Сумерки, грязные, почему-то омерзительные сумерки. Из-за угла дома появляется он – подбоченившись, ноги широко расставлены, гадкая ухмылочка, и главное – взгляд. Этот взгляд просто парализует Шарлотту. Лица парня в полумраке не видно, но она прекрасно знает, кто это. Она знает, что он сейчас смотрит прямо ей в глаза, а она – она не может не то что убежать, но даже закричать во весь голос. С мольбой в глазах Шарлотта оглядывается в сторону дома; там папа, мама, кузен Дуги, шериф, но они ее не видят и не слышат. Даже света в доме нет, а Чаннинг Ривз вразвалочку подходит к ней все ближе, его рот расплывается в еще более отвратительной сальной ухмылке, и вот наконец он произносит: «Ну что, повеселимся?» Шарлотта не столько слышит эти слова, сколько читает их по губам Чаннинга. А тот тем временем запускает руку в задний карман своих джинсов и выуживает здоровенную упаковку жевательной резинки «Ред Мен». Одним махом вытащив из упаковки несколько пластинок, он сминает их в липкий розовый резиновый комок размером с хороший грецкий орех и засовывает себе в рот. Раздается чавканье. Затем Чаннинг сплевывает на землю розовую слюну. Он жует, жует, жует и – ухмыляется, словно понимая, что Шарлотта никуда от него не денется. На губах у него выступает красно-бурая пена: сироп, смешанный со слюной, стекает омерзительным ручейком из уголка рта. Повернувшись к Шарлотте боком, парень демонстративным жестом засовывает остатки жвачки в задний карман джинсов и для большей наглядности похлопывает по нему ладонью. Все это он проделывает для того, чтобы Шарлотта удостоверилась: помимо резинки для жевания у него в кармане лежит целая упаковка резинок для другой цели, которые он намерен использовать по назначению в самое ближайшее время. Распаленный похотью, Чаннинг дышит все чаще и тяжелее, постепенно его вздохи становятся похожи на хрипы пополам со стоном: «О-ох-ха, о-ох-ха, о-ох-ха…»

…О-ох-ха, о-ох-ха… Шарлотта просыпается и понимает, что потный мерзкий Чаннинг явился к ней лишь во сне. Вот только «о-ох-ха, о-ох-ха» – тяжелое хриплое дыхание по-прежнему раздается где-то совсем близко от нее. Это прямо здесь, в комнате! В темноте!

Вспотевшая от ужаса девушка попыталась нашарить выключатель стоявшей на столике лампы. Не рассчитав движения, она уронила лампу на пол и от раздавшегося грохота окончательно проснулась. Тяжелое пыхтение по-прежнему слышалось где-то в непосредственной близости от нее. Согнувшись и свесившись с кровати, Шарлотта попробовала нашарить лампу уже на полу. Пыхтение тем временем сменилось хныканьем, и кто-то невидимый вполне внятно произнес ее имя:

– Шарлотта… Шарлотта…

Господи, да где же этот выключатель? Наконец она включила лампу…

Источник странных звуков определился четко, хотя и неожиданно. Буквально в двух футах от Шарлотты на полу на четвереньках стояла Беверли. Упавшая лампа отбрасывала на стену ее огромную, гротескно выглядевшую тень. Больше всего в этой картине Шарлотту поразила тень от каблуков Беверли: торчащие в воздухе, они казались несоизмеримо длинными, тонкими и к тому же кривыми. Впрочем, сама Беверли, медленно ползущая вперед на руках и коленях, выглядела ненамного лучше своей теневой проекции: длинные мелированные волосы были всклокочены и торчали в разные стороны, черные узкие брюки с анатомической точностью обтягивали откляченный костлявый зад.

Шарлотта, все еще ошарашенная кошмарным сном, обалдело спросила:

– Беверли, что случилось?…

Та посмотрела на соседку невидящими глазами, растерла по щекам слезы и сделала попытку что-то объяснить. Впрочем, даже три слога имени Шарлотты давались ей не без труда…

Прежде чем Беверли удалось произнести хотя бы пару слов, Шарлотта, еще до конца не проснувшись, поняла то, что понял бы любой нормальный человек на ее месте: долговязое тощее существо в туфлях на высоких каблуках, ползущее по полу на четвереньках, употребило столько алкоголя, что это превышает все разумные нормы.

– Шарлотта… Шарлотта… А где эти, из команды по лакроссу [17]Лакросс – игра в мяч индейского происхождения; проводится на травяном поле. В ходе игры две команды по десять человек пытаются забросить мяч в ворота противника с помощью клюшки.
? Куда они подевались?

– Какая еще команда по лакроссу?

– Этот парень… мне нужно срочно вернуться туда и поговорить с ним… Шарлотта, Шарлотта!!!

– Ну куда ж ты пойдешь в таком виде? Ты же напилась, как… я хочу сказать, ты выпила сегодня больше чем достаточно.

Беверли смотрела на нее совершенно безумным взглядом – ни дать ни взять пациентка сумасшедшего дома.

– Шарлотта, он тоже! Тоже здорово напился! Они соглашаются говорить со мной, только когда напьются! Ну Шарлотта!.. Это мой единственный шанс… Он ведь говорил со мной, Шарлотта!.. Он сказал, что не хочет связываться… Да плевать я хотела! Я хочу подцепить его сегодня. Никуда он не денется. – Опять слезы, хныканье и стоны. – Ну куда же они все подевались – команда по лакроссу!

Шарлотта попыталась урезонить соседку:

– Он же сам сказал, что не хочет связываться. Ну и считай это не хамским отказом, а тонким намеком. Оставь его сегодня в покое.

– Но он же со мной говорил! Мне нужно позарез зацапать его, пока ему со мной интересно…

– Почему ж ты тогда ушла от него?

