В следующий понедельник, первого июля, дети начали разъезжаться из города – на отдых.

Впервые в жизни Герби Букбайндер отказался от привычных городских развлечений летней поры, когда можно купаться под пожарным краном, лакомиться арбузом с запряженного лошадью фургона, устраивать пикники на городских пляжах и в парках, да просто болтаться без цели где твоей душе угодно, и пустился навстречу неведомым радостям загородного лагеря. У дома 2075 по улице Гомера семейство Букбайндеров с багажом погрузилось в «шевроле», чтобы ехать на Большой Центральный вокзал. Мимо протащился ветхий арбузный фургон со старыми знакомыми: белой клячей и чумазым взъерошенным возницей, который выкликал нараспев: «Ар-БУ-У-зы-ы! Ар-БУ-У-зы-ы!» В фургоне высилась гора пузатых зеленых арбузов вперемешку с оковалками льда; у Герби даже засосало под ложечкой – так вдруг захотелось съесть кусочек студеного арбуза и никуда не уезжать. Но это настроение развеялось, едва заурчал мотор и они тронулись в путь. Да если разобраться, то что такое «ар-БУ-У-зы-ы» в сравнении с весельем и удовольствиями, ожидающими в далеком и загадочном «Маниту»?

Пыльный солнечный луч прочертил наискось пустоту под куполом Большого Центрального вокзала и упал на желтый квадрат внушительного знамени, висевшего в углу, на стене, в огромном зале ожидания. На знамени красными буквами было вышито:

ЛАГЕРЬ «МАНИТУ»

в Беркширских горах

Мистер Гаусс очень гордился староанглийским шрифтом, исполненным значительности и достоинства. К несчастью для Герби, Фелисии и их родителей, которые метались в поисках знамени за десять минут до отхода поезда, этот шрифт весьма трудно читается на расстоянии более десяти футов. А вокруг так и мелькали знамена: красно-голубое – лагеря «Гайавата», бело-зеленое – лагеря «Алгонкин», серо-зеленое – лагеря «Пенобскот», голубое с золотом – лагеря «Ирокез», а также лагерей «Пуэбло», «Вигвам», «Тотем», «Томагавк», «Нокоми» – и еще полсотни знамен разных форм и расцветок. Глядя на все эти флаги, можно было подумать, будто племена американских индейцев возродились и устроили грандиозный военный совет, чего не скажешь о толкучке под флагами. В сущности, трудно представить себе нечто менее похожее на благородных нагих краснокожих, чем кучки неугомонных потных сварливых городских детей, одетых в «другие» костюмчики и платьица, нехотя подставляющих щечки заплаканным матерям для прощального поцелуя, либо ссорящихся между собой, либо громко оспаривающих приказы вожатого.

Там и сям в плотный строй индейских названий вклинивались то лагерь «Уильямс», то лагерь «Счастье». Герби порадовался, что не угодил в одно из этих занудных мест, а едет в лагерь с волшебным названием «Маниту».

– Вон они! Я вижу мистера Гаусса! – воскликнула наконец Фелисия, и Букбайндеры поспешили предстать перед толстым Дудочником, который собирался увести детей в свою страну чудес.

К их разочарованию, мистер Гаусс держался вовсе не так радушно, как в предыдущую встречу. Букбайндерам даже показалось, что директор весьма холоден. На самом деле это было не так; просто мистеру Гауссу не хватало душевных сил умасливать всех сразу. Когда он умасливал одну семью, получалось густо, а как пришлось делить на восемьдесят, вышло – почти ничего.

Герби обвел взглядом толпу под желтым знаменем и тотчас заметил Ленни Кригера: его подобострастно облепили мальчишки помладше, и он громко предсказывал исходы бейсбольных матчей. Мальчики и девочки собирались отдельными стайками. Герби смотрел-смотрел и высмотрел среди девочек Люсиль. Он улыбнулся и помахал ей, но та застенчиво отвернулась.

