Выйдя из Порт-Рояля, мы обогнули мыс Морант и двинулись на север к Наветренному проливу с намерением проверить, как обстоят дела на французской части острова. Но прежде чем продолжить повествование, я должен упомянуть о нескольких обстоятельствах.

Все переделки, которые я хотел произвести на «Кастильо бланко», были выполнены. Мне не понравилась новая дверь капитанской каюты, и я приказал плотникам поставить другую — потолще, с порогом повыше, чтобы вода не затекала, с замком понадежнее и так далее. Все остальное меня абсолютно устраивало — на первых порах.

Я поставил в капитанскую каюту кормовое орудие, длинноствольный девятифунтовик, который мог вести огонь из заднего окна, находившегося прямо над рулем. Я хотел обеспечить корабль носовым и кормовым орудиями такого же калибра, как бортовые пушки, и так и поступил. Мы начали с трех четырехфунтовиков по каждому борту. Потом мы их продали и купили десять девятифунтовиков по пять на каждый борт. Большее количество пушек неизменно вредит мореходным качествам судна, поскольку вес слишком велик, но если оно не перегружено орудиями, мореходные качества не особо страдают. С двенадцатью девятифунтовиками на борту «Кастильо бланко» не был перегружен.

К слову о моем кормовом орудии: когда мы устанавливали его в каюте, я осознал один очевидный факт, над которым никогда прежде не задумывался. Судно, идущее с бушпритными парусами, не может выстрелить из носового орудия, если только капитан не хочет разнести свои бушпритные паруса в клочья. Это заставило меня еще больше полюбить кливера. Мы сняли оба бушпритных паруса и отнесли в трюм. Никто в них не нуждался.

Еще до отплытия Рыжий Джек привел на корабль двух парней, о которых говорил Антонио, и это оказались Большой Нед и Маху. Маху болтал без умолку, а Большой Нед почти не раскрывал рта, но, боже, как же я обрадовался своим старым знакомым! К тому времени «Магдалена» стояла на якоре поодаль от берега, но Азука заметила троих мужчин и вместе с Вилли сплавала за ними на шлюпке. Все перезнакомились друг с другом, и мы закатили пирушку.

Между службой на пиратском корабле и службой на торговом судне есть три большие разницы, которые объясняют, почему столь многие моряки становятся пиратами. Во-первых, у нас люди имеют бо́льшую свободу действий. Если команда недовольна капитаном, она может сместить его голосованием. Капитан обязан поддерживать дисциплину, и команда знает это, но он не вправе поступать несправедливо — иначе лишится своего поста. Я бы и с собакой не стал обращаться так, как некоторые капитаны торгового флота обращаются со своими подчиненными.

Во-вторых, у нас каждому человеку приходится работать меньше — главным образом потому, что численность команд столь велика. Если кто-то не выполняет своих обязанностей, обычно никто его не заставляет. Это опасный признак, о чем большинство людей знает. Когда старшина прекращает попытки привлечь халявщика к работе, последний понимает, что долго на борту не задержится. Иногда он совершает над собой усилие и начинает работать усерднее всех остальных, но такого рода человек редко трудится в полную силу дольше нескольких дней и в скором времени снова начинает относиться к делу наплевательски. Тогда нерадивца высаживают на каком-нибудь острове, и, если там нет пресной воды, ему крышка. Изредка такого человека высаживают на берег материка. В девяти случаях из десяти его хватают испанцы, и он кончает жизнь на виселице.

В-третьих, как все уже поняли, у нас заработки лучше. Конечно, пират рискует жизнью за них, но обычный матрос тоже рискует. Что, если пираты захватят его корабль? В каждом втором случае они всех убивают. Вы хотите быть на победившей стороне или на проигравшей? На стороне, где люди хорошо зарабатывают, или на стороне, где за тяжкий труд платят сущие гроши?

