– Шоколадный фрап, пожалуйста, с шоколадным кремом.

Старик Боровский, печальный, тощий, седой кондитерщик, посмотрел на Герби с едва приметным удивлением. Мистер Боровский был идеальным кондитерщиком, ибо в нем давно угасли все плотские желания и душевные страсти. Он мог поручиться головой, что никогда не поддастся соблазну и не слопает все свои лакомства. На памяти мальчишек и девчонок с улицы Гомера он не съел ни единого шарика жевательной резинки, не выпил ни единого стакана содовой с мороженым и ни разу не смеялся вслух. Существовал он, повинуясь инстинкту самосохранения, а для этого достаточно было знать соотношение стоимости монет и сластей и разбираться в нехитрых уловках голодных и томимых жаждой детей. Их уловки он знал назубок, именно поэтому во взгляде у старика промелькнула тень подозрения – все его чувства были не живыми, а призрачными, – когда Герби Букбайндер, заведомо грошовый посетитель, заказал в будний день десятицентовый десерт.

– Это стоит десять центов, – предупредил мистер Боровский.

С видом лорда Герби выложил на мокрый мраморный прилавок тонкую блестящую монетку.

– Меня перевели в восьмой класс, – объяснил он.

Мистер Боровский воспринял эту потрясающую новость так же, как если бы узнал, что Европейский континент опустился на дно морское, то есть даже бровью не повел и выставил порцию шоколадного замороженного десерта.

Герби осторожно отнес металлическую вазочку на пыльный столик, стоявший в углу, у полок с журналами, и сел на один из двух стульев с плетеными спинками, чтобы попировать, как подобает мужчине. Купленное им лакомство давало ему право на такую роскошь. (Вообще-то никто никогда не садился за этот столик, разве что изредка какой-нибудь парень из «больших», которому лень было вести свою милую в кафе Хесса за углом, потчевал ее в убогой лавчонке Боровского.) Для полноты счастья теперь не хватало только, чтобы в лавку заглянул кто-то из ребят и позавидовал ему. Однако время было тихое. Он ждал, пока мороженое наполовину не растаяло, и в конце концов принужден был съесть его в одиночестве, при пустом зале. Видно, всякое удовольствие в жизни бывает хоть немного, да омрачено такой вот досадной мелочью.

И все же это было настоящее событие. Что ни говорите, а он съел роскошный десерт, именуемый странным словом фраппе, в будний день. Герби и знать не знал, что слово фраппе – французского происхождения и произносится на французский лад, но вкус лакомства от этого не пострадал. Иные взрослые не могут выдумать ничего лучше, как спорить о том, какое слово в английском языке самое красивое. Борьба за пальму первенства разгорается обычно между словами «рассвет», «фиалка», «свет звезды», «золотой», «луч луны» и прочая – что ровным счетом ничего не доказывает, а лишь дает некоторое представление о самих спорящих. Для мальчишек с улицы Гомера вряд ли существовало слово более сладкозвучное, чем «фрап».

Герби облизнулся, подумал мечтательно: «Вот бы всю жизнь только и делать, что есть шоколадный фрап» – и ушел из кондитерской лавки домой. Там он застал родителей сидящими бок о бок на красном диване в гостиной и по их молчанию и улыбкам догадался, что они только что говорили о его школьных успехах. Мальчик скромно направился было в свою комнату, но отец окликнул его:

– Сын, иди сюда.

Герби не слыхал от мистера Букбайндера обращения «сын» со своего последнего дня рождения. Это предвещало нечто приятное. Он вернулся в гостиную и сделал вид, будто ни о чем не подозревает. Мать тотчас встала, потрепала его по голове и вышла со словами: «Полагаю, джентльмены, вам есть о чем поговорить».

– Садись, сын, – сказал мистер Букбайндер.

Такое официальное приглашение тоже было Герби в диковинку, все равно что предложить кошке сесть. Однако он не ударил в грязь лицом и важно уселся в кресло, положив ногу на ногу, как делают взрослые. Правда, ноги у него оказались коротковаты и повисли в воздухе, тем не менее он остался доволен собой.