– Весело тут, да, Флис? – проговорил Герби, однако ответа не последовало, и он с удивлением обнаружил, что сестры уже нет рядом, а ее уводит долговязая, крутобокая, как луковица, женщина с лицом, сплошь усеянным веснушками. Позднее он узнал, что это тетя Тилли, старшая вожатая девочек. Тут и его руку крепко ухватила чья-то большая влажная ладонь. Он поднял глаза на своего похитителя: перед ним стоял здоровенный светловолосый мужчина с квадратной физиономией и крошечными глазками за толстыми стеклами очков без оправы.

– Я дядя Сэнди, твой старший вожатый, – представился тот, – а ты, верно, маленький Герби Букбайндер? Идем со мной.

Герби пошел, хотя без особой радости, и его подвели к дочерна загорелому, худосочному и замороченному на вид молодому человеку, стоявшему в окружении мальчишек лет девяти.

– Вот это дядя Смугл, твой вожатый, – сказал дядя Сэнди. – Восьмая хижина, здесь самые старшие младшеклассники. Порядок?

– Сэнди, у меня уже шестеро, – запротестовал дядя Смугл, но дядя Сэнди торопился и только бросил через плечо: – В поезде разберемся. – По росту он подходит в Восьмую хижину.

Герби с подозрением покосился на шестерых недомерков, к которым его сунули, и встретил такие же открыто неприязненные взгляды. Все мальчишки показались ему какими-то противными и совсем маленькими.

– И как же тебя звать, приятель? – поинтересовался дядя Смугл.

– Герби Букбайндер, – ответил Герб. Он обернулся к ближайшему из ребят: – Слушай, ты в каком классе?

– В пятом «А», а тебе-то что, сарделька?

– В пятом «А»? – ужаснулся Герби. – Я-то в восьмом «В»!

Дядя Смугл вскинул брови и сказал примирительно:

– Не надо заливать, Герб. Будь честным парнем.

– Но я правда в восьмом «В». Могу доказать!

Ребята подняли его на смех.

– Подумаешь, – сказал один, – а я старшеклассник.

– А я вообще студент, – добавил другой, и снова раздался хохот.

На Герби мощной волной нахлынуло предчувствие, что ему не понравится в лагере «Маниту».

– Все по местам! – прокричал в мегафон дядя Сэнди. Тетя Тилли сняла со стены знамя. – Дети и родители, прощайтесь. Отправление через три минуты.

Герби оказался в крепких объятиях. Мама, расчувствовавшись до румянца на блеклом лице, присела рядом на корточки и заплакала в три ручья.

– До свидания, мальчик мой, мальчик мой любимый, – всхлипывала она. – Тебе будет там хорошо, я знаю, значит, и мне хорошо. Мы вас навестим.

Пока она тискала и целовала Герби, отец изловчился и пожал ему руку.

– Будь мужчиной, Герби, – крикнул он, перекрывая вокзальный гомон.

– А где Клифф? Я не видел Клиффа, – раздраженно буркнул Герби, не зная, как держать себя в подобных случаях. – Разве он не поедет в лагерь?

– Уезжаешь из дому и думаешь о Клиффе? Хоть бы поцеловал на прощание, – обиделась мама. Герби считал, что ученику 8 «В» стыдно целоваться на людях, но, поскольку вокруг все целовались, он соизволил чмокнуть маму в нос.

– Не волнуйтесь, миссис Букбайндер, мы не дадим его в обиду, – пообещал дядя Смугл. – Ну все, ребята, поехали.

Пинками, тычками, понуканиями и окриками молодые люди и женщины, называемые вожатыми, кое-как загнали два выводка детей в поезд. Наименее сдержанные из родителей причитали вдоль строя до самого перрона. Джейкоб Букбайндер с женой стояли в углу, где недавно висело знамя, и, когда сын или дочь оглядывались, махали им вслед. У выхода на перрон Герби в последний раз оглянулся на мать с отцом. Вокруг сновали толпы разодетых туристов, а родители стояли в своем будничном платье, улыбаясь и махая руками, – два маленьких усталых человека из бедного Бронкса; и вот странная штука, издалека он увидел то, чего до сих пор не замечал вблизи. Он увидел, что отец у него почти седой.

– До свидания, мам! До свидания, пап! – закричал Герберт изо всех сил, но им уже было не услыхать его.

– Держи строй, Герби, – сделал замечание дядя Смугл.

