моих ближайших друзей обедом. В список приглашенных был включен и Акридж, но он куда-то запропастился, и я никак не мог его найти. Признаюсь, втайне я радовался — по крайней мере хоть один раз Акридж не пообедает за мой счет.

Люди, взявшие на скачках даже третий приз, самые счастливые люди на свете. Я был так возбужден в этот вечер, что, когда пробило одиннадцать часов, мне не хотелось ни оставаться в ресторане, ни идти спать. Я предложил своим друзьям перенести нашу пирушку в ночной бар. Там музыка и танцы до трех часов ночи. Для этого нужно было только переодеться. На шести извозчиках мы разъехались по домам, чтобы встретиться снова.

Увы, нам так редко дано предчувствовать грядущие бедствия! Входя к себе в квартиру, я насвистывал веселую арию. Даже уничтожающий взгляд Баулса, моего квартирохозяина, не поколебал моей радости. Обычно Баулс нагонял на меня трепет своим видом, но в этот вечер он не произвел на меня ни малейшего впечатления.

— Эй, Баулс, — закричал я и чуть не прибавил «голубчик», но вовремя удержался. — Эй, Баулс, я выиграл на скачках!

— Правда, сэр?

— Правда. Гунга-Дин пришла третьей.

— Я читал об этом в вечерней газете, сэр. Поздравляю

— Спасибо, Баулс, спасибо.

— Недавно к вам заходил мистер Акридж, — сказал Баулс.

— Жаль, что он меня не застал. Я искал его по всему городу. Что ему было нужно?

— Он заходил за вашим фраком, сэр.

— За моим фраком? — весело захохотал я. — Удивительный человек! Никогда нельзя предвидеть, что понадобится ему…

И вдруг страшная мысль поразила меня, как удар кулака. Мне стало холодно, как будто в комнату ворвался ветер с улицы.

— И что же… он получил мой фрак? — выговорил я, весь дрожа.

— Конечно, сэр.

— Он взял мой фрак?!?

Я схватился за вешалку, чтобы не упасть.

— Он говорил, что это доставит вам удовольствие сэр, — продолжал Баулс.

Баулс всегда относился к Акриджу с какой-то непонятной снисходительностью. Всю свою жизнь я никак не мог уразуметь — почему мой квартирохозяин так благосклонен к Акриджу. Он постоянно угождал ему и заискивал перед ним. Такой прекрасный человек, как я, должен был всю жизнь дрожать перед Баулсом, в то время как Акридж мог безбоязненно на него покрикивать. И ведь есть еще чудаки, которые уверяют, что все люди равны между собой.

— Он… взял… мой фрак? — пробормотал я.

— Мистер Акридж уверил меня, что вы будете счастливы отдать ему свой фрак на один вечер. Ведь он вам сегодня ненадобен.

— Надобен! Надобен, черт побери! — закричал я, теряя самообладание. Никогда до сих пор я еще не чертыхался в присутствии Баулса. — Через полчаса в баре — ужин, на который я пригласил шестерых!

Баулс сочувственно прищелкнул языком.

— Что мне теперь делать?

— Может быть, вы разрешите мне одолжить вам свой фрак, сэр?

— Ваш фрак!

— У меня очень хороший фрак. Подарен мне его сиятельством, покойным графом Окстедом, у которого я служил много лет. Он вполне подойдет вам, сэр. Его сиятельство был такого же роста, как вы, только немного тоньше. Разрешите, я покажу его вам, сэр. Он лежит у меня в сундуке.

Законы гостеприимства священны. Через пятнадцать минут шесть человек соберутся в баре. Что они будут делать, если не явится хозяин обеда?

Я слабо кивнул головой.

— Вы очень любезны, — пробормотал я.

— Нисколько, сэр. Это доставит мне удовольствие. Пожалуйста.

Если он говорил правду, я рад за него. Приятно думать, что твое несчастье доставляет удовольствие хоть одному человеку.

