Август-октябрь 1780 г.

Когда Дринкуотер вернулся на «Циклоп», уже наступила осень. Англии достигли новости о переходе Бенедикта Арнольда на сторону короля и связанной с этим позорной казни майора Джона Андре. Впрочем, Дринкуотеру, влачащему безмятежное существование в Плимуте, вообще трудно было себе представить, что где-то идет жестокая война.

Приведя «Алгонкин» в Плимут, он сдал его портовым властям, а сам вместе со Стюартом, Шарплзом и прочими направил стопы на брандвахту. Брандвахтой служил устаревший 64-х пушечный корабль, вонючий и набитый людьми под завязку. На нем дожидались отправки на корабли недавно завербованные матросы, а молодые офицеры, типа него самого, ждали прибытия своих судов или новых назначений. В силу вышесказанного порядки на корабле напоминали тюремные, а взяточничество цвело пышным цветом. Излюбленным занятиями были карты, крысиные травли и петушиные бои. Пьяные оргии и разврат наблюдались почти еженощно. Обреченные на вынужденное безделье тысяча двести семьдесят человек являли собой благодатное поле для любых дьявольских искусов.

Побывав на посту командира собственного корабля, Дринкуотер сделался меньше даже, чем нулем, одним из множества мичманов и помощников штурмана, имеющих сколько угодно времени, чтобы поразмышлять над превратностями карьеры морского офицера. Для Натаниэля это было ужасное время. Его терзали мысли об Элизабет Бауэр. Фалмут находился недалеко. Мичмана приводила в ужас мысль, что время замещения должности ее отцом закончится, и они уедут бог знает куда. Он никогда еще не влюблялся, и теперь, имея достаточно времени, чтобы лелеять эту самую поглощающую из страстей, отдавался ей со всей силой.

Неделя шла за неделей, сливаясь для него в постоянную муку.

Впрочем, эта любовная депрессия, сопровождавшаяся желанием уединиться, помогла ему избежать окружающих соблазнов. Погруженный в романтический дурман, он грезил над какой-нибудь книгой, которую мог найти на борту брандвахты.

С течением времени образ Элизабет немного померк, и юноша стал читать более внимательно. Часть своих скромных сбережений он потратил на приобретение книг, которые покупал у своих товарищей, нуждающихся в золоте для игры. Таким путем в его руках оказались «Основы навигации» Робертсона и морской словарь Фалконера. Он оправдывал себя мыслью, что пусть лучше те несколько испанских монет, найденных им на «Алгонкине», и являющиеся, вообще-то, собственностью короны, пойдут на образование королевского офицера, чем осядут в кармане какого-нибудь лакея из Адмиралтейства.

После десяти недель муки Дринкуотеру, наконец, улыбнулась удача. Как-то утром в бухте Дженниклифф бросил якорь богато украшенный куттер. На брандвахту с него была послана шлюпка с просьбой одолжить на время одного из помощников штурмана или мичмана. Случилось так, что второй помощник с куттера заболел, и шкиперу потребовалось заменить его на несколько дней.

По счастью Дринкуотер оказался первым, кто попался под руку лейтенанту, отряженному найти «добровольца». Через несколько минут он уже сидел в гичке, рассекающей серо-стальные воды пролива. Сыпал моросящий дождь.

Шлюпка обогнула корму куттера, и Дринкуотер мог разглядеть окна кормовой каюты, богато украшенные позолоченным орнаментом, и герб, изображающий четыре корабля на полях, разграниченных крестом св. Георга. Вымпел на корме судна был красным и нес ту же эмблему. Командовавший гичкой офицер, оказавшийся помощником капитана, пояснил, что яхта принадлежит Тринити-Хаузу и направляется к островам Силли с целью посетить маяк св. Агнессы.