Мальчик не позволил себе разрыдаться при всех, и лицо его не дрогнуло, но в глазах стояли слезы, в горле застрял комок, он не видел, куда идет, не соображал, что делает, и очнулся, лишь когда поезд дернулся и стало ясно, что он в самом деле уезжает из Нью-Йорка.

К одним это приходит раньше, к другим – позже, но когда ребенок впервые испытывает жалость к матери и отцу, значит, он одолел очень важную часть жизненного пути.

Однако в детстве настроение переменчиво, как весенняя погода. Спустя несколько минут мальчик уже с увлечением разглядывал незнакомые городские задворки, протянувшиеся вдоль железной дороги. А еще через пять минут задворки наскучили ему, он вспомнил, как его унизили, определив к пятиклашкам, и закипел от возмущения. Герби встал и начал пробираться мимо чужих ему мальчишек.

– Ты куда это, приятель? – раздался голос дяди Смугла. Смуглолицый вожатый сидел у него за спиной.

– Поискать двоюродного брата Клиффа.

– Сначала надо спросить разрешения. А то вы так разбредетесь кто куда.

– Ладно, – сказал Герби и выбрался в проход.

– Ну? – спросил дядя Смугл.

– Что «ну»?

– Я жду, когда ты попросишь разрешения выйти.

– Я уже вышел.

– Значит, вернись на место.

– Но это же глупо. Потом снова придется выходить.

– Мне видней, что глупо, а что не глупо. Сядь на место.

Герби замялся и быстро прикинул в уме, стоит ли открыто заявить о своей независимости, мол, держите карман шире. Мальчик вовсе не был убежден, что этот молодой человек имеет право приказывать ему. То была первая попытка незнакомца взнуздать Герби, а ведь поначалу брыкаются даже самые кроткие жеребцы; к тому же укротитель, похоже, и сам еще стоял одной ногой в детстве. Но в одиннадцать лет так привыкаешь к тирании взрослых, что трудно отличить узурпатора от представителя законной власти. Герби подытожил слагаемые, вывел сумму и вернулся на свое место.

– Отлично, приятель. Теперь можешь пойти и поискать брата.

Выполнить и этот приказ – значило вообще встать на задние лапки.

– Не-е, – насупился Герби. – Я передумал.

В начале прохода выросла туша дяди Сэнди.

– Ну, честная компания, – загремел он в мегафон, – вот и лето, и мы с вами опять от души порезвимся в нашем любимом лагере «Маниту». Эй, старожилы, покажем-ка новичкам свою сплоченность – встретим их песней. Вожатый по плаванию дядя Ирланд снова с нами, он будет у нас запевалой. Вперед, и побольше задора!

В проход выскочил юноша с широченными плечами (Герби таких и не видывал) и копной ярко-рыжих волос:

– Давайте, ребята. Споем «Хрю-хрю, гав-гав». Хором, начали. Гип-гип! – И детина принялся дирижировать странными отрывистыми движениями. Несколько мальчишек прогундосили песенку, подражая голосам животных, пыхтению паровоза и еще вроде бы трескотне шутих, а вразумительных слов Герби не услыхал, разве что неоднократный призыв «сделать крысоловку побольше кошколовки».

Когда допели песенку, дядя Ирланд выкрикнул:

– Ну как, новички, запомнили? А теперь споем еще разок, все вместе, только вдвое громче!

Спели еще. Правда, получилось не вдвое громче, а почти вполовину тише. На этот раз среди визга, кваканья, шипения и пыхтения до Герби долетели обрывки строк про городские трущобы, «шевроле», клещей и людоедов, но он решил, что ему послышалось.

Проход снова загромоздил дядя Сэнди.

– Славно пропели, ребятки, очень славно. Конечно, новичкам надо еще получиться, тогда вообще будет блеск. А сейчас дядя Ирланд споет с вами гимн нашего лагеря «Бульдог, бульдог». И глядите у меня, чтоб не мямлить, особенно это относится к старшим. Уж вы-то знаете гимн назубок. Ну, давайте, с огоньком!