– Ну что, я слышал, ты снова хорошо закончил учебный год, – произнес Джейкоб Букбайндер с улыбкой, от которой смягчилось его строгое лицо и потеплел взгляд.

– Да, пап.

– И осенью пойдешь в последний класс средней ступени.

– Ага.

– Знаешь, мой мальчик, а для меня этот класс стал вообще последним. После него я бросил школу и начал зарабатывать на жизнь. Конечно, это было еще в Польше. У тебя, слава Богу, будет возможность учиться в старших классах и в колледже. Однако ты быстро взрослеешь, хотя сам того не замечаешь.

Герби, может, и чувствовал бы себя повзрослевшим, если бы не утонул в кресле и не уперся коленками в подбородок. Он вывернулся из глубины кресла и ухватился за подлокотники, чтобы сесть прямо.

– Тебе неудобно. Пересаживайся на диван.

Герби так и сделал.

– Сегодня вечером, мой мальчик, я поведу тебя в ресторан. Если хочешь, конечно.

В ресторан! Даже представить страшно, это будет почище фрапа. Герби чуть не онемел от счастья, но все-таки сумел выговорить:

– Еще бы, пап. Ух ты, вот здорово.

– Да, у меня назначен ужин кое с кем из деловых знакомых, а тебе самая пора привыкать вести себя, как подобает мужчине среди мужчин. Ты заслужил это право.

– Спасибо, пап. Я побежал одеваться.

Герби с удовольствием попрыгал бы на диване, но он знал, что мужчине среди мужчин не подобает прыгать. Отец удержал его за руку:

– Постой. Я слышал, парня Кригера оставили на второй год?

– Ага.

– Скверно, скверно. Как же могло приключиться такое несчастье? – вовсе просиял от удовольствия мистер Букбайндер.

– Да ну, по-моему, Ленни круглый дурак. И вообще у него одни девчонки на уме.

– Это глупо. До двадцати одного года юноше не следует забивать себе голову девочками.

– Мне вот они даром не нужны, – заявил Герби и сам поверил в свои слова. Фрап и предстоящий ужин в ресторане пробудили к жизни нового, зрелого Герби Букбайндера. А тот Герби, что по-детски влюбился в Люсиль Гласс, канул в прошлое.

– Вот что, Кригер будет с нами на ужине. Не стоит упоминать об этом и портить ему настроение.

– Да, пап.

– Конечно, о том, что тебя перевели, можно упомянуть, тут нет ничего дурного, – добавил отец и, хлопнув по плечу, отпустил сына.

Герби вприпрыжку побежал к себе, надел чистую рубашку, новый галстук и «другой» костюм (новый костюм, купленный на Пасху, всегда называли «другим» до следующей Пасхи). Фелисия, которая возвратилась домой, прослонявшись после обеда по Южному бульвару, фыркнула:

– Хм, другой костюм, что ли?

– Да, другой костюм, – ответил Герби. Он нарочно ничего больше не сказал, а Фелисия не хотела расспросами тешить его самолюбие, поэтому Герби с беззаботным видом закончил переодевание, а тем временем его сестрица чуть ли не чесалась от любопытства. Когда Герби с отцом уже выходили, он услыхал яростный вой Фелисии, которая добилась-таки от матери ответа на свой вопрос: «А почему это мне нельзя в ресторан?»

– Помолчи, учиться надо лучше, – донеслись до Герби слова матери, и, блаженно вздохнув, он закрыл за собой дверь.

Наступил важный вечер, наши мужчины шли не торопясь по Уэстчестер-авеню. Мимо громыхали трамваи, сновали женщины в обнимку с большими коричневыми бумажными сумками, наполненными провизией, грузовики обдавали их клубами ядовитых газов, дети шныряли под ногами за стеклянными шариками и резиновыми мячами, и то и дело очередная мамаша в поисках своего чада истошно вопила над самым ухом: «Бернис! Иди ужинать!» Герби с удовольствием наблюдал всю эту жалкую суету. Тем слаще было предвкушение изысканного ужина в ресторане.