Покойный граф Окстед был действительно тоньше, чем я. Я заметил это, едва только начал натягивать графские брюки. Мне всегда нравились гибкие и тонкие аристократы, но теперь мне хотелось, чтобы Баулс служил у какого-нибудь человека, более приверженного к мучнистым блюдам. Да и бархатные отвороты на фраках давно уже вышли из моды. В комнате моей было довольно темно и все же, взглянув в зеркало, я невольно содрогнулся. Кроме того, меня поразил какой-то странный запах.

— Моя комната, верно, давно не проветривалась, Баулс?

— Нет, сэр, я проветривал ее совсем недавно.

— А чем это так пахнет?

— Я ничего не чувствую. У меня очень сильный насморк. Если вы готовы, сэр, я позову извозчика.

Нафталин! От фрака несло нафталином! Я догадался об этом, только когда сел на извозчика. Запах нафталина сопровождал меня всю дорогу до самого бара. Швейцар, снимая с меня пальто, чихнул. Люди, мимо которых я проходил, шарахались в сторону. Мои друзья с дружеской прямотой заявили мне, что я должен заплатить за ужин и немедленно удалиться, чтобы не портить им аппетита.

Я чувствовал себя, как прокаженный. Покинув шумный зал, я взобрался на хоры и закурил в одиночестве. Мои друзья весело плясали внизу. Но увы, для меня танцы были совершенно недоступны. Какой-то незнакомый грубиян громко острил о моих бархатных отворотах. Я очень чувствительный человек, и его слова больно уязвили меня. Закурив сигару я стоял на хорах и смотрел вниз на общее веселье.

Скоро мое внимание привлек какой-то господин, плясавший с изяществом трактора. С первого взгляда мне почудилось в нем что-то знакомое. Но он стоял ко мне спиной, и я долго не мог разглядеть его лица. Но вот внезапно музыка прекратилась, он повернулся, чтобы похлопать в ладоши, и я увидел его гнусное обличье.

Это был Акридж! Да, Акридж, облаченный в мой фрак, который великолепно сидел на нем. До этой минуты я никогда не понимал, что значит выражение «идеально сшитый фрак». С диким криком, распространяя вокруг себя едкий запах нафталина, я кинулся вниз. Мне хотелось тут же, при всех, изничтожить этого преступного злодея.

— Ну, ну! — сказал Акридж, когда я отвел его в угол. — Больше спокойствия. Не горячись.

Я высказал ему все, что было у меня на душе.

— Откуда я мог знать, что тебе сегодня понадобится твой фрак? Войди в мое положение. Я зашел к тебе, потому что знал, что ты — истинный друг и не откажешься дать своему приятелю фрак на один вечер. А так как тебя не было дома, то откуда же я мог узнать, что фрак понадобится тебе самому? Что поделаешь, такие недоразумения случаются сплошь да рядом, и к тому же у тебя есть второй фрак. Чего же ты в конце концов волнуешься?

— Неужели ты думаешь, что этот вонючий костюм — тоже мой?

— А разве он не твой? — в полном изумлении спросил Акридж.

— Нет, он принадлежит Баулсу. Баулс одолжил мне его на один вечер.

— Он придает тебе замечательный вид! — сказал Акридж. — Ты в нем похож на герцога или… уж не знаю на кого.

— Он пахнет лавчонкой старьевщика.

— Ерунда, дружище, ерунда! Он чуть-чуть пахнет нафталином, вот и все. Мне очень нравится этот запах. Он бодрит и поднимает дух. Ей-Богу, дружище, ты благоухаешь, как роза! Элегантный, изысканный, он невольно привлекает к тебе всеобщее внимание. Все дамы только и говорят, что о тебе. Когда ты подошел ко мне, я слышал громкий дамский шепот: «Кто это?» Видишь, как тобой интересуются!.. Прости меня, дружище, я должен вернуться к бедной маленькой Доре. Она, верно, беспокоится и ищет меня.

Он сказал это так трогательно, что я на мгновение позабыл свой гнев.

— Ты здесь с той самой девушкой, с которой ты тогда ходил в театр?

— Да. Я выиграл несколько шиллингов на скачках и решил пригласить ее сюда поплясать. У нее такая невеселая жизнь.

— Еще бы, ведь она встречается с тобою так часто.