Он показал на группу мальчишек лет пятнадцати, расположившихся через проход от Герби. Те вольготно развалились в креслах, которые перед тем развернули, чтобы сесть по четверо лицом друг к другу, их брюки и мягкие шляпы придавали им очень важный и взрослый вид. Герби видел, как, получив при всех нагоняй, они переглянулись с ехидной усмешкой и зашептались.

Нестройный хор затянул «Бульдог, бульдог». Старшие точно набрали в рот воды. По вагону гремели голоса старшего вожатого и дяди Ирланда. Едва стихла песня, как вдруг молчальники в брюках разразились насмешливым куплетом, прозвучавшим гораздо слаженнее, задорнее и гимна, и приветствия:

Улыбаясь одними губами, старший вожатый отмерил несколько шагов по проходу. Его туша замерла рядом с сиденьем Герби.

– Ну вот что, Шестнадцатая хижина, я не против шуток, – громко произнес он, чтобы слышали все. – Но здесь много новеньких, а они еще не знают, что можно, а чего нельзя. Если хотите лишиться привилегий старшеклассников недельки на две, то за мной дело не станет. И запомните, в этом поезде вам не спрятаться за маменькины юбки. Здесь лагерь «Маниту». Не можете поддержать честь лагеря, тогда помалкивайте.

В угрюмой тишине дядя Сэнди вернулся в голову вагона, а Герби покосился на старшеклассников. Ни тебе улыбочек, ни перешептываний – пристыженные, постные лица. Даже брюки как-то обвисли на их нескладных ходулях.

– Теперь, ребятки, – более мягким тоном проговорил в мегафон старший вожатый, – вот несколько простых правил поведения в поезде. Без разрешения вожатого с места не уходить, местами не меняться. Окна не открывать. Ходить в соседний вагон к девочкам строго воспрещается. Если застану там кого-нибудь, пусть пеняет на себя. Ехать нам три часа, так что устраивайтесь поудобней, знакомьтесь друг с другом и готовьтесь к потрясающим летним каникулам. У меня – все.

Он сел. А дядя Ирланд – будто на другом конце качелей – подскочил:

– А ну, парни, выдадим «Хрю-хрю, гав-гав» в честь нашего любимого старшего вожатого дяди Сэнди.

Песенка была исполнена в третий раз, да так заунывно и сбивчиво, что между «шевроле» и людоедами заглохла окончательно.

Поезд уже катил по пригороду, и сквозь серость и кирпичную красноту нет-нет да и проглядывала зелень. У Герби, сникшего при виде строгостей, понемногу начало подниматься настроение. Славно было смотреть, как на глазах сменяется за окном пейзаж, как отступает городское уныние и мир одевается в свои первозданные краски. Вот промелькнула корова – живая корова, а ведь раньше он видел ее только на картинках да на рекламных щитах молокозавода. У него радостно екнуло сердце. Все-таки в лагере, наверное, будет весело.

В проходе появились двое вожатых с корзинами и выдали Герби пакет молока и сандвич в обертке. Он развернул бумагу; там оказалось одно из любимых его лакомств: зеленый салат и консервированный лосось на ржаном хлебе. Герби забрался поглубже в кресло и, жуя и прихлебывая, уставился в окно, за которым проплывали деревья, речушки, луга. Последние сомнения растаяли без следа: впереди его ждет земля обетованная.

– Эй, Герби, ты куда подевался?

Рядом стоял его брат Клифф в лихо заломленной на один глаз желто-красной фетровой шапочке с козырьком и с монограммой «ЛМ».

– Привет, Клифф, а ты куда подевался? Откуда это у тебя такая шапка?

– Парень из моей хижины дал. У нас там законные ребята.

– Это какая хижина?

– Двенадцатая. Пойдем к нам. Я им рассказывал про тебя.

Герби встал и начал выбираться, потом вспомнил:

– Дядя Смугл, можно выйти?

Вожатый, уткнувшийся носом в увесистый том под названием «Сравнительное литературоведение. Третий год обучения», промычал что-то в знак согласия. Герби выбрался в проход.

– Чего ты тут делаешь с этими малявками? – понизил голос Клифф. – Они и на средних-то непохожи.

– На каких еще средних?

– Вот я – средний. И в моей хижине все – средние. Есть малыши, младшие, средние, старшие и самые старшие.