Я полазал в интернете и нашел кое-какие сведения о пиратах. Вдобавок связался с парнем, неплохо знающим предмет, и мы с ним обменялись электронными письмами. Одно из его заблуждений (которое разделяют авторы многих книг) состоит в следующем: он считает, что на военном корабле дисциплина была строже, чем на торговом. Я никогда не служил на военном корабле, но разговаривал с капитаном Бертом при каждой возможности и с несколькими другими людьми, ходившими на них. В частности, с Рыжим Джеком и Новией. Судя по их словам, в плане дисциплины военное судно представляет собой нечто среднее между торговым и пиратским кораблями.

В наши дни люди с трудом допускают мысль о суровом наказании даже за самые непотребные поступки. Мальчик может убить свою мать, и если он пустит слезу и попросит прощения многим захочется отпустить его с миром. (Отец Фил из таких.) Во времена, когда я был капитаном Крисом, за самую малую провинность избивали до полусмерти, и никто особо не задумывался на сей счет. Но на военном корабле офицеры знали, что во время сражения они будут находиться в первых рядах, а за ними будут следовать остальные члены команды, вооруженные абордажными саблями и пистолями. Это сильно меняло дело.

Кроме того, на военных судах люди больше зарабатывали, по крайней мере во время войны. Если они захватывали вражеский корабль, добыча делилась примерно по таким же правилам, как у нас. (Будь мы каперами, нам пришлось бы делиться еще и с короной.) Главное отличие состоит в том, что нам, пиратам, была не нужна война.

Здесь мне следует добавить, что среди пиратов встречались и испанцы. Их было не так много, поскольку английских, французских и голландских кораблей ходило по морям значительно меньше, чем испанских. Но испанцы тоже пиратствовали, и они имели больше портов, из которых совершали вылазки.

Должен заметить, что все пираты порой нападали на своих соотечественников. Мы не всегда щадили английский или французский корабль, особенно если позарез нуждались в чем-либо. Испанские пираты тоже не всегда щадили испанские суда. Дело в том, что пиратские команды обычно были многонациональными. Мы набирали главным образом французов, голландцев и так далее, а также, разумеется, шотландцев, ирландцев, валлийцев и парней из Африки. Испанские пираты тоже набирали чернокожих, причем в большом количестве. (И они нередко нанимали на судно дюжину коренных американцев, интереса ради.) Вот так обстояло дело. Довольно забавный расклад, если подумать.

* * *

Я только что вернулся из поездки. Отец Уол удаляется от дел и останется в приходе своего рода заслуженным пастором в отставке. Я стану новым пастором, значит, нас будет двое, покуда он жив. (Долгих ему лет жизни!) Потом останусь я один.

Однако долгожданный день близится, и, когда он наступит, я уйду. Я не сказал этого отцу Уолу. И вообще никому не сказал. Если мне суждено предать одну из эпох, я скорее предам нынешнюю.

В субботу в приходе состоится праздничный обед. Я должен прибыть в два часа в сопровождении отца Уола. Мы будем есть, пить и общаться, больше мне ничего не известно. В конце концов я распакую свои вещи в новой спальне. Я отслужу мессу в семь вечера в субботу, а также в семь и девять утра в воскресенье. Отец Уол отслужит свою последнюю мессу в одиннадцать. Я молюсь о том, чтобы быть хорошим священником все время, покуда остаюсь здесь.

* * *

А вдруг я не успею закончить свою историю здесь? Должен ли буду я продолжить дело в монастыре Девы Марии Вифлеемской? Ни в коем случае! Мне надо писать больше и лучше — и торопиться.

Я назначил Бена Бенсона боцманом. Звучит смешно, но он хотел быть именно боцманом. Мы нашли его тело у двери парусной кладовой. Он был задушен. Один парень из нашей команды говорил, что какое-то время работал вешателем, и я приказал ему осмотреть Бена.

— Мы всегда стараемся ломать шеи, капитан. Если человек достаточно тяжелый и падает с изрядной высоты, шея ломается. Но не всегда. Тогда я подпрыгивал, хватал парня за ноги и висел на нем, пока он не помрет. Удавленники выглядели в точности, как он, когда я снимал с них капюшон — так у нас называется мешок, который надевается на голову, чтобы никто не видел лица. Но я его потом снимал, чтобы использовать еще раз. Тогда я видел лицо. Он задушен, но не веревкой. Я вижу отпечатки пальцев на шее.

