Август 1780 г.

Дринкуотер склонился над картой. Стоявший рядом с ним квартирмейстер по имени Стюарт указывал на карте опасные места. Стюарт раньше служил на торговом судне, и Дринкуотер был признателен ему за советы.

– Я предлагаю Фалмут, мистер Дринкуотер, – произнес Стюарт. – Расстояние ближе, и нет нужды опасаться Эддистона. Маяк – это хорошо, но свет его плохо виден. Зато двойные огни Лизарда послужат отличной вехой.

Дринкуотер прислушивался к Стюарту. Бывший помощник с «купца» был опытным мореходом, в силу непредсказуемых парадоксов, присущих человеческому обществу, оказавшимся в подчинении у юного мичмана.

– Хорошо. Фалмут так Фалмут. Но меня тревожит, что они снова могут отбить корабль. Прежде, чем откроется Лизард, нам надо пройти как минимум двадцать лиг…

– Не думаю, что они попытаются. Хэген охраняет их так, что муха не пролетит. Стоит кому-нибудь шевельнуться, как ребята без разговоров всадят ему штык. Только не давайте им никаких поблажек, мистер Дринкуотер.

Скатав карты, они поднялись на палубу. «Алгонкин» мчался вперед под парусами, наполненными ветром. По оба борта расходились пенные струи вод Ла-Манша, рассекаемых корпусом судна. Ветер был свежим, но ровным, позволяя им не убавлять паруса и делать добрых семь узлов. В восемь склянок следующего утра солнечные лучи заблестели на двух белых башнях мыса Лизард, и в полдень «Алгонкин» уже был в гавани Фалмута, под защитой орудий замков Сент-Моувз и Пенденнис. На мачте сверху развевался британский флаг, под ним – американский. Дринкуотер встал на якорь рядом с фрегатом на рейде Каррик. Ему не хотелось отправляться на фрегат с рапортом, но тот прислал за ним собственную шлюпку. В окружении незнакомых лиц он пересек пространство, разделяющее два корабля. Фрегат назывался «Галатея».

Отдав рапорт третьему лейтенанту, Натаниэль узнал, что капитан в данный момент квартирует на берегу, но что первый лейтенант готов его выслушать. Мичмана проводили на корму, где его встретил худой офицер такого высокого роста, что ему приходилось сгибаться почти пополам, чтобы не задеть палубные бимсы. Офицера бил приступ кашля.

– Простите, сэр, это мичман Дринкуотер с «Циклопа». Начальник призовой команды на той шхуне…

Дринкуотер вновь почувствовал себя мальчишкой. В присутствии этого внушающего страх незнакомца вся его начальственность улетучилась в один миг. Он ощущал жуткую усталость и необходимость помыться.

Верзила посмотрел на него и улыбнулся. Потом произнес с явным нортумбрийским акцентом:

– Видел вашу постановку на якорь. Хорошая работа. У вас есть пленные, конечно?

– Да, сэр, около двадцати.

– Около? – нахмурился лейтенант. И снова закашлялся.

– Я не выпускал их на палубу, сэр. Не могу сказать, скольких именно убили прошлой ночью.

Лейтенант нахмурился еще сильнее.

– Ты говоришь, что ты с «Циклопа», парень?

– Да, сэр, именно.

– Он же сейчас где-то у берегов Ирландии. Так с кем же ты воевал прошлой ночью?

Дринкуотер рассказал, как американцы отбили корабль, как погиб лейтенант Прайс, и коротко коснулся отчаянной попытки призовой команды исправить ситуацию. Хмурая гримаса на лице первого лейтенанта сменилась кривой улыбкой.

– И ты не хотел, чтобы эти молодчики снова досаждали тебе?

– Да, сэр.

– Я вышлю нескольких человек и баркас. Отправь пленников в Пенденнис. После этого рапортуй капитану Эджкамбу в «Короне». – Свои слова офицер сопроводил сначала жестом в направлении приземистой башни Пенденниса, а потом – скопления домов и хижин, образующих торговую часть Фалмута. Его снова охватил приступ кашля.

– Спасибо, сэр.

– Не за что, – уже поворачиваясь, бросил верзила.

– Простите, сэр…

Офицер обернулся, прижимая к губам окровавленный платок.

– Можно узнать, как вас зовут?

– Коллингвуд, – прокашлял высокий лейтенант.

