Глава 1

К тому времени, как позвонил выпускающий редактор, Пол Джерсбах успел приготовиться к худшему. Он задержался в дверях — бросить последний взгляд на тесный, шесть на восемь футов, кабинет с одним-единственным окном, выходящим на стройплощадку. Прощание вышло долгим и очень теплым.

Выпускающий редактор «Нью-Йорк ревью» Ирвин Миддлтон — моложавый, с румяными щеками и венчиком пушистых светлых волос — жестом пригласил Пола сесть.

— Я только что с заседания редколлегии. Боюсь, что ситуация вышла из-под контроля. В глазах этих парней, водителей грузовиков, Джимми Блейни — герой. Они не дадут нам спуску.

— Понимаю.

— Я объяснил, что твое увольнение противоречит первой поправке к Конституции и поэтому может поссорить нас с Американским союзом защиты гражданских прав.

— Я не намерен обращаться в суд. Вы поступили по справедливости.

Миддлтон не скрыл своего облегчения.

— Вот и правильно. Надеюсь, что смогу все устроить наилучшим образом.

— Спасибо.

— Естественно, ты можешь и дальше сотрудничать с нами как внештатный рецензент. Я растолковал редакторам, что к чему. Они отвечают за штат — и только.

Ирвин Миддлтон постучал резиновым концом карандаша по лежащей перед ним на столе тонкой рукописи.

— Дернуло же меня поручить тебе эту злосчастную рецензию!

Причиной отставки Пола послужила книга «Осуждение Джимми Блейни» — в высшей степени тенденциозная, подстрекательская повесть о мытарствах видного профсоюзного лидера, которого после нескончаемых юридических баталий удалось наконец упечь за решетку за ту малую толику злоупотреблений, которые были доказаны в судебном порядке. Автор книги представил Джимми Блейни политзаключенным, пострадавшим за воинственные выступления против администрации. В рецензии Пол не постеснялся высказать свое мнение о махинациях Джимми Блейни, о толпах обманутых им людей и его предполагаемых связях с мафией.

Рецензии предусмотрительно отвели самое неприметное место — рядом с выходными данными, — однако реакции долго ждать не пришлось. В редакцию позвонил адвокат Блейни и потребовал опровержения. Но самый чувствительный удар им нанес глава объединения водителей, работающих на доставке. Этот в непечатных выражениях посулил, что «Нью-Йорк ревью» не будет поступать в киоски — вплоть до увольнения гнусного писаки. Последовала череда срочных консультаций, увенчавшаяся заседанием редколлегии, на котором и была окончательно решена судьба Пола Джерсбаха.

— Ты уже подумал, чем будешь дальше заниматься? — поинтересовался Миддлтон.

— Скорее всего, вернусь в Суитцер, попытаю счастья в университете.

— Отличная идея!

* * *

Пол приехал в Суитцер в шесть с минутами. Сошел с поезда на станции в восточной части города, в районе крупнейшего торгового центра на Брэндон-стрит. В северном направлении вверх по холму уходили величественные особняки с массивными дверями и узорчатыми окнами. В этих крепостях за каменной оградой и в окружении садов жили сильные мира сего. Ниже, словно верные стражи, оберегающие покой господ, расположились блочные дома людей среднего достатка.

Дженнифер Нейлор встретила Пола на станции. Синее шерстяное платье красиво облегало крепкую фигуру молодой женщины. Хорошенькое, немного похожее на мальчишечье лицо сияло; небрежно схваченные лентой каштановые волосы трепал ветер.

Когда Пол разомкнул объятия, она с трудом перевела дух.

— Уф! Надеюсь, мой макияж не пострадал? Что подумает мама?

— Самое худшее.

Машина Дженнифер плавно катила мимо студенческого городка. Пол чувствовал себя так, словно вернулся домой. Вдалеке, по другую сторону свежескошенной лужайки, красовался гранитный, немного выщербленный памятник Джону Суитцеру. Одетый в синевато-серый сюртук, сенатор стоял, заложив одну каменную руку за пояс, с таким же видом, как в те прискорбные времена, когда сенат Соединенных Штатов был вынужден терпеть его в своих рядах.

— Напрасно ты не предупредил нас о своем приезде, — упрекнула Дженнифер. — Мама не стала бы затевать вечеринку. Будут одни преподаватели — тоска зеленая! Ты же знаешь, стоит профессорам собраться вместе — мухи дохнут. Расстроился?

— Нет, что ты.

Они проехали по улице, где располагались похожие на бараки студенческие общежития. Дальше пошли обсаженные деревьями улицы, где жили преподаватели. Проходившая рядом железная дорога служила своего рода границей, отделяя этот микрорайон от трущоб и как будто мешая распространяться заразе бедности.

* * *

В восемь часов, когда начали собираться гости, Пол был у себя наверху. Он надел пиджак и бросил последний взгляд на свое отражение в зеркальной двери платяного шкафа. Оттуда на него смотрел высокий симпатичный молодой человек с озабоченным выражением лица.

Хелен, мать Дженнифер, встретила его у лестницы. Это была весьма привлекательная полная женщина лет сорока пяти, с темными вьющимися волосами и великолепной осанкой.

— Пол, рада тебя видеть! Идем, познакомишься с интересными людьми.

Даже не знай он заранее, Пол безошибочно причислил бы ее гостей к племени преподавателей. Мужчины были в чуточку мешковатых костюмах и курили трубки или небольшие сигары. Все они производили впечатление интеллигентных, здравомыслящих людей, узких специалистов, не без доли мрачноватого юмора. Женщины предпочитали платья строгого покроя, причесывались в парикмахерских, весьма умеренно пользовались косметикой и не носили драгоценностей.

— Ты знаком с Бетти Сент-Клер?

— Да, конечно.

Пол знал: эта бодрая коренастая дама в красном платье была лучшей подругой Хелен.

— Как дела в Нью-Йорке? — поинтересовалась Бетти.

— Без перемен.

— Вы все так же работаете в «Ревью»?

Он немного замялся.

— Да.

Прихватив с собой Пола, Хелен продолжила обход. Размеренный гул голосов показался ему звуковой дорожкой много раз виденного фильма: светская беседа, легкий спор, воспоминания о прошлом, вымученные остроты, а за всем этим — незримый режиссер, умело подбрасывающий каждому его реплику.

В кожаном кресле, набивая трубку, особняком сидел плотный мужчина с чувственным ртом и в очках с серебряной оправой. Хелен представила его как Джона Экклса, нового преподавателя эстетики. И отправилась дальше.

Экклс первым нарушил молчание.

— Я здесь по обмену с Принстоном. Захотелось посмотреть, как идут дела на славном Среднем Западе. Вы тоже работаете в университете?

— Нет. Окончил шесть лет назад. Защитил диссертацию в Лос-Анджелесе.

— Что-нибудь преподаете?

— Нет.

Прежде чем Пол успел что-либо добавить, подошла Дженнифер и взяла его под руку.

— Вижу, вы уже познакомились с моим женихом Полом Джерсбахом.

— Счастливчик, — со вздохом произнес Джон Экклс и поднес спичку к потухшей трубке. — В какой сфере подвизаетесь, Пол?

— В издательской.

— Пол — замечательный писатель, — добавила Дженнифер. — Мама говорит, у него талант.

— Один из «птенчиков» Хелен Нейлор?

— Точно.

Джон Экклс пыхнул трубкой.

— Неужели после свадьбы вы похитите у нас Дженнифер?

— Мы еще не решили.

— Надеюсь, что вы этого не сделаете. Она — украшение города.

Пол с видом собственника накрыл руку Дженнифер своей.

* * *

Когда каминные часы пробили одиннадцать, собралась уезжать последняя гостья, Бетти Сент-Клер. В ее устремленных на Хелен глазах сквозила тревога.

— Утром поговорим, дорогая. Обещай, что постараешься уснуть. Дженнифер, позаботься о маме.

После того как она растворилась в майской ночи, Дженнифер с беспокойством обратилась к матери:

— Что она имела в виду?

Хелен потрепала ее по щеке.

— Пустяки. Бетти не может жить без того, чтобы кого-нибудь не опекать.

— Она была сильно взволнована.

— Мы старые подруги, — ответила Хелен и слабо улыбнулась. — Пол, тебе нравится работать в журнале?

— Откровенно говоря, я как раз хотел посоветоваться. Может, попробовать себя в роли преподавателя? Нет ли какой-нибудь вакансии?

— Не делай такую ошибку. Стабильность — дело хорошее, но ты должен верить в свой творческий потенциал.

Пол привык считаться с мнением Хелен, но на этот раз усомнился в ее правоте. Покидая — четыре года назад — маленький университетский городок в штате Огайо, он был уверен, что в Нью-Йорке его ожидает слава. В Суитцере он был лучшим студентом, гордостью Хелен, вечно посылавшей его сочинения на вольную тему на разные конкурсы, но этого оказалось недостаточно, чтобы преуспеть в кипучей атмосфере большого города, средоточия власти и могущества. Нью-Йорк, город соблазнов и призов, ответил на его вызов полным безразличием.

— Можно, мы еще поговорим на эту тему утром?

На лице Хелен мелькнуло немного странное выражение.

— Да. Утром. Я валюсь с ног. И потом, мне еще нужно кое-что прочесть. Пойду лягу. Спокойной ночи.

— Твоя мать хорошо себя чувствует? — спросил Пол, оставшись наедине с Дженнифер.

— Ты прав: в последнее время ее что-то гложет.

— Заставь ее показаться врачу.

Они сообща навели порядок в гостиной. А закончив, сели на диван.

— Ты серьезно — насчет преподавания? — спросила Дженнифер.

— Вполне. В Нью-Йорке я не очень-то пришелся ко двору.

Она положила голову ему на плечо.

— В таком случае, мама поможет. Просто ей нужно быть уверенной.

Он поцеловал ее, погладил нежную выпуклость груди. На какую-то долю секунды их взгляды встретились, и Пол понял, чем должен закончиться этот вечер.

— Я люблю тебя! — прошептала Дженнифер.

Он не ожидал столь быстрой капитуляции и, как истинный пуританин, испытал разочарование, однако уже в следующий миг его смыли волны страстного влечения. В голове промелькнули воспоминания о встречах с другими женщинами — в меру волнующих, в меру пылких, но почти всегда оставляющих неприятный осадок. С Дженнифер все будет иначе.

— Придешь ко мне?

Она стыдливо опустила голову.

Вскоре после полуночи Дженнифер на цыпочках проскользнула в его комнату. Бесшумно закрыла за собой дверь. В белой ночной рубашке она казалась юной и невинной, и Пол преисполнился невыразимой нежности. Он отвернул одеяло, чтобы она могла лечь. Тепло ее тела растопило последние сомнения. Он любил ее, остальное было неважно.

— Милый, у меня совсем нет опыта, — прошептала она. — Боюсь все испортить.

Они никогда этого не обсуждали, но Дженнифер наверняка догадывалась, что Пол — не девственник. Он обращался с ней очень бережно, очень осторожно. А когда позволил себе более смелые ласки, она кулаком зажала себе рот.

— Дженнифер, ты не хочешь?

Она была на грани истерики.

— Хочу, но мне страшно.

— Все в порядке. Не плачь.

Он нежно поцеловал ее и крепче прижал к себе. Скользнул рукой под рубашку, чтобы почувствовать гладкое девичье бедро. Она инстинктивно отпрянула.

— Все в порядке, — чуточку более строго повторил Пол.

Дженнифер прекратила сопротивление. Их губы встретились в страстном поцелуе. В нем запульсировало желание. Не ослабляя объятия, он лег на нее сверху. Она выдохнула: «Пол!» — и не договорила, потому что в этот самый момент он ворвался в ее трепещущую плоть. С ее губ сорвался легкий стон, но она тотчас всем телом прижалась к нему. И начала двигаться в унисон.

— Любимый, о мой любимый!..

Пол почувствовал приближение оргазма. И наконец напряжение разрешилось взрывом. На какие-то доли секунды он оглох, но затем услышал вздох и нежные звуки, похожие на птичий щебет в вешней листве. Или на капель.

* * *

Перед рассветом Дженнифер прокралась в свою комнату, чтобы забыться коротким сном. В восемь она, как всегда, встала и направилась в ванную. Мама еще спала. В девять Дженнифер пошла ее будить. Ее душераздирающий вопль разбудил Пола; он опрометью ринулся туда. И с первого взгляда понял: Хелен Нейлор мертва. Она скончалась во сне — возможно, в то самое мгновение, когда их тела слились в экстазе.

 

Глава 2

На похороны пришли все, включая ректора. День был жаркий и душный; знойные солнечные лучи немилосердно жгли кожу. Декан Брюс произнес прочувствованную речь о постигшей университет невосполнимой утрате.

Многие недоуменно спрашивали Пола:

— Как же это случилось?

— Смерть была скоропостижной. Наверное, от тромбоза.

По окончании молебна Дженнифер разрыдалась.

— Пол, ее больше нет! Не могу поверить!

Он обнял ее, поцеловал каштановые волосы. Все остальные чувства растворились в жалости.

— Ах, Пол, мне будет так ее не хватать!

Дженнифер дрожала так, будто внутри нее было еще одно живое существо, рвущееся наружу. Сжимая ее в объятиях, Пол осознал, что она теперь абсолютно одинока. Они подождут, сколько требуют приличия, и поженятся.

— Все будет хорошо, поверь мне. Просто нужно потерпеть.

Вцепившись в его руку, она, точно слепая, брела к автомобилю. Покидая кладбище, Пол заметил, как Джон Экклс и декан Брюс поддерживают под руки Бетти Сент-Клер.

* * *

На следующий день врач с Полом пили горячий кофе на кухне у Нейлоров. Доктор был уроженцем Среднего Запада, с характерным скрипучим голосом и похожим на бочонок туловищем, упакованным в черный костюм.

— Я указал причину смерти — коронарный тромбоз. Больше ничего не оставалось — в подобных обстоятельствах.

Пол бросил на него удивленный взгляд.

— Я вас не понимаю.

— Это не была так называемая естественная смерть. Ни один человек в здравом уме не примет лошадиную дозу стрихнина. Снотворного — да, но только не стрихнина.

— Самоубийство? — выдохнул Пол. — Вы уверены?

— Она не оставила записки, иначе пришлось бы сообщить в полицию. И все узнали бы… Наверное, я поступил неправильно. Но я давно знаю Хелен. Она заслужила свой клочок освященной земли.

Религия Хелен запрещала хоронить самоубийц по христианскому обычаю.

— У вас есть какие-нибудь предположения — почему она это сделала?

— Хелен Нейлор была странной женщиной. Весьма приятная, но я о ней не так уж много знал. Что, например, известно о ее муже?

— Что он оставил их вскоре после рождения Дженнифер.

— То-то и оно. Немного. Хелен не любила говорить о себе. При всей общительности, в каком-то смысле она была застегнута на все пуговицы.

Ближе к вечеру Пол занялся разборкой личного архива Хелен Нейлор. Он выгреб и внимательно исследовал содержимое сейфа, картонной коробки с квитанциями и счетами и ящиков письменного стола. Чего тут только не было — даже папка с его юношескими стихами!

Оттенок в небе платиновый, нежный —

След красоты, что канет неизбежно,

Лишь сумерки навеки сохранят…

Пол изумленно перелистал страницы и взялся за чековую книжку. Потом просмотрел кипу закладных за дом и страховку Хелен. Не Бог весть какое богатство.

Но в души скольких студентов она заронила священную искру познания! Сколько преуспевающих бизнесменов, обладателей красивых жен и спортивных автомобилей, до сих пор лелеют в душе память об иных, нематериальных ценностях!

Внутренний голос со всей прямотой ответил: скорее всего, нисколько.

Вошла Дженнифер, чтобы ему помочь. Но уже через несколько минут отчаянно заморгала и пробормотала слова извинения: пожалуй, ей лучше пойти к себе, поплакать. Чем он мог ей помочь? Время — вот лучший лекарь.

Заехал декан Брюс — выразить соболезнование. Это был худой долговязый человек с лицом пессимиста, жидкими седыми волосами и румяным пористым лицом.

— Не знаю, кто сможет ее заменить, — горестно молвил декан. — Придется кардинально менять расписание.

— Сэр, возможно, это прозвучит не ко времени, но если появится вакансия…

— Думаю, после некоторых перестановок освободится место руководителя семинара.

— Оно пришлось бы мне кстати, — признался Пол.

— Буду иметь в виду. Трудно поверить, что Хелен больше нет. Просто в голове не укладывается.

После его ухода Пол вернулся к архиву Хелен Нейлор. В конверте из коричневой бумаги он обнаружил засушенную веточку сирени и несколько писем, написанных женским почерком — теплых, ласковых писем от Бетти Сент-Клер. Пол удивился. Похоже, Хелен с Бетти были еще более дружны, чем он думал.

Он нашел еще одно письмо, вернее, записку на простой белой бумаге, грязную и сильно помятую, как будто ее гневно скомкали, а потом снова развернули. На этот раз писал мужчина — судя по почерку, не привыкший излагать свои мысли на бумаге.

«Миссис Нейлор.

Я только что видел фильм. Вы знаете, какой. Тот, где вы. Такие люди не имеют права учить. Уж я об этом позабочусь. Суитцер — маленький город, с приличными гражданами, и вам здесь не место. Занимайся своими гадостями подальше отсюда, лесбиянка паршивая!»

Обвинение было настолько чудовищным, что до Пола не сразу дошел его смысл.

— Ах, сукин сын! — проговорил он вслух и скомкал письмо — точно так же, как до него это сделала Хелен. Потом снова развернул и перечитал. Внизу были указаны печатными буквами имя и адрес отправителя.

Кто-то должен заткнуть этот поганый рот!

Вечером он попросил у Дженнифер машину, сказав, что договорился о встрече с деканом Брюсом. Но, не доехав до университета, свернул на боковую дорогу, которая круто пошла вниз. Дом номер три оказался старым и обшарпанным.

Он сверился с табличкой на двери: «Питер Клайн» — и позвонил. Резкий звон эхом прокатился по дому и умер в глубине. К дверному окошечку подошел лысеющий мужчина в очках и недружелюбно буркнул:

— Что вам нужно?

— Вы — мистер Клайн?

— Не надейтесь всучить мне какой-нибудь вшивый товар. Даром потратите время.

— Я не коммивояжер. Хотелось бы потолковать о вашем письме.

— Каком еще письме?

— Которое вы отправили миссис Хелен Нейлор.

— Мне некогда.

— Это не займет много времени. — Пол заметил, что мужчина колеблется, и нажал: — Иначе я обращусь в полицию.

Клайн оглядел его с ног до головы и отпер дверь. Пол проследовал за ним в маленькую комнату, где ему первым делом бросился в глаза телевизор одной из последних марок с видеоприставкой. Кроме телевизора, здесь были только потрепанный диван, два ветхих кресла и выцветший, некогда зеленый ковер.

Клайн выключил аппаратуру и указал на одно из кресел.

— Как к вам попало мое письмо?

— Несколько дней назад миссис Нейлор ушла из жизни. Оно оказалось среди ее бумаг. Должен предупредить, мистер Клайн: вашему положению не позавидуешь. Это письмо можно истолковать как угрозу. Не исключено, что оно послужило причиной ее смерти.

— Вы адвокат?

— Нет.

— Тогда какого…

— Я друг миссис Нейлор.

Клайн смерил его тяжелым взглядом.

— Пытаетесь меня запугать? Не на того напали. Я не написал ничего такого, что не смог бы доказать. Ваша прекрасная леди-профессор была извращенкой.

Его желтушное лицо словно плавало в розоватой дымке.

— О каких доказательствах вы говорите?

— Что ж, — прорычал мистер Клайн, — могу показать, если у вас хватит духу смотреть.

— Покажите.

Судя по тому, как Питер Клайн возился с видеокассетами, они были его гордостью, его бесценным сокровищем. Он хранил их в специальном контейнере из тех, что предоставляются в виде премии постоянным подписчикам компании «Конфиденциальные кассеты», торгующей порнофильмами по почте.

Клайн нашел видеокассету, вставил в специальную щель и нажал на кнопку. Телевизионный экран ожил. Пошли титры: имена ответственного за производство и диктора. Потом появился сам диктор. Он объяснил: фильм, который они собираются показать, не игровой, а документальный, снятый при помощи скрытой камеры.

«Уже не новость, что в кампусах многих наших университетов существуют так называемые женские научные общества. Но до сих пор никто не видел, что делается на их сходках. Так вот, эти мероприятия проходят, мягко говоря, ”весело“».

Питер Клайн отреагировал на каламбур непотребным ржанием. На экране возникла группа женщин в интерьере гостиной, с разбросанными по полу матрасами и подушками. Прибыли две новые гостьи и направились к буфету с напитками. Две женщины на заднем плане начали страстно обниматься.

Питер Клайн подался вперед, хрюкая от удовольствия. Действие на экране подошло к тому моменту, когда почти все пары женщин находились на той или иной стадии любовных ласк. Некоторые начали раздеваться. Большинство женщин были немолоды. Фигуры и степень привлекательности соответствовали возрасту.

Пол никак не мог поверить, что происходящее на экране — запечатленная скрытой камерой действительность. Ему казалось, что это поставлено, даже отрепетировано. Но отсутствие звука усиливало ощущение подлинности. То была непристойная пантомима, в которой возраст самых молодых участниц явно перевалил за тридцать пять лет. Освещение было абсолютно непрофессиональным, угол обзора камеры — ограниченным. Дамы появлялись и исчезали из кадра в хаотичной, непредсказуемой манере, подтверждающей наличие стационарной видеокамеры. Конечно, при определенном уровне профессионализма это можно сымитировать, размышлял Пол, сознательно отвлекая себя от экранного действа. Вот всего лишь в нескольких футах от камеры женщина в костюме Евы окутала длинными светлыми волосами голую спину партнерши, жадно мусолившей ее груди. Неподалеку другая участница сняла розовую комбинацию с кружевами и легла на спину. Сверху взгромоздилась матрона с вибратором в руке. Ни одна из них ни разу — ни прямо, ни украдкой — не взглянула на камеру. Приходилось признать: это — правда.

Шестьдесят минут пролетели в полной тишине. В конце диктор сообщил, что фильм был снят в городе, где расположен небольшой, но престижный университет. Экран погас.

Клайн противно осклабился. Пол стиснул зубы. «Мерзавец!»

— Ну что, довольны? Вы ее узнали?

— Нет.

— Да вы что? Помните ту парочку, что явилась через несколько минут после начала?

Пол порылся в памяти. В начале фильма действительно пришли две новые гостьи, но он не разглядел их лиц.

— Давайте снова поставлю. Остановлю, когда она будет в кадре.

Сцена у двери повторилась. Пол закрыл глаза. А когда открыл, у него не осталось никаких сомнений.

— Странно, что вы сразу не узнали — если вы ее друг. Погодите, ее еще покажут.

Хелен сидела на коленях у другой женщины в глубине комнаты и целовала ее, а та гладила ее рыхлый живот. Эта другая была Бетти Сент-Клер. У Пола сжалось сердце.

— И вы побежали писать письмо?

— А как бы вы поступили? Может, у нее в аудитории молодые девушки. Чему такая может научить? Разным извращениям?

— А смотреть такие фильмы — не извращение?

Клайн подскочил к Полу и потряс кулаком.

— Эй вы, слушайте! Я — честный, порядочный человек. Труженик. Меня еще никто не обзывал! Никто!

— Не можете дрочить без этой штуки? Советую попробовать с живой женщиной!

У Клайна отвисла челюсть, а кулак разжался.

— Ясно: ты такой же, как она. А ну марш отсюда, паршивый педик! Убирайся, или я расквашу твою смазливую физиономию!

— Приятного времяпрепровождения перед телевизором!

Пол шагнул на улицу. Ему не хватало воздуха. Голова шла кругом. Неужели это правда? Он покачал головой. И окончательно осознал: да. Это правда.

* * *

Как ни странно, это разоблачение не повредило Хелен в глазах Пола — даже сделало более близкой и человечной. Она предпочла самый легкий путь. Поняла, что не вынесет позора. И потом, ей пришлось бы уйти из университета. Пол представил себе реакцию декана Брюса: шок, гадливость и чуть ли не обвинение в предательстве. У Хелен не было другого выхода.

Главное — уберечь Дженнифер. И такой шанс есть. Вот ведь и он, Пол, не узнал ее мать на экране без подсказки Клайна. Среди друзей Дженнифер вряд ли есть клиенты «Конфиденциальных кассет». Да если даже кто-то и увидит фильм — это покажется слишком невероятным, чтобы нарушить заповедь «О мертвых — ничего, кроме хорошего».

Пришло время возвращаться в Нью-Йорк — сдать квартиру и забрать вещи. Дженнифер проводила Пола на станцию. Его так и подмывало сказать: «Родная, выходи за меня замуж и едем со мной!» Но он удержался. В Нью-Йорке ему предстояло сделать кое-что еще. Выполнить своего рода ритуал изгнания дьявола — чтобы душа Хелен Нейлор не мыкалась неотмщенной и неприкаянной.

— Ужасно не хочется оставлять тебя одну, — сказал он Дженнифер. — Но я скоро вернусь и помогу тебе продать дом и разделаться с делами матери.

Она не могла оставаться там, где умерла ее мать, и сразу после похорон переехала в другую квартиру в двухэтажном доме близ кампуса. Но осталась на прежней работе — ассистенткой зубного врача.

Когда подали состав, она схватила Пола за руку и крепко сжала.

— Возвращайся скорей, дорогой. У меня больше никого нет.

Она была так измучена, что Полу не составило бы труда уговорить ее прыгнуть вместе с ним в поезд. Но его что-то удержало.

Из окна купе он смотрел, как Дженнифер стоит под моросящим дождем и машет рукой. Постепенно она становилась меньше и наконец уменьшилась до крохотного пятнышка — неразборчивого лица на общей памятной фотографии.

 

Глава 3

Письменный стол в кабинете Ирвина Миддлтона был завален экземплярами «Нью-Йорк ревью». Читая заметки Пола, Ирвин в то же самое время вылавливал из большой банки фрукты и запивал молоком из картонного пакета. Он всегда ел только натуральные продукты и каждый день брал с собой еду в офис.

Наконец он закончил чтение. Наблюдая за выражением его лица, Пол уже догадался об отказе.

— Что говорить, все это чрезвычайно интересно, но обнаженная натура — не наш материал. Мы чужды сенсационности.

Пол усмехнулся. Кто в наши дни говорит «чужды»? Только Ирвин Миддлтон. Вот почему он — выпускающий редактор литературного ежемесячника с высоким эстетическим и интеллектуальным уровнем, но очень низким тиражом.

— Думаю, это выигрышная тема для дискуссии, — возразил Пол. — Торговля видеокассетами по почте приобрела широкий размах. Львиная доля этих лент — порнуха. Миддлтон поправил булавку в галстуке.

— Вношу предложение. Как насчет синдиката Притчетта?

Газетная империя Уильяма Грэхема Притчетта насчитывала более восьми десятков малоформатных листков, расходящихся по всей стране. Их коронными рубриками были светские сплетни, результаты скачек, спортивные страницы, рассказы о преступлениях, сексе, голливудских звездах и оккультных явлениях — таких, как НЛО, экстрасенсы и черная магия.

— Почему ты считаешь, что это может их заинтересовать?

— Они обожают крестовые походы и постоянно с чем-нибудь борются — будь то вивисекция животных, мафия или сексуальная распущенность. Порнографические видеокассеты — как раз то, что нужно! Это даст им возможность выразить священный ужас и в то же время поместить — на радость обывателям — похабные снимки. Это и есть так называемая формула успеха Притчетта.

— Что ж, спасибо за идею.

Без особой надежды на успех Пол явился на встречу с редактором одной из газет Притчетта — «Нью-Йорк дейли игл».

Тед Шилмен сидел за столом, заваленным гранками. Сначала он слушал с вежливым интересом, а затем — с полным вниманием. Когда Пол закончил, он откинулся на спинку потрепанного кожаного кресла.

— Пожалуй, в этом что-то есть. Каков ваш журналистский стаж?

— В резюме все сказано.

Шилмен посмотрел.

— Гм, «Ревью» — немного не наш профиль. Кем вы там работали?

— Штатным очеркистом.

Шилмен задумчиво выпятил губы.

— Вот как мне это представляется. Публикация цикла статей о порнографических видеокассетах — классная идея. Принцип распространения порнографии по почте еще не освещался.

Шилмен закурил сигарету и выпустил в потолок струю дыма. Пол ждал.

— Но нам нужна информация из первых рук — так сказать, изнутри. Сможете внедриться в «Конфиденциальные кассеты» и раскопать сенсационную историю для одновременной публикации во всех изданиях синдиката?

— Ну… — Пол нерешительно усмехнулся. — Это зависит…

Глупый ответ. Зависит — от чего? Выгодного предложения со стороны Шилмена? Соображений нравственности? Шансов на успех «внедрения»?

— Это будет колоссальная сделка, — оживился Шилмен. — Вы огребете баксы с обеих сторон. Зарплату от них и приличный гонорар от нас.

— Я что-то плохо представляю себя в порнобизнесе.

Шилмен смерил его критическим взглядом.

— Дадите ответ утром. Это ваша идея, вы имеете право разрезать ленточку. Но на идеи, Джерсбах, не существует авторского права. Если вы не возьметесь за это сами, я найду другого. Это поднимет нам тираж.

— Я подумаю.

Шилмен чуть ли не отеческим тоном произнес:

— Вы — как раз такой человек, какой им нужен. Умный, обаятельный, а главное, инициативный. У них не так много претендентов со столькими достоинствами. Дерзайте! Ткните их носом в их же собственное дерьмо!

* * *

Утром Пол, наклоняясь вперед из-за порывистого майского ветра, отправился через весь город на Мэдисон-авеню, на встречу с управляющим фирмой «Конфиденциальные кассеты». Нельзя сказать, чтобы он с нетерпением ждал предстоящего собеседования. Эта ситуация напомнила ему о том не слишком отдаленном времени, когда он впервые приехал в Нью-Йорк и смотрел на город-гигант как римский полководец, впервые подтянувший боевые порядки к высотам Масады. Тому понадобилась всего лишь неделя, чтобы узнать, с каким фанатическим упорством туземцы сопротивляются захватчику.

Пол вошел в вестибюль административного здания на Мэдисон-авеню, а через несколько секунд дверцы лифта бесшумно разъехались в стороны, чтобы выпустить его в небольшую, залитую дневным светом приемную. На стенах висели писанные маслом картины — главным образом английские пейзажи и сцены сельской жизни. Вдоль боковой стены тянулся черный мраморный стол. На нем были в художественном беспорядке разложены журналы: «Житель Нью-Йорка», «Тайм», «Мир кассет», «Форчун», «Видео рекординг». За стеклянной перегородкой сидела привлекательная рыжеволосая девушка.

— Могу я вам чем-нибудь помочь?

— Меня зовут Пол Джерсбах. Мистер Рэнд назначил мне встречу.

— Мистер Джерс…

— …бах.

Она сверилась с лежавшим перед ней списком.

— Да. Он вас ждет. — И после краткого разговора по телефону добавила: — Мистер Рэнд примет вас через пятнадцать минут. Устраивайтесь поудобнее.

Пол сел за мраморный стол и начал просматривать «Форчун». Его внимание привлекла статья о неслыханном буме видео. Всего лишь несколько лет назад, сообщал автор статьи, эта молодая отрасль ограничивалась учебными фильмами, информацией специального характера, научно-популярными лекциями и записями модных групп. Громоздкие видеокассеты и дорогостоящее оборудование для их демонстрации продавались в основном школам, публичным библиотекам, учреждениям и корпорациям. Потом произошел новый прорыв в технике. Специалисты научились переводить изображение, снятое на обычной кинопленке, на компакт-диск размерами четыре на пять дюймов. Записанные на нем цифровые электрические сигналы воспроизводятся на экране в виде зримых образов. Все, что требуется от покупателя, это подключиться к свободному каналу телевизора, вставить компакт-диск в щель, нажать кнопку и смотреть фильм.

Видеокассета ознаменовала пришествие новой эры. Годовой доход от их продажи превысил миллиардную отметку. Кассеты и последнее слово техники — компакт-диски рассылаются по почте, продаются в музыкальных, телевизионных, цветочных и хозяйственных отделах, магазинах сниженных цен и даже аптеках. Первопроходец в области учебных видеокассет Ивен Хендершот предрекает, что в будущем году будет продано полмиллиона приемников.

Наконец рыжеволосая секретарша отодвинула стеклянную перегородку.

— Мистер Рэнд готов вас принять.

Выходя из приемной, Пол посмотрелся в зеркало и, заново обретя чувство уверенности в себе, прошел по коридору и остановился в дверях просторного кабинета.

— Войдите, мистер Джерсбах.

Из-за заваленного бумагами стола поднялась грузная фигура. Будучи небольшого роста — пять футов девять дюймов, — Макс Рэнд весил добрых двести пятьдесят фунтов.

Пол пожал протянутые к нему обрубки пальцев.

— Присаживайтесь. Пусть задница отдохнет.

Пол принужденно улыбнулся и сел. На столе стояло несколько тарелок: с фисташками, арахисом и шоколадным драже. Рэнд захватил горсть драже и прищурился, словно прицеливаясь в Пола из артиллерийского орудия. У него были маленькие глаза, так безнадежно заплывшие жиром, что их цвет было невозможно определить.

— Вы — тот самый парень из «Нью-Йорк ревью»?

— Да.

— Почему вы решили, что сможете у нас работать?

— Есть кое-какой журналистский и литературный опыт. Это — новое дело, немногие смыслят в нем больше моего.

— Видели наши ленты?

— Только одну.

— Ну и как оно?

Пол рассказал о просмотре в доме Питера Клайна. Макс Рэнд сосредоточенно слушал, с неподвижным, как маска, лицом.

— Заполнили анкету?

— Нет еще.

— Экономия времени.

Макс Рэнд бросил Полу через стол квадратный бланк с отпечатанными вопросами и, пока тот вписывал ответы, набрал номер какого-то Фаллона.

— Слушай, Том, я тебя понимаю. Но финансы — моя компетенция. В смете не осталось дыр…

Полу стало тесно в плечах; ноги затекли. Он предпочел бы развернутые ответы, которые дали бы представление о нем как о личности. Сведенная к чисто формальным данным, его биография не впечатляла. Социальное происхождение. Возраст. Образование. Прежнее место работы. Заработная плата.

— Накладные расходы неуклонно растут, — объяснял Макс Рэнд невидимому собеседнику. — Конечно, нам нужны первоклассные писатели. Но ты сам говорил, что сценарий не выскочит из автомата — стоит только сунуть в щель монетку. Главное — идеи…

Сделав вид, будто он не слышит, Пол усиленно корпел над анкетой. Иногда он, обдумывая ответ, обводил рассеянным взглядом просторный кабинет, где преобладали оттенки коричневого: бежевый ковер, письменный стол красного дерева, золотисто-коричневые обои.

— Не знаю, где ты возьмешь человека с идеями. Это твоя обязанность. А моя — следить за исполнением сметы.

Наконец Макс Рэнд дал отбой. Схрупал несколько фисташек. Пол отдал ему заполненную анкету. Рэнд посмотрел, нахмурился и нажал на кнопку интеркома.

— Хизер, принеси апельсиновых долек и стакан воды.

Он крутнулся на вращающемся стуле и, повернувшись к Полу в профиль, начал изучать анкету. Пол старательно смотрел в сторону.

Рэнд со вздохом положил заполненный бланк на стол.

— Не много же можно почерпнуть из этих писулек.

Явилась Хизер — рыжеволосая секретарша — с апельсиновыми дольками. Рэнд набил себе рот и запил водой.

— Какая тебе нужна работа?

— Сценариста или редактора. Еще я немного занимался журналистским расследованием.

— Что тебе известно о компании?

— Только репутация.

Рэнд потеребил анкету, словно надеясь выжать дополнительную информацию.

— Нам нужны люди со свежим видением. Мы имеем дело с горячим материалом. С оригинальными идеями здесь можно запросто сколотить состояние.

— Хотелось бы попробовать.

— Можешь кое-что набросать?

У Пола свело желудок. Вот оно!

— Если вы подскажете — на какую тему…

— Тема одна — секс. Разумеется, в новом ракурсе.

— Разумеется.

— Вот тебе каталог. Получишь кое-какое представление о нашей продукции.

— Спасибо, — лаконично ответил Пол. Пожалуй, телячий восторг сейчас был бы неуместен.

— Ты — парень с головой, — похвалил Рэнд, вставая и протягивая ему пухлую руку. — Желаю удачи!

* * *

Пол ужинал в одиночестве в маленьком итальянском ресторане в нескольких шагах от здания, где снимал квартиру. Дома его не ждало ничего интересного, кроме Пруста. Он привык читать Пруста на ночь: его проза действовала безотказнее любого снотворного.

Все, что ему было нужно, это время на размышление. Злополучная затея — своего рода личная месть за смерть Хелен Нейлор — грозила провалиться с треском. Его откровения не заинтересовали «Нью-Йорк ревью», а требования, очерченные сначала редактором Шилменом, а затем троглодитом-менеджером из «Конфиденциальных кассет», оказались невыполнимыми. В этом его окончательно убедил взгляд на обложку предназначенной для отправки по почте рекламной брошюры «ЗЛАЧНЫЕ ГОРОДА МИРА». В подзаголовке значилось: «Надежный, увлекательный путеводитель с подлинным звуковым сопровождением и достоверной информацией о выдающихся местах земного шара — от Копенгагена до Гамбурга, от Марселя до Амстердама, от Сингапура до Сайгона. Живые сцены, схваченные миниатюрными видеокамерами и распределенные по шестидесятиминутным кассетам. Прежде недоступные для вас достопримечательности!» В каталоге рекламировались и другие серии: от «Любовных позиций» (с подробными, шаг за шагом, инструкциями) до легкой комедии «Приключения любителя подглядывать» и натуралистичного, граничащего с патологией «Медицинского журнала».

Было почти десять часов. В ночном воздухе веяло прохладой. Полу ужасно не хотелось возвращаться в свою душную квартиру. Фонари на высоких столбах отбрасывали на стены домов движущиеся тени от автомобилей. Он брел по залитому неоновым светом Бродвею, оставаясь в многолюдной толпе наедине со своими мыслями, прокручивая в голове события последних дней и убеждая себя, что сейчас было бы разумнее всего вернуться в Суитцер, занять должность преподавателя, которая считай что уже обеспечена, и жениться на Дженнифер.

Очутившись в своей квартире, он повесил пальто в стенной шкаф и сел писать письмо. «Дженнифер, любимая! Собираюсь приехать в конце недели. В Нью-Йорке мне делать нечего. Не могу думать ни о чем другом, как только о том времени, когда мы снова будем вместе…»

В дверь позвонили. Смущенно улыбаясь, на пороге стояла высокая девушка в пестрой юбке.

— Меня зовут Салли Горовиц, я ваша соседка. Хочу попросить об одолжении.

При этом она словно смотрела сквозь него в глубь комнаты.

— Заходите.

— Нельзя ли воспользоваться вашим телефонным аппаратом? Мой вышел из строя. Он все время ломается.

— Валяйте.

Девушка села на диван и набрала номер подруги, с которой потом болтала не менее десяти минут — главным образом о «Блумингдейле». С популярного универмага разговор перекинулся на частную жизнь. Она то и дело восклицала: «О да! Он был восхитителен. Но с этим все кончено. Капут».

Салли была высокого роста, стройная и пропорционально сложенная, с чувственным ртом и великоватым носом. Темные прямые волосы были распущены. Когда она положила трубку, Пол почувствовал стеснение в груди.

— Я бы с удовольствием предложил вам выпить, но у меня хоть шаром кати.

— Пойдемте ко мне. Я как раз купила «Катти Сарк».

— Прихвачу содовую.

Она жила в однокомнатной квартире, немного побольше, чем у Пола, с крошечной кухонькой. Значительное место в комнате занимал большой полосатый — «под зебру» — диван, уже разложенный на ночь. Пол представил Салли Горовиц в постели, и стеснение в груди усилилось.

— Очень мило.

— Хотела сделать ремонт, кое-что перекрасить, но управляющий не разрешил. Приходится терпеть желтые стены в гостиной и облупившуюся побелку на кухне.

— У них нет отбою от желающих снять квартиру такой, как есть.

Девушка села на полосатый диван.

— Да это не так уж и важно. «Катти Сарк» в кухне, на полке. Окажите любезность.

За рюмкой они вели непринужденный разговор. Пол ненавязчиво ухаживал. Оказалось, что Салли Горовиц — продавщица, работает в выставочном зале на Третьей авеню.

— А ты чем занимаешься?

— Пишу.

— Я так и думала, что ты не лишь бы кто. И что же ты пишешь?

— Статьи для журналов и газет.

Это не произвело на девушку впечатления. Пол уточнил:

— Главным образом рецензии и эссе для «Нью-Йорк ревью».

Похоже, она даже не слышала.

— И проблемные статьи для «Нью-Йорк игл».

— Правда? Я всегда покупаю эту газету.

— У меня еще есть неопубликованный роман.

— Обожаю романы. Просто зачитываюсь!

Круг ее чтения оказался ограниченным: от Гарольда Роббинса до «Все, что вы хотели знать о сексе», от Генри Миллера до «Искусства любви», от «Камасутры» до «Функций оргазма». В настоящее время Салли читала «Историю порнографии» в мягкой обложке.

