Передо мной остановился прохожий в военной форме.

— Зозо! — воскликнула я, с удивлением узнав в сержанте авиационных войск одного из моих друзей-летчиков.

Я не видела Зозо со времени мобилизации и даже не знала, был ли он призван. Это был любопытный парень, красноречивый и храбрый, русский эмигрант во Франции.

— Куда вы направляетесь?

— В «Бонне руж»где меня ждут,— ответила я.

Вы разрешите мне пойти с вами? Я подожду вас у входа.

Разговор с ним зашел главным образом о моих попытках добиться приема в армию женщин-летчиц, в числе которых была и я сама и которые, как и я, стремились служить своей родине. Я между прочим рассказала ему о том, что благодаря своей активности получила неожиданное предложение от одного из редакторов «Бонне руж», бывшего одновременно администратором одной крупной кинематографической фирмы.

— Что общего между кино и «Бонне руж»? — проворчал Зозо.— Вы посещаете слишком много подозрительных мест. Это может для вас плохо кончиться. Подумайте над этим.

— Подозрительных? «Бонне руж» подозрителен?

— Да... Кроме того, мне говорили, что вы всегда вращаетесь среди военных...

Я была, можно сказать, за тысячу миль от того, чтобы заподозрить истинный смысл этих слов. Кончилась первая зима войны; мы были накануне 1915 года, и я не могла предполагать, что за руководителями «Бонне руж» было установлено наблюдение.

Господин Б. вызвал меня и попросил достать разрешение на полет на юг Франции для съемок фильма, в котором мне предложили главную роль. Я должна была обратиться в Главную квартиру и к помощнику министра авиации.

Выйдя из редакции, я опять встретилась с Зозо и передала ему мой разговор.

— Знаете ли вы кого-нибудь в Главной квартире в Шантильи? — спросила я его, объяснив, какого рода разрешение мне хотелось бы получить.

— Я займусь этим делом сам,— уверил он меня.

Хотя я и неразговорчива, но ненавижу одиночество.

Для меня Зозо представлял целый период моей довоенной жизни, мои первые шаги в авиации, мое недавнее прошлое.

— Мы пообедаем вместе,— решила я.

Он принял приглашение все с тем же нелюдимым видом, который, как мне показалось, является славянской чертой в его характере. Вечером мы встретились в ресторане на авеню Гранд Арме. В зале было много народа, в том числе и офицеров.

Все разговоры шли главным образом вокруг войны. Во время обеда Зозо пытался получить от меня сведения о моих военных знакомствах, но я не совсем охотно удовлетворяла его любопытство.

Молчание может быть столь же разнообразным, как и интонации. В молчании моего компаньона я чувствовала присутствие какой-то непривычной мысли. Мой товарищ был не таким, как когда-то. Его живость, казалось, угасла; в разговоре он избегал воспоминаний о прошлом. Что творилось с ним? Быть может, он очень нуждался в деньгах?.. Я знала, что он беден...

Когда я открыла сумочку, чтобы заплатить по счету, он бросил растерянный взгляд на те несколько кредиток, которые там находились.

Вечером, перебирая машинально события дня, я вспомнила беспокойный взгляд, брошенный Зозо на мои деньги, и его вопросы о моих связях в военной среде.

И вдруг я поняла... Зозо заподозрил меня в том, что я шпионка...

Однажды, встретив одного из наших общих товарищей, П. де Лессепса, Зозо действительно стал утверждать, что я шпионка.

Представляете ли вы себе эффект, какой могло произвести на французского патриота подобное утверждение в самый разгар войны, в тот момент, когда немцы были в Пуайене, угрожали Парижу и когда шпиономания находила в разгоряченных мозгах толпы благодатную почву для распространения?

Де Лессепс посоветовал своему другу Зозо предупредить 5-й отдел (службу контрразведки) и дал ему адрес. (Впоследствии Зозо сам передал мне этот разговор с де Лессепсом.)

* * *

Как раз в этот день я получила аудиенцию у помощника министра авиации по поводу разрешения лететь на юг.

Как всегда, утром мне позвонил Зозо.

Что вы сегодня делаете? — спросил он меня.

— Иду к Рене Бенару, помощнику министра авиации,— ответила я.

— Я пойду с вами. Хочу вас познакомить с одним офицером, находящимся как раз в том же помещении. Он может быть вам полезен, и кроме того, он очень хочет вас видеть.

Я согласилась. Зозо пришел на свидание раньше меня. Я не была приучена к такой пунктуальности с его стороны.

* * *

Будучи летчицей с начала развития авиации, я никак не могла допустить, что во время войны, когда родина призывала к самоотверженности и преданности, мне может быть воспрещено то, чем я занималась в мирное время.