— Как тебе не стыдно, старина, — с упреком сказал Акридж. — Зачем ты меня обижаешь? Я знаю, что ты не хотел меня обидеть. У тебя золотое сердце. Я твержу об этом направо и налево. Если меня спрашивают о тебе, я отвечаю: «У него неотесанная, грубая, жалкая внешность, но сердце из чистого золота». Честное слово. Ну, прощай, старина! Я забегу к тебе завтра и принесу фрак. Мне очень жаль, что произошло такое недоразумение, но пойми, мне хотелось доставить немного радости этой бедной, замученной девушке, у которой так мало веселых минут.

— Постой, — сказал я, — еще одно слово.

— Что?

— Я буду сидеть вон там на хорах, — сказал я. — Говорю это тебе, чтобы ты был осторожен. Если ты будешь танцевать подо мной, я запущу в тебя тарелкой. И, право, мне не будет нисколько жаль, если эта тарелка размозжит тебе голову. Я тоже бедный, замученный молодой человек, и у меня тоже мало веселых минут.

Из-за какой-то глупой боязни скандала я так и не пустил в него тарелкой, в чем никогда не перестаю раскаиваться, ибо если бы я убил его на месте, я совершил бы поистине доброе дело. Правда, я швырнул в него булкой, но эта булка попала не в него, а в одного из моих друзей, того самого, который во время обеда слишком уж нахально обнюхивал мой благовонный фрак.

 

III

На следующий день Акридж пришел ко мне такой несчастный и растерянный, что мне стало жаль его. Я приготовил к его приходу много едких замечаний, но его горестный вид разжалобил меня, и я оставил все мои злые слова при себе. Мне легче было бы плясать на могиле, чем обидеть этого страдальца.

— Что с тобой? — спросил я. — Ты похож на жабу, раздавленную плугом.

Он тяжело опустился на диван и закурил одну из моих сигар.

— Бедная маленькая Дора!

— Что с ней?

— Ее выгнали.

— Выгнали? Кто выгнал? Твоя тетка?

— Да.

— За что?

Акридж тяжело вздохнул.

— Произошло несчастье, старина. Я один виноват во всем. Я и не подозревал, какая нам угрожает опасность. Видишь ли, моя тетка ложится спать в половине одиннадцатого, и мне казалось, что, если Дора уйдет в одиннадцать из дому, никто не заметит ее отсутствия. Она оставила окно в нижнем этаже открытым, чтобы через него на рассвете проскользнуть к себе в спальню. Но что случилось! Какой-то чересчур исполнительный длинноухий осел, — тут голос Акриджа задрожал от гнева, — закрыл это проклятое окно! Понятия не имею, кто это сделал. Подозреваю главного лакея. У него прескверная привычка: чуть наступает вечер, он обходит весь дом и закрывает все окна. Да, нелегко жить с людьми, которые вмешиваются в чужие дела!

— Что же было дальше?

— Видишь ли, уходя, мы оставили открытым окно в кладовую. Когда мы вернулись в четыре часа утра, окно это было крепко-накрепко закрыто. Мы уже было повесили носы, как вдруг вспомнили, что окошко ее спальни никогда не запирается, и воспрянули духом. Ее комната находится на втором этаже, но я разыскал в саду лесенку, и все обошлось бы благополучно, если бы не проклятый полисмен. Он подошел к нам, направил на нас свой фонарь и спросил, куда мы лезем. Лондонская полиция всюду сует свой нос. Они называют это исполнением служебных обязанностей. Я никогда не мог понять, почему они не занимаются своими делами. Каждый день в городе происходят десятки убийств, а они, вместо того, чтобы ловить преступников, пристают к благородным людям! Он направил на нас свой фонарь и спросил, куда мы лезем. Я объяснил ему все, что произошло, но он и не думал оставлять нас в покое. Он непременно хотел разбудить весь дом и установить, кто мы такие.

Акридж умолк. Лицо его искривилось от внутренней муки.

— Ну, и что же? — спросил я.

— Это ему удалось! — сказал Акридж.

— Что удалось?

— Установить, кто мы такие. С помощью моей тетки. Она вышла к нам навстречу в капоте и с револьвером в руке. Закричала, зашумела и выгнала бедную маленькую Дору со службы.