– Он сказал, что ему нужно поговорить с одним приятелем, и что он перезвонит мне на мобилу через десять минут. Это было пять минут назад… на мобилу… через десять… пять минут назад… – Беверли опустила голову и разревелась, так и стоя на четвереньках. – Я поеду обратно. Точно, я все придумала! Я срочно поеду обратно! Он от меня не уйдет! Вот приеду, и он… и я его подцеплю! Все, Шарлотта! Я поехала!

– Да куда ты поедешь-то?

– Как куда? В «И. М.», конечно! – Беверли произнесла это таким усталым голосом, словно повторяла уже в десятый раз, пытаясь вбить Шарлотте в голову, где именно она обрела, а потом потеряла мужчину своей жизни. – В «И. М.», понимаешь? Бар «И. М.» получил свое название по сокращению, применяемому в электронной почте.

Ну и ну, в таком состоянии она еще собирается в бар!

Шарлотта сказала:

– Беверли, сейчас тебе нельзя ехать на машине ни в какой «И. М». Нельзя тебе вообще садиться за руль.

– Тогда ты меня отвези. На, держи ключи. – Беверли попыталась достать ключи из кармана брюк, не вставая с пола. Сделать это оказалось не так-то просто: брюки настолько туго обтягивали ее тело, что девушке пришлось изогнуться и вытянуть одну ногу. Одновременно ей нужно было удерживать равновесие, что давалось с трудом даже при четырех точках опоры. Шатаясь, закатывая глаза и корча дикие рожи, Беверли все же выудила из кармана ключи и протянула их Шарлотте.

– Никуда я тебя не повезу, – твердо сказала та, – а уж в «И. М.» – тем более. Хватит тебе сегодня пить. Давай-ка ты лучше ложись спать, а я тебе помогу.

Шарлотта привстала, намереваясь действительно затащить Беверли на кровать, но та ухватила ее за рукав пижамы и изо всех сил потянула в сторону двери. Здоровая ведь, как лошадь, даром что тощая!

– Эй, пусти, кому говорю! Пижаму порвешь!

– Ты должна меня отвезти! Ну отвези меня! Отвези меня!

– Беверли, прекрати!

Беверли отпустила Шарлотту и рухнула на пол, перевернувшись на спину. Полежав так несколько секунд, она рывком перевела себя в сидячее положение и заявила:

– Ну и хорошо. И хорошо. Можешь меня не везти. Только в другой раз и сама меня не проси. Не проси меня ни о чем. Не проси у меня никаких больше одолжений… – Продолжая бормотать, она стала шарить по полу в поисках ключей от машины. Обнаружив их наконец, она сурово посмотрела на Шарлотту. – Вот и спасибо тебе большое. Все, я пошла… и мне наплевать…

С этими словами девушка попыталась подняться на ноги, но высокий каблук подвернулся, и она опять грохнулась на пол, явно ударившись своими выпирающими отовсюду костями. От боли и обиды Беверли снова разревелась. Перекатившись с боку на бок, она уцепилась за свою кровать, поднялась сначала на четвереньки, а потом оперлась на металлическую раму кровати и сумела-таки встать. Зло и с упреком зыркнув глазами на Шарлотту, она отпустила точку опоры и по замысловатой траектории направилась к двери.

Шарлотта вскочила и загородила соседке дорогу.

– Беверли, да ты с ума сошла! Куда тебе за руль – ты на ногах-то с трудом держишься! – Тяжелый вздох. – Ну ладно, отвезу я тебя. Ума не приложу, зачем тебе все это нужно, но отвезу. А то убьешься еще. Ладно, не психуй. Поедем к твоему чемпиону. Подожди минуту, дай я хоть какие-нибудь брюки надену.

Понимая, что долго удерживать Беверли у нее не получится, Шарлотта выпрыгнула из пижамных штанов и натянула шорты прямо на голое тело. Застегнув сандалии, она сказала:

– Ладно, давай ключи.

Беверли вручила ей ключи с видом маленькой девочки, которая все-таки выпросила у родителей очередную игрушку.

Выйдя на улицу, в глухую темноту ночи, Шарлотта сразу пожалела о своей душевной щедрости. Пожалуй, люди, которые считают излишнее человеколюбие если не грехом, то пороком, в чем-то правы, подумала она Да уж, уступить этой пьяной дуре и переться с ней черт знает куда можно было только в бреду или не разобравшись спросонья. Ей казалось, что стены зданий, окружающих Малый двор, словно чуть-чуть накренились и вот-вот рухнут на них с Беверли и погребут их под тоннами камней. Однако пусть и не вполне правильная, но четкая решетка, образованная прямоугольниками освещенных окон, свидетельствовала, что дома по-прежнему стоят прямо. Из одного окна доносилась музыка в стиле кантри. Не Бог весть что, но все же лучше, чем бесконечное «тынц-тынц» рэйва или какой-нибудь похабный рэповый речитатив. Впрочем, прислушавшись, Шарлотта поняла, что смена жанра не слишком влияет на текст, который принято слушать в элитарном Дьюпонте. «Я на тебя наеду, я на тебя насяду, я на тебя залезу, я тебя натяну. Раз-два, сукин сын, три-четыре, твою мать, выходи со мной гулять», – надрывался невидимый исполнитель.