Мы с Питом вынесли тело Бена на палубу: я подумал, что при лунном свете мы увидим следы веревки, которых не разглядели в темноте. Следов веревки мы не обнаружили, но увидели отпечатки пальцев. Бена задушил человек с большими, сильными руками.

Мы погребли его в море, зашив в парусиновую койку, утяжеленную ядром девятифунтовика. Потом я допросил членов команды, внимательно разглядывая их руки и пытаясь выяснить, были ли у боцмана враги. Почти у всех руки были крупнее, чем у меня, но я не нашел ни одного человека, который не любил бы Бена. Большинство не знали его до того, как он вступил в команду. Рыжий Джек был его другом. Большой Нед и Маху тоже были его друзьями — не такими близкими, как Рыжий Джек, но друзьями. Все трое заявили, что хотят убить убийцу Бена, и, похоже, они говорили серьезно.

Я доходчиво объяснил всем, что на моем корабле честный поединок — одно дело, а убийство — совсем другое. Скажите мне — и я высажу вас на берег с абордажными саблями. Во всех прочих случаях я желаю знать, кто убил и почему. Все со мной согласились, но это ничего мне не дало. Кто-то убил Бена. Явно не Маху и не Новия — и уж точно не я. Все прочие оставались под подозрением.

Допросив почти всех и ровным счетом ничего не выяснив, я удалился в свою каюту, закрыл дверь и стал молиться. Новия рисовала на палубе; полагаю, она поняла, что я хочу остаться один.

Вначале я помолился о душе Бена. Потом помолился о своей душе. Я сказал Богу, что знаю: я пират и ничем не лучше Бена. Любое наказание, которое Он мне определит, будет справедливым. Я знал это, о чем и сказал Ему. Возможно, я буду вопить, рыдать, умолять и стенать, но я никогда не скажу, что Он поступил со мной несправедливо. Я пообещал никогда не творить зла без необходимости и умолял Бога простить мне все прегрешения, которые я совершил и совершу впредь.

Тогда единственный раз в жизни я услышал глас Господень. Бог ответил мне — не в уме моем, не в сердце моем и не в душе моей. Он заговорил вслух, и голос Его был невыразимо прекрасен. Он сказал: «Люби Меня, Крис, а все остальное приложится».

Когда я снова вышел на палубу, все разговаривали о шуме, раздавшемся минуту назад. Хотя на небе не виднелось ни облачка, Новия утверждала, что прогремел гром. Нет, возражал Бутон, это выстрелили пушки. «Магдалена» тогда стояла к северо-северо-востоку от нас, на расстоянии двух — двух с половиной миль. Бутон считал, что она дала залп из орудий левого борта. Я сказал всем, что знаю, каково происхождение странного шума, но это касается только меня одного, и они могут не беспокоиться.

Прежде чем приступить к рассказу о галеоне, я должен прояснить еще одно обстоятельство — на самом деле мне следовало сделать это раньше. Как вы уже знаете, когда я передал Эстрелиту на попечение капитана Охеды и вернулся в свою каюту, там меня ждала Новия. Разумеется, было темно, и она лежала под одеялом в постели, постланной мной на полу каюты (на палубном настиле, если точно). Мы занялись любовью и почти не разговаривали, если не считать фраз типа «сейчас я кончу» или «давай повторим».

Мы и утром не разговаривали. Мы оба боялись сказать что-нибудь такое, что снова внесет разлад в наши отношения, и потому больше молчали. Поднявшись с постели, Новия надела все те же матросские штаны с голубой рубахой, и я испугался, что она опять покинет корабль.

Она осталась. Но впоследствии гораздо чаще ходила в мужском платье, чем в женском. Поначалу я думал, что она просто хочет быть готова в любую минуту уйти, если вдруг снова вспыхнет ссора, но она продолжала одеваться по-мужски и после того, как мы вышли в море. Иногда она носила свои платья. Но чаще одевалась как все остальные на борту.

