В 1906 году людям, впервые встретившимся с Гарри Селфриджем, и в голову бы не пришло, что ему уже пятьдесят. Он выглядел на десять лет моложе, его голос всегда был полон энтузиазма, и он выматывал людей вдвое младше себя своей неуемной энергией. Хорошей формой он был обязан не физическим упражнениям. «Думать – вот для меня главная зарядка», – говорил он. Когда он размышлял над каким-то важным – или даже второстепенным – вопросом, он садился во вращающееся кресло, поворачивался к окну, сцеплял пальцы в замок на затылке и всматривался в даль. Никто не смел прерывать его в такие моменты. Когда решение было принято, он быстро разворачивался и говорил: «Так, вот как мы поступим. Начинаем!» Вот и все. Единожды приняв решение, он не менял его.

Мечтая вновь бросить самому себе вызов, Селфридж заручился поддержкой своего близкого друга Уолтера Коттингема из компании «Краски Шервин-Уильямс» (крупное предприятие, девизом которого было «Покроем всю планету») и принял решение переехать в Лондон, чтобы открыть там магазин своей мечты. Неуемный вихрь энергии ринулся в бой. Селфридж писал письма, отправлял телеграммы, звонил друзьям и знакомым, организовывал встречи. Он снова встал в строй и наслаждался этим. Что касается семьи, они были счастливы, пока был счастлив он. Вероятно, все только вздохнули с облегчением, увидев, что он снова полон энергии, и вовсе не возражали, когда он отправился в Лондон, где поначалу останавливался в отеле «Савой», а потом снял элегантно обставленную квартиру в Уайтхолл-корт – огромном особняке с живописным видом на Сент-Джейм-ский парк.

Во времена короля Эдуарда VII достойная жизнь в Лондоне была немыслима без постоянно проживающих в доме слуг, поэтому в марте к Селфриджу переехала шотландская пара – мистер и миссис Фрейзер; вначале она – в качестве экономки, затем он – как лакей и впоследствии дворецкий. Фрейзеры прочно вплелись в полотно семейной жизни Селфриджа на последующие двадцать лет. Фрейзер идеально соответствовал образу типичного британского дворецкого. В зависимости от настроения его манера обхождения колебалась между заискивающей и презрительной: друг семьи однажды описал его как «нечто среднее между Дизраэли и Микобером». Однажды в 1921 году, когда семейство Селфриджей уже переехало в величественный, словно дворец, особняк Лэнсдаун-Хаус, Фрейзер открыл двери и увидел на пороге достопочтенного пожилого джентльмена с плоской коробкой в руках. Посетителем оказался мсье Пьер Камбон, бывший французский посол при Сент-Джеймском дворе, который по приезде в Лондон всегда первым делом навещал своего старого друга лорда Лэнсдауна и приносил ему в подарок головку свежайшего сыра бри. Оказавшись лицом к лицу с незнакомым слугой, мсье Камбон осведомился, дома ли лорд Лэнсдаун. «Никогда о таком не слыхал, – заявил Фрейзер, подозрительно принюхиваясь. – Здесь он уж точно не живет». Мсье Камбон – вероятно, вместе с сыром – был вынужден спешно и озадаченно ретироваться.

С самого своего приезда в Лондон Селфридж твердо вознамерился не производить впечатления «показушного янки», на которых лондонское деловое сообщество смотрело с подозрением – еще не улеглась волна негодования, вызванная современником Селфриджа транспортным магнатом Чарлзом Тайсоном Йерксом из Чикаго.

Йеркс приехал в Лондон в 1900 году с американским капиталом за плечами, намереваясь вложиться в развитие городской подземки, дабы набить карман потуже. Путем махинаций он получил контрольный пакет акций над городскими железными дорогами, после чего дерзко предложил «спасти» линию «Бакерло», выкупив ее у владельцев. Судьба «Бакерло» висела на волоске после того, как ее основатель был признан виновным в мошенничестве и покончил с собой, отравившись цианидом. Йеркс (вдохновивший Теодора Драйзера на трилогию о порочных финансистах) впоследствии добавил в свое портфолио линии «Черинг-Кросс», «Юстон» и «Хэмпстед», «Великую Северную», «Пиккадилли» и «Бромптон», а также финансировал постройку Лотсроудской электростанции, чтобы обеспечивать энергией разрастающуюся электросеть. Когда раскрылось, что он мошенник – главной его уловкой было переводить огромные гонорары за управление на свой частный банковский счет, – Йеркс сбежал в Нью-Йорк, где и умер в 1905 году. После себя он оставил сеть незаконченных подземных тоннелей и глубоко укоренившееся во многих кругах недоверие к американским методам ведения дел. История еще была свежа в памяти британцев, и Селфридж ревностно следил за тем, чтобы создать образ исключительно педантичного бизнесмена.

Стремясь, чтобы его розничный бизнес приняли всерьез, и отчасти неосознанно пытаясь отделить себя от недружелюбного окружения, Селфридж выбрал более формальный стиль в одежде и теперь походил скорее на представителя торгового банка, нежели на ретейлера. Он не начал носить фрак, жемчужно-серые, украшенные тесьмой сюртуки, которые он предпочитал в Чикаго, уступили место более темным коричневым и черным, брюки же были либо в тонкую полоску, либо вовсе без рисунка. Он оставался верен своим знаменитым высоким жестким воротничкам и добавил к жилетке классический белый кушак, по вечерам же облачался в безу-пречный смокинг с белым галстуком. В его одежде всегда присутствовал некий официоз – никто не мог вспомнить хотя бы один легкомысленный элемент в его гардеробе.