Хорошо еще, что здесь, у выхода из общежития, никого не было. Машину Беверли бросила в трех футах от края тротуара на дорожке, ведущей с Малого двора на парковку, прямо под знаком «Стоянка запрещена». То, как Беверли спьяну «удачно» припарковалась, не слишком удивило Шарлотту. Куда большее впечатление произвел на нее сам автомобиль. Она, конечно, знала, что у Беверли есть машина здесь, в университете, но ей и в голову приходило, что это такой гигантский монстр. Огромный черный джип едва ли не превосходил размерами грузовой пикап, на котором отец Шарлотты возил не только всю семью, но и все, что бывает нужно привезти, если ты живешь в глухой деревне. Сиденье водителя было расположено так высоко, что Шарлотте пришлось взбираться на него в два приема сначала она шагнула на широченную хромированную подножку и лишь затем не опустилась, но наоборот, поднялась на обтянутое кожей сиденье, роскошью напоминавшее королевский трон. В кожу, казалось, был упакован весь салон. С ее мягкостью эффектно контрастировала отделка из полированного дерева. Стекла машины были почти наглухо затонированы. Все вместе это создавало ощущение какой-то нереальности. Шарлотта даже помотала головой, чтобы прийти в себя. Как, спрашивается, могло получиться, что она посреди ночи сидит в каком-то роскошном броневике, на уровне едва ли не второго этажа, и собирается везти на нем пьяную в хлам девицу в какой-то бар?… Просто бред!

Бар «И. М.» находился неподалеку от «Пауэр пиццы» и прочих кафе, фастфудов и просто забегаловок, ориентированных в основном на студентов. Все эти клубы и кафе выстроились вдоль дороги, которая вела от кампуса к ближайшими городским кварталам – фактически трущобам, прозванным студентами Городом Бога – по названию культового фильма о бандах подростков-убийц из фавел Рио-де-Жанейро. В общем, ехать туда было недалеко, и при других обстоятельствах подобная прогулка на шикарном внедорожнике была бы Шарлотте даже в радость.

По дороге Шарлотта поинтересовалась у Беверли:

– А что они тебе так сдались, эти игроки в лакросс?

– Как это – что сдались? – возмутилась Беверли и отвернулась, глядя в окно. Судя по всему, ответ на вопрос был настолько очевиден, что ей и в голову не пришло пускаться в какие бы то ни было объяснения.

Выждав еще некоторое время, Шарлотта спросила:

– Как его зовут-то?

Беверли уставилась прямо перед собой в ветровое стекло и даже не повернулась к собеседнице.

– Как зовут? – В этот момент ее лицо помрачнело, и она снова разразилась слезами.

– Слушай, может все-таки вернемся домой? – предложила Шарлотта. – Ляжешь спать, а завтра видно будет. Ну что, поехали?

– Нет! – Беверли немедленно перестала плакать, но так и не сподобилась ни посмотреть в сторону Шарлотты, ни хотя бы стереть с лица слезы, промывшие на ее щеках целые дорожки в слое тонального крема, пудры и прочей штукатурки. – Ничего, зато я знаю, в какой комнате он живет. Это в общаге колледжа Лэпхем. Они все живут в Лэпхеме! Вся команда по лакроссу! – Посмотрев наконец на Шарлотту, Беверли заявила: – И он действительно сегодня надрался в хлам. – («Неужели ты не понимаешь?») – Они говорят со мной, только когда напьются! – («Ну пойми же ты меня, пожалуйста, пойми!»)

– Ты вроде бы сказала, что он был в «И. М.».

– Ну да, он там! Из какой же другой задницы я бы приперлась домой в таком виде?

Шарлотта притормозила перед входом в бар «И. М.». В это время улица была почти пуста. Лишь несколько машин, припаркованных на ночь, стояли вдоль тротуаров. Беверли открыла дверцу и едва не вывалилась из машины. Оторвав пятую точку от сиденья, она лихо поставила правую ногу на подножку, но высокий каблук скользнул по металлу, и девушка едва не пропахала асфальт собственным носом. Удержаться на ногах ей позволило лишь то, что она успела уцепиться за дверную ручку. На несколько секунд она просто зависла в позе потерявшего равновесие конькобежца, а затем, собравшись, все же зашагала к дверям бара, явно прикладывая немалые усилия к тому, чтобы ее длинные ноги шли туда, куда хочется ей, а не самим ногам и особенно – не каждой ноге в отдельности.

– Давай-ка я с тобой прогуляюсь, – сказала Шарлотта.

– Нет! – В голосе Беверли звучало благородное возмущение, почти всегда свойственное пьяным, когда им предлагают помощь и заботу.

Вход в бар был подсвечен снаружи вмонтированными в тротуар светильниками-прожекторами. На мгновение они выхватили из темноты светлые волосы Беверли, ее вишневую рубашку и торчащие из низко сидящих черных облегающих брюк костлявые бока. Большие стеклянные двери раздвинулись при ее приближении, и из-за них донеслись грохот ударных, какие-то электронные аккорды и завывания вокалиста, похожие по тембру на ломающийся голос подростка, стремящегося петь хриплым басом, как морской волк на пенсии, успевший за долгую жизнь прокурить все легкие и проспиртовать всю глотку… Затем двери закрылись. Шарлотта не стала глушить мотор машины. «Что я здесь делаю?… Половина третьего ночи…»

Беверли вернулась неожиданно быстро, хотя и держалась на ногах все так же нетвердо. Открыв дверцу джипа, Беверли обрушила на Шарлотту поток слез, стонов и всхлипов.

– Его… там… нет… – Слово «там» она умудрилась разделить на два длинных, жалобных, пропитанных слезами слога.

– Ну и ладно, это и к лучшему, – сказала Шарлотта, почувствовав едва ли не материнскую жалость к соседке. – Давай, садись, сейчас домой поедем, ты поспишь…

– Нет! Я должна его найти! Он ведь говорил… говорил со мной! Ничего, я знаю, где он живет. Вези меня в Лэпхем. Вези-вези, кому говорю!

Беверли проговорила это таким голосом, что Шарлотта не решилась возразить. Кто ее знает, как поведет себя эта ошалевшая от выпитого и от жалости к себе верзила, если начать ей перечить. Шарлотта решила, что наименьшим злом в такой ситуации будет поездка в общежитие колледжа Лэпхем. Это здание знал весь университет слишком уж буйная была фантазия у работавшего в стиле барокко архитектора, украсившего гигантскими горгульями углы парапета. Дорога по ночным улицам не заняла много времени, и вскоре джип уже замер под резким светом уличных фонарей, с разных точек подсвечивавших эффектно – до безвкусицы – декорированное здание со множеством колонн, арок и барельефов.

