С РИСКОМ ДЛЯ ЖИЗНИ

 

Эдвин Вудхол.

ИСТОРИЯ ПОЛКОВНИКА РЕДЛЯ И ДРУГИХ

 

 

ПЕРВЫЕ ШАГИ В КОНТРРАЗВЕДКЕ

Разведка всегда была излюбленной темой для авторов сенсационных романов, но никакое произведение, порожденное воображением романиста, не может сравниться по остроте положений, отваге героев, рискованности приключений с действительными подвигами выдающихся деятелей союзной разведки.

Что такое разведка? В мирное время она как будто бы и не существует. Официальные лица всегда вежливо утверждают, что им ничего не известно о ее существовании. Но когда тучи войны появляются над горизонтом, тогда разведка становится реальным, грозным и страшным фактором.

Британская контрразведка, полностью сознавая растущую опасность войны и иностранного шпионажа в своей стране, работала напряженно и серьезно уже в 1910 году, когда я поступил в столичную полицию, в Скотланд Ярд, и впервые начал вести наблюдение за шпионами.

Официально ни Великобритания, ни Германия не признавали, что пользуются для своих целей сильной и активной системой шпионажа. Но английские власти знали, что Германия имеет мощную шпионскую сеть в нашей стране. Германия в свою очередь знала об этой осведомленности наших властей. Но насколько полно и точно была известна нам деятельность германской шпионской сети, этого разведка наших бывших врагов никогда не могла установить.

До войны наши крупнейшие центры насчитывали около 250 тысяч немецкого населения. В одном только Лондоне было около 75 тысяч немцев. С внешней стороны они вели себя безупречно и составляли наиболее высокоорганизованную иностранную колонию в Великобритании. Именно в довоенном Лондоне существовала самая крупная и самая богатая немецкая колония. Однако как ни безобидна была она по внешнему виду, британская контрразведка вела за ней неустанное и зоркое наблюдение.

То были дни небывалого оживления в веселых ресторанах и пивных на Тотенхем-Коурт-Роуд, на Чертлот-стрит, которую фамильярно называли Шарлотен-штрассе,— подозрительный лондонский квартал, примыкающий к Сохо и населенный преимущественно представителями средних классов немецкой колонии.

Немецкий колонист, работающий в качестве повара или посыльного гостиницы в квартале Блумзбери, часто встречался по вечерам со своими земляками в кафе и в универмагах.

Другая группа немцев, более богатая и более влиятельная, жила в аристократическом квартале Риджент-стрит. Оксфорд-стрит и район около цирка Пикадилли всегда кишели агентами германской разведки.

Кафе «Одеэнино», «Рояль» и «Монико» были излюбленными местами свиданий немецких шпионов и находились под постоянным тайным надзором Скотланд Ярда. В этих богемных притонах собирались немцы свободных профессий — торговцы, художники, музыканты, огромное большинство которых, по сведениям Особого отдела, были запасными офицерами германской императорской армии и флота.

В часы досуга я приходил в кафе «Рояль», где неоднократно видел некоторых агентов германской разведки, которые оперировали в нашей стране. Это были с виду спокойные, скромно державшиеся люди, и было трудно представить, что они действовали по секретным заданиям, получаемым из Берлина.

В кафе я впервые увидел лейтенанта Отто Граца, которого непосвященные обычно называли Штейнгауэр. Это был крупный немецкий разведчик того времени. В Скотланд Ярде мы его знали как способного, опытного шпиона и как главного руководителя германской военной и военно-морской разведки.

В те же дни Скотланд Ярд весьма заинтересовался обычными с виду молодыми дамами и мужчинами, посещавшими кафе. Они подозревались как разведчики, но в то время им нельзя было предъявить какие-либо конкретные обвинения, так как закон об иностранцах и закон о государственных секретах еще не применялись со всей строгостью.

Однако мы не выпускали их из-под наблюдения, и, когда наступило время действовать, свыше полсотни неприятельских агентов, к их большому изумлению, были схвачены и интернированы. Они рассчитывали, видимо, на иммунитет против всякого разоблачения, слабо представляя себе, что каждый член их шпионской организации состоял у нас в Англии на строгом учете и был предметом слежки в течение многих месяцев до начала войны.

В какой мере Скотланд Ярду удалось обезвредить германских разведчиков, можно судить по высказываниям бывшего немецкого шпиона Рудольфа Берндорфа в его книге «Шпионаж».

«В общем,— говорит этот хорошо осведомленный разведчик,— английская контрразведка нанесла немецкой разведке жесточайший удар в первые же дни войны. Нам известно теперь, что даже до войны британские власти знали массу подробностей о главных немецких разведчиках в Англии, хотя мы не знаем, кто выдал этих людей. До войны эти агенты были оставлены в покое, и они поверили в свою безопасность и неприкосновенность. Однако в течение каких-нибудь нескольких часов после начала войны их схватили и заключили в тюрьму. Около 20 человек были тогда арестованы (свыше 50.— Э. В.). Это было серьезным ударом, так как сведения из Англии являлись особенно важными. Вскоре после начала войны был арестован чрезвычайно важный агент немецкой разведки, морской офицер Карл Ганс Лоди. Его расстреляли в лондонском Тауэре...»

Британская разведка была несравненно действеннее любой другой разведки Европы. Правда, Великобритания обращала больше внимания на «дипломатическую» разведку, чем на чисто военные и морские дела. И такая тактика вполне себя оправдывала. Например, для военно-морского министерства было гораздо важнее узнать, что в Берлине между турецким министром и германским министром иностранных дел имели место такие-то разговоры, чем узнать, что германское морское ведомство ввело некоторые технические улучшения в конструкцию подводных лодок.

Что касается наших военной и военно-морской разведок, то существовало сравнительно мало важных сведений, которыми бы мы не располагали. Мы знали, что в случае нужды немцы могут мобилизовать 5 миллионов человек и попытаются раздавить Францию. Мы также прекрасно знали, что наш флот мог состязаться с любым флотом мира.

Когда наша контрразведка завязала серьезную борьбу с немецким шпионажем, работа в Скотланд Ярде приняла совсем другой вид. Работники Особого отдела, которые были определенным символом власти, использовали ее с большой секретностью. Мы работали по плану уголовного розыска. Мы занимались расследованием всевозможных дел и не скрывали своей деятельности. Для внешнего мира мы были полицейскими чиновниками, которых знали все неприятельские агенты. Они на нас смотрели как на простых чиновников и не подозревали, что мы являемся отделом контрразведки.

Разведчиков можно разделить на две категории.

В первую категорию я бы включил офицеров, состоящих в армии и флоте на действительной службе или в запасе. Это настоящие национальные разведчики, действующие из чисто патриотических побуждений, одаренные широким кругозором, выходцы из хороших семей, хорошо воспитанные, верные своей стране. К числу таких людей относятся покойный граф Генри Вильсон, лорд Баден Раулен и Лоуренс Аравийский.

Вторая категория объединяет людей, которых находят только в периоды национальной опасности. Это люди, любящие приключения, очень мало опытные или вовсе неопытные в военном и морском деле, люди, которые занимаются разведывательной работой отчасти из патриотических побуждений, но главным образом ради сильных ощущений, которые дает игра с опасностью. Ко второй категории относятся Сидней Джордж Рейли, покойный Нортон Грифиц, а также мой старый друг и коллега инспектор Джинховен из Скотланд Ярда. Джинховен, которого мы все звали Джин, был загадочной личностью даже для своих коллег. Он никогда не говорил о своих похождениях, однако в столичной полиции не было ни одного человека с таким богатым и поразительным опытом, как Джин.

Один весьма известный писатель, который кое-что знал о необычайных делах Джина, неоднократно выводил его в образе героев своих очень удачных приключенческих романов.

Во время войны Джинховен раз за разом проникал к неприятелю, направляясь в самое сердце Германии, Турции и Австрии. Он был блестящим лингвистом и мастером в искусстве маскировки. Он тоже поступил в 1910 году в Особый отдел. Базиль Томсон определил его для работы в военную контрразведку. Я с гордостью называл себя его другом. Это был человек со стальными нервами, удивительно храбрый и находчивый, с богатым воображением. Это был совершенный детектив, и благодаря своим качествам он преодолевал бесчисленные опасности.

Возвращаюсь к знаменательной нейтрализации германских разведчиков в 1914 году.

Приведенный выше отзыв Рудольфа Берндорфа, являющегося авторитетом в области разведческого дела, показывает, с каким совершенством был нанесен удар. Берндорф признается в том, что он затрудняется найти объяснения для столь неожиданного успеха британской контрразведки. Он предполагает, что германские тайные агенты были преданы одним из своих. Теперь я могу точно сказать, каким образом удалось Особому отделу Скотланд Ярда «накрыть» этих способных и опасных разведчиков.

Не было ни одного мало-мальски важного немецкого разведчика, которого мы бы не знали. Слабость германской разведки в Англии была результатом тевтонской любви к стандартизованной организации. Если бы немцы лучше оплачивали своих агентов и предоставляли им немного больше личной инициативы, то нам было бы, безусловно, труднее проникнуть в их шпионскую сеть.

Мы раскрыли разветвления германской разведывательной системы с помощью факторов, на которые когда-то указал знаменитый французский криминолог Бертильон, как на предпосылки успеха уголовных розысков: 50 процентов потения, 10 процентов вдохновения и 40 процентов везения.

После смерти Эдуарда VII представители почти всех стран мира приехали в Лондон на похороны. Одной из наиболее выдающихся фигур был кайзер Вильгельм II. Он имел с собой значительный штат офицеров, конюхов и охраны, в том числе одного человека, которого мы знали как очень активного работника разведки. Я его буду называть граф X. На его взаимоотношения с представителями германской колонии в Лондоне обращалось внимание и раньше. Граф X., блестящий, превосходный лингвист, был видным представителем непосредственного окружения кайзера. Наблюдение за ним требовало бесконечно много такта и сдержанности.

После королевских похорон значительное число германских офицеров отправилось осматривать достопримечательности Лондона. Однако граф X. не пошел со своими коллегами-офицерами. У одной конторы на улице Черинг-Крос-Роуд он подцепил некоего человека, о котором мы давно догадывались, что он шпион, и, не подозревая, что три опытных чиновника следили за каждым его шагом, некоторое время беседовал с ним. Затем граф X. прошелся по всем лондонским мостам и наблюдал за движением войск у казарм. Он нанес визит Вульвичскому арсеналу и всем конечным пунктам лондонского трамвая. В 7 часов вечера он закончил обход «достопримечательностей» и встретился со своим подозрительным другом около кафе «Рояль».

На протяжении всего этого длинного, сложного маршрута с графа X. не сводили глаз три человека.

Наконец, фигура X. скрылась в здании отеля.

Работники Особого отдела решили ждать выхода графа из отеля до 12 часов ночи. Агенты распределили между собой посты: один стерег у заднего подъезда отеля, а два других выбрали подходящие пункты, откуда они могли наблюдать, сами оставаясь незамеченными. После долгого и томительного ожидания агент, стоявший у черного входа в отель, переодетый и притаившийся, заметил, как граф украдкой проскользнул мимо него и быстро вскочил в проходящее такси. Агент стремительно бросился к своим товарищам и подал условленный сигнал.

Тройка наблюдателей наняла такси, но за это время выслеживаемый оказался уже довольно далеко и скрылся в водовороте уличного движения. Однако агентам снова повезло, так как у Кембриджского цирка образовался затор, и они догнали свою добычу. На одной из улиц граф вышел из автомобиля, и преследователи заметили, что он вошел в парикмахерскую. Для стрижки или бритья час казался довольно-таки неурочным, и работники Скотланд Ярда стали наблюдать за выходами из парикмахерской. Граф X. пробыл в парикмахерской свыше часа и около полуночи вышел через боковую дверь. Граф проворно пошел по бесконечно длинной Каледонской улице, преследуемый по пятам  агентами. К их досаде, он вскоре сел в проезжавшее такси. Но счастье пришло им на помощь и в этот раз. Один из преследователей заметил, что из только что остановившегося такси выходит пассажир. Агенты заняли его место и продолжали слежку. Граф X. вернулся в отель.

На следующий день рано утром были получены инструкции: власти не намерены были возбуждать какое-либо дело. Дальнейший надзор стал бесполезным. Граф на следующий день получил разрешение вернуться в Берлин со своим коронованным хозяином, ничего не зная о том, что он был предметом тщательного наблюдения.

Тем не менее выслеживание, произведенное работниками Особого отдела, имело чрезвычайно важные последствия, которые тогда никто из нас не мог предвидеть. Скромная маленькая парикмахерская на Каледонской улице была лондонским отделением берлинской разведки. Ее владелец, немец, родившийся в Англии, был способным посредником германской шпионской сети. Он имел постоянную контору и был в деловых сношениях с континентом. Это подсобное ремесло служило ему прикрытием. Каждую неделю в адрес парикмахерской приходило с полсотни писем. Во внешних конвертах содержались другие, закрытые внутренние конверты, в которых находились распоряжения для различных разведчиков, оперировавших в разных частях Англии. На наружном конверте была германская почтовая марка, печать и название какой-нибудь невинной фирмы. В парикмахерской наклеивали английские марки на внутренние конверты и затем опускали в Лондоне в почтовый ящик. Письма, таким образом, направлялись во все стратегические пункты страны, большей частью в портовые города.

Теперь каждое секретное письмо, направленное агентом, вскрывалось и прочитывалось задолго до того, как попадало в руки «парикмахера» на Каледонской улице. Письма списывались и фотографировались. Неудивительно, что впоследствии берлинская разведка была потрясена нашей осведомленностью.

Немецкий шпион Штейнгауэр, книга которого содержит интересные подробности о работе германской разведки, заносчиво требует для себя звания «мастера разведки». Можно было бы согласиться с его притязаниями, если бы еще до войны мы не знали его под именем Отто Граца. Ему поразительно везло, но все же однажды он еле-еле ускользнул из моих рук. И вот как это было.

В 1913 году в Дувре военные власти арестовали одного человека в тог момент, когда он фотографировал некоторые фортификационные сооружения и гавань. Арестованный страстно протестовал, утверждая, что он обыкновенный турист и снимал виды просто на память. Он допускал, что поступил, может быть, неосторожно, но, дескать, не имел ни малейшего намерения совершить какое-либо преступление. Негодующий турист дал свой лондонский адрес. Очевидно, военные власти поддались его шумным увещеваниям и отпустили его.

В это время были получены интересные сведения относительно передвижений одного выдающегося агента германской разведки. Мы и раньше знали, что он находится где-то в Англии. Разведчик был известен как один из наиболее опасных и наиболее скользких экземпляров этой угреподобной братии.

В Лондон было немедленно послано распоряжение взять «туриста» под наблюдение и ожидать дальнейших инструкций. Разумеется, сообщенный «туристом» адрес оказался вымышленным. Я знал, что напал на след способного разведчика. После моего доклада в Скотланд Ярде я получил распоряжение найти и доставить немецкого шпиона.

Прежде всего я направился в маленький магазин, расположенный в Сохо. Известно, что среди шпионов имеются изменники. Одного из них я нашел и среди немецких шпионов. Я дал этому субъекту описание недавно задержанного туриста, и мой информатор согласился, что это и есть разыскиваемый нами мастер-разведчик. Новообретенный помощник дал мне адрес, и я поехал по этому адресу на такси.

Нетрудно представить мое разочарование, когда, прибыв на место назначения, я узнал, что нужный мне человек выехал пять минут назад. Дальнейшее осторожное расследование дало мне в руки нить, которая привела в Западный Кройдон. Туда я отправился поездом. На станции я почему-то взглянул на только что остановившуюся пролетку, С экипажа сошел седок. Было темно, но я заметил, что у него большая черная борода и усы и что он носит роговые очки.

Было ли это интуицией или тем, что мы называем особым везением, но что-то таинственное и подозрительное, чувствовавшееся в этом бородатом иностранце, навело меня на мысль о том, что он является именно тем разведчиком, которого я ищу. Я колебался в течение одной или двух минут. Я уже прошел было около 20 метров, когда внезапно решил взяться за бородача; но кто колеблется, тот проигрывает. Когда я бросился назад к станции, то с огорчением увидел хвост поезда, исчезавшего во мраке ночи и увозившего (хотя в ту пору я в этом не был уверен) знаменитого капитана Штейнгауэра. Мною была упущена прекрасная возможность арестовать опытнейшего шпиона германской разведки.

Мне все же удалось найти дом в Боуэс-парке, где он останавливался. Я помчался туда, раздосадованный тем, что дал себя обмануть таким дешевым театральным реквизитом, как привязные борода и усы. По указанному адресу в Боуэс-парке проживал немец. Однако он производил впечатление такого безукоризненно честного человека, что мы ни в чем не могли его обвинить. Он отрицал всякое знакомство с преследуемым разведчиком и торжественно уверял, что не имеет с ним никакой связи.

И опять мне оставалось только вести наблюдение — скучный и длительный процесс.

В те дни моим начальником был инспектор Эберт Фичер, несомненно, один из способнейших детективов, которых когда-либо знал Особый отдел, блестящий работник, пославший немецкого разведчика Брекова на расстрёл в Тауэре, а его соучастницу — жену, известную авантюристку Лизу Вертгейм на вечную каторгу. И вот мы с Фичером взяли под постоянное наблюдение одну семью в Западном Кройдоне и дом в Боуэс-парке.

Надо заметить, что выслеживание в густо населенной части города является самым простым делом. Гораздо труднее проводить слежку в пригороде с частными дачами, где все иностранцы на учете. Два дня спустя немец заявил полиции, что подозрительные личности постоянно наблюдают за его домом. Наблюдение было прервано, тем более что мы получили сведения об отъезде преследуемого разведчика на континент. Я не знаю, по какому маршруту он уехал. Конечно, он проскользнул мимо нашей сети. Велика была досада Скотланд Ярда, когда мы узнали от наших разведчиков в Германии, что простодушный турист, открыто делавший снимки, не кто иной, как тот самый человек, которого я выпустил из рук,— знаменитый Отто Грац, он же Штейнгауэр, глава германской разведки и личный друг кайзера.

 

ТАЙНОЕ ОТПРАВЛЕНИЕ БРИТАНСКОГО ЭКСПЕДИЦИОННОГО КОРПУСА

Франко-бельгийская граница была источником постоянного беспокойства германского генштаба еще задолго до мировой войны.

Чего оперативный отдел германского генштаба никогда не мог выяснить, это — какую тактику будут применять англичане, когда они очутятся лицом к лицу с немцами как с врагами.

Генштаб предполагал, что, как только начнется война, мы выставим на театре военных действий десять дивизий. На самом же деле у нас их было только четыре.

Наша тактика сводилась к одному: тайна. Мы скрывали численность наших сил.

Два обстоятельства способствовали поражению Германии в этой войне и изменили ход мировой истории в знаменательный день 23 августа 1914 года. Во-первых, тайное отправление британского экспедиционного корпуса и незнание германской разведкой его численности; во-вторых, незнание или пренебрежительное отношение немцев к нашему стрелковому искусству, с помощью которого мы произвели такое опустошающее действие среди германских войск, продвигавшихся массивными колоннами.

Покойный Артур Конан Дойл писал в своей официальной истории войны следующее:

«Основная масса британского экспедиционного корпуса перебралась во Францию под покровом ночной темноты 10 и 13 августа 1914 года. Корпус состоял из четырех дивизий пехоты, одной дивизии кавалерии; надо было перевезти около 90 тысяч человек, 15 тысяч лошадей и 400 орудий. Сомневаюсь, чтобы военная история знала еще один случай передвижения столь огромных масс в такие короткие сроки.

В стремительности этого передвижения была и драматичность и тайна. Две стены из парусов, образующие тоннель, скрывали подступы к Саутгэмптонским докам. Снаружи царствовали мрак и тайна. По этому тоннелю прошла лучшая часть молодежи, цвет мужского населения Великобритании; близкие и родные больше их не увидели. Их отправили для первого сражения великой войны. На улицах толпа видела последние сомкнутые ряды, которые исчезли во мраке доков.

Большие пароходы отплыли и скрылись в ночной мгле.

Воображение может сравнить эти полки с древними римскими легионами. Никогда еще такие прекрасные по своей технической оснащенности войска не покидали берегов Великобритании. Не будет преувеличением сказать, что в течение четырех месяцев половина из них была либо убита, либо прикована к госпитальным койкам».

Нашествие на Францию через Бельгию в 1914 году было предприятием, давно задуманным графом Шлиффеном, и было известно британской разведке под названием «плана Шлиффена». Мы знали, что если когда-либо Германия нападет на Францию, то сделает это путем вторжения в Бельгию, путем нарушения ее нейтралитета.

Французский военный план, известный под названием «план 17», состоял в том, чтобы раздавить неприятеля вдоль франко-германской границы — от восточных границ до Эльзас-Лотарингии. Этот план был, очевидно, разработан в условиях отсутствия сведений о силах неприятеля и их расположении.

План британского генерального штаба был неизвестен. Это был один из наиболее хорошо хранившихся секретов войны. Четыре года спустя реализация этого плана привела, по выражению Людендорфа, «ко дню траура для германской армии».

Британский экспедиционный корпус уже высадился, а немцы ничего не знали ни о его численности, ни о его расположении, ни о его операционной базе. Они обращались к своей разведке с отчаянными заклинаниями — дать им необходимые сведения относительно английской армии. Тем временем убийственный свинцовый град наших скорострельных винтовок опустошал густые наступающие колонны немцев и на несколько часов, решивших исход наступления, задержал первую армию Клука.

Положение германской разведки было неважное. Все германские разведчики, которые должны были доставлять информацию из Англии, находились в тюрьме; штаб Клука тогда еще этого не знал. Провал шпионов в Англии парализовал военную инициативу Германии.

Первые определенные сведения об участии Англии в войне немцы получили 22 августа, когда они захватили в плен двух наших летчиков.

 

ПОЗАДИ ГЕРМАНСКИХ ЛИНИЙ

Нужно помнить, что не только военная разведка снабжала командование полезными сведениями о противнике. Было много людей, которые из любви к приключениям или из чувства горячего патриотизма каждый день рисковали своей жизнью, выполняя опасные поручения. Таким был капитан Рауль Дюваль.

Он был в разведке в Морнальском лесу, когда неожиданно увидел автомобиль, а в нем — германского высшего офицера, потерявшего дорогу. Дюваль тут же приступил к делу. Держа в руке револьвер, один, без чьей-либо помощи, он разоружил шофера и седока и стал обыскивать офицера, желая завладеть документами. Смелому французу повезло, так как немецкий офицер был сотрудником личного штаба командующего армией генерала фон Клука. Капитан взял у пленника папку с документами.

Прострелив шины германского автомобиля, Дюваль поспешно направился назад, к маленькой лесной тропинке, где был им оставлен мотоцикл. Он нажал ногой пусковую педаль, но мотор безмолвствовал. С ужасом Дюваль увидел, что бензиновый бак пуст,— все горючее вытекло. В этот момент он заметил направляющийся к нему большой патруль немецких уланов. Началась перестрелка. Дюваль юркнул в густую лесную чащу у поворота и побежал, ища спасения.

Вдруг он увидел спешившегося улана, по-видимому, одного из многих, которые рассеялись по окрестности, чтобы отрезать ему дорогу к бегству. Этот человек стоял спиной к Дювалю. С величайшей осторожностью капитан пополз к ничего не подозревавшему улану, пока не приблизился к немцу вплотную.

Улан, вдруг повернулся. Увидев французского офицера, немец вскрикнул от удивления, но в это время Дюваль спустил курок своего револьвера; пуля попала улану в голову. Дюваль забрал у своей жертвы черный плащ и шлем. Лошади поблизости не оказалось. Когда совсем стемнело, Дюваль прошел с полмили и очутился около бивуака, где находилось до 50 разыскивавших его уланов.

Дюваль выпрямился и смело побежал к уланам, приготовившись ко всякой случайности.

Он закричал на чистом немецком языке:

— Ребята, я его видел. Он здесь только что прошел.

Тотчас же все уланы устремились к своим лошадям. В поднявшейся суматохе Дюваль подошел к великолепной каштановой лошади и одним прыжком очутился в седле. Огромный улан бросился за ним с проклятиями. Дюваль ударил его в челюсть. Солдат свалился. Капитан помчался вперед к открытой прогалине.

Около полуночи один из наших передовых постов окликнул всадника, мчавшегося галопом. Покрытый пылью и грязью, без головного убора, этот кавалерист от усталости едва держался на лошади; на окрик часового он ответил: «Свой». Всадник попросил, чтобы его допустили к английскому командиру. Это был капитан Дюваль.

Возможно, что содержание документов, взятых этим французским капитаном у германского офицера, имело влияние на исторические события в августе 1914 года. Кто знает? Битвы нередко проигрывались и выигрывались из-за совершенно случайных причин. История изобилует такими примерами.

* * *

Германия угрожала, что она будет рассматривать как разведчика и расстреливать всякого союзного солдата, захваченного за линией фронта.

Когда французская армия 25 августа 1914 года отступила из большого Арденнского леса, около 400 человек было затеряно или забыто в лесных массивах. Патрули, удалившиеся от своих постов, отставшие, потерявшие ориентировку, часовые, которых не успели сменить, всадники, которые заехали слишком далеко, эскадроны и даже целые отряды оказались отрезанными от своих главных сил.

Окруженные немцами, они были поставлены вне закона и рисковали в случае поимки быть расстрелянными как разведчики. Большая часть из них принадлежала к 25-му полку французской армии.

Капитан Кольберт с организованным им небольшим отрядом предпринял решительную и неутомимую партизанскую войну против германских коммуникационных линий. Удары, наносимые партизанами, стали настолько чувствительны для немцев, что свыше семи тысячу солдат ландвера были посланы искать партизанский отряд по тропинкам, прогалинам, крутым откосам, непроницаемым чащам и еле заметным дорожкам леса. Но все было бесполезно. Кольберт и его люди знали каждую пядь этого обширного леса и без труда скрывались от преследований.

О том, что позади германских линий действуют французские партизаны, было известно французскому штабу. Как раз в это время начальник разведки перво-о французского корпуса затребовал сведения о численности и расположении войск германского фронта. Получить эти сведения намеревались при помощи отряда Кольберта. К партизанам был послан на самолете специальный человек, который должен был связаться с Кольбертом, получить нужные сведения, а затем ночью самостоятельно пробраться обратно. Два добровольца изъявили готовность выполнить опасное поручение. Это были летчик Биллиард и сержант французской артиллерии Бартело. В одно прекрасное утро на рассвете они вылетели на задание. Биллиард вернулся, благополучно высадив своего пассажира на неприятельской территории.

Перед Бартело стояла серьезная задача — найти Кольберта и передать ему инструкции. Содержание их заключалось в том, чтобы разыскать германский генеральный штаб, который должен находиться где-то около Шарлевиля в Арденнах, силами партизанского отряда взять его приступом и уничтожить; по выполнении этой задачи отряд должен был разойтись и стараться добраться до голландской границы.

К сожалению, этот смелый план не мог быть выполнен, так как Кольберт попал во вражеские руки. Однако Бартело и многие французские партизаны пробрались через неприятельские линии до голландской границы. За свой подвиг Бартело был награжден Военным крестом и орденом Почетного легиона.

Теперь я расскажу о битве на Марне.

В этом сражении разведка развила особо высокую активность. Хитрость, маскировка, распространение слухов, обман, интриги, шпионаж — все было пущено в ход. Получить информацию, с тем чтобы помешать и расстроить планы врага,— такова была цель, которую преследовала союзная разведка.

Франция и Бельгия несли огромные потери. Неприятельские полчища катились неумолимой лавиной, несмотря на геройское сопротивление союзников. Это угрожало полным уничтожением британского экспедиционного корпуса и разгромом французской армии.

Немцы были близки к своей цели не один, а два раза, но они все же не достигли ее, из-за того что не располагали правильной информацией.

Возьмем, например, битву под Ле Като. После решительного отпора Клук был еще раз совершенно сбит с толку. Больше того, этот бесспорно крупный военный мастер не только был озадачен, но попросту одурачен.

Как это могло случиться? Ведь так широко было распространено мнение, что немецкая разведка — самая пронырливая в мире.

Объясняется все это очень просто. Если бы Клук продолжал свое наступление на второй корпус у Ле Като, то ничто не могло бы противостоять сокрушающему натиску его колоссальных по численности сил. Но он остановился и, таким образом, потерял первую возможность, которую имела Германия для выигрыша сражения.

В то время в разведке британского экспедиционного корпуса работал капитан Бертран Стюарт.

Многим читателям это имя знакомо. Он был одним из британских офицеров, еще до войны арестованных в Германии. Уличенный в шпионаже, Стюарт был приговорен к тюремному заключению, но впоследствии, незадолго до войны, помилован кайзером. Этот храбрый офицер нашел свою кончину на Марне. Я хорошо знал его при жизни. Это был прекрасный человек, типичный англичанин, ловкий и деятельный, до тонкости знавший все, что относится к Германии.

Стюарту было, поручено следить за германской разведкой. Он разными способами фабриковал «инспирированные сообщения», посылаемые разведке Клука. Одного агента, состоявшего у нас на службе, Стюарт по интуиции считал немецким шпионом. Однажды он «по секрету» сообщил ему, что базой и портом для высадки британских подкреплений является Кале и что наши коммуникационные линии проходят через Лилль и Камбре. На самом же деле в то время они проходили через Гавр. Эта «тайная информация» была, конечно, передана Клуку, который, основываясь на ней и учитывая, что его армия находится на линии Лилль — Камбре, разработал свой стратегический план. Рассчитав, что если он даст сражение у Ле Като, то англичане будут отрезаны от своих баз, Клук стал растягивать правый фланг немецкой армии к северу, с тем чтобы помешать англичанам прийти в соприкосновение с их предполагаемой базой и подкреплениями. Этот ошибочный план ослабил мощь немецкой армии. Немцы продвигались к северо-западу, а мы — к югу.

Наше превосходство в постановке информации было основной причиной поражения Клука и дало возможность второй армии избежать окружения.

Поняв свою ошибку, Клук сделал поворот, пошел за отступавшими англичанами и пришел на два дня позднее срока. Он, очевидно, рассчитывал, что с нами как с военной силой можно не считаться. Удвоив усилия, он пересек наш фронт и поставил себе основной целью уничтожение левого фланга продолжающей отступать французской армии.

Но союзная разведка не дремала. Постоянно над немецкими полками наш авиационный отряд без устали нес разведывательную службу. Когда Клук пошел на юго-восток, об этом было немедленно сообщено.

До того времени считалось, что немцы стремятся к прямой лобовой атаке на французскую столицу. Теперь их намерения стали выясняться.

Париж и британская армия были в военном отношении ничтожными величинами. Направляясь к юго-востоку, высшее германское командование решило крепко сжать все французские силы между Верденом и Парижем и гнать их к швейцарской границе.

Осуществлению этого плана помешала счастливая случайность. Один разведчик, офицер германской гвардейской кавалерийской дивизии, мчась на мощной машине, врезался в патруль 310-го французского пехотного полка. Разведчика расстреляли. Среди найденных бумаг имелись важные документы. Но наиболее конкретным доказательством изменения планов Клука являлась запачканная в крови парусиновая карта, на которой карандашом было обозначено изменение всей юго-восточной германской линии.

Французская разведка имела германский секретный шифр для радиопередач. Ночью и днем она перехватывала радиограммы и расшифровывала германские секретные сообщения. На Эйфелевой башне в Париже отряд офицеров проводил бессонные ночи, расшифровывая коды, перехваченные в эфире. Германское верховное командование не знало о том, что его чрезвычайно важная информация попадает в руки разведки Жоффра.

Скоро маршал Жоффр узнал, что Клук собирается повернуть свой фланг к Парижу и что между обеими германскими армиями имеется громадная брешь. Командование намеревалось в подходящий момент бросить французскую армию в эту брешь, а британскую — на фланг Клука.

Нет надобности рассказывать об исходе этого маневра, он хорошо известен всем. 5 сентября все французские армии, британская армия и резервы между Верденом и Парижем повернулись лицом к своим преследователям и ударили на них со всей своей силой. Яростное сражение продолжалось до 14 сентября, когда немцы были отброшены за реку Эн.

Организатор этого разгрома Жоффр говорил начальнику своей разведки:

— Дайте мне точную информацию о неприятеле, не пренебрегая мельчайшими подробностями. Я и мои солдаты доделаем остальное.

 

КАК Я ВПЕРВЫЕ ПОЙМАЛ РАЗВЕДЧИКА

В течение первых дней войны 1914 года работа сотрудников контрразведки была далеко не легкой. Неприятель успел создать сеть шпионажа позади наших линий, когда уходил под ударами наших войск.

После марнского отступления германские разведчики отыскивали в деревнях или в разрушенных городах подходящих лиц и пытались подкупить их для получения информации.

К счастью, немцам нельзя было похвалиться удачей. Многие французские крестьяне делали вид, что соглашаются на предложения немцев, но, как только враг уходил, тут же уведомляли французские или английские власти о предложениях, которые были им сделаны. В этом отношении контрразведки обеих союзных армий имели очень ценную информацию и могли принять контрмеры против немцев, которые и не подозревали этой «двойной игры».

Но были все же и изменники. Я вспоминаю, например, Полодора Дебакера, который работал на врага. Этот человек был подкуплен германским военным разведчиком. Задание предателю состояло в том, чтобы перерезать провода нашего полевого телеграфа и телефона в различных стратегических пунктах. Эту диверсию намечалось совершить по заранее условленному сигналу, который должен был подаваться с неприятельского самолета.

В условленный час самолет пролетал над тем местом, где жил Дебакер, и бросал маленькую дымовую бомбу. Это служило шпиону сигналом о том, что предпринимается бомбардировка или атака. Тогда он перерезал наши провода, прерывая связь, что на время дезорганизовывало управление боем. Дебакер выходил украдкой, с наступлением сумерек, и с помощью щипцов перерезал провода в каком-нибудь уединенном пункте деревни. В дневные же часы он работал на виду у всех на полях.

В течение почти трех недель связь неизменно прерывалась в самые критические минуты. Было ясно, что тут орудовал шпион, причем шпион смелый. Но территория была большая, и трудно было проверить все ее население. Каждый раз провода оказывались перерезанными в стратегических пунктах, удаленных на целые мили от фронта.

Один способный молодой офицер получил задание поймать шпиона и положить конец диверсии, которая так дорого обходилась нашим солдатам.

Однажды, обходя деревни позади наших линий, он заметил впереди штатского. Было почти совсем темно, и, согласно существовавшим правилам, все невоенное население должно было быть дома. Полагая, что этот человек, возможно, ходил навестить приятеля и теперь возвращается домой, офицер решил понаблюдать за ним просто из любопытства, свойственного работнику контрразведки. Укрываясь в тени разрушенного здания, он увидел, что приблизительно через каждые 50 шагов неизвестный останавливается и украдкой озирается, словно опасаясь, что за ним следят. Подозрения наблюдателя усилились. Вдруг офицер заметил, что человек исчез, как будто его проглотила земля. Минуту или две офицер терялся в догадках: куда же девался этот таинственный крестьянин? Впереди не было видно ничего, кроме чистого поля. Случайно темноту прорезал прожектор, и все стало понятным: подозрительный человек вскарабкался на телеграфный столб. Офицер выждал, пока шпион слезет. Понимая, что сопротивление бесполезно, тот отдал свое оружие и покорно пошел в деревню.

На суде шпион во всем признался и рассказал историю своего предательства. Он дал исчерпывающую информацию о своих немецких хозяевах, полагая, вероятно, что таким образом спасет жизнь. Но это было бесполезно. Суд признал его виновным без смягчающих вину обстоятельств, и он был расстрелян.

В мае 1915 года, когда отголоски первого крупного столкновения несколько заглохли, я был вызван к моему начальнику Филиппу Робертсону, который сообщил, что меня переводят в Центральный разведывательный отдел полевой контрразведки.

Мне хочется думать, что я был первым рядовым солдатом, который стал сотрудником британской контрразведки. Рискованные приключения и требование абсолютной тайны разбудили во мне склонности агента, и я приступил к исполнению своих обязанностей.

Однако не все было в этом деле романтично. Работа разведки имеет и свою укоренившуюся рутину, но эта рутина жизненно необходима для успеха дела.

Я должен был всегда следить за таинственными световыми сигналами, проверять данные относительно этих сигналов, беспрестанно наблюдать за подозрительными личностями и за шпионами в военной форме. Надо было наблюдать за бельгийскими и французскими рабочими, которые работали за линией огня. Кроме того, нужно было производить расследование, дел о дезертирах для помощника начальника военной полиции, проверять документы всех штатских и т. д.

Наблюдение за штатскими, работавшими позади линий, в нашем секторе не представляло трудностей. Правда, были отдельные случаи подозрений, но по расследовании подозрения всегда оказывались беспочвенными.

Дежурный офицер должен был находиться на своем посту в любой час дня и ночи — либо наблюдая за своими подчиненными, либо занимаясь в полуразвалившейся хибарке решением своих многочисленных задач. Офицер, которого я отчетливо помню, испытывал все неудобства жизни в жалком деревянном бараке, тогда как в частной жизни он был архимиллионером — Джеймсом Ротшильдом.

Он работал всей душой с неутомимой преданностью делу. Впервые я увидел его в 1914 году около Ле Като. В следующий раз я встретил его в 1915 году у Нижнего Ламота и потом несколько раз встречал в разных секторах фронта.

В ту пору я впервые поймал шпиона. Вот как это было.

Около деревни Флербе я выслеживал на некоторых перекрёстках одного дезертира, который должен был находиться в окрестности. В томительном ожидании проходили долгие часы.

В течение двух вечеров, будучи дежурным, я видел старую крестьянку, которая, прихрамывая, проходила всегда до наступления сумерек. Старуха неизменно ходила к разрушенной церкви на окраине деревни и всегда имела с собой маленькую корзину. На третий вечер она снова проковыляла мимо меня, и мне это показалось подозрительным.

На четвертый вечер, оставаясь невидимым, я стал наблюдать за этой старой женщиной, которая прошла в тот же час и в том же направлении. Это укрепило мое подозрение, и я вместе с сержантом и двумя солдатами решил следить за нею. Она надвинула свою шаль плотно на голову и несколько минут спустя после семи часов вошла в поврежденную снарядами церковную дверь. Затем направилась к другой двери, ведущей к башне, и начала осторожно подниматься по развалившимся лестницам. Я следовал за ней чрезвычайно осторожно, стараясь не производить ни малейшего шума, но доски все же поскрипывали. Женщина остановилась на верху башни. Я был поражен, увидев, что развалившееся помещение в башенке занимал человек, одетый в форму английского сержанта.

В тот момент, когда она передавала этому человеку продукты, я вынул свой кольт и направил его на обитателей башни. Это было несколько рискованно, так как обнаруженный мною человек мог оказаться действительно британским военнослужащим, которому было поручено провести специальное наблюдение. Я рискнул. Человек посмотрел на меня с презрением и спросил, не сошел ли я с ума.

Я инстинктивно чувствовал, что этот человек пытается втереть мне очки. На войне как на войне! Лучше честно ошибиться, чем дать ускользнуть шпиону.

Я сообщил офицеру о своих обязанностях и попросил предъявить документ о его полномочиях. Он хладнокровно расстегнул карман и вытащил оттуда бумажник.

— Ладно,— сказал он.— Что вам угодно?

И стал вынимать из бумажника различные документы. Эго еще более усилило мои подозрения. Я ничего не сказал и проверил документы, которые оказались в порядке и, по-видимому, были настоящие. Он заявил, что он лейтенант, прикрепленный к одной батарее.

Сержант и оба солдата ждали на ступеньках колокольни. Я немедленно их позвал и попросил сержанта поручить одному из своих подчиненных привести из указанной батареи командира.

Тогда подозрительный человек пожал плечами и сказал с мрачной улыбкой:

— Да, вам здорово повезло. Через шесть часов я был бы уже за линией фронта.

Я узнал, что он скрывается десять дней, в течение которых поддерживал непрерывную связь с неприятелем посредством полевого телефонного аппарата, который немцы умышленно оставили у разрушенной колокольни во время своего отступления.

Старая крестьянка,— я в этом окончательно убедился,— действовала вполне чистосердечно. Она приняла этого человека за того, кем он ей отрекомендовался, то есть за английского офицера, и думала, что делает хорошее дело, принося пищу в его уединенное убежище.

Этот немецкий шпион был когда-то администратором в одном из лучших, известнейших отелей Уэстенда. Он был вызван в Германию ровно за две недели до начала войны. Благодаря его отличному знанию английского языка и выдающимся военным качествам немецкая разведка поручала ему серьезнейшие задания по шпионажу.

На следующий день его привели в главный штаб на допрос. Я не имею точных сведений о его дальнейшей судьбе. Мельком видел я его в последний раз, когда он уезжал в сопровождении двух высших офицеров. Когда автомобиль тронулся, его злобные глаза встретились с моими и в них промелькнуло выражение насмешки.

 

РАЗВЕДЧИК СО ШРАМОМ НА ЛИЦЕ

За время моего пребывания на действительной службе в британской контрразведке я видел немало странных вещей, знал о многих удивительных подвигах, служил под начальством многих выдающихся людей, исполнял всевозможные роли и прибегал ко всякого рода хитростям для того, чтобы бороться с неприятельским шпионажем. Но мне кажется, что из всех известных мне подвигов, которые были совершены на этой войне, самым искусным и самым смелым был подвиг, совершенный одним неприятельским разведчиком в начале весны 1916 года у реки Соммы.

Тайна была нашим боевым лозунгом. Штаб 4-й армии неустанно следил за сохранением тайны. Одна-ко, несмотря на все меры предосторожности, союзная контрразведка заметила, что какими-то путями информация просачивается в неприятельский лагерь.

Однажды произошел взрыв больших складов, причем было убито несколько человек. Этот взрыв приписывали одному разведчику, носившему форму офицера-артиллериста французской армии. Согласно имевшимся данным, он был ростом 5 футов 10 дюймов. Длинный рубец, начинавшийся у глаз, проходил по левой стороне лица до рта.

Приблизительно неделю спустя произошел крупный взрыв на рельсовом пути около Мерикурского железнодорожного узла. К счастью, английский поезд, перевозивший солдат, прошел на час позже, иначе число жертв было бы ужасающим. Расследованием было установлено, что взрыв был произведен бомбой с часовым механизмом.

Потом, в течение нескольких дней, некоторые из наших тяжелый орудий, размещенных в секретных местах и тщательно скрытых позади линии неприятельского артиллерийского огня, подвергались беспрерывному обстрелу со стороны германских дальнобойных пушек и налетам германских бомбардировщиков.

Было ясно, что если орудующий среди нас разведчик не будет в кратчайший срок пойман, то это будет стоить нам многих человеческих жизней. К тому времени в результате его деятельности уже погибло 30 человек.

Из Амьена, находившегося невдалеке от расположения штаба британской армии, были получены сведения о том, что высокого роста офицер в чине майора, носивший английскую форму и имевший длинный рубец на лице, посещал гостиницы и кафе города.

Расследование установило, что он болтал со многими из наших военных, которые по своему поразительному простодушию, несомненно, давали ему ценную информацию. Французская и наша собственная контрразведки принялись разыскивать человека с рубцом, но безуспешно. Тогда мне было поручено переодеться в штатское платье и попытаться найти его среди гражданского населения в Амьене.

В течение многих дней я посещал кафе, гостиницы, железнодорожные станции и все места, где собиралась публика, но, несмотря на все мои старания, я не нашел ни следа опасного шпиона.

Я уже хотел отказаться от надежды найти этого разведчика. Но тут встретил одного большого друга — француза — и рассказал ему о своей неудаче.

— Вы сказали, что у него рубец на лице? — внезапно спросил он меня.— У моей знакомой есть ферма около Вилье-Бретоно. У нее живет один английский майор. Я там был в воскресенье и видел его. У него длинный белый рубец на лице. Вообще-то я его считал вполне порядочным человеком.

Он мне рассказал, где находится эта ферма. Предупредив француза о том, что все это нужно держать в строгой тайне, я его оставил и пошел к себе в гостиницу.

Переодевшись в военную форму и захватив электрический фонарик и револьвер, я на мотоцикле поехал на ферму. Меня поразила атмосфера замкнутости и изолированности, царившая там. «Майор» нашел себе спокойное убежище. Поставив машину, я стал осторожно пробираться к задней части маленького полуразрушенного дома.

Минут пять я простоял у фермы, изучая ее расположение. За фермой тянулось большое поле; на расстоянии приблизительно полумили находился аэродром.

Я постучал в заднюю дверь. Мне открыла женщина, типичная французская крестьянка с честным открытым лицом, от которого веяло деревенской простотой. Я тут же решил, что если под этой крышей даже и живет опасный разведчик, то хозяйку никоим образом нельзя обвинить в соучастии.

Да, «майор» здесь жил уже 4—5 недель. Она не знала его фамилии. Он был очень хороший человек. Он ей говорил, что прикреплен к контрразведке английской армии и что является офицером связи между британской и французской армиями. Она его мало видит, так как он приходит домой поздно ночью и уходит очень рано.

Я попросил ее описать мне постояльца.

— Он очень высокого роста,— сообщила хозяйка фермы.— На левой стороне лица у него длинный белый рубец, след раны, полученной в 1914 году во время Марнской битвы.

Где теперь его найти? Она не могла этого сказать, так как два дня назад он улетел на самолете.

— Вернулся ли он сюда с аэродрома?

— О, нет, господин! Два раза за ним прилетал самолет по вечерам с наступлением сумерек.

— Где комната «майора»?

Она повернулась и указала на маленькую комнату, расположенную за довольно большой кухней. Я вошел. Комната была простая и очень скромно обставленная. Вся мебель состояла из двух стульев, стола, комода и маленькой кровати. Я искал личные вещи обитателя комнаты, чего-нибудь, хотя бы и незначительного, что могло бы дать мне нить к выявлению личности «майора». Но он был ловок, осторожен и не оставил в комнате даже куска мыла.

Я тут же помчался в штаб контрразведки, где моей информации придали большое значение.

— Наконец,— сказал мой начальник,— мы знаем, с кем имеем дело. До сих пор мы все ходили ощупью, в темноте. Кто бы он ни был, это смельчак. Это воздушный разведчик. Его доставляют на самолете и по сигналу забирают. Это нам объясняет, почему он раньше щеголял во французской форме. Довольно говорить о его таинственных появлениях и исчезновениях. Очевидно, он по очереди посещает то французов, то англичан. Будем надеяться, что за следующий визит он поплатится.

Через несколько часов я снова был у фермы вместе со своим французским коллегой. Мы устроились, как могли, и стали ждать.

Мы дежурили по очереди ночью, ожидая прибытия воздушного разведчика, и на третий день на рассвете были вознаграждены за свое терпение. Самолет жужжал над нами. К нашему удивлению, он не приземлился, а два раза описал круг и улетел. Почему?

Было слишком темно, чтобы что-нибудь заметить на таком большом расстоянии. Поэтому мы ждали в темноте, держа свои револьверы наготове. В таком ожидании мы провели около получаса, а когда стало рассветать, вышли искать разрешения наших сомнений.

На расстоянии приблизительно мили от фермы мы заметили на земле какую-то беспорядочную кучу, нечто вроде изодранной палатки.

Это был нераскрывшийся парашют. Тут же мы увидали человеческое тело. Человек лежал на спине. Глаза его были открыты. Шея переломана. Человек был мертв. Он был высокого роста, одет в форму английского майора, и на левой стороне его лица виднелся длинный белый шрам. Это был последний полет германского разведчика с рубцом на лице.

* * *

По распоряжению британской контрразведки я был в свое время прикреплен для «особых поручений» к французским, бельгийским и американским властям. Я находился в распоряжении контрразведки при генеральном штабе.

Вспоминаю случай в Гавре, где французская контрразведка заподозрила в шпионаже одну красивую бельгийскую беженку, которая работала официанткой в чайной, посещаемой американскими, колониальными и британскими солдатами.

Расследовать это дело было поручено мне.

Бельгийка была взята под подозрение после анонимного письма, написанного по-французски и адресованного в местную полицейскую префектуру. В письме указывалось, что «женщина, работающая в чайной, посещаемой англичанами, говорит по-английски. Она бельгийка и задает английским солдатам вопросы важного характера».

Нужно было проверить и расследовать это сообщение. Переодевшись пехотным сержантом, я стал захаживать в чайную.

Официантка была приятной и живой особой лет двадцати двух, с большими темно-голубыми глазами, которыми она умела пользоваться для привлечения внимания. Кокетливая девушка недурно говорила по-английски, что создало ей популярность среди английских солдат. Она вскоре узнала меня как завсегдатая; у нас завязалась дружба.

Я никогда не слышал, чтобы молодая женщина задавала солдатам вопросы подозрительного характера.

Меня заинтересовало частое присутствие в чайной одного штатского. Он был молчалив и необщителен, но всегда держался настороже, словно подслушивал разговоры посетителей военных. Я его видел раз шесть в течение трех недель.

Однажды вечером я решил проследить за молчаливым господином. Когда он уходил из чайной, я выскользнул за ним и проследил его до жилого дома.

Открыв местожительство незнакомца, я продолжал посещать чайную, где встретил его еще два-три раза. При этом я обратил внимание на то, что девушка тщательно его избегает. Она как будто боялась этого человека, и это еще более усилило мое любопытство.

Между тем французская контрразведка установила, что выслеживаемый мною человек — швейцарец.

Какую цель преследовал этот швейцарский подданный, регулярно просиживая вечера в чайной, которую посещали преимущественно солдаты? В городе было много других кафе. Швейцарец по-английски не говорил. Да и чай не является национальным напитком швейцарцев.

Французы решили допросить официантку-бельгийку. Она заявила, что анонимное письмо о ней было написано, как это ни странно, ею самою. Она сочла нужным обратить наше внимание на ее положение. Она никому не доверяет, так как напугана человеком, который регулярно посещает чайную. Этот человек был, по ее словам, немцем, а не швейцарцем,— он только приехал через Швейцарию месяца два тому назад. Он сказал официантке, что ему известно, где в Бельгии скрывается ее брат. Если он раскроет это местопребывание, не миновать смерти ни брату, ни тем, кто его укрывает. А укрывали брата отец и мать ее мужа, который служит в бельгийской армии. Шпион заявил дальше, что если она не будет сообщать всего того, что слышит среди английских солдат, то он выдаст ее брата германской разведке в Брюсселе. И ей лично он угрожал смертью, если она его выдаст.

Мы действовали, видимо, недостаточно быстро. Мнимый швейцарец исчез. Он уехал накануне с первым утренним поездом в Париж.

Развязка этой истории наступила три месяца спустя в столице Франции.

Я работал совместно с французской тайной полицией по одному делу о шпионаже, не имеющему никакого отношения к случаю в Гавре. Я выполнил свое задание и сидел с одним французским коллегой на бульваре в известном интернациональном кафе Вебера.

В пестрой многонациональной толпе, которая проходила мимо нас, мое внимание было внезапно привлечено двумя особами: мужчиной и красивой женщиной, выходившими из такси. Женщина меня не интересовала, мое внимание было всецело поглощено мужчиной. Казалось невероятным, но предо мной был не кто иной, как тот разведчик, который ускользнул из рук союзной контрразведки в Гавре каких-нибудь три месяца назад. Шпион и его спутница вошли в кафе.

Выражение моего лица было, очевидно, весьма красноречивым, так как мой французский коллега встревоженно спросил:

— Что с вами?

Я ему рассказал:

— Какое счастье! — воскликнул он.— Я остаюсь, чтобы помочь вам. Они от нас не уйдут.

Я стал рассматривать весело разговаривающие группы за столиками. Среди усевшихся в кресла то здесь, то там посетителей я насчитал трех работников французской разведки. Все они имели при себе огнестрельное оружие и были хорошими стрелками.

Мы ждали свыше двух часов. Наконец сигнал был дан. Шпион и его спутница собирались уходить. Когда они вышли из кафе и медленно направились к площади Мадлен, мой коллега и я тесно подошли к ним с обеих сторон. Следившие за ходом дела остальные наши французские помощники немедленно сделали то же самое.

Это не был сенсационный арест. Это была группа «неожиданно» встретившихся людей. Однако эта «встреча» была роковой для двух наиболее опасных разведчиков, которые когда-либо работали против союзников.

Арестованный оказался немцем по фамилии Андре Потен, он же Отто Ведербург, он же Густав Рихофен. Шпион имел еще много других ложных имен, но под этими тремя был наиболее известен.

Это был двойной успех, потому что женщина оказалась знаменитой Маргаритой Франсиляр, о которой я буду говорить в одной из следующих глав.

Оба разведчика были уличены в шпионаже и после суда расстреляны.

 

ШПИОНАЖ В МОРСКИХ ПОРТАХ

Портовые документы Англии и Франции содержат очень мало данных об успехах немецких разведчиков в морском шпионаже. В обеих странах было зарегистрировано много случаев катастрофической гибели боевых судов, но никогда не будет установлено достоверно, являлись ли эти случаи делом рук неприятельских агентов или же они должны быть приписаны стечению обстоятельств.

В Соединенных Штатах Америки, до их вступления в мировую войну, германскими шпионами было совершено несколько диверсий. В одном крупном морском порту произошел взрыв, стоивший жизни многим сотням людей. Делалась попытка взорвать «Левиафан», но заговор был своевременно раскрыт американской тайной полицией.

Две страшные морские катастрофы произошли в Англии, одна в Дувре, другая в Инвергордонском порту. Во втором случае был взорван корабль «Нетель». Во время взрыва погибло свыше 400 человек.

Шпионаж свирепствовал в нейтральных портах Европы и вдоль средиземноморского побережья, где британские транспортные корабли находились под постоянным наблюдением неприятельских подводных лодок, получавших шпионские сведения по радио.

О значении этого вида шпионажа говорит история военного транспорта «Лизоу Кестль», перевозившего войска и погибшего в Средиземном море. Эти факты мне были сообщены Хэлом, бывшим капитаном королевских гусаров.

— Мы покинули Александрийский порт,— рассказывал он,— имея на борту 3500 солдат. Наш рейс сохранялся в строжайшей тайне. Вечером, около 11 часов, на нас напала подводная лодка. Я был в числе 350 человек, которым удалось спастись. Среди спасенных был также один кавалерист из добровольческого полка. Этот человек дважды спасался с кораблей, потопленных германскими подводными лодками. Оба эти корабля выходили в рейс из одного и того же порта. Некоторое время спустя наша контрразведка арестовала одного грека, у которого нашли радиопередатчик, установленный в верфи около Александрии. Шпион сознался, что свыше 10 месяцев он посылал по радио сообщения одной подводной лодке на Средиземном море. Этим и объяснялся успех немецких подводников. Вскоре после ареста шпиона наше адмиралтейство отправило фиктивное сообщение, исходящее будто бы от этого грека и извещающее о выходе военного транспортного судна. Вместо транспорта было послано прекрасно замаскированное вооруженное судно. Почти одновременно с английским кораблем в указанной долготе и широте появилась подводная лодка, всплывшая на поверхность. Шесть точно направленных залпов положили конец карьере этой подводной лодки.

Неудача Дарданелльской кампании объясняется, несомненно, деятельностью агентов германской разведки. Наши приготовления становились известными в Египте и других местах задолго до начала действий. Германская военная миссия в Константинополе знала, что англичане собираются высадить десант у Дарданелл. Это позволило туркам и их немецким советникам своевременно укрепить полуостров, а также минировать пролив.

Испания была рассадником шпионажа. То же самое можно сказать и о Голландии. Мне кажется, что нельзя привести лучшего примера для иллюстрации портового шпионажа, чем случай со злосчастным англичанином капитаном Чарльзом Фрайеттом, который, когда разразилась война, плавал на корабле «Брессель» между Хариджем и Роттердамом.

Подводная война причиняла Фрайетту беспокойство. Ведь он был капитаном британского торгового флота, и безопасность его пассажиров, его экипажа и судна являлась предметом его первой и естественной заботы. Но капитан не боялся немцев. Чувство страха было ему неведомо.

Нет никакого сомнения в том, что капитан Фрайетт в таких именно выражениях высказывался в Роттердаме и, может быть, его подслушали вражеские уши. Во всяком случае, о его вызывающем поведении немецкие шпионы были осведомлены.

Первый раз судно Фрайетта подверглось нападению германской подводной лодки 2 марта 1915 года. Отойдя от английских берегов и пройдя три четверти пути, судно было замечено неприятельской подводной лодкой U-33.

Капитан Фрайетт отдал распоряжение: «Полный ход вперед». Через некоторое время преследуемый корабль был опережен неприятелем, но в конце концов Фрайетт все же перегнал германского пирата и стремительно поплыл к голландскому порту Роттердам, куда благополучно добрался.

В эти дни командиру пиратской подводной лодки повезло. Он потопил без предупреждения пароход «Фалаба», где погибло 104 человека, в том числе женщины и дети. «Брессель» на время был оставлен в покое. Но затем подводная лодка снова стала охотиться за судном Фрайетта.

В один из очередных рейсов пират настиг свою жертву. «Брессель» получил с подводной лодки сигнал остановиться. О том, что произошло дальше, точных сведений нет. Известно только, что случайно или намеренно, но «Брессель» таранил подводную лодку.

Оставшиеся в живых немецкие подводники сообщили о происшедшем. В этот день участь капитана Фрайетта была решена.

Германская разведка принялась за ним охотиться с удвоенной энергией. Она, по-видимому, сумела завести на корабле шпиона, который сообщал о рейсах «Бресселя» и о том, когда Фрайетт находится на судне.

23 июня 1916 года «Брессель» в очередном рейсе был захвачен около Зебрюгге флотилией немецких миноносцев.

«Большая восточная железнодорожная компания» выпустила книжку, в которой об этом эпизоде говорится следующее: «Среди пассажиров на борту «Бресселя» был один очень подозрительный человек, которому немцы уделили много внимания». Комментарии излишни. Ясно, что это и был агент германской разведки, которому было поручено выслеживать капитана.

Такой человек, как Фрайетт, был опасен для немцев, делавших в морской войне ставку на устрашение. Они рассуждали, что если нейтральные государства — Голландия или Скандинавские страны — узнают, что один капитан из британского торгового флота вступил в дерзкое единоборство с германской подводной лодкой, то это будет уроном для престижа германского флота.

16 июля 1916 года капитан Фрайетт предстал перед военно-морским судом в Брюгге по обвинению в том, что «сделал попытку протаранить лодку U-33 около плавучего маяка». Фрайетт отвергал это обвинение; свидетели, бывшие пассажирами «Бресселя», клялись, что катастрофа была делом случая. Но немцы не выпустили Фрайетта живым. 30 июля он был расстрелян.

 

КАК МОЙ ДРУГ «КАПИТАН» СОДЕЙСТВОВАЛ РАЗГРОМУ ГЕРМАНСКОЙ ТИХООКЕАНСКОЙ ЭСКАДРЫ

К началу войны в Южной Америке работал искусный британский разведчик, успехи которого сыграли крупную роль в исходе Фолклендского сражения. Я его назову «Капитаном».

Во время катастрофического для нас Коронельского сражения погибло около 1200 человек из экипажей английских судов. Адмирал Кредок имел перед собой мощные корабли германского флота, во главе которых стоял адмирал Шпее. Благодаря этой победе Шпее стал хозяином морских путей от Панамы до мыса Горн. И это случилось в такое время, когда безопасность торговых путей к Дальнему Востоку была для Англии источником серьезнейшего беспокойства.

«Капитан» быстро оценил опасность, которая угрожала британскому флоту и ему лично. В то время в Южной Америке существовала широкая сеть шпионажа, и «Капитан» отразил не одно покушение на свою жизнь. В него стреляли однажды в Монтевидео, потом он подвергся нападению в одном кафе в Вальпараисо.

3 ноября 1914 года «Капитан» получил шифрованное сообщение: «Следи за движением угольщиков. Дай знать заинтересованным».

Действуя на основании этих инструкций, «Капитан» установил, что два германских угольщика, «Амансис» и «Сьерра дель Кордова», прибыли к тихоокеанскому побережью Южной Америки с большим грузом угля и что оба они дожидались какого-то тайного свидания. Он также узнал, что германские разведчики радиограммой известили Шпее о том, что на Фолкленде никого нет.

Уголь! Ведь только получив уголь, адмирал Шпее мог благополучно уйти после Коронельского сражения.

Адмирал Тирпиц, германский военно-морской атташе, пишет в «Моих записках»: «После Коронеля от Шпее больше ничего не ожидали. Его главная задача состояла в том, чтобы, уклонившись от сражения, привести обратно свои корабли и таким образом поддержать престиж, приобретенный в Коронеле».

Но прежде чем отвести домой по безопасному пути свой флот, он хотел нанести врагу еще один удар. С этой целью он отклонился на 200 миль к Фолклендским островам.

В то время немецкая эскадра находилась около острова Пиктона у входа в Биглский канал. Один из крейсеров этой эскадры захватил британское торговое судно «Друммир», которое огибало мыс Горн, направляясь к северо-американскому порту с грузом угля. Уголь был выгружен в трюм «Дрездена», а 6 декабря 1914 года вечером «Друммир» был выведен из территориальных вод и потоплен.

Эта удача приободрила Шпее в его замысле разрушить военно-морскую базу, радиостанцию и взять в плен губернатора Фолклендских островов. Но в водной пустыне подстерегала его британская эскадра.

Нет никакого сомнения в том, что если бы немецкой разведке было известно, что в южную часть Атлантического океана отправились мощные крейсеры, вооруженные 12-дюймовыми пушками, то Шпее не пошел бы на такое сражение. Он отдал бы распоряжение своей эскадре рассеяться, и на всех британских торговых путях были бы расставлены многочисленные опасные пиратские суда.

Уголь был камнем преткновения для немцев. Им приходилось брать уголь на Сент-Винсенте, на острове Кейп Верд, принадлежащем Португалии, а также вдоль южноамериканского побережья, в бразильских территориальных водах.

Над этими двумя нейтральными странами — Португалией и Бразилией — Англия не имела никакого контроля. О происшедшей Коронельской битве было хорошо известно, и прибытие двух мощных английских судов привлекло внимание. Только благодаря усиленной деятельности «Капитана» и других разведчиков в южноамериканской прессе не появилось сообщения о визите этих двух судов. Заметка была уже под печатным прессом и все же в газете не появилась, что свидетельствует об упорстве, с которым работала британская разведка.

В 8 часов вечера 8 декабря 1914 года эскадра Шпее совершила нападение на Фолклендские острова. Удар был отражен находившимися здесь в это время английскими судами. Результат этой битвы известен. Немецкая эскадра была разгромлена. Англичане потопили четыре боевых корабля и два угольщика. И только «Дрезден», один из наиболее скороходных крейсеров, сумел уйти от своих преследователей. Под покровом ночи он исчез в южной части Атлантического океана. Ввиду недостатка продовольствия и угля, а главное из-за отсутствия всякой помощи со стороны морской разведки он решил направиться к водам мыса Горн, в надежде найти там убежище и войти в контакт с агентами германской разведки.

Отчаянное положение «Дрездена» усугублялось тем, что во время этого рискованного плавания кораблю угрожала не меньшая опасность со стороны водной стихии, чем от преследователей. Особенно опасным местом был Кокбернский канал. Корабль медленно пробирался сквозь скалистые проходы, а в полдень бросал якорь в каком-нибудь никем не посещаемом месте. О дальнейшей судьбе «Дрездена» рассказывает «Капитан»:

— 13-го днем я узнал, что «Дрезден» грузит уголь в Пунто-Аренас. Я тут же радировал британским властям о местопребывании судна и о том, что я все время следил за его передвижением. В тот же день около 8 часов вечера «Дрезден» исчез. Я не мог ничего больше сделать. На следующий день пополудни прибыл английский крейсер, но было уже поздно. Тогда я решил переключить внимание на германский угольщик «Амансис», который там находился с 6-го, нагруженный углем. Он тоже ускользнул!

Мне удалось узнать у мулатки, которая была знакома с одним немецким матросом, что «Амансис» ушел куда-то в Тихий океан. Оставалось сделать одно: уведомить власти и предложить отказать «Амансису», когда он вернется, в дальнейшей поставке угля. Это было сделано.

Недели через три, в январе, я узнал, что «Дрезден» получил уголь от угольщиков «Амансис» и «Сьерра дель Кордова». В течение всего февраля я располагал точными сведениями о пребывании беглеца в разных портах и городах вдоль перуанского и чилийского побережий. В том, что «Дрезден» находится где-то поблизости, я тогда был уверен.

Имея запас угля, он мог, кроме того, еще брать дань с британских коммерческих судов на торговых линиях. Я тут же вошел в контакт с властями, и крейсер «Кент», которому было поручено разыскивать «Дрезден» на юге, повернул и направился к северу. 8 марта он заметил «Дрезден» в 7—8 милях. Немецкий корабль увидел приближающийся британский крейсер. В течение всего полудня продолжалась погоня по водам Тихого океана. У «Кента» не хватило угля, и ему пришлось отказаться от погони. Он радировал своим коллегам, капитанам «Орама» и «Глазго», что наконец нашел «Дрезден», и повернул к Коронелю, чтобы пополнить запас угля.

Дни «Дрездена» были сочтены. Снова без угля, без продовольствия он направился по единственно возможному для него маршруту к острову Мас-Афуэра.

В тех местах не было никаких средств к тому, чтобы нейтрализовать или интернировать корабль. Надо было вывести «Дрезден» из строя. На расстоянии приблизительно одного километра при ясной погоде был дан залп со всех трех английских кораблей. «Дрезден» ответил двумя залпами, после чего мы увидели, что он весь объят пламенем; его пушки замолкли.

Исчез кормовой флаг, и на его месте появился белый флаг — знак сдачи. Англичане прекратили стрельбу. Мы видели, как матросы покидали «Дрезден».

Как только они достигли берега, раздался страшный взрыв. Когда облако дыма и пламени рассеялось, на том месте, где был «Дрезден», ничего не осталось.

Таким образом погиб последний корабль тихоокеанской эскадры императорской Германии. Это был последний акт морской драмы.

 

КАК БРИТАНСКАЯ РАЗВЕДКА ДОБЫЛА ЗНАМЕНИТОЕ ПИСЬМО ЦИММЕРМАНА

Наши приемные и передаточные радиостанции действовали образцово. Во многих случаях мы могли шаг за шагом проследить передвижения неприятельских эскадр, определяя в точности местонахождение и путь их кораблей. Например, адмирал Шеер, главнокомандующий германским флотом, самый крупный авторитет, на который я могу сослаться, пишет: «Англичане получали информацию через свои «направляющие станции», которыми они пользовались и которые были у нас введены лишь гораздо позже... Благо-даря им англичане имели крупное преимущество в ведении войны, так как могли получать почти исчерпывающую информацию о местонахождении врага».