На слово лейтенанта Коллингвуда можно было положиться. Полчаса спустя к борту подошел баркас с «Галатеи» и пять морских пехотинцев поднялись на шхуну. Хэген из кожи вылез, чтобы привести в порядок своих парней, но им не под силу было равняться с ребятами с «Галатеи».

Американцев загнали на баркас. Дринкуотер приказал спустить шлюпку с «Алгонкина» и вместе со Стюартом отправился на берег. На каменном пирсе во внутренней гавани Фалмута пехотинцы построили американцев. Понурый Джозайя Кинг занял место во главе своих людей, а красные мундиры расположились по флангам печальной маленькой колонны. Дринкуотер, во все еще мокрых и пахнущих трюмной водой штанах, важно занял место впереди, за ним следовали шестеро матросов и Стюарт с кортиками наголо.

Хэген, тоже благоухающий трюмом, был рядом с Дринкуотером. Колонна тронулась. Был базарный день, и город кишел народом. Люди криками приветствовали маленькую процессию, проходившую по узким улочкам. Дринкуотер ловил взгляды девиц и женщины, и обнаружил, что это весьма волнует его. Но такова уж тщеславная натура человека, что сержант Хэген, выкатив грудь колесом, демонстрировал уверенность, что все эти взгляды предназначаются ему. На самом же деле эти взгляды адресовались грустному красавцу – капитану Кингу, который в уныло-романтическом ореоле своего поражения порождал в непредсказуемых женских сердцах нежное участие.

Джозайя Кинг буквально кипел от ярости, пожиравшей его подобно огню. Он сгорал от стыда при мысли, что во второй раз потерял свой корабль. Американец в бессильном гневе досадовал на судьбу, которая похитила победные лавры у него, Джозайи Кинга из Ньюпорта, и возложила их на этого тощего молодого мичмана, чьи вонючие мокрые штаны липнут к ногам при каждом шаге. Особенно мучило его то, что он попался в тот самый момент, когда восхвалял себя за предусмотрительность. Наверное, именно это было самым горьким, самым острым шипом в его ране. Он и его парни уныло брели вперед; колонна тем временем вышла из города и стала взбираться на холм. Дорога вела мимо земляных укреплений вверх по поросшему кустарником склону. Было жарко, солнце припекало. Вдруг слева от них показались бастионы, и им пришлось перебраться через ров, пройдя через итальянского стиля гауптвахту, за которой они оказались собственно в черте укреплений замка.

Караульные вызвали сержанта, тот вызвал капитана. Последний прислал прапорщика с поручением разобраться, и продолжил послеобеденную дрему. Прапорщик, обнаружив, что эскорт возглавляет не более, чем замызганный мичман, преисполнился невероятного презрения. Его снисходительные манеры раздражали валящегося с ног Дринкуотера, которому пришлось выносить тоску незнакомой и ненавистной ему бумажной работы, без чего даже на войне не обходится. Каждый американец по отдельности должен был быть зарегистрирован за подписью самого мичмана и прапорщика. Тем временем солнце пригревало, и Дринкуотером овладевала истома, проистекающая как из-за бессонной ночи так и облегчения, вызванного освобождением от ответственности. Наконец высокомерный офицеришка отвязался от него. Морские пехотинцы снова построились, и маленький отряд начал спускаться в город. Дринкуотер в сопровождении Стюарта направился в гостиницу «Корона».

Капитан фрегата Его Королевского Величества «Галатея» Эджкамб принадлежал к офицерам старой школы. Появление оборванного мичмана в вонючих штанах вызвало у него приступ праведного гнева. Когда этот неряха-мичман попытался доложить ему о прибытии захваченного приватира «Алгонкин», капитан не стал размениваться на детали. А еще ему не нравилось, когда его прерывают.

Обличительная тирада, которой он угостил Дринкуотера, была столь же длинной, сколько бессмысленной. К ее концу не раскрывавший рта мичман поймал себя на мысли, что даже не слушает. На улице ярко светило солнце, и им овладело страстное желание не делать ничего, только нежиться в этих теплых лучах, да еще обнимая при этом за талию одну из девчонок, что встретились им по дороге. Благоуханный воздух Корнуолла лился сквозь открытое окно, отвлекая его от мыслей о долге. И только когда капитан смолк, наступившая тишина вернула Натаниэля из его мечтаний обратно в комнату гостиницы. Он посмотрел на капитана. Вольготно скинув мундир, Эджкамб напоминал того, кем и являлся – распущенного, некомпетентного офицера, бросившего свой корабль, чтобы наслаждаться прелестями местных красоток. Дринкуотер почувствовал к нему приступ острого отвращения. Он вскинул руку ко лбу:

– Есть, сэр. Благодарю вас, сэр.