Гарри осознавал, что именно он хочет создать. Теперь нужно было найти для этого подходящее место. Его критериями являлись простор и доступность. Он мимоходом рассмотрел Бонд-стрит, но отверг эту мысль – улица была слишком узкой для его масштабных замыслов. Риджент-стрит не прошла отбор из-за ограничений на размер строений, наложенных Королевским холдингом недвижимости. Он всерьез рассматривал Стрэнд, но, судя по всему, переговоры об аренде сорвались. Питая страсть к красивым зданиям, он призвал на помощь в поисках союзников, которые были так или иначе связаны со строительством или архитектурой. Среди них – молодой архитектор Делисса Джозеф, который не только спроектировал станции для подземных электрических железных дорог, но и познакомил Гарри Селфриджа со своим другом Сэмюэлом Уорингом.

В 1906 году Сэмюэл Уоринг был не только председателем совета директоров ведущей мебельной компании «Уоринг и Гиллоу», но и директором строительной компании «Уоринг и Уайт», которой он управлял совместно с признанным американским инженером-строителем Джеймсом Уайтом. Гарри Селфридж, которому нужен был партнер по инвестициям, увидел в Уоринге беспроигрышное сочетание технических познаний и столь необходимого капитала. «Уоринг и Уайт» под умелым руководством архитекторов Чарлза Мьюза и Артура Дэвиса только что завершили строительство отеля «Ритц», первого в Лондоне здания, построенного по технологии ЛСТК. Селфридж, как и Уоринг, был приглашен на пышный званый ужин в честь открытия отеля, и, несомненно, там будущим партнерам выпал шанс обсудить планы по оживлению розничной торговли в Лондоне. Два бизнесмена – два спонтанных, полных энергии, вечно недосыпающих трудоголика – быстро (оглядываясь назад, пожалуй, даже слишком быстро) договорились об условиях. Уже в июне того же года они учредили общество с ограниченной ответственностью «Селфридж и Уоринг» с капиталом в миллион фунтов, разделенным на сто тысяч привилегированных акций по пять фунтов каждая и пятьсот тысяч обычных акций по фунту каждая. У Селфриджа было сто пятьдесят тысяч шесть акций, у Уоринга – сто пятьдесят тысяч одна.

Партнеры выбрали место в части Оксфорд-стрит, которая по тем временам считалась «тупиковой», – у Уоринга там была недвижимость под снос. Селфридж сразу же разглядел скрытый потенциал участка. Он был удобно расположен в шаговой доступности и к особнякам на площади Портман, и к Сент-Джонс-Вуд, где жили модники среднего класса, и должен был привлекать внимание людей, едущих по Центральной линии метро, которая была введена в эксплуатацию шестью годами ранее и сейчас перевозила от станции «Шефердс Буш» до станции «Банк» по сто тысяч человек в день. С остановками «Холланд-парк», «Ноттинг-Хилл», «Квинсроуд» (переименованная в 1946 году в «Квинсвей»), «Ланкастер-гейт», «Марбл-арк», «Бонд-стрит», «Цирк Оксфорд» и «Собор Святого Павла» Центральная линия была просто мечтой для уэст-эндских ретейлеров.

C самого начала Селфридж представлял, что его магазин будет тянуться от Дюк-стрит до Орчард-стрит – каким мы и видим его сейчас, – но воплощения этого замысла ему пришлось ждать до 1928 года. Еще он на-деялся, что магазин растянется на целый квартал вглубь и витрины будут выходить и на Уигмор-стрит. Однако для начала ему пришлось довольствоваться малым – выкупать права на аренду у множества соседних лавок, доходных домов и любимого местного паба «Оружие на-дежды», примыкающего к обветшалым складам и конюшням на углу Дюк-стрит. К тому же ему нужно было получить согласие у землевладельцев, имущественного комплекса «Портман», а также разрешение на перепланировку от совета округа Сент-Мэрилебон. Как только стало известно о его планах, поднялась настоящая буря. Местные – особенно завсегдатаи «Оружия надежды» – протестовали так громко, будто Гарри Селфридж вознамерился снести Букингемский дворец, в то время как он только хотел построить еще один.

Селфридж переехал в офисное здание на противоположной стороне улицы – в дом 415 по Оксфорд-стрит – и там принялся разрабатывать план развития. Ничто не доставляло ему такой радости, как изучение архитектурных чертежей. Однако, когда пришло время воплощать их в реальность, на его пути каждый день вырастали все новые препятствия. Он привык к ритму Чикаго, где разрешения на строительство получались после одного рукопожатия – пусть зачастую при этом толстая пачка купюр переходила к новому обладателю. Теперь же ему предстояло столкнуться с медлительными лондонскими бюрократами.

Селфридж взял все управление проектом на себя и как по часам регулярно являлся на приемы к Эдварду Хьюзу, председателю комитета по строительству совета округа Сент-Мэрилебон, и его коллеге, земельному инспектору мистеру Эшбриджу. Он включил обходительность и очарование на полную мощность и невероятно впечатлил обоих, в особенности тем, что на каждую встречу являлся лично. Хьюз говорил позже: «Трудно было сопротивляться его дару убеждения, и зачастую ему удавалось доказать нам, что именно он видит ситуацию в правильном свете».

