— Как он, мистер Эпплби?

В неверном свете лампы кают-компания «Кестрела» походила на скотобойню, а Эпплби, с серым от усталости лицом и в залитом кровью фартуке, на мясника. Оба смотрели на распростертое тело Джеймса Томпсона, казначея, живот которого был туго перетянут бинтами.

— Быстро отходит, сэр, — ответил хирург с холодной официальностью, весьма уместной для таких мрачных обстоятельств. — Посинение губ, ввалившиеся ноздри и сжатые брови говорят о приближающейся смерти. К тому же, он потерял много крови.

— Понятно.

Дринкуотер ощущал пустоту, и хотя знал, что его участия требует тысяча неотложных дел, никак не мог заставить себя уйти из наполненной стонами и запахом крови каюты, будто пребывание здесь было искуплением за ужасы, происходившие несколькими часами ранее.

— Понятно, — повторил он. — Должен заметить, он очень храбро поддержал меня во время абордажа.

Эпплби пропустил это высказывание мимо ушей.

— Вы дали ему опия?

У доктора не осталось сил, чтобы язвить, поэтому он просто кивнул.

— Он накачан опием, мистер Дринкуотер, и предстанет перед творцом в таком вот состоянии.

В голосе его чувствовался упрек.

Дринкуотер вышел из каюты и вернулся на палубу, не заходя в свои «апартаменты», которые ныне занимал Сантона. Пленника заштопали, забинтовали и уложили, связав руки, в койку. Ветер свежел, доходя до шторма, и английские корабли старались отойти от берега, каждый сам за себя. Оставшись в воющей тьме, Натаниэль бродил по раскачивающейся палубе, стараясь успокоиться и нагнать сон, призванный дать организму столь необходимый отдых.

Ветер принес дождь, который поливал зюйдвестки вахтенных с еще большей настойчивостью, чем брызги, долетавшие из-за борта.

По временам в ночи мелькал огонек, говоривший про то, что какой-то из кораблей лавирует, удаляясь от берега, дважды до Натаниэля донесся оклик Балмена, которым тот призывал впередсмотрящих не дремать.

Дринкуотер понимал, что ему не избежать огрубения чувств, начавшегося много лет назад в кокпите «Циклопа», как не избавиться и от событий, случившихся в болотах Каролины. Звериная жестокость, проявленная им в битве, являлась ничем иным, как врожденным качеством, которое упомянутые выше причины извлекли на свет из примитивной части его натуры. Однако ярость эта не могла не умеряться мягким воспитанием, и в поисках облегчения Натаниэль обращался к сентиментальности, как и многие из его современников.

Он искал утешения в чувстве исполненного долга и усиливающейся вере в провидение. Усталость притупила горечь, обуявшую его после битвы, умерила боль воспоминаний, и он почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы сесть за рапорт.

«…корабли расположились борт к борту, — выводил он аккуратным почерком, — и после ожесточенной схватки «Драакен», посыльное судно противника, был взят.

Должен сообщить, что неприятель оборонялся с большой отвагой и причинил большие потери абордажной партии. Тем не менее, все из ее состава проявили себя как подобает настоящим британским морякам, в особенности Джеймс Томпсон, казначей, Эдвард Джессуп, боцман, а также Джеремайя Трэвеллер, артиллерист, погибшие в бою или скончавшиеся от смертельных ранений после».

Натаниэль остановился, проверяя, удалось ли ему выдержать официальный сухой стиль. Прежде списка убитых и раненых необходимо было добавить еще одну важную деталь. Он снова взялся за перо.

«Среди захваченных в плен находится офицер французского флота, капитэн-де-фрегат Эдюар Сантона, являющийся, как ведомо Вашей Чести, агентом французского правительства. Среди его бумаг обнаружен запечатанный конверт с документами, относящимися к планировавшейся высадке в Ирландии».

Дринкуотер старательно поставил под рапортом подпись. Приложив список потерь, он вышел на палубу. Огромные жертвы не сказались отрицательно на духе экипажа. Все «кестрельцы» испытывали облегчение, что остались живы, и ощущали гордость при виде «Драакена», следующего за кормой под командой Хилла, которого ранение в руку, похоже, не слишком беспокоило.

Дринкуотеру не было смысла обижаться на своих людей. Натаниэль знал, что из всех только он да Эпплби терзаются муками совести. Со стороны матросов это было вовсе не жестокосердие, а удивительная способность приспосабливаться к вечно изменчивой природе вещей. Натаниэль поймал себя на том, что завидует этому качеству, когда созвал нижних чинов, чтобы поблагодарить за проявленное в битве мужество. Звучали его слова жутко помпезно, но моряки слушали, затаив дух. Это позабавило бы Элизабет, сказал он себе, уловив на устах моряков довольные усмешки. От этих улыбок и при мысли про жену он почувствовал себя лучше, ведь до поры, пока голландцы не выказывали желания выйти за Тексель, Натаниэль не позволял себе расслабиться даже на миг. Теперь же свинцовое небо странным образом показалось вдруг светлее, а вид раскачивающегося на волнах «Адаманта» радовал глаз.