– А-а, голова садовая, вспомнил. Клифф, знаешь что? Эти малявки – младшие. Младшие! Тут один вообще из пятого класса. Меня сунули к младшим!

Слово «младшие» Герби произнес, как церковник произносит «безбожники», южанин – «янки», а миллионер – «большевики».

– Да это ошибка, – сказал Клифф. – Пойдем расскажем моему вожатому. Вот увидишь, он переведет тебя к нам.

Сдвинув шапку на затылок, чтобы видеть обоими глазами, Клифф повел брата почти в самую голову вагона, где в окружении мальчишек сидел рыжий вожатый по плаванию.

– Я в хижине у дяди Ирланда, – с гордостью пояснил Клифф. Герби оглядел ребят своего возраста (и потому более рослых, чем он), которые смеялись и шутили с запевалой. Ему отчаянно захотелось войти в их дружную компанию.

– Вот, дядя Ирланд, – сказал Клифф, – это мой двоюродный брат Герб, про которого я рассказывал.

– А, привет, вундеркинд, – радушно отозвался дядя Ирланд. (Между прочим, по-настоящему дядю Ирланда звали Абрам Потовский.) – Значит, это тебе одиннадцать лет и ты учишься в восьмом классе.

– Одиннадцать с половиной, – скромно поправил Герби.

– Послушать твоего брата Клиффа, выходит, ты умник, каких свет не видывал.

– Да просто я толстый, вот и читаю, пока другие бегают.

Ответ понравился и вожатому и ребятам, которые поначалу разглядывали Герби с недоверием. Дядя Ирланд рассмеялся.

– Ну, хоть признает, что толстый, – одобрительно заметил плотный паренек с черными волосами торчком, улыбнулся и подвинулся, чтобы Герби мог сесть напротив вожатого.

– Герб, а ты в какой хижине? – спросил другой мальчик.

Герби было стыдно, но он признался:

– Меня взяли в Восьмую.

Запевала удивился:

– Восьмиклассника и в Восьмую хижину? Это никуда не годится. Там же младшие.

– Наверно, перепутали. Во всяком случае, надеюсь, – проговорил Герби.

– Конечно, перепутали, – сказал дядя Ирланд. – Пойдем-ка. Сейчас поговорим с дядей Сэнди.

– Видал, Герб, я же говорил, – шепнул Клифф.

– Дядя Ирланд, возьмите его к нам, – попросил мальчик с волосами торчком.

Вожатый взял Герби за руку и повел к переднему сиденью, где в одиночестве ехал дядя Сэнди, обложившись таблицами, графиками и бумагами. Он составлял расписание спортивных соревнований и вычерчивал график каждого турнира на отдельном листе, прикнопив его к пюпитру, который держал на коленях. В данную минуту он трудился над графиком под загадочным заголовком «Баскетбол – зубная паста». В свое время его смысл раскроется в острых схватках между командами «Пепсодент» и «Листерайн», «Форан» и «Колгейт». Мальчишки из «Пебеко» будут люто ненавидеть мальчишек из «Ипаны». В разгар сезона ребята, имевшие несчастье попасть в слабосильную команду «Одонто», будут слезно умолять своих родителей забрать их домой. Дядя Сэнди знал одну простую истину: под ярлыками, пусть даже самыми глупыми и нелепыми, мальчишки (да и не только мальчишки) бьются в десять раз злее, чем в случайных безымянных ватагах. Поэтому в лагере «Маниту» в бейсбол сражались «Форды» с «Кадиллаками», в волейбол – «Греты Гарбо» с «Джоанами Кроуфорд», в легкой атлетике состязались «Буйволы» и «Хорьки» и так далее и тому подобное, и из года в год дети попадались на нехитрую уловку и волей-неволей разжигали в себе дух патриотизма. Завершалось все это так называемой «цветной войной» – между Красными и Желтыми. Весь лагерь, включая вожатых, делился надвое, и мальчики теряли вес, наживали смертельных врагов, дрались, едва не тонули, а иногда ломали руки и ноги, защищая честь своего цвета.

– Сэнди, – сказал дядя Ирланд, – можно отвлечь тебя на минутку?

– Угу, – отозвался старший вожатый, не отрывая глаз от линии, которой он подчеркивал слово «Петарды».