— Дома у меня целая полка книг, — похвасталась она.

— Я работаю в несколько ином жанре.

Девушка уловила подтекст.

— Потому и беден. Все знают: чтобы что-то продать, нужно хорошенько поперчить.

— Не все придают этому значение, — возразил Пол и тотчас спохватился: зачем портить вечер? — Вообще-то мне только что сделали предложение. Насчет сценария видеофильма.

У Салли заблестели глаза.

— Серьезно? Я как раз собираюсь купить видик. Можно отхватить за двести долларов. А мне так и вообще даром.

— Как это?

— Ну, у меня кредитный счет. Что бы ни купила, плачу двадцать пять долларов в месяц. Почти что ничего.

— Да уж.

— Скоро видеокассеты заменят абсолютно все. Кино, телевидение, книги… Считай, что тебе крупно повезло.

— Я еще не решил…

— Тебе не хватает уверенности в себе.

Как выяснилось, Салли только что прошла четырехмесячный курс у психотерапевта по поводу своей несчастной любви.

— Он помог мне взглянуть на все совершенно по-другому.

— Тот, кого ты любила?

— Нет — психотерапевт. Я не могла ничего добиться, потому что с самого начала была настроена на неудачу.

— Не мой случай.

— Представь себе — я совершенно исцелилась. Даже прыщи сошли.

— Замечательный побочный эффект.

— Смеяться можно над чем угодно, — упрекнула Салли. — В общем, ты должен принять предложение насчет сценариев. Видео — это класс! Можно выбирать, что смотреть и когда. А программы — все интереснее. Пару лет назад я собиралась заиметь видик, но подумала: что там хорошего? Только спорт да старые ленты, которые и так крутят по телеку.

— Согласен — дело перспективное.

— С твоими способностями нельзя жить в такой дыре. Стоит только решиться — и огребешь кучу баксов!

«Она может оказаться полезной, — подумал Пол. — Поможет мне самоутвердиться в новом качестве».

— В том-то и дело — решиться!

— Можешь пойти к психотерапевту, но я заранее знаю, что он скажет. «Чтобы решить проблему, нужно прежде всего определить, в чем она заключается».

— Да он мудрец, — похвалил Пол, любуясь бюстом Салли, которому явно было тесно в блузке и бюстгальтере. — Завтра поужинаем вместе?

* * *

Пол повел Салли в итальянский ресторан, а после того как они разделались с растворимым кофе, предложил пройтись пешком до Лексингтон-авеню. На обратном пути Салли с видом собственницы взяла его под руку.

Вновь очутившись на полосатом диване, Пол поцеловал девушку.

— Не хотелось бы закончить вечер в постели, — заявила она. — Сыта по горло. И вообще, это глупо.

Он повторил поцелуй.

— Ты не сердишься? — допытывалась Салли. — Не думаешь, что я кручу тебе динамо?

— Нет, что ты!

Она взяла в ладони его лицо и приложила к своей груди. Он расстегнул молнию у нее на платье.

— Я не имею права тебя мучить, — бормотала Салли, не мешая Полу ласкать свою обнаженную грудь. У него бешено заколотилось сердце.

— Подожди минуточку, — шепнула Салли.

Она пробыла в ванной около пяти минут, а опустившись рядом с ним на диван, обняла его.

— Я сняла лишнюю одежду.

Он проверил — под платьем ничего не было. Салли взъерошила ему волосы.

— Ты ведь не считаешь меня дешевкой? Просто ты такой славный — невозможно устоять. Психотерапевт не одобрил бы.

Она была влажной и совсем готовой — дальше некуда. И вдруг чуть ли не свирепо воскликнула:

— Я тебе нравлюсь? Скажи правду!

— Очень.

— Тогда давай.

Она обвила руками его шею и стала страстно целовать: в щеки, губы, шею.

— Я хочу его. Давай!

Она откинулась на спину; Пол взгромоздился сверху. Нижняя часть ее тела бешено вибрировала. В момент проникновения она обхватила его ягодицы и хрипло застонала. Еще несколько секунд — и он излил в нее всю долго сдерживаемую страсть.

* * *

Вернувшись к себе, он заказал междугородный разговор.

— Дженнифер?

— Пол, это ты! Я тут торчу одна, чертовски тоскливо. Все время хочется реветь. Когда ты приедешь?

— Скоро. Я получил задание.

Она сказала дрогнувшим голосом:

— Любимый, приезжай скорее!

Он положил трубку с мыслью: какой же я подонок! На ночном столике лежала позаимствованная у Салли книга — «История порнографии». Он попросил для работы.

Пол лег на кровать, заложил руки за голову. Нью-Йорк. Город неограниченных возможностей. Маятник эмоций яростно качался из стороны в сторону, пока не замер в мертвой точке. Возможно, у него не выйдет. Но попытка не пытка.

Он открыл книгу.

* * *

На часах было без пяти восемь. Лежа в постели, Пол лениво смотрел на циферблат. Понедельник. Несколько минут назад в дверь постучала Салли — сказала, что идет на работу. Пригласила его вечером к себе на ужин.

При желании он мог дрыхнуть все утро и часть дня. Весь уик-энд проторчал в четырех стенах. Заказал на дом пиццу. Съел все, что было в холодильнике. Ужином его кормила Салли. Мобилизовав все силы для последнего рывка, в четверг вечером он закончил печатать подробный сценарный план новой серии видеофильмов — что-то вроде экранизации «Истории порнографии». Кажется, получилось неплохо. Сдавая работу в пятницу, он был уверен, что ее одобрят. Однако за выходные уверенности поубавилось.

В девять он заставил себя встать и подойти к холодильнику — за апельсиновым соком. Зазвонил телефон.

— Мистер Джерсбах? — спросил незнакомый женский голос.

— Да.

— Соединяю с мистером Рэндом. Подождите, пожалуйста, у телефона.

Он подождал.

— Джерсбах?

— Слушаю.

— Получил твои заметки. Показал нашему художественному руководителю. Его зовут Том Фаллон. Хочет встретиться. Можешь заскочить на студию в пол-одиннадцатого?

— Могу.

Макс Рэнд продиктовал адрес.

— Кстати, сколько ты получал в «Нью-Йорк ревью»?

— Восемь тысяч.

— Здесь будешь получать пятнадцать.

В десять тридцать Пол прибыл на студию на Западной Сто двадцать пятой улице. Молодой охранник позвонил в офис Макса Рэнда, и только после этого Пола пропустили в павильон. Он стоял в тени и смотрел во все глаза на залитую светом юпитеров и опутанную кабелем съемочную площадку. Там снимали сцену с двумя девушками — очаровательной юной блондинкой и соблазнительной брюнеткой постарше — и начавшим седеть мужчиной лет пятидесяти, с брюшком. На нем были только майка, брюки и черные носки. Действие происходило в гостиничном номере.

Режиссер, раздражительный коротышка, отрабатывал с актерами движения. Энергия, которую он тратил, добиваясь того, чтобы актеры стояли там, где нужно, и не выходили из кадра, была просто устрашающей. Он то и дело заставлял их менять позы, измерял расстояние между ними, придумывал жесты — и наконец вернулся на свое место позади камеры.

— Мотор!

Девушки принялись заигрывать с клиентом. Постепенно они разделись до панталон и, хихикая, заставили его также оголиться.

Вскоре вся троица очутилась в постели. Раззадорившись, блондинка стащила с себя панталончики и начала совокупляться с мужчиной. Причем это явно был акт, а не его имитация. Принужденная усмешка на лице мужчины вдруг расцвела в экстазе.

Слева от Пола открылась и закрылась дверь. Кто-то подошел и встал рядом.

— Ну и как оно?

У Тома Фаллона был не голос, а прямо-таки рык. И соответствующее сложение. Короткие рукава тенниски открывали могучие предплечья, а брюки в обтяжку давали полное представление о мускулистых ногах.

— Зажигательно, — ответил Пол.

— Вы — тот самый писатель, которого прислал Макс Рэнд? Я — Том Фаллон.

Они обменялись рукопожатием. У Фаллона оказалась мертвая хватка. Он буравил Пола недоверчивыми карими глазами.

— Что-нибудь имеете против такого кино?

— Нет. Вообще-то…

— Что Макс пообещал?

— Ну… Вроде бы работу. Штатного сценариста.

— Я имею в виду — сколько?

— Пятнадцать тысяч.

— Можно заработать гораздо больше, если проявить способности. Фирма — на вершине успеха.

На съемочной площадке седовласый актер вел рукопашный бой с роскошной брюнеткой, в то время как блондинка сидела рядом на коленях, откинувшись на пятки. Его рука подобралась к ее вагине.

— Типичная для нас сцена, — объяснил Фаллон. — Так обычно развлекаются бизнесмены во время съездов в чужом городе. В отелях их обслуживают девушки по вызову. Откровенно говоря, это быстро приедается. Публика хочет чего-то нового, но поймет, чего именно, только когда мы ей это предложим.

Брюнетка занялась оральным сексом. «Бизнесмен» сладко зажмурился.

— У такого, как вы, новичка — все преимущества. У писателей постарше полно предрассудков. Нам нужно что-нибудь погорячее.

Пол спрашивал себя: справится ли он? Задержится ли на этой работе достаточно долго, чтобы написать цикл статей для Притчетта?

— Кажется, я понимаю, что вам нужно.

— Вы набросали неплохой сценарный план. Интуиция говорит мне, что мы сработаемся. Вот что я сделаю. Поручу одному из наших постоянных авторов поработать с вами над сценарием. Если получится то, что надо, возьмем на постоянную работу. Если нет, все равно заплатим за сценарий и идею. Устраивает?

— Что ж, это справедливо.

Фаллон вздернул голову, как завидевший добычу охотник.

— Старайтесь. — И пошел поговорить с режиссером.

Толстяк все пыхтел. Брюнетка сидела на нем верхом. У нее было великолепное тело. Груди вздымались, как две снежные вершины, а таз извивался, как у акробата.

Пол проглотил комок. Внизу живота защекотало.

* * *

«Дорогая Дженнифер!

Хотел выбраться на выходные, но вряд ли получится. Я получил задание. Работа довольно интересная и сулит кучу денег. Остальное расскажу при встрече.

Не могу выразить, как я соскучился!

Целую, Пол».

 

Глава 4

Полу отвели небольшой уютный кабинет, где ему предстояло примерно час в начале каждого рабочего дня читать сценарии, которые будут оставлять на письменном столе. Об остальных своих обязанностях он мог только гадать.

Около полудня вошел приземистый смуглый субъект и без лишних церемоний развалился в кресле.

— Я — Эд Сиранни. Говорят, мы будем вместе работать.

— Над «Историей»?

— Ага.

У Сиранни был высокий лоб и дружелюбные озабоченные глаза. Когда он говорил, у него почти не шевелились губы, так что его можно было принять за чревовещателя.

— Просмотрел твои заметки. Откровенно говоря, это не совсем в моем духе. Я делал серию «Парад девушек». Знаешь, что это такое?

— Нет.

— Каждую неделю берем новую девушку. Показываем, как она одевается утром и раздевается вечером. В промежутке — самое меньшее один трах. Я на этом собаку съел. Придумывал сюжеты для любительских порнофильмов. Писал книги в мягкой обложке. И все такое прочее.

— Понятно.

— Сомневаюсь я насчет нового сериала. Мистер Фаллон надеется на бешеный успех. Говорит, эта идея — класс! Думаешь, класс легко продать?

— Не знаю.

— Ладно, будем действовать наверняка. На красоток в натуральном виде всегда будет спрос. Первый эпизод — в Древней Греции, так? Выбрасываем весь пролог насчет греческих проституток…

— Куртизанок.

— …и начинаем прямо со сцены купания. Эта, как ее, плещется в реке.

— Фрина, — подсказал Пол.

Фрина была самой красивой куртизанкой в Древней Греции. Упоминания о ней можно встретить в сочинениях Алкифрона, «Диалогах» Лукиана и речах Демосфена. В греческой истории единственными достойными упоминания женщинами считались куртизанки — и прежде всего Фрина.

— Она самая. Фрина. Это был ритуал такой, да? Отщелкаем как нечего делать. Ню крупным планом.

— Как вы покажете, что действие происходит в Древней Греции?

— Женщины нацепят балахоны. Естественно, потом снимут. О’кей, Пол, — добавил он, нервно вбивая кулак одной руки в ладонь другой, — мне нравится твоя идея.

Примерно час они вдвоем обсуждали сюжет. Сиранни был на удивление покладист. Вооружившись фломастером, он жирно вычеркивал эпизоды, которые «не будут играть», и брал в рамки те, которые считал важными. Когда они закончили, он казался в меру удовлетворенным.

— Похоже, мы сработаемся. Я знаю, что нужно Фаллону. Ты — парень с головой, быстро усвоишь, что к чему. Давай-ка накропай вчерне примерно девяносто страниц диалога. А я потом отшлифую и сделаю из этого сценарий. Договорились?

— Попробую.

— Все пойдет как по маслу. Ты женат?

— Нет.

— Ты меня удивляешь. Такого красавца давно должна была подцепить на крючок какая-нибудь юбка. Ты вообще-то трахаешь женщин?

— Д-да.

— Никогда не знаешь заранее — особенно здесь. Хочешь взглянуть на парочку славных сорванцов?

— Конечно.

Эд Сиранни достал из внутреннего кармана пиджака конверт с цветными фотографиями, на которых были запечатлены девочка лет двенадцати и мальчик — десяти. Когда девочка улыбалась, на зубах блестели металлические скобки. У мальчика был недовольный, даже агрессивный вид. Детей снимали вместе и поодиночке, во дворе, в бассейне, на качелях, за метанием колец и кормлением птиц. На последнем снимке они, неуклюже держась в седле, катались на лошади.

— Это мы всей семьей мотались на турбазу, недалеко от Покипси. Классно провели время!

— А почему нет фотографий твоей жены?

— Вообще-то они есть, просто я не взял с собой. Теперь тебе ясно, зачем я зарабатываю баксы? Для сорванцов. Они того стоят. — И с еле заметным вызовом спросил: — По-твоему, я их балую?

— Ничего подобного.

— Когда вырастут, у них будет все, о чем я даже и не мечтал.

— На вид они совершенно неизбалованны.

Сиранни с гордостью убрал снимки в конверт.

— Дети придают жизни смысл. После напряженного рабочего дня все, чего мне хочется, это поскорее добраться домой и повозиться с сорванцами. Ну, может, немного покрутить телек. Что еще нужно человеку?

— Они знают, где ты работаешь?

Эд Сиранни насупился.

— Мое дело — приносить домой деньги. Остальное их не касается.

— А как на это смотрит твоя жена?

— Точно так же. Работа есть работа. У нас приличные соседи — врачи, адвокаты, менеджеры. Они бы не поняли. Так что мы не афишируем. Не хватало, чтобы кто-то смотрел свысока на наших детей.

— Да, конечно.

* * *

Дома Пол набрал номер.

— Мистер Шилмен, это Пол Джерсбах. Я устроился в «Конфиденциальные кассеты». Наш договор остается в силе?

— Какой договор?

— Насчет видео.

— Если сделаете качественный материал.

— Через пару недель первая статья будет у вас на столе. Хотелось бы заключить контракт. И получить аванс.

— Мы подумаем.

— Я не стану работать на свой страх и риск. Теперь я точно знаю, что справлюсь. Это будет сенсация. Взгляд изнутри.

Шилмен вздохнул.

— Могу дать самое большее пятьсот. После того, как увижу первую статью.

— О’кей. Составляйте контракт.

* * *

Написав три четверти сценария, Пол вдруг утратил контроль над словами. Пишущая машинка ждала, поблескивая зелеными клавишами, но ему было нечего вложить в ее алчную пасть. Уже написанные страницы аккуратной стопкой лежали рядом. Но он выдохся. Закрыв дверь кабинета, он начал нервно ходить из угла в угол. Над ним нависла грозная тень творческой неудачи. Если он не напишет эти чертовы диалоги, ни о каком сотрудничестве не может быть и речи. Его не возьмут в штат. И тогда придется проститься с циклом разоблачительных статей для «Нью-Йорк игл». Все взаимосвязано.

Он вернулся за стол, переменил положение настольной лампы и напечатал так быстро, как только мог: «Шустрая темно-рыжая лисица…» Буквы сливались в слова, но слова вновь рассыпались на отдельные буквы. На память пришел анекдот о Роберте Бенчли. Тот как-то начал рабочий день, отстучав на машинке слово «Однажды…». После чего вышел из дому, встретил друзей, пил, занимался чем-то там еще и, вернувшись домой, закончил фразу: «Однажды я пошлю все это к чертям собачьим!»

Он перечитал отпечатанные страницы. Жуть. Ни капельки вдохновения. Сказка без чудес.

Не падай духом, приказал он себе. Все новое требует усилий. Сделай еще одну попытку. Мы имеем дело с женщинами из Древней Греции. Нужно мысленно воспринять моральные нормы того времени. Влезть в шкуру героини. Понять ее общественный статус и психологию — иначе как заставить зрителя ей сочувствовать? Фрина была продуктом своей эпохи и принимала эту эпоху как должное — как грудной младенец принимает материнскую грудь. Может, это и есть спасительный ракурс? Он заправил в каретку чистый лист бумаги. А на следующий день, пополудни, отдал отпечатанный материал Сиранни. Чем дальше тот читал, тем явственнее ощущалось его разочарование.

— Это никуда не годится. Фаллон нам головы поотрывает.

— Что конкретно тебе не нравится?

— Только без обид. Иногда я попадаю впросак из-за того, что прямо высказываю свое мнение. Ты судишь о сексе, как сопливая барышня. Мы тут гоним порнуху, а не даем уроки истории.

— Мистер Фаллон рассчитывает на свежий подход.

Сиранни покачал головой.

— Что ему у тебя понравилось, так это древность как фон для порнографии. Тебе нужно опуститься до уровня потребителя. Если ставить фильм так, как ты написал, получится учебное телевидение. Нас должно в первую очередь интересовать, чем Фрина занимается в спальне. Здесь нет противоречия. Все-таки она была шлюхой.

— Не совсем.

— Можешь сколько угодно называть ее «куртизанкой» — суть останется та же. Слова словами, а как дойдет до дела — вынь да положь в натуральном виде. Иначе — обман потребителя.

Спустя три дня Полу дали прочитать отредактированный сценарий. С каждой страницей его удивление возрастало. Сиранни ухитрился, сохранив основную сюжетную канву, сделать из сценария нечто прямо противоположное.

Он застал Эда Сиранни за разговором с элегантным джентльменом лет шестидесяти.

— Привет, Пол. Познакомься с Фрэнком Мердоком.

На Мердоке был шитый на заказ костюм и рубашка в очень тонкую полоску. Из-под рукавов выступали манжеты, застегнутые изумительно красивыми запонками. Он был высокого роста, но — видимо, из-за смещения шейного позвонка — немного сутулился.

— Скорее всего Фрэнк будет ставить «Историю».

Пол пожал Мердоку руку.

— Вы не тот Фрэнк Мердок, который поставил «Бал теней» и «Страна моя!»?

— Каюсь.

Пол всеми силами старался не показать свое волнение.

— Почту за честь работать с вами, мистер Мердок. Несколько лет назад я в пятый раз смотрел «Страна моя!». Это настоящий шедевр.

Мердок невольно улыбнулся.

— Если вы собираетесь продолжать в том же духе, зовите меня Фрэнком.

— Прочел сценарий? — осведомился Сиранни.

— Да.

— Выкладывай как на духу. Здесь все свои.

— Он изменился до неузнаваемости. Теперь там больше порнографии, чем истории.

— Так и задумано. Фильм не должен сильно отличаться от нашей обычной продукции. История — камуфляж. Мы продаем старый товар в новой упаковке. Фрэнк, ты прочел сценарий. Что скажешь?

— Годится — если не считать незначительных поправок.

Пол был огорошен.

— Вы собираетесь ставить его в таком виде?

— Приходилось и похуже. Слышали о «Неравном браке»?

— Одна из ваших ранних лент. Еще до этапных постановок.

— Так вот, «Неравный брак» принес мне больше баксов, чем те две хваленые картины вместе взятые. Знаете почему? Там были показаны лесбиянки.

Пол вздрогнул: это слово напомнило ему, зачем он здесь.

— Публика хочет смотреть такие фильмы, — продолжал Мердок. — Так почему не уважить? Естественно, мы стараемся соблюсти художественность. В этом вся разница.

Полу стало тошно. Фрэнк Мердок поставил два фильма, неизменно включаемые в двадцатку лучших кинокартин за всю историю Голливуда. Благодаря своему гению, он создал настоящие произведения искусства, с яркими человеческими характерами. Как мог такой человек опуститься до простого сводника?

— Если вы оба так думаете, значит, я не прав.

Мердок кивнул — как бы затем, чтобы его успокоить.

— На экране все будет выглядеть иначе. Конечно, я — за художественность. В известных пределах.

Сиранни откровенно ухмыльнулся.

— Не переусердствуй по части художественности, Фрэнк. Зачем отвлекать потребителя от того, за что он, собственно, и платит деньги?

Покидая вместе с Мердоком его кабинет, Пол предложил зайти выпить.

— Вынужден отказаться. Я сижу на тонике с лимоном.

— Тогда, может, как-нибудь пообедаем вместе? Я бы с удовольствием поговорил о вашем творчестве.

— Я не любитель ворошить старое. Будущее — вот что меня волнует. Кстати, я говорил серьезно: мне понравилась ваша сценарная разработка. Там есть нечто такое, что поднимает ее над общим уровнем. Уверен — мы сработаемся.

— Спасибо. Неужели вы будете сами ставить все эпизоды?

— Естественно.

— Это отнимет много времени.

Мердок усмехнулся.

— Если вы хотите знать, не помешает ли это моей работе над каким-нибудь художественным фильмом, — так нет. Не помешает. Голливуд — город теней. Я давно подумывал об этом новом бизнесе. Снял пару видеороликов — правда, просветительского характера.

— Это совсем другое.

— Разница не столь велика, как вам кажется, особенно в технологии. Зато аудитория — гораздо шире. Естественно. Людям не нужно прививать интерес к сексу.

— Убежден — миллионы кинозрителей ждут от вас новой картины типа «Бала теней».

— Я бы не поручился. Кассовый успех этой ленты был весьма скромным.

Они остановились у входа в кабинет Пола.

— Позвольте в двух словах рассказать вам правдивую историю, — сказал Мердок. — Это случилось со мной. Я начинал как простой монтажер, потом получил возможность снять дешевую ленту. Она принесла кое-какую прибыль…

— «Орлиное гнездо»?

— Точно. Это было много лет назад. К тому времени, как я приступил к работе над «Балом теней», я уже был кумиром интеллигенции, но голливудские магнаты по-прежнему воротили от меня нос. «Страна моя!» практически не принесла барышей.

— И тем не менее это шедевр. Из тех, что раздвигают горизонты.

— Возможно. Он действительно имел успех у передовой части общества. Но, сказать по правде, я сам понимал далеко не все, что они писали.

— Ни за что не поверю.

— Я — профессиональный кинорежиссер и работаю не на той волне, что эти грифы от культуры, почитающие себя лучше других только потому, что «секут» в Бартоке и почитывают «Нью-Йорк ревью».

— Это лучше, чем «сечь» в порнографии и почитывать Уильяма Грэхема Притчетта.

— Что такое порнография? Слово само по себе ничего не значит. По-вашему, это что-то внешнее? Нет. Это здесь, внутри. — Мердок похлопал себя по груди.

— Наверное, — вяло откликнулся Пол.

Он был уверен: вопреки цинизму Мердока, им удастся сообща создать нечто стоящее — несмотря на предельно уплотненный график съемок, привычку персонала халтурить и ориентацию начальства на низменные вкусы. В конце концов условия работы в Голливуде на первых порах не слишком отличались от этих. Всем приходилось выдерживать общую линию на нескончаемые погонные метры слащавой пошлятины. Но среди ширпотреба попадались превосходные фильмы, которые выворачивали зрителя наизнанку и возвращали в прежнее состояние — хоть чуточку, но облагороженными.

Мердок лукаво усмехнулся — словно прочитал его мысли.

— Пожалуй, мы и впрямь сможем пригодиться друг другу.

 

Глава 5

Секретарша приоткрыла дверь.

— Можно запускать, мистер Фаллон?

— Давайте.

Откинувшись в кресле, он ждал появления следующей девушки. Они проходили перед ним, как на параде, нескончаемой чередой. Казалось, не было ни одной модели, шоу-герл, стройной секретарши, юной старлетки или начинающей увядать актрисы, которая не считала бы себя достойной воплотить ослепительный идеал физической красоты, носивший имя Фрины. Большинство девушек уже прошли пробы у режиссера-постановщика Фрэнка Мердока и его помощника по набору труппы Линды Джером. Но окончательное решение принимал художественный руководитель Том Фаллон после личного собеседования.

Из просторной приемной в глубине здания претенденток на роль проводили по длинному коридору в его кабинет. В приемной ждало не менее дюжины девушек. Фаллон отнюдь не горел желанием с ними побеседовать. Их чары на него не действовали. С равным успехом все эти красотки могли быть мясными тушами, не умещающимися на полках рефрижератора. Но после утверждения сценария следующим важным шагом был подбор актеров, а «История» требовала более тщательного подхода, чем их прежние фильмы. В сериале типа «Девушки в городе», где в каждом эпизоде были задействованы две девушки с разными мужчинами, процедура отбора носила формальный характер. Менялись только ситуации, да и они были достаточно избитыми. Девушки демонстрировали весь известный им репертуар сексуальной техники. Каждая серия была похожа на другие — менялись лишь лица и фигуры. Другое дело — «История». Для себя Фаллон обозначил ее жанр как «порнография плюс». В «плюсе»-то все и дело. У молодого Пола Джерсбаха был «класс», это ощущалось во всем, что он делал. Взяв в руки сценарий, Фаллон мгновенно чувствовал разницу. Ингредиенты оставались прежними — об этом заботился Сиранни, — но присутствовал какой-то неуловимый дух, витавший над каждой страницей. Жаль будет утратить его на следующих стадиях производства. Вот почему для постановки нового сериала он нанял Фрэнка Мердока и немного увеличил смету.

Рынок порнографии был чрезвычайно динамичен. Надвигался бум, и каждый задрипанный режиссер норовил вскочить на подножку. Через какой-нибудь год слабых ждут банкротства, разукрупнения и слияния. Фаллон не сомневался: «Конфиденциальным кассетам» это не угрожает.

Он восседал в огромном плюшевом кресле, поставленном между двумя огромными, от пола, окнами, за которыми открывалась великолепная панорама города. В противоположном углу кабинета стояли письменный стол и стул. На стенах красовались памятные медали и дипломы — дорогие сердцу сувениры его юности, сопровождаемые газетными заголовками: «Триумфальный рывок Фаллона на 68 ярдов обеспечивает его команде призовую сахарницу!» Как полузащитник команды Алабамского университета, Том Фаллон принимал участие в чемпионате страны, был одним из основных претендентов на кубок Хайсмана; впереди маячило звездное десятилетие в качестве профессионала. Однако травма колена, полученная на последних минутах финальной игры за честь университета, поставила крест на его спортивной карьере. После операции он смог нормально ходить, но колено стало слишком хрупким для грубых видов спорта.

В дверях появилась новая девушка — высокая, грудастая блондинка — и с еле уловимым иностранным акцентом представилась: «Маркита». Оказалось, она из Чехословакии, но почти всю свою двадцатилетнюю жизнь (про себя Фаллон дал ей на несколько лет больше) прожила в Америке, работала моделью. Девушка была привлекательна, однако несколько перезрела. Ее карьера актрисы ограничивалась ролями без слов в бродвейских постановках.

— Вы не подходите для Фрины, — заявил Фаллон, — но, возможно, пригодитесь для других сериалов. Слышали о «Приключениях любителя подглядывать»?

Она одарила его ослепительной фальшивой улыбкой.

— С Пьером Кошоном в главной роли? Да, слышала.

— Он играет застенчивого чудака, вечно попадающего в какие-нибудь истории — естественно, с девушками. Это может вас заинтересовать?

— Да.

— Там будут довольно-таки крутые эпизоды — не то что на Бродвее.

Ее улыбка стала циничной.

— Вы не представляете, мистер Фаллон, на что сейчас идут ради карьеры. Это — часть работы.

— О’кей. Завтра утром заезжайте на студию. Сошлетесь на меня.

Она не спешила уходить.

— Говорят, вы играли в футбол?

Он махнул рукой в сторону стены. Девушка подошла поближе, чтобы лучше рассмотреть. Он понимал, что не должен позволять ей отнимать у него время, но она задела его тщеславие. Ему до сих пор было приятно, если кто-то подходил в ресторане: «Привет, мистер Фаллон!» Это доказывало: дни славы не канули в Лету.

— Должно быть, это было что-то! Хотелось бы послушать о ваших подвигах.

— Я не путаю удовольствие с бизнесом.

Она смерила его откровенно оценивающим взглядом.

— Вы — весьма привлекательный мужчина.

— Маркита, оставьте это для съемочной площадки.

Она со смешком задержалась у двери.

— Если передумаете, у вас есть мой телефон.

— Спасибо.

* * *

Том Фаллон стал гомосексуалистом раньше, чем звездой футбола. В ранней юности в сложной системе его мыслей и чувств, мозга и половых органов были нарушены некоторые жизненно важные связи. Это случилось так давно, что «альтернативные» способы проявления чувств стали неотъемлемым свойством его натуры.

Он еще не достиг шестнадцатилетия, а за плечами уже было два эпизода. Один произошел в строящемся доме в Говард-Биче, где он вырос. Его привел туда друг-семиклассник, велел спустить брюки и достать свою «штуковину» — и сам сделал то же самое. Они долго массировали друг друга — и наконец это случилось. Испытанное Томом чувство благодарности граничило с любовью. Полгода спустя семья этого мальчика переехала. У Тома было такое чувство, словно его жизнь кончена.

Как раз в то время он начал бурно расти и достиг своего теперешнего роста — шесть футов с гаком; стал долговязым, но мускулистым юношей. Девушки наперебой приглашали его на вечеринки, где парочки тискались в темноте. Том не мог взять в толк, что в этом находят другие парни. Сам он, обнимая девушку, не испытывал ничего, кроме неловкости; их холодные мокрые губы вызывали у него брезгливость. Но он старался: прижимался ртом к их алчущим поцелуя ртам, даже ласкал груди. Когда парни, похабно ухмыляясь, обменивались подробностями, Том добросовестно принимал в этом участие, но в глубине души считал все это глупостями. В его грезах безраздельно царил уехавший товарищ.

Не прошло и года, как он снова увлекся. На сей раз объектом его внимания стал толстый, всегда загорелый парень по имени Элджин — большой любитель кошек. У него их было не менее дюжины. Элджин был старше (ему чуть-чуть не хватало до девятнадцати), но страдал слабоумием и служил парням мишенью для насмешек. Бедняга Элджин! Его никто не любил, и ему приходилось сторожить своих кошек, потому что стоило ему утратить бдительность, как какой-нибудь соседский мальчишка привязывал к их хвостам консервные банки или обстригал когти.

Однажды, совершая пробежку (в то время Том увлекся легкой атлетикой), на лесной тропе он наткнулся на Элджина, разыскивающего одну из своих кошек. Она исчезла пару дней назад, и Элджин предполагал самое худшее. Том хотел продолжить бег, но в этой случайной встрече наедине, вдали от дома было что-то необычное, и он остался. Они битый час искали пропавшую кошку. Элджин, прежде числивший Тома среди своих обидчиков, начал пускать слюни от благодарности. Том проявил дружелюбие, однако в душе ненавидел несчастного идиота. Он решил: прежде чем они выйдут из леса, один из них возьмет верх. На землю пали сумерки — а вместе с ними и брюки Элджина. Том вошел в него сзади. Элджин заскулил и тем самым сделал наслаждение более острым.

Впоследствии Том обращался с ним довольно жестоко. Это было необходимо для его самоуважения — раз уж он не мог любить или хотя бы уважать своего партнера. Элджин верил в Бога, и Том нарочно богохульствовал при нем, рассказывал скабрезные анекдоты. Он стал заводилой среди мучителей Элджина, также начавших пользоваться его задницей. Бедняга не оказывал сопротивления, а все более опускался. В нем появилось что-то женское, он научился кокетничать. К счастью, родители отправили его в специальную школу. Тем и кончилось.

В университете Тому везло гораздо больше. У студентов было достаточно времени, чтобы разобраться в своих сексуальных предпочтениях. И потом, там были профессора и преподаватели. После двух не слишком удачных связей к Тому обратился второй футбольный тренер — пригласить в команду. Уже у двери его догнала произнесенная хриплым голосом реплика Тома: «Джон, почему ты не говоришь сам за себя?»

К его изумлению, тренер порывисто обернулся, схватил его руку и поднес к губам.

Футбол оказался именно тем видом спорта, о каком Том неосознанно мечтал. Его непередаваемо радовали физический контакт с другими игроками и чувство откровенного товарищества в раздевалке. Почти все парни были «нормальными», но Том упивался созерцанием сильных обнаженных мужских тел, с удовольствием внимал похабным разговорам и даже начал испытывать слабый интерес к противоположному полу.

Травма колена повергла Тома в отчаяние. По окончании колледжа он не помышлял ни о какой другой карьере, кроме футбола. К счастью, ему, как знаменитости, предложили должность спортивного комментатора на местной телестудии. Он пользовался сногсшибательным успехом. Его мужественная красота и сладострастный хрипловатый голос неотразимо действовали на женщин, а былые спортивные подвиги производили впечатление на мужчин. Вскоре его сманили на более крупную студию. Потом поручили сделать документальный видеофильм о спорте. Это было на заре видео. Однажды менеджер «Хендершот инкорпорейтед» Макс Рэнд пригласил его пообедать. Эта трапеза врезалась в память Фаллона благодаря потрясшему его аппетиту Рэнда.

— Видел твое телешоу, — сказал Рэнд. — Недурно. Ты не хотел бы поработать у нас?

— Вы же выпускаете учебные фильмы!

— Это всего лишь трамплин. Ну, так как же?

— Я бы с удовольствием, — осторожно ответил Том, — если сойдемся в цене.

Поставленный Фаллоном документальный фильм о тренировочном лагере футболистов положил начало серии. А проработав в «Хендершот инкорпорейтед» около года, он познакомился с человеком, чье имя носила компания. Ивен Хендершот явился на совет директоров, и Макс Рэнд их познакомил. Фаллон был очарован внешностью и манерами Хендершота, его непринужденной, утомленной элегантностью, отрешенностью в бледно-серых глазах, длинными изящными руками. Хендершот курил ароматические сигареты английского производства. Все это навело Фаллона на мысль попытать счастья.

Поскольку Хендершот редко бывал на студии и мало вникал в то, чем занимаются его подчиненные, встал вопрос: как бы увидеться? После осторожных расспросов Том решил воспользоваться страстью Хендершота к редким книгам. Макс Рэнд рассказывал, будто Хендершот мог целыми днями заниматься библиографическими редкостями из своей коллекции: переставлять их с места на место, поглаживать переплеты; волновался, если колебания влажности воздуха сказывались на состоянии переплета или дорогой старинной бумаги. Он собрал библиотечку книг на латыни, еще одну — по оккультизму и другие. Он подбирал книги по образцам шрифта и не раз заказывал за рубежом специфические издания. Фаллон плохо разбирался в книгах и не любил читать, однако отправился к самому дорогому торговцу библиографическими раритетами. Как выяснилось, тот прекрасно знал вкусы Ивена Хендершота и смог порекомендовать Фаллону только что полученный том — редкое издание «Философов за обеденным столом», переплетенное в антикварный шелк, с тонкой шелковой прокладкой вместо форзаца, с металлическими застежками. Текст был отпечатан на высококачественной хрустящей бумаге бледно-голубого цвета с почти неразличимыми золотыми блестками. Когда продавец назвал цену, у Фаллона глаза полезли на лоб.

— Что, люди действительно столько платят за одну книгу?

— Мистеру Хендершоту доводилось платить и больше.

— О чем она?

— Я бы назвал ее информационной миной. Здесь подробно рассказывается о проституции, гомосексуализме и сексуальном поведении вообще, с цитатами из утраченных трудов древнегреческих авторов. А также отрывками, не вошедшими в другие издания по цензурным соображениям.

— Вы уверены, что ему понравится?

— Это настоящее сокровище.

Ивен Хендершот позвонил сразу по получении подарка.

— Я не знал, что вы — библиофил, мистер Фаллон.

— Да нет. Просто слышал, вы увлекаетесь, а тут как раз подвернулась эта книга.

— Что ж, считайте меня своим должником. Это очень дорогой подарок, свидетельствующий о большом внимании. Если вы хотели угодить работодателю, это был на редкость удачный ход.

— Не в том дело.

— Да?

— Мистер Хендершот, я восхищаюсь вами. Думаю, я мог бы многому у вас научиться.

— Приезжайте поужинать со мной в четверг.

В тот же вечер они стали любовниками. Но в момент наивысшего блаженства Фаллон случайно подметил улыбку Ивена Хендершота. Она-то и стала наиболее ярким и неотвязным впечатлением, потому что означала: их отношения никогда не станут такими, как ему хочется. Он всегда будет давать, а Хендершот — брать. Только такая формула счастья им доступна. Хендершот не влюблен в него и никогда не полюбит. И все же огромное притяжение его личности привело к разрядке, увенчавшей собой продолжительный период мучительной неудовлетворенности. Том даже начал подумывать: не попробовать ли стать бисексуалом? Или его эмоциональная система начисто исключает любовь к женщине?

Теперь-то его больше не мучают подобные вопросы. Чувство к Ивену Хендершоту привело к прозрению; каждую клеточку его существа заполнил невыразимый покой; в душе зажегся ровный, негасимый свет. Впервые в жизни он по-настоящему любил другую человеческую особь. Наблюдая за тем, как Хендершот ходит по комнате в своей любимой монашеской сутане с капюшоном, прислушиваясь к монастырской музыке, Фаллон был готов отдать все что угодно, лишь бы навсегда остаться его любовником.

Вошла секретарша.

— Мистер Хендершот на проводе.

У Фаллона сердце подпрыгнуло в груди.

— Хватит на сегодня собеседований. Пусть остальные придут завтра.

Он снял трубку только после того, как девушка исчезла за дверью.

— Привет, Ивен.

— Как поживаешь, Том? — обескураживающе нейтральным тоном произнес Хендершот. — Звоню насчет нового сериала. Превосходный замысел. Ты уже нашел актрису на роль Фрины?

— Как раз сейчас этим занимаемся.

— Хочу предложить Шейлу Томкинс.

Хендершот в очередной раз продемонстрировал гениальную прозорливость. Шейла идеально подойдет. Однако к восхищению Фаллона примешалась тревога. Ревность никогда его не обманывала.

— Не знаю, Ивен.

— У Шейлы есть все необходимые качества.

Фаллон представил себе кандидаток на роль, толкущихся в приемной: как они поправляют макияж, шушукаются, пожирают глазами соперниц, смотрят в окно, расхаживают из угла в угол, отрабатывая наилучшую походку. Шейла на голову выше — Ивен абсолютно прав. Однако…

— Я знаю, как ты к ней относишься. Но есть соображения этики. Мердоку и режиссеру по подбору актеров не понравится, если их на последней стадии отстранят от принятия решения.

— Не позволяй им вмешиваться. Для Фрины главное — красота. Только совершенство лица и фигуры сгладит сюжетные натяжки. Благодаря Шейле сценарий обретет законченность.

Когда Шейла Томкинс впервые появилась на горизонте, Фаллон решил, что она — всего лишь прихоть, экзотичное развлечение, очередная дань Ивена Хендершота бисексуальности. Очаровательное создание, с которым Ивен немного поэкспериментирует ради оживления чувственности. Однако в последнее время Фаллона все чаще посещали сомнения.

— Жаль, ты раньше не сказал. На данном этапе неудобно брать кого-то нового. Проделана огромная работа.

Его деловитость не обманула Ивена.

— Брось, Том. Рассуди здраво. Никто не покушается на твой авторитет. Ты как был, так и остаешься художественным руководителем со всеми вытекающими последствиями. Но перечитай сцену на празднике Посейдона: ту, где женщины в массовом порядке сбрасывают одежды и лезут в воду. Только выдающаяся красота убережет этот эпизод от налета пошлости. Это должна быть Шейла.

— Ты можешь делать что угодно — как всегда. Но после того, как Мердок и другие проделали такую работу…

— Ну, если ты такой упрямый, я велю Шейле пройти пробы. Можно взять прежние… нет. Предложим ей сыграть этюд, пригласим всех заинтересованных лиц, и пусть их реакция станет решающим аргументом в споре. Согласен?

Фаллон понял: продолжай он настаивать, Ивен может в нем разочароваться. Если уже не разочаровался.

— Кстати, кто такой Джерсбах?

— Наш новый автор. Я поручил Сиранни взять над ним шефство.

— Этот Джерсбах может оказаться настоящей находкой. Нужно сделать так, чтобы он у нас прижился.

Фаллон не мог больше говорить о делах.

— Ивен, мы целую неделю не виделись. Может, сегодня вечером?..

— Не могу, Том. У меня другие дела.

Шейла, мстительно подумал Фаллон. Он встречается с Шейлой!

— Ну пожалуйста, Ивен! Я хочу быть с тобой.

— Не приставай.

— Ты меня не любишь.