Отчасти дело было в фигуре. При первой нашей встрече Новия сказала мне, что хочет снова округлиться, стать женственной. Теперь она работала гораздо меньше, чем раньше, и питалась лучше — особенно когда мы стояли в каком-нибудь порту. Несколько платьев, сшитых ею и Азукой, вообще не налезали на нее, а все прочие были тесноваты.

Но отчасти дело было в другом. Мне кажется, я знаю в чем, хотя не уверен, что сумею объяснить толком. Когда Новия постоянно носила платья и почти все время проводила в моей крохотной каюте, она не была одной из нас в подлинном смысле слова. Когда я велел ей убираться прочь, она — в гордости своей, ибо Новия всегда была очень, очень гордой, — ушла, а вернулась уже другим человеком. Я был пиратом, и Новия решила тоже стать пиратом. Когда мы спасались бегством от «Санта-Люсии», я вдруг осознал одну вещь, над которой никогда прежде не задумывался.

Бутон числился старшим помощником, но в действительности вторым человеком на корабле была Новия. Если бы один из залпов с «Санта-Люсии» убил меня, Новия стала бы капитаном, а Бутон остался бы в должности старшего помощника. Много страниц назад я упомянул, что читал о женщинах, командовавших пиратскими кораблями. Большинство людей наверняка изумились бы такому раскладу — но не я. Такая ситуация вполне могла сложиться на «Кастильо бланко».

Мы двинулись по Ямайскому проливу при юго-юго-восточном ветре, наиблагоприятнейшем из всех ветров при данном курсе. Обогнув мыс Святой Марии, мы увидели испанский корабль. Галеон не мог держаться достаточно круто к ветру, чтобы направиться прямо к нам, но он в любом случае не собирался этого делать. Он пошел нам наперерез, подняв все прямые паруса.

Когда я сейчас говорю, что мы пошли галсами на восток, у вас, ясное дело, создается впечатление, будто я решил совершить самоубийство. На самом деле ничего подобного, и через минуту объясню, почему я так поступил. Мы шли галсами, и я просигналил Ромбо на «Магдалене»: РАСХОДИМСЯ. ВСТРЕЧАЕМСЯ НА ТОРТУГЕ.

Он ответил: ВАС ПОНЯЛ — и взял курс на север, чего я и хотел.

Я рассуждал следующим образом: во-первых, взяв курс на восток, я двигался прямо к галеону. Я хотел пройти между галеоном и северным побережьем полуострова Тибурон. Конечно, это означало, что мне придется пройти вдоль борта корабля, в зоне обстрела бортовых орудий. Но судно шло с небольшим креном, и я видел, что там не собираются заряжать орудия с того борта. Во-вторых, в Порт-Рояле я слышал, что данная оконечность острова по-прежнему принадлежала французам. Я рассудил, что испанский галеон не захочет приближаться к берегу. В-третьих, если мы будем держаться вплотную к береговой линии, расстояние между нами и испанцем будет велико. И у нас быстроходный корабль.

Как легко понять из всего вышесказанного, я предполагал, Что галеон погонится за «Магдаленой». Во-первых, он уже взял курс на нее, а во вторых, «Магдалена» была больше «Кастильо бланко». Я собирался обойти галеон сзади и пройти у него за кормой. Конечно, в таком случае мы окажемся под огнем кормовых орудий — предположительно двенадцатифунтовиков, которых там два (хотя может быть и четыре). Но пока они будут стрелять в нас — вероятно, успеют сделать по одному выстрелу из каждой пушки, — мы дадим бортовой залп по корме испанца. Если нам не удастся таким образом вывести из строя руль, значит, все снаряды прошли мимо цели, и мы повторим попытку.