Дринкуотеру приходилось слышать о Старших Братьях Тринити-Хауза, отвечавших за обвехование эстуария Темзы и содержание маяков по побережью. Но главным источником этой информации был Блэкмор. Как любому штурману королевского флота, ему, прежде чем получить патент, пришлось выдержать суровую экзаменовку у Братьев. У Блэкмора, бывшего шкипера с балтийского «купца», эта обязанность вызывала резкое негодование, и время от времени он отпускал в их адрес едкие замечания.

На Дринкуотера, впрочем, яхта Тринити-Хауза произвела весьма приятное впечатление. Команда – все добровольцы, никаких завербованных, – выглядела бодрой и ухоженной, особенно по сравнению с оборванцами из королевского флота. Капитан Джон Паултер оказался приятным человеком и радушно встретил Дринкуотера. Узнав, что у того проблема с одеждой (поскольку весь гардероб мичмана остался на «Циклопе»), шкипер нашел для него пару чистых штанов, накидку и бушлат.

Спустившись в свою крохотную каюту, Дринкуотер почувствовал огромное удовлетворение. Теперь он мог наслаждаться роскошью уединения – хоть на «Алгонкине» у него было такое преимущество, но за него приходилось платить грузом тяжкой ответственности. До этого мгновения он даже не представлял, насколько угнетающе действовала на него атмосфера брандвахты.

Позже он поднялся на палубу. Дождь усилился. Мрачная пелена скрывала очертания коусендского берега, но для него падающие капли звучали музыкой свободы. Закутавшись в непромокаемый плащ, он осмотрел судно. Оно было добротной постройки, и несло по нескольку вертлюжных орудий по каждому борту. Грот был существенно больше чем у «Алгонкина», да и вообще корабль рождал ощущение солидности, надежности, возникавшее благодаря корпусу из дуба и богатой отделке, на которую не пожалели средств. Даже в дождливый день рангоут сверкал, как новенький, и Дринкуотер рассматривал его с нескрываемым интересом.

Появившийся на палубе капитан Паултер подошел к нему.

– Ну как сынок, тебе уже приходилось сталкиваться с такого типа судами? – акцент безошибочно выдавал в нем жителя столицы.

– С куттерами никогда, сэр, но недавно я командовал призовой шхуной.

– Хорошо. Надеюсь, я не отвлеку тебя надолго от службы королю. Мы с капитаном Кэлвертом отправляемся на острова Силли, обследовать тамошний маяк. Не исключено, что и королевскому офицеру это покажется интересным.

В голосе Паултера Дринкуотер уловил легкую язвительность. Такая интонация была знакома ему: с ее помощью старина Блэкмор и другие представители торгового флота выражали свой протест против стремления военных моряков поставить себя выше их. Натаниэль покраснел.

– Сказать по-правде, сэр, я очень признателен вам за то, что вы вытащили меня с этой брандвахты. Я бы там помер со скуки.

– Ну, хорошо, – произнес Паултер. Он отвернулся и потянул воздух. – Чертов берег. Тут всегда идет дождь.

Яхта вышла из Плимута два дня спустя. Август переходил в сентябрь. Дожди кончились, уступив место ветреным, туманным дням. Но плохая погода не в силах была испортить настроение юному мичману. После тоскливой атмосферы брандвахты служба на корабле Тринити-Хауза казалась сплошным удовольствием. На этом маленьком ладном судне все было отлажено как на корабле первого ранга, только без плетей и унижения, свойственных королевскому флоту.

Капитан Паултер и его помощник оказались прекрасными учителями, и Дринкуотер продвинулся в искусстве управления судном с косым вооружением гораздо дальше, чем за время командования «Алгонкином».

Капитан Энтони Кэлверт оказался человеком общительным, он даже с интересом выслушивал, как Дринкуотер решает ту или иную навигационную задачу. Как-то вечером мичман обедал со Старшим Братом и Паултером. Дринкуотер заметил, к Кэлверту здесь относятся не менее почтительно, чем на флоте к адмиралу Кемпенфельту. На грот-мачте развевался собственный флаг капитана, но его полномочия и ответственность далеко не ограничивались яхтой. Как бы то ни было, Кэлверт выказал себя человеком интересующимся, и в свою очередь интересным.