— Господи, как ты мне надоел!

Однако уже в следующее мгновение голос Ивена потеплел:

— Том, не будь идиотом. Ты прекрасно знаешь, как я к тебе отношусь.

«Не знаю, — с отчаянием подумал Фаллон. — И, может быть, никогда не узнаю».

 

Глава 6

Полу предстоял обед в обществе юриста «Конфиденциальных кассет» Рональда Ричардса в ресторане на углу Пятидесятой улицы и Первой авеню. Столик был заранее заказан на имя Ричардса. Метрдотель проводил Пола туда, где адвокат уже потягивал сильно охлажденный сухой мартини. На Ричардсе были коричневая спортивная куртка и бежевые брюки. У него было усталое, изборожденное морщинами лицо и волосы песочного цвета. Но главное, что бросалось в глаза, это черная повязка на глазу.

— В мои обязанности входит водить новичков обедать, — пояснил Ричардс, — чтобы в непринужденной обстановке просветить их относительно того, в каких пределах они могут работать без риска преступить закон.

— Судя по тому, что я видел, риск не особенно велик.

Ричардс ухмыльнулся.

— Ну… Еще никого не посадили. Однажды — уже давно — арестовали нескольких человек, но у меня такое чувство, что больше они нас не тронут. Недавно сунулись было — я привлек их за причинение беспокойства. Это стало им уроком.

За обедом Ричардс главным образом рассказывал о тех случаях, когда ему удавалось перехитрить закон.

— С таким сериалом, как «История», волноваться не о чем, — заверил он, подмигивая здоровым глазом. — Я выиграю такое дело в любом суде. По двум пунктам. Во-первых: произведение не может считаться порнографическим, если имеет литературную, политическую или художественную ценность. «История» имеет.

— А во-вторых?

— Форма продажи. Продукция «Конфиденциальных кассет» не распространяется через киоски, даже не выставляется на витринах магазинов, где она может задеть чьи-то чувства. Нет, сэр. Покупатель знает, что он получит, заказывая кассету по каталогу. И еще. Видеофильмы демонстрируются на дому. А в этой стране дом — пока еще крепость.

— Приятно знать, что меня не посадят за решетку.

— Вы оседлали волну, которая вынесет вас прямиком в будущее. Через какую-нибудь пару тысяч лет люди будут смотреть фильмы «Конфиденциальных кассет» примерно с тем же чувством, как мы взираем на безобидно-игривые изображения на стенах Помпеи. Как думаете — сколько подписчиков будет у вашего сериала?

— Двадцать пять тысяч.

— Вы как с Луны свалились. У одного только «Медицинского журнала» аудитория — полмиллиона человек. Причем это число постоянно растет: примерно на пятьдесят тысяч в месяц. Дело приобретает все больший размах. Не за горами то время, когда занятые в нем режиссеры, авторы сценариев, операторы, юристы наживут огромные состояния. Вы пока еще на нижней ступеньке, но, судя по отзывам, заберетесь так высоко, как пожелаете.

— Чьи это отзывы?

— Фаллона и Макса Рэнда. Вы — их белокурый чудо-ребенок.

Позднее в тот же день Пол вместе с Эдом Сиранни, Фрэнком Мердоком и Линдой Джером катил в такси на Сто двадцать пятую улицу, где была расположена студия. Он, Линда и Мердок сидели на заднем сиденье, а Эд Сиранни — рядом с водителем. Линда Джером работала помощником режиссера по подбору актеров. Это была костлявая женщина с продолговатым лицом и присущей уроженцам Среднего Запада манерой растягивать слова. Она держала на коленях папку с экземпляром сценария и ее собственными предложениями.

— Кто-нибудь знает, что нам собираются показать?

— Актрису, которую Том Фаллон считает достойной роли Фрины, — ответил Мердок.

Линда поморщилась.

— Никого не интересует, есть ли у этих девиц талант. Была бы аппетитная плоть.

— Мы ничего не потеряем, если посмотрим протеже Тома, — возразил Эд Сиранни. — Обычно чутье его не подводит.

Они подъехали к громоздкому, похожему на товарный склад, строению. Эд Сиранни настоял на том, чтобы лично расплатиться с таксистом.

— Спишем на издержки производства, — сказал он, подмигивая товарищам.

Они прошли по узкому, усыпанному опилками и щепками коридору. Девушка в приемной жевала резинку и болтала с двумя рабочими.

Отсюда вела дверь в большую аудиторию с высоким — восемьдесят футов — потолком и укрепленными на колосниках прожекторами. Сейчас они освещали один лишь маленький пятачок — сверкающий остров среди полного мрака. Сцену скрывал опущенный занавес. Кругом были расставлены стулья.

Когда все расселись, занавес начал медленно раздвигаться. Мастерски выполненная декорация изображала рощу Афродиты, где должна была происходить сцена с Фриной. В глубине сцены, средь густой листвы, был установлен алтарь; к нему вели расположенные полукругом каменные ступени. В роще стояла статуя Афродиты, копия скульптуры Праксителя, моделью для которой послужила живая Фрина. Как ни странно, уже сама копия казалась произведением искусства. Статуя была установлена на широком круглом постаменте и окружена жертвенными чашами с курившимся фимиамом. Богиня стояла обнаженная, свесив руки по бокам и сдвинув ноги; левую она чуть-чуть согнула в колене.

— Как живая, — восхищенно заметил Пол.

— Она и есть живая.

Мердок был прав. Алебастровая статуя зашевелилась, превращаясь в женщину. Пол затаил дыхание.

Актриса надела балахон для кульминационной сцены: Фрина выпивает яд, который ей дала ревнивая жена дорийского военачальника. Но Пол видел ее во всем блеске недавней наготы. Его состояние не осталось незамеченным. Когда обе половинки занавеса снова сошлись, Эд Сиранни лукаво улыбнулся.

— По-моему, она ид-деально под-дходит на роль Фрины, — заикаясь от волнения, пробормотал Пол.

— Да, недурна.

— Вы ее не узнали? — удивилась Линда.

— Впервые вижу.

— Ну как же! Это Шейла Томкинс, бывшая супермодель. Одно время ее портреты не сходили с обложек дамских журналов.

— Я не читаю дамские журналы.

В Шейле Томкинс действительно было что-то до боли знакомое, но она была несравненно красивее девушек с глянцевых журнальных обложек.

— Это было до того, как она связалась с тем гонщиком. Забыла его имя — он разбился несколько лет назад. А Шейла исчезла с горизонта.

— Что ты об этом думаешь, Эд? — спросил Фрэнк Мердок. — Я согласен с Фаллоном: она — наша Фрина.

— Если судить по реакции Пола, это будет что-то! Я думал, он вот-вот кончит в штаны.

В этот момент антипатия Пола к Эду Сиранни чуть не перешла в ненависть.

* * *

Утром, в одиннадцать с чем-то, а кабинете Пола зазвонил телефон.

— Мистер Пол Джерсбах?

— Да.

— Соединяю.

Через несколько секунд в трубке послышался мужской голос:

— Мистер Джерсбах?

— Да.

— Ивен Хендершот, — произнес тот же бархатный голос, отчетливо выговаривая слова. — Я прочел вашу сценарную разработку первой серии. Очень даже неплохо.

Тем временем Пол лихорадочно рылся в памяти. Ага! Ивен Хендершот, глава объединения учебных видеокассет.

— Спасибо.

— Хотелось бы повидаться. Вы случайно не заняты нынче вечером?

— Это насчет работы?

— Объясню при встрече. За ужином, разумеется. Семь часов вас устроит?

— Хорошо, мистер Хендершот.

* * *

Такси остановилось перед серым четырехэтажным городским домом с двумя фонарями по бокам парадной двери. Пол воспользовался старинным бронзовым молотком. Горбатый уродец в ливрее дворецкого провел его в просторный, богато обставленный холл, где все стены были увешаны средневековыми шедеврами. Из-под арки вверх вела винтовая лестница в позднем готическом стиле. Поднявшись на один этаж, карлик жестом предложил ему войти в комнату в золотисто-кремовых тонах, где на небольшом возвышении стояли роскошный резной клавесин, золотая арфа и инкрустированный аналой, на котором лежала флейта.

Из недр мягкого кресла ему навстречу поднялся человек с блеклыми голубыми глазами.

— Мистер Джерсбах?

Пол вспомнил, что видел этого человека в павильоне во время представления Шейлы Томкинс.

— Вы вчера были на студии?

— Не думал, что вы меня заметили, — ответил Хендершот, садясь и жестом приглашая Пола в соседнее кресло. — Как вам мисс Томкинс?

— Чудо, — лаконично отозвался Пол. — Таково единодушное мнение.

— Особенно приятно слышать это от вас. Если не ошибаюсь, Мердок утвердил ее на роль?

— Вы превосходно осведомлены обо всем, что делается в «Конфиденциальных кассетах».

Хозяин дома изящно изогнул бровь.

— Мне положено, дорогой. Эта компания вышла из недр «Хендершот инкорпорейтед». Предпочитаю их не смешивать.

— Значит, мистер Рэнд…

— Работает на меня.

Пол усмехнулся.

— Какое разочарование. Я-то думал — вы предложите мне работу.

— Надеюсь, это не означает, что вы недовольны своей теперешней должностью?

— Не в том дело.

— Вам претит иметь дело с таким материалом? Это можно понять — в вашем возрасте.

Полу не понравились покровительственные нотки в его голосе.

— Я не так неиспорчен, как вы полагаете.

— Замечательно! Уверен, мы найдем общий язык. Как я сказал по телефону, мне понравился ваш сценарий. Признаюсь, немного странно видеть вас в одной упряжке с Эдом Сиранни. Между вами нет ничего общего. Но он обладает безошибочным чутьем рассказчика и знает, как удержать внимание аудитории. Вы — идеальный противовес его вульгарности. Ну, а теперь, — добавил Хендершот, откидываясь на спинку кресла и сплетая длинные пальцы, — посвятите меня в подробности вашей биографии.

Пол вкратце изложил основные этапы своей жизни. Ивен Хендершот слушал с большим вниманием и почти кошачьей настороженностью.

— Я нахожу это в высшей степени увлекательным.

— Серьезно? — недоверчиво спросил Пол.

— Вы рассказываете о себе гораздо больше, чем отдаете себе отчет. Интересный молодой человек.

К облегчению Пола, девушка в индийском сари принесла вино. Оно оказалось превосходным. Во рту возник вкус меда, а во всем существе — ощущение радости и веселья. Пол выпил еще один бокал. Разговор стал непринужденнее; все, что говорил хозяин дома, идеально совпадало с взглядами самого Пола.

Он спросил о дворецком.

— Любопытный экземпляр, не правда ли? — обрадовался Ивен Хендершот. — Конечно, на первый взгляд Орландо представляется обыкновенным калекой с отталкивающей внешностью. А я прозреваю под непрезентабельной оболочкой острый ум и изощренную злобу. По-моему, это куда увлекательнее, чем стандартные типажи.

Пол подивился его утонченности.

Свет единственного, помещенного возле клавесина торшера зажег золотые отблески на поверхности золотой арфы. Хендершот достал из фарфоровой шкатулки сигарету для себя, а другую предложил гостю.

— Спасибо, я не курю.

— Это специальные сигареты. Ароматический табак. Плюс чуточку гашиша.

Здорово! Хозяин дома создал для себя среду обитания, придававшую особый шарм его индивидуальности. Пол затянулся ароматической сигаретой, и ему почудилось, будто Хендершот разрастается на глазах, как набросок посредственного мастера, нежданно преобразившийся в одну из благородных голов на портретах кисти Рембрандта, сверкающих красками, блеском драгоценностей на черном бархате, теплым мерцанием золота…

Наступила неестественная тишина. Хендершот пристально смотрел на Пола, и тот вдруг увидел себя его глазами — неоперившимся юнцом, немногим отличающимся от пушистого желтого цыпленка.

— Чего бы вам хотелось перед ужином? — спросил Хендершот.

— Мне бы хотелось… э… — начал Пол и неожиданно рассмеялся.

Ему абсолютно ничего не хотелось!

* * *

В девять часов Орландо торжественно пригласил их к столу. И как раз вовремя, а то в изнеженной атмосфере гостиной Пол начал бояться, что его сморит сон. Извинившись, он прошел через холл в туалетную комнату с черной мраморной ванной и золотыми кранами. Там он сполоснул лицо холодной водой и, сложив ладони ковшиком, глотнул немного. В голове гудело так, словно там обосновался рой москитов. Ивен Хендершот ждал его, чтобы отвести в столовую.

— Я подумал, что будет забавно поужинать в греческом стиле. В честь вашей «Истории».

В столовой почти не было мебели, кроме двух маленьких диванчиков. Хендершот полусел-полулег на один из них, опершись левой рукой на подушку. И жестом предложил Полу последовать его примеру. Слуга поставил на трехногий табурет таз с водой и положил плотный душистый комок чего-то тестообразного. Хендершот вымыл руки. По его примеру Пол потер руки тестообразным комком и сполоснул их в тазу.

— Древние греки не пользовались никакими приспособлениями, — пояснил Хендершот, — поэтому омовение рук имело для них большое значение. Это — хлеб, приготовленный по особому рецепту, им можно очищать пальцы между блюдами. Греки предпочитали некоторые блюда горячими и поэтому иногда надевали перчатки.

Сколько возни ради мимолетной иллюзии!

Однако Пол изменил отношение, когда на столе появилась первая перемена блюд: холодные устрицы, зеленый салат и сырые овощи. Все это сопровождалось ледяным белым вином в зеленых, богато украшенных фужерах.

— Какой необычный вкус! Что это?

— Мы немного подкорректировали греков. В Элладе подавалось не слишком качественное вино, и то его разбавляли водой. Горячей или холодной. У них также был прискорбный обычай смешивать вино со специями, медом и даже сосновой смолой, как делают до сих пор. Этот напиток в течение десяти лет выдерживался в карстовой пещере. Рад, что вам понравилось.

Вторая перемена блюд сопровождалась вином розового цвета, которое нужно было пить из резного рога, и состояла из рыбы, колбасы и дикой утки на серебряных тарелках, поданной вместе с кусочками чего-то сочного, политого медом, что Пол никак не мог определить. Все это доставили на очередных сервированных трехногих столиках после того, как убрали предыдущие. Хендершот привередливо копался в тарелке руками в перчатках. Пол ел с аппетитом. Наконец он со вздохом откинулся на спинку диванчика и снял прозрачные шелковые перчатки. Слуга принес ему еще вина в специальном резном роге.

Хендершот продолжал просвещать гостя:

— В конце трапезы было принято пролить немного питья на землю, воздавая должное богам, особенно тем, от которых зависело человеческое здоровье.

И он плеснул несколько капель вина из рога на покрытый лаком паркет. Пол последовал его примеру, но в его роге вина оказалось больше, и образовалась лужица. Хуже того — она быстро устремилась к пушистому белому ковру. Слуга тотчас заметил, молниеносным движением выхватил откуда-то тряпку и кругообразными движениями уничтожил следы оплошности Пола — равно как и ритуала, произведенного его хозяином.

После ужина они перешли в маленькую комнату с громадным камином. Там тоже стоял трехногий столик с маслинами, сыром, орехами и деликатесным мясом. На все это не пожалели соли — очевидно, чтобы подчеркнуть особый вкус вина — густой жидкости в розовых бокалах, чей цвет, казалось, вобрал в себя теплые отблески огня в камине. Этот напиток бодрил, как бренди. Полу показалось, что в его жилах течет обновленная кровь. Он все больше наслаждался роскошным вечером и чувством полной раскрепощенности.

Потом Орландо принес две гирлянды из лент и цветов. Хендершот взял одну и сделал Полу знак надеть другую.

— Зачем это?

— У древних греков был обычай после ужина увенчивать себя гирляндами. Потом назначался распорядитель церемонии, и гости должны были повиноваться его распоряжениям.

Полу стало немного не по себе, но он постарался это скрыть. Ему хотелось помочиться, но он не знал, будет ли вежливо сказать об этом. В голове по-прежнему жужжали москиты. Он отпил немного вина. Погладил рифленую поверхность бокала. И вдруг спохватился: Ивен Хендершот задал ему вопрос.

— Вы читали «Философов за обеденным столом»?

— Нет, мистер Хендершот.

— О, прошу вас, не называйте меня так, а то я чувствую себя стариком. Попробуйте «Ивен».

Пол услышал сигнал тревоги. Ему доводилось слышать о пожилых сластолюбцах. Он опустил глаза себе на колени. Брюки его единственного парадного костюма слегка помялись. Он вспомнил изящные пальцы Хендершота и весь этот фокус-покус с древними греками.

— Боюсь, у меня не получится, мистер Хендершот.

— Хорошо. Как хотите. Ну, а теперь пришел черед философской беседы. Я, как хозяин, выбираю тему.

— Прошу прощения, — твердым голосом произнес Пол и направился туда, где, по его представлениям, должна была находиться отделанная черным мрамором туалетная. Эту он не нашел, зато обнаружил другую, с панелями из кедра, антикварным ночным столиком и раковиной. Над унитазом располагался шелковый балдахин янтарного цвета. В подсвечниках из прочной древесины горели тонкие восковые свечи. Слабо пахло ладаном. Облегчаясь, Пол чувствовал себя так, словно совершает кощунство.

Когда он вернулся в комнату с камином, Хендершот сидел, откинувшись в кресле, с закрытыми глазами. Звучала тихая, обволакивающая музыка. Чувство неловкости возросло.

— Пожалуй, мне пора идти.

Хендершот открыл глаза.

— К чему спешить? Нас еще ждет приятная беседа.

Пол с крепнущим подозрением наблюдал за тем, как Хендершот достает ароматическую сигарету из мраморной шкатулки и прикуривает от филигранной золотой зажигалки. При свете камина седина в его шевелюре стала заметнее; отчетливее проступили морщины. Нет ничего более жалкого, подумал Пол, чем вид старого педика.

— Показательно, — произнес Хендершот, — что вы начали свою «Историю» с древних греков. Эти знали толк в порнографии! Почти все великие авторы — от Аристофана до Антифана, от Аммонония до Горгия Афинского — писали о проститутках. Разумеется, не с целью осудить. Не в пример нам, древние греки смотрели на порнографию как на часть жизни. Да и могло ли быть иначе в обществе, поклонявшемся Афродите?

Какая эрудиция! Прямо-таки учитель сладострастия! Пол намеренно перешел на торжественно-официальный тон:

— У меня достаточно широкие взгляды, чтобы принять все, происходящее между мужчиной и женщиной. Это нормально. Все остальное представляется мне жалким и смешным.

Это охладит пыл старого ловеласа! Однако Хендершот нисколько не обиделся.

— Вы читали Лукиана? Один из его диалогов целиком посвящен разным видам любви. Это спор между Калликратидом, собравшим вокруг себя мальчиков, и Хариклом, составившим свой гарем из юных танцовщиц. Я понял так, что в конечном итоге Лукиан пришел к выводу: и то и другое — одинаково приятно.

В ответ Пол процитировал:

— «Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость». Третья книга Ветхого завета, двадцатая глава, тринадцатый стих.

— Как во всех великих книгах, в Библии обе спорящие стороны могут найти аргументы в свою пользу.

— Насчет гомосексуализма там сказано однозначно.

Хендершот улыбнулся. Полу показалось, что он не совсем здоров. Бледный цвет лица, серое горло…

— Мистер Джерсбах, вы верите в Бога?

— Отец был верующим. К нему часто обращались за толкованием Библии.

— Он был ученым?

— Мастером на стройке. Но питал огромное уважение к знаниям.

— Это он привил вам уважение к Библии?

— Можно сказать и так. Я не хожу в церковь, но частенько перечитываю Библию. Религиозное воспитание не проходит бесследно.

Прищурившись, Хендершот взирал на него сквозь дымку сигаретного дыма.

— Я лично стараюсь сохранять широту взглядов и готовность воспринять новое. Ну, а теперь, — добавил он, когда смолкла музыка, — гвоздь программы.

Он повел гостя в холл, а оттуда — вниз по винтовой лестнице с покрытыми роскошным ковром ступенями. Они вошли в просторное помещение под землей, оборудованное как театр. На стене висели маски — комическая и трагическая. Перед небольшой сценой выстроились два ряда стульев с бархатными сиденьями.

— Здесь я просматриваю новые видеокассеты, — сказал Хендершот. — Для сегодняшнего показа я выбрал последний фильм из серии «Медицинский журнал».

Раздвинулся занавес. На экране возникла комната с кушеткой и медицинской аппаратурой. На кушетке, полуприкрытая простыней, лежала женщина. На переднем плане появился врач в белом халате и объявил: тема сегодняшнего занятия — женский оргазм.

— Где я мог его видеть? — пробормотал Пол.

— Это доктор Генри Ванс.

Ванс был известным врачом-гинекологом, выпустившим несколько лет назад бестселлер о сексе, в связи с чем его стали приглашать в многочисленные ток-шоу. Кончилось тем, что он стал, как наркоман, лезть из кожи вон, только бы увидеть свое лицо на телевизионном экране.

Доктор Ванс подошел к кушетке и приподнял простыню. Камера подъехала ближе. Он стал демонстрировать: это вульва, это анус, а это — вагина. Женщина неподвижно лежала на спине, безучастно созерцая балки под потолком. Доктор Ванс взял вибратор и прикоснулся к вагине и клитору. «Посмотрите, как действуют женские половые органы при коитусе». И он начал воздействовать на лежащую женщину вибратором, а тем временем камера показывала крупным планом вагинальное отверстие, откуда появились первые капли секрета. Чувственные, даже хищные губы женщины исказила судорога. «Идеальный момент для проникновения», — пояснил врач.

Женщина энергично задвигала тазом; голова на подушке моталась из стороны в сторону. Она открыла рот и тяжело дышала. Доктор Ванс не прекращал легких, сводящих с ума прикосновений вибратором. В глазах женщины появилось безумное выражение. Она закусила нижнюю губу и приподнялась на локтях; простыня съехала, обнажив красивые полные груди. «Верхняя часть тела, — продолжал бесстрастно вещать доктор Ванс, — отвечает на сексуальное возбуждение розоватыми пятнышками; соски примерно на четверть дюйма выдаются вперед». С полуоткрытых губ женщины сорвался умоляющий крик. Она уже кричала не переставая, в убыстряющемся ритме.

Пол отвернулся. Ивен Хендершот смотрел на него обескураживающе нежным взглядом.

 

Глава 7

Встав на цыпочки, Орландо поправил капюшон на голове у хозяина. В тени капюшона лицо Хендершота приобрело угрюмое выражение — ни дать ни взять Мефистофель, пожираемый изнутри дьявольским огнем. Балахон был из темно-коричневой шерсти и доставал до пола. Зеркало явственно отразило его старания довести образ до совершенства — во всех подробностях. Один раз он заметил погрешность и поднял палец; Орландо незамедлительно навел порядок.

Наконец Хендершот удовлетворенно улыбнулся.

— Ну, Орландо, как тебе сегодняшний гость?

— Приятный молодой человек.

— Наивность младенца с только что перерезанной пуповиной. В то же время — богатый внутренний мир. Нераскрытые возможности — даже неосознанный вкус к необычному. Пожалуй, им стоит заняться.

— Да, сэр.

Временами, глядя на Пола, Хендершот сравнивал его со статуэткой из слоновой кости. Гладкие безбородые щеки, незамутненные голубые глаза, прямые и простодушные. Как две чаши, нетерпеливо ждущие, чтобы их наполнили. Какая жалость, что этот тип красоты — самый недолговечный!

— Полагаете, он… созрел? — спросил Орландо.

— Был момент, когда в его глазах мелькнула догадка, но он ее тотчас отбросил. Нет, он далеко не созрел. Тем интереснее.

— Если мне будет позволено высказать свое мнение…

— Высказывай.

— Он вам не пара, сэр.

— Спасибо, Орландо. Но как знать? В настоящее время сердце молодого человека бьется вдвое чаще, а под конец оно его задушит.

Кивнув Орландо, Хендершот вышел из комнаты и направился на третий этаж, где была всего одна большая комната с гамаком, простым деревянным стулом и грубо сколоченным деревянным столом, на котором стоял глиняный кувшин с водой. Сюда он обычно удалялся для чтения и размышлений. На стуле ждал объемистый служебник Клавдия. Хендершоту доставляло несказанное удовольствие перечитывать последнюю запись Клавдия об искоренении язычества. Он перелистал книгу, принюхался к тонкому аромату, идущему от хрупких, истончившихся страниц, а потом закрыл ее, чтобы насладиться прикосновением слегка влажной ладони к экзотического вида обложке. И наконец услышал призрачное пение, неземную полифонию голосов, поступающую в его убежище из скрытого источника. Орландо не подвел. Обычно тонкая гармония монотонных песнопений действовала на Хендершота успокаивающе.

Но сегодня ни книга, ни исполняемые монахами псалмы не усмирили нервы, а лишь обострили воспоминания. Голубые глаза и почти юношеская стройность Пола внушили ему желание завладеть чем-то большим, нежели эти зримые приметы. Обычное обольщение сводилось к мимолетному слиянию тел, неистовым сумбурным содроганиям, после которых объект похоти превращался для Хендершота в ничто. Настоящая страсть есть форма существования духа! Все элементы раздельных сущностей — включая плоть — должны сойтись воедино. Восходя на голгофу физической любви, плоть обретает высшую духовность.

А пока то, что ныне существует в виде предзнаменований, не стало явью, ему суждено жить ожиданием. Жизнь продолжается; нужно призвать на помощь все свое терпение. Пусть молодой огонь, полыхающий в Поле, его открытость для новых ощущений витают перед ним призрачной иллюзией свежести, незапятнанным идеалом, питающим его грезы…

* * *

Ему исполнилось пятьдесят — столько же было его отцу, когда он был насильственно вырван из жизни. Ивен помнил его весьма смутно: ведь ему тогда было восемь лет. Образ отца ассоциировался для него с определенными запахами (табака, одеколона, мускуса), звуками (громоподобные взрывы хохота, тяжелые шаги на лестнице), присутствием рядом чего-то огромного (однако элегантного) и с болезненными ощущениями — когда его так крепко обнимали, что хрустели ребра, подбрасывали так высоко, что у него появлялась уверенность, что он упадет и разобьется, или пороли кожаным ремнем по нежной заднице.

Когда однажды мартовским утром пришло роковое известие, он воспринял его со смешанным чувством. Хотя на небе светило солнце, было холодно даже для Парижа; мать, кутаясь в шубу, сидела на террасе и пила кофе. Она была одна, хотя еще недавно с ней кто-то был. Ивена разбудил гул голосов, но, возмущенный, он оставался в постели и не спешил звать горничную, чтобы принесла завтрак. Он был сыт возмущением.

Наконец, когда все стихло, он в халате и тапочках спустился вниз. Никого не было. Обычно в этот час в гостиной или столовой суетились слуги. Мать сидела на террасе, не замечая его; пришлось открыть балконную дверь и выйти туда. Это еще больше рассердило Ивена: он был одет не для улицы.

У матери был больной вид. Щеки покрылись пятнами; в остекленевших глазах появилось затравленное выражение.

— Ивен! Бедняжечка мой! — воскликнула она и прижала его к груди. Он уловил запах и понял, почему до нее не доходит, что ему холодно. То был запах грога, которым мать часто начинала день.

— Бедный, мой бедный Ивен! Твой папа ушел от нас.

— Куда?

Лицо матери свела судорога.

— Нам остается молиться о его душе.

Прошло немало лет, прежде чем Ивен узнал, как умер его отец. В этом была какая-то закономерность. Отец был известным донжуаном, подверженным диким эротическим порывам, которым он мог противиться не более, чем лампочка, вспыхивающая, когда щелкают выключателем. Он любил всех женщин, независимо от типа лица, комплекции и темперамента, и чувствовал неодолимую потребность совокупляться с ними. Его застиг на месте преступления разъяренный соперник, явившийся, чтобы кровью смыть бесчестье. И он застрелил этого пятидесятилетнего мужчину с приличным доходом и богатырским здоровьем; застрелил на глазах у женщины, которая ползала у него в ногах и молила о пощаде. Возможно, мольбы этой изменницы и возымели бы действие, но ее нагота оказалась красноречивее слов. Разделавшись с отцом Ивена, покинутый любовник сам свел счеты с жизнью. Несчастная женщина осталась в чем мать родила, наедине с двумя трупами и в преддверии грандиозного скандала.

Вскоре скончалась мать Ивена. Погибла, катаясь с горы на санях. На крутом спуске сани перевернулись, и ей размозжило красивую глупую голову. Ивена отдали в строгие руки тетки — фанатично верующей старой девы, а та в свою очередь благополучно сплавила его иезуитам.

* * *

Снизу, из лестничного колодца, до него смутно донеслись какие-то звуки. В дверь постучали. Верный Орландо заторопился вниз по лестнице. Это, должно быть, Шейла.

Ивен Хендершот улегся в гамак и, вытянувшись во весь рост, поправил балахон. Нужно приготовиться. Чувственность зависит главным образом от подготовки. Он сознательно вызвал в воображении предстоящую сцену, предвосхищая ее грубое неистовство и приспосабливая его к своему темпераменту. Это был верный способ восторжествовать над грубой физиологией, поднять переживание до уровня эстетического наслаждения.

В отношениях с женщинами элементарное влечение часто пасовало перед некоторыми действительно безобразными моментами. В любви женщины были слишком натуралистичны. А с другой стороны — Шейла. Рядом с ее экзотической красотой все остальные казались бесцветными, чуть ли не бесполыми. Она была столь идеально создана для наслаждения, что это затушевывало изначально присущую акту пошлость. Она также отличалась восхитительной ненасытностью, неуемной готовностью к экспериментам и риску, варварским пылом. Все это Ивен Хендершот, который уже не мог похвастаться юношеской неутомимостью, находил в высшей степени уместным. Вдвоем они претворили в жизнь все варианты, предлагаемые оккультизмом и эксцентричностью, астрологией, колдовством и менее известными видами мистики; проверили на практике все, что заставляло забыть о преходящем характере блаженства. Шейла вкладывала в любовный акт всю свою страстную энергию, всю изобретательность ради полнейшей реализации каждой эротической фантазии.

— Ты здесь? — спросил он, не открывая глаз.

— Конечно, — ответил голос, исполненный вожделения и в то же время детской застенчивости.

Хендершот открыл глаза. Гамак просел: Шейла опустилась рядом. Ее неправдоподобно зеленые глаза блестели.

— Во что бы тебе хотелось поиграть?

— Оставляю за тобой право выбора.

— Сегодня тебе не идет быть монахом.

— Костюм не имеет значения. Его можно сменить.

— И гамак. В прошлый раз мне было больно.

— Небольшая порция боли увеличивает наслаждение.

— Если мне предстоит изведать боль, я предпочла бы другой способ.

— Например?

— Что-нибудь придумаю.

Он предоставил ей инициативу и завороженно следил за ее действиями. Этой ночью они станут нимфой и деревом, козленком и девушкой, глядящей в пруд, или охотником, пронзающим свою добычу. Мешанина образов.

Шейла вошла в комнату, словно на крыльях летучей мыши, легко ступая и поднимая ноги на высоких каблуках, имитируя полет. Склонила к нему свой роскошный бюст. Он притворился спящим и сквозь незаметную щелочку между ресницами наблюдал за тем, как она медленно, словно крылья ночного создания, воздевает свои волшебные руки. Потом она вдруг резко нагнулась и укусила его в шею (наверняка останутся крохотные ранки), а затем стала ласкать его тело чуткими, почти неосязаемыми пальцами. Она вновь приподнялась — словно взмыла над ним в темноте. Ему удалось мысленно отвлечься от ее действий, но какая-то подсознательная часть его существа продолжала наслаждаться агонией. Он все более погружался в себя, в то время как ее ласки становились все интенсивнее. Каждое новое ощущение оказалось заключенным в драгоценную оправу и обрело законченность. Ее тело затрепетало, покрылось испариной. В последние исступленные мгновения Хендершот присоединился к ней; в мозгу рождались уже не образы, а яркие разноцветные вспышки. Он был одновременно проекционным фонарем и экраном. Наконец Шейла с хриплым булькающим звуком рухнула на него.

Грандиозное действо!

* * *

Он наблюдал за ее отточенными, грациозными движениями, пока она бродила по комнате босиком. Любовался идеально гладкой, без малейшего изъяна, алебастровой кожей. Так же совершенно было все ее тело, хотя он знал; в детстве она страдала небольшой косолапостью, пришлось делать операцию. Вот почему она питала слабость к дорогой обуви, битком набивая ею гардеробную.

Шейла почти закончила одеваться. Хендершот вставил сигарету в серебряный мундштук и закурил, продолжая следить за нею с настороженным вниманием подстерегающей добычу хищной ящерицы. В уголках губ обозначились морщины.

— Знаешь такого парня — Пола Джерсбаха?

— Твоего нового автора? Он был на студии во время моего представления. Красивый молодой человек. Он тебя интересует?

— Да.

— Не давай Тому Фаллону поводов для ревности.

— Том не в счет.

Она немного подумала.

— Когда-нибудь ты зайдешь слишком далеко. Не думаю, что он простил тебе меня. И уж тем более не простит другого мужчину.

— На голой физиологии далеко не уедешь. А Тому больше нечего предложить. Джерсбах напомнил мне одного молодого матроса. Дождливым вечером я подвез его на своей машине. Оказалось, что он в отпуске: служил на авианосце во Вьетнаме. Я убедил его не возвращаться на корабль, достал фальшивый паспорт, дал работу.

— А дальше?

— Обольстить его оказалось непросто. Он долго сопротивлялся искушению. Это был подлинный триумф техники. Торжество зрелости над молодостью. Опыта над наивностью. Я понял, что он мой, когда он начал странно себя вести. Отказывался выполнять домашние обязанности. Целыми днями слонялся по комнате, слушая меланхоличную музыку и перечитывая книги из моей коллекции.

— Что с ним случилось?

— В конце концов он стал невыносим. Однажды утром я взглянул на его пустое, голодное лицо и понял, что с меня довольно. Дал ему денег и выставил за дверь. Потом до меня дошли слухи, будто он на Ростоке, занимается контрабандой наркотиков.

— Фу, какая гадость. Что от меня требуется в связи с Джерсбахом?

— У него сейчас период религиозного похмелья. И потом, он хронический гетеросексуал.

— Меня еще никто не называл лекарством от гетеросексуальности.

— И тем не менее, ты можешь им стать. Юный Джерсбах застрял на низшем уровне чувственности. Ему не найти лучшего учителя.

— Не вижу связи между моим предполагаемым романом с этим парнем и его капитуляцией перед тобой.

— Чтобы увидеть эту связь, Шейла, требуется понимание человеческих эмоций во всей их полноте и сложности. Видишь ли, когда ты его бросишь, ему останется только один путь, одна форма любви, а именно тот, на который ступали философы и аристократы. Ты — последняя, жизненно необходимая стадия, через которую он должен пройти. Я буду ревновать к тебе, как к свидетелю его перерождения. Само собой, я предпочел бы проделать это сам, но не смею приблизиться к нему, пока он не достигнет нового уровня зрелости.

— Ничего не получится.

— Сделай, как я прошу.

— Какая моя выгода?

— Он тебе понравится. Он чист. А невинный мужчина — небо и земля по сравнению с невинной женщиной.

— Не мой тип.

— Сделай это ради любви ко мне.

— Не смеши.

— Великолепный шанс исследовать потаенные уголки незапятнанной души и обнажить коренящиеся в ней пороки. Шейла, ты выведешь Пола Джерсбаха из замкнутого круга. Потом он сможет исследовать бездны греха до конца жизни.

— Меня это не вдохновляет. Откровенно говоря, посоветовала бы тебе найти более достойный объект приложения сил.

— Я настаиваю.

— Звучит почти как угроза.

— Почему «почти»?

Она побледнела.

— Никто не волен изменить прошлое, дорогая Шейла. А ты позволила себе излишнюю откровенность.

— Ты не посмеешь.

— Посмею — если ты откажешься выполнить мою просьбу.

— Ты… ты… подонок!

— Неужто такая большая дружба не стоит маленького одолжения?

 

Глава 8

Одетый в небесно-голубые брюки и желтую рубашку, Фрэнк Мердок готовился снимать сцену суда над Фриной, обвиненной в совращении афинского юноши. Сцена снималась вне очереди, вместе с другой, также требующей участия статистов: это давало возможность заплатить им за один съемочный день вместо двух. В павильоне воздвигли декорации: амфитеатр, окруженный колоннами из папье-маше.

Мердок обсуждал мизансцену с актером, игравшим защитника Фрины, Гиперида. В дискуссии участвовал также оператор. Им удалось быстро договориться о том, как разместить героев и дать зрителю почувствовать растущую уверенность Гиперида в том, что судьи признают его клиентку виновной. Это подготовит зрителя к эксцентричному маневру Гиперида, который надоумит Фрину сбросить одежды и выставить на всеобщее обозрение свое дивное тело. Судьи решат, что подобная красота — не иначе как дар небес, и оправдают Фрину.

— Обнаженная натура крупным планом? — уточнил оператор.

— Естественно.

Еще полчаса пришлось убить на то, чтобы добиться требуемого освещения. Площадка оказалась больше, чем во время предыдущих съемок, и требовала дополнительных юпитеров.

Декорации были совсем как настоящие. Когда все было готово, Мердок на одном дыхании отснял эпизод, включивший в себя речь кровожадного обвинителя, возрастающую тревогу Гиперида и кульминационный момент раздевания Фрины.

Пол сидел сбоку, наблюдая за съемкой. Его пригласили на случай, если Фрэнк Мердок вдруг потребует незначительных изменений в диалогах. Перед ним стоял маленький монитор, воспроизводящий все, что находилось в поле зрения камеры. И когда Шейла Томкинс в роли Фрины сбросила свой хитон, ее совершенное тело с изумительными линиями и выпуклостями показалось ему изваянным из белоснежного мрамора. Длинные темные волосы облаком тончайшего шелка опускались на белые плечи и литые груди. Пол сидел будто в трансе, не в силах оторвать взгляд от легкого колыхания этих дивных полушарий с выступающими вперед розовыми оконечностями. Воплощенная в Шейле, Фрина перестала быть абстрактной фигурой из прошлого, давно обратившейся в пыль: она перенеслась в настоящее во всем загадочном великолепии своих чар.

Прокрутив пленку на мониторе, Мердок подошел к Полу.

— Ну как?

— Впечатляет.

— Сделаю еще один дубль — для подстраховки.

Он потратил два часа, снимая эпизод во всевозможных ракурсах. И все время просил Пола вносить мельчайшие изменения в сценарий, чтобы добиться более глубокого проникновения в характеры и мотивы персонажей. Наблюдая за Мердоком — как он задумывался, что-то пересматривал, по-новому расставлял актеров, — было легко понять, почему он в свое время занимал высокое место на кинематографическом Олимпе. Но Пол видел и растущее недовольство съемочной группы. Люди не привыкли так выкладываться.

Один раз Мердок прервал съемку и заставил всех долго недоуменно ждать, пока он нервно вышагивал взад-вперед немного поодаль. Пол приготовился вносить коррективы. Однако, вернувшись на съемочную площадку, Мердок занял свое место позади камеры и скомандовал: «Новый дубль!», не объяснив, что его не устроило в прошлый раз.

Постепенно Пол начал понимать. Мердок мог щеголять цинизмом на первоначальном этапе — даже на стадии подготовки режиссерского сценария, который все еще был чем-то условным, вымышленным. Но когда дело дошло непосредственно до съемок, с настоящим оборудованием и живыми актерами, цинизм столкнулся с суровой реальностью. Конечно, высокий профессионализм предполагал отстраненность, но порнография не была для Мердока призванием. Поставленный перед необходимостью принимать входящие в его компетенцию решения, он не нашел в себе сил заглушить требования личной и профессиональной совести.

Должно быть, кто-то позвонил в офис и пожаловался. Подняв голову от сценария, куда он по требованию Мердока внес кое-какие поправки, Пол увидел Тома Фаллона, пробирающегося сквозь путаницу кабелей.

— Что здесь, черт побери, происходит? — рявкнул Фаллон, не доходя нескольких футов до Мердока, сидевшего в своем парусиновом кресле режиссера. — Угробили целый съемочный день и на полдня отстали от графика. Чьи, интересно, денежки вы вздумали пускать на ветер?

— Все под контролем, — жестко ответил Мердок. — У меня своя манера работать.

— Лучше шевелите задницей и работайте в моей манере! Это не Голливуд. Здесь вам никто не позволит щелкать по дюжине дублей, чтобы потом в монтажной выбрать лучшие куски. Тоже мне муки творчества! Вчерашний день! Кто не приспособился к новым требованиям, сегодня живет на государственное пособие и строчит мемуары: «Как я оказался не у дел».

Все притихли, словно приняв предупреждение на свой счет.

— Потерпите, — миролюбиво промолвил Мердок. — Вначале всегда требуется больше времени.

— Время — деньги!

— Хотите иметь качество — не мешайте работать. Я не могу буквально переносить сценарий на площадку, как через кальку.

Фаллон кипел от негодования.

— Знаете, Мердок, в чем ваша беда? Душой вы все еще со старым поколением. А ведь и у них, если на то пошло, хватало дерьма. Мы тут работаем, а не прохлаждаемся, расписывая каждому встречному-поперечному, какие мы гениальные.

