Итак, цель достигнута. Я в Мадриде. Во мне двойной запас сил, двойная ненависть.
Если в дальнейшем мое сомнительное предприятие и увенчалось успехом, то я обязана этим главным образом именно той жгучей ненависти, которая в течение всего моего пребывания, в Испании при выполнении задания вызывала во мне смелость, жестокость и коварство.
С того момента мой ум был направлен только к одной цели — выполнить данное мне поручение, вытягивать из начальника-врага все секреты, какими он располагал, вплоть до того дня... да, вплоть до моего освобождения.
Только три дня прошло с тех пор, как я поселилась в отеле «Палас». Каждый из моих соседей был для меня опасен.
Мой сосед с правой стороны, генерал Данвинь, французский военный атташе, ничего не знал о моей работе: агенты-двойники хранят свои секреты сами. Соседка слева... высокая, надменная...
Мне показалось, что я когда-то ее видела. Кто она?
Я старалась это узнать.
Почему барон поселил меня в этом отеле?
— Везде, где бы вы ни были, я буду наблюдать за вами,— сказал он мне еще при нашей первой встрече.
Кто же в этом роскошном отеле играет роль моего анонимного и тайного тюремщика? Метрдотель? Горничная?
Чтобы испытать метрдотеля, я решила заказать обед к себе в номер.
Слуга испанец служит мне превосходно, ничем себя не выдавая.
— Вы мадридец?
— Да, синьора.
— Много народа живет в отеле?
— Нет, мало.
За каждым блюдом я делаю попытку что-либо раскрыть. Ничего не выходит.
Остается горничная. Сегодня воскресенье, везде слышатся смех и разговоры. Мне кажется, что за мной наблюдают со всех сторон. Во всех взглядах, обращенных ко мне, я усматриваю особый умысел.
Барон запиской в несколько слов просит вечером подождать его в отеле. Я сижу в своей комнате.
— Могу я оправить постель, мадам? — входя, спрашивает меня горничная.
Я разглядываю эту женщину, говорящую по-французски. До сих пор я ее не видела. Какой она национальности?
— Вы приехали из Парижа? — спрашивает она.— Жизнь там сейчас вряд ли приятна...
— Конечно нет,— отвечаю я.— Но жизнь все же идет своим чередом, несмотря на войну.
— Разве? Ваша соседка говорит другое...
— Моя соседка?
— Да, известная артистка. Она рассказывала мне, что жизнь во Франции стала невозможной, что там нет ни хлеба, ни сахара, ни угля, что там ужасно.
Я удивилась.
— Кто же эта артистка? Француженка?
— Нет, английская танцовщица. Ее зовут леди Маклеод.
Леди Маклеод — это была Мата Хари, которая работала по заданию немцев. Наши пути с ней скрестились в Испании.
Горничная собралась уходить, но спохватилась и, вынув из кармана письмо, передала его мне.
Я прочла:
«Приходите после полуночи на Орфила, 5. Ф. К.»
Я оставила письмо на столе. Горничная схватила его, говоря:
— Ничего не следует оставлять, так приказал начальник.
И, взглянув на меня как на сообщницу, она разорвала письмо на мелкие кусочки.
Улица Орфила... Полночь... Я очутилась перед квартирой военно-морского атташе.
Серрено увидел меня и открыл мне дверь. «Серрено» называют в Испании ночных сторожей, которые, имея ключи от дверей определенного количества домов, открывают двери жильцам или тем посетителям, о которых сторожа предупреждены.
Очевидно, этот сторож был предупрежден бароном. Дверь за мной закрылась, и я очутилась в темноте. Мина зарычала у меня на руках, предупредив меня, что кто-то приближается. Чья-то рука взяла мою руку и тихонько потянула меня. В то же время слабый свет электрической лампочки осветил во тьме первую ступеньку лестницы. Я пошла по ней в сопровождении невидимого человека.
В первом этаже рука направила меня на площадку. Открылась дверь, и я очутилась в передней, освещенной лампой. На стенах висели морские карты с немецкими надписями и маленькими флажками, означавшими расположение пунктов снабжения подводных лодок. Я повернулась. Мой таинственный проводник исчез. Открылась дверь. Вошел фон Крон и провел меня в свой кабинет.
Я сразу же набросилась на него с упреком:
— По дороге сюда за мной, несмотря на все мои ухищрения, по пятам шел какой-то незнакомец. Он останавливался, когда я останавливалась, и шел, когда я шла. Если это вы начали свое наблюдение за мной, я немедленно вернусь во Францию.
— Да нет же, совсем нет. Уверяю вас.
— Посмотрите в окно, тут ли еще этот человек. Если это не наш агент, то французский. Вы сами понимаете, что мне необходимо это узнать.
Выдумав все это, я в то же время не могла избавиться от чувства тревоги. Я думала о письме, доверенном мною капитану Ляду и не дошедшем до барона.
— Не сходите с ума. Я все это разузнаю,— сказал мне барон, отходя от окна.
Он позвонил. Вошел молодой человек и стал навытяжку.
— Перед дверью дома № 8 ждет Человек. Когда мадам выйдет, проследите и разузнайте, на кого работает этот человек,— произнес барон по-немецки.
* * *
В Мадриде у меня не было столько развлечений, как в Сан-Себастьяне. Я очень скучала. Без друзей, не говоря по-испански и не встречаясь ни с кем, кроме фон Крона, я чувствовала себя очень одинокой. А барон хотел только одного: сделать мою жизнь возможно более приятной.
— Я представлю вас моей жене,— сказал он однажды. — Вы станете друзьями. Я говорил ей о вас, и она очень хочет с вами познакомиться.
Меня тревожила возможность такой очной ставки.
Каждый день барон заходил ко мне в отель и уводил завтракать. Он настаивал, чтобы я поторопилась с поездкой в Париж.
— Мне во что бы то ни стало нужно хотя бы одно письмо от вас, написанное колларголом, чтобы оправдать перед послом ваше пребывание в Мадриде,— утверждал он.
Однажды он заявил мне:
— Сегодня после полудня я вас представлю моей жене. Ей нужны туалеты, и она хочет, чтобы вы привезли их ей из Парижа.
Я согласилась без всякого желания.
Баронесса приняла меня любезно, будучи счастлива, как она сказала, получить возможность поговорить по-французски.
— А вы говорите по-немецки? — спросила она меня.
— К сожалению, нет, мадам.
Она сейчас же обратилась к своему мужу по-немецки:
— Ганс, уверены ли вы, что ваша агентка не знает немецкого языка? Если вы хотите проверить, пригласите ее к нам завтра обедать.
Я не моргнула и глазом.
Любезно, почти фамильярно она прибавила, обернувшись ко мне:
— Мы будем очень счастливы, я и мой муж, видеть вас завтра у нас на обеде. Мы будем обедать запросто с несколькими друзьями.
Я приняла приглашение.
На другой день я приехала на улицу Орфила с небольшим опозданием. Все приглашенные были уже за столом. Меня разглядывали с довольно наглым любопытством, и я видела улыбки на их лицах. Барон никому меня не представил. Итак, я была принята не особенно дружески.
Я приветствовала всех наклоном головы, холодная и вежливая, внешне спокойная, но внутренне взбешенная этим явным неуважением, не предвещавшим ничего хорошего. Являясь мишенью для всех собравшихся, я угадала, что до моего прихода они составили заговор в отношении меня.