Англия перехватывала и легко расшифровывала немецкие секретные радиограммы. Не только Германия, но и весь мир был изумлен, когда впоследствии обнаружилось, что мы знали самые важные германские шифры — генштабов, генерал-губернаторов, посольств и миссий за границей и других менее важных учреждений. Получение этой информации является триумфом военной разведки.

В конце февраля 1917 года, до вступления Америки в войну, телеграмма агентства Рейтер сообщила миру текст письма германского министра иностранных дел Циммермана германскому послу в Мексике Экхарду:

«Мы намерены начать с 1 февраля беспощадную подводную войну. Несмотря ни на что, мы попытаемся удержать США в состоянии нейтралитета. Однако в случае неуспеха мы предложим Мексике: вместе вести войну и сообща заключить мир. С нашей стороны мы окажем Мексике финансовую помощь и заверим,что по окончании войны она получит обратно утраченные ею территории Техаса, Новой Мексики и Аризоны. Мы поручаем вам выработать детали этого соглашения. Вы немедленно и совершенно секретно предупредите президента Каррансу, как только объявление войны между нами и США станет совершившимся фактом. Добавьте, что президент Мексики может по своей инициативе сообщить японскому послу, что Японии было бы очень выгодно немедленно присоединиться к нашему союзу. Обратите внимание президента на тот факт, что мы впредь в полной мере используем наши подводные силы, что заставит Англию подписать мир в ближайшие месяцы. Циммерман».

Абсолютная достоверность этого письма была бесспорно установлена союзниками, после чего произошел ряд дипломатических запросов, объяснений и опровержений со стороны заинтересованных стран. Япония категорически отрицала всякое участие в этой комбинации; мексиканское правительство отвергло подобные обвинения с не меньшей силой. Оба государства подтвердили свою полнейшую верность союзникам.

Однако было ясно, что Германия приглашала Японию и Мексику вторгнуться своими армиями в США через Мексику по долине Миссисипи, разделив, таким образом, страну на две зоны военной агрессии.

Само собой разумеется, что появление этого письма в печати вызвало большую тревогу в США, и федеральное правительство приложило все свои усилия к тому, чтобы Америка не была втянута в войну.

Как это случилось, спрашивали в рейхстаге, что такое в высшей степени секретное письмо, переданное абсолютно секретным шифром, было украдено по пути и опубликовано? Циммерман не мог на это дать никакого ответа. Любопытно то, что провинившийся государственный деятель не указал, как было послано письмо. Догадался ли он, что его радиограмма была перехвачена?

Каким образом Англия добыла ключ к секретному шифру и тем самым вызвала такие крупные события в истории мировой войны?

Согласно германской версии, ловкий молодой австриец Александр Сцек, высококвалифицированный инженер-электрик и радиоэксперт, имел доступ к секретному шифру в силу своих исключительных технических познаний. Эту привилегию он разделял с некоторыми другими высокоответственными лицами. Помещение для радиопередач находилось в доме генерал-губернатора в Брюсселе. Отсюда передавались все государственные сообщения правительства, в том числе и письмо Циммермана. (О том, что наиболее важный код германского правительства попал в руки союзников, немцы узнали лишь после войны из печати.)

Установлено, что у Александра Сцека мать была англичанкой. Немцы утверждают, что английская разведка поспешила этим воспользоваться. Ему будто бы была предложена крупная сумма денег, он снял копию с секретного шифра и с этой копией поехал в Англию. После того как он высадился в Англии, его больше никогда не видели.

Что шифр благополучно дошел до англичан, было очевидно, так как с того времени союзники могли получать и расшифровывать государственные сообщения, посылаемые по всей германской империи.

Впоследствии отец Александра Сцека израсходовал крупную сумму на розыски сына. След вел из Бельгии в Англию, где и затерялся. Немцы утверждают, что англичане были заинтересованы в том, чтобы заставить Сцека навеки замолчать. Иначе он мог бы проболтаться, это могло бы стать известно немцам, и тогда шифр был бы изменен. Физическое уничтожение Александра Сцека было единственным верным средством заставить его молчать.

Такова германская версия.

Что касается английской версии, то я предоставляю слово Уинстону Черчиллю, книга которого «Мировой кризис» по-своему освещает этот вопрос.

«В начале сентября 1914 года легкий германский крейсер «Магдебург» потерпел крушение в Балтийском море. Несколько часов спустя русскими было извлечено из воды тело одного утонувшего германского унтер-офицера. У него за пазухой лежали книги шифров и сигналов германского флота и тщательно вычерченные карты Северного моря и Гельголандской бухты.

6 сентября меня посетил русский военно-морской атташе. Он сообщил, что найдены немецкие шифры и что русскому адмиралтейству удалось с помощью этих шифровых и сигнальных книг разобрать отдельные места из немецких морских радиограмм. Русские понимали, что британское адмиралтейство, представляющее ведущую морскую державу, имеет наибольшую надобность в этих книгах и документах. Мы немедленно послали корабли, и в один прекрасный октябрьский вечер князь Луи и я получили из рук наших верных союзников эти драгоценные, окрашенные в цвет морской воды документы.

Мы тут же создали организацию для изучения германских радиограмм и радиопередач, после того как шифр будет разобран. Во главе этой организации был поставлен Альфред Эвинг, начальник военно-морского училища, который в этом деле, как и во многих других, оказал адмиралтейству неоценимые услуги. Работа оказалась чрезвычайно сложной, так как шифр, естественно, является лишь одним элементом среди ряда других средств, направленных к тому, чтобы обеспечить тайну радиопередач. Но мало-помалу в начале ноября нашим офицерам удалось уже перевести часть различных германских морских радиограмм. Очевидно, что пока существовал этот источник информации, он был для нас чрезвычайно ценным».

Теперь я изложу еще одну новую версию: я могу ручаться за достоверность следующего рассказа, так как был знаком с его главным действующим лицом.

В конце 1915 года один солдат французского иностранного легиона, которого я назову Смитом, вызвался работать позади неприятельских линий. Его предложение приняли, и некоторое время спустя, когда способности разведчика полностью выявились, Смита перевели во французскую контрразведку, где его беглое знание фламандского, французского и немецкого языков могло быть использовано наилучшим образом.

В то время Брюссель кишел агентами германской тайной полиции. Один неправильный жест разведчика мог повлечь его неминуемое разоблачение и смерть. Смиту было поручено в такой обстановке попытаться раздобыть тайный шифр, которым пользовалась германская радиостанция в Брюсселе.

Это поручение было связано с величайшим риском, но бесстрашный молодой человек за него взялся. Имея при себе парашют, узел с одеждой и режущее оружие, он поднялся на самолете французского летчика и, когда машина находилась над окрестностями Брюсселя, выпрыгнул. Благодаря искусству летчика он благополучно приземлился на свекловичном поле. Под прикрытием темноты Смит спрятал свой парашют и, переодевшись бельгийским крестьянином, отправился в путь.

Он тщательно разработал свой план. В Брюсселе было кафе, арендуемое тремя бельгийскими патриотами: молодым беженцем из Антверпена, признанным по слабости здоровья негодным к военной службе, его сестрой и еще одной бельгийской девушкой.

Брат, квалифицированный электротехник, работал на близлежащей фабрике, на которой он смог, ввиду недостатка рабочей силы, подыскать работу и Смиту.

Смит был известен бельгийцам как разведчик, которого они могли выдать немцам в любую минуту. Но их лояльность была безупречна: они делали все, что могли, вплоть до того, что достали ему подложные документы. Вскоре между Смитом и одной из девушек, которую мы назовем Марией, завязался роман, и в то же время вторая девушка — Ивонна — тоже влюбилась в разведчика. Смит затеял большую игру, и когда представился случай, то не поколебался использовать для своих целей ту девушку, которой не мог ответить взаимностью.

По счастливой случайности ему удалось узнать, что один немецкий унтер-офицер, посещавший кафе, работал оператором на радиостанции, шифр которой Смит должен был во что бы то ни стало раскрыть. Этот немец был влюблен в Ивонну.

Смит сообщил своей возлюбленной план похищения шифра. Она должна была воздействовать на Ивонну, побудив ее получить от своего немецкого поклонника копию секретного шифра.

Ивонна согласилась и вскоре завоевала доверие молодого немца. Ей удалось также убедить унтер-офицера, что она с братом — большие любители радио. Она хотела бы, чтобы немец когда-нибудь рассказал о своей работе. Польщенный ее интересом, немец охотно ответил на все вопросы, которые ему поставила девушка и которые были, конечно, подготовлены Смитом. Прошли недели, и в конце концов ничего не подозревавший молодой оператор изложил всю шифровую систему; Смит записывал весь код по памяти, что представляло значительную трудность и тем самым увеличивало цену успеха.

Теперь осталась самая трудная часть его задачи. Надо было каким угодно путем лично доставить это драгоценное открытие своей разведке; он решил надеть немецкую форму, сесть в отходящий на фронт воинский поезд, затем, рискуя быть застреленным, пересечь линию фронта и «сдаться в плен» англичанам. Это был рискованный план, но его нужно было выполнить.

Мария достала полное немецкое обмундирование; брат добыл в ближайших казармах винтовку. Смит переоделся и отправился к немецким линиям.

Он убрался вовремя. Как только он черным ходом ушел из кафе, трое агентов германской военной полиции вошли через парадную дверь и потребовали у всех присутствующих документы. Частые посещения кафе молодым радиооператором вызвали подозрения полиции, его выследили и арестовали.

А наши заговорщики дрожали. Неужели молодой немец во всем сознался?

Наконец, прямой вопрос:

— Где человек, который только что был здесь?

На этот вопрос с необыкновенной находчивостью ответила Мария. Жизнь ее возлюбленного зависела, вероятно, от этих нескольких минут, которые она могла выиграть для него. Она бойко ответила, что человек, которого ищет полиция, был другом ее брата и возлюбленным ее подруги.

На остальные вопросы относительно его национальности и работы она отвечала уклончиво. Наконец, как бы запуганная германскими агентами, Мария сделала «признание»:

— Хорошо, если вы хотите знать,— сказала она,— то этот человек был дезертиром и удрал.

Об основных фактах немцы ничего не знали. Молодой оператор должен был признать свои частые визиты в кафе, так как за ним следили уже несколько недель. Однако последующие события показали, что хотя он и говорил кое-что властям, но о передаче девушке кода не сказал ничего.

Мария и Ивонна предстали перед германскими военными властями по обвинению в подозрительном поведении и в «укрывательстве дезертира».

После долгого и всестороннего расследования Ивонна была приговорена к длительному тюремному заключению, а Мария была осуждена на более короткий срок.

Смит добрался до своей цели. Окольными путями, ежеминутно рискуя своей жизнью, он дошел до немецких окопов, ночью перебрался через линию фронта и, будучи еще в германской форме, сдался отряду канадцев.

Таковы три противоречивых версии о хищении секретного кода.

 

СЕКРЕТНЫЕ ПОРУЧЕНИЯ, ВЫПОЛНЯЕМЫЕ ПОДВОДНЫМИ ЛОДКАМИ

Нужно быть очень опытным и ловким человеком, чтобы выполнить те военные задания, которые французы называют секретной работой. Во время Дарданелльской кампании было очень трудно получить практическую информацию.

Союзникам удалось так начисто отрезать турецкую армию от морских путей сообщения, что одно время на всем полуострове оказался очень незначительный запас продовольствия и амуниции, так как единственным средством подвоза были воловьи упряжки. Они тянулись на протяжении ста миль по единственной дороге, открытой для бомбардировок с моря.

В октябре 1914 года союзники были уведомлены о том, что пролив от одного берега до другого покрыт минами и что минные поля непроходимы.

Несмотря на это, в декабре 1914 года подводная лодка Е-15 глубоко нырнула под густые минные поля и потопила в Константинопольской гавани турецкий крейсер «Мессудие». Лодка Е-15 была, таким образом, первым неприятельским судном, проникшим в турецкие воды за последние 500 лет!

25 апреля 1915 года, подходя к Дарданеллам, австралийская подводная лодка АЕ-2 также нырнула под минные поля. На борту у нее находился сотрудник разведки, которого нужно было высадить поближе к берегу. Подводная лодка благополучно прошла минное поле. Под покровом темноты сотрудник разведки доплыл до берега, толкая впереди себя маленький плот, на котором находилась его одежда.

В течение пяти дней АЕ-2 крейсировала по Мраморному морю, потопив две большие канонерки и несколько торговых неприятельских судов, 29-го лодка взяла на борт своего «пассажира», который успел собрать много ценной информации. Но 30-го числа утром, к концу этого отважного рейса, подводная лодка встретила турецкий миноносец, который после двухчасовой погони потопил ее.

В то же примерно время подводная лодка Е-14 нырнула на глубину 100 футов, почти под минное поле, потом смело вынырнула и, несмотря на артиллерийский обстрел из фортов, торпедировала турецкую канонерку. В июне эта же лодка совершила свой второй рейс; он длился 25 дней, в течение которых она потопила 15 неприятельских судов. К ней присоединились подводные лодки Е-12 и Е-7. Они установили настоящий террор, потопив в общей сложности 45 германских и турецких судов. Помимо того, они произвели большие разрушения шоссейных и железных дорог вдоль побережья и добыли много ценных сведений, оставляя в пустынных областях побережья агентов разведки и снимая их оттуда через известные промежутки времени.

Приведу историю лейтенанта Лайенса и его подводной лодки Е-2. Однажды на рассвете лейтенант бросился в море и поплыл, толкая впереди себя маленький плот. На этом плоту находились: заряд взрывчатого вещества, одежда для переодевания и револьвер. Лайенс задался целью взорвать большой склад турецкой армии. Он должен был подать своему судну сигнал об успешном исходе операции сначала шумом взрыва, а потом выстрелом из револьвера.

Его товарищи, которые находились на расстоянии полумили от берега, с нетерпением ждали сигнала. Прошло полчаса, час, еще четверть часа. Вдруг ослепительное зарево осветило небо. Раздался оглушительный взрыв. Теперь стали ждать револьверного выстрела. Ожидание было напряженное, минуты казались часами. Рассвело, а о Лайенсе ничего не было известно. Весь день подводная лодка курсировала по соседству, надеясь все же, что с лейтенантом ничего серьезного не случилось. Но ожидание было напрасным. Лайенс не вернулся. Его больше никогда не видели.

Таким же смелым, но более счастливым был лейтенант Дойлей Югс. Он плавал на своей подводной лодке близ берега целую ночь, выбирая удобный момент, для того чтобы взорвать железнодорожный мост.

Дойлей Югс, взрывая виадук на Берлинско-Багдадской железной дороге, около Стефани, где линия проходит близко к морю, выдержал единоборство с це-ым турецким сухопутным отрядом. Вот его история.

Подводная лодка, которой командовал Дойлей Югс, медленно шла вдоль побережья, все больше и больше приближаясь к тщательно охраняемому пункту. На вершине утеса, возвышавшегося над мелким отлогим берегом, вооруженные часовые и зоркие патрули охраняли виадук.

Уложив на маленьком плоту взрывчатое вещество, одежду, револьвер, длинный острый кинжал, переносный электрический фонарь и свисток, этот отважный офицер, толкая перед собою смертоносный груз, в половине второго утра отправился в своей рейс.

Течение было очень бурное. Наконец Югс добрался до берега под отвесными обрывистыми утесами. Продвигая и толкая ногой плот среди прибрежных водоворотов, он добрался до отлогого берега, откуда к виадуку вела дорожка через береговые утесы. К виадуку можно было подойти только со стороны этих усиленно охраняемых утёсов.

Смельчак наскоро переоделся и, держа в мешке на плечах взрывчатое вещество, начал карабкаться на утес. Один неправильный шаг, шум покатившегося булыжника — и на лейтенанта был бы направлен луч прожектора, а затем последовал бы ружейный огонь часовых. Наконец он добрался до вершины утеса.

Тщательно завернув взрывчатое вещество, Югс с кинжалом в руке стал осторожно продвигаться вперед. Вдруг из-за высокого валуна показались голова и плечи турецкого солдата... Миг — и кинжал вонзился в часового.

Пробираясь ползком вглубь, разведчик достиг окопов. Тут его ожидало новое разочарование. При свете костра он заметил большой вооруженный отряд.

Но это не остановило отважного лейтенанта. Укрывшись за выступом скалы, он стал искать, не найдется ли другой способ подобраться к виадуку. И действительно, на конце виадука на протяжении приблизительно двухсот метров тянулся каменный мост, доходивший до суши и состоявший из трех пролетов. Не попытаться ли взорвать железную дорогу в этом месте?

В течение трех с четвертью часов он осторожно полз, неся с собою взрывчатое вещество, скользя под самым боком у турецкой охраны. Потом, положив свою ношу под одну из арок, разведчик зажег фитиль и направился к вершине.

Одновременно со взрывом вспыхнул ослепительный свет прожекторов. Загрохотали пушки, изрыгая снаряды во все стороны. Югс направился к открытому морю.

Турки заметили разведчика. Началась погоня. Дойлей Югс стремительно мчался по направлению к морю.

Какое-то подсознательное чувство помогло ему добраться до берега и найти то место, откуда, согласно условию, он должен был сигнализировать электрическим фонарем о своем возвращении.

К своему ужасу, он заметил, что потерял фонарь. Тем временем турецкие солдаты, которые рыскали по утесам и по отлогому берегу в поисках беглеца, приближались.

Нельзя было терять ни одной минуты. Быстро приняв решение, он сбросил одежду, положил ее под скалу и пустился вплавь. Преследователи возобновили стрельбу, так как они нашли его одежду. Путь назад был отрезан.

Вода была холодная как лед. Он плыл, выбиваясь из сил. Наконец померещилось, что на расстоянии около трехсот метров от него проходит что-то похожее на парусное судно, вероятно турецкое, и тогда он погиб.

Вдруг послышался ободряющий крик:

— Алло, сюда!

Это была подводная лодка Е-11, которая ожидала своего командира. Лейтенант Дойлей Югс был спасен.

Другим смелым подвигом, совершенным одним британским разведчиком, было курсирование вдоль Дарданелл по Мраморному морю в маленькой шхуне, замаскированной под турецкое торговое судно. Этому разведчику удалось взорвать «Гайда Паша Асмера», груженный шестимесячным запасом военного снаряжения, предназначенного для германо-турецких войск.

Ярким примером, иллюстрирующим значение информации во время военных операций, может служить трагическая участь британской подводной лодки Е-20. По какой-то случайности французская подводная лодка «Тюркуаз», работавшая в сотрудничестве с англичанами, была вместе с командиром и всем экипажем захвачена турками. Находившиеся в ней документы были переданы германской разведке, которая получила таким путем много ценной информации и, в частности, узнала о том, что «Тюркуаз» должна была через два дня встретиться с британской подводной лодкой Е-20.

Немецкая разведка сообщила об этом по радио немецкой подводной лодке UB-15, находившейся в Черном море. В день предполагавшейся встречи на рассвете Е-20 появилась на поверхности моря около Родоста. Внезапная атака, грохот, и торпеда, пущен-ная поджидавшей подводной лодкой UB-15, послала английскую лодку ко дну.

Эта глава о победах и трагедиях на море будет неполной, если я не расскажу о покойном лорде Китченере, имя которого до сих пор вызывает страстные споры. Его образ приковывает к себе внимание даже после многих лет, прошедших со дня его трагической гибели.

Несмотря на все то, что было написано о последних днях Китченера, еще существуют разноречивые мнения относительно обстановки и причин его гибели. Разрешите мне изложить достоверную версию.

5 июня 1916 года, через четыре дня после Ютландского боя, крейсер «Хемпшир», имевший на борту лорда Китченера, отправился из Скапа в Россию. Как раз напротив Оркнейских островов судно наткнулось на мину и потонуло. Эта мина была частью минного поля, заложенного еще до Ютландского боя германской подводной лодкой У-75 по приказу адмирала Шеера. Германская разведка знала, что английский флот обычно проходит восточнее этих островов. Минное поле было заложено на тот случай, если наш флот заподозрит присутствие мин на обычном пути и направится влево.

К сожалению, «Хемпшир» так и поступил, чего не мог предвидеть никакой разведчик. Сильный шторм дул с востока. Штаб Китченера сделал все, чтобы убедить лорда отложить поездку до тех пор, пока море успокоится, но Китченер оставался непоколебимым и не хотел слышать об отсрочке. Если бы не свирепые волны, можно было бы легко спасти лорда Китченера и большую часть экипажа, тогда как из-за шторма удалось спасти только 14 человек.

Это событие тотчас же получило известность. Распространились слухи о смерти Китченера и даже легенды о его спасении.

В 1921 году был показан фильм под названием «Как Китченер пал жертвой измены». Фильм демонстрировался перед аудиторией, состоявшей из членов парламента, пэров, представителей военного министерства и адмиралтейства, а также двух сестер лорда Китченера.

Кинокартине была создана большая реклама. Говорили, что в фильме будет показано, как одна женщина предала Китченера и как Германия, использовав Распутина, узнала, что Китченер должен был ехать на «Хемпшире».

Фильм подвергся резкой критике. Конечно, некоторые верили в правдивость его содержания, но сестра Китченера заявила, что кинокартина является оскорблением памяти брата. Фильм был запрещен.

В 1926 году была сделана другая жалкая попытка ввести в заблуждение публику: одна воскресная газета напечатала рассказ о том, что тело Китченера было найдено на побережье Норвегии. Гроб с телом лорда якобы был доставлен в Англию.

Снова начались споры, и, наконец, в одной лондонской газете появилась заметка, в которой журналист признался, что он всю эту историю выдумал. Казалось бы, это должно было положить конец всем слухам.

В смерти лорда Китченера нет ничего таинственного. Власти высказали свое суждение. То же сделал и Джеллико в своей книге «Великий флот», которую нужно рассматривать как последнее слово о трагедии Китченера и о катастрофе «Хемпшира».

 

ШПИОНАЖ С ПОМОЩЬЮ САМОЛЕТА

Союзные летчики, действовавшие на Западном фронте, совершали героические подвиги, выполняя специальные задания на самолетах или спуская разведчиков на парашютах.

Французские летчики отличались высоким авиаторским искусством. Вот несколько примеров.

Герой пятидесяти трех воздушных сражений Гинемейер выполнял также специальные поручения. Его деятельность причинила столько неприятностей врагу, что тот назначил премию за голову летчика, если его доставят живым или мертвым.

Однажды Гинемейер чуть не погиб около Вервенса. Он должен был спустить одного школьного учителя (который был через три дня выслежен и расстрелян немцами) и выбрал два удобных для приземления места.

Летчик уже хотел было приземлиться на одном из них, показавшемся ему наиболее удобным, когда он заметил сеть блестящей, туго натянутой проволоки, вроде той, которую употребляют для ловушек. Немцы, очевидно, предвидели возможность посадки французского самолета на этом поле и приготовили прием непрошеному гостю.

Другой летчик, Ведрин, спустил около Ретеля французского солдата, которому было поручено наблюдать за поездами, за обозами и вообще за передвижениями неприятеля. Разведчик навестил свою жену, чем обнаружил себя, вскоре его выдали, и он был расстрелян.

Лейтенант Наварр спустил в расположение неприятеля другого французского солдата, переодетого крестьянином, под фамилией Борд. Этот разведчик оставался на оккупированной немцами территории около месяца, потом добрался до голландской границы и оказался в безопасности.

Спустившись около Мезьера, он имел в глубоких, специально выкроенных внутренних карманах почтовых голубей. Когда он ходил вдоль неприятельских линий и по деревням, то всегда имел при себе своих пернатых друзей. Одна голубка по кличке Полина постоянно ворковала, ей начинал вторить голубь Виктор. Голубиные излияния могли выдать разведчика. Поэтому, как только француз замечал кого-нибудь, он принимался кашлять и чихать. Через некоторое время от частого повторения этой уловки у него заболела гортань. Тогда он обычно слегка ударял локтем по головкам голубей, приказывая им этим сигналом держаться спокойно.

— Мне было поручено получить информацию о мосте между Мезьером и Шарлевилем,— рассказывал потом Борд.— Я добрался до моста и стал наблюдать за немецкими часовыми, которые проверяли документы всех штатских. После часа наблюдения я решил поставить все на карту и подошел к ближайшему немецкому часовому. Была обеденная пора. Кроме двоих, все часовые, недавно стоявшие у входа на мост, оказались внутри будки.

Я встретился глазами с немцем. Его товарищ смотрел бумаги одного возчика, за которым я намеренно следовал. Часовой задал мне несколько вопросов на ломаном французском языке и, удовлетворившись, вернул мне мои документы. Но не успел я сделать и нескольких шагов по мосту, как Полина заворковала. Сильно ударив ее локтем, я прошел по мосту, проталкиваясь среди немецких солдат, чихая и кашляя до появления слез на глазах. Полина все время ворковала. Не знаю, как я не попался! На следующий день на рассвете, обвязав бумажку с сообщением вокруг лапки Полины, я избавился наконец от этой беспокойной птицы. Виктора я отослал в Брюссель. Оба голубя вернулись в армейские чердаки, а через 25 дней я тоже вернулся в свою часть.

В следующий раз Борда выбросили около бельгийского города Шарлеруа. Он отправился в свой родной город, чтобы увидеть невесту, но забыл совет товарища: никому не верь. Он попал в руки немцев, которые его расстреляли как шпиона почти напротив его же дома.

Что касается летчиков, которые выбрасывали разведчиков с парашютом, то, если они попадались, их постигала тяжелая участь. Французский летчик Паолакка, одетый в военную форму, взял на борт своей машины коллегу в штатском платье. Самолет попал в огневую завесу, причинившую ему несколько повреждений, и французы вынуждены были приземлиться. Проявив все свое мастерство пилота, Паолакка направил машину к лесистой части местности и благополучно совершил посадку.

Он предложил своему спутнику спастись бегством. Товарищи пожали друг другу руки и разошлись. Переодетый разведчик-солдат юркнул в лес, в то время как летчик в военной форме спокойно стоял у своей машины.

Но было уже поздно. Неприятель следил за их приземлением, и большой автомобиль, битком набитый немцами, стремительно несся к самолету.

Летчик был взят в плен и доставлен в германский генштаб. В течение некоторого времени его усиленно допрашивали, засыпали вопросами: откуда вы прибыли? К какой части принадлежите? Куда летели и для какой цели? Где ваш пассажир и почему он вас покинул? И т. д.

Летчик задался целью выиграть время и спасти своего спутника. Но немцы не унимались и, видя, что им не удается выжать из француза нужную информацию, посадили его в одиночную камеру под строгим военным караулом. В течение трех дней его держали в строжайшем заключении.

Однажды утром его снова привели на допрос и сразу спросили:

— Знаете ли вы, что ожидает французского или британского летчика, который выбрасывает разведчика позади наших линий?

— Да. Смерть. Если можете, докажите мою виновность.

— Хорошо. Вам, должно быть, будет интересно узнать, что мы расстреляли сегодня вашего пассажира как разведчика? Хуже всего то, что он во всем сознался. Вы его доставили в своем самолете.

Но интуиция подсказывала Паолакка, что это провокация. Он знал разведчика, с которым они сели, и был уверен, что, если бы даже его спутника и захватили, тот предпочтет умереть, но не выдаст.

Пленник подтверждал свои прежние показания, отказываясь от дачи информации и приготовившись к наихудшему. После трехчасового допроса его снова увели в одиночную камеру. Такой допрос повторялся каждый день в течение недели.

Наконец французу объявили приговор.

— Ваше дело слушал немецкий военный суд, который нашел вас виновным в оказании помощи шпиону. На рассвете вы будете расстреляны.

Десятки вражеских глаз пристально смотрели ему в лицо, ловя малейшее движение осужденного в надежде получить какое-нибудь доказательство его виновности.

В полночь его разбудил немецкий караульный офицер и сообщил ему, что смерть заменена вечной каторгой.

Паолакка отправили в Германию в лагерь для военнопленных.

Ему удалось подкупить часового и достать неприятельскую форму. Однажды, переодевшись немецким унтер-офицером, этот разведчик провел мимо караульных отряд из семи французских пленных солдат. 12 дней спустя этот отряд из восьми человек перешел швейцарскую границу и очутился на свободе.

* * *

В начале 1915 года меня позвали к начальнику контрразведки для получения задания.

— Сегодня вечером, в 9 часов, вы поедете на автомобиле до пункта, обозначенного на карте В4-12. Там вы увидите штатского, который ждет вас. Вы остановите машину и скажете по-французски пароль. Это нужный вам человек. Вы его возьмете с собой в автомобиль и повезете к месту, обозначенному на карте Н9-12. Там вы сойдете с автомобиля и пойдете к полю по ту сторону «Бэконной полосатой фермы». Точно в 300 метрах на запад от этого места вы увидите самолет и скажете летчику по-английски пароль. Он ответит: «Специальный вестовой из контрразведки». Таковы ваши задания и пароли. Никому не задавайте никаких вопросов и вернетесь для доклада ко мне.

Я выполнил поручение согласно полученным указаниям. Вспоминаю, как я встретил штатского. Он был весь закутан и с привлекающим внимание горбом за плечами.

Позже я узнал, что этот горб был образован корзиной с почтовыми голубями, привязанной ремнем к его плечам под широким, специально скроенным дождевым плащом, стянутым в талии поясом. Человек взошел на самолет, моторы зажужжали, машина оторвалась от земли и стала набирать скорость.

Я вспомнил об этом эпизоде военного времени лишь несколько лет спустя, когда услышал, что немцы расстреляли бельгийца Пьера Клааса, одного из наших наиболее надежных разведчиков, оказавшего ценные услуги союзникам.

Этот бельгийский солдат попросил, чтобы его послали работать добровольцем позади неприятельских линий и для этого выбросили на парашюте. Много раз он проникал к неприятелю и собирал разведывательные данные о немецких военных учреждениях, посылая нашей военной разведке информацию с почтовыми голубями.

Время от времени по ночам специально посланные самолеты приземлялись в заранее условленном месте и увозили разведчика.

Он пробыл на этой рискованной работе около двух лет, но в конце концов попался и поплатился жизнью.

О его смерти рассказывает следующее объявление, расклеенное на стенах Брюсселя. Такие листки можно было часто видеть в период германской оккупации

ОБЪЯВЛЕНИЕ

Пьер Жозеф Клаас, бельгийской национальности, родившийся 8 мая 1887 года в Шербеке около Брюсселя, приговорен к смерти за шпионаж. Клаас признался, что в качестве бельгийского солдата он приехал в Бельгию для шпионажа, одетый в штатское платье. Осужденный расстрелян сегодня же.

Военное управление провинции Лимбург

Генерал-майор Кейм

Императорская оккупационная армия

Брюссель, 12 октября 1915 года.

А вот другой эпизод, имевший место на австро-итальянском фронте.

Пришел наш разведчик, некий Алессандро Тандура. Кудрявые волосы, голубые глаза, ниже среднего роста, смуглый цвет лица, крепкого сложения, какими бывают горцы. На героя он не похож. Однако это был самый храбрый человек, которого я когда-либо видел. Он поступил волонтером почти с первого же дня присоединения Италии к союзникам.

В эпизоде, о котором будет идти речь, роль Тандуры заключалась в том, что его должны были выбросить позади австрийских линий двое смелых английских летчиков — капитан Уэдвуд Вен и майор Барнер.

Тандуру подготовили к полету. Парашют перевязали веревками, крестьянскую одежду уложили в ранец. Лопата, предназначенная для того, чтобы зарыть компрометирующие вещи, была привязана к разведчику таким образом, чтобы при быстром спуске она не беспокоила его.

— Как вы себя чувствуете, Тандура? — спросил летчик.

— Великолепно, капитан.

Попрощались. Самолет поднялся в воздух.

Стояла темная ночь, и через некоторое время воздушные путники попали в сильную грозу. Яркие молнии освещали простиравшуюся внизу землю.

Все шло благополучно. Самолет зажужжал над городом, который был вехой маршрута; австрийские прожекторы зловеще мерцали внизу.

Быстрый проблеск в черной пустоте на полу самолета. Блеснул на мгновение маленький круглый шар, летящий позади них. Это было все. На счастье или несчастье, Тандура нырнул в темноту.

После войны Тандура рассказал о своем приключении. В полете он, очевидно, задремал и на высоте приблизительно 1500 метров вдруг почувствовал, что душа его «ушла в пятки». Он падал.

— Вдруг,— вспоминает Тандура,— я открыл глаза. У меня было такое впечатление, словно я, витая в воздухе, держусь на какой-то поверхности. Мне казалось, что я возвращаюсь к самолету. Тогда я понял, что парашют открылся.

Я набрался храбрости и посмотрел вниз. Благодаря перемежающемуся блеску молний я мог видеть всю местность. Видели ли меня? Не попаду ли я в неприятельские руки? Порывистый шквал дождя и ветра жестоко хлестал мне в лицо. Мое тело, повисшее на ремне, качалось, как маятник. Я испытывал ощущение абсолютной беспомощности.

Вдруг я почувствовал тупую боль в ногах, ударившихся о каменную стену, прилегавшую к какой-то ферме. А шторм продолжал нести меня. Мне показалось, что земля надвинулась на меня. Я повалился всей тяжестью тела на большую ограду из виноградных лоз и почувствовал острую боль от удара.

Тандуре пришлось лежать несколько часов под проливным дождем. Он был совершенно ошеломлен. Шторм чуть не убил его, но в то же время спас ему жизнь, так как внимание неприятельского передового поста, около которого он упал, было отвлечено непогодой.

Тандура сбросил свою офицерскую форму и переоделся итальянским крестьянином; шинель и парашют он закопал.

Потом он нашел убежище в домике одной крестьянки, которая приютила его. Через два дня Тандура достиг места, обозначенного на карте, где должны были ждать его сигнала. Он несколько раз пытался установить связь с нашими самолетами, но безуспешно.

Наконец один из самолетов спустил мешок с продовольствием и с почтовыми голубями. Посылка была передана разведчику его друзьями.

В то время у него уже накопилось немало ценной и важной информации, которую он тут же переслал итальянскому генеральному штабу с почтовыми голубями.

Английские летчики спустили ему новых голубей. Разведчик передал новую информацию, которая помогла союзникам в битве под Витторио.

В течение августа—сентября 1918 года Тандура каждый день рисковал жизнью. Его дважды задерживали австрийские жандармы, и дважды он бежал.

В третий и последний раз он чуть не поплатился жизнью. Самолет союзников спустил письмо, адресованное «одинокому волку». Оно было передано Тандуре. Согласно содержавшимся в этом письме инструкциям он должен был отправиться на поляну, расположенную около местечка Каза Дандоло, где в установленное время самолет предполагал подобрать разведчика.

Тандура пошел проститься со своими родителями, но на обратном пути был схвачен австрийской военной полицией, которая отвела его в свой штаб.

В конце октября он убежал из плена.

Преследуемый врагами, полумертвый от истощения, он жил на нелегальном положении, добывая себе пропитание у честных крестьян-патриотов, которые знали его как разведчика союзников. Впоследствии он организовал партизанский отряд из бежавших пленных итальянцев, поставив целью атаковывать и уничтожать австрийские штабы, расположенные на территории Италии.

Но тут обстановка изменилась. Началось итальянское наступление. Тандура и его товарищи были спасены.

 

НОВЫЙ АРЕСТ НЕМЕЦКИХ РАЗВЕДЧИКОВ В АНГЛИИ

В результате арестов, произведенных после 4 августа 1914 года, в Лондоне осталось на свободе очень мало агентов немецкой разведки. Однако одному из них удалось выскользнуть из сетей британской контрразведки и оставаться на свободе до февраля 1915 года.

В том году британская почтовая цензура работала вовсю и оказала ценные услуги контрразведке.

Однажды было перехвачено письмо, посланное неким Крауссом и адресованное Дирксу и К°в Роттердаме. С некоторых пор власти взяли под подозрение этот адрес. По расследовании оказалось, что это был не более и не менее как передаточный пункт для писем германской разведки в Голландии.

Письма, направленные по этому на первый взгляд невинному адресу, подвергались действию горячего железа. Этот способ позволял воспроизводить текст, написанный невидимыми чернилами из аммиака, апельсина, лимона, известкового настоя или из какой-нибудь другой кислоты.

Эта химическая реакция давала изумительные результаты. Невинные письма г-на Краусса содержали между строк военную информацию, которая представляла большую ценность для германской разведки.

Было ясно, что в Лондоне оперировал опасный разведчик. Установив строгий надзор, наша контрразведка продолжала направлять письма Дирксу и К°в Роттердам, заменяя «липовой» информацией действительные факты, сообщаемые неизвестным разведчиком.

В одном из таких писем, попавших в руки нашей контрразведки, действие горячего железа вызвало появление буквы «С», слова «Дептфорд» и числа «201», написанных симпатическими чернилами.

Тут была какая-то тайна. «201» — не было ли это номером дома в Дептфорде? Что означало это число?

Работник контрразведки, который расшифровал первую секретную корреспонденцию, высказал мысль, что дептфордская полиция могла бы выяснить, какая из местных улиц имеет дом № 201. Так и сделали. Оказалось, что в Дептфорде дом под № 201 имеется только на одной улице — Хай-стрит.

Стали выяснять, кто живет в доме № 201 по Хай-стрит. Там находилась булочная. Владельцем ее был немец Петер Ган. Ган был немедленно задержан и допрошен.

Что означает буква «С» и слово «Дептфорд»? Петер Ган заявил, что, к своему огорчению, он ничего не знает и ничем не может помочь властям.

Обыск, произведенный у него на квартире, обнаружил полный набор принадлежностей для симпатической корреспонденции. Это было все, что удалось найти. Тем временем работники контрразведки и полицейские сыщики тщательно производили расследование в соседних домах, но единственная информация, которую им удалось раздобыть, состояла в том, что у Гана, который обанкротился до войны, сейчас дела шли блестяще. Одна женщина сообщила, что к немцу иногда заходил некий Мюллер.

Обладая только этими данными, наша контрразведка перенесла теперь все свое внимание на розыски в гостиницах Мюллера. Наконец один энергичный работник Особого отдела наткнулся на фамилию Мюллер по одному малоизвестному адресу в Торринстонском районе в Блумсбери.

Хозяйка дома вначале отвечала на вопросы неохотно, но серьезное напоминание о мерах военного времени побудило ее сказать все, что ей было известно.

— Я могу вам только сказать, что Мюллер хорошо мне платит. Он уехал в Ньюкастл по делам. Обождите минуту, я вам покажу его карточку.

Она вернулась с карточкой, на которой чиновник прочел: «Карл Фридрих Мюллер».

На следующий день Мюллер был арестован в Ньюкастле и отправлен в Скотланд Ярд. Несмотря на то что в его вещах нашли письмо, адресованное Дирксу и К°в Роттердам, Мюллер отрицал всякое знакомство с этой фирмой. Он заявил, что является русским подданным, родился в Одессе и его арест будет рассматриваться как оскорбление, нанесенное гражданину дружественной страны.

За время содержания Мюллера под стражей полиция перехватила еще несколько писем, адресованных ему в Дептфорд. В некоторых корреспонденциях были деньги; в других просили присылки информации относительно военных и военно-морских объектов Великобритании. Таким образом, виновность шпиона была окончательно установлена. Мюллер был признан виновным в шпионаже и расстрелян.

Кроме Карла Лоди и Мюллера, все казненные шпионы были подданными нейтральных стран, продавшимися нашему врагу. Их биографии бедны и однообразны. Во всех случаях они шпионили из-за денег. Они были простыми наемниками, готовыми продать свою родину с такой же легкостью, с какой продавали нашу страну.

Произведенные в первые дни войны массовые аресты почти всех немецких разведчиков в Англии вызвали смятение в Берлине. Немецкой разведке надо было заполнить пробел в своей шпионской сети.

В лице Карла Лоди, запасного офицера германского императорского флота, немецкая разведка нашла нужного ей человека. Работая одно время курьером на линии Гамбург — Америка, Лоди научился бегло говорить по-английски, так как постоянно общался с английскими и американскими туристами.

Снабженный американским паспортом, Лоди совершил путешествие по Бельгии, оккупированной тогда немцами, и вернулся на родину в начале сентября 1914 года.

В противоположность обычным методам опытных шпионов, он действовал совершенно открыто. Для подтверждения этого достаточно будет показать, каким образом он навлек на себя подозрения в первый раз. В такое время, когда вся корреспонденция, проходившая через почту, подвергалась строгой проверке, Лоди послал телеграмму из одной гостиницы Северной Англии в Швецию. Телеграмма была написана по-немецки и отправлена по адресу, подозрительность которого для английской разведки ему должна была быть известна. С тех пор Лоди был взят на учет, и английская разведка установила за ним строгий надзор.

Дерзкий шпион побывал в различных пунктах шотландского побережья — в Блакнес Кастл, около Форт-бриджа, потом в Розит, Марихил и в гамильтоновских казармах. В течение всего этого времени он переписывался со Швецией, и все его письма перехватывались.

Потом Лоди на время исчез и вновь появился уже в Лондоне. Из Лондона он вернулся в Броути Ферри в Шотландии. Эта местность представляла для него большой интерес, так как там производились испытания морских орудий.

Одно время разведчик был в Денди и в Берри — военных центрах Шотландии — и до конца сентября находился в Ливерпуле, изучая оборонные укрепления в Мерсее.

Поездки привели Лоди в Ирландию, где он и был арестован Скотланд Ярдом.

 

ЗНАМЕНИТЫЕ ЖЕНЩИНЫ-РАЗВЕДЧИЦЫ

«Докторша» — эта блестящая германская разведчица готовилась к профессии врача-хирурга и получила соответствующие дипломы в разных учебных заведениях. Но обстоятельства толкнули ее на агентурную работу, которая оказалась ей по душе.

В первый раз она приехала в Вену в 1908 году, преследуемая русской разведкой, в период аннексии Боснии и Герцеговины. В 1912 году «Докторша» находилась под наблюдением англичан. За ее передвижениями строго следили в нашей стране.

Авантюристка специализировалась больше в дипломатических, чем в военных и военно-морских, делах, но годилась и на всякого рода шпионскую работу.

Я, помню, видел ее два раза: один раз в 1912 году, другой — весною 1914 года. Это была женщина исключительной красоты. К тому же она была ловкой и находчивой. Благодаря ее информации Гинденбургу удалось задержать русское наступление в Восточную Пруссию.

Как только русские стали наступать, немецкая разведка послала эту шпионку в Восточную Пруссию для получения сведений от русских офицеров. И действительно, «Докторше» удалось передать немецкой разведке очень важные секреты русской армии.

Из своей гостиницы, расположенной позади русского фронта, она посылала с почтовым голубем в генеральный штаб немецкой армии информацию о ходе наступления русских.

Внезапным нападением на центр и фланги немцы вбили клин между обеими русскими армиями, которые стали поспешно отступать. Этот удар привел в конечном счете к катастрофе у Мазурских озер.

К несчастью для «Докторши», во время отступления русских один чиновник из русской контрразведки признал в ней немецкую разведчицу, которую он видел в 1908 году в Вене. Она была арестована по обвинению в шпионаже, передана властям и расстреляна.

Другим примечательным типом германской разведчицы является Лиза Блюме. Она ездила с датским паспортом. Ее деятельность в Испании и в других нейтральных странах заставила британскую разведку установить за ней наблюдение. Блюме была арестована на торговом судне в открытом море британским крейсером, когда она направлялась из Голландии в Барселону. В предыдущем рейсе шпионка имела при себе много частных писем, которые привезла из Испании в Голландию и передала разведчику, жившему в Роттердаме. Она, очевидно, занималась разведкой в области подводной войны. Во время допроса в Лондоне против нее нельзя было выдвинуть никакого конкретного обвинения в шпионаже. Но ее общее поведение было в высшей степени подозрительным. Она утверждала, что служила гувернанткой в немецких консульствах в Стокгольме, Копенгагене, Амстердаме, Мадриде и Севилье. В момент ареста она якобы ехала занять должность гувернантки в семье немецкого посла в Мадриде. Обыск, произведенный в ее багаже, обнаружил несколько германских знаков отличия. Блюме заявила, что эти медали ей были вверены на хранение одним немецким офицером. Но наша контрразведка задержала до конца войны все регалии вместе с их владелицей.

По словам агента французской контрразведки Шарля Люсидо, две разведчицы, работавшие для Германии, были арестованы и обвинены в шпионаже против американского экспедиционного корпуса в 1918 году.

Обе эти женщины были проститутками.

Они посещали морские порты и добывали от солдат обрывки сведений, которые затем передавали одному швейцарскому «торговцу», в действительности же немецкому шпиону. Французская разведка задержала их, и обе женщины были расстреляны.

Одна женщина, известная под именем Бланш Потен, работала во французской разведке в конце 1915 года. Она родилась в Брюсселе от отца-француза и матери-бельгийки. До 18-летнего возраста жила в Антверпене. Потен была прелестной танцовщицей, и ее хорошо знали в Париже, Вене и Берлине. Незадолго до войны она была завербована французской разведкой и снабжала это учреждение информацией, которую открыто собирала, гастролируя как артистка по морским и военным центрам Германии.

Когда разразилась война, Бланш Потен находилась в Берлине, но после некоторых приключений уехала в Швейцарию и оттуда вернулась в Париж. С тех пор она активно собирала шпионские сведения для французов в Мадриде и других испанских городах, снабжая союзную разведку ценной информацией. В начале 1916 года разведчицу послали в Голландию, где она также добыла чрезвычайно важные сведения для французов.

В июне 1916 года она вернулась в Париж, и так как в то время было важно знать по возможности больше о передвижениях немцев в Бельгии, то было решено послать ее на оккупированную немцами территорию.

Французы имели двух очень надежных агентов в Брюсселе и Антверпене. Она должна была передать определенные задания одному из этих доверенных, гак как было слишком рискованно давать эти задания ей самой.

Через несколько недель после ее приезда в Брюссель от агентов были получены сообщения о том, что они установили связь с мадемуазель Бланш. Все складывалось по заранее составленному плану. Но затем в течение трех месяцев продолжалось глубокое молчание.

Мадемуазель Бланш оказалась предателем. Она влюбилась в одного высокопоставленного работника немецкой контрразведки, и чувство одержало у нее верх над рассудком. Потен сообщила немецкому офицеру фамилии всех агентов союзной разведки, которых она знала. Немцы переловили их одного за другим и расстреляли как шпионов.

Захваченная англичанами женщина-разведчица, известная под именем Елизаветы Вертгейм, во всех отношениях отличалась от французской шпионки, которая предала своих хозяев.

Вертгейм держала себя мужественно и вызывающе, чего никак нельзя сказать про ее соучастника-немца. Он был человеком прекрасной внешности и светских манер и приехал в Лондон под именем Реджиналда Роуланда, с американским паспортом, как представитель фабрики роялей Нортона Смита в Нью-Йорке.

Наша контрразведка в Роттердаме порекомендовала взять Роуланда под наблюдение. Через несколько дней он отправился в окрестности Уэст Кенсингтона, где навестил одну прелестную вдову — иностранку. Эго была Елизавета Вертгейм,

В течение нескольких дней Роуланд и Вертгейм останавливались в лучших гостиницах, обедали в наиболее фешенебельных ресторанах, ходили в театры, ездили верхом по Роттен Рау.

Потом они поехали в Саутси и Портсмут. Там они жили на широкую ногу и ежедневно катались на моторных лодках вдоль побережья. Когда они гуляли пешком, то надолго останавливались в Портсмуте и в Госпорте и делали какие-то записи (что было неосторожно до странности).

Потом Бреков — так звали в действительности нашего героя — оставил свою приятельницу и вернулся к себе в гостиницу в Бедфордском районе Лондона.

Тем временем прелестная Елизавета появилась в Глазго, назойливо завязывая знакомства с военными в окрестностях Мерихильских казарм. Разведчица поехала в Эдинбург. Там она все свое внимание отдала морским офицерам. Эту тактику она применяла в течение шести недель, жила все время в лучших гостиницах, принимала у себя людей в военной и военно-морской форме, совершала длительные прогулки на моторной лодке в таких военных центрах, как Берри и Карнусти.

Все это время она беспрерывно посылала письма Роуланду. А он в свою очередь активно переписывался с одной фирмой в Роттердаме. К несчастью для него, почтовая цензура знала все об этой «фирме». Это был шпионский передаточный адрес для немецкой разведки.

Письма были довольно безобидные — деловые сообщения о ходе продажи роялей. Но применяя греющий электроаппарат, можно было читать между строк слова, написанные симпатическими чернилами.

Несколько дней спустя работник контрразведки Фитч в сопровождении какого-то офицера заехал в гостиницу, где проживал Роуланд. Он встретил Роуланда в вестибюле. Объяснил ему цель своего посещения и попросил разрешения зайти к нему в комнату. Фитчу были предъявлены паспорт и другие документы.

— Я прошу прощения,— сказал полицейский,— но я должен обыскать все ваши вещи.

Ничего предосудительного найдено не было, но вдруг взгляд Фитча остановился на безобидной с виду коробке с тальком. Роуланд не проявил никакого волнения, хотя он должен был знать, что игра его кончена. Последующий химический анализ показал, что этот порошок, когда его растворяли в воде, образовывал симпатические чернила.

Скотланд Ярд занялся теперь Елизаветой. Ее нашли в Вест-Энде, где она жила у своей подруги. Тут во всем блеске развернулись актерские способности Елизаветы.

— Как вы смели прийти на квартиру в такой поздний час и просить, чтоб я с вами пошла в Скотланд Ярд?! Будьте уверены, что такое оскорбление не останется безнаказанным. Я британская подданная. Я могу ехать, куда мне угодно, я не должна отчитываться перед Скотланд Ярдом за свои передвижения.

— Мадам,— ответил непоколебимый Фитч,— у нас война. Кроме того, вы должны идти со мною.

На допросе она заявила, что ее связи с Брековым (он же Роуланд) не имеют никакого отношения к шпионажу. Она просто «хорошо проводила время».

Вертгейм проявила гораздо больше твердости характера, чем ее соучастник по шпионажу. Она все отрицала.

Тем временем в Брикстонской тюрьме Бреков сдался окончательно. Он признал себя виновным в шпионаже и указал на Елизавету как на соучастницу. После суда он был расстрелян в Тауэре как шпион. Елизавета Вертгейм также была приговорена к смертной казни, которую ей заменили пожизненной каторгой.

Еще пример.

Маргарита Франсиляр занялась шпионажем в пользу Франции в конце 1916 года. Она встретилась в Женеве с красивым эльзасцем, который прекрасно говорил по-немецки, по-французски, по-испански и по-итальянски и состоял на службе у швейцарских властей. Настоящее имя и фамилию этого человека никогда не удастся, кажется, установить. Одно было ясно: он являлся немецким наемником. Если через 18 месяцев он был казнен французами, то его послала на гильотину именно Маргарита.

Почти через каждые три месяца она на месяц ездила в Швейцарию. Уже после второго визита к своему «жениху» она была заподозрена. Когда она ожидала проверки паспорта при вступлении на французскую территорию, за ней наблюдал один проницательный агент французской тайной полиции, который, как и работники Скотланд Ярда, был прикреплен к военной контрразведке. Маргарите разрешили ехать, не задав ей никаких вопросов. Но было установлено, что она ездила из Парижа навестить своего возлюбленного по имени Андре Потен, состоявшего на службе у швейцарского федерального правительства.

Расследование, которое тут же произвела французская разведка, установило, что Потен лишь для виду работал в швейцарском учреждении и что в действительности он был немецким разведчиком. Его специальным заданием было собирать сведения от шпионов, которые приезжали из Франции через франко-швейцарскую границу.

Впоследствии Потен и другие шпионы организовали бюро, которое пересылало информацию в Берлин.

С тех пор Маргарита была взята на учет, но ей еще раз дали возможность беспрепятственно проехать.

В гостиницу в Латинском квартале, где она жила, приходили разные иностранцы — голландцы, испанцы, греки, шведы, датчане. Все они приносили ей информацию, которую она передавала в Женеву. Агенты, имевшие с ней связь, могли свободно разъезжать по Франции, но тем не менее находились под постоянным наблюдением контрразведки.

Эта деятельность Маргариты продолжалась до тех пор, пока контрразведка не переарестовала всех ее многочисленных информаторов. 23 января 1917 года Маргарита Франсиляр была расстреляна.

Не менее любопытна история Евы де Бурнонвиль, проживавшей в Скандинавии. Дворянка по происхождению, владея иностранными языками, она была гувернанткой, актрисой, секретарем и машинисткой в разных посольствах в Европе. Она хорошо знала Англию и наш язык.

Осенью 1915 года она осталась без работы. Германская разведка в Копенгагене предложила ей взяться за шпионаж и доставлять немцам военные сведения об Англии. Ее, очевидно, не пришлось долго уговаривать.

Свежеиспеченная разведчица приехала в Англию со шведским паспортом и специальным заданием — собрать информацию о наших средствах воздушной обороны, особенно в Лондоне.

Последующее официальное расследование установило, что в тот период войны Германия усиленно старалась определить слабые места нашей системы воздушной обороны, для того чтобы предпринять крупную воздушную атаку на Лондон.

Эта разведчица, прикрывавшаяся паспортом нейтральной страны, должна была писать информацию симпатическими чернилами и пересылать ее в Копенгаген. Так она начала свою шпионскую деятельность.

Еще до войны де Бурнонвиль познакомилась с одной дамой на севере Англии, от которой разведчица решила получить рекомендации для поступления на работу. Она написала этой даме и изложила ей свою просьбу. Доверчивая англичанка рекомендовала ее одной пользующейся уважением семье в северной части Лондона.

В назначенное время Ева с рекомендательным письмом пошла к друзьям своей знакомой в Хэкнэй. Ее прекрасная внешность и приятные манеры снискали ей расположение этих добрых лондонцев. Однако спустя некоторое время они заметили, что молодая женщина ведет себя странно. Она всегда расспрашивала о пушках, о прожекторах, о противовоздушной обороне, и после одного неприятельского налета было видно, что она старается разузнать о размерах ущерба, нанесенного немцами.

В дальнейшем поведение де Бурнонвиль стало еще более подозрительным. Когда не в меру любознательную особу в вежливой форме уведомили, что ее услуги больше не нужны, она поселилась в гостинице на Верхней Бедфордской площади. Тем временем о ее поведении сообщили в Скотланд Ярд, и с тех пор «шведка» Ева была взята под подозрение нашей контрразведкой.

Казалось бы, что женщина, получившая такое предупреждение в чужой стране во время войны, должна была научиться держаться тише воды, ниже травы. Но Ева была на этот счет другого мнения. Она продолжала свои изыскания с удвоенной энергией.

Почтовая цензура к тому времени взяла под подозрение письма без подписи, адресованные одному лицу в Копенгагене и исходившие от одного блумберийского корреспондента. Все письма в Копенгаген были написаны одной и той же рукой. Видимое содержание их было абсолютно безобидным, но совсем другого характера было содержание, написанное симпатическими чернилами.

Контрразведка принялась за работу. Один ее изобретательный работник представился в гостинице как артиллерийский эксперт и постарался попасть в общество этой подозрительной женщины, которой стал рассказывать всевозможные невероятные истории.

И вот каждый вечер в обществе других ничегоне подозревающих лиц разыгрывался этот фарс. Сотрудник контрразведки рассказал немало небылиц о чудесных изобретениях и фантазировал так бесцеремонно, что его коллеги-офицеры стали подмигивать друг другу: рассказчика зачислили в разряд первоклассных лгунов.

Однажды он рассказал Еве об одном «удивительном» прожекторе, который будто бы собирались ввести в систему противовоздушной обороны Лондона. Луч этого прожектора должен был оставаться невидимым неприятелю.

Несколько дней спустя этот вымысел был передан в обычных письмах Евы де Бурнонвиль в Копенгаген.

15 ноября 1915 года де Бурнонвиль предъявили формальное обвинение на основании закона об обороне королевства. Разведчица была заключена в Холловейскую тюрьму.

На допросе выяснилось, что, рискуя жизнью в качестве немецкого шпиона, она получала 7,5 фунта стерлингов в неделю.

Может быть, многих это разочарует, но приходится опровергнуть миф об «изумительных» женщинах-разведчицах, которые тратят баснословные суммы денег. Германия считала, что сведения о противовоздушной обороне Лондона больше 7,5 фунта стерлингов в неделю не стоят.

При аресте у Евы был найден чек на месячное жалованье. Она говорила, что не любит немцев и, если мы согласны, станет работать для союзников. Она была осуждена на смертную казнь, но приговор был заменен вечной каторгой. В феврале 1922 года Ева была выслана на родину.

 

С СЕКРЕТНЫМИ ПОРУЧЕНИЯМИ В ГЕРМАНИЮ

В 1917 году я встретился с одним работником разведки, англичанином, совершившим за время своей шпионской деятельности крупные подвиги. Насколько мне позволяет память, я привожу собственные слова разведчика.

— Меня послали в Брюссель для того, чтобы по возможности узнать расположение германских подкреплений, переброшенных с Восточного фронта. Выполнив задание, я возвращался к своим.

Денег у меня было много, но мучил вопрос о документах и надежном проводнике до голландской границы. Однако больше всего меня беспокоило то, что в тот же день я встретил знавшего меня сотрудника немецкой контрразведки.

С наступлением вечера я пошел в один дом, который находился по соседству с городским базаром и где меня очень гостеприимно приняли.

— Останьтесь ночевать, а на рассвете я постараюсь, чтобы вы встретились с вашим проводником,— сказала хозяйка.— Кроме вас есть еще трое. Проводник Габриелла возьмет вас четвертым.

Утром меня разбудили. Выслушав предупреждения и пожелания моего друга, я выскользнул из двери и зашагал по темным улицам Брюсселя.

Не хватало десяти минут до назначенного часа; когда я пришел к церкви и укрылся в нише, где ожидал своего проводника, держась все время настороже.

Много мыслей мелькало у меня в голове. Правильно ли я поступил? Не следовало ли мне попытаться добраться до границы собственными силами? Не попал ли я в ловушку? Сомнения роились в моем мозгу, сменяя друг друга в эти минуты напряженного ожидания.

Я увидел приближающуюся ко мне группу из четырех человек. Один из них был закутан в плащ с капором. По одежде я узнал, что это проводник Габриелла Пети.

Я пошел к ним и, как было условлено, обратился к девушке с паролем: «Я готов. За мою страну». Потом последовал ожидаемый ответ: «Мы посмотрим».

Это был надежный проводник — героическая французская девушка Габриелла.

— Наконец и вы. О том, что вы здесь, я узнала лишь в одиннадцатом часу и беспокоилась, смогу ли я вам достать необходимые документы. У остальных трех бумаги в порядке. Разрешите представить вам: капитан Б. и сержант Г. из бельгийского летучего отряда и рядовой Н. из вашей же британской армии.

Шепотом мы приветствовали друг друга.

— Документы капитана и сержанта в порядке, как вы можете судить по их одежде; это два простых бельгийских рабочих, которые жили до войны постоянно в Голландии и теперь, закончив свои работы для фирм, которые их послали, возвращаются в Роттердам. Вы будете моим братом. Я буду выступать при всех переговорах, и, если вам зададут вопросы по-французски, я могу рассчитывать на вашу осторожность. Надеюсь, что вы будете на высоте. С ря-овым Н. дело обстоит хуже. В документах он значится голландцем, хотя знает только свой родной язык. Будем надеяться, что его не будут допрашивать по-голландски.

До Малина и окрестностей Антверпена никто не окликал нас. Дальше нас у каждого города останавливал и опрашивал немецкий военный караул. Мы беспрестанно говорили и шутили, пока не дошли до песчаных равнин и малорослого соснового леса в районе пограничной заставы Кампенгут.

— Начиная с этого места,— сказала Габриелла,— будьте начеку. Эта местность кишит немецкими шпионами. После этой заставы нам придется подвергнуться суровому осмотру на границе. Мы лишь вступаем в полосу опасностей.

На заставе еще раз пересмотрели наши документы и опросили, причем с объяснением выступала главным образом Габриелла. В этом был ряд преимуществ. Она была восхитительна от головы до изящных ножек.

Интересная девушка ловко дурачила немецких солдат. Она находила шутку для одного, улыбку для другого. Бросала быструю и живую реплику, когда ее допрашивали по-французски. Если же допрашивающий не говорил на ее языке, она отвечала миловидной улыбкой. Свою роль она исполняла превосходно.

После проверки документов мы направились дальше. Но не успели пройти и полмили, как наткнулись на хорошо знакомый немецкий флаг и рогатку, преграждающую путь.

Один немец поднял заслон, а другой пристально посмотрел на нас. Когда позади нас заслон опустился, второй немец присоединился к нашей группе. Мы дошли до деревянных бараков, откуда вышел унтер-офицер и снова проверил наши документы.

Унтер-офицер стоял у телефона.

— Это он говорит с Брюсселем относительно нас,— сказала Габриелла. В этой контрольной будке всегда так делают, если что-то не в порядке...—И она улыбнулась и сделала предупредительный жест.

Спустя долгое время унтер-офицер вышел, вернул нам бумаги и поднял заслон. Со вздохом облегчения мы продолжали свой путь по пустынной песчаной и разрытой дороге, которая шла параллельно границе.

Когда мы приблизились к маленькому лесу, нас окликнул немец. У Габриеллы вырвался легкий крик.

Это был «германский военный» — так называли в оккупированной Бельгии и Франции зловещих агентов немецкой тайной полиции.

Вызывающе подмигивая, он подошел к нам и, обращаясь к Габриелле на французском языке, сказал:

— В чем дело, мадемуазель? Вот уже месяцы, как я вас жду. До сих пор не удавалось вас поймать.

Я боюсь, что придется вас всех задержать, хотя у вас и имеются документы. Мы недавно узнали, что многие из этих так называемых документов поддельные. Так как здесь никого нет, то я позову на помощь.— И быстрым движением руки он дернул за цепочку, на которой висел свисток.

Однако он не успел воспользоваться свистком. Бельгийский сержант, вскочив, как кобра, вонзил ему в грудь нож. Охваченные ужасом, мы стояли, смертельно бледные и безмолвные, ошарашенные внезапным драматическим оборотом событий.

Габриелла первой пришла в себя.

— Скорей, скорей,— говорила она, волнуясь.— Потащим его в эту канаву. А не то нагрянет караульный и нас тут же всех расстреляют.

Из-за маленького холмика, заросшего мелкой сосной, мы видели линию фронта, которая тянулась милями в этой бесплодной области.

Невдалеке показались двое часовых.

— Поторопитесь ради бога,— сказала Габриелла.— Я их задержу. Подойдите ко мне, как только освободитесь.

Когда она бросилась по направлению к часовым, мы вчетвером подняли труп и положили его в канаву, наскоро посыпав свежим песком пятна крови на земле и покрыв тело убитого немца кустарником, который мы рвали с неистовой силой.

Подавляя волнение, мы вышли из дренажной трубы на равнину. Это было как раз вовремя. Габриелла разговаривала с двумя часовыми, которые объяснялись на ломаном французском языке.

Она, очевидно, хорошо сыграла свою роль, так как оба часовых нам улыбнулись. К нашему облегчению, они ушли вместе с Габриеллой вперед.

Теперь мы находились на последнем этапе своего продвижения к голландской границе. Это был оккупированный немцами Эсхен с его довоенной бельгийской таможней.

По ту сторону линии развевался голландский флаг и стояли двое голландских пограничников.

Мы были уже почти на свободе.

Немецкий офицер задал нам ряд вопросов. Он, по-видимому, не был удовлетворен нашими ответами, как будто был в замешательстве, и продолжал смотреть на Габриеллу.

— Скажите,— обратился он к ней по-французски,— встретили ли вы одного немецкого полицейского офицера между этим местом и предыдущей контрольной будкой?

— Да,— ответила она, не задумываясь, и дала описание убитого человека.

— Он мне говорил о подозрительных девушках и сообщил по телефону, что тут имеется молодая француженка. .

— Но ведь,— отпарировала Габриелла с обворожительной улыбкой,— вы теперь видите, что все его сомнения напрасны!

После некоторых формальностей мы перешли границу и очутились, таким образом, на свободе.

Так в первый и в последний раз я встретил Габриеллу Пети.

Девять месяцев спустя немцы расстреляли ее около Брюсселя.

 

КАК Я ЗАДЕРЖАЛ «АМЕРИКАНСКОГО ПОЛКОВНИКА»

Моя совместная работа с американской разведкой началась в первых числах апреля 1917 года.

Это было на пассажирском вокзале в Гавре. В то время американская контрразведка делала во Франции первые шаги. Поэтому британская контрразведка прикрепила к американцам отборных работников, которые должны были помогать американцам до тех пор, пока они окончательно не освоятся и не начнут самостоятельную оперативную работу.

Американцы быстро овладели приемами контрразведки благодаря своему прямолинейному и практическому, деловому подходу. У меня сложилось очень высокое мнение об американских методах разведки и контрразведки. Мне нравилась их четкая система организации арестов. Американцы всегда показывали себя хладнокровными, ловкими и точными работниками.

Как участник игры человеческих интриг, где чередуются удачи и неудачи, лучшим агентом или разведчиком мира, я считаю, является француз. Его темперамент при пытливом, склонном к исследованию уме очень приспособлен к такого рода деятельности. Французы в высшей степени обладают даром воображения.

Американец, может быть, склонен к чрезмерной доверчивости.

Англичанин недостаточно доверчив. Однако как союзники они все вместе работали хорошо, как я в этом убедился, выполняя разнообразные поручения.

Возвращаюсь к своему рассказу.

Пятичасовой скорый поезд ожидал в Гавре морских пассажиров из Англии, чтобы повезти их в Париж.

Повсюду ощущалась кипучая деятельность американцев. Всюду сновали американцы — штатские, офицеры и солдаты. Многие из них получили краткосрочный отпуск в Париж и в другие местности. Согласно новому правилу, действовавшему в американской армии, военные в форме имели право ехать по железной дороге, если у них был ордер на железнодорожную воинскую поездку. Американские граждане в штатском имели, конечно, паспорта.

У контрольного барьера давка была неимоверная. Мои французские и бельгийские коллеги были завалены работой по проверке паспортов беспокойных и крикливых пассажиров, громко протестовавших против задержки и нетерпеливо ожидавших получения билетов.

Я заметил, как один французский агент взял американский паспорт у высокого стройного военного, одетого в форму полковника американской пехоты.

По правилам, французский сыщик не должен был допрашивать британских и американских подданных, если имелись агенты английской или американской контрразведок. Но при большом наплыве народа мы часто заменяли друг друга. Надо было работать быстро.

Мне показалось, что офицер, предъявивший паспорт вместо ордера на воинский проезд, вообще, не имеет такого ордера. Но принятие решительных мер противоречило существовавшим правилам. К счастью, пришел сотрудник английской контрразведки. Я попросил его заменить меня на проверке паспортов, а сам пошел разыскивать американского офицера.