Пока куттер прокладывал себе путь на запад, Дринкуотер рассказывал собеседникам историю с «Алгонкином». В полночь он простился с Паултером и Кэлвертом чтобы сменить помощника. Штормило, ночь была темной, сырой и негостеприимной.

Сообщив Дринкуотеру координаты и курс, помощник прокричал ему на ухо:

– Идите правым галсом еще в течение часа. Мы сейчас довольно далеко от Вулф-рока, но когда повернете на север, смотрите в оба. Мы уже уклонимся достаточно к западу, но прилив, да еще с попутным ветром, будет свирепым, как дьявол. Советую вам быть очень осторожным.

– Есть, – прокричал Дринкуотер человеку, закутанному в черный плащ, с которого потоками стекала вода. И остался размышлять над опасностями невидимой скалы Вулф. Этот одинокий риф, наряду с Эддистоном, являлся самым страшным кошмаром для моряков у южного побережья Англии. Даже в спокойные дни волны постоянно перекатываются через него, и только в 1795 году была предпринята первая неудачная попытка установить на нем маяк. Но при первом же шторме конструкцию снесло, и сменилось еще поколение прежде чем на этом опасном утесе был установлен, наконец, постоянный навигационный знак. Рассказывали, что при определенных погодных условиях подземные пещеры издают воющий звук, который и дал скале ее имя, но в ту ночь ничего не было слышно кроме рева ветра и скрипа корпуса яхты, идущей на зюйд-зюйд-вест.

Еще до наступления темноты Паултер распорядился взять на громадном полотнище грота четыре рифа. Капитан не торопился, поскольку его задачей было лечь в дрейф у Силли и понаблюдать за маяком св. Агнессы. Именно с этой целью Кэлверт прибыл сюда из Лондона.

В две склянки Дринкуотер приготовился к повороту на левый галс. Перед тем как отдать команду, он отправился вперед, посмотреть на передние паруса. Стаксель был зарифлен, а далеко на бушприте летучий кливер трепетал под напором бури. Дринкуотер знал: для того, чтобы уравновесить огромный грот требовалось выносить кливер как можно дальше на бушприт. Мичман наблюдал, как последний пронзает хребет волны, тогда как нос еще только сходит с волны предыдущей. Носовая фигура стоящего на задних лапах льва скрылась в пене, хлынувшей из-под уверенно рассекающего воду форштевня куттера. Натаниэль вернулся на корму, командуя вахтенным занять места, посмотрел на компас, потом поднял глаза на флаг Кэлверта, натянувшийся под напором ветра так, словно его сделали из дерева. Двое матросов склонялись над мощным румпелем.

– Переложить руль! – крикнул он им возбужденно.

Крен яхты уменьшился, она выпрямилась, паруса ее бешено захлопали. Корпус приподнимался и опускался в такт налетающим волнам.

Дринкуотер закусил губу. Яхте требовалось время, чтобы пересечь линию ветра, но ее экипаж хорошо знал свое дело. Собственно, его приказы требовались скорее для его собственного удовлетворения, чем для управления судном. Когда судно увалилось под ветер, крохотный летучий кливер заполоскал, потом напор ветра наполнил его, воздействуя тем самым на мощный рычаг в виде бушприта. Куттер развернулся на пятачке, грот забрал ветер, потом заработал стаксель. Наконец пришла очередь штормового кливера, он захлопал, словно орудийные залпы, пока натяжение подветренного шкота не усмирило его. Куттер помчался на северо-запад, и Дринкуотер с облегчением вздохнул.

В таких условиях нечего было и мечтать свериться с картой. Палубу постоянно заливали потоки воды, и казалось, что две шлюпки, принайтовленные на миделе, по своей воле плывут по палубе. Примерно через час паруса вдруг заполоскали. Сразу несколько человек закричали, что ветер меняет направление.