Изначальной концепцией Селфриджа было шести-этажное здание в стиле неоклассицизма с выдающейся центральной башней. Первые чертежи выполнил молодой американский архитектор-стажер Фрэнсис Суолс, который прошел обучение в Школе изящных искусств в Париже и практику в конторе легендарного Жан-Луи Паскаля. Селфридж был зачарован получившимися чертежами и всюду носил их с собой. «Я так часто перебирал их, что углы поистрепались. У меня были чертежи переднего фасада, боковых фасадов, планы этажей – расставаться с ними казалось невыносимым. В итоге я чуть не протер карманы в каждом своем костюме». Копии этих прекрасных чертежей были высланы Дэниелу Бернему, который сохранял за собой должность первого архитектора.

Полностью погруженный в завершение нового грандиозного двенадцатиэтажного универмага для Джона Уонамейкера в Филадельфии, Бернем пропустил тот факт, что в Лондоне тех времен действовали жесткие ограничения на строительство и здания не должны были подниматься над мостовой на высоту более скромных двадцати пяти метров. Планы Бернема были гордо представлены совету – и тут же отвергнуты. Легко догадаться, как отреагировал заказчик. На место юного мистера Суолса был быстро назначен лондонский архитектор Роберт Аткинсон, который работал в Америке и потому хорошо понимал «чикагскую школу», но при этом был достаточно знаком с тонкостями лондонских градостроительных норм, чтобы больше не допускать дорогостоящих ошибок. Шесть этажей с башней были забыты, и на их место пришло двадцатипятиметровое здание с пятью просторными этажами и глубоким подвальным помещением, предоставлявшим дополнительное торговое пространство. Теперь у Селфриджа была лучшая команда архитекторов, какую только можно купить за деньги. Проблема состояла в том, что деньги заканчивались.

На то, чтобы выкупить исходный участок земли, понадобился гигантский капитал в пятьсот тысяч долларов. Труднее было выкупить право аренды на прилегающие территории, и это заняло куда больше времени, чем Селфридж мог себе представить. К тому же это было очень дорого, но Сэмюэл Уоринг ни разу за все время не потянулся за своим кошельком. Деньги вкладывал исключительно Гарри, и он начал ощущать на себе бремя расходов. Внешне это было незаметно. Он улыбался, шутил, устраивал званые обеды, ходил в театр и ездил в Америку повидаться с семьей. Издатель Чарлз Доран несколько раз в то время встречал Селфриджа во время трансатлантических путешествий. Тот был счастлив оказаться в компании собрата-американца, который терпеливо выслушивал жалобы на допотопные градостроительные нормы и замысловатые правила пожарной безопасности.

После, как описывал Селфридж, «бесконечных часов в адвокатских конторах», спустя почти год с основания «Селфридж и Уоринг», территория была наконец расчищена и начались строительные работы. Сваи вбивались достаточно глубоко, чтобы выдержать вес дополнительных этажей или даже башни, если нормы вдруг изменятся, а Гарри Селфридж все глубже залезал в свой кошелек, чтобы проспонсировать процесс. Сэм Уоринг же так и не расстался ни с одним пенни. Он сумел даже подзаработать на Селфридже, который обналичивал последние активы, продав домик на берегу озера. Гарри передал свою драгоценную коллекцию орхидей в дар парку Линкольна в Чикаго и перевез семью в Англию, где они арендовали прекрасную загородную усадьбу Уоринга – Футскрей в деревне Сидкап, графство Кент.

Массивный письменный стол Гарри был заказан в «Уоринг и Гиллоу», однако строительная программа продвигалась так медлено, что Селфридж начал сомневаться, будет ли у него когда-нибудь кабинет для этого стола. Одним промозглым ноябрьским днем, дабы вдохновить работников и сделать дополнительную рекламу, Селфридж организовал выступление оркестра возле строительной площадки. Вот уже несколько месяцев он говорил журналистам о своих головокружительных планах – о том, каким большим будет магазин, каким смелым был проект. Но его акция «Работай под музыку» попала в заголовки газет в ином свете. Прибыл полицейский отряд и потребовал прекратить шум, мотивируя это тем, что оркестр нарушает общественный порядок.

Для Сэма Уоринга это оказалось последней каплей. С самого начала его смущал масштаб планов партнера. Впервые увидев чертежи, он в оскорбительном тоне поинтересовался, планирует Селфридж открыть магазин или греческий храм. Его раздражение отчасти было понятно. По мере развития грандиозных планов Гарри у них накопилось двенадцать тысяч набросков от различных архитекторов. Уорингу стало казаться, что проект не стоит этих сложностей. Отношения между двумя эгоистичными личностями, которые уже несколько месяцев кипели тихой злобой, разрушились окончательно и привели к неизбежному результату: Уоринг разорвал партнерство. Для Гарри Селфриджа это было катастрофой. У него оставался котлован, в который он вложил более миллиона долларов, и проект, на самостоятельное завершение которого у него просто не хватало денег. Строительные работы прекратились, и Селфриджу оставалось потерянно обозревать то, что журналисты назвали «самой большой стройкой за всю историю Лондона». Споры между бывшими партнерами привели к тяжбе, которая завершилась в суде. Селфридж мало выступал на публике по этому поводу, лишь заметил в одном интервью: «Мы перешли Рубикон, и за переправу заплатил в основном я».