Пришла очередь Мердока нанести ответный удар — сильный и смелый. Дать взвешенный, хорошо аргументированный ответ на нападки шефа. «Ну же, давай!» — мысленно внушал Пол режиссеру.

Тот сказал:

— Уверен, вам понравится результат. Но я постараюсь ускорить работу.

— Девять дней, — прорычал Фаллон. — И точка.

Он повторил свое условие оператору, добавив:

— Имея дело с дерьмом, не будешь пахнуть розой. Зарубите это на носу!

Некоторое время после ухода Фаллона Мердок вел себя так, словно его стукнули пыльным мешком по голове. Он был не в состоянии дать ни одного толкового указания, и оператор стал сам решать, куда поставить камеру, даже осадил Мердока в каком-то мелком споре: «Это — не архитектурный проект с приложениями. Вы сами одобрили сценарий!» Наконец Мердок махнул рукой:

— Снимайте. Больше — никаких изменений.

Тем временем на съемочной площадке дала себя знать запоздалая реакция. В одной сцене, требующей точного расчета времени, актриса не сразу выполнила указание Мердока. Он посмотрел на нее, издал полузадушенный звук и ринулся через весь павильон в свой кабинет. При этом он чуть не опрокинул походный стул, на котором сидела ассистентка. Выждав полчаса, оператор объявил конец съемки. Через пару минут в павильоне не осталось ни души.

* * *

На следующее утро, явившись на съемочную площадку, Мердок вел себя так, будто ничего не случилось. Однако чувствовалось, что он внял предостережению Фаллона. Каждый эпизод был снят с первого или, на худой случай, со второго раза, и Пола ни разу не попросили что-либо изменить в сценарии. Во время перерыва на обед весь съемочный коллектив собрался за длинным столом прямо в павильоне. Там уже ждали блюда с копченой колбасой, красным перцем, хлебом и сыром, вазы с фруктами, пирожными и пончиками. Профсоюзные правила запрещали работать более шести часов без перерыва на обед. Руководство решило, что дешевле кормить всех прямо на студии, чем терять время на беготню по ресторанам.

Пол стоял в очереди впереди Мердока и случайно подслушал отрывок его разговора с плотником. Режиссер потребовал убрать одну стену, чтобы там можно было в следующем эпизоде установить камеру. Плотник сказал: предполагалось, что стена будет стационарной. Мердок сразу согласился.

Позднее Пол подошел к нему.

— Мистер Мердок, я хотел бы вам кое-что сказать.

— Зовите меня Фрэнком.

— По-моему, вам не стоит так уж сильно беспокоиться из-за Тома Фаллона. Если «История» будет пользоваться успехом, никто не посмеет усомниться в ваших методах.

Мердок слабо улыбнулся.

— Почему бы нам не перекусить в моем кабинете? Там удобнее разговаривать.

Кабинет оказался клетушкой, в которой сразу же бросалась в глаза громадная пробковая доска объявлений с приколотыми к ней иллюстрациями и набросками древнегреческих костюмов.

Письменный стол был завален журналами, книгами и другим справочным материалом, которым Мердок пользовался в работе с художником по костюмам, парикмахером и гримером, стараясь, насколько позволяла смета, максимально воспроизвести образ эпохи.

— Все это больше не понадобится, — сказал Мердок, откупоривая бутылку «Джека Дэниелса». — Фаллон ясно дал понять. Никакой борьбы за качество. Verboten.— Он в два глотка опорожнил свой стакан и налил еще. — В лучшие времена я брал продюсеров на пушку следующим заявлением: «Это мой последний фильм. Если так дальше пойдет, бросаю к чертям это дурацкое занятие — только вы меня и видели!» Но в один прекрасный день я понял, что мне некуда уходить. Так что, если сегодня нужно приспосабливаться, я буду это делать.

— Здесь никто, кроме вас, не умеет ставить фильмы.

— Похоже, мистер Фаллон другого мнения. Я не рассказывал о его утреннем звонке? Ни слова о вчерашней сцене. Он просто довел до моего сведения, что второй фильм не будет посвящен Петронию, как планировалось.

— А чему же?

— Библии.

— Это шутка?

— Ветхий и Новый завет. Фаллон говорит, этот фильм будет состоять из шести или семи порнографических эпизодов из Священного писания.

— Ищет неприятностей на свою голову.

— Я не мог так ответить — после вчерашней стычки. Зачем искушать судьбу? Считается, что порнографический эпизод на тему Библии вызовет споры, а это благоприятно отразится на прибыли.

Пол почувствовал, каково было Мердоку это перенести.

— Мы задеваем чувства многих людей.

Мердок кивнул.

— Ничего не могу поделать. Это уже не моя, а ваша проблема. К двадцатому у меня должен быть готовый сценарий. Если не ошибаюсь, Сиранни уже начал разрабатывать сюжетную композицию. Говорит, там полно подходящего материала.

В памяти замелькали эпизоды: Иуда и Фамарь; история иерихонской блудницы Раав; отрывок из второй книги Самуила, где девушку насилует ее брат, и еще один — из Книги притчей Соломоновых, о жене, которая, чуть только муж за порог, бежала соблазнять молодых людей. И, разумеется, Песнь Песней Соломона, чьи сверхэротические образы могли бы заставить покраснеть современных писателей. Да, материала более чем достаточно.

Пол поморщился.

— Эд — добрый католик. Что скажет его духовный пастырь?

— Заставит пару раз произнести «Аве Мария!» да покаяться — и вернет ему свою благосклонность. Кто сказал, что добрый католик должен умирать с голоду, доказывая свое рвение?

— Порнофильмы на библейские сюжеты — не самая удачная затея. Это просто глупо.

— Не принимайте близко к сердцу. Вы идете сегодня на коктейль к Рэндам?

— Да.

— Я тоже приглашен, но вряд ли пойду. Там будет Фаллон. Попробуйте его образумить.

— Так я и сделаю.

Интересно, подумал Пол, причастен ли Ивен Хендершот к этой затее с Библией? Его размышления были полны горечи.

* * *

Приглашение на коктейль к Рэндам ознаменовало собой его восхождение в качестве новой звезды. Эда Сиранни не пригласили, и вообще никого из сценаристов.

Пол приехал к Рэндам в половине седьмого. В приглашении было указано: с шести до девяти, и ему одинаково не хотелось явиться слишком рано или опоздать. Дверь оказалась полуоткрытой; из прихожей доносилась музыка. Обстановка в гостиной была дорогой, но комната почти не отличалась от всякой другой современной гостиной. На стенах красовались в красивых рамах гравюры Брака, Пикассо и Куниеси. Гостей было человек тридцать. Вошла горничная с напитками и легкими закусками на подносе.

Сквозь толпу к Полу протиснулся Макс Рэнд. Его могучий торс был искусно закамуфлирован серым свитером-водолазкой и двубортным пиджаком с медными пуговицами. Он усиленно отгонял от себя сигаретный дым, с которым не успевал справляться кондиционер.

— Привет, Пол. Обойдемся без представлений. Что будешь пить?

Он сделал знак горничной. Пол выбрал водку.

— Симпатичная вечеринка.

Над верхней губой Макса Рэнда выступили бисеринки пота. Прежде чем горничная успела унести поднос, он схватил несколько копченых устриц и крекеров.

— Сплошь интересные люди. Тебе должно понравиться. Видишь того бородатого парня? Это Руссоф.

Пол посмотрел через всю комнату — туда, где черноволосый бородач в бархатном смокинге приближался к группе молодых людей. Руссоф был художником-авангардистом, о котором неделю назад была хвалебная статья в журнале «Тайм».

— Здесь, на стенах, есть и его работы, — поведал Макс, жадно грызя крекер. — Вон, рядом с Куниеси. Жена недавно купила.

Пол подошел поближе, чтобы разглядеть три наложенных друг на друга разноцветных треугольника. К нему подошел молодой человек с напряженным лицом.

— Это — настоящий шедевр. Что в искусстве главное? Отбор. Руссоф знает, что оставить за пределами картины.

— Он оставил порядочно, — сказал Пол и вдруг заметил в дверях Шейлу. Одну. Каждым своим движением она словно бросала вызов. Выставляла себя напоказ и в то же время не была вульгарной. Ее сексуальная бравада таила в себе загадку.

Вокруг нее тотчас образовалась толпа поклонников. Но не успел Пол сделать шаг в том же направлении, как был перехвачен симпатичной девушкой, которая попросила принести ей выпить.

Возвращаясь с напитком, он отметил высокую, пропорциональную фигуру девушки и всю ее строгую красоту и пожалел, что ей не хватает соблазнительности Шейлы. Мимо, потея и отдуваясь, протопал Макс Рэнд.

— Бедняга, — сказала девушка. — Его жена Дороти спит со всем Нью-Йорком. И все это знают, кроме Макса. Ужас, правда? Но что он может поделать? Если они разведутся, кто на него польстится?

И она захихикала. Тем временем Пол краешком глаза поймал знакомую фигуру.

— Мистер Фаллон!

Тот обернулся.

Пол заранее приготовил аргументы к предстоящему спору.

— Хотелось бы поговорить о следующем фильме «Истории».

— Траханье в чистом виде — пройденный этап, — заявил Фаллон. — Аудитория сыта по горло. Нагота, адюльтер — это все вчерашний день. Нужно двигаться дальше.

— Вряд ли вы найдете в Библии то, что ищете.

— В Библии? Мне показалось, вы упомянули «следующий фильм». О Библии у нас болела голова на прошлой неделе. Эд Сиранни уже работает над сценарием.

— Сама идея использовать Библию… Стоит ли проявлять неуважение к вере?

— Мы только переносим на экран то, что там написано.

— Я не могу согласиться…

Фаллон слегка хлопнул его по плечу.

— Всегда соглашайтесь с теми, кто вам платит. Сбережете нервные клетки.

— Я думал, мы могли бы обсудить…

— Нечего обсуждать, — уронил Фаллон и поспешил туда, где мелькнула тучная фигура Макса Рэнда.

Пол растерялся. На память пришел его простой, богобоязненный отец, находивший в Библии утешение. Сам Пол относился к религии как к безобидному мошенничеству, устаревшей легенде, но отец нашел для себя в этой китоподобной книге сокрытую, точно амбра, истину.

Шейла по-прежнему со скучающим видом стояла в дверях и, похоже, совсем не слушала двоих мужчин, которые обращались к ней по очереди. Ее нетерпеливый взгляд скользнул по комнате и остановился на Поле.

Когда он подошел, один из мужчин, в зеленом свитере, говорил:

— Знаете миф о Леде и Лебеде? Так вот, я уже три года бьюсь над художественным воспроизведением лебединого крыла. Одного-единственного. Но столь совершенного, что не нужно будет ни Леды, ни чего-то там еще. Один взгляд — и вам ясен смысл легенды.

— Вы — Пол Джерсбах? — спросила Шейла. — Я как раз хотела с вами поговорить.

Они отошли от двери — и от ее поклонников.

— Как вы догадались, я собиралась улизнуть.

Вблизи она оказалась еще красивее. Глаза из-под густых черных ресниц сверкали изумрудным огнем.

— От Леды и Лебедя?

Она раздвинула губы в улыбке.

— Тот, другой — еще хуже. Выдумал новый искусственный язык и свято верит, что отныне все будут учить этот язык, а поэты — писать на нем стихи.

— Где только Макс Рэнд берет таких дебилов?

— Дороти питает слабость к «творческой интеллигенции».

— Где она? Я так и не познакомился.

— Здесь где-нибудь. Вы ничего не потеряли. Она жуткая зануда. Единственное, почему я пришла, — Дороти обещала пригласить киношников. Но я никого не вижу.

Глядя на ее элегантную фигуру в шитом на заказ пиджаке и атласных брюках, Пол вспоминал Шейлу без одежды. Должно быть, она догадалась, потому что подарила ему отнюдь не оскорбленный взгляд женщины, привыкшей к тому, что ею любуются.

— На днях мы говорили о вас с Ивеном Хендершотом.

— Вот как?

— Он пригласил вас поужинать. Что вы о нем думаете?

— У нас была всего одна встреча.

— Вполне достаточно, чтобы составить мнение. Он вам понравился или нет? Не бойтесь, не передам.

— Ему не откажешь в своеобразии.

— Вы, конечно, знаете о наших отношениях? Посмотрите, что он мне подарил.

Она показала свое запястье в кольце полыхающих белоголубых бриллиантов.

— Дорогая вещь.

— По-вашему, я не стою?

— Конечно, стоите.

— Вы удивлены?

— Он староват для вас.

— Ивену пятьдесят. Мне двадцать шесть. — Шейла с удовольствием повертела браслет. — Единственное, что делает жизнь сносной, это когда получаешь то, что хочешь. Говорят, будто не все продается и покупается. Однако все самое лучшее стоит денег. Ивен находит вас обаятельным.

— Серьезно?

— Лично для меня это ничего не значит. Сыта по горло обаятельными мужчинами. Потом всякий раз убеждаешься, что, кроме обаяния, у них ничего нет. Мир полон пустых смокингов. Ивен — единственный, кто не надоел мне через несколько недель.

Пол почувствовал укол ревности. И неожиданно для себя выпалил:

— Поужинаете со мной?

— Нет. Не думаю. Я еду домой — отсыпаться. Завтра в полседьмого утра нужно быть на студии.

— Как-нибудь в другой раз?

Она устремила на него загадочный взгляд изумрудных глаз.

— Пока не знаю. Как вы по части ловли такси?

— Крупный специалист.

— Тогда можете отвезти меня домой, если хотите.

Уходя вместе с Шейлой от Рэндов, Пол чувствовал на себе завистливые взгляды остальных гостей. Он уже был готов поверить в успех.

Однако она простилась с ним возле многоквартирного дома на Парк-авеню, и пришлось ему в десять часов вечера изнывать от скуки в своей убогой меблирашке, терзаясь сожалениями о том, что могло бы быть.

Он сел за письменный стол и начал листать Библию. В самом деле, материала более чем достаточно. Только ханжа или чистоплюй станет это отрицать. Но разве действовать по совести — значит проявлять чистоплюйство? Вечный вопрос: «Чего ты все-таки хочешь?» Похоже, ему хочется всего сразу: творить, приносить пользу, снискать богатство, власть, уважение, любить одну женщину и иметь про запас других — и, в довершение всего, не поступаться добродетелью.

По-прежнему находясь во власти противоречивых эмоций, он постучался в дверь Салли Горовиц.

Полчаса спустя он лежал на полосатом как зебра диване, восхищенно любуясь ее зрелыми формами. Она стояла перед ним в шелковой комбинации, с розовыми бабочками по бледно-зеленому полю. Он привлек ее к себе и погладил по спине. Ее отвердевшие соски уперлись ему в грудь. Он разомкнул губы; Салли пробежалась язычком по внутренней стороне его рта. И рухнула на диван рядом с ним. Он стащил с нее комбинацию — последний оплот сопротивления.

— Пожалуйста, — простонала она, — не сразу…

Он погладил ее груди. Мягко, но настойчиво раздвинул ноги. И испытал острое блаженство, пронзив ее. В то же время он сознавал: за свершением последует пустота. Он пригвоздил Салли к дивану и в убыстряющемся темпе начал совершать сильные толчки. Она громко стонала, вряд ли сознавая, что делает.

Потом она заскулила, заахала, яростно сжала его в объятиях.

— Еще!.. Сейчас!.. Ох!.. О-о-о!..

Она с такой жадностью облизала свои губы, словно они были намазаны медом. Руками она стиснула его ягодицы. Он неистово задвигался внутри нее.

По всему телу Салли — от головы до пят — прошла судорога.

— Господи Иисусе!

Вернувшись к себе, Пол достал из ящика бюро общую тетрадь — дневник, в который он начал записывать все, что имело отношение к «Конфиденциальным кассетам» и могло пригодиться для цикла статей, которые он обещал написать для синдиката Притчетта. Пора бы уже начать. Публикация статей ознаменует его разрыв с Фаллоном, Хендершотом и всей этой развращенной кликой, положит конец позорному этапу его карьеры.

Он снял крышку с портативной пишущей машинки, вставил в каретку чистый лист бумаги и полчаса неподвижно сидел, думая, с чего начать.

Когда часы пробили полночь, с его губ сорвался стон:

— Шейла!..

 

Глава 9

С годами Шейла усвоила: все мужчины — скоты. Иногда она задавалась вопросом: может, причиной того, что с ней случилось, послужила ее неспособность воздвигнуть надежный барьер между собой и воспоминаниями о роковых событиях прошлого? Уже в ранней юности она существовала в призрачном мире полунаслаждения-полумуки, в окружении страшных фантомов. Мать с отцом жили как скорпион с тарантулом в банке: каждый подозревал другого в желании с ним разделаться. Шейла решила, что это и есть суть отношений между мужчиной и женщиной.

Первым, кого она действительно возненавидела, был Бен, хозяин фермы, куда ее, в тринадцатилетнем возрасте, отправили на летние каникулы. Мать с отцом решили, что там, подальше от одноклассников, ей будет лучше. Ее косолапость требовала специальной обуви, а на ферме некому было пялить на нее глаза.

Бен был неразговорчивым субъектом сорока лет от роду. Он вечно ходил в комбинезоне; от него пахло лошадьми, сеном и кожей. Ей нравилось нюхать его седло. Узнав, что восемь лет назад его бросила жена и забрала обоих детей, она всю ночь проплакала в подушку. Почему замечательным мужчинам, как правило, достаются никудышные женщины? Будь она старше, стала бы ему хорошей женой. А так ей оставалось только следовать за ним как тень и молча наблюдать, как он выполняет свои обязанности. Она старалась не путаться у него под ногами: вдруг он рассердится?

Прошло немного времени, и Бен стал сам заговаривать с ней. Рассказал о своем участии во второй мировой войне. Показал фотографию, на которой он был в военной форме, с широко расставленными ногами и в фуражке цвета хаки, щегольски сдвинутой набекрень. Она с трудом узнала его. А сравнив прежнего Бена с настоящим, решила, что настоящий нравится ей куда больше. Он признался, что в молодости «заставил немало баб попрыгать на сковородке». Шейла не поняла смысл этого выражения, но немного испугалась.

Однажды после обеда Бен занимался обычным делом: подхватывал вилами охапки сена и сваливал в кузов подогнанного к сеновалу грузовика. Шейла сидела тут же, теребя соломинку. На нее снизошел абсолютный покой. Бен, обливаясь потом (было очень жарко), время от времени останавливался взглянуть на нее. Она улыбалась; он возвращался к своей работе. Паузы становились все длиннее, и наконец наступил момент, когда он не улыбнулся в ответ. Пожалуй, она что-то заподозрила (все юные девушки в душе на тысячу лет старше). Бен шагнул к ней и, схватив за руку, рывком заставил встать. Потом он грубо привлек ее к себе. К запаху пота примешался другой — густой специфический мужской запах.

— Маленькая сучка, — беззлобно произнес он. — Знаю, что тебе нужно!

Шейла так удивилась, что не успела и пикнуть, как его алчные губы смяли ее нежный рот. Все, что за этим последовало, она восприняла как что-то нереальное, виденное в кошмарном сне — хотя в памяти и запечатлелись вид сеновала, послеобеденное марево, устланный соломой пол и то, как соломинки впились ей в спину, когда Бен навалился на нее всей своей громадной тушей. Она задыхалась под тяжестью прокаленного солнцем волосатого мужского тела. Шершавая ладонь надежно заткнула ей рот. Она отчаянно сопротивлялась, но это все-таки случилось: в нее вторглось что-то постороннее. Шейла знала, что происходит: читала в тех книгах, о которых отец говорил, что их нужно утопить в навозной яме, а мать шутила, что их пишут специально для сексуально озабоченных старых дев. Но реальность оказалась страшнее любых фантазий. После того как неравный бой был окончен, она осталась лежать на соломе безвольным окровавленным комочком.

Бен пригрозил:

— Держи язык за зубами, ясно? Проболтаешься — пожалеешь. Более чем пожалеешь.

Вскоре после каникул она обнаружила, что беременна. Мать сводила ее к врачу, а когда результаты анализов оказались положительными, сказала, что не может скрывать это от отца.

Шейла ничего не имела против того, чтобы мать была посвящена в ее тайну. Мама все понимает: не из-за своей доброты, а потому, что в молодости сама прошла через огонь, воду и медные трубы. Она была актрисой, трижды выходила замуж и до сих пор славилась острым язычком. Шейла не раз слышала шум из открытой двери спальни, где мама иногда играла в карты с приятельницами. Мамин голос звучал громче всех. От ее шуточек прочие дамы хватались за животики. Например: «Ну, Тесси, нет на тебя затычки!» Это случалось в те вечера, когда отец задерживался на работе, ужинал в ресторане или отправлялся играть в кегли с товарищами.

Шейла стояла перед ним, побагровев, точно свекла, от стыда и унижения. Мама обнимала ее за талию. Отец стал бледнее смерти.

— Ты хочешь сказать, что она ему позволила?.. Что это правда?

— Она сама призналась. И врач подтвердил — час тому назад. У нее будет ребенок.

— Кого ты вырастила? Чему научила дочь?

— Рой, — умоляющим тоном произнесла мама.

Шейла плакала. Отец с силой оторвал ее руки от лица.

— Сколько раз?

Шейла в растерянности уставилась на мать. Та продолжала заступаться за нее.

— О чем ты говоришь, Рой? Я не понимаю.

— Зато она понимает! Я просто задал вопрос. Сколько раз?

— Ничего себе вопрос! Об этом не спрашивают. Ты все-таки ее отец.

— Знаю, — сквозь зубы процедил отец. — Ты меня слышишь, дитятко? Это было не один раз?

Она нашла в себе мужество подтвердить.

— А что я говорил? — торжествующе заорал отец. Он ничего подобного не говорил, но это не имело значения. — Вот доказательство — это не было изнасилованием! Девушка, которую изнасиловали, не проделывает это снова с тем же мужчиной. Это был тот же мужчина, да?

Шейла снова кивнула. Отец продолжал кричать на мать:

— Ну так я тебе скажу! Эта дрянь не заслуживает жалости — ни вот столечко! Это твое воспитание! Она не могла научиться этому от меня или от моих родных.

— Подожди, Рой. Это наша проблема, мы должны ее решить. Что толку обвинять друг друга? Что с ней будет? Вот о чем нужно думать.

— Сама заварила — пусть расхлебывает.

— Рой, ей всего тринадцать лет!

В конце концов было решено отвезти Шейлу к врачу, их земляку и другу семьи, который несколько лет назад переехал в Уэстчестер, штат Нью-Йорк. Шейла поняла: ее ждет что-то ужасное, но не представляла, что именно. Все оказалось не так страшно, как она боялась. Врач устроил ее в больницу, а когда она проснулась на койке со свеженакрахмаленными простынями, рядом сидела мама. И доктор. Они улыбались. Все было кончено. Доктор Левин был моложе ее отца. У него были взъерошенные темно-каштановые волосы; его тихий голос действовал на Шейлу успокаивающе. Он хорошо одевался и был похож на джентльмена. Мать всегда ладила с мужчинами. Она называла доктора Ирвингом.

Они провели в Уэстчестере несколько дней, чтобы, по маминому выражению, дать Шейле «оправиться». Девушка «оправлялась» в гостиничном номере, большей частью в одиночестве. Читала комиксы и смотрела телевизор. Однажды вечером мама вернулась поздно, слегка навеселе, с растрепавшимися волосами. Некоторое время она сидела перед трюмо, поправляя прическу и посмеиваясь. Заметив, что Шейла наблюдает за ее отражением в зеркале, она спросила:

— Почему ты так смотришь, дочка?

— У тебя счастливый вид.

— Что же здесь плохого? Каждый имеет право повеселиться. Ты ведь не завидуешь?

— Нет, конечно.

Мать скривила губы.

— Знаешь что, давай повременим с возвращением домой. Задержимся еще на недельку?

— Правда? И можно будет куда-нибудь пойти? Мне очень хочется. Я уже выздоровела. Не хочу оставаться одна.

Мать медленно провела щеткой по блестящим каштановым волосам.

— Что-нибудь придумаем… Как насчет того, чтобы сходить в кино с доктором Левиным?

— Лучше вдвоем с тобой.

— Это от нас не уйдет. Но один раз сходим вместе с доктором Левиным. Он тебе очень помог. Ты должна быть благодарна.

— О, я благодарна. Он мне очень нравится!

Они посмотрели «Беглецов» с Марлоном Брандо, Анной Маньяни и Джоанной Вудворд. Доктор Левин купил Шейле пакетик воздушной кукурузы и кулек леденцов. Он сидел между ней и матерью. Фильм был «не ахти», а конец так и вовсе отвратительный. Шейла ненавидела плохие концы.

Доктору Левину и матери фильм понравился гораздо больше, особенно игра Анны Маньяни.

— Ты так же прелестна, как твоя мать, — сказал доктор Левин, выходя вместе с ними из кинотеатра. — Через пару-тройку лет станешь настоящей красавицей. Ты хотела бы стать актрисой, как мама?

— Мама не актриса.

— Была. Она и сейчас еще может вернуться на сцену, если пожелает. Ты хоть знаешь, что твоя мама — очень красивая женщина?

Шейла никогда об этом не задумывалась.

— Д-да, сэр. — И добавила из чувства лояльности: — Папа всегда это говорил.

Взрослые переглянулись.

— Конечно, — сказал доктор Левин. — У нее редкий дар очаровывать мужчин. Всех без исключения.

Он принял доброе участие в жизни всей семьи. Наезжая в город своего детства — это происходило раза два в год, — он непременно ужинал с ними. Отец дивился: что значит старая дружба! Ирвинг Левин был единственным в городе евреем, получившим высшее образование, и не пользовался особой популярностью, поэтому никто не ожидал, что он будет являться сюда с визитами. Его мать умерла, еще когда он проходил практику, и, поскольку у него больше не было родни, все думали, что после похорон они его больше не увидят. Однако он приезжал раз в полгода, останавливался в люксе местного отеля и водил молодых незамужних женщин (их было пруд пруди) в кино или на дискотеку.

Не кто иной как доктор Левин, надоумил их сделать Шейле операцию, чтобы устранить физический недостаток.

— Сейчас применяется новая технология. Операция не такая уж и сложная, успех наступает в девяносто восьми процентах. Потом даже шрамов не останется.

— У нас нет таких денег, — буркнул отец. — Мне через несколько месяцев вносить огромную сумму по закладной.

— Я мог бы одолжить. Шейла — красавица, нужно дать ей шанс.

Благодаря маминой настойчивости это удалось уладить. Шейлу оперировали в Уэстчестере; после ее выздоровления они с матерью задержались там на пару недель. За все заплатил доктор Левин. И ни разу не обратился к отцу.

— Он либо круглый идиот, — заявил как-то отец, — либо положил на девчонку глаз.

— Рой, у тебя нет никаких оснований для подобных предположений.

— Тогда какого черта он это делает?

— Он наш друг. А для Шейлы так и вообще второй отец.

— Моя дочь не нуждается во втором отце. А если бы и нуждалась, так не в жиденке из Уэстчестера.

— Как ты можешь так говорить?

— А в чем дело?

— Сам прекрасно знаешь.

— Я назвал его жидом, то есть евреем. Что, он не еврей? Спроси и узнаешь.

— Кем бы он ни был, он многого добился.

— Нечего тыкать мне в глаза твоим пархатым хахалем!

Они часто ссорились из-за денег. Рой Томкинс владел бензоколонкой, но одна из крупнейших нефтяных компаний выстроила на шоссе новую автозаправочную станцию. Позднее при ней открыли станцию техобслуживания с современным оборудованием и магазин запчастей. Дело Роя Томкинса полетело ко всем чертям. Он утратил способность разговаривать о чем-либо другом и даже пожалел Шейле денег на новую пару туфель на высоченных каблуках, выгодно подчеркивавших красоту и стройность ее исцеленных ног. Когда мать заговорила о поступлении Шейлы в университет, Рой вспылил:

— Ты хоть знаешь, сколько это стоит? Три тысячи долларов в год! И за что? Чтобы из нее вышла законченная проститутка?

— Ты всегда хотел, чтобы она получила образование.

— Но не университетское. Я хоть раз произнес «университет»?

— Это подразумевалось.

— Ни черта подобного! Хватит с нее средней школы. Окончит — пусть устраивается на работу и платит за проживание и кормежку.

Когда Шейла отправилась спать, родители еще ругались. Она зажала уши уголками подушки и лежала так до тех пор, пока ее не сморил сон. А утром, когда она сошла к завтраку, отец в одиночестве допивал кофе.

— Твоя мать все еще в постели. Ей нездоровится. Возьми себе поесть.

После его ухода Шейла поднялась к матери и нашла ее стоящей у окна спальни. Она так и не ложилась. Дорогой ковер был усыпан пеплом от сигарет. Лицо матери распухло и было сплошь в кровоподтеках.

— С меня довольно, милая, — сказала она. — Я не намерена больше терпеть. Выхожу из игры. К сожалению, не могу взять тебя с собой: у меня нет денег даже на трамвайный билет. Как только смогу, я тебя вызову. Конечно, если ты захочешь приехать.

— Мамочка, я хочу с тобой!

— Да благословит тебя Бог. Но сейчас я должна позаботиться о себе.

— Куда ты поедешь?

— Скорее всего в Уэстчестер. Не говори отцу.

— Ты будешь мне писать?

— Конечно, солнышко… но не сюда. Это рискованно. Знаешь миссис Саутби в конце улицы? Она добрая женщина. Буду писать тебе на ее имя.

Вечером Шейла читала книгу у себя в спальне. Она услышала, как открылась и закрылась входная дверь. Послышались тяжелые мужские шаги. Отец громко позвал мать. Не дождавшись ответа, загромыхал по лестнице. Распахнул дверь в спальню матери. И потопал к Шейле. Дернул за дверную ручку. Она с притворным удивлением подняла глаза.

— Где она? Что тут у вас творится?

Закрыв книгу, Шейла осторожно ответила, стараясь не показать своего страха:

— Кажется, мама ушла, папа. Не знаю куда. Она взяла чемодан.

— Врешь! Она на такое не способна. Ты знаешь, куда она отправилась!

У нее дрогнул голос.

— Ты не должен был с ней так обращаться.

— Я ее пальцем не тронул. Просто… защищался. Ты с ней заодно. Отвечай, когда спрашивают!

— Мне нечего сказать.

— Куда она намылилась?

— Я правда не знаю.

— Будь ты проклята!

Он замахнулся на нее кулаком; проступили литые бицепсы. Однако сдержался. Вышел из спальни и хлопнул дверью.

Воцарилась тишина. Шейла знала, куда пошел отец: в бар «Колокольчик». Она спустилась в кухню, открыла банку супа, сделала себе сэндвич с болонской копченой колбасой, швейцарским сыром и черным хлебом с горчицей. Отнесла это в свою комнату. Снова открыла книгу и дочитала до конца историю Фабрицио и Клелии. Книга произвела на нее сильное впечатление. Никогда прежде она так отчетливо не сознавала свое «я»: как будто наблюдала со стороны за шестнадцатилетней девушкой, которая сидит, поджав под себя ноги, в кресле у окна и общается со Стендалем. Часы пробили одиннадцать, двенадцать часов ночи. Шейла погасила свет, разделась впотьмах и юркнула в постель.

Она проснулась от ощущения, будто в комнате находится кто-то еще. В лунном свете было видно, как чей-то черный силуэт проследовал в ванную. Отец! Она услышала, как спустили воду. Под дверью погасла полоска света. Снова открылась дверь, и из туалетной вышел голый Рой Томкинс. Он подошел к кровати, отвернул одеяло и улегся рядом с дочерью.

— Ты спишь, детка?

— Уходи!

— Мне так тоскливо одному. Просто невыносимо. Мне необходимо согреться. Вот и все.

— Если ты сейчас же не уйдешь, я сама уйду.

— Только согреться, солнышко. Твоя мать нанесла мне такой удар, не могу прийти в себя. Подвинься ближе, согрей меня.

— Что ты себе позволяешь?!

Она попыталась встать. Отец схватил ее за руку.

— Ты никуда не пойдешь, маленькая шлюшка!

Она отчаянно сопротивлялась, пока не задохнулась, получив удар в солнечное сплетение. Комната поплыла у нее перед глазами.

— Ах, ты не хочешь слушаться? Пора принимать меры!

Пьяный отец вцепился в ворот ее ночной рубашки. Одно резкое движение — и он разорвал ее пополам.

— Ты сошел с ума!

Он жадно ощупывал глазами ее юное тело.

— Можно подумать, что на тебя не глазел ни один мужчина! Или не лапал! Как он это делал, тот фермер? Вот так?

Грубые ручищи мяли ей груди. Она закричала:

— Убирайся! Если ты сейчас же уйдешь, я никому не скажу. Пусти меня! Извращенец!

Он снова ударил ее и, сорвав остатки рубашки, зашарил рукой у нее между бедрами.

— Не смей так говорить! Лежи смирно. Не двигайся, или я сделаю тебе очень больно. Мне бы не хотелось.

Шейла почувствовала его напрягшийся член — твердый, неумолимый. И поняла, что этого не избежать. О Господи!

В ее груди родился отчаянный, нечеловеческий крик, способный напугать отца и помешать преступлению свершиться. Однако он зажал ей рот. От него разило табачищем и водочным перегаром. Он тяжело дышал. И вдруг ворвался в нее и начал яростно двигаться.

Крик умер, так и не вырвавшись наружу. Шейла знала: потом отец будет раскаиваться, унижаться, молить о прощении.

Но она не простит.

 

Глава 10

Письмо было отпечатано на пишущей машинке. Несколько коротких, энергичных строк.

«Дорогой мистер Джерсбах.

С интересом прочел вашу первую статью. Хотелось бы поговорить об этом проекте. Если у вас найдется время в выходные, готов назначить встречу…»

Уильям Грэхем Притчетт жил в каменном особняке с башенками, с великолепным видом на реку Гудзон. Особняк одиноко и гордо красовался на невысоком, окруженном лесами холме в нескольких милях от Кротона. Рассказывали, будто за высокой каменной оградой постоянно патрулируют охранники со свирепыми псами, готовыми в мгновение ока вцепиться в глотку нарушителю. Трудно сказать, имели эти слухи под собой почву или их распространял сам Уильям Грэхем Притчетт.

Лимузин, ждавший Пола на станции, миновал высокие чугунные ворота и покатил по узкой подъездной аллее, над которой смыкались в виде арки ветви густо посаженных деревьев. Бесстрастный шофер смотрел прямо перед собой и ни разу не скосил глаза на зеркало заднего вида.

Они очутились в тупике — лимузин почти уперся в отвесную каменную стену. Каменные ступени вели на широкую веранду, откуда открывалась широкая — на сто восемьдесят градусов — панорама реки. В дальнем конце веранды оказался вход в наружный лифт. Пол подождал, пока слуга не открыл решетчатую дверь подъемника и жестом не пригласил его войти. Изнутри стены лифта были отделаны панелями из пятнистой древесины фруктовых деревьев с золотым, вырезанным лобзиком орнаментом. Лифт начал медленный, мягкий подъем, а когда остановился, напротив решетчатой двери оказалась дверь, ведущая в просторное помещение с идущими вдоль стен книжными стеллажами. Фронтальное окно во всю стену выходило на живописно извивающийся Гудзон.

В дальнем конце комнаты, за массивным овальным столом, на котором были разбросаны книги и газеты, сидел человек лет шестидесяти, плотного сложения, с двойным подбородком и покатыми плечами. Водрузив на переносицу очки в тонкой светлой оправе, он читал гранки.

— Джерсбах? — высоким, хорошо поставленным голосом уточнил он.

— Да, сэр.

— Я представлял вас другим. Не таким симпатичным, внушающим доверие молодым человеком. Впрочем, это зависит от комбинации хромосом. У вас есть способности.

— Спасибо, мистер Притчетт.

— В последнее время это самая свежая идея, зародившаяся в синдикате. Видит Бог, из этого может выйти что-нибудь путное. Располагайтесь. Пить будете?

— Нет, спасибо. Вы писали, что хотите обсудить проект. Хотите что-либо изменить?

— Вот именно! Я же говорю, что вы — способный молодой человек.

Притчетт отпил воды из стоящего перед ним стакана и, развалившись в кресле, с немного кривой улыбкой задал вопрос:

— Что вами движет?

— Должно быть, деньги.

— Верю. Я помогу вам добиться того, чего вы хотите. Но для этого и я должен получить то, чего я хочу.

— Я не уверен, что понял, сэр.

Притчетт снял очки и положил поверх гранок.

— Раньше слышали о «Камелоте»?

— Да, сэр.

Не страдая особой скромностью, Притчетт дал своему реконструированному особняку это название — в честь легендарного рыцаря времен короля Артура. Постепенно оно прижилось.

— Как по-вашему, что интересует людей в первую очередь, когда заходит речь о моем доме?

— Трудно сказать.

— Во сколько он мне обошелся. Общеизвестно, что я перевез его сюда из Англии и сложил заново, по кирпичику. Все слышали о моей коллекции антиквариата, картин и безделушек. Они жаждут знать, во что мне обходится его содержание. И сколько я угрохал на само строительство. Улавливаете мою мысль?

— Не вполне.

— Судя по вашей первой статье и тезисам, вы намереваетесь поведать миру, как делаются такие фильмы. Превосходно. Но меня интересует также финансовая сторона. Каковы расходы на постановку? Сколько получают творческие работники и персонал? Какова прибыль от тех или иных капиталовложений? То есть вся подноготная.

Притчетт наклонил массивную голову, схожую с головой американского лося. На лоб упала прядь волос.

— Придется дополнительно потрудиться, произвести раскопки. Но я готов хорошо заплатить. Десять тысяч наличными. Более того, позднее вы соберете эти статьи и издадите книгу. Я помогу вам с изданием. Вы получите авторские права.

Столь неожиданный поворот разговора не привел Пола в восторг.

— Вряд ли у меня получится. Я не разбираюсь в таких вещах. Даже не знаю, с чего начать.

Притчетт подвинул к себе графин и налил еще воды.

— Не будем преувеличивать трудности. Я слежу за революцией в области видеокассет с середины пятидесятых, когда в студиях появились первые видеомагнитофоны. Тогда предсказывали, будто в скором будущем каждый сможет делать моментальные любительские фильмы и записывать для повторного просмотра любимые телепрограммы. Я отнесся скептически: для этого еще не пришло время. Десять лет спустя научились выпускать портативные видеомагнитофоны, и все опять затрепыхались. Я же считал: рано. Должно было пройти еще десять лет, прежде чем началась массовая продажа видеомагнитофонов и плейеров для домашнего употребления. Но теперь существует громадный вакуум программ. Слепому видно: спрос клонится в сторону массовой купли-продажи порнографии. «Конфиденциальные кассеты» оказались на гребне волны. А вы — в центре событий. Кому, как не вам, раздобыть всю эту информацию?

— У меня создалось впечатление, что вы располагаете гораздо более надежными источниками информации.

Притчетт через силу, напрягая мышцы рта и глотки, допил воду и со вздохом поставил стакан на стол.

— Если бы! «Конфиденциальные кассеты» — дочерняя корпорация, к тому же частная, поэтому не обязана публиковать финансовые отчеты. Интересующие меня сведения можно добыть только изнутри. Составим новый контракт. Вы живописуете все захватывающие подробности — чем и славятся наши газеты — плюс то, о чем мы только что говорили. Цифры, факты — все.

К Притчетту вернулась уверенность сильных мира сего — даже воздух комнаты казался наэлектризованным.

— Для вас, Джерсбах, это сказочный шанс. Такие выгодные сделки не часто выпадают на долю молодых писателей.

— Я высоко ценю ваше доверие, сэр, но…

— Никаких «но». Вам стоит только взяться — и все пойдет как по маслу. Это гораздо проще, чем вы думаете. Буду рад сотрудничеству. Для меня это очень важно.

Открылась дверь, и вошла женщина с темной кожей и неописуемыми габаритами.

— Пора баиньки, Вилли, — промурлыкала она.

Мисс Пенни вот уже тридцать лет была «полюбовницей» Притчетта — с тех самых пор, как он впервые увидел ее в доме своего отца в Хайгейте, где она в качестве горничной убирала спальни. Тогда она была хрупкой, похожей на мальчишку-сорванца, очаровательной мулаткой шестнадцати лет от роду.

Глядя на эту толстуху, чьи негроидные черты давно утратили всякую привлекательность, трудно было поверить в достоверность рассказов об их любви с первого взгляда, о решении Притчетта оставить жену и троих детей, чтобы соединиться с ней. Разумеется, эти истории не появлялись в печати: на протяжении тридцати лет вся мощь газетной империи Уильяма Притчетта была направлена на то, чтобы избежать огласки. Развод не состоялся, жена не предъявляла никаких претензий, старший сын Притчетта продолжал трудиться на благо синдиката и даже время от времени наведывался в особняк на Гудзоне, а мисс Пенни оставалась для всех «экономкой» босса. Всякого, кто посмел бы распустить язык, привлекли бы к суду по обвинению в диффамации. Но, несмотря на это, за тридцать лет число посвященных выросло до нескольких десятков тысяч. Все эти люди втайне смаковали пикантность ситуации; ведь издания Притчетта продолжали скармливать миллионам читателей строгую мораль общества истэблишмента.

Притчетт слабо запротестовал:

— Все в порядке, дорогая. Еще минуточку.

— Нет, Вилли, никаких минуточек. Доктор сказал, тебе нужно отдыхать днем.