Сидя за столом, я машинально сосчитала присутствующих. Нас было 13 человек. Вокруг стола сидели германские офицеры в штатском, а также испанцы — все влиятельные люди. Мой сосед справа, немец с лысой головой и волосатыми руками, говорил по-французски, но очень плохо; сосед слева, вероятно, не знал языка и время от времени бросал на меня враждебные и недоверчивые взгляды. Женщин было три — баронесса, какая-то немка и я.
— Иоганн, — сказал барон фон Крон метрдотелю по-немецки,— в буфете приготовлена специальная тарелка для француженки. Постарайтесь не перепутать, иначе вы будете причиной большого несчастья.
Метрдотель вернулся и поставил передо мной тарелку с супом. Я, как это полагается, подождала, пока не подали суп всем остальным. Что замышлялось против меня? Я должна была делать вид, что не понимаю. Мой суп не имел никакого особого вкуса и вида. Тем не менее я спрашивала себя, почему барон отдал такое приказание метрдотелю.
Я пошутила с моим соседом относительно числа 13 и сказала ему, что во Франции множество людей не осталось бы за столом из-за суеверия.
— Разве вы боитесь смерти? — спросил он.
— О, нет, разве я в таком случае смогла бы быть летчицей?
Все взгляды были направлены на меня. По французскому обычаю, я похвалила суп. Все разговоры шли обо мне. Я должна была выслушивать ругань и оскорбления в адрес французов и англичан, но все же делала вид, что ничего не понимаю.
Ах, как страдала я в эти минуты, как хотелось мне их оскорбить, надавать им пощечин! А мне приходилось улыбаться, как будто бы все эти слова на немецком языке были любезностями. Мое положение усиливало их веселое настроение, они гримасничали и отпускали по-немецки шуточки и намеки по моему адресу.
Сердце мое сжималось, слезы жгли мои глаза. Я догадывалась, что разговор шел по особому плану, рассчитанному на то, чтобы заставить меня изменить себе в том случае, если я знаю немецкий язык. Малейший жест мог меня выдать.
Я начала сомневаться в успехе. Что смогу я узнать в этой среде, не доверявшей мне и применявшей в своем подозрении все, вплоть до садизма. Если бы капитан помог мне по крайней мере немного! Но он задержал первое письмо со сведениями, и, быть может, это и было причиной того, что мои сотрапезники играли такую недостойную комедию.
В середине обеда громадный немец с багровым лицом, сидевший рядом с баронессой, вывел меня внезапно из задумчивости. Глядя на меня своими маленькими круглыми глазками и с трудом скрывая злорадство, он спросил:
— Сколько времени еще пройдет, пока не проявятся первые симптомы?
— Не больше получаса,— ответил барон.
Я смотрела на них внешне совершенно спокойная, но в душе подавленная необходимостью лицемерить. Я не боялась смерти, но пребывание в этой среде для меня было ужасным.
— Если бы она понимала, вряд ли бы она была такой спокойной,— сказал толстый немец.
— Да, по-видимому, это первое испытание ничего не дало, но мы попробуем кое-что другое,— сказал барон своему соседу.
Мне же не было необходимости слышать эти слова, для того чтобы понять, что все это неуклюжее и смешное испытание — мистификация.
После обеда все немцы пришли в хорошее настроение, и некоторые из них стали со мной очень любезными.
Маленький веселый кружок вокруг меня не помешал мне улавливать то там, то тут обрывки интересных для меня фраз, значение которых придавало мне силы.
Я услыхала, что барон получил из Германии приказ начать бомбардировку французского побережья и что он дожидался прихода подводных лодок.
Молодой немец, заявивший, что он тоже летчик, и устроивший мне в этой области каверзный экзамен, из которого я вышла победительницей, по-видимому, собирался завладеть мной на весь вечер. Это пришлось не по вкусу барону. Он заявил мне, что нам предстоит весьма серьезный разговор. Мы прошли в его кабинет:
— Знаете, оказывается, за вами следил агент барона фон Калле,— сказал мне барон фон Крон.
— Немец... Но я ведь думала, что вы работаете для Германии.
Фон Калле был военным атташе германского посольства и тоже носил титул барона.
— Он мне завидует и не доверяет вам. Он взбешен, так как я его не информирую о своей работе.
— Вы должны были меня предупредить,— запротестовала я,— что ваши соотечественники могут меня погубить.
Морщинистый лоб барона омрачился.
— Хочет ли он сделать мне какие-либо предложения? — спросила я.
Он пожал плечами.
— Во всяком случае, предупредите меня. Должна ли я его остерегаться? Были ли такие случаи раньше?
Чтобы увильнуть от этих вопросов, барон попытался вовлечь меня в какой-то пустяковый разговор, поддерживать который у меня не было желания. Меня беспокоило отношение французского 5-го отдела. Я была в одиночестве, беспомощна, в полной власти любой неожиданности. А теперь еще новая угроза здесь, на месте. Меня мучили сомнения в моей по-езности.
— Успокойтесь,— сказал он,— я найду выход. Самое простое решение — это не оставлять вас в Мадриде. Ваши постоянные поездки в Париж могут навлечь на вас подозрение. Я буду давать вам по 5000 песет в месяц, и вы будете жить около границы.
Такое предложение меня не устраивало, я должна была остаться в Мадриде.
— Куда же вы хотите, чтобы я поехала?
— Куда угодно.
— В Биарриц.
— Нет, только не в Биарриц.
— Почему?
— Биарриц находится у самого моря и может подвергнуться бомбардировке.
— Бомбардировке? Наши берега хорошо охраняются. А, кроме того, разве война в том заключается, чтобы бомбардировать при помощи подводных лодок город, расположенный так близко к границе?
Барон засмеялся.
— Это совсем не для того, чтобы уничтожить город, а для того, чтобы подействовать на моральное состояние французов,— заметил он.
Теперь я поняла всю важность моей миссии, моей роли, которая благодаря этому сразу показалась мне менее горькой.
— Но, если не Биарриц, то назовите мне другое место.
— Почему бы вам не поселиться в Гендее?
— Но это невозможно, я ведь вам говорила, что друг моего брата служит жандармом на станции Ген-дей. Я сразу же буду раскрыта.
Видя, что я немного успокоилась, он сел рядом со мной.
— Признайтесь, Ганс, то, что вы мне предлагаете, это разрыв?
Он вскричал:
— Да нет!.. Я просто хочу уберечь вас от опасности.
— Тогда я вижу только один выход,— сказала я.— Я подыщу вам в Париже корреспондента, который будет мне пересылать сведения, а я буду передавать их вам. Я буду жить в Мадриде и служить связью между ним и вами. Тем самым у вас будет оправдание моего пребывания тут, если уж ваш военный атташе устраивает такие фокусы.
Я подумала о Зозо как о ёдинственном человеке, который мог бы мне помочь.
* * *
Чтобы жить в Мадриде на глазах у французов, а также для того, чтобы иметь возможность иногда ездить во Францию, мне нужно было бы завести в Испании торговлю, все равно какую...
Оправдать свое присутствие... Это было самым неотложным делом — оправдаться если не в глазах моих соотечественников, то во всяком случае в глазах представителей других наций. Доказательства этому я получила в тот же день, после того как рассталась с бароном.
Он проводил меня до почты. Я заметила автомобиль, как будто следивший за нами. Машина была испанская, без номера и без марки. В ней находилось двое мужчин. Барон попрощался со мной на углу площади Пуэрта-дель-Соль. Машина продолжала слежку за мной.
Когда я вышла из почтового отделения, машина меня ждала. Она продолжала следить за мной. Чтобы прекратить слежку, я вернулась в «Палас».