Состоявшиеся розничные торговцы Лондона, должно быть, пребывали в восторге от унижения Селфриджа, но сам он сохранял присутствие духа, ни на миг не сомневаясь, что отыщет свой путь. Он продолжал собирать данные о жителях Лондона – на чем они ездили, где жили, что читали, где покупали. Огромные бухгалтерские книги в архивах Селфриджей показывают, как методично он подходил к каждому исследованию. Все газеты и журналы были включены в каталог с ценой, характеристикой аудитории и именем владельца. Составлялись отчеты по ассортименту и техникам продаж торговцев-конкурентов. Он собирал информацию как одержимый, и к тому времени, как магазин «Селфриджес» открылся для широкой публики, Гарри знал практически все демографические характеристики своей клиентской базы. Он называл это научным планированием. Сегодня мы назвали бы это маркетинговым исследованием с использованием новейших технологий.

Оглядываясь назад, на краткую эдвардианскую эпоху, легко представить, будто жизнь в то время была лишь чередой загородных приемов, бесконечных слуг и мотовства. В какой-то мере все это действительно было. Но в то время как богачи жили будто в сказке, огромная часть населения прозябала в бедности, а средний класс еще не поддался соблазну ходить в магазин за чем-либо, кроме предметов первой необходимости. Теперь же этот уклад претерпевал значительные перемены – и Селфридж об этом знал. Во внутренние круги власть имущих пробивалась новая группа – такие люди, как продуктовый магнат сэр Томас Липтон, трейдер Артур Сассон и финансист сэр Эрнест Кассель. Уже ходили толки, что новоизбранное либеральное правительство собирается обложить налогом богачей, и велись активные политические дебаты о помощи бедным. Что самое важное, представители среднего класса начали раздвигать установленные границы. Теперь покупки для них не ограничивались официальным нарядом, траурным платьем, формой для горничных и другими предметами домашнего обихода. Они хотели путешествовать с багажом, собирать целые чемоданы модных туалетов, запечатлевать мгновения на фотокамеру, пользоваться спортивным снаряжением – словом, обладать всеми атрибутами нового, мобильного образа жизни. Такой была целевая аудитория, которую Селфридж наметил для своего нового, более эгалитарного магазина. А вот многочисленные розничные торговцы Лондона пока обходили эту группу вниманием.

Встретив Селфриджа в то время, никто бы не заподозрил, что он находится на волосок от разорения. Он всегда пускал пыль в глаза, в особенности тогда, когда с деньгами было туго. Конец 1907 года был нелегким временем для привлечения инвестиций. Уолл-стрит была в замешательстве из-за краха трастовой компании «Никербокер». В Британии из-за высокого уровня безработицы и сложностей на Лондонской бирже цены на акции обвалились, повысив банковские ставки до семи процентов. Кроме того, царило мнение, что в Лондоне и без того достаточно магазинов. «Харродс», «Ди-Эйч Эванс», «Уайтлиз», «Джон Бейкер», «Дебенхэм и Фрибоди», «Суон и Эдгар» и другие уже удовлетворяли потребности лондонских покупателей. Разве могло найтись место для еще одного магазина?

Поддерживаемый почти святой верой в финансовое спасение, Селфридж верил, что могло. И спасение пришло три месяца спустя – в лице добродушного чайного магната Джона Маскера, который совместно с партнером Джулиусом Дрю сколотил состояние на сети продуктовых магазинов «Местные и колониальные товары», зародившейся в Ливерпуле. Маскер с удовольствием демонстрировал миру свою обеспеченность, разводя скаковых лошадей и обустраивая роскошный дом под названием «Шедвелл-парк» в Тетфорде, графство Норфолк, где он держал прекрасного скакуна. Маскер был рад вложить деньги в то, что Селфридж с энтузиазмом описывал как «первый в Лондоне универмаг, построенный по особому заказу». В марте 1908 года было основано общество с ограниченной ответственностью «Селфридж и Компания» с капиталом в девятьсот тысяч фунтов, который складывался из четырехсот тысяч привилегированных и пятисот тысяч обычных акций стоимостью по фунту каждая. Любопытный факт: договор был заключен во Франции и скреплен шестипенсовой печатью, что, как цинично отметили в газете «Файненшл ньюз», «позволило мистеру Селфриджу сэкономить в общей сложности две тысячи фунтов на госпошлинах». Селфридж, твердо верящий, что любое общественное внимание идет делу только во благо, проигнорировал эту шпильку.

Всего через месяц строители вернулись на площадку. Интересно, что Селфридж продолжил вести дела с «Уоринг и Уайт», ибо таланты мистера Уайта перевесили глубокую неприязнь Селфриджа к Уорингу. Также он нанял шведскую инженерную компанию «Крюгер и Толл» вместе с их изобретательным инженером-конструктором Свеном Биландером, хотя общаться с гениальным «стальным человеком» было непросто – он едва понимал по-английски. Ивар Крюгер был рад выступить в качестве переводчика, а Селфридж, в свою очередь, восторженно делился с прессой новостями о ходе строительства «первого торгового здания в Англии, полностью выполненного по технологии ЛСТК». Поскольку работа со сталью велась куда быстрее, чем с железом, он предсказывал также «беспрецедентно быстрый, десятимесячный цикл строительства». Сегодняшние архитекторы находятся в неоплатном долгу перед Гарри Селфриджем и его командой специалистов по строительству. Во многом благодаря их стараниям в Лондонский акт о строительстве от 1894 года внесли поправки, позволяющие использование стальных каркасов, после чего сталь стала одним из основных строительных материалов.