Нисколько не пытаясь затушевать свои манеры женщины-собственницы, мисс Пенни обратилась к Полу:

— Вы ведь не хотите, чтобы он пошел против доктора?

— О нет, ни в коем случае.

Притчетт поднялся из-за стола.

— В сущности, мы уже закончили. Не правда ли, Джерсбах?

— Да, сэр.

Уже у двери он услышал совет:

— Макс Рэнд. Вот кто владеет всей нужной информацией.

* * *

Фамарь была дана в жены Иру, первенцу Иуды, но Ир был неугоден Господу, и умертвил его Господь. Велел Иуда второму сыну, Онану, войти к Фамари, но Онан нарочно пролил семя на землю, и за это Господь умертвил и его. И сказал Иуда Фамари, невестке своей: живи вдовою в доме отца твоего, пока подрастет Шела, сын мой. Но прошло много времени, и увидела Фамарь, что Шела вырос, а она не дана ему в жены. В отместку Фамарь притворилась блудницей и, закрыв лицо свое покрывалом, пошла туда, где должен был пройти Иуда, и соблазнила его. Прошло около трех месяцев, и сказали Иуде: Фамарь, невестка твоя, впала в блуд и беременна от блуда. Иуда сказал: выведите ее, и пусть она будет сожжена. Но когда повели ее, Фамарь послала сказать Иуде: я беременна от того, чьи это вещи. И узнал он данные им «блуднице» подарки. Пришлось Иуде признать свое отцовство.

Один из драматичнейших эпизодов Библии.

— Слишком пресно, — резюмировал Фаллон. — Вот в чем беда. Нашим клиентам подавай что-нибудь покруче. Феллацио, содомирование и все такое прочее.

Фильм по мотивам Библии расходился с большим скрипом; посыпались возмущенные письма. Фаллон не признал, конечно, открыто правоту Пола, однако тот поднялся в его мнении.

— Твой Петроний расходится куда веселей. Тридцать восемь тысяч. То-то этот сукин сын числится классиком.

Наряду с переходом Тома Фаллона на «ты», Полу достались и другие знаки признания, включая короткую дружескую записочку от Ивена Хендершота с предложением как-нибудь организовать «римский» вечер. Секретарша Хизер — надежный флюгер — одаривала Пола лучезарными улыбками. На совещании по поводу следующей картины, по мотивам «Декамерона», Сиранни постоянно апеллировал к нему. Тот выбрал вторую новеллу Девятого дня и начал спешно набрасывать фабулу, чтобы Мердок мог скорее приступить к съемкам.

В разгар работы Пол получил приглашение на обед в компании Тома Фаллона, Макса Рэнда и Фрэнка Мердока. Они собрались обсудить новый цикл видеофильмов, запущенный конкурентами.

Сидя за рюмкой в роскошном ресторане «Дары моря», где на отделанных панелями стенах висели рыбачьи сети и чучела рыбы-меча, Мак Рэнд сказал:

— Да, вот это успех! Четыреста тысяч подписчиков. Одно название чего стоит: «Мистер и миссис Смит»!

— Богатая идея, — согласился Том Фаллон. — Покупатели отождествляют себя с этой парочкой молодоженов и представляют, будто все это происходит с ними. Нам нужен собственный забойный сериал.

— Назовем его «Мистер и миссис Джонс», — сострил Фрэнк Мердок.

Фаллон метнул на него сердитый взгляд.

— Не смешно.

Пол видел рекламу сериала «Мистер и миссис Смит». На фотографии была изображена молодая пара, не отличающаяся от тех, что мелькают в рекламе сигарет. Надпись под фотографией сулила доскональное, шаг за шагом, знакомство с их эротическим опытом.

— О чем эпизоды, которые они успели снять? — поинтересовался Пол, пока Фрэнк Мердок переваривал обиду.

Фаллон одобрительно кивнул.

— Вот это вопрос по существу. В первой серии Смиты показаны на первом свидании. Все довольно невинно. Немного тисканья. Пару раз в кадре мелькают голые титьки. Во второй — дело доходит до свадьбы и брачной ночи включительно. Камера оказалась в эпицентре событий.

Макс Рэнд с набитым ртом произнес:

— То есть в паху.

Фаллон проигнорировал.

— Дальше пойдут эксперименты, в том числе с разными приспособлениями. Потом они еще с одной парой поменяются партнерами.

— Все в натуральном виде и во всей красе, — не удержался Мердок.

Фаллон резко повернулся к нему.

— Слушай, Фрэнк, если ты переутомился, или надоело, или что-нибудь еще, тебя никто не неволит. Не мешай работать.

Пол предпринял новую попытку сгладить неловкость.

— Если они вот-вот обменяются партнерами, не представляю, что они будут делать дальше.

Однако Фаллон не купился на его уловку.

— Фрэнк, мы хотели поручить тебе режиссуру нового сериала. Но твое отношение доказывает, что я ошибся. Можешь линять. Найдем кого-нибудь, кто не станет демонстрировать презрение к нашему замыслу.

У Мердока появилось такое выражение лица, словно он хотел извиниться, но не знал как. Он промямлил что-то насчет трудного дня и переутомления. Ему и правда лучше пойти домой, принять горячую ванну и отоспаться. Он попрощался со всеми за руку и ушел. Фаллон проводил его взглядом.

— Черт! Правильно говорят — старость не радость. Он совсем выдохся.

Макс Рэнд прожевал свой жареный картофель.

— Сгорел на работе. Кончен бал. Хватит тратить на него время.

Фаллон повернулся к Полу.

— Твое мнение? «Мистер и миссис Смит» — грандиозная идея! Можешь изобрести нечто подобное?

Вот он — шанс подобраться к нужной информации!

— Мне было бы легче это сделать, если бы я знал, как идут остальные сериалы. Одна искра рождает другую. Зная прошлые удачи и ошибки, я мог бы их проанализировать. Диагноз предшествует лечению.

Макс Рэнд кивнул в знак согласия и набил рот едой, прежде чем ответить:

— Если тебя что-то конкретно интересует, обращайся ко мне.

— Я как-то не решаюсь беспокоить тебя в офисе. При твоей занятости…

— Приходи ко мне ужинать. У нас классная кухарка.

— С удовольствием.

Это и впрямь оказалось просто.

* * *

Наступили горячие деньки.

Позвонил редактор «Нью-Йорк игл» Тед Шилмен: он только что выслал по почте экземпляр нового контракта; пусть Пол ознакомится и, если его все устраивает, подпишет. Им не терпится опубликовать цикл статей о порнокассетах («Пока нас не обскакали»). Пол ответил: он пока не может сказать, когда точно закончит работу над циклом статей, потому что ему поручено собрать для Уильяма Грэхема Притчетта дополнительные сведения.

Он наконец-то ощутил выгоды работы в «Конфиденциальных кассетах». Никогда он не зарабатывал столько денег — и не заработает впредь. Зарплата начинающего преподавателя в Суитцере намного скромнее; пройдет много лет, прежде чем он достигнет своего нынешнего уровня благосостояния. Пол начал лучше одеваться; в его гардеробе завелись костюмы на разные случаи жизни, полдюжины сорочек и галстуков и несколько пар обуви, включая туфли от Гуччи. Пол начал входить во вкус обеспеченной жизни. Временами по дороге на работу он ловил себя на том, что сравнивает предположительный доход встречных прохожих со своим. Я зарабатываю пятнадцать тысяч долларов в год, мысленно говорил он себе, и благодаря этому могу с оптимизмом смотреть в будущее.

Он все больше влюблялся в Нью-Йорк. Когда ты при деньгах, жить в этом городе — одно удовольствие. Вся роскошь, весь блеск Нью-Йорка — твои, если ты в состоянии платить за них.

Он начал подумывать о более комфортабельной меблированной квартире. Пусть даже он проживет в ней каких-нибудь несколько месяцев — овчинка стоит выделки.

Человек с пятнадцатью тысячами дохода имеет право на удобства.

* * *

Когда он приехал к Рэндам, Макс и его жена Дороти ссорились. Горничная провела Пола в гостиную. Дороти с недовольным видом стояла у окна.

— Не жмись, Макс. Ты знаешь, я терпеть этого не могу.

— Я всего лишь взываю к твоему благоразумию. На черта тебе это манто? Ты задавала себе этот вопрос?

Макс Рэнд сконфуженно покосился на стоявшего в дверях Пола.

— Нет, ты только подумай: пять тысяч долларов за кусок меха на плечах!

— По-твоему, я должна разгуливать по городу в чем мать родила?

Она повернулась к Полу — полная блондинка в темном платье с низким вырезом, позволявшим разглядеть ее белоснежные плечи и грудь. На шее у нее было ожерелье из самоцветов.

— Мой муж не имеет никакого представления о хороших манерах. Устраивает сцены при посторонних. Вы здесь уже бывали, но мы разминулись. Я — Дороти Рэнд.

— Как поживаете?

Она смерила его критическим взглядом.

— Должна сказать, вы выгодно отличаетесь от тех кретинов, что работают с моим мужем. Сейчас он смешает вам коктейль. Ужин будет готов через несколько минут.

— Что будешь пить? — спросил Макс гостя.

— Водку.

Макс, как всегда, поражал зверским аппетитом. Все мало-мальски съедобное мгновенно исчезало в его алчной пасти.

Дороти брезгливо отвернулась от мужа.

— Если не ошибаюсь, вы — сценарист? Над чем сейчас работаете?

— Над «Историей». — У него не хватило духу добавить: «порнографии».

— Я видела одну серию. Пару дней назад. Макс приносил домой. Это здорово! Там еще говорится о женщине, у которой умер муж. Она идет в склеп…

— «Эфесская матрона».

— У вас богатое воображение.

— Не у меня. Это «Сатирикон» Гая Петрония.

— Я плохой знаток истории. Но она может многому научить.

Макс старательно выскреб дно тарелки.

— Слушай, давай отложим десерт на потом? Нам с Полом нужно потолковать.

— Как угодно. Я все равно ухожу.

— Куда?

— В кино.

— Не забудь носовой платок.

В своем кабинете Макс достал папку с отчетами, которые должны были показать Полу, как решаются некоторые производственные проблемы. Он держал их у себя дома, потому что нередко работал по ночам.

— Днем мне еле-еле удается справляться с текучкой.

Он показал Полу лицевые счета подписчиков. Познакомил с образцами писем — от мягко напоминающих о сроке оплаты до требовательных, угрожающих — и, наконец, коротких извещений о том, что счет подписчика передается адвокату для взыскания задолженности. Письма отправлялись регулярно, с равными промежутками, вплоть до погашения задолженности. Велся строгий учет денежных поступлений после каждого письма. Иногда в текст типовых писем вносились изменения, и, если новый текст оказывался эффективнее, старые бланки немедленно заменялись на новые. Все это было в высшей степени прагматично и достигало цели.

— Я не силен по части художественности, — констатировал Макс. — Мое дело — цифры.

— Тоже своего рода творчество.

Макс был польщен, но постарался не показать этого.

— Ага.

Просматривая вместе с Полом хитроумные таблицы, демонстрирующие эффективность взимания платы по почте, Макс объяснил: главная проблема — отказ от подписки. Как правило, после четвертой или пятой серии имел место естественный отбор, и Макс шел на всевозможные ухищрения, чтобы нагромоздить всевозможные барьеры и снизить удельный вес отказов до минимума. Например, запрещалось отказываться от подписки до шестой серии включительно (хотя отказы все равно имели место, и тогда шли в ход письма-предупреждения).

Для тех, кто не выходил из игры после шестого фильма, устанавливалась скидка при покупке следующих фильмов этого сериала или при подписке на другой. Тому, кто выдерживал год, учреждалась премия в виде одной из лучших картин.

— Мы решили использовать в качестве премии первый фильм «Истории». Там снималась Шейла Томкинс, у нее много поклонников. Скоро она станет звездой видео.

Пол навострил уши.

— Ничего удивительного.

— Не разбегайся. Эту крепость пытались взять многие, но повезло только Ивену Хендершоту.

Битый час Макс водил Пола лабиринтами строго секретной статистики. То был мир, где не ступала нога человека, — царство цифр. Макс описал Полу производственный процесс — от перевода изображения с магнитной ленты или пленки на базовую матрицу. Процесс штамповки копий был быстрым и не требовал особых затрат — все равно что тиражировать фонограммы.

— Мы снизили себестоимость до смехотворной величины, — похвастался Макс. — Сюда входят и материалы, и расходы на производство, и заработная плата штатным сотрудникам. Иногда, если нужно экономить, мы делаем фильм на магнитной ленте. Или на кинопленке. Кстати, твоя «История» снята на пленке.

— Знаю.

— Похоже, с ней все будет в порядке. Твои акции неуклонно поднимаются в цене. В нашей компании тебя ждет большое будущее.

— Это воодушевляет.

— Я мог бы еще многое рассказать. Но сначала пошли поужинаем.

* * *

Макс Рэнд прочел Полу еще парочку лекций, из которых стало окончательно ясно, что «Конфиденциальные кассеты» получали фантастическую прибыль на затраченный капитал. Единственной проблемой была необходимость постоянно иметь достаточный капитал для продолжения и расширения производства. Наконец Пол убедился, что собрал достаточно фактов и цифр — осталось только организовать материал и написать статью.

* * *

В его жизнь вторглась Шейла и не собиралась оставлять его в покое. Они редко встречались: как правило, в офисе или на студии, и всегда — при посторонних. Она вела с Максом Рэндом переговоры о главной роли в новом сериале. Для Пола эти встречи были и сладки, и мучительны. Шейла была настроена дружески, но всегда находила предлог для отказа выпить с ним или куда-нибудь сходить. В то же время она ухитрялась не отталкивать его совсем; причины отказов всякий раз несли на себе печать правдоподобия. Пол продолжал надеяться.

В тот день, когда она подписала контракт на главную роль в «Тайных романах Маты Хари», он нашел предлог заглянуть на студию. Наблюдая за ее игрой, любуясь совершенством ее гибкой фигуры, он испытал потрясение — словно током ударило. Его ощущения были опасны, изменчивы, непредсказуемы; клокочущая в нем страсть готова была в любой момент перелиться через край. Ему хотелось только одного: чтобы быстрее пролетело время и кончилась съемка. Чертовы камеры! Он весь дрожал, готовый схватить Шейлу и унести подальше от съемочной площадки. Вырвать Золушку из развратной сказки!

Когда он вышел из павильона, шел дождь. Пол точно рассчитал время, но когда рядом появилась Шейла в светло-желтом плаще, все равно вздрогнул, как от неожиданности.

— Привет.

Она подняла глаза к небу.

— Похоже, дождь зарядил надолго.

— Зайдем куда-нибудь — выпьем, посидим, пока он не кончится?

— В моем распоряжении всего один час до закрытия магазинов. Я запланировала кое-какие покупки, — ответила Шейла и, видя его разочарование, добавила: — Матч переносится, билеты действительны.

Снова обидный, двусмысленный отказ, который только разжег его страсть, усилил его одержимость. Он проводил взглядом ее такси и еще некоторое время стоял в вестибюле студии, с чувством безмерной жалости к себе созерцая человеческий муравейник. Шейла никогда не будет обращаться с ним как с ровней. Ему ничего не светит, кроме дружеской снисходительности — как будто он юнец, совершенно не знающий жизни. Что-то похожее он чувствовал в бытность свою первокурсником. Мир принадлежал выпускникам и студентам-старшекурсникам, и они всячески изощрялись, шпыняя «молокососов». Обычно такие мысли отрезвляли Пола; проснувшаяся гордость пересиливала вожделение, и он радовался тому, что не любит Шейлу по-настоящему.

Но это состояние самообмана длилось недолго. Рано или поздно желание властно напоминало о себе. ОН ДОЛЖЕН ОБЛАДАТЬ ШЕЙЛОЙ! Такова была простая, неприкрашенная и неумолимая истина. Стоило ему вспомнить, что Ивен Хендершот ее любовник, как им овладевала неукротимая, испепеляющая ярость. Хендершот недостоин! Он — старик. На студии поговаривают даже, будто он и Том Фаллон… Скорее всего, это неправда. Что Шейла находит в таком человеке?

Для него, барахтающегося, точно щепка, в водовороте страстей, телефонные разговоры с Дженнифер — раз в две недели — стали непосильным бременем. Они сводились к банальностям и невыносимой скуке. Она завела персидскую кошку и тревожится за птиц на деревьях близ дома. Решила держать кошку дома, но та скучала. Дженнифер любила животных, была нежно привязана ко всему живому. Когда кошка забеременела, она стала регулярно отчитываться перед Полом: какими деликатесами кормит страдалицу, как приготовила для нее специальную коробку с мягкой подстилкой. Очередной разговор был прерван взволнованным возгласом: «Ой, Пол, они пошли! Пошли котята! Я перезвоню!»

А когда перезвонила, он не смог заставить себя разделить ее восторг. Перед тем как дать отбой, Дженнифер спросила: он действительно любит ее? «Действительно!» Она что-то заподозрила, и Пол чувствовал, что, несмотря на все старания, в его голосе не было прежней теплоты. Одна часть его существа нуждалась в том, чтобы Дженнифер по-прежнему считала его любящим, внимательным и верным. Какое лицемерие!

Однажды он сделал над собой усилие и честно попытался дать Дженнифер понять, что кое-что изменилось. Сказал, что должен разобраться в самом себе. Усиленно намекал, что между ними еще ничего не решено. Она поняла это как жалобу и загорелась желанием немедленно соединить их судьбы. Она поможет ему обрести себя; вдвоем они найдут свой настоящий путь в жизни. Он резко оборвал разговор — испугался, что вот-вот сделает предложение, лишь бы положить конец эмоциональному шантажу.

Мышеловка захлопнулась.

На другом конце мышеловки была Салли Горовиц. Пол чувствовал: она начала связывать с ним свои планы на будущее. Она ввела его в круг своих друзей и с ликованием передавала, какого они о нем высокого мнения. Словно это утверждало законность ее притязаний. Она начала делать ему многочисленные маленькие одолжения: относила в химчистку его одежду, а белье — в расположенную в подвальном помещении прачечную, разбирала почту, делала за него телефонные звонки. Массировала ему шею, когда у него болела голова, и ставила приятную, успокаивающую музыку. Когда она принялась вязать ему свитер и штопать носки, Пол воспротивился, но она сказала: ей ничего не нужно, лишь бы он был счастлив. И заговорила о поездке к ее родителям в Сиракузы.

Ему страстно хотелось вырваться из плена, и наконец он нашел действенный способ. Однажды вечером они поужинали в ее квартире, и она пошла в ванную — чтобы вновь появиться в прозрачной ночной рубашке. Пол строго-настрого сказал себе: вот он, решающий миг! После долгих ласк Салли легла на кровать, слабо освещенная настольной лампой.

Пол разделся, аккуратно повесил одежду на спинку стула, поставил ровнехонько туфли под кровать. Он старался не смотреть на ее перламутрово-белое тело на темном бархате покрывала, точеные груди и изгиб бедер, четко обозначившихся под тонкой ночнушкой.

Он лег рядом; Салли обняла его и стала целовать. Сняла рубашку. Прижалась к нему. Давай, давай, просило ее тело. Пол проявил нечеловеческую выдержку. Она прижала его голову к своей груди. Потом скользнула рукой вниз — и опешила. Ничего не случилось.

— Ты еще не готов! — сказала она с укором.

— Сейчас буду.

Она терпеливо продолжала ласкать его руками — и наконец губами. Это был первый раз, когда Салли делала ему феллацио; от застенчивости она повернулась к нему спиной. Орган скользнул во влажную глубину ее рта — и выскользнул обратно. Чтобы не оплошать, Пол усиленно думал о посторонних вещах. Однажды Салли упомянула, что перенесла пустяковую операцию, но не стала уточнять, какую именно. Наверное, геморрой. Пол жадно ухватился за эту мысль и начал добросовестно представлять себе геморроидальные шишки.

Девушка начала злиться.

— Что с тобой сегодня?

— Сам не понимаю.

— Может, я зря стараюсь?

— Боюсь, что так, — ответил он, притворяясь огорченным.

История повторилась два раза. Салли испробовала весь свой сексуальный репертуар. Они сделали двухнедельную паузу и предприняли новую попытку. На этот раз Пол прибегнул к противоположной тактике: вызвал в воображении образ Шейлы и преждевременно кончил.

— Какой же я идиот, — внутренне ликуя, сокрушался он.

— Не будем об этом говорить, — произнесла Салли с ледяным достоинством.

В следующий раз он повел ее ужинать. Приступив к шоколадному муссу, Салли спросила:

— Ты спишь с другими женщинами?

— Ты задаешь неуместные вопросы.

Но она настаивала — и он ответил утвердительно. При этом он отказался просить прощения и не пообещал порвать с «другой женщиной». Салли потребовала, чтобы он назвал имя, и он придумал хрупкую очаровательную медсестру, даже дал ей имя — Инга. Салли завопила: его мало убить! Он не спорил.

На следующей неделе он нашел другую, лучшую квартиру в Виллидже. А переезжая, чувствовал себя как Ной, уплывающий на ковчеге под парусами подальше от старых грехов.

 

Глава 11

День за днем «Конфиденциальные кассеты» все более утверждались в общественном сознании. Повсюду только и говорили, что о фантастическом буме видеокино; «Конфиденциальные кассеты» стали общепризнанным лидером. Статьи о фирме публиковались в журналах; популярные телевизионные комики отпускали шуточки на ее счет; деловые колонки газет мгновенно подхватывали кость любой, самой скудной информации о ее невероятном успехе (согласно «Бизнес уик», на ее сериалы подписалось три миллиона человек и число подписчиков неуклонно росло); церковники провозглашали ей анафему. Макс Рэнд договорился о сотрудничестве с фирмой, специализирующейся на «паблик рилейшнс», чьей обязанностью стало постоянно поддерживать интерес к фирме в обществе. Актеров, снявшихся в этих шестидесятиминутных лентах, приглашали в телевизионные ток-шоу; у них беспрестанно брали интервью.

По понедельникам просматривали готовые фильмы; на этот раз — по мотивам «Декамерона». Когда Пол вошел в темный зал, на экране как раз появились титры.

Среди ночи несколько молодых монахинь были разбужены странными звуками, доносившимися из кельи сестры Изабетты. Послушав немного под дверью, они ринулись по длинному коридору будить настоятельницу. Аббатиса возмутилась: что они делают у ее двери в столь позднее время? Задыхаясь от бега и волнения, девушки ответили: в келье сестры Изабетты — мужчина!

Им было невдомек, что в ту ночь аббатиса была в обществе священника. Боясь, как бы монахини от излишнего рвения не выломали дверь, она стала поспешно одеваться, но впотьмах приняла поповские штаны за монашескую вуаль. И стала вместе с другими уличать сестру Изабетту.

Сценарная разработка принадлежала Эду Сиранни. Пол дописал диалоги и создал атмосферу. Работая над этим фильмом, он размышлял: времена меняются. Люди начинают понимать, что, надев вериги, монахини не сбросили с себя кожу — человеческую природу.

Воссев в капитуле, куда по ее требованию доставили нарушительницу в чем мать родила, настоятельница принялась осыпать ее бранью. Смех сестры Изабетты и других монахинь, разглядевших ее «вуаль», открыл ей глаза на то, что ее самое уличили в том же проступке. Тогда настоятельница переменила тон и завела речь о невозможности уберечься от вожделений плоти. Дальше шли два коротких эпизода, в которых аббатиса с попом и Изабетта со своим любовником вернулись к прерванным ночным утехам.

В зале зажегся свет. Фаллон поздравил Пола и Сиранни с удачным сценарием и обратился к Фрэнку Мердоку:

— Режиссура — отвратная. Худшее из всего, что вы делали до сих пор. Ни одной стоящей сцены.

Мердок покраснел.

— Может, скажете конкретно, что вам не понравилось?

— Пришлось бы угробить весь уик-энд. Вы по-прежнему норовите снимать, как в сороковые. Нельзя всю жизнь выезжать за счет прежних заслуг.

— Я и не собираюсь, — униженно молвил Мердок.

— Вам не хватает куража. Возьмем первую сцену с сестрой Изабеттой. Ваше представление о сексе здесь — на уровне старой девы. Секс в духе «Ридерс дайджест». Это не то, что нужно нашим клиентам. Вы забыли, что снимаете «Историю порнографии»? Неужели нужно говорить по буквам? П-О-Р-Н-О-Г-Р-А-Ф-И-Я.

В комнате было человек двенадцать, но ни один не откликнулся на немую мольбу Мердока о поддержке. Чтобы не встретиться с ним взглядом, Пол притворился, будто с головой ушел в чтение своих заметок. Прославленный режиссер, работавший с такими мастерами, как Сэм Хоффенштейн, Эдвин Мейер, Джеймс Кейн и Уильям Сароян, оказался во власти невежественных бездарностей.

* * *

В последний четверг месяца традиционное совещание в кабинете Фаллона, как обычно, началось с общих вопросов. Линда Джером доложила, как идет отбор актеров на роли в следующих сериях. Обсуждение свелось к тому, что Линда говорила: «Вряд ли такая-то согласится работать менее чем за пятьсот долларов в неделю», а Фаллон парировал: «Предложите ее агенту три сотни плюс гарантию на четыре месяца, и увидите, как он отреагирует». На дебаты ушло полчаса, дальше уже дело Линды — торговаться с агентами Нью-Йорка и Голливуда.

Режиссер «Медицинского журнала» Боб Джереми попросил увеличить смету, сопроводив просьбу подробной расшифровкой. Фаллон был немногословен:

— Засунь ее себе в зад. Наша политика — сокращать, а не раздувать накладные расходы.

— Я не могу готовить качественные блюда из снятого молока.

— Ваш бюджет и так — самый высокий. Урежь гонорары доктора Ванса. И поучись экономике нашего бизнеса.

— Не прибедняйся, Том. Все знают — наши дела идут прекрасно.

— Я опираюсь на голые факты. Макс меня поддержит. Каждый заработанный цент вкладывается в расширение производства. Я нисколько не шучу, когда говорю, что не представляю, где взять средства на финансирование плана будущего Года. Так что ни слова об увеличении сметы. Всем нам придется подтянуть ремни.

Джереми передернул плечами.

— Ну ладно. Я готов ужаться, но не хотел бы, чтобы обо мне забыли, когда придет время распределять всю эту сказочную прибыль, которая пока только на бумаге.

— Не бойся, не забудем. Давай, Макс, следующий пункт повестки дня — по твоей части.

Макс Рэнд сообщил:

— После четвертой и пятой серии поступило множество отказов от подписки. Это — наша ахиллесова пята. Вам, творческим работникам, легко рассуждать о том, сколько требуют эти ублюдки.

Пол обвел взглядом присутствующих. Все сидели с похоронными лицами. В индустрии развлечений, подумалось ему, потребитель — и друг, и заклятый враг. Мы пытаемся выколотить из него деньги за нечто, не являющееся для него предметом первой необходимости. Это не крыша над головой, не пища, не одежда и не средство передвижения. Нужно усыпить его бдительность, сыграть на тайных пристрастиях — только тогда он примет роковое решение обменять свои кровные за удовольствие созерцать в четырехцветном изображении археологические раскопки, или карту, указывающую путь к «Утраченному фонтану счастья», или — как в случае с «Конфиденциальными кассетами» — заглянуть одним глазком на темную сторону Луны, где тщательно скрываемые пороки, многократно увеличенные в размерах, проецируются на экран.

После того как были оглашены все мыслимые рецепты по спасению ситуации, Фаллон вновь взял слово.

— Что касается графика съемок на будущий месяц, то у меня есть кое-какие предложения, с которыми вам придется согласиться. Хотя и они большей частью — еле-еле удовлетворительны. Имейте в виду: конкуренция растет и ужесточается. Если мы хотим по-прежнему возглавлять гонку, нужно идти вперед, а не почивать на лаврах. В этом смысле меня сильно беспокоит следующий фильм «Истории».

Установилась гробовая тишина; все обратили взоры на тех, против кого была направлена критика: Фрэнка Мердока, Эда Сиранни и Пола.

— Кому пришла в голову эта муть? — потребовал Фаллон, потрясая папкой. — «Чосер и Рабле»! Мы ставим «Историю» порнографии, а не литературы.

— Мы хотели использовать их только для заставок, — начал оправдываться Мердок.

— Ага, — насмешливо протянул Фаллон. — Как с Библией.

— Может, взять кого-нибудь другого — например, Аретино?

— Ара-кого?

— Аретино. Он писал сонеты.

— Поэзия? — ахнул Фаллон.

— А что? — вмешался Пол. — Аретино — интересный автор.

— Ну, Пол, я думал, хоть у тебя есть голова на плечах. Нашим клиентам подавай натуральный продукт. Мне тут пришла в голову мыслишка насчет фетишизма. Нужно вызвать у клиентов шок. Может, пустить в ход культовые предметы? Например, распятие?

— Распятие?

— Пусть женщины пользуются им вместо вибратора. Спасение через секс. Потребитель будет в восторге.

Мердок ошарашенно моргал.

— Фетишизм еще может сойти с рук — если соответствующим образом снять. Но, посягая на веру, вы нарываетесь на крупные неприятности.

— Я уже говорил с Рональдом Ричардсом, он парень ловкий, обещает выкрутиться.

— Есть планка, ниже которой опускаться нельзя. Даже в этом бизнесе.

— Протест отклоняется! — рявкнул Фаллон. — Не хотите работать — не надо. Но тогда уж и принимайте последствия. Вместо вас будет другой — кто не побоится ставить фильмы, которые по вкусу нашим покупателям.

Полу было ясно: Мердок избран жертвой. Фаллон только и ждет, чтобы он подал заявление. И Пол решил вмешаться.

— Давайте набросаем сюжетную композицию. А тогда уже решим, приемлемо ли это для Фрэнка.

Эд Сиранни подставил второе плечо:

— Не беспокойся, Том, со сценарием все будет о’кей. На нашу с Полом ответственность.

Фаллон потрещал костяшками пальцев.

— Это бизнес, а не исправительное учреждение. Кому не нравится, пусть отправляется к «Анонимным алкоголикам».

Это был сознательный удар ниже пояса. Все знали: Фрэнк Мердок пьет горькую.

* * *

Пол с Эдом Сиранни отбирали эпизоды для фильма о фетишизме. Сиранни был поденщиком от литературы, мастером писать на заказ, но на этот раз получалось топорно. Его стихией была двусмысленная анонимная литература, нашпигованная сексом, когда сюжет сводился к череде совокуплений, а персонажи были ходячими фаллическими символами. Он решил положиться на Пола: тот досочинит фабулу, если уж без нее не обойтись. Когда Пол познакомился с вышедшей из-под пера Эда «сценарной идеей», он подивился: неужели здесь можно провести какую бы то ни было сюжетную линию? Однако деваться было некуда.

Он отнес Мердоку законченный вариант сценария. Тот внимательно прочитал и утомленным жестом подтвердил свое намерение снимать. Пол облегченно вздохнул. Очевидно, у Мердока еще сохранился какой-то уровень, раз это помогает держаться самому Полу.

Отсняв основную часть фильма о фетишизме, Пол, Фрэнк Мердок и Эд Сиранни отправились в близлежащий бар. Последний день съемок оказался долгим. На каждую серию отводилось девять дней; от всех требовалось неукоснительное соблюдение графика, даже если в последний день приходилось работать сверхурочно. Студийное время было дорого. Так что, хотя официально рабочий день заканчивался в полпятого, иногда расходились за полночь.

На этот раз они закончили в десять. Все это время Эд Сиранни с Полом присутствовали в павильоне: вдруг в последний момент потребуются какие-нибудь переделки? Заключительная съемка каждого шестидесятиминутного фильма имела много общего с родами: схватки, потуги, появление на свет — и опустошенность, граничащая с сожалением.

Мердок выглядел подавленным. За третьим мартини он пробурчал:

— Это вызовет возмущение у верующих.

— Да уж, камера раскалилась добела, — согласился Эд. — Хоть асбест подкладывай.

Он на одном дыхании снял эпизод с использованием распятия в качестве приспособления для секса и даже заставил Мердока с Полом сделать пикантные дополнения.

— А ты что думаешь, Пол? — спросил Мердок. — Мы не слишком далеко зашли?

— Еще не поздно вырезать наиболее кощунственные кадры. Существует же редактирование.

— Только не с Фаллоном за спиной, — возразил Эд. — А по мне, так все едино. Я не испытываю ни малейшего дискомфорта. Это будет сенсация.

Он сделал знак официанту — принести счет. Пол с Мердоком обменялись усмешками. Для них не составляло секрета: счет за этот ужин в завуалированном виде будет отнесен на издержки производства.

На Мердоке начали сказываться последствия выпитого.

— Почему бы нам не остаться и не перехватить еще по рюмочке? Время детское.

— Если я не успею на рейс одиннадцать ноль пять, жену хватит удар, — ответил Сиранни.

— Подумаешь!

— Тебе легко говорить: ты холост.

И он отчалил.

— А ты, Пол? — с надеждой спросил Мердок.

— Мне предстоит легкое чтение — маркиз де Сад. Кстати, Фрэнк, знаешь, чего тебе не хватает? Отдушины.

— Что ты предлагаешь?

Пол раскинул мозгами.

— Может, посмотреть какой-нибудь старый добрый фильмец?

Стоя на тротуаре, он долго провожал глазами удаляющегося прочь неверной походкой Мердока.

* * *

Шейла Томкинс нежилась в огромной, вровень с полом, ванне, от которой исходил запах мускуса. Одной рукой она опиралась на кафельный пол. Ее гладкое тело расслабленно покоилось в горячей, слегка пузырящейся воде. Рядом, положив голову ей на плечо и обводя пальцем ее изящное ухо, отдыхал Ивен Хендершот.

Перспектива секса с Шейлой рождала в нем легкую досаду, но ничего не поделаешь. Женщины ненасытны. В последнее время он чувствовал, что вот-вот сделает окончательный вывод, какие из его желаний являются органичными, а какие — надуманными, фальшивыми. У него словно рассеялся туман в голове и выкристаллизовалось отчетливое понимание своих сокровенных потребностей. Хендершот убедился, что его не влечет к женщинам — хотя, по странной иронии судьбы, он был непревзойденным любовником. В их оргазме было что-то гротескное — каждая изображала из себя Жанну д’Арк на эшафоте. Даже прекраснейшие из них, при всем физическом совершенстве, при всей изысканности манер и в то же время разнузданной похоти, не могли предложить ничего такого, что бы могло заставить его волноваться. Он представил себе всех женщин, готовых покорно принять его, не способных ни на что-то другое, кроме искусственных содроганий, скучных ласк, оргазмов по требованию, — и ему стало противно.

Шейла — другое дело. Хорошо, что именно ей суждено стать для него не очередной, но последней. Но даже с ней любовный акт носил оттенок вульгарности. В этот вечер он почувствовал, что никак не может настроиться. В причудливые, рождаемые огромным выпуклым зеркалом образы вторгались, разбивая чары, непрошеные воспоминания. Однажды, например, после особо пылких объятий она отправилась в ванную. Звук спускаемой воды и специфический запах подчеркнули банальность и приземленность их страсти. Пластический ритуал при слиянии мужчины и женщины был лишен зрелой нежности, вдохновения, стремления к идеалу, ощущения себя равными.

Он зачерпнул ладонью теплой воды и вылил Шейле на грудь. Ее соски всегда безотказно реагировали на тепло.

— Фаллон звонил тебе? — спросил он.

Она подвинулась ближе.

— Да. Что ты посоветуешь?

— Для тебя это — идеальный вариант. Жёны Синей Бороды. Ты сыграешь их всех и примешь смерть самыми разными способами.

— Это попахивает садизмом.

— Не больше, чем то, что мы много раз испытывали вместе, дорогая.

— Это не совсем то, о чем я мечтала, и вряд ли повлияет на мою карьеру. Я — актриса. Хочу показать все, на что я способна.

— Ты слишком поздно родилась, чтобы блистать в Голливуде.

— А мне хочется. Но, конечно, не только этого.

Он понял намек. Но прежде нужно было решить одно дело.

— Почему ты тянешь с Полом Джерсбахом?

— Такие вещи быстро не делаются.

— Он предложил тебе куда-нибудь сходить — ты отказалась. Несколько раз подряд. Ты, конечно, скажешь, что хочешь довести его до кондиции, но меня не проведешь. Мы оба прекрасно понимаем, что стоит тебе пустить его в твою постель, он будет есть у тебя с руки.

Шейла провела рукой по своим бокам и груди. Она вообще любила ласкать себя.

— Ивен… ты собираешься заняться любовью или нет?

— Только после того, как получу твое обещание.

Ее глаза затуманились.

— Мне нравится, как ты это делаешь. Ты будишь во мне зверя.

— Сначала твое обещание.

— Ну пожалуйста! Скорей! Я вся горю.

Она дотронулась до знака его мужского достоинства.

— А то я сделаю тебе больно.

— Валяй.

Вообще-то, Ивен Хендершот ничего не имел против боли. Он достаточно тренировался, чтобы научиться испытывать недоступные простым смертным ощущения.

— Я тебя ненавижу! Ты никогда не выходишь из себя.

— Твое обещание!

— Ладно… Все, что хочешь. Я больше не могу!

Хендершот не торопился. По его глубокому убеждению, каждое ощущение должно быть извлечено из потаенных уголков человеческого существа. Чтобы полностью изведать наслаждение, требуется восприятие нюансов, которые, как ультразвук, неразличимы для нетренированного уха.

— Боже! Ты вынимаешь из меня душу!

Она дугой изогнула спину: по телу пробежала судорога. Но Хендершот медлил. В них синхронно нарастала страсть. И наконец он вошел в нее — так глубоко и с такой силой, что она вскрикнула от боли. Из ванны выплеснулась часть воды. Женщина яростно билась в объятиях мужчины. И наконец замерла.

— Хватит! Пожалуйста, хватит!

Но, конечно, на самом деле она имела в виду другое. Совсем другое!

 

Глава 12

В голосе Теда Шилмена из «Нью-Йорк игл» чувствовалось нетерпение.

— Мистер Притчетт спрашивает, когда будут готовы статьи.

— Делаю все, что могу, — ответил Пол. — Данные нуждаются в обработке.

— И когда же мы увидим результаты? Вы получили деньги по чеку. Срок представления материала истек еще на прошлой неделе.

— Извините, но в последнее время у меня не было условий для нормальной работы. Не так-то легко — добросовестно исполнять служебные обязанности и делать что-то на стороне. Хотите — верну аванс?

Это подействовало.

— Сколько вам еще нужно времени?

— Может быть, пару месяцев.

— Вы больше не будете просить денег?

— Ни в коем случае.

Пол положил трубку; на ладони остался след. В глубине души он знал, почему медлит. Если что-то и удерживало его в «Конфиденциальных кассетах», так это Шейла. Пока он здесь, он может встречаться с ней.

Пол посмотрел в окно. Далеко внизу тускло мерцали неоновые огни реклам. Он как будто проникал взглядом в черную бездну — сердце большого города. Нельзя больше оттягивать неизбежное. Чтобы удержаться в «Конфиденциальных кассетах», нужна неразборчивость Эда Сиранни. Мердоку недолго оставаться здесь. Пол поймал себя на том, что испытывает по отношению к нему жалость умирающего к покойнику. Если в ближайшее время не унести ноги, он может так же, как Мердок, заблудиться в темном лабиринте.

Пол почти физически ощущал, как вокруг него копится зло — растет, набирается сил, чтобы ворваться и испохабить его святая святых, сделать его частью смердящего потока.

Он набрал номер.

— Алло?

— Дженнифер? Это Пол. Сижу тут один-одинешенек и тоскую по тебе — ты не представляешь, как. Завтра пятница. Ты могла бы сесть на самолет и прилететь к обеду. У нас впереди целый уик-энд.

Она затаила дыхание, а потом дрогнувшим голосом спросила:

— Ты серьезно?

— Конечно! Как по-твоему, это реально?

— Вылетаю первым же рейсом. Ах, Пол, как чудесно, что ты меня пригласил!

— Я соскучился.

— Ах!..

— Закажу тебе номер.

— Дорогой, целых три дня вместе! Это просто чудо!

Положив трубку, он откинулся в кресле и спросил себя: неужели мне действительно удалось сбросить невидимые оковы? Что-то не верится.

* * *

Перед обедом они прошлись по Пятой авеню — поглазели на витрины. Для такой провинциалки, как Дженнифер, поездка в Нью-Йорк стала настоящим праздником. Она была наслышана о бандитизме, забастовках и различных авариях: автомобильных, канализационной системы и телефонной сети города.

И все-таки эта, вторая в жизни, поездка в Нью-Йорк ее околдовала.

— Господи! — выдохнула она, наблюдая, как два стремительных, противоположных потока прохожих на тротуаре обтекают друг друга, каким-то чудом ухитряясь не столкнуться. — Куда они так спешат?

— Сами не знают.

— Ну и ладно. Зато здесь кипит жизнь.

Глядя в ее сияющие глаза, он подумал: как похожи они были еще совсем недавно и какие теперь разные!

— Да, это не Суитцер.

— Захочешь ли ты когда-нибудь вернуться?

Они свернули в переулок, ведущий к катку в Рокфеллер-центре.

— Зайдем? — предложил Пол. — А почему ты спросила?

— Мне показалось, Нью-Йорк тебя приворожил.

— Вот уж нет. С какой стати?

— Не знаю. От тебя не было писем…

— Я писал.

— Два письма. За все время.