На этот раз Шарлотта настояла на том, чтобы сопровождать Беверли. Она не столько волновалась за соседку, сколько не хотела оставаться в неизвестности: сидеть в машине до утра или возвращаться домой.

По всему выходило, что Беверли не впервой появляться в этом общежитии. Она прямиком направилась к боковому входу и одним движением, на ощупь, набрала номер на кодовом замке. Раздалось глухое жужжание, и Беверли открыла тяжелую, частично обитую металлом дубовую дверь. Вслед за Беверли Шарлотта перешагнула порог и оказалась в небольшом, но высоком вестибюле, отделанном в готическом стиле. Прямо перед ними уходила вверх узкая каменная лестница, путь направо преграждала еще одна дубовая дверь, а слева горела кнопка возле металлических раздвижных дверей лифта Ждать его пришлось чуть не целую вечность. При этом Беверли беспрерывно чертыхалась вполголоса, а разразиться потоком нецензурной ругани ей, по всей видимости, мешало лишь присутствие Шарлотты. Наконец, лязгая и скрипя какими-то вконец изношенными железяками, лифт добрался до первого этажа, и девушки зашли в кабину. Беверли ткнула пальцем в кнопку с цифрой 4, и лифт неторопливо пополз вверх. Когда он остановился и дверцы открылись, Беверли чуть не вывалилась в образовавшийся проем. С трудом удержав равновесие, она вышла в коридор и звонко зацокала каблуками по гладкому полу. Ни о какой ритмичности этих звуков не могло быть и речи. Беверли мотало от одной охристо-желтой стены к другой, она то спотыкалась, то начинала семенить мелкими шажками, то вдруг чуть не пустилась галопом. Посередине коридора девушка остановилась, прислонилась к двери – как поначалу показалось Шарлотте, первой попавшейся, – и внезапно забарабанила в нее кулаками. К счастью, все двери в этом здании были чрезвычайно толстые, так что по коридору разносились не раскаты грома, а всего лишь глухие шлепки. Понимая, что произвести впечатление на весь этаж одними ударами в дверь не удастся, Беверли разревелась и закричала во весь голос:

– Харрисон! Открывай! Я знаю, что ты здесь! Харрисон!

В ответ открылось несколько других дверей дальше по коридору, и из них высунулись головы парней, чей сон был потревожен криками Беверли; увидев, что это всего лишь пьяная девица, они спокойно закрывали двери и возвращались к тому, от чего их оторвали. Однако из-за двери, в которую ломилась Беверли, увы… не донеслось ни звука.

Шарлотта отошла на несколько шагов в сторону, чтобы хотя бы зрительно дистанцироваться от своей пьяной соседки. Беверли ткнулась лбом в дверной косяк и зарыдала во весь голос. Неожиданно в припадке ярости она сняла туфли и стала колотить в дверь обоими каблуками. Стерпеть такой грохот было уже невозможно. Дверь распахнулась, и на пороге появился высокий стройный парень, на котором не было ничего, кроме боксерских – или спортивных? – трусов. Этот спортивного покроя наряд выгодно оттенял телосложение незнакомца Получив неплохую фигуру от рождения, он, по-видимому, приложил немало усилий, чтобы привести ее в действительно впечатляющую форму. Такую рельефную мускулатуру плеч, груди, рук и живота можно было заработать, только не один год качая железо. Переведя взгляд с эффектных «кирпичиков» брюшного пресса на узкое, обрамленное вьющимися темно-каштановыми волосами лицо, Шарлотта поняла, что парень явно недоволен происходящим и к тому же хочет спать. Уразумев, что перед ним не кто иная, как Беверли, парень встал на пороге почти в боевую стойку. По крайней мере, впускать ее в комнату он определенно не собирался.

Устало, с явным презрением в голосе Харрисон спросил:

– Беверли, какого хрена тебе еще нужно?

Та при виде своего «принца» заговорила тоненьким голоском маленькой девочки:

– Ты обещал мне позвонить.

Тяжелый вздох.

– Я сказал: позвоню, если смогу.

– Хрен там! Никакого «если смогу» не было!

С трудом сдерживаемая мужская злоба при виде женщины, устраивающей сцену:

– Беверли, твою мать, я спать хочу, а ты совсем из ума на хрен выжила. Иди домой!

– Идти… домой? – вновь переходя на всхлипывания и подвывания, переспросила Беверли и вдруг – не совсем бессознательно, как показалось Шарлотте, – опустилась сначала на колени, а потом и на четвереньки. – Как это… домой?

Шарлотта шагнула к Беверли с твердым намерением поставить ту на ноги и прекратить наконец этот спектакль.

Только теперь почти голый мастер спорта по лакроссу заметил, что Беверли в коридоре не одна.

– Ты что, с ней? – не слишком любезно осведомился он.

– Да. – И Шарлотта поскорее добавила: – Хочу побыстрее увезти ее к нам в общагу, да пока не очень получается.

Все так же строго:

– Понятно.

После этого парень с явным любопытством и даже не без удовольствия окинул Шарлотту взглядом с ног до головы; она же только сейчас поняла, что, с точки зрения постороннего, представляет собой довольно занятное зрелище: девушка, на которой, если не присматриваться, не надето ничего, кроме верхней части пижамы.

Беверли, стоя на четвереньках, продолжала хныкать.

– Ты что, ее соседка? – поинтересовался парень и, наклонившись поближе к Шарлотте, доверительным тоном сказал: – Слушай, у нее явно крыша едет. Достала она меня. Думаешь, у тебя получится утащить ее отсюда?

– Хотелось бы. Не ночевать же здесь.

