Барон был весьма опечален. Со дня моего возвращения в «Зеркало жаворонков» он страдал от нападок германского посла и военного атташе.

Однажды вечером он позвал меня:

— Марта, здесь вы подвергаетесь опасности. Мне завидуют, а тем самым и вам.

В важных случаях он всегда слегка медлил, прежде чем начать говорить по существу.

— Фон Калле вас ненавидит. Сегодня утром он говорил мне, что вы меня предаете и что я должен внимательно следить за вами. Я знаю, что его слова продиктованы только завистью. Так как меня в ближайшем будущем ожидают очень неприятные объяснения по поводу вас, то я вас пошлю...

— Куда? — спросила я, заинтересовавшись.

— Один из моих агентов должен был поехать в Аргентину. Вы его замените.

Я разыграла покорность.

Меня не слишком радовала мысль об отъезде. Но я знала по опыту, что всякое задание позволяло мне помочь Франции. То, что удалось сделать в Марокко, удастся повторить и в Аргентине. Барон предупредил меня, что я поеду в Буэнос-Айрес с секретной почтой и таинственным «гарнизоном».

— Завтра вечером,— сказал он мне,— я обедаю у вас на улице Баркильо.

Когда фон Крон приходил обедать в «Зеркало жаворонков», это означало, что он хотел с кем-нибудь встретиться.

— Вот и прекрасно! — обрадовалась я.— Мы превосходно отпразднуем мое возвращение. Я сама поеду за провизией, потому что Эмилия не сумеет так хорошо, как я, выбрать все, что нужно, и приготовлю ваше любимое блюдо.

На следующий день он сразу спросил:

— Никто не приходил?

Я разыграла удивление.

— Нет. Вы ждете гостей?.. Я накрыла стол только на двоих.

— Гость не к обеду,— ответил он, смеясь.

Затем он заперся у себя в кабинете и попросил меня не беспокоить его.

— Когда позвонят, я открою сам,— сказал он.

Лестница была не освещена, и я не могла с моего наблюдательного поста разглядеть посетителя.

В 7 часов 30 минут раздался звонок. Кто мог быть этот неизвестный агент, который, судя по предосторожностям, принятым фон Кроном, несомненно, выполнял важное задание?

— Я очень голодна,— сказала я Эмилии.— Подайте грибы.

Я была слишком напряжена, чтобы есть с аппетитом, но мужественно заставила себя проглотить пищу. Для того чтобы моя хитрость увенчалась успехом, нужно было продлить свидание барона со шпионом (как я позже узнала, одним из главных).

После того как я с притворной жадностью съела, по крайней мере, половину блюда, я тихонько выпила приготовленное для этого случая лекарство. Мне сразу стало дурно, закружилась голова. Я позвала на помощь. Эмилия очень испугалась, увидев меня в таком состоянии. Ее крики привлекли внимание барона, и он с яростью открыл дверь кабинета. Увидев, что мне плохо, он тоже испугался и попытался вызвать по телефону врача. Но не мог дозвониться и решился оставить кабинет, чтобы пойти за врачом.

Дверь в кабинет была полуоткрыта. Ничего не подозревавший шпион вышел к нам и учтиво осведомился, что произошло. Я была в полуобморочном состоянии, и Эмилия попросила его помочь отнести меня в спальню. Почувствовав себя лучше, я поблагодарила его по-испански.

Кем мог быть этот человек? Ему было около сорока лет, у него был интеллигентный и решительный вид. По манере держаться он явно принадлежал к испанской буржуазии.

Барон вернулся с врачом. Я рассказала доктору, что съела грибов и, почувствовав себя нехорошо, немедленно приняла рвотное. Он одобрил меня, послушал и объявил, что мое присутствие духа устранило всякие нежелательные последствия.

Мне нужно было знать о шпионе больше, чем только внешние приметы. Я была уверена, что это крупный агент.

На следующий день я увидела его в отеле «Палас», когда он пересекал холл. Я спросила портье, живет ли этот человек в отеле.

