Пока нам еще не настало время встречаться с капитаном Бертом, и потому я сказал Ромбо, что сейчас мы разойдемся в разные стороны и встретимся на Иль-а-Ваш (Коровьем острове). Я слышал, там удобно кренговать корабли, а я хотел осмотреть обшивку «Кастильо бланко», поскольку один раз мы слегка проехались днищем по каменистой отмели, когда спасались бегством от «Санта-Люсии». Один торговец в Тортуге сказал мне, что там легко пополнить команду новыми людьми. Там немало буканьеров, а почти всех животных на острове истребили, и потому теперь охотничьим промыслом не прожить.

Мы с Ромбо бросили монету, кто пойдет с попутным ветром, и он выиграл. Он двинется на запад и обойдет занятую испанцами часть острова в поисках добычи. Я направлюсь на восток и проверю восточное побережье Кубы, прежде чем направиться к Иль-а-Ваш. Честно говоря, я обрадовался своему проигрышу, поскольку хотел снова увидеть Кубу. Я бы с удовольствием наведался в Гавану, но она находилась слишком далеко.

Плавание проходило приятно, хотя оказалось не из удачных. Несколько раз мы останавливали рыболовные суда — главным образом с целью выяснить какие-нибудь сведения, но я неизменно покупал у них часть улова, если он имелся на борту, дабы войти в доверие и показать, что мы не собираемся никого грабить. Они продавали нам превосходную рыбу, крабов и черепах. Я в жизни не ел ничего вкуснее зеленой черепахи. Английские моряки вроде Рыжего Джека не ели рыбы, но французы обнаруживали больше здравого смысла в данном отношении, а наша команда состояла в основном из французов. Я назначил Маху коком, и они с Недом взялись за дело с азартом прирожденных кулинаров. Маху сказал, что на свете нет ничего вкуснее мяса гиппопотамов, но я заставил его признать, что мясо зеленой черепахи ничуть не хуже.

Я начал писать про еду по двум причинам. Во-первых, теперь я пастор прихода Святого Семейства, а здесь все поголовно или выращивают пищевые культуры, или разводят мясной скот и птицу, либо первое и второе сразу, и потому все постоянно говорят о еде — поросятах, ветчине, домашнем беконе, цыплятах, помидорах, консервах и тому подобном. Люди приносят в приходской дом пироги и прочую выпечку. Очень мило с их стороны, но нам столько не съесть. Мы с отцом Уолом хотели бы найти способ делиться пищей с бедными семьями.

Во-вторых, именно после одного роскошного обеда мы обнаружили второе тело. Я почти уверен, что это произошло в день, когда мы купили на встретившемся нам рыболовном судне лангустов. Маху сварил их живыми, как положено, и мы сами раскалывали панцири и поливали нежное мясо соленым маслом и лаймовым соком.

Мы уже заканчивали, когда парень, спустившийся в трюм за добавочной порцией масла, бегом вернулся обратно. Мертвый мужчина был французом, больше я ничего о нем не помню. Видимо, он был из числа людей, нанявшихся на судно в Порт-Рояле. Я почти уверен в этом.

Дело было после заката, а потому поднимать тело на палубу не имело смысла. Я велел взять еще несколько фонарей и приказал Питу сойти вниз осмотреть труп. Новия тоже спустилась с нами. Пит сказал, что покойник был задушен, как и предыдущий.

— У него тоже сломана шея. Чистая работа, ничего не скажешь. Надеюсь, мой убийца справится с делом так же мастерски.

— Как он это сделал, Пит? — спросила Новия.

— Свернул шею, и все. Точно так же, как сворачивают шею цыпленку. Хотел убедиться, что парень мертв.

— Должно быть, он сильный, — заметил я.

— Вы правы, сэр. Не многим под силу такое, хотя я смог бы.

Пока я соображал, как бы получше сформулировать следующий вопрос, Новия осведомилась:

— Откуда ты знаешь, что смог бы, Пит?

— Так ведь я делал это, мэм. При повешении шея не всегда ломается. Коли человек падает с малой высоты или весит недостаточно много, она не ломается. Поэтому иногда мне приходилось самому сворачивать шею висельникам. Я не из тех, кому нравится наблюдать за мучениями без всякой надобности. С животными то же самое. Я убиваю их и ем, как вы понимаете. Но я никогда не убиваю животных забавы ради, если не считать крыс.