Я хотела поступить в военную авиацию. Но одной мне не удалось добиться положительного результата, и я организовала «Патриотический союз женщин-летчиц Франции». Я надеялась, что, объединившись, мы сможем преодолеть все препятствия. Нас было шесть энергичных женщин. Я предпринимала бесчисленные попытки в министерствах — военном и авиации. Меня можно было встретить в ШалеМедон, в отделах авиационной промышленности, так как государство купило два моих самолета, и я принимала участие в испытании моторов. Я любила атмосферу аэродрома, радостную шумливость и отвагу моих товарищей-летчиков. Я хотела потренироваться и поэтому с восторгом приняла предложение, сделанное мне редактором «Бонне руж»,— лететь для съемки кинофильма.

Смогу ли я получить эту возможность?

Это-то и было предметом нашего разговора с Зозо, пока мы с ним направлялись на бульвар Сен-Жермен, где помещается министерство авиации.

По окончании разговора с господином Рене Бенаром я встретилась с Зозо на первом этаже здания.

— Поторопитесь,— сказал он,— нас уже ждут.

Мы пришли в кабинет, где нас ожидал одетый в штатское человек лет тридцати. Взгляд его сейчас же остановился на мне. Зозо представил нас друг другу и незаметно ушел, оставив меня наедине с этим человеком, которого он назвал капитаном.

Скоро я поняла, в чем дело. Я оказалась в самом центре французской разведки.

Мой друг Зозо расставил мне западню с целью привести меня в контрразведку, и вот я предстала перед капитаном Ляду в качестве обвиняемой.

Признаюсь, я не была взволнована.

Капитан Ляду, начальник французской контрразведки, не имел обыкновения много говорить, у него был свой способ допрашивать, который доказывал его силу.

— Знаете ли вы, мадам, почему вас сюда привели?

Спокойно, с невозмутимым видом я сделала знак, который не поняла сама.

— У меня есть доказательства,— сказал он,— что вы посещаете в Париже людей, которые нас предают.

— Вот как? — спросила я.— Кого же?

— Вы продолжительное время вращаетесь в военных кругах. Что вам там нужно?

— Если уж вы так осведомлены, то должны знать и это,— ответила я.

— Да, я знаю, что... если только мои сведения верны.

— Какие сведения, капитан?

— О ваших связях с немцами...

Верил ли он действительно в то, что говорил? Похоже, что верил.

— Выслушайте меня, мадам Рише,— сказал он после долгого молчания.— У меня есть сведения, что вы знаете немцев в Париже. Если вы нам донесете на них, обещаю больше не беспокоить вас.

— К сожалению, капитан, вы плохо осведомлены. Я очень хочу быть полезной своей стране. Вот уже год как я предлагаю свой опыт летчика. Я бы очень хотела послужить в любом качестве во всяком случае, отбросила бы всякого рода ложные моральные соображения. Если бы мне были известны шпионы, кто бы они ни были, я первая пришла бы к вам заявить об этом.

Подумав, он сказал:

— Не хотите ли вы, мадам, поступить ко мне работать? Нам очень нужны такие женщины, как вы,— спортсменки и патриотки.

Я растерялась.

— Но что я должна буду делать?

— Раскрывать в среде ваших знакомых лиц, которые нас предают.

Моих знакомых? Очевидно, капитан Ляду не отбросил своих подозрений.

— Я не могу принять вашего предложения, не переговорив об этом с мужем.

Капитан Ляду поклонился мне, не протягивая руки, и проводил до двери.

— Подумайте,— сказал он,— я не буду терять вас из виду.

Некоторое время спустя капитан Ляду попросил меня прийти к нему в отдел, чтобы услышать от меня ответ. Я была весьма удивлена его любезным на этот раз приемом. Капитан протянул мне руку.

— Итак, мадам Рише? Подумали ли вы над моим предложением?..

— Да, капитан. Искать шпионов в Париже, не имея никаких данных, все равно что искать иголку в стоге сена.

Наступило долгое молчание. Капитан Ляду, как мне показалось, напрягал свой ум в поисках какого-то решения. Он медленно поднял на меня взгляд и пытливо посмотрел, как бы желая хорошенько проверить меня. Затем спросил:

— Знаете ли вы немецкий язык?

— Бегло говорить не умею,— ответила я,— но понимаю хорошо.

— Мне нужен агент в Стокгольме. Хотите туда поехать?

По-прежнему иронически я предположила:

— Во всяком случае, в Стокгольме можно сделать больше, чем в Париже.

Капитан Ляду понял, что его предложение было для меня заманчивым. Он обладал одним крайне ценным качеством: был прекрасным вербовщиком. Но счел нужным предупредить:

— Наш 5-й отдел не особенно богат, вернее, у нас совсем нет бюджета.