– Тут паренька одного по ошибке записали в Восьмую хижину.

– В Восьмую? Это не твоя хижина, Ирланд, – заметил дядя Сэнди, поднимая себя с места и близоруко вглядываясь в говорящего сквозь толстые стекла очков.

– Да понятно. Просто я случайно узнал. Вот этот паренек, Герби Букбайндер, он в восьмом классе, а ты определил его к младшим.

Дядя Сэнди перевел прищуренный взгляд на Герби. К последнему курсу медицинского факультета он почти лишился зрения.

– Ах да, Герби Букбайндер. – Он задумался на миг, и у Герби засосало под ложечкой.

– Я с удовольствием возьму его к себе, – сказал вожатый по плаванию. – Все равно же тебе следовало определить его к ребятам постарше.

К несчастью для Герби, дядя Ирланд подобрал неподходящие слова. Сэнди принадлежал к породе незлобивых зануд; чувства юмора в нем было на грош, а сердечного тепла и того меньше, зато он изо всех сил старался работать добросовестно. Однако больше всего на свете он не любил признавать свои ошибки. Невинные слова запевалы «тебе следовало определить его» были восприняты вязкими, неповоротливыми мозгами дяди Сэнди как критика и, само собой, вызвали раздражение.

– Я не совсем в этом уверен, – медленно проговорил он. – В лагере разделение осуществляется по физическим данным, а не по успехам в школе. По росту мальчик подходит к младшим, так?

– Пожалуй, – ответил дядя Ирланд, обескураженный упрямством Сэнди по столь ничтожному поводу, – но этот парнишка – явное исключение. Ему же будет скучно, поговорить даже не с кем. Он просто не выдержит все лето.

Герби слушал спор с бьющимся сердцем и думал про себя, что ангелы в раю, наверное, все, как один, рыжие и широкоплечие.

– А с чего это ты стараешься залучить его в свою хижину? – уперся дядя Сэнди. – Думаешь, родители подкинут хорошие чаевые, или как?

– Брось ты, Сэнди, мне все равно, где он будет. Просто я хотел помочь тебе.

Дядя Сэнди рад был исправить оплошность, тем более что это пришлось бы делать в любом случае, но хотел сделать это сам, а не по указке дяди Ирланда. Он взял схему размещения детей и насупленно уставился в нее.

– В твоей хижине он все равно не поместится. Ты, наверно, забыл, что там у вас бак для воды и место остается только на пятерых.

– Сэнди, так у меня-то сейчас всего четверо. Ты же знаешь, Арнольд Остерман не приехал на вокзал, у него свинка.

Сэнди поднял свою грузную тушу:

– Не волнуйся, Ирланд, я все устрою. Твоя хижина остается без изменений. Возвращайся к своим ребятам. С Герби Букбайндером я разберусь сам.

Рука Герби снова оказалась во влажной, крепкой лапе дяди Сэнди. Теперь не видать ему хижины дяди Ирланда как своих ушей. От каких мелочей зависят порой счастье и беда! Поговори запевала иначе, измени хоть два-три слова – и желание Герби исполнилось бы, а теперь пиши пропало. Старший вожатый потащил мальчика обратно по проходу и остановился возле унылого мужчины средних лет с островками синевы после бритья на бледном лице. Герби с беспокойством заметил, что место напротив занимает Ленни Кригер.

– Дядя Сид, – сказал старший вожатый, – получайте пополнение в Тринадцатую хижину. Этот парень оказался чересчур башковит для тех ребят, к которым его определили с самого начала, и я перевожу его к вам.

После такого благоприятного представления пятеро мальчишек, сидевшие вокруг вожатого, придирчиво уставились на Герби.

– Никак нам подсунули генерала Помойкина! – воскликнул Ленни. – Пропало лето.

– Хватит, помолчи, – строго одернул его вожатый, но и сам поглядывал на Герби без особой радости.