Потом повернулся и вышел из комнаты. Стюарта он обнаружил у стойки внизу. Квартирмейстер весело болтал с краснощекой девицей. При виде ясных глаз и аппетитных грудей девушки, у Дринкуотера екнуло внутри. Слегка смущенный Стюарт предложил мичману пива.

– Это ваш капитан? – спросила у Стюарта девица, легкомысленно захихикав, и поставила перед Дринкуотером кружку.

Квартирмейстер, покраснев, кивнул. Дринкуотер был смущен непривычной для себя близостью к девушке, но чувствовал, что подчеркнуто уважительное обращение Стюарта вызвано стремлением придать молодому офицеру значимости. Служанка склонилась над ним.

– Не желает ли ваша честь чего-нибудь еще, – завлекающе спросила она.

Во вновь обретенном ощущении уверенности в себе, Дринкуотер не поддался чарам трепетно вздымающейся груди. Жадно припав к кружке, он смотрел на девушку поверх края, наслаждаясь ее разочарованием по мере того, как пиво согревало его желудок. Он же, как не крути, начальник призовой команды «Алгонкина», и именно ему довелось промаршировать по улицам Фалмута под восхищенными взорами целых толп женщин… Он допил пиво.

– Сказать по-правде, мадам, я не имел намерения приобретать здесь что-нибудь помимо кружки-другой пива…

Девица подсела ближе к Стюарту. Она знала, что у квартирмейстера есть при себе гинея или полсоверена, поскольку заметила блеск золота в его руке. Вид бывалого моряка не позволял усомниться, что тот не отважится отправиться на берег, не имея чем заплатить за маленькое развлечение или бутылочку доброго вина. Девушка посмотрела на Дринкуотера. «Жаль, – подумала она, – парень симпатичный, особенно для тех, кому нравятся бледненькие». Рука Стюарта обвила ее талию. Ах, нужно же девушке на что-то жить…

– У вашей чести, наверное, много важных дел, – многозначительно проговорила девица. И прильнула к Стюарту, который глянул на мичмана. Дринкуотер увидел, как рука матроса сжимает налитую грудь. Пышная плоть вздымалась, грозя вот-вот выскочить из-под стесняющей ткани не совсем чистого лифа.

Он весело улыбнулся, и встал, бросив на стол несколько медяков.

– Будьте на борту к закату, мистер Стюарт.

По возвращении на «Алгонкин» Дринкуотер обнаружил шхуну отдраенной начисто. На палубе лежал куль – это был труп. Тут же сидели раненые, среди них Грэттен: на его руку хирург с «Галатеи» наложил лубки. Во время отсутствия мичмана Коллингвуд побывал на шхуне, и распорядился, чтобы доктор помог раненым из числа команды «Циклопа». Он же приказал навести порядок на призе.

Коллингвуд проявил большой интерес к «Алгонкину», поскольку направлялся в Вест-Индию, а там такой тип судна был очень распространен. Помимо этого ему хотелось присмотреться к молодому мичману, который так хорошо проявил себя. Ненавязчивый расспрос среди команды позволил выяснить, насколько хорошо. Лейтенант оставил распоряжение, что Дринкуотер по прибытии на борт обязан отрапортовать ему.

Квартердек «Галатеи» так напомнил Дринкуотеру «Циклоп», что мичмана охватил приступ ностальгии по своему фрегату. Коллингвуд взял его под руку и стал расспрашивать.

– Вы видели капитана Эджкамба?

– Да, сэр.

Лейтенант закашлялся.

– Какие он вам дал приказы? – выговорил он наконец.

– Никаких, сэр.

– Никаких? – переспросил лейтенант, слегка нахмурившись.

– Ну да, сэр… – Дринкуотер осекся. Что он может сказать первому лейтенанту о его командире, к которому не испытывает ничего, кроме презрения? – Он приказал мне сменить мундир, сэр, и …

– … и прибыть с рапортом к флаг-офицеру в Плимуте. Разве не так, парень?

Дринкуотер посмотрел на Коллингвуда, и, вопреки усталости, в голове у него постепенно прояснилось.