Меня в этом отеле знали, ведь я здесь жила в начале своего пребывания в Мадриде. Портье ответил:

— Да! Комната 423.

И он подмигнул мне с понимающим видом.

Я сумела посмотреть в книгу посетителей и прочитать: «Комната 423, Камильо Фуентес».

Позже я узнала, что Фуентес, видный агент, оказывал значительные услуги барону фон Крону в подводной войне, отмечая передвижение французских и английских кораблей. Он свободно посещал союзные порты, и его как крупного испанского коммерсанта всюду принимали с доверием и уважением. Я сообщила о нем в Париж. Но в это время в секретной службе моей родины уже что-то было неладно. Фуентес был арестован месяц спустя в Англии, приговорен к смерти и расстрелян.

Когда мой отъезд в Аргентину был решен окончательно, я отправила срочную записку М. де Н., чтобы предупредить его.

М. де Н. ответил мне по телефону:

— Я вас жду.

Встреча с французом в Мадриде грозила большой опасностью. После обеда я поехала сначала на одном трамвае, потом пересела на другой; я два раза возвращалась к себе. Затем, посмотрев в окно и убедившись, что за мной нет слежки, я снова вышла из отеля.

— Месье де Н.,— сказала я, придя на свидание,— немцы поручили мне важное дело. Предупредите, пожалуйста, Париж, что я отплываю 11 мая в Аргентину на «Королеве Виктории». Я везу секретную почту и «гарнизон». Больше я ничего не знаю. Необходимо, чтобы капитан послал кого-нибудь сопровождать меня. Если возможно, этот человек должен бегло говорить по-испански. Мне, несомненно, понадобится помощник.

Барон решил проводить меня до парохода.

Я с сожалением оставляла свою собачку в доме на улице Баркильо. Автомобиль поехал сначала в северном направлении, так как фон Крон тоже опасался слежки. В Викторио мы повернули на юг.

— Зачем так петлять? — спросила я.

— На случай слежки... Французам, думаю, очень хочется знать, что вы с собой везете.

Я подавила улыбку.

Мы пробыли день в Хересе и приехали в Кадис за сутки до прихода «Королевы Виктории». Остановились в «Гранд Отеле». Вечером барон попросил меня подождать его в комнате и ушел. Он сказал, что объяснит мне мою миссию, и скоро вернулся с небольшим чемоданом. Вынул из него коробку с почтовой бумагой такого же формата, как и та, которую я возила с собой в Марокко, а также два термоса, письма для частных лиц в Аргентину, доставленные из Германии на подводных лодках, и небольшой мешочек с пшеницей.

— Вот что вам придется везти,— сказал он.

— Но где же «гарнизон»,— спросила я,— этот чрезвычайно важный «гарнизон», о котором вы мне говорили?

— Вот он,— сказал он, поднимая термосы.— Они наполнены долгоносиками. Что касается коробки с почтовой бумагой, то будьте очень внимательны. Последние листы только кажутся чистыми; на самом деле они покрыты текстом, написанным колларголом. Вы можете пользоваться первыми листами; я даже советую вам это сделать из предосторожности. Если вы случайно будете задержаны в море каким-нибудь кораблем союзников, то спрячьте коробку у себя.

Любопытствуя, как и все женщины, и ничему якобы не придавая значения, я попросила:

— Покажите мне этих «зверушек», которых вы называете долгоносиками. У нас долгоносиками называют жаворонков.

Он открыл термос и вытряхнул несколько долгоносиков на ладонь, взял лупу и, гордясь своими познаниями, прочел мне маленькую лекцию.

— Родина этих долгоносиков — Восточная Индия. Они мельче, чем европейские. Посмотрите внимательно и вы увидите у них на спинах по четыре маленьких красных пятнышка, почти не заметных для глаза. По этим пятнышкам и определяют их происхождение. Эти насекомые уничтожают пшеницу, маис, рис и ячмень. Самое замечательное, что они, размножаясь, кладут от 200 до 300 яичек в час.

