Нагие первобытные просторы Эфирной дымкой дышат налегке, И дивные сиреневые горы На корточках застыли вдалеке. Вершину роковую различаю, Что думу вековечную хранит. Судьба моя впечатана скрижалью В ее несокрушимости гранит. Каким узлом Синай меня отметил И как настигнуть смог через века? Царит над этой танковою степью Его непостижимая рука. Пустыня затаившаяся внемлет. Вселенной от величья тяжело. И облако таинственно, как древле, Легло на это грозное чело… А море – ослепительной лазури, Цепочка пальм и белозубье волн, И не хватает только знойных гурий, Чтобы дополнить этот сладкий сон. И к солнцу из обветренных ущелий, Где гравий и струенье чистых вод, Цветы и пальмы, зелень, птичьи трели, — Густой и дикий аромат плывёт. Здесь дней творенья дремлющие силы И в небо погрузившийся простор. Здесь каменные отчие могилы — Котомками на древних спинах гор.

Над Сионом весенним, над буйством полей Воздух розовым маслом струится. В эту пору свободы – не бывает светлей — Мир дыханьем умеет молиться.

Бездне весенней недолго синеть В сердце твоем, человече. Лета звенящая, плавкая медь Взвалена будет на плечи. С ношей срастешься ты, словно верблюд. Как бесконечны пустыни! Медью терпенья одет и обут, Грузно шагаешь отныне.

Как прозрачно это тело, Как телесен слог. Что Он сделал, что Он сделал, Неизбывный Б-г? Далеко, в песках Синая Вечность обронил. Все горит и не сгорает Куст, Израиль, Мир. Стать хочу неопалимым Языком огня. Чтобы вздох Ерусалима Окрылял меня. Чтоб над ним расправить перья Огненным щитом, Защищая от безверья Лучезарный дом.

Кто мы, что мы? Лыком шиты, Дублены и солоны, Из кандальной, безъязыкой, Озверевшей стороны. Кто мы, что мы? Дети Данте: Знанья чёрного печать Никаким письмом таланта Невозможно завещать.

В странном мире мы живём: Тело истлевает в нём, Как пожухлая трава. Но, печали нас лишая, Остаются, не ветшая, Бестелесные слова.

Пробитым барабаном молкнет парус. Волна теряет свой прозрачный плед. Нагая, как земля, встречает старость: Немая твердь над суетой сует.

В стране, опять рождённой словом, Преодолевшим все века, Встречают мудро и сурово Его дыханье и рука.

Железные цветы страны железной, Где каждый шорох смертью оттенен, Я помню вашу сумрачную бездну. Она жива. Она одна не сон. И я бреду вдоль проволочной рези. И низок, и тяжел свинцовый свет. И капельки сияют на железе, И ничего на свете больше нет.

Ночь. Сигареты бросьте. Далекий шакала вой. Огромные звездные гроздья Сгрудились над головой. Во мрак устремилась колонна. Слоновий разбег тростника, И вееры пальм исступленных, И фары шальная рука. Вкруг ямы – кромешно и пусто. Засада. Беззвучен отряд. Безлунье. Лишь млечные сгустки На бархате черном горят.

Едкая дымка орудий И приторный запах тлена Смешались в горящем Бейруте, В Парисе, не знавшем Елены.

И в потоке, столь неудержимом, Омуты бывают и коряги, Мнят они рекою овладеть. Нас перенесет через запруду Время – то, что льдинкой ожиданья Зябко прикасается к душе.