Джеймс Моусес проснулся от громкого скрипа, за которым последовал оглушительный треск. Какое-то время он соображал, что бы это могло быть: дерево, и очень большое. Ветер завывал, и все строение скрипело так сильно, что Джеймс удивился, что вообще смог что-то расслышать. Поблизости не было часов, но судя по всему, стояла глубокая ночь. Джеймс посмотрел на кровать деда, она стояла не разобранной. Из соседней комнаты бывшего дома для рабов пробивались отблески пламени, значит, в очаге горел огонь.

Джеймс выбрался из постели и, поежившись, натянул джинсы. Войдя в соседнюю комнату, он увидел Бака Моусеса, который сидел перед очагом в своем любимом кресле-качалке и не отрываясь смотрел на языки пламени и издавал протяжный, лишенный всякой мелодии звук.

— Дедушка, что ты делаешь среди ночи? — спросил он.

Бак Моусес только сейчас заметил внука.

— Пришел большой ветер, — произнес он.

— Ты был прав, — сказал Джеймс.

В этот момент налетел мощный шквал, и весь дом, казалось, пришел в движение. Стропила угрожающе скрипели. Джеймс приблизился к огню, чтобы согреться.

— Ты хороший парень, Джеймс, — проговорил Бак, глядя на внука с любовью, — оставайся таким и дальше.

— Хорошо, дедушка.

Много лет прошло с тех пор, когда дед в последний раз говорил с ним о его поведении.

— У тебя впереди целая жизнь, — сказал Бак. — Ты побываешь во многих местах, увидишь весь мир.

— Я?

Бак утвердительно кивнул.

— Но не забывай об этом острове, слышишь? Здесь твои корни, не забывай о них.

— Не забуду, дедушка.

— Предки зовут меня, — Бак вновь устремил взгляд в огонь. — Почти пришло время отправиться в путь.

Несмотря на жар пламени, по телу Джеймса пробежала зябкая дрожь. Он не знал, что сказать. Тяжелые потоки дождя обрушивались на крышу, грохот стоял неимоверный.

— Дедушка, — прокричал Джеймс, стараясь перекрыть шум дождя.

Пока он говорил, ветер засвистел с такой яростью, что даже заглушил грохот дождя по крыше.

Маленькое строение скрипело по всем швам. Джеймс взглянул вверх, на стропила. Потом подошел к окну посмотреть, что творится снаружи. Едва он к нему приблизился, как все снова пришло в движение. На этот раз оно не прекратилось, как прежде. Послышался громкий скрип и треск ломающегося дерева, затем медленно, очень медленно, гораздо медленнее, чем можно себе представить, дом начал рушиться. Не имея ни малейшего представления, в какую сторону бежать, Джеймс застыл на месте, не отрывая глаз от деда.

Дом оседал, кирпичная труба очага, словно подрубленный ствол дерева, накренилась и рухнула прямо на то место, где сидел, покачиваясь в качалке, Бак Моусес.

Когда Джеймс пришел в себя, ему показалось, что прошло одно мгновение. Он лежал под обломками досок, вокруг валялось битое стекло. Теперь ветер завывал еще яростнее, еще громче, дождь лил потоками. Остатки очага разлетелись в разные стороны. Джеймс ощупал себя и убедился, что может двигаться. Ему удалось сдвинуть в сторону придавившие его обломки и освободиться. Он попытался встать, но ветер тут же свалил его на землю. Джеймс понял, что человек не в силах противостоять такому ветру. Медленно он дополз до места, где под обломками кирпича лежал дед, и, прижимаясь к земле, принялся разбрасывать их в стороны. Когда последний уголек в очаге погас, он нащупал под обломками Бака. Следующие добрые полчаса он, дюйм за дюймом, оттаскивал старика от руин в здание маленькой церквушки, которая, укрытая от ветра стволами двух могучих дубов, все еще противостояла натиску свирепствовавшего урагана.

В конце концов в перерывах между шквалами Джеймсу удалось закрыть дверь в церквушку. На алтаре Джеймс отыскал свечу и спички и отнес их туда, где оставил деда. Свет высветил кровь, запекшуюся на голове старика. Джеймс стал прощупывать пульс на шее, но его не было. Тогда он оперся спиной на дверь и взял на руки небольшое, высохшее тело деда.

Бак Моусес умер, Джеймсу оставалось одно — ждать, когда кончится ураган. Его плач смешался с воем ветра и грохотом дождя.