– Не упускать ветер, – проревел Дринкуотер рулевым, и до него долетел слабый ответ:

– Есть, сэр, но это значить пойти на север, сэр.

Дринкуотер одернул себя, что это не военный корабль, и ответ рулевого не отказ подчиниться, а важное сообщение.

На север. Он потряс головой, стараясь вытрясти усталость и излишки кэлвертовского портвейна. С учетом идущего на восток течения и дрейфа он может посадить корабль на Вулф-Рок! В животе у него зашевелился комок страха, но мичман старался прогнать его, напоминая себе, что вся скала занимает площадь не большую, чем палуба куттера. Каковы их шансы попасть именно в эту точку?

Рядом с ним возникла фигура. Это был Паултер.

– Послушай-ка шкаторину, сынок. Вулф доставит тебе хлопот, – замечание звучало не как вопрос, а как констатация факта. Камень упал с души Дринкуотера. Ум его прояснился, и он снова обрел возможность думать.

– Вы хотите, чтобы я снова лег на другой галс, капитан, и взял западнее, сэр?

Паултер посмотрел на освещенный тусклой лампой компас. Дринкуотеру показалось, что по губам капитана пробежала едва заметная улыбка.

– Это было бы неплохо, мистер Дринкуотер.

– Есть, сэр.

Несколько часов спустя яхта прибыла в Хью-Таун, где простояла несколько дней. Кэлверт и Паултер отправились на маяк, а команда доставила туда на шлюпках несколько кулей угля для поддержания огня.

Через десять дней после выхода из Плимута Кэлверт счел миссию выполненной, и по возвращении с последней поездки на маяк Дринкуотер стал свидетелем его разговора с Паултером.

– Отлично, Джонатан, – сказал Кэлверт. – Сегодня ночью мы еще понаблюдаем за огнем, а с рассветом уходим. Из Фалмута я с почтовыми отправлюсь в Лондон, а вы пойдете дальше на восток.

Стоило Кэлверту упомянуть про Фалмут, как Дринкуотер потерял интерес ко всему иному. Слово «Фалмут» означало «Элизабет».

По прибытии в Фалмут выяснилось, что второй помощник яхты выздоровел, и готов вернуться на корабль. В силу этого Паултер уволил Дринкуотера, снабдив его письмом с указанием причин отсутствия и сертификатом, подтверждающим профессиональные навыки мичмана. Натаниэль обрадовался и изумился еще больше, когда Кэлверт вручил ему четыре гинеи жалованья и другой сертификат, в котором значилось, что он, как Старший Брат Тринити-Хауза, проэкзаменовал Дринкуотера и счел его сведущим в вопросах навигации и управления кораблем. Этот документ означал, что Дринкуотер выдержал экзамен на должность помощника штурмана.

– Вот, мистер Дринкуотер. По действующим установлениям вы теперь по праву можете возглавлять призовую команду. Желаю вам удачи.

Обрадованный этим приятным сюрпризом, Дринкуотер пожал руку Кэлверту и отправился вместе с ним на берег. Проводив его до почтовой кареты, Дринкуотер направил стопы к домику викария. Осень входила в свои права, но юноша не замечал ничего вокруг, его сердце колотилось в предчувствии новой встречи с Элизабет.

Он открыл калитку. У двери Натаниэль заколебался и отдернул руку, протянувшуюся уже к дверному молотку. Передумав, он подошел к боковому окну. Перед ним был кабинет пастора. Вглядевшись, он увидел лишенный растительности затылок, окруженный венчиком седых волос; голова старика свесилось набок – видимо, он задремал.