– О, да! Да, сэр, это верно, – он смолк.

– Отлично. На вашем месте я бы отплыл завтра.

– Есть, сэр, – мичман поднес руку ко лбу и повернулся.

– А, мистер Дринкуотер!

– Сэр?

– Нельзя хоронить труп в гавани. Мой плотник сделал гроб. Я взял на себя смелость заказать заупокойную службу на сегодня. Можете отправиться в церковь св. Карла Мученика в четыре. И заодно возблагодарить Бога за благополучное… – высокий лейтенант зашелся в очередном приступе кашля.

Дринкуотер немного поспал, и уже в пять склянок поднялся, обнаружив свои штаны выстиранными и отглаженными. Хэген почистил перышки своим пехотинцам, и маленький отряд, неся свою печальную ношу, торжественно направился в приходскую церковь. Такой жест, как организация отпевания в церкви для одного из матросов, Дринкуотер в то время еще не мог оценить по достоинству. Призванный лить кровь на службе неблагодарной стране, английский матрос не привык, что с ним могут обращаться не как с псом. Поступки, подобные тому, что сделал Уилфред Коллингвуд, трогали их до глубины души. Пока бесчувственный аристократ Эджкамб шел по тропе порока, Коллингвуд и некоторые другие учились, как стать настоящим вождем. Никто не умел так искусно играть на струнах матросской души, как Горацио Нельсон, но он не был единственным в своем роде.

После полуденной жары прохлада, царившая в церкви, воспринималась как чудо. Оказавшись в непривычной обстановке, моряки застенчиво переминались с ноги на ногу. Стоя после службы во дворе, под тисовыми деревьями, они опять оказались в объятиях зноя. Когда грубо сколоченный гроб опустили в могилу, мужчины, перенесшие недавно такое испытание, не смогли сдержать слез.

После окончания похорон, моряки и пехотинцы приготовились идти обратно в город. Священник, худой сморщенный человечек с волосами, спадавшими на старинный манер на плечи, подошел к мичману.

– Вы окажете мне честь, сэр, если согласитесь выпить со мной чашечку чая в доме викария.

– Буду рад, сэр, – поклонился Дринкуотер.

Они вошли в дом. Внутри было почти так же прохладно, как в церкви. Обстановка вокруг напомнила вдруг Дринкуотеру его родной дом. Сердце юноши сжалось. Стол был накрыт на троих. Судя по всему, священник был наслышан о подвигах призовой команды, поскольку обращался к Дринкуотеру в высокопарном стиле.

– Я здесь всего лишь замещаю основного священника, но не сомневаюсь, что и он был бы рад возможности принять в своем доме героя морской войны… – и он указал Дринкуотеру на стул.

– Вы очень добры, сэр, – ответил юноша, – но я не сказал бы, что заслуживаю звания героя…

– Ну что вы...

– Да, сэр. Боюсь, нами руководил страх угодить во французскую тюрьму…

Он вскочил, увидев как в комнату вошла женщина с чайником в руках.

– Ах, моя дорогая, вот и чай… – старик засуетился, размахивая руками. – Мистер Дринкуотер, позвольте вам представить мою дочь Элизабет. Элизабет, дорогая моя, это мистер Дринкуотер. К сожалению, не знаю имени, которым вы были крещены, но был бы рад узнать его…

Представляя их, он нелепо жестикулировал, напоминая тряпичную марионетку в руках неумелого кукловода.

– Натаниэль, сэр, – проговорил Дринкуотер. Женщина обернулась, и перед взором юноши предстала очаровательная девушка примерно одного с ним возраста. Он взял ее руку и неуклюже поклонился, она же залилась румянцем от неожиданности и смущения. Пальцы ее были холодны как мрамор.

– Ваш слуга, мадам, – пролепетал он.

– Очень приятно, сэр, – ее голос был низким и чистым.

Все трое уселись за стол. Дринкуотера страшно смущала изящная посуда: после месяцев, проведенных в море, фарфор казался слишком хрупким для его пальцев. Впрочем, появление блюда с хлебом и огурцами быстро рассеяло его замешательство.

– Значит, Натаниэль, – пробормотал старый священник. – Так-так. «Дар Божий», – он усмехнулся. – Очень подходит. Действительно, очень подходит…

Дринкуотер почувствовал вдруг, что его наполняет невероятная радость. Обитая ярким ситцем гостиная и раскрашенный фарфор остро напоминали ему о доме. Здесь чувствовалась атмосфера, свойственная обедневшим дворянским семьям, чья гордость может отчасти возместить отсутствие более осязаемых доказательств.