Я воскликнула:

— Но тогда пароход будет заполнен ими через неделю.

— Нет,— ответил, улыбаясь, барон.— Кладка яичек начнется только осенью, в тот момент, когда мы поведем большое наступление на союзников.

Легко себе представить, какие чувства овладели мной, когда я услышала о таких способах ведения войны. Я делала вид, что нахожу все это гениальным. Я старалась восхищаться, а на самом деле была поражена тем, что наши противники не упускали ни одного случая нанести нам ущерб.

— Что мне делать со всем этим добром в Бу-энос-Айресе? Я не понимаю, каким образом эти «зверушки» могут способствовать германской победе...

— Вы передадите все это военно-морскому атташе господину Мюллеру. Он возьмет на себя распределение этих «зверушек» по снабженческим складам союзников. Уничтожая запасы хлеба, мы помогаем подводной войне и обрекаем противника на голод.

Небрежно, словно все это было мне совершенно безразлично, я положила мешочек с пшеницей, долгоносиков и почтовую бумагу в свой чемодан. Мы поехали в порт, и барон проводил меня на пароход.

Прежде чем со мною распрощаться, он дал мне последние инструкции:

— Вы остановитесь в отеле «Рояль» на улице Рояль. Там спросят ваше имя. Отвечайте: С-32. Военно-морской атташе господин Мюллер сам придет к вам. Не забудьте положить в термосы немного пшеницы на время пути.

Послал ли мне капитан Ляду помощника, в котором я так нуждаюсь? Пока я никого не встретила на пароходе. Правда, у меня не было случая показаться пассажирам. Я заболела морской болезнью с момента отъезда и в течение двух дней оставалась в своей каюте без еды, не чувствуя желания с кем-либо встречаться.

Наконец после сорока восьми часов пребывания на пароходе я решила прогуляться по палубе.

Я никогда не могла понять, почему во время войны люди так много путешествовали. «Королева Виктория» была переполнена, и в классе «люкс» было очень много пассажиров — большинство англичан и несколько французов.

Наслаждаясь свежим воздухом, я заметила, что один пассажир явно хочет подойти ко мне.

Это был высокий худой человек с блестящими голубыми глазами, впалыми щеками и розовыми пятнами на скулах, с виду француз. Помощник ли это, которого я так ждала?

На палубе было много пассажиров, и он, вероятно, потерял надежду со мной заговорить. Порыв ветра сорвал с него фуражку, он поднял ее и обратился ко мне по-испански...

— Ветер привлекает легче, чем жаворонок...

На этот раз капитан Ляду не забыл сообщить пароль.

— В это время,— отвечала я по-французски,— бар должен быть пуст. Это место, где люди не прячутся. Хотите, пойдем туда.

— С удовольствием,— сказал он.

Он с большой учтивостью представился:

— Лейтенант Мари.

Вскоре я узнала, что лейтенант Мари жил до войны в Аргентине, После призыва служил в артиллерии, был отравлен газами и уволен с военной службы. Он казался очень больным, о его состоянии можно было судить по нездоровому блеску глаз.

В баре сидела только одна парочка.

Мы выбрали столик в уголке. Я сообщила лейтенанту Мари о цели моей поездки, передала инструкции и спросила, какие приказания дал капитан Ляду.

Лейтенант Мари, бывший, по-видимому, новичком, сказал мне напрямик:

— Я должен привезти в Париж все, что вам было доверено немцами.

Я подскочила. Какой нелепый метод! Сдерживая раздражение, я заявила:

— Если дело обстоит так, то мне нет смысла ехать в Аргентину, как вы сами можете понять. Если я приеду с пустыми руками, что я скажу?

— Что вас обокрали...

Я пожала плечами. Начальники, руководящие издалека, склонны все упрощать.