Новия бросила на меня взгляд и покачала головой. Я чуть заметно кивнул. Если обоих мужчин убил Пит, он лучший в мире актер и нам в жизни его не разоблачить.

Я допросил всех, но безрезультатно. Подробно писать об этом нет смысла. В момент убийства почти вся команда обедала на палубе. Каждый сидел в обществе нескольких своих товарищей, и все клялись, что ни один из них не отлучался. Будь случившееся эпизодом одного из детективных сериалов, убийцей оказался бы я, или Новия, либо Бутон, или Пит. Но убийство произошло не в сериале, а в действительности, и никто из нас не имел к нему отношения.

Управившись с первым лангустом, я встал у руля, чтобы штурвальный смог перекусить. Новия поднялась на ют вместе со мной, и она в любом случае не смогла бы задушить мужчину. У нее не хватило бы сил.

Бутон сменил меня у штурвала, и он все время сидел рядом со мной, пока я не встал у руля. Группа, в которой мы с ним обедали, располагалась прямо перед нашим крохотным ютом. Ну ладно, возможно, кому-нибудь удалось незаметно отлучиться на несколько минут — ближе к концу обеда уже начинало темнеть, — но я был готов поклясться, что ни один из нас не спускался вниз. Новия разделяла мою уверенность.

В результате получалось, что никто — то есть никто из нашей команды — не был внизу, кроме Маху и Неда, находившихся в камбузе. Убитый покинул группу, с которой обедал, и сошел в трюм за бутылкой масла, но он отсутствовал недостаточно долго, чтобы кто-нибудь встревожился.

Той ночью я долго размышлял об обстоятельствах убийства и пришел к выводу, что существует только одно возможное объяснение случившегося.

* * *

Накануне вечером состоялось общее собрание духовенства. Мы с отцом Уолом приехали в город, чтобы на нем присутствовать. Обсуждался вопрос о сексуальных домогательствах по отношению к «детям» со стороны священнослужителей. Епископ Скалли старался не показывать своих чувств на сей счет, но у него плохо получалось.

— Такие случаи имели место, — сказал он нам, — причем имели место здесь, в нашей епархии. Далеко не один пастор впадал в подобный грех. Что хуже — священники, покаявшиеся и получившие прощение, снова грешили. Вы все должны объединиться со мной в противостоянии этому греху и сообщать мне о каждом подобном случае. Поверьте, вы оказываете своему брату плохую услугу, покрывая его грех.

Потом он подробно рассказал о четырех случаях сексуального домогательства, назвав имена провинившихся священников. Когда он поинтересовался, имеются ли у нас вопросы, прозвучали вопросы самые очевидные. «Допустимо ли нарушать тайну исповеди, сообщая о грехе нашего брата?», «Не следует ли ставить полицию в известность о подобных случаях?», «Каким образом улаживать такого рода ситуации?», «Не следует провинившихся священников не только наставлять на путь истинный, но и наказывать?», «Не возведут ли на некоторых священников ложное обвинение?».

Наконец я встал и сказал:

— Когда вы начали, ваше преосвященство, я приготовился услышать про маленьких девочек, изнасилованных священниками, девочек детсадовского или младшего школьного возраста. Вот чего я ожидал. Прежде я заведовал Молодежным центром при приходе Святой Терезы. Все жертвы, упомянутые вами, были мальчиками, судя по всему подростками. Я не привык считать подростков детьми и потому не сразу понял, о чем на самом деле идет речь. Разве мы не обязаны объяснять мальчикам, что им не следует допускать подобные посягательства? Я не верю, что найдется много священников, которые не оставят свои попытки, если мальчик закричит и пустит в ход кулаки.

Тут все набросились на меня — ну, если честно, не все, но ощущение было, что все. Я, мол, обвиняю жертву — это во-первых. И оба священника, так считавшие, сильно сгустили краски в своей обличительной речи.