— Я звонил.

— В первое время ты делал это часто. А потом… раз в неделю, иногда даже реже. Нет, я не жалуюсь. Ты был очень занят. Но я волновалась. Все время вспоминала то, что ты сказал мне в последний раз, и гадала: может, ты передумал?

— Насчет нас?

Дженнифер быстро кивнула.

— Нет, что ты! — И она сжала его руку.

— Теперь я спокойна. Ты действительно не изменился.

— Правда?

— Да. Ты по-прежнему мой Пол.

Они пообедали в маленьком, недорогом французском ресторанчике: она не хотела вводить его в расходы. Заботилась об их будущем.

— Ты не сказал, когда думаешь вернуться.

— Еще не знаю. Видишь ли, я больше не работаю в «Ревью». Выполняю спецзадание для синдиката Притчетта. Цикл статей о буме в видеобизнесе.

Он поймал себя на том, что подгоняет факты, чтобы у Дженнифер сложилось благоприятное мнение о нем.

— Они много платят?

— Десять тысяч долларов.

— Это, конечно, важно. Но это еще не все.

Пол улыбнулся.

— Знаю, о чем ты думаешь. Тебя коробит бульварная пресса Притчетта.

— Просто это не совсем то, на что надеялась мама. Но я понимаю: многие прекрасные писатели в начале карьеры работали в дешевых изданиях.

Пол хмуро поигрывал бокалом. Что она знает о примитивной, яростной борьбе за существование? Между ним и тем миром, в котором он был вынужден зарабатывать на жизнь, нет посредников. Он обязан терпеть — по возможности преуспевать, а потом с наименьшими потерями выйти из игры.

— Терпеть не могу ханжества и интеллектуального снобизма!

Дженнифер как раз протянула руку к хлебнице за бубликом, но тотчас отдернула ее, словно ужаленная.

— Я не хотела…

— Даже если люди почти безграмотны, кто-то должен писать то, что они в состоянии прочитать. Иначе они вообще перестанут это делать.

Растерянная и обиженная, Дженнифер поняла, что сказала что-то не то.

— Я не ищу ссоры. А вот ты почему-то ищешь.

В теплых потоках гигантских опахал (кондиционеров воздуха в ресторанчике не было) над красными клетчатыми скатертями противно жужжали мухи.

— Духотища, — уронил Пол и попросил счет.

Еще не выходя на улицу, они успели загладить ссору взаимными извинениями. Дженнифер торжественно, как для благословения, поднесла руку к лицу.

— Пол, я хочу сегодня быть с тобой.

Он понял. Секс выполнит роль магического ритуала, который сгладит и принизит значение их размолвки.

— Я тоже.

— Зачем мне возвращаться в отель? Могу спать в твоей пижаме. У тебя найдется лишняя зубная щетка?

— Что-нибудь придумаем.

Кровать с утра осталась незастеленной. Дженнифер расправила простыни и взбила подушку, а Пол метался по гостиной: взял с дивана брошенный журнал, подобрал с пола газету, выковырял фисташковую шелуху с подставки для ночника и, главное, убрал подальше от глаз Дженнифер копию рекламной брошюры «Конфиденциальных кассет». Интересно, как реагировала бы Дженнифер, узнав правду о его работе? Впрочем, он не солгал: он действительно выполняет задание. Просто…

Она вышла к нему в гостиную, и он поцеловал ее. Пальцы нашли молнию у нее на спине; она крепко прижалась к нему, бормоча:

— Я все думала о нашей последней встрече. Каждую ночь вспоминала…

Да. Это она, его Дженнифер. Теплая, душистая. Пол уверенно расстегнул на ней лифчик.

— Ты — самая красивая девушка в мире.

Он на руках отнес ее в спальню, положил на кровать и в мгновение ока освободил от оставшейся одежды. Застеснявшись, она прикрыла ладонями интимное место. Пол погладил кудряшки у нее на затылке. Он не спешил: ждал сигнала ее готовности. Бережно раскрыл нежные створки раковины. С неиспытанной прежде чуткостью продвигался шажок за шажком, пока они не слились воедино. Мозг с предельной четкостью фиксировал ощущения. Ее хрипловатое дыхание. Тиканье будильника. Хруст накрахмаленных простыней. Далекий визг автомобильной сирены…

Потом она лежала, положив голову ему на грудь. Пол смотрел на потолок и спрашивал себя: почему образ Шейлы Томкинс вырисовывается перед ним в темноте гораздо отчетливее, чем лицо доверчиво прильнувшей к нему женщины?

 

Глава 13

Статус Пола в фирме неуклонно повышался — об этом говорило множество мелких признаков. Его перевели в более просторный кабинет, поближе к Фаллону. Тот завел привычку заглядывать к Полу, чтобы посоветоваться насчет сценариев, не имеющих никакого отношения к «Истории». Даже дал ему «полистать на досуге» несколько таких сценариев, чем существенно осложнил его работу над циклом газетных статей для Притчетта.

Отношение к нему Макса Рэнда также стало более теплым.

— У меня был разговор с Ивеном Хендершотом, — сказал он однажды вечером, когда они вместе дожидались лифта. — Он предсказывает тебе большое будущее.

— Спасибо. Приятно это слышать.

— Том Фаллон нам все уши прожужжал на заседаниях редсовета: мол, ты — единственный, кто выдвигает стоящие идеи.

Стремясь приносить пользу, Пол затеял сам с собой игру: старался представить себе сценки, которые могли бы заинтересовать их клиентов. Что способно после дневной тягомотины повергнуть их с потрохами к ногам невидимого рассказчика? Чтобы удовлетворить их тайные желания, нужно было только проникнуть в свои собственные. Пол взывал к самой темной части своей натуры и, махнув рукой на бессмертную душу христианина, озвучивал то, от чего ранее отрекался, вкладывая эти мысли в уста персонажей своих сюжетов.

Как ни странно, ему становилось все труднее сбывать свои идеи Фрэнку Мердоку. Пол метался по комнате, бурно жестикулируя, а старший товарищ, развалясь в кресле, смотрел на него усталым, откровенно циничным взглядом. Пол всегда с благодарностью принимал замечания режиссера, сделанные на ранних стадиях работы над фильмом, но вклад Мердока становился все менее значительным.

Сейчас он с расхолаживающим безразличием слушал, как Пол излагает свое видение фильма о маркизе де Саде. Они взяли за основу инцидент в марсельском публичном доме, где маркиз затеял оргию с поркой проституток, предварительно дав им сильное возбуждающее средство. Кульминацией стало истязание распятой на кровати женщины. Маркиз пырял ее ножом и лил в раны расплавленный воск. За что и угодил в Бастилию.

Мердок вздохнул.

— Мы прогрессируем. Скоро в запасе не останется ничего такого, что могло бы повергнуть зрителя в шок. Разве что выручат Жиль де Рей, сатанизм и поедание младенцев. Думаю, в свое время мы дойдем и до этого.

— Все зависит от того, как подать. Пока ты стоишь у руля, дело в надежных руках.

Пол покривил душой. Мердок уже не был тем человеком, который водил дружбу с Капрой, Кингом Видором и Уайлдером, посещал грандиозные приемы в роскошных особняках и нежился в плавательных бассейнах с подводной подсветкой. Прощай, блистающий мир Голливуда — волшебная страна, откуда уже никто не возвращается с горящим взором, чтобы взахлеб поведать менее удачливым о сбывшемся чуде!

Рано утром, спеша на заседание редсовета, Пол столкнулся в коридоре с Шейлой Томкинс. Она тепло улыбнулась. Он прошел мимо, но в кабинете Фаллона не мог думать ни о чем другом. На Шейле было платье персикового цвета, с тугим поясом на талии; волосы она распустила по плечам.

Его вернул на землю резкий голос Фаллона:

— Тоже мне оригинальная идея! Такие продаются на каждом углу — двадцать центов дюжина!

Пол поднял голову как раз вовремя, чтобы встретить инквизиторский взгляд Тома.

— Ну, Пол, а ты чем порадуешь?

Все головы повернулись в его сторону.

— Есть одна мыслишка. Работая для взрослой аудитории, мы ограничиваем свой арсенал выразительных средств традиционными формами. Но существуют и другие.

— Например?

— Мультипликация. Недаром комиксы пользуются таким успехом. Матт и Джефф. Мэгги и Джиггс. Пусть знакомые рисованные персонажи занимаются тем, что волнует нашу аудиторию.

— Дальше.

— Можно было бы выпустить шестидесятиминутный мультфильм из пяти-шести рисованных эпизодов и на пробу использовать в качестве премии постоянным подписчикам. Если реакция будет положительной, мультяшки могут составить отдельную серию.

Фаллон пометил у себя в блокноте.

— Пожалуй, здесь есть рациональное зерно. Не зря говорят: в каждом взрослом сидит ребенок.

По окончании редсовета Фаллон попросил Пола остаться. И, когда все разошлись, похвалил:

— У тебя есть чутье на то, что будет пользоваться спросом. С этого дня будешь получать лишнюю сотню в неделю.

Пол залился краской.

— Спасибо.

— Это еще цветочки. Продолжай в том же духе — и станешь одним из тех, кто здесь все решает. Со временем мне понадобится человек, на чьи плечи я смогу переложить часть бремени.

Пол предпринял попытку избежать бесповоротного закабаления:

— Я не представляю себя никем, кроме сценариста и редактора.

— Ты парень с головой, быстро схватываешь. Многие приходят к нам в ореоле былых заслуг, а на поверку оказываются мыльными пузырями. Я строг с халтурщиками. Но если кто-то показывает класс — получает соответственно.

— Чего еще желать.

— Макс Рэнд говорит, ты немного сечешь по части управления бизнесом. Уважаю людей с амбициями. Прямо скажу: у тебя есть все данные стать в нашем деле хозяином, а не рабом пишущей машинки. Лишняя сотня в неделю — капля в море. Тьфу!

— Только не для меня.

— Мы с Максом получаем проценты от прибыли. Не скажу, во сколько это выливается: не хочу раньше времени разжигать аппетит. Поверь на слово: есть ради чего выкладываться.

— Буду стараться, — пообещал Пол.

Зазвонил телефон. Фаллон с минуту поговорил с Линдой Джером и повернулся к Полу.

— Ты давно не видел Мердока?

— Да, порядочно.

— В десять он должен был явиться на совещание по утверждению актеров. Они ждали больше часа.

— Домой звонили?

— Никто не снимает трубку. Линда послала туда курьера. По словам квартирной хозяйки, Мердок не ночевал дома.

— Может, заболел?

— Или наклюкался.

В последний раз Пол видел Мердока три дня назад. Тот работал с помощником и ассистенткой над режиссерским сценарием. Готовились к съемкам «Маркиза де Сада»: нумеровали эпизоды, делали пометки об интерьере и экстерьере, где день, где ночь, кто из актеров будет занят в том или ином эпизоде, сколько понадобится статистов, какое оборудование и декорации. В последнее время Мердок много пил. Если называть вещи своими именами, беспробудно пьянствовал.

— Никуда не денется, — с напускной беспечностью заверил Пол. — Имей немного терпения.

— Я терпелив, когда хочу этого. Если он не явится к сегодняшней читке — вышвырну к чертовой матери.

— Не пори горячку, Том. Может, у него уважительная причина?

— Бездарям нет оправдания. Жду до четырех. Потом беру другого режиссера.

Пол посмотрел на часы — две минуты одиннадцатого. Вернувшись в свой кабинет, он тотчас позвонил Эду Сиранни: что слышно о Мердоке?

— В последний раз я его видел пару дней назад. Он не держался на ногах.

— Фаллон спрашивал тебя о нем?

— Нет.

— Сделай мне одолжение: не говори о пьянке.

— Если Том спросит, я не стану лгать.

— Ладно. Хотя бы не проявляй инициативы.

— Не понимаю, Пол, — что ты с ним носишься? Мердок был классным режиссером, но одряхлел и отстал от времени. А теперь, когда он пристрастился к зелью…

— Эд, если к четырем я не доставлю его на студию, его уволят. На этот раз Фаллон настроен решительно.

Он позвонил ассистентке — та была не в курсе. И вообще, на всей студии никто ничего не знал. Девушка у коммутатора сообщила, что с Мердоком постоянно пробуют связаться — главным образом из отдела Линды Джером. Кончилось тем, что Пол поехал на такси к коричневому каменному зданию на Мортон-стрит: Мердок снимал там квартиру на втором этаже. Тщетно прождав под дверью, Пол позвонил в дверь к домовладелице, жившей на первом этаже. Та в мгновение ока появилась на пороге своей квартиры и скользнула подозрительным взглядом по коридору.

— Я друг мистера Мердока.

— Понятия не имею, где он может быть. Пару часов назад здесь был человек со студии. Я сказала, что мистер Мердок не ночевал дома. Больше мне ничего не известно.

— Мы беспокоимся. Может, ему стало плохо или он попал в аварию.

— Валяется где-нибудь пьяный. В последний раз я видела его вот там, под лестницей. Чуть не приняла за покойника.

— Он себе что-нибудь повредил?

— Вы же знаете: пьяному море по колено.

— У вас есть ключи от его квартиры?

— Ну да. Я должна иметь доступ. Никто не имеет права ставить дополнительные замки или…

— Может, он нуждается в помощи? Давайте заглянем.

В квартире Мердока все напоминало о прошлом. Зачитанные книги на полках. Покрытый лаком паркет. Обеденный стол и стулья в нише. И неожиданно превосходный, писанный маслом портрет темноволосой женщины с длинными, словно сделанными из слоновой кости, руками, изящными пальцами и бледным, как у привидения, лицом безукоризненной овальной формы. В спальне было не прибрано: пепельницы до краев полны окурками, рюмки не вымыты. В крохотной кухоньке Пол обнаружил шкаф, битком набитый бутылками.

— Одежда в гардеробе, — констатировала хозяйка. — Стало быть, не сбежал. Надо отдать ему должное: он всегда аккуратно платил за квартиру.

В подъезде они столкнулись с полицейским. У Пола упало сердце.

— Здесь проживает мистер Фрэнк Мердок?

— Да.

— Мы его подобрали в невменяемом состоянии. Я разыскиваю друзей или родственников.

Пол медленно сосчитал в уме до пяти. И только после этого ответил:

— Я его друг и поеду с вами.

* * *

Из комнаты с серой стальной дверью в коридор вышел врач в белом халате и обратился к посетителям, из которых одни сидели на грубых деревянных скамьях, а другие подпирали стену.

— К Мердоку кто-нибудь есть?

Пол отделился от стены.

— Я.

— Идемте со мной, пожалуйста.

За лязгнувшей дверью оказалась длинная комната с высоким потолком и несколькими рядами узких коек. Свет проникал сквозь зарешеченные квадратные окна под самым потолком.

Фрэнк Мердок в позе эмбриона лежал на четвертой кровати от двери. На нем была казенная белая рубашка, кое-как завязанная у горла ветхими тесемками. Одеяло было откинуто и закрывало только ступни; виднелись волосатые лодыжки.

— Фрэнк.

Мердок с трудом оторвал голову от подушки и вяло моргнул — единственный знак, что он узнал Пола.

— Как ты себя чувствуешь?

— Омерзительно.

— Никто не знал, что с тобой случилось. Мы переволновались.

Мердок снова откинулся на подушку.

— Я туда не вернусь.

— Фрэнк, не нужно отчаиваться. Как только поправишься…

— Ты не понимаешь. Я НЕ МОГУ вернуться.

— Так и передать Фаллону?

— Если думаешь, что это его интересует.

— Фрэнк, я не допущу, чтобы ты сдался. Ты не пробовал обратиться к «Анонимным алкоголикам»?

— Пробовал — восемнадцать лет назад.

— Неужели совсем не помогло?

— Они поставили меня на ноги. Но потом я понял, что у меня нет сил вернуться к прежней жизни. Трудно простить себе такое.

Бедный старик — спившийся, терзаемый угрызениями совести! Вдохновение, некогда вознесшее его на гребень славы, давно испарилось.

— Не принимай близко к сердцу. Ты не сделал ничего ужасного.

— Ох, ради Бога!..

— Фрэнк.

— Да?

— Я — твой друг. Что все-таки тебя гложет?

Мердок попробовал засмеяться, но получилось похоже на позыв к рвоте.

— Спасибо, что навестил. А теперь иди. Ты ничем не сможешь помочь.

Вслед за Полом в коридор вышел стажер в белом халате.

— Кажется, я видел вас с Фрэнком Мердоком?

— Да.

— Вы — родственник?

— Друг.

— Знаете кого-нибудь из его близких родственников?

Пол насторожился.

— Он тяжело болен?

— Мы сделали рентген, потом биопсию. Метастазы распространились по всему телу. Из вытрезвителя его повезут в больницу.

— Он знает?

— Разговора об этом не было.

Вот, значит, в чем дело, подумал Пол. Совесть ни при чем. Просто Мердок почуял близкий конец.

Как ни странно, у него отлегло от сердца.

* * *

В кабинет вошла Хизер.

— Бьюсь об заклад, вы не знаете новость.

— Какую?

— Фрэнк Мердок умер.

У Пола дрогнула рука, державшая схему сценария.

— Кто сказал?

— Пару дней назад мистеру Фаллону звонили из больницы. Сказали, он в тяжелом состоянии и если кто-то хочет навестить…

— Том должен был поставить меня в известность.

— …а сегодня они сообщили о его смерти.

Может, ему следовало еще раз наведаться в больницу? Но что толку встречаться с человеком, в равной степени пожираемым метастазами рака и отвращением к себе? Даже если бы врачам удалось удалить пораженные ткани, Мердок вряд ли выжил бы. Он утратил нечто главное. Оставалось только умереть.

Но каково было Фрэнку в эти последние дни жизни — в ясном сознании, наедине с воспоминаниями о своем былом величии! Когда-нибудь он займет свое место в пантеоне других великих «неудачников» — таких, как Д.У. Гриффит, Рене Клер, Сергей Эйзенштейн и Луи Бунюэль.

Вошел Эд Сиранни с озабоченным выражением лица.

— Слышал о Фрэнке Мердоке?

— Хизер сказала.

— Я и не знал, что у него этот — с клешнями. Фрэнк был славный старик. Вот только ненавидел свою работу. Я убеждал его: это практически то же самое, что сейчас проделывают в так называемом художественном кино — и при этом мнят себя гениями.

— А он?

— Бубнил что-то вроде того, что, мол, главное — в каком направлении идешь. Все, что ему было нужно, это снять напоследок еще один стоящий фильм.

— Генри Джеймс называл повторный шанс всеобщим заблуждением.

— Как думаешь, Пол, Фрэнк был настоящим гением?

Пола подмывало выругаться, но он сдержался.

— Где они — настоящие?..

 

Глава 14

В пять часов вечера, выйдя из здания на Мэдисон-авеню, Пол увидел, как на стоянку на полной скорости въезжает удлиненный черный автомобиль с поднятым верхом. Шейла Томкинс весело помахала ему рукой. Пол приблизился.

— Пол, у меня хорошие новости. И горячее желание отпраздновать. Как насчет того, чтобы сводить девушку поужинать?

Пол устремил на нее испытующий взгляд.

— Это не случайная встреча?

— Вы сегодня очень догадливы, мистер Джерсбах. Залезайте, и я вам все выложу как на духу.

Они проехали по Мейджор Диген и свернули на бульвар Хатчисона.

— Прокатимся за город? — предложила Шейла. — Я знаю местечко с ветряной мельницей и настоящим водопадом, а внизу плещутся утки. Это в Коннектикуте.

— Все же хотелось бы знать, чем вызвана столь резкая перемена в отношении.

— Ну, прежде всего, не такая уж резкая.

— Вы меня старательно избегали.

— Я считала вас очередным юным карьеристом, закрутившим кратковременную интрижку с большим городом перед тем, как вернуться в провинцию и жениться на оставленной там подружке. Но я ошиблась. Вы — не единственная ошибка в моей жизни.

Над головами с легким свистом проносился благодатный ветер. Шейла оказалась отличным водителем, и Пол расслабился. На душе было радостно и тревожно, словно в предвкушении романтической эскапады. Они притормозили возле пропускного пункта на границе штата.

— Вы сказали — хорошие новости, — напомнил Пол.

— Я только что подписала контракт на новый сериал — «Синяя Борода и его жены». Я играю всех несчастных жертв этого маньяка и получу больше любой голливудской звезды.

Наконец они подъехали к старой гостинице. На фоне вечернего неба с тонким серпиком луны отчетливо выделялись очертания ветряной мельницы. Слышался плеск воды.

— Это была самая настоящая мельница, — повторила Шейла. — Ее заново отстроили и отделали один к одному.

— Ее допотопный вид внушает доверие. Людям приятно возвращаться в прошлое — особенно за ужином.

— Папа Фрейд, — засмеялась Шейла.

Широкие окна ресторана выходили на водопад. В пруду плавали утки, выписывая круги. С наступлением темноты белопенные низвергающиеся потоки вспыхнули в ярких лучах прожекторов.

Пол и Шейла начали с бара в стиле семнадцатого века, уставленного бочками доброго выдержанного вина и пивными бочонками. Пол чувствовал себя этаким плейбоем. Шейла больше не держала дистанцию, наоборот, стала доступной и отзывчивой. Разговор велся в неторопливом, успокаивающем ритме. В Поле росло чувство немного дурацкой бесшабашности. В воздухе носился тонкий аромат дорогих духов. Суитцер казался то ли далеким сном, то ли чем-то вроде старой одежды, из которой он давно и необратимо вырос. Теперь Пола интересовало лишь то, что мог предложить мегаполис, подобный Нью-Йорку. Он только сейчас понял, что это такое.

Подошла официантка — сказать, что их столик уже накрыт. Пол и Шейла заняли свои места перед окном, откуда открывался особо живописный вид на водопад. Они пили искристое сухое белое вино и закусывали индейкой. А когда ансамбль из трех музыкантов — фортепьяно, виолончель и кларнет — заиграл танцевальную музыку, первыми вышли танцевать. Шейла не возражала против сокращения дистанции, и это породило между ними волнующую близость. Ими все больше овладевало приятное напряжение, возникающее между мужчиной и женщиной, когда они близятся к неосознанной, но желанной развязке. Пол чувствовал, как вибрируют его руки и плечи. Когда они вернулись к столику, в голове молнией сверкнула мысль: сегодня произойдет незабываемое!

Шейла погладила его по щеке. Ему было хорошо, покойно. Даже неумолчное кряканье уток казалось радостным.

Он начал рассказывать о себе — как в раннем детстве потерял мать и все заботы по его воспитанию легли на плечи отца, горячего поборника образования.

— Он был простой работяга, но проглатывал все, что попадалось под руку: от Библии до Вольтера. При жизни я не ценил его по достоинству.

— Тебе можно позавидовать. Мой отец был совсем другим.

— Мне до сих пор кажется, что он знал секрет, ускользнувший от меня самого. Как наполнить жизнь смыслом.

Пол усмехнулся. Он никогда еще не был так откровенен. Даже с Дженнифер.

— Отцовский секрет не имел никакого отношения к богатству. Он пожимал плечами: «Ну, и что это дает? Гроб пороскошнее?»

— Один мой знакомый тоже так считал.

— Кто-нибудь близкий?

— Единственный мужчина, которого я любила. Возможно, он таковым и останется.

— Ты слишком молода, чтобы так говорить.

— Вся беда в том, что он слишком любил жизнь. Смаковал каждую секунду. Таких ненадолго хватает.

— Что с ним случилось?

— Разбился во время гонок.

Пол вспомнил: после смерти возлюбленного Шейла пережила нервный шок и была вынуждена некоторое время провести в клинике.

— Как его звали?

— Фердинанд дель Рио. У него было все: красота, ум, богатство. Ему не приходилось бороться. Жизнь преподносила ему свои дары на блюдечке.

— Это сделало его счастливым?

Шейла пожала плечами.

— Главным для него было находиться в центре событий. Не как какой-нибудь рохля из тех, для кого предел мечтаний — заработать достаточно денег, чтобы выкупить закладные.

Пола кольнуло: вдруг Шейла и его относит к этой категории?

— А ради чего вкалываешь ты?

— Ради успеха.

— В каком смысле?

— Голливудском. Я отождествляю себя с великими мастерами прошлого. Закрою глаза — и явственно вижу себя партнершей Гэри Купера и Хамфри Богарта, Спенсера Трейси и Кларка Гейбла. Полная иллюзия реальности. А потом просыпаешься — словно тебе заехали в глаз.

— Ты и так на высоте.

— Это не одно и то же. Не могу поверить, что все эти люди умерли и я никогда не стану одной из них. Для меня они переселились на заколдованный остров, и, если я очень захочу, тоже туда попаду. Только не говори, что это глупо: сама знаю.

— Не так уж и глупо. В тебе говорит жажда славы и денег — а разве не это движет большинством людей?

Она покачала головой.

— Ты не понимаешь. У каждого есть какой-нибудь талант: к бизнесу, кулинарии, спорту, — и если тебе не представилась возможность его реализовать, это не дает покоя. Я могла бы прославиться, как они. Я не менее красива и обладаю такой же целеустремленностью. Никогда не прощу Бога за то, что он лишил меня шанса!

Они вышли из отеля в девять с чем-то. Шейла подняла верх автомобиля.

— У меня отличная идея! Едем купаться.

— Так поздно?

— Почему бы и нет?

— А куда?

— Я знаю один частный пляж — в нескольких милях отсюда.

Естественно, они не прихватили с собой купальники, и от этого предвкушение того, что ждало их впереди, стало еще более волнующим.

— Так чего же мы ждем?

Они свернули на пыльную проселочную дорогу меж высоких зарослей кустарника. Ветки бились о стекло. Впереди переливалась серебром озерная гладь. Шейла затормозила и выключила зажигание.

Она подвинулась и положила Полу голову на плечо. Он жадным поцелуем впился ей в губы, и на какую-то долю секунды ему померещилось, будто он нашел то, что всю жизнь искал. Сердце стучало как барабан.

Наконец он отпустил девушку; они вышли из машины. Пол жадно смотрел, как она снимает жакет и блузку. Кругом шептались деревья. Что-то капнуло на тыльную сторону его ладони, потом — на голову. Дождь. Правда, их защищали густые кроны, но капли все настойчивее скатывались с листьев — прямо на них.

Обойдя машину, Шейла подошла к нему — нагая. Красота ее пленительного тела заставила Пола затаить дыхание. Она метнулась к озеру. Пол сбросил трусы и бросился догонять. Шейла бежала грациозно, как индианка. Когда Пол подбежал к кромке воды, она была уже в воде — даже успела окунуться.

Он нырнул и поплыл к ней, размашисто и неуклюже выбрасывая вперед руки. Когда он приблизился, Шейла с головой погрузилась в воду — без единого всплеска, как дельфин. Она мимолетным, летучим движением дотронулась до Пола — его словно ударило током — и вдруг обдала мощной струей брызг. Он ринулся к ней, но она уже была далеко.

Это было все равно что преследовать речную нимфу. Только раз ему удалось ухватить Шейлу за лодыжку. Она в мгновение ока перевернулась на спину. Он надвинулся сверху, скользя по ее телу, как по гладкой водной поверхности. Поцеловал пупок. Взял в ладони необычайно мягкие шарообразные груди.

Она со смехом увернулась.

— Перестань. Давай лучше поплаваем.

Она оказалась более искусной пловчихой, но Пол компенсировал недостаток мастерства физической мощью. Время от времени он выдыхался, но не думал сдаваться. Наконец Шейла вновь перевернулась на спину и, качаясь на волнах, стала ловить открытым ртом дождевые капли. От ее тела исходило сияние.

— Ну разве здесь не чудесно?

— Это ты — чудо!

Пол чувствовал себя как никогда раскованным и полным жизни. Все чувства необыкновенно обострились. Для него ничего больше не существовало — кроме этого момента. Деревья на берегу спивались в смутное коричневато-зеленое пятно.

Внезапно вечернюю тишину расколол мощный удар грома. С неба хлынули холодные дождевые потоки.

— Мы слишком далеко заплыли. Может, вернемся? — предложил Пол.

— Ты что, боишься?

— Нет, конечно.

Небо как будто опустилось и повисло низко над их головами. Дождевые струи падали чуть-чуть наискосок. Сгущались сумерки. Берег потихоньку отдалялся.

— Мы сошли с ума, — сказал Пол. — Так и хлещет!

Снова прогремел гром. Пол поплыл к берегу. А когда обернулся, увидел нехотя плывущую за ним Шейлу. Она крикнула:

— Достань там, в багажнике, плед!

Он успел вернуться с пледом к тому моменту, когда она вышла из воды. Ливень превратился в потоп. Пол вдруг осознал свою наготу.

— Пойду что-нибудь наброшу.

— Одежда, должно быть, вся промокла, — пробормотала Шейла и с неожиданной злостью добавила: — А ну поехали!

Они быстро оделись и забрались в машину. Там почти все вымокло. Шейла включила зажигание; автомобиль потащился обратно по раскисшей дороге.

— Кошмар! — сквозь зубы произнесла Шейла.

— Это была твоя идея.

— Не выношу, когда получается не по-моему. Так уж я устроена.

Пол бросил на нее тревожный взгляд, но уже в следующее мгновение расплылся в улыбке.

— А ты, оказывается, можешь быть стервой.

— Только сейчас заметил?

Наконец машина коснулась колесами твердого асфальта. Пол прикурил от автомобильной зажигалки. За всю дорогу они обменялись всего лишь несколькими словами. Пол курил в горестном молчании.

 

Глава 15

Маркиза вели в Бастилию.

— Что ты за человек? — спросил тюремщик.

— Я — один из немногих избранных, чьи поступки шокируют жалких обывателей! — гордо ответил маркиз. — Я так же мало повинен в своих пороках, как другие — в уме или глупости, горбатой спине или совершенной фигуре.

За ним с громким лязгом захлопнулись тюремные ворота. На экране появилась надпись: «КОНЕЦ». Фаллон крутнулся в своем вертящемся кресле.

— Этот последний монолог де Сада — подлинный?

— Лишь немного переиначенный, — ответил Пол.

Фаллон взял микрофон, при помощи которого общался с киномехаником.

— Готовьте другой ролик.

Сиранни первым взял слово.

— По-моему, этот фильм о де Саде — один из лучших, какие мы когда-либо делали. Так и забирает за живое. Не могу четко определить свое отношение. Как думаете, он был чокнутый?

— Я не психиатр, — отрезал Фаллон.

— Если не чокнутый, то извращенец, каких мало. Сцена оргии — это что-то! Ну и дал же он им прикурить!

— Сейчас так не разбежишься, — уронил Фаллон, нетерпеливо тыча пальцем в кнопку на пульте управления.

— Готово, мистер Фаллон, — послышался голос киномеханика.

В зале для просмотра снова погас свет. На экране, без всяких титров, возник бассейн перед роскошным особняком — очевидно, собственность миллионера. Судя по испанскому стилю архитектуры, тропическому солнцу и пестроте нарядов, дело происходило в Южной Калифорнии. Пол увидел знакомое лицо и только открыл рот, чтобы спросить: «Это не…» — как различил еще одно… и еще. Подле бассейна собрались знаменитости. Гул голосов было невозможно разобрать, но время от времени слышалась сальная острота, сопровождаемая взрывом хохота. Все вдруг повернули головы в одном направлении: там появился новый гость, один из популярнейших комиков мирового экрана. С голой грудью, засунув руки в карманы брюк и насвистывая, он направился к мужчине в плавках. Все заухмылялись. Завидев комика, мужчина молниеносным движением рук сбросил эту единственную деталь одежды, чтобы потрясти присутствующих огромным — чуть ли не с фут длиной — предметом мужской гордости. Комик состроил уморительную гримасу и с деланным ужасом отпрянул. Потом он вдруг упал на колени и пополз вперед. Добравшись наконец до объекта своего вожделения, он стал ласкать исполинский пенис ладонями, а затем губами. Поигрывая плечами (жест, хорошо знакомый миллионам кинозрителей), он демонстрировал полное блаженство. После того как парень разрядился ему в рот, комик поднял руки и замахал, точно птица. Все схватились за животики.

На трамплине для прыжков в воду лицом вниз лежала молодая обнаженная блондинка. Туда же вскарабкался стареющий толстяк-режиссер, поставивший несколько вестернов. Он молча вскинул руки над головой в победном салюте. Толпа замерла. Режиссер стянул с обвислого живота плавки и стал подпрыгивать на доске. Девушка повернула голову. Он согнул руку так, что напряглись мускулы предплечья, и, нагнувшись над девушкой, начал не спеша ее поглаживать. Вскоре она уже сгорала от нетерпения. Его лицо, прильнувшее к ее животу, поползло вниз, к светлому пушистому облачку. Мужчина распрямил спину и опустился на колени. Блондинка взяла в ладони его яички, а затем подергала вялый орган, пока он не удлинился и не отвердел. Тогда девушка поцеловала этот великолепный инструмент и встала на четвереньки, спиной к режиссеру. Когда он вошел в нее, толпа возле бассейна разразилась аплодисментами. Менее чем через минуту толстяк рухнул на девушку. Она распростерлась под ним; он пыхтел и отдувался. Девушка свесила с доски для ныряния одну руку и выразительно опустила большой палец. Толпа взревела от восторга.

Потом гости распределились по двое и предались сексуальным утехам, носившим в основном гетеросексуальный характер, за исключением двух пар — мужской и женской. Вскоре весь пятачок у бассейна был покрыт извивающимися телами.

Фаллон сказал в микрофон:

— О’кей. На сегодня хватит.

Опустился занавес.

Фаллон повернулся к Полу и Эду Сиранни.

— Вы видели достаточно, чтобы составить общее представление.

— Как тебе удалось заставить этих людей позировать? — полюбопытствовал Пол.

— Никак.

— Ты хочешь сказать, что это двойники?

Фаллон осклабился.

— Нет. Это они и есть, в том числе парочка таких, чей талант оценивается в миллион долларов. Все подстроил Генри Персиваль.

Генри Персиваль был легендарным магнатом шоу-бизнеса, который несколько лет назад контролировал одну из крупнейших студий Голливуда и пустил в ход всю свою власть, чтобы вместе с членами семьи захватить ключевые посты и на своей, и на конкурирующих студиях. Его младший брат стал продюсером студии, зять возглавил производство телефильмов, а жена заседала в совете директоров корпорации, владевшей прокатной сетью из трехсот кинотеатров.

— Вы не узнали Персиваля? — спросил Фаллон. — Это тот жилистый усатый коротышка, что трудился над азиатской красавицей. Странно, что вы не обратили внимания: она неподражаема!

— Когда это было снято? — спросил Сиранни.

— Три года назад. Генри Персиваль был в расцвете сил. Приглашение на одну из его вечеринок считалось монаршей милостью. Он знал, кто из голливудской элиты увлекается такими вещами, и тщательно подбирал гостей. Единственное, о чем эти люди не подозревали, это что их будут снимать скрытой камерой.

— Как тебе удалось раздобыть копию фильма?

— Он предназначался для частной фильмотеки Персиваля. На какой-то стадии производства кто-то сделал лишнюю копию. Ее-то вы и видели.

— Ты же не собираешься ее использовать?

— Почему? Рональд Ричардс говорит: правда — лучшее средство против клеветы. А это — правда.

— Если ты станешь прокатывать этот фильм, все эти люди бросятся в суд.

— Встанем на практическую точку зрения. В зале суда мы можем потребовать для них перекрестного допроса. Пусть подробнейшим образом опишут все, что там происходило. Представляете, как это раздует пресса? Судебный иск приведет только к одному: о том, что там творилось, узнают новые миллионы граждан.

Эд Сиранни мечтательно произнес:

— Какой бы из этого вышел полноформатный фильм!

— Эд, оставь нас на несколько минут, — попросил Фаллон. — Мне нужно потолковать с Полом.

Как только за Сиранни закрылась дверь, Фаллон сказал:

— Я не только собираюсь сделать на основе этой пленки полноформатный фильм, но и открыть им новую серию. Имея шестнадцатимиллиметровую камеру — сейчас делают такие, что свободно умещаются во внутреннем кармане пиджака, — можно снимать даже в уборной, не включая свет. Иди куда хочешь и снимай что хочешь — не обязательно оргии. Главный принцип — документальная съемка — родился еще до тебя. Мы тогда сняли фильм о «гей-клубах» в университетских городках. Один из наших хитов.

— Я видел.

— Нам нужен режиссер с богатым воображением — придумывать темы.

— Кто-нибудь есть на примете?

— Ты.

— Ты предлагаешь мне заняться постановкой?

— Если новая серия будет иметь успех — а это однозначно, — ты в два счета сколотишь состояние. Будешь получать проценты с прибыли.

Пол с трудом подавил в себе желание бросить ему в лицо: «Ты не все знаешь. Я торчу тут потому, что подрядился написать цикл статей о порнографических видеокассетах».

— Вряд ли у меня получится.

— Мне еще не доводилось видеть человека, который отказался бы от состояния. Подумай на досуге — и соглашайся.

— Сколько у меня времени на размышление?

— Несколько дней.

Очутившись в своем кабинете, Пол закрыл дверь, предварительно повесив табличку: «Не беспокоить». Новая задумка Фаллона шла гораздо дальше предыдущих, сметала все мыслимые границы. Новаторство заключалось в том, что будут снимать реальных людей в естественной обстановке. Не останется даже фигового листка художественности или ссылок на древнюю историю.

Это уж чересчур, сказал себе Пол. Я на это не пойду.

Загудел зуммер.

— Мистер Джерсбах? Это Хизер. Я увидела табличку на двери и не решилась войти. Но у меня для вас письмо. Поступило с нарочным.

— Кто его принес?

— Этот человек — из больницы. Письмо вроде бы от Фрэнка Мердока.

— Принесите, пожалуйста.

Через минуту явилась Хизер с коричневым конвертом.

Девушка сгорала от любопытства, но Пол сказал: «Все в порядке, вы мне не понадобитесь» — и она нехотя удалилась.

В коричневом конверте оказался другой, белый, с нацарапанными неверной рукой именем Пола и его координатами в «Конфиденциальных кассетах». К нему была приложена записка, отпечатанная на машинке.

«Уважаемый мистер Джерсбах.

Это письмо было найдено среди личных вещей покойного Фрэнка Мердока и адресовано вам, но не отправлено. Препровождаем его вам в соответствии с тем, что было нами воспринято как последняя воля умирающего.

Искренне ваш,

доктор Карл Линд».

Вот уже несколько недель Пол не вспоминал о Фрэнке Мердоке. Все это кануло в Лету. Однако, распечатывая конверт, он испытал угрызения совести.

«Дорогой Пол.

Раз двадцать я мысленно начинал это письмо, но потом откладывал. Я должен сделать это теперь или никогда, потому что скоро умру. Это может случиться в любой момент — и тогда письмо так и не будет написано.

На протяжении всех месяцев, что мы проработали вместе в “Конфиденциальных кассетах”, мы не были особенно близки, однако между нами возникло некое подобие духовной связи. В душе мы считали себя выше остальных. Возможно, вы, как и я, верили, что это — временная работа: вот-вот мы разбогатеем и сможем заниматься тем, к чему лежит душа. Я надеялся поставить свой последний настоящий фильм. А вы — судя по оброненной как-то реплике — стать преподавателем.

Мы были круглыми идиотами. Нельзя жить с безразмерной совестью, позволяющей делать то, что представляется предосудительным. Нельзя вечно притворяться — особенно перед самим собой.

Предвижу возражения, рождающиеся в эту минуту у вас в уме. Точно такие же аргументы я приводил в свое оправдание. Все это не имеет абсолютно никакого значения, если жизнь катится по наклонной плоскости. Я поставил одну или две стоящие картины, а потом поддался иным, корыстным мотивам: обеспечить истеричных жен, неблагодарных детей, алчных любовниц — одним словом, захотелось “пожить ”. Это стало началом конца. Стоит однажды поступиться принципами, и битва проиграна. Так-то.

Не знаю, достаточно ли внятно я излагаю свои мысли. Я невероятно устал. Интуиция говорит, что это — последний в моей жизни поступок, поэтому я хочу до конца высказать то, в чем абсолютно убежден. Будет ли от этого толк — зависит от вашей силы воли. Можете выбросить это письмо и забыть. Видит Бог, вы не обязаны прислушиваться к моим советам. Молюсь о вашем спасении, если еще не поздно. Человек должен думать не только о шкуре, но и о душе.

А теперь я повернусь к стене и не скажу больше ни слова.

Прощайте.

Фрэнк».

 

Глава 16

Лежа в постели, Ивен Хендершот читал газету «Нью-Йорк таймс», стоявшую перед ним на плексигласовой подставке. В колонке редактора говорилось о революции в видеобизнесе. Все, что производилось до сих пор, было так же невинно, как записанный Томасом Эдисоном на первый фонограф детский стишок «У Мэри была маленькая овечка». Однако, утверждала «Таймс», это новое средство массовой информации открыло новые горизонты. Только подумайте, захлебывался автор, какие здесь таятся возможности в деле образования и популяризации науки! Специалисты научились добиваться исключительной яркости изображения, благодаря чему преподаватель — лектор или руководитель семинара — может демонстрировать эти фильмы в светлом помещении, дополняя их комментарием из другого — например письменного — источника. Можно останавливать кадр, заключать часть изображения в рамку или как-то иначе выделять то место, на котором нужно заострить внимание, и возвращаться назад. С растущей доступностью кабельного телевидения в скором времени каждая семья сможет подключаться к базе данных и вызывать на домашнем экране страницы редких книг из крупнейших библиотек мира или картины, хранящиеся в прославленных музеях.