— Нет, немцы в Аргентине поймут все, уверяю вас. Пойдемте в мою каюту, я вам передам все, что барон мне доверил. Пароход останавливается на Канарских островах; я воспользуюсь этой остановкой, чтобы вернуться во Францию.

Лейтенант Мари начал понимать нелепость полученных распоряжений и сказал:

— Не сердитесь. Это военный приказ.

Очень корректный и симпатичный, Мари все же был офицером. Он был здесь, чтобы повиноваться, а не для того, чтобы действовать по собственной инициативе. Признавая всю нелогичность инструкций, он все же покорно выполнял их.

— Я хочу,— сказала я,— чтобы вы зашли ко мне. Вы, по-видимому, совсем не представляете себе трудностей шпионажа. Я хочу показать вам весь свой багаж, до того как передам вам материалы, доверенные мне немцами. Когда я вышла из своей каюты, я не знала, встречу ли вас, и не знала о полученных вами распоряжениях. Проводив меня, вы найдете все в том же порядке и сможете заверить капитана Ляду, что я вам передала действительно все.

Как только мы очутились в моей каюте, я открыла чемоданы и спросила лейтенанта Мари:

— Вы умеете фотографировать?

— Да.

— Тем лучше. На пароходе, несомненно, имеется фотолаборатория. На остановке вы должны купить проявитель и тушь. У меня, к счастью, есть с собой колларгол. И вы можете, взяв все документы, выполнить инструкции капитана, а я смогу продолжать свой путь.

Он все еще не понимал. Я объяснила:

— С помощью проявителя мы проявим почту, а с помощью колларгола перепишем ее.

Я приготовилась вытряхнуть долгоносиков из термоса, чтобы показать их лейтенанту, как вдруг дверь с шумом открылась. Вошел помощник капитана и, размахивая руками, закричал на лейтенанта Мари:

— Синьор, существуют определенные правила. Мужчинам запрещается входить в каюты к дамам.

Термосы в этот момент были у нас в руках. Почему помощник капитана так грубо ворвался к нам? Разведчик повсюду видит подозрительных людей. Может быть, этот багровый от ярости испанец подкуплен немцами? И я решила рискнуть:

— Этот господин — мой друг. Он чувствует себя нездоровым и хочет получить на ночь теплое питье. Я собиралась дать ему термос. Разве это запрещено?

Он ответил, что правило остается правилом. По его негодованию и упрямству я поняла, что у него более веские основания помешать нашему свиданию, чем официальные правила.

— Идемте,— сказал он Мари.

Я передала Мари термос и условилась встретиться с ним на палубе.

Мы прибыли на Канарские острова. Стоянка длилась двадцать четыре часа. У Мари было достаточно времени, чтобы достать все, что я поручила ему купить. Он бегал все утро, но вернулся разочарованный — не нашел нужного реактива.

— Вы получите его у какого-нибудь химика, раз его нельзя достать в магазинах.

В Лас-Пальмасе не было химиков!

Мы хорошо изучили друг друга, и у нас создались идеальные товарищеские отношения. Лейтенант Мари предоставил мне действовать, убежденный в том, что инициатива в данном случае более полезна, чем слепое послушание. Но что делать? Решение пришло на следующий день. Один безобидный и обычный на борту случай подтолкнул меня на немного дерзкую и вполне правдоподобную уловку. Было это так. Я принимала душ. Было очень жарко, я открыла иллюминатор, и внезапно вода залила всю каюту, все вещи и мешочек с пшеницей, служившей пищей долгоносикам.

Случай помог мне.

Я передала лейтенанту Мари для капитана часть почтовой бумаги, полученной от фон Крона, а на остальной написала с помощью колларгола вполне безобидный немецкий текст. Затем погрузила коробку и бумагу в морскую воду, которая быстро оказала свое действие.

— А теперь,— воскликнула я,— лейтенант Мари, по местам и огонь по долгоносикам. Но торопитесь, мой заклятый враг, наверно, следит за нами.

«Моим заклятым врагом» был помощник капитана, который ненавидел меня и следил за мной.