– Дядя Сид ведет у нас драмкружок и музыку, – объяснил дядя Сэнди, – так что здесь самое место смышленому мальчику, который не слишком жалует спорт. Тед, дай-ка ему сесть, – обратился он к востроглазому блондину с ястребиным носом и ртом до ушей. Тот вызывающе покосился на старшего вожатого и подвинулся в угол сиденья, которое до сих пор занимал один. Герби сел. Старший вожатый ушел, участь нашего толстяка была решена. С обреченностью матроса, угодившего на корабль со зверскими порядками; полицейского, приставленного караулить туннель; святого отца, заброшенного в глухое индийское селение, где свирепствует лихорадка, – Герби Букбайндер покорился приговору судьбы, которая назначила ему провести лето среди обитателей Тринадцатой хижины.

– Тебя как звать? – спросил дядя Сид.

Едва Герби успел ответить, как Ленни весело прочирикал:

– Генерал Помойкин. Его зовут генерал Помойкин.

– Здравия желаю, генерал, – ухмыльнулся желтушный парень в красно-желтой фуфайке с эмблемой «JIM» на груди. Злые прозвища мальчишки подхватывают на лету. Зато уважительных прозвищ днем с огнем не сыскать.

– В какой хижине ты был перед тем, как попал сюда? – спросил вожатый.

– В Восьмой. Это хижина для младших, – с вялой обидой в голосе пояснил Герби в свое оправдание.

– Вот там и оставался бы. Уж больно ты мал для нашей хижины, – глядя в окно, проворчал востроглазый.

– Ну, ребята, будем справедливы, – сказал вожатый. – Он тоже имеет право весело провести время.

– Только не за наш счет, – уточнил Ленни. – Тут такое дело, дядя Сид, я этого шкета давно знаю, мы с ним в одном классе и вообще. Бегать он не умеет, в мяч играть не умеет, драться не умеет – вообще ничего не умеет. Жиртрест, маменькин сынок и притом училкин любимчик, так что у нас он никому не нужен.

Герби казалось, что каждое слово, произнесенное Ленни, – чистая правда, а себя он чувствовал мелкой, ничтожной тварью, которой нет места в этой жизни.

– Дядя Сид, – произнес он, – я не хочу оставаться у вас, если ребята против. Уж лучше мне вернуться в Восьмую хижину. Давайте сходим к дяде Сэнди.

Тед, востроглазый, обернулся к нему:

– Не суетись, генерал Помойкин. Тебя сунули к нам.

Я уже пять лет мотаюсь в этот лагерь и в жизни не видал в Тринадцатой хижине такого шибздика. Но раз уж попал сюда, так сиди и не рыпайся.

– Вот это по-товарищески, – похвалил дядя Сид. – Познакомимся все поближе и отдохнем на славу.

Этот призыв был встречен глухим молчанием. Руководитель драмкружка преподавал музыку в старших классах женской школы и не слишком подходил на роль вожатого в летнем лагере.

Наконец Герби осмелился заговорить со своим соседом:

– А у вас хижина для старших?

– Меня-то давно пора перевести в старшие, пять лет торчу в гнусном гадючнике у Гаусса, – ответил Тед. – Но у них на этой каторге все шиворот-навыворот. Мы – самые старшие из средних.

Дядя Сид счел нужным вступиться за доброе имя лагеря, хотя и знать не знал, как там живется.

– Зачем же ты ездишь туда, если это каторга?

– Да потому что предкам надо спихнуть меня кому-нибудь, пока они играют в гольф все лето напролет, а в Гауссе моя мамочка души не чает – вот зачем! – с горечью выпалил Тед. – Он меня удавит – она только спасибо ему скажет.

Он вынул из кармана кусок мела, намалевал на стене жуткий скелет и подписал: «Дядя Сид после двух месяцев в «Маниту». Герби засмеялся. Дядя Сид заметил и заставил востроглазого стереть художество.

В Тринадцатой хижине воцарилась тягучая, безрадостная тишина, между тем как остальные ребята оживленно болтали.

Герби задумался над событиями, происшедшими за День, и пришел к выводу, что на него обрушилось столько бед – дальше некуда. За все одиннадцать лет, что он прожил на свете, не было у него такого черного невезения, как в последний час. Но он ошибался, полагая, будто цепочка несчастий оборвалась; совсем скоро ему суждено было навлечь на себя самый страшный Удар.

– Дядя Сид, можно пойти попить?

– Можно, и не приставай с такими вопросами. Ты теперь с большими ребятами.