Был час вечернего чая. Я села за один из боковых столиков. Вскоре невдалеке от меня сели трое. У одного из них был орден Почетного легиона; это были французы. Признаюсь, я смотрела на них с удовольствием. В моем одиночестве мне показалось, что эти люди были здесь, чтобы мне помочь. Человек с орденом был, по-видимому, генерал Данвинь, военный атташе при французском посольстве в Мадриде, мой сосед по отелю. Они очень вежливо вступили со мной в разговор.
— Вы живете в Мадриде? Долго ли тут пробудете?
— Не знаю. Вероятно, до конца войны.
Им было не известно о моем положении, о моих связях с германским морским атташе.
Поглядывая в зал, я вдруг с изумлением увидела тех двух людей из авто, которые следили за мной. На кого они работали? В секретных миссиях самой главной обязанностью агента является его всегдашняя настороженность при любых обстоятельствах. Шпион, который во время войны взял на себя работу агента-двойника, должен запомнить следующее: «Ты — один против всех и не должен доверять никому». Секретная служба запрещает не только любовь, но также — что для меня было наиболее тягостным — и дружбу.
Когда вами интересуются, важно узнать, чего от вас хотят.
Я рассталась с моими собеседниками-французами. Позвав свою собаку, я пошла прогуляться в Западный парк, около отеля «Палас». Как я и думала, на перекрестке аллеи появилась машина с моими двумя преследователями и остановилась передо мной. Из нее вышел один из мужчин и пошел мне навстречу. Веж-иво приподняв шляпу, он протянул мне письмо.
— Будьте любезны, мадам, прочесть и как можно скорее ответить нам,— сказал он с сильным английским акцентом.
— Но есть ли тут, по крайней мере, адрес? — воскликнула я смеясь.
— Да.
Хорошо, месье. Если будет возможно, я отвечу.
Я положила письмо в сумочку. Меня охватила тревога и, как только машина потеряла меня из виду, я поспешила вернуться в отель.
Письмо было послано якобы (так как среди шпионов нельзя быть ни в чем уверенным) от Интеллидженс сервис, которая делала мне очень выгодное предложение работать у нее. Я не могла ничего ответить на это письмо и решила передать его барону. . .
Вечером он ждал меня у себя. К тому же баронесса хотела вручить мне список различных предметов туалета, которые она поручала мне привезти из Парижа.
Письмо, полученное якобы от англичан и спрятанное в моей сумочке, должно было мне помочь. Я была довольна, что смогу при баронессе показать «свое усердие на службе Германии».
Слуга ввел меня в кабинет.
— Марта,— сказал барон,— вам необходимо вернуться во Францию и пробыть гам не меньше двух-недель. Главное, пишите мне не реже одного раза в неделю и подготовьте корреспондента на будущее.
Он казался встревоженным.
— Что случилось, Ганс? Я не хочу создавать вам затруднения и, если вы желаете, больше не вернусь.
— Нет, нет, пустяки. Я смеюсь над всем, что мне говорят. Но будет лучше, если вы уедете отсюда на некоторое время. Когда вы вернетесь, я найду квартиру для вас, а также и средство против зависти моих друзей по посольству. С тех пор как я женился, это все время повторяется.
—Очень жаль,— сказала я, скрывая свое удовлетворение.— Может ли меня принять ваша жена? Она хотела делать покупки в Париже.
— Да, я ее сейчас позову.
Когда баронесса передала мне свой список, я обратилась к барону.
— Вот, — сказала я,— письмо, которое вас заинтересует. Два господина следили сегодня за мной, чтобы мне его передать.
Баронесса подошла к мужу, чтобы прочесть письмо, и, прочитав его, оба удовлетворенно улыбнулись. Это заставило меня призадуматься. Неужели они расставили мне новую ловушку? Баронесса дала мне последние поручения и вышла. Барон очень нервничал.
— Главное, не возвращайтесь раньше чем через две недели,— сказал он.
* * *
Снова Париж. Я иду по улице Жакоб, чтобы повидаться с господином Делормом, который меня ожидает. Я задаю ему самые каверзные вопросы относительно пропавшего письма.
— Но, Марта, уверяю вас, оно отправлено, — говорит он мне.
В тоне его я чувствую определенную недоговоренность. Я должна быть только послушной женщиной, но инициатива и критический ум принадлежат к врожденным свойствам моего характера.
— Капитан, есть кое-что, что парализует мои усилия, а быть может, и усилия других. В Испании у меня может возникнуть необходимость передать вам срочное сообщение. А ведь у меня нет никакой возможности связаться с вами, кроме ваших симпатических чернил. Стоит написанное прогладить горячим утюгом, и чернила сразу же будут проявлены. Не можете ли вы применять, как это делают немцы, чернила, труднее поддающиеся проявлению? Барон сказал мне, что раствор, в который они погружают письма, совершенно уничтожает обыкновенные чернила и проявляет написанное колларголом. Ведь, если хотя бы одно из моих писем попадет в руки барона, раскрыть нашу хитрость будет для него детской забавой, и тогда вы можете со мной распрощаться. Я пользуюсь почтой, но это задерживает сообщения, по крайней мере, на два лишних дня. Когда дело идет о срочных сообщениях, вся эта система малопрактична.
Господин Делорм улыбнулся, видя, до какой степени я взволнована.
— Не беспокойтесь, я найду способ помочь вам в вашей работе. Возвращайтесь туда. Вы сами должны следить, чтобы ваши письма не попадали в руки наших врагов.
Мне не хотелось, чтобы моя поездка пропала зря. Все меня тревожило, так как я сомневалась в успешности своей работы. Это чувство объяснялось моей изолированностью.
— Знаете ли вы, капитан, способ проявления написанного колларголом? — настаивала я.
— Знаем, знаем, не беспокойтесь. Наши химики занимаются этим делом.
— Немцы собираются в этом месяце предпринять бомбардировку французского побережья.
— В этом месяце? — капитан свистнул, пожимая плечами.— Вот видите, Марта, ваше пребывание там решительно необходимо. Возвращайтесь туда как можно скорее. Я подготовил список сведений, которые вы повезете. Вот он. Если вы будете нуждаться в помощи, вы можете обратиться к М. В., атташе при нашем консульстве в Сан-Себастьяне.
— Барон фон Крон категорически настаивал, чтобы я послала ему эти сведения письмом,— возразила я.— Кроме того, Сан-Себастьян в 10 часах езды от Мадрида, и если я буду нуждаться в помощи, то, несомненно, в Мадриде.
— Ну, уж вам придется как-нибудь самой выпутываться, «Жаворонок»,— нетерпеливо сказал капитан,— подождите, пока я налажу организацию в Испании.
В том душевном смятении, в каком я находилась, мне необходим был совет. И лишь одно существо могло указать мне дорогу. Я попросила у капитана Ляду разрешения поехать в Нанси и повидаться с матерью.
— Только ничего ей не говорите,— посоветовал он мне.— Малейшая неосторожность может стоить вам жизни.
Один из моих братьев, тяжело раненный в ногу, лежал в госпитале в Нанси. Я пошла повидаться с ним. Его хорошее настроение меня подкрепило. Он был мужественным человеком, и его пример хорошо подействовал на меня.
Это возвращение в семью, простую сердечную среду, помогло мне вновь обрести уверенность в себе.
Моя мать тревожилась: она не знала толком, что я делала в Испании, но инстинктом чувствовала, что я была там совсем не для того, чтобы развлекаться. Она знала меня, знала, что я не смогу остаться бездеятельной, и, как мною раньше было решено, я рассказала ей все: о том, что завербована, и о моей работе. Она немного побледнела, а затем, прижав меня к сердцу, просто сказала:
— Иди, моя дочь. Если ты чувствуешь себя способной на эту работу, выполняй ее.