– Герби, – спросил отец, – кем ты хочешь стать?

– Это когда вырасту?

– Ну да.

– Астрономом, – незамедлительно последовал привычный ответ. Однако он не произвел привычного впечатления. Когда Герби сообщал о своих честолюбивых замыслах в разговоре с мальчиками, это неизменно вызывало благоговейную оторопь у будущих пожарных, полицейских, футболистов высшей лиги и владельцев кондитерских лавок, а отцу все нипочем. Мистер Букбайндер только скривился, словно от неспелого яблока, потом улыбнулся:

– Прекрасно. Замечательная профессия. Богатства этим не наживешь, но если тебя интересуют звезды, значит, надо быть астрономом. Великим астрономом.

– Астрономы зарабатывают кучу денег, – возразил Герби, правда, без обычной самоуверенности.

– Каким образом?

– Если они находят новые звезды… э-э… им дают большие премии.

Мистер Букбайндер засмеялся. Потом сказал очень серьезно:

– Тот, кто говорит это, мой мальчик, – бессовестный врун. Так должно быть, но не получается. Люди платят только за нужные им вещи – одежду, постиранное белье, мясо, кино, лед. Кому есть дело до новых звезд в далеком небе? Открывать звезды – это здорово, это великолепно, только мошну ими не набьешь. Но если такое занятие тебе по душе, надо обязательно стать астрономом, лучшим астрономом в мире.

Под самым носом у ревущего грузовика с углем они перебежали убогую и грязную Остен-авеню и молча зашагали дальше. Джейкоб Букбайндер с сыном разговорились, словно двое приятелей на прогулке, и после привычных отцовско-сыновних взаимоотношений оба испытали от этого неловкость. Отцу хотелось, по обыкновению, произнести свой вечерний монолог о делах Хозяйства, но мальчик был вроде бы не очень подходящим слушателем. А Герби все перебирал в голове разные мысли, но, после того как опростоволосился с астрономическими выдумками, не решался ни одну из них высказать вслух своему страшно мудрому отцу. Так они дошли до ресторана «У Голдена», что на Южном бульваре, не вымолвив больше ни слова.

При виде бифштексов, фруктов, слоеных тортов и густо сдобренных кремом пирожных, выставленных в сверкающей витрине ресторана, у Герби захватило дух; тем временем мистер Букбайндер заметил Пауэрса, Луиса Гласса и Кригера, сидящих за столиком у окна, и подумал вдруг, не совершил ли он глупость, что взял с собой Герби. К этому поступку его побудили и душевный порыв – наградить ребенка, и смутное чувство вины за недостаточное внимание к сыну, и столь же туманная мысль о том, что настала пора дать ему боевое крещение, мол, пусть знает, как делаются дела. Теперь же он с радостью отправил бы сына домой. Однако менять свои решения было не в характере Джейкоба Букбайндера. Ему даже доставляло удовольствие безжалостно отметать собственные сомнения, приговаривая: «Сделай, а там видно будет». Раз уж он пригласил Герби на ужин в ресторан, значит, Герби получит свой ужин.

– Пошли, мой мальчик, я вижу, мы опоздали, – сказал он и открыл перед сыном дверь.

Представление Герби, как и ожидал его отец, вызвало неприятную заминку, но старший Букбайндер стойко выдержал недоуменные взгляды и объяснил, что привел сюда сына в награду за успешное окончание учебного года. Луис Гласс, румяный черноусый толстяк, пожал Герби руку и поздравил его. На своем веку он встречал немало юнцов, которые с годами превращались в доходных клиентов. Пауэрс, который и так уже был не в духе оттого, что пришлось затемно тащиться в Бронкс, с нескрываемым раздражением выбил пепел из трубки и сунул ее в карман.