Пока девушка наливала ему чай, Дринкуотер смог получше разглядеть ее. Он убедился, что та действительно одного с ним возраста, хотя старомодное платье создало у него при первом взгляде ощущение, что ей много больше. Наливая чай, она прикусила нижнюю губу, обнажив ряд белых ровных зубов. Ее темные волосы были собраны сзади в простую косу, и в сочетании с серьезным взглядом карих глаз придавали ее лицу оттенок печали.

Печаль эта так тронула его, что, принимая из ее рук чашку, он встретился с ней глазами. Она улыбнулась, и Натаниэль удивился, как оживилось ее лицо, в выражении которого не было и намека на осуждение за ту вольность, которую он себе позволил. Дринкуотер почувствовал, как его наполняет счастье, которого он не знал уже много месяцев. Ему хотелось делать приятное этой девушке, не ради светского этикета, а потому что от нее истекала аура спокойствия и уверенности. Вспоминая перипетии последних дней, ему страстно захотелось погрузиться в атмосферу покоя.

Погруженные в эти мысли, Дринкуотер не заметил, как в одиночку умял большую часть сэндвичей.

На лице Айзека Бауэра и его дочери читалось удивление.

– Простите меня за дерзость, сэр, вам пришлось голодать последнее время?

– Уже год не ел ничего подобного, сэр, – не растерявшись, ответил мичман.

– Но разве на корабле вы не едите как джентльмен?

Дринкуотер хохотнул. Он рассказал, из чего состоит его меню. Увидев, как изумился пастор, Натаниэль отметил про себя, что большинство жителей Британии даже не догадываются, в каких условиях приходится жить их морякам. Старик разволновался и стал расспрашивать мичмана о питании, о ежедневных обязанностях и условиях на корабле. Ответы Дринкуотера вызывали у него возгласы «Бог мой» и «ну и ну», сопровождаемые вздохами и кивками убеленной сединами головы. Что до Дринкуотера, тот вел рассказ с увлеченностью прозелита, как губка впитывающего все нюансы своей новой веры. Его изображение жизни на фрегате, пусть немного приукрашенное и слегка эгоцентричное, было, по мнению способного отличить ложь от правды священника, не далеко от истины.

Пока мужчины вели разговор, Элизабет подливала им чаю и изучала гостя. Не смотря на несвежий воротничок и обшлаги, она нашла его довольно презентабельным. Копна черных волос была небрежно собрана в косицу и контрастировала с бледностью покрытого легким загаром лица, загар этот подчеркивал собравшиеся вокруг глаз преждевременные морщинки. Сами глаза были серо-голубого цвета, как небо на Лизардом при юго-западном ветре, а синие круги под ними свидетельствовали об усталости и беспокойстве. По мере разговора лицо мичмана озарялось вспышками заразительного энтузиазма и растущей уверенности в себе; может, это и оставалось незамеченным им самим, но не Элизабет, поскольку та была не простой дочкой сельского священника. Она прошла суровую школу бедности, когда ее отец лишился два года назад средств к существованию. Старик неосмотрительно посмел осудить распутство наследника имения, и тот отомстил ему сполна когда вступил в права наследства. Последовавшая вскоре смерть жены оставила Бауэра беспомощным и одиноким на склоне лет.

В таких обстоятельствах девушке пришлось быстро повзрослеть, взвалив на свои плечи ведение домашнего хозяйства. Хотя Элизабет и находилась в тени отцовской профессии, тяготы жизни не обошли ее стороной. В свои лучшие годы Бауэр был деятельным человеком, искренне приверженным своей пастве. Даже в замкнутом мирке сельского прихода жизнь закалила характер Элизабет. Большую часть юности она провела в заботах о больной матери, а в последние недели ее жизни лицом к лицу столкнулась неизбежными спутниками болезни – угасанием и смертью.

Созерцая жалкие остатки фруктового пирога, которого им с отцом хватило бы на неделю, она поймала себя на мысли, что улыбается. Чаепитие и ей доставило удовольствие. Дринкуотер принес с собой некую свежесть юности, которой в ее жизни не было до сего дня. Он разительно отличался от хвастливых краснорожих помещиков и погрязших в праздности и лени гарнизонных офицеров – почти единственных представителей ее круга, с которыми ей приходилось встречаться. Она ощутила симпатию к молодому человеку, сидящему напротив, было что-то в выражении его лица, в этих преждевременных морщинах и хранивших тень нервного напряжения глазах, что пробуждало в ней сочувствие.