Пока зеваки толпами собирались на Оксфорд-стрит, чтобы посмотреть, как гигантский кран поднимает по сто двадцать пять тонн стали в неделю, Гарри Селфридж занялся подбором команды. С присущей ему педантичностью он наметил «организационную схему» – фактически всю структуру его бизнеса на одном листе, – обозначив все зоны ответственности – от торговых этажей до туалетов для сотрудников. Ни один аспект не оставили на волю случая. Гарри планировал нанять постоянного врача для персонала, приходящего дантиста и «руководителя физического развития персонала». Для отдела транспорта были выделены «автоводители» и кучера для фургончиков на лошадиной тяге. Чистка перчаток (одна из множества услуг в универмаге) планировалась с привлечением сторонней компании. Все это и многое другое было отражено в масштабном документе, вывешенном на стену во временном офисе Гарри.

На три ключевые позиции были назначены американцы: С. В. Стейнс стал управляющим отделом комплектования ассортимента, Уильям Оппенгеймер руководил оснащением и внутренним устройством магазина, а Эдвард Голдсман взял на себя оформление витрин. До Селфриджа витрины в Лондоне украшали бессистемно. В магазинах покрупнее формально существовал работник, ответственный за это, но композиции в витринах редко были объединены общей темой, и никто не пытался сочетать их по цвету. В большинстве случаев они просто отображали широту ассортимента, и часто для этого в витрину просто выставляли по одному предмету каждого вида. В результате, по словам Эндрю Карнеги, получался «просто бардак».

В точности так же, как и у Маршалла Филда, Селфридж положил конец традиции убирать товар за стеклянные дверцы шкафов. Во всех торговых залах все предметы были выставлены в свободном доступе. Витрины магазина рассказывали свою собственную историю. Всего их было двадцать одна, в двенадцать были вставлены самые крупные стекла в мире, и Селфридж видел в каждой из них пустой холст, только и ждущий руки мастера, чтобы превратиться в шедевр. Эдвард Голдсман получил достаточно просторную студию, чтобы разместить там весь реквизит, и достаточно сотрудников, чтобы справиться с тем, что в организационной схеме значилось как «работа над флагами и сценой; оформление интерьеров и боковых стеллажей; оформление основных витрин; цветы и пальмы». Получившиеся картины – иные и сегодня смотрелись бы современно – были визуальными шедеврами, навсегда определившими концепцию креативного оформления витрин.

Все остальные руководящие должности в эти головокружительные месяцы перед открытием заняли британцы. Селфридж с каждым провел обстоятельное собеседование, обращая внимание не столько на рекомендательные письма, сколько на собственные суждения. Не обошлось без причуд. Он отказывался от людей слишком высокого роста или со слишком тонкой шеей, был категорически против нечищеных ботинок или неухоженных ногтей. Среди тех, кто прошел отбор, оказались Фрэнк Читэм, который перешел из «Шотландского дома» и занялся подготовкой к открытию отдела «высококачественных готовых мужских пальто и костюмов» – импортированных из США и революционных уже поэтому, – и Артур Янгман, ранее работавший главным бухгалтером в «Дебенхэмс». Директор по персоналу Перси Бест перешел из «Хейс и Кэнди», а системный менеджер (такое название должности не столь ново, как мы привыкли думать, его можно было услышать уже в 1909 году) Альфред Каупер – из отдела «доставки и приема» в «Уайтлиз». Все они отчаянно рисковали, покидая свои посты в состоявшихся фирмах ради работы с американцем-авантюристом – хотя для бывших сотрудников «Уайтлиз» ставки были не так высоки. Некогда великая фирма ныне была на грани краха. Причина – громкая смерть ее основателя: Уильяма Уайтли убил помешавшийся молодой человек Гораций Райнер, утверждавший, будто он его незаконнорожденный сын. Если иметь в виду, сколь активно мистер Уайтли пользовался своим «правом первой ночи», странно, что никто больше не делал подобных заявлений.

Несмотря на то что управление магазином, в котором в итоге работало более двух тысяч молодых женщин – некоторые весьма симпатичные, – заключало в себе множество искушений, никогда не возникало и намека на то, чтобы Гарри Селфридж хотя бы флиртовал с кем-нибудь из своих сотрудниц – не говоря уже о том, чтобы завести интрижку. Сама мысль об этом его бы ужаснула. Для него персонал был армией, которую нужно привести к победе. Он наслаждался их преклонением, но интимность любого свойства была исключена.

Тем не менее осенью 1908 года Гарри порой находил время, чтобы провести приятный продолжительный обед или ужин с некоторыми дамами, включая прекрасную Рози Бут – бывшую участницу известного хора «Гейсти-гелз», а ныне маркизу Хэдфортскую, – которая стала ему другом на всю жизнь, и леди Сэквилл, хозяйкой Ноул-Хауса, одной из грандиозных елизаветинских усадеб. Виктория Сэквилл, очаровавшая Гарри, когда Селфриджи жили в усадьбе Сэмюэла Уоринга Футскрей в Кенте, питала слабость к богатым мужчинам, особенно американцам. Она хорошо разбиралась в политике, ясно излагала мысли и была убийственно привлекательна, унаследовав от матери – испанской танцовщицы – темные с поволокой глаза и чувственный рот. Ее дочь, писательница и садовница Вита Сэквилл-Уэст, сказала впоследствии: «Если фраза «расплавить сердце» что-то и значит, то это то, что происходило, когда моя мать смотрела на вас и улыбалась». Леди Сэквилл держала чудесную сувенирную лавку под названием «Спиллз» на улице Саут-Одли, где она по взвинченным ценам продавала вдохновленным американским гостям дорогие абажуры и симпатичные безделушки.