Я не мог найти в своем сердце ни одного недоброго слова по адресу его бедной тетки, которой втайне глубоко сочувствовал. Если бы я был богатой старой девой, живущей чинно и тихо, я тоже не держал бы у себя компаньонки, которая возвращается домой на рассвете. Но так как Акридж явно нуждался в моих утешениях, я произнес несколько звуков, которые при случае могли сойти за выражение сочувствия.

Это несколько утешило его.

— Что делать? — спросил он меня.

— Не знаю! — ответил я.

— Но я обязан что-нибудь сделать. Из-за меня бедная девушка лишилась службы. У нее была ужасная служба, но все же она давала ей возможность заработать на хлеб. Как ты думаешь, не мог бы Джордж Тэппер пойти и поговорить с моей теткой?

— Пожалуй. У него добрейшая душа, но я сомневаюсь, чтобы ему удалось чего-нибудь добиться.

— Чепуха, приятель! — сказал Акридж, к которому снова вернулся весь его непобедимый оптимизм. — Я хорошо знаю Тэппера — он редкостный человек. У него такой элегантный, респектабельный вид, что моя тетка и не заметит, как он обведет ее вокруг пальца. Ты не знаешь Джорджа Тэппера! Я сейчас же пойду и поговорю с ним.

— Это не мешает, — сказал я.

— Если ты дашь мне несколько шиллингов на извозчика, старина, я поспею в министерство иностранных дел как раз к двум часам. В это время он освобождается, и мы вместе позавтракаем. Мне необходимо поесть, старина, чтобы подкрепить свои силы. Несчастье совсем расшатало мои нервы.

Три дня спустя, рано утром, я торопливо одевался, подгоняемый запахом ветчины и кофе, доносившимся из моей столовой. Одевшись и подойдя к столу, я увидел Акриджа, который быстро пожирал мой завтрак. Он снова был необыкновенно весел и ретиво работал ножом и вилкой.

— Здорово, старина! — весело сказал он.

— Здравствуй!

— Чертовски вкусная ветчина! Никогда такой не пробовал. Баулс сейчас принесет еще, и ты тоже поешь.

— Ладно, ладно, — ответил я. — Если ты позволишь, я буду вести себя, как дома, и выпью хоть маленькую чашечку кофе.

Возле моей тарелки лежало несколько нераспечатанных писем. Я стал распечатывать их и вдруг заметил, что Акридж внимательно смотрит на меня сквозь разбитое пенсне.

— Что случилось? — спросил я.

— Ничего! — ответил Акридж.

— Почему ты выпучил на меня глаза, словно рыба, которую вытащили из воды?

Он беззаботно отхлебнул кофе.

— Странное дело, — сказал он, — ты получил письмо от моей тетки.

— Что?

Я разорвал последний конверт. Адрес на нем был написан твердым и уверенным женским почерком, совершенно мне незнакомым. Акридж оказался прав. В письме было следующее:

«Сэр!

Я буду счастлива принять вас послезавтра (в пятницу) в половине пятого.

Готовая к услугам

Юлия Акридж».

Я был потрясен. Письма, которые я до сих пор получал по утрам — счета от портного и чеки от издателя, — всегда отличались ясностью, прямотой и простотой. Но это письмо сбило меня с толку. Откуда тетка Акриджа могла знать о моем существовании? Зачем я был ей нужен? Я много раз перечел странное послание, словно египтолог, разбирающий иероглифы.

— Что она пишет? — спросил Акридж.

— Она просит прийти к ней завтра в половине пятого.

— Превосходно! — вскричал Акридж. — Я знал, что на эту удочку она попадется.

— Ничего не понимаю, — пробормотал я.

Акридж протянул руку и дружески похлопал меня по плечу. Широким рукавом пиджака он опрокинул на скатерть мою чашку кофе. Потом он снова опустился на стул и поправил свое пенсне, чтобы лучше меня разглядеть. Я, казалось, приводил его в восторг, и он внезапно разразился длинной хвалебной одой.