— Но что же я должен делать с долгоносиками? — обеспокоился смущенный Мари.

— Утопите их, господин артиллерист,— ответила я.

И лейтенант Мари утопил «зверушек».

— Я жалею,— сказала я, когда он вернулся в каюту,— что не могу преподнести их вам. Они послужили бы для вас воспоминанием о секретной войне. Но и мертвыми я должна доставить их в Буэнос-Айрес.

Мы решили замаскировать мертвых долгоносиков, смешав их с пшеницей. Просушили смесь и заполнили ею оба термоса.

«Рояль» представлял собой второклассный, но довольно комфортабельный немецкий отель и был расположен в самом центре города. Стол был превосходным и обильным, комнаты очень чистыми.

Отвращение Мари к немцам было непреодолимым. Я просила его поселиться за городом, как ему хотелось.

— Будьте так добры,— сказала я ему,— купите мне очки с увеличительными стеклами. Я хотела бы, чтобы они давали очень большое увеличение; закажете их у оптика, если не найдете готовых, и отдадите мне на пароходе на обратном пути.

Я считала, что очки с увеличительными стеклами могли бы послужить мне, не вызывая подозрений. Я уже не раз могла бы расшифровать издали тексты, если бы у меня были такие очки. Но я не могла заказать их в Мадриде, где все меня знали.

Мне не пришлось долго ждать визита немцев. Днем прислуга в отеле сообщила, что меня хочет видеть какой-то господин.

— Проводите его ко мне,— сказала я.

Человек лет сорока или сорока пяти, высокий и худой, поспешно вошел в комнату, даже не постучав в дверь.

Эта манера обращения сразу привела меня в дурное настроение.

Закрыв за собой дверь, этот человек сказал:

— С-32.

Из предосторожности я спросила:

— Вы говорите по-французски?

Нет, он не говорил. Я с трудом изъяснялась по-испански. Это избавляло меня от подробных объяснений.

Сначала я вручила ему оба термоса и письма, адресованные частным лицам. Затем взяла коробку с почтовой бумагой и протянула ее своему посетителю со словами:

— Ночью моя каюта была залита водой через иллюминатор, и я боюсь, что коробка и бумага пострадали.

Не меняя своего строгого и надменного выражения, человек спросил:

— Когда вы уезжаете обратно?

— Я уезжаю с тем же пароходом, с каким приехала, через три недели.

Он ушел, прижимая к себе драгоценное оружие, посланное ему Германией через посредство «Жаворонка».

Я думала, что он мог заметить мою хитрость. На этот раз риск был большим. Но почему же они послали лейтенанта Мари с такими чисто военными инструкциями? Предполагая, что у немцев могли возникнуть подозрения, я приготовилась оставить отель «Рояль» и присоединиться к лейтенанту Мари. Может быть, мне действительно следовало стать под его защиту? Но подумав, я решила, что не стоит. Исчезнуть, переменить отель — это значило дать немецкому военно-морскому атташе повод к недоверию.

Итак, я спокойно осталась ждать обвинения.

Для агента-двойника каждый день чреват смертельными опасностями.

Мне предстояло прожить в отеле «Рояль» три недели, в течение которых я должна была разыгрывать полное спокойствие.

Если бы подозрения подтвердились, я могла внезапно исчезнуть в море или быть приглашенной к обеду, за которым мне подали бы роковой бульон.

— Мадам,— сказал мне к концу первой недели управляющий отелем,— вас просят остаться сегодня в вашей комнате. К вам придут.

Столь же мало вежливый, как и при первом свидании, военно-морской атташе вошел в мою комнату, не постучав.

— С-32, я пришел вас предупредить, что нам не удалось проявить вашу почту. Имеете ли вы представление о том, что я должен делать с пшеницей?

Итак, я могла использовать это положение в благоприятном для себя смысле. У меня хватило сообразительности сказать:

— Не знаю. Лицо, пославшее меня, наверное, дало вам все указания в письмах. По возвращении в Мадрид я расскажу ему обо всем, что произошло.