Если бы в тот момент моя мать посоветовала мне не продолжать этой работы, я бы бросила ее.
В Париж я вернулась с чувством уверенности благодаря материнскому одобрению, которое имело для меня решающее значение. По приезде я поместила в одной из парижских газет традиционное объявление: «Требуется горничная...»
В ответ барон фон Крон попросил меня задержаться на неделю и возвратиться через Барселону, где он предполагал встретить меня в отеле «Четырех наций».
Я горела желанием совершать великие дела хотя бы ценой собственной жизни.
Под предлогом устройства в Испании больших авиационных празднеств я рассчитывала получить доступ в авиационные круги в Барселоне, в Сан-Себастьяне и других городах.
Если бы я располагала самолетом, я уже теперь получила бы от фон Крона различные серьезные поручения. Я предоставила бы мой самолет в его распоряжение, и он, конечно, использовал бы меня главным образом в Испании для перевозки распоряжений в центры снабжения подводных лодок. Масштабы моей работы расширились бы, и в случае надобности передать срочное донесение моим начальникам я могла бы перелетать границу.
Но я вынуждена была продать французской армии оба самолета, которые были у меня до войны. Рассчитывая на помощь капитана Ляду в получении одного самолета, я вернулась на этот раз в Барселону немного приободренной за два дня до срока, указанного бароном.
Случай — капризный товарищ. В первый же день пребывания в Барселоне я во время прогулки встретила Хедилью, испанского летчика, красивого парня лет тридцати.
— Что вы делаете в Испании?
— Собираюсь заняться организацией авиационных празднеств в пользу французского Красного Креста.
Хедилья, большой франкофил, загорелся энтузиазмом. Он сразу же обещал мне содействие — свое и своих товарищей.
Возвращаясь в гостиницу, я вдруг заметила фон Крона, который осторожно вышел из магазина морских принадлежностей, огляделся, как бы проверяя, нет ли за ним слежки, и вскочил в ожидавшее его такси.
А он-то должен быть в Мадриде...
Я начала ходить взад и вперед мимо магазина. Сначала я было хотела войти туда под предлогом какой-нибудь покупки. Сидя в отдалении на скамейке, я рассматривала дом. Когда это мне надоело и я собралась уходить, такси снова остановилось перед магазином. Из него вышел фон Крон и, по-прежнему стараясь быть незамеченным, вошел в магазин.
Я сейчас же заметила номер такси и побежала на ближайшую стоянку нанять другое такси.
Спрятавшись в глубине машины, я стала наблюдать. Вскоре барон вышел из магазина, на этот раз в сопровождении двух мужчин. Издали было видно, как три силуэта пересекли улицу и сели в такси.
На Каталонской площади первое такси остановилось перед отелем «Англия», около подъезда которого стояла хорошо знакомая мне машина фон Крона. Мой шофер остановился на углу улицы и спросил меня:
— За какой машиной?
Действительно, фон Крон простился с двумя незнакомцами и сел в свой «мерседес».
— За такси.
Мы проехали мимо фон Крона, но он меня не заметил.
Мы спустились по Рамбло. Хорошо зная повадки барона, я была уверена, что люди эти были его агентами.
Преследовать их было нелегко. Часто они терялись из виду, но мой шофер снова находил их каким-то чудом. Вдруг он остановился около маленького ресторанчика.
— Здесь,— сказал он мне.
Я приехала из Франции в глубоком трауре. Темная вуаль закрывала лицо. Я вошла в ресторан и выбрала довольно удобное место в углу, откуда можно было без особого труда слушать разговор шпионов и видеть их.
Обед я заказала на немецком языке. Кельнер меня не понял. Я постаралась придать словам немецкий акцент и закричала: «Не говорю по-испански!» Если бы я заговорила по-французски, агенты барона могли бы меня заподозрить.
Слыша, как я говорю с чисто немецкой грубостью и самомнением, они поглядели на меня и, конечно, решили, что это шпионка, которая работает на их страну.
Во время обеда тот, кто был помоложе, беспрестанно смотрел на свои часы. Мне пришлось иметь дело с двумя обыкновенными испанцами; они говорили, как и все испанцы, с известной живостью, наклоняясь друг к другу, сильно жестикулируя и достаточно громко, так что я смогла слышать их разговор из своего уголка.
К сожалению, я очень плохо знала испанский язык. Но все же поняла, что они собираются уехать поездом. Я кончила обедать раньше них и спокойно направилась на вокзал, находившийся поблизости.
Наудачу я взяла билет до Портбу. Мне не пришлось долго ждать. Подошел экспресс Перпиньян — Париж, и я увидела среди отъезжающих обоих шпионов. Билеты были у них в руках. Очевидно, фон Крон, очень осмотрительный в мелочах, сам ездил на вокзал за билетами, после того как я в первый раз увидела его выходящим из магазина морских принадлежностей. Эта предосторожность, несомненно, имела целью, чтобы шпионы никем не были замечены. Они сели в вагон второго класса. Я села в соседнее купе.
В дороге тот, кто был помоложе и более нетерпелив, стал ходить по коридору, куря папиросу. Проходя мимо моего купе, он заметил меня. Я сделала вид, что рассматриваю модный журнал. Мое присутствие в поезде встревожило испанца. Он сейчас же вернулся в свое купе. Я услышала несколько повышенные голоса. Затем дверь с шумом захлопнулась. Я не двигалась с места.
Перед Портбу в купе ко мне вошел контролер.
— Ваш билет?
Затем:
— Если вы желаете ехать дальше, вы должны сойти в Портбу и взять новый билет. .
Я на немецком языке постаралась объяснить, что дальше не поеду.
Моя осторожность была уместной. Когда контролер вышел, показался молодой шпион; он стоял в коридоре и прислушивался.
Мысль о том, что я не поеду в Париж, могла их немного разубедить. Но я сама в этом далеко не была уверена.
Поезд остановился ночью. Мы приехали в Портбу.
Я пробыла несколько минут на перроне перед газетным киоском, перелистывая книги, а затем вскочила в последний вагон. На пограничной станции Цербер французы проверили паспорта.
Издали наблюдая за агентами фон Крона, я установила их купе. Они искали меня, но не видели. Поезд тронулся. Они ехали во Францию.
Сердце мое билось. Мне представлялся исключительный случай захватить врасплох секретных работников противника.
Я настойчиво заявила, что мне нужно переговорить с жандармским офицером. Меня не хотели впустить, затем ко мне подошел человек высокого роста, сначала очень суровый, а затем немного смягчившийся.
— Что вам нужно?
— Мне необходимо переговорить с вами наедине, без свидетелей.
Затем я прошептала:
— «Жаворонок»... Знаете ли вы, кто я такая?
Он слегка вздрогнул, затем на губах его промелькнула улыбка удовлетворенного любопытства, и он ответил:
— Да.
— Это очень спешно,— сказала я ему.— Вот описание двух мужчин, едущих в Париж в поезде, который только что отошел. Сегодня после полудня они были вместе с германским военно-морским атташе. Главное, не упустите их. Позвоните в Перпиньян, чтобы их взяли под наблюдение. Я напишу своему начальнику и передам вам письмо.
Жандармский офицер слушал меня, совершенно растерявшись, так как у меня был вид человека, отдающего приказания.