Нелегко искать определенного человека в длинном поезде, битком набитом штатскими пассажирами, сухопутными и морскими офицерами всех категорий и всех чинов, где носильщики толкаются и пробивают себе дорогу по узкому коридору. Я имел в своем распоряжении только семь минут, чтобы разыскать нужного мне человека. И я его нашел. Он сидел в вагон-ресторане в обществе других офицеров за стаканом чая. Мне оставалось три минуты. Положение создалось щекотливое. Я был в штатском, и мне приходилось обращаться к американским офицерам в форме. Но необходимо было принять решение.

— Господа,— сказал я,— мне очень неприятно вас беспокоить. Я сержант британской контрразведки. Я отвечаю перед американской военной контрразведкой за правильность документов всех военных, проходящих через штатский проверочный барьер этого вокзала. Будьте добры предъявить свои ордера на воинский проезд.

Американские офицеры, может быть, и обиделись, но все же очень быстро показали требуемые документы.

Оставалось две минуты. А подозрительный американец, как видно, старался выиграть время. Он заявил, что его ордер находится в чемодане. Этого одного было достаточно, для того чтобы усилить мои подозрения.

— Я очень огорчен, но я должен его видеть.

Американец возражал. Я побежал к ближайшей двери.

Начальник станции, держа в руке часы, собирался подать главному проводнику поезда сигнал об отъезде. Мой французский коллега быстро подошел ко мне.

— Задержи поезд, я проверяю одного подозрительного,— крикнул я из дверей.

Тем временем другие американские офицеры, видя мое затруднительное положение, пришли мне на помощь. Они привели подозрительного в коридор. У него был только американский штатский паспорт. Я ему тут же приказал выйти из поезда, схватил у него кобуру и вытащил оттуда его автоматический револьвер. Фотография на паспорте была переклеена. Я заметил, что она поддельная.

Он остался со мной, а поезд умчался в Париж.

Теперь положение оставалось не менее щекотливым.

В присутствии многих людей, я, английский сержант в штатской одежде, снял с поезда полковника американской армии. От подошедших двух сыщиков из парижской тайной полиции я узнал, что задержанный бежал из лагеря для пленных немецких офицеров.

— Ты хорошо поработал — воскликнули они, видя мою «добычу».

«Американский полковник» оказался военнопленным офицером прусской кавалерии. До войны он жил в Англии.

Из лагеря он убежал в тот же день в 3 часа пополудни. Похищенная американская форма и знание английского языка оказали ему большие услуги. Но его соучастники забыли одну важную деталь: его не снабдили проездными документами. Между тем сфабриковать проездной ордер было даже легче, чем подделать паспорт. Но беглец полагал, что высокое положение американского полковника позволит ему обойтись без этой бумажки.

Трудно сказать, каковы были его планы. Может быть, он направлялся через Женеву в Германию, а возможно, собирался совершить поездку в район дислокации американских войск. В этом случае его деятельность была бы определенно опасна для дела союзников. Словом, его побег мог принести большие неприятности.

Как бы там ни было, но поимка «американского полковника» навела на мысль, что в лагере для немецких пленных офицеров существует заговор. И действительно, три недели спустя этот хитроумный заговор был раскрыт.

Вспоминаю еще один случай моих совместных действий с французской разведкой.

Во время войны английский король совершил несколько поездок во Францию, для того чтобы посетить главные штабы, госпитали и поля битвы. Излишне указывать, что эти поездки были источником сильного беспокойства для генерального штаба, ответственного за безопасность короля. Были приняты все меры предосторожности для охраны. Злой рок захотел, чтобы в течение этих поездок почти везде возникали неприятные инциденты.

Один заговор, составленный с целью убить короля, был раскрыт как раз вовремя. Король должен был посетить некоторые госпитали и произвести смотр нескольким дивизиям, недавно прибывшим во Францию. Как раз в это время нам стало известно, что неприятель получил очень точные сведения относительно передвижения союзных войск по соседству с тем местом, где должен был состояться королевский смотр.

Были приняты специальные меры к тому, чтобы обнаружить источник утечки информации. По поручению начальника контрразведки я отправился в предполагаемый район действий немецкого агента и произвел некоторые самостоятельные исследования. В частности, мне удалось узнать, что одна фламандка живет лучше, чем должны позволить тяжелые условия в зоне военных действий. Я поручил одному из своих верных помощников, которого назову Джоном, наблюдать за нею. После сумерек он заметил, что фламандка покинула свой домик и по тропинке направилась к разрушенному замку. Женщина вошла в замок, агент — за ней. Как только она вышла оттуда, ее арестовали. В сопровождении одного помощника Джон пошел вверх по лестнице, ведущей к продырявленной снарядами башенке. Когда Джон находился на расстоянии семи футов от верха, раздался треск, все озарилось пламенем и он увидел перед собой пару ног, за которые и ухватился. Вдруг что-то грохнуло, послышался стон. Джон зажег спичку и увидел молодого коренастого человека, истекавшего кровью, которая струилась из раны на голове. Он зажег вторую спичку и при ее свете заметил другое тело. Это был его товарищ. Он был мертв — пуля пронзила ему грудь.

Незнакомец, лежавший без сознания, был обыскан: у него на шее нашли матрикул одного немецкого пехотного полка, служивший доказательством того, что это был переодетый разведчик. Обыск, произведенный на верхней башне, обнаружил радиостанцию, а при шпионе нашли расписание передвижений короля на ближайшие три дня.

По решению военно-полевого суда шпион был расстрелян.

 

«ГЕРОИЧЕСКАЯ ЦЕПЬ ФЛАНДРИИ»

Во время войны существовала одна мощная организация, великолепно устроенная, превосходно вооруженная, умевшая соблюдать строжайшую тайну. Ее целью было содействовать побегу союзных солдат и разведчиков во всех пунктах оккупированных областей.

Вся организация, которую я назвал бы «Героическая цепь Фландрии», состояла из отдельных звеньев разведки. Эта цепь никогда не рвалась, так как ее звенья были крепки и надежны.

Этих людей можно было видеть в любом оккупированном городе Бельгии и Северной Франции. Они были готовы помочь какому-нибудь отчаявшемуся человеку, которому угрожала смертная казнь, предоставляя ему кров, пищу, деньги, необходимые документы и одежду для переодевания.

По всей Бельгии и Франции во время продвижения немцев союзные раненые (которых союзный Красный Крест при поспешном отступлении не успел эвакуировать) оставались в местных больницах, частных санаториях и лечебных заведениях.

Не только раненые, но и многие здоровые люди оказались отрезанными от своей армии и укрывались у сочувствующих жителей. Для немецкого высшего командования было ясно, что эти укрывающиеся люди представляют большую угрозу для тыла немецких коммуникационных линий. Вскоре было опубликовано распоряжение, согласно которому каждый житель оккупированной Бельгии и Северной Франции, если у него находились неприятельские солдаты, обязан был под угрозой смертной казни сообщить об этом властям.

Хотя 700 французских, английских и бельгийских солдат были расстреляны немцами, все же свыше 26 тысяч союзных подданных смогли перебраться во время войны через голландскую границу. Женщины составляли главные звенья в этой цепи. Среди женщин, арестованных за шпионаж против захватчиков, находились де Круа и де Бельвиль.

Мария де Круа принадлежала к старинной знатной бельгийской семье. Она уединенно жила в своем бельгийском замке около Монса. Жанна де Бельвиль, представительница французской знати, жила в провинции Эно.

В начале войны графиня Мария организовала больницу Красного Креста, в которой находились на излечении бельгийские, французские, английские и немецкие раненые.

После сражения при Монсе много британских солдат, отрезанных во время отступления от своих, осталось в Бельгии. Их тяжелое положение глубоко трогало патриоток, которые решили создать организацию для содействия побегу союзных солдат.

Немцы всемерно преследовали эту организацию, но никогда они не смогли ее победить, всегда оказывались побежденными хитростью и увертками, к которым прибегала группа.

Как только немцы арестовывали и казнили некоторых членов этой организации, на их месте неожиданно появлялись другие, и снова немцам приходилось начинать утомительные розыски и выслеживания.

Тех, которых захватывали при содействии в переходе границы, немцы неизменно расстреливали. Для женщин исключений почти не делалось.

Большую помощь делу союзников в их борьбе против немцев оказывали жители крайнего севера Франции, особенно города Лилля. О подвиге патриота Камиля Жаке маршал Жоффр даже издал приказ следующего содержания.

«Жаке, Камиль Эжени, лилльский торговец, приговоренный к смертной казни немцами; приговор приведен в исполнение 22 сентября 1915 года в лилльской крепости. Обвинялся в том, что поддерживал, укрывал, оказывал помощь и содействие французским и британским солдатам, способствуя их побегу. Он умер как герой — со свободными руками, с незавязанными глазами, провозглашая: «Да здравствует Франция! Да здравствуют союзники!»

Я думаю, что будет уместно изложить в этой главе историю солдата Фаулера из 11-го гусарского полка.

После битвы у Ле Като солдат Фаулер и трое других оказались отрезанными от своих частей. Дороги и деревни были наводнены немецкими войсками и обозами. Фаулер и его товарищи оставили своих лошадей в одной ферме и, разделившись, отправились пешком, в надежде, что им удастся добраться до британских войск.

Затерянные в чужой стране, не зная ее языка, солдаты пошли бродить по лесам.

Фаулеру повезло: его встретил французский крестьянин по имени Гоберт, который накормил его и укрыл.

В течение долгого времени Фаулер прятался в доме этих французов. Описание пережитого им за этот период могло бы составить целый том.

Спрятанный внутри большого дубового гардероба в доме, где постоянно было расквартировано 20 немецких солдат, он переживал пытку.

Дом подвергался непрерывным обыскам. Но каждый раз Анжеле и мадам Бельмон Гоберт — дочери и жене хозяина — удавалось вводить власти в заблуждение какой-нибудь хитростью.

Фаулер получал немного молока, одну-две картошки, время от времени яйцо. Яйца, впрочем, были редкостью, так как Гоберты имели только двух кур и должны были отдавать захватчикам в виде налога по яйцу в день. За невзнос яйца они подвергались штрафу в два франка, а чтобы уплатить этот штраф, Анжела должна была сидеть половину ночи за вышиванием. Это время было сплошным мучением для обеих женщин и для преследуемого человека.

Как-то Фаулер узнал от Анжелы, что другой солдат укрывается в доме по соседству. В ближайшую ночь Фаулер с ним встретился. Они решили бежать в Голландию. Но этому плану не суждено было осуществиться, так как того солдата выдала одна женщина; если бы она знала о Фаулере, он разделил бы ту же участь. Фаулер еле унес ноги.

Впоследствии все эти действующие лица были пойманы немцами и расстреляны или приговорены к пожизненной каторге.

 

ИЗЛЮБЛЕННЫЕ СПОСОБЫ НЕПРИЯТЕЛЬСКИХ РАЗВЕДЧИКОВ.

ШПИОНОМАНИЯ

Как только началась война, было установлено строгое наблюдение за всеми письмами, как прибывавшими в Англию и в зону военных действий, так и посылавшимися из Великобритании. Было также установлено тщательное наблюдение за всеми иностранцами, проживавшими в Англии, приезжавшими или уезжавшими из нашей страны.

Контроль над всеми радиостанциями был передан адмиралтейству, которое установило строжайший надзор за радиопередачами.

Телеграф, телефон, каблограммы и почтовая цензура находились под контролем других органов, точно так же, как и цензура над печатью; но все эти органы поддерживали связь между собой, и каждый из них имел в виду только одну цель — изъять всякие сообщения, могущие принести пользу неприятелю.

За корреспонденцией, написанной симпатическими чернилами, всегда наблюдали особенно зорко. Конечно, шпионы пользовались также и шифром, но употребление симпатических, или невидимых, чернил было излюбленным способом неприятельских разведчиков. Симпатические, или невидимые, чернила — это жидкость, которая не оставляет никакого видимого следа на бумаге, но которую можно обнаружить при помощи нагревания или химической реакции.

Вот некоторые сорта невидимых чернил, обычно употребляемых агентами разведки. Список далеко не исчерпывает всех видов этих чернил.

Раствор свинцового сахара в чистой воде не оставляет следа на бумаге, когда он высыхает, но под влиянием тепла буквы становятся черными.

Азотнокислая медь при том же способе расшифровки дает красные буквы.

Буквы, написанные азотнокислым никелем, при нагревании становятся зелеными.

Бромистая медь употребляется особенно часто, так как следы ее легко обнаруживаются при нагревании и исчезают при охлаждении.

Следы рисовой воды на бумаге невидимы, но йодовая реакция делает их синими.

Серная кислота или купорос, разведенные в воде, если писать острым концом стального пера, дают прекрасные невидимые чернила, которые при нагревании становятся неизгладимо черными.

Птичьим пером, смоченным соком луковицы или репы, также можно писать невидимые письма, которые под действием тепла становятся ярко-коричневыми.

Молоко и лимонный сок являются хорошими симпатическими чернилами, но ими нельзя писать на глазированной бумаге, которая является одним из средств для проявления этих «невидимых» чернил.

Шифрованные коды для передачи сообщений представляют собой элементарную и старую систему. Два человека могут очень легко создать код для сообщений между собой, но при частом употреблении этого кода эксперт без труда может его раскрыть. Много таких кодов было раскрыто во время войны. Вот текст, который является копией шифрованного сообщения.

«Дорогой Густав, я получил предложение на 500 фунтов.

Я не удовлетворен, дело стоит больше предложенной суммы. Я получил другое предложение на тысячу, но я откладываю это предложение, пока не увижу вас снова в сентябре.

Пока всех благ, ваш искренний друг Альфред».

Ясно, что приведенное сообщение означало:

Пятьсот. Тысяча. Сентябрь.

Цензура над фотографиями была очень строгая и в Англии, и на театрах военных действий. В рядах действующей армии было запрещено иметь фотоаппараты. Однако везде и повсюду офицеры и солдаты не считались с этими строгостями, запретами и правилами. Было бы неблагоразумно скрывать это.

Всевозможные слухи и сплетни распространялись беспрестанно. Солдаты, приезжавшие домой в отпуск, рассказывали фронтовые новости, слышанные ими рассказы, и через эту болтовню просачивалось немало секретной информации. На крупных базах и складах правила сохранения тайны сообщались в объявлениях, которые вывешивались для всеобщего сведения. Французы читали такие плакаты во всех кафе Франции. Какой английский офицер или солдат не помнит: «Молчите! Остерегайтесь! Неприятельские уши вас подслушивают!» Или английский лозунг такого содержания:

«Жила одна мудрая старая сова в дубе.

Чем больше она слышала, тем меньше она говорила.

Чем меньше она говорила, тем больше она слышала.

Все солдаты должны подражать этой мудрой старой птице».

* * *

Мои замечания о различных факторах, помогавших деятельности контрразведки, были бы неполными без краткого описания работы военных собак.

Отчеты отдела военных собак изобилуют любопытными инцидентами.

Я помню немецкую собаку по кличке «Фриц», о которой один английский солдат однажды сказал, что «она может все делать, только не говорить». За ней стали наблюдать с начала 1916 года. С разных пунктов фронта поступали сведения о том, что по утрам, на рассвете, солдаты видели собаку, которая внезапно то появлялась со стороны неприятельских линий, то направлялась к ним. Собаку видели несколько раз в течение недели, но никто ее не мог поймать.

В один прекрасный день тайна раскрылась. Немцы бомбардировали несколько домов, расположенных позади наших линий. В одной из разрушенных построек был найден труп штатского. При осмотре тела обнаружили немецкий матрикул и пачку писем от неприятельского отдела собак, из которых следовало, что убитый был разведчик, переодетый германским унтер-офицером. Стало известно, что этот разведчик время от времени пробирался к нашим линиям и по ночам посылал с собакой по кличке «Фриц» свою информацию немцам. Был отдан строгий приказ поймать «Фрица» живьем. Для этого мы пустились на хитрость, прибегнув к помощи нашей суки «Розы». Мы подстерегали четвероногого посыльного две ночи. На третьи сутки в полночь «Роза» помчалась во всю прыть по темной пустынной улице. Мы за ней проследили и увидели, что немецкий «почтальон» побежал «Розе» навстречу. В каких-нибудь пять минут «Фриц» был пойман. На ошейнике собаки мы нашли письмо для убитого теперь ее хозяина. В письме запрашивали информацию относительно нашего ночного транспорта, для того чтобы германская артиллерия точно могла направить свой огонь.

* * *

В свое время стало известно, что немцы собираются в начале 1918 года сделать отчаянную попытку разгромить союзников посредством ряда сильнейших ударов на протяжении огромного фронта.

Союзный генеральный штаб был в неизвестности относительно двух обстоятельств: когда и какими силами немцы намерены осуществить свой план.

Вдоль всего фронта с начала февраля у немцев выросло количество аэродромов, усилились ночные движения войск в ближайшем тылу. Много других признаков говорило о близости большого наступления.

Для того чтобы добыть нужную информацию, один английский офицер был отправлен на самолете и выброшен на парашюте позади германских линий. Результат был изумительный. Постепенно офицер собрал множество сведений о происходивших повсюду приготовлениях к выполнению задуманного Людендорфом гигантского наступления. Опытный глаз разведчика оценил всю силу подготовлявшегося мощного удара.

Теперь нужно было вовремя передать информацию союзному командованию. Один неверный шаг — и смерть неминуема.

Путешествуя под покровом ночи, разведчик сделал сотни миль пешком (он не смел доверяться поезду или другому средству передвижения) и добрался наконец к домику одного бельгийца, который до войны занимался контрабандой и мог пригодиться контрразведке. Переходить границу, имея при себе важную информацию, было слишком рискованно и даже безрассудно. Если он попадется потом,— не страшно, можно умереть. Но сейчас главное — доставить информацию. Кроме того, он должен был еще взорвать большой склад военного снаряжения.

Найдя бельгийского знакомого, он рассказал ему о своем неотложном задании.

— Пустяки! Мы как-нибудь передадим письмо. Моя жена имеет разрешение ехать в любое время. Только сегодня днем ее документы подписал местный германский комендант. Она уезжает завтра на рассвете.

Таким образом, союзникам стало известно о подготовке этого крупного внезапного наступления в марте 1918 года.

Немцы начали свое большое наступление 21-го числа утром и продвигались по всему фронту наступления. Но в то время союзное командование уже поняло замысел Людендорфа, который состоял в том, чтобы обойти правый и левый фланги союзных армий. Германский главнокомандующий хотел вбить клин между союзными армиями, чтобы пойти на Париж. Он надеялся, что французы отступят к юго-западу для защиты Парижа. Это означало бы повторение Марнского сражения 1914 года. Но немецкого генерала побили. Союзники отказались разделиться. Первая битва в наступлении 1918 года поставила друг против друга обе стороны, готовые к следующей отчаянной схватке. Новая битва должна была скоро разразиться между англичанами и немцами на севере.

* * *

Со шпиономанией во Франции мне пришлось столкнуться впервые во время отступления из Монса. Настроение у офицеров и солдат было скверное. При малейшем подозрении людей убивали на месте.

Много французов было расстреляно нашими солдатами. Много англичан было расстреляно при таких же обстоятельствах возбужденными патриотами-французами, у которых было либо слишком много, либо слишком мало воображения.

Я помню, как покойный капитан Роз, из моего же полка, подозвал меня однажды к группе пыльных и сердитых английских солдат.

Одного старого француза застали на дереве с биноклем в руках. Это показалось крайне подозрительным! Один солдат из моего полка увидел француза и стащил его на землю. Началось объяснение между людьми, не понимавшими друг друга.

Старик хотел что-то объяснить. Солдаты окружали его.

— Сержант, мы его нашли на дереве с биноклем в руках.

— Расстрелять его, сукиного сына!

— Расстрелять его, презренного кровавого шпиона!

Я никогда не забуду этой сцены. Маленькая ферма, группа свирепых английских солдат, дрожащий старик, которого держали за обе руки и на которого было направлено 12 винтовок, готовых дать залп.

Когда я с ним заговорил на его родном языке, он почувствовал облегчение, которое было в высшей степени трогательным.

— Послушайте,— сказал он мне,— в этом лесу находятся более 50 немецких уланов. У них имеются пулеметы, и они собираются внезапно напасть на наших солдат, которые пройдут по этой разрытой дорожке, ведущей к главной дороге. Этот бинокль не мой, его здесь оставил один французский офицер.

Когда я перевел это объяснение, то прошло меньше времени, чем понадобилось мне, чтобы написать эти строки, как каждый из наших солдат понял серьезность положения.

Немедленно была собрана рота, которая выстроилась в боевом порядке и отправилась в лес, граничивший с дорогой.

Старый француз был прав. Мы нашли в лесу отряд немецкой кавалерии, направивший пулеметы на дорогу. Все немецкие солдаты были захвачены нами без боя.

Некоторые происшествия, которые я сам пережил, были не лишены юмора.

Однажды французская жандармерия прислала в генеральный штаб 3-й армии, срочную телеграмму с просьбой послать меня к ним, так как они поймали около Эстера шпиона.

Я поспешил приехать, чтобы посмотреть на пойманного, которого захватили в форме британского солдата. Этот «шпион» оказался солдатом ирландской гвардии. Он говорил с таким резким кельтским акцентом, что было действительно трудно что-либо понять. Солдат проводил время в одном маленьком кафе и возвращался оттуда ночью. На дороге, ведущей в Мервиль, его окликнули два французских жандарма. Ирландец ответил на своем языке. Добрые французские жандармы, привыкшие к английскому акценту британских солдат, приняли его странную болтовню за какой-то чужой язык и арестовали позднего путника.

Я вспоминаю случай, который произошел на Сомме в 1916 году. Я провожал на автомобиле начальника полиции 3-го корпуса майора Брирлей. Мы должны были осмотреть некоторые дома около Альберта. Майор Брирлей любил производить расследования лично. Расспрашивая людей, он поставил некоторые вопросы, вызвавшие подозрение одного английского солдата, который заявил:

— У нас война. Откуда я знаю, кто вы? Нас предупредили, чтобы мы не отвечали на вопросы тем, кого мы не знаем.

— Но разве вы не видите, что я высший офицер? Я начальник военной полиции вашего корпуса.

— Возможно, милостивый государь, но...

В эту минуту появился офицер того полка, в котором служил осторожный солдат. Зная высокий ранг майора, он тут же уладил дело и стал упрекать солдата в недисциплинированности. Но майор запротестовал:

— Нет, этот солдат абсолютно прав. Я восхищаюсь его тактом. Вы меня знаете, а он — нет; ведь для шпиона очень легко пробраться за наши линии, переодевшись в форму высшего офицера.

Перед отъездом начальник военной полиции крепко пожал солдату руку и еще раз выразил ему благодарность.

Во время войны меня несколько раз арестовывали, но я всегда принимал это за неизбежные случайности и никогда не терял своего хорошего настроения.

Мне известен случай в конце 1918 года. Один очень самонадеянный сержант разведки ослушался приказа молодого офицера, который велел ему остановиться, когда тот переходил пустынное поле. Сержанта застрелили. Между тем минутного объяснения было бы достаточно, для того чтобы спасти его жизнь.

 

КРЫЛАТЫЕ КУРЬЕРЫ РАЗВЕДКИ

Само собой разумеется, что голубями часто пользовались для шпионской работы. Каждый разведчик, спускавшийся с самолета, всегда имел при себе этих маленьких крылатых курьеров.

До войны Бельгия была питомником почтовых голубей. Когда немцы в 1914 году шли на Брюссель, бельгийская контрразведка должна была уничтожить некоторые наиболее редкие в мире породы голубей. Свыше 30 000 почтовых голубей было истреблено, для того чтобы они не попали в руки врага.

Когда началась война, был создан британский отдел почтовых голубей не только для разведки, но и для всех родов войск.

Англичане снабжали голубями американский экспедиционный корпус. Начав в 1917 году с нескольких голубей и с 12 человек обслуживающего персонала, наш отдел в период перемирия состоял из 9 офицеров, 320 солдат и имел 50 чердаков с шестью тысячами птиц.

В начале войны французы и бельгийцы имели замечательные отделы голубиной связи. Некоторые из этих тренированных птиц отличались выносливостью и были специально отобраны для того, чтобы летать в плохую погоду и ночью.

Следующий подвиг почтового голубя (а таких подвигов были сотни) достоин внимания с точки зрения разведки. Один агент был выброшен с самолета приблизительно за 150 миль позади фронта. Надо было добыть чрезвычайно важные сведения о немецких подкреплениях. Наш агент, человек мужественный и ловкий, вызвался собрать эти сведения и доставить их вовремя.

Для этой цели ему дали специального голубя с голубыми клетчатыми перьями, который был приучен к полетам при всех условиях. Вечером того дня, когда наш разведчик был спущен, этот голубь возвратился на свой чердак. К его ногам было привязано письмо, помеченное 10 часами утра и содержавшее всю нужную информацию с драматическим заключением: «Только успел отпустить голубя. Я арестован. Прощайте».

Маленький пернатый герой пролетел свыше 150 миль в сырую и грозовую погоду за каких-нибудь четыре часа.

Некоторые агенты, которые выбрасывались с само-летов на парашютах, брали с собою иногда трех голубей: двух для пересылки информации и одного как последнего курьера, который возвращается в том случае, если к разведчику нужно послать самолет.

Наши агенты обычно внимательно выбирали место, чтобы укрыть своих пернатых спутников. Они взбирались на дерево и привязывали корзину с птицами к ветке среди листьев. Если сбор информации требовал много времени, то агенты взбирались по ночам на эти деревья и кормили своих питомцев.

Иногда наши самолеты по заранее условленному сигналу спускали на определенном месте голубя, привязанного ремнем к маленькому парашюту. Но такой способ был очень ненадежен, так как в этих случаях птицы часто попадали в руки врага.

Во Франции воздвигли памятник этим маленьким крылатым героям. Многие из них получили за свои изумительные подвиги ордена.

В Англии адмиралтейство, министерство авиации и военное министерство составили список подвигов, совершенных нашими домашними голубями. В военном музее хранится чучело голубя, которого прозвали «Крест Виктории», так как считали его деятельность достойной такой награды.

Этот пернатый герой, прекрасный чистокровный самец несколько раз доставлял в высшей степени важные письма. Я хочу здесь рассказать об одном из его последних подвигов.

Голубя взяли на фронт из дивизионной разведки генштаба во время упорного сражения, которое происходило по Мененской дороге. Англичанам срочно понадобились подкрепления. От фронта до дивизионного штаба было 9 миль. Птица была выпущена с чрезвычайно важной голубеграммой, в которой просили прислать к вечеру подкрепления. Но голубь был подстрелен неприятелем. В течение всей ночи под проливным дождем и градом продолжалось сражение, в котором обе стороны проявляли одинаковое упорство. Забытый маленький пернатый курьер лежал раненый на мокрой земле. На рассвете птица кое-как собралась с силами, приползла к своему чердаку и умерла раньше, чем успели отвязать письмо от ее лапки.

Птица свою миссию выполнила. Подкрепления были посланы и положение спасено.

Другой голубь из морского отдела голубиной почты, известный под именем «Крипс — Крест Виктории», пролетел 50 миль в 22 минуты, неся письмо с просьбой о срочной помощи.

Один тральщик подвергся нападению подводной лодки, которая выпустила в него несколько снарядов. Смертельно раненный, истекающий, кровью шкипер Крипс написал последнее письмо и послал его со своим единственным голубем. Письмо было доставлено как раз вовремя: два миноносца пришли на помощь, и экипаж судна был спасен.

Другая птица, по имени «Счастье пилота», пролетела 200 миль в 5 часов. У одного судна испортился мотор, море сильно волновалось. Ко всему этому появились три германских самолета, которые напали на беззащитных людей. Благодаря быстроте посланного моряками почтового голубя помощь прибыла вовремя, и их жизнь была спасена.

Во время боев вокруг Вердена голубиная почта французских армий оказала им большие услуги, причем в самых тяжелых условиях.

4 июня 1916 года командир Рейноль из форта Во оказался в окружении.

Доставка его последнего письму является поразительным примером работы почтового голубя.

Генерал Петен стоял у чердака голубиной почты, так как это было тогда единственное средство, которое оставалось для получения информации. Все другие средства связи были уничтожены бомбардировкой.

Вдруг появился голубь. Он покружился около французского командующего и упал у его ног. Клюв и грудь голубя были прострелены. К единственной оставшейся ноге, которая болталась на искалеченном теле птицы, было привязано сообщение:

«Мы защищаемся, но нас травят газами и сжигают огнеметами. Необходима срочная помощь. Подайте немедленно зрительный сигнал из Сувиля, который не отвечает на наш призыв. Это моя последняя надежда. Это мой последний голубь».

«Шер ами», голубь-самка, пролетела 30 миль во время большого наступления американцев у Сен-Мишеля. В каких-нибудь три четверти часа были посланы на грузовиках подкрепления в американские части, которым угрожала опасность быть окруженными.

Во время войны радио также оказало неоценимые услуги. Но бывали моменты, когда оно теряло свою ценность. Тогда приходил на помощь почтовый голубь. Единственный недостаток голубиной почты заключается в том, что пернатого курьера можно подстрелить.

 

РАЗВЕДКА В ВОСТОЧНОЙ АФРИКЕ. ПРИКЛЮЧЕНИЯ АНТУАНА МОРТИМЕРА

Немецкий полковник Форбек был изобретательный военачальник, глубокий знаток партизанской войны и очень искусный тактик. Он имел обширные познания, в области местных народов и наречий Африки и знал районы, покрытые кустарником и болотами, не хуже местных уроженцев. Имея около 300 белокожих офицеров и 12 000 черных кадровых солдат, оказывал сопротивление 150 британским генералам, командовавшим трехсоттысячным войском, в течение всей Восточно-африканской кампании.

Наши наступающие колонны особенно жестоко терпели от внезапных атак, которые были опасны тем, что производились из-за естественных укрытий.

Немцы широко использовали туземцев как шпионов. Сведения о нашем расположении передавались с помощью условных знаков, подаваемых с верхушек деревьев и холмов, или с помощью дымовых сигналов.

Шпионаж принял угрожающие размеры. Мы предупредили население, что шпионаж в ущерб нашим войскам, если он будет доказан, карается смертью. Много местных уроженцев было захвачено на месте преступ-ения нашей контрразведкой и местными черными разведчиками. Один араб, помню, причинил нам особенно много хлопот, но в конце концов наша контрразведка поймала и его.

В распоряжении Форбека находился цеппелин «Кенигсберг», спрятанный позади запруды в реке Руфиджи. Англичане выследили его и решили уничтожить. Это было поручено монитору «Северн». Замаскированный под плавучий остров, он поплыл по течению и 6 июля 1915 года, стреляя прямой наводкой, уничтожил цеппелин.

С тех пор, хотя немцы и были отрезаны от внешнего мира, смертельная игра в прятки между обеими борющимися сторонами продолжалась. Имея продовольствие и военное снаряжение, Форбек мог бы сопротивляться год.

Дерзость Форбека дошла до того, что он прорвался на португальскую территорию, которая к тому времени уже стала нашим союзником, и захватил там большие запасы оружия, продовольствия, снаряжения, что дало ему возможность возобновить против нас борьбу с удвоенной энергией.

Радиостанции нашего адмиралтейства перехватывали отчаянные вопли. «Где вы, Форбек? Где вы?» — спрашивал беспрестанно Берлин. Мы систематически перехватывали также ответы окруженного командира. Его радиограммы гласили: «Пришлите помощь, медикаменты, боеприпасы, положение серьезное».

Нашей разведке предстояло узнать, каким путем неприятель собирается послать эту помощь. Мы установили прочную блокаду, нигде не было ни одного немецкого подводного судна, кроме интернированных или же тех, которые беспомощно стояли позади своих собственных минных полей.

Возможность доставки помощи по морю была исключена. Таким образом, помощь могла прийти только по воздуху.

В это время было получено распоряжение выделить двух агентов английской контрразведки для одного чрезвычайно важного и совершенно секретного дела. Начальство направило в Париж меня, где я встретился с одним коллегой по имени Мортимер. Я его хорошо знал как сержанта Мортимера, и мы часто вступали в контакт друг с другом, когда работали в фронтовых районах.

Никто из нас не знал точно, в чем заключалось дело. Только было известно, что дело в высшей степени важное и довольно опасное. Мы пробыли несколько дней в Париже в ожидании инструкций, которые наконец были переданы нам в гостиницу по телефону. Нам было приказано встретить в 7 часов вечера того же дня около Лионского вокзала майора X., одетого в форму.

Мы оба приехали к назначенному часу. В огромном автомобиле нас ожидал майор, один французский и один итальянский офицеры и шофер, французский солдат.

— Где место нашего назначения, майор? — спросил я.

— Вы едете в Италию, потом куда-нибудь еще.— И он улыбнулся.— Лично, Вудхол, я не думаю, что вы годитесь для этого дела. Вы хороший малый, но вам не хватает некоторых качеств.

Я посмотрел на них. Все они улыбались. Я не имел никакого понятия о значении их слов и тоже улыбнулся.

После некоторых дополнительных распоряжений майор посмотрел на свои часы и, бросив веселое слово поощрения, пожал нам руки, попрощался, и автомобиль уехал.

Я не буду останавливаться на этом путешествии. В Понтарлье на франко-итальянской границе мы простились с нашим проводником, офицером французской контрразведки, который помог нам перейти французскую военную зону.

Как только мы вступили на итальянскую территорию, наш итальянский проводник, капитан Спинелло, стал гораздо общительнее.

— Я вас поведу на свидание к одному офицеру вашей контрразведки в Турине. От него вы получите распоряжения и инструкции, но я могу вам сказать уже теперь, что дело это опасное.

— Хорошо, расскажите,— попросил Мортимер.— Я не возражаю, Вудхол тоже не возражает. В чем дело?

— Один из вас,— сказал итальянский офицер,— не знаю, кто именно, будет в штатской одежде спущен позади австрийских линий на парашюте. Потом вы поедете в Вену наиболее удобным для вас способом.

Излишне говорить, что денег у вас будет достаточно. Существует только опасность, что вас могут разоблачить ввиду незнания вами языка. В остальном — все в порядке.

— Хорошо,— сказал я.— Но какова наша конечная задача?

— В Вене вы остановитесь в гостинице и будете ждать курьера. Вы его узнаете по условному знаку и по паролю. Он вам передаст информацию. Это сотрудник американской разведки. Он работал для союзной разведки в Болгарии, с которой, как вы знаете, Америка не воюет. Американский агент выдает себя за болгарского купца, так как прекрасно говорит по-болгарски. Он будет иметь при себе соответствующие документы, так что его присутствие в Вене не вызовет подозрения. Тот из вас, которого выбросят на австрийской территории, будет снабжен поддельными документами; он будет австрийским подданным и также торговцем. Ваша задача будет заключаться в том, чтобы вернуться с устными сведениями о том, строят ли немцы цеппелин на болгарской территории. Если возможно, нужно будет указать назначение цеппелина, характеристику его грузоподъемности и результаты летных испытаний.

Вечером следующего дня я попрощался с Мортимером в Турине и вернулся поездом в Париж. Я не думал, что еще раз увижу когда-нибудь своего товарища, но я его увидел в Гавре. Увы, это было последним свиданием, так как он вернулся в Англию, взял свои документы, поехал на фронт и был убит в сражении примерно за неделю до заключения перемирия. Он мне рассказал конец этой истории.

После того как он остался один, его привели на итальянский аэродром, переодели штатским и на рассвете выбросили на парашюте позади австрийских линий.

Ему повезло. Он попал в уединенную местность, и его смелая посадка на неприятельской земле прошла незамеченной. Спрятав парашют под густыми кустами, Мортимер привел себя в порядок и направился к ближайшей большой дороге. К 8 часам утра он добрался до конечной станции местной железной дороги и благополучно приехал в Вену.

В столице Австро-Венгрии Мортимер заехал в условленную гостиницу, снял номер и стал ждать визита агента союзной контрразведки. Выполняя инструкцию, он занес в книгу приезжих гостиницы условленное имя и определенное число точек, в таком виде: ..Борис Стражинский.. Четыре точки на одной горизонтальной линии служили сигналом о том, что он приехал.

Вечером того же дня австрийская полиция посетила гостиницу и захотела поговорить с ним в вестибюле. Мортимер думал, что его разоблачили. Но опасения его были рассеяны после того, как он убедился, что поддельные бумаги и объяснения на чистом немецком языке не вызвали никаких подозрений.

Поздно вечером постучали к нему в дверь. Он ответил по-немецки: «войдите». В комнату вошел человек и тихо закрыл за собой дверь. Мортимер несколько насторожился. Это могло быть ловушкой, которую ему расставила австрийская разведка. Он молчал.

Гость заговорил первым:

— Вы — 325 Г, и вы приехали из Турина.

Вот этой таинственной фразы, произнесенной на немецком языке, он и ждал. Несколько колеблясь, Мортимер ответил ему тоже по-немецки:

— Я не понимаю.

Если теперь гость ответит по-немецки, то это будет доказательством того, что он агент неприятельской разведки. Но сомнения Мортимера рассеялись. Союзный разведчик знал свою реплику, так как ответил на чистом английском языке:

— Все в порядке.

Собеседники пожали друг другу руки. Они тихо разговаривали в течение двух часов, в безмолвии маленькой комнаты венской гостиницы, так как Мортимер должен был затвердить наизусть все важные сообщения.

Благодаря стараниям и влиянию нового знакомого американца, который, по-видимому, имел связи в официальном мире, Мортимер скоро смог уехать из Вены в нейтральную Швейцарию и оттуда во Францию. В Париже он доложил своему начальству из союзной контрразведки о результатах секретной миссии в Вене.

Наш болгарский агент сообщил, что немцы построили суперцеппелин Л-57 в Фридрихсхафене, но что в целях сохранения тайны цеппелин, разобранный на части, будет отправлен в Болгарию, где будет собран и пройдет испытания.

Это было в самом начале 1917 года. Этот дирижабль по своей мощности, прочности, и скорости целиком оправдал ожидания экспертов. Но во время последнего испытания при сильном ветре он в последнюю минуту попал в сильный шквал и грохнулся о землю как раз в тот момент, когда маневрировал, чтобы зацепиться за причальную мачту.

Тогда никто как будто бы не знал о постройке цеппелина и о его назначении, так как немцы сожгли все обломки разбитого цеппелина.

Цеппелин был построен для того, чтобы оказать помощь войскам Форбека, окруженным в Восточной Африке. Второй суперцеппелин, постройка которого также хранилась в строжайшей тайне, был изготовлен в Стакене около Берлина и с большим успехом совершил пробные полеты по ущельям и горным долинам Малой Азии.

16 ноября 1917 года на рассвете суперцеппелин Л-59 под начальством командира Бокгольта вылетел из Болгарии, чтобы оказать помощь Форбеку.

Цеппелин имел пять моторов, шел со скоростью 60 миль в час и нес груз в 50 тонн. Он имел на борту около 15 000 килограммов снаряжения, винтовок, ножей для джунглей, радиоаппаратов, 6 тонн медикаментов, 25 тонн бензина, 50 пулеметов.

Корабль летел над Адриатическим морем, над Средиземным морем и Ливийской пустыней в Северной Африке, потом над долиной Нила и достиг Судана.

Прилетев в горы германской Восточной Африки, он должен был приземлиться в Маконде. Для этого один человек из экипажа должен был с парашютом прыгнуть на землю, получить причальную веревку, которую ему должны были сбросить, и помочь цеппелину спуститься на землю в подходящем месте. Неустрашимый Бокгольт крейсеровал несколько часов, но не получил никакого сигнала. А в это время Форбек ворвался в португальскую Восточную Африку, не зная, что долгожданная помощь наконец пришла.

Таковы случайности войны! Командир цеппелина был в затруднении. Приземлиться и искать Форбека в густом непроходимом лесу, в джунглях и кустарниках, не зная местности и без всякой информации, значило идти на верную гибель.

Но в это время цеппелин получил из Берлина радиограмму, в которой ему было приказано вернуться, так как Форбек окружен и надежды на его спасение потеряны. Оставалось только выполнить приказ, что и было сделано. Этот полет был одним из крупнейших достижений военной техники.

Я подхожу к самой драматической части своего рассказа. Радиограмма, полученная дирижаблем, была подлинной. Но этому предшествовал ряд событий. Британцы видели, как цеппелин летел высоко в 15 милях к югу от Хартума, и были начеку. Еще раз вмешались разведка и радио. Наша разведка, точно зная расположение войск Форбека, отправила в Берлин «липовую» радиограмму, которая будто бы исходила от Форбека и в которой сообщалось, что его положение безнадежно и что помощь запоздала. Берлин принял ее за чистую монету и приказал смелому командиру цеппелина вернуться.

Немцы не знали, что союзной контрразведке известны их шифры, что мы были в курсе всех немецких радиограмм.

* * *

Из немецких источников известно число лиц, осужденных во время войны в Германии за шпионаж. Этот список является в высшей степени характерным: 235 немцев, из них 56 эльзасцев; 46 французов; 31 голландец; 25 швейцарцев; 22 русских; 20 бельгийцев; 13 люксембуржцев; 5 датчан; 4 австрийца; 3 англичанина; 3 итальянца; 3 шведа; 1 перуанец.

Шпионаж производили в 170 случаях в пользу Франции, в 58 случаях в пользу Англии, в 55 случаях в пользу России, в 21 случае в пользу Бельгии и в 2 случаях в пользу Италии.

Осужденные немцы помогали главным образом Англии, эльзасцы все без исключения помогали Франции, голландцы — исключительно Англии, швейцарцы и люксембуржцы — Франции и России.

В значительном числе случаев разведчики работали под прикрытием немецкой военной формы. Это видно из того факта, что в течение первых трех лет войны было осуждено на смертную казнь за незаконное ношение формы в одном только Берлине 1785 человек.

Однако вернусь к описанию похождений Антуана Мортимера, ловкого, смелого и мужественного разведчика, о котором я уже говорил. Мортимер четыре раза пробирался в Германию, три раза в Австрию, два раза в Болгарию и один раз в Константинополь. Я не думаю, что еще какой-нибудь разведчик может похвастать таким рекордом.

Он пробрался в Германию в первые дни войны и раскрыл секрет Фоккера, голландского изобретателя. Фоккер изобрел приспособление для усовершенствования пулеметной стрельбы с самолетов. Благодаря этому неприятель в течение известного времени имел некоторое превосходство в воздушных боях. Однако после доклада, сделанного Мортимером союзной разведке, наши военные власти оказались на должной высоте и ответили немцам другим, может быть, еще лучшим изобретением.

Но с особенным блеском проявил себя Антуан Мортимер в августе 1918 года, за несколько месяцев до своей смерти.

Трудно поверить, что мой незабвенный друг прошел через все эти смелые и смертельно опасные приключения один, без посторонней помощи и единственно для того, чтобы в конце концов найти смерть от случайной пули.

Однако я считаю, что все это в порядке вещей. Такова была его судьба. В этой последней миссии Антуан Мортимер оказал союзникам такую услугу, которую вряд ли еще кто-нибудь из разведчиков оказывал своей стране за время войны.

Союзное командование знало, что в некоторых пунктах германского фронта не хватало резервов. Рассказы пленных и вычисления разведки указывали на сектор, расположенный напротив британской 4-й армии генерала Роулинсона. Но чтобы получить согласие союзного главнокомандующего Фоша на наступление, этот английский полководец должен был представить доказательства. Надо было срочно добыть факты, а для этой цели необходимо было послать в Германию дельного и храброго человека. Это специальное задание было поручено Мортимеру, так как чувствовалось, что он является одним из немногих людей, способных поехать в Германию и вернуться оттуда с определенным отчетом.

Для того чтобы в совершенстве справиться со своей задачей, Мортимер решил совершить свою очередную вылазку в неприятельский тыл в форме немецкого пехотинца.

Мортимер выбрал участок где-то около Морнальского леса. С наступлением сумерек он медленно пополз к германским линиям. Вытягиваясь во всю длину своего тела, он добрался до германских колючих проволочных заграждений. Здесь Мортимер лежал в ожидании какого-нибудь изолированного патруля или отряда, устанавливающего проволочные заграждения. Спокойно и методично, с помощью режущего предмета, который он с собою захватил, Антуан окружил себя земляным валом. В этом своеобразном окопе он лежал две ночи, но безрезультатно.

Мортимер видел, как солдаты неприятеля ползали неподалеку, и даже слышал, как они шептались между собой охрипшими голосами. Один приблизился к нему на расстояние почти пяти метров, но повернул и пополз в сторону.

Но на третью ночь безмолвие было нарушено. Вдруг на него упали ослепительные лучи немецкого прожектора. Почти в тот же момент разорвался крупный снаряд, и в окоп, где лежал Мортимер, свалился немец, который находился без сознания. Прожектор не угасал. Мортимер лежал, вытянувшись, как стрела. Он знал, что от выдержки зависит его жизнь. Еще одна секунда, и участь его решится. Если неприятель его заметит, то Мортимер получит пулеметную очередь. Но вот ослепительные лучи прожектора удалились, и снова стало темно. Мортимеру, несомненно, спасло жизнь то, что он из предосторожности вымазал себе лицо сажей. В противном случае его заметили бы.

Мортимер поволок своего пленника к британским окопам. Когда пленник пришел в себя, он дал сведения о своей воинской части, а также сообщил названия и численность других полков, расположенных по соседству с его полком. А это Мортимеру и нужно было узнать.

По росту и телосложению немец и англичанин были похожи друг на друга, но этим и ограничивалось их сходство. Мортимер был гладко выбрит и хорош собой. У немца же был плоский нос, крупные черты лица, он был бородат и безобразен. Мортимер снял с него германскую форму и протянул ему костюм хаки и пальто. Он отобрал у пленного все его бумаги, в том числе военную книжку и матрикул. Через некоторое время Мортимер стал неузнаваем. Он превратился в германского пехотинца.

Мортимер покинул убежище, попрощавшись с двумя солдатами, стоявшими в ту ночь в карауле.

Один из них так передал свои впечатления об этой звездной августовской ночи 1918 года:

«Я наблюдал, насколько позволяли глаза, как Мортимер полз в темноте. Потом я заметил как луч прожектора обошел вокруг смельчака и обнял его своим ярким сиянием. Я видел сигнал, который он подал немецким окопам. Затем стало очень темно, и я его потерял из виду. Во время войны я видел подвиги многих храбрецов, но никогда не присутствовал при более смелом и более хладнокровно совершенном подвиге. Для нас, которые наблюдали и которые знали, этот человек заигрывал со смертью».

После этого Мортимеру предстояло пробраться сквозь проволочные заграждения и по взрытой снарядами земле межокопной зоны прийти к одному пункту, расположенному на полмили дальше. От пленного немца он узнал, что в половине десятого какой-то полк, жестоко пострадавший после недавнего кровопролитного сражения, был сменен свежим батальоном. Благодаря темноте и общему смятению, вызванному сменой, переодетый англичанин прошел, не встретив препятствия. Кроме того, он узнал, что у немцев многие части перемешались из-за отсутствия постоянной организованной связи. Поэтому он решил рискнуть пробраться в тыл.

Следуя за толпой немецких солдат вдоль незаконченного, наскоро вырытого рва, он очутился на дороге, где собирался полк. Когда он стоял в темноте, к нему подошел офицер и спросил, почему он очутился в этом особом батальоне, тогда как принадлежит к другой части.

— Я оказался отрезанным во время сражения и вернулся в первый попавшийся укрепленный германский окоп,— ответил Мортимер.

Офицер спросил, как его зовут и в каком полку он служит, направляя ему прямо в лицо лучи переносного электрического фонаря. Мортимер на несколько секунд был ослеплен. Приказав Мортимеру, чтобы он доложил о прибытии своему унтер-офицеру, когда они придут к месту назначения, офицер ушел, и полк медленно двинулся в путь.

Незаметно Мортимер вышел из рядов и стал ждать на тихой и пустынной дороге, чтобы та часть, к которой он пристал, скрылась в темноте. Потом он быстро направился в деревню, где хотел остаться на ночь и выспаться.

В этом естественном стремлении его поощряло сознание того, что в одном маленьком кафе в 15 милях от нашего фронта он имел друзей. Его знакомыми были один француз и его дочь Мадлен.

Впрочем, он доверял своей германской форме и своему знанию немецкого языка и не опасался возбудить подозрение. К полуночи он нашел цель своего ночного путешествия и, подобравшись ползком к задней половине дома, слегка постучал в затворенную оконную ставню. В щели ставен появился свет, и мягкий голос осторожно спросил по-французски: «Кто стучит?»

Мортимер ответил тоже по-французски, произнеся пароль.

Осторожно, медленно и бесшумно перед ним открылась дверь, и через несколько секунд он очутился в доме друзей. Мортимер жадно прислушивался ко всякому слову, которое произносилось его собеседниками. Он узнал, что моральное состояние немецких войск в высшей степени низкое. Немцы пока еще храбро дерутся, но у них больше нет «воли выиграть войну». Беспрерывные успехи союзников вселяли в сердца немцев черное отчаяние. Пайки были скудные, укрепления по всему их фронту слабые.

Мортимер узнал, а это было еще важнее, что немцы получили распоряжение в случае усиленного натиска союзников отступить к Бапому, Перонну, Генту, к Сомме. Это было 6 августа 1918 года.

Мортимер знал, что если он будет арестован как разведчик, то немцы его расстреляют на месте. В те суровые дни положение было слишком критическим, чтобы пытать счастье.

Ему было ясно, что 2, 18 и 19-я германские армии готовы и ожидают наступления союзников, но их укрепления слабы. Он смешался с толпой солдат, которых держали в непосредственном местном резерве, и ото всех слышал одну и ту же меланхолическую жалобу: кому это нужно? Все наши «великие наступления» окончились неудачей. С марта мы сражаемся беспрерывно, но и теперь не ближе к Парижу, чем в 1914 году. Пайки малы, мы истощены от недоедания. Кому это нужно?

Мортимер не мог не заметить, что моральный дух этого некогда мощного военного организма сломлен. Разгром должен был скоро начаться.

Теперь разведчику пора было возвращаться. Несмотря на свою немецкую форму, он должен был принять все меры предосторожности. Малейший неверный шаг с его стороны стоил бы ему жизни. Но даже и в этом случае самое страшное для него было в том, что наша разведка будет лишена собранной им ценной информации.

Мортимер договорился с Мадлен о том, что она будет ждать у двери кафе с половины восьмого вечера до наступления ночи. Ему надо было пройти посреди улицы. Если на волосах у нее не будет никакой ленты, значит, все в порядке. Если же на ней будет красная лента, значит, угрожает опасность. Во втором случае он должен уйти и предоставить следующее свидание судьбе.

Идя по маленькой мощеной улице, Мортимер увидел Мадлен. Она стояла у дверей, разговаривая и смеясь с тремя немцами. В свою густую черную шевелюру она вплела красную ленту. Быстрый взгляд на пыльные мотоциклы и шинели солдат убедил Мортимера в том, что он видит работников германской тайной военной полиции. Они рассматривали бумаги всех немецких солдат, приезжавших и уезжавших из этой деревни. Но возвращаться было поздно. Надо было идти до конца.

Когда он поравнялся с этой тройкой солдат, один из них подошел к нему.

— Предъявите свои документы. Среди нас есть шпион, переодетый в форму отечества.

— Откуда вы знаете? — как бы невзначай спросил Мортимер.

— Капитан Гольц встретил прошлой ночью одного странного солдата и приказал ему доложить о себе, когда они вернутся в резерв. Но на перекличке этого солдата не оказалось. Это, может быть, какой-нибудь дезертир, но наша контрразведка не хочет рисковать, так как это может быть и шпион союзников.

Немец колебался одну минуту, подозрительно разглядывая Мортимера.

— Странно, что у вас номер этой особой дивизии. Кто ваш командир?

— Князь Рупрехт.

— Нет,— огрызнулся немец,— я имею в виду вашего полкового командира.

Мортимер назвал имя, которое он узнал от пленного.

— Но ведь он в резерве, почти в пяти милях отсюда. Что вы тут делаете, вдали от своей части? Пропуск у вас есть?

Английский разведчик смотрел через плечо солдат. Он увидел белое, искаженное ужасом лицо Мадлен. Она поняла, в каком опасном положении находится ее возлюбленный. Позади нее он мельком уловил измученное лицо ее отца. О чем они могли думать в этот критический момент? А Мортимер ни взглядом, ни движением не выдал своих чувств, не выдал того, что он с ними знаком. Возможно, что пришел его последний час. Одно мгновенье, и его расстреляют.

Старший, который допрашивал английского разведчика, послал одного из полицейских агентов просить капитана Гольца прийти немедленно в штаб, а другому поручил попытаться найти командира предполагаемого полка Мортимера.

— Я оставлю здесь машину и пойду с вами. Имеете ли вы при себе какое-нибудь оружие?

Германский полицейский агент основательно его обыскал. Он ничего не нашел при английском разведчике, кроме военной книжки, взятой у германского пленного. Книжка была отобрана.

— Если вы тот, который значится в этой книжке, дело будет в порядке. Если же нет, тем хуже для вас. Давай двигай! Нам нужно пройти около трех миль, а наступает уже вечер.

Мортимер живо сообразил.

— Разрешите мне пойти напиться. У меня страшная жажда.

— Нет.

— Попросите тогда эту француженку, чтобы она мне принесла попить.

— Нет.

— Идите к черту, а я пойду напиться,— и англичанин стремительно помчался в сторону кафе.

— Живо! — Мадлен протянула ему автоматический револьвер, который, как он знал, она спрятала в своей блузе. Это было сделано недостаточно проворно, так как не успел Мортимер сунуть оружие в карман, как немец набросился на него, приставив револьвер к груди.

— Еще одно движение, и я вас застрелю.

— Убейте меня, если хотите и когда вам угодно, но я напьюсь.

Немец опустил револьвер. Кто знает, возможно, он думал, что задержанный им человек будет пить последний раз в жизни. Он смягчился. Мадлен подала Мортимеру целый стакан белого вина, которое он выпил до последней капли и протянул стакан, чтобы ему налили еще. Но в это время немец вдруг рассердился, вырвал стакан и бросил его на пол.

— Пошли! — сказал он и грубо ткнул револьвер Мортимеру в пояс.

— Пошли!

— До свидания, мадемуазель! Мы еще увидимся.

Немец, очевидно, принял эту реплику за шутку или за браваду.

Во всяком случае, он не придал значения этому замечанию и лишь твердил:

— Пошли!

В тот момент, когда они уходили из кафе, вернулся агент, посланный для того, чтобы найти капитана Гольца. Капитан ждал в штабе. Скорей!

Было темно. Агент встал по правую сторону Мортимера. Так они безмолвно шли по дороге, ведущей Мортимера к его гибели.

Направо англичанин мог видеть верейские огни, которые светили со стороны фронта. Теперь или никогда! Еще немного, и будет слишком поздно. Мортимер был человеком действия.

С быстротою молнии он нанес рукояткой револьвера мастерский глухой удар конвоиру, который тут же свалился, перекувыркнулся, захрипел и затих.

Второй конвоир, опомнившись от неожиданности, выхватил револьвер из кобуры, но Мортимер повернулся и побежал по открытому полю по зигзагообразной линии.

Германский полицейский был, однако, упорен. Он стал преследовать Мортимера и открыл стрельбу. Англичанин решил, что лучше положить конец этому. Мортимер был искусным стрелком. Он повернулся к немцу лицом, прицелился, выстрелил, и преследователь повалился. Мортимер подошел к лежавшему и убедился, что немец мертв.

В самой гуще немецких войск можно было не опасаться разоблачения. Пристав к отряду, устанавливавшему проволочные заграждения, разведчик скоро очутился на открытом пространстве между немецкими и нашими линиями.

В то время немецкие солдаты часто перебегали на нашу сторону. Мы к этому стали привыкать. И поэтому, когда Мортимер «сдался», никто не обратил на это особого внимания.

«Перебежчика» отвезли на автомобиле под конвоем в генеральный штаб. Его скоро отпустили, и британская разведка не замедлила получить всю доставленную им информацию.

В то утро, на рассвете, британская 4-я армия пере-шла в наступление. В течение трех дней она все сметала на своем пути. Знаменитая линия Гинденбурга была преодолена. Фактически 8 августа начался полный разгром германской армии.

За свой замечательный доклад Мортимер получил личную благодарность от маршала Фоша, генерала Дугласа Хейга и генерала Роулинсона.

За неделю до перемирия этот отважный разведчик был убит шальной пулей.

 

РАЗВЕДКА ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА И СРАЖАЮЩИЕСЯ СОЛДАТЫ

Как я пытался показать в предыдущих главах, разведывательная работа разветвляется на целый ряд систем. Война сделала несостоятельной старую трафаретную теорию, согласно которой разведчик должен оперировать либо в нейтральной стране, либо позади неприятельских линий.

Война с ее гигантскими потрясениями создала и для германцев, и для союзников много новых видов разведывательной работы. Каждый генеральный штаб знал, что пленники будут и что между ними всегда найдутся такие, которые будут говорить. В военной истории этот прием разведки применялся давно.

Наша разведка работала напряженно. Мы знали, что Людендорф перебросил с русского фронта на западный миллион человек и три тысячи орудий. На оккупированной территории в большом обилии появились свежие войска. Людендорф и фон дер Шуленбург организовали большое наступление. Но когда и где должно было оно начаться?

По плану немцы должны были сперва напасть на англичан и разгромить их армию, а потом разбить французов.

Перед первой большой атакой 21 марта 1918 года наша разведка была предупреждена о предстоящем наступлении многочисленными траншейными налетами в глубь передовой зоны наступающих войск. Кроме того, получалась ценная информация из внутренних источников и от людей, которых мы спускали с самолетов позади неприятельских линий.

Работники всех разведывательных подразделений, работники нашего летучего отряда, а также рядовые солдаты докладывали о необычайных передвижениях неприятельских войск. Массовые движения войск далеко за линией фронта, войска на железных дорогах, новые аэродромы, склады военного снаряжения, больницы и полевые лазареты — все это тянулось длинной вереницей.

Наши специально отобранные люди совершали ночью вылазки на немецкие передовые окопы и возвращались со сведениями, которые подтверждали имевшуюся уже информацию.

Ожидали гигантских и кровавых сражений.

Британский генеральный штаб предупредил французский, что следующий удар будет направлен против Н-ского фронта.

Вот что пишет об этом Уинстон Черчилль в своей книге «Мировой кризис»:

«26 мая 1918 года ранним утром французы захватили в плен двух немцев. Один был простым солдатом, другой — офицером. Оба пленника принадлежали к разным германским егерским полкам. По дороге в штаб дивизии немцы разговорились со своими конвоирами. Солдат сказал, что намечается наступление, офицер это отрицал. Когда пленников привели в штаб корпуса, их допросили порознь. Первым был допрошен офицер, который оказался словоохотливым. Он сообщил, что немцы не имеют никакого намерения произвести атаку на этом фронте.

Потом допросили солдата. Он заявил, что, по мнению солдат, будет атака в эту или в следующую ночь. Он не уверен относительно точного срока. На повторные вопросы он ответил, что в немецких частях уже раздали патроны и гранаты, но еще не дали полевых пайков. Вчера он видел около своей казармы солдат, принадлежавших к гвардейским полкам. Это все, что ему известно.

Потом снова позвали офицера. Ему сказали, что законы войны вовсе не обязывают его говорить, но коль скоро он сделал добровольные заявления, то будет за них отвечать. Давать ложную информацию — значит поступать как шпион. Это привело допрашиваемого офицера в явное замешательство. После усиленного допроса он сообщил мельчайшие подробности подготовлявшегося наступления, которое должно было начаться на следующий день.

Было уже 15 часов 26 мая.

Объявили тревогу. Все войска заняли свои боевые позиции.

Французский генеральный штаб заседал всю ночь, удрученный ожидаемым ударом.

На следующий день, в час ночи, немецкая артиллерийская канонада загрохотала на фронте протяженностью 30 миль, а три часа спустя 18 немецких дивизий были брошены на 4 французские и 3 английские дивизии».

* * *

Мне хочется рассказать еще об одном ловком ходе контрразведки. Речь идет о танках. Во время войны наши генералы произвели много выдающихся военных операций, в которых тайна была существенным элементом успеха и торжеством хорошо сохраненной тайны явилось применение танков.

В течение некоторого времени танки буквально парализовали врага. Неожиданность появления этого оружия была для немцев столь потрясающей, что если бы танк тогда имел более совершенную конструкцию, го союзные армии, наверное, могли бы немедленно приступить к победоносному окончанию войны.

Приведу другой пример, из которого видно, какое значение имеет строгое соблюдение тайны.

14 октября 1914 года 7-я дивизия готовилась занять позиции против Ипра. Генерала Роулинсона волновал вопрос о численности немецких сил, которые двигались на нас из Антверпена. Но неожиданно утром в двух милях от города был подбит немецкий самолет и два германских летчика были взяты в плен. При них нашли ценную информацию относительно намерений и тактики продвигающихся немцев. Их допрос оказал нашей разведке большую помощь, гак как мы были предупреждены о надвигающейся грозной опасности. Немцы в данном случае не сумели сохранить тайну, и это им дорого стоило.

Превосходство информации о неприятеле в сочетании с великолепным героизмом наших солдат позволило нам сдержать, отпарировать и, наконец, остановить навсегда стремление немцев к портам Ла-Манша.

Главным смазочным маслом для механизма оперативного отдела была информация о неприятеле.

Выдающийся писатель Фредерик Морис передает замечательный рассказ об одном храбром английском солдате. Не могу не привести на этих скромных страницах одно очень важное место из рассказа Мориса:

«Это было трудное и запутанное дело: выстроить 14 дивизий пехоты, 3 дивизии кавалерии, свыше 10 тысяч пушек и 450 танков на десятимильном фронте, не подавая врагу ни малейшего намека на выставленные силы.

Внезапность была сущностью подготовляемой операции, и лишь один случай из ста мог раскрыть тайну. Все хранили этот секрет. Как германский генерал Людендорф согнул линию нашей 5-й армии (я подчеркиваю слово «согнул»), так поступил Роулинсон с «превосходством информации его разведки»: он сломил навсегда силу неприятельской инициативы на Западном фронте. В последний раз союзная разведка победила германское командование.

Каждая мелочь была методически обдумана. Офицеры разведки, разъезжавшие на мотоциклах, и кавалерия были снабжены топографическими картами, специально для них составленными. Приказы были ясны.

«Всегда старайтесь застигнуть неприятеля врасплох. Старайтесь добыть всякую информацию о нем».

«Проникайте в его бригадные, дивизионные и корпусные штабы».

«Устремитесь вперед, как только мы прорвем фронт, застигните их врасплох и ловите их в смятении».

«Информация! Информация! И еще информация!..» Таков был главный девиз Роулинсона.

Даже во время сокрушительной атаки он не уставал насаждать в своей армии искусство хранить секреты.

За два часа до атаки он выпустил эскадрилью самолетов над германскими линиями. При продвижении пехоты он снова выпускал самолеты, на этот раз с парашютами, которые спускали боеприпасы. Свыше 100 тысяч патронов было доставлено этим своеобразным путем нашей пехоте и нашим пулеметчикам.

Методы работы искусной разведки штаба Роулинсона были прекрасны и сыграли решающую роль в сокрушении гигантского, казалось, неприступного барьера, воздвигнутого немцами. Из штаба германского 51-го корпуса был похищен полный план укрепления линии Гинденбурга, где были обозначены расположения окопов и пушек.

Я не могу точно сказать, кто действительно совершил этот замечательный подвиг.

Мне сказали, что это сделал один австралиец из племени монаш. Потом говорили, что план добыл один канадец, который впоследствии был убит. Говорили также, что это сделал один солдат-лондонец, принадлежавший к моей же части, к знаменитому 3-му корпусу. Но несомненно, что тот, кто добыл план немецких укреплений и вызвал этим столь значительные последствия, совершил величайший героический поступок в истории союзной разведки».

 

АМЕРИКАНСКАЯ РАЗВЕДКА

Майор Россель, бывший начальник разведки американского экспедиционного корпуса, сообщает замечательный эпизод из практики шпионажа, который ставит американскую систему разведки на почетное место в общей системе союзной разведки.

Маршал Фош, генерал Дуглас Хейг, генерал Першинг и другие союзные военачальники собрались в одном замке в Северной Франции, чтобы рассмотреть важные вопросы, связанные с усилием Людендорфа сокрушить силы союзников. Удар уже был нанесен, и английская 5-я армия это почувствовала.

Необходимо было добыть больше информации. Фош и Хейг знали, что этот первый удар был прелюдией к другим, которые должны были последовать. Нужно было во что бы то ни стало узнать планы немцев.

Американцы великолепно справились с этой задачей.

По словам майора Росселя, на совещании присутствовал полковник Р., уполномоченный по работе разведки штаба генерала Першинга.

Было отобрано четыре человека из американской разведки, которые совместно с работниками союзной разведки рассмотрели планы в связи с этим смелым шагом.

Испания была выбрана как исходный пункт для выполнения этого задания. Британская и французская сеть разведки обнимала всю Испанию. Американская разведка требовала, чтобы и ей было разрешено иметь в Испании свои разветвления.

Дальше я буду называть этих искусных и бесстрашных американских разведчиков: «начальником», «полковником», «майором» и «инженером».

«Полковник» был назначен старшим. Он свободно говорил по-испански и в совершенстве знал Испанию и обычаи ее народа. Он должен был перейти границу и заявить, что он беженец, что его неправильно обвиняют в подделке документов и что он озлоблен против союзников, особенно против американской армии. Он сочувствует германскому народу, и, кроме того, у него имеется ценная информация относительно американской армии, ее численности, расположения, вооружения и планов.

«Начальник» и «майор» должны были переправиться в Испанию через Гендей, для того чтобы помочь «полковнику» в выполнении его плана.

Не имея при себе никаких документов, «полковник» отправился в свое опасное предприятие. Хорошо ли, плохо ли, но первый шаг был сделан. Приехав на франко-испанскую границу в город Гендей, он переночевал в довольно скромной гостинице.

На следующее утро, согласно условленному плану, он был на глазах у многих наблюдателей арестован «начальником» и «майором» как опасный преступник и отведен в американский лагерь.

Было объявлено, что американская полиция задержала опасного преступника — американского гражданина. Эта новость распространилась по всему городу, что и требовалось по замыслу разведки. Эта история стала также известна испанским жандармам и караульному отряду на Интернациональном мосту.

Чтобы убедиться, насколько удовлетворительно выполнен план и насколько басня об «опасном американском преступнике» сделала свое дело, «майор» совершил поездку в Испанию и произвел негласное расследование.

Вечером он вернулся с сообщением о том, что произведенный ими шум дал резонанс сверх всякого ожидания. Этот арест стал известен в Сан-Себастьяне, где находился центр немецкой разведки и откуда знаменитая пятерка направляла свою шпионскую работу.

Теперь пришло время действовать. «Полковнику» надо было сбежать. Его могли расстрелять при попытке к бегству. Надо было решиться.

При смене часового в полночь «полковник» совершил побег.

Стреляли во всех направлениях. Полиция и испанские солдаты поспешно бросились искать беглеца. Всю эту ночь и в следующие дни «начальник» и «майор» организовывали облавы. План выполнялся с точностью.