Видимо, моя версия оказалась довольно правдоподобной. Немецкая секретная служба должна была предусмотреть опасность от морской воды и вложить почту в водонепроницаемый пакет.

Военно-морской атташе на секунду задумался. Потом остановил на мне взгляд своих серых глаз, словно желая прочесть мои мысли. Но я говорила с таким апломбом, с таким спокойным и в то же время скучающим видом, что он не мог прийти к окончательному выводу.

Накануне отъезда я спросила у хозяина отеля, получу ли я письмо для передачи фон Крону. Ответа не последовало.

Я возвращалась к себе. Увидев издали пробирающегося в мою комнату дежурного по этажу, я тихо вошла вслед за ним. И ничуть не удивилась, найдя его склонившимся над моим раскрытым чемоданом.

— Что вы здесь делаете? — спросила я.

— Я хотел переписать то, что мне будет нужно отнести завтра на пароход,— пробормотал он.

— Теперь не время для таких проверок,— ответила я.

Как я и предвидела, военно-морской атташе велел следить за мной.

Я не видела Мари с начала нашего пребывания в Буэнос-Айресе. Что с ним? Ввиду опасности, которой я подвергалась в Буэнос-Айресе, я не хотела компрометировать ни его, ни себя.

Встречу ли я его завтра на пароходе?

К моему большому удивлению, скажу даже — к моей большой радости, лейтенант Мари пришел к отходу парохода. Он похудел еще больше. Его трясла лихорадка. У меня создалось впечатление, что мне удастся привезти только труп.

Наш пароход был так же переполнен, как и на пути в Аргентину. Женщин было очень мало: в классе «люкс» — всего две.

По мере приближения к экватору лейтенанту Мари становилось все хуже. Он задыхался.

В море я ежедневно получала от барона радиограммы. За два дня до прибытия в Кадис он сообщил, что будет ждать меня в порту этого города.

Слегка опечаленные стояли мы с лейтенантом Мари на корме, опираясь на поручни. Я повторяла ему, чтобы он запомнил наизусть последние слова моего донесения Парижу, когда заметила, что выражение его лица изменилось и он сильно покраснел.

— Что с вами? Вам нездоровится? — встревожилась я.

У него не было времени для ответа. Барон фон Крон стоял передо мной. Он подъехал к нам на лодке.

Несмотря на то что я была захвачена врасплох, я разыграла сильнейшую радость.

— Ганс! — воскликнула я.— Как это мило с вашей стороны!

Не оставляя времени на размышление, я повела обоих мужчин в свою каюту. Мне необходимо было возможно скорее объяснить присутствие лейтенанта Мари. Мой восторг, хорошее настроение и удовольствие, которое я, казалось, испытывала от этой неожиданной встречи, устраняли все подозрения барона.

Я представила их друг другу:

— Лейтенант Мари... барон фон Крон...

Затем я прибавила:

— Только что я рассказывала господину Мари о вас. Господин Мари ездил в Аргентину, где у него были дела. Он — француз, возвращающийся во Францию, был отравлен газами на войне и с тех пор уволен с военной службы. Мы очень много беседовали с ним о событиях. Господин Мари, хорошо знакомый с положением дел на фронте, считает, что победа немцев — дело недалекого будущего. Если вы захотите, он готов служить вам.

Испуганный этой тирадой, лейтенант Мари казался очень смущенным. Он покраснел и отступал к двери, словно готовясь сбежать. Взглядом я ему дала понять, что моя версия была единственным выходом из нашего положения. Он овладел собой и кивнул головой, подтверждая мои слова. Счастливый этим неожиданным приобретением, фон Крон принял смущение лейтенанта Мари за проявление скромности. Из деликатности от отозвал меня в сторону и прошептал на ухо:

— Должен ли я предложить ему денег?