Вконец удрученный – опять не угодил! – Герби юркнул в проход, а Ленни бросил ему вдогонку обидное: «Дяденька Сидди, мозно мне, позалуста, попить водицьки?»

Бак с полкой для бумажных стаканчиков стоял в голове вагона. Герби нацедил себе полный стаканчик тепловатой воды и вышел в тамбур, так как у бака он был в неуютном соседстве с дядей Сэнди. Только он поднес воду к губам, как заметил, что через стекло в двери соседнего вагона на него смотрит Люсиль. Она улыбнулась ему и поманила.

Сказать по правде, Герби почти забыл про Люсиль. У него начисто выветрилось из головы, что его безумный порыв после их первой встречи привел в движение механизм причин и следствий, в результате чего Ленни, Клифф и он сам оказались в поезде, летящем к Беркширским горам. Тут искушенный в интригах политик поздравил бы себя с успешным осуществлением своего плана, однако Герби не испытал торжества. Люсиль была лишь сиюминутным искушением, пусть сладостным, но опасным. А в ушах звенело предупреждение дяди Сэнди.

Он поманил ее в ответ, но Люсиль покачала головой и повелительно махнула рукой, мол, иди ко мне. Иной раз у мужчины нет выбора. Он оглянулся через плечо и, убедившись, что его никто не видит, проскользнул украдкой в соседний вагон, к Люсиль. Они забились в угол тамбура.

– Мне сюда нельзя, – прошептал Герби.

– Ну и мне нельзя с тобой разговаривать, – обиделась Люсиль. – Можешь уходить, если хочешь.

Они прислонились к стене и молча наслаждались своим противозаконным уединением.

– Ты в какой хижине? – спросил Герби немного спустя.

– В Одиннадцатой, в средней. А ты?

– В Тринадцатой. Это самая старшая из средних.

– А Ленни в какой?

Этот вопрос возмутил Герби до глубины души. Какая насмешка: он, можно сказать, рискует головой, а она тратит время на разговоры о Ленни.

– Какая разница? – насупился он.

– Ах ты! – лукаво стрельнула глазками Люсиль. – Просто интересно.

– Ну, если тебе так интересно – он в моей хижине, хоть бы исчез куда-нибудь подальше.

– Герби, почему ты так не любишь Ленни? Он хороший мальчик.

Герби хотел придумать уничтожающий ответ, как вдруг дверь в тамбур отворилась и в вагон для девочек вошел… дядя Сэнди!

Он не заметил двух маленьких преступников, а встал к ним спиной, причем так близко, что Герби мог дотронуться до него.

– Тетя Тилли, – позвал он, – можно вас на минутку?

Ни живы ни мертвы от страха, мальчик и девочка услыхали приближающийся голос тети Тилли:

– Конечно, дядя Сэнди. В чем дело?

– Тилли, я насчет автобусов на станции. Мистер Гаусс заказал только четыре… – И дядя Сэнди завел долгий разговор о высадке лагеря с поезда. Он не трогался с места, а при такой диспозиции Герби никак не мог улизнуть. Дети замерли, как ящерицы.

Бежали минуты. Начало казаться, а вдруг повезет и подслеповатый Сэнди, закончив дела, уйдет, так и не заметив их прегрешения. Герби, в первый миг онемевший от ужаса, со временем почувствовал вкус к опасности. Наконец он до того осмелел, что повернулся к Люсиль и подмигнул. Это была губительная выходка, поскольку девочка и без того сдерживалась из последних сил, а тут ее прорвало. Раздался звонкий, заливистый смех. От неожиданности дядя Сэнди подпрыгнул на несколько дюймов, потом круто обернулся и оказался лицом к лицу с Герби.

Не станем описывать чувства, охватившие при этом маленького толстяка. Достаточно сказать, что он был отведен в вагон для мальчиков, предъявлен для всеобщего обозрения в качестве куцего Ромео, нарушающего правила поведения, и усажен возле дяди Сэнди с большой табличкой на груди, гласившей: «Первый ухажер лагеря». В таком вот незавидном положении Герби, известный теперь всем под прозвищем «генерал Помойкин», прибыл в землю обетованную.