Скоро распространился слух о том, что «полковник» в Сан-Себастьяне. Туда послали «начальника» и «майора». «Полковника» нужно было по возможности измытарить, для того чтобы убедить агентов германской разведки, которые следили за действиями американцев, что этот человек является тем, за кого его выдавали, то есть преступником, которого неловкая американская полиция пытается разыскать.

Во время заранее предусмотренного отсутствия «полковника» «начальник» и «майор» ворвались в гостиницу, где он жил, и произвели там обыск, устраивая при этом суматоху и беспорядок, для того чтобы привлечь как можно больше внимания окружающих.

Когда «полковник» вернулся после отъезда его друзей, он выразил свое глубокое негодование заведующему гостиницей. В это время к нему подошел человек и многозначительно, ровным тоном сказал ему, что если «полковник» его проводит до своей комнаты, то он даст ему некоторую информацию относительно тех, которые его разыскивают.

В ответ «полковник» разыграл свою роль.

— О, вы знаете, кто это? Быть может, вам известно все относительно меня? За кого вы меня принимаете? Мы переживаем странные вещи в эти дни. Но скажите мне номер вашей комнаты на случай, если я переменю свое мнение и решусь довериться вам.

«Полковник» чувствовал, что именно этот человек и является агентом немецкой разведки. Через два часа «полковник» постучал в дверь; ее тут же открыл его утренний знакомый.

Войдя в комнату, он увидел четырех человек, сидевших за столом. «Полковник» догадался, что перед ним немецкая шпионская организация.

Он был учтиво представлен всем присутствующим в комнате.

— Мы знаем ваши обстоятельства,— сказал один.— Если вы нам поможете, то, может быть, и мы вам окажем содействие. Говорите ли вы по-немецки?

— Нет,— ответил «полковник»,— только по-испански и по-французски (на самом деле он немецким владел свободно).

Оставив на минуту «полковника», они устроили срочное совещание. Шпионы говорили по-немецки, и их «гость» все понял. Однако он держался перед ними безучастно, как бы не понимая ни слова из их беседы.

С простодушием, характерным для тевтонского склада ума, немцы сразу прониклись уверенностью, что он охотно будет работать для них.

Потом председатель группы обратился к «полковнику» по-испански:

— Мы — работники немецкой разведки в Испании, нам нужны надежные агенты. Если вы будете работать для нас, мы будем хорошо платить. Нам нужна информация, которую вы можете добыть. Если вы нам честно будете служить,— хорошо. Если же будете играть двойную игру, то, где бы вы ни укрывались, мы вас найдем и убьем. Таковы условия. Если это предложение для вас неприемлемо или если оно вас пугает, то скажите об этом теперь же, в противном случае идите с нами и служите нам честно.

«Полковник» ответил, что ему нужно некоторое время для размышления.

— Хорошо, мы вас будем ждать в 15 часов 30 минут. Пока всего хорошего и, надеюсь, мы не прощаемся.

В назначенный час он пришел.

— Я принимаю ваше предложение. Американцы назначили цену за мою поимку. Я не виновен. Единственное, что я сейчас хочу,— это отомстить.

Немцы выразили ему свое сочувствие. Они ему сказали, что он может рассчитывать на защиту со стороны могущественной Германской империи. У нее крепкая рука, и ее кулак всегда готов сразить врагов ее верных слуг.

После этого короткого вступления председатель изложил сущность первого поручения:

— Американцы недавно захватили нашего агента в одном из своих крупных портов. Его скоро будут судить как шпиона. Этот человек, которого они знают под фамилией Мюллера, является в действительности представителем германской аристократии. Кайзер очень хочет, чтобы этот человек сбежал. Вы этому должны содействовать. Для этой цели вы вернетесь во Францию. Само собой разумеется, что мы вам окажем всемерную помощь. Если вы не можете устроить его побег другими средствами, попытайтесь подкупить часовых: за деньгами остановки не должно быть. Вам их дадут столько, сколько нужно для этого дела.

Сообщив «полковнику» о месте заключения знатного немца, председатель расспросил его о чертежах и о каком-то грузовом автомобиле и пушке, которые имеются в американской армии.

— Работая над освобождением нашего соотечественника, вы можете одновременно постараться раздобыть чертежи этого изобретения, которые очень нужны нашему генеральному штабу во Франции.

«Полковнику» дали значительную сумму денег для предварительных расходов. Он должен был выдавать себя за испанца и разъезжать с паспортом, который давал ему возможность путешествовать по всей Франции, не подвергаясь никаким стеснениям.

На следующее утро, уверившись, что за ним не следят, «полковник» покинул гостиницу.

Приехав на испанскую границу, переодетый, не стесняющийся в средствах и с испанской визой на паспорте, он немедленно получил разрешение ехать дальше. Для непосвященных это был крупный чиновник, приезжавший во Францию по срочным делам, касающимся испанского правительства.

В поезде «испанца» встретил «майор». Они хотели остаться наедине, но это им не удалось. Двое пассажиров вошли в их купе. Однако «полковник» сумел передать «майору» записку. Там было сказано: «Идите на станцию, где вы увидите, что я схожу с поезда». «Майор» так и сделал. В маленьком зале ожидания после отхода поезда они пожали друг другу руки. «Полковник» рассказал «майору» всю историю, и они условились встретиться в Париже. Оба агента сели на следующий поезд и ехали как незнакомые в разных купе. В Париже «испанец» поселился в спокойной гостинице, где его вскоре навестили «начальник», «майор» и «инженер».

Они горячо обсуждали вопрос об освобождении знатного немца. Все чувствовали, что если этот высокорожденный пленник будет освобожден, то потом можно будет сделать с немецкой разведкой все что угодно. Это был козырь.

«Начальник» разыскал дело этого столь важного пленника. Заключенному угрожала смертная казнь, и приговор должен был быть приведен в исполнение.

Американец стал страстно убеждать высшего офицера, который вел эго дело, что пленник очень нужен как агент для особого поручения.

Офицер сказал:

— Вы, очевидно, не знаете всей важности этого пленника?

— Нет,— ответил «начальник».

— Так вот — это принц Иоахим, любимый сын кайзера.

И он рассказал «начальнику» эту историю.

В Ля Рошели в доках схватили молодого человека, пытавшегося зажечь навес, под которым находилось много авиационного оборудования.

Задержанный назвался Мюллером и не говорил, кто он в действительности. Но все же подлинное лицо пленника стало известно. Тем временем немцы делали энергичные усилия, чтобы дипломатическим путем или другими способами добиться освобождения пленника, присвоившего себе имя Мюллера.

Американская разведка воспользовалась этим обстоятельством. Высший офицер, от которого зависела судьба Мюллера, был введен в курс дела. Решили разыграть комедию.

«Полковник», еще пребывавший под видом испанца, был «арестован» своими коллегами как подозрительный и помещен в тюрьму, где сидел Мюллер. Американец скоро вошел с ним в контакт. Составили заговор.

— Я проник сюда по распоряжению немецкой разведки и хочу помочь вам бежать. Когда выйдете на вечернюю прогулку, вы увидите человека, который будет вам кивать головой, это будет частный посетитель, и тогда спасайтесь бегством. Я буду ждать за воротами с автомобилем.

Мюллер был восхищен. Он обещал повиноваться.

На следующее утро «начальник» навестил дежурного офицера французской контрразведки и попросил его выпустить «испанца», так как все оказалось в порядке. Начальник тюрьмы получил соответствующее распоряжение, и «испанца» выпустили в это же утро. Прежде чем уйти, он успел сделать последнее предупреждение узнику: «сегодня вечером».

Как раз в тот момент, когда Мюллер вышел на вечернюю прогулку, «майор» появился у ворот тюрьмы в форме офицера американской армии. Часовые отдали ему честь. Автомобиль «майора» стоял за стенами тюрьмы. Это была большая мощная машина с сильным мотором, сконструированным так, чтобы можно было перейти на полную скорость в десять секунд. Мотор работал.

Когда «майор» вошел через калитку в тюрьму, «полковник» прошел к сиденью шофера. «Майор» отвлек внимание шофера в другую сторону, и в эту минуту узник вышел из ворот. Одного сигнала было достаточно, чтобы он устремился к автомобилю. Часовой помчался за ним в сопровождении «майора», который поскользнулся и ловко упал на спину, увлекая за собой часового. Через секунду «майор» бросился к калитке и стал стрелять из своего автоматического пистолета по уезжающему автомобилю. Пока часовой добрался до калитки, машина исчезла. Была организована погоня, но беглецов не нашли.

«Полковник» и Мюллер благополучно добрались до Испании; границу они перешли по хорошо известной им дороге.

По приезде принц был радостно принят хозяевами «полковника» из германской разведки. «Полковник» был предметом восхищения кайзеровских авантюристов, и, что важнее всего, он завоевал их полное доверие.

Его преданность была теперь вне сомнения. Некоторое время спустя «полковник» снова поехал во Францию; на этот раз с заданием достать для Германии чертежи недавно сделанного важного изобретения.

— Я знаю одного нужного человека в Париже,— сказал «полковник» немецкому начальнику,— который за большую сумму денег даст вам то, что вы хотите.

Однако принц не захотел, чтобы «полковник» вернулся во Францию.

— Он слишком храбрый человек. Он идет на верную смерть. Я ему так много обязан, что ничем не смогу оплатить свой долг. Он мне спас жизнь,— говорил принц.

После долгих споров «полковник» получил наконец разрешение. На этот раз он въехал во Францию другим путем и при совершенно других обстоятельствах.

Один опытный испанский проводник, который знал каждую пядь земли в горах, должен был проводить его во Францию. В темную ночь, когда бушевала гроза, они отправились в путь, с тем чтобы перейти границу. Горная тропа, по которой они шли, таила в себе множество опасностей даже в прекрасную погоду; одни только контрабандисты знали ее.

Путники поднялись по тропинке, которая местами была до того узка, что лишь несколько сантиметров отделяли их от края пропасти в несколько тысяч футов глубиной: один толчок, и смерть неминуема.

Американец и проводник насквозь промокли. Скользя, скатываясь, а иногда ползя на четвереньках, они начали спускаться вниз.

На рассвете они увидели Францию.

Убедившись в том, что поблизости нет часовых, путники пробрались украдкой в одну маленькую деревню. Тут «полковник» простился со своим другом контрабандистом.

Прячась по ночам и путешествуя днем, «полковник» избегал городов, как чумы. У него не было никаких документов. Но ему повезло. Американский грузовик взял его с собой, так как он представился человеком, направляющимся в Париж, для того чтобы поступить в американский экспедиционный корпус.

В Париже он остановился в прежней гостинице, где его вскоре посетил «начальник» и другие товарищи. Все они были восхищены его возвращением, так как сильно беспокоились, не получая со времени его бегства никаких известий о нем.

Теперь начинается новая фаза в приключениях «полковника». Ведь его послали для того, чтобы достать секретные чертежи одного американского изобретения! Было решено ввести немцев в заблуждение какими-нибудь никчемными чертежами. Для помощи пригласили «инженера». Ему указали на опасность этой задачи, так как наградой может оказаться расстрел у каменной стены на рассвете, но «инженер» был храбр.

Он принялся за работу, достал схемы и чертежи какого-то мотора и механических частей, с помощью которых можно было надуть немцев. «Инженер» должен был вернуться вместе с «полковником» и говорить на таком техническом языке, чтобы начальники немецкой разведки в Сан-Себастьяне ничего не могли понять.

Под предлогом, что они ищут немецких дезертиров, друзья поехали к испанской границе, очень осторожно пробрались в горы и явились к немецкой пятерке в Сан-Себастьян.

«Инженер» пытался объяснить немецким разведчикам на техническом языке привезенные чертежи, но, как он этого и хотел, подробности оказались слишком сложны для того, чтобы их могли понять. «Инженер» намеренно их запутал.

Тогда было решено, что единственным выходом является посылка «инженера» в Германию. Но когда «полковник» предложил этот план «инженеру», тот без «полковника» ехать отказался. Тогда принц Иоахим вмешался в переговоры. Его сильно интересовали привезенные чертежи, и он заявил, что оба поедут в Германию вместе с ним.

— А каким путем? — спросил «полковник».— Через Францию невозможно, через нейтральные страны также нельзя, потому что все союзные разведки знают меня. Меня арестуют на первой пограничной заставе.

— Не беспокойтесь,— ответил принц,— у нас имеется регулярное сообщение между Испанией и Кильским каналом. Уже свыше трех лет как наши подводные лодки курсируют по этой линии. До сих пор было только два несчастных случая на этой секретной линии. Я с вами поеду и буду отвечать за вашу безопасность перед нашим генеральным штабом.

На этом и договорились.

Ожидаемая подводная лодка прибыла через два дня. «Полковник» слышал, что капитан рассказывал пятерке о том, как в Ла-Манше два миноносца гнались за ним несколько часов. Он избежал катастрофы тем, что нырнул и опустился на дно на очень большую глубину, оставаясь там около шести часов.

— Эти англичане порядком надоели нам, командирам подводных лодок! — сказал он многозначительно.

Немцы переглянулись. Они знали этого командира подводной лодки. Это был человек опытный, твердый и решительный. Если он говорил, то обдумывал свои слова.

Когда капитану сказали, что ему придется взять на борт трех пассажиров, он заявил, что не возьмет ни одного. Но принц Иоахим настоял на своем, и дело было улажено.

С наступлением сумерек пассажиры были доставлены на лодке к подводному кораблю. Оба разведчика были помещены в маленьком купе. Капитан предупредил их, что там они будут находиться до конца рейса.

— Не выходите из вашей каюты. Мой экипаж не любит ни англичан, ни американцев. Вас могут ударить. Матросы не понимают методов разведки.

Так они провели все плавание. Один раз их навестил принц и вежливо осведомился об их здоровье. Но кроме этого визита, а также ежедневного посещения младшего офицера, который приносил им пищу, ничего не происходило, что могло бы нарушить однообразие этого путешествия.

Наконец рейс окончился, и лодка всплыла на поверхность в германских территориальных водах у укрепленного входа в Кильскую гавань.

Когда американцы высадились на берег, принц повел их по большой гавани для подводных лодок к близлежащим казармам, велел им ждать, а сам пошел к начальнику военно-морской базы.

Во время ожидания они обратили на себя внимание многих офицеров. Один офицер, который вышел из дома командующего, остановился около них и заговорил по-английски.

Он задал им несколько вопросов об их национальности, потом осведомился, говорят ли они по-немецки. Когда ему ответили отрицательно, он обратился к группе наблюдателей и сказал по-немецки:

— Эти двое американцев — предатели, они уже продают свою родину.

Потом у дверей появился принц и дал им знак следовать за ним. Их представили генералу, который свободно говорил по-английски.

— Мне сказали, что вы спасли жизнь его королевскому высочеству. Германия вам вечно будет обязана. Пока вы будете здесь, под моим попечением, вы можете рассчитывать на полный личный комфорт и на мою защиту.

Все улыбались и кланялись, когда принц распрощался и ушел. Американцы видели его в последний раз.

Потом генерал обратился к ним и сказал:

— Я назначил офицера для вашего личного обслуживания. Он будет вместе с тем переводчиком. Я пошлю за ним,— и он нажал кнопку на своем столе. Послышался стук у дверей, и в комнату вошел офицер.— Вот капитан Шмидт,— сказал генерал. «Полковник» и «инженер» вытаращили глаза от изумления.

Это был тот самый офицер, который недавно так оскорбительно отозвался о них.

Они пробыли в казармах почти два дня. На второй день вечером капитан Шмидт велел им быть к утру готовыми ехать в генеральный штаб. Наконец-то они увидят мощную машину императорской германской армии!

В течение всего следующего дня они ехали в закрытом купе первого класса и вечером прибыли в Кобленц. Их отвели в маленькую гостиницу, и капитан Шмидт предложил им привести себя в порядок. Им разрешат выходить от 10 утра до 5 часов вечера, но они должны выдавать себя за испанцев; для этого им вручили два удостоверения личности на случай, если на улице ими заинтересуются сотрудники германской контрразведки.

На следующий день они пошли в одно маленькое, но изысканное кафе. Там они разговаривали по-испански на общие темы и так тихо, что их не мог бы понять кто-либо желающий подслушать беседу.

Посидев в кафе с полчаса, «полковник» заметил, что одна довольно миловидная молодая женщина, изысканно одетая, все время смотрит на них. Он сделал вид, что ничего не замечает, но каждый раз, когда его глаза глядели в ту сторону, они встречали настойчивый взгляд этой женщины.

Собираясь уйти, они стали искать официанта, но не успели расплатиться, как к их столику подошла эта женщина и заговорила с ними по-испански.

— Извините меня, но мне кажется, что вы иностранцы. Я предполагаю, что вы испанцы. Официант мне это подтвердил.

— Да,— сказал «полковник»,— я вижу, что вы говорите на нашем языке. Садитесь с нами. Выпейте стакан кофе. Как приятно слышать родную речь в устах такой очаровательной особы, как вы.

Молодая женщина села за стол, и все трое разговаривали свыше часа. В конце концов они условились встретиться завтра в этом же месте.

Когда они вернулись к себе в гостиницу, «полковник» обратился к «инженеру».

— Это разведчица! Ее подослали, для того чтобы нас выслеживать. Возможно, что она будет ухаживать за одним из нас, для того чтобы попытаться узнать кое-что. Я думаю, что она метит в меня, и я постараюсь сыграть свою роль.

С тех пор новая знакомая встречалась с ними каждый день.

Через неделю пришел Шмидт и сказал, что «инженеру» придется ежедневно ходить в отдел авиации, для того чтобы рассмотреть чертежи вместе с германскими экспертами. Пока генеральный штаб не готов принять «полковника», и он может располагать своим временем наилучшим для себя образом.

Оба американца чувствовали, что немецкая разведка играет ими. Они нужны ей только временно. Все указывало на это.

— Если они хотят вас прогнать, не допустите этого,— сказал «полковник» своему товарищу.- Это будет для вас верная гибель. Когда они добудут информацию, нам будет конец. Я очень ясно вижу их намерения. Они нас перехитрили. В таком случае наша миссия будет бесплодной и все жертвы, которые мы принесли, окажутся напрасными. Во всяком случае, если придется умереть,— умрем вместе.

Но произошло нечто непредвиденное, что совершенно изменило положение. Грета, немецкая контрразведчица, влюбилась в «полковника». Однажды днем она сказала ему:

— Меня подослали для того, чтобы обольстить вас, но вместо этого я стала жертвой своего собственного чувства. И это я, Грета, которая думала, что недоступна для таких вещей!

Она была глубоко взволнована.

— Давайте завтра встретимся в парке, а не здесь; я хочу вам многое рассказать.

Оба американца инстинктивно чувствовали, что они под угрозой разоблачения. Это было лишь вопросом времени. Было ясно, что, как только германские эксперты будут знать об этом изобретении все, что можно, «инженера» отправят внутрь страны, для того чтобы он помогал конструкторам. Американцы знали, что это значит. И они решили скрыться при первой же возможности.

Рано утром к ним постучал Шмидт. Обращаясь к «полковнику», он сказал:

— Вы пойдете со мною в 10 часов утра в генеральный штаб, вам назначена аудиенция.

В 10 часов утра Шмидт привел его в большую гостиницу. За конторским столом в огромной комнате, стены которой были увешаны большими картами, стоял Гинденбург.

— Я извиняюсь, что заставил вас так долго ждать свидания со мною. Дело в том, что я редко бываю здесь. Я знаю все относительно вас и выразил желание познакомиться лично. Мое время дорого. Большие события должны развернуться. Расскажите мне по возможности коротко, что вам известно об американских силах во Франции.

«Полковник» разговаривал с ним целый час. Он говорил:

— Два миллиона американцев находятся на пути во Францию. 750 тысяч человек уже сейчас на фронте. Американцы имеют 5 тысяч самолетов, 2 тысячи пушек; еще прибудут тысячи солдат, миллионы тонн военного снаряжения и продовольствия,— таково было содержание его рассказа.

Фельдмаршал изменился в лице. Он был явно взволнован. Для него это сообщение было предвестником надвигающегося бедствия. Некоторое время он молча ходил по комнате, потом, подойдя к своему столу, нажал кнопку.

— Довольно, я еще пошлю за вами.

Капитан Шмидт открыл дверь; аудиенция была окончена. Когда они вышли из гостиницы, капитан оставил «полковника».

— Вы знаете, куда вам идти и что вам делать. Я за вами зайду, если вас потребуют.

В тот же день «полковник» пришел в парк на назначенное свидание. Грета его ждала.

— Слушайте меня внимательно. Слушайте, мой возлюбленный, так внимательно, как до сих пор вы никогда не слушали. Вы оба осуждены на смерть. Я знаю, кто вы. Наша контрразведка знает ваши биографии. Вы оба американские офицеры. Меня не занимает вопрос о том, искренни вы или нет. Меня не занимает вопрос о том, являетесь ли вы американским преступником. Наша контрразведка склонна думать, что нет. Она говорит, что вы оба агенты американской разведки, оба союзные шпионы, играющие хитрую, но безнадежную игру. На этот раз вы зашли слишком далеко. Не бойтесь. Доверьтесь мне. Я нашла выход. Сегодня ночью я приду к вам в комнату. К тому времени я буду знать, выполняются ли мои планы.

Вечером того же дня оба американца, с напряженным вниманием ждавшие в своей комнате эту женщину, услышали ожидаемый стук в дверь. Грета пришла, как было условлено. Ее приход к американцам не должен был казаться подозрительным немецким контрразведчикам. По их мнению, она, как контрразведчица, разыгрывала роль любовницы.

План, который она развернула перед американцами, казался невероятным, невозможным. Однако они были в ее руках. Если она играет двойную игру, они погибли. Если они будут продолжать свою игру, они также погибли. Какая разница?

С другой стороны, если она действует искренне, то их миссия будет выполнена успешно, успешнее, чем этого можно было ожидать.

— Я заручилась помощью двух полковников генерального штаба,— сказала она, и глаза ее загорелись, дыхание стало прерывистым, как при подавленном волнении.— Оба эти полковника изменники. Это одна и та же игра на войне. Оба говорят, что немцы обречены. Это лишь вопрос времени. Они видели последний секретный доклад, который вы сделали Гинденбургу.

— У них имеются тайные планы германских операций,— продолжала Грета,— эти планы, если они попадут в руки Фоша, окончательно решат судьбу Германии. Они хотят заключить договор. Они требуют от меня уверенности в том, что этот договор будет выполнен. Во-первых, защита против мести со стороны немецкой контрразведки, в какой бы стране они ни были. Во-вторых, сто тысяч долларов вознаграждения. Третье условие,— чтобы их немедленно перевезли в другую страну, предпочтительно в Америку. Если вы соглашаетесь, то я передам ваш ответ, и вас отсюда увезут. Таков их план. Они оба поедут с вами по Германии до ваших линий, до самого американского фронта. Они вас увезут отсюда под тем предлогом, чтобы вас было удобнее убить. Они имеют неограниченные полномочия. Никто не может оспаривать их власть.

— Грета,— сказал «полковник»,— впервые я с вами буду говорить по-немецки, на вашем родном языке. Я вам верю. Мой товарищ и я находимся в ваших руках. Если вы нас обманываете, то, возможно, мысль о том, что вы нас лишили жизни, всегда будет вас преследовать. Передайте этим двум офицерам, что их условия приняты. Если мы выберемся отсюда, тогда мы окажем услугу нашей стране и делу союзников. Что касается вас, то вы поедете в Голландию. Дня через два после нашего отъезда найдите какой-нибудь предлог и перейдите голландскую границу. В противном случае мое сердце не найдет покоя при мысли о том, что мы на свободе, а вы остались и, по всей вероятности, вас ждет смерть.

— Не беспокойтесь. Я сегодня же ночью передам ваше согласие. Они смогут вас увезти отсюда лишь через два дня. Хорошо. Я все это обдумала,— ответила она.— Сегодня ночью я покидаю Кобленц с испанским паспортом. Мне поручено поехать в Париж, для того чтобы раздобыть кое-какую информацию. Мой отъезд не вызовет ни малейшего подозрения. Вы со мной говорили по-немецки,— сказала Грета «полковнику».— Теперь я буду отвечать на вашем языке, который является моим родным языком. Я родилась в Нью-Йорке и воспитывалась в Южной Америке. Я говорю по-английски, по-испански и по-немецки. Итак, прощайте, до скорого свидания.

На следующее утро оба офицера, о которых говорила Грета, вместе с капитаном Шмидтом пришли в гостиницу.

—Эти два офицера,— сказала она,— отвезут вас к командующему германскими войсками во Франции. Вас обоих будут еще допрашивать, так как возникли сомнения, требующие более подробных объяснений.

В назначенное время «полковник» и «инженер» покинули Германию. В конце июня 1918 года оба германских офицера из неприятельского верховного командования благополучно достигли американских позиций.

В настоящее время где-то в Америке два немца, если они живы, знают правду об этом большом шпионском заговоре. И где-то в Америке Грета, немецкая шпионка, и ее муж «полковник» вспоминают те дни, когда судьба и шпионская работа столкнули их. Принц Иоахим Гогенцоллерн покончил самоубийством в 1927 году. Я думаю, что он никогда не знал правды о своем освобождении.

 

ПОДВИГ РАЗВЕДЧИКА СТЮАРТА

Это было 31 августа 1914 года. Тени пыльного знойного дня, укорачивались, когда я шел со своим полком и заметил на перекрестке дорог одного штатского, по одежде — типичного французского сельскохозяйственного рабочего. Он стоял на краю дороги вместе с другими многочисленными беженцами и наблюдал, как проходили наши отступающие войска. Никто не обратил внимания на него. Мы таких видели тысячами, когда отходили от Монса.

Несмотря на то что он был небритый, немытый и нечесаный, несмотря на то что мои глаза встретились с его глазами всего на одну секунду, несмотря на то что я был смертельно усталым,— я в течение этого мгновенного взгляда узнал в этом человеке одного английского разведчика. Это был Бертран Стюарт, который возвращался для того, чтобы быть в непосредственной близости к продвигающемуся неприятелю и чтобы еще раз рискнуть своей жизнью за дело союзников. Очень немногие знают об удивительных подвигах, которые совершил этот смелый и ловкий английский разведчик.

30-го ночью Стюарт прибыл в деревню, где временно была расквартирована одна кавалерийская дивизия фон дер Марвица. Разведчик хорошо говорил по-немецки. Пройдя 5 миль в открытом поле, он спрятал свой радиоаппарат. Надо отметить, что он хорошо знал немецкий код.

Деревня кишела германскими кавалеристами. Вдоль главных и боковых улиц, а также на окраинах стояли оседланные, покрытые пылью лошади. Они ели из мешков; от измученных животных шел пар. Стюарт узнал, что многие эскадроны находились в пути 24, а в некоторых случаях — 26 часов.

Окружение британской армии и взятие Парижа были вопросом времени. Многие солдаты говорили об этом при Стюарте совсем открыто, так как на него смотрели как на невежественного французского крестьянина.

Прислушиваясь к разговорам окружающих, он услышал, как солдаты говорили, что около Нери имеется британский бивуак и что 18-й драгунский, 2-й кирасирский и 9-й уланский полки при поддержке двенадцати орудий должны на рассвете внезапно атаковать английские войска.

Стюарт знал, что две ударные германские дивизий были недалеко. Поэтому он ночью отправился по маленькой дорожке в открытое поле, где мог наблюдать за маршем 4-й германской кавалерийской дивизии.

Можно вообразить себе, какие мысли роились в голове этого человека, когда он лежал, спрятанный в канаве. Как на зло, утренняя заря принесла с собой тяжелый, густой туман. Но он мог слышать звуки голосов немцев, бряцание оружия и сухой треск конских копыт по дороге; он пришел к заключению, что немцы наконец двинулись в путь.

Еще раз он подполз близко к деревне, теперь тихой и безлюдной, и вдоль дороги различил несколько темных предметов. Он тут же понял, что в своем смешном продвижении вперед немцы оставили позади колонны свои радиостанции.

Не колеблясь ни одной минуты, Стюарт помчался в деревню. Густой туман мешал ему бежать. Но ориентируясь по некоторым вехам, разведчик добрался до места — к полуразрушенной ферме, где он установил свой радиоаппарат.

Он немедленно принялся за работу и скоро вошел в контакт с 2-м, потом с 9-м германскими кавалерийскими полками. Пользуясь секретным немецким военным кодом, он послал следующую телеграмму: «4-й кавалерийский сообщает, что в Нери нет англичан, прекратите боевые действия и передислоцируйте части на юг, в Компьен».

Он получил ответ от обеих дивизий: «Приняли. Все в порядке».

Теперь я должен сделать маленькое отступление и рассказать о героической битве под Нери, в которой я лично участвовал.

Это было 1 сентября в 4 часа утра. 2-й драгунский гвардейский полк и батарея «Л» конной артиллерии вывели своих лошадей на водопой. Утро стояло туманное, но сквозь туман на расстоянии примерно 700 метров один офицер заметил, что с вершины небольшого холмика на англичан смотрели три всадника. Это были разъезды немецких офицеров-наблюдателей, управлявших огнем двенадцати орудий. Не успели британцы узнать, в чем дело, как противник стал стрелять шрапнелью прямой наводкой. Произошло страшное смятение и свалка. Много людей и лошадей было убито и ранено, три пушки подбиты. Нападение было так неожиданно, что поражение начало принимать размеры катастрофы. Сумятицу в рядах англичан усилила пальба, которую открыл отряд немецкой кавалерии, сопровождавший орудия. К счастью, вовремя подоспели наши резервы. Через две-три минуты неприятель бросил свои пушки. Я помню, что мы захватили восемь орудий; кроме того, немцы потеряли убитыми свыше 700 человек.

Но что было бы, если бы атаку произвел весь кавалерийский корпус фон дер Марвица, как это предполагалось? Положение спас ложный приказ, за который британская армия должна быть благодарна только одному человеку, и этот человек — покойный Стюарт, сотрудник разведки.

 

ИСТОРИЯ ПОЛКОВНИКА РЕДЛЯ

Моя книга была бы неполной, если бы я обошел молчанием деятельность одного разведчика, работавшего до войны и пользовавшегося методами, чрезвычайно характерными для преобладавшей тогда в военных кругах Центральной Европы секретной работы.

Эта история содержит описание приключений полковника Редля, который, несомненно, был мастером разведки и крупным шпионом в довоенной Европе.

Одна пражская газета, вышедшая в понедельник, 26 мая 1913 года, напечатала следующий отчет о футбольном матче:

«Футбол в Праге. Шторм 1 — против Унион В.5—7 (полтайма: 3—3). Шторм 1 оказался очень слабой командой ввиду отсутствия Вагнера и Марка. Один Атья не был достаточно силен, для того чтобы оказать сопротивление своим противникам».

Автором этой отрывочной заметки был раздраженный глава побежденной команды, он же один из редакторов газеты. Однако эти несколько строк мелкого шрифта имеют теснейшую связь с одной из наиболее ярких сенсационных драм шпионажа за последние годы.

Если бы Вагнер играл, Шторм 1, может быть, выиграл бы, но события, служащие темой настоящего рассказа, по всей вероятности, остались бы навсегда погребенными в неизвестности.

Трагические события в центре веселящейся Вены развернулись с напряженной стремительностью.

Только 10 человек во всей Австрии знали полностью эту историю: главнокомандующий австрийской армией генерал Конрад фон Гецендорф, высшие чиновники австрийской разведки и австрийского военного министерства и высшие чиновники венской полиции. Были приняты самые строгие меры предосторожности, для того чтобы это осталось тайной. Все эти 10 человек поклялись свято хранить секрет. Даже император Франц Иосиф и наследник трона герцог Франц Фердинанд (убийство которого в Сараево год спустя послужило поводом для войны) должны были остаться в неведении. Но все эти меры предосторожности не помогли, потому что на одном стадионе в Праге отсутствовал капитан команды.

Таковы странные зигзаги судьбы.

В понедельник после обеда капитан команды Шторм 1 посетил своего товарища по игре Вагнера (слесаря по профессии), чтобы узнать, почему он не пришел на матч.

— Я никак не мог прийти,— сказал Вагнер своему капитану.— За мной приезжали военные.

— А чего они хотели?

— Мне нужно было взломать несколько замков в доме одного офицера.

И Вагнер рассказал всю историю, не подозревая, что она имеет какое-либо значение.

В присутствии начальника пражского корпуса и многих высокочиновных офицеров, очевидно, приехавших из Вены, ему пришлось открыть дверь дома, который, ему казалось, принадлежал одному генералу, умершему в тот же день в Вене.

Ему также пришлось взломать все ящики стола, гардеробы, конторки и т. д., где было найдено много бумаг и фотографий. Когда офицеры рассмотрели все обнаруженное при обыске, они остолбенели от ужаса. Они восклицали:

— Неужели? Кто бы этому поверил?

Некоторые из этих бумаг были написаны по-русски.

Там оказались также и планы. Среди бумаг была найдена значительная сумма денег.

Генерал был, по-видимому, очень богат: в доме стояла великолепная мебель.

— Мне кажется, что они искали завещание,— закончил Вагнер.— Во всяком случае, генерал держал свои документы в надежном месте. Некоторые из замков было трудно взломать. Конечно, в следующее воскресенье я буду на матче. Такие вещи не происходят каждое воскресенье.

Капитан команды, не менее изумленный, чем офицеры, вернулся в свою редакцию.

Такова была действительная история, скрывавшаяся под официальным сообщением «венского бюро печати», которое появилось в утренних газетах. Это сообщение с прискорбием оповещало о самоубийстве полковника Альфреда Редля, начальника штаба 8-го корпуса, очень одаренного офицера, который достиг высокого ранга. Он поехал в Вену по профессиональным поручениям и в минуту упадка настроения, вызванного неделями бессонницы, застрелился.

Русские документы! Планы и фотографии! Самоубийство! Из Вены выслали специальную комиссию офицеров, для того чтобы произвести обыск в доме полковника. Почему? Все было ясно как день: Редль был шпионом! Этот человек, чей гений был общепризнан и который скоро должен был добраться до верховного командования австрийской армии, был изменником!

Редактор, капитан футбольной команды Шторм 1, конечно, наткнулся на большую сенсацию, но он не мог использовать ее в своей газете. Если бы эти сведения появились в «Прагер тагеблат», полиция тут же вмешалась бы, конфисковала бы все экземпляры, закрыла бы газету и посадила бы в тюрьму по возможности больше людей из редакции. Поэтому он посовещался со своим сотрудником и во вторник утром напечатал следующее сообщение:

«Одно высокопоставленное лицо просит нас опровергнуть слухи, распространяемые преимущественно в военных кругах относительно начальника штаба пражского корпуса полковника Редля, который, как уже сообщалось, покончил самоубийством в Вене в воскресенье утром. Согласно этим слухам, этот полковник будто бы обвиняется в том, что передал одному государству, а именно России, военные секреты. На самом же деле комиссия высших офицеров, приехавшая в Прагу для того, чтобы произвести обыск в доме покойного полковника, преследовала совсем другую цель».

Это было все, что могла безопасно напечатать пражская газета. Но публика знала, что это означает, потому что читатели газет давно были вынуждены благодаря строгой цензуре читать между строк. Если напечатано: «Полковник Редль — не изменник», то они знали, что эго означает: «Полковник Редль — изменник».

Таким образом довоенная Австро-Венгрия узнала основной эпизод трагедии. Но в среду официальная Европа узнала гораздо больше подробностей об этой истории, так как капитан команды Шторм 1 был пражским корреспондентом одной берлинской газеты. Европа два-три дня интересовалась этим делом, которое было у всех на устах, а потом о нем забыли.

Закончилась великая война, рухнула Австро-Венгерская империя, раскрошилась мощная военная система. Различные документы были найдены один за другим в разных местах. Лишь теперь стала точно известна история Редля.

Альфред Редль был, несомненно, одним из наиболее блестящих офицеров австрийской армии. Он был искусным лингвистом, имел широкие познания относительно основных европейских государств, глубоко знал военную историю. Он был трудолюбив, энергичен, работоспособен, удачлив. В 1900 году, когда генерал барон фон Гизль стоял во главе разведки Австро-Венгрии, он назначил Редля начальником Отдела информации (разведка и контрразведка). Молодой офицер так хорошо справлялся со своей работой, что, когда фон Гизль получил повышение, он потребовал назначения Редля начальником его штаба. В течение пяти лет (1900—1905) Редль был начальником контрразведки, которую он превратил в наиболее мощную организацию австро-венгерской армии. Ему удалось захватить некоторых наиболее ловких разведчиков. Он раздобыл важнейшие секреты многих государств. Он как будто не знал неудач. Однако большую часть времени пребывания на этом посту Редль действовал как шпион в пользу старой, императорской России.

Бюро информации (или, как его называли сокращенно, КС) было изумительным учреждением. Если оно интересовалось каким-нибудь посетителем, тот оказывался сфотографированным и анфас и в профиль, отпечатки его пальцев регистрировались и каждое его слово записывалось на граммофонной пластинке. Где бы ни находился этот посетитель — в приемном зале ожидания или в конторе,— невидимые фотоаппараты всегда были устремлены на него.

Во время разговора с посетителем чиновник пододвигал лежавшую на столе коробку с папиросами и любезно предлагал:

— Возьмите папиросу.

Посетитель брал коробку и оставлял о себе прочную память: поверхность коробки была покрыта слоем «шелкового порошка», и, таким образом, на ней оставались отпечатки пальцев.

Если посетитель был некурящий, тогда чиновника «вдруг» вызывали к телефону...

— Извините, я через минуту вернусь,— говорил он и убегал из комнаты.

На столе оставалась «забытая» папка с надписью «Секретно». Очень мало посетителей КС противостояли желанию заглянуть украдкой в секретную папку!

Папка тоже была покрыта слоем «шелкового порошка». Если посетитель, за которым наблюдали из соседней комнаты, устоял против искушения, тогда применяли какую-нибудь другую хитрость. Если и эта уловка не удавалась, применяли новую, и так до тех пор, пока не достигали цели. Во время разговора аппарат передавал каждое произнесенное слово граммофонной пластинке, расположенной в соседней комнате.

Когда майор Редль получил чин полковника и был назначен начальником штаба генерала фон Гизля, его преемник капитан Ронге и весь персонал КС долго не могли забыть своего начальника.

«Вспомните Редля!», «Что сказал бы Редль?» — таковы были девизы работников, которые поддерживали высокую степень активности своего учреждения.

Новый начальник КС постоянно изыскивал новые методы и планы, для того чтобы превзойти Редля. В 1908 году после аннексии Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией, когда положение в Европе было напряженным, капитан Ронге и его начальник должны были больше, чем когда-либо, быть начеку. Между прочим, Ронге ввел тайную почтовую цензуру. Только три человека — начальник, Ронге и чиновник, поставленный во главе «черного кабинета» (так называли цензуру),— знали истинную причину создания этого учреждения. Работникам, которые присягнули хранить секрет, говорили, что цензура вводится для борьбы с таможенными мошенниками.

Особое внимание обращалось на письма, прибывающие из пограничных местностей. Благодаря цензуре удалось изобличить в шпионаже в период аннексии одного русского военного атташе в Вене, очень известного в высших кругах полковника. Его, конечно, нельзя было арестовать, но однажды ночью на придворном балу императора колко сострили на его счет. Это дало атташе понять, что он разоблачен, и через неделю он был отозван. Его преемник тоже оказался шпионом — еще один успех черного кабинета и КС. 2 апреля 1913 года в черном кабинете вскрыли два письма. Оба имели следующий адрес: Опера балл, 13, до востребования. Главный почтамт. Вена.

Судя по почтовым маркам, они шли из Эйдкунена (Восточная Пруссия, на русско-германской границе). Одно содержало 6000 австрийских крон, а другое — 8000 крон. Ни в том, ни в другом не было сопроводительного письма, и уже поэтому письма, естественно, вызвали подозрение. Если эти деньги уплачиваются за честный труд, то почему не послать их обычным путем? И Эйдкунен — эта маленькая пограничная прусская станция, известная разведчикам всего мира! Нет ничего удивительного в том, что КС особенно заинтересовалось письмами. Было решено узнать личность того, кому посылались эти деньги. Вблизи главного почтамта, на Мясном рынке, имеется небольшое отделение полиции. Между отделением полиции и окном главного почтамта был проведен электрический звонок, чтобы дежурный почтовый служащий, нажимая кнопку, мог подать сигнал в одну из комнат полицейского отделения. Дежурный был проинструктирован, как поступить в тот момент, когда придут за письмами; ему также сказали, чтобы он преднамеренно медлил с выдачей этих писем. Двое агентов дежурили в полицейском отделении и всегда были готовы ринуться на почту, когда раздастся звонок, и задержать получателя этих писем. На следующий день звонка не было. Прошла неделя. Молчание. Прошел месяц. Письма еще лежали невостребованными. Прошел апрель, май уже был на исходе. Странно! Никто не требовал писем, содержащих 500 фунтов. Но в субботу 24 мая после обеда — звонок. Как назло, случилось так, что агентов не было в этот момент в комнате. Но все же через несколько минут они появились на почтамте.

— Вы очень медленно шли,— сказал почтовый чиновник,— клиент только что ушел налево от почты.

Сыщики бросились на улицу. Они увидели, что с угла отъезжает такси. Не было никакого сомнения в том, что в этом автомобиле сидел человек, только что получивший письма. Но другого такси не было поблизости; о погоне не могло быть и речи.

Агенты стояли на месте около 20 минут, обсуждая положение. Наконец они увидели такси, которое медленно ехало по улице. Один из сыщиков посмотрел на такси и вздрогнул. Это была та самая машина, на которой уезжал преследуемый ими человек. Они сели в машину и спросили шофера, куда он отвез их «друга» — человека, которого он посадил здесь, на углу, 22 минуты назад.

— Он поехал в кафе «Кайзергоф».

— Хорошо, везите нас туда.

По дороге внимательно осмотрели внутренность такси и нашли футляр от карманного ножика из серой блестящей шерстяной материи. Это было все. Кафе «Кайзергоф» было почти пусто, и там не оказалось ни одного посетителя, которого можно было бы принять за нужного им человека. Куда он поехал? Не пересел ли он на другое такси? Агенты остановились на этом предположении. Единственным местом, где преследуемый мог найти такси, была остановка, находившаяся недалеко от кафе. На этой остановке они узнали, что с полчаса тому назад один человек нанял такси и поехал в гостиницу «Кломзер».

— Везите нас в гостиницу «Кломзер».

В этой гостинице агенты спросили у швейцара, приехал ли к ним кто-нибудь на такси в течение последнего часа.

— Да, приехало несколько. Один из комнаты № 4, другой из № 11 и 21 и еще один из № 1. Это был полковник Редль. Но возможно также, что он пришел пешком.

— Полковник Редль? — спросил один из агентов.

— Из Праги,— прибавил швейцар.

Один из сыщиков подал швейцару футляр карманного ножика.

— Возьмите и спросите ваших гостей, не потерял ли кто-нибудь из них это.

Швейцар взял футляр; как раз в этот момент по лестнице спустился человек в изящном штатском костюме и отдал ключ от № 1.

— Простите, господин полковник,— обратился к нему швейцар,— не потеряли ли вы случайно футляр от своего карманного ножика? — и он протянул футляр полковнику.

— О, спасибо. Да, конечно, это мой,— беспечно сказал полковник, беря футляр.— Где я им пользовался?

Он остановился, и лицо его стало мертвенно-бледным.

Он быстро посмотрел на швейцара, который вешал ключ.

Поблизости стоял человек, казалось, погруженный в чтение газеты. Полковник постоял с минуту неподвижно. Появилась ли у него мысль о том, что его преследуют, что он разоблачен после десяти лет предательства?

Он положил в карман футляр, снова медленно посмотрел вокруг себя и направился к двери. Человек, державший газету, стремительно бросился в телефонную будку.

— 12-3-48,— сказал он (этот номер был произнесен скороговоркой, так как это был тайный номер государственной политической полиции).

Тем временем полковник Редль удалялся из гостиницы. Через несколько минут главные работники КС узнали обо всем, что произошло в этот час: о том, что кто-то пришел за обоими письмами с адресом Опера балл, 13, и пытался избежать возможной погони; о том, как нашелся футляр карманного ножика и как было установлено, что он принадлежит полковнику Редлю. Трое чиновников, которые ознакомились с событиями, передавали друг другу это имя с несказанным удивлением.

Их учитель, их первый начальник, их образец!

Может ли быть, что он шпион, изменник?

Капитан Ронге, начальник КС, бросился на почтамт, чтобы произвести расследование. У окна корреспонденции «до востребования» лица, получавшие письма, должны были заполнить анкету (содержание письма, место назначения и по возможности место отправления).

Ему дали анкету, которую заполнил человек, получивший два письма с адресом Опера балл, 13. Он ее забрал с собою в учреждение.

С полки позади своего кресла он вытащил изящную книгу в мастерски сделанном переплете: «Советы по раскрытию шпионажа». Это был рукописный документ в 40 страниц, написанный полковником Редлем,— последняя работа, которую он сделал, будучи начальником КС. В ней он в назидание своему преемнику подвел итоги своего опыта как ловец шпионов. Ронге взглянул на рукопись. Нет никакого сомнения! Почерк человека, заполнившего анкету, был почерком Редля.

Капитан Ронге опустился в кресло и вытаращил глаза, сравнивая почерк в анкете и рукописи.

— Редль! Редль!..

Однако... есть доказательства. Он получал подозрительные почтовые письма с крупными суммами денег. Впрочем, возможно также, что это не для себя, возможно, что он просто оказывает услугу кому-нибудь, заходя за его письмами. Было трудно заподозрить Редля. Но — 14 тысяч крон! Причем из пограничной станции. Эта поездка из главного почтамта в кафе «Кайзергоф» и оттуда в гостиницу «Кломзер» была подозрительной. Вдруг постучали в дверь. Ронге был оторван от своих размышлений.

— Войдите!

Дверь открылась, и в комнату вошел один из сыщиков.

— Есть что-нибудь новое?

— Да, отрывочные сведения,— ответил сыщик с мрачной улыбкой, вытаскивая из своей карманной записной книжки несколько маленьких изорванных клочков бумаги.

В течение получаса Ронге и сыщик складывали клочки бумаги. По окончании этой работы они молча переглянулись. Все доказано. Полковник Альфред Редль, начальник штаба 8-го корпуса, был шпионом и предателем!

О чем думал полковник Редль, когда он стоял несколько секунд у дверей гостиницы «Кломзер»? Он, вероятно, видел все в мрачных красках. Он положил руки в карманы своего жилета. Да, его карманный ножик здесь, а футляра нет. Но каким образом он попал к швейцару?

Да, он пользовался ножиком в такси, для того, чтобы вынуть деньги из конвертов. А потом? Любопытно. Какая досада! Опасно. Он был слишком неосторожен.

Потом он, вероятно, понял, что его выслеживают, что его окружают. Он повернул направо и сделал несколько шагов по Герзенгассе. На углу Штраухгассе, где находится знаменитое кафе «Сентраль», он украдкой посмотрел вокруг себя. Никто как будто его не преследует. Остановка; тут стоял человек, который читал газету около стола швейцара. Он пришел сюда с одним своим товарищем. Они его видели.

Было трудно предположить, что полковник пытался сбежать. Он должен был разрешить один вопрос. Следят ли за ним? Он чувствовал, что следят. Следовательно, его кто-то выдал или он сам себя выдал. Случай в гостинице показал, что его личность известна преследователям. Ах, если бы он мог хоть на мгновение сбить их со следа! Ему нужно было основательно обдумать положение, написать несколько писем, пообедать с Поллаком, вернуться в Прагу и потом застрелиться! Он не мог этого сделать без колебаний и вытащил из кармана несколько бумажек. Редль даже не посмотрел на бумажки.

Теперь это не имело значения. Он их порвал на клочки и выбросил. Агенты, конечно, остановятся, чтобы поднять обрывки. Но они этого не сделали, а продолжали следовать за ним. На Конкордиплац стояло несколько такси. Было бы бесполезно сесть в машину, так как преследователи последуют его примеру. Редль продолжал идти пешком, но, бросив взгляд назад, заметил, что один из сыщиков взял такси и уехал. В течение всего дня преследователь неутомимо шел за ним, куда бы он ни направлялся. Когда полковник повернул к своей гостинице, сыщик был от него на расстоянии десятка метров.

Куда поехал второй сыщик? Понятно, что он вернулся для того, чтобы собрать клочки бумаги, которую бросил полковник. Как мы говорили выше, он их повез к капитану Ронге, начальнику КС. Когда клочки были составлены вместе, получился текст. Расписка об отправлении денег одному офицеру уланского полка, чиновнику русской разведки. Три расписки на отправление заказных писем в Брюссель, в Варшаву и Лозанну. Все эти три адреса были хорошо известны КС.

Адрес одного из заказных писем был известен как объединенный центр русской и французской разведок в Брюсселе. Лозаннский адрес был центром итальянской разведки. Варшавский адрес был одним из главных отделений русской контрразведки.

Получив эту информацию, капитан Ронге пошел с докладом к своему начальнику.

К тому времени полковник Редль добрался до гостиницы «Кломзер», где его приветствовал в вестибюле доктор Виктор Поллак, один из виднейших представителей австрийских властей, коллега и сотрудник полковника в судебных процессах о шпионаже. Они были большими друзьями, и приветствия их были сердечны.

— Мы обедаем в «Ридгофе»,— весело сказал доктор Поллак.

Полковник извинился и ушел переодеться в вечерний костюм.

Преследующий полковника сыщик подслушал все, что они говорили. Он об этом доложил начальнику и получил соответствующие инструкции. В «Ридгофе» агент обратился к управляющему и объяснил ему дело. Потом, переодевшись официантом и прекрасно играя свою роль, он принял обоих гостей и подал им прекрасный обед в отдельном кабинете. Поллак был в веселом настроении, и Редль постарался прежде всего отделаться от осаждавшего его страха. Это последний обед! Эта мысль, вероятно, не покидала его. Он десять лет играл, и вот теперь он проиграл. Надо было со спокойным видом слушать назойливую музыку. Но ему было бы легче перенести все эти испытания в Праге. Поллак мог бы ему помочь. Редль стал говорить своему другу о душевных расстройствах, о моральных ошибках, о разных проступках. Он в самом деле не ответствен за свои действия. Он невменяем. Вероятнее всего, он совершил свои последние действия бессознательно.

Разве Поллак не мог бы ему помочь? Основная задача — уехать в Прагу, возможно быстрее и спокойнее («официант» этого не слышал). Конечно, Поллак был готов кое-что сделать для него. Ему было ясно, что его приятель страдает от серьезного психического расстройства. Он позвонит одному знакомому и узнает, что можно сделать. Его знакомым оказался господин Гайер, начальник полиции! Услышав, что вызывают по телефону знакомый номер, «официант» был более, чем когда-либо, озадачен. Неужели этот известный юрист выполняет здесь обязанности агента?

В половине двенадцатого полковник Редль попрощался с доктором Поллаком, вернулся в гостиницу «Кломзер», взял свой ключ и медленно направился в свой номер. В полночь постучали в дверь.

— Войдите!

Открылась дверь, и четверо офицеров в форме вошли в комнату. Редль сидел за столом и писал. Он встал и поклонился.

— Я знаю, зачем вы пришли,— сказал он медленно и тихо.— Я растратил свою жизнь и пишу прощальные письма. Я надеюсь, что вы мне дадите возможность расстаться с этой жизнью.

— Имеете ли вы соучастников?

— Нет, никаких.

— Размер и продолжительность вашей деятельности?

— Вы найдете все нужные доказательства в моем доме в Праге. Могу ли я вас просить доставить мне револьвер?

Никто из офицеров не имел при себе револьвера, но они обещали полковнику принести оружие. Офицеры шепотом в течение нескольких секунд переговаривались между собой. Потом поклонились и ушли. Через четверть часа один из них вернулся и вручил полковнику заряженный револьвер.

— Спасибо, спокойной ночи.

— Спокойной ночи!

Оставив одного следить за гостиницей, трое остальных ушли в кафе «Сентраль». Они заказали кофе и сидели безмолвно. Человек, стоявший около гостиницы, сменялся каждый час. Так прошла ночь. Было пять часов утра. Одного из преследовавших Редля агентов вызвали в кафе «Сентраль». Ему дали письмо для полковника Редля, поручили отнести его в гостиницу и сказать швейцару, что абсолютно необходимо, чтобы податель лично вручил письмо полковнику.

Агента предупредили о том, что он может не застать полковника в живых. В случае если он найдет полковника мертвым, он должен был вернуться обратно, не поднимая тревоги. Агент пошел в гостиницу «Кломзер». Он постучал в дверь номера и не получил ответа. Сыщик повернул ручку, и дверь открылась.

Свет горел. Полковник лежал на полу посредине комнаты. Он, по-видимому, пустил себе пулю в лоб, стоя напротив большого зеркала. Кровь залила ковер. Агент ушел, запер дверь и проскользнул мимо дремавшего швейцара.

Через пять минут швейцара разбудил звонок телефона.

— Гостиница «Кломзер»?

— Да.

— Потрудитесь попросить полковника Редля к телефону вниз.

— Кто говорит?

— Неважно. Делайте так, как я прошу.

Швейцар нашел тело полковника 13 часов спустя после того, как на главном почтамте были получены письма, адресованные Опера балл, 13.

О самоубийстве было немедленно сообщено полиции, и через несколько минут в гостиницу прибыли крупный полицейский чиновник и доктор. Они осмотрели все. Редль умер недавно. Около его правой руки валялся револьвер. На столе лежали два письма: одно на имя его брата, а другое генералу барону фон Гизлю, командиру 8-го корпуса, и пол-листа блокнота, на котором было написано твердым почерком: «Легкомыслие и страсть погубили меня. Молитесь за меня. Я расплачиваюсь жизнью за свои грехи. Альфред.

1 ч. 15 м. Я хочу умереть. Просьба не производить вскрытия тела».

Через несколько часов тело было увезено из гостиницы, а через два дня полковника Редля похоронили в присутствии одного свидетеля на главном кладбище в Вене — гроб 38, ряд 29, группа 79.

Теперь задача властей состояла в том, чтобы рас-крыть, в чем заключались преступления Редля. Открытия оказались действительно сенсационными. Одно из предательств Редля несколько месяцев спустя стоило Австро-Венгрии сотни тысяч людей на холмах Северной Сербии.

Через четверть часа после того, как нашли труп полковника Редля, уведомили о происшедшем генерала Конрада фон Гецендорфа. Не прошло и часа, как комиссия, в составе полковника и майора, выехала специальным поездом в Прагу.

Дом Редля был обставлен роскошной мебелью. Было установлено, что три года назад он купил большое имение. Кроме того, за пять лет он купил не меньше четырех дорогих автомобилей. В Вене полковник имел собственный дом. Было известно, что у него имеются частные средства, но выяснилось, что он жил как сумасбродный миллионер. В его винном погребе нашли 160 дюжин бутылок самого тонкого французского шампанского. Потом из различных документов стало видно, что в течение почти одного только года он получил от России около 60 тысяч крон за свои шпионские услуги. Эта сумма составляла десятикратный оклад полковника, но, разумеется, найденные документы не указывали полностью все полученные суммы, которые, вероятно, были в 5—6 раз больше.

Остатки шпионской информации он выдавал Италии, некоторые материалы шли во Францию, но с этими странами он сносился косвенно. Однако было ясно, что в течение десяти лет он работал как руководящий иностранный шпион для России. Его специальностью было доносить русским властям о шпионах Австро-Венгрии, оперирующих в России.

Свою шпионскую деятельность он начал в 1902 году.

Какие секреты он выдал?

Огромное количество писем, скопированных документов, кодов, фотографий, планов, секретных приказов по армии, мобилизационных наметок, докладов о состоянии железных и шоссейных дорог, точных таблиц относительно военного оборудования и т. д. — все это он выдавал почти без исключения. Выдавал России — грозному, возможному врагу! Было также установлено, что на его совести лежало убийство многих австро-венгерских разведчиков, работавших за границей. Некоторые были даже друзьями и коллегами Редля по КС. С легким сердцем он пожертвовал ими для того, чтобы лучше обеспечить свое положение как шпиона на службе России. Трудно вообразить более подлое преступление! Его положение как начальника разведки и контрразведки, которое он занимал с 1900 по 1905 год, позволило ему легко давать информацию другим державам.

Таким образом, предварительное спешное расследование обнаружило массу фактов беспримерного предательства. Оно выявило, что все военные секреты Австрии были проданы.

«План 3!» — мелькнуло в голове главнокомандующего армией, когда он услышал об измене Редля. Это был полный план военных действий против Сербии, в случае если Австро-Венгрия будет воевать с этой страной. Там были указаны все подробности, вплоть до последнего человека и до последней пушки: способ передвижения необходимых сил, расположение одних единиц, мобилизация других; в каких пунктах произойдет атака на Сербию и т. д. Все это было подробно изложено в таблицах, схемах, чертежах, картах. «План 3» был шедевром генерального штаба австро-венгерской армии.

Говорят, что в 1870 году спящего Мольтке разбудили для того, чтобы сообщить ему, что Франции объявлена война.

— Возьмите дело номер такой-то с полки номер такой-то и поступайте согласно инструкциям, которые вы там найдете,— ответил он, повернулся на другой бок и снова заснул.

Конрад фон Гецендорф хотел быть вторым Мольтке. Когда грянет австро-сербская война, которую он считал неизбежной, ему достаточно будет просто произнести: «План 3», и один из лейтенантов генерального штаба сумеет провести всю кампанию. А Редль продал этот план России! Это означало, что сербы теперь знают все об этом плане.

Фон Гецендорф знал, что ему придется переделать весь этот обширный и сложный план. Дело это было страшно трудное, так как план воплощал в себе всю военную мудрость двойственной монархии. Он мог подвергаться изменениям, но его основные черты должны были остаться в общем те же. Сербский генеральный штаб догадывался о намерениях австро-венгерского генерального штаба. Штаб изучал «план 3» в течение многих месяцев. Он давно его знал наизусть. Он мог легко предвидеть, какого рода изменения произойдут. Что сербский главнокомандующий хорошо использовал свое знание австро-венгерского плана, это обнаружилось в первой же стадии великой войны. К изумлению всего мира, маленькая сербская армия предупредила не одно, а три нашествия австро-венгерской армии.

Три раза австро-венгерская армия применяла различные варианты «плана 3», и три раза Сербия отражала натиск и наносила тяжелые удары захватчикам.

Одним из наиболее замечательных открытий, сделанных при осмотре бумаг Редля, было его предательство по отношению к одному русскому полковнику. Герцог Франц Фердинанд был с визитом в Петербурге и встретил хороший прием в русском дворе и у русских государственных деятелей. Он попросил австро-венгерского военного атташе, сопровождавшего его на обратном пути до Варшавы, сократить до минимума шпионаж в России, с тем чтобы не раздражать русских. Военный атташе покинул поезд в Варшаве, где он остался на два дня. В этом городе к нему пришел русский полковник, который предложил ему целый план военного нападения России на Германию и Австро-Венгрию. Вопреки инструкциям, атташе не мог отказать себе в такой интересной сделке и договорился с русским полковником.

Узнав об этом, Редль немедленно вмешался. Конечно, эти планы попали к нему первому в руки, так как он был начальником разведки и контрразведки. Он подменил настоящий план с целью показать, что атташе в Петербурге был обманут. Атташе был отозван. Редль вернул России подлинный план, который видел только он и петербургский военный атташе. Русским властям он сообщил имя предателя полковника, продавшего план. Полковник покончил самоубийством, узнав, что его предательство раскрыто. За это дело Редль получил 4 тысячи фунтов стерлингов.

В этом случае Редль оказал большую услугу России. Он не только держал русские планы в секрете от Германии и от Австро-Венгрии, но также скрывал от них свою осведомленность о военных силах России, о наличии в ней значительного количества корпусов. Много лет спустя один известный австро-венгерский государственный деятель заявил: «Если бы генеральный штаб двойственной монархии знал о существовании этих корпусов, наши генералы считали бы большой опасностью придираться к России, и они смогли бы воздействовать на наших придворных, чтобы не втянуть нас в войну 1914 года. Отсюда — наша военная лихорадка и наше поражение. Этот негодяй Редль доносил России обо всех австро-венгерских разведчиках и выдавал наши секреты русским».

Самым крупным шпионским делом, в котором был замешан полковник Редль, является известное сенсационное дело Гекайло — Венчковский — Ахт, трагическую историю которого я впервые сообщаю полностью. Документы, найденные в доме Редля, показали, что он чуть не был выдан в самом начале его шпионской и предательской карьеры. Только его хладнокровие и большое мастерство, с каким он играл свою двойственную роль шпиона и преследователя шпионов, вывели его из чрезвычайно трудного и опасного положения. Даже юрист, который вел дело, чуть было его не заподозрил. История эта полна примерами нечеловеческой жестокости. В 1903 году, как только Редль стал работать в пользу России, арестовали военного прокурора ландвера подполковника Зигмунда Гекайло по обвинению в растрате казенных денег.

По расследовании он был выпущен на свободу и немедленно уехал за границу. Через два месяца полковник (тогда майор) Редль посетил доктора Габердица, известного венского адвоката, обычно выступавшего в военных процессах. Доктор Габердиц занялся расследованием дела Гекайло и был крайне удивлен, услышав, что Редль обвиняет его в шпионаже в пользу России и в том, что он, по всей вероятности, выдал планы совместных действий Германии и Австро-Венгрии при нападении на Россию через Торн. Редль заявил, что он открыл вероятное местонахождение Гекайло благодаря перехваченному письму, которое Гекайло послал одному своему приятелю во Львов и из которого было видно, что автор письма поселился в Куритибе, в Южной Бразилии, под именем Карла Вебера.

И вот затребовали выдачи Гекайло под предлогом, что он совершил крупные кражи (само собой разумеется, что его нельзя было вытащить из Бразилии по обвинению в шпионаже). Гекайло был предан суду в Вене. Редль предъявил веские доказательства против него — фотографии, письма, чертежи и другие документы, посланные по адресу гувернантки, жившей в семье одного офицера русского генерального штаба в Варшаве. Среди документов было доказательство того, что упомянутый план был изменнически выдан. Редль заявил, что было израсходовано около 30 тысяч крон для получения этих доказательств.

Габердиц и Редль сделали многое для того, чтобы заставить Гекайло признаться. Все было напрасно. Наконец, на один вопрос, который ему задал Редль, обвиняемый ответил:

— Майор, как мог я иметь эти планы? Только тот, кто сидит в генеральном штабе в Вене, мог их получить и продать русским.

Гекайло не знал, что он говорил почти правду.

Под сильным давлением Гекайло упомянул имя одного майора — Ретгера фон Венчковского, находившегося в Бреслау. На следующий день Редль и Габердиц поехали в Бреслау и арестовали майора фон Венчковского. При нем нашли множество документов, которые навели на след другого человека, капитана Ахта, личного адъютанта военного губернатора Львова. Когда все трое были посажены на скамью подсудимых и когда дело приобрело характер сенсации (подробный доклад был приготовлен специально для императора), Редль внезапно переменил позицию и, поскольку дело касалось Венчковского и Ахта, превратился почти в их защитника из эксперта и свидетеля обвинения, каким был до этого. В результате отношения между Редлем и Габердицом стали менее дружественными и под конец такими натянутыми, что адвокат пошел к начальнику Редля и выразил ему свое подозрение, прося, чтобы в деле выступал кто-нибудь другой вместо Редля. Но подозрения адвоката были встречены насмешкой. Две недели спустя Редль снова переменил позицию и опять стал безжалостным обвинителем подсудимых. В конечном итоге обвиняемые были осуждены: один на 8 лет, а двое других на 12 лет тюрьмы каждый.

Почему же Редль дважды менял свою позицию в течение этого процесса? Объяснение этому мы находим в бумагах, обнаруженных в доме Редля. Это жуткая история. Планы были проданы России Редлем. В добавление к своему «гонорару» он просил, чтобы русские дали ему возможность создать крупный процесс о шпионаже в Вене. Причина такого желания легко объяснима. С отъездом Гекайло в Бразилию он больше не был нужен русской разведке. Тогда русские бросили Редля на след Гекайло и доставили ему необходимый материал, для того чтобы уличить Гекайло в измене. 30 тысяч крон, которые, по словам Редля, были истрачены на получение доказательств, на самом деле пошли в карман Редля. Но с русской точки зрения дело приняло излишне серьезный и тяжелый оборот, поскольку в нем были замешаны Венчковский и Ахт, два лучших разведчика, работавших для России, во всей пограничной полосе. Русский военный атташе в Вене зашел к Редлю и сказал ему, что он обязан обеспечить оправдание этих двух офицеров. В противном случае...

Редль знал, что со стороны своих русских хозяев он не мог рассчитывать на милосердие, и поэтому, как уже было сказано, попытался повлиять на суд в пользу Венчковского и Ахта. Но он убедился, что ничего не сможет сделать, и ему пришлось договориться с русскими. Он маневрировал. Русские согласились пожертвовать этими двумя офицерами. На каких условиях?

На суде, когда дело подходило к концу, Редль сослался на один обвиняющий документ, который, сказал он, достался ему дорогой ценой. Один русский майор (из русского генерального штаба в Варшаве) прислал ему этот документ.

— Этот майор,— прибавил Редль,— сделал много хорошего для Австрии, но так как кража была обнаружена у майора, то он предстал перед военным судом, был уличен и повешен.

В действительности произошло следующее. Чтобы побудить русских согласиться на осуждение Венчковского и Ахта, он выдал одного разведчика варшавским военным властям и представил доказательство его виновности. Майор был тем человеком, которого Редль послал на смерть в силу этого подлого соглашения.

Таковы некоторые из интриг разведческой работы.

 

РАЗВЕДЧИКИ, КОТОРЫХ Я ВСТРЕЧАЛ

В начале весны 1915 года, во время своей военной службы, я был прикреплен к контрразведке при генеральном штабе.

В это время я вступил в единоборство с одним бельгийцем, известным разведчиком по имени Пьер Ротгойт.

Всеми разведчиками, если они попадались во Франции, занималась военная контрразведка. Но случай с Ротгойтом был необычайным, так как это был один из немногих гражданских разведчиков, которые, находясь под наблюдением, не были захвачены позади наших английских линии.

Он, вероятно, много путешествовал по Франции, хотя точно его маршруты не были установлены. Но когда он поехал в Англию, там он скоро попался.

Помню, что однажды я получил инструкцию выследить его в Газебруке. В то время я выполнял обязанности курьера связи. Эта маскировка мне нравилась, так как повязка на моей руке позволяла мне ехать куда угодно, лишь бы мой мотоцикл был в порядке.