Красавец-атлет тем временем расправил плечи, скрестил руки на голой груди и втянул живот: видимо, специально, чтобы спортивные трусы сползли со втянутого пресса еще пониже. Многозначительно посмотрев на Шарлотту, парень сказал:

– Слушай, а ведь мы где-то встречались. Я уверен.

– Возможно, – ответила Шарлотта с едва заметной улыбкой, – но я почему-то тебя не помню.

– Нам с тобой придется покумекать, что делать с этой идиоткой. Нет, я серьезно. Сама она, похоже, не выкарабкается, а помогать ей, похоже, некому – если не считать нас с тобой.

На протяжении этого разговора Беверли все так же стояла на четвереньках, опустив голову и тихонько подвывая на высоких нотах.

– Нас с тобой? – уточнила Шарлотта. – Вместе, значит, ей помогать будем?

Парень все тем же тихим заговорщицким тоном проговорил:

– Ну да… Ты же ей если не подруга, то соседка. Ну а я… друг, наверное. Ты, кстати, что делаешь в субботу вечером? Занята?

– Нет…

– Приходи тогда на пикник у заднего борта Я там буду. Придешь?

Шарлотта мгновение внимательно рассматривала своего собеседника, словно желая убедиться, что тот не шутит. Нет, вроде все абсолютно серьезно. На Беверли парень при этом даже не смотрел.

– Не знаю, вряд ли, – сказала Шарлотта. По правде говоря, она понятия не имела, что это за такой пикник и где находится задний борт.

Атлет пожал плечами и сказал:

– А?… Да брось ты… – Подмигнув Шарлотте, он чуть криво усмехнулся и добавил: – Я просто копыта откину, если сразу обе соседки начнут на меня наезжать. Ну ладно, не ломайся, приходи. Я там все равно буду.

Свои слова парень подкрепил многозначительной заговорщицкой улыбкой, а затем – что, признаться, несколько удивило Шарлоту, – вернулся в комнату и запер за собой дверь.

Беверли так и продолжала стоять на полу на четвереньках. Она переключилась в режим «ах, какая я несчастная» и сообщила Шарлотте, что скорее умрет на месте, чем сдвинется с него. Чтобы поднять ее и довести до лифта Шарлотте понадобилось добрых пять минут. Еще примерно столько же занял путь от вестибюля до машины.

К тому моменту, как соседки вернулись в свою комнату в Эджертоне, Беверли сменила пластинку и затянула заунывную, нескончаемую песню на тему: «Ну зачем, спрашивается, зачем он меня обманывал?»

Шарлотта, приобняв соседку за плечи, попыталась ее успокоить, но та сбросила руку, проковыляла по комнате, все так же цокая по полу каблуками-шпильками, и ничком упала на свою кровать. Очень быстро, почти мгновенно сдавленные всхлипывания перешли в негромкий храп. Раздеться или хотя бы разуться Беверли, понятно, не удосужилась. Шарлотта хотела было снять с нее хоть туфли, но решила оставить ее в покое: упаси Бог, она опять проснется, и все начнется по новой.

Шарлотта выключила свет, сменила шорты на пижамные штаны и скользнула под одеяло. Уснуть сразу у нее не получилось. Некоторое время она лежала, глядя в потолок, и вспоминала этого игрока в лакросс – Харрисона… Он ведь действительно очень даже ничего – симпатичный, а мышцы какие!.. Что он там ей говорил?… Впрочем, ни до чего умного она все равно не додумалась и скоро уснула.

Проснулась она лежа в темноте и чувствуя себя, как в бреду. Цок, цок, цок – каблуки-шпильки. Шарлотта с трудом сообразила, что это Беверли встала и, судя по всему, опять собралась куда-то идти. Ну и пускай, подумала Шарлотта, пускай идет куда хочет. Даже услышав уже знакомое звяканье ключей от машины, она все еще пыталась убедить себя в том, что Беверли решила пойти в туалет или в душ.

«В конце концов, я ведь старалась, так старалась, я сделала все что могла…»

Первое, на что Шарлотта обратила внимание, проснувшись утром, это сияющий солнечный свет, пробивавшийся в комнату через щель между жалюзи и подоконником. Свет был подозрительно яркий. «Я опоздала на французский!»

Часы, как обычно, стояли возле кровати, и Шарлотта повернув к себе циферблат, с ужасом увидела: 10.35! Да как же это могло случиться, что она забыла завести будильник! Пара уже не только началась, но успела почти закончиться! Нет, этого просто не может быть! Голова была почему-то чугунная… С чего бы это? Только сейчас Шарлотта вспомнила, что всю ночь пронянчилась с Беверли, упившейся в стельку… Самой Беверли, кстати, в комнате не было. Судя по всему, соседка, проснувшись посреди ночи и выйдя из комнаты, так больше и не возвращалась. Ну что ж, может, ей все-таки удалось добиться своего: добавила еще пару рюмок и прохныкала, прорыдала себе путь в койку своего вожделенного игрока в лакросс. Шлюха! Все из-за нее, все из-за этой эгоистичной, зазнавшейся шлюхи, которая возвращается домой на рогах. Удивление, испуг, а затем и досада по поводу бесцельно пропущенного занятия перешли в голове Шарлотты в раздражение и даже злость к соседке.

Она встала с постели и подошла к окну. Голова была тяжелая и слегка кружилась. Ей даже пришлось встать на колени, чтобы приподнять жалюзи примерно на фут от подоконника. Яркое, сверкающее солнце. Готический Дьюпонт предстал перед ней во всем своем великолепии.