Регулярные выходы в театр Гарри, впрочем, обычно совершал в сопровождении своей жены Роуз, которая вместе с детьми и мадам Селфридж (так всегда называли Лоис) теперь жила в шикарном особняке XVIII века по адресу: Арлингтон-стрит, 17, взятом в аренду у княгини Ярборо. Селфридж, возможно, не хотел, чтобы его сочли выскочкой, однако прослыть богачом он был только рад. В окружении впечатляющей коллекции скульп-тур – у Ярборо были даже шедевры Бернини – и еще более впечатляющей библиотеки самая широко обсуждаемая американская семья в Лондоне беззаботно переняла богатую жизнь на британский манер. Арлингтон-стрит была аристократическим анклавом, который колонизировали отпрыски лучших семей Британии и в котором дома, спроектированные Робертом Адамом и Уильямом Кентом, знали не по номеру, а по имени владельца – Рутланд, Уимборн, Зетланд, Ярборо. К переменам они обычно относились с подозрением. Так, Айвор Гест, лорд Уимборнский, кипел от негодования из-за постройки отеля «Ритц», выходящего окнами на его сад, – но налоги брали свое, и леди Ярборо в числе прочих нуждалась в деньгах, которые приносила сдача особняка в аренду. Не все соседи Селфриджей отличались такой же терпимостью, как очаровательно неординарная герцогиня Рутландская и ее дочери Марджори, Летти и Диана Мэннерс, которые жили в соседнем, не менее прекрасном доме, – сегодня там ресторан «Ле Каприз». Герцогиня быстро смекнула, что мистер Селфридж намерен нанять в свой личный офис молодых людей с хорошими связями и безупречным прошлым, и порекомендовала племянника своей подруги виконтессы де Вески, заявив, что юный Иво «просто создан для этой должности». Иво приняли на работу в ту же неделю.

Разумеется, никто не знал, сколько на самом деле у Селфриджа денег. Поговаривали, что его жена из богатой семьи, и было известно, что раньше он работал на отца Этель Битти, Маршалла Филда, и вел дела с тестем лорда Керзона, покойным Леви Лейтером. (Другие дочери Лейтера, Дейзи и Нэнни, стали графиней Саффолк и достопочтенной миссис Колин Кэмпбелл соответственно.) Селфридж, мастер иллюзий, лишь улыбался и говорил, что они были «чудесными людьми».

Той осенью журналисты, получавшие ежедневные сводки с фронта работ, оживленно писали о продвижении проекта. «Дэйли график» цитировала Селфриджа: «Мы побили все строительные рекорды и без ощутимых сверхурочных возвели на двух опорах 80 квадратных футов площади, включая стальной каркас верхнего этажа, всего за две недели и пять дней».

Тех, кого Селфридж приглашал на стройплощадку, ожидал потрясающий вид и пугающий подъем на вершину. Среди гостей был издатель Ивлин Ренч, который записал в своем дневнике: «Я карабкался с ним по балкам, и у меня кружилась голова». На Ренча, известного путешественника, который позднее основал «Иностранную лигу» и «Союз англоговорящих», Селфридж произвел неизгладимое впечатление. «Он, несомненно, один из самых могущественных американцев, каких я только знаю. Я не сомневаюсь, что он, если будет в добром здравии, перевернет все представления о магазинах в этой стране».

Не все отчеты были так позитивны. Текстильные профессиональные издания скептически воспринимали масштаб проекта, для поддержания которого понадобился бы огромный оборот, а остальные журналисты презрительно относились ко всей концепции в целом. Большинство критических замечаний носили ярко выраженную антиамериканскую окраску. В «Бритиш уикли» писали: «Начался крестовый поход, цель которого – заставить Лондон потонуть в бессмысленной роскоши, уже с избытком заполонившей тот берег Атлантики». Но в конечном счете журналисты сменили гнев на милость, потому что Гарри Селфридж в отличие от всех до единого британских бизнесменов ревностно обхаживал их, пытаясь наладить связи.

Селфридж приехал в Лондон в тот момент, когда пресса как раз обрела беспрецедентную власть. Особенно хорошо запросы растущей аудитории ежедневных газет понимал лорд Нортклифф. С его «Дейли мейл» всего за полпенса читатель получал полные страницы скандалов, сплетен о высшем обществе, конкурсов и критических очерков, написанных выдающимися журналистами. Нортклифф был не первым издателем, обнаружившим этот мощный рецепт. Еще в 1881 году Джордж Ньюнс начал выпускать феноменально популярный иллюстрированный еженедельник «Отрывки», заполненный короткими новостными заметками с множеством картинок, и вскоре достиг полумиллионного тиража.

Нортклифф считал, что газета, предназначенная для массового читателя, должна будоражить и развлекать, а Гарри Селфридж придерживался той же позиции в отношении магазинов. С самого основания своего дела Селфридж, как немногие другие, понимал, как важно ни на минуту не выпадать из сферы внимания публики, и виртуозно умел использовать огласку. Он устанавливал отношения и с репортерами, и с ведущими колонок сплетен, и с редакторами, и с владельцами медиабизнеса. Одним из самых близких друзей был его соотечественник, родившийся в штате Висконсин и осевший в Лондоне, – Ральф Блуменфельд, ставший после ухода из «Дейли мейл» главным редактором газеты «Дейли экспресс». Почти каждую неделю двое друзей вместе обедали или ужинали и почти каждый день созванивались или переписывались. Селфридж уважал прессу и, вероятно, никогда не боялся журналистов. Однажды он сказал своему менеджеру по рекламе: «Никогда не борись с ними и, если сможешь, никогда не порти отношений – за ними всегда останется последнее слово». Он был осторожен не без причины, и эта осторожность окупилась. Годы спустя, когда он погряз в долгах и его жизнь покатилась под откос, большинство журналистов оставили его в покое.