— Старина, — начал Акридж, — я всегда восхищался твоей готовностью помочь товарищу. Это лучшее твое свойство. Ты совершенно исключительный человек. «Что он за человек?» — спрашивают меня многие. «Превосходный товарищ, — отвечаю я. — На него можно положиться, как на каменную гору. Он всегда с радостью протянет вам руку помощи. Ради друга он готов в огонь и воду. У него золотое сердце и стальной характер».

— Да, я недурной человек, — согласился я, сбитый с толку этим панегириком. — Продолжай.

— Я не сомневаюсь, что ты будешь рад оказать мне небольшую услугу, — сказал Акридж.

Мрачные предчувствия зашевелились у меня в душе. Я хорошо знал Акриджа и от такого вступления не ждал ничего хорошего.

— Что тебе от меня нужно?

Акридж умерил мой пыл взмахом вилки. Голос его звучал нежно и убедительно. Он ворковал, как голубь.

— Пустяки, старина, пустяки. Я хочу, чтобы ты помог мне сделать одно доброе дело. Я должен был с самого начала предвидеть, что осел Тэппер ничего не добьется. Я говорю о Доре. Он третьего дня был у моей тетки и просил ее взять Дору к себе на службу. Но она прогнала его ко всем чертям. Это меня нисколько не удивляет. Я никогда не доверял Тэпперу. Он слишком прост, а тут нужна хитрость, стратегия. Мы должны найти у врага самую слабую сторону и на нее направить все наше оружие. Ты как думаешь, какая самая слабая сторона у моей тетки? Подумай. Пошевели мозгами.

— Один раз я слышал за стеной ее голос. Судя по ее голосу, у нее нет никаких слабых сторон.

— Ты ошибаешься, старина. Скажи ей, что она пишет прекрасные романы, и она станет такая ручная, что ребенок сможет есть из ее рук. Когда Тэппер сказал мне, что его постигла полная неудача, я закурил трубку и стал думать. И внезапно меня осенило. Я пошел к одному моему старому другу. Ты его не знаешь. Я когда-нибудь познакомлю вас. И он написал моей тетке письмо от твоего имени. В этом письме он попросил у нее разрешения навестить ее и проинтервьюировать для «Женского Мира». Это еженедельный журнал, который она всегда читает. Теперь слушай, дружище, не перебивай меня! Дело очень тонкое, и ты должен его понять. Ступай к ней, проинтервьюируй ее, и она станет как шелковая. Конечно, тебе придется притвориться молодым поклонником ее дарования, но ведь это неважно! Когда ты ублажишь ее достаточно, можно будет начать действовать. «Я счастлив, — скажешь ты, — встретить писательницу, произведениями которой восхищался столько лет». И она ответит: «Это я счастлива, старина, а не ты». Тогда ты как бы невзначай брякни: «Если не ошибаюсь, моя кузина…» — или сестра… нет, пусть уж лучше будет кузина… — «если не ошибаюсь, моя кузина мисс Дора Мэзон служит у вас секретаршей». — «Ваша чертова кузина больше у меня не служит, — ответит она, — я выгнала ее три дня тому назад». Тут тебе придется нахмуриться и сделать вид, что ты огорчен. Только тогда ты сможешь попросить ее взять Дору назад. Ты такой человек, что она не осмелится тебе отказать. Поверь мне, дружище, что стоит тебе только притвориться ее молодым поклонником, и наше дело будет в шляпе! Этот план непогрешим. В нем нет ни одного уязвимого места.

— Есть одно.

— Ты ошибаешься. Я все тщательно продумал. Какое?

— Оно заключается в том, что я вовсе не собираюсь идти к твоей проклятой тетке. Можешь сказать своему другу, подделавшему мою подпись, что он напрасно истратил лист почтовой бумаги.

Пенсне с печальным звоном упало в тарелку. Два глубоко огорченных глаза глядели на меня через стол. Стэнли-Фетерстонго Акридж был ранен в самое сердце.

— Неужели ты хочешь отказаться от своих обещаний? — спросил он дрожащим голосом. — Я тебе никогда ничего не обещал. — Старина, — сказал Акридж, опуская локоть на последний кусок ветчины, — я хочу задать тебе один вопрос: оставлял ли ты меня когда-нибудь в беде? Был ли хотя бы один случай за все время нашей дружбы, когда бы ты отказался протянуть мне руку помощи? Нет, такого случая еще не было.