И вдруг… прямо посреди двора, поблизости от статуи Чарльза Дьюпонта, Шарлотта увидела шатающуюся фигуру девушки, бредущей на высоких каблуках. Даже отсюда, с пятого этажа, Шарлотте были видны копна нечесаных, растрепанных светлых волос, свисающих во все стороны, и… вишневого цвета шелковая рубашка – о, ужас, расстегнутая сверху донизу, открывая костлявую грудную клетку… После этого Шарлотта уже не удивилась, увидев, что ноги девушки обтянуты узкими черными брюками, и услышав неровное стаккато – цок, клик, цок, клик, цок, – издаваемое каблуками-шпильками. Боже ты мой… Еще пару секунд Шарлотта пыталась сопротивляться очевидному. «Нет, нет, – мысленно повторяла она про себя, – может быть, это не она, может, это вовсе и не Беверли». Но Шарлотта понимала, что отрицать очевидный факт бессмысленно. Беверли действительно возвращалась домой – в той же одежде, в которой накануне уходила развлечься, и при этом, судя по всему, была по-прежнему совершенно пьяна.

Из окна общежития напротив какой-то парень весело заорал:

– Вот это телка! Эй, детка, ты сама, небось, не въезжаешь, как ты сейчас хороша!

В ответ послышался смех еще из пары окон.

Беверли постаралась ускорить шаг – цок-клик-цок-клик-цок-клик-цок-клик-цок-клик-цок – и вдруг понеслась бегом по направлению к Эджертону. Бежать на высоченных шпильках было почти невозможно, особенно в том состоянии, в котором пребывала Беверли. Буквально несколько шагов – и одна из шпилек угодила в щель между каменными плитами дорожки. Беверли споткнулась, упала, перелетела через бордюр, представлявший собой невысокий вечнозеленый кустарник, и приземлилась на газон, перевернувшись при этом на спину. Можно было подумать, что неприятным для нее в этой ситуации оказалось не само падение, а то, как сильно ударило ей в глаза сиявшее с безоблачного неба солнце. Девушка вскинула руку и прикрыла лицо. Зрители в окнах, до того посвистывавшие и кричавшие Беверли вслед, на этот раз хранили гробовое молчание. Сама она перевернулась на живот и встала на четвереньки. Туфли были по-прежнему на ней. Один каблук почти полностью оторвался от подошвы и висел под острым углом. Беверли вытянула ногу и попыталась стряхнуть туфлю. Безрезультатно. Несколько студентов продолжали увлеченно следить за этим спектаклем. Не без труда – не с первой попытки и не сразу – Беверли удалось встать на ноги. Судя по ее бессмысленному взгляду, девушка не вполне понимала, что с ней происходит. Тем не менее подсознательно она взяла верный курс на вход в общежитие Эджертон и пошла по дорожке, покачиваясь и подтягивая ушибленную ногу, на которой как раз и сломался каблук.

Шарлотта опустила жалюзи и встала. Ее раздирали противоречивые чувства: жалость по отношению к усталой, измученной, явно плохо себя чувствовавшей и несчастной Беверли; отвращение к тому, что не могло не вызвать отвращения в ее поведении; чувство вины, которое она испытывала оттого, что отвращение и отторжение грозили полностью задавить жалость и сочувствие к пьяной потаскухе, бредущей домой по Тропе Позора. Раньше Шарлотте доводилось видеть такое выражение только в книгах. Кто бы мог подумать, что она окажется свидетельницей приложения средневекового понятия к реальной жизни. Прилив сочувствия… прилив чувства вины… волна омерзения. Поймав себя во время очередного приступа отвращения, Шарлотта решила, что пришло время действовать. Оделась она едва ли не быстрее, чем ночью, когда ей вздумалось сделать доброе дело для пьяной соседки. Ну уж нет, на сегодня хватит! Навозилась она с этой… с этой… сукой… достаточно для одного-единственного дня. И ведь не денешься от нее никуда. Шарлотте оставалось только предоставить соседке комнату в полное распоряжение на ближайшие несколько часов. Пусть подавится, выскочка несчастная из какого-то там Гротона… тоже наверняка та еще элитарная школа… Содом и Гоморра…

Собрав нужные книги и тетради, Шарлотта выскочила из комнаты и бегом пересекла коридор и лестничную площадку. Спустившись на пять пролетов по пожарной лестнице и убедившись, что встреча с Беверли ей больше не грозит, она перевела дух. Все, можно не торопиться и спускаться спокойно, подумала она. Вот только французский! Пропущенная пара! Шарлотту снова охватила паника. Никогда еще – никогда за всю свою жизнь – она не пропускала занятия просто так, без уважительной причины.

– Что? То есть как это – ты не виноват? Ну, ни хрена себе! Сейчас я тебе объясню, почему именно ты виноват! – орал Джоджо.

Он физически ощущал, как напряглись мышцы у него на шее, как тяжело, словно булыжники, слетают с его губ обидные слова и ругательства. Он был по-настоящему зол – зол не на шутку, но при этом баскетболисту еще и хотелось хорошенько припугнуть Эдама Пусть очкарик решит, что он на самом деле свихнулся от злости. Пусть похнычет, поунижается, думал Джоджо, пусть почувствует, каково это – быть в шкуре человека, над которым издеваются как хотят, а он и слова поперек сказать не может.

Раскрыв реферат на нужной странице, он ткнул пальцем в так дорого обошедшееся ему латинское выражение.

– Это видел? Как его там… боунэй файд? Хрень собачья. Ты бы еще по-китайски написал, придурок. Латынь ему, видите ли, всунуть приспичило. Видел бы ты, как препод надо мной измывался. Сначала прикололся насчет того, что я выговорить это не могу, а потом стал докапываться, что оно, мол, значит. Какого хрена ему это потребовалось? Нет, я представляю себе, что это такое – в общих чертах, – но когда какой-нибудь мудак приставит тебе к башке ствол и скажет: «Не будете ли вы так любезны, молодой человек, мать вашу за ногу, дать мне определение этого выражения?» – вот тогда я на тебя посмотрю. Да на хрен мне вообще сдалось пользоваться этим идиотским языком? Боуна… или буона… Я даже прочитать-то это не могу. А он уперся, как мудак последний, и требует: произнесите вслух эти слова. Ну откуда, с какого, спрашивается, хрена, я могу знать, как это гребаное выражение произносится?