«… Но мы не находим оправдания использованию этих замечательных новых видеокассет в виде дисков с цветной закодированной информацией, которые не блекнут и обладают высочайшей прочностью, обеспечивающей им тысячекратное воспроизведение практически без износа, — мы не находим оправдания их использованию как средства широкого внедрения порнографии в быт. Как ни прискорбно, люди, стыдящиеся смотреть фильмы такого пошиба в кинотеатре, не стесняются получать их по почте и просматривать в уединении своих квартир. Это новое явление распространяется угрожающими темпами. Если так будет продолжаться, “жалоба Портноя” примет характер национального бедствия».

Какие же они идиоты — все эти ханжи, бичующие порнографию и апеллирующие к честным, богобоязненным и высоконравственным гражданам Соединенных Штатов! Интересно, чем они объясняют колоссальный кассовый успех спектаклей и книг с большой долей эротики? Все выходящее за рамки общепринятых стандартов мгновенно находит отклик в обществе, потому что клика высоколобых полуневежд не хочет просвещения и никогда не захочет.

На Хендершота не действовали доводы морализаторов. Пустившее в нем глубокие корни презрение к массам требовало общения с ними на его собственных условиях. Всего лишь через несколько часов он докажет свою правоту, претворив в жизнь самое смелое решение в своей деловой жизни.

Однако вечером, ужиная у себя дома с двумя гостями, он почувствовал себя выбитым из колеи. Один гость, похожий на жирного кабана, был жутким занудой, а другой, хотя и поинтеллигентнее, слишком экспансивен и, подобно большинству юристов, слишком заземлен, чтобы быть интересным собеседником. Ни с одним из них — ни с Максом Рэндом, ни с Рональдом Ричардсом — Хендершота не связывало ничего, кроме интересов бизнеса.

— Ты уже ознакомился с графиком съемок на новый финансовый год? — спросил Макс.

— Он впечатляет. Художественные фильмы, сериалы и — изредка — документалистика. В целом я доволен. Но все, как обычно, упирается в проблему финансирования.

— Да. Банки по-прежнему держатся в стороне. Наше поле деятельности — пока еще слишком новое, а у большинства банкиров склероз.

Макс хохотнул — но другие не отреагировали на его остроту. Это его обескуражило.

— Я вел переговоры со страховыми компаниями — они еще большие консерваторы, чем банки. Вдруг страхователям не понравится, во что вкладывают их деньги!

— В прошлом году было несколько скандальных процессов, получивших нежелательную огласку, — пояснил Рональд Ричардс. — Положим, мы их выиграли, но кто знает, что отложилось в памяти публики.

Макс поковырял вилкой в трюфелях.

— Капитал для рискованных проектов есть, но он дается под такие проценты, что на сколько-нибудь приличную прибыль рассчитывать не приходится.

Из его набитого пищей рта посыпались цифры.

Наконец Хендершот сделал изящный взмах кистью руки, показывая, что не нуждается в дальнейшей аргументации.

— Я придумал кое-что другое. Ты прав, Макс, сейчас нельзя останавливаться на достигнутом. «Конфиденциальные кассеты» должны оставаться высокодоходным предприятием. Возникло множество других крупных компаний по производству видеофильмов, но они еще не готовы к решительным боевым действиям, так что наступающий год вряд ли принесет острую конкуренцию. Так будет не всегда. Но имея достаточный капитал и совершив ряд выгодных сделок, «Конфиденциальные кассеты» сохранят лидирующее положение в отрасли.

Управляющий и юрист обменялись многозначительными взглядами.

— Что же нам делать? — спросил Ричардс.

— Я досконально изучил ситуацию и вот что решил. Продать научно-популярное направление.

Брови адвоката поползли вверх и не опустились до тех пор, пока он не убедился: разъяснений не последует.

— Продать «Хендершот инкорпорейтед»?

— В этой сфере сейчас подвизаются многие компании. Некоторые начинали одновременно с нами. Они располагают тем же опытом, связями, капиталом и вот-вот снизят себестоимость.

— А учебные пособия?

— Естественно, ими мы тоже не будем заниматься. Они неотделимы от остального.

Кассеты сопровождались специальной литературой, включавшей тесты и пояснения, своего рода учебниками. Это было тем более удобно, что обучаемый всегда мог остановить показ и разобраться в непонятном вопросе.

— Это было прибыльное дело.

Хендершот кивком выразил согласие.

— Оно и сейчас прибыльное. Однако нужно смотреть вперед. Создатели новейшей энциклопедии объявили о своем намерении прервать публикацию книги и перевести материал на видеокассеты. Они будут в доступе на кабельном телевидении. Это означает, что каждый, имеющий простейший персональный компьютер, вскоре получит возможность вызвать на мониторе любую информацию по любому интересующему его предмету. С этим трудно тягаться. И вообще, в сфере образования и просвещения конкуренция становится все более жесткой; у нас здесь меньше преимуществ, чем в области порнографии.

Глубоко посаженные, заплывшие глаза Макса Рэнда заблестели.

— Вложив весь капитал в «Конфиденциальные кассеты», мы утроим прибыль.

Хендершот глотнул легкого сухого вина.

— Мне будет жаль расстаться с компанией. Но цифры… Прекрати, Макс.

Как раз в это время Макс Рэнд жирными пальцами подталкивал к вилке кусочек баранины. Он тотчас отдернул руку.

Ричардс сказал:

— Нужно пригласить толкового специалиста по налогам. В такой сделке — широкий простор для маневра: в законе хватает лазеек. И, если на то пошло, ни для кого не секрет, что заниматься порнографией — куда выгоднее, чем образованием и просвещением.

— Правильно, — промурлыкал Хендершот.

— Ты уже нашел покупателя? — поинтересовался Макс Рэнд.

— Да. Это Хорас Блейкли.

— «Каша на завтрак»?

— Вот именно.

Блейкли был пуританином до мозга костей, пускавшим прибыль от своей высокодоходной кулинарии на выпуск религиозной и просветительской литературы.

— Он жаждет заняться видеокассетами. Полагаю, это будет выгодная сделка. И вообще, мысль о том, что этот закоснелый фундаменталист внесет вклад в развитие порнографии, таит для меня неизъяснимое очарование.

Они рассмеялись. Макса Рэнда особенно радовал антирелигиозный оттенок. Странно, подумал Хендершот, что этот незадачливый рогоносец, ведущий незавидное существование, остается атеистом. Ему прямо-таки на роду написано искать утешения в вере.

Хендершот терпеливо дожидался конца ужина. Всякий раз, после того когда он имел несчастье ужинать с Максом Рэндом, ему потом долго мерещилась его мясистая физиономия, поданная на блюде с гарниром.

Уходя, Макс вскользь упомянул об увольнении Пола Джерсбаха. На лице Хендершота не отразилось никаких эмоций.

* * *

В тот же вечер Том Фаллон стал жертвой маленькой, но неприятной сцены. Его вызвали в городскую резиденцию Ивена для деловой встречи. Он решил, что от него потребуется консультация по поводу предполагаемой продажи научно-популярного направления.

Орландо провел его в комнату на втором этаже, где он застал Ивена в обществе его последнего протеже — юного африканца, на чьем прекрасном черном теле не было ничего, кроме микроскопических, украшенных самоцветами плавок.

Мальчишка писал портрет Ивена. С холодной отрешенностью зимнего светила Ивен спросил:

— Я правильно понял — Пол Джерсбах у нас больше не работает?

— Правильно.

— Странно. Мне казалось, его ждет большое будущее.

— Мне тоже.

— Что у вас стряслось?

— Я предложил ему поставить новый сериал. Он взял время на размышление и дал отрицательный ответ. Более того — подал заявление об уходе.

— Как он это объяснил?

Том фыркнул.

— Нес какую-то чушь о возвращении в Огайо, чтобы жениться и преподавать. Не думал, что в наше время кто-то способен на подобные фортели.

— Ты должен был его удержать.

У Фаллона мелькнуло страшное подозрение.

— Ивен, я сделал все, что мог.

— Еще не поздно вернуть его.

— Я уже договорился с другим человеком.

— Скажешь, что передумал.

— У меня нет ни малейшего желания возвращать Джерсбаха. Откровенно говоря, мне жаль потраченного времени.

— Сделай это для меня.

Что-то в Фаллоне встрепенулось и завибрировало. В душе пробудились воспоминания о долгой, счастливой зиме их с Ивеном любви. Утренний кофе вдвоем, вечера в уютных маленьких бистро…

В комнате пахло краской от незавершенного портрета. На стенах висело еще несколько рисунков юного красавчика-африканца.

— Сейчас это будет унизительно — просить Джерсбаха вернуться. Это он нас пробросил.

— Я мог бы приказать.

— Я бы все равно не стал этого делать, — возразил Фаллон, и злость, прозвучавшая в его голосе, выдала его истинные чувства. — Как ты можешь так со мной обращаться?

Некоторое время Ивен рассматривал мраморную белизну своих ладоней. Потом вздохнул.

— Ну ладно — если ты такой несговорчивый…

— Я вынужден быть несговорчивым.

— Оставим эту тему.

В каком-то смысле последнее слово осталось за Ивеном Хендершотом.

* * *

Когда Пол вышел из здания аэропорта, к нему бросилась Дженнифер.

— О мой милый, дорогой, единственный! — взахлеб твердила она. — Наконец-то ты дома!

В горле встал ком.

— Да, я наконец-то дома.

Они покатили из Колумбуса в ее стареньком «плимуте». При виде зеленых лугов с мирно пасущимися коровами, белых стандартных щитовых домов и извилистых проселочных дорог Пол почувствовал себя обновленным. Сильно подпорченный образ Нью-Йорка отступил в дальние закоулки памяти — вместе со множеством других, среди которых центральное место занимала Шейла. Единственная утрата, о которой он будет жалеть. Ничего, через какой-нибудь год от нее останется лишь смутное воспоминание. Да, в общем-то, и нечего вспоминать. Страсть должна воплотиться в поступки — иначе она погибнет, раздавленная собственной тяжестью. Отныне его главной заботой станет человек по имени Пол Джерсбах. Все остальное — страсти, амбиции, настроения — преходяще.

Сейчас Полу было достаточно смотреть в окно и любоваться россыпями домишек. Постепенно они группировались и выстраивались в ровные ряды улиц. Возник и побежал рядом забетонированный перрон. Показалось здание вокзала с треугольной крышей. И большой черный знак с белыми буквами: «Суитцер».

Он дома.

В новой квартире Дженнифер они сразу же сели поговорить. Здорово — снова быть вместе и разговаривать обо всем на свете! После небольшой заминки Дженнифер спросила:

— Что все-таки заставило тебя уехать из Нью-Йорка?

У него снова была цель в жизни. Но Дженнифер не знает о его недавнем прошлом; честный ответ войдет в противоречие со всей прежней ложью и увертками. Он начнет с чистого листа — так какой смысл в запоздалых признаниях? Почему не проявить великодушие — сказать ей то, что она давно жаждет услышать?

— Я больше не мог без тебя, Дженни.

Ее радость более чем подтвердила целесообразность святой лжи.

Позднее, строя планы на будущее, Пол поделился с Дженнифер своим намерением завершить цикл газетных статей. Тем временем он поговорит с деканом Брюсом и выяснит, нет ли возможности начать с нижней ступеньки университетской карьеры — например, с должности лаборанта. По Дженнифер было видно, что она придерживает кое-какие новости.

Наконец она не выдержала.

— А если тебе подвернется что-нибудь получше? На днях декан Брюс сказал, будто они зимой начинают новый курс: введение в современную журналистику. Неплохой трамплин для будущей профессорской деятельности.

— Не уверен, что обладаю достаточной квалификацией.

— Обладаешь. Помнишь Джона Экклса?

Ага, это тот молодой преподаватель с трубкой, который был на вечеринке у Хелен Нейлор и восхищался Дженнифер.

— Помню.

— Он — основной претендент на эту должность. Но декан Брюс собирается взять кого-нибудь с опытом журналистской работы. По-моему, он хочет с тобой поговорить.

— Когда?

— Зайди к нему завтра. После обеда он всегда у себя в кабинете.

Так что на следующий день после обеда Пол отправился вместе с Дженнифер в университет. Клонясь к закату, солнце проглядывало сквозь листву и придавало коричневым сучьям красноватый блеск. По территории студенческого городка слонялись парни и девушки с учебниками под мышкой. Университет казался храмом, где не слышны хвалебные гимны золотому тельцу. Счастливые студенты! Живут как на другой планете. Часами корпят над пыльными томами, черпая в них божественные откровения. Будущее таится во мраке — с галерами в виде письменных столов и жесточайшей конкуренцией. Юристы с дипломами Блэкстона станут вести дела лиц, пострадавших от уличного или железнодорожного транспорта; последователи Гиппократа — прописывать сахарин страдающим от ожирения матронам, а почитатели Шекспира — кропать стишки в честь главного бухгалтера. Все как один скатятся в коммерцию.

Сидя у себя в кабинете, декан Брюс распекал провинившегося студента.

— Грустно думать, что вы можете отсюда вылететь. Вашим родителям это вряд ли понравится.

— Да, сэр.

— В таком случае кончайте водить компанию с проходимцами, штампующими курсовые работы по пяти долларов за лист. Если вы обещаете, что это не повторится, я могу пропустить мимо ушей порочащие вас слухи. Нужны деньги — попробую добиться для вас ссуды.

Молодой человек промямлил слова благодарности и, покраснев как рак, юркнул мимо Пола к выходу. Декан Брюс встал из-за стола.

— Пол, мальчик мой, рад тебя видеть.

Они обменялись рукопожатием. Интересно, подумал Пол, декан Брюс действительно рад или притворяется? Понурый вид студента напомнил ему последний год обучения, когда он тоже подрабатывал тем, что писал курсовые для других студентов. Может быть, тогда-то для него и началось скольжение в бездну, которое Мердок попытался остановить своим, написанным на смертном одре, посланием? Одно письмо бессильно что-либо изменить, но оно может стать решающей гирей на весах, определяющих, что для человека приемлемо, а что — совершенно недопустимо.

— Мы с Дженнифер недавно тебя вспоминали, — начал декан Брюс. — Курс введения в современную журналистику, который мы намечаем ввести в зимнем семестре, словно специально для тебя создан.

— Да, она говорила. Поэтому я и пришел.

— Тебя это интересует?

— Да, очень.

— Есть еще несколько претендентов, включая одного из наших коллег. Но мы готовы отдать предпочтение человеку со стороны, имеющему стаж практической работы. Ты был штатным сотрудником «Ревью»?

— Да.

— А сейчас?

— Пришлось уйти из-за несогласия профсоюзных лидеров с одной моей рецензией.

Декан Брюс внимательно выслушал эту историю.

— Мой уход стал идеальным выходом для всех. Я не стал поднимать шум, и со мной прекрасно обошлись. Дали крупное выходное пособие.

— Что только позволяют себе профсоюзные лидеры!

Политический консерватизм декана Брюса был общеизвестен, так что Пол затронул чувствительную струнку.

— Что ты делал после этого?

— Писал статьи о новейших достижениях в области видео.

Декан Брюс усмехнулся.

— Видеокассеты стали для нас весьма эффективным подспорьем. Это и есть прогресс. Я бы даже сказал — прорыв.

Пол мысленно перенесся в «Конфиденциальные кассеты» с их специфической продукцией. Отсюда, из чистенького университетского мирка, это казалось далеким и нереальным — ночным кошмаром в духе Фрейда.

— Конечно — если ими умело распорядиться.

— В наше время ценятся люди с суровым практическим опытом. Ты не поверишь, сколько докторов философии сидят без работы. Диссертаций — пруд пруди, но маятник качнулся в другую сторону.

— Несмотря на все соблазны Нью-Йорка, я всегда мечтал вернуться в Суитцер.

Декан Брюс растянул рот в улыбке до ушей.

— Рад это слышать. А то с этими новыми тенденциями у меня начало появляться ощущение, будто мы заперты в башне из слоновой кости, к тому же находящейся в осаде.

Так и есть, мысленно откликнулся Пол. Сей изолированный мирок медленно, но верно поглощается огромным и не столь разборчивым в средствах миром рыночных отношений. Хранящиеся здесь, тщательно оберегаемые сокровища неизбежно становятся товаром, сбываемым массовому потребителю: витаминами для улучшения обмена веществ, зубной пастой — чтобы сделать его улыбку ослепительной, дезодорантом — чтобы от него хорошо пахло, и, наконец, одуряющими телевизионными шоу, чтобы убить в нем душу. Но это — долгий процесс, а пока он станет вести здесь, в Суитцере, не столь пагубный образ жизни, не разбазаривая духовные ресурсы. Женится на Дженнифер, купит дом поближе к университетскому городку, обзаведется потомством. Медленно потянутся годы. Он создаст свой уютный мирок за стенами собственной крепости.

— Есть еще одна проблема. Мы не сможем платить тебе столько, сколько ты получаешь сейчас.

— Неважно, сэр. Я согласился бы и на меньшее — лишь бы заниматься любимым делом.

Декан Брюс встал для прощального рукопожатия.

— Постараюсь тебе помочь.

Дженнифер ждала его на скамье в коридоре. При виде Пола она стремительно вскочила на ноги. Он был сильно взволнован.

— Кажется, мне повезло.

— Правда? Ах, Пол, я так рада за тебя!

— Правда, занятия начнутся только через несколько месяцев — в январе. Но я как-нибудь прокантуюсь.

Статей для синдиката Притчетта более чем хватит, чтобы продержаться. Даже останутся деньги заплатить за дом. Деньги! Даже в таком ограниченном мирке они напоминают о себе!

Утром в воскресенье они пошли в церковь. Дженнифер поставила свечку за мать. Пол тоже зажег свечу. Она спросила — за кого?

— За одного нью-йоркского знакомого. Фрэнка Мердока.

— Это был твой близкий друг?

— Лучший из всех.

После бесхитростной церковной службы, чувствуя себя обновленным и очистившимся от скверны, он отправился с Дженнифер на прогулку.

Они дошли до маленького бунгало примерно в миле от студенческого городка. В овальном каменном дворике там-сям стояли шезлонги. Дом был выкрашен в белый цвет, с зелеными ставнями.

— Нравится? — спросила Дженнифер.

— Очень. Именно о таком я всегда мечтал.

— Он с мебелью. Нынешний жилец вот-вот съедет. — И добавила с тихим, мелодичным смешком: — Если ты не женишься, тебе потребуется домработница.

— Не потребуется.

И оба почувствовали: между ними все решено. Решение пришло внезапно, но, как всякое внезапное решение, долго, мучительно вызревало в глубине сердец.

Ему удалось остановить свое падение.

 

Глава 17

Отношение Тома Фаллона к пишущей братии было любовно-уважительным и добродушно-снисходительным. Он считал их способными, но непрактичными. Примерно так американский бизнесмен относится к интеллектуалам-иностранцам. При всех своих достоинствах такой человек останется чужаком в лучшем из миров. Лучший же мир характеризовался следующими приметами: персональный «кадиллак», роскошные городские апартаменты и загородное убежище, отдых на самых дорогих курортах мира. А из писателей мало кто даже путешествовал первым классом.

Молодой коренастый блондин в костюме в еле заметную полоску, бравший у него интервью для «Нью-Йорк ньюс энд уорлд рипорт», не составил исключения. Не более двенадцати тысяч в год — привычно определил Фаллон.

Вопросы были те же, что всегда: много ли компаний поставляют программное обеспечение для видеоплейеров (более тридцати); сколько приемников намечено продать в текущем году (свыше четверти миллиона); не представляет ли для них опасности новинка «Кодака» и «Полароида» — «моментальное домашнее кино» (нет); ожидаются ли новые забастовки писателей, режиссеров, актеров с требованием справедливого распределения прибыли (нет; почему? не зря же выведена новая порода юристов, специализирующихся на видео); и наконец, верит ли он в будущее порнографии?

Фаллон холодно посмотрел на него.

— Не понимаю, о чем вы говорите. Вкусы у всех разные. Мы не показываем ничего такого, что каждую ночь не происходило бы в миллионах спален. Это — порнография?

— Так считают многие.

— Многие считают, что губная помада стимулирует сексуальность. А вам известно, что Библия содержит свыше двухсот эпизодов, подпадающих под статью закона? Практически любого писателя — от Шекспира до Марка Твена и от Гомера до Хемингуэя в его эпоху обвиняли в порнографии. Тот, кто сегодня говорит о порнографии — психически неполноценный.

Блондин натянуто улыбнулся.

— Не могли бы вы пролить свет на то, что, я уверен, заинтересует наших читателей, — открыть секрет вашего успеха?

— Естественно. Хотите иметь успех — уважайте людей. И тогда они купят ваш товар.

Фаллон считал публику огромным быком, которому можно пустить пыль в глаза, ослепить, отвлечь внимание красной тряпкой, но при этом обращаться с ним уважительно. Те, кто забыл это правило, напоролись на рога изменчивой судьбы. Политики теряли высокие посты, фильмы с участием звезд с треском проваливались, бизнесмены становились банкротами — и все только потому, что не оказали публике должного уважения.

В полпятого, когда коренастый интервьюер оставил Фаллона в покое, он рискнул позвонить Ивену Хендершоту. Ему сказали — нет дома. Ложь. Ивен не хочет с ним разговаривать.

Жаль — потому что на этот раз Фаллону было что сказать. Он располагал информацией, которая могла бы в корне изменить мнение Ивена о Поле Джерсбахе.

Пол был не таким, как все. Кто только не проходил через парадный вход «Конфиденциальных кассет» — от эксцентричного коротышки Боба Джереми, который обожал по выходным посещать кладбища и собрал богатейшую коллекцию книг о малоизвестных ядах, до последних невымерших мамонтов типа Мердока и толстокожих субъектов вроде Эда Сиранни, по которому плакало его настоящее призвание — сутенер. Попадались трагикомические персонажи наподобие Макса Рэнда и неисправимые, как адвокат Рональд Ричардс, который был пять раз женат и выплачивал алименты четырем женам, однако до сих пор не мог устоять перед смазливой мордашкой.

Пол Джерсбах одурачил всех — возможно, именно потому, что его неординарность бросалась в глаза: всякому было ясно, что такой красивый порядочный парень не создан для этого бизнеса. Это вопиющее противоречие послужило ему отмычкой. Ни одна живая душа не догадалась, что он — вонючий маленький шпион и предатель. Только, в отличие от Каина, он носил свое клеймо спрятанным от людей.

Задним числом перебирая в памяти их разговоры, работу Пола в «Конфиденциальных кассетах» и его отношения с сотрудниками, Фаллон соглашался: Пол был обречен на успех. Конечно, он проявлял излишнее любопытство к практической стороне дела, но это можно было объяснить непомерным честолюбием. В общем он хорошо поработал и ни разу не выдал свои истинные намерения. На его гладком челе не появилось ни одной новой морщинки от напряжения, связанного с двойной жизнью.

Фаллон не насторожился даже тогда, когда Пол отказался от должности режиссера. Он решил, что заблуждался относительно его творческого потенциала, и выбросил Пола из головы. Зачем тратить время на тех, кто только подает надежды и отказывается от активных действий? Потом он догадался — и это причинило ему душевную муку, — что Ивен Хендершот неравнодушен к Полу. Более того, отставка Пола катастрофическим образом отдалила его, Фаллона, от единственного человека, которого он любил. Отчаяние и злость толкнули его на небольшое расследование.

У него не было подозрений — только желание раскопать что-нибудь, компрометирующее Пола: может, он плагиатор, или нелестно отзывался об Ивене Хендершоте, или в его прошлом есть что-то такое, что уменьшит восхищение Ивена. На большее Фаллон не рассчитывал. Он побеседовал с одним приятелем, сотрудником типографии, выпускавшей «Нью-Йорк ревью», и не только узнал о злополучной рецензии, из-за которой Полу пришлось уволиться, но и познакомился с человеком, который занял место Пола в этой газете. Тот проявил к Фаллону интерес и, только чтобы сблизиться, выложил все, что знал, в том числе — что Пол пытался сбыть «Ревью» идею разоблачения фирм, подвизающихся в области порнографических видеофильмов.

Далее Фаллон узнал, что редактор «Нью-Йорк ревью» порекомендовал Джерсбаху обратиться в синдикат Притчетта. Бывший коллега с телевидения, который затем возглавил отдел рекламы «Нью-Йорк игл», рассказал о полученном Джерсбахом задании. После этого Фаллону не составило труда понять природу внезапного интереса Притчетта и догадаться о давлении, оказанном им на Джерсбаха.

Посмотреть бы на выражение лица Ивена, когда он узнает о предательстве. Это станет действенным лекарством. Ивен исцелится от наваждения и вернет Тому Фаллону свою привязанность. В конце концов Фаллон решил больше не звонить, а поехать самому. Сколько можно не видеться?

На пороге появилась секретарша, мисс Уоткинс, с побледневшим лицом. Он почуял неладное.

— К вам два джентльмена. Только что пришли.

— Кто такие?

Она подала глянцевую визитную карточку: «Роджер Грин, паблисити».

— Называет себя пресс-агентом, но по виду не скажешь.

— Как они ухитрились пройти через приемную?

— Я звонила Хизер. Она не смогла их остановить. Мистер Фаллон, мне кажется, это… гангстеры.

Ох уж эти женщины!

— Ничего. Раз уж они здесь, придется их принять.

При виде непрошеных посетителей Фаллон понял тревогу секретарши. Странная пара.

— Фаллон? — спросил один, с продолговатым лицом и на удивление светлыми глазами.

— Да.

— Я Роджер Грин. А это Джордж.

Он указал на толстяка в мятом костюме, со шрамом на лбу.

— Чем могу быть полезен?

— Дело довольно щекотливое, — ответил Грин. — Речь пойдет об одной пленке, которая, насколько я понимаю, находится у вас.

— Нельзя ли конкретнее?

— К сожалению, на этой пленке снят друг Джорджа. Они вместе занимаются бизнесом.

— Можете назвать имя?

— Феликс Денвер.

Феликс Денвер. Известная фигура в мире спорта. Тесно связан с мафией. Владеет рингом для борьбы и через подставных лиц опекает нескольких чемпионов по боксу. Компания Генри Персиваля.

— Предположим, что это соответствует действительности. Чего вы хотите?

— Если этот фильм увидят, мой друг Джордж очень расстроится. А с ним, мистер Фаллон, лучше не связываться. Уж поверьте.

— Если дело касается Феликса Денвера, почему он сам не пришел?

— Ему нездоровится. Если говорить начистоту, то он в Хьюстоне, лежит в больнице с сердечным приступом. Чертовски славный парень. Будь вы знакомы, вы полюбили бы его. У него много верных друзей, которые ни перед чем не остановятся, лишь бы ему помочь.

— И Джордж в их числе?

Рассевшийся немного позади Роджера здоровяк до сих пор не произнес ни слова. Полуприкрытые веки придавали ему сонный вид.

— Вот именно — Джордж в их числе.

— Если я правильно понял, вы хотите предотвратить демонстрацию фильма? Во всяком случае, кадров с Феликсом Денвером?

— Мистер Фаллон, вы умный человек. Я говорил Джорджу: все будет тихо-мирно, без проблем.

— Не следовало давать подобные обещания.

Водянистые глаза Роджера Грина уставились на хозяина кабинета.

— Мистер Фаллон, если вы не примете нас всерьез, вас ждут крупные неприятности. Джордж не любит, когда его водят за нос.

— Я не могу выполнить вашу просьбу.

— Он хочет сделать вам предложение. Он понимает, что отказ от демонстрации фильма обернется для вас убытками, и готов их частично компенсировать.

— То есть?

— Пять тысяч долларов — разумная цена.

Том ни на секунду всерьез не подумал о том, чтобы клюнуть на столь грубый подкуп. Они просто ищут способ сохранить лицо.

— Не пойдет. Пленка не продается ни за какие деньги.

Роджер Грин нервно и словно извиняясь поглядел на Джорджа. Тот тяжело поднялся со стула, подошел к письменному столу Фаллона и без предупреждения заехал ему по лицу. И размахнулся для следующего удара. Однако Фаллон успел перехватить его руку в воздухе и нанес ответный удар. Джордж полетел через всю комнату, чтобы приземлиться на ковер.

— Напрасно вы так, — хриплым голосом упрекнул Роджер Грин.

— Скажи своему приятелю, пусть выбирает, когда и с кем распускать руки.

Роджер Грин помог Джорджу подняться.

— Ты в порядке?

Джордж кивнул. Фаллон подошел сзади и по-свойски положил ему руку на плечо.

— Ничего. Останемся дру…

Джордж резко крутнулся на каблуках и нанес Фаллону страшный удар в пах. Тот сложился пополам и начал оседать на пол. Джордж подставил колено. Ударившись челюстью, Фаллон тяжело рухнул на спину и отключился.

Когда он пришел в себя, мисс Уоткинс безо всякой пользы тыкала ему в лицо бумажной салфеткой. Кровь, смешанная с водой, окрасила «клинекс» в оранжевый цвет.

— Слава Богу! Я думала, вас убили.

Бандиты исчезли. У Фаллона саднила челюсть. Он лежал на полу, подогнув под себя одну ногу. Осторожно выпрямил ее — больное колено не пострадало. Тогда он поднялся. И застонал от лютой боли в паху.

— Вызвать врача?

— Не надо.

Комната поплыла у него перед глазами. В ванной Фаллон посмотрелся в зеркало — ничего страшного. Немного землистый цвет лица, багровый синяк на челюсти да запекшаяся кровь в ноздрях — вот и все.

Когда он вернулся в кабинет, мисс Уоткинс нервно комкала пропитавшуюся кровью салфетку.

— Я сразу поняла, кто они такие. Вы позвоните в полицию?

Ну позвонит он — и что толку? Единственная свидетельница, мисс Уоткинс, не видела самой драки. Эти типы скажут, что защищались. У таких всегда проныры-адвокаты и высокие покровители.

— Не стоит. Все уже прошло. Большое спасибо. — И, прежде чем отпустить девушку, добавил: — Буду признателен, если вы никому не скажете.

Не успела за секретаршей закрыться дверь, как начался острый приступ тошноты. Наконец его вырвало — и немного полегчало.

Он поспешил в кабинет: загудел интерком. Мисс Уоткинс прерывисто дышала от возмущения.

— С вами хотят поговорить. По-моему, тот же человек.

— Роджер Грин?

— Да. Что ему ответить?

— Я сам отвечу.

Он снял трубку и нажал на специальную кнопку, чтобы избежать подслушивания.

— Алло?

— Мистер Фаллон, я хочу извиниться. Не люблю хамить, но иногда приходится.

Фаллон вскипел.

— Хотел бы я еще раз встретиться с вашим другом Джорджем.

Роджер Грин сделал небольшую паузу, прежде чем ответить:

— Надеюсь, мистер Фаллон, вы не подумали, что он блефует? Это было бы серьезной ошибкой с вашей стороны. Десять тысяч долларов — и никаких неприятностей. Нам нужен негатив. Чтобы все было чисто.

— Идите к черту.

В трубке пошли короткие гудки.

* * *

Финальная сцена из «Синей Бороды» происходила в спальне этого маньяка и убийцы. Спрятавшись за портьерой, Шейла в роли его жены наблюдала за тем, как он доводит до логического конца обольщение новой жертвы, баронессы. Режиссер остановил съемку, чтобы попросить баронессу выразительнее корчиться. Пришлось подробно объяснить актрисе сложный комплекс чувств ее героини — смесь экстаза и боли.

Баронесса негодующе уставилась на него.

— Что вам нужно — брачные пляски змей? Если я буду дергаться, как же он вставит пробку в бутылку?

— Делайте, как я говорю, — буркнул режиссер, давая сигнал к возобновлению съемки. Звон колокольчика означал полную тишину на съемочной площадке и что никто не должен ни входить, ни выходить из павильона. Включили камеру и магнитофон. Ассистентка начала разметку эпизодов.

Шейла не могла дождаться своего выхода. В этом сериале ей предстояло встретить смерть — самыми разными способами. Ее будут душить, топить в переполненной ванне, повесят на железном крюке и похоронят заживо. Глядя на белое, распластавшееся на черном меховом покрывале тело баронессы, она изнывала от нетерпения. Скорей бы сегодняшний эпизод остался позади! Она чувствовала себя выжатой как лимон. Вдобавок ко всему в последнее время у нее были проблемы с заучиванием роли наизусть. Это нервы. Хуже всего то, что она вдруг перестала отличать вымысел от действительности.

Синяя Борода уткнулся лицом в ложбинку промеж пышных грудей баронессы. Та слабо вскрикивала: «Перестаньте! О пожалуйста, прекратите эту пытку!» Его лапища поползла вниз по ее телу. И ею вдруг овладело лихорадочное возбуждение. Она начала корчиться в судорогах боли и страсти. «Негодяй! — взвизгнула она, царапая его спину через рубашку. — Я тебя исполосую!»

Хорошо, отметила Шейла, всем сердцем желая, чтобы баронесса поднялась до требований режиссера. Под ногтями актрисы лопнули подшитые к рубашке мешочки со специальной жидкостью, и спина Синей Бороды окрасилась «кровью». Это не помешало мерзавцу довести дело до конца.

Баронесса издала душераздирающий вопль. Синяя Борода смерил ее свирепым взглядом и всадил в ее пышную плоть невесть откуда взявшийся нож. Баронессе все-таки удалось соскочить с кровати и подбежать к окну. Одной рукой она вцепилась в портьеру. Синяя Борода еще раз с дьявольским хохотом пырнул ее ножом. В последней судороге баронесса сорвала портьеру, за которой пряталась Шейла.

— Жена! — вырвалось у злодея. — Моя обожаемая супруга!

Он приблизился — с тем же маниакальным блеском в глазах и окровавленным ножом в руке. Ударил. Шейла наблюдала за происходящим с чувством странной отрешенности. Все это понарошку. Никто не убит. Тем не менее, в недрах ее существа зародился и ширился жуткий, нечеловеческий вопль. Объектив камеры с беспощадной объективностью фиксировал каждую подробность. Шейла почувствовала, как в ней открылись многочисленные раны — словно маленькие дверцы, через которые уходила жизнь. Она показалась себе дикарем, вприпрыжку убегающим от зверя через дремучие заросли. В легких полыхал огонь. Она начала клониться к земле; весь мир закружился перед ее затуманенным взором; в висках били барабаны. Ниже, ниже, ниже…

— Стоп, — скомандовал режиссер. — Отпечатайте это.

Десятью минутами позже, сидя в гримуборной, Шейла сама дивилась достоверности своей игры. После каждого эпизода она чувствовала себя обессиленным сластолюбцем, только что изведавшим новые запретные наслаждения.

Зазвонил телефон.

— Шейла, — сказал голос Ивена, — ты можешь прямо сейчас приехать?

— Что-нибудь случилось?

— Кажется, Тома похитили.

 

Глава 18

В половине седьмого, покидая свой офис, Том Фаллон с нетерпением ждал встречи с Ивеном Хендершотом. Он не предупредил Ивена и не представлял, кого застанет в его городской резиденции. Возможно, юного африканца. Или Шейлу. Вот кого Фаллон совершенно не понимал. Мир педерастов был его родной стихией. Ивен не раз упрекал его в зацикленности на гомосексуализме. «Ты недооцениваешь женские чары». Но Фаллон был убежден: редкие забавы Ивена с противоположным полом были всего лишь попытками затушевать свою подлинную сущность.

Он шагнул в душный мрак, где слышались гул голосов и шуршание автомобильных шин; над небоскребом сверкнул зигзагообразный росчерк молнии, отчего эта махина показалась еще более зловещей.

В плохую погоду в Нью-Йорке невозможно поймать такси! Фаллон несколько раз голоснул — никто не остановился. В темном, стального цвета небе вновь сверкнула молния. Ударил гром.

Фаллон решил было оставить эту пустую затею и отправиться домой, но тут подкатило свободное такси. Ему повезло: только он забрался в машину, как хлынул ливень. Он назвал водителю адрес.

К его удивлению, на ближайшем углу такси остановилось, чтобы взять еще одного пассажира.

— Эй, что это значит? — начал Фаллон и тотчас закрыл рот, почувствовав, как что-то ткнулось ему в бок. Пистолет.

* * *

Пока Шейла принимала смерть от руки Синей Бороды, Ивен Хендершот расслабленно лежал в объятиях своего любовника. Под его руководством юный африканец стал как будто учеником часовых дел мастера, которому тот передает искусство приводить шестеренки в движение. Мальчик охотно выполнял все желания Ивена, пускаясь вместе с ним на поиски неведомых ощущений. Вместе с тем, даже утолив сексуальный голод, Ивен чувствовал: ему чего-то не хватает. Для него имело большое значение единение ума и души, возможность обмениваться мнениями, облекать в слова тончайшие нюансы чувств, испытывать сердечный жар, который не остынет сразу же после того, как разомкнутся объятия. Без этого телесный огонь и долгие часы маниакального удовлетворения все новых прихотей становились всего лишь удовлетворением физиологических потребностей. В таких случаях быстро наступало охлаждение, не оставляя ничего, кроме ощущения недолговечности жизни.

Ивен воспринял дезертирство Пола Джерсбаха, как верная жена — бегство мужа. Неужели этот блестящий молодой человек сложит все богатства своей одаренной натуры к ногам какой-нибудь простушки?

Потом он принимал ванну в слабо освещенной комнате верхнего этажа. На стене вспыхнула лампочка. Он нажал на кнопку, и из громкоговорителя в комнату ворвался захлебывающийся от волнения голос Макса Рэнда:

— Ивен, мне только что позвонили. Эти люди сказали, будто похитили Тома и собираются держать до тех пор, пока мы не отдадим пленку.

— Не может быть.

— Позвонить в полицию?

— Сначала постарайся выяснить местонахождение Тома. Ищи, где только можно. Если он действительно пропал, приезжай сюда, вместе решим, что делать.

В течение нескольких минут он ломал голову над путаным, крайне неприятным сообщением. Потом позвонил Рональду Ричардсу и Шейле. Ричардса не оказалось дома, зато Шейла была на студии. Он попросил ее приехать для участия в совместной выработке плана действий.

Он еще сидел в ванне, когда вошел Орландо — сообщить о приезде Макса и Шейлы. Он вытерся, обращая особенное внимание на пальцы ног и рук и, облачившись в удобный бордовый купальный халат, отправился к своим гостям.

Шейла, удобно устроившись в кресле, листала один из его внушительных томов в деревянном переплете. Макс, потея и дрожа, подошел к нему.

— Том исчез. В шесть с минутами видели, как он садился в такси. И с тех пор — ни слуху.

— Кому понадобилось похищать Тома?

— На днях к нему в кабинет ввалились двое гангстеров. Завязалась драка. Том просил мисс Уоткинс никому не говорить.

— Из-за чего дрались?

— Из-за пленки, которую они хотели забрать. Той самой — снятой в резиденции Генри Персиваля.

— За этим стоит Персиваль?

— Мы проверяли — он путешествует с какой-то гречанкой. Здесь кто-то другой — кто попал в кадр и имеет друзей, готовых помочь ему выпутаться.

— А ты что думаешь, Шейла?

— Может, позвонить в полицию?

— Хотелось бы избежать огласки.

Шейла положила книгу на место.

— Я волнуюсь за Тома: вдруг с ним что-нибудь сделают?

— Я тоже.

— Блефуют, — проворчал Макс. — Нельзя идти у них на поводу.

— Ты бы запел иначе, если бы похитили тебя, а не Тома, — сказала Шейла.

Макс надулся.

— Точно так же. Я сказал бы им убираться ко всем чертям.

— Нельзя ли найти на пленке этого типа и вырезать кадры с его участием? — предложил Ивен.

— Нет. Они там всей кодлой постоянно вертятся вокруг бассейна. Чтобы убрать одного, пришлось бы изрезать всю пленку на мелкие кусочки.

— А если отдать?

— Дорогое удовольствие. Кассеты уже готовы к отправке по почте. Это — премия постоянным подписчикам. Фильм, открывающий новую серию. Мы изготовили сто пятьдесят тысяч кассет. Все эти деньги пропадут.

— Не слишком дорогая цена, — произнесла Шейла.

Ивен кивнул.

— У нас нет выбора. Макс, когда они снова позвонят, скажи, что мы готовы обсудить ситуацию. Главное — должна быть гарантия безопасности Тома.

— Если эти подонки получат, чего добиваются, — проворчал Макс, — нас вечно будут шантажировать.

Ивен нахмурился.

— Мы не можем рисковать.

* * *

Раскладывая карты для пасьянса, Том Фаллон сделал паузу, чтобы оглядеться в комнате без окон, где не было ничего, кроме грубо сколоченного стула, на котором он сидел, стола да колоды засаленных карт. В бумажнике по-прежнему было четыреста долларов. У него отняли только оружие.

Приставив к боку Фаллона дуло пистолета, новый пассажир такси завязал ему глаза. Вернее, заставил его самого это проделать, а потом проверил. Все, что Том мог видеть сквозь цветную материю, это мелькание огней в боковом окне автомобиля, мчавшегося по Ист-сайдскому шоссе. Он все время старался определить маршрут и место назначения. Когда начался довольно крутой подъем, он был уверен, что они карабкаются на мост Трайборо. Это граница штата. Что, если резко распахнуть дверцу автомобиля и выскочить, когда они остановятся у пропускного пункта, чтобы заплатить пошлину? Но они не остановились, и он понял, что они не въехали на мост, а свернули к Бронксу или на автостраду Мейджор Диген. А потом он начисто перестал ориентироваться. Должно быть, водитель нарочно петлял и без конца сворачивал с одной улицы на другую.