Моя первая поездка по следам этого с виду скромного виноторговца привела меня в маленькую деревню Нер Беркен — в то время чрезвычайно важный пункт, так как там находился большой склад тракторов и тяжелых орудий; другими словами, это был артиллерийский парк нашего вооружения самого последнего образца. Ротгойт всегда ездил на двуколке, запряженной маленькой лошадью, и я выслеживал на мотоцикле все его передвижения.

Другой раз я его застал в Армантьере. Согласно моим наблюдениям, выручка была слишком мала по сравнению с интересом, который он проявил относительно наших военных расположений по своему пути. Однажды я заметил, что он остановил свою лошадку, как будто для отдыха около одного из наших больших аэродромов. Он, вероятно, запомнил много вещей, и если только было бы можно секретно передать их, то они составили бы первоклассную информацию для его немецких хозяев.

После моего доклада наша контрразведка потребовала его немедленного ареста. Но в последнюю минуту приказ об аресте был отменен безо всякого объяснения. Тогда это меня задело, и мне казалось, что власти делают большую глупость, выпуская из своих рук опасного преступника. Но в свете последующих событий я понял, что поведение властей было более чем правильным.

Прежде всего, было трудно доказать военному трибуналу, что Ротгойт — разведчик. Бумаги его были в порядке. Нельзя было также отрицать, что он брал заказы на вино везде, где только проходил. Кроме того, он был достаточно ловок, чтобы не делать никаких записей. Самое большое наказание, которое можно было ему дать, если бы он был арестован,— это высылка из военной зоны. Но это сразу дало бы ему понять, что он находится под подозрением. Таким образом, еще раз применили тактику: «дать ему достаточно веревки, чтобы он повесился сам». Эта тактика дала ожидаемые результаты.

Я больше никогда не видел Ротгойта, но позже узнал все о нем. Он пробрался какими-то путями в Англию, где продолжал свою шпионскую работу, состоя на службе в бельгийском вице-консульстве в Фолкстоне. Ни на одну минуту наша контрразведка не выпускала его из виду. Ему дали возможность оставаться в счастливом неведении относительно того, что каждое его движение на учете и что вся его переписка перехватывается и исправляется сообразно с нашими целями.

Когда его арестовали, он, как все наемники его типа, упорно твердил о своей невиновности. Но преступление было слишком очевидно. По обвинению в измене отечеству его предали бельгийскому трибуналу в Гавре, где находилось тогда бельгийское правительство. Обвинение было доказано, и он был осужден на смерть, но смертная казнь была заменена вечной каторгой.

* * *

В нашей стране нам до сих пор очень мало говорили о действиях разведчиков во время мировой войны. Это, несомненно, объясняется тем, что люди, которые могли бы писать, не желают по той или иной причине изложить свой личный опыт. Можно об этом пожалеть, так как это лишает нас сведений из большой и интересной области жизни.

Время от времени в печати появлялись рассказы о разведчиках, исходившие от так называемых авторитетных лиц, но источник информации не указывался. По-моему, это нечестная попытка вводить людей в заблуждение.

После этих замечаний я перехожу к перечню разведчиков, которые были арестованы у нас за время войны. Из этой группы только один заслуживает восхищения. Это Карл Ганс Лоди, о котором я говорил в другой главе.

А остальные? Вот полный список их с финалом их служебной карьеры:

Антоний Кюпферле, немец, покончил самоубийством.

Карл Фридрих Мюллер, русский, расстрелян.

Петер Ган, немец, семь лет каторжных работ. Роберт Розенталь, немец, расстрелян.

И. Т. Линкольн, венгр, выслан.

Конрад Лейтер из Южной Америки, интернирован.

Фредерик Паркер Дунбар, немец, интернирован.

Лиза Блюме, немка, интернирована.

Барон Отто фон Гумменберг, немец, интернирован.

Янсен, голландец, расстрелян.

Рус, голландец, расстрелян.

Бреков, немец, расстрелян.

Мисс Лиза Вертгейм, немка, вечная каторга.

Фернандо Бухман, немец, расстрелян.

Августо Альфредо Роген, родом из Южной Америки, расстрелян.

Эрнест Вальдемар Мелин, швед, расстрелян.

Людовико-Гурвиц-и-Зендер, родом из Южной Америки, расстрелян.

Ирвинг Ги Раес, американец, расстрелян.

Куртене Деризбак, австриец, натурализованный англичанин, вечная каторга.

Альберг Мейер, еврей, расстрелян.

Капитан Ганс Бем, немец, интернирован.

Мадам Попович, сербка, интернирована.

Кеннет Траест, американец, вечная каторга (после двухлетней каторги сослан).

Иосиф Маркс, родом из Эльзаса, немецкого происхождения, пять лет каторги.

Ева де Бурнонвиль, шведка, вечная каторга.

Гертруда Эвелин, немка, интернирована.

Барон Луи фон Горст, немец, интернирован.

Лилиан Скотт Трой, американец, сослан.

Адольфо Гереро, испанец, десять лет каторги.

Реймонд Амондариан, испанка, сослана.

Иоган Христиан Целе Лассен, датчанин, сослан.

Аксель Гребст, немец, интернирован.

Пьер Ротгойт, бельгиец, вечная каторга.

Альбертина Станавей, бельгийка, интернирована.

Джордж Во Бекон, американец, сослан.

Рутледж Рутерфорд, американец, избежал ареста.

Альфред Хагн, вечная каторга.

Этих разведчиков Германия завербовала для работы против одной только Англии. Этот список не включает тех разведчиков, которые работали для нее во Франции, в Америке и в других странах. Германия почти во всех случаях либо была бита, либо ее планы были расстроены. Исключая ее военных разведчиков, захваченных позади наших линий на фронте, имеется только двое разведчиков, действительно достойных удивления. Все остальные были люди корыстные, работавшие в большинстве случаев за стандартное вознаграждение в 30 фунтов в месяц. Таков тип разведчика довоенной Германии, с помощью которого рассчитывали добыть наши морские и военные секреты, хранившиеся в глубокой тайне.

Немцы недооценивали нашу контрразведку.

Своей разведкой немцы пользовались для того, чтобы поддержать силу своей мощной военной машины. Но немецкая разведка не оправдала себя.

Что касается нас, то мы воспользовались их непростительными ошибками. Мы побили врага его же собственным оружием.

 

Марта Рише.

АГЕНТ-ДВОЙНИК

 

От автора

Быть разведчиком — это значит прежде всего служить. Секретная служба выполняется в полной тайне, ее солдаты погибают молча, как будто проваливаясь в люк. Это значит — служить начальникам, задача которых состоит в том, чтобы вам не доверять. Ужасное ремесло. Недоверие обволакивает вас со всех сторон. Ваша же задача состоит в том, чтобы заставить противника поверить тому, что вы предаете свою родину. Но противник колеблется: не является ли эта предательница разведчиком-двойником?.. Те, кто вас послал, тоже сомневаются... Таким образом, агент, который служит своей родине в качестве агента-двойника, испытывает одну из самых жестоких пыток, какую только можно вообразить: он находится между двух огней, которые иногда могут превратиться и в огонь ружейного залпа.

Я испытала это мучение. Я, быть может, и отказалась бы от поручений, которые возложил на меня 5-й отдел, если бы имела понятие о том, какой ценой оплачиваются не только поражения, но и успехи. Я хотела принимать участие в бою. Муж мой был убит на фронте. Я мечтала в качестве летчицы вступить в армию и с этой целью основала «Патриотический союз женщин-летчиц Франции».

Я стучалась во все двери. Узнав, что англичане допускают женщин в авиацию, я предложила принимать в авиацию и француженок. Увы! Никто не хотел иметь женщин среди бойцов. Мне оставался единственный фронт — работа в разведке. Я обратилась туда.

И если через пятнадцать лет после окончания войны, вопреки намерению не говорить о себе, а желая только наслаждаться обретенным миром, я все же пишу эти воспоминания, то делаю это для того, чтобы ознакомить всех с бедственной жизнью тех, кто боролся и бесславно погиб на службе Франции.

23 января 1933 года правительство наградило меня орденом Почетного легиона. Я хотела бы, чтобы все те, кто примешивает свой сарказм к хвалебным речам, прочли правдивый рассказ о моей разведывательной работе и решили, продолжают ли они считать незаслуженной эту славную награду.

 

КАПИТАН ЛЯДУ

Передо мной остановился прохожий в военной форме.

— Зозо! — воскликнула я, с удивлением узнав в сержанте авиационных войск одного из моих друзей-летчиков.

Я не видела Зозо со времени мобилизации и даже не знала, был ли он призван. Это был любопытный парень, красноречивый и храбрый, русский эмигрант во Франции.

— Куда вы направляетесь?

— В «Бонне руж»где меня ждут,— ответила я.

Вы разрешите мне пойти с вами? Я подожду вас у входа.

Разговор с ним зашел главным образом о моих попытках добиться приема в армию женщин-летчиц, в числе которых была и я сама и которые, как и я, стремились служить своей родине. Я между прочим рассказала ему о том, что благодаря своей активности получила неожиданное предложение от одного из редакторов «Бонне руж», бывшего одновременно администратором одной крупной кинематографической фирмы.

— Что общего между кино и «Бонне руж»? — проворчал Зозо.— Вы посещаете слишком много подозрительных мест. Это может для вас плохо кончиться. Подумайте над этим.

— Подозрительных? «Бонне руж» подозрителен?

— Да... Кроме того, мне говорили, что вы всегда вращаетесь среди военных...

Я была, можно сказать, за тысячу миль от того, чтобы заподозрить истинный смысл этих слов. Кончилась первая зима войны; мы были накануне 1915 года, и я не могла предполагать, что за руководителями «Бонне руж» было установлено наблюдение.

Господин Б. вызвал меня и попросил достать разрешение на полет на юг Франции для съемок фильма, в котором мне предложили главную роль. Я должна была обратиться в Главную квартиру и к помощнику министра авиации.

Выйдя из редакции, я опять встретилась с Зозо и передала ему мой разговор.

— Знаете ли вы кого-нибудь в Главной квартире в Шантильи? — спросила я его, объяснив, какого рода разрешение мне хотелось бы получить.

— Я займусь этим делом сам,— уверил он меня.

Хотя я и неразговорчива, но ненавижу одиночество.

Для меня Зозо представлял целый период моей довоенной жизни, мои первые шаги в авиации, мое недавнее прошлое.

— Мы пообедаем вместе,— решила я.

Он принял приглашение все с тем же нелюдимым видом, который, как мне показалось, является славянской чертой в его характере. Вечером мы встретились в ресторане на авеню Гранд Арме. В зале было много народа, в том числе и офицеров.

Все разговоры шли главным образом вокруг войны. Во время обеда Зозо пытался получить от меня сведения о моих военных знакомствах, но я не совсем охотно удовлетворяла его любопытство.

Молчание может быть столь же разнообразным, как и интонации. В молчании моего компаньона я чувствовала присутствие какой-то непривычной мысли. Мой товарищ был не таким, как когда-то. Его живость, казалось, угасла; в разговоре он избегал воспоминаний о прошлом. Что творилось с ним? Быть может, он очень нуждался в деньгах?.. Я знала, что он беден...

Когда я открыла сумочку, чтобы заплатить по счету, он бросил растерянный взгляд на те несколько кредиток, которые там находились.

Вечером, перебирая машинально события дня, я вспомнила беспокойный взгляд, брошенный Зозо на мои деньги, и его вопросы о моих связях в военной среде.

И вдруг я поняла... Зозо заподозрил меня в том, что я шпионка...

Однажды, встретив одного из наших общих товарищей, П. де Лессепса, Зозо действительно стал утверждать, что я шпионка.

Представляете ли вы себе эффект, какой могло произвести на французского патриота подобное утверждение в самый разгар войны, в тот момент, когда немцы были в Пуайене, угрожали Парижу и когда шпиономания находила в разгоряченных мозгах толпы благодатную почву для распространения?

Де Лессепс посоветовал своему другу Зозо предупредить 5-й отдел (службу контрразведки) и дал ему адрес. (Впоследствии Зозо сам передал мне этот разговор с де Лессепсом.)

* * *

Как раз в этот день я получила аудиенцию у помощника министра авиации по поводу разрешения лететь на юг.

Как всегда, утром мне позвонил Зозо.

Что вы сегодня делаете? — спросил он меня.

— Иду к Рене Бенару, помощнику министра авиации,— ответила я.

— Я пойду с вами. Хочу вас познакомить с одним офицером, находящимся как раз в том же помещении. Он может быть вам полезен, и кроме того, он очень хочет вас видеть.

Я согласилась. Зозо пришел на свидание раньше меня. Я не была приучена к такой пунктуальности с его стороны.

* * *

Будучи летчицей с начала развития авиации, я никак не могла допустить, что во время войны, когда родина призывала к самоотверженности и преданности, мне может быть воспрещено то, чем я занималась в мирное время.

Я хотела поступить в военную авиацию. Но одной мне не удалось добиться положительного результата, и я организовала «Патриотический союз женщин-летчиц Франции». Я надеялась, что, объединившись, мы сможем преодолеть все препятствия. Нас было шесть энергичных женщин. Я предпринимала бесчисленные попытки в министерствах — военном и авиации. Меня можно было встретить в ШалеМедон, в отделах авиационной промышленности, так как государство купило два моих самолета, и я принимала участие в испытании моторов. Я любила атмосферу аэродрома, радостную шумливость и отвагу моих товарищей-летчиков. Я хотела потренироваться и поэтому с восторгом приняла предложение, сделанное мне редактором «Бонне руж»,— лететь для съемки кинофильма.

Смогу ли я получить эту возможность?

Это-то и было предметом нашего разговора с Зозо, пока мы с ним направлялись на бульвар Сен-Жермен, где помещается министерство авиации.

По окончании разговора с господином Рене Бенаром я встретилась с Зозо на первом этаже здания.

— Поторопитесь,— сказал он,— нас уже ждут.

Мы пришли в кабинет, где нас ожидал одетый в штатское человек лет тридцати. Взгляд его сейчас же остановился на мне. Зозо представил нас друг другу и незаметно ушел, оставив меня наедине с этим человеком, которого он назвал капитаном.

Скоро я поняла, в чем дело. Я оказалась в самом центре французской разведки.

Мой друг Зозо расставил мне западню с целью привести меня в контрразведку, и вот я предстала перед капитаном Ляду в качестве обвиняемой.

Признаюсь, я не была взволнована.

Капитан Ляду, начальник французской контрразведки, не имел обыкновения много говорить, у него был свой способ допрашивать, который доказывал его силу.

— Знаете ли вы, мадам, почему вас сюда привели?

Спокойно, с невозмутимым видом я сделала знак, который не поняла сама.

— У меня есть доказательства,— сказал он,— что вы посещаете в Париже людей, которые нас предают.

— Вот как? — спросила я.— Кого же?

— Вы продолжительное время вращаетесь в военных кругах. Что вам там нужно?

— Если уж вы так осведомлены, то должны знать и это,— ответила я.

— Да, я знаю, что... если только мои сведения верны.

— Какие сведения, капитан?

— О ваших связях с немцами...

Верил ли он действительно в то, что говорил? Похоже, что верил.

— Выслушайте меня, мадам Рише,— сказал он после долгого молчания.— У меня есть сведения, что вы знаете немцев в Париже. Если вы нам донесете на них, обещаю больше не беспокоить вас.

— К сожалению, капитан, вы плохо осведомлены. Я очень хочу быть полезной своей стране. Вот уже год как я предлагаю свой опыт летчика. Я бы очень хотела послужить в любом качестве во всяком случае, отбросила бы всякого рода ложные моральные соображения. Если бы мне были известны шпионы, кто бы они ни были, я первая пришла бы к вам заявить об этом.

Подумав, он сказал:

— Не хотите ли вы, мадам, поступить ко мне работать? Нам очень нужны такие женщины, как вы,— спортсменки и патриотки.

Я растерялась.

— Но что я должна буду делать?

— Раскрывать в среде ваших знакомых лиц, которые нас предают.

Моих знакомых? Очевидно, капитан Ляду не отбросил своих подозрений.

— Я не могу принять вашего предложения, не переговорив об этом с мужем.

Капитан Ляду поклонился мне, не протягивая руки, и проводил до двери.

— Подумайте,— сказал он,— я не буду терять вас из виду.

Некоторое время спустя капитан Ляду попросил меня прийти к нему в отдел, чтобы услышать от меня ответ. Я была весьма удивлена его любезным на этот раз приемом. Капитан протянул мне руку.

— Итак, мадам Рише? Подумали ли вы над моим предложением?..

— Да, капитан. Искать шпионов в Париже, не имея никаких данных, все равно что искать иголку в стоге сена.

Наступило долгое молчание. Капитан Ляду, как мне показалось, напрягал свой ум в поисках какого-то решения. Он медленно поднял на меня взгляд и пытливо посмотрел, как бы желая хорошенько проверить меня. Затем спросил:

— Знаете ли вы немецкий язык?

— Бегло говорить не умею,— ответила я,— но понимаю хорошо.

— Мне нужен агент в Стокгольме. Хотите туда поехать?

По-прежнему иронически я предположила:

— Во всяком случае, в Стокгольме можно сделать больше, чем в Париже.

Капитан Ляду понял, что его предложение было для меня заманчивым. Он обладал одним крайне ценным качеством: был прекрасным вербовщиком. Но счел нужным предупредить:

— Наш 5-й отдел не особенно богат, вернее, у нас совсем нет бюджета.

* * *

Я написала мужу и с нетерпением ждала его ответа и советов.

Ответ задерживался...

Два раза в день я ходила в отдел военных справок, находившийся в мэрии XVI округа.

— Солдат Рише? Пока нет никаких сведений, мадам.

Я тяжко переживала время ожидания.

Однажды утром я, как обычно, собиралась в мэрию.

— Заказное письмо,— сказала мне горничная.

Почтальон принес мне официальное письмо с печатью мэрии XVI округа, тяжелое письмо. Внутри конверта находился металлический предмет, который мои пальцы сейчас же узнали. Боевой крест... Истина, как огненная стрела, пронзила мои мысли.

— Мой муж...

Машинально я прочитала следующие строки:

«Солдат Рише Анри, 37 лет, в течение 9 месяцев выполнял опасную работу по перевозкам под огнем артиллерии противника. Смертельно раненный 25 мая осколком снаряда крупного калибра, он скончался через несколько секунд».

Через месяц с небольшим я пришла к капитану Ляду.

Он был удивлен, увидев меня в глубоком трауре. Я постаралась не дать ему времени на расспросы, ибо мне внушали ужас бесполезные соболезнования, которых я вдоволь наслушалась за последние дни.

— Вы предложили мне поездку в Стокгольм, я согласна, капитан, если вы не раздумали.

— А ваш муж, мадам, что вам ответил?

— Мой муж убит на высоте 180.

Капитан наклонил голову, чтобы скрыть волнение, необычное для военного.

— Для меня это большое горе... Вы мне говорили о поездке... Если я могу быть вам полезной... — говорила я.

Капитан Ляду провел рукой по лбу с таким видом, будто перед гем, как решить вопрос положительно, он увидел новое препятствие.

— Мне необходимо сделать несколько распоряжений,— сказал он,— прежде чем ответить вам окончательно. Придите послезавтра. А у вас будет еще время подумать.

— Я уже обо всем подумала, капитан.

— Хорошо, я подготовлю вашу поездку, приходите. Но в дальнейшем мы будем встречаться на улице Жакоб, 26. Вы будете спрашивать господина Делорма.

* * *

В доме 26 по улице Жакоб в нижнем этаже находилась роскошная квартира. Г-н Делорм (так впредь официально будет именоваться капитан Ляду) был одет в штатское платье, в котором чувствовал себя явно привычно. Он говорил очень решительным тоном.

— Ну как, мадам, вы не изменили своего намерения? — спросил он меня.

— Нет.

— А раз так, то вы отправитесь в Стокгольм через Испанию.

Он как будто не собирался объяснять мне моей роли и давать советы. У меня промелькнула мысль, что начальник французской контрразведки ставил мне западню.

— Что же я буду делать в Швеции, капитан?

— Вы будете агентом-двойником контрразведки. Вы должны добиться, чтобы вас приняли на службу в немецкую разведку.

Я спросила:

— Вы считаете, что поступить на работу в немецкую разведку легко?

— Нет, трудно,— согласился мой шеф.— Но вы молоды и умны, а это два самых убедительных и неоспоримых качества. И вы знаете, на какой путь хотите вступить,— добавил он.— Вы будете вести войну, войну ума и сообразительности. Если вам дорога жизнь,— не соглашайтесь, ведь там вы будете в большей опасности, чем любой солдат, сидящий в окопах.

— Видите ли, капитан, жизнь очень непрочная вещь. Риск и я — мы старые друзья. Я знаю, на что иду. Но тем не менее должна признаться, что ваше предложение я принимаю с тяжелым сердцем...

— Почему же?

— Из-за ваших сомнений.

Легкая улыбка спряталась в его бороде.

— Наше основное правило, мадам, это недоверие,— сказал он.— Оно распространяется от основания к вершине и от вершины к основанию. Это самое главное условие разведки. Вы боитесь?

— Боюсь ли я? Нет... Не уверена, добьюсь ли я успеха в порученном мне деле, но должна заявить, капитан, что прежде всего я француженка. Даже больше, чем француженка,— лотарингка. Теперь я не жена, я потеряла мужа, я и не мать — у меня нет детей.

Внешне убежденный, но все же настороженный, как будто сам факт моего согласия у него работать должен был сделать меня еще более подозрительной, капитан протянул мне паспорт на имя молодой особы Марты Бетенфельд (моя девичья фамилия).

— Для вас будет лучше,— объяснил он,— не путешествовать под видом вдовы или замужней. У вас есть деньги?

— Всего три-четыре тысячи франков, но как только будут урегулированы дела с наследством покойного мужа, нотариус мне перешлет деньги.

Капитан, скупой вследствие более чем скромного бюджета французской контрразведки, нашел, что получение наследства будет очень кстати. Тем не менее он извинился.

— Я уже вам говорил, что мы небогаты, но все же я выдам вам аванс на поездку. Вот тысяча франков. Советую вам постараться выкачать побольше денег у немцев, когда они вас завербуют. Мои агенты-двойники должны нам помогать и в том, чтобы опустошать их военную казну.

— Слушаюсь, капитан, я их использую.

Он встал. Быть может, он хотел скрыть свое волнение, ведь он-то знал, куда меня посылает, но его голос показался мне совсем неуверенным, когда он сказал, впервые назвав меня моим новым военным именем.

— Итак, Марта Бетенфельд, в добрый путь. Пишите мне сюда на имя М. Делорма.

И протянул мне руку.

* * *

Новая судьба... Не являюсь ли я сама на этом испанском пароходе, плывущем навстречу тайнам Севера, совершенно иной, новой женщиной?

У меня ничего не было подготовлено, потому что я никогда не составляю плана заранее, я всегда рассчитываю на быстроту своих рефлексов в минуту опасности. Мой ум спокоен, как море, рассекаемое форштевнем нашего парохода. Я передаю себя на волю случая.

— Вы молоды и красивы,— сказал мне капитан Ляду.

Когда-то я знала в Нанси очень симпатичного молодого шведа, студента-медика. Белокурый, скромный, сентиментальный мальчик, он краснел всякий раз, когда смотрел на меня или разговаривал со мной. Я часто встречала его на своем пути. Я вспоминала его стокгольмский адрес. Несомненно, Карл Матер мог пригодиться мне в качестве услужливого кавалера и бессознательного союзника. Кто знает?

Если я потерплю неудачу, то подозрения капитана Ляду останутся и даже усилятся. И действительно, недоверие — девиз службы контрразведки — преследовало меня вплоть до франко-испанской границы.

При отъезде из Парижа в мое купе напротив меня сел мужчина. В дороге он не обменялся со мной ни словом. Он сошел в Бордо, но, прежде чем выйти из купе, снял шляпу и сказал: «Доброго пути, мадам Рише». Значит, капитан Ляду установил за мной слежку. Возможно, он опасался, что я еду с подозрительным компаньоном, быть может, шпионом. А может быть, он хотел дать мне понять, что всюду, куда бы я ни поехала, я буду находиться под его контролем. Такое недоверие было своего рода вызовом. Итак, я вынуждена была жить в атмосфере недоверия с французской стороны, а возможно, вскоре и с немецкой.

Путешествие было долгим и монотонным.

Хотя по натуре я не очень болтлива, на пароходе старалась быть еще более молчаливой, ибо хотела избежать назойливого любопытства пассажиров. Никто на борту парохода не казался мне подходящим для роли помощника, и я решила работать одна.

Мое приветливое равнодушие и неприступный вид взволновали некоторых пассажиров. Мне забавно было наблюдать их ребяческие уловки, направленные к тому, чтобы покорить меня.

Пройдя Ла-Манш, мы вступили в Северное море и вышли из английской зоны. На горизонте внезапно показался боевой корабль под английским флагом. Он обменялся с нашим пароходом сигналами. Наш пароход остановился, и к нему тихо подошел британский корабль. Я не предусмотрела этого препятствия и задала себе вопрос, нет ли на борту у нас шпионов, которых ищет английская контрразведка. Военно-морской офицер в сопровождении небольшого отряда поднялся на пароход.

Все удостоверения личности были ими тщательно просмотрены.

Мои бумаги переходили из рук в руки. Английский офицер говорил по-французски медленно. Он держал в руках список и наблюдал за нами, читая фамилии пассажиров.

Наконец наш пароход взял курс на север, и мы вернулись к своим обычным делам.

На следующее утро пароход опять остановился. Я с удивлением вышла из каюты. Остановка была неожиданной, ведь мы еще не могли доехать до места. То, что я увидела, заставило меня задрожать: на палубе стояли офицеры немецкого флота.

Но где мы находимся? Что по-прежнему в открытом море, ясно.

Я обратилась с вопросом к моему соседу.

— Мы находимся в зоне, где часто встречаются суда немецкого флота,— объяснил он.

Желая разглядеть немцев в их форме, я подошла поближе. Мы остановились в преддверии страны, где они свободно проводили свой контроль. Меня не допрашивали, мой билет на Стокгольм показался им убедительным. Немцы производили осмотр методично, не торопясь, как добросовестные чиновники. Еще несколько часов, и наш пароход пришвартовался в Тонингере, где я села в поезд, шедший в Саген.

Видела ли я Данию? Нет. Я жила как под гипнозом, охваченная единственной мыслью — достигнуть намеченной цели. Внешне я казалась очень спокойной — молодая путешественница, свободная женщина, которая никуда не спешит и не боится завтрашнего дня.

 

В ШВЕЦИИ

Итак, я в Стокгольме:

«Центр германского шпионажа вы найдете в Стокгольме»,— говорил мне Ляду. Удастся ли мне его найти? По мере продвижения вперед укреплялась моя вера в свою счастливую звезду, желание добиться успеха постепенно вытесняло мое горе.

У меня не было ни указаний, ни адресов, кроме адреса Карла Матера, я не располагала рекомендательными письмами к французским дипломатическим представителям в стране. Мне придется учиться самой. Я надеялась, что мне поможет мое терпение.

Прибыв в Швецию, я заметила, что немецкий язык здесь общепринят. В Стокгольме за справкой об отелях мне пришлось обратиться на немецком языке. Естественно, я была направлена в немецкий отель. Клиентура «Астории», куда я попала, состояла почти исключительно из немцев.

Я не проявляла торопливости, наоборот, старалась быть возможно менее заметной. Мне нужно было понаблюдать и спокойно выбрать направление для своих поисков.

Выяснилось, что я была единственной француженкой-туристкой во всем городе. Сама того не желая, я сразу же стала предметом любопытства окружающих. Тогда я решила посещать дансинги, театры, кафе и т. д.

Я попыталась найти Карла Матера, своего старого поклонника, который фигурировал бы в качестве моего «жениха». Увы! Он переменив квартиру, даже не оставив нового адреса.

Куда бы я ни пошла, у всех в глазах я угадывала вопрос: что ей нужно? Кто она? Мужчины начали за мной ухаживать не только для того, чтобы меня покорить, но и для того, чтобы проникнуть в загадку моего пребывания в Швеции.

Швеция в то время поставляла железо Германии. Немцы чувствовали себя в этой стране, как в своей собственной. Франция же была далеко, и всех удивляло, что француженка не побоялась многих трудностей, чтобы попасть в Стокгольм.

В холле «Астории» со мной часто разговаривал хорошо воспитанный молодой человек, немец. Я поддерживала с ним знакомство в надежде проникнуть через него в круг его соотечественников. К несчастью, это был застенчивый, болезненный юноша, приехавший в Швецию, чтобы спокойно лечиться, далекий от войны и никого не знающий в Стокгольме.

Если бы мне удалось найти Карла Матера, я была бы спокойнее, ведь этим подтвердился бы официальный и правдоподобный предлог для моего путешествия. На я нигде не могла его найти. Поэтому история, которую я сочинила для объяснения причины приезда в Швецию, становилась ложной, подозрительной. Моего «жениха» не существовало.

Среди моих соседей по отелю была одна немка — молодая красивая блондинка с немного резкими чертами лица. Она в совершенстве говорила по-французски. Вскоре я увидела, что она заинтересовалась мной; из предосторожности я отвечала ей любезностью и приветливостью.

* * *

В то утро я еще спала. Резкий стук в дверь разбудил меня. Встревоженная, я открыла.

— Полицейский комиссар,— сказали мне двое, без церемоний входя в мою комнату.

— Но... .

— Ваши документы.

— Но,— возразила я,— неужели иностранец, желающий некоторое время прожить в Швеции, обязан являться в полицию? А кроме того, я это уже сделала.

Я показала им свои документы, находившиеся в порядке. Вошедшие, казалось, были удивлены. После минутного колебания оба агента заспорили между собой на шведском языке. Грубо, как бы рассердившись на что-то, чего я никак не могла понять, они открыли мои чемоданы, обыскали комнату, сбрасывая на пол платье, белье и верхнюю одежду. Я сидела на кровати, растерянная. Со стороны полицейских я не услышала ни одного слова извинения, которое хоть в отдаленной мере свидетельствовало бы о вежливости и уважении ко мне.

— Что вы в конце концов ищете? — крикнула я им понемецки.

Вместо ответа они пожали плечами, посоветовались между собой и, очевидно разочарованные, собрались уходить, унося мои документы. Разозлившись от такого обращения, я вырвала документы из их рук.

— Подождите меня,— сказала я с оскорбленным видом,— я оденусь и пойду с вами.

Я пошла с ними. Сомнения охватили меня. Агент-двойник из Парижа мог указать на меня как на французскую шпионку. Я далеко не была уверена в последствиях, которые мог вызвать этот инцидент.

В комиссариате меня выслушал полицейский офицер — пожилой, спокойный, равнодушный человек. Оба агента ждали, когда к ним обратятся. Кивком головы комиссар дал им понять, что они могут говорить.

— Мы ничего не нашли,— сказали они по-немецки.

— Мадемуазель,— сказал мне офицер тоже по-немецки,— не можете ли мне объяснить, зачем вы приехали в Швецию?

Я еще раз повторила, что приехала с целью отыскать своего жениха Карла Матера и что он переменил квартиру. Кроме того, я сказала, что уехала из Франции потому, что военная обстановка плохо на меня действовала.

Старый офицер медленно протянул мне доку-менты.

— Вы француженка,— сказал он.— Вам не место в Швеции. Вернитесь в свою страну, послушайте моего доброго совета.

Скверное начало...

Я в нерешительности вернулась в отель. Я не побоялась угрозы морского путешествия во время войны, чтобы добраться до Швеции, и совсем не хотела, чтобы эта жертва осталась бесполезной. Я останусь.

Вечером за обедом молодая немка Герда Нербутт, с которой я обычно здоровалась, заняла стол рядом с моим.

Она стала расспрашивать меня о Франции, а потом спросила, зачем я приехала в Швецию. Я дала ей то же объяснение, что и комиссару: искать своего жениха Карла Матера.

По ее приглашению мы пошли вместе в театр. Герда была старше меня на несколько лет и взяла меня под свою защиту, как будто я была маленькой девочкой. Она сочувственно обсуждала со мной мою драму, осуждала Карла Матера. Я старалась казаться огорченной бесплодными поисками своего жениха.

На другой день, встретив меня в холле, она сказала:

— Если вы скучаете в Стокгольме, давайте отправимся вместе в маленькое путешествие, если только мое общество вам не неприятно,

— Я очень довольна,— сказала я, будучи действительно в восхищении.

— Мои друзья пригласили меня в Вестерос. Хотите провести там со мной несколько дней?

— Обожаю всякие неожиданности. Согласна.

У меня появилась надежда. Герда Нербутт была интеллигентной немкой, и я сгорала от нетерпения посмотреть людей, к каким она меня повезет.

* * *

Оба приятеля Герды ждали нас на вокзале в Вестеросе. Высокие, тонкие, очень вежливые, с чисто немецкой внешностью. Два брата...

Они встретили нас радостно. Надвигалась ночь. Я благоразумно предупредила обоих мужчин:

— Не можете ли вы мне указать хороший отель?

Но они шумно запротестовали:

— Наш дом открыт для вас, вы приятельница Герды. Для вас место всегда найдется.

Я попробовала спорить, но не очень горячо.

На этот раз Герда взяла меня за руку:

— Соглашайтесь. Мои друзья приглашают вас от чистого сердца. Они будут оскорблены, если вы отвергнете их гостеприимство. Вы никого не обремените. Мы будем жить в приятном доме.

Я уступила, радуясь в душе. Мне казалось, что я уже у цели.

Мы жили на большой вилле, уютно спрятавшейся за деревьями и кустами большого парка. Это был красивый дом в шведском стиле, с высокой черепичной крышей, спускавшейся, казалось, до самой земли. Он принадлежал шведской семье. Хозяйкой его была женщина лет пятидесяти, маленькая и очень живая; муж ее — высокий, симпатичный седой старик, немного сгорбившийся.

Не ошибалась ли я? У меня было чувство, что я проникла в самый центр немецкой разведки, и мне хотелось думать, что Герда Нербутт испытывала меня, прежде чем завербовать. Но это было только мое впечатление. Я должна была стараться пробудить у них доверие и беспокоиться лишь о судьбе Карла Матера, неуловимого жениха.

Я вела в этом доме жизнь молодой девушки на каникулах. Два первых дня мы осматривали город. Вечером задерживались в гостиной и часами болтали. Собака Мина, мой неразлучный спутник, резвилась в парке.

Через две недели один из молодых людей, Тэдди, объявил, что должен нас покинуть и отправиться в длительное путешествие.

— Я должен уехать,— сказал он мне,— но надеюсь, что к моему возвращению вы найдете своего жениха и я вас увижу.

— Очень жаль, месье Тэдди,— сказала я — но я должна вернуться в Стокгольм. Если я не получу ответа на заказное письмо, которое послала на его старый адрес с просьбой ему переслать, то вернусь во Францию.

В действительности же я была добровольной пленницей, которая согласилась сама надеть на себя кандалы, чтобы проникнуть в тайные дела своих хозяев... Вопросы могли меня скомпрометировать. Я читала подозрения, таящиеся в улыбках, и мне нужно было вооружиться величайшей осторожностью.

—- Я очень хочу, чтобы вы вернулись до моего отъезда.

В этот момент я скорее угадала, чем увидела, как быстро переглянулись Герда и Тэдди.

На следующий день за завтраком ко мне подошел Чарлз, старший из двух братьев.

— У меня есть сведения о вашем женихе. Они только что получены.

— От Карла?

— Да, отгадайте, где он.

Мое лицо должно было выражать нетерпение и надежду. Удивительное действие выдумки: мое сердце стучало.

— У вас его адрес? Он в Стокгольме?..

— Нет, он находится во фронтовом госпитале во Фландрии.

Я постаралась выразить неподдельное отчаяние и, склонив голову, со страдающим лицом начала плакать.

Герда встала. Ее отношение ко мне изменилось за какие-нибудь несколько часов. Ее насмешливый взгляд сказал мне, что мои слезы не обманули ее. За мной зорко наблюдали.

— Я совсем убита. Мне остается лишь вернуться во Францию,— вздохнула я.

— Я хотел бы иметь возможность вам помочь,— сказал Тэдди.

— К чему? Война нас разъединяет.

Вернулась Герда, выходившая на минуту, и, поборов на этот раз свою ненависть к Франции, взяла мою руку и сказала:

— Не падайте духом, мы вам поможем...

— Ну да,— прибавил Чарлз, делая вид, что он взволнован,— мы вам поможем.

— Это нетрудно,— сказал Тэдди.— Я отыщу Карла. Я как раз направляюсь во Фландрию. Повидаю его и попрошу вам написать.

— А почему бы вам не поехать с Тэдди,— внезапно воскликнула Герда.— Я дам вам свой паспорт. Чарлз очень ловок, он сумеет заменить мою фотографию вашей.

— Да, это можно сделать,— заметил Чарлз.

Нападение застало меня врасплох. Это было совсем не в моих планах. Но я надеялась, что, быть может, в результате всех их интриг они мне предложат что-нибудь интересное. Я продолжала хитрить...

— Спасибо. Неужели вы серьезно хотите, чтобы я пошла на это? Ведь мой французский акцент неминуемо выдаст меня в Германии.

— Нет. Вам не придется ничего говорить. За вас будет говорить Тэдди.

— Возможно, вы правы, но я рискую заплатить слишком дорого за удовольствие повидаться с женихом. Если я буду арестована и расстреляна, у месье Тэдди будет много неприятностей.

— Будьте спокойны, меня-то не заподозрят,— воскликнул Тэдди, смеясь.

Без сомнения, уверенные, что я шпионка, они старались завлечь меня в Германию, чтобы там казнить. Тогда список их побед украсился бы еще одной.

— Нет, не настаивайте, я не поеду...

— Но почему же, Марта? — спросила Гер да самым естественным тоном.— Вам нечего бояться.

Прошел день. Герда старалась добыть какие-нибудь улики, направляя разговор о моем прошлом в нужное ей русло. Но когда дело касается меня, я весьма немногословна, и она ничего не добилась. Но и я в свою очередь тоже ничего не добилась от нее.

На другой день после обеда я отправилась с Миной на прогулку в парк. Мои улыбающиеся тюремщики явно притворялись, делая вид, что я могу гулять, где хочу. Быть может, они рассчитывали застать меня врасплох, занимающейся шпионажем?

Я восстанавливала в памяти наши разговоры, чтобы понять наконец, почему они стали меня подозревать.

Громадный парк лежал в равнине, через заросли кустарника пролегали дорожки. Стояла хорошая прохладная погода.

Дорога привела меня к маленькому деревянному домику в углу парка.

«Домик сторожа»,— подумала я.

Я собиралась идти дальше, как вдруг увидела, что на пороге домика показался Чарлз. Я направилась к нему.

— Вы здесь живете? — спросила я.

— Нет, это наши мастерские и контора.

Наконец-то я, быть может, смогу разузнать, что же такое они фабрикуют в своих «мастерских». Мое любопытство обострилось.

— Как видите, помещение очень простое,— сказал мне Чарлз, открывая дверь.— Мы здесь хорошо работаем.

Я никогда никого из них не спрашивала об их общественном положении. Теперь мне представлялась эта возможность, и я хотела ею воспользоваться.

Первая комната представляла собой большую канцелярию, где стояло бюро и два столика для машинисток. На стене висели большие карты. Булавки с цветными флажками обозначали армии.

— Зеленые,— сказал мне Чарлз,— это германские войска, черные — бельгийцы, красные — французы, голубые — англичане, вот,— прибавил он,— русские и т. д. Это любимое развлечение Тэдди, когда он здесь бывает. Он переставляет эти булавки.

Чарлз взял меня дружески за руку и сказал, втыкая булавку на карте в Брюссель:

— Ваш жених находится здесь.

Затем он повел меня в другую комнату, представлявшую собой обширную лабораторию.

— Что, вы доктор или фотограф? — воскликнула я со смехом.

— И то и другое,— усмехнулся он, резко закрывая дверь.

Почему он показал мне этот дом?

Может быть, хотел дать понять, что не боится меня?

За обедом Чарлз и Тэдди завели разговор на диалекте, в котором были смешаны немецкий и шведский языки. Речь шла, очевидно, о проявлении фотоснимков. Я ничего не поняла из разговора.

— Это будет готово сегодня же,— сказал Чарлз.— Позвони братьям Шварц и скажи, что мы будем их ждать сегодня вечером. Они найдут меня в конторе.

Меня преследовала мысль найти какой-нибудь способ узнать все, что произойдет сегодня вечером в маленьком домике. Но как достичь этого? Помогла мне Мина, моя верная союзница, с которой я не расставалась.

Обед был подан раньше, чем обычно.

После обеда Герда села писать. Я заявила, что собираюсь пораньше лечь спать, сразу же после своей обычной прогулки с Миной.

Я вспомнила, как накануне Мина залаяла, учуяв вблизи домика след лисицы. Я пошла той же дорогой, и на том же месте Мина снова учуяла след и бросилась за лисицей, глаза которой блеснули в сумерках.

Из предосторожности я закричала: «Мина!.. Мина!..» Но напрасно.

Пробегая по аллее, я наткнулась на Чарлза, шедшего в свою контору. Я обогнала его, крича:

— Мина гонит лисицу. Вы не встречали ее? Я не знаю, где она теперь...

Я убежала, продолжая звать Мину. Собака вернулась ко мне. Я была около самого домика. Сердце мое билось. Если бы они застали меня здесь, на что были бы способны мои необыкновенные хозяева?

Но увы, я опоздала. Судьба была ко мне неблагосклонна. В этот же момент Чарлз и Тэдди вышли из конторы в сопровождении двух невысоких, коренастых мужчин.

Я осталась стоять в кустарнике, скрытая темнотой, и зажала морду Мины, чтобы помешать ей лаять. Четыре человека прошли почти вплотную мимо меня, не подозревая, что я слышу, как Тэдди сказал по-немецки:

— Вы должны поторопиться, завтра утром она уезжает.

Несомненно, речь шла обо мне.

* * *

Я не спеша готовилась ко сну. Мина зарычала: Стук в дверь заставил меня насторожиться, еще стук... Я открыла дверь и с удивлением увидела Тэдди, который, не говоря ни слова, вошел и закрыл за собой дверь.

— Что вам нужно? — спокойно спросила я.

Не успела я закончить фразу, как в комнату вошли Герда и за ней двое низкорослых, которых я видела в парке. Мина продолжала рычать. Я велела ей замолчать. Глядя на моих противников, я прислонилась к стене и осталась стоять в ночной рубашке, взбешенная и одновременно сгорая от нетерпения узнать смысл этой комедии и чем она кончится.

— Вы боитесь? — спросил Тэдди.— Мы пришли объясниться.

— Нечего сказать, гостеприимство,— сказала я, пожимая плечами.— Еще раз спрашиваю, что вам от меня нужно? Если вам надо со мной поговорить, быть может, вы подождете, пока я оденусь?

Молодой человек покраснел. Герда улыбнулась. Незнакомцы внимательно разглядывали меня.

Я спокойно надела халат и села на кровать.

— Итак, господа, я вас слушаю.

— Марта, вы приехали в Швецию затем, чтобы шпионить в пользу Франции,— сказала Герда.

— И мы имеем доказательства этому,— прибавил Тэдди.

Я расхохоталась. Я была уверена, что они не могли представить ни одной улики против меня. Их поведение забавляло меня.

— Я поражаюсь. Вы живете рядом со мной уже скоро три недели и не могли найти лучшего способа избавиться от меня. Эта инсценировка совершенно бесполезна. Я не завтра уеду отсюда, а сию же минуту.

— Мы хотим знать, зачем вы приехали в Швецию,— сказал мне по-французски один из незнакомцев.

— Я уже устала повторять это.

На этот раз Тэдди пришел в ярость.

— Вы только и делаете, что лжете, Карл Матер женат, и у него двое детей. Совершенно очевидно, что его сватовство приснилось вам.

Теперь я поняла, почему они начали меня подозревать. Они поймали меня с поличным. Четыре пары глаз сверлили меня.

— Герда, ведь я же вам говорила, что уже пять лет у меня не было никаких сведений о Карле. Впрочем, не понимаю, почему я вам все это объясняю?

— Вы здесь живете уже три недели,— сказал Чарлз,— чего вы ждете?

Должна ли я раскрыть себя, предложить им свои услуги? Мгновение я колебалась. Накануне они не реагировали на мое замечание, что у меня нет денег. И я решила, что в ответ на их негодование я должна перейти в наступление.

— В чем же дело? Вы знаете, что я завтра уезжаю.

Очередь была за Гердой.

— Вы увезете с собой сведения. Ничто не поколеблет нашего убеждения. Вы занимаетесь шпионажем в пользу Франции.

— Да, вы шпионка,— повторил Тэдди.

Мое лицо покраснело от ярости. Они посмотрели на мой чемодан, и я поняла, что они в нем рылись. У меня не оставалось никаких сомнений относительно функций моих хозяев в Швеции. Герда Нербутт, несомненно, была одной из тех ловких «фрейлейн», которыми так гордилась Германия.

«Заставьте немцев вас завербовать»,— сказал мне капитан Ляду на прощание.

Я не думала, чтобы в такой германофильской стране, какой была Швеция во время войны, немцы доверились бы агенту вроде меня, который только что прибыл из Франции, совершенно не зная здешних обычаев. Это значило вооружить против себя шведскую полицию, с которой я уже имела печальные встречи.

Гер да подошла ко мне и, посмотрев в глаза, заявила:

— Знаете ли вы, что вас ожидает в нейтральной стране, если будет доказано, что вы шпионка?

— Моя дорогая Герда,— ответила я ей, поддразнивая ее,— вы меня пригласили к себе. Если где-то и есть шпионы, то искать их надо в другом месте. Во всяком случае, я полагаю, что без оснований не обвиняют и в Швеции.

Герда с прежним враждебным видом схватила мой чемодан, открыла его и вытащила два незнакомых мне конверта.

— А это,— сказала она,— как вы объясните это?

Оба шведа-полицейских с интерсом следили за происходящим. Для них моя виновность не представляла никаких сомнений.

— Это уж чересчур! — вскричала я.— Как вы только посмели это устроить?

Я взглянула на конверты: один был получен из Германии и адресован на отель «Астория» в Стокгольме; другой, по-видимому, посланный из Франции, был прислан мне на адрес виллы в Вестеросе. Текст писем был написан тайными чернилами и проявлен. Я не стала тратить времени на чтение этих писем. Это были фальшивки, и их содержание меня мало интересовало. Немецкое письмо имело марки немецкие, на французском письме была французская марка. Но это письмо никак не могло быть отправлено из Франции.

Я жила в вестеросской вилле три недели. Для того же, чтобы мой новый адрес мог стать известным во Франции, нужно было не менее двух месяцев. К моему счастью, мои противники допустили ошибку во времени.

Я со смехом вернула им письма.

— Это слишком по-детски, инсценировка не выдерживает критики. Письма адресованы мне, но они сфабрикованы, это не мои письма.

Мои обвинители на мгновение растерялись. Неужели я ускользну? Я продолжала по-прежнему гневно и презрительно:

— Разрешите мне одеться. В Вестеросе, конечно, есть французкий консул. Он разберется в этом инциденте. Я не настолько хорошо владею немецким языком, чтобы продолжать этот спор.

— Слишком поздно,— сухо сказала Гер да.— Вам придется разбирать этот вопрос с вашим консулом завтра, если только вы сможете это сделать. А сейчас вам придется пойти с этими господами, которые пришли сюда, чтобы арестовать вас.

«Эти господа» были те два коренастых человека, которые по всем признакам не были расположены меня выслушать. Откуда у них была такая твердая уверенность? Настоящие шведы, они были более склонны к тому, чтобы выслушать немцев, а не француженку, и решение их было, очевидно, сделано не в мою пользу.

Во второй раз мне приходилось иметь дело со шведской полицией. Три недели назад я дала обещание уехать. Несмотря на то что я не совершила ни одного компрометирующего поступка, фальшивки Чарлза и Тэдди могли меня погубить, особенно при наличии враждебного отношения ко мне со стороны полицейского комиссара. Законы в нейтральных странах очень определенны. Малейший повод, сомнительные данные — и я могла попасть в тюрьму, в которой я рисковала просидеть до конца войны.

— Будьте добры оставить меня одну, чтобы я могла одеться.

Они поклонились и вышли, немного смущенные.

Оставшись одна, я подождала немного. Окно было открыто и выходило в поле. Луна выхватила из темноты кустарника длинную аллею зеленых елей.

Я спокойно стала одеваться. Сбежать? Но моя комната была во втором этаже, и я, выпрыгивая из окна, рисковала сломать себе ногу. Кроме того, бегство походило бы на признание. Самым лучшим было и дальше отражать нападение лицом к лицу.

Не без волнения спустилась я вниз, держа в одной руке чемодан, в другой Мину. Мои необыкновенные друзья ждали меня в зале в обществе супругов Адам, владельцев дома.

Был поздний вечер. Улицы Вестероса были уже пусты, дома заперты; ни один огонек не светился в окнах спящего городка. Лишь наши шаги раздавались в ночной тишине. Меня здесь никто не знал, и, если завтра шведская полиция засадит меня в тюрьму, никто за меня не вступится. Я была далеко от Франции и знала, что, если даже пропаду, начальники мои разыскивать меня не станут. Кроме того, никто из моих друзей не знал, где я. Я могла рассчитывать только на себя.

Любезные, несмотря ни на что, полицейские открыли передо мной дверь комиссариата.

 

НЕМЕЦ-НАЧАЛЬНИК

— Такси!.. Улица Жакоб, 26.

Если в данный момент, то есть в начале лета 1916 года, я нахожусь в Париже, то этим я была обязана своему хладнокровию и неслыханной удаче: комиссар Вестероса питал к Франции, которую хорошо знал, тайную симпатию, чем я и воспользовалась.

Тем не менее я была вынуждена сесть на первый же пароход, направлявшийся в Испанию, и не солоно хлебавши вернуться во Францию, твердо решив отказаться от дальнейшей разведывательной работы.

У меня было смелое намерение раскритиковать моего шефа, которого увидела на улице Жакоб.

— Мадам Рише,— сказал мне капитан Ляду, — вы отправитесь в Испанию.

— Я? Но, капитан...

Я хотела возмутиться. Я пыталась перечислить мои неудачи, объясниться.

— Будет то же, что и в Швеции,— сказала я.— Вдобавок я не знаю испанского языка, а Испания далека от войны. Я не смогу ни добыть сведений, ни привезти их.

Шеф пожал плечами. Я продолжала протестовать:

— Но что я буду делать в Испании, капитан?

— То же, чего вы должны были добиться в Швеции.

— Стать немецкой шпионкой? В Испании? Но как?..

Капитан Ляду встал.

— Марта, вы должны поверить. Вы нам очень нужны. Там очень много дела, Марта. Вот почему я прошу вас туда поехать.

— Простите меня, мой дебют был так неудачен.

— Вы еще наверстаете... В Испании вы будете в более близком контакте с нами. Деньги, которые вы получите от немцев, не попадут в руки тех, кто нас предает.

Наконец-то первый проблеск доверия... Я вздохнула с облегчением. То, что меня больше не подозревали, придало мне мужества.

Есть ли у вас деньги?

— Нет. Мне придется написать нотариусу.

Он вынул 800 франков.

— Это все, что у меня есть. Старайтесь, чтобы вам платили немцы: наш отдел не очень-то богат.

* * *

Белый хлеб, сахар, веселье...

Я оставила Францию, в которой царил режим ограничений. Сан-Себастьян в июле сверкал под солнцем и показался мне раем. Все смеялось: море, пляж, улицы, толпа. Солнце было всюду; в воздухе было раз-лито веселье, беспечность стирала все морщины и заботы. Неужели это была я, эта совсем молоденькая женщина, которая шаталась по Конче, смело рассекала волны, купаясь в море, и вела одновременно простой и шикарный образ жизни?

Официально я была мадам Рише, французская летчица, кокетливая, одетая у лучшего портного с улицы Мира, вдова, разоренная из-за своего вдовства, скучавшая и бежавшая от войны.

Не зная испанского языка, я решила симулировать незнание немецкого. Таким образом, с известным умением держать себя, при моей обычной беспечности, с приступами истинного горя и кризисами ложной веселости, я не казалась подозрительной.

Я пыталась ориентироваться, подобно моряку, старающемуся проложить себе путь в океане. Две первые недели я потратила на то, чтобы обратить на себя внимание.

В Сан-Себастьяне было много всякого народа: французские дезертиры, достаточно богатые, чтобы вести роскошный образ жизни, англичане, американцы, много немцев, множество офицеров, находящихся в командировках. Немцы, которых я встречала в городе или на Конче, украдкой присматривались ко мне.

Они держались в отдалении. Они вертелись вокруг приманки, не решаясь ее тронуть.

В часы купанья немцы, мои далекие безмолвные поклонники, становились смелее. Мы — я и они — предавались спортивным состязаниям. Мало-помалу мы постепенно познакомились. Один из них был особенно постоянным. Кто он был? Один немец, подумала я, приведет за собой другого. Мне следовало продвинуться вперед в моем деле; я начинала уже тревожиться за результат задания, порученного мне. У меня было мало денег, но я не собиралась просить их у капитана Ляду, так как он достаточно ясно дал мне понять, что 5-й отдел беден. Вскоре у меня появилось много друзей. Многие из них не знали, что я была летчицей. Я старалась скрыть от них свои денежные затруднения.

В отеле, где я остановилась, я познакомилась с одним букмекером, который, если бы я захотела, мог бы мне дать ценные сведения о лошадях. Но француз меня не интересовал. Все мое внимание я должна была обратить на немцев.

Подобное предприятие без денег было обречено на неудачу. И все же я не хотела обращаться к своему нотариусу. Шпионка должна рассчитывать на свое счастье. Я хотела испытать его в тот же вечер в казино.

И я направилась к рулетке. В игорном зале был один немец, которого я встречала на пляже и который держался на определенном расстоянии от меня.

До этого случая мне никогда не приходилось играть в рулетку. Но я поставила, выиграла первую ставку, выиграла и вторую.

Мой толстый немец следил за моими ставками и ставил на те же номера, что и я. Остальные подражали ему.

К полуночи — ура! Я пьяна от радости — у меня в руках 5000 песет. Целое состояние. Посмотрим, что будет завтра. Я чувствовала, что мне везет. В висках стучит, меня лихорадит.

Выйдя из казино, я с наслаждением ощущала свежесть звездной ночи..

Вдруг я услышала приближавшиеся шаги; какой-то человек кашлянул, чтобы дать знать о своем присутствии. Медленно обернувшись, я узнала толстого немца. Он опять держался на расстоянии. Решится ли он когда-нибудь его преодолеть?

Он поборол свою робость, когда я подошла к двери отеля.

— Мадемуазель, я вам хочу...

Он поклонился, я ответила.

— Месье...

— Вы меня узнаете?

— Да.

—- Вам очень везло сегодня вечером.

— Да. К счастью, так как иначе я не могла бы уплатить по счету.

По правде говоря, признаваясь в своей бедности, я не замышляла никакой хитрости. Мой толстяк, по-прежнему неловкий и почтительный, очень взволнованный тем, что осмелился ухаживать за молодой француженкой, пробормотал:

— Меня зовут Вальтер.

— Как же вы можете жить в Испании, когда ваша страна...

Он быстро сказал:

— Я бы, конечно, предпочел вернуться в свою страну, но я не могу, я интернирован.

Он жил в Памплоне, где испанское правительство собрало всех подлежащих мобилизации немцев, которые не пользовались дипломатической неприкосновенностью.

— Не желаете ли вы завтра позавтракать со мной в Сальдиваре? — спросил он, беря меня за руку.

— С удовольствием,— ответила я,— у меня еще не было случая посмотреть Испанию.

* * *

Сальдивар, маленькая станция с горячими серными источниками, находится в нескольких километрах от Сан-Себастьяна по дороге на Бильбао. За завтраком толстый Вальтер пытался ухаживать за мной.

— Что вы собираетесь делать завтра?

Я сделала гримаску:

— Завтра? Для меня завтра — это Париж.

— Это неправда, вы еще останетесь в Сан-Себастьяне.

Его сердце должно было забиться сильнее...

— Почему вы уже хотите уехать?

— У меня нет денег.

— Но вы же выиграли...

— Ну, выигрыша хватит только на оплату отеля и моих долгов.

Я открыто забавлялась тем, что сбивала его с толку. Я расспрашивала его о немцах, находившихся в Испании. Он был осторожен или же не знал ничего интересного для меня.

После завтрака мы отправились на прогулку в чудесный сальдиварский парк, классический парк маленького курорта.

Моя откровенность, сопровождаемая скорее циничной, нежели наивной манерой, смутила Вальтера и немного отдалила от меня. Он опасался, что я попрошу у него взаймы, воспользовавшись его сентиментальностью и тщеславием.

Вальтера беспокоил вопрос о деньгах, и поэтому он не осмеливался приступить к более решительному ухаживанию. Он спросил:

— Сегодня вечером вы играете в казино?

— Да, да... много денег...

Он уже собрался завязать со мной разговор, как внезапно, взяв меня за руку, сказал шепотом:

— Пойдем по другой аллее. Я не хочу говорить с человеком, который там идет: это — шпион и встреча с ним могла бы доставить вам неприятности.

Я пожалела об его неуместной деликатности, уверяя его, однако, что он нрав. Но вдруг на повороте одной из аллей мы столкнулись лицом к лицу с тем шпионом, которого Вальтер хотел избежать. Мой спутник вынужден был пожать ему руку.

— Кто эта женщина? — спросил шпион по-немецки.

Вальтер, как хорошо воспитанный человек, ответил ему по-французски.

— Француженка, приехавшая в Испанию, чтобы попытать счастья в казино.

— И безрезультатно,— вставила я.— Завтра уезжаю в Париж.

— Представьте меня, пожалуйста, Вальтер,— сказал шпион по-французски.

Моему спутнику при всем его нежелании пришлось познакомить меня со шпионом.

— Месье Стефан, морской офицер...

— Мадам Рише.

— В каком отеле вы остановились, мадам? — спросил меня Стефан.

— В «Континентале», но только до завтра.

Вернувшись в Сан-Себастьян, я получила от портье телеграмму: «Останьтесь и подождите. Стефан».

Вербовщик шпионов попался на удочку. Я была довольна: приближался успех.

Как обычно, после обеда я вышла из дома. Вальтер, ожидавший меня, был очень озадачен, когда я пришла в казино в сопровождении богатого испанца, моего соседа по отелю. Мне нужно было навести его на ложный след и спутать возможные подозрения.

На утро следующего дня Стефан позвонил мне по телефону и сказал, что будет ждать меня к пятичасовому чаю в ресторане «Монте-Игэльдо».

Первый ход был выигран.

Месье Стефан скрывал под этим именем свое действительное имя и звание. Он подошел ко мне спокойно, как человек, привыкший ко всяким сложным жизненным коллизиям. Он говорил по-французски, как настоящий француз.

— Вы говорите без акцента,— заметила я ему.

— До войны я жил в Париже.

Когда смущение от первой встречи рассеялось, вербовщик шпионов сказал мне:

— Если я правильно понял, мадам, вам нужны деньги?

— Увы, да.

— Знаете ли вы, почему я попросил вас отложить ваш отъезд и пригласил прийти сюда?

— О,— сказала я,— не настолько же я наивна, чтобы не догадаться о сути ваших предложений.

— Вы согласны?

Он вел этот разговор с большим тактом, стараясь не произносить неприятных слов, но в то же время ни в чем мне не уступить. Для него я была молодой самоуверенной женщиной, не имеющей денег.

— Вы согласны? — повторил он.

— Не буду скрывать, что вы мне симпатичны,— сказала я,— но этого недостаточно для того, чтобы я вам слепо доверилась. Я собираюсь ставить ставку на свою жизнь и хочу иметь гарантии. Я буду обсуждать с вами этот вопрос в том случае, если буду знать, что вы начальник.

Он честно признался, что его начальник в Мадриде.

— Если я должен буду ему написать, то вам придется ждать ответа по крайней мере два дня. Не думаю, чтобы он захотел вас увидеть. Обычно такие разговоры веду я, а не он.

— Мой случай особенный,— возразила я.— Сведения, которые я могу вам доставить, исключительны. Я — летчица и в качестве таковой могу попасть во все центры воздушного флота. Это положение дает мне возможность быть требовательной. Я должна лично объяснить вашему начальнику характер услуг, которые могу оказать. Без ведома начальника у вас не хватит денег, чтобы расплатиться со мной.

Вербовщик слушал меня восхищенный и одновременно растерянный.

— Я уверен, что мне было бы очень приятно работать с вами,— вздохнул он.— Я напишу начальнику. Подождите два дня. Но я все же очень сомневаюсь, чтобы он согласился приехать. Можете вы подождать?

— Я устроюсь так, чтобы иметь возможность подождать, если это не займет много времени.

Через два дня Стефан позвонил мне по телефону.

— В «Монте-Игэльдо»,— сказал он мне,— сегодня вечером в тот же час, что и раньше.

Мое любопытство было возбуждено. Я попыталась узнать, согласился ли его начальник со мной встретиться.

— Вы узнаете это вечером.

Мы встретились. Лицо Стефана сияло от радости.

— Мой начальник согласен повидаться с вами,— заявил Стефан.— Завтра утром в 6 часов будьте у подножия фуникулера. Мимо вас пройдет человек и скажет: «Следуйте за мной». Оденьтесь попроще и оставьте вашу собаку дома, чтобы не обращать на себя внимания.

Я вошла в трудную полосу своей миссии. Меня преследовало воспоминание о Герде Нербутт, о моем путешествии в Швецию. В тот момент, когда я достигла цели, у меня, несмотря на весь мой оптимизм, появилась боязнь. А если Стефан просто-напросто устроил мне ловушку? Особенно беспокоило меня назначенное время: 6 часов утра.

Тем не менее на рассвете я поднялась и оделась в простое спортивное платье, как будто бы собиралась на экскурсию.

Сан-Себастьян еще спал. Уже совсем рассвело; слышны были только поющие птицы. Пляж был пуст. Я отправилась на свидание пешком, так как ходьба имеет свойство восстанавливать гармонию между моими мыслями и физическим состоянием. Я пришла на место раньше назначенного срока. Солнце выходило из утреннего тумана и рассеивало его.

Ранний подъем создает обычно хорошее настроение. Я чувствовала себя самоуверенно, готовой к авантюрам.

У подножия фуникулера ожидали два священника. Они разглядывали меня, удивленные тем, что женщина одна в ранний час разгуливает по городу. Их присутствие стесняло меня: они наблюдали за мной без суровости, с чувством простого любопытства, а быть может...

Точно в указанный час мимо меня быстрым и четким шагом военного прошел высокий худой человек; на голове у него была морская каскетка, глаза закрыты черными очками. Он сказал:

— Следуйте за мной.

Я пропустила его на несколько шагов вперед. Священники продолжали смотреть на меня. Я сделала вид, что мне надоело ждать фуникулера и решила пойти пешком. На маленькой соседней улице я увидела роскошную машину. Из спортивного интереса посмотрела марку — «мерседес». Человек в морской фуражке тайком наблюдал за мной.

Движением руки, длинной и худой, он указал мне на место рядом с собой.

Шофер запустил мотор, и мы поехали быстро, не обмениваясь ни словом. Я опять начала беспокоиться.

Куда вез меня этот немец с такой быстротой? Он молча рассматривал меня через свои черные очки, скрывавшие часть его лица и мешавшие мне сделать вывод о его характере. Его тонкий рот иногда кривился. Немец сгибал и разгибал свои длинные, худые ноги, его руки все время были в движении, пальцы переплетались и выпрямлялись. Это был исключительно нервный человек, и меня эта нервозность раздражала. Когда же он заговорит со мной?

Бесплодный, холмистый, безжизненный пейзаж простирался до верхушки безлесных гор. Куда мы едем, куда везет меня этот человек?

Наконец немец повернулся ко мне и с важным видом спросил на хорошем французском языке:

— Стефан говорил вам, чего мы ждем от вас?

— Я хотела обсудить это с вами.

Он повел разговор о моих связях во Франции и спросил, есть ли у меня друзья во французских портах? Я вспомнила сейчас же об одной семье в Нанте, где у меня действительно были друзья.

Начальник придвинулся ко мне так, что его нога касалась моей,— типичная немецкая манера: сдержанный разговор и наглые жесты. Я сжалась в своем углу.

Немец стал смелее.

— Вы летчица?

— Да.

Я вкратце рассказала ему, что мой муж погиб во время автомобильной катастрофы в Швейцарии.

— Вы говорите по-немецки?

— К сожалению, нет. Это вас не устраивает?

— Нет, ничего.

Начальник снял очки, и я смогла его рассмотреть: это был некрасивый, худой человек, с тусклым, мрачным взглядом. На вид ему было около 50 лет. Во время разговора он настойчиво разглядывал меня и сказал мне несколько комплиментов. Я была смущена. Чтобы вернуть его в рамки нужного разговора, я спросила:

— Не можете ли вы мне сказать, что вы хотите знать о Франции?

Мой вопрос заставил его отодвинуться от меня, и, стремясь быть галантным, спутник начал с конца — протянул мне конверт.

— Вскройте его,— сказал он с хвастливым видом.

В конверте было 3000 песет. Я постаралась не показать ни недовольства, ни радости. Вместе с деньгами лежал список вопросов о моральном состоянии населения, о новом расположении пунктов ПВО вокруг Парижа, о местах, разрушенных бомбардировкой.

— И это все? — удивилась я, собираясь положить деньги и список в сумочку.

Он взял у меня список, зажег спичку и сжег его, советуя никогда не оставлять ничего компрометирующего. Огонек зловещим светом осветил его лицо. Мы продолжали мчаться к неизвестной мне цели.

Через минуту он достал из кармана маленький пакет и вынул из него специальное перо.

— Чтобы не царапать бумагу,— сказал он мне,— на кончике этого пера имеется маленький шарик. Он вам послужит для того, чтобы писать нашими чернилами (чернила эти имели вид зернышек серебристо-черного цвета).

— Растворите,— сказал он,— эти зерна в двух или трех ложках воды. Затем на листе достаточно плотной бумаги напишите самое обычное письмо к своей приятельнице, а между строчками поместите сведения, которые я вам заказал. Отныне вы будете для нас С-32. Именно так вы и будете подписывать ваши письма, написанные симпатическими чернилами.

— Как называются эти зернышки, которыми пишут? — спросила я.— Если я их потеряю, нужно, чтобы я смогла их купить.

— Колларгол.

Я дала ему понять, что трех тысяч песет было слишком мало, учитывая риск, которому я себя подвергала.

— Я ценю свою жизнь дороже,— заявила я.

Но он возразил:

— Я хочу сначала посмотреть, что вы сможете сделать. В дальнейшем я буду щедрее. Напишите мне все эти сведения. Вот вам адрес, куда вы должны будете направлять письма.

Он протянул мне клочок бумаги, на котором я прочитала:

«Мадлен Степино, улица Альгорта, Мадрид».