Я вхожу в такие подробности, поскольку по-прежнему считаю, что я выбрал логичную и хорошую тактику. Проблема заключалась в том, что испанский капитан держался иного мнения. Галеон развернулся против ветра гораздо быстрее и проворнее, чем я ожидал от корабля столь значительных размеров, и погнался за нами. Ясное дело, он хотел оказаться с нами борт о борт. Со своими тридцатью орудиями по каждому борту он разнес бы «Кастильо бланко» в щепы. Мы хотели только одного: удрать от испанца.

Корабль у нас был быстроходным, что радовало. Но через пять — десять минут гонки, когда мы немного оторвались от преследователя, до меня вдруг дошло, что на самом деле мы несемся в «подмышечную впадину» Испаньолы, где береговая линия круто поворачивает на северо-запад. Там находился город Порт-о-Пренс и наверняка имелись береговые батареи. Если нам повезет, они прикроют нас огнем. Если не повезет — потопят.

Несомненным представлялось одно: оказавшись под прикрытием береговых батарей, мы уже не покинем порт, покуда нас не погонят, если такое вообще произойдет. Дело может решить хорошая мзда — такая, после выплаты которой мы останемся без гроша.

Однако нам не обязательно заходить в порт, если мы не хотим. Можно повернуть на север и попробовать проскочить мимо галеона. По моей оценке у нас был один шанс из десяти.

Впереди я видел остров Большой Кайемит, узкий мелкий пролив между ним и берегом Испаньолы, и длинный узкий мыс чуть дальше, который вынудит нас повернуть на север. Я решил устремиться в пролив. Если галеон последует за нами, он будет вынужден отступить и, вполне возможно, двинется в обход Кайемита. Я надеялся, что именно так и будет. На случай, если испанец станет огибать Кайемит с севера (как он и поступил), у меня имелся другой план.

На корабле нет тормозов, как на моем любимом спортивном автомобиле, но существуют способы остановиться довольно быстро, и мы использовали два из них. Как только галеон скрылся из виду, загороженный от нас Большим Кайемитом, мы ослабили шкоты, обезветривая паруса, и круто повернули руль.

Думаю, почти вся команда решила, что я рехнулся, но мы сделали именно это.

Будь «Кастильо бланко» быстроходным катером с мощным двигателем, я бы сделал поворот на сто восемьдесят градусов и вышел бы из пролива тем же путем, каким вошел в него. Но при таком направлении ветра это не представлялось возможным. Нам пришлось бы идти галсами — два шага вперед, один назад. Мы двигались бы слишком медленно, и в любом случае ширина пролива не позволяла лавировать.

Вместо этого мы пошли восточным курсом, как прежде, а потом сделали крутой поворот фордевинд и направились строго на север, чтобы оказаться позади галеона, который удалился от берега, огибая упомянутый узкий мыс. Беда в том, что мы прошли за кормой испанца не перпендикулярно его курсу, как я планировал, а по косой, и потому наши снаряды ушли в сторону, не причинив кораблю значительных повреждений, да и стреляли мы с расстояния примерно пятисот ярдов.

В результате из пяти снарядов три попало в цель, а два пролетели мимо, и руль галеона не пострадал. Противник ответил нам бортовым залпом, пока мы шли северным курсом, но ко времени, когда капитан развернул галеон бортом к нам, расстояние между нами значительно увеличилось. Если какие-то снаряды и преодолели разделявшее нас расстояние, они все равно не достигли цели. Мы увидели огромные столбы брызг, и мне кажется, ни один снаряд не упал в непосредственной близости от «Кастильо бланко».

Я разглядывал галеон в подзорную трубу — выискивая следы попадания наших ядер, как вы догадываетесь. Вернее, молясь о том, чтобы таковые там оказались. Я увидел три попадания, как написал выше. Я также увидел позолоту и резьбу на корме и опознал в корабле «Санта-Люсию» — тот самый галеон, который пересекал с нами Атлантику, когда я служил на «Санта-Чарите».