* * *
Барон встретил меня в Барселоне в назначенное время. Он был счастлив и сообщил мне, что снял в Мадриде квартиру. Я не старалась скрыть от него своего двухдневного пребывания в Барселоне и сказала, что я здесь уже хорошо поработала для него. Я изложила ему свой план авиационных празднеств. Он был в восхищении. Оказание помощи французскому Красному Кресту казалось ему очень удачным.
— Завтра в кафе «Суиза» мы встретимся, и я вас представлю Хедилье,— сказала я.— Я обещала ему, что вы нам щедро поможете; надеюсь, что вы не выставите меня лгуньей.
На следующий день я представила Хедилье «мистера Эдуарда Вильсона, моего английского друга». К сожалению, я была вынуждена скрывать правду от Хедильи. Испанский летчик не должен знать, что этот «англичанин» был не кем иным, как германским военно-морским атташе в Испании. Естественно, весь наш разговор шел вокруг войны. Хедилья начал бранить немцев; барон принял это нападение, не отвечая на него. В душе я радовалась, но франкофильская горячность Хедильи могла повредить финансовой стороне наших авиационных праздников, поскольку она зависела почти исключительно от «мистера Эдуарда Вильсона».
По поводу этой встречи барон не сделал мне ни одного замечания. Наоборот, он сам настаивал, чтобы я попыталась узнать, не согласится ли Хедилья из-за материальных соображений работать против союзников.
— Вы же слышали его слова,— сказала я.— Я ни за что не решусь сделать ему какое-либо предложение в этом роде. Он слишком франкофил для этого. Позднее; после авиационных праздников... ну, тогда посмотрим.
Через два дня мы приехали в Мадрид.
— Вы увидите,— повторял мне фон Крон,— ваша квартира удобная. Она расположена на перекрестке двух улиц, и вы всегда сможете знать, ведется ли за вашим домом наблюдение.
— Вы заботитесь обо всем,— сказала я с улыбкой.
В центре Мадрида, на ул. Баркильо, 12, я увидела дом, простой с виду, с темной извилистой лестницей и маленьким задним двориком.
На первом этаже было четыре комнаты, составлявшие часть большой квартиры. Другая часть была занята институтом красоты, который держала наша домовладелица мадам Хинеста.
Я еще не знала, как барон рассчитывал меня устроить. Я хотела, чтобы одну комнату он оставил для себя. Мое желание исполнилось. Фон Крон собирался использовать помещение в двух целях. Он начал с того, что оборудовал одну комнату под приемную для своих агентов, шпионов и пр.
— Из этого зала я сделаю себе кабинет,— заявил он мне.
На дверь он прибил табличку: «Эдуард Вильсон».
Я была в восхищении. Моя миссия, казалось, становилась все менее и менее затруднительной.
В общем, я держала в руках нить самой крупной шпионской организации в Испании и надеялась ее раскрыть без большого труда. Едва только я поместилась в своем новом жилище, как получила твердую уверенность, что мое пребывание здесь будет полезно и выгодно для моей родины.
Барон приехал на улицу Баркильо вечером. Он привез маленький черный чемодан обычного типа и казался очень озабоченным.
— В нем ваши туалетные принадлежности? — спросила я его как бы невзначай.
— Нет,— ответил он, стараясь быть любезным.— Я жду гостя, Марта. Не будете ли вы добры оставить меня одного, когда позвонят?
— Но я могу вас оставить и сейчас. У меня еще столько возни с моими вещами.
Из кухонного окошка я могла видеть людей, проходивших по лестнице в кабинет барона. Я слышала, как он, нервничая, ходил взад и вперед по своей комнате.
После нескольких минут ожидания я увидела довольно полную женщину маленького роста, брюнетку, приблизительно лет сорока пяти, которая с трудом поднималась по лестнице. Без сомнения, она действовала по заранее данным инструкциям, так как постучалась прямо в дверь «мистера Вильсона». Я перешла из кухни в столовую, смежную с кабинетом, и постаралась подслушать разговор. К сожалению, барон и женщина говорили по-испански. С большим напряжением мне удалось перехватить лишь несколько обрывков фраз. Барон просил Концепцию, как он назвал эту женщину, прийти за чемоданом 12 октября и отвезти его в Цербер, где ее будут ожидать.
— Очень хорошо, месье, мерси,— сказала на прощанье Концепция.
Дверь закрылась. Почти одновременно открылась дверь в столовую. Я сидела в кресле, сжав голову руками.
— Что с вами? — забеспокоился барон.
— Очевидно, последствия путешествия. У меня ужасная мигрень. Будьте добры, достаньте мне порошок антипирина.
Я испытывала внутреннюю радость, посылая его покупать тот самый порошок, который должен был раскрыть моему начальнику все хитрости.
Он быстро вернулся и сейчас же ушел опять, как он сказал, на обед в посольство.
Я воспользовалась его отсутствием, чтобы написать все сведения, собранные мной относительно немецкого шпионажа в Испании.
Мой первый опыт в новом жилище удался. Тем не менее я помнила обещание, данное бароном, взять меня с собой в его ближайшую поездку.
— Я скоро уезжаю в Кадис,— сообщил мне он как-то.
— Со мной вместе?
— Нет... На этот раз нет... Я буду занят, и вам придется быть одной.
— О, Ганс! Вероятно, вы поедете в Кадис через Севилью? Сделайте мне удовольствие, отвезите меня в Севилью и оставьте там.
Мы приехали в Севилью. Я проявила столько радости, что и сам он пришел в восторг. Он всюду водил меня, показывал картины знаменитых художников в соборе. Это путешествие вдвоем так ему понравилось, что он предложил мне сопровождать его и в Кадис.
Я была в Севилье, но ничего там не видела. Мой ум, устремленный к одной цели, не воспринимал никаких других впечатлений.
* * *
Барон отослал своего шофера, и мы вечерним поездом поехали в Кадис.
В Кадисе шифрованная телеграмма из Мадрида, которую фон Крон ждал, заставила его как можно скорее выехать в Алжесирас.
— Мы выедем завтра,— сказал он мне,— в автобусе.
В то время Алжесирас и Кадис были связаны автобусной линией, шедшей вдоль берега моря.
В Алжесирасе барон остановился в отеле «Христина», расположенном высоко над морем и окруженном большим парком. Часть утра мне пришлось провести в одиночестве. Барон должен был пойти в германское консульство, чтобы получить почту. (В германском посольстве в Мадриде он ежедневно получал из Германии шифрованную телеграмму, которую мы никак не могли расшифровать, не зная немецкого шифра.) Офицеры барона доставляли ему эти телеграммы всюду, где бы он ни был.
Когда барон вернулся, он вынул из своего портфеля большую книгу в красном переплете, линейки, сантиметр и телеграмму.
— Мне предстоит довольно трудная работа,— сказал он.— Может быть, вы будете так милы и оставите меня одного?
— Я не знаю города,— сказала я.— Позвольте мне остаться здесь. Я буду читать и вам не помешаю.
Он начал работать. Расшифровка требовала, по-видимому, очень напряженного внимания. Иногда он бросал взгляд в мою сторону, как будто минутное беспокойство пронизывало его мозг.
Окончив свою работу, барон закрыл большую красную книгу, положил линейки и все остальное в свой чемодан, разорвал расшифрованную телеграмму и кусочки бросил в корзину.
Я облокотилась на подоконник. Барон подошел ко мне. Мы смотрели на Гибралтар; на другой стороне был виден марокканский берег.
— Вот граница испанских и английских вод,— объяснил мне фон Крон, показывая на белую точку.— Это Танжер. В ближайшем будущем и здесь будет война.
Почему он сообщил мне эту новость? Немецкая хвастливость, несомненно!
Я старалась не задавать ему вопросов.