Селфридж дальновидно нанял бывшего журналиста Джеймса Конели на должность пресс-атташе и организовал специальный зал под «Журналистский клуб», которым репортеры могли пользоваться, когда оказывались в Уэст-Энде. У приглашенных журналистов имелись собственные ключи от клуба. Зал оснастили пишущими машинками, телефонами, канцелярскими принадлежностями и под завязку наполнили бар, и журналисты могли быть уверены, что каждый день их будет ждать интересная жизненная история, о которой можно телефонировать в отдел новостей. Редакторам присылали корзины для пикника на Рождество и цветы на Пасху. Существовал даже календарь, в котором были отмечены все дни рождения для отправки имениннику особого подарка, а жены журналистов всегда могли рассчитывать на лучший столик в ресторане «Палм-корт». Но Гарри очаровал прессу не только эффективной стратегией общения с тружениками пера – он свято верил в рекламу и потому служил неиссякаемым источником дохода для Флит-стрит.

В неделю открытия магазина Селфридж обрушил на Лондон рекламную кампанию неслыханного масштаба. Самые известные художники-оформители и карикатуристы, включая сэра Бернарда Партриджа из журнала «Панч», создали тридцать восемь шикарно иллюстрированных рекламных макетов, которые появились на ста четырех страницах восемнадцати общенациональных газет. Кампания произвела фурор: даже редакторы «Таймс» объявили, что она знаменует собой начало новой эпохи в британской розничной рекламе, – и, вероятно, пожалели, что не дали Гарри разместить заметку об открытии на передовице газеты. Стоимость подобной кампании была огромной. За первые семь дней магазин потратил тридцать шесть тысяч фунтов – в пересчете на нынешний курс почти два миллиона тридцать пять тысяч! И это не считая затрат на производство – труд одного только Бернарда Партриджа стоил недешево. К вящей досаде рекламных агентств Лондона, все рекламные материалы производились без привлечения третьей стороны. Внутренний творческий отдел универмага разработал изображения, и Гарри Селфридж лично выбрал рекламные площади, выплатив самому себе десятипроцентную маржу, которую обычно получали рекламные агентства.

В те дни большинство магазинов просто покупали скромные серии рекламных блоков в четверть страницы. Гарри Селфридж создал для газет совершенно новый источник дохода – и они обожали его за это. Резонанс произвел не только масштаб вложений. Его рекламные объявления были уникальны, потому что они не просто рассказывали о товаре: это было заявление о его миссии, его философии шопинга. Не всем это пришлось по душе. Один профессиональный рекламный журнал назвал эти заявления «напыщенной чушью», другой – «пустословием».

Вот каким был сентиментальный, идеалистический текст, который вызывал у кого-то восхищение, у кого-то презрение:

Мы счастливы сообщить, что официальное открытие нашего новейшего торгового центра в Лондоне состоится сегодня и продлится на протяжении всей недели. Пусть наше сообщение будет понято ясно: наше приглашение распространяется на всю британскую публику и зарубежных гостей, никаких билетов и карточек не требуется. Мы рады всем – и вы можете наслаждаться покупками или просто прогулкой по магазину с самого открытия.

Объявив о «наслаждении покупками», назвав свой магазин «торговым центром» и, что самое важное, допустив «просто прогулку по магазину», Гарри Селфридж положил начало тенденциям, которые сейчас мы воспринимаем как само собой разумеющееся. Художественная выставка в торговом центре? Селфридж организовывал такие еще в 1909 году. Кулинарные мастер-классы, чтобы продемонстрировать кухонную утварь в отделе товаров для дома? – 1912 год. Сто лет назад это были революционные решения. Казалось, будто с Г. Г. Селфриджем поделился идеями его новый друг Г. Дж. Уэллс. Конечно, случались и промахи. Учитывая растущее напряжение между Британией и Германией, рекламный заголовок «Приветствуем Фатерлянд!», вероятно, был не вполне уместен. В целом, однако, его рекламные объявления, которые не требовали немедленно совершить покупку, но обещали покупателю высокое качество, удобство, комфорт, превосходный сервис, честные цены и, главное, веселье, положили начало целой эпохе.

Вопреки ропоту целой армии техников, которые едва успевали закончить внутреннее оборудование магазина, Селфридж назначил открытие на понедельник, 15 марта 1909 года. Никто не верил, что универмаг будет готов в срок. Один журналист, которому провели экскурсию по помещениям, утверждал, что «повсюду царит беспорядок». Тысяча восемьсот сотрудников работали все выходные, судорожно распаковывая и раскладывая товары в сотне различных отделов, и закончили только к полуночи воскресенья. В живописных витринах, завешенных до открытия шелковыми шторами с рюшами, Эдвард Голдсман создал изысканные композиции, вдохновленные Ватто и Фрагонаром. Увидев витрины, сотрудники потеряли дар речи сначала от восторга, затем – от ужаса, когда сработали недавно установленные противопожарные разбрызгиватели и насквозь промочили большую часть шедевров.