Я кивнула. Фон Крон порылся в бумажнике и протянул лейтенанту Мари три тысячи песет; это была та же сумма, что была вручена когда-то мне в окрестностях Сан-Себастьяна. Мой спутник, бледный, взволнованный, словно застыл и не смел протянуть руку.

— Примите деньги,— сказала я ему.— Это аванс, а не цена предательства.

Барон добавил еще некоторую сумму.

— Когда вы дадите мне информацию, я вам пришлю еще столько же.

Уф!.. Мы миновали опасное место. К Мари возвращалось его хладнокровие; мужчины обменялись адресами, я успокоилась.

После таможенного осмотра барон, расцветший от радости свидания со мной, сообщил, что его присутствие в Кадисе было вызвано пребыванием в этом порту интернированной подводной лодки. Я сделала гримасу и не упустила случая упрекнуть барона в недостатке деликатности.

— Благодарю вас,— сказала я недовольным голосом.— А я-то думала, что вы просто приехали меня встретить. Я ведь очень требовательна.

Он пробормотал какое-то объяснение. Я решила использовать все преимущества нападающей стороны и сказала:

— Хорошо же! Чтобы вознаградить меня, вы возьмете меня с собой на подводную лодку.

Он чуть не подскочил:

— Но это совершенно невозможно!..

— Но раз эта лодка интернирована, это ведь не имеет никакого значения.

Он подумал немного, потому что ему хотелось загладить свою оплошность и доказать, что прежде всего ему хотелось меня видеть. Затем он сказал:

— Я познакомлю вас с командиром...

Мы направились к отелю, и, раз уж разговор о подводной лодке был начат, мне оставалось только продолжать его.

— Скажите мне, Ганс, кто командует подводной лодкой, интернированной в водах нейтральной страны?

— Командир является хозяином на своем корабле. Но в данном случае он не может сдвинуться с места без разрешения военно-морского министерства нейтральной страны. Будучи военно-морским атташе в этой стране, я являюсь начальником этого командира.

— В таком случае я совсем не понимаю, почему вы колеблетесь?

— Одевайтесь,— сказал он мне,— мы встретимся с командиром в ресторане.

Я тщательно обдумала свой туалет и выбрала платье из черного тюля с красным поясом. Чтобы дополнить общую картину, я приколола к платью несколько белых гвоздик, то есть я оделась в цвета немецкого флага.

После представления командир лодки похвалил мой туалет, одобряя мой вкус и уверяя, что я ношу именно те единственные цвета, которые он любит.

— Я люблю моряков,— отвечала я.— Барон рассказывал мне о подвигах немецких моряков. Я надела это платье в вашу честь.

— Вы немка? — спросил он по-немецки.

Первый раз за все время я чуть не выдала себя жестом. Но сразу же исправила свою оплошность взглядом, выражавшим мое невежество. Барон сказал несколько слов в мое оправдание, сообщив, что я не знаю немецкого языка.

Мы принялись за обед с большим аппетитом. Что-бы оправдать мое присутствие, фон Крон перевел разговор на тему о шпионаже. Он во что бы то ни стало хотел возвысить меня в глазах командира. Он объяснил ему, что я ценный агент и ездила в Аргентину выполнять задание, имеющее громадное значение для германского командования.

За обедом беседа становилась все более непринужденной и откровенной. Я узнала, что фон Крон только что получил из Берлина инструкции относительно нового плана пропаганды (предполагалось издавать специальные листовки для распространения в окопах союзников). Одно признание вызывает другое, и командир сообщил фон Крону, что его лодка, плененная в испанских водах, предполагает тайно отплыть. Он ждет только некоторых добавочных инструкций.

Разрешение на посещение подводной лодки мне было дано.

По пути фон Крон предупредил меня:

— Мы возьмем шлюпку с другой стороны порта и незаметно подплывем к подводной лодке.

Действительно, на другой стороне рейда нас поджидал рыбак со шлюпкой.