Капитан завершил речь, и над строем раздалось немногочисленное «ура». Дринкуотер повернулся к накрытым тканью фигурам, распростертым между орудиями. Тел было тринадцать.

Он убивал, произносил высокие слова, теперь ему предстоит хоронить своих мертвых — так требовал бессмысленный, противоречащий сам себе ритуал.

Достав из разорванного кармана замусоленного мундира переплетенный в кожу молитвенник, принадлежавший некогда его тестю, Дринкуотер стал читать: «Иисус сказал ей: Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет». А над головой трепетал на ветру красно-белый флаг.

Эскадра Дункана бросила якоря в Норе, дабы принять похвалу Парламента и благодарность нации. Поначалу стратегические последствия победы представлялись министрам вторичными по сравнению с шансом спокойно перевести дух. Вопреки мятежу сила флота Северного моря оказалась не подорвана. Моряки искупили свою вину, а правительство убедилось в правильности своей политики. Лучи виктории согрели все партии, эйфория охватила все умы, все наперебой торопились чествовать победителей. Недавние мечты Дункана получить при выходе в отставку титул пэра Ирландии могли показаться мелкими по сравнению с пожалованием его в бароны и виконты Великобритании; Онслоу стал баронетом, Троллоп и Фэрфакс — рыцарями, все первые лейтенанты линейных кораблей получили чин коммандеров. Навешивались медали, раздавалось именное оружие, а благодарности обеих палат Парламента щедро сыпались на флот. Толку с последних было впрочем, по меткому выражению Тригембо, что с козла молока.

Прежде чем отправиться на доклад к Дункану, Дринкуотер допросил Сантону.

Француз едва мог говорить, рассеченная щека болезненно раздулась вокруг грубых швов, наложенных Эпплби. Во время первого допроса он назвался, говоря по-английски, но Дринкуотер не стал тратить на пленника много времени — ему хватало дел управляться с сильно поврежденным куттером, лишившимся половины экипажа ранеными или убитыми.

Но на утро, когда они пришли в Нор, Сантона, почувствовавший себя несколько лучше, сам попросил о встрече.

— Кто вы? — спросил француз, едва разжимая губы, но при этом иностранный акцент его почти не чувствовался.

— Моя фамилия Дринкуотер, сэр.

Сантона кивнул и пробормотал себе под нос: «Буарло…», словно размышляя о чем-то. Потом продолжил, уже вслух.

— Вы командуете этим судном?

— В настоящее время да.

— А старик… Гриффитс, так?

— Вы его знаете? — от удивления Дринкуотер сбился с холодного официального тона. Сантона попытался было улыбнуться, но быстро осекся, сморщившись.

— Добыча всегда знает имя охотника. Ваш корабль хорошо назван — по-нашему оно звучит «La Crécerelle».

— Почему вы повесили Брауна?

— Он был шпион, и знал слишком много… Этот человек был врагом Франции и Революции.

— А вы тогда кто?

— Я — военнопленный, месье Буарло.

На этот раз Сантона улыбнулся одними глазами. Уязвленный, Натаниэль вскинулся.

— У нас достаточно улик, чтобы вздернуть вас. Ортанс Монтолон в тюрьме.

Веселье француза как рукой сняло. Он выглядел как человек, которого внезапно перетянули плетью. Кровь отлила от его лица.

— Уведите, — бросил Дринкуотер Хиллу, неприязненно глядя на пленника. — А потом приготовьте мою гичку.

— Дринкуотер, рад вас видеть! Честное слово, хорошенькую трепку мы им задали, но и они дрались чертовски недурно, а?

Берроуз, встречавший его у борта, пребывал в превосходном расположении духа, получив свой новый чин. Он обвел рукой корабли эскадры.

— Едва ли найдется сбитый рей, зато корпуса как решето! Черт, с одной стороны я рад, что мы с ними сотворили, хотя с другой стороны… Ни единого приза, который годен к включению в списки флота… Разве что ваш, а?

— Да, сэр, но он и так обошелся нам слишком дорого.

— Это верно, — кивнул разом посерьезневший Берроуз. — Потери у нас ужасные: более тысячи убитых и раненых. Но пойдемте же, адмирал желает переговорить с вами — я уже собирался послать на «Кестрел» мичмана.

Дринкуотер спустился за Берроузом вниз и прошел мимо часового.

— Мистер Дринкуотер, милорд.