Потом мы помчались, спасаясь от преследования, вдоль западного побережья Испаньолы. «Санта-Люсия» имела на борту два носовых орудия и выстрелила из обоих. Думаю, это были длинноствольные двенадцатифунтовики или пушки примерно такого толка. Всецело поглощенный стараниями хоть немного увеличить скорость, я вспомнил про наше кормовое орудие, только когда оно пальнуло в первый раз. В ожидании очередных выстрелов я навел подзорную трубу на нос «Санта-Люсии», и второй выпущенный снаряд попал в него прямо над ватерлинией. Следующий разорвался на баке — я видел брызнувшие в стороны щепки.

Мы стреляли отлично, и мне захотелось сбежать вниз и похлопать по плечу парней из пушечного расчета. Я спустился в каюту — и угадайте, кто наводил орудие на цель и подносил фитиль к запальному отверстию?

Новия! Именно тогда я вдруг осознал: случись что со мной, она станет новым капитаном. Мужчины прочистили ствол банником, засыпали порох, забили ядро и снова выкатили пушку. Она навела орудие на цель и выстрелила. Я не видел, куда попал снаряд, но парни радостно завопили, а она выкрикнула:

— Так держать, мои храбрецы!

Когда они принялись прочищать пушечный ствол перед следующим выстрелом, я пятясь вышел из каюты и снова поднялся на ют. Новия управлялась с орудием не хуже, чем управлялся бы я, а то и лучше. Любые мои слова или действия скорее навредили бы делу, чем помогли.

По законам жанра здесь должен состояться ожесточенный морской бой: «Кастильо бланко» сбрасывает скорость и сходится дулом к дулу с «Санта-Люсией», а горстка отчаянных смельчаков во главе со мной переходит с нашего тонущего гамбургерного ларька на испанский галеон. В зубах у меня зажат нож, но тем не менее я выкрикиваю что-нибудь залихватское.

Что ж, прощу прощения. Я здесь пишу правду, и ничего подобного не происходило. Двигаясь северным курсом, мы полным ходом вошли в пролив Гонав, и галеон мчался за нами по пятам. «Санта-Люсия» потеряла бушприт, а когда одним из произведенных Новией выстрелов у нее снесло грот-мачту, испанцы оставили попытки догнать нас. Ромбо стал разворачиваться по широкой дуге, предполагая зайти галеону сзади и отрезать путь к отступлению, но ко времени, когда «Магдалена» показалась в пределах видимости, все уже было кончено.

Здесь мне следует сказать несколько слов о стрельбе из тяжелых орудий на море. Стрелять диких животных из мушкета гораздо легче. На суше вы обычно надежно устанавливаете мушкет на ветке дерева или на камне либо кладете ствол в развилку рогатины, которую носите с собой. На море зафиксировать в одном положении тяжелую пушку не представляется возможным.

Что равно плохо, вы не можете смотреть в прицел, когда производите выстрел. Откат орудия убьет вас.

Делать нужно следующее. Сначала вы оцениваете среднюю амплитуду бортовой или килевой качки своего корабля. (На крупном судне с этим можно изрядно ошибиться.) Потом наводите орудие на цель. Лучше всего целиться в основание мачты вражеского судна, видимое через прицел в наивысшей точке амплитуды бортовой или килевой качки. Затем отпрыгиваете в сторону и хватаете фитиль. Подносите горящий конец фитиля к запальному отверстию, выбрав момент, когда дуло находится на высоте, близкой к нужной вам. Орудие выстрелит примерно через четверть секунды после того, как вы подожжете порох.

Здесь многое зависит от удачи. Но многое зависит от мастерства, особенно от точной оценки амплитуды качки и промежутка времени между запаливанием пороха и непосредственно выстрелом. Даже самый неудачный выстрел порой поражает цель. Такое обязательно случается время от времени. Но в конечном счете хороший выстрел всегда лучше плохого.

Я лично всегда начинал читать «Аве Марию», когда корабль находился в низшей точке амплитуды бортовой или килевой качки, и отмечал, на каком слове он достигает наивысшей точки, а потом подносил фитиль к запальному отверстию за одно слово до нужного момента. Я не знаю, что делала Новия. Знаю только, что у нее все получалось.