Наконец, разговор стих. Собеседники к этому моменту стали уже настоящими друзьями. Дринкуотер извинился, что говорил слишком много, не давая вставить и словечка хозяйке.

– Не стоит извиняться, мистер Дринкуотер, – улыбнулась она. – Моему отцу не часто выпадает возможность пообщаться с таким интересным человеком. Я очень рада, что вы пришли, пусть даже по столь печальному поводу.

Дринкуотер ощутил легкий укол совести, вспомнив, что поводом стали похороны.

– Спасибо, мисс Бауэр.

– Но скажите, мистер Дринкуотер, неужели во время всех этих испытаний вы не ощущали страха?

– Почему же, очень даже… – без колебаний признался Натаниэль. – Я уже говорил вашему отцу. Но мне кажется, что страх служит хорошим стимулом к мужеству…– он замялся. Ему очень хотелось правильно подобрать слова, чтобы девушка не поняла его превратно. – Не примите за хвастовство, но чем больше был страх последствий бездействия, тем больше я… ощущал решимости сделать все возможное, чтобы переломить ситуацию. И в этом мне огромную помощь оказывали остальные члены призовой команды.

Она улыбнулась без тени кокетства. Натаниэль грелся в лучах этой улыбки, она словно освещала всю комнату.

Когда с пирогом было покончено, чай допит, а темы для разговора исчерпаны, Дринкуотер поднялся. Солнце уже клонилось к закату, и в комнате начинало темнеть. Он поклонился пастору. Старик с чувством пожал ему руку.

– Прощайте, мой мальчик. Прошу вас, заходите в любое время, как только окажетесь в Фалмуте, хотя я не знаю, сколько мы еще здесь пробудем. – На его лицо набежала тень, но тут же рассеялась, когда он сжал ладонь юноши. – Да хранит вас Господь, Натаниэль…

Дринкуотер неуклюже повернулся и поклонился Элизабет.

– Ваш слуга, мисс Бауэр…

Та не ответила, но посмотрела на отца:

– Я провожу мистера Дринкуотера до калитки, батюшка, а вы присядьте и отдохните после долгого разговора.

Старик кивнул и устало опустился на стул.

Обрадованный перспективой провести пару минут наедине с девушкой, Дринкуотер последовал за Элизабет, которая накинула на плечи шаль и вышла за дверь. Она отворила калитку и вышла на улицу. Он стоял рядом с ней, глядя на ее лицо и теребя в руках шляпу. У него вдруг защемило сердце при мысли, как напомнило ему это простое чаепитие о доме и семейном уюте. Но это было еще не все. Именно присутствие этой девушки сделало этот вечер незабываемым. Он с трудом сглотнул.

– Спасибо вам за гостеприимство, мисс Бауэр…

Воздух был наполнен ароматом растений. В сумерках эта корнуолльская улочка благодаря изрезанным всполохам папоротника, растущего по обочине, казалась объятой зеленым пламенем. Наверху щебетали пташки.

– Спасибо вам за вашу доброту, мисс Бауэр…

Она улыбнулась и протянула руку, которую он сжал, неотрывно глядя ей в глаза.

– Элизабет… – проговорила она, преступая через условности, но не сжимая его руку в ответ. – Прошу вас, зовите меня Элизабет.

– Тогда называйте меня Натаниэль…

Они нерешительно замолчали. Нелепая пауза длилась секунду. Потом оба улыбнулись и рассмеялись одновременно.

– Я думаю… – начала она.

– Что?

– Я думаю… Надеюсь, что вы не исчезнете совершенно… Мне было бы очень приятно видеть вас снова…

Вместо ответа Натаниэль поднес ее ладонь к губам. Он ощутил холод ее кожи, это был не лед отторжения, а умиротворяющий холодок безмятежного спокойствия.

– Ваш самый преданный слуга, Элизабет, – твердо сказал он. Задержав ее руку еще на мгновение, он повернулся и пошел.

Там, где улица делала поворот, он обернулся и увидел ее лицо, белеющее в густеющих сумерках и руку, машущую ему вслед.

Той ночью «Алгонкин» показался ему тюрьмой…