Кригер выразил свое отношение в следующих словах:

– Что отец, что сын. Гейби… большое будущее. Может не спешить, лучше будет. Маленький толстый мальчик в колледж… может лучше нет. Тихо ехать, дальше будет. Гейби… другое дело… само собой. Умная голова… очень замечательно…

Столик был на четверых. Пока тараторил мистер Кригер, официант придвинул сбоку узкий сервировочный столик, занявший часть прохода. За него и уселся Герби, причем со стороны он выглядел как совершенно лишний отросток в этой мужской компании. Всем раздали меню, и взрослые невнимательно и наспех заказали себе ужин.

На Герби дело застопорилось.

– Пап, что мне взять? – растерянно спросил он, обескураженный списком блюд.

– Ты уже большой и можешь выбрать сам. Возьми что хочешь.

Герби пробежал глазами по страничке сверху вниз и обратно, и в голове у него все перемешалось в одно большое блюдо из бисквита, пирожных, копченой лососины, гуляша, овощей в сметане, жареного цыпленка, рубленой селедки, чернослива и мороженого.

– Я… я не очень хочу есть, – промямлил он.

– Тогда переходи сразу к горячему. Мы тоже не берем закусок, – посоветовал отец и ткнул пальцем в нужный раздел меню.

Это облегчило дело. А все равно разбегались глаза: тут тебе и бараньи отбивные, и цыплята, жаренные на вертеле, и запеченные утки, и бифштексы, и прочая, прочая, – пытка, да и только, и для молодого человека не менее мучительная, чем для официанта, приземистого, пузатого и лысого, в черных засаленных штанах и серой заляпанной куртке. Пока Герби терзался сомнениями, этот служитель переминался с ноги на ногу, зевал, постукивал карандашом по своему блокнотику, принимался кашлять несколько раз и сверлил мальчика недобрым взглядом, явно желая ему дальней-предальней дороги и слабого здоровья.

– Ну же, Герби, человек не может стоять здесь весь вечер, – проговорил отец.

– Ребенок, очевидно, не знает, чего он хочет. Закажите ему сами, – не выдержал Пауэрс.

– Я буду вареную треску, – неожиданно выпалил Герби первое, что попалось ему в тот миг на глаза.

Все пришли в изумление, даже официант.

– Не глупи, сын. Здесь столько вкусных мясных блюд, а ты выбрал треску? Возьми лучше бифштекс.

Но Герби казалось, что теперь ему никак нельзя поступиться треской, а иначе где же его гордость, какой же он тогда мужчина, хотя терпеть не мог треску.

– Неужели человеку нельзя заказать, что нравится? – обиделся он. – Я заказал вареную треску, значит, мне так хочется.

– Принесите ему вареную треску, – пожал плечами отец. Официант выдернул меню из судорожно сжатых пальцев Герби и ушел восвояси. Герби мрачно проводил взглядом сутулую спину, пока та не исчезла за вращающейся дверью в кухню, и горько пожалел о своем упрямстве.

Последствия его поступка оказались хуже, чем он предполагал. У Голдена была в основном мясная кухня. Рыбу включили в меню на всякий случай: а вдруг какой-нибудь чудак потребует именно рыбы. Вскоре официант вернулся с четырьмя шипящими бифштексами, источающими божественный запах, и с тарелкой, на которую плюхнули два комка, белый и зеленый. Белый комок – это была треска, погребенная под тягучим мучным соусом, зеленый – неожиданная пакость в виде протертого шпината, который полагался к рыбе. Поставив перед Герби тарелку, официант подмигнул, и мужчины дружно рассмеялись. Герби густо покраснел.

– Вид у рыбы отвратный, – заметил отец. – Официант, уберите эту замазку и принесите мальчику бараньи отбивные.

– Пап, ну пожалуйста, я хочу это, – возмутился Герби. Он защитил тарелку руками, и по клейкой белой массе пробежала легкая дрожь. От одной мысли, что придется есть это, у мальчика сжималось горло. Однако он твердо решил: съесть или погибнуть.

– Оставьте, Букбайндер, ведь он уже взрослый, – ухмыльнулся Пауэрс. – Разве он не перешел в восьмой класс?

Отец Герби бросил прищуренный взгляд на молодого человека из Манхэттена.

– Хорошо, сын, – сказал он Герби. – Коли заказал, то ешь.