Поболтав некоторое время о Марокко, он извинился и ушел, как сказал мне, опять в консульство.
Когда я осталась одна, меня стало мучить огромное искушение: как зачарованная смотрела я на корзину, в которую он бросил клочки бумаги. Но я не решалась... Несомненно, там было кое-что полезное для Франции, и мне достаточно было лишь протянуть за этим руку... И все же... Нет! Я этого не сделаю. Кажущаяся легкость в разведке всегда опасна. Я продолжала разглядывать марокканский берег, чтобы отвлечь свои взгляды от пресловутой телеграммы.
Барон вернулся очень скоро! Первый свой взгляд он бросил не на меня, а на корзину. Я была довольна собой. Этим поступком я, быть может, рассеяла у барона последние подозрения на мой счет.
Он снова облокотился на подоконник рядом со мной, затем, указывая на Танжер, сказал:
— Быть может, маленькое путешествие в этот город доставит вам удовольствие?
— Вы ведь прекрасно знаете, что я люблю путешествия. Но поездка в Марокко мне кажется опасной. Не думаете ли вы, что французы меня уже подозревают?
Фон Крон еще раз отправился в германское консульство.
Я поспешно стала писать капитану Ляду открытку с предупреждением. Мне нужно было его разрешение на переезд через пролив и на пребывание в Марокко. Но сведения, которыми я располагала, могли попасть в Париж только почтой. Четыре дня! Я рисковала, что за это время меня успеют отправить в Танжер и вернуть обратно.
Плохая организация французской секретной службы, ее неподготовленность ко всякого рода неожиданностям ставили меня в тупик. Немецкая система была гораздо более четкой и продуманной. К сожалению, я ничего не могла изменить.
Мои размышления прервали шаги возвращавшегося фон Крона. Без всякой нервозности я положила на свой стол перо, чернила и бумагу и проглотила антипирин.
Барон вошел запыхавшись и тяжело сел на свою кровать.
— Будьте добры оставить меня на четверть часа одного,— сказал он.— На этот раз я ничего не могу поделать. Я жду посетителя. Человек, который сюда придет, не должен подозревать, что здесь есть свидетель, хотя бы этим свидетелем и были вы.
Я послушалась.
— До скорого свидания, Ганс!
Я приняла веселый вид, хотя на самом деле была очень растеряна. Нетрудно было понять, что свидание, с которого меня выпроваживал фон Крон, имело важное значение.
На лестнице на меня нашло вдохновение. Тихонько я повернула ключ соседней комнаты, которая была незанята. Бесшумно открыв окно, я вернулась обратно, прислушавшись сначала у двери, не идет ли кто-нибудь.
Я медленно спускалась по лестнице, натягивая перчатки. Навстречу мне поднимался полный человек с бритой головой, с толстой красной шеей — немец, пыхтевший как паровоз. В моем уме молнией промелькнуло все слышанное мной.
Поездка в Марокко... «Там будут воевать»... Шифрованные телеграммы... Большая красная книга... Я была близка к крупному разоблачению.
Бесшумно я пробралась в соседнюю комнату. Едва успев закрыть за собой дверь, я услышала шаги горничной. Что, если она меня застанет здесь? Я подошла к открытому окну и услышала голос, говоривший в комнате фон Крона по-немецки:
— На 25° долготы и 45° широты в испанских водах шесть лодок будут ждать конвоя.
Мое сердце было готово выскочить. Я повторила:
— На 25° долготы и 45° широты в испанских водах...
Подслушивая дальше, я ждала подробностей. Но фон Крон из предосторожности закрыл окно в своей комнате. Голос немца был плохо слышен. Я готова была заплакать от досады.
Я подождала еще немного, быть может, полчаса, с риском быть застигнутой на месте... Сидя в кресле, я закончила письмо капитану Ляду. Банальное письмо, в котором между строчками я вписала антипирином драгоценные сведения, только что полученные мной: «шесть лодок и т. д. ...»
Это было указание на снабжение оружием марокканских повстанцев при помощи подводных лодок. (Как мне сказал барон, это побережье охранялось англичанами.)
Посетитель ушел. Я услышала звук отворяемого окна, что было сигналом для моего возвращения.
Я вошла к барону. Он писал.
— Мы сейчас пойдем на почту,— сказал он.
— Вот кстати, и мне нужно отправить письмо сестре. Я уже два дня ношу его в сумочке.
Выйдя на улицу, я спросила его о поездке в Марокко.
— Подождите несколько дней,— сказал он мне.— Через три-четыре дня... Нужно выждать момент.
— Считаете ли вы, Ганс, что это путешествие не грозит мне никакой опасностью? Я ведь должна проехать через Гибралтар, а английская контрразведка, несомненно, лучше организована, чем французская.
— Вам нечего бояться. Мы находимся в нейтральной стране, и у английской, как и у французской, контрразведки нет никаких данных против вас.
По правде говоря, я была в нерешительности. Что должна я предпринять? Три-четыре дня — это как раз тот срок, какой нужен, чтобы мое письмо дошло до Парижа. Должна ли я согласиться на эту поездку без разрешения моего начальника или отказаться от нее?
Предлогов для отказа у меня было сколько угодно: слишком большой риск, могла сослаться на недомогание и т. д.
По этому поводу я должна сделать исторический экскурс, чтобы объяснить обстановку того времени. В 1917 году положение Франции в Марокко было напряженным. Немцы занимались из Испании беспрерывными интригами и все время побуждали марокканцев к восстанию. Кроме того, они всячески старались помешать формированию туземных кадров, предназначенных для отправки на помощь нашим войскам на фронте. Над этой-то задачей и работал фон Крон. Волнения в Марокко означали для нас необходимость ослабления нашего фронта, так как пришлось бы снять оттуда части для отправки в Северную Африку.
Действительно, еще раньше, во время моего пребывания в Париже, капитан просил меня поработать над выяснением этого вопроса. Он хотел иметь сведения о том, каким путем марокканские мятежники получали винтовки маузер и боеприпасы.
На другой день барон передал мне билет для поездки в Танжер и обратно.
— Вам нужно получить визы в английском и французском консульствах, — сказал он мне.— Самое позднее послезавтра вы должны уехать.
Он был в хорошем настроении, хотя несколько встревожен. Отправляя меня в Марокко, он знал, что тем самым, быть может, ставит меня под угрозу гибели. Но ему было необходимо опровергнуть предположения немецкого военного атташе в Мадриде и доказать, что я была прекрасной помощницей в его работе.
Меня привела в смущение необходимость получения французской и английской виз. Тот факт, что я была француженкой, давал барону основание надеяться, что я беспрепятственно получу официальную защиту союзных держав.
-- Что же я буду делать в Марокко? — спросила я фон Крона за обедом.
— Вы отвезете шифры.
— Это вполне безопасно для меня?
— О, безусловно. Но если вы дадите себя чем-либо соблазнить, берегитесь, Марта! Ваша жизнь находится в ваших же руках... Держите ее крепче...
Если бы разразилось восстание в Марокко, я рисковала быть обвиненной в том, что оказывала помощь Германии. И все же «Жаворонок» был беспомощен перед С-32. Я жила двойной жизнью.
Я сопровождала фон Крона в поездке через Алжесирас.
Мое притворное незнание немецкого языка сослужило мне службу. До сих пор я вполне владела своими рефлексами, и барон фон Крон больше не питал ко мне недоверия. Но такое положение требует беспрерывного наблюдения за собой.
В отеле фон Крон сказал мне:
— Вы повезете вот эту коробку почтовой бумаги.