* * *

Я написала мужу и с нетерпением ждала его ответа и советов.

Ответ задерживался...

Два раза в день я ходила в отдел военных справок, находившийся в мэрии XVI округа.

— Солдат Рише? Пока нет никаких сведений, мадам.

Я тяжко переживала время ожидания.

Однажды утром я, как обычно, собиралась в мэрию.

— Заказное письмо,— сказала мне горничная.

Почтальон принес мне официальное письмо с печатью мэрии XVI округа, тяжелое письмо. Внутри конверта находился металлический предмет, который мои пальцы сейчас же узнали. Боевой крест... Истина, как огненная стрела, пронзила мои мысли.

— Мой муж...

Машинально я прочитала следующие строки:

«Солдат Рише Анри, 37 лет, в течение 9 месяцев выполнял опасную работу по перевозкам под огнем артиллерии противника. Смертельно раненный 25 мая осколком снаряда крупного калибра, он скончался через несколько секунд».

Через месяц с небольшим я пришла к капитану Ляду.

Он был удивлен, увидев меня в глубоком трауре. Я постаралась не дать ему времени на расспросы, ибо мне внушали ужас бесполезные соболезнования, которых я вдоволь наслушалась за последние дни.

— Вы предложили мне поездку в Стокгольм, я согласна, капитан, если вы не раздумали.

— А ваш муж, мадам, что вам ответил?

— Мой муж убит на высоте 180.

Капитан наклонил голову, чтобы скрыть волнение, необычное для военного.

— Для меня это большое горе... Вы мне говорили о поездке... Если я могу быть вам полезной... — говорила я.

Капитан Ляду провел рукой по лбу с таким видом, будто перед гем, как решить вопрос положительно, он увидел новое препятствие.

— Мне необходимо сделать несколько распоряжений,— сказал он,— прежде чем ответить вам окончательно. Придите послезавтра. А у вас будет еще время подумать.

— Я уже обо всем подумала, капитан.

— Хорошо, я подготовлю вашу поездку, приходите. Но в дальнейшем мы будем встречаться на улице Жакоб, 26. Вы будете спрашивать господина Делорма.

* * *

В доме 26 по улице Жакоб в нижнем этаже находилась роскошная квартира. Г-н Делорм (так впредь официально будет именоваться капитан Ляду) был одет в штатское платье, в котором чувствовал себя явно привычно. Он говорил очень решительным тоном.

— Ну как, мадам, вы не изменили своего намерения? — спросил он меня.

— Нет.

— А раз так, то вы отправитесь в Стокгольм через Испанию.

Он как будто не собирался объяснять мне моей роли и давать советы. У меня промелькнула мысль, что начальник французской контрразведки ставил мне западню.

— Что же я буду делать в Швеции, капитан?

— Вы будете агентом-двойником контрразведки. Вы должны добиться, чтобы вас приняли на службу в немецкую разведку.

Я спросила:

— Вы считаете, что поступить на работу в немецкую разведку легко?

— Нет, трудно,— согласился мой шеф.— Но вы молоды и умны, а это два самых убедительных и неоспоримых качества. И вы знаете, на какой путь хотите вступить,— добавил он.— Вы будете вести войну, войну ума и сообразительности. Если вам дорога жизнь,— не соглашайтесь, ведь там вы будете в большей опасности, чем любой солдат, сидящий в окопах.

— Видите ли, капитан, жизнь очень непрочная вещь. Риск и я — мы старые друзья. Я знаю, на что иду. Но тем не менее должна признаться, что ваше предложение я принимаю с тяжелым сердцем...

— Почему же?

— Из-за ваших сомнений.

Легкая улыбка спряталась в его бороде.

— Наше основное правило, мадам, это недоверие,— сказал он.— Оно распространяется от основания к вершине и от вершины к основанию. Это самое главное условие разведки. Вы боитесь?

— Боюсь ли я? Нет... Не уверена, добьюсь ли я успеха в порученном мне деле, но должна заявить, капитан, что прежде всего я француженка. Даже больше, чем француженка,— лотарингка. Теперь я не жена, я потеряла мужа, я и не мать — у меня нет детей.

Внешне убежденный, но все же настороженный, как будто сам факт моего согласия у него работать должен был сделать меня еще более подозрительной, капитан протянул мне паспорт на имя молодой особы Марты Бетенфельд (моя девичья фамилия).

— Для вас будет лучше,— объяснил он,— не путешествовать под видом вдовы или замужней. У вас есть деньги?

— Всего три-четыре тысячи франков, но как только будут урегулированы дела с наследством покойного мужа, нотариус мне перешлет деньги.

Капитан, скупой вследствие более чем скромного бюджета французской контрразведки, нашел, что получение наследства будет очень кстати. Тем не менее он извинился.