Вода доставила больше всего неудобств. Снаружи ее было слишком много – день открытия ознаменовал проливной дождь, – а внутри она вскоре закончилась вовсе. Через магазин прошли тысячи людей, они пользовались роскошными туалетами, пили воду за обедом, и стометровые водонапорные насосы не выдержали нагрузки. Управляющий парикмахерским отделом в отчаянии ворвался в ресторан и потребовал отдать ему все сифоны с газированной водой, чтобы смывать шампунь с уже намыленных голов посетительниц.

В день открытия у входов со стороны Оксфорд-стрит и Дюк-стрит насчитывалось в общей сложности девяносто тысяч сотрудников. Селфридж всегда хорошо ладил с местными полицейскими, и в качестве изящного жеста вокруг магазина дежурили тридцать констеблей, следивших, чтобы толпа не впала в неистовство. Большинство посетителей в тот день пришли просто посмотреть. Продажи в первый день составили жалкие три тысячи фунтов – куда меньше, чем планировалось. Селфридж сохранял спокойствие. Если его и задела низкая выручка, он этого не показывал. Для него день открытия был чем-то вроде премьеры пьесы. Он ждал рецензий. Понравился ли публике магазин? Придут ли они снова? Будет ли предприятие успешным в долгосрочной перспективе?

И что же могло не понравиться? Место выглядело сказочно. Шесть акров торговых помещений, без дверей внутри. Только широкие открытые перспективы – возможно, не такие открытые, как хотелось бы Селфриджу, но, учитывая строжайшие противопожарные нормы в Лондоне, для местной розничной торговли это все равно было дерзостью. Девять лифтов фирмы «Отис», каждый площадью около двух квадратных метров, переносили пассажиров из отделов игрушек, спорттоваров и товаров для водителей на нижние этажи, а оттуда – наверх, к ресторану. Магазин был ярко освещен и наполнен запахом свежих цветов. Полы покрыты коврами «фирменного зеленого» цвета, который встречался во всем – от формы швейцаров до фургонов доставки. В универмаге была библиотека, куда поступали самые свежие газеты и журналы, «зал тишины», чтобы отдохнуть после череды покупок, почтовое отделение, чтобы отправить письмо или открытку, используя бесплатные канцелярские принадлежности, информационное бюро и прообраз современного кон-сьерж-сервиса, сотрудники, которые могли заказать посетителям все, что угодно, – от билетов на поезд или на представление в Уэст-Энде до номера в отеле или каюты на пароходе до Нью-Йорка. К услугам посетителей был пункт первой помощи с дежурной медсестрой (одетой в халат, предоставленный отделом профодежды в том же универмаге), пункт обмена валюты, камеры хранения, роскошные гардеробные для мужчин и женщин, парикмахерская для мужчин, дамский салон красоты, где также предлагался маникюр и даже педикюр. В огромном ресторане обедали под звуки оркестра, а мужчины – но не женщины – могли отдохнуть в курительной комнате. Гарри Селфридж продумал все до мелочей.

Его конкурентов поразило, сколько места было выделено для различных услуг. Ведь люди, несомненно, приходили в магазин за покупками? Стратегия Селфриджа, однако, заключалась в том, чтобы первым делом заманить посетителей, а потом удержать их. После этого покупка не заставит себя ждать. Как он писал в одном из рекламных плакатов, в универмаге продавалось «все, что могут надеть мужчины, женщины или дети» и «почти все, что помогает в повседневных делах». На тот момент он имел в виду практически все, кроме еды и алкоголя. Эти товары появятся позднее. Не продавал он и мебель – по крайней мере не кровати, шкафы или обеденные столы со стульями. Некоторые считали, что это было частью уговора с Уорингом – в конце концов, у него был мебельный бизнес. На самом же деле, как впоследствии заявил Селфридж, дело заключалось в том, что гораздо лучшую маржу можно было получить с продажи декоративных аксессуаров, таких как абажуры, стекло, фарфор, серебро, столовые приборы, ширмы и ковры. Уоринг между тем организовал доставку огромного письменного стола, предназначенного для грандиозного углового кабинета на пятом этаже, где работал председатель совета директоров. Вместе со столом он выслал счет, который Селфридж отказывался оплатить в течение трех последу-ю-щих лет.

В ту неделю сам лорд Нортклифф инкогнито посетил магазин и остался так доволен уровнем сервиса, что написал Селфриджу письмо, в котором рассыпался в похвалах обслужившему его продавцу и заявил, что этот молодой человек по фамилии Паттик «далеко пойдет». Селфридж быстро надиктовал ответ и впервые подписался именем, которое впоследствии будет использовать во всех деловых документах, – Г. Гордон Селфридж.

Глядя на его ранние письма, можно заметить, что и подпись его изменилась. Кажется, будто он специально отрабатывал новый витиеватый росчерк. Теперь у него было новое имя, новый почерк, новый магазин и новая жизнь. А вот привычки остались прежними.

Каким-то образом среди всей суеты, связанной с подготовкой, Селфридж нашел время вступить в ряды избранных братьев – франкмасонов. Он присоединился к Колумбийской ложе номер 2397, в которую входили исключительно проживающие в Лондоне американцы. Одним из выдающихся основателей ложи был Генри С. Велком, американский миллионер, сколотивший состояние на лекарствах, и он с радостью принял «брата Гордона Селфриджа» в ложу. Братская любовь, однако, вскоре была разрушена, когда между женой Велкома Сири и Гарри Гордоном Селфриджем завязался бурный роман.