– Бона фиде, – сказал Эдам. – Не такое уж это и редкое выражение.

Джоджо посмотрел на него с отвращением. Нет, есть все-таки у этого «ботаника» редкий дар: лепетать какую-то хрень униженно и еле слышно и в то же время напускать на себя вид всезнайки.

– Ладно, хрен с тобой, колись давай, что оно значит. Сейчас посмотрим, как ты его определишь. Тот жирный урод просто затрахал меня – определение ему подавай.

– А чего тут определять? Можно просто перевести: «по-настоящему», «истинно», иногда – «добросовестно», в зависимости от контекста.

– Тогда какого хрена ты не написал по-человечески – «добросовестно»? Ты что, Эдам, совсем охренел? У тебя на самом деле ум за маразм зашел?

Дрожащий, как осиновый лист, «ботаник» все же возразил:

– Понимаешь, я решил, что латинское выражение стилистически хорошо вписывается в реферат по истории.

– Ах, он, видите ли, думал. А подумать, что мне такие выражения в тексте на хрен не нужны – об этом подумать у тебя мозгов не хватило? Неужели не ясно, что мне бы такое и в голову не пришло? – Джоджо сардонически усмехнулся. – А дальше: «рефлекторная акцептация». Охренеть, как завернул! Нет, ну согласись, неужели я не придумал бы, как нормально объяснить, что такое «рефлекторный»? Уж это-то слово я прекрасно знаю. Так он как наехал на меня, как начал грузить – у меня сразу всю память отшибло. «Дайте мне определение!» Да знаю я, что значит это долбанное слово. Не могу я сформулировать определение в таких условиях! Вот ты можешь ни с того, ни с сего дать определение какому-нибудь мудреному слову? Давай-давай, вот эту самую «рефлекторно акцептированную матрицу»! Что, сам не понимаешь, чего написал?

– Ну, «акцептированная» – это же совсем просто. Акцептировать – значит принять, признать, воспринять.

Ну вот опять. Вроде бы жалкий обиженный голосок наподобие мышиного писка, и в то же время так передернул плечами, что становится понятно – только полный болван может не знать таких элементарных вещей. Джоджо готов был придушить Эдама.

– Ладно, насрать мне на это. Ты, Эдам, кинул меня, причем кинул очень серьезно. Слушай признайся: ты что, извращенец? Тебе в кайф, что меня теперь будут во все дыры трахать? Ты же знаешь, что за мудак этот Квот! Таких подлянок накидать может – мало не покажется. В лучшем случае я теперь получу свой кол, и меня не аттестуют по этому курсу. А что дальше – я тебе сейчас объясню: ни один студент, не аттестованный по какому-либо курсу, не имеет права играть за университетскую команду в следующем семестре, а это, сам понимаешь, большая часть сезона Но это еще не все. Если дела пойдут совсем плохо и этот ублюдок действительно упрется рогом, то меня с его подачи вообще могут турнуть из Дьюпонта. Так что сам видишь: перспективы у меня теперь – просто охренеть. Выбирай что хочешь, только учти: от говна говна не ищут! И все это… все из-за тебя, мудила безмозглый!

Умоляющим голосом, – Джоджо почувствовал, что испытывает от этого пусть абсолютно бесполезное, но приятное чувство удовлетворения, – Эдам сказал:

– Перестань, Джоджо, ну что ты на меня разорался. Вспомни лучше, как дело было! Ну давай честно разберемся: во сколько ты мне позвонил и сказал, что тебе нужен реферат? Если забыл, я тебе напомню: дело было почти в полночь! А к десяти утра тебе нужен был реферат на десять страниц! При этом, сам понимаешь, такую работу нельзя просто взять и скатать из учебника! И в Интернете готовый вариант не найдешь! Даже в специальном справочнике такого текста не найдешь! – Эдам все хныкал, хныкал и хныкал, явно намереваясь разжалобить Джоджо рассказом об огромной работе, проделанной им в самые сжатые сроки. – Так что нечего на меня наезжать. Хорошо еще, что я вообще что-то написал, сумел сформулировать хотя бы в таких словах. У меня просто не было ни времени, ни возможности, чтобы сесть и… – очкастый «ботаник» явно пытался подобрать подходящий эвфемизм, – и перевести реферат, используя понятные тебе слова и… идиомы.

Пару секунд Джоджо провел в раздумьях на тему, не слишком ли похоже слово «идиома» на «идиот» и не следует ли за это хорошенько начистить хлебало одному очкастому ублюдку… Однако здравый смысл взял в нем верх, и в результате непродолжительных размышлений баскетболист пришел к выводу, что в некотором смысле Эдам даже прав. А вот это было уже совсем плохо… Он действительно вспомнил, как все получилось в тот вечер. В общем, выходило, что злиться-то на очкастого особо не за то.

А Эдам тем временем гнул свое. Все тем же жалобным голосом он произнес:

– Ты бы хоть в библиотеку тогда со мной сходил, Джоджо, я бы тебе объяснил, в чем дело, что означают непонятные слова Так нет же: ты с Майком остался на компьютере играть.

Вновь вспышка гнева:

– Не твое, козел, собачье дело, чем я занимался!

– Не знаю, чего ты так на меня злишься, Джоджо. В конце концов, ты небось даже и не прочитал реферат перед тем, как его сдавать?

– Да когда мне, на хрен, его читать-то было?