— Нужно же когда-нибудь начать.

— Но подумай о ней. Дора! Бедная маленькая Дора! Подумай о бедной маленькой Доре.

— Если это происшествие научит ее избегать твоего общества, это пойдет ей в конце концов на пользу.

— Но, милый друг…

Увы, у меня слишком мягкий характер. Да и ветчина, которую принес, наконец. Баул, была так хороша, что могла размягчить и самое черствое сердце. Акридж льстил мне минут десять, и я, наконец, согласился на это гнусное дело. В конце концов, нужно помочь этой девушке! Галантность есть галантность. Мы обязаны изредка протягивать руку помощи своим ближним. В четыре часа следующего дня я взял извозчика и поехал к тетке мистера Стэнли-Фетерстонго Акриджа.

 

IV

Лакей, еще более важный, чем Баулс, открыл мне дверь. Он оглядел меня с плохо скрываемым презрением и повел по длинному ряду комнат. Я дрожал от унижения и страха. После жалкого убожества моей бедной квартирки я был потрясен роскошной обстановкой, в которой жила тетка Акриджа. Чем дальше я шел по гладко отполированному, сверкающему паркету, тем мучительнее я чувствовал, что мне давно пора постричься. До сих пор я не замечал, что у меня длинные волосы, но теперь я с ужасом вспомнил, что очень давно не стригся. Заплата на моем башмаке, которая казалась мне такой уютной, когда я был в своей убогой улице, теперь вопиюще нарушала благопристойность окружавшей меня обстановки. При мысли о том, что через несколько секунд я встречусь лицом к лицу с легендарной теткой Акриджа, я преисполнялся восхищением перед своим доблестным подвигом. Да, я необыкновенный человек. Так рисковать собой и своей репутацией, чтобы помочь девушке, которую я никогда не видал! Да, у меня действительно золотое сердце!

Кроме того, отступление было мне отрезано, а проклятые брюки совершенно неприлично вздувались у меня на коленях.

В гостиной находились две женщины и шесть японских собачек. Собачки одна за другой подошли ко мне и неодобрительно меня обнюхали. Запах мой им явно не понравился. Очевидно, они разделяли мнение лакея обо мне.

Одна из женщин, читавшая справа налево, была высокая, костлявая, с ястребиным лицом и леденящим взором. Другая, на которую я взглянул только мимоходом, была маленькая, очень приятная. У нее были светлые, слегка поседевшие волосы и добрые голубые глаза. Своим видом она напомнила мне мягкую, пушистую кошечку. Я принял ее за случайную гостью. Все мое внимание было обращено на даму с ястребиным лицом. Она злобно смотрела на меня и вполне соответствовала моим представлениям о тетке Акриджа.

— Мисс Акридж? — спросил я, учтиво скользя по мягкому ковру.

— Я — мисс Акридж, — сказала другая женщина. — Познакомьтесь! Мисс Уоттерсон — мистер Коркоран.

Мне был нанесен жестокий удар. Я не сразу оправился от изумления. Судя по рассказам Акриджа, его тетка была старая ведьма, чопорная, с тонкими злыми бровями. Мне и в голову никогда не приходило, что у нее такие добрые голубые глаза. Теперь я не понимал, что Акридж находил в ней страшного.

— Надеюсь, вы ничего не имеете против того, чтобы мисс Уоттерсон присутствовала при нашей беседе? — сказала она, очаровательно улыбаясь. — Мисс Уоттерсон зашла ко мне потолковать о бале, который устраивает клуб «Перо и Чернила». Она не будет нам мешать. Не так ли?

— Конечно, конечно, — забормотал я как мог любезнее. — О, что вы, конечно!

— Садитесь, пожалуйста.

— Благодарю вас, благодарю вас.

Старая дева с ястребиным лицом встала и отошла к окну.

— Теперь нам совсем удобно, — сказала тетка Акриджа.

— О, еще бы! — промямлил я.

Черт побери, мне нравилась эта женщина.