И Герби, который услышал в словах отца просьбу не опозорить его, приступил к еде. Под взглядами мужчин он съел шпинат и рыбу до последнего кусочка. В других книгах герои совершают более благородные и яркие подвиги, но что ни говорите, а Герби Букбайндер геройски уплел без остатка те две гадкие кучки, зеленую и белую, и даже не поморщился.

– Ну как, Букбайндер, – спросил Пауэрс, когда бифштексы были съедены и он, откинувшись на спинку стула, принялся набивать трубку из кисета крокодиловой кожи, – поговорим о деле или сначала отправите мальчика домой?

– Мальчик не помешает, – холодно ответил Букбайндер, – если никто из вас, джентльмены, не возражает против его присутствия.

– А что, – дружелюбно заметил Луис Гласс, – по-моему, Герби полезно послушать деловой разговор. Чем раньше начнешь приучаться к делу, тем лучше, тем лучше, а, Герби? – похлопал он мальчика по спине и закурил сигару.

Официант принес десерт. У Голдена было заведено подавать к кофе плоскую вазочку с пирожными и оставлять ее на столе. На вазочке умещалось восемь пирожных. Перед уходом посетителей официант проверял, сколько пирожных не хватает, и включал их в счет. Никто из мужчин не польстился на предложенные им пирожные, поэтому официант поставил вазочку перед Герби и удалился. При виде восьми кремовых пирожных разных форм и расцветок мальчик почувствовал, как к нему возвращается вконец было испорченный аппетит. Луис Гласс протер пенсне, висевшее на черном шнурке у него на шее.

– Что ж, господа, – проговорил он, – я полагаю, мы вполне успеем уладить наше дело, пока пьем кофе.

– Меня это устраивает как нельзя лучше, – поддержал его Пауэрс. – Я опаздываю в театр.

Букбайндер и Кригер промолчали.

Герби выбрал на пробу облитый шоколадом цилиндр, наполненный взбитыми сливками, и сделал первый укус. Ему почудились трели райских птиц. В сравнении с этим блаженством померкло даже фраппе.

– Нам предстоит обсудить только одно, – продолжал Луис Гласс. – Я уже излагал вам, Букбайндер, какую выгоду сулит и вам, и Кригеру слияние «Бронкс-ривер» с «Интерборо». И со всей определенностью заявил, что «Интерборо», которая является сегодня крупнейшей в Нью-Йорке компанией по производству льда, гарантирует вам обоим высшие руководящие должности. А поскольку я выступаю в роли их юрисконсульта, мои слова – не пустой звук. Не пустой… Известно вам и мое мнение по поводу так называемой голубой бумаги – это документ совершенно несостоятельный, обыкновенная записка из блокнота, которая не может служить законным основанием для передачи вам каких-либо акций, и я предупреждал, что если вы доведете дело до суда, то суд решит его не в вашу пользу.

Пока длилась эта речь, Герби с упоением доел в три приема трубочку со взбитыми сливками. Затем он остановил свой выбор на соблазнительном овальном пирожном, сплошь увитом зеленым и шоколадным кремом, и принялся за него.

– Стало быть, у вас есть, как мне представляется, два пути, – продолжал юрист, отмахиваясь от клубов сизого дыма, который валил из пыхтевшей трубки Пауэрса. – Либо вы благоразумно соглашаетесь преумножить свой достаток – я имею в виду слияние, – либо весьма опрометчиво пускаетесь в судебную тяжбу за контрольный пакет акций Хозяйства и, как я уже отмечал, проигрываете ее. Проигрываете…

Одурманенный пирожными, Герби смутно расслышал окончание очередного диалога и удивился привычке мистера Гласса эхом откликаться на собственный голос. Правда, едва проглотив последний кусочек мятно-шоколадного пирожного, он тотчас позабыл о своем недоумении: надо было срочно выбирать следующее пирожное. Мальчик не предполагал, что за это угощение придется платить. Пирожные поставили перед ним, как дома ставили миску с фруктами, именно так он к ним и относился. После пытки треской, казалось ему, единственная возможность получить удовольствие от ужина в ресторане – до отвала налопаться пирожных. Он взял шоколадный эклер и начал сосредоточенно уплетать его.