Дринкуотер обогнул дом, и застал Элизабет в саду. Она не подозревала о его появлении, позволив ему в течение нескольких секунд просто наблюдать за ней. Девушка срывала яблоки с наклонившейся под грузом плодов ветки рассета. Протягивая руку за яблоком, она оказывалась боком к нему. Прикушенная нижняя губа свидетельствовала, как он знал, о напряженном внимании. Для глаз, привычных к монотонности моря, в этой картине было что-то пасторальное. Дринкуотер кашлянул, она вздрогнула и выпустила из руки передник. Яблоки лавиной посыпались на траву.

– Ох, Натаниэль!

Он засмеялся и наклонился, помогая собирать плоды.

– Сожалею, что напугал вас.

Элизабет улыбнулась. Они стояли на коленях, и их головы оказались почти соприкасались. Он чувствовал на щеке ее дыхание, и ощущал касание волос, шевелимых ветром.

– Я так рада, что вы пришли. Как долго вы здесь пробудете?

Дринкуотер не имел ни малейшего представления, и пожал плечами.

– А сколько бы вы хотели? – с улыбкой спросил он в ответ.

Пришла ее очередь пожать плечами. Она рассмеялась, не приняв игру, но Натаниэль видел, что ей это нравится.

– Я должен отправиться в Плимут завтра… вернее даже сегодня, – он снова пожал плечами. – Но допустим, что мне нужно немного поправить здоровье…

– Скоро должен прийти пакетбот из Нью-Йорка, и будет отправка почты, может, отправитесь вместе с ней?

– Да, но я…

– Отец будет так рад, прошу, останьтесь…

Последние слова она произнесла с такой мольбой, что Дринкуотеру не оставалось иного выбора. Он заглянул в ее карие глаза. Они с беспокойством ждали ответа…

– А вы хотите, чтобы я остался?

Элизабет улыбнулась. Она и так уже зашла слишком далеко. Подняв последнее яблоко, девушка пошла к дому.

– Вам нравится яблочный пирог, Натаниэль? – бросила она через плечо.

День прошел весело. «Циклоп», Моррис, и все прочие страхи и неприятности казались ему событиями из жизни другого человека – неоперившегося испуганного юнца, а не того уверенного и энергичного Дринкуотера, каким он стал теперь.

Узнав от дочери о приезде мичмана, старый пастор встретил юношу с распростертыми объятиями. Он с гордостью показал Дринкуотеру свою библиотеку; было очевидно, что книги составляют почти все ценное имущество Бауэра, поскольку вся обстановка дома принадлежала временно отсутствующему священнику. При более близком знакомстве обнаружилось, что Айзек Бауэр является человеком большой учености, он не только вырастил дочь, но и дал ей образование. Старик по секрету сообщил Натаниэлю, что она может сравнится, а то и превосходит многих мужчин по познаниям в математике, астрономии, греческом и латыни, а ее излюбленным чтением являются французские авторы, конечно те из них, кто не отрицает существования Бога. Если еще могли оставаться сомнения в талантах Элизабет в иных областях, то они вскоре рассеялись, когда на столе появился жареный цыпленок в компании с внушительных размеров яблочным пирогом.

По окончании обеда Дринкуотер остался в погружающейся в сумерки комнате наедине с бутылкой портвейна, выуженной Бауэром из погреба владельца. Юноша осушил уже два стакана, когда старик вошел в комнату. Бауэр подкинул дров в огонь и налил себе вина.

– Хм… через день после того, как вы уехали… я получил известие. Милорд епископ Винчестерский предложил мне приход неподалеку от Портсмута. Приход, не сомневаюсь, бедный, но… – старик покорно пожал плечами, – другого выхода нет. В конце концов, – продолжил он, несколько оживившись, – это позволит нам быть поближе к таким бравым парням из флота, как вы. Надеюсь… – он вопросительно посмотрел на Натаниэля, – Надеюсь, вы будете навещать нас там?

– Буду очень рад, очень, – с энтузиазмом согласился разогретый вином Натаниэль. – Со времени моего прошлого визита я нашел знакомство с вами и Эли… мисс Бауэр весьма приятным.