Во-вторых, я, мол, поощряю насилие, какового мнения держалось большинство. Меня столь яростно обвиняли в подстрекательстве к насилию, что мне показалось: еще немного — и меня линчуют. Я так и не получил возможности выступить в свою защиту на собрании, посему делаю это здесь. Я не обвинял мальчиков. Я обвинял взрослых, которые учат мальчиков быть жертвами.

Если вы учите девочку быть безропотной овцой, то здорово ей вредите. Но если учите тому же самому мальчика, вы вредите гораздо больше. Коли девочке повезет, рядом с ней всегда найдутся мальчики, готовые ее защитить. Но они должны быть настоящими мальчиками, не овцами. Мальчик, которого научили быть овцой, не в состоянии защитить ни себя, ни кого-либо другого. Если он подвергается сексуальному домогательству и не оказывает сопротивления, людей, научивших его быть безропотной овцой, следует винить не меньше, чем насильника. Возможно, больше.

Что касается подстрекательства к насилию, я невольно задаюсь вопросом, сколько священников, вступавших в половую связь с мальчиками, думали, что мальчики хотят этого и получают от этого удовольствие, пусть и не говорят этого. Многие из них — возможно, все они — наверняка считали, что мальчик стал бы кричать и сопротивляться, если бы ему это не нравилось. Я не спорю, совращенные мальчики являлись жертвами священников. Но священники в свою очередь являлись жертвами людей, которые научили мальчиков, что даже самое незначительное насилие есть худшее в мире зло. У священника-совратителя только одна жертва — во всяком случае, мне так кажется. А у таких вот людей — две жертвы, поскольку второй является сам священник. Крутые ребята, посещавшие Молодежный центр в приходе Святой Терезы, отметелили бы любого, кто попытался бы сотворить с ними что-либо подобное.

* * *

Насколько я помню, со дня обнаружения второго мертвеца прошла неделя, когда мы нагнали «Сан-Винсент де Сарагоса». Это был превосходный крупный корабль, оснащенный более тяжелыми орудиями и в большем количестве, чем обычно обнаруживаешь на торговом судне. При виде их я сразу решил не рисковать. Если бы мы подошли близко, выкатили наши пушки, подняли черный флаг и потребовали сдаться, вполне вероятно, «Винсент» принял бы бой и нам бы пришлось плохо.

Вместо этого мы остались на значительном расстоянии от него и в целом действовали так, словно подозревали в нем пиратское судно. Это был один из моментов, когда мои люди удивили меня, причем приятно. Я опасался, как бы они не начали орать, что нам нельзя упускать «купца» и надо прямиком двинуться к нему. Они не сделали этого. Они моментально поняли, что я что-то задумал, и для виду убрали паруса, обмениваясь догадками относительно моих намерений.

Мой план не отличался оригинальностью: я собирался поступить так же, как поступил Мелин, когда мы захватывали «Магдалену». Я знал: если «Винсент» — торговое судно, он ляжет на ночь в дрейф. Если же он не сделает этого, значит, на самом деле он испанский военный корабль или такое же пиратское судно, как мы. В море стояла легкая зыбь, и для столь небольшого корабля, как наш, у нас было вдоволь людей. Солнце зашло, и «Винсент» лег в дрейф, как я и ожидал. После этого произошло нечто такое, чего я не ожидал: он выкатил свои орудия в порты. В темноте мы не видели пушек, но до нас донесся недвусмысленный грохот пушечных колес.

Туман сыграл бы нам на руку, но погода стояла ясная. Однако я решил дождаться захода луны и атаковать в любом случае. Я оставил с Буше на борту малочисленную команду и усадил максимально возможное количество людей в баркас, пирогу и шлюпку. Я командовал баркасом, Бутон — пирогой, а Рыжий Джек — шлюпкой.

Мы отплыли во время ночной вахты, и я молил Бога, чтобы большинство испанских моряков спали. Я сказал людям, что самое главное — это подойти к кораблю на всех трех лодках одновременно и всем до единого вопить зверскими голосами, когда начнется сражение. Я управлял рулем, а Новия сидела рядом на корме, обняв меня одной рукой, но я взял с нее обещание, что она останется там и присмотрит за баркасом. Разумеется, она не сдержала своего слова, но об этом я расскажу позже.

Пирога и шлюпка подошли к ближнему, левому борту, а мы — к правому. Я собирался выстрелом из пистоля дать сигнал к атаке.