Когда юрист кончил говорить, Букбайндер и Кригер переглянулись. Отец Герби раскрыл было рот, но тут громко и торопливо залопотал Кригер:

– Я так скажу. Голубая бумага может да, может нет, наверняка кто скажет? Я говорю по-доброму. Руководящая должность… десять тысяч в год… очень замечательно, может, три тысячи… не так замечательно. Но по-доброму черным и белым на бумаге сколько гарантируется? Все джентльмены, слово надежное, как золото, но черным и белым… на бумаге еще нет. Тридцать лет в деле черным и белым на бумаге всегда надежнее. Мистер Гласс замечательно объяснять… все добрые друзья Держаться вместе… Я так скажу…

(Покончив с эклером, Герби не мешкая начал расправляться с коричневым шариком наподобие картошки, только внутри у него оказалась изумительная начинка из апельсинового крема.)

– Если я правильно вас понял, мистер Кригер, – Перебил его Луис Гласс, – думаю, вы можете не продолжать. В качестве условия сделки «Интерборо» готова дать письменное обязательство назначить вам обоим жалованье в размере… – он покосился на Пауэрса, который, по-прежнему пыхтя трубкой, ответил ему легким кивком, – …пяти тысяч в год, это только для начала. Для начала…

– Вы неправильно его поняли, и все, что он наговорил, ничего не значит, – воскликнул Джейкоб Букбайндер с искаженным от ярости лицом, в котором трудно было узнать человека, который совсем недавно улыбался своему сыну. Герби не раз приходилось видеть такое выражение на отцовском лице, про себя он называл его «деловым» и страшно его боялся. Теперь сладкоежка стал внимательнее прислушиваться к разговору, рассеянно уплетая между делом желтый слоеный «наполеон».

– Джейк, я так скажу, мирненько, – снова залопотал Кригер, но отец Герби, не обращая внимания на компаньона, ледяным тоном обратился к юристу:

– Кригер повторяет то, что он наговорил мне, когда мы с ним обсуждали это дело, но вас, очевидно, интересует наше окончательное решение. Короче, мы не продаем. Я думаю, голубая бумага имеет силу.

– И вы, мистер Кригер, того же мнения? – спросил Пауэрс.

– Я сэкономлю вам полчаса на пустых разговорах, – язвительно вставил Букбайндер. – У меня есть доверенность от Кригера и наших жен на право голоса по всем нашим акциям. Кригер вынужден принять мою сторону.

Юрист и Пауэрс посмотрели на Кригера. Тот робко кивнул.

Герби потерял нить спора, и ему стало скучно. «Наполеон» оказался почему-то не таким вкусным, как первые четыре пирожных. Он наспех дожевал его и взялся за вишневое. Тут мальчик заметил новое тревожное обстоятельство: официант стоял рядом и таращился на него со смешанным выражением ужаса и любопытства. И от каждого кусочка, проглоченного Герби, глаза у него все явственнее вылезали из орбит. Герби никак не мог сообразить, куда тот смотрит. Он с беспокойством оглядел свой костюм, не капнул ли кремом, обернулся назад, но, судя по всему, кроме него, самого обыкновенного мальчика, никаких диковинок здесь не было. Взгляд официанта смутил его. Герберт без особого удовольствия доел вишневое пирожное и потянулся за лакомством, которое приберег напоследок: этакая коробочка из чистого шоколада, доверху наполненная кофейным кремом. Едва Герби сделал первый укус, как с тревогой заметил, что у побледневшего официанта отвисла нижняя челюсть. Мальчик решил, что беднягу тошнит, небось съел что-нибудь в своем задрипанном ресторане. Герби и самому было не по себе. На удивление, расчудесная шоколадная коробочка по вкусу не слишком отличалась от вареной трески и была такая же клейкая.