— Скажите, мистер Коркоран, — начала тетка Акриджа, — вы работаете в редакции «Женского Мира»? Это мой любимый журнал. Я читаю его каждую неделю.

— У меня нет постоянной работы в редакции, но редактор иногда вызывает меня и дает мне разные поручения.

— Понимаю. А кто ваш редактор?

Этот вопрос сбил меня с толку. Она, конечно, задала его мне, чтобы облегчить для меня начало разговора, но невольно поставила меня в безвыходное положение. Я тщетно напрягал мозги, стараясь вспомнить хоть одну фамилию, но от волнения мысли мои спутались, и я не мог придумать ни одной.

— Я вспоминаю, вспоминаю, — сказала вдруг тетка Акриджа к глубочайшему моему облегчению. — Вашего издателя зовут мистер Джевонс, не правда ли? Я однажды встретилась с ним на званом обеде.

— Джевонс! — пробормотал я. — Вы правы. Джевонс!

— Высокий мужчина с такими светлыми усиками?

— Да, усики у него довольно светлые.

— Итак, значит, он прислал вас интервьюировать меня?

— Да.

— А о каком из моих романов вы хотели бы поговорить со мной?

Я уже совсем освоился было со своим положением, но этот вопрос снова выбил меня из колеи. Какой дурак этот Акридж! Ведь он не догадался сказать мне, как называется хотя бы один ее роман.

— Э… о… я хотел бы поговорить с вами обо всех ваших романах, — торопливо сказал я.

— Понимаю. Обо всей моей литературной работе.

— Именно, — сказал я.

Мне опять стала нравиться эта симпатичная женщина.

— Может быть, читателям «Женского Мира» будет интересно знать, какой из моих романов я сама люблю больше всех?

— О, безусловно, безусловно!

— Нелегко автору ответить на такой вопрос, — сказала тетка Акриджа. — Все мои книги — мои дети. Каждая из них мне чем-нибудь дорога.

— Понимаю, — ответил я, — понимаю.

— А какую из моих книг любите больше всех вы, мистер Коркоран?

Я почувствовал, что попал в ловушку. Такие ощущения бывают только в кошмарах. Из шести корзинок шесть японских собачек, не мигая, смотрели на меня.

— Э… о… я люблю все ваши книги, — услышал я чей-то хриплый голос. По всей вероятности, это был мой собственный голос, но я не узнал его.

— Ах, как это мило с вашей стороны, — сказала тетка Акриджа. — Я польщена и тронута. Многие критики утверждают, что я пишу очень неровно и наряду с хорошими вещами у меня есть плохие. Приятно встретиться с человеком, который держится другого мнения. Мне лично больше всего нравится моя повесть «Сердце Аделаиды».

Кивком головы я выразил полное одобрение этому выбору. Огромная тяжесть упала с моего сердца. Я снова обрел возможность свободно дышать.

— Да, — сказал я, задумчиво хмуря брови, — пожалуй, «Сердце Аделаиды» — лучшее ваше произведение. В нем столько гуманности, — добавил я, думая что это замечание вполне безопасно.

— А вы читали «Сердце Аделаиды», мистер Коркоран?

— О, еще бы!

— Ну, как вам понравилось?

— Сверхъестественно!

— А как вы относитесь к тем критикам, которые утверждают, что некоторые места этой повести слишком неприличны?

— Я считаю, что эти критики ничего не понимают в искусстве.

Тут только я начал догадываться, в чем дело. Раньше я принимал ее за сочинительницу высоконравственных, поучительных стародевьих книжонок, но теперь понял, что ошибался. Она, безусловно, пишет эротические дамские романы, которые не допускаются в общественные библиотеки.

— «Сердце Аделаиды» написано смело и дерзко, — продолжал я, — но тот, кто назвал эту книгу неприличной, совершил глупейшую ошибку. Неприлично? Нет, ни в каком случае!

— А что вы думаете о сцене в оранжерее?

— Лучшее место в книге! — уверенно сказал я.

Милая улыбка заиграла у нее на устах. Акридж был прав. Похвали ее писания, и ребенок сможет есть из ее рук! Теперь я уже жалел, почему я не читал ее книг. Тогда я мог бы упомянуть о каких-нибудь других подробностях и сделать ее еще счастливее.