Она кажется невскрытой, но половина ее содержимого заполнена текстом, написанным тайнописью. Это драгоценный пакет. .
— Кому я должна буду его передать?
— Когда вы сойдете на берег, одно лицо даст вам о себе знать.
* * *
Мое беспокойство усилилось. Письмо капитану было отослано. Я пробовала отложить свой отъезд, сослаться на медленную работу консульства. Барон проявлял сильное нетерпение.
Французскую визу я получила легко, но английский консул выдал мне визу с оговоркой. Его печать не защищала меня от ареста в английских водах. Англичане, жившие в Испании, знали о моей связи с фон Кроном и могли, не зная моего настоящего положения, избавиться от меня без шума.
Необходимо было выйти из этого положения.
После зрелого размышления я решилась. Хотя французским агентам было формально запрещено посвящать в свою миссию союзных представителей, я все же обратилась к английскому консулу и объяснила ему, кто я такая в действительности.
Британский консул нахмурил брови. Он был недоверчив, как была недоверчива и я, как был недоверчив фон Крон, как был недоверчив капитан Ляду.
Это была война.
Я жила в атмосфере недоверия, которая могла привести меня к смерти.
Я продолжала:
— Господин консул, согласно распоряжению, полученному из Парижа, я должна поехать в Танжер для выполнения задания. Я должна встретиться с повстанцами для передачи инструкций. Если вы пошлете для слежки за мной агента, то вам будет легко раскрыть всю повстанческую организацию. За это время вы можете навести обо мне справки во Франции. Если я лгу, вы меня арестуете после моего возвращения.
Консул не прерывал меня ни одним словом.
— Это еще не все,— прибавила я.— Я послала своему начальнику письмо, содержащее чрезвычайно важные для вас сведения. Слушайте: на 25° долготы и 45° широты вблизи пролива в испанских водах шесть подводных лодок ждут ближайшего транспорта...
Должна признаться, английский консул слушал меня с восхищением. Он встал, протянул мне руку и сказал:
— Я хочу вам верить и дать возможность уехать. Через двадцать четыре часа я получу все справки, еще до вашего возвращения.
Я предупредила о своем отъезде фон Крона. Он дал мне множество указаний и посоветовал быть крайне осторожной.
...В Танжере я подождала, пока схлынула волна пассажиров. Я напрасно искала признаков слежки.
...Марокканец, выглядевший носильщиком, подошел ко мне и взял мои вещи.
— Я знаю гостиницу,—сказал он,— где вам будет очень хорошо.
Покончив со всеми таможенными и паспортными формальностями, я пошла за своим проводников в гостиницу.
Носильщик внес мои вещи в комнату и, выпрямившись, сказал:
— С-32.
Мне приходилось играть свою роль до конца. Я подала ему, как было условлено, коробку с почтовой бумагой.
— Когда вы едете обратно? — спросил меня марокканец, который был, очевидно, начальником, так как, сбросив с себя притворное смирение носильщика, он держал себя с несомненным достоинством.
— Со следующим пароходом.
— Хорошо,—сказал он.— Мы встретимся завтра утром в портовой таможне. Мне нужно вам кое-что передать.
На следующий день я пришла на свидание с марокканцем. Я ждала его с беспокойством. Прошло пол-часа, час... Я начала дышать легче. Англичане вмешались... Полтора часа... В 9 часов 30 минут я поняла, что марокканец не придет и что ему пришлось встретиться кое с чем, совершенно для него неожиданным.
Несколько дней спустя я узнала из французских газет, что были обнаружены суда, груженные боеприпасами и направлявшиеся в Марокко. Подводным лодкам удалось скрыться. Но восстание, которое некоторое время назад казалось неминуемым, было предотвращено.
Англичане сумели быстро принять меры.
В дальнейшем события в Марокко разыгрывались нормально, не оставляя никаких следов, по которым можно было бы догадаться о моем вмешательстве.
* * *
После моего возвращения из Марокко барон согласился с тем, что мне нужно иметь в Испании какое-нибудь официальное занятие, и купил институт красоты мадам Хинесты.
Для меня настал лихорадочный период устройства. Прислуга, персонал, меблировка... Я делала вид, что серьезно отношусь к своему новому положению хозяйки института.
— Мне нужна вывеска,— сказала я барону фон Крону.— Институт красоты — это старо.
— Вы что-нибудь придумали? — небрежно спросил он.
— Да,— сказала я.— Мне хочется назвать институт «Зеркалом жаворонков».
— Это звучит по-детски! — воскликнул он
— Хорошо,— упрямо возразила я,— раз дело с самого начала не пошло, не стоит и продолжать. Никакого института красоты не будет.
Теперь ему это предприятие было дороже, чем мне.
— Делайте сами что хотите! — воскликнул он. — Мне некогда заниматься всеми этими глупостями,
— Но вам же совершенно нечего делать, Ганс!..
Он смотрел на меня с ошеломленным видом:
— Нечего делать!.. Вы говорите, нечего делать! Вы с ума сошли? Мне сегодня поручено подготовить целое путешествие.
Я вздохнула:
— А я-то рассчитывала поехать в Париж купить себе платье для сочельника.
Наступило молчание.
— Впрочем, мне следовало бы знать об этом,— добавила я.— Вследствие всего, что вы заставляете меня делать, я окончательно скомпрометирована. В настоящее время французы должны уже знать все обо мне. В Мадриде ни для кого уже не тайна, кто я такая.
Но барону фон Крону во что бы то ни стало было нужно, чтобы я согласилась управлять институтом красоты. Он хотел организовать за ширмой института тайное бюро шпионажа. С трудом подавив свое волнение, он сказал:
— Подождите несколько месяцев, война скоро бу-ет окончена, мы идем к победе.
— Полагаю, что не вы ее выиграете, сидя в Мадриде?
Он вспылил:
— Что вы об этом знаете? Мы сейчас строим более двухсот подводных лодок нового типа. Вы увидите, на что способна Германия. Мы объявим нейтральным судам беспощадную войну, чтобы прекратить подвоз продовольствия союзникам; через несколько месяцев наши противники запросят пощады.
Я разыграла безграничное удивление.
— Это грандиозно! — воскликнула я.— Это похоже на осаду Парижа в 1870 году, но в еще большем масштабе! Это просто грандиозно!
— Это грандиозно, да,— согласился он, улыбаясь,— и отчасти благодаря моему содействию. Можете ли вы себе представить все, что мне придется делать?
— Вы правы,— ответила я.— В таком случае мне лучше воздержаться от поездки в Париж. Я не стремлюсь умереть с голоду в Париже.
Мое хорошо сыгранное восхищение успокоило его. Я выражала радость по поводу того, что мое пребывание в Мадриде оправдано. Барон предупредил меня, что, для того чтобы приступить ж работе, ему придется вскоре отправиться в Картахену.
Институт красоты представлялся мне очень практичным предприятием и моя работа в нем — весьма плодотворной.
* * *
Я написала длинное письмо. Мне необходимо было предупредить о постройке немецкими верфями двухсот подводных лодок новейшего типа. Я прибавила, что фон Крон едет с каким-то заданием в Картахену и что в этих водах будут находиться немецкие подводные лодки. Я сообщила о своем новом предприятии и просила капитана Ляду установить слежку за моей квартирой, на которую отныне будут приходить за распоряжениями агенты немецкого морского атташе.
Запечатав письмо, я стала ожидать прихода агента, о котором говорил фон Крон.
Незадолго до прихода барона горничная пришла предупредить меня, что ожидаемый человек пришел с чемоданом.
— С чемоданом,— спросила я,— для кого?