Бауэр поинтересовался его обстоятельствами, и юноша поведал ему о матери-вдове. К ним присоединилась Элизабет, и они некоторое время вели теплую дружескую беседу. Вскоре девушка заявила, что ей пора на покой. После ее ухода Натаниэль сказал:

– Сэр, я так благодарен вам за вашу доброту ко мне… Для меня это так много значит…

Мужчины прикончили бутылку. Замечание Натаниэля пробудила в душе старика его страхи.

– Мальчик мой, я не думаю, что надолго задержусь в этом мире. У меня нет денег, и все, что останется после меня – это дочь, и при мысли о ней меня терзает печаль… – он смущенно кашлянул. – Мне хотелось бы оставить ее на попечении друга, поскольку следуя за мной во время моих странствий, она не сможет устроить свою жизнь иным образом… – пастор замялся, потом продолжил окрепшим голосом: – Вы понимаете, о чем я веду речь?

– Вполне, сэр, – ответил Натаниэль. – И я готов сделать все, что в моих силах, чтобы защитить вашу дочь.

Под покровом темноты на лице старика просияла улыбка. Он знал это с того самого момента, как юноша назвал свое имя. Натаниэль… на иврите это означает «Божий дар». Он удовлетворенно вздохнул.

Следующим утром Дринкуотера разбудил столь непривычный для него птичий гомон. Мысль, что он находится под одной крышей с Элизабет, окончательно прогнала сон. Спать он не мог, поэтому встал и оделся.

Осторожно спустившись по ступенькам, он прошел через кухню и отпер дверь. Холодный и бодрящий утренний воздух заставил его поежиться когда он ступил на влажную от росы траву. Не отдавая себе отчета, он, опустив голову и сцепив за спиной руки, стал расхаживать взад-вперед по дорожке, размышляя над вчерашним разговором со старым священником.

При воспоминании о расположении Баэура он почувствовал прилив воодушевления и улыбнулся, поздравив себя. Дринкуотер замер на миг между яблоней и домом. «А ты счастливчик, Натаниэль», – пробормотал он.

Скрип открываемого окна и веселый смех вернули его к реальности. Из окна, улыбаясь, выглядывала Элизабет, ее волосы ниспадали на плечи.

– Вы, видно, расхаживаете по квартердеку, сэр? – поддела его она.

Натаниэль поразился, насколько смешно выглядят его действия: перед ним лежит весь Корнуолл, а он ограничил свою прогулку пространством, примерно равным размеру квартердека фрегата.

– Однако… – он развел руки, – я даже не думал…

Элизабет рассмеялась, и ее смех доносился из окна вместе с запахом жарящейся яичницы. Проблемы, связанные с «Циклопом», и злоба Морриса казались ему лишенными всякого смысла. Все, что имело значение сейчас – этот смех, улыбающееся лицо… и дразнящий аромат яичницы.

– Ты счастливчик, Натаниэль, – снова пробормотал он и направился прямиком к кухонной двери.

Почтовый дилижанс отправился из Фалмута в Лондон несколько часов спустя, и Натаниэль купил наружное место до Плимута. Ко времени прибытия в Труро Дринкуотер, ощущая растущую уверенность в себе, пришел к выводу, что ему хватит денег на поездку до Лондона и обратно. Погода стояла отличная, перспектива путешествия по городам и весям очень гармонировала с настроением юноши, и он решил, что брандвахта в Плимуте подождет еще дня три-четыре. Эта идея пришла ему в голову, пока он прогуливался утром по дорожке. Разговор о семье пробудил в нем желание побывать дома, хотя бы на миг. О «Циклопе» не было никаких вестей, и он был уверен, что Паултер не станет заходит в Плимут, чтобы сообщить властям, что высадил мичмана в Фалмуте. Так что у него были основания полагать, что его недолгое отсутствие пройдет незамеченным. Он доплатил полцены за «удобства» и пересел вниз, чтобы сполна насладиться радостями путешествия по зеленым просторам южной Англии в такой необыкновенно погожий день.