У него было стойкое ощущение нереальности происходящего. Так не бывает. Во всяком случае, с такими, как он. Скоро он проснется и убедится, что это был страшный сон — и только.

Под колесами громыхнула плохо закрытая крышка канализационного люка. Потом автомобиль остановился, открылась дверца, и Тома заставили выйти. Он споткнулся; незнакомец поддержал его под локоть. Его привели в эту комнату, сняли повязку и, заперев дверь, оставили одного. Это было несколько часов назад. Его часы остановились в восемь.

Тасуя карты, он уговаривал себя: порядок, старина, только сохраняй спокойствие! Он знал, что случается с теми, кто вовремя не возвращает долги или отказывается от «крыши». Но его не запугают. А если прибегнут к пыткам, они пожалеют. Напрасно эти шутники думают, что он сломается! Им придется еще раз подумать. Искусно щелкая картами, Фаллон начал выкладывать пасьянс.

Когда он положил красную десятку на пикового валета, дверь отворилась и вошел «таксист» — человек лет сорока с редеющей шевелюрой и отвислыми, как у моржа, усами.

— Ну и как оно?

— Нормально.

— Чего-нибудь хочешь?

— Чего еще можно желать?

«Морж» хмыкнул.

— А ты юморист! Правильно, так и надо!

— Который час?

— Без скольких-то минут одиннадцать.

— Долго меня здесь продержат?

— Скоро узнаем. Хочешь есть или еще чего-нибудь? Ну там стакан воды?

— Слушай, из-за чего сыр-бор-то?

— Сам знаешь. Будешь куковать, пока мы не получим то, что нам нужно. Все тихо-мирно. Никаких копов. К ним только обратись — сразу поднимут шум. Пресса, ФБР — кому это нужно? Вы же толковые ребята.

— Вы с кем-нибудь говорили?

— С Максом Рэндом. В полночь — очередной сеанс связи. Тогда все и прояснится.

Естественно, Макс не станет брать на себя ответственность. Ему нужно посоветоваться с Ивеном. Вот почему — отсрочка.

— Может, тебе нужно в уборную?

— Нет, спасибо.

— Должно быть, здоровущие почки?

Фаллон продолжил раскладывать пасьянс, хотя уже понял, что не сойдется.

«Морж» сделал шаг к нему.

— Знаешь, я ведь помню, как ты играл в футбол.

— Ну и что?

— Это был класс!

Фаллон слегка напрягся. Хорошо бы «морж» подошел еще ближе.

— Ты что, фанат?

— Что-то вроде этого. Сам пробовал — ни черта не вышло. Но мне здорово нравилась твоя игра. Один раз даже пытался взять автограф.

Подходящая история, чтобы рассказывать в дружеском кругу. Как-нибудь потом. Сейчас Тому было не до этого. Все чувства предельно обострились. Тело приготовилось к броску.

Словно почуяв опасность, его тюремщик отступил к двери. Фаллон мысленно выругался.

Отойдя на безопасное расстояние, «морж» снова подобрел.

— На твоем месте я бы подумал о товарище. Может, ты сам не понимаешь, во что влип. Вздумал шутить с Мэтти Роббинсом. Это была серьезная ошибка, мистер Фаллон. Вот вы и попали в переплет.

Фаллон передвинул бубнового туза в верхний ряд. Он не станет реагировать — не доставит своему тюремщику такого удовольствия. Мэтти Роббинс, свирепый чемпион Калабра! Вот, значит, кто такой «Джордж»!

— Для вас будет лучше, если они договорятся. Больше ничего не могу сказать.

Фаллон продолжал молчать. «Морж» вышел и запер дверь.

Час спустя он вернулся в сопровождении приятеля, седого типа с лицом хорька — это он сел в такси с пистолетом.

— Повезло тебе, парень, — сказал «хорек». — Твои приятели оказались сговорчивыми.

Фаллон сложил колоду и бросил на стол.

— Я могу идти?

Его привели в гостиную, где Роджер Грин нервно курил, сидя на маленьком голубом диванчике. Он сразу отложил сигарету.

— У нас был разговор с Максом Рэндом, договорились насчет пленки. Извините, что пришлось круто обойтись с вами, мистер Фаллон. Вы ж понимаете.

— Понимаю.

— Теперь все улажено, — продолжил Роджер Грин. В глазах вспыхнули опасные искры. — Кроме одного.

В тот же миг Фаллона крепко схватили сзади.

— Подождите. Что происходит?

Ему заломили назад руки.

— Джорджу не понравилось, как вы обошлись с ним у себя в кабинете. Он считает вас своим должником.

И ему нанесли сокрушительный удар по затылку.

Когда ему удалось сфокусировать взгляд, он обнаружил, что лежит ничком на голубом диванчике, со связанными за спиной руками.

— Вам лучше?

Он узнал голос «моржа» и попытался повернуть голову.

— Вы получили что хотели. Какой смысл…

— Вы что, не слышали? Джордж считает, что за вами должок. Вот мы и хотим получить.

Уверенный в беспомощности узника, «морж» сделал ошибку — подошел слишком близко. Фаллон вскочил на колени и молниеносным движением лягнул его в живот. Тот рухнул, словно мешок с мукой. А когда начал подниматься, Фаллон заехал ему по физиономии. «Морж» опрокинулся на спину; из разбитой челюсти хлынула кровь. Фаллон вскочил на ноги. Он лишь на мгновение замешкался, чтобы справиться с головокружением, но этого оказалось достаточно, чтобы второй мужчина выхватил пистолет. Том резко дернул головой, и удар пришелся на плечо. Потом его саданули за ухом. Он рухнул на колени. И не увидел, как ствол пистолета стремительно опустился в третий раз.

* * *

В полночь все было кончено. Они освободились бы гораздо раньше, если бы не одержимость «моржа». Очевидно, он прожил жизнь, до краев заполненную причудливыми фантазиями, и теперь решил реализовать одну из своих садистских идей на практике. После «обычных» издевательств он сходил за железной колесной спицей и раскалил ее на газовой горелке.

— Всажу в его паршивый зад.

«Хорьку» стало не по себе.

— Это не в наших правилах. Еще окочурится.

— Ничего, — ответил «морж», скривив окровавленный рот в мстительной ухмылке. — На мою ответственность.

— Если даже он не умрет, ты причинишь ему тяжелую травму.

«Морж» злорадно гоготнул.

— Сам напросился.

Фаллон, раздетый догола, пребывал в состоянии шока. У него было раздроблено плечо, и, кажется, он перенес сотрясение мозга, поэтому имел лишь смутное представление о том, что было после избиения пистолетом. Слышал только чей-то крик. Пусть бы этот кто-то заткнулся и дал ему поспать.

Они приблизились с раскаленной железной спицей. Нестерпимая боль пронзило все его тело. К счастью, боль была слишком остра, чтобы сознание могло ее выдержать. Фаллон отключился. В комнате распространился запах горелой плоти.

Они швырнули его, голого, на заднее сиденье автомобиля и добрый час везли в сторону Таконика — чтобы бросить на обочине.

На шоссе было темно. Прошло не менее четверти часа, прежде чем мимо проехал первый автомобиль, разорвав фарами ночную темень. Колеса прошелестели в нескольких футах от Фаллона, но водитель его не заметил.

Рев двигателя и резкий переход от темноты к яркому свету заставили его очнуться. Фаллон перекатился на живот. Он не сознавал, что лежит в чем мать родила, только чувствовал ночную прохладу. Ноздрей коснулся свежий запах травы. Руки беспомощно царапали землю. Эти сволочи вытрясли из него всю душу. Что ж, если таковы их правила игры, в следующий раз он, хоть на четвереньках, но вышвырнет кое-кого с поля. Главное — не показать, как тебе плохо, чтобы тренер не вывел из игры. Отчаянным усилием воли он заставил себя подняться. Должно быть, идет последний период. Так было на матче с «Северо-западными». Когда до конца матча осталось тридцать секунд, он рванул через все поле, взял пас и, обманув преследователей, совершил стремительный бросок к воротам. Никто из любовавшихся его движениями не заподозрил, что у него порвано сухожилие и что по всем медицинским законам эта пробежка была абсолютно невозможной. Вот и сейчас так. Последняя игра. Никто не должен знать, как ему хреново.

Боль вонзила в него тысячу иголок. Он выпрямился и пошел. Ниже спины было такое ощущение, будто туда налили расплавленного воска. Он медленно, спотыкаясь, брел вперед. На трибунах было тихо, но он знал: все смотрят только на него. Он пустился бегом, вовсю размахивая руками. Всего лишь тридцать секунд. Сущие пустяки!

В стенке противника образовалась брешь. Не выпуская мяча, Фаллон ринулся туда. Он обязательно прорвется! Быстрей! Земля под босыми ногами была такой твердой, что казалась асфальтом. По-прежнему крепко прижимая мяч, он оттолкнул одного защитника, увернулся от другого и стремглав понесся по белой боковой линии. В глазах мутилось, но он не терял из виду заветной белой полосы перед воротами.

Публика зашумела: должно быть, он у цели. По лицу катился пот и попадал в глотку. Боль была убийственной. Еще чуть-чуть. Совсем немножко!

В двух шагах от победы он увидел мчащегося на него защитника. Поздно сворачивать в сторону. Гул толпы на трибунах перешел в рев. Он низко опустил голову и пошел на таран. Что-то жутко заскрипело.

Под скрежет тормозов и отчаянные крики тех, кто пытался его предостеречь, Том Фаллон врезался во встречный грузовик.

 

Глава 19

Бывший бухгалтер-ревизор, Макс Рэнд поднялся по служебной лестнице, ведя ожесточенные, изматывающие бои на практическом фланге бизнеса, занимаясь реализацией и осуществляя административное руководство. Он привык иметь дело с данными, которые можно было складывать, умножать и вычитать. Творческая сторона ему абсолютно не давалась, и теперь он мог опереться только на собранное по крупицам наследие Тома Фаллона.

Он открыл дверь своего кабинета. Остальные участники еженедельного производственного совещания уже собрались. Макс прошел к своему письменному столу и, удобно устроившись в кресле, развернул конфету.

— Только что звонил босс, Хендершот. Хотите знать, что он сказал?

Его полный злорадства взгляд скользнул по комнате, на секунду задержавшись на каждом из присутствующих. Только один ответил осторожным кивком. Это был Питер Легран, режиссер цикла «Приключения любителя подглядывать». Остальные никак не прореагировали.

— Он сказал, что после смерти Фаллона не видел от вас ничего, кроме навоза.

Это вольное изложение сказанного Ивеном Хендершотом ни у кого не вызвало улыбки. Макс был явно удручен.

— В нашем деле нужны свежие идеи. Вы, импотенты, должны придумывать захватывающие сюжеты, уметь развлекать, разбираться в тонкостях кинематографа. Над тем, что вы делаете сейчас, впору смеяться новорожденному. С этим пора кончать! Я не позволю вашей шайке бездельников делать из меня посмешище! Ну ладно, перейдем к делу.

Он жестом передал полномочия по ведению совещания Питеру Леграну и откусил кусок конфеты.

Час спустя на столе перед ним выросла горстка конфетных оберток. Макс отодвинул ее в сторону и недовольно покачал головой.

— Придурки. Хоть бы одна незатасканная мыслишка! Хендершот абсолютно прав.

Один из авторов, Гарри Кайеш, заморгал усталыми, опухшими глазами.

— Мне все же нравится мой замысел — серия фильмов о половой жизни негров. Развенчать миф о том, будто в постели они лучше белых.

Макс устало посмотрел на него.

— И как, черт возьми, ты собираешься это сделать? При помощи сантиметровой ленты? Или посоветуешь засекать время?

Бледное удлиненное лицо Гарри Кайеша приняло еще более унылый вид.

— Я просто думал, что сейчас негритянская тема — любой ее аспект — самая модная.

Эд Сиранни сказал:

— Я видел в зале для просмотра один вполне приличный фильм. Рисованные персонажи — со словами, вылетающими изо рта наподобие воздушного шарика. Все, как в воскресном комиксе — за исключением того, чем они занимались.

Он хотел было ухмыльнуться, но презрительный взгляд Макса пресек эту попытку.

— И чья же это идея? Пола Джерсбаха. Единственного, если не считать беднягу Тома, от кого был какой-то прок. Все остальные — бездари.

Боб Джереми мягко произнес:

— Слушай, Макс, в конце концов, существует ограниченное число способов заниматься сексом. За последние десять тысяч лет в этой области не выдумали ничего нового.

— И не выдумают еще десять тысяч лет, если отдать это дело в ваши руки, ублюдки.

Макс достал из письменного стола какую-то брошюру.

— Видели?

Брошюра пошла по кругу. На первый взгляд она казалась точной копией рассылаемой по почте брошюры — приложения к «Конфиденциальным кассетам»: совпадали даже цвет букв и расположение кадров.

— Вот что такое бизнес. Каннибализм. Каждый ест каждого. И всегда находится кто-то, кто приносит кое-что чуточку повкуснее и перевязанное более красивой ленточкой. Мы не можем просиживать штаны и ждать, пока этот кто-то явится.

Он подождал, пока брошюра обойдет весь стол и вернется к нему. Потом покрутил толстыми пальцами карандаш и наконец решительно сломал его.

— Ладно, что толку на вас давить. Талант либо есть, либо его нет. Если и дальше так пойдет, мы продержимся не более полугода. Попомните мое слово.

С лиц сошли и без того кривые улыбки. Люди расходились молча. Обернувшись у двери, Эд Сиранни скорчил виноватую гримасу, но Макс смотрел сквозь него. Эд вышел и закрыл дверь.

Макс смахнул обертки от конфет в мусорную корзину и нажал на кнопку интеркома.

— Закажите мне билет на первый рейс до чего-нибудь поближе к Суитцеру, штат Огайо.

* * *

Закончив последнюю статью для «Нью-Йорк игл», Пол не мог отделаться от ощущения, будто она стала своего рода водоразделом. Отныне его жизнь устремится в иное русло. Это был сознательный выбор, и он не раскаивался. Каждая строчка уводила его дальше от стези саморазрушения, воздвигала надежную преграду между его недавней жизнью и той, которую он собирался вести впредь. Вместе с тем, отпечатав последнюю страницу и положив рукопись в заранее приготовленный конверт, он испытал что-то вроде дурного предчувствия.

Они с Дженнифер встретились за обедом, а провожая ее в главный учебный корпус, Пол заметил припаркованный неподалеку желтый автомобиль. Потом, возвращаясь в небольшой дом на две семьи, где он снимал квартиру на втором этаже, он вновь увидел этот автомобиль и заслонил глаза ладонью от солнца, чтобы всмотреться в пассажира. Внезапно открылась дверца, и из машины вышел человек.

— Привет, Пол. Сколько зим, сколько лет!

— Макс? Что ты здесь делаешь?

— Откровенно говоря, приехал повидаться с тобой.

— Что у тебя на уме?

— Мы же не можем разговаривать здесь, на улице.

Они поднялись по лестнице черного хода прямо в квартиру на втором этаже. Комната, ванная и небольшая кухонька. Окно выходило в небольшой сад.

Макс Рэнд огляделся.

— Мы хотим, чтобы ты вернулся в фирму. Вот, в двух словах, цель моего приезда. Без тебя и Фаллона все пошло в разнос.

— Почему без Фаллона?

— Ты не знаешь?

Макс рассказал эту печальную историю. Пол не сразу поверил в ее реальность.

— Господи, какой ужас!

— Том всегда тебе симпатизировал. Можно сказать, ты был его протеже. До последнего недоразумения.

— Том здесь ни при чем. Просто он был разочарован, когда я отказался от новой должности.

— Да. Он готовил тебя на роль своей правой руки. Однако умел сохранять голову на плечах, если кто-то поступал вопреки его желаниям.

Какое-то время Макс задумчиво всматривался в Пола. Потом продолжил:

— Не знаю, какие у тебя были причины для отказа, но у меня предложение получше. Как насчет того, чтобы заменить Тома? Это уйма баксов.

Макс свято верил в очистительную силу денег. Стыд, по его понятиям, был обратно пропорционален сумме в долларах и центах.

— Сколько? — спросил Пол.

— Будешь справляться — ничто не помешает тебе зашибать столько же, сколько Том.

Пол испытал странное ощущение — словно кровь начала закипать в жилах.

— Откуда такая горячая заинтересованность в моей персоне?

Грузное тело Макса напряглось.

— Понимаю твои сомнения. Ну так я тебе скажу: ты — этакий вундеркинд, даже в нашем бизнесе. Помню нашу первую встречу. Сколько воды утекло! Ты доказал свою состоятельность. Ты не только неплохо писал, но и проявлял инициативу. Вместе мы — сила.

— Боюсь, что меня это не интересует.

От изумления Макс лишился дара речи. Даже щека задергалась.

— Поверь, ты совершишь непростительную ошибку, если откажешься. Сколько таких, которые дали бы кастрировать себя за такой шанс!

— Не сомневаюсь.

— Дело постоянно растет. Хендершот решил бросить учебные фильмы. Теперь он вкладывает средства исключительно в «Конфиденциальные кассеты». «Мы должны смотреть в будущее, чтобы нас не отбросило в прошлое». Это его слова.

— Извини, Макс, но я не вернусь. Хочу преподавать в университете.

— Преподавать? Тратить свое драгоценное время, набивая соломой огородные пугала? Не знаю, сколько у вас платят, но, если сравнить, это наверняка небо и земля.

— Мне очень жаль, что ты проделал такой путь только затем, чтобы услышать мой отказ.

Макс откинулся на спинку стула. Его лицо заострилось; на нем отчетливо выделились нос и маленькие глаза.

— Не упирайся как баран. Мой самолет — в девять вечера. Ты сможешь найти меня в отеле «Лирик». Тьфу! Говорят, это лучший в городе. Сплошные блохи! А еда! Я попробовал пообедать и — просто нет слов! Здесь вообще-то есть приличное место?

— «Джулио». И «Денни». Вот и все.

Макс покачал головой.

— Ох уж эта провинция!

* * *

В номере отеля Макс Рэнд набрал номер на диске.

— Алло, это декан Брюс?

— Да.

— Вы меня не знаете, но, если я правильно понял, ваше слово — решающее в вопросах приема на работу и уволь нения. Я располагаю информацией, которая представляет для вас интерес.

— Кто вы?

— Мое имя не имеет значения. Я могу сообщить кое-что интересное о Поле Джерсбахе. Слышали о таком?

— Да.

— Не хотелось бы, декан, чтобы вы совершили роковую ошибку. У вашего университета хорошая репутация. Вам не нужны сотрудники с темным прошлым.

— Послушайте…

— Все, что мне нужно, это четверть часа вашего времени. Это конфиденциальная информация, и поверьте, я делаю вам большое одолжение. Мы можем поговорить?

— Не понимаю, в чем ваш интерес.

— Считайте меня горячим поборником высшего образования. Вы легко сможете проверить все, что я сообщу. Я предоставлю факты, а уж потом, декан, вы сами примете решение. Так я могу рассчитывать на пятнадцать минут?

 

Глава 20

Пол Джерсбах с удовольствием расслабился в удобном кресле «Боинга-747». Выпив предложенный стюардессой напиток, он начал просматривать газету — последний номер «Нью-Йорк игл». В рамке на первой полосе был выведен красным анонс — гвоздь будущей недели: «ПОРНОГРАФИЯ В ГОСТИНОЙ».

«Согласно социологическим исследованиям, наиболее прибыльная отрасль сегодняшней индустрии развлечений — так называемые «видеокассеты для взрослых». Начиная с будущей недели «Игл» и семьдесят других газет Притчетта опубликуют цикл статей, которые поведают вам правдивую историю очевидца о том, как ставятся фильмы на видеокассетах, приносящие баснословные прибыли своим создателям. Автор статей сам работал на одну из крупнейших фирм — производительниц порнокартин. Не пропустите подноготную порнобизнеса плюс скандальные фотографии. Вам откроется, что происходит не только перед камерой, но и позади нее. На будущей неделе!»

Под газетой у него на коленях лежал коричневый конверт с последней статьей. Пол собирался отправить статью почтой, но позвонил Тед Шилмен и попросил лично доставить ее Уильяму Грэхему Притчетту. Шилмен не знал, чем вызвана такая просьба, но она исходила от самого Притчетта.

Пол был уверен, что ему предложат работу, и заранее решил отказаться. Работа в синдикате Притчетта была немногим лучше, чем на «Конфиденциальные кассеты», но вряд ли так же щедро оплачивалась. Тем не менее, если его догадка правильна, можно будет только поражаться совпадению. Два таких предложения в пределах суток — словно кто-то нарочно испытывал его на стойкость. Он будет тверд. Получит гонорар за статьи, вернется в Суитцер, женится на Дженнифер, купит дом, который они присмотрели вместе. И откроет новую страницу своей жизни.

Незадолго до назначенного времени Пол прибыл в массивный каменный особняк на Гудзоне. Его провели в просторную библиотеку с мебелью красного дерева. Седовласый Уильям Грэхем Притчетт встал из-за письменного стола. На нем были сюртук, узкий черный галстук и туфли с серебряным рантом.

— Мистер Джерсбах, благодарю вас за то, что откликнулись на мое приглашение. Боюсь, что я посягнул на ваше время.

— Нет, что вы.

Притчетт указал на глубокое кресло с желтой спинкой. Пол сел.

— Я хотел побеседовать с вами тет-а-тет. Вы проделали большую, кропотливую работу и собрали ценную информацию.

— Спасибо.

— Судя по этим статьям, вы отличный журналист. Но, связывая свое будущее с журналистикой, вы рискуете продешевить. Волей судьбы вы очутились на нижнем этаже чрезвычайно популярного ныне бизнеса.

Глаза Притчетта с крохотными зрачками и огромными белками не отрывались от лица Пола, словно хотели его загипнотизировать.

— Отдельные суммы потрясают. Откровенно говоря, в настоящее время мои газеты приносят куда меньшую прибыль, чем «Конфиденциальные кассеты».

— Неужели?

— Газетное дело переживает спад. Дела с каждым годом идут хоть чуточку, но хуже. Поэтому я решил заняться видео и хочу, чтобы вы возглавили компанию.

— Вы собираетесь выпускать такие же фильмы, что и «Конфиденциальные кассеты»?

— Мы составим им конкуренцию. В моих планах — серия фильмов для взрослых с участием кинозвезд. Это существенно расширит сегодняшнюю аудиторию.

— Известные актеры вряд ли станут сниматься в подобных картинах.

— Я уже подписал контракт с одной из ведущих киностудий. Скажу по секрету: Холли Нимс и Джилл Флетчер согласились принять участие в нашем первом фильме.

Две крупнейшие жемчужины в голливудском ожерелье, отметил Пол. Актрисы, обязанные своей славой не только внешности, но и яркой индивидуальности — и, в случае с Джилл Флетчер, таланту. Недаром она получила «Оскара».

Притчетт продолжил:

— С такими дарованиями и деньгами, которые я намерен вложить в дело, нам не потребуется много времени, чтобы стать лидером в отрасли. Теперь о моем предложении. Сколько я должен заплатить, чтобы перекупить вас у «Конфиденциальных кассет»?

— Я там уже не работаю.

— Это все упрощает.

— Не совсем. Видите ли, я хочу стать преподавателем.

Притчетт криво усмехнулся.

— Не будем торговаться, сынок. Назначь свою цену.

— Дело не в деньгах.

Массивная, как у американского лося, голова Притчетта медленно качнулась в знак несогласия.

— В деньгах — и только в них. Я всегда могу точно определить, когда человек набивает себе цену. Не стесняйся.

— Жаль, что вы мне не верите.

— Готов платить пятьдесят тысяч долларов в год плюс проценты от прибыли. Это может изменить твое решение?

— Боюсь, что нет, сэр.

Притчетт разинул рот и так же быстро закрыл. В сложном и хитроумном механизме, при помощи которого он осуществлял мышление, вершилась напряженная работа. От былого дружелюбия не осталось и следа.

— Мне нужен кто-нибудь вроде вас — человек с мозгами и опытом работы в этой сфере. Готов на любые условия в пределах разумного. Прежде чем принять решение о том, чтобы заниматься этим бизнесом, я велел произвести тщательный анализ — кого можно привлечь. Буду откровенен: поначалу я остановил свой выбор на другой кандидатуре — Томе Фаллоне. Но поскольку он умер, я выбрал вас.

Притчетт тщательно подбирал слова, что говорило о некоторой враждебности.

— Хорошо. Добавлю к своему первоначальному предложению пакет акций на владение основными фондами — соответственно результатам вашего труда. Мне шестьдесят пять лет, я — владелец газетной империи. Вы — молодой человек без капитала, зато с мозгами. Будем партнерами.

Пол никак не мог поверить в реальность происходящего. Этот надутый стареющий магнат предлагает ему фантастическую сделку!

— Мистер Притчетт. Все, что мне нужно, это гонорар за статьи. В мои планы не входит работать ни на вас, ни на «Конфиденциальные кассеты». Как бы вы меня ни соблазняли, я останусь верным своему решению.

От гнева у Притчетта затряслась массивная шея с жировыми складками. Немного помолчав, он высоким от напряжения голосом произнес:

— У меня для вас плохие новости, Джерсбах. Мы раздумали публиковать ваши статьи.

У Пола пересохло в горле.

— Раздумали?

— В порядке камуфляжа мы все-таки дадим несколько коротких заметок — весьма поверхностных. Не называя имен и сопроводив публикацию обилием эротических фотографий. Читатель не заметит разницы.

— Я хотел бы получить объяснения.

— Хорошо, вы их получите. Не так давно один коррумпированный — весьма коррумпированный — политик баллотировался на высокий государственный пост. Мне предложили разоблачительный материал о его связях с преступным миром. Однако я не опубликовал его. Знаете почему?

Пол покачал головой.

— Потому что этот политик пригрозил сделать достоянием гласности моральную нечистоплотность Уильяма Грэхема Притчетта. Речь идет, разумеется, о мисс Пенни. Читатели газет Притчетта — простые люди с определенными нравственными принципами. Если бы правда о моих отношениях с мисс Пенни вышла наружу, они утратили бы доверие к моим газетам. Мне пришлось бы свернуть бизнес.

— Вам и на этот раз угрожали?

— Вот именно.

— Тогда я требую оплаты согласно договору. И права на беспрепятственную публикацию.

Притчетт начал проявлять признаки нетерпения.

— Вы прекрасно понимаете, что я не могу этого позволить. Пафос ваших статей — разоблачение «Конфиденциальных кассет». А именно этому они и намерены воспрепятствовать. Если я дам такое разрешение, они сочтут это несоблюдением условий соглашения. Что прикажете делать?

— Это ваша проблема. Статьи — пока вы не заплатили за них — являются моей собственностью.

— Пойдите, Джерсбах, и хорошенько перечитайте договор. Я — старый гангстер, это общеизвестно. Все — черным по белому. Там сказано: поскольку вы получили аванс, мы владеем эксклюзивным правом на публикацию — независимо от того, состоится она или нет. Это на случай, если вы представите негодный материал.

— Вы же его одобрили.

— Вы, должно быть, меня плохо поняли. Горькая истина состоит в том, что ваши статьи, мягко говоря, оставляют желать лучшего. Я с чистой совестью от них отказываюсь.

— Тед Шилмен сказал, я превосходно справился.

— Его вы тоже плохо поняли. Мистер Шилмен никогда не расходится во мнениях с боссом И поэтому остается редактором.

— Я этого так не оставлю.

— Конечно, если вы передумаете, я мог бы еще раз бросить взгляд на то, что вы написали. Публикация исключается, но, возможно, я дал бы себя уговорить выбросить на ветер эти оставшиеся девять тысяч пятьсот долларов. Не хотелось бы, чтобы художественный руководитель моей новой фирмы по выпуску видеокассет чувствовал себя ущемленным.

— Я подам в суд.

Притчетт понизил голос до мурлыкающего шепота:

— Право любого свободного гражданина. Но не успеете вы сделать шаг в направлении суда, как я опутаю вас с головы до ног — вовек не распутаетесь. А если все-таки дойдет до суда, присяжные вряд ли благосклонно отнесутся к человеку, который еще совсем недавно баловался порнографией. Вы не только проиграете дело, но и поставите под удар свою карьеру в избранной вами сфере. Вы сказали, это преподавание?

Крыть было нечем.

* * *

В тот же день Пол взял билет на самолет до Колумбуса. Однако на этот раз ему было не до наслаждения роскошью. Он уставил невидящий взгляд в окно, не в состоянии что-либо замечать и думать о чем-то, кроме своего финансового положения. Планы на будущее, еще недавно казавшиеся реальными, оказались под угрозой. Тревога разбухала в голове, как пушистые облака за стеклами иллюминаторов. В то же время у Пола было такое чувство, будто кто-то устроил ему испытание. Ему плыло в руки богатство, о котором он не мог мечтать даже в горячечном сне, но он решительно отказался. По дороге из аэропорта в Суитцер он вновь и вновь перебирал в памяти все сказанное им Максу Рэнду и Притчетту. Хоть какое-то утешение.

Доставая ключ, он заметил под дверью клочок бумаги. «Мистер Джерсбах, звонил декан Брюс, просил позвонить ему сразу как приедете».

Писала квартирная хозяйка, жившая на первом этаже. Она же убирала его квартиру и, должно быть, находилась там, когда позвонили.

Он тотчас выполнил просьбу. Ему сказали, что декан Брюс ждет его у себя к пяти часам.

Пол ощутил прилив воодушевления. Наконец-то! Декан Брюс сделал выбор в его пользу. В его жизни наступает долгожданный поворот к лучшему. Он заколебался: сообщить ли Дженнифер, но решил сделать это попозже, когда будет знать наверняка.

Ему открыла экономка декана Брюса, толстая, неряшливо одетая женщина.

— Пойду доложу декану.

Пол остался ждать в небольшой уютной гостиной. Одна стена была сплошь заставлена книжными полками. На другой висел писанный маслом лет двадцать тому назад портрет декана Брюса и его покойной жены. Декан выглядел молодым: похоже, он уже в то время не расставался с трубкой. А жена — какой она была молодой, стройной, красивой и жизнерадостной! Сравнивая ее изображение с ней во время долгой, мучительной агонии, Пол не мог не подумать: что-то судьба уготовила им с Дженнифер? Он тряхнул головой. Что толку заглядывать в будущее?

Послышались шаги, а через пару секунд в комнату вошел декан Брюс, в выцветшей домашней куртке и с книгой в руке. Он снял очки и положил в карман.

— Привет, Пол. Ты ездил в Нью-Йорк?

— Да, сэр.

— По делам?

— В каком-то смысле.

Декан Брюс указал на кресло и сам уселся напротив.

— Не хочу показаться излишне любопытным, но, боюсь, то, о чем я собираюсь тебя спросить, будет иметь последствия для твоего будущего. Ты знаешь человека по имени Макс Рэнд?

У Пола неожиданно вспотели ладони.

— Да.

— Можешь рассказать, где вы с ним познакомились?

— Я выполнил для него кое-какую работу.

— Насколько я понял, мистер Рэнд возглавляет организацию, называемую «Конфиденциальными кассетами» и рассылающую по почте кассеты с порнографическими фильмами? — спросил декан Брюс, старательно набивая трубку. — Работа, которую ты для него сделал, была такого же рода?

— Я хочу объяснить.

— С удовольствием выслушаю твои объяснения.

— Я… согласился работать в «Конфиденциальных кассетах» с целью собрать материал для цикла статей разоблачительного характера.

— Для «Ревью»?

— Для «Нью-Йорк игл».

— Газеты Притчетта?

— Для всего синдиката. С целью одновременной публикации сразу во всех его изданиях.

— Ты не упоминал об этом в нашем разговоре.

— Боялся, что вы неправильно истолкуете.

— Конечно, это не прямая ложь, но существует грех умолчания. Принимая на веру твое объяснение, должен все-таки заметить, что написание статей для Притчетта не повышает твои шансы на преподавательскую должность. Жаль, что ты сразу все не рассказал. Это сэкономило бы нам обоим время и избавило от неловкости.

— Вы предпочли другого?

Декан Брюс изумленно поднял брови.

— Ты же не думаешь, что я брошусь на амбразуру, беря на преподавательскую работу человека с твоей… характеристикой с последнего места работы. Поставь себя на мое место, и ты поймешь, что это абсолютно исключено. Как бы я объяснил это моим коллегам? Пол, вероятно, у тебя были веские причины так поступить, но этим поступком ты сжег мосты.

Пол поднял руку, словно собираясь возразить, но тотчас опустил. Лицо залила мертвенная бледность.

— Я хочу знать, кто вам сказал.

— Это имеет какое-нибудь значение?

— Для меня — да.

— Мистер Рэнд — перед отъездом из Суитцера. Сначала я не поверил. Решил, что он — твой личный враг, умышленно распространяющий порочащие тебя слухи. Ничем иным я не мог объяснить столь низкий поступок. Мне и сейчас неизвестны его мотивы, но факт остается фактом, не правда ли?

Выражение лица декана Брюса было сочувственно-осуждающим. Прямо перед Полом на стене висел портрет декана Брюса в молодости. За все годы он ни разу не сошел с избранного пути, в то время как Пол на собственном опыте изведал, что значит вести двойную жизнь. Вернуться бы в прошлое, удержать себя от рокового шага! Но это невозможно. Он предал себя самого — человека, который столько обещал!

— Да, — ответил он. — Факт остается фактом.

* * *

Дженнифер с удивлением и ужасом выслушала его сбивчивые объяснения.

— Но это же полная бессмыслица! Откуда такое чистоплюйство? Я не осуждаю декана Брюса за презрительное отношение к газетам Притчетта, но ведь ты выполнял задание. Подумаешь! Мало ли какие крупные писатели сотрудничали с подобными изданиями. Марк Твен, к примеру. Или Теккерей. Или Бальзак. Или…

Он вклинился в ее пулеметную очередь по несправедливым порядкам, царившим в солидном учебном заведении.

— Дженнифер, главное сейчас — что нам делать дальше? Здесь мне работать не дадут.

— Ох! — только и смогла она вымолвить из-за подступивших к горлу слез.

Пол уже все обдумал и взглянул в лицо суровой действительности. Ему нет места в маленьком университетском городке типа Суитцера. Возвратиться в Нью-Йорк? Перед его мысленным взором промелькнула череда неудач. Но были и утешительные воспоминания. Он доказал свой профессионализм — как «Конфиденциальным кассетам», так и Уильяму Грэхему Притчетту. Недавнее поражение не означает переоценки им своих способностей: просто он ошибся в выборе точки приложения сил. О возвращении к Хендершоту или Притчетту не может быть и речи, но он наверняка найдет другие способы зарабатывать на жизнь, не поступаясь моралью. Такие, которые вызовут одобрение Дженнифер.

Он терпеливо все это ей объяснил и в конце концов подвел к единственному возможному решению:

— Придется отложить свадьбу, пока я не найду место в Нью-Йорке.

Она побледнела, как привидение.

— Милый, у нас были такие чудесные планы!

— Все будет хорошо.

На мгновение ему показалось, будто она пришла к нему за решением другой нелегкой проблемы. Возможно, это было попыткой избавиться от иллюзий.

Часом позже ей позвонил Джон Экклс и, захлебываясь от восторга, сообщил, что отныне он — профессор, читающий введение в современную журналистику. Дженнифер постаралась, чтобы ее поздравления прозвучали искренне. Пол был бы рад добавить к ним свои, но не нашел подходящих слов для счастливого соперника.

 

Глава 21

Шейла задыхалась в сумрачной, без единого окошка, комнате замка, которая постепенно заполнялась отравляющим газом. Напрасно она царапала стены и громко молила своего палача. Ее прекрасное нагое тело белело на фоне непроницаемых стен из камня. Наконец она схватилась за горло и грациозно сползла на пол, чтобы корчиться в агонии. В тусклом освещении было видно, как вздрагивают ее стройные белые ноги. Потом она затихла. Освещение герметической камеры стало меняться от серого к янтарному, темно-коричневому и черному. Ее идеальная фигура в последний раз озарилась сиянием — и свет погас.

Погас и телевизионный экран.

— Так встретила свою смерть очередная жена Синей Бороды, — прокомментировала она.

— Ты была великолепна. И, как всегда, обольстительна, — подхватил Ивен Хендершот.

Они сидели в небольшом зале в его особняке. Шейла подняла свой бокал с вином.

— Ивен, почему ты так решительно настроен не иметь больше дела с женщинами?

— Это решение созревало давно.

— Но ты непревзойденный любовник. Нам было хорошо вместе.

— Я рад, Шейла, что именно ты была моей последней женщиной. Тебя тоже невозможно превзойти.

Занимаясь с ней любовью, он никогда не испытывал отвращения и даже был благодарен ей за жгучее наслаждение, но ему всякий раз приходилось прилагать усилия, чтобы акт не показался бурлеском. В последнее время стало совсем невмоготу.

— Вот уж не думала, что ты потеряешь вкус к экспериментам.

— Единственный смысл экспериментов, дорогая, в том, чтобы понять, что тебя больше всего устраивает.

— И теперь ты окончательно понял, что это — мужчины? Любой мужчина?

— Не любой. Мой последний протеже не тянул на эту роль. А какой был скандал, когда я сказал, что он свободен!

Чернокожий жеребчик уперся как баран. Он оказался эмоционально неуравновешенным. Пришлось долго твердить: «Я больше не люблю тебя. Не люблю».

— Ему было нечего предложить мне, кроме мускулов и примитивной верности. Как и бедняге Тому.

Шейла усмехнулась.

— Этого я тоже никогда не понимала.

— Будь я верующим, ни у кого не возникало бы вопросов. Но я предпочитаю гоняться за чувственными наслаждениями вместо спасения души.

— Старый развратник.

— Я — рационалист. Следую за своими желаниями.

— Тем не менее, в этом есть что-то от религии.

— В каком-то смысле да. Я ищу новые виды и формы наслаждения.

— Разве существует что-нибудь новое?

— Нет, разумеется, но сам поиск — нов. Я постоянно бросаю вызов устаревшим представлениям о том, что считать нормой.

— Когда это началось, Ивен? Ты помнишь?

Он усмехнулся.

— Еще бы. Абсолютно точно.

* * *

Мысленно он вернулся в те дни, когда воспитывался у иезуитов, и к несчастному по имени брат Джонатан, которого он, Ивен, со всей беспощадностью юности довел до грехопадения. Брат Джонатан. Такой мускулистый, мужчина с головы до ног, бездна подавляемой чувственности. Ивену особенно запомнилась одна ночь, когда этот богобоязненный человек пал на колени и начал молиться за своего юного, но уже развращенного друга. В конце концов отчаяние заставило его бежать в Бельгийское Конго, где — как Ивен узнал позднее — он скончался от малярии и дизентерии.

* * *

— Помнишь, но мне не расскажешь, да? — спросила Шейла.

— Нет ничего скучнее прошлого. Какой смысл копаться в мертвечине?

— Жаль. Должно быть, это прелюбопытная история.

— Мне гораздо интереснее то, что впереди. К счастью, тебе тоже отведена роль в этом спектакле.

— Пол Джерсбах?

— Да.

— Не понимаю, что ты в нем нашел.

— Здесь есть и материальная сторона. Мне нужен человек, способный заменить Тома Фаллона. Макс старается, но он не понимает, что не все проблемы можно решить при помощи четырех действий арифметики.

Шейла скептически хмыкнула.

— Обычно интуиция тебя не подводила. Что от меня требуется?

— Ты должна стать приманкой.

— Предложи ему побольше денег — сразу прибежит.

Хендершот замялся: ему не хотелось показывать свое нетерпение. В основе ее бунта чаще всего лежали низменные побуждения.

— Все не так просто.

— Ты уверен? Значит, ты видишь в нем что-то такое, чего не вижу я.

Да. Ивену не хотелось признаваться в том, как часто в мыслях он возвращался к Полу. Любовь, как волна, вздымалась с каждым разом все выше и выше, угрожая затопить все и вся. Хендершот был убежден, что не преувеличивает потенциал этих отношений. Возможно, впервые в жизни его усилия принесут равноценную отдачу. Это помогало ему хранить свое увлечение в тайне. Усмирять непокорную волну и водворять на место.

Шейла равнодушно спросила:

— Чем он сейчас занимается? Или ты не в курсе?

— О, я держу его под колпаком. В настоящее время он в Нью-Йорке, с трудом сводит концы с концами, кропая литературные рецензии и рыская в поисках работы.

— Если он так талантлив, это не составит труда.

— Мы его избаловали. Он теперь хочет справедливого вознаграждения за свой труд.

— «Конфиденциальные кассеты» — не единственная такая фирма. Почему же никто не хочет платить ему столько, сколько он стоит?

— Он больше не хочет этим заниматься. Ищет путей праведных.

Шейла изящно изогнула брови в изумлении.

— Значит, он не для тебя.

Он не выдержал и вспылил:

— Позволь мне самому об этом судить.

По его мнению, Шейла видела только то, что на поверхности. Есть люди, которые на первый взгляд представляются незрелыми, но какой-нибудь малюсенький изъян показывает: процесс разложения уже начался. Этот процесс идет и в Поле. Результат известен заранее