Меня немного ошеломила быстрота, с какой мы договорились, и возникло сомнение, что я плохо использовала свою победу.

Начальник наблюдал за мной еще несколько минут, затем попытался возобновить свои посягательства и придвинулся ко мне. Я отодвинулась.

Он сделал над собой усилие и сказал:

— С-32, если вы теперь не сдержите своих обязательств, о которых мы договорились и согласно которым вы должны служить Германии, я за вашу жизнь не дам и 3000 песет, где бы вы ни находились — в Париже или в Нью-Йорке.

Я пожала плечами:

— Вы ошибаетесь, я совершенно не собираюсь служить Германии и намерена служить только самой себе.

Наконец разговор принял нормальное течение. Но мой немецкий начальник все же не терял своего таинственного настроения.

— Вы вернетесь в Сан-Себастьян и, когда будете готовы к возвращению из Франции, поместите в газете «Эко де Пари» следующее объявление: «Требуется горничная...» Сообщите ваш адрес и укажите под видом часов приема кандидаток число и час вашего выезда из Парижа.

* * *

— О, — воскликнул капитан Ляду, когда я описала ему человека, завербовавшего меня,— это великолепно! Вы поймали как раз того, кого и нужно было искать в Испании. Это барон фон Крон, немецкий военно-морской атташе в Мадриде, племянник генерала Людендорфа.

Гордясь своей победой, я выложила перед своим начальником секретный способ шпионской переписки, неизвестный во Франции и никем еще не раскрытый.

Капитан Ляду с волнением рассматривал привезенные мною зерна колларгола и перо.

С самого начала войны немецкие шпионы беспрепятственно переписывались со своими руководителями, потому что незнание состава симпатических чернил, которыми они пользовались, не давало возможности перехватывать их корреспонденцию.

На этот раз капитану Ляду не пришлось меня подталкивать. Он должен был испытывать чувство гордости за мои успехи,— ведь это он «открыл» меня.

Благодаря вам, Марта, будет спасено много человеческих жизней. Это великолепно, я доволен.

В тот момент я ни о чем не жалела: ни об отказе военно-воздушного флота принять меня, ни о моих шведских злоключениях.

Я служила своей родине и была ей полезна.

Я была такой счастливой, какой могут быть лишь женщины, видящие, что их жертвы не были бесплодными. Я подробно рассказала капитану Ляду о моих первых испанских знакомствах: Вальтер... Стефан...

— Ваш барон,— прибавила я,— был очень взволнован; думаю, что я ему понравилась. Я очень хочу быть шпионкой, но не более того. Этот господин как будто бы намерен совместить приятное с полезным.

— Он вас ждет? — спросил капитан.

— Он может дожидаться, сколько ему угодно. Я не хочу его больше видеть, он слишком противен.

Всю свою жизнь не забуду сцены, последовавшей за этой фразой. Капитан вскочил и заходил по кабинету большими шагами. На его лице последовательно отражалось все беспорядочное течение его мыслей. Он взволнованно затягивался папиросой и нервным движением руки сбрасывал пепел, падавший на его жилет.

После нескольких секунд размышлений он подошел ко мне и заявил:

— Вы по доброй воле пришли к нам работать. Вы начали работу. Отступать вам нельзя. Ваш долг состоит теперь в том, чтобы уехать и продолжать работу. Вы женщина, действуйте так, как найдете нужным.

Моя радость сразу померкла.

— Да, конечно, я женщина, но ведь, если я останусь в Испании, настанет день, когда я не смогу избежать...

Капитан, подчеркивая свое хладнокровие, которое ему изменяло, облокотился на стул и сказал:

— Это неизбежно, вы должны ехать.

Мое негодование возрастало. Я вспомнила барона, противного и к тому же немца.

— Есть вещи, капитан, на которые не может согласиться женщина.

По его глазам я видела, что он меня понимает. Ему было жаль меня. В тот момент я подумала, что победа останется за мной. Но он стал продолжать по-отечески убедительным тоном:

— Марта, подумайте о наших солдатах в окопах, о нашей родине, которая, быть может, завтра уже будет занята неприятелем. Вы француженка, у вас в руках редкая возможность, вы можете послужить, как никто другой, своей родине, для которой это лишний шанс на победу. Не отказывайтесь.

Капитан, немного смущенный, но по-прежнему упорный, опять начал ходить по кабинету. Он волновался. Его, очевидно, соблазняла мысль иметь преданную женщину около такого важного лица.

— Этим вы спасете много жизней, Марта. Вы можете их спасти. Если же вы этого не сделаете, то возьмете на себя тяжелую ответственность. И наоборот, если добьетесь успеха, вам обеспечена благодарность множества людей.

Я чувствовала себя опустошенной, печальной, подавленной.

— Вы требуете от меня полного самоотречения, капитан, ведь эта жертва страшнее смерти.

— Служба требует этого, - возразил он.

Не существовать, потерять свободу. Было ли это возможно для женщины, которая привыкла к полной самостоятельности и была избалована жизнью? Я сделала большое усилие над собою и сказала:

— Служба требует от меня того, что превышает мои силы, но я вам обещаю, что попытаюсь. Я постараюсь сделать все, что будет в моих силах.

— Я знаю нечто, что вас поддержит, Марта,— сказал капитан Ляду.— Подумайте, что благодаря вам многие невесты и матери Франции обретут своих женихов и сыновей, ведущих войну на море. Барон фон Крон является руководителем всех агрессивных действий подводных лодок по эту сторону Атлантического океана. Он руководит морскими операциями на этом побережье. Если вам удастся раскрыть его планы, подумайте только, какую услугу вы нам окажете! Ваши доводы морального порядка ничего не стоят в сравнении с этой прекрасной задачей.

Капитан ничего не сказал мне о моем муже, и это к счастью, так как тогда я категорически отказалась бы от этого нового поручения.

Он умел, этот начальник, находить в нужные моменты слова, которые электризовали. После нашего разговора и его убеждений я могла бы отказаться, лишь расписавшись в собственной трусости.

— Должна ли я, капитан, разузнать и прислать вам способ проявления написанного при помощи колларгола?

— Не беспокойтесь, мы сами этим займемся, у нас есть химики.

— Если нужно,— настаивала я,— я могу постараться по приезде в Испанию добыть нужную формулу.

Моя роль вновь захватила меня.

— Итак, капитан, завтра я вам позвоню и сообщу срок моего отъезда.

Через три дня капитан принес мне на улицу Жакоб ответ на вопросы барона. В глазах этого немца я должна была казаться добросовестной шпионкой. Сведения, переданные капитаном, были точные, но устаревшие; такие же точно сведения были даны всем агентам-двойникам.

Туг же, на улице Жакоб, я написала дружеское письмо Мадлен Степино в Мадриде, согласно указаниям барона фон Крона. Между строчками я при помощи колларгола и специального пера поместила все сведения, данные мне капитаном Ляду.

Капитан взял письмо и обещал позаботиться о его отправке.

— Отныне,— сказал он мне,— вы будете называться «Жаворонком». Если мне нужно будет сообщить вам что-либо через какое-нибудь лицо, это слово будет паролем.

— Должна ли я подписывать этим именем свои письма?

— Нет, этого не нужно.

В течение недели я брала уроки испанского языка в школе Берлица. Каждый день капитан торопил меня вернуться в Испанию.

— Нужно ковать железо, пока горячо,— повторял он.

Наконец я поместила в газете «Эко де Пари» объявление о своем выезде: «Требуется горничная...»

Тем временем открытка, пришедшая из Испании, требовала от меня сведений. Я отнесла ее капитану.

— Письмо, несомненно, запоздало, из-за цензуры,— заявил он.

Накануне моего отъезда капитан Ляду прислал мне несколько дополнительных сведений для немцев и следующее письмо:

«Дорогая мадам и дорогой друг!

У меня нет ничего нового относительно городов, вас интересующих. Необходимо, чтобы они довольствовались тем, что вам уже известно. На всякий случай я вам даю маленькую рекомендацию к начальнику военного поста в Цербере, но лишь на тот случай, что вам будут чинить особые препятствия.

Необходимо, чтобы из лиц, вас окружающих, никто не знал, что у вас есть рекомендация. Если записка вам не понадобится, уничтожьте ее.

Формула тайнописи антипирином очень проста: вы покупаете облатку антипирина в 50 г, открываете ее и распускаете порошок в двух чайных ложках воды. Это даст вам прозрачные чернила, которые не обратят на себя внимания и которые вы сможете совершенно безопасно проглотить. Вы напишите этими чернилами между строчками обыкновенного письма, пользуясь для этого вашим пером и белой или кремовой матовой бумагой.

А теперь мне остается пожелать вам доброго пути. Почтительно целую ваши дружеские ручки.

Жан Севеноль.

P.S. Все письма от меня будут подписаны: Жан Севеноль».

Итак, работая в контрразведке, я окончательно вступила на скользкую дорогу агентов-двойников, наиболее опасную из всех дорог.

* * *

В Испании меня ждал с надеждой в сердце барон фон Крон, истолковавший мое возвращение как благоприятный ответ на его желания.

Он ждал меня в Ируне, на пограничной станции. Я успела забыть его лицо и никак не ожидала, что человек, приближавшийся ко мне, он и есть. Старый, с моноклем, скрывающим его стеклянный глаз, он шел механическим шагом.

Он поклонился, и некоторое мгновение я испытывала ужас перед той задачей, какую взяла на себя. Барон, довольный, осведомился о моем здоровье.

— Я не хочу, чтобы вы останавливались в отеле, сказал он.— Я снял для вас квартиру.

— Чтобы там собирать сведения? — машинально спросила я.

Он почувствовал в этой фразе некоторую иронию и был слегка озадачен. Но это был человек, привыкший к фехтованию словом. Он быстро нашелся.

— Но ведь иначе я не смогу видеться с вами, по крайней мере в данный момент.

Сан-Себастьян чересчур близок к границе,— сказала я.— Здесь я скоро буду расшифрована.

Куда же вы хотели бы поехать?

— Ну конечно, в Мадрид. Там я была бы гораздо менее заметной, чем в Сан-Себастьяне.

— В Мадрид!.. Мы поедем туда позже,— ответил он.— До конца сезона все отделы посольства будут находиться в Сан-Себастьяне. Мне тоже придется около двух месяцев прожить здесь. У нас еще будет время побыть вместе, и мы будем часто встречаться.

Я продолжала с иронией:

— Это и есть ваши методы разведки?

Он смутился...

— Вы правы. Я недостаточно серьезен, не правда ли?

Его усилия быть корректным увеличивали его нервозность, и я постаралась ограничить свою роль вопросами разведки.

— Получили ли вы мое письмо со сведениями, которые вы у меня запросили?

— Нет, когда вы послали письмо?

— Через два или три дня после моего приезда в Париж. Но раз вы не получили письма, значит, оно задержано на границе. Я погибла и не смогу больше вернуться во Францию!

Он успокоил меня:

— Не тревожьтесь. Ваши соотечественники не смогут прочитать написанное колларголом. Наши химики в Германии долго работали, прежде чем додумались до этого средства, хотя и знали хорошо этот химикалий.

— У нас во Франции тоже найдутся химики,— сказала я.

— Да, конечно,— согласился он,— но им прежде всего пришлось бы узнать название того вещества, которое я вам доверил.

Я немного призадумалась. Неужели капитан не отправил письма?.. Почему?..

Мы ехали на машине вдоль берега. Июль был в полном разгаре. Искрящееся море отражало вечерние огни.

Машина остановилась на окраине Сан-Себастьяна перед домом весьма респектабельного вида. Полная брюнетка, по-видимому ожидавшая нас, взяла мои вещи. Шофер понес большой чемодан, и я вскоре очутилась в квартире, загроможденной безделушками.

Барон шел за мной, стараясь угадать мое впечатление.

— Нравится ли вам здесь? Довольны ли вы?

— О,— сказала я,— ведь мне придется здесь только спать. Все время я буду проводить на пляже и в казино.

— Вы меня простите, Марта, я вас оставлю, чтобы дать возможность устроиться. Меня ждут. Вечером я к вам приеду.

Он первый раз назвал меня по имени.

— Оставайтесь здесь и ждите меня,— сказал он.

— Нет,— заявила я,— сейчас я переоденусь и пойду на пляж. А с вами мы встретимся завтра утром.

Я хотела добиться своего и добавила:

— Я буду вас ждать завтра в 9 часов утра на пляже, и мы будем вместе купаться.

— Я хотел бы увидеть вас раньше,— попросил он.

Но я категорически возражала. И заставила себя улыбнуться, чтобы дать ему как бы обещание на будущее.

Он попрощался со мной. Его гордый вид увял. Барон превратился в жалкого человека, находящегося во власти своего чувства.

Ночь кончилась. Я встала, торопливо собрала свои вещи и переехала в отель «Континенталь».

В 9 часов барон ожидал меня на пляже. Я, улыбаясь, подошла к нему, движимая какой-то странной волей.

Я еще не успела окончательно взять себя в руки. Ведь мне было только 20 лет!

Вместо приветствия я заявила ему:

— Мое пребывание в Испании начинается плохо. Я переехала сегодня утром, так как не спала всю ночь. Квартира полна клопов.

— И где же вы остановились?

— Я вернулась опять в отель «Континенталь».

— Этого не следовало делать. «Континенталь» — единственный отель, где я не могу бывать. Его содержат французы.

Меня же это как раз устраивало! Я почувствовала себя счастливой, услышав, что он не сможет меня там навещать.

Следующие две недели я провела в Сан-Себастьяне довольно мирно, хотя бы внешне. Барон часто отлучался. При каждом возвращении он казался все более увлеченным мной. Но тем не менее подобная жизнь совсем не отвечала моей жажде деятельности.

Наконец барон сообщил мне, что обстановка требует его возвращения в Мадрид.

— Вы и меня возьмете с собой?

— Нет. Я не могу увезти вас в Мадрид. Проводите меня до Вальядолида. Это узловая железнодорожная станция, оттуда вы можете сразу же пересесть на парижский экспресс. Мы выедем завтра на рассвете.

— Каким поездом?

— Я слишком рад случаю проделать это путешествие вместе с вами. Мы поедем в машине... дорога прекрасная...

Я вернулась к себе, охваченная тоской. Меня осаждали мрачные предчувствия. Я вспомнила все события последних месяцев и хотела понять, что должно было означать это путешествие.

Всю последнюю ночь в Сан-Себастьяне меня преследовали кошмары. Лишь день принес освобождение от них.

Я была полна воли к победе... Мадрид — вот моя цель!

Чтобы избежать любопытных взглядов, барон решил выехать из Сан-Себастьяна очень рано. Я запирала свой последний чемодан, когда его машина проехала мимо отеля «Континенталь». Я взяла такси, чтобы доехать до пустынного места, где он меня дожидался.

В машине барон поздоровался со мной. Его рука дрожала.

В Вальядолиде мы остановились. У нас был вид обыкновенной пары, обменивавшейся вежливыми фразами и банальными замечаниями. Пока что нашему мирному путешествию ничто не мешало. В обеденном зале отеля нас принимали за скучающую пару, которой надоела плохая дорога. Это была громадная полутемная комната, во всю длину которой стоял огромный стол. Высокий потолок терялся в темноте. Окна пропускали мрачный полусвет. У меня было такое впечатление, что мы попали в самое заброшенное место на земле.

— Мы здесь переночуем,— пробормотал барон.— Дорога очень плохая. Скоро совсем стемнеет. Завтра утром будет скорый поезд, с которым вы уедете.

В этой угрюмой комнате его голос звучал с неприятной резкостью.

Я ничего не ответила. Я была в полной власти фон Крона, плененная, но неукротимая.

Добиться успеха — эта мысль стала для меня как бы внутренним оправданием. Если бы не это, я сама осудила бы себя без всякой пощады.

 

МАДРИД

Итак, цель достигнута. Я в Мадриде. Во мне двойной запас сил, двойная ненависть.

Если в дальнейшем мое сомнительное предприятие и увенчалось успехом, то я обязана этим главным образом именно той жгучей ненависти, которая в течение всего моего пребывания, в Испании при выполнении задания вызывала во мне смелость, жестокость и коварство.

С того момента мой ум был направлен только к одной цели — выполнить данное мне поручение, вытягивать из начальника-врага все секреты, какими он располагал, вплоть до того дня... да, вплоть до моего освобождения.

Только три дня прошло с тех пор, как я поселилась в отеле «Палас». Каждый из моих соседей был для меня опасен.

Мой сосед с правой стороны, генерал Данвинь, французский военный атташе, ничего не знал о моей работе: агенты-двойники хранят свои секреты сами. Соседка слева... высокая, надменная...

Мне показалось, что я когда-то ее видела. Кто она?

Я старалась это узнать.

Почему барон поселил меня в этом отеле?

— Везде, где бы вы ни были, я буду наблюдать за вами,— сказал он мне еще при нашей первой встрече.

Кто же в этом роскошном отеле играет роль моего анонимного и тайного тюремщика? Метрдотель? Горничная?

Чтобы испытать метрдотеля, я решила заказать обед к себе в номер.

Слуга испанец служит мне превосходно, ничем себя не выдавая.

— Вы мадридец?

— Да, синьора.

— Много народа живет в отеле?

— Нет, мало.

За каждым блюдом я делаю попытку что-либо раскрыть. Ничего не выходит.

Остается горничная. Сегодня воскресенье, везде слышатся смех и разговоры. Мне кажется, что за мной наблюдают со всех сторон. Во всех взглядах, обращенных ко мне, я усматриваю особый умысел.

Барон запиской в несколько слов просит вечером подождать его в отеле. Я сижу в своей комнате.

— Могу я оправить постель, мадам? — входя, спрашивает меня горничная.

Я разглядываю эту женщину, говорящую по-французски. До сих пор я ее не видела. Какой она национальности?

— Вы приехали из Парижа? — спрашивает она.— Жизнь там сейчас вряд ли приятна...

— Конечно нет,— отвечаю я.— Но жизнь все же идет своим чередом, несмотря на войну.

— Разве? Ваша соседка говорит другое...

— Моя соседка?

— Да, известная артистка. Она рассказывала мне, что жизнь во Франции стала невозможной, что там нет ни хлеба, ни сахара, ни угля, что там ужасно.

Я удивилась.

— Кто же эта артистка? Француженка?

— Нет, английская танцовщица. Ее зовут леди Маклеод.

Леди Маклеод — это была Мата Хари, которая работала по заданию немцев. Наши пути с ней скрестились в Испании.

Горничная собралась уходить, но спохватилась и, вынув из кармана письмо, передала его мне.

Я прочла:

«Приходите после полуночи на Орфила, 5. Ф. К.»

Я оставила письмо на столе. Горничная схватила его, говоря:

— Ничего не следует оставлять, так приказал начальник.

И, взглянув на меня как на сообщницу, она разорвала письмо на мелкие кусочки.

Улица Орфила... Полночь... Я очутилась перед квартирой военно-морского атташе.

Серрено увидел меня и открыл мне дверь. «Серрено» называют в Испании ночных сторожей, которые, имея ключи от дверей определенного количества домов, открывают двери жильцам или тем посетителям, о которых сторожа предупреждены.

Очевидно, этот сторож был предупрежден бароном. Дверь за мной закрылась, и я очутилась в темноте. Мина зарычала у меня на руках, предупредив меня, что кто-то приближается. Чья-то рука взяла мою руку и тихонько потянула меня. В то же время слабый свет электрической лампочки осветил во тьме первую ступеньку лестницы. Я пошла по ней в сопровождении невидимого человека.

В первом этаже рука направила меня на площадку. Открылась дверь, и я очутилась в передней, освещенной лампой. На стенах висели морские карты с немецкими надписями и маленькими флажками, означавшими расположение пунктов снабжения подводных лодок. Я повернулась. Мой таинственный проводник исчез. Открылась дверь. Вошел фон Крон и провел меня в свой кабинет.

Я сразу же набросилась на него с упреком:

— По дороге сюда за мной, несмотря на все мои ухищрения, по пятам шел какой-то незнакомец. Он останавливался, когда я останавливалась, и шел, когда я шла. Если это вы начали свое наблюдение за мной, я немедленно вернусь во Францию.

— Да нет же, совсем нет. Уверяю вас.

— Посмотрите в окно, тут ли еще этот человек. Если это не наш агент, то французский. Вы сами понимаете, что мне необходимо это узнать.

Выдумав все это, я в то же время не могла избавиться от чувства тревоги. Я думала о письме, доверенном мною капитану Ляду и не дошедшем до барона.

— Не сходите с ума. Я все это разузнаю,— сказал мне барон, отходя от окна.

Он позвонил. Вошел молодой человек и стал навытяжку.

— Перед дверью дома № 8 ждет Человек. Когда мадам выйдет, проследите и разузнайте, на кого работает этот человек,— произнес барон по-немецки.

* * *

В Мадриде у меня не было столько развлечений, как в Сан-Себастьяне. Я очень скучала. Без друзей, не говоря по-испански и не встречаясь ни с кем, кроме фон Крона, я чувствовала себя очень одинокой. А барон хотел только одного: сделать мою жизнь возможно более приятной.

— Я представлю вас моей жене,— сказал он однажды. — Вы станете друзьями. Я говорил ей о вас, и она очень хочет с вами познакомиться.

Меня тревожила возможность такой очной ставки.

Каждый день барон заходил ко мне в отель и уводил завтракать. Он настаивал, чтобы я поторопилась с поездкой в Париж.

— Мне во что бы то ни стало нужно хотя бы одно письмо от вас, написанное колларголом, чтобы оправдать перед послом ваше пребывание в Мадриде,— утверждал он.

Однажды он заявил мне:

— Сегодня после полудня я вас представлю моей жене. Ей нужны туалеты, и она хочет, чтобы вы привезли их ей из Парижа.

Я согласилась без всякого желания.

Баронесса приняла меня любезно, будучи счастлива, как она сказала, получить возможность поговорить по-французски.

— А вы говорите по-немецки? — спросила она меня.

— К сожалению, нет, мадам.

Она сейчас же обратилась к своему мужу по-немецки:

— Ганс, уверены ли вы, что ваша агентка не знает немецкого языка? Если вы хотите проверить, пригласите ее к нам завтра обедать.

Я не моргнула и глазом.

Любезно, почти фамильярно она прибавила, обернувшись ко мне:

— Мы будем очень счастливы, я и мой муж, видеть вас завтра у нас на обеде. Мы будем обедать запросто с несколькими друзьями.

Я приняла приглашение.

На другой день я приехала на улицу Орфила с небольшим опозданием. Все приглашенные были уже за столом. Меня разглядывали с довольно наглым любопытством, и я видела улыбки на их лицах. Барон никому меня не представил. Итак, я была принята не особенно дружески.

Я приветствовала всех наклоном головы, холодная и вежливая, внешне спокойная, но внутренне взбешенная этим явным неуважением, не предвещавшим ничего хорошего. Являясь мишенью для всех собравшихся, я угадала, что до моего прихода они составили заговор в отношении меня.

Сидя за столом, я машинально сосчитала присутствующих. Нас было 13 человек. Вокруг стола сидели германские офицеры в штатском, а также испанцы — все влиятельные люди. Мой сосед справа, немец с лысой головой и волосатыми руками, говорил по-французски, но очень плохо; сосед слева, вероятно, не знал языка и время от времени бросал на меня враждебные и недоверчивые взгляды. Женщин было три — баронесса, какая-то немка и я.

— Иоганн, — сказал барон фон Крон метрдотелю по-немецки,— в буфете приготовлена специальная тарелка для француженки. Постарайтесь не перепутать, иначе вы будете причиной большого несчастья.

Метрдотель вернулся и поставил передо мной тарелку с супом. Я, как это полагается, подождала, пока не подали суп всем остальным. Что замышлялось против меня? Я должна была делать вид, что не понимаю. Мой суп не имел никакого особого вкуса и вида. Тем не менее я спрашивала себя, почему барон отдал такое приказание метрдотелю.

Я пошутила с моим соседом относительно числа 13 и сказала ему, что во Франции множество людей не осталось бы за столом из-за суеверия.

— Разве вы боитесь смерти? — спросил он.

— О, нет, разве я в таком случае смогла бы быть летчицей?

Все взгляды были направлены на меня. По французскому обычаю, я похвалила суп. Все разговоры шли обо мне. Я должна была выслушивать ругань и оскорбления в адрес французов и англичан, но все же делала вид, что ничего не понимаю.

Ах, как страдала я в эти минуты, как хотелось мне их оскорбить, надавать им пощечин! А мне приходилось улыбаться, как будто бы все эти слова на немецком языке были любезностями. Мое положение усиливало их веселое настроение, они гримасничали и отпускали по-немецки шуточки и намеки по моему адресу.

Сердце мое сжималось, слезы жгли мои глаза. Я догадывалась, что разговор шел по особому плану, рассчитанному на то, чтобы заставить меня изменить себе в том случае, если я знаю немецкий язык. Малейший жест мог меня выдать.

Я начала сомневаться в успехе. Что смогу я узнать в этой среде, не доверявшей мне и применявшей в своем подозрении все, вплоть до садизма. Если бы капитан помог мне по крайней мере немного! Но он задержал первое письмо со сведениями, и, быть может, это и было причиной того, что мои сотрапезники играли такую недостойную комедию.

В середине обеда громадный немец с багровым лицом, сидевший рядом с баронессой, вывел меня внезапно из задумчивости. Глядя на меня своими маленькими круглыми глазками и с трудом скрывая злорадство, он спросил:

— Сколько времени еще пройдет, пока не проявятся первые симптомы?

— Не больше получаса,— ответил барон.

Я смотрела на них внешне совершенно спокойная, но в душе подавленная необходимостью лицемерить. Я не боялась смерти, но пребывание в этой среде для меня было ужасным.

— Если бы она понимала, вряд ли бы она была такой спокойной,— сказал толстый немец.

— Да, по-видимому, это первое испытание ничего не дало, но мы попробуем кое-что другое,— сказал барон своему соседу.

Мне же не было необходимости слышать эти слова, для того чтобы понять, что все это неуклюжее и смешное испытание — мистификация.

После обеда все немцы пришли в хорошее настроение, и некоторые из них стали со мной очень любезными.

Маленький веселый кружок вокруг меня не помешал мне улавливать то там, то тут обрывки интересных для меня фраз, значение которых придавало мне силы.

Я услыхала, что барон получил из Германии приказ начать бомбардировку французского побережья и что он дожидался прихода подводных лодок.

Молодой немец, заявивший, что он тоже летчик, и устроивший мне в этой области каверзный экзамен, из которого я вышла победительницей, по-видимому, собирался завладеть мной на весь вечер. Это пришлось не по вкусу барону. Он заявил мне, что нам предстоит весьма серьезный разговор. Мы прошли в его кабинет:

— Знаете, оказывается, за вами следил агент барона фон Калле,— сказал мне барон фон Крон.

— Немец... Но я ведь думала, что вы работаете для Германии.

Фон Калле был военным атташе германского посольства и тоже носил титул барона.

— Он мне завидует и не доверяет вам. Он взбешен, так как я его не информирую о своей работе.

— Вы должны были меня предупредить,— запротестовала я,— что ваши соотечественники могут меня погубить.

Морщинистый лоб барона омрачился.

— Хочет ли он сделать мне какие-либо предложения? — спросила я.

Он пожал плечами.

— Во всяком случае, предупредите меня. Должна ли я его остерегаться? Были ли такие случаи раньше?

Чтобы увильнуть от этих вопросов, барон попытался вовлечь меня в какой-то пустяковый разговор, поддерживать который у меня не было желания. Меня беспокоило отношение французского 5-го отдела. Я была в одиночестве, беспомощна, в полной власти любой неожиданности. А теперь еще новая угроза здесь, на месте. Меня мучили сомнения в моей по-езности.

— Успокойтесь,— сказал он,— я найду выход. Самое простое решение — это не оставлять вас в Мадриде. Ваши постоянные поездки в Париж могут навлечь на вас подозрение. Я буду давать вам по 5000 песет в месяц, и вы будете жить около границы.

Такое предложение меня не устраивало, я должна была остаться в Мадриде.

— Куда же вы хотите, чтобы я поехала?

— Куда угодно.

— В Биарриц.

— Нет, только не в Биарриц.

— Почему?

— Биарриц находится у самого моря и может подвергнуться бомбардировке.

— Бомбардировке? Наши берега хорошо охраняются. А, кроме того, разве война в том заключается, чтобы бомбардировать при помощи подводных лодок город, расположенный так близко к границе?

Барон засмеялся.

— Это совсем не для того, чтобы уничтожить город, а для того, чтобы подействовать на моральное состояние французов,— заметил он.

Теперь я поняла всю важность моей миссии, моей роли, которая благодаря этому сразу показалась мне менее горькой.

— Но, если не Биарриц, то назовите мне другое место.

— Почему бы вам не поселиться в Гендее?

— Но это невозможно, я ведь вам говорила, что друг моего брата служит жандармом на станции Ген-дей. Я сразу же буду раскрыта.

Видя, что я немного успокоилась, он сел рядом со мной.

— Признайтесь, Ганс, то, что вы мне предлагаете, это разрыв?

Он вскричал:

— Да нет!.. Я просто хочу уберечь вас от опасности.

— Тогда я вижу только один выход,— сказала я.— Я подыщу вам в Париже корреспондента, который будет мне пересылать сведения, а я буду передавать их вам. Я буду жить в Мадриде и служить связью между ним и вами. Тем самым у вас будет оправдание моего пребывания тут, если уж ваш военный атташе устраивает такие фокусы.

Я подумала о Зозо как о ёдинственном человеке, который мог бы мне помочь.

* * *

Чтобы жить в Мадриде на глазах у французов, а также для того, чтобы иметь возможность иногда ездить во Францию, мне нужно было бы завести в Испании торговлю, все равно какую...

Оправдать свое присутствие... Это было самым неотложным делом — оправдаться если не в глазах моих соотечественников, то во всяком случае в глазах представителей других наций. Доказательства этому я получила в тот же день, после того как рассталась с бароном.

Он проводил меня до почты. Я заметила автомобиль, как будто следивший за нами. Машина была испанская, без номера и без марки. В ней находилось двое мужчин. Барон попрощался со мной на углу площади Пуэрта-дель-Соль. Машина продолжала слежку за мной.

Когда я вышла из почтового отделения, машина меня ждала. Она продолжала следить за мной. Чтобы прекратить слежку, я вернулась в «Палас».

Был час вечернего чая. Я села за один из боковых столиков. Вскоре невдалеке от меня сели трое. У одного из них был орден Почетного легиона; это были французы. Признаюсь, я смотрела на них с удовольствием. В моем одиночестве мне показалось, что эти люди были здесь, чтобы мне помочь. Человек с орденом был, по-видимому, генерал Данвинь, военный атташе при французском посольстве в Мадриде, мой сосед по отелю. Они очень вежливо вступили со мной в разговор.

— Вы живете в Мадриде? Долго ли тут пробудете?

— Не знаю. Вероятно, до конца войны.

Им было не известно о моем положении, о моих связях с германским морским атташе.

Поглядывая в зал, я вдруг с изумлением увидела тех двух людей из авто, которые следили за мной. На кого они работали? В секретных миссиях самой главной обязанностью агента является его всегдашняя настороженность при любых обстоятельствах. Шпион, который во время войны взял на себя работу агента-двойника, должен запомнить следующее: «Ты — один против всех и не должен доверять никому». Секретная служба запрещает не только любовь, но также — что для меня было наиболее тягостным — и дружбу.

Когда вами интересуются, важно узнать, чего от вас хотят.

Я рассталась с моими собеседниками-французами. Позвав свою собаку, я пошла прогуляться в Западный парк, около отеля «Палас». Как я и думала, на перекрестке аллеи появилась машина с моими двумя преследователями и остановилась передо мной. Из нее вышел один из мужчин и пошел мне навстречу. Веж-иво приподняв шляпу, он протянул мне письмо.

— Будьте любезны, мадам, прочесть и как можно скорее ответить нам,— сказал он с сильным английским акцентом.

— Но есть ли тут, по крайней мере, адрес? — воскликнула я смеясь.

— Да.

Хорошо, месье. Если будет возможно, я отвечу.

Я положила письмо в сумочку. Меня охватила тревога и, как только машина потеряла меня из виду, я поспешила вернуться в отель.

Письмо было послано якобы (так как среди шпионов нельзя быть ни в чем уверенным) от Интеллидженс сервис, которая делала мне очень выгодное предложение работать у нее. Я не могла ничего ответить на это письмо и решила передать его барону. . .

Вечером он ждал меня у себя. К тому же баронесса хотела вручить мне список различных предметов туалета, которые она поручала мне привезти из Парижа.

Письмо, полученное якобы от англичан и спрятанное в моей сумочке, должно было мне помочь. Я была довольна, что смогу при баронессе показать «свое усердие на службе Германии».

Слуга ввел меня в кабинет.

— Марта,— сказал барон,— вам необходимо вернуться во Францию и пробыть гам не меньше двух-недель. Главное, пишите мне не реже одного раза в неделю и подготовьте корреспондента на будущее.

Он казался встревоженным.

— Что случилось, Ганс? Я не хочу создавать вам затруднения и, если вы желаете, больше не вернусь.

— Нет, нет, пустяки. Я смеюсь над всем, что мне говорят. Но будет лучше, если вы уедете отсюда на некоторое время. Когда вы вернетесь, я найду квартиру для вас, а также и средство против зависти моих друзей по посольству. С тех пор как я женился, это все время повторяется.

—Очень жаль,— сказала я, скрывая свое удовлетворение.— Может ли меня принять ваша жена? Она хотела делать покупки в Париже.

— Да, я ее сейчас позову.

Когда баронесса передала мне свой список, я обратилась к барону.

— Вот, — сказала я,— письмо, которое вас заинтересует. Два господина следили сегодня за мной, чтобы мне его передать.

Баронесса подошла к мужу, чтобы прочесть письмо, и, прочитав его, оба удовлетворенно улыбнулись. Это заставило меня призадуматься. Неужели они расставили мне новую ловушку? Баронесса дала мне последние поручения и вышла. Барон очень нервничал.

— Главное, не возвращайтесь раньше чем через две недели,— сказал он.

* * *

Снова Париж. Я иду по улице Жакоб, чтобы повидаться с господином Делормом, который меня ожидает. Я задаю ему самые каверзные вопросы относительно пропавшего письма.

— Но, Марта, уверяю вас, оно отправлено, — говорит он мне.

В тоне его я чувствую определенную недоговоренность. Я должна быть только послушной женщиной, но инициатива и критический ум принадлежат к врожденным свойствам моего характера.

— Капитан, есть кое-что, что парализует мои усилия, а быть может, и усилия других. В Испании у меня может возникнуть необходимость передать вам срочное сообщение. А ведь у меня нет никакой возможности связаться с вами, кроме ваших симпатических чернил. Стоит написанное прогладить горячим утюгом, и чернила сразу же будут проявлены. Не можете ли вы применять, как это делают немцы, чернила, труднее поддающиеся проявлению? Барон сказал мне, что раствор, в который они погружают письма, совершенно уничтожает обыкновенные чернила и проявляет написанное колларголом. Ведь, если хотя бы одно из моих писем попадет в руки барона, раскрыть нашу хитрость будет для него детской забавой, и тогда вы можете со мной распрощаться. Я пользуюсь почтой, но это задерживает сообщения, по крайней мере, на два лишних дня. Когда дело идет о срочных сообщениях, вся эта система малопрактична.

Господин Делорм улыбнулся, видя, до какой степени я взволнована.

— Не беспокойтесь, я найду способ помочь вам в вашей работе. Возвращайтесь туда. Вы сами должны следить, чтобы ваши письма не попадали в руки наших врагов.

Мне не хотелось, чтобы моя поездка пропала зря. Все меня тревожило, так как я сомневалась в успешности своей работы. Это чувство объяснялось моей изолированностью.

— Знаете ли вы, капитан, способ проявления написанного колларголом? — настаивала я.

— Знаем, знаем, не беспокойтесь. Наши химики занимаются этим делом.

— Немцы собираются в этом месяце предпринять бомбардировку французского побережья.

— В этом месяце? — капитан свистнул, пожимая плечами.— Вот видите, Марта, ваше пребывание там решительно необходимо. Возвращайтесь туда как можно скорее. Я подготовил список сведений, которые вы повезете. Вот он. Если вы будете нуждаться в помощи, вы можете обратиться к М. В., атташе при нашем консульстве в Сан-Себастьяне.

— Барон фон Крон категорически настаивал, чтобы я послала ему эти сведения письмом,— возразила я.— Кроме того, Сан-Себастьян в 10 часах езды от Мадрида, и если я буду нуждаться в помощи, то, несомненно, в Мадриде.

— Ну, уж вам придется как-нибудь самой выпутываться, «Жаворонок»,— нетерпеливо сказал капитан,— подождите, пока я налажу организацию в Испании.

В том душевном смятении, в каком я находилась, мне необходим был совет. И лишь одно существо могло указать мне дорогу. Я попросила у капитана Ляду разрешения поехать в Нанси и повидаться с матерью.

— Только ничего ей не говорите,— посоветовал он мне.— Малейшая неосторожность может стоить вам жизни.

Один из моих братьев, тяжело раненный в ногу, лежал в госпитале в Нанси. Я пошла повидаться с ним. Его хорошее настроение меня подкрепило. Он был мужественным человеком, и его пример хорошо подействовал на меня.

Это возвращение в семью, простую сердечную среду, помогло мне вновь обрести уверенность в себе.

Моя мать тревожилась: она не знала толком, что я делала в Испании, но инстинктом чувствовала, что я была там совсем не для того, чтобы развлекаться. Она знала меня, знала, что я не смогу остаться бездеятельной, и, как мною раньше было решено, я рассказала ей все: о том, что завербована, и о моей работе. Она немного побледнела, а затем, прижав меня к сердцу, просто сказала:

— Иди, моя дочь. Если ты чувствуешь себя способной на эту работу, выполняй ее.

Если бы в тот момент моя мать посоветовала мне не продолжать этой работы, я бы бросила ее.

В Париж я вернулась с чувством уверенности благодаря материнскому одобрению, которое имело для меня решающее значение. По приезде я поместила в одной из парижских газет традиционное объявление: «Требуется горничная...»

В ответ барон фон Крон попросил меня задержаться на неделю и возвратиться через Барселону, где он предполагал встретить меня в отеле «Четырех наций».

Я горела желанием совершать великие дела хотя бы ценой собственной жизни.

Под предлогом устройства в Испании больших авиационных празднеств я рассчитывала получить доступ в авиационные круги в Барселоне, в Сан-Себастьяне и других городах.

Если бы я располагала самолетом, я уже теперь получила бы от фон Крона различные серьезные поручения. Я предоставила бы мой самолет в его распоряжение, и он, конечно, использовал бы меня главным образом в Испании для перевозки распоряжений в центры снабжения подводных лодок. Масштабы моей работы расширились бы, и в случае надобности передать срочное донесение моим начальникам я могла бы перелетать границу.

Но я вынуждена была продать французской армии оба самолета, которые были у меня до войны. Рассчитывая на помощь капитана Ляду в получении одного самолета, я вернулась на этот раз в Барселону немного приободренной за два дня до срока, указанного бароном.

Случай — капризный товарищ. В первый же день пребывания в Барселоне я во время прогулки встретила Хедилью, испанского летчика, красивого парня лет тридцати.

— Что вы делаете в Испании?

— Собираюсь заняться организацией авиационных празднеств в пользу французского Красного Креста.

Хедилья, большой франкофил, загорелся энтузиазмом. Он сразу же обещал мне содействие — свое и своих товарищей.

Возвращаясь в гостиницу, я вдруг заметила фон Крона, который осторожно вышел из магазина морских принадлежностей, огляделся, как бы проверяя, нет ли за ним слежки, и вскочил в ожидавшее его такси.

А он-то должен быть в Мадриде...

Я начала ходить взад и вперед мимо магазина. Сначала я было хотела войти туда под предлогом какой-нибудь покупки. Сидя в отдалении на скамейке, я рассматривала дом. Когда это мне надоело и я собралась уходить, такси снова остановилось перед магазином. Из него вышел фон Крон и, по-прежнему стараясь быть незамеченным, вошел в магазин.

Я сейчас же заметила номер такси и побежала на ближайшую стоянку нанять другое такси.

Спрятавшись в глубине машины, я стала наблюдать. Вскоре барон вышел из магазина, на этот раз в сопровождении двух мужчин. Издали было видно, как три силуэта пересекли улицу и сели в такси.

На Каталонской площади первое такси остановилось перед отелем «Англия», около подъезда которого стояла хорошо знакомая мне машина фон Крона. Мой шофер остановился на углу улицы и спросил меня:

— За какой машиной?

Действительно, фон Крон простился с двумя незнакомцами и сел в свой «мерседес».

— За такси.

Мы проехали мимо фон Крона, но он меня не заметил.

Мы спустились по Рамбло. Хорошо зная повадки барона, я была уверена, что люди эти были его агентами.

Преследовать их было нелегко. Часто они терялись из виду, но мой шофер снова находил их каким-то чудом. Вдруг он остановился около маленького ресторанчика.

— Здесь,— сказал он мне.

Я приехала из Франции в глубоком трауре. Темная вуаль закрывала лицо. Я вошла в ресторан и выбрала довольно удобное место в углу, откуда можно было без особого труда слушать разговор шпионов и видеть их.

Обед я заказала на немецком языке. Кельнер меня не понял. Я постаралась придать словам немецкий акцент и закричала: «Не говорю по-испански!» Если бы я заговорила по-французски, агенты барона могли бы меня заподозрить.

Слыша, как я говорю с чисто немецкой грубостью и самомнением, они поглядели на меня и, конечно, решили, что это шпионка, которая работает на их страну.

Во время обеда тот, кто был помоложе, беспрестанно смотрел на свои часы. Мне пришлось иметь дело с двумя обыкновенными испанцами; они говорили, как и все испанцы, с известной живостью, наклоняясь друг к другу, сильно жестикулируя и достаточно громко, так что я смогла слышать их разговор из своего уголка.

К сожалению, я очень плохо знала испанский язык. Но все же поняла, что они собираются уехать поездом. Я кончила обедать раньше них и спокойно направилась на вокзал, находившийся поблизости.

Наудачу я взяла билет до Портбу. Мне не пришлось долго ждать. Подошел экспресс Перпиньян — Париж, и я увидела среди отъезжающих обоих шпионов. Билеты были у них в руках. Очевидно, фон Крон, очень осмотрительный в мелочах, сам ездил на вокзал за билетами, после того как я в первый раз увидела его выходящим из магазина морских принадлежностей. Эта предосторожность, несомненно, имела целью, чтобы шпионы никем не были замечены. Они сели в вагон второго класса. Я села в соседнее купе.

В дороге тот, кто был помоложе и более нетерпелив, стал ходить по коридору, куря папиросу. Проходя мимо моего купе, он заметил меня. Я сделала вид, что рассматриваю модный журнал. Мое присутствие в поезде встревожило испанца. Он сейчас же вернулся в свое купе. Я услышала несколько повышенные голоса. Затем дверь с шумом захлопнулась. Я не двигалась с места.

Перед Портбу в купе ко мне вошел контролер.

— Ваш билет?

Затем:

— Если вы желаете ехать дальше, вы должны сойти в Портбу и взять новый билет. .

Я на немецком языке постаралась объяснить, что дальше не поеду.

Моя осторожность была уместной. Когда контролер вышел, показался молодой шпион; он стоял в коридоре и прислушивался.

Мысль о том, что я не поеду в Париж, могла их немного разубедить. Но я сама в этом далеко не была уверена.

Поезд остановился ночью. Мы приехали в Портбу.

Я пробыла несколько минут на перроне перед газетным киоском, перелистывая книги, а затем вскочила в последний вагон. На пограничной станции Цербер французы проверили паспорта.

Издали наблюдая за агентами фон Крона, я установила их купе. Они искали меня, но не видели. Поезд тронулся. Они ехали во Францию.

Сердце мое билось. Мне представлялся исключительный случай захватить врасплох секретных работников противника.

Я настойчиво заявила, что мне нужно переговорить с жандармским офицером. Меня не хотели впустить, затем ко мне подошел человек высокого роста, сначала очень суровый, а затем немного смягчившийся.

— Что вам нужно?

— Мне необходимо переговорить с вами наедине, без свидетелей.

Затем я прошептала:

— «Жаворонок»... Знаете ли вы, кто я такая?

Он слегка вздрогнул, затем на губах его промелькнула улыбка удовлетворенного любопытства, и он ответил:

— Да.

— Это очень спешно,— сказала я ему.— Вот описание двух мужчин, едущих в Париж в поезде, который только что отошел. Сегодня после полудня они были вместе с германским военно-морским атташе. Главное, не упустите их. Позвоните в Перпиньян, чтобы их взяли под наблюдение. Я напишу своему начальнику и передам вам письмо.

Жандармский офицер слушал меня, совершенно растерявшись, так как у меня был вид человека, отдающего приказания.

* * *

Барон встретил меня в Барселоне в назначенное время. Он был счастлив и сообщил мне, что снял в Мадриде квартиру. Я не старалась скрыть от него своего двухдневного пребывания в Барселоне и сказала, что я здесь уже хорошо поработала для него. Я изложила ему свой план авиационных празднеств. Он был в восхищении. Оказание помощи французскому Красному Кресту казалось ему очень удачным.

— Завтра в кафе «Суиза» мы встретимся, и я вас представлю Хедилье,— сказала я.— Я обещала ему, что вы нам щедро поможете; надеюсь, что вы не выставите меня лгуньей.

На следующий день я представила Хедилье «мистера Эдуарда Вильсона, моего английского друга». К сожалению, я была вынуждена скрывать правду от Хедильи. Испанский летчик не должен знать, что этот «англичанин» был не кем иным, как германским военно-морским атташе в Испании. Естественно, весь наш разговор шел вокруг войны. Хедилья начал бранить немцев; барон принял это нападение, не отвечая на него. В душе я радовалась, но франкофильская горячность Хедильи могла повредить финансовой стороне наших авиационных праздников, поскольку она зависела почти исключительно от «мистера Эдуарда Вильсона».

По поводу этой встречи барон не сделал мне ни одного замечания. Наоборот, он сам настаивал, чтобы я попыталась узнать, не согласится ли Хедилья из-за материальных соображений работать против союзников.

— Вы же слышали его слова,— сказала я.— Я ни за что не решусь сделать ему какое-либо предложение в этом роде. Он слишком франкофил для этого. Позднее; после авиационных праздников... ну, тогда посмотрим.

Через два дня мы приехали в Мадрид.

— Вы увидите,— повторял мне фон Крон,— ваша квартира удобная. Она расположена на перекрестке двух улиц, и вы всегда сможете знать, ведется ли за вашим домом наблюдение.

— Вы заботитесь обо всем,— сказала я с улыбкой.

В центре Мадрида, на ул. Баркильо, 12, я увидела дом, простой с виду, с темной извилистой лестницей и маленьким задним двориком.

На первом этаже было четыре комнаты, составлявшие часть большой квартиры. Другая часть была занята институтом красоты, который держала наша домовладелица мадам Хинеста.

Я еще не знала, как барон рассчитывал меня устроить. Я хотела, чтобы одну комнату он оставил для себя. Мое желание исполнилось. Фон Крон собирался использовать помещение в двух целях. Он начал с того, что оборудовал одну комнату под приемную для своих агентов, шпионов и пр.

— Из этого зала я сделаю себе кабинет,— заявил он мне.

На дверь он прибил табличку: «Эдуард Вильсон».

Я была в восхищении. Моя миссия, казалось, становилась все менее и менее затруднительной.

В общем, я держала в руках нить самой крупной шпионской организации в Испании и надеялась ее раскрыть без большого труда. Едва только я поместилась в своем новом жилище, как получила твердую уверенность, что мое пребывание здесь будет полезно и выгодно для моей родины.

Барон приехал на улицу Баркильо вечером. Он привез маленький черный чемодан обычного типа и казался очень озабоченным.

— В нем ваши туалетные принадлежности? — спросила я его как бы невзначай.

— Нет,— ответил он, стараясь быть любезным.— Я жду гостя, Марта. Не будете ли вы добры оставить меня одного, когда позвонят?

— Но я могу вас оставить и сейчас. У меня еще столько возни с моими вещами.

Из кухонного окошка я могла видеть людей, проходивших по лестнице в кабинет барона. Я слышала, как он, нервничая, ходил взад и вперед по своей комнате.

После нескольких минут ожидания я увидела довольно полную женщину маленького роста, брюнетку, приблизительно лет сорока пяти, которая с трудом поднималась по лестнице. Без сомнения, она действовала по заранее данным инструкциям, так как постучалась прямо в дверь «мистера Вильсона». Я перешла из кухни в столовую, смежную с кабинетом, и постаралась подслушать разговор. К сожалению, барон и женщина говорили по-испански. С большим напряжением мне удалось перехватить лишь несколько обрывков фраз. Барон просил Концепцию, как он назвал эту женщину, прийти за чемоданом 12 октября и отвезти его в Цербер, где ее будут ожидать.

— Очень хорошо, месье, мерси,— сказала на прощанье Концепция.

Дверь закрылась. Почти одновременно открылась дверь в столовую. Я сидела в кресле, сжав голову руками.

— Что с вами? — забеспокоился барон.

— Очевидно, последствия путешествия. У меня ужасная мигрень. Будьте добры, достаньте мне порошок антипирина.

Я испытывала внутреннюю радость, посылая его покупать тот самый порошок, который должен был раскрыть моему начальнику все хитрости.

Он быстро вернулся и сейчас же ушел опять, как он сказал, на обед в посольство.

Я воспользовалась его отсутствием, чтобы написать все сведения, собранные мной относительно немецкого шпионажа в Испании.

Мой первый опыт в новом жилище удался. Тем не менее я помнила обещание, данное бароном, взять меня с собой в его ближайшую поездку.

— Я скоро уезжаю в Кадис,— сообщил мне он как-то.

— Со мной вместе?

— Нет... На этот раз нет... Я буду занят, и вам придется быть одной.

— О, Ганс! Вероятно, вы поедете в Кадис через Севилью? Сделайте мне удовольствие, отвезите меня в Севилью и оставьте там.

Мы приехали в Севилью. Я проявила столько радости, что и сам он пришел в восторг. Он всюду водил меня, показывал картины знаменитых художников в соборе. Это путешествие вдвоем так ему понравилось, что он предложил мне сопровождать его и в Кадис.

Я была в Севилье, но ничего там не видела. Мой ум, устремленный к одной цели, не воспринимал никаких других впечатлений.

* * *

Барон отослал своего шофера, и мы вечерним поездом поехали в Кадис.

В Кадисе шифрованная телеграмма из Мадрида, которую фон Крон ждал, заставила его как можно скорее выехать в Алжесирас.

— Мы выедем завтра,— сказал он мне,— в автобусе.

В то время Алжесирас и Кадис были связаны автобусной линией, шедшей вдоль берега моря.

В Алжесирасе барон остановился в отеле «Христина», расположенном высоко над морем и окруженном большим парком. Часть утра мне пришлось провести в одиночестве. Барон должен был пойти в германское консульство, чтобы получить почту. (В германском посольстве в Мадриде он ежедневно получал из Германии шифрованную телеграмму, которую мы никак не могли расшифровать, не зная немецкого шифра.) Офицеры барона доставляли ему эти телеграммы всюду, где бы он ни был.

Когда барон вернулся, он вынул из своего портфеля большую книгу в красном переплете, линейки, сантиметр и телеграмму.

— Мне предстоит довольно трудная работа,— сказал он.— Может быть, вы будете так милы и оставите меня одного?

— Я не знаю города,— сказала я.— Позвольте мне остаться здесь. Я буду читать и вам не помешаю.

Он начал работать. Расшифровка требовала, по-видимому, очень напряженного внимания. Иногда он бросал взгляд в мою сторону, как будто минутное беспокойство пронизывало его мозг.

Окончив свою работу, барон закрыл большую красную книгу, положил линейки и все остальное в свой чемодан, разорвал расшифрованную телеграмму и кусочки бросил в корзину.

Я облокотилась на подоконник. Барон подошел ко мне. Мы смотрели на Гибралтар; на другой стороне был виден марокканский берег.

— Вот граница испанских и английских вод,— объяснил мне фон Крон, показывая на белую точку.— Это Танжер. В ближайшем будущем и здесь будет война.

Почему он сообщил мне эту новость? Немецкая хвастливость, несомненно!

Я старалась не задавать ему вопросов.

Поболтав некоторое время о Марокко, он извинился и ушел, как сказал мне, опять в консульство.

Когда я осталась одна, меня стало мучить огромное искушение: как зачарованная смотрела я на корзину, в которую он бросил клочки бумаги. Но я не решалась... Несомненно, там было кое-что полезное для Франции, и мне достаточно было лишь протянуть за этим руку... И все же... Нет! Я этого не сделаю. Кажущаяся легкость в разведке всегда опасна. Я продолжала разглядывать марокканский берег, чтобы отвлечь свои взгляды от пресловутой телеграммы.

Барон вернулся очень скоро! Первый свой взгляд он бросил не на меня, а на корзину. Я была довольна собой. Этим поступком я, быть может, рассеяла у барона последние подозрения на мой счет.

Он снова облокотился на подоконник рядом со мной, затем, указывая на Танжер, сказал:

— Быть может, маленькое путешествие в этот город доставит вам удовольствие?

— Вы ведь прекрасно знаете, что я люблю путешествия. Но поездка в Марокко мне кажется опасной. Не думаете ли вы, что французы меня уже подозревают?

Фон Крон еще раз отправился в германское консульство.

Я поспешно стала писать капитану Ляду открытку с предупреждением. Мне нужно было его разрешение на переезд через пролив и на пребывание в Марокко. Но сведения, которыми я располагала, могли попасть в Париж только почтой. Четыре дня! Я рисковала, что за это время меня успеют отправить в Танжер и вернуть обратно.

Плохая организация французской секретной службы, ее неподготовленность ко всякого рода неожиданностям ставили меня в тупик. Немецкая система была гораздо более четкой и продуманной. К сожалению, я ничего не могла изменить.

Мои размышления прервали шаги возвращавшегося фон Крона. Без всякой нервозности я положила на свой стол перо, чернила и бумагу и проглотила антипирин.

Барон вошел запыхавшись и тяжело сел на свою кровать.

— Будьте добры оставить меня на четверть часа одного,— сказал он.— На этот раз я ничего не могу поделать. Я жду посетителя. Человек, который сюда придет, не должен подозревать, что здесь есть свидетель, хотя бы этим свидетелем и были вы.

Я послушалась.

— До скорого свидания, Ганс!

Я приняла веселый вид, хотя на самом деле была очень растеряна. Нетрудно было понять, что свидание, с которого меня выпроваживал фон Крон, имело важное значение.

На лестнице на меня нашло вдохновение. Тихонько я повернула ключ соседней комнаты, которая была незанята. Бесшумно открыв окно, я вернулась обратно, прислушавшись сначала у двери, не идет ли кто-нибудь.

Я медленно спускалась по лестнице, натягивая перчатки. Навстречу мне поднимался полный человек с бритой головой, с толстой красной шеей — немец, пыхтевший как паровоз. В моем уме молнией промелькнуло все слышанное мной.

Поездка в Марокко... «Там будут воевать»... Шифрованные телеграммы... Большая красная книга... Я была близка к крупному разоблачению.

Бесшумно я пробралась в соседнюю комнату. Едва успев закрыть за собой дверь, я услышала шаги горничной. Что, если она меня застанет здесь? Я подошла к открытому окну и услышала голос, говоривший в комнате фон Крона по-немецки:

— На 25° долготы и 45° широты в испанских водах шесть лодок будут ждать конвоя.

Мое сердце было готово выскочить. Я повторила:

— На 25° долготы и 45° широты в испанских водах...

Подслушивая дальше, я ждала подробностей. Но фон Крон из предосторожности закрыл окно в своей комнате. Голос немца был плохо слышен. Я готова была заплакать от досады.

Я подождала еще немного, быть может, полчаса, с риском быть застигнутой на месте... Сидя в кресле, я закончила письмо капитану Ляду. Банальное письмо, в котором между строчками я вписала антипирином драгоценные сведения, только что полученные мной: «шесть лодок и т. д. ...»

Это было указание на снабжение оружием марокканских повстанцев при помощи подводных лодок. (Как мне сказал барон, это побережье охранялось англичанами.)

Посетитель ушел. Я услышала звук отворяемого окна, что было сигналом для моего возвращения.

Я вошла к барону. Он писал.

— Мы сейчас пойдем на почту,— сказал он.

— Вот кстати, и мне нужно отправить письмо сестре. Я уже два дня ношу его в сумочке.

Выйдя на улицу, я спросила его о поездке в Марокко.

— Подождите несколько дней,— сказал он мне.— Через три-четыре дня... Нужно выждать момент.

— Считаете ли вы, Ганс, что это путешествие не грозит мне никакой опасностью? Я ведь должна проехать через Гибралтар, а английская контрразведка, несомненно, лучше организована, чем французская.

— Вам нечего бояться. Мы находимся в нейтральной стране, и у английской, как и у французской, контрразведки нет никаких данных против вас.

По правде говоря, я была в нерешительности. Что должна я предпринять? Три-четыре дня — это как раз тот срок, какой нужен, чтобы мое письмо дошло до Парижа. Должна ли я согласиться на эту поездку без разрешения моего начальника или отказаться от нее?

Предлогов для отказа у меня было сколько угодно: слишком большой риск, могла сослаться на недомогание и т. д.

По этому поводу я должна сделать исторический экскурс, чтобы объяснить обстановку того времени. В 1917 году положение Франции в Марокко было напряженным. Немцы занимались из Испании беспрерывными интригами и все время побуждали марокканцев к восстанию. Кроме того, они всячески старались помешать формированию туземных кадров, предназначенных для отправки на помощь нашим войскам на фронте. Над этой-то задачей и работал фон Крон. Волнения в Марокко означали для нас необходимость ослабления нашего фронта, так как пришлось бы снять оттуда части для отправки в Северную Африку.

Действительно, еще раньше, во время моего пребывания в Париже, капитан просил меня поработать над выяснением этого вопроса. Он хотел иметь сведения о том, каким путем марокканские мятежники получали винтовки маузер и боеприпасы.

На другой день барон передал мне билет для поездки в Танжер и обратно.

— Вам нужно получить визы в английском и французском консульствах, — сказал он мне.— Самое позднее послезавтра вы должны уехать.

Он был в хорошем настроении, хотя несколько встревожен. Отправляя меня в Марокко, он знал, что тем самым, быть может, ставит меня под угрозу гибели. Но ему было необходимо опровергнуть предположения немецкого военного атташе в Мадриде и доказать, что я была прекрасной помощницей в его работе.

Меня привела в смущение необходимость получения французской и английской виз. Тот факт, что я была француженкой, давал барону основание надеяться, что я беспрепятственно получу официальную защиту союзных держав.

-- Что же я буду делать в Марокко? — спросила я фон Крона за обедом.

— Вы отвезете шифры.

— Это вполне безопасно для меня?

— О, безусловно. Но если вы дадите себя чем-либо соблазнить, берегитесь, Марта! Ваша жизнь находится в ваших же руках... Держите ее крепче...

Если бы разразилось восстание в Марокко, я рисковала быть обвиненной в том, что оказывала помощь Германии. И все же «Жаворонок» был беспомощен перед С-32. Я жила двойной жизнью.

Я сопровождала фон Крона в поездке через Алжесирас.

Мое притворное незнание немецкого языка сослужило мне службу. До сих пор я вполне владела своими рефлексами, и барон фон Крон больше не питал ко мне недоверия. Но такое положение требует беспрерывного наблюдения за собой.

В отеле фон Крон сказал мне:

— Вы повезете вот эту коробку почтовой бумаги.

Она кажется невскрытой, но половина ее содержимого заполнена текстом, написанным тайнописью. Это драгоценный пакет. .

— Кому я должна буду его передать?

— Когда вы сойдете на берег, одно лицо даст вам о себе знать.

* * *

Мое беспокойство усилилось. Письмо капитану было отослано. Я пробовала отложить свой отъезд, сослаться на медленную работу консульства. Барон проявлял сильное нетерпение.

Французскую визу я получила легко, но английский консул выдал мне визу с оговоркой. Его печать не защищала меня от ареста в английских водах. Англичане, жившие в Испании, знали о моей связи с фон Кроном и могли, не зная моего настоящего положения, избавиться от меня без шума.

Необходимо было выйти из этого положения.

После зрелого размышления я решилась. Хотя французским агентам было формально запрещено посвящать в свою миссию союзных представителей, я все же обратилась к английскому консулу и объяснила ему, кто я такая в действительности.

Британский консул нахмурил брови. Он был недоверчив, как была недоверчива и я, как был недоверчив фон Крон, как был недоверчив капитан Ляду.

Это была война.

Я жила в атмосфере недоверия, которая могла привести меня к смерти.

Я продолжала:

— Господин консул, согласно распоряжению, полученному из Парижа, я должна поехать в Танжер для выполнения задания. Я должна встретиться с повстанцами для передачи инструкций. Если вы пошлете для слежки за мной агента, то вам будет легко раскрыть всю повстанческую организацию. За это время вы можете навести обо мне справки во Франции. Если я лгу, вы меня арестуете после моего возвращения.

Консул не прерывал меня ни одним словом.

— Это еще не все,— прибавила я.— Я послала своему начальнику письмо, содержащее чрезвычайно важные для вас сведения. Слушайте: на 25° долготы и 45° широты вблизи пролива в испанских водах шесть подводных лодок ждут ближайшего транспорта...

Должна признаться, английский консул слушал меня с восхищением. Он встал, протянул мне руку и сказал:

— Я хочу вам верить и дать возможность уехать. Через двадцать четыре часа я получу все справки, еще до вашего возвращения.

Я предупредила о своем отъезде фон Крона. Он дал мне множество указаний и посоветовал быть крайне осторожной.

...В Танжере я подождала, пока схлынула волна пассажиров. Я напрасно искала признаков слежки.

...Марокканец, выглядевший носильщиком, подошел ко мне и взял мои вещи.

— Я знаю гостиницу,—сказал он,— где вам будет очень хорошо.

Покончив со всеми таможенными и паспортными формальностями, я пошла за своим проводников в гостиницу.

Носильщик внес мои вещи в комнату и, выпрямившись, сказал:

— С-32.

Мне приходилось играть свою роль до конца. Я подала ему, как было условлено, коробку с почтовой бумагой.

— Когда вы едете обратно? — спросил меня марокканец, который был, очевидно, начальником, так как, сбросив с себя притворное смирение носильщика, он держал себя с несомненным достоинством.

— Со следующим пароходом.

— Хорошо,—сказал он.— Мы встретимся завтра утром в портовой таможне. Мне нужно вам кое-что передать.

На следующий день я пришла на свидание с марокканцем. Я ждала его с беспокойством. Прошло пол-часа, час... Я начала дышать легче. Англичане вмешались... Полтора часа... В 9 часов 30 минут я поняла, что марокканец не придет и что ему пришлось встретиться кое с чем, совершенно для него неожиданным.

Несколько дней спустя я узнала из французских газет, что были обнаружены суда, груженные боеприпасами и направлявшиеся в Марокко. Подводным лодкам удалось скрыться. Но восстание, которое некоторое время назад казалось неминуемым, было предотвращено.

Англичане сумели быстро принять меры.

В дальнейшем события в Марокко разыгрывались нормально, не оставляя никаких следов, по которым можно было бы догадаться о моем вмешательстве.

* * *

После моего возвращения из Марокко барон согласился с тем, что мне нужно иметь в Испании какое-нибудь официальное занятие, и купил институт красоты мадам Хинесты.

Для меня настал лихорадочный период устройства. Прислуга, персонал, меблировка... Я делала вид, что серьезно отношусь к своему новому положению хозяйки института.

— Мне нужна вывеска,— сказала я барону фон Крону.— Институт красоты — это старо.

— Вы что-нибудь придумали? — небрежно спросил он.

— Да,— сказала я.— Мне хочется назвать институт «Зеркалом жаворонков».

— Это звучит по-детски! — воскликнул он

— Хорошо,— упрямо возразила я,— раз дело с самого начала не пошло, не стоит и продолжать. Никакого института красоты не будет.

Теперь ему это предприятие было дороже, чем мне.

— Делайте сами что хотите! — воскликнул он. — Мне некогда заниматься всеми этими глупостями,

— Но вам же совершенно нечего делать, Ганс!..

Он смотрел на меня с ошеломленным видом:

— Нечего делать!.. Вы говорите, нечего делать! Вы с ума сошли? Мне сегодня поручено подготовить целое путешествие.

Я вздохнула:

— А я-то рассчитывала поехать в Париж купить себе платье для сочельника.

Наступило молчание.

— Впрочем, мне следовало бы знать об этом,— добавила я.— Вследствие всего, что вы заставляете меня делать, я окончательно скомпрометирована. В настоящее время французы должны уже знать все обо мне. В Мадриде ни для кого уже не тайна, кто я такая.

Но барону фон Крону во что бы то ни стало было нужно, чтобы я согласилась управлять институтом красоты. Он хотел организовать за ширмой института тайное бюро шпионажа. С трудом подавив свое волнение, он сказал:

— Подождите несколько месяцев, война скоро бу-ет окончена, мы идем к победе.

— Полагаю, что не вы ее выиграете, сидя в Мадриде?

Он вспылил:

— Что вы об этом знаете? Мы сейчас строим более двухсот подводных лодок нового типа. Вы увидите, на что способна Германия. Мы объявим нейтральным судам беспощадную войну, чтобы прекратить подвоз продовольствия союзникам; через несколько месяцев наши противники запросят пощады.

Я разыграла безграничное удивление.

— Это грандиозно! — воскликнула я.— Это похоже на осаду Парижа в 1870 году, но в еще большем масштабе! Это просто грандиозно!

— Это грандиозно, да,— согласился он, улыбаясь,— и отчасти благодаря моему содействию. Можете ли вы себе представить все, что мне придется делать?

— Вы правы,— ответила я.— В таком случае мне лучше воздержаться от поездки в Париж. Я не стремлюсь умереть с голоду в Париже.

Мое хорошо сыгранное восхищение успокоило его. Я выражала радость по поводу того, что мое пребывание в Мадриде оправдано. Барон предупредил меня, что, для того чтобы приступить ж работе, ему придется вскоре отправиться в Картахену.

Институт красоты представлялся мне очень практичным предприятием и моя работа в нем — весьма плодотворной.

* * *

Я написала длинное письмо. Мне необходимо было предупредить о постройке немецкими верфями двухсот подводных лодок новейшего типа. Я прибавила, что фон Крон едет с каким-то заданием в Картахену и что в этих водах будут находиться немецкие подводные лодки. Я сообщила о своем новом предприятии и просила капитана Ляду установить слежку за моей квартирой, на которую отныне будут приходить за распоряжениями агенты немецкого морского атташе.

Запечатав письмо, я стала ожидать прихода агента, о котором говорил фон Крон.