— Мне хотелось, Марта, доставить вам удовольствие. Вы работали для Германии, и вы увидите вблизи то, что может создать Германия. Главное, держите это посещение в тайне. Из внимания к экипажу не говорите по-французски. Если вы захотите что-нибудь сказать, говорите по-испански.

ИС-52 находилась в левой части порта и стояла на якоре, скрытая от любопытных взоров высокой кирпичной стеной. Носовая часть подводной лодки была обращена к морю, и ей легко было бы уйти из-под наблюдения испанских властей.

Командир в штатском ожидал нас на палубе. Он провел меня по всему судну. Машины, моторы и все остальные части сверкали, запасы были укомплектованы, и экипаж был вполне готов к походу. Это положение вещей не указывало на примирение с пленом.

Барон, по своему чину капитан 2-го ранга, не без патриотической гордости показывал мне сложнейшее устройство подводного корабля.

— Вот,— говорил он,— водонепроницаемые помещения, в которых хранятся торпеды (в данный момент они были пусты).

Я как летчица интересовалась главным образом моторами. Мое любопытство было возбуждено.

— Объясните мне, Ганс,— спросила я по-испански,— как движутся лодки под водой?

Его лекция была прервана приходом командира, предупредившего, что нас ждет рыбак.

Матросы, около пятнадцати человек, в полной форме, стояли навытяжку перед военно-морским атташе.

— Я больше не приеду сюда,— сказал фон Крон командиру по-немецки.— Действуйте самостоятельно. Если у вас в последний момент возникнут какие-нибудь затруднения, немедленно сообщите мне по телефону.

— Будьте спокойны, ничто не будет забыто,— ответил командир.

Речь шла о бегстве. Когда оно произойдет? Мне необходимо было узнать это.

По возвращении в Мадрид я немедленно написала М. де Н. и передала ему последние добытые мною сведения. Ответа я не получила.

Он уехал в Париж. Время не терпит. За отсутствием более надежного и удобного способа связи я воспользовалась почтой и послала капитану письмо, предупреждавшее о предполагавшемся бегстве подводной лодки из Кадиса в начале июля. Если почта придет вовремя, мой начальник будет предупрежден.

Баронесса находилась в Гранаде, где у нее были родственники. Пользуясь ее отсутствием, барон пригласил меня к завтраку.

Как всегда, я нашла его в кабинете. Мной овладевало сильное волнение всякий раз, когда я входила в эту комнату. Барон сидел мрачный, окруженный своими картами, атласами и т. п., и серьезным тоном попросил меня сесть.

— Марта, мне нужно поговорить с вами серьезно,— сказал он мне.— Не можете ли вы дать мне подробные сведения о русском, о котором вы мне рассказывали? Я получил из Берлина приказания, которые следует как можно скорее выполнить.

— Вы говорите о Зозо?

— Да, кажется, вы называли это имя. Вы отвечаете за него?

— Конечно. Если вы его щедро вознаградите, можете вполне на него положиться. Что вы хотите от него потребовать?

— Не мог бы он печатать или наладить печатание листовок в формате газеты и организовать их распространение во французских окопах?

— Без всякого сомнения. Но... чтобы выполнить это задание, ему нужны будут сообщники, а вы знаете, что сообщников нужно оплачивать.

— Это ясно. Вызывайте его, в моем распоряжении 300 тысяч песет.

Я написала Зозо и одновременно капитану с просьбой как можно скорее прислать моего товарища. Я рассчитывала на скорый ответ. Париж молчал. Я посылала заказные письма, телеграммы. В ответ — ничего. Молчание капитана Ляду приводило меня в отчаяние — барон каждый день спрашивал меня о Зозо.

— Раз он не едет,— сказал фон Крон,— я поищу кого-нибудь другого.

— Как хотите, но я уверена, что Зозо не едет, потому что ему что-то мешает.

В отчаянии за судьбу дела я обратилась непосредственно к Зозо. Я сообщила ему, что барон ищет другое лицо и что через несколько дней будет поздно.