— Я уже вам говорил, что мы небогаты, но все же я выдам вам аванс на поездку. Вот тысяча франков. Советую вам постараться выкачать побольше денег у немцев, когда они вас завербуют. Мои агенты-двойники должны нам помогать и в том, чтобы опустошать их военную казну.

— Слушаюсь, капитан, я их использую.

Он встал. Быть может, он хотел скрыть свое волнение, ведь он-то знал, куда меня посылает, но его голос показался мне совсем неуверенным, когда он сказал, впервые назвав меня моим новым военным именем.

— Итак, Марта Бетенфельд, в добрый путь. Пишите мне сюда на имя М. Делорма.

И протянул мне руку.

* * *

Новая судьба... Не являюсь ли я сама на этом испанском пароходе, плывущем навстречу тайнам Севера, совершенно иной, новой женщиной?

У меня ничего не было подготовлено, потому что я никогда не составляю плана заранее, я всегда рассчитываю на быстроту своих рефлексов в минуту опасности. Мой ум спокоен, как море, рассекаемое форштевнем нашего парохода. Я передаю себя на волю случая.

— Вы молоды и красивы,— сказал мне капитан Ляду.

Когда-то я знала в Нанси очень симпатичного молодого шведа, студента-медика. Белокурый, скромный, сентиментальный мальчик, он краснел всякий раз, когда смотрел на меня или разговаривал со мной. Я часто встречала его на своем пути. Я вспоминала его стокгольмский адрес. Несомненно, Карл Матер мог пригодиться мне в качестве услужливого кавалера и бессознательного союзника. Кто знает?

Если я потерплю неудачу, то подозрения капитана Ляду останутся и даже усилятся. И действительно, недоверие — девиз службы контрразведки — преследовало меня вплоть до франко-испанской границы.

При отъезде из Парижа в мое купе напротив меня сел мужчина. В дороге он не обменялся со мной ни словом. Он сошел в Бордо, но, прежде чем выйти из купе, снял шляпу и сказал: «Доброго пути, мадам Рише». Значит, капитан Ляду установил за мной слежку. Возможно, он опасался, что я еду с подозрительным компаньоном, быть может, шпионом. А может быть, он хотел дать мне понять, что всюду, куда бы я ни поехала, я буду находиться под его контролем. Такое недоверие было своего рода вызовом. Итак, я вынуждена была жить в атмосфере недоверия с французской стороны, а возможно, вскоре и с немецкой.

Путешествие было долгим и монотонным.

Хотя по натуре я не очень болтлива, на пароходе старалась быть еще более молчаливой, ибо хотела избежать назойливого любопытства пассажиров. Никто на борту парохода не казался мне подходящим для роли помощника, и я решила работать одна.

Мое приветливое равнодушие и неприступный вид взволновали некоторых пассажиров. Мне забавно было наблюдать их ребяческие уловки, направленные к тому, чтобы покорить меня.

Пройдя Ла-Манш, мы вступили в Северное море и вышли из английской зоны. На горизонте внезапно показался боевой корабль под английским флагом. Он обменялся с нашим пароходом сигналами. Наш пароход остановился, и к нему тихо подошел британский корабль. Я не предусмотрела этого препятствия и задала себе вопрос, нет ли на борту у нас шпионов, которых ищет английская контрразведка. Военно-морской офицер в сопровождении небольшого отряда поднялся на пароход.

Все удостоверения личности были ими тщательно просмотрены.

Мои бумаги переходили из рук в руки. Английский офицер говорил по-французски медленно. Он держал в руках список и наблюдал за нами, читая фамилии пассажиров.

Наконец наш пароход взял курс на север, и мы вернулись к своим обычным делам.

На следующее утро пароход опять остановился. Я с удивлением вышла из каюты. Остановка была неожиданной, ведь мы еще не могли доехать до места. То, что я увидела, заставило меня задрожать: на палубе стояли офицеры немецкого флота.

Но где мы находимся? Что по-прежнему в открытом море, ясно.

Я обратилась с вопросом к моему соседу.

— Мы находимся в зоне, где часто встречаются суда немецкого флота,— объяснил он.

Желая разглядеть немцев в их форме, я подошла поближе. Мы остановились в преддверии страны, где они свободно проводили свой контроль. Меня не допрашивали, мой билет на Стокгольм показался им убедительным. Немцы производили осмотр методично, не торопясь, как добросовестные чиновники. Еще несколько часов, и наш пароход пришвартовался в Тонингере, где я села в поезд, шедший в Саген.

Видела ли я Данию? Нет. Я жила как под гипнозом, охваченная единственной мыслью — достигнуть намеченной цели. Внешне я казалась очень спокойной — молодая путешественница, свободная женщина, которая никуда не спешит и не боится завтрашнего дня.