— Я так рада, что вам понравилась эта сцена, — сказала она. — Ваша похвала придает мне смелости.

— О нет, что вы! — скромно пробормотал я.

— Нет, теперь я действительно буду смелее работать, благодаря вашим словам. Ведь я только сегодня начала писать эту книгу. Сегодня утром я окончила первую главу «Сердца Аделаиды».

Она продолжала улыбаться так нежно, что я не сразу понял весь ужас моего положения.

— «Сердце Аделаиды» — мой будущий роман, который еще ненаписан . Сцена в оранжерее, которая вам так понравилась, будет только в середине этой книжки. Я собиралась начать ее в конце следующего месяца. Как странно, что вы уже с нею знакомы.

Мне казалось, что подо мной обрушился пол. Любезность этой женщины только увеличивала мучительную трудность моего положения. Теперь только я понял, как ошибался, думая, что у этой женщины добрые глаза. Они сверкали злобным, холодным светом. Она глядела на меня, как кошка, вдоволь поигравшая с мышкой и теперь решившая ее съесть. Вот почему Акридж так боится ее! Этот взор мог бы нагнать ужас на самого бесстрашного человека в мире.

— Меня удивляет, — продолжала она, — каким образом вы могли прийти интервьюировать меня от «Женского Мира». Ведь в прошлом номере там уже было помещено большое интервью со мной. Мне показалось это странным, и я пригласила к себе мисс Уоттерсон, редакторшу этого журнала. Мисс Уоттерсон утверждает, что она никогда не слыхала вашего имени. Ты слышала когда-нибудь о мистере Коркоране, Матильда?

— Никогда, — ответила старая дева с ястребиным лицом, уничтожающе глядя на меня.

— Как странно! — сказала тетка Акриджа. — Действительно необыкновенно странное происшествие… Ах, вы уже уходите, мистер Коркоран?

Мой ум находился в самом хаотическом состоянии, но одну вещь я понимал твердо и четко. Я должен уйти. Я уйду через дверь, если я найду дверь. Я уйду через окно, если дверь не попадется мне под руку. И я не завидую тому человеку, который попытается остановить меня.

— Кланяйтесь от меня мистеру Джевонсу, — сказала тетка Акриджа.

Я мялся возле двери, стараясь нащупать дверную ручку.

— Еще одна просьба, мистер Коркоран. Будьте добры, передайте моему племяннику Стэнли, что я прошу его больше не присылать ко мне своих друзей. Всего хорошего.

За дверью я наткнулся на моего старого приятеля, лакея. Каким-то внутренним чутьем, присущим подобным людям, он понял, что я ухожу посрамленный. Его руки, казалось, едва удерживались от желания схватить меня за шиворот. Когда я спустился по лестнице и вышел на крыльцо, он внимательно оглядел мостовую, как бы ища на ней подходящее место, куда можно было бы получше швырнуть меня.

— Какая прекрасная погода, — робко сказал я ему. Он не удостоил меня ответом. Шагая по залитой солнцем улице, я долго чувствовал на своей спине его проницательный взор.

— Ну и прохвост, — верно, говорил он себе. — Не догляди я как следует, пропали бы серебряные ложки!

 

V

Потрясенный, раздавленный, я пешком добрался до квартиры. Войдя к себе в комнату, я застал там Акриджа, который лежал, раскинувшись на моем диване.

— Здорово, старина! — заорал Акридж, протянул руку и налил себе рюмку вина. — Как жаль, что я не застал тебя вовремя. Я хотел предупредить тебя, что тебе не нужно ездить к тетке. Оказалось, у Доры в банке есть целых сто фунтов стерлингов и, кроме того, она уже поступила на службу машинисткой к одной состоятельной даме. Брось это дело! И без тебя все устроилось.

Он закурил трубку, затянулся и облегченно вздохнул. Наступило долгое молчание.

— Когда ты об этом узнал? — спросил я наконец.

— Еще вчера, — сказал Акридж. — Хотел зайти к тебе и предупредить, чтобы ты не ехал, но так завертелся, что совсем позабыл о тебе.