– Между прочим, Джоджо, я подсунул его тебе под дверь в полдевятого. Хотел бы – нашел бы время и прочел…

Джоджо понял, что вся так удачно выстроенная схема наезда – на Эдама разваливается прямо на глазах. Он развел руками, опустил голову и сказал, не глядя на очкарика:

– Вот ведь, твою мать… – Затем все-таки посмотрел на собеседника – Ну ладно, убедил. Извини, Эдам. Я действительно прошляпил… Но хуже мне от этого уже не станет. Понимаешь, я в такую жопу попал, что не знаю, удастся ли вообще из нее выбраться. Квот – он на весь Дьюпонт прославился своей «любовью» к спортсменам. Как нас с ребятами угораздило на его хренов курс попасть – это вообще отдельная история. Эту суку Соню с кафедры убить мало. Понимаешь, для Квота нет большего удовольствия, чем вытурить какого-нибудь проколовшегося спортсмена из нашего гребаного университета. Он от этого такой кайф ловит! – Джоджо выговорился и замолчал. Он чувствовал себя виноватым за то, что наехал на своего куратора безо всякой причины. Вдруг, совершенно неожиданно, ему в голову пришла одна занятная мысль. – Кстати, ты, между прочим, можешь не радоваться. Этот Квот – он ведь, дотошный, сука, как не знаю кто. Так что держись, он и до тебя докопается.

Для Эдама эти слова прозвучали как гром среди ясного неба Он побледнел и теперь уже по-настоящему робким и дрожащим голосом переспросил:

– Ты что серьезно?

– Ну, обещать за него я тебе, конечно, не стану, но что он на такое западло способен – можешь мне поверить. То, что этот долбаный реферат не я написал – для него яснее ясного. Рано или поздно Квот спросит меня: «А кто сделал за тебя эту работу?» Ты, Эдам, главное, раньше времени не вешайся. Я ему ни за что не признаюсь. Не в моих интересах, чтобы у этого козла доказательства появились. Другое дело – если он на принцип пойдет, начнет выяснять…

– Но ведь я на самом деле не то чтобы написал реферат за тебя, Джоджо… Я его подготовил для тебя…

– Брось. Давай хоть самих себя не обманывать. Ты написал реферат за меня, а я его сдал. Давай честно признаемся профессору. – Джоджо ухмыльнулся и покровительственно похлопал Эдама по плечу. – Да ладно, не грузись, шучу я. Что уж ты меня, совсем за идиота держишь? Не писал ты за меня ничего и даже не помогал, ясно? Реферат я написал сам, а слова эти перекатал из книжки…

Эдам прищурился и закусил нижнюю губу:

– Слушай, если честно, то неубедительно получается. Не мог ты все от начала до конца написать сам. Давай лучше заранее так договоримся: если дело дойдет до самого худшего, то – я помогал тебе разобраться в некоторых наиболее трудных вопросах. Что скажешь?

– Да успокойся ты. Если уж действительно дело до самого худшего дойдет, то нам с тобой против Квота все равно не выстоять. Пусть с ним тренер разбирается.

«Ну вот, – подумал Джоджо, – все перевернулось с ног на голову. Теперь я пытаюсь успокоить Эдама и навешать ему на уши утешительной лапши. Оказался у этого очкарика в личных психотерапевтах».

– Думаешь, тренер с ним справится?

«Ой, мамочка! Вы только посмотрите на этого убогого – как он на меня смотрит. Напугался, душа в пятки ушла, дрожит весь».

– Он-то? Да у него на десятерых таких Квотов силы хватит. Разберется. Гадом буду – разберется. Другое дело, что и говорить-то об этом не стоило. Зря я тебя напугал. Уверен, что дело до этого не дойдет. Тут ведь главное, чтобы я не раскололся. Ни хрена эта свинья жирная не докажет. По крайней мере, реферат я не в Интернете содрал. Пусть они хоть все серверы с такими делами обыщут. Вон Трейшоун в прошлом году вляпался… тоже во что-то вроде этого. – Джоджо засмеялся. – Но какие могут быть у Трейшоуна здесь, в Дьюпонте, неприятности? Если бы дело дошло до такого, то скорее бы ректора уволили или турнули, на хрен, председателя попечительского совета, но его величество Трейшоун Диггс Гребаная Башня остался бы в университетской команде. – Свою речь Джоджо закончил, улыбаясь во весь рот.

Эдам тоже попытался улыбнуться, но получилось не очень: он был слишком выбит из колеи.

– Да-да, конечно. – Он смотрел куда-то в сторону, хмуря брови и судорожно думая о чем-то. Судя по всему, очкарик лихорадочно пытался выстроить некий дополнительный план совместных действий. Неожиданно он встрепенулся и схватил Джоджо за рукав. – Послушай, давай на всякий случай подготовим запасной вариант. Времени у нас хватит, если, конечно, тормозить не будем. Короче: садимся вместе за твой реферат и разбираем его слово за словом. Смысл такой: попросит тебя кто-нибудь – докажи, что это ты написал, а ты в ответ – подробный пересказ, комментарии, ссылки. Ну, а то, что ты тогда Квоту ничего вразумительного ответить не мог – так это, во-первых, еще попробуй докажи, а, во-вторых – мало ли, плохо себя чувствовал… Или еще лучше: некорректный наезд преподавателя сбил тебя с толку, и от волнения ты просто дар речи потерял. В качестве контратаки такой довод будет очень даже кстати. Только чтобы быть готовыми, мы должны начать разбирать текст прямо сегодня. Да что там сегодня – прямо сейчас.

Эдам так разгорячился, так увлекся своим предложением, что Джоджо просто не мог удержаться, чтобы не приколоться над ним:

– Извини, старик, я сейчас не могу.

– Почему это?

– Да вот… перепихнуться кое с кем нужно.

– Джоджо!

– Да ладно, шучу. – Тем не менее самому Джоджо в этот момент было вовсе не весело. Его мучили угрызения совести: «Ну не должно, не должно было такое случиться. Я что, сам не смог бы написать реферат? Блин… Пусть на тройку, хрен с ним, пусть даже на двойку… но сам. Я ведь не какой-нибудь дебил».