Пока внимание Герби было отвлечено официантом, разговор взрослых ушел вперед. Он попробовал вникнуть в его суть, продолжая прикладываться к пирожному, правда, все реже и реже. Говорил Пауэрс:

– …совершенно не понимаю, зачем мне надо было тащиться вечером на край города, чтобы выслушивать прежние глупости. Я думал, вы образумились.

– Позволю себе заметить, это крайне неосмотрительно, крайне неосмотрительно, – сказал юрист, раздавив в пепельнице недокуренную сигару. – Уверяю вас, голубая бумага ровным счетом ничего не стоит. На мой взгляд, мистер Пауэрс имеет полное право на продажу «Бронкс-ривер айс», однако следует признать, что, будучи юрисконсультом «Интерборо», я не могу советовать компании приобретать собственность, право на которую подлежит хотя бы тени сомнения. Хотя бы тени сомнения…

– Утром поговорю с Берлингеймом, – зло бросил Пауэрс, – и, если он захочет купить, я продам, и без всяких оговорок в пользу господ Букбайндера и Кригера. Деловые люди не поступают, как поступили они, следовательно, я не обязан брать в расчет их мнение. Больше мне нечего сказать.

– Да, я не в своем уме, – запальчиво ответил ему Букбайндер. – Я хочу остаться хозяином, а не ходить в помощниках у Берлингейма.

– Пап, – слабо донеслось из-за столика Герби. Отец обернулся и взглянул на него. – Пап, мне нехорошо.

Герби обмяк и тупо уставился в одну точку. Повисшая как плеть рука сжимала остаток шоколадной коробочки. Лицо мальчика цветом сильно смахивало на съеденный им протертый шпинат.

– Господи помилуй, да его тошнит! Зачем только ты ел эту тухлую рыбу? – встревожился отец.

– Мистер, наша кухня здесь ни при чем! – вскричал официант. Он подошел к столику и поднял правую руку. – Не сойти мне с этого места, если парень не съел семь пирожных. Семь штук, мистер! Видел собственными глазами. Тут и слона стошнит. Я вот только со стороны смотрел, а меня и то замутило.

Герби пошатываясь встал со стула.

– Пап, пойду-ка я домой, – вымолвил он. У мальчика появилось ощущение, будто его желудок трясет мелкой дрожью, как озерную гладь на ветру; в мутном мареве перед глазами медленно поплыли съеденные разноцветные пирожные, а в голове настойчиво стучало: фрап, фрап, фрап, – и казалось, это самое гадкое слово, когда-либо слетавшее с человеческих губ.

– Пошли, сынок, я отвезу тебя. – Букбайндер вскочил с места и схватил его за руку. – Джентльмены, наш разговор все равно закончен, поэтому прошу извинить меня за поспешный уход. Мистер Пауэрс, поверьте, со временем вы будете благодарить меня за то, что дело осталось в наших руках. Кригер, заплати за меня. Всего доброго.

Мистер Букбайндер заторопился с мальчиком на улицу, и они стали у края тротуара, чтобы поймать такси. Однако сразу такси не подвернулось, и Герберт, покачиваясь на бордюрном камне, перенес все муки плавания по штормовому морю, а потом вдруг испытал блаженное облегчение, какое наступает, когда перегнешься за борт. Отец заботливо помог ему, а после пешком повел бледного, дрожащего мальчика домой. Теперь полезнее было подышать свежим воздухом, чем ехать в такси. Мало-помалу прогулка возвращала Герби к жизни, и сквозь муть нездоровья в памяти начали всплывать обрывки делового разговора взрослых.

– Пап, – несмело спросил он, – а мистер Пауэрс правда может продать Хозяйство и выбросить тебя с мистером Кригером на улицу?

– Тебе нечего об этом беспокоиться, – ответил Букбайндер. Но смотрел он с тревогой и грустью. – Забудь все, что слышал, Герби. Сейчас твое дело – касторовое масло и постель.

Вот так, касторовым маслом, постелью и щемящей досадой на самого себя за то, что не сумел выдержать марку, завершился для Герби Букбайндера первый вечер, который он провел как мужчина среди мужчин.