— Для барона.
Я пошла посмотреть. Это был дорожный чемодан весьма распространенного образца. Принесший его человек имел вид самого обыкновенного посыльного. Все же, когда он обратился ко мне по-испански, я заметила, что он говорит с немецким акцентом. Я приняла его очень любезно и намеревалась заставить рассказать мне кое-что, но в это время вернулся барон.
Они заперлись в кабинете. Я снова заняла свой пост в столовой у стенки и услышала слова фон Крона, произнесенные по-немецки:
— Доставьте этот ящик во Францию через наш секретный перевал в Пиренеях.
Я подскочила. Итак, немцы имели секретный путь для посылки во Францию шпионов и ящиков со взрывчатыми веществами! Я узнаю, где он находится. Я пройду его!..
* * *
Барон часто спрашивал меня, как обстоит дело с организацией авиационных празднеств.
— Хедилья напишет вам, когда ему понадобится ваше участие. В настоящее время мы ждем, чтобы французское правительство разрешило перелететь через границу одному из французских самолетов.
Фон Крон рассчитывал на эти празднества, чтобы иметь в своем распоряжении летчицу и самолет для быстрой доставки почты.
Я тоже с нетерпением ждала их. Я писала по этому поводу всем решительно. Я поддерживала связь с одним испанским журналистом-франкофилом, другом моего товарища Хедильи. Фамилия этого журналиста была Ферри. Испанские газеты сообщали, что весной в Барселоне и Мадриде состоятся большие воздушные соревнования в пользу французского Красного Креста.
Однако Франция не торопилась с исполнением своих обещаний. Я беспрестанно писала 5-му отделу. Напрасный труд: ответов я не получала. Иногда мне казалось, что я бросаю свои письма в какую-то черную пропасть. Я начала терять терпение. Что делать? Если мой начальник ничем не хочет помочь мне, я брошу работу.
Эти размышления были прерваны голосом барона:
— Сюда завтра придет дама, которая вызовет именно вас. Ей нужно покрасить волосы и переменить прическу.
Это было полезным предупреждением. Клиентка, посланная фон Кроном, была не кем иным, как шпионкой, которой нужно было изменить свою наружность, чтобы не быть узнанной.
На следующий день Эта дама действительно явилась в «Зеркало жаворонков». Я велела ввести ее к себе и сказала, что ввиду особых указаний барона — «мистера Эдуарда Вильсона» — я не могу доверить эту работу никому и буду красить сама.
Эта шпионка на службе фон Крона была светлой шатенкой, живой и бойкой.
— В какой цвет вы хотите покрасить волосы? — спросила я.
— В светло-золотистый,— ответила она.
Я очень любезно попросила ее сесть и сказала:
— Это продолжится больше часа. Не беспокойтесь, вы останетесь довольны.
Я приготовила; как сумела, обесцвечивающий состав, прибавив в него столько перекиси водорода, чтобы часть волос была сожжена, причем состава было слишком мало для обесцвечивания всей головы. Я сделала все, чтобы быть уверенной, что мне легко будет указать ее приметы. Если она отправится во Францию, ее там быстро узнают.
Я была очень внимательна. Через час я смыла с головы клиентки массу. Посмотрев на волосы, я вскрикнула, лицо мое выразило крайнюю степень огорчения.
— Это ужасно,— сказала я.— Обесцвечивание удалось только частично. Вам придется прийти еще раз.
У меня был такой расстроенный вид, что шпионка не посмела рассердиться и сказала:
— Я не могу ждать, потому что должна уехать.
Я так нервничала и была столь неловкой, что якобы нечаянно опрокинула бутыль с перекисью водорода, которая тут же и разбилась.
— Это неважно,— сказала я.— Мы приготовим состав, который исправит все дело. Вы сегодня вечером вымоете им голову и завтра ваши волосы будут выкрашены в нужный вам цвет.
Моя клиентка уехала с никак не действующей жидкостью для волос, а я послала капитану Ляду приметы:
«Плохо выкрашенные волосы, обесцвеченные перекисью, желто-рыжего цвета» и т. п.
В один прекрасный день моя клиентка была арестована в Нанте.
* * *
Отсутствие вестей из Парижа дезориентировало меня. Я требовала у капитана Ляду обещанного самолета. Начальник ни слова не ответил на это, так же как и относительно перевала через Пиренеи.
Я разыграла перед бароном настоящий приступ кокетства, чтобы получить предлог вернуться во Францию.
Стоял декабрь. Приближались рождественские праздники. Я утверждала, что мне для сочельника необходимо вечернее платье.
То, что молодая женщина рискует быть арестованной, чтобы удовлетворить свою страсть к нарядам, не удивило барона фон Крона. Его даже устраивала возможность избавиться от меня на несколько дней. Он собирался отдохнуть и провести некоторое время со своей женой. О нем много сплетничали в немецких кругах. Мое присутствие навлекло на него немало осуждений и недоброжелательных намеков со стороны военного атташе и посланника.
* * *
В Париже я получила записку от капитана Ляду. Он уведомлял меня, что я буду принята его заместителем.
— Капитан в отъезде,— сообщил мне высокий молодой человек, принявший меня в 5-м отделе.— Если у вас имеется срочное сообщение, передайте его мне; по приезде капитана я ему немедленно доложу обо всем.
Еще одно разочарование! Я хотела говорить именно с капитаном Ляду. Мне хотелось все же выразить свое недовольство.
— Ответьте мне: да или нет? — сказала я.— Должна я пройти по секретному перевалу немцев через Пиренеи или не должна? Капитан разрешил мне вести переговоры с летчиками, газетчиками и т. п. ... Все готово. Авиационные празднества назначены на весну. Хедилья согласен приехать за самолетом. Что мне делать? Вы знаете, что военно-морской атташе принимает часть своих агентов у меня. Я несколько раз просила капитана Ляду установить за моим домом наблюдение. Ничего не было сделано. Я не знаю, что и подумать. Я приехала в Париж на всякий случай, чтобы сказать вам, что бывают условия, при которых немыслимо работать. Если я вернусь в Мадрид, то хочу иметь уверенность в том, что у меня в Испании имеется помощник.
Заместитель капитана Ляду слушал меня с некоторым удивлением.
Прежде чем уйти, я обратилась к нему со следующей просьбой:
— Попросите, пожалуйста, начальника установить за мной наблюдение в Мадриде.
— Я передам нашу беседу капитану,— ответил заместитель, не вдаваясь в другие объяснения.
На следующий день я получила от капитана Ляду весьма лаконичное письмо:
«Дорогой друг!
Мне очень жаль, что недостаток времени не позволил мне вчера увидеться с вами.
Возвращайтесь в Мадрид. Вы получите там письмо от М. де Н. Он напишет вам относительно вашего перехода через Пиренеи. Будьте спокойны, в остальном все идет хорошо.
Почтительно целую ваши дружественные ручки и желаю счастливого пути.
Жан Севеноль».
Мой начальник прибавил несколько информаций для барона. Чтобы оправдать свое путешествие во Францию, я должна была доказать, каким добросовестным агентом был С-32.
Я вернулась в Испанию несколько успокоенная и вручила фон Крону привезенную мной информацию. Он скорчил гримасу.
— Вначале,— упрекнул он меня,— ваши сведения были более интересными.
Я пожала плечами.
— Вам следовало бы понимать, что я потеряла часть своих парижских знакомств и что я не нахожусь там достаточно времени, чтобы заводить новые. Но у меня в запасе имеется для вас сюрприз: Зозо, о котором я вам уже как-то говорила, будет вам посылать теперь информацию.