Незадолго до прихода барона горничная пришла предупредить меня, что ожидаемый человек пришел с чемоданом.

— С чемоданом,— спросила я,— для кого?

— Для барона.

Я пошла посмотреть. Это был дорожный чемодан весьма распространенного образца. Принесший его человек имел вид самого обыкновенного посыльного. Все же, когда он обратился ко мне по-испански, я заметила, что он говорит с немецким акцентом. Я приняла его очень любезно и намеревалась заставить рассказать мне кое-что, но в это время вернулся барон.

Они заперлись в кабинете. Я снова заняла свой пост в столовой у стенки и услышала слова фон Крона, произнесенные по-немецки:

— Доставьте этот ящик во Францию через наш секретный перевал в Пиренеях.

Я подскочила. Итак, немцы имели секретный путь для посылки во Францию шпионов и ящиков со взрывчатыми веществами! Я узнаю, где он находится. Я пройду его!..

* * *

Барон часто спрашивал меня, как обстоит дело с организацией авиационных празднеств.

— Хедилья напишет вам, когда ему понадобится ваше участие. В настоящее время мы ждем, чтобы французское правительство разрешило перелететь через границу одному из французских самолетов.

Фон Крон рассчитывал на эти празднества, чтобы иметь в своем распоряжении летчицу и самолет для быстрой доставки почты.

Я тоже с нетерпением ждала их. Я писала по этому поводу всем решительно. Я поддерживала связь с одним испанским журналистом-франкофилом, другом моего товарища Хедильи. Фамилия этого журналиста была Ферри. Испанские газеты сообщали, что весной в Барселоне и Мадриде состоятся большие воздушные соревнования в пользу французского Красного Креста.

Однако Франция не торопилась с исполнением своих обещаний. Я беспрестанно писала 5-му отделу. Напрасный труд: ответов я не получала. Иногда мне казалось, что я бросаю свои письма в какую-то черную пропасть. Я начала терять терпение. Что делать? Если мой начальник ничем не хочет помочь мне, я брошу работу.

Эти размышления были прерваны голосом барона:

— Сюда завтра придет дама, которая вызовет именно вас. Ей нужно покрасить волосы и переменить прическу.

Это было полезным предупреждением. Клиентка, посланная фон Кроном, была не кем иным, как шпионкой, которой нужно было изменить свою наружность, чтобы не быть узнанной.

На следующий день Эта дама действительно явилась в «Зеркало жаворонков». Я велела ввести ее к себе и сказала, что ввиду особых указаний барона — «мистера Эдуарда Вильсона» — я не могу доверить эту работу никому и буду красить сама.

Эта шпионка на службе фон Крона была светлой шатенкой, живой и бойкой.

— В какой цвет вы хотите покрасить волосы? — спросила я.

— В светло-золотистый,— ответила она.

Я очень любезно попросила ее сесть и сказала:

— Это продолжится больше часа. Не беспокойтесь, вы останетесь довольны.

Я приготовила; как сумела, обесцвечивающий состав, прибавив в него столько перекиси водорода, чтобы часть волос была сожжена, причем состава было слишком мало для обесцвечивания всей головы. Я сделала все, чтобы быть уверенной, что мне легко будет указать ее приметы. Если она отправится во Францию, ее там быстро узнают.

Я была очень внимательна. Через час я смыла с головы клиентки массу. Посмотрев на волосы, я вскрикнула, лицо мое выразило крайнюю степень огорчения.

— Это ужасно,— сказала я.— Обесцвечивание удалось только частично. Вам придется прийти еще раз.

У меня был такой расстроенный вид, что шпионка не посмела рассердиться и сказала:

— Я не могу ждать, потому что должна уехать.

Я так нервничала и была столь неловкой, что якобы нечаянно опрокинула бутыль с перекисью водорода, которая тут же и разбилась.

— Это неважно,— сказала я.— Мы приготовим состав, который исправит все дело. Вы сегодня вечером вымоете им голову и завтра ваши волосы будут выкрашены в нужный вам цвет.

Моя клиентка уехала с никак не действующей жидкостью для волос, а я послала капитану Ляду приметы:

«Плохо выкрашенные волосы, обесцвеченные перекисью, желто-рыжего цвета» и т. п.

В один прекрасный день моя клиентка была арестована в Нанте.

* * *

Отсутствие вестей из Парижа дезориентировало меня. Я требовала у капитана Ляду обещанного самолета. Начальник ни слова не ответил на это, так же как и относительно перевала через Пиренеи.

Я разыграла перед бароном настоящий приступ кокетства, чтобы получить предлог вернуться во Францию.

Стоял декабрь. Приближались рождественские праздники. Я утверждала, что мне для сочельника необходимо вечернее платье.

То, что молодая женщина рискует быть арестованной, чтобы удовлетворить свою страсть к нарядам, не удивило барона фон Крона. Его даже устраивала возможность избавиться от меня на несколько дней. Он собирался отдохнуть и провести некоторое время со своей женой. О нем много сплетничали в немецких кругах. Мое присутствие навлекло на него немало осуждений и недоброжелательных намеков со стороны военного атташе и посланника.

* * *

В Париже я получила записку от капитана Ляду. Он уведомлял меня, что я буду принята его заместителем.

— Капитан в отъезде,— сообщил мне высокий молодой человек, принявший меня в 5-м отделе.— Если у вас имеется срочное сообщение, передайте его мне; по приезде капитана я ему немедленно доложу обо всем.

Еще одно разочарование! Я хотела говорить именно с капитаном Ляду. Мне хотелось все же выразить свое недовольство.

— Ответьте мне: да или нет? — сказала я.— Должна я пройти по секретному перевалу немцев через Пиренеи или не должна? Капитан разрешил мне вести переговоры с летчиками, газетчиками и т. п. ... Все готово. Авиационные празднества назначены на весну. Хедилья согласен приехать за самолетом. Что мне делать? Вы знаете, что военно-морской атташе принимает часть своих агентов у меня. Я несколько раз просила капитана Ляду установить за моим домом наблюдение. Ничего не было сделано. Я не знаю, что и подумать. Я приехала в Париж на всякий случай, чтобы сказать вам, что бывают условия, при которых немыслимо работать. Если я вернусь в Мадрид, то хочу иметь уверенность в том, что у меня в Испании имеется помощник.

Заместитель капитана Ляду слушал меня с некоторым удивлением.

Прежде чем уйти, я обратилась к нему со следующей просьбой:

— Попросите, пожалуйста, начальника установить за мной наблюдение в Мадриде.

— Я передам нашу беседу капитану,— ответил заместитель, не вдаваясь в другие объяснения.

На следующий день я получила от капитана Ляду весьма лаконичное письмо:

«Дорогой друг!

Мне очень жаль, что недостаток времени не позволил мне вчера увидеться с вами.

Возвращайтесь в Мадрид. Вы получите там письмо от М. де Н. Он напишет вам относительно вашего перехода через Пиренеи. Будьте спокойны, в остальном все идет хорошо.

Почтительно целую ваши дружественные ручки и желаю счастливого пути.

Жан Севеноль».

Мой начальник прибавил несколько информаций для барона. Чтобы оправдать свое путешествие во Францию, я должна была доказать, каким добросовестным агентом был С-32.

Я вернулась в Испанию несколько успокоенная и вручила фон Крону привезенную мной информацию. Он скорчил гримасу.

— Вначале,— упрекнул он меня,— ваши сведения были более интересными.

Я пожала плечами.

— Вам следовало бы понимать, что я потеряла часть своих парижских знакомств и что я не нахожусь там достаточно времени, чтобы заводить новые. Но у меня в запасе имеется для вас сюрприз: Зозо, о котором я вам уже как-то говорила, будет вам посылать теперь информацию.

 

ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ ПИРЕНЕИ

Я потребовала, чтобы капитан установил за мной постоянную слежку на улицах Мадрида. Этим хотела дать понять барону, что окончательно скомпрометирована в глазах своих соотечественников. Только так я могла заставить его поверить, что всякие легальные пути для меня закрыты.

Оставалось создать впечатление насущной необходимости путешествия во Францию и сделать так, что-бы меня направили — за отсутствием других возможностей — через секретный перевал. Какой бы найти предлог, раз у меня было достаточно работы в Испании? Зозо должен был доставлять нам сведения каждую неделю. Вполне вероятно, что о моей поездке в Париж не будет и речи.

Снова приходилось рассчитывать на случай.

Через некоторое время после моего возвращения я наконец с чувством удовлетворения убедилась в том, что капитан Ляду частично следовал моим указаниям.

Как-то раз, когда я получала на почте свои письма, ко мне подошел человек и спросил по-французски:

 — Вам можно писать на этот адрес?

— Да,— ответила я.

На следующий день я получила очень короткое письмо: «М. де Н. из Парижа хотел бы вас видеть, чтобы договориться с вами о вашей следующей поездке. Пишите: «Пассео дес Рекольетос, 17».

У меня вырвался жест досады. Это приглашение могло быть ловушкой. Мой пароль — «Жаворонок», и я считала, что М. де Н. должен был его знать. Тот М. де Н., о котором мне говорили в Париже.

Несколько раздраженная неразберихой, царящей в служебных делах, я послала капитану в Париж лаконичную записку с просьбой навести в Мадриде порядок, вспомнить пароль и продолжать за мной наблюдение в течение двух недель, чтобы барон фон Крон убедился в том, что за мной следят.

На этот раз я получила ответ. Оказывается, мой начальник забыл сообщить М. де Н. пароль.

В этот день фон Крон вернулся из поездки. У меня был свой план перехода через Пиренеи; но с бароном оказалось очень трудно сладить.

Его лицо выражало досаду.

— Что-нибудь не в порядке? — спросил он раздраженно.

Я с негодованием выпрямилась и воскликнула:

— Я не хочу быть ставкой в игре на соперничество, которая ведется между капитаном фон Калле и вами!

Фон Крон вздрогнул. Он боялся, что его враг, пользуясь одной из его отлучек, повел на меня атаку.

— Что он вам сделал? — спросил он.

— За мной снова следят! — крикнула я.

Он рассмеялся.

— Вы ошибаетесь, слежка исходит не от него, потому что его четыре дня нет в городе.

— В таком случае, кто ведет слежку? — спросила я.— Меня на улице ждет человек; он не отстает от меня все двадцать четыре часа. Я не могу сделать ни одного шага, чтобы его не видеть; с меня хватит, я не могу так жить. Предупредите полицию.

Но барону фон Крону нисколько не хотелось вмешивать полицию в свои дела.

— Нет, нет!..— умолял он.— Не надо скандала. Успокойтесь. Вы знаете, что моя служба хорошо организована. Сегодня вечером мы узнаем, кто установил за вами слежку.

На следующий день он появился с весьма опечаленным видом.

— Итак? — спросила я.

— Это французы,— признался он.

Я опустилась в кресло. Он подошел ко мне, чтобы меня утешить.

— Не тревожьтесь так,— сказал он.— Когда мы победим, вы сможете вернуться во Францию. Будьте терпеливы, теперь осталось ждать недолго. Приведите себя в порядок. Выйдем, я хочу посмотреть сам, кто за вами следит. Я сам буду вас сопровождать.

Выходя на улицу, я повернула голову, чтобы посмотреть, на месте ли филер.

Проходя по улице Алькала, я сказала:

— Обернитесь, Ганс, я чувствую, что за нами следят.

Действительно, филер добросовестно делал свое дело. Он шел за нами на расстоянии нескольких шагов. Взбешенный барон бросился на него с поднятой тростью.

— Тише, Ганс! Не нужно скандала...

Он поблагодарил меня. Мое хладнокровие ему нравилось.

Тогда-то мне и пришла в голову одна выдумка, причем я еще не знала, приведет ли она к осуществлению моего проекта.

Несколько дней спустя я отправилась на квартиру к фон Крону. Я застала барона в его кабинете. По моему состоянию он увидел, что произошло что-то необычайное, и вопросительно посмотрел на меня.

Я упала в кресло будто бы в полном изнеможении. Мое дыхание прерывалось. Я хотела говорить и зарыдала. Я оскорбляла его. Ему эта сцена была очень неприятна, и он с беспокойством смотрел на дверь. С минуты на минуту в комнату мог войти кто-нибудь из его сотрудников.

— Почему вы явились сюда устраивать мне скандал? — спросил он.

Прерывающимся голосом я объяснила:

— Я пришла за вами, чтобы вместе пойти к врачу.

Он испуганно выпрямился:

— Что с вами?

Я приняла насмешливый и наглый вид:

— Вы, понятно, не догадываетесь, что со мной. Вот уже два месяца... Вы не догадываетесь, не правда ли? Итак... вот уже два месяца...

Мои рыдания усилились.

— Вы понимаете... не правда ли? Это немыслимо. В моем положении... с моей семьей... Как вы эгоистичны! Вы стоите передо мной и не скажете мне ни слова. Неужели вас не волнует то, что вы будете отцом?

— Вы уверены? — спросил он.

Он начал метаться по комнате, как лев в клетке. Он был в отчаянии.

— Я не могу на вас жениться...

Само собой разумеется, раз он уже был женат.

— Вы должны найти какой-нибудь выход,— кричала я, топая ногами.

Он пытался быть спокойным.

Я вернулась домой в веселом настроении, потому что в результате этой комедии рассчитывала обнаружить секретный проход через Пиренеи.

Мне оставалось разыграть еще несколько трудных ходов.

Вскоре я застала барона в чрезвычайно встревоженном состоянии. Его волнение было вполне понятным.

Я присела с усталым видом.

— Что вы собираетесь делать? — спросил он.

Я пожала плечами:

— Ничего. Я не хочу рисковать жизнью. Мы его сохраним. В конце концов, это будет очень мило. Мы будем вместе водить гулять нашего ребенка в Кастильенне; если это будет сын, я его представлю вашей дочери. Дети будут играть вместе.

— Но вы же хорошо знаете,— повторил он,— что мы не можем пожениться.

— Кто вам сказал, что я хочу выйти за вас замуж?

Желание мести заставляло меня быть жестокой.

Мне нужно было его запугать.

В течение двух или трех дней я превратила его жизнь в ад. Когда мы шли по улицам, я останавливалась перед витринами детских магазинов, рассматривала приданое для новорожденных. Я спрашивала его, предпочитает ли он белый или розовый цвет для младенцев, прыгала от радости при виде детских пелеринок, говоря:

— Мы его оденем в такую же, не правда ли, Ганс? Если это будет девочка...

Когда мы проходили мимо магазина детских колясок, я входила в магазин, чтобы посмотреть образцы. Я хотела даже меблировать в своей квартире комнату для ребенка и накупить игрушек. Барон фон Крон был чрезвычайно подавлен.

Тогда же я приобрела теплые вещи для перехода через Пиренеи, так как предвидела в ближайшем будущем возможность экспедиции.

Изменчивость моего настроения сводила барона с ума. Один день я нападала на него за то, что он не торопится помочь мне освободиться от ребенка, на другой день я пела дифирамбы материнству и мечтала о будущем ребенке. Барон безуспешно пытался меня успокоить. Он старался заставить меня здраво рассуждать. В конце концов я предложила ему план, уверенная, что он его примет.

— Я знаю в Париже одну женщину,— сказала я,— которая, наверно, помогла бы мне, но я не могу поехать во Францию, и вы это знаете. Следовало бы ее выписать сюда. Однако это будет очень дорого стоить.

Он задумался. Этот выход из положения ему не улыбался. Француженка, которая приедет из Парижа, могла только его скомпрометировать.

— Отложим разговор до завтра,— предложил он.

На следующий день он сказал мне, что не может согласиться на такое решение вопроса и что нужно найти другой выход.

Наша жизнь стала невыносимой. Я не переставала провоцировать его, ссориться с ним из-за пустяков, оскорблять его. Доведенный до отчаяния моей яростью, израсходовав все средства убеждения, он наконец объявил мне, что мы поедем в Барселону, где живет один знакомый ему врач.

— Я предупредил его,— сказал он,— он нас ждет.

Я была очень раздосадована. Конечно, это не соответствовало моим намерениям. Но мне нужно было быть хорошей актрисой. Мы отправились в Барселону. Я еще не была уверена в развязке, но верила, что мне удастся выйти победительницей из этого затруднительного положения.

По прибытии в Барселону мы сразу отправились к доктору Мейеру, который нас действительно ожидал.

Я попала в безвыходное положение. Барон стоял тут же, рядом с доктором. Внезапно я обернулась и посмотрела на обоих.

— Нет,— вскричала я,— я не хочу врача-мужчину... Это невозможно. Найдите женщину-врача.

Барон побагровел. Он не мог усугубить этот скандал перед лицом немецкого врача, и ему приходилось молчать. Все же у меня создалось впечатление, что мой план не удался. Может быть, я проявила чрезмерную жестокость.

Мне кажется, что я никогда в жизни не бежала так быстро по улице. Фон Крон был вне себя. Он угрожал мне, заявляя, что найдет способ от меня избавиться и что я никогда больше не увижу Мадрида. В своей ярости он заявил, что я не более как скверный образец ненавистной расы, существо без совести, созданное только для того, чтобы разбивать жизнь мужчин.

Мы вернулись в отель.

Барон должен, наконец, предложить мне, думала я, перейти Пиренеи по тайной тропе, в противном случае моя игра будет проиграна и обман откроется. К тому же он не стал бы долго ждать, а так или иначе избавился бы от меня.

В номере он посмотрел на меня полу-растерянным и полу-яростным взглядом и объявил:

— Я предложу вам выход. Я уверен, что он вам не понравится и что вы откажетесь. Но я вас предупреждаю, что если вы не согласитесь, то меня уже ничто не остановит. Мне нужно защищать свой положение и свою честь.

Он действительно был готов на все, чтобы избежать скандала, который разразился бы в том случае, если я на самом деле стала бы матерью; это имело бы серьезные последствия для него в Германии и в кругу его знатной семьи.

— Вы — немец, значит, эгоист,— отвечала я.— Вы думаете только о своем положении. А мое положение? Вы о нем подумали? Что вы хотите потребовать от меня?

— Мы знаем тайный проход через Пиренеи. Вы можете переправиться этим путем во Францию и разыскать вашего доктора.

— С вами?

— С контрабандистом, ночью.

— Нет, не хочу,— сказала я.— Если вас не будет со мной, то я отказываюсь. Вы хотите избавиться от меня, хотите, чтобы меня убили.

— Вы ставите на карту свою жизнь,— настаивал он.

— Мне все равно. Можете делать что хотите.

Слишком быстрое согласие возбудило бы его недоверие. Я продолжала хитрить.

Он оставил меня под предлогом дел в городе и сказал, что зайдет позже.

— Подумайте,— сказал он,— мне кажется, вы достаточно умны, чтобы понять. Я вам даю несколько часов на размышление.

Он яростно захлопнул за собой дверь.

Я победила.

Поздно вечером барон пришел ко мне в отель смущенный, опасаясь нападок с моей стороны.

— Я согласна пройти через Пиренеи. Мне необходимо уехать. Обо мне достаточно болтают. Что же скажут, если у меня будет от вас ребенок?

Лицо фон Крона прояснилось и озарилось внезапной радостью. Радость преобразила его: он был нежен, льстил мне, клялся, что никогда не сомневался в моей доброй воле, что я исключительная и умная женщина и т. п.

— Завтра в десять вечера все будет готово,— прибавил он.

Он был так счастлив, что преподнес мне на следующий день большой бриллиант, купленный у одного барселонского ювелира.

2 февраля 1917 года в 10 часов вечера барон проводил меня в автомобиле до Фигераса. Мы проехали город, съежившийся в ночи, город, в котором горел всего один огонек.

Остановились мы в пустынном месте, холодном и открытом ветрам, на перекрестке двух дорог. Нас ожидал человек с двумя мулами.

Предпринимаемая мной экспедиция была очень опасной. Перебраться через горы по тропе контрабандистов — значило идти навстречу опасности, особенно в военное время.

Фон Крон отвел меня в сторону.

— Марта, вы говорили, что ваш приятель готов сделать все, что вы от него потребуете. Я привез с собой...

Он вынул из кармана два вечных пера. Его лицо озарилось улыбкой.

— Эти два приборчика,— пояснил он,— на вид совсем обычные, но с ними надо обращаться с осторожностью. Спрячьте их в своих вещах. Способ их употребления очень прост: вы нажимаете пружинку, которая играет роль огнива и воспламеняет фитиль, затем бросаете перо на сооружение, в котором имеется газ и электричество. Если оно будет правильно брошено, взрыв здания неминуем.

Мы прошлись немного по замерзшей земле. Зима была суровой.

— Вы попросите вашего приятеля,— прибавил фон Крон,— бросить эти приборы на один из заводов в окрестностях Парижа. И если он может это сделать, то я предпочел бы, чтобы это был такой завод, как «Шнейдер» в Гавре.

— Неужели вы думаете,— сказала я,— что Зозо будет рисковать своей шкурой без всякого денежного вознаграждения?

— Пусть он мне напишет о своем согласии,— ответил фон Крон,— я пошлю ему деньги.

Мы пошли дальше. В темноте едва вырисовывались силуэты контрабандиста и мулов.

— Если вы захотите вернуться этим же путем, то напишите мне письмо в двойном конверте на адрес господина Лапорта, таможенного чиновника в Пертюсе.

Я положила оба пера на дно своего чемодана, твердо намереваясь избавиться от них при первом удобном случае. Мой спутник — высокий парень, плохо одетый, мрачный, настоящий тип контрабандиста из комической оперы — прочно привязал багаж к своему мулу. Я села на другого мула. Мина бежала за нами, и мы тронулись по направлению к Франции.

Погода была холодная и сухая. Мы оставили дорогу и ехали по довольно удобной горной тропе. Подмораживало. Мулы с трудом продвигались вперед и иногда скользили по камням. Я угадывала вдали темные вершины гор. Несмотря на теплую одежду, меня иногда начинало знобить, и я до сих пор не знаю, что было причиной: холод или волнение. Я знала, что наш путь будет длиться много часов. Мне нужно было бороться со сном, не терять присутствия духа и запечатлеть в памяти этот маршрут.

На одном из перекрестков мой проводник соскочил с мула, приложил ухо к земле и стал прислушиваться. Затем, успокоенный тишиной, снял со своего мула одеяло, разрезал его ножом на восемь частей и обернул ими копыта мулов.

С этого момента мы вступили на крайне узкую и опасную тропу. Она шла очень круто, и по ее сторонам возникали фантастической формы скалы. Эта извилистая тропа между пропастями и скалами привела нас к маленькому домику, незаметному днем, а тем более ночью, что-то вроде берлоги, широкой и низкой, спрятанной в скалах. Крестьянка с загорелым лицом и маленькими глазами открыла нам дверь. Она, несомненно, ждала нас, так как заранее приготовила кофе.

В углу комнаты чистил ружье человек того же возраста, что и мой проводник, очень похожий на него, но меньше ростом.

Яркий огонь, горевший в закопченном очаге, вернул гибкость моему телу и хорошее настроение. Обстановка, в которой я очутилась, была довольно необычной. Мало-помалу я погрузилась в дремоту.

Меня разбудил приглушенный стук в дверь. Мой проводник вошел в комнату и сказал несколько слов хозяйке. Та сразу же взяла меня за руку, втолкнула в соседнюю комнату и затворила дверь.

Я прислушалась и услыхала разговор нескольких человек, говоривших между собой по-каталонски. К разговору примешался звон стаканов, затем через несколько минут снова наступила тишина. Хозяйка пришла меня освободить и на этот раз с улыбкой сказала:

— Адиана (таможенные надсмотрщики).

Я счастливо избежала опасной встречи.

Проводник ждал меня снаружи. Я села на мула, держа на руках Мину, которая слишком устала, чтобы следовать за нами, и мы продолжали наш путь. Холод все еще был пронизывающим. Мы спускались в долину.

Небо над вершинами светлело. Зубчатая цепь гор начала вырисовываться на бледной лазури. Когда мы достигли подножия горы, занялся день.

Контрабандист жестом дал мне понять, что мы достигли цели. Он выпрямился во весь свой громадный рост и с тропы указал мне на отель в городе, расположенный довольно далеко и ярко белевший на синем фоне неба. Затем он снял мои вещи с мула и торопливо пустился в обратный путь.

Вблизи места, где я стояла, протекал ручей. Я быстро привела себя в порядок. В долине холод был не так резок. Я выбрала в ручье самое глубокое место и бросила в него оба пера, полученные от барона. Затем направилась к указанному отелю в сопровождении своей собачки. Я узнала, что нахожусь в Булу, в тридцати километрах от Перпиньяна.

Первым делом я послала телеграмму в Париж, похожую на сообщение о победе, и вечером получила ответ: «Приезжайте».

Однако я не смогла уехать сразу.

Я очень продрогла ночью в горах, меня сильно лихорадило, и мне пришлось провести двое суток в Булу.

Отдохнув, но все еще больная, я уехала в Перпиньян. Оттуда я позвонила капитану Ляду, который просил меня обратиться к префекту за свидетельством на свободный проезд. На следующий день я была в Париже.

На авеню Марсо, где теперь помещался 5-й отдел, капитана Ляду опять не было; меня принял его заместитель. Я рассказала о своей поездке и дала подробное описание тайного перевала. Позже в этих местах было задержано несколько шпионов и среди них знаменитый Сидней, по прозванию «Атос».

По выполнении этого тяжелого задания мне пришлось вернуться к себе и слечь в постель. Я была одной из первых жертв новой таинственной болезни «испанки».

Из Парижа я послала барону, согласно его просьбе, на адрес Лапорта в Пертюс письмо в двойном конверте.

Я сообщила ему, что скрываюсь в своей семье и прошу подготовить мое возвращение. Он мне не ответил. Я настаивала, но безуспешно.

Когда я выздоровела, капитан Ляду предложил мне вернуться в Испанию.

— Я доверяю вам. Вы найдете способ обставить ваше возвращение.

Одна из приятельниц Зозо, сестра милосердия, работавшая в госпитале на Елисейских полях, отдала мне свой паспорт. Мои волосы выпали вследствие болезни, и мне пришлось надеть белокурый парик. В эксцентричном наряде и совершенно неузнаваемая я снова поехала в Мадрид. Остановилась не в своей квартире на улице Баркильо, а в отеле «Ритца». Из гостиницы я позвонила барону.

— Кто его спрашивает?

— Марта.

Момент колебания.

— Он в отъезде.

Я выжидала три дня. В течение этих дней я получала только один ответ: «В отъезде».

Очевидно, такова была инструкция. Чтобы проверить, действительно ли барон уехал, я решила понаблюдать за немецким посольством, ибо, когда фон Крон был в Мадриде, он ежедневно приходил в посольство за инструкциями из Берлина.

Ждать пришлось недолго. Вскоре он появился. Я сделала несколько шагов ему навстречу, чтобы потребовать объяснений. Но, едва узнав меня, он пустился бежать и скрылся в посольстве.

Я не сочла себя побежденной. Еженедельно в «Ритце» давался парадный обед, после которого начинался бал. Я знала, что на этих обедах бывали все дипломатические представители, находившиеся в Испании, в том числе и немцы, и французы.

Около одиннадцати часов вечера я спустилась в ресторан. В зале стоял гул от разговоров, звенели бокалы, женщины были в вечерних туалетах, мужчины — во фраках. За одним из столов председательствовал граф Ратибор, немецкий посланник в Испании. Справа от посланника сидела баронесса фон Крон, слева графиня Ратибор, а рядом с ней — барон. С противоположной стороны ресторан был занят французами.

Мое появление не прошло незамеченным, и меня встретили одобрительным или осуждающим перешептыванием.

Я не спеша выбрала место между немцами и дверью. Никто из них не мог выйти, миновав меня.

Они проходили мимо; некоторые мне поклонились, графиня Ратибор и ее дочери — первыми. Барон, который видел меня издали, прятался за ними и поворачивал голову к стене, чтобы не встретиться со мной взглядом.

Когда мимо моего стола прошла баронесса, сопровождаемая Ратибором, я встала.

— Мадам,— сказала я,— счастлива видеть вас. Ваш муж вам, наверное, сообщил, что я привезла вам из Парижа прелестные платья. Я позволила себе сказать вам об этом потому, что я скоро уезжаю обратно и мне хотелось бы вам их показать.

Баронесса казалась несколько смущенной тем, что я заговорила с ней при посланнике. Маленькое колебание с ее стороны, затем кокетство взяло верх, и она сказала:

— Увидимся завтра, позвоните мне.

Я не преминула позвонить ей на следующий день. Заинтересованная (ей хотелось быть самой элегантной женщиной в посольстве), она просила меня еще до завтрака принести ей очаровательные парижские платья.

— В дальнейшем,— попросила она,— будьте так добры, не заговаривайте со мной на людях. Вы француженка, и это может дать повод кривотолкам.

Я извинилась, оправдывая свою торопливость скорым отъездом.

Во время примерки, которая происходила в самой дружеской атмосфере, баронесса послала за своим мужем. Она нервничала, не зная, какие платья выбрать, так как ей нравились все; она хотела, чтобы муж одобрил ее выбор.

— Скажите барону, чтобы он пришел сюда,— приказала она лакею,— мне он очень нужен.

Она, очевидно, не знала, что барон вовсе не хотел со мной встречаться, и думала, что я все еще продолжаю быть для него тем удивительным агентом, хитрость и заслуги которого он обычно превозносил.

До этого времени баронесса прекрасно приспособлялась к нашим странным отношениям.

Барон все же явился и приветствовал меня поклоном, не глядя мне в лицо. Он высказал свое мнение о платьях, разыгрывая абсолютное спокойствие хозяина дома, и баронесса сделала, наконец, выбор.

Я ушла, не услыхав ни одного обращенного к себе слова барона. Медленно спускалась я по лестнице. Был час, когда фон Крон отправлялся в посольство. Одна из дверей на первом этаже открылась, затем снова закрылась. Я увидела барона. Что он подумал в эту минуту? Может быть, ему показалось, что я хочу его убить. Он сильно побледнел, по его лицу прошла нервная судорога. Я насмешливо сказала:

— Вам нечего опасаться. Я не собираюсь причинять вам зла. Но я люблю вести дело начистоту и хочу знать, почему вы меня избегаете?

Он пробормотал несколько слов. Я продолжала:

— Уже восемь дней, как я таскаю с собой информацию, которую привезла, и никак не могу вам ее вручить. Вот она,— сказала я, подавая ему вырезку из вчерашней газеты.

Он прочел:

«Мощный французский самолет сбросил бомбы над эссенскими заводами. Бомбардировка причинила большие разрушения...» .

— Если бы вы были хорошим начальником разведки,— воскликнула я,— то можно было бы предотвратить этот налет. Я располагаю этой информацией, а так как вы не отвечали на мои письма, то я не сообщила вам ее.

Он казался смущенным. Я вытащила из сумочки другую вырезку из газеты. Она была дана мне капитаном Ляду для барона и заключала в себе следующее сообщение:

«Французский самолет, управляемый, по всей видимости, немцами, сбросил бомбы над заводами «Рено». Разрушения довольно значительны».

Когда мой парижский начальник вручал мне этот документ, помню, я спросила его:

— А убитые есть?

Капитан Ляду рассмеялся:

— Нет, есть только номер этой газеты.— И объяснил: «Мы напечатали один экземпляр, для того чтобы вы повезли его в Испанию».

Барон прочел эту вырезку, восхвалявшую храбрость немцев, нахмурил брови и удивился:

— Но я нигде не читал об этом...

— Ясно, ведь это же французское издание. Неужели вы думаете, что оно рассылается за границу?

Барон спросил, как мне удалось вернуться в Испанию. Я показала ему русский паспорт. Я выдумала массу случаев, усложнивших мое путешествие, и добавила:

— Теперь, когда я вам передала информацию, разрешите мне распрощаться с вами. Я собираюсь уехать в Португалию, где, поверьте, найду себе работу.

Но его мысли были о другом.

— Оставьте отель «Ритца», там вам не место,— сказал он.— Вернитесь хоть на несколько дней на улицу Баркильо.

Ему не нравилось мое пребывание в «Ритце». Я воспользовалась этим.

— Я вернусь на улицу Баркильо, если вы приедете ко мне сегодня.

— Я приеду, уверяю вас, и устрою так, чтобы послать вас с заданием, может быть, в Португалию.

Он был влюблен до безумия и обещал бы мне все, чего бы я ни захотела.

 

СЕКРЕТНАЯ МИССИЯ

Барон был весьма опечален. Со дня моего возвращения в «Зеркало жаворонков» он страдал от нападок германского посла и военного атташе.

Однажды вечером он позвал меня:

— Марта, здесь вы подвергаетесь опасности. Мне завидуют, а тем самым и вам.

В важных случаях он всегда слегка медлил, прежде чем начать говорить по существу.

— Фон Калле вас ненавидит. Сегодня утром он говорил мне, что вы меня предаете и что я должен внимательно следить за вами. Я знаю, что его слова продиктованы только завистью. Так как меня в ближайшем будущем ожидают очень неприятные объяснения по поводу вас, то я вас пошлю...

— Куда? — спросила я, заинтересовавшись.

— Один из моих агентов должен был поехать в Аргентину. Вы его замените.

Я разыграла покорность.

Меня не слишком радовала мысль об отъезде. Но я знала по опыту, что всякое задание позволяло мне помочь Франции. То, что удалось сделать в Марокко, удастся повторить и в Аргентине. Барон предупредил меня, что я поеду в Буэнос-Айрес с секретной почтой и таинственным «гарнизоном».

— Завтра вечером,— сказал он мне,— я обедаю у вас на улице Баркильо.

Когда фон Крон приходил обедать в «Зеркало жаворонков», это означало, что он хотел с кем-нибудь встретиться.

— Вот и прекрасно! — обрадовалась я.— Мы превосходно отпразднуем мое возвращение. Я сама поеду за провизией, потому что Эмилия не сумеет так хорошо, как я, выбрать все, что нужно, и приготовлю ваше любимое блюдо.

На следующий день он сразу спросил:

— Никто не приходил?

Я разыграла удивление.

— Нет. Вы ждете гостей?.. Я накрыла стол только на двоих.

— Гость не к обеду,— ответил он, смеясь.

Затем он заперся у себя в кабинете и попросил меня не беспокоить его.

— Когда позвонят, я открою сам,— сказал он.

Лестница была не освещена, и я не могла с моего наблюдательного поста разглядеть посетителя.

В 7 часов 30 минут раздался звонок. Кто мог быть этот неизвестный агент, который, судя по предосторожностям, принятым фон Кроном, несомненно, выполнял важное задание?

— Я очень голодна,— сказала я Эмилии.— Подайте грибы.

Я была слишком напряжена, чтобы есть с аппетитом, но мужественно заставила себя проглотить пищу. Для того чтобы моя хитрость увенчалась успехом, нужно было продлить свидание барона со шпионом (как я позже узнала, одним из главных).

После того как я с притворной жадностью съела, по крайней мере, половину блюда, я тихонько выпила приготовленное для этого случая лекарство. Мне сразу стало дурно, закружилась голова. Я позвала на помощь. Эмилия очень испугалась, увидев меня в таком состоянии. Ее крики привлекли внимание барона, и он с яростью открыл дверь кабинета. Увидев, что мне плохо, он тоже испугался и попытался вызвать по телефону врача. Но не мог дозвониться и решился оставить кабинет, чтобы пойти за врачом.

Дверь в кабинет была полуоткрыта. Ничего не подозревавший шпион вышел к нам и учтиво осведомился, что произошло. Я была в полуобморочном состоянии, и Эмилия попросила его помочь отнести меня в спальню. Почувствовав себя лучше, я поблагодарила его по-испански.

Кем мог быть этот человек? Ему было около сорока лет, у него был интеллигентный и решительный вид. По манере держаться он явно принадлежал к испанской буржуазии.

Барон вернулся с врачом. Я рассказала доктору, что съела грибов и, почувствовав себя нехорошо, немедленно приняла рвотное. Он одобрил меня, послушал и объявил, что мое присутствие духа устранило всякие нежелательные последствия.

Мне нужно было знать о шпионе больше, чем только внешние приметы. Я была уверена, что это крупный агент.

На следующий день я увидела его в отеле «Палас», когда он пересекал холл. Я спросила портье, живет ли этот человек в отеле.

Меня в этом отеле знали, ведь я здесь жила в начале своего пребывания в Мадриде. Портье ответил:

— Да! Комната 423.

И он подмигнул мне с понимающим видом.

Я сумела посмотреть в книгу посетителей и прочитать: «Комната 423, Камильо Фуентес».

Позже я узнала, что Фуентес, видный агент, оказывал значительные услуги барону фон Крону в подводной войне, отмечая передвижение французских и английских кораблей. Он свободно посещал союзные порты, и его как крупного испанского коммерсанта всюду принимали с доверием и уважением. Я сообщила о нем в Париж. Но в это время в секретной службе моей родины уже что-то было неладно. Фуентес был арестован месяц спустя в Англии, приговорен к смерти и расстрелян.

Когда мой отъезд в Аргентину был решен окончательно, я отправила срочную записку М. де Н., чтобы предупредить его.

М. де Н. ответил мне по телефону:

— Я вас жду.

Встреча с французом в Мадриде грозила большой опасностью. После обеда я поехала сначала на одном трамвае, потом пересела на другой; я два раза возвращалась к себе. Затем, посмотрев в окно и убедившись, что за мной нет слежки, я снова вышла из отеля.

— Месье де Н.,— сказала я, придя на свидание,— немцы поручили мне важное дело. Предупредите, пожалуйста, Париж, что я отплываю 11 мая в Аргентину на «Королеве Виктории». Я везу секретную почту и «гарнизон». Больше я ничего не знаю. Необходимо, чтобы капитан послал кого-нибудь сопровождать меня. Если возможно, этот человек должен бегло говорить по-испански. Мне, несомненно, понадобится помощник.

Барон решил проводить меня до парохода.

Я с сожалением оставляла свою собачку в доме на улице Баркильо. Автомобиль поехал сначала в северном направлении, так как фон Крон тоже опасался слежки. В Викторио мы повернули на юг.

— Зачем так петлять? — спросила я.

— На случай слежки... Французам, думаю, очень хочется знать, что вы с собой везете.

Я подавила улыбку.

Мы пробыли день в Хересе и приехали в Кадис за сутки до прихода «Королевы Виктории». Остановились в «Гранд Отеле». Вечером барон попросил меня подождать его в комнате и ушел. Он сказал, что объяснит мне мою миссию, и скоро вернулся с небольшим чемоданом. Вынул из него коробку с почтовой бумагой такого же формата, как и та, которую я возила с собой в Марокко, а также два термоса, письма для частных лиц в Аргентину, доставленные из Германии на подводных лодках, и небольшой мешочек с пшеницей.

— Вот что вам придется везти,— сказал он.

— Но где же «гарнизон»,— спросила я,— этот чрезвычайно важный «гарнизон», о котором вы мне говорили?

— Вот он,— сказал он, поднимая термосы.— Они наполнены долгоносиками. Что касается коробки с почтовой бумагой, то будьте очень внимательны. Последние листы только кажутся чистыми; на самом деле они покрыты текстом, написанным колларголом. Вы можете пользоваться первыми листами; я даже советую вам это сделать из предосторожности. Если вы случайно будете задержаны в море каким-нибудь кораблем союзников, то спрячьте коробку у себя.

Любопытствуя, как и все женщины, и ничему якобы не придавая значения, я попросила:

— Покажите мне этих «зверушек», которых вы называете долгоносиками. У нас долгоносиками называют жаворонков.

Он открыл термос и вытряхнул несколько долгоносиков на ладонь, взял лупу и, гордясь своими познаниями, прочел мне маленькую лекцию.

— Родина этих долгоносиков — Восточная Индия. Они мельче, чем европейские. Посмотрите внимательно и вы увидите у них на спинах по четыре маленьких красных пятнышка, почти не заметных для глаза. По этим пятнышкам и определяют их происхождение. Эти насекомые уничтожают пшеницу, маис, рис и ячмень. Самое замечательное, что они, размножаясь, кладут от 200 до 300 яичек в час.

Я воскликнула:

— Но тогда пароход будет заполнен ими через неделю.

— Нет,— ответил, улыбаясь, барон.— Кладка яичек начнется только осенью, в тот момент, когда мы поведем большое наступление на союзников.

Легко себе представить, какие чувства овладели мной, когда я услышала о таких способах ведения войны. Я делала вид, что нахожу все это гениальным. Я старалась восхищаться, а на самом деле была поражена тем, что наши противники не упускали ни одного случая нанести нам ущерб.

— Что мне делать со всем этим добром в Бу-энос-Айресе? Я не понимаю, каким образом эти «зверушки» могут способствовать германской победе...

— Вы передадите все это военно-морскому атташе господину Мюллеру. Он возьмет на себя распределение этих «зверушек» по снабженческим складам союзников. Уничтожая запасы хлеба, мы помогаем подводной войне и обрекаем противника на голод.

Небрежно, словно все это было мне совершенно безразлично, я положила мешочек с пшеницей, долгоносиков и почтовую бумагу в свой чемодан. Мы поехали в порт, и барон проводил меня на пароход.

Прежде чем со мною распрощаться, он дал мне последние инструкции:

— Вы остановитесь в отеле «Рояль» на улице Рояль. Там спросят ваше имя. Отвечайте: С-32. Военно-морской атташе господин Мюллер сам придет к вам. Не забудьте положить в термосы немного пшеницы на время пути.

Послал ли мне капитан Ляду помощника, в котором я так нуждаюсь? Пока я никого не встретила на пароходе. Правда, у меня не было случая показаться пассажирам. Я заболела морской болезнью с момента отъезда и в течение двух дней оставалась в своей каюте без еды, не чувствуя желания с кем-либо встречаться.

Наконец после сорока восьми часов пребывания на пароходе я решила прогуляться по палубе.

Я никогда не могла понять, почему во время войны люди так много путешествовали. «Королева Виктория» была переполнена, и в классе «люкс» было очень много пассажиров — большинство англичан и несколько французов.

Наслаждаясь свежим воздухом, я заметила, что один пассажир явно хочет подойти ко мне.

Это был высокий худой человек с блестящими голубыми глазами, впалыми щеками и розовыми пятнами на скулах, с виду француз. Помощник ли это, которого я так ждала?

На палубе было много пассажиров, и он, вероятно, потерял надежду со мной заговорить. Порыв ветра сорвал с него фуражку, он поднял ее и обратился ко мне по-испански...

— Ветер привлекает легче, чем жаворонок...

На этот раз капитан Ляду не забыл сообщить пароль.

— В это время,— отвечала я по-французски,— бар должен быть пуст. Это место, где люди не прячутся. Хотите, пойдем туда.

— С удовольствием,— сказал он.

Он с большой учтивостью представился:

— Лейтенант Мари.

Вскоре я узнала, что лейтенант Мари жил до войны в Аргентине, После призыва служил в артиллерии, был отравлен газами и уволен с военной службы. Он казался очень больным, о его состоянии можно было судить по нездоровому блеску глаз.

В баре сидела только одна парочка.

Мы выбрали столик в уголке. Я сообщила лейтенанту Мари о цели моей поездки, передала инструкции и спросила, какие приказания дал капитан Ляду.

Лейтенант Мари, бывший, по-видимому, новичком, сказал мне напрямик:

— Я должен привезти в Париж все, что вам было доверено немцами.

Я подскочила. Какой нелепый метод! Сдерживая раздражение, я заявила:

— Если дело обстоит так, то мне нет смысла ехать в Аргентину, как вы сами можете понять. Если я приеду с пустыми руками, что я скажу?

— Что вас обокрали...

Я пожала плечами. Начальники, руководящие издалека, склонны все упрощать.

— Нет, немцы в Аргентине поймут все, уверяю вас. Пойдемте в мою каюту, я вам передам все, что барон мне доверил. Пароход останавливается на Канарских островах; я воспользуюсь этой остановкой, чтобы вернуться во Францию.

Лейтенант Мари начал понимать нелепость полученных распоряжений и сказал:

— Не сердитесь. Это военный приказ.

Очень корректный и симпатичный, Мари все же был офицером. Он был здесь, чтобы повиноваться, а не для того, чтобы действовать по собственной инициативе. Признавая всю нелогичность инструкций, он все же покорно выполнял их.

— Я хочу,— сказала я,— чтобы вы зашли ко мне. Вы, по-видимому, совсем не представляете себе трудностей шпионажа. Я хочу показать вам весь свой багаж, до того как передам вам материалы, доверенные мне немцами. Когда я вышла из своей каюты, я не знала, встречу ли вас, и не знала о полученных вами распоряжениях. Проводив меня, вы найдете все в том же порядке и сможете заверить капитана Ляду, что я вам передала действительно все.

Как только мы очутились в моей каюте, я открыла чемоданы и спросила лейтенанта Мари:

— Вы умеете фотографировать?

— Да.

— Тем лучше. На пароходе, несомненно, имеется фотолаборатория. На остановке вы должны купить проявитель и тушь. У меня, к счастью, есть с собой колларгол. И вы можете, взяв все документы, выполнить инструкции капитана, а я смогу продолжать свой путь.

Он все еще не понимал. Я объяснила:

— С помощью проявителя мы проявим почту, а с помощью колларгола перепишем ее.

Я приготовилась вытряхнуть долгоносиков из термоса, чтобы показать их лейтенанту, как вдруг дверь с шумом открылась. Вошел помощник капитана и, размахивая руками, закричал на лейтенанта Мари:

— Синьор, существуют определенные правила. Мужчинам запрещается входить в каюты к дамам.

Термосы в этот момент были у нас в руках. Почему помощник капитана так грубо ворвался к нам? Разведчик повсюду видит подозрительных людей. Может быть, этот багровый от ярости испанец подкуплен немцами? И я решила рискнуть:

— Этот господин — мой друг. Он чувствует себя нездоровым и хочет получить на ночь теплое питье. Я собиралась дать ему термос. Разве это запрещено?

Он ответил, что правило остается правилом. По его негодованию и упрямству я поняла, что у него более веские основания помешать нашему свиданию, чем официальные правила.

— Идемте,— сказал он Мари.

Я передала Мари термос и условилась встретиться с ним на палубе.

Мы прибыли на Канарские острова. Стоянка длилась двадцать четыре часа. У Мари было достаточно времени, чтобы достать все, что я поручила ему купить. Он бегал все утро, но вернулся разочарованный — не нашел нужного реактива.

— Вы получите его у какого-нибудь химика, раз его нельзя достать в магазинах.

В Лас-Пальмасе не было химиков!

Мы хорошо изучили друг друга, и у нас создались идеальные товарищеские отношения. Лейтенант Мари предоставил мне действовать, убежденный в том, что инициатива в данном случае более полезна, чем слепое послушание. Но что делать? Решение пришло на следующий день. Один безобидный и обычный на борту случай подтолкнул меня на немного дерзкую и вполне правдоподобную уловку. Было это так. Я принимала душ. Было очень жарко, я открыла иллюминатор, и внезапно вода залила всю каюту, все вещи и мешочек с пшеницей, служившей пищей долгоносикам.

Случай помог мне.

Я передала лейтенанту Мари для капитана часть почтовой бумаги, полученной от фон Крона, а на остальной написала с помощью колларгола вполне безобидный немецкий текст. Затем погрузила коробку и бумагу в морскую воду, которая быстро оказала свое действие.

— А теперь,— воскликнула я,— лейтенант Мари, по местам и огонь по долгоносикам. Но торопитесь, мой заклятый враг, наверно, следит за нами.

«Моим заклятым врагом» был помощник капитана, который ненавидел меня и следил за мной.

— Но что же я должен делать с долгоносиками? — обеспокоился смущенный Мари.

— Утопите их, господин артиллерист,— ответила я.

И лейтенант Мари утопил «зверушек».

— Я жалею,— сказала я, когда он вернулся в каюту,— что не могу преподнести их вам. Они послужили бы для вас воспоминанием о секретной войне. Но и мертвыми я должна доставить их в Буэнос-Айрес.

Мы решили замаскировать мертвых долгоносиков, смешав их с пшеницей. Просушили смесь и заполнили ею оба термоса.

«Рояль» представлял собой второклассный, но довольно комфортабельный немецкий отель и был расположен в самом центре города. Стол был превосходным и обильным, комнаты очень чистыми.

Отвращение Мари к немцам было непреодолимым. Я просила его поселиться за городом, как ему хотелось.

— Будьте так добры,— сказала я ему,— купите мне очки с увеличительными стеклами. Я хотела бы, чтобы они давали очень большое увеличение; закажете их у оптика, если не найдете готовых, и отдадите мне на пароходе на обратном пути.

Я считала, что очки с увеличительными стеклами могли бы послужить мне, не вызывая подозрений. Я уже не раз могла бы расшифровать издали тексты, если бы у меня были такие очки. Но я не могла заказать их в Мадриде, где все меня знали.

Мне не пришлось долго ждать визита немцев. Днем прислуга в отеле сообщила, что меня хочет видеть какой-то господин.

— Проводите его ко мне,— сказала я.

Человек лет сорока или сорока пяти, высокий и худой, поспешно вошел в комнату, даже не постучав в дверь.

Эта манера обращения сразу привела меня в дурное настроение.

Закрыв за собой дверь, этот человек сказал:

— С-32.

Из предосторожности я спросила:

— Вы говорите по-французски?

Нет, он не говорил. Я с трудом изъяснялась по-испански. Это избавляло меня от подробных объяснений.

Сначала я вручила ему оба термоса и письма, адресованные частным лицам. Затем взяла коробку с почтовой бумагой и протянула ее своему посетителю со словами:

— Ночью моя каюта была залита водой через иллюминатор, и я боюсь, что коробка и бумага пострадали.

Не меняя своего строгого и надменного выражения, человек спросил:

— Когда вы уезжаете обратно?

— Я уезжаю с тем же пароходом, с каким приехала, через три недели.

Он ушел, прижимая к себе драгоценное оружие, посланное ему Германией через посредство «Жаворонка».

Я думала, что он мог заметить мою хитрость. На этот раз риск был большим. Но почему же они послали лейтенанта Мари с такими чисто военными инструкциями? Предполагая, что у немцев могли возникнуть подозрения, я приготовилась оставить отель «Рояль» и присоединиться к лейтенанту Мари. Может быть, мне действительно следовало стать под его защиту? Но подумав, я решила, что не стоит. Исчезнуть, переменить отель — это значило дать немецкому военно-морскому атташе повод к недоверию.

Итак, я спокойно осталась ждать обвинения.

Для агента-двойника каждый день чреват смертельными опасностями.

Мне предстояло прожить в отеле «Рояль» три недели, в течение которых я должна была разыгрывать полное спокойствие.

Если бы подозрения подтвердились, я могла внезапно исчезнуть в море или быть приглашенной к обеду, за которым мне подали бы роковой бульон.

— Мадам,— сказал мне к концу первой недели управляющий отелем,— вас просят остаться сегодня в вашей комнате. К вам придут.

Столь же мало вежливый, как и при первом свидании, военно-морской атташе вошел в мою комнату, не постучав.

— С-32, я пришел вас предупредить, что нам не удалось проявить вашу почту. Имеете ли вы представление о том, что я должен делать с пшеницей?

Итак, я могла использовать это положение в благоприятном для себя смысле. У меня хватило сообразительности сказать:

— Не знаю. Лицо, пославшее меня, наверное, дало вам все указания в письмах. По возвращении в Мадрид я расскажу ему обо всем, что произошло.

Видимо, моя версия оказалась довольно правдоподобной. Немецкая секретная служба должна была предусмотреть опасность от морской воды и вложить почту в водонепроницаемый пакет.

Военно-морской атташе на секунду задумался. Потом остановил на мне взгляд своих серых глаз, словно желая прочесть мои мысли. Но я говорила с таким апломбом, с таким спокойным и в то же время скучающим видом, что он не мог прийти к окончательному выводу.

Накануне отъезда я спросила у хозяина отеля, получу ли я письмо для передачи фон Крону. Ответа не последовало.

Я возвращалась к себе. Увидев издали пробирающегося в мою комнату дежурного по этажу, я тихо вошла вслед за ним. И ничуть не удивилась, найдя его склонившимся над моим раскрытым чемоданом.

— Что вы здесь делаете? — спросила я.

— Я хотел переписать то, что мне будет нужно отнести завтра на пароход,— пробормотал он.

— Теперь не время для таких проверок,— ответила я.

Как я и предвидела, военно-морской атташе велел следить за мной.

Я не видела Мари с начала нашего пребывания в Буэнос-Айресе. Что с ним? Ввиду опасности, которой я подвергалась в Буэнос-Айресе, я не хотела компрометировать ни его, ни себя.

Встречу ли я его завтра на пароходе?

К моему большому удивлению, скажу даже — к моей большой радости, лейтенант Мари пришел к отходу парохода. Он похудел еще больше. Его трясла лихорадка. У меня создалось впечатление, что мне удастся привезти только труп.

Наш пароход был так же переполнен, как и на пути в Аргентину. Женщин было очень мало: в классе «люкс» — всего две.

По мере приближения к экватору лейтенанту Мари становилось все хуже. Он задыхался.

В море я ежедневно получала от барона радиограммы. За два дня до прибытия в Кадис он сообщил, что будет ждать меня в порту этого города.

Слегка опечаленные стояли мы с лейтенантом Мари на корме, опираясь на поручни. Я повторяла ему, чтобы он запомнил наизусть последние слова моего донесения Парижу, когда заметила, что выражение его лица изменилось и он сильно покраснел.

— Что с вами? Вам нездоровится? — встревожилась я.

У него не было времени для ответа. Барон фон Крон стоял передо мной. Он подъехал к нам на лодке.

Несмотря на то что я была захвачена врасплох, я разыграла сильнейшую радость.

— Ганс! — воскликнула я.— Как это мило с вашей стороны!

Не оставляя времени на размышление, я повела обоих мужчин в свою каюту. Мне необходимо было возможно скорее объяснить присутствие лейтенанта Мари. Мой восторг, хорошее настроение и удовольствие, которое я, казалось, испытывала от этой неожиданной встречи, устраняли все подозрения барона.

Я представила их друг другу:

— Лейтенант Мари... барон фон Крон...

Затем я прибавила:

— Только что я рассказывала господину Мари о вас. Господин Мари ездил в Аргентину, где у него были дела. Он — француз, возвращающийся во Францию, был отравлен газами на войне и с тех пор уволен с военной службы. Мы очень много беседовали с ним о событиях. Господин Мари, хорошо знакомый с положением дел на фронте, считает, что победа немцев — дело недалекого будущего. Если вы захотите, он готов служить вам.

Испуганный этой тирадой, лейтенант Мари казался очень смущенным. Он покраснел и отступал к двери, словно готовясь сбежать. Взглядом я ему дала понять, что моя версия была единственным выходом из нашего положения. Он овладел собой и кивнул головой, подтверждая мои слова. Счастливый этим неожиданным приобретением, фон Крон принял смущение лейтенанта Мари за проявление скромности. Из деликатности от отозвал меня в сторону и прошептал на ухо:

— Должен ли я предложить ему денег?

Я кивнула. Фон Крон порылся в бумажнике и протянул лейтенанту Мари три тысячи песет; это была та же сумма, что была вручена когда-то мне в окрестностях Сан-Себастьяна. Мой спутник, бледный, взволнованный, словно застыл и не смел протянуть руку.

— Примите деньги,— сказала я ему.— Это аванс, а не цена предательства.

Барон добавил еще некоторую сумму.

— Когда вы дадите мне информацию, я вам пришлю еще столько же.

Уф!.. Мы миновали опасное место. К Мари возвращалось его хладнокровие; мужчины обменялись адресами, я успокоилась.

После таможенного осмотра барон, расцветший от радости свидания со мной, сообщил, что его присутствие в Кадисе было вызвано пребыванием в этом порту интернированной подводной лодки. Я сделала гримасу и не упустила случая упрекнуть барона в недостатке деликатности.

— Благодарю вас,— сказала я недовольным голосом.— А я-то думала, что вы просто приехали меня встретить. Я ведь очень требовательна.

Он пробормотал какое-то объяснение. Я решила использовать все преимущества нападающей стороны и сказала:

— Хорошо же! Чтобы вознаградить меня, вы возьмете меня с собой на подводную лодку.

Он чуть не подскочил:

— Но это совершенно невозможно!..

— Но раз эта лодка интернирована, это ведь не имеет никакого значения.

Он подумал немного, потому что ему хотелось загладить свою оплошность и доказать, что прежде всего ему хотелось меня видеть. Затем он сказал:

— Я познакомлю вас с командиром...

Мы направились к отелю, и, раз уж разговор о подводной лодке был начат, мне оставалось только продолжать его.

— Скажите мне, Ганс, кто командует подводной лодкой, интернированной в водах нейтральной страны?

— Командир является хозяином на своем корабле. Но в данном случае он не может сдвинуться с места без разрешения военно-морского министерства нейтральной страны. Будучи военно-морским атташе в этой стране, я являюсь начальником этого командира.

— В таком случае я совсем не понимаю, почему вы колеблетесь?

— Одевайтесь,— сказал он мне,— мы встретимся с командиром в ресторане.

Я тщательно обдумала свой туалет и выбрала платье из черного тюля с красным поясом. Чтобы дополнить общую картину, я приколола к платью несколько белых гвоздик, то есть я оделась в цвета немецкого флага.

После представления командир лодки похвалил мой туалет, одобряя мой вкус и уверяя, что я ношу именно те единственные цвета, которые он любит.

— Я люблю моряков,— отвечала я.— Барон рассказывал мне о подвигах немецких моряков. Я надела это платье в вашу честь.

— Вы немка? — спросил он по-немецки.

Первый раз за все время я чуть не выдала себя жестом. Но сразу же исправила свою оплошность взглядом, выражавшим мое невежество. Барон сказал несколько слов в мое оправдание, сообщив, что я не знаю немецкого языка.

Мы принялись за обед с большим аппетитом. Что-бы оправдать мое присутствие, фон Крон перевел разговор на тему о шпионаже. Он во что бы то ни стало хотел возвысить меня в глазах командира. Он объяснил ему, что я ценный агент и ездила в Аргентину выполнять задание, имеющее громадное значение для германского командования.

За обедом беседа становилась все более непринужденной и откровенной. Я узнала, что фон Крон только что получил из Берлина инструкции относительно нового плана пропаганды (предполагалось издавать специальные листовки для распространения в окопах союзников). Одно признание вызывает другое, и командир сообщил фон Крону, что его лодка, плененная в испанских водах, предполагает тайно отплыть. Он ждет только некоторых добавочных инструкций.

Разрешение на посещение подводной лодки мне было дано.

По пути фон Крон предупредил меня:

— Мы возьмем шлюпку с другой стороны порта и незаметно подплывем к подводной лодке.

Действительно, на другой стороне рейда нас поджидал рыбак со шлюпкой.

— Мне хотелось, Марта, доставить вам удовольствие. Вы работали для Германии, и вы увидите вблизи то, что может создать Германия. Главное, держите это посещение в тайне. Из внимания к экипажу не говорите по-французски. Если вы захотите что-нибудь сказать, говорите по-испански.

ИС-52 находилась в левой части порта и стояла на якоре, скрытая от любопытных взоров высокой кирпичной стеной. Носовая часть подводной лодки была обращена к морю, и ей легко было бы уйти из-под наблюдения испанских властей.

Командир в штатском ожидал нас на палубе. Он провел меня по всему судну. Машины, моторы и все остальные части сверкали, запасы были укомплектованы, и экипаж был вполне готов к походу. Это положение вещей не указывало на примирение с пленом.

Барон, по своему чину капитан 2-го ранга, не без патриотической гордости показывал мне сложнейшее устройство подводного корабля.

— Вот,— говорил он,— водонепроницаемые помещения, в которых хранятся торпеды (в данный момент они были пусты).

Я как летчица интересовалась главным образом моторами. Мое любопытство было возбуждено.

— Объясните мне, Ганс,— спросила я по-испански,— как движутся лодки под водой?

Его лекция была прервана приходом командира, предупредившего, что нас ждет рыбак.

Матросы, около пятнадцати человек, в полной форме, стояли навытяжку перед военно-морским атташе.

— Я больше не приеду сюда,— сказал фон Крон командиру по-немецки.— Действуйте самостоятельно. Если у вас в последний момент возникнут какие-нибудь затруднения, немедленно сообщите мне по телефону.

— Будьте спокойны, ничто не будет забыто,— ответил командир.

Речь шла о бегстве. Когда оно произойдет? Мне необходимо было узнать это.

По возвращении в Мадрид я немедленно написала М. де Н. и передала ему последние добытые мною сведения. Ответа я не получила.

Он уехал в Париж. Время не терпит. За отсутствием более надежного и удобного способа связи я воспользовалась почтой и послала капитану письмо, предупреждавшее о предполагавшемся бегстве подводной лодки из Кадиса в начале июля. Если почта придет вовремя, мой начальник будет предупрежден.

Баронесса находилась в Гранаде, где у нее были родственники. Пользуясь ее отсутствием, барон пригласил меня к завтраку.

Как всегда, я нашла его в кабинете. Мной овладевало сильное волнение всякий раз, когда я входила в эту комнату. Барон сидел мрачный, окруженный своими картами, атласами и т. п., и серьезным тоном попросил меня сесть.

— Марта, мне нужно поговорить с вами серьезно,— сказал он мне.— Не можете ли вы дать мне подробные сведения о русском, о котором вы мне рассказывали? Я получил из Берлина приказания, которые следует как можно скорее выполнить.

— Вы говорите о Зозо?

— Да, кажется, вы называли это имя. Вы отвечаете за него?

— Конечно. Если вы его щедро вознаградите, можете вполне на него положиться. Что вы хотите от него потребовать?

— Не мог бы он печатать или наладить печатание листовок в формате газеты и организовать их распространение во французских окопах?

— Без всякого сомнения. Но... чтобы выполнить это задание, ему нужны будут сообщники, а вы знаете, что сообщников нужно оплачивать.

— Это ясно. Вызывайте его, в моем распоряжении 300 тысяч песет.

Я написала Зозо и одновременно капитану с просьбой как можно скорее прислать моего товарища. Я рассчитывала на скорый ответ. Париж молчал. Я посылала заказные письма, телеграммы. В ответ — ничего. Молчание капитана Ляду приводило меня в отчаяние — барон каждый день спрашивал меня о Зозо.

— Раз он не едет,— сказал фон Крон,— я поищу кого-нибудь другого.

— Как хотите, но я уверена, что Зозо не едет, потому что ему что-то мешает.

В отчаянии за судьбу дела я обратилась непосредственно к Зозо. Я сообщила ему, что барон ищет другое лицо и что через несколько дней будет поздно.

 

СНОВА В ИСПАНИИ

Зозо!.. Наконец-то!..

Можно представить себе мою радость, когда я его увидела! Я не знала ничего о парижских событиях и не имела никаких связей с моими начальниками со време-ни перехода через Пиренеи.

Я жила в отеле «Париж».

Для того чтобы Зозо понял, где меня найти, я громко сказала портье:

— Я жду почту, будьте добры принести ее ко мне в одиннадцатый номер.

Я поднялась к себе и стала ждать Зозо. Как только он вошел, я забросала его вопросами. Он был немного озадачен моим приемом.

— Что происходит в Париже?.. Что говорят в Париже?.. Что станет с Парижем? Я все время пишу в 5-й отдел, и никакого ответа. Я спрашиваю себя, Зозо, что я делаю здесь? Капитан должен был получить не меньше двадцати писем, в которых я взывала о помощи, просила советов — и ничего, ни одного слова! Это кончится тем, что фон Крон начнет меня подозревать.

Зозо сидел в кресле апатичный, опустив руки.

— Не выходите из себя, Марта. Я нахожусь в таком же положении. С тех пор как вы мне написали, я ежедневно звонил в 5-й отдел, но не мог застать капитана. Ваше последнее письмо я хотел показать Ляду, но в отделе его не застал. Меня принял лейтенант и заявил, что ответ будет дан не раньше чем через два или три дня. Я чувствовал срочность ваших просьб и решил повидать полковника П. А. Игнатьева из русской миссии. Если я сейчас здесь, Марта, то это только благодаря полковнику, который дал мне с разрешения Ляду денег на поездку.

Я задыхалась. Я продолжала задавать вопросы.

— Известно ли вам, почему М. де Н., который живет здесь для того, чтобы поддерживать мою связь с Парижем, тоже не отвечает на мои письма? Почему, несмотря на мое предупреждение, подводная лодка все же сумела уйти из Кадиса? Почему меня ведут к полному провалу? Я измучилась, моя энергия на исходе, мое положение не только тягостно, оно иногда бывает и трагичным.

Зозо странно улыбался. Казалось, мой гнев забавлял его.

Он засмеялся, узнав об идее передать 5-му отделу кругленькую сумму, которой располагал фон Крон для целей германской пропаганды. Это был бы хороший номер и, по правде говоря, не особенно трудный. Зозо присылал бы нам из Франции сведения, данные ему капитаном Ляду или его сотрудником, а я передавала бы их барону фон Крону. Зозо заменил бы меня, ибо, как думал фон Крон, я не могла вернуться во Францию.

Я просила Зозо быть в номере к одиннадцати часам утра и, когда он пришел, известила барона о его прибытии.

— Почему он раньше не приехал? — спросил меня фон Крон.

— Неужели вы думаете, что во Франции легко получить паспорт?

— Хорошо, позвоните ему и попросите подождать два дня. Сейчас я должен срочно уехать в Ла-Корунью.

— Вы берете меня с собой?

— Нет, это невозможно. Оставайтесь в Мадриде и побудьте в доме на улице Баркильо. Завтра вечером должны прийти двое, попросите их подождать в столовой. Я вернусь в срок. Не беспокойтесь, это два немца из Малаги, которых я вызвал.

Я предупредила Зозо, что еще 48 часов он свободен, и отправилась поджидать агентов барона.

В назначенный час они явились. Я попросила их на испанском языке (я уже довольно бегло говорила по-испански) подождать барона, который немного задерживался. Оставив их в столовой, я побежала в ванную комнату, отделенную от столовой перегородкой; там я села и стала подслушивать в надежде перехватить какие-нибудь сведения.

Барон опаздывал, агенты ждали уже около трех часов и стали терять терпение. Я слышала, как они ходили по комнате взад и вперед и яростно спорили.

В полночь явился барон, совершенно запыхавшийся. Он сразу направился в столовую и на немецком языке поблагодарил обоих за сведения, которые они ему доставили. Он вернулся из Ла-Коруньи, где действительно находились немецкие подводные лодки.

— Я ездил отдать им распоряжения,— сказал он.

Я легко могла следить за разговором. Оба немца из Малаги были радиотелеграфистами, передававшими приказания немецким подводным лодкам.

Я узнала, что немцы пытались собрать все подводные лодки, находившиеся поблизости в океане, с целью бомбардировки французского побережья. Об этом я сейчас же послала в Париж открытку. Но дойдет ли мое извещение вовремя?

Когда агенты ушли, барон пришел ко мне и поинтересовался, в Мадриде ли еще Зозо...