На деле все произошло не совсем так. С корабля раздался крик, и я увидел на фоне звездного неба силуэт перегнувшегося через планшир человека, который указывал рукой и орал. Я выстрелил в него, и в следующий миг грохнуло одно из орудий правого борта. Не знаю, куда они целились, если вообще целились, но орудие пальнуло. Возможно, они прости хотели разбудить всю команду.

Несколько наших парней, вооруженных мушкетами, открыли огонь, целясь в порты. Это было хорошо, но я не представлял, как истолкуют выстрелы Бутон и Рыжий Джек. Как только мы подошли достаточно близко, я бросил кошку, рассчитывая подняться на борт первым.

Новия опередила меня, вскарабкавшись по тросу с обезьяньим проворством, едва лишь кошка зацепилась за планшир. В жизни не испытывал такого страха, как тогда. Я бросился за ней следом со всей возможной скоростью, но она уже перебралась через планшир, когда я только схватился за трос и полез наверх. Я услышал выстрелы и решил, что Новия убита. Это был один из самых ужасных моментов в моей жизни.

Я поднимался в полной уверенности, что сейчас увижу ее мертвое тело, но когда я добрался до верха планшира, у меня уже не оставалось времени смотреть по сторонам. Все испанские матросы были вооружены и полны боевого задора, и на палубу выскакивали голые и полуодетые мужчины, тоже настроенные воинственно. Наши парни перелезали через планшир левого борта, грозно вопя и стреляя; пули влетали в пушечные порты, ударяясь в железные стволы орудий, и свистели в воздухе повсюду вокруг. Едва спрыгнув на палубу, я выстрелил в голого мужика, вооруженного длинным мечом. Когда дым рассеялся, я сжимал в одной руке абордажную саблю, а в другой разряженный пистоль, которыми и сражался далее.

Мы победили, но бой был ожесточенным. Я не сильно погрешу против истины, сказав, что все обстоятельства были против нас. Во-первых, на «Винсенте» оказалась более многочисленная команда, чем на большинстве торговых судов, и все они уже высыпали на палубу с оружием ко времени, когда мы перебрались через планшир, — судя по всему, испанский капитан опасался нас даже больше, чем мы его. Во-вторых, на борту судна находились пассажиры, в основном молодые идальго, направлявшиеся в Новую Испанию с целью повысить семейное благосостояние. Каждый из них имел при себе меч, а большинство и другое оружие: походные пистоли, фузеи, охотничьи ружья, лезоручные кинжалы-даги и тому подобное. Некоторые путешествовали со слугами, и слуги тоже сражались. Один из них стрелял из мушкета с двумя короткими стволами (мой отец назвал бы такой люпарой), двумя курками и двумя спусковыми крючками. Я забрал двуствольный мушкет себе и именно им впоследствии пользовался в сражении при Портобело и прочих боях.

Единственное наше преимущество заключалось в том, что испанцы не заметили нас, покуда мы не подошли к ним вплотную. Заметь они нас раньше, они бы открыли по нам огонь из пушек. Один меткий канонир при капле везения разнес бы наш баркас в щепки. Произведи испанцы такой выстрел — и победили бы они, а не мы.

Новия получила сильный удар по голове твердым предметом — возможно, сабельной гардой. Она не знала, а я мог лишь догадываться по виду огромного синяка. Она не представляла, сколько времени провела в беспамятстве, и не помнила толком, что делала, прежде чем лишилась чувств от удара. Я опустился рядом с ней на колени и говорил какие-то слова, покуда она не нашла в себе силы подняться на ноги. Новия лежала на длинном кинжале, который купила в Порт-Рояле, и он был обагрен кровью по самый эфес. Позже Рыжий Джек с несколькими своими ребятами обыскал палубу и нашел ее медные пистоли, оба разряженные.

Я сам отделался синяками да шишками, касательным пулевым ранением и прочими царапинами, многие наши парни пострадали значительно сильнее. Если не ошибаюсь, мы потеряли трех человек убитыми. Испанцы потеряли гораздо больше — человек пятнадцать — двадцать.

Сразу по окончании боя мне следовало крепко отругать Новию за то, что она взобралась на судно.