День клонился к вечеру когда Дринкуотер, утомленный долгим путешествием и тряской на Большой Северной дороге, добрался до Барнета. Оттуда он направился в Манкин-Хэдли и подошел, наконец, к маленькому домику.

Любовь, которую он чувствовал к Элизабет, усиливала в нем желание повидаться с матерью и братом. Притягательная атмосфера ее дома напомнила ему про родной очаг, а переживания Бауэра обострили желание повидаться со стареющей матерью. Задерживаться в Фалмуте не велели приличия, но он чувствовал, что не в силах вступить снова на палубу этой проклятой брандвахты. Не взирая на усталость, Натаниэль был доволен собой. Свобода и независимость, которыми он пользовался на борту «Алгонкина» и яхты Тринити-Хауза, не прошли для него даром, чувство ответственности за приз закалило его характер. Растущая привязанность к Элизабет, такая сильная в своей основе, давали ему равно надежду и уверенность, изгоняя прочь многие страхи, терзавшие его прежде. Перемена в его взглядах нашла и материальное выражение. Заимствуя небольшую толику из доли короля на «Алгонкине», он терзался стыдом, поскольку обычаи войны шли в разрез с его представлениями о морали. Но честно заработанные гинеи Кэлверта, и, что еще важнее, сертификат об экзамене на должность помощника штурмана, предоставляли ему ту степень независимости, о которой он раньше не мог и мечтать. Подходя к материнскому порогу, он согревал себя мыслями об этом.

Дринкуотер постучал и открыл дверь. Позже, когда у него появилось время поразмыслить, он понял, что пришел вовремя. Радость матери была омрачена только краткостью его визита. У него же зрелище ухудшающегося здоровья и нарастающей бедности матери вызвало печальные чувства. Он не задержался в доме надолго. Поговорив с матерью и почитав ей, он, пользуясь тем, что она заснула, выскользнул за дверь и направился попросить ректора найти в Барнете кого-нибудь, кто мог присмотреть за матерью. Здесь пригодились гинеи Кэлверта. От ректора Натаниэль узнал, что Нэд теперь не частый гость в Манкин-Хэдли. Брат, одержимый любовью к лошадям, нашел работу конюха в Вест-Лодже, где и живет невенчанным с одной из тамошних служанок, грозя окончательно разбить сердце матери. Покачав головой, ректор проворчал: «что отец, что сын…», – но подвинул к себе золотые и обещал позаботиться о миссис Дринкуотер.

Натаниэль сидел в тишине, наблюдая, как пыль играет в лучах солнечного света, падающего через окно. Завтра ему предстоит ехать в Плимут. Он чувствовал подавленность и беспокойство. Мать задремала, и, вспомнив о своих обязанностях, он продолжил письмо Нэду. Оно было написано коряво, но в его строках читалась недавно усвоенная молодым человеком властность.

– Что ты делаешь? – голос матери вывел его из задумчивости.

– Ах, мама! Ты проснулась… Я только пишу Нэду, чтобы он лучше заботился о тебе.

– Милый Натаниэль, – с улыбкой промолвила она. – Разве ты не можешь остаться подольше?

– Мама, я должен вернуться на службу, я уже…

– Ну конечно, дорогой… Ты ведь теперь королевский офицер. Я понимаю…

Она протянула руку, и Натаниэль опустился на колени перед ее креслом. Он чувствовал, как скованная подагрой рука коснулась его волос. Он не мог найти слов, подходящих случаю, да и говорить их было незачем.

– Не будь жесток к Эдварду, – тихо сказала она. – У него своя жизнь, и он так похож на своего отца…

Натаниэль встал, склонился над матерью, поцеловал ее в лоб и отвернулся, чтобы скрыть слезы.

Когда утром он вышел из дому, было еще темно. Ему было невдомек, что мать слышала, как он уходит. И только когда за ним закрылась дверь, она заплакала.