Доложив, Берроуз подмигнул приятелю и вышел. Натаниэль подошел к заваленному бумагами столу, за которым сидел, строча пером, Дункан.

— Садитесь, — устало промолвил адмирал, не поднимая взгляда.

Дринкуотер осторожно опустился на стул, тело все еще ныло от ушибов и порезов, полученных при Кампердауне. Ему подумалось, что в этом кресле перебывало за последние двадцать четыре часа великое множество седалищ.

Наконец Дункан поднял голову.

— Ах, мистер Дринкуотер. Полагаю, у нас с вами осталось некое незавершенное дельце, не так ли?

Сердце у Натаниэля екнуло. Ему показалось вдруг, что он где-то допустил ужасный промах — не исполнил приказ, не отрепетовал сигнал. Он тяжело сглотнул и положил на стол пакет.

— Мой рапорт, милорд.

Дункан сломал печать. Потирая усталые глаза, он читал, Дринкуотер тем временем молчал, прислушиваясь к стуку собственного сердца. Белая роспись большой каюты облетела и потрескалась в местах, где ядра голландцев пробили обшивку «Венэребла». Одна из досок была наскоро прибита гвоздями. Пронзительный сквозняк гулял по каюте, а темные пятна, сохранившееся на выскобленном столе подсказывали, что именно здесь истекали кровью раненые из экипажа корабля.

Дункан вздохнул.

— Значит, вы взяли пленного, мистер Дринкуотер?

— Да, милорд.

— Лучше вам немедленно перевести его сюда. Я пошлю вместе с вами подразделение морских пехотинцев.

— Спасибо, милорд.

— Поведение эскадры капитана Троллопа, в состав которой вы входили, было в высшей степени доблестным, и тут у меня бумага для вас.

Адмирал протянул ему документ, и Натаниэль, вскочив, взял его в руки. Это был лейтенантский патент.

— Благодарю вас, милорд. От всего сердца благодарю.

Дункан, уже погрузившийся снова в бумаги, откликнулся, не поднимая головы:

— Это не больше того, что вы заслужили, мистер Дринкуотер.

Натаниэль уже подошел к двери, как вспомнил вдруг еще одну вещь и повернулся. Дункан был целиком занят делами флота — речь шла о грядущем военном трибунале над Уильямсом с «Азенкура». Дринкуотер кашлянул.

— Милорд!

— А? — адмирал не прекратил писать.

— Моему экипажу уже давно задерживают жалованье, милорд. Могу я просить вас дать распоряжение на этот счет?

Дункан отложил перо и поднял взор. Старик прослужил на флоте достаточно, чтобы понять — за просьбой кроется еще нечто. Он улыбнулся уголками губ, потешаясь над ревностным молодым офицером.

— Зайдите к моему клерку, мистер Дринкуотер. Зайдите к клерку, — проговорил он и снова погрузился в работу.

«Кестрел» простоял в Солтпен-Рич с неделю, потребовавшуюся для того, чтобы подлатать судно. Патент Дринкуотера был подтвержден, но пришло решение о выводе куттера из активной службы для серьезного ремонта. В честь этих событий капитан дал для оставшихся в живых офицеров обед. Праздник был скромным, и прислуживали Меррик и Тригембо. Последний вызвался добровольцем и проявил неожиданную сноровку. Когда обед закончился, он подошел к Дринкуотеру.

— Прощенья просим, зэр, — начал он, запинаясь и переминаясь с ноги на ногу. Потом, наконец, собрался и продолжил. — Будь я проклят, зэр, если из тех, кто выслуживается, но теперь, зэр, когда вас повысили, не мог бы я попроситься к вам на должность старшины вашей шлюпки?

Дринкуотер улыбнулся корнуоллцу.

— Мне присвоили звание всего лишь лейтенанта, а не пост-капитана, Тригембо.

— Мы несколько лет прослужили на одном корабле, зэр…

Дринкуотер кивнул. Он был очень тронут.

— Знаешь, Тригембо, я не смогу ничего приплачивать к твоему жалованью, а этого слишком мало для тебя и будущей твоей жены…

— Этого хватит, зэр, — не дал ему закончить матрос. — На призовые деньги мы купим себе хорошенький домик, а Сьюзан может быть кухаркой, зэр. — Он радостно ухмыльнулся. — Спасибочки, зэр, очень вами благодарен!

Опешивший Дринкуотер только и смог выдавить: «Ну ладно, черт побери!», — и проводил изумленным взглядом удаляющегося моряка. Ему вспомнилась невеста Тригембо — Сьюзан казалась крепко сбитой, решительной дамой, и тут без ее участия явно не обошлось.

Лучше будет написать Элизабет, что ему дали патент, и что у нее, судя по всему, скоро появится кухарка.