— Ты пообещала оставаться в лодке, — сказал я.

А она ответила:

— Тогда мы не думали, что нас заметят, Крисофоро. Но они нас заметили, и кто-то должен был в считанные секунды подняться на палубу. Это сделала я.

Как я сказал, мне следовало крепко, по-настоящему крепко отругать Новию, но она была ранена, я тоже, и потому я сказал только:

— Ты доиграешься: когда-нибудь тебя убьют.

Мы собрали пленных на палубе, и я произнес обычную речь о нашей готовности принять добровольцев. Любой желающий примкнуть к нам станет полноправным членом команды и разбогатеет. Никто не изъявил желания.

— Хорошо, — сказал я, — тогда слушайте внимательно. Вы ожесточенно сражались. Обычно мы убиваем всех, кто оказывает нам сопротивление, ясно? Любое сопротивление. Моим ребятам не терпится расправиться с вами, но я попытаюсь спасти ваши шкуры. Ведите себя смирно — я затолкаю всех вас в баркас и отправлю к Кубе. Попробуйте рыпнуться — и вы покойники.

Я извлек саблю из ножен и сделал паузу, давая пленникам возможность переварить услышанное.

— Хорошо, на борту есть врач. Он мне нужен. Сию же минуту!

Я почти не сомневался, что среди пленных есть врач, поскольку заметил в задних рядах толпы парня, перевязывавшего кому-то руку, и он производил впечатление человека, знающего толк в этом деле. Когда врача выпихнули вперед, я схватил его и велел заняться нашими ранеными, причем прямо здесь и сейчас, иначе будет плохо, а затем подтолкнул в спину.

— Теперь плотник. Я знаю, что среди вас есть плотник. Давайте взглянем на него.

Он выступил вперед — думаю, потому только, что понимал: если он не выйдет сам, его заставят силой.

— Помощник плотника! Давайте взглянем и на него тоже.

Три или четыре матроса сказали, что он убит, и вызвались показать мне тело. Я велел плотнику найти своего помощника, и тот действительно оказался мертвым.

— Еще один — и я отпущу вас. Парусный мастер! Выйди вперед.

Товарищам по команде пришлось подталкивать его в спину, но он вышел.

Мы спустили на воду баркас и посадили в него всех остальных. В трюме находилось вино в бутылях. После того как все раненые пираты, а также Новия и врач выпили по глотку, две бутылки опустели. Мы наполнили их водой и отдали людям в баркасе вместе с двумя буханками корабельного хлеба. Они отплыли, и уже через несколько минут я увидел, как на маленьком суденышке установили мачту, подняли и развернули к ветру гафель. Среди них были отличные моряки.

Я сказал трем задержанным мужчинам, что никто не собирается вынуждать их становиться пиратами.

— Мы направляемся к Коровьему острову, — сказал я. — Выполняйте свою работу и помалкивайте — и я высажу вас на берег целыми и невредимыми, с изъявлениями благодарности. Вас трое, так что у каждого будет два свидетеля, которые покажут под присягой, что его удерживали на пиратском корабле насильно. Попытаетесь заварить кашу — и вы покойники. Мы не станем цацкаться с вами. Убьем — и все ясно? Пока что вы двое являетесь помощниками доктора. Выполняйте все его распоряжения.

Я бы мог еще много чего рассказать: как мы выбросили убитых испанцев за борт, как погребли в море наших мертвецов да кто они были такие и так далее и тому подобное. Но время поджимает.

Вернувшись на «Кастильо бланко», я сделал то, что собирался сделать, прежде чем мы заметили «Винсент»: поставил нескольких раненых охранять кладовые с запасами продовольствия и воды. Выше я говорил, что у нас было людей вдоволь, но после того, как я оставил на «Винсенте» Бутона с командой, достаточной для управления судном, у нас едва хватало здоровых матросов, чтобы управлять «Кастильо бланко». Посему при желании вы можете сказать, что я неразумно использовал людей. Но дело в том, что от раненых все равно было бы мало толку при работе с парусами, однако они вполне могли сидеть у двери с пистолями на коленях. Таким образом, у них появилось занятие, и я думал, что в скором времени данная мера предосторожности спасет жизнь нескольким из нас.