— Он ждет вас в отеле «Париж».

— Скажите ему, что я хочу встретиться с ним завтра вечером. Пусть он в 6 часов вечера сядет на Пуэрта дель Сель в трамвай, который идет к приюту «Кристина», и сойдет на последней остановке, на площади Монклоа. Там мы с ним встретимся.

Действительно, мы все трое встретились на площади Монклоа. Зозо терпеливо ожидал нас, засунув руки в карманы.

Барон, сидевший в машине рядом со мной, уступил свое место Зозо. Он утверждал, что знает дорогу лучше шофера, и сел за руль.

Мы проехали несколько километров. В пустынном месте барон остановил машину и, повернувшись к Зозо, сказал:

— Марта, конечно, вам объяснила, чего я жду от вас. Я дам вам образец французской газеты и текст, который вы должны будете напечатать. Вам придется поработать над тем, чтобы распространить эти листки на фронте. Нужно, чтобы солдаты думали, что это французские газеты. Мы этим подорвем их моральное состояние... Контроль над выполнением этой задачи осуществить нетрудно; мы быстро узнаем о результатах вашей работы... Сейчас я отвезу вас в маленький городок, расположенный рядом с французской границей, где мы поговорим в более удобной обстановке и где я уже приказал разменять для вас 200 тысяч песет. Вы должны как можно скорее вернуться во Францию. Мы и так уже потеряли слишком много времени.

Зозо внимательно слушал.

— Да,— ответил он,— Марта говорила мне о том, что вы ждете от меня. Я изучал этот вопрос, и вы можете быть вполне спокойны: я сделаю все хорошо. Марта знает меня много лет. Вы можете верить мне.

Была ночь. Фонари нашей машины пронизывали темноту, бесшумно смыкавшуюся за нами. Мы направлялись к пограничному городку, и я завидовала Зозо, что он скоро уедет во Францию. Внезапно на перекрестке на нас вылетел встречный автомобиль и ослепил фарами. Все произошло в один миг: толчок, прыжок, затем страшный удар о телеграфный столб. Я не успела даже закричать, как машина, покачнувшись, рухнула в канаву...

Виноват был барон, который не должен был вести машину ночью, ведь у него был лишь один здоровый глаз. Автомобиль, столкнувшийся с нами и ослепивший нас фарами, принадлежал английскому посольству. Он остановился было, но, когда его водитель узнал «мерседес» немецкого барона, то счел за лучшее убраться с места происшествия.

Наш шофер остался невредим. Он смог позвонить из ближайшей деревни, и вскоре за нами приехала карета «скорой помощи». Наиболее тяжело пострадал Зозо, у которого были сломаны обе ноги. Лицо барона было все в крови. Выброшенный на переднее стекло, он пробил его головой. У меня осколками стекла была поранена голова, сломана нога и вывихнуто колено.

После того как нам оказали первую помощь, нас отвезли в больницу, которую содержал в Мадриде доктор-немец. Меня немедленно уложили в постель.

Зозо отвезли в другую больницу.

Скоро барон перевез меня к себе, по его словам, для того, чтобы избавить меня от репортеров.

Итак, в течение двух месяцев я жила пленницей барона и неподвижно лежала на диване в его кабинете.

Конечно, мое положение в этом немецком логове давало возможность услышать и улавливать много интересного для моей родины. Но я страдала от того, что не могла передать эти сведения.

Мои муки на этом не кончились. Глава одной крупной парижской газеты, памфлетист резкого и острого стиля, написал по поводу этой автомобильной катастрофы обвинительную статью, упомянув имена Марты Рише, урожденной Бетенфельд, и Жана Девришеля (фамилия Зозо), и задал вопрос: что мы делали ночью на шоссе в компании германского военно-морского атташе? Статья была озаглавлена: «Шпионка в автомобиле: фон Крон и мадам Рише». Отдел капитана Ляду не вмешался в это дело, и кампания продолжалась. На востоке, в том районе, где я родилась, газеты подхватили эту скандальную историю и смешали меня с грязью. Шпионка Марта Рише, предательница, на службе у Германии!

Фон Крон окружил меня заботой и вниманием. Я его ненавидела. Эту ненависть еще больше обострило письмо моей матери, письмо без упреков и в то же время очень страдальческое:

«Моя дорогая доченька!

Твоя открытка немножко нас утешила. Я так страдала, читая газеты, где была описана катастрофа, в которую ты попала! Мысль, что ты могла остаться калекой, меня совершенно убивала. Как бы я хотела тебя повидать! Быть может, ты все же скоро вернешься.

Твой отец заболел, прочитав статью о тебе. Он перестал выходить из дома. Жить нам в Нанси стало довольно трудно. Торговцы нам ничего не хотят продавать. Мы вынуждены будем уехать. Твой брат Луи был ранен в ногу под Вердене, и ему пришлось отнять ногу. Когда ты нам сможешь написать, я буду очень рада узнать что-нибудь о тебе».

Если бы я могла написать ей, успокоить ее, объяснить ей! Но у нас с ней не было никакой возможности использовать симпатические чернила. Я вынуждена была удовлетвориться тем, что послала ей открытку.

— Концепция спрашивает, можете ли вы ее принять,— доложил лакей фон Крону.

— Пусть подождет меня в передней,— ответил барон.

Я знала Концепцию. Она приходила несколько раз на улицу Баркильо, в «Зеркало жаворонков».

Я услышала голос барона; он пытался говорить тихо, но голос все же проникал через дверь.

— Я пошлю Антонио за двумя «стило». Завтра в это же время вы за ними придете. Я дам вам инструкции.

Я растерялась. Ведь я давно переслала сведения о Концепции, а она до сих пор не задержана! Быть может, она никогда не выезжает из Испании?

Моей обязанностью было известить Париж о том, что надо установить за ней слежку. Я уже предупредила барона, что на этой неделе мне придется отправиться на улицу Баркильо за бельем.

— Но,— заметил он,— вы же не можете ходить.

— Вы дадите мне машину, и я доберусь при помощи костыля и палки.

На что он твердо сказал:

— Если доктор разрешит, я согласен вас отпустить.

Сначала врач был неумолим, но когда я стала настаивать и рассказала о всех предосторожностях, которые собиралась принять, он разрешил коротенькую прогулку в машине.

— Но я вам категорически запрещаю ходить.

Барон для успокоения своих нервов любил немного полежать на диване в кабинете и не выносил, если его беспокоили во время отдыха. Это было строгим приказом для всех. Когда я была готова к выходу, я нарушила это правило и разбудила его:

— Простите меня, Ганс, но мне очень нужны деньги.

Для задуманного мною дела мне нужна была небольшая сумма. Фон Крону не хотелось вставать, и он впервые за время нашей совместной работы отдал мне ключи и назвал код своего сейфа.

Он доверял мне! Никакое подозрение не смущало этого доверия. Вот уже 16 месяцев я жила в Мадриде, а баронесса оставалась в Гранаде у своей тетки.

У дверей меня ждала машина. Слуги помогли мне сесть в нее. Я велела ехать сначала в отель «Париж», где меня знали. Там я попросила посыльного сходить на почту за корреспонденцией для меня.

Затем я направилась в «Зеркало жаворонков», где в моей комнате попросила оставить меня одну под предлогом, что мне нужно переодеться. Позвонив в банк на улице Рекольетос, в котором некогда М. де Н. назначал мне свидание, я позвала к телефону директора. Он ответил, что не знает никакого М. де Н. Другие лица, которых я попросила к телефону, тоже его не знали. Итак, с этой стороны я не получила никакой помощи. Если бы, по крайней мере, я знала, для чего предназначены «стило»... Если я не смогу организовать слежку за Концепцией, «стило» будут приведены в действие и повлекут за собой убийства. Я не видела выхода. Снова и снова я проклинала плохую организацию французской секретной службы. Сложив белье в чемодан, я в полном отчаянии велела отвезти себя в отель «Палас», чтобы передать письмо генералу Данвиню, французскому военному атташе, если он жил еще там.

Для меня иногда еще приходили письма в адрес этого отеля. Я вызвала портье. С его поддержкой, опираясь на костыль, я кое-как добралась до холла. Взглянув на доску с ключами, я увидела, что ключ генерала Данвиня лежит на месте. Это означало, что генерала нет. Что же делать? Во что бы то ни стало надо было найти выход из создавшегося положения до завтрашнего дня, иначе Концепция переправит «стило» во Францию.

В надежде, что Зозо сможет что-нибудь придумать или дать совет, я отправилась к нему в больницу.

Но и он ничего не мог предложить.

Дома барон фон Крон ждал меня.

— Я повидалась с Зозо,— сказала я.— Ему гораздо лучше, и он уже встает с постели. А вы как будто забыли, что он пострадал из-за вас. Могли бы навестить его или передать ему немного денег.

Концепция пришла в назначенное время. Барон, как и накануне, принял ее в передней. Я стояла за дверью и слышала, как барон давал ей инструкции.

— «Буко»,— сказал он,— это пороховой завод, находящийся около Байонны. Нужно, чтобы Люцио немного подождал и убедился, что оба прибора в исправности. Остальную сумму он получит после того, как я буду уверен, что он хорошо сделал свое дело. Скажи-те ему, чтобы при переходе границы он зашил оба «стило» в подкладку куртки.

Меня тряс озноб. Я была беспомощна. Мысль об ужасном злодеянии сверлила мой мозг. Но я еще не теряла надежды. В отношении Марокко я сумела разрешить задачу... В Мадриде же у меня всюду были враги, французам я была известна лишь с плохой стороны.

Я сказала барону, что вчера попытка прогуляться оказалась удачной и сегодня я снова выйду на часок. Барон был занят перестановкой флажков на карте.

Я опять направилась в «Палас», надеясь встретить там кого-нибудь из французского посольства. Я знала почти всех, хотя никогда с ними не разговаривала. Я завела разговор с портье, бельгийцем, и узнала, что генерал Данвинь уже с месяц как уехал из Мадрида.

На этот раз мне решительно не везло.

Я не смогла бы попасть незамеченной во французское посольство. Меня очень хорошо знали в испанской столице, и к тому же везде были филеры. Мой вид, машина и костыль привлекали внимание многих. Решись я посетить французское посольство, барон через полчаса узнал бы об этом.

Фон Крон встретил меня очень сердито.

— Я получил,— сказал он,— письмо из Буэнос-Айреса. Военно-морской атташе весьма недоволен, что не смог расшифровать почту, которую вы ему привезли. Но ведь он не дурак и понял, что ему нужно было сделать с долгоносиками.

— Он не так уж умен, ваш атташе. Он мог бы сказать своим химикам, что во время поездки волна залила мою каюту; я ведь ему объясняла, что почта была подмочена.

Фон Крон не спорил. Для него был самым важным тот факт, что долгоносики были использованы.

Я по-прежнему не получала известий из Парижа. Прежде чем вернуться домой, я написала капитану Ляду о разговоре Концепции с фон Кроном. Я не надеялась, что он успеет организовать наблюдение за подступами к заводу «Буко». Еще лишнее подтверждение того, что мои сведения были в полной зависимости от почты, от цензуры и прочего.

Как-то утром в конце месяца фон Крон, как обычно, принес мне французские газеты. В них я прочла:

«Взрыв на пороховом заводе «Буко», около Байонны. 90 убитых и раненых».

Я почувствовала, как мужество покидает меня.

— Читали,— небрежно спросила я барона минуту спустя,— что пороховой завод около Байонны взлетел на воздух?

Он вздрогнул и сделал резкое движение, чтобы выхватить у меня газету.

Он одержал победу. Он убил 90 невинных людей. Я задушила бы его своими руками, а должна была ему улыбаться!

Фон Крон вернул мне газету и подошел к сейфу. Открыв его, он без утайки и тени недоверия ко мне вынул папку с делами шпионов и вписал туда несколько слов.

Однажды у меня появилась надежда на отъезд из Мадрида.

Было это еще до моего полного выздоровления. Зозо, которого я ежедневно навещала в больнице, проклинал злосчастную аварию. Он тоже стремился как можно быстрее вернуться в Париж. Я умоляла его остаться и подождать меня.

— У меня возник один план,— заявила я ему,— и вы поможете мне осуществить его. Это будет грандиозно! Никогда ни один агент секретной службы не устраивал такой штуки. Когда все будет выполнено, мы с радостью оба вернемся во Францию.

Действительно, мой замысел был для меня завершением всей моей работы.

Я уже написала капитану о нем и просила о помощи.

Я чувствовала, что если этот план удастся, то я получу право на отдых и свободу.

Но Зозо не был с этим согласен. Он терял терпение и настаивал на том, чтобы как можно скорее вернуться во Францию; в конце концов я уступила и даже стала ему помогать.

— Что вы скажете барону, если я уеду? — спросил Зозо.

— Ну, вряд ли мне трудно будет найти какой-нибудь предлог. Вот письмо для капитана Ляду; если он согласен мне помочь, пусть ответит, и я сразу уеду из Испании вместе с военными трофеями. Что касается фон Крона, то скажите ему, когда увидите, что у вас есть русские друзья в Миранде и вы хотите к ним поехать, чтобы попросить облегчить вам переправу в Швейцарию (эти русские друзья Зозо должны были мне позже пригодиться).

Зозо, «сгоревший» из-за аварии, не мог, разумеется, и думать о свободном проезде во Францию. Французские газеты слишком много писали о нас, и мой товарищ вынужден был оставить барону для других шпионов 200 тысяч песет, которые, если бы нам повезло, конечно попали бы в руки французской контрразведки.

Фон Крон был рад избавиться от Зозо, ведь теперь его невозможно было использовать. Зозо получил от него немного денег в качестве компенсации за все происшедшее.

— Я еду в Малагу,— сказал мне барон.

Как обычно, я спросила:

— Когда мы едем? Я не была в Малаге.

— Я не могу взять вас с собой, вы еще недостаточно окрепли. Когда вы поправитесь, тогда будет видно.

Я подумала о том, что за время отсутствия барона могу съездить в Париж.

С грустным видом я сказала барону:

— В таком случае я выеду сегодня же парижским скорым поездом и остановлюсь в Сан-Себастьяне. Когда мы встретимся?

— Не раньше чем через четыре дня. Я должен поехать в Гранаду повидаться с баронессой.

Я ждала поезда на Париж. Мои мысли были о том, что скоро увижу капитана Ляду и согласую с ним все, что я в душе называла венцом моей карьеры. Вдруг чья-то рука опустилась мне на плечо. Я обернулась. Около меня стоял барон с чемоданом в руке.

— Нам везет,— сказал мне барон,— я послал в Малагу одного офицера. В Гранаду поеду только на будущей неделе, поэтому сейчас еду с вами.

В Сан-Себастьяне я вновь очутилась в атмосфере, которая была мне знакома с первого приезда в Испанию: безделье, толпа, радости пляжа, игра.

Мое былое счастье в игре в рулетку, а также скука, которую я испытывала в обществе барона, побудили меня проводить все вечера в игорном зале.

Барон фон Крон сопровождал меня, и мы обедали там почти каждый вечер.

Однажды вечером, отыскивая свободное место за игорным столом, я увидела барона у центральной рулетки. Он удержал меня за руку:

— Я хотел бы, чтобы вы не садились там,— сказал он мне.

Сбоку от свободного места я заметила человека довольно вульгарного вида, наблюдавшего за нами. Кто он такой? Меня это встревожило. На следующий день я встретила его на Конче. Он поклонился и улыбнулся мне. Через несколько часов я снова увидела его в казино.

Он встретил меня дружеским жестом и попросил сесть рядом. Барона не было, и я приняла приглашение. Незнакомец улыбнулся мне и поблагодарил; по его разговору я поняла, что он француз.

— Вы француз?

— Да. А вы?

— И да, и нет. Я француженка по матери.

Мы играли.

Я выиграла, потом проиграла. Счастье оставило меня, и я собралась уходить. Мой сосед-француз, имени которого я не знала, предложил закусить в баре.

— Вы весело проводите время в Испании?

— Более или менее...

— Что вы здесь делаете?

— Я живу...

— А я поправляюсь,— сказал он.— Я, знаете ли, дезертир, не люблю войны.

И он представился: Франсуа П...

Он сказал мне, что в Испании участвовал в гонках морских яликов.

— У меня есть ялик. Не хотите ли завтра после полудня совершить морскую прогулку с двумя моими приятелями? Один из них француз-дезертир, вроде меня, другой — швейцарец.

Я согласилась, и мы решили встретиться завтра утром во время купанья, чтобы договориться о прогулке.

Я дожидалась нового приятеля у отеля, когда услыхала французскую речь. Двое мужчин ходили по тротуару взад и вперед.

— Друзья Ф. П.,— решила я.

Ф. П. пришел с запозданием и представил нас друг другу. Двое мужчин действительно оказались теми, за кого я их приняла.

— Мадам, - сказал Ф. П.,— я очень огорчен, но никак не смогу поехать с вами на лодке. Сегодня после полудня в Сан-Себастьян приезжает мой друг, и я должен его встретить на вокзале.

Говоря эго, он вынул из кармана письмо и показал своим приятелям конверт с французской маркой.

Ф. П. пошел с нами покупаться у скал, в стороне от пляжа.

Он положил письмо в карман своего пиджака. Когда мы подошли к скалам, я оставила свой халат рядом с его одеждой. Мы побежали в воду.

— Вы не умеете плавать? — спросил меня Ф. П., видя мои неловкие движения.

— Немного умею,— сказала я,— но у меня еще болит нога.

Из вежливости они плавали рядом со мной. Как бы для того, чтобы дать им предлог освободиться от меня, я предложила состязание в плавании.

— Я буду судьей,— сказала я.

Целью мы выбрали маленький остров, видневшийся перед нами. Море было спокойное, солнце стояло в зените. Когда пловцы проплыли половину дистанции, я присела возле одежды и увидела уголок письма, высовывавшийся из кармана пиджака. Не знаю почему, но я вынула письмо, положила в свою сумочку, а конверт сунула обратно.

Пловцы были далёко и не могли видеть, что я делаю.

Швейцарец выиграл, и в качестве приза я обещала ему сделать маленький подарок. После купанья мы направились в город.

Было условлено, что оба друга Ф. П. зайдут за мной после полудня и мы поедем кататься на ялике.

Вернувшись к себе, я развернула письмо и прочитала:

«Двое детей больны. Все сделано для ухода за ними. Сегодня вечером в 4 часа, Гендей. Викторина Ф.».

Это, конечно, был условный текст. Но подпись могла что-нибудь дать моим начальникам.

Я вложила в конверт, адресованный капитану Ляду (моей «сестре Делорм»), письмо Ф. П., добавила несколько пояснительных слов и позвонила барону.

— Я хочу поехать в Ирун,— сказала я,— опустить письмо маме. Оно, может быть,. успеет уйти с парижским скорым.

Как всегда из предосторожности я пригласила барона сопровождать меня; он согласился.

В пути я сказала ему, что после полудня собираюсь совершить морскую прогулку с одним французом-дезертиром и швейцарцем.

— Быть может, они вам пригодятся,— сказала я.— Хотите, я прощупаю почву?

— Нет, воздержитесь. Я не могу использовать французов-дезертиров, ведь они не могут вернуться во Францию.

Меня тревожило нехорошее предчувствие. Мне все больше казалось, что за этой морской прогулкой что-то скрывается. Слишком усердно Ф. П. старался окружить меня подозрительными друзьями.

Поведение барона тоже повергло меня в недоумение. Почему он просил меня в казино избегать человека, сидевшего за столом? Несомненно, у него были основания для этого.

Мне очень хотелось покататься по морю. И все-таки я колебалась. Была ли это интуиция или результат того, что, украв письмо, я боялась возмездия?

Быть может, эти люди были совсем не те, которых надо опасаться, а письмо, возможно, было от семьи Ф. П.?

Оставив Мину в отеле, я пошла на свидание. На мне был плащ, под ним купальный костюм. Для предосторожности положила в сумочку револьвер.

Оба знакомых пришли на условленное место без опоздания. Они старались держаться естественно. Мы поехали на другую сторону горы к маленькому заливчику, где нас дожидался ялик.

— Как жаль, что вы не умеете плавать, ведь эти маленькие гоночные лодки легко переворачиваются; во всяком случае не теряйте мужества, что бы ни случилось.

Слова их звучали дружески.

— Не будем слишком затягивать нашу прогулку, лучше в другой раз покатаемся подольше,— попросила я.— Мне нужно вернуться к шестичасовому чаю.

— Вернетесь,— заверил меня швейцарец.

Наш ялик шел по тихой воде в спокойной гавани Сан-Себастьяна.

Сначала разговор не клеился, но, когда мы отплыли от берега на большое расстояние, мои спутники стали разговорчивее. Они упомянули о бароне.

— Это ваш друг? — спросил швейцарец.

Они задали мне несколько вопросов. Я не знала, что им отвечать, но они были настойчивы. Из некоторых фраз я поняла, что они знали фон Крона при других обстоятельствах и находились на жалованье у посла или фон Калле.

Действовали они явно по плану. Впрочем, француз сам цинично предупредил меня:

— Будьте осторожны, держитесь, море глубокое, есть и ямы.

Я не могла рассчитывать ни на чью помощь.

Я отвечала короткими флегматичными репликами, избегая нежелательных расспросов. Медленно, стараясь не привлечь внимания, я протянула руку к своей купальной сумке, чтобы достать револьвер и защищаться. Но француз был начеку:

— Прочь лапки, девчонка!.. Ты недостаточно умна, чтобы нас провести...

Он крепко схватил меня за руку, выхватил из сумочки револьвер и, забавляясь, стал подбрасывать его на руке. Я схватилась за борт ялика. Он плохо удерживал равновесие, и малейшее движение сильно раскачивало его.

Ялик плыл в открытом море. Мгновенно оценив обстановку, я резко бросилась в воду. И тут я почувствовала — я даже не сразу поняла это,— что пуля оцарапала мне плечо. Ощущение такое, как от укола.

Я старалась оставаться под водой как можно дольше. Но мои ноги, особенно больная, плохо слушались меня. Раненое плечо, разъедаемое морской водой, сильно болело. Но где же мои враги? Они, несомненно, оказались в воде одновременно со мной. Я попробовала осмотреться и думала только о своем спасении. Меня поддерживала сила воли. К счастью, начинался прилив. Я легла на спину, помогая себе руками, и море понесло меня.

На каком расстоянии от берега я была? Я заметила, что он очень далеко. Силы оставляли меня. Смогу ли я продержаться? Меня поддерживала только воля к жизни.

Как добралась я до берега? Меня несло в ночи, как обломок после кораблекрушения.

Очнувшись, я увидела, что на меня смотрит рыбак. Далекое сияние окрасило небо: рассвет...

Я была так слаба, что не могла отвечать на вопросы своего спасителя. Он помог мне добраться до деревни Зараус и привел местного врача, доктора Монтеро.

Этот славный испанский доктор оказался гуманным, по-отечески добрым. Оказав мне первую помощь, он приготовил постель, и я могла спокойно подождать наступления вечера. Я не хотела торопиться в Сан-Себастьян. Мои преследователи, несомненно, установили наблюдение возле отеля, чтобы узнать, что случилось со мной. Я не знала, видели ли они, как я поплыла, или же считали, что я утонула.

Руководители германской разведки в Мадриде давно мечтали о моем исчезновении; они поклялись погубить меня и сделать это отчасти из зависти к фон Крону, а отчасти потому, что подозревали меня. Моя интимная близость с племянником генерала Людендорфа возмущала их шовинистическую гордость. Конечно, при этом они думали, что спасают одного из своих, привороженных мною.

Все дни, пока доктор Монтеро ухаживал за мной, я раздумывала о загадочном нападении на меня.

Мне было ясно, что сообщники действовали, не боясь ни жалобы с моей стороны, ни вмешательства испанской полиции.

Когда наступили сумерки, я попросила доброго доктора проводить меня на машине до отеля, на что он очень любезно согласился. Чтобы как-то объяснить свою рану, я сказала, что, плавая, ударилась о скалу. Это алиби могло мне еще пригодиться.

Доктор довез меня до отеля «Континенталь». Как только я оказалась у себя, немедленно позвонила барону.

— Я поранила себе плечо о скалы во время плаванья.

— Когда?

— Позавчера, недалеко отсюда.

— Где вы сейчас?

Я объяснила ему, что, подобранная на рассвете рыбаком из деревни Зараус, я целый день провела у местного врача и теперь нахожусь в Сан-Себастьяне, в отеле «Континенталь».

Хозяйка отеля «Континенталь» была француженка, мадам Эстрад, что лишало немцев возможности приходить туда.

Барону стало ясно, что несколько дней он сможет связываться со мной только по телефону.

— Сегодня вечером я уезжаю в Ла-Корунью,— вскоре сообщил он.

— Я обрадовалась. Если он уедет хотя бы на 36 часов, я смогу слетать в Париж, воздействовать на капитана, держащего меня в плену в Испании без всякой связи, потребовать помощи для осуществления моего грандиозного плана и положить конец так дорого стоившим мне похождениям.

— Я воспользуюсь вашим отсутствием,— сказала я барону по телефону,— чтобы поехать в Миранду навестить русских приятелей Зозо. Быть может, я смогу там что-нибудь о нем узнать, ведь со времени отъезда он мне ни разу не написал.

Барон дал согласие на мою поездку. Вскоре я была в Париже.

Приехав в Париж, я на следующее утро явилась в 5-й отдел. Физически я была измотана до предела, но нервы еще не сдали.

Я была захвачена мыслью о крупной операции. Возмущенная отношением французской секретной службы, которая не считала нужным поддерживать со мной связь и помогать мне, я хотела излить капитану Ляду свой гнев, протестовать и потребовать, чтобы сведения, добытые мной, учитывались.

— Капитан,— сказала я, сев в кресло,— я хотела бы знать, доверяете ли вы мне.

Капитан Ляду утвердительно кивнул головой.

Я продолжала:

— Я вам писала, и Зозо передал вам мое письмо. Целый месяц я жду ответа. Каждый день может наступить такой момент, когда будет уже поздно. Что вы думаете о моем плане?

Помолчав минуту, капитан сказал:

— Марта, ваш план грандиозен и интересен, но связан с слишком большой опасностью для вас.

— Капитан,— возразила я,— риск касается только меня, и я на него иду.

Что же я собиралась сделать? Я знала код, открывавший сейф барона фон Крона, и намеревалась выкрасть у барона ключи. Но мне нужен был помощник, и я надеялась, что капитан Ляду даст мне его. Ночью в условленный час помощник ждал бы меня под окнами кабинета барона, а я сумела бы выбросить в окно все содержимое сейфа. Самого барона я собиралась усыпить наркотиком.

— Капитан,— продолжала я,— если содержимое сейфа вас интересует, мне нужно помочь. Впрочем, если вы мне не поможете, я все равно немедленно покину Испанию, потому что не понимаю, что мне там делать. Я дошла до предела и не могу держать себя в руках. Барон доверяет мне, он открыл мне код своего сейфа. При малейшем подозрении он его изменит. Пришло время действовать. Я не хотела бы вернуться, не осуществив этого прекрасного замысла. Какую услугу мы окажем родине! В сейфе находятся фотографии всех испанских шпионов, данные о пунктах снабжения подводных лодок в Средиземном море и в Атлантическом океане, данные о местах расположения минных заграждений, шифры, телеграммы, списки испанцев-германофилов, работающих против нас. Соглашайтесь, капитан! Я умоляю вас помочь мне одержать в этом победу. Поймите, что я слишком много страдала и имею право на реванш.

Капитан Ляду улыбнулся с загадочным видом.

— Марта, я вижу, что вы страшно устали. Спокойно идите к себе. Я подумаю над вашим предложением. Приходите в 5 часов на улицу Жакоб, я принесу вам снотворное, которое вы просите.

В назначенный час я была на улице Жакоб.

— Вот,— сказал мне, протягивая пять аптечных пакетиков, капитан Ляду.— Вы должны будете всыпать этот порошок в пиво, и действие не замедлит сказаться. Постарайтесь не положить слишком много, это очень сильное средство. Возвращайтесь в Сан-Себастьян, а когда переедете в Мадрид, свяжитесь с М. де Н. Он будет там обязательно. Не падайте духом. Настоятельно прошу вас об этом. Мы очень нуждаемся в вас. В Нанте арестованы две из ваших мадридских знакомых: Валентина Т., женщина с разноцветными волосами (та самая, которой я так «удружила» в «Зеркале жаворонков»), и Викторина Ф., работающая на фон Калле (женщина, которая подписала письмо, украденное мною из кармана французского дезертира).

Я ушла от капитана Ляду с двойным сомнением в душе. У меня достаточно интуиции, и его пакетики со снотворным не прибавили мне уверенности. Я видела, что Ляду не испытывал того энтузиазма, на который я рассчитывала. По-видимому, мой «грандиозный план» не особенно заинтересовал его. Но почему же он мне ничего не сказал?.. Он, очевидно, был недоволен моим чрезмерным усердием!

Положив в сумочку снотворное, я отправилась на свидание с Зозо, который должен был ждать меня у Фуке в половине седьмого.

Я выбрала спокойный уголок.

Против обыкновения Зозо явился с опозданием. Я изложила ему свой разговор с капитаном Ляду и показала пакетики с порошком.

Он открыл один пакетик, понюхал и сделал гримасу.

— Дайте мне два пакетика. Я покажу вам молниеносное действие этого «снотворного».

Он всыпал порошки в свой бокал с пивом и выпил.

В 22 часа Зозо провожал меня на вокзале д’Орсэ. Судя по его состоянию, содержимое пакетиков было совершенно безвредным. Зозо был умнее меня.

И снова поезд уносил меня в Испанию. Во мне что-то надломилось. Я передала Зозо остатки «снотворного» с просьбой вернуть их капитану Ляду.

— Скажите капитану,— заявила я Зозо, — что я еду в Сан-Себастьян за своими вещами. Через двое суток вернусь.

Зозо пытался меня подбодрить.

— Не сердитесь, Марта. Не выпускайте из рук немцев. Было бы жаль оставить их без наблюдения.

Мой скептицизм и на Зозо подействовал плохо, но он прибавил с оттенком убежденности, придавшим мне немного мужества:

— Не тревожьтесь, мне удастся убедить русский 5-й отдел. Мы реализуем этот замысел. Завтра же я пойду к полковнику Игнатьеву и расскажу ему про ваш план. Он увидится с Ляду и, конечно, получит от вашего начальника разрешение помочь вам. Несомненно, у капитана есть какие-то свои причины бездействовать и не помогать вам. Но наш русский начальник очень предприимчивый человек и, конечно, не остановится перед теми препятствиями, которые мешают Ляду. Не теряйте надежды... Он обязательно пришлет вам кого-нибудь. Все это вовсе не трагично.

Я уступила, скрепя сердце, потому что решила не возвращаться во Францию, пока не доведу задуманного до конца. Операция с сейфом, несомненно, была бы самым лучшим геройским поступком, каким могла гордиться любая разведчица.

В Сан-Себастьяне я получила от Зозо письмо, в котором он сообщил мне о приезде представителя полковника Игнатьева. Я была свободна и решила прогуляться по Бильбао, в котором находилась впервые. Зайдя в ресторан позавтракать, я с удивлением заметила, как несколько минут спустя в него вошел человек, которого я знала. Неужели он за мной следил? Он ничем не показал этого и сел ко мне спиной. Это был Франсуа П., французский дезертир.

Позавтракав и взяв Мину на руки, я позвала извозчика, чтобы проехать по Бильбао. Франсуа П. последовал за мной.

Чтобы ускользнуть от него, я решила навестить Стефана, который жил в этом городе. Он был дома. Мы с ним не виделись с тех пор, как меня завербовал барон. Он очень гордился тем, что именно он меня открыл. Стефан был, как всегда, любезен и в высшей степени корректен.

— Я не знаю Бильбао. Приехав его осмотреть, я захотела пожать вашу руку. Кроме того, один инцидент ускорил мой визит к вам.

— Что такое?

— Мне кажется, что за мной следят, и думаю, мне понадобится ваша помощь.

— Я пойду с вами,— сказал он мне весело.

Выйдя на улицу, мы увидели Франсуа П., который явно ждал меня. Заметив, что я не одна, он скрылся. Стефан засмеялся:

— Это французский дезертир, которого начальник уволил несколько месяцев назад. Он и еще две женщины заочно приговорены к смерти французским военным трибуналом, если не ошибаюсь, в Нанте.

Барон приехал в Сан-Себастьян на другой день после меня. Он думал, что я вернулась из Миранды, и задал мне несколько вопросов о моих русских друзьях.

 

РАЗВЯЗКА

Я возвращалась с прогулки, когда портье сообщил, что меня спрашивал неизвестный человек. Он оставил для меня маленькую записочку и подписался «Аболин». Аболин извещал, что остановился в Сан-Себастьяне, в отеле «Швейцария», и просил позвонить.

Подобная манера связываться свидетельствовала о таком легкомыслии, какого я никак не могла ожидать от своего будущего помощника.

Но раз этот Аболин приехал, мне нужно было его увидеть. И я сделала то, чего никогда не сделала бы раньше: я позвонила ему. Мы условились встретиться в казино.

Вечером я увидела подходившего ко мне русского.

Он сказал, что прибыл от полковника Игнатьева с разрешения капитана Ляду, для того чтобы быть представленным фон Крону и заменить Зозо. Он не привез письменной инструкции. Если он говорил правду, а все, что было раньше, заставляло меня этому верить, то...

— Хорошо, я вас представлю.

Я нарочно держалась с ним несколько сухо. По-видимому, Аболин совсем не отдавал себе отчета в том, что ему предстояло делать, и ничуть не беспокоился.

Все же, чтобы проверить свое впечатление и не полагаться на него всецело в будущем, я представила этого любопытного типа фон Крону. Барон без колебаний заплатил русскому известную сумму и потребовал, чтобы вечером тот уехал; русский согласился.

Итак, помощника у меня не было. Барон уехал в Мадрид и ждал меня там. Но я решила вернуться во Францию.

На следующий день после отъезда Аболина я направилась в консульство за визой к М. Б., который обещал отправить меня, как только консул завизирует мой паспорт. Я терпеливо прождала неделю. Каждый день фон Крон еще больше растравлял мне душу, телеграфировал, выражал нетерпение.

Прошла вторая неделя, а мой паспорт все еще не был завизирован. Каждый день, приходя в консульство, я настойчиво просила вызвать М. Б.

— М. Б. скоро вернется,— отвечали мне.

Эта неопределенность сильно раздражала меня.

Считая, что телеграммы не оказывают действия, барон позвонил из Мадрида по телефону. Я убедилась, что все мои попытки в Сан-Себастьяне остаются безрезультатными, и заявила в консульстве, что уеду без паспорта. М. Б., напуганный моей решимостью, согласился меня принять.

— Подождите,— сказал он мне,— 5-й отдел вам напишет. Капитан Ляду болен, кроме того, сейчас он не имеет возможности прислать вам распоряжение.

В тот момент М.Б. умышленно скрывал от меня парижские события. Интуитивно я догадывалась, что произошло что-то неладное. Действительно, если бы я знала, в каком положении находился капитан Ляду, я немедленно уехала бы. Мне лгали, чтобы заставить меня ждать или, может быть, для того, чтобы погубить. Я нервничала, меня осаждали предчувствия. М. Б., зная, с каким уважением я отношусь к своему компаньону по путешествию в Аргентину, сказал:

— Лейтенант Мари приедет с вами повидаться. Капитан Ляду пришлет к вам вашего старого друга, и с его помощью вы организуете операцию с сейфом.

Имя лейтенанта Мари заставило меня запастись терпением еще на два или три дня, после чего я вновь обратилась в консульство. Мною снова овладели нехорошие предчувствия. Они были вполне обоснованны, ибо к этому времени бедный лейтенант Мари был уже мертв. Я узнала об этом гораздо позже: он слег, возвращаясь из Аргентины, его унесла двусторонняя пневмония — последствие отравления газами. Естественно, я ничего не знала об этом и никто не подумал меня известить. Этот недостаток внимательности и предупредительности в отношении своей же сотрудницы возмущает меня и по сегодняшний день. В одну из минутных вспышек гнева я обвинила М. Б. в том, что он не хотел дать мне возможность уехать и мешал оформлению визы.

В результате я получила от него следующую записку (она до сих пор хранится у меня), датированную 15 октября 1917 года:

«Я уже сообщал, что был вынужден запросить инструкции, и, как только я их получу, немедленно дам вам об этом знать. Я не уполномочен действовать самостоятельно».

На следующий день из сан-себастьянского консульства мне сообщили, что лейтенант Мари болен и приедет в Испанию, как только поправится.

Но не будет ли это слишком поздно? В отношении остального я не получила ответа.

«Остальным» был мой паспорт.

Очевидно, мое настроение сильно обеспокоило моих начальников, и мне приносили каждый день новое письмо, призывавшее к терпению.

Увидевшись с М. Б., я сказала:

— Все идет к тому, что будет упущено время для изъятия документов из сейфа. Но если бы я могла быть уверенной в том, что капитан пришлет ко мне Мари, я охотно вернулась бы в Мадрид. Верно ли его обещание или это снова обман? Приедет ли Мари?

На следующий день М. Б. написал мне: «После того как мы с вами виделись, я получил касающееся вас сообщение. Вас просят подождать несколько дней. Вы получите указания, а лейтенант Мари приедет, если сможет. Желательно, чтобы вы опять вернулись в Мадрид к вашему другу. Это как раз совпадает и с вашими желаниями. Ваше письмо отправлено».

Я действительно передала М. Б. письмо для капитана Ляду с выражением недовольства; в письме спрашивала, почему мне отказано в визе.

Вскоре я получила письмо от Зозо. Он сообщал, что капитан пришлет мне наконец помощника в Мадрид, как только я туда приеду. Итак, я смогла позвонить фон Крону, что буду у него в первых числах ноября. Я просила подыскать мне комнату в комфортабельном отеле.

Барон снял комнату в отеле «Англетер». Я прожила в нем два дня, и вдруг — верх обиды! — хозяин отеля попросил меня выехать, потому что моя комната якобы была оставлена за одним французом.

Через несколько дней я получила письмо, подписанное неизвестным лицом:

«Мадам!

Нам необходимо увидеться как можно скорее, чтобы поговорить о Мари и разных новостях, полученных недавно из Парижа. Ввиду того что ваш постоянный корреспондент уехал из Мадрида и я вместо него, прошу вас о встрече.

Время и место назначьте сами. У меня в правой руке будет платок. Вас я узнаю. Итак, я рассчитываю на ваш ответ. Отправьте его на адрес дона Рамона Мухиката: ресторан Турнье. Калле Махор, Мадрид.

М. де Н. уехал, чем и объясняется необходимость представиться мне самому».

Чтобы проверить правдивость вежливой записки дона Рамона Мухиката, настоящее имя которого мне было неизвестно, я снова написала М. де Н. в Мадрид. Не получив ответа, я решила отправить дону Мухикату письмо с просьбой самому назначить свидание, если он хочет поговорить со мной.

Ответ не заставил себя ждать. Вот он:

«6 ноября 1917 г.

Мадам!

Я получил оба ваши письма, адресованные нашим обычным корреспондентам в нашу контору в Мадрид. Не удивляйтесь отсутствию ответа, повторяю, этих лиц сейчас в Мадриде нет. Ваше письмо, адресованное мне, я получил в полдень и сожалею, что вы не назначили свидания сами в удобном для вас месте. Поэтому, если вы ничего не имеете против, я буду ждать вас завтра, 7 ноября, в семь часов вечера, в доме Ронео, 8, Баха Эскьердас. Следует подняться всего на три ступеньки, позвонить у левой двери и спросить дона Рамона. В случае если вас не устраивает место встречи, сообщите по телефону в ресторан Турнье,— мне передадут.

Примите...» и пр.

Я не знала, что делать. Если этот Мухикат был действительно послан капитаном, то почему он не называл меня «Жаворонком»?

Вечером я обедала с бароном, и он рассказал мне, что получил днем сенсационную информацию.

— В Мадриде находится начальник французской разведки!

— Как он выглядит, этот начальник? — спросила я.

— Он довольно высок ростом и носит бороду.

Ляду в Испании!.. Да, капитан Ляду носил бороду.

— Итак,— сказала я себе,— письма не содержали инструкций от него. А этот бородатый начальник разведки, не был ли он лже-начальником и не готовилась ли мне снова ловушка?

Придя в указанное место, я очутилась в зале испанского ресторана.

Появился дон Мухикат. Он действительно носил бороду, блондин с мягким выражением глаз.

Он представился:

— Майор Р...

Очень вежливый, он держал себя с достоинством, был проникнут важностью своей роли и говорил тоном начальника.

— Впредь,— приказал он мне,— вы будете передавать сообщения мне, и я буду отправлять их по назначению. Я заменяю в Мадриде М. де Н.

Еще одно осложнение. Какому начальнику в конце концов была я подчинена? Должна ли я на слово верить майору Р., не получив указаний на этот счет из Парижа, причем он даже не знал пароля и ничего не знал про «Жаворонка»?

— Почему вы, майор, прибыли без предупреждения? Я совершенно измучилась, ведь в Париже надо мной издеваются. Я просила визу на возвращение. Почему мне отказываются помочь? Я была бы вам очень благодарна, если бы вы задали там этот вопрос.

Майор, очевидно, скрывал от меня участь, которую готовили капитану Ляду. Я смутно чувствовала, что происходят какие-то события, но не знала их причины.

— Я больше не хочу здесь оставаться,— сказала я.

Майор Р. кивал головой и поглаживал бороду.

Иногда он с беспокойством поглядывал по сторонам. Он должен был считать меня весьма неосторожной, но я действительно перестала остерегаться.

— Если я не получу ответа из Парижа,— продолжала я,— если мне не пришлют помощника, чтобы я могла осуществить свой план, то знаете, майор, на что я способна? Я провалю себя, брошу барону в лицо всю правду и расскажу о нем германскому послу, чтобы Германия срочно отозвала своего военно-морского атташе.

Я сильно разнервничалась.

— Подождите,— сказал майор, пытаясь меня успокоить.— Я потребую инструкций.

— Легко сказать — подождите. Я жду уже несколько месяцев!

Фон Крон тоже был чрезвычайно раздражен и озабочен. Он, очевидно, получил скверное известие. Какое?

Я попыталась заставить его рассказать мне правду.

Наконец после разговора с германским послом фон Крон с разочарованным и убитым видом сообщил мне, что дипломатические отношения между Германией и Испанией могут быть в любой момент прерваны из-за того, что немецкая подводная лодка потопила испанский пароход. На этот раз правительство Испании разгневалось. Не перейдет ли оно на сторону союзников? Паспорта для служащих посольства уже готовы, и персонал с минуты на минуту может выехать.

— А я, что будет со мной? — спросила я.

— Вы останетесь здесь и будете замещать меня в наших делах. Деньги вы будете получать из Португалии и через Португалию будете посылать мне донесения. При отъезде я дам вам инструкции.

«Если немцы оставят Мадрид, документы, содержащиеся в сейфе, потеряют ценность, так как они относятся к разведывательной деятельности в Испании и к снабжению подводных лодок, находящихся у испанских берегов»,— подумала я.

Фон Крон продолжал:

— Я вам доверяю, мои начальники в Германии знают об этом, и в случае необходимости я заставлю их довериться вам. Вы будете начальником нашей разведки.

Забавность этой ситуации успокоила меня.

Увы! Германия принесла извинения Испании. Немцы, жившие в Мадриде, продолжали в нем жить, и барон фон Крон тоже.

Я находилась как бы под шотландским душем: надежда... отчаяние... надежда...

Барон был озабочен полученной утром шифрованной телеграммой, и мне, конечно, хотелось узнать ее содержание.

Работать становилось все труднее. Хорошие времена для «Зеркала жаворонков» прошли. Я жила в одной квартире с бароном.

Столовая, где я сейчас находилась, была отделена от кабинета передней. Не имея возможности уловить разговор, происходивший в нем, я решила подслушать у двери. Внезапно она открылась, и появился Иоганн, лакей фон Крона. Не моргнув глазом, но внутренне проклиная несносного Иоганна, я взялась за ручку двери и сказала:

— Передайте господину барону, что я ухожу.

— Господин барон запретил его тревожить,— прошептал Иоганн.

Услышав мой голос, барон вышел из кабинета.

— Я хотела вас предупредить, что ухожу.

Да, у меня оставалось все меньше возможности перехватить хотя бы незначительную информацию.

После непродолжительной поездки в Барселону мы с бароном возвратились в Мадрид, где я рассчитывала получить сообщения из Парижа.

И опять ничего. Взбешенная, послала капитану Ляду письмо:

«Капитан!

Возвращаясь из Барселоны, я надеялась получить ответ на письма, которые писала вам из Сан-Себастьяна. Я виделась с майором Р., который советовал мне продолжать работу и терпеливо ждать приезда Мари, не предпринимая действий против фон Крона.

Как я вам уже писала, я вряд ли смогу внушить фон Крону доверие к Мари. О себе скажу, что я слишком много страдала, мое терпение иссякло. Около двух лет я переносила прихоти этого человека; мне пришлось со многим смириться и глубоко запрятать свою гордость француженки и самолюбие. Я делала это в надежде на возмездие, которое должно было оправдать меня и облегчить мою участь. Я собиралась заставить фон Крона заплатить дорогой ценой за все, что мне пришлось выстрадать.

Вам известно, на каких условиях я согласилась вернуться в Мадрид в апреле этого года. Я ждала ваших приказаний и надеялась!

Вы велели мне передать: «терпенье». Я долго терпела, вы не можете этого оспаривать. Я в ужасе от мысли, что фон Крон может уехать до того, как вы дадите мне возможность отомстить.

Будьте уверены, что мое предложение вскрыть сейф не преследовало никаких личных выгод. Это было бы сделано, и не с целью присвоения денег.

Капитан, я имею право знать, почему вы не разрешаете мне вернуться во Францию. Я всегда действовала лояльно, мои чувства француженки, ненависть, которую мне внушает фон Крон, и память об умершем муже позволили мне выполнить до конца ваше задание. Если я не сделала большего, это объясняется тем, что ваша служба поставила меня в положение, исключающее продолжение работы.

Сейчас я нахожусь в условиях, делающих мое пребывание здесь невозможным. Я хочу вернуться во Францию или узнать причины, по которым вы препятствуете моему возвращению».

Ответа не было, и я снова послала письмо дону Мухикату, чтобы предупредить его, что готова вернуться во Францию без паспорта и скомпрометировать барона в глазах посла.

Двадцать четыре часа спустя майор Р. прислал мне ответ:

«Мадам!

Я получил ваше первое письмо в субботу вечером. Рассчитывая иметь ответ на ваши требования утром, я не написал вам немедленно, думая, что смогу сегодня дать исчерпывающий ответ. Однако по причине опозданий на железных дорогах письмо, в котором речь идет о вас, задержалось до следующего утра. Как только я его получу, сообщу вам.

Мы встретимся, и, надеюсь, я смогу дать вам полное объяснение.

Думаю, вам следует на двадцать четыре часа отложить осуществление вашего намерения».

Я начинала понимать, что значат эти задержки. Спокойная и решительная, я предложила барону:

—- Доставьте мне удовольствие, пойдемте сегодня вечером вместе пить чай.

Он принял приглашение, считая это любезностью с моей стороны. Мы условились встретиться в маленьком чайном салоне на улице Алькала, вблизи церкви Лас-Калатравас.

У меня не было четкого плана действия, но меня подталкивали обстоятельства.

С первого же момента встречи барон почувствовал опасность.

— Что вы хотели сообщить мне? — спросил он, садясь.

Я не спешила начинать разговор, собирая свои последние силы. Со спокойствием, которое, как говорят, предшествует буре и которое противоречило тому, что творилось у меня в душе, я наконец сказала:

— Мне надоело жить в Испании, в изгнании. Я хочу уехать.

Мое решение было окончательным. Фон Крон, несколько обеспокоенный, пытался меня умиротворить.

— Подождите, через две недели я вас пошлю в Марокко.

Он тоже говорил мне «подождите»:

— Нет, нет, я хочу вернуться во Францию, я хочу жить на своей родине.

— Это опасно для вас, вы это знаете.

— По вашей вине.

Подождите конца войны, теперь уже недолго. Мы устроим так, что вы сможете вернуться во Францию. Вы знаете, что можете рассчитывать на меня.

Я опустила плечи, словно собираясь вскочить, и, глядя фон Крону прямо в глаза, покоряясь непреодолимой силе, крикнула ему в лицо:

— Я француженка, понимаете? Вы знаете, что это значит? Да, да, знайте, с тех нор как я в Испании, я работаю для своей родины, я за, вами наблюдаю, я за вами слежу. Вы поняли меня?

Я выпрямилась, яростная и мстительная. Фон Крон покраснел, потом побледнел, и лицо его приобрело свинцовый оттенок. Его губы скривились в злой усмешке. Ему хотелось еще верить в то, что моя вспышка вызвана плохим настроением или злобой. Он не мог примириться с моим коварством.

Я поймала его и не была намерена упускать.

Я заговорила по-немецки. Его лицо скривилось, как от боли.

Резким движением я открыла сумочку и вынула обратный билет из Парижа в Гендей, который случайно остался у меня.

— Вот,— сказала я,— посмотрите хорошенько на дату. Я не стала ждать окончания войны, чтобы поехать во Францию, вы видите, что я свободно могла поехать в Париж.

Голос фон Крона упал до шепота:

— Это невозможно... Это неправда... Вам кто-нибудь дал этот билет... Вы!..

Он задыхался от ярости.

— Нет, вы посмотрите на дату,— настаивала я.— Спросите греческого консула, с которым я познакомилась в этом поезде, на какой станции я села в вагон. Я вам говорю: я приехала в Испанию, чтобы служить своей родине.

Фон Крон провел рукой по лбу, словно желая удержать исчезающие видения нашей связи. Его доверие ко мне еще не истаяло окончательно.

— Я вам не верю... Я вам не верю...

Он тяжело дышал, он отказывался верить...

А я освобождалась от своей ненависти.

— Превосходно,— сказала я.— Это приводит меня в восторг. Это доказывает, что если немцы сильны, то француженки дают им несколько очков вперед...

Его лицо еще выражало отрицание, лоб увлажнился. Я продолжала.

— Я вам говорила, что мой муж погиб в Швейцарии. Вы мне поверили. Вот, прочтите это... А теперь вы мне верите?

Я вынула из сумки документ, устанавливающий, что муж мой убит на войне. Он глядел на него с ужасом, не осознавая сразу всей правды. Затем внезапно с неимоверной яростью он ударил меня по лицу. Если бы мы не находились в общественном месте, то он, несомненно, убил бы меня. Он сломал мне зуб. Я с вызовом выпрямилась, бледная и по-прежнему неукротимая.

Когда первый момент оцепенения прошел, я сказала решительно и твердо:

— Вы подписали себе приговор. Я передам вашему послу обширную корреспонденцию. Он сможет прочесть любовные письма немецкого военно-морского атташе к француженке.

Он усмехнулся.

— Вы не успеете!

И умчался, словно спасаясь от пожара. Что он собирался сделать?

Я не чувствовала страха, но меня сильно лихорадило. Я была несколько ослабевшей, но хотела продолжать мстить во что бы то ни стало. Ничто не могло бы остановить меня или оказать на меня воздействие.

Я вернулась в отель. Портье предупредил, что меня спрашивал какой-то человек. По описанию я не могла узнать, кто это был. Когда я вошла в свою комнату, зазвонил телефон, и оказалось, что тот человек снова спрашивает меня.

Вошедший был испанцем. Он сказал:

— Полиция.

— Почему?

— Я попрошу вас следовать за мной.

— Зачем?

— Вы пытались шантажировать немецкого военно-морского атташе...

Я не стала терять времени на ответ. Сняла телефонную трубку и попросила телефонистку соединить меня с германским посольством. Затем я попросила его превосходительство князя Ратибора принять меня как можно скорее.

Встреча была назначена на следующий день. Сконфуженный полицейский удалился.

Меня принял секретарь посольства. Я настаивала на том, что мне необходимо видеть его превосходительство. После длительных проволочек меня провели к послу.

— Не удивляйтесь моему посещению,— начала я разговор.

— Если я правильно осведомлен,— сказал он,— вы агент барона фон Крона.

Я ответила:

— Я была его любовницей. И принесла вам доказательства того, что он содержал меня на деньги, предоставленные в его распоряжение для оплаты агентов.

Князь Ратибор глядел на меня несколько смущенно. Он, несомненно, был счастлив узнать о фон Кроне факты, подтверждавшие его подозрения, но все же он был слегка шокирован тем, что эти обвинения высказывались француженкой.

— Но вы ведь работали на него? Вы были отправлены во Францию через тайный перевал?

— Да, потому что я была беременна!

— Вы ездили в Аргентину?

— Я хотела увидеть эту страну.

Он забеспокоился:

— Имели ли вы сведения о нас, пока вы жили с военно-морским атташе?

— Нет, никаких, кроме этого...

Я взяла со стола бумагу и карандаш и написала четыре буквы.

— Что это значит? — спросил князь.

— Код, открывающий сейф барона фон Крона...

Затем я вынула из своей сумочки пачку писем и протянула ему.

— Что это такое?

— Любовные письма вашего военно-морского атташе.

Его превосходительство с трудом сохранял спокойствие.

Скомпрометировав одного из начальников немецкой разведки в глазах его соотечественников, а тем самым провалив и себя, я ушла.

Я не смогла взять содержимое сейфа. Но я уничтожила его ценность. После того как фон Крон провалился, всю его организацию нужно было создавать вновь.

Париж!..

Я опьянена радостью, радость причиняет мне боль, сжимает сердце. Конечно, я свободна.

Как я приехала? Как мне удалось обмануть яростного фон Крона, его агентов и убийц, которых он должен был послать по моим следам?

Прежде чем войти в германское посольство в Мадриде, я взяла такси. Мои вещи были отправлены в Париж. Взгляд фон Крона слишком ясно говорил о его намерениях, чтобы я могла хоть на минуту пренебречь необходимыми предосторожностями. Мне незачем было оставаться даже на час в Мадриде. Я села в первый же поезд и вышла в Толедо, где пробыла два дня. Затем я поехала в Валенсию, из Валенсии в Барселону, откуда ночью выехала во Францию.

Этот сложный маршрут, несомненно, спас меня. Мой паспорт был, правда, без визы, но на границе мне сразу удалось найти жандармского лейтенанта, который стал почти другом и сказал мне с той же радостью, какую он проявлял всегда при виде меня:

— Здравствуйте, «Жаворонок».

Он, видимо, гордился мной. Это был славный парень, он не забыл поздравить меня в 1933 году, когда я получила орден. Он пропустил меня через границу, и мне не пришлось преодолевать какие-либо трудности при возвращении на родину.

В Париже я хотела все-таки проникнуть в тайны 5-го отдела.

— Живо в такси! — и вот я на авеню Марсо.

Я пришла к капитану Ляду. Меня провели в кабинет, где меня принял полковник Губе, державший себя несколько нагло.

— Почему вы вернулись без приказа, «Жаворонок»? Вам следовало быть не здесь, а в Мадриде.

Я отрицательно покачала головой, не давая объяснений.

Он повысил тон:

— Вы немедленно отправитесь в Мадрид.

Я не могла удержаться от смеха.

— Нет, нет,— сказала я,— это невозможно. Через несколько дней вы узнаете почему.

Он рассердился, а я в нескольких словах рассказала ему, как выдала себя барону, чтобы покончить с безвыходным положением, и что об этом уже предупредила капитана Ляду.

Дурное настроение полковника Губе, видимо, усилилось, и, чуть ли не обвиняя меня в самовольном уходе с поста, он спросил:

— Так зачем же вы пришли сюда?

Я была потрясена таким приемом. По наивности я считала, что заслуживаю лучшего.

Я первая доставила во Францию состав немецкой тайнописи. Указанные мной агенты почти все были арестованы. О результатах своей работы я могла узнавать из газет: англичане расстреляли Камильо Фуентеса; у выхода с перевала через Пиренеи было задержано несколько немецких агентов и в числе других Сидней по прозванию «Атос». Сообщив о подготовке бомбардировки французского побережья, я своевременно предупредила французский флот. ИС-52 была потоплена. Я провалила немецкий план уничтожения запасов зерна в Южной Америке. И сколько я могла бы поведать еще! Капитан Ляду сказал мне, что Франция сумеет меня вознаградить...

Я ответила полковнику с несколько насмешливым видом, еще больше усилившим его раздражение:

— Я хотела бы видеть капитана Ляду...

— Капитана Ляду здесь больше нет.

— Хорошо,— сказала я,— направьте меня к тому, кто его замещает.

— Нет никого,— ответил полковник Губе,— кроме меня. Теперь, мадам, после того как вы провалились как агент, мы не нуждаемся больше в ваших услугах. У вас есть деньги?

— Нет,— сказала я.— Вы, впрочем, должны знать, что я делала с деньгами, полученными мной от немцев. В настоящее время мои личные сбережения составляют 25 000 франков, вырученных от продажи моих самолетов и автомобиля.

— Да, это правда,— сказал полковник.— Капитан Ляду говорил мне об этом, вы помогали нам материально. Вы были очень активны, но вы должны были продолжать служить.

— Продолжать вам служить? Но, погубив фон Крона, что же я делала бы?

— Его заменит кто-нибудь другой,— сказал полковник.

— Прежде чем он сумеет вновь организовать в Испании такую же агентуру, какая была у фон Крона, война будет окончена.

Я была глубоко оскорблена. Я хотела не денег; он должен был знать, что я работала не ради корысти, а во имя любви к родине.

— Месье,— продолжала я,— я у вас ничего не прошу. Я делала что могла. Мне часто приходилось делать вещи, которые были выше моих сил. Я не требую никакого вознаграждения. У меня остается чувство удовлетворения, и этого достаточно: я знаю, что выполнила свой долг француженки.

С этими словами я покинула полковника Губе и загадочный 5-й отдел. Я спрашивала себя, что могло случиться с капитаном Ляду? Он меня пригласил работать, и ему, мне казалось, я обязана была дать отчет.

Но где его найти?

Я решила отправиться в район улицы Байан, в XVII округ. В этот момент я вспомнила адрес капитана. Меня приняла мадам Ляду.

Я с ней не была знакома. Мне было немного неловко ее беспокоить. Услышав мое имя, эта молодая и очаровательная женщина слегка вздрогнула. У нее был глубоко опечаленный вид. Я извинилась.

— Мадам, может быть, я несколько навязчива, но мне необходимо видеть капитана Ляду. Я приходила к нему на службу, но мне ни разу не удавалось его встретить.

— Вы его не сможете увидеть,— сказала она,— его здесь нет.

— Он не болен, по крайней мере? — обеспокоилась я.

— Нет, нет. Только... Нет, его нет в Париже. Впечатление, что от меня что-то скрывают, возник-шее еще в Испании, усилилось.

О капитане Ляду мне так и не удалось ничего узнать.

 

ЭПИЛОГ

Через три недели после моего возвращения из Испании я случайно, из газет, узнала, что барон фон Крон был отозван в Германию. Итак, содержимое сейфа на некоторое время обесценилось.

Что касается меня, то я, считая, что счастливо избежала гибели, вспоминала пережитые опасности и воздала должное удаче.

 

ПРИЛОЖЕНИЕ

Джордж Астон. ЛЕГЕНДЫ О МАТА ХАРИ

Маргарита-Гертруда Маклеод, урожденная Пелле, пользовалась нашим [в Англии] гостеприимством лишь несколько дней. Она была выслана в Испанию, но судьба ее решилась во Франции в 1917 г. отчасти вследствие проявленного ею интереса к наступлению на Сомме.

Она была танцовщицей с европейским именем и слыла покорительницей мужских сердец. Ее псевдоним по сцене «Мата Хари» («утренний луч»). Ее имя было окружено многими легендами. Вот некоторые из них. По наиболее распространенной версии, она была дочерью голландца, женившегося на яванке (по другим рассказам — на японке), родилась в Голландской Ост-Индии и от матери унаследовала свою утонченность, вкрадчивость и льстивость. После смерти отца мать, желая избавить дочь от необходимости работать на сахарных плантанциях на Яве, перевезла ее в Бирму, где пристроила на двусмысленную роль танцовщицы в одном буддийском храме. Какой-то британский офицер, очарованный ее красотой, будто бы помог ей бежать.

Нам незачем дольше останавливаться на красочной и крайне фантастичной легенде о начале ее карьеры. Ее внешность, смуглая кожа и блестящие черные глаза, естественно, придавали этому рассказу характер правдоподобия, и этому содействовала также ее «ненасытная жажда роскоши и денег». Не столь эффектны документальные свидетельства, по которым она числилась разведенной женой, сохранившей фамилию мужа — Маклеода; по этим данным, она родилась в Голландии (в Леевардене) в 1878 г., была крещена под именем Маргарита-Гертруда Пелле. Восемнадцати лет она вышла замуж за офицера голландской колониальной армии, по-видимому, шотландца по происхождению, на что указывает его фамилия Маклеод. Муж взял ее с собой на Яву, где их совместная жизнь была далеко не счастливой. Рассказывали, что он с ней обращался жестоко и грубо, что слуга-туземец убил будто бы их сына из ненависти к своему хозяину, а мать застрелила убийцу. У них родился другой ребенок — дочь. За шесть лет пребывания в тропическом изнурительном климате Явы — в той части света, где, по словам Киплинга, «нет места для десяти заповедей и где лучшее похоже на худшее»,— Маргарита Маклеод овладела мастерством танца вообще и восточного танца в частности; впоследствии это пригодилось ей для обольщения мужчин.

Неудачная супружеская чета вернулась в Голландию в 1901 г. с 5-летней дочерью Марией-Луизой. Не стоит останавливаться на первых годах, проведенных в Голландии. В первое время супруги жили среди порядочных людей, которые, по-видимому, иногда вмешивались в их семейную жизнь во время особо острых скандалов. Эта семейная жизнь кончилась тем, что муж покинул ее, взяв с собой дочь. Маргарита-Гертруда, кажется, жила в нужде, ей помогали родственники. Жизнь в голландской деревне скоро ей прискучила. На 29-м году жизни она отправилась в Париж. Имея cтоль пестрое прошлое, она стала распространять красочные легенды о своей молодости; она с успехом выступала в роли исполнительницы восточных танцев, благодаря которым она стала известна во всей Европе.

Ее профессия позволяла ей приобретать связи в высших кругах Франции, Германии и других стран Европы; это способствовало дальнейшим ее успехам, и она стала зарабатывать большие деньги. Неизвестно, когда именно она стала тайным германским агентом; возможно, что это было еще до войны; на это указывает ее агентский номер «Х-21» — буквой «X» во время войны не обозначались агенты. Широкая известность вредила ей, и в конце концов даже самые высокопоставленные знакомые не смогли ее спасти от неизбежной судьбы.

Можно думать что угодно о профессии и источниках доходов этой женщины, но не приходится сомневаться в ее храбрости. Ее тридцать восьмой день рождения пришелся на 7 августа 1914 г. Когда вспыхнула война, она танцевала в Винтергартене в Берлине; говорят, там ее видели в обществе одного высокопоставленного полицейского чиновника, с которым она давно поддерживала знакомство. Она выступала публично и в других странах.

Впервые она возбудила подозрение английской и французской разведки во время своих выступлений в Мадриде в июле 1915 г., в те дни, когда англо-французское наступление во Фландрии кончилось неудачей, а итальянцы начали свои первые атаки на реке Изонцо. Высадка ее в Англии в 1916 г. произошла, по-видимому, в связи с условиями, созданными беспощадной германской подводной войной и установкой мин на главных морских путях. Вследствие этого все пароходы должны были заходить в британские гавани, где производился осмотр и давались указания о наиболее безопасных путях дальнейшего следования. По одной версии, Мата Хари должна была сойти на берег со всем своим багажом и театральным реквизитом по предложению молодого скромного морского офицера; согласно другой версии, она приехала в Англию по своей доброй воле. Как бы то ни было, она была приведена в Скотланд Ярд на допрос к сэру Бэзилю Томсону, но там она вполне успешно обманула допрашивавших ее лиц. Фелстэд, один из надежнейших авторитетов по закулисным делам шпионажа, излагает эту историю таким образом: когда Мата Хари было прямо заявлено, что она является германской шпионкой, она с обворожительной улыбкой сказала Томсону: «Мне нужно вам рассказать кое-что, но раньше попросите всех этих джентльменов выйти из комнаты». Когда они ушли, Мата Хари заявила: «Да, я действительно состою тайным агентом, но я работаю не в пользу бошей. Нет! Тысячу раз нет! Я работаю для Франции!» Говорят, что она пыталась применить подобный же трюк и в Париже, но руководители французской контрразведки вскоре заподозрили ее в том, что, узнав имя одного французского тайного агента в Бельгии, она предала его немцам, и он был расстрелян. В результате произведенного допроса английскими следственными властями она была выслана в Испанию с добрыми пожеланиями на будущее.

Большинство шпионов, пойманных во время войны, осуждалось на основании документальных данных, добытых благодаря применяемым ими способам пересылки сообщений. Безнаказанность Мата Хари во Франции в течение долгого времени объясняется ее личным влиянием в одной нейтральной стране; это дало ей возможность пользоваться дипломатической почтой нейтрального государства для пересылки своих донесений: полагали, что она переписывается со своими родственниками в Голландии, в действительности же ее письма предназначались для немецких тайных агентов. Когда ее корреспонденцию перехватили, оказалось, что ее сообщения записаны с помощью шифра, который нельзя было раскрыть. Ей всегда удавалось заметать следы. Гладко сошло даже посещение ею нового аэродрома в Вителе, построенного в 1916 г., хотя пропуск был выдан именно для того, чтобы следить за ней.

В Испании она часто бывала в обществе германского военного атташе; в конце концов она попалась из-за него: он послал ей радиограмму, чтобы «Х-21» зашла в посольство такой-то нейтральной страны в Париже для получения огромной суммы денег. Она была арестована в феврале 1917 г., предстала перед военным судом в июле и была приговорена к расстрелу. В промежутке между этими датами сорвалось широко возвещавшееся наступление Нивелля, в котором французская армия потерпела огромные потери, а вслед за этим в армии начались бунты и по всей Франции прокатилась волна пораженчества. Самые влиятельные друзья Мата Хари не смогли добиться смягчения приговора или пересмотра его; в октябре приговор был приведен в исполнение в Венсенской крепости.

Подобно Еве де Бурнонвиль, приговоренной за шпионаж в Англии к пожизненному заключению, Мата Хари осталась верна себе до последней минуты. В последнее утро она оделась с особой тщательностью. Когда пришло время, она гордо прошла мимо взвода, который должен был ее расстреливать, послала воздушный поцелуй солдатам, священнику и всем присутствующим. Так, в возрасте 41 года, закончила она свою карьеру.

Астон Дж. Британская контрразведка в мировой войне. Пер. с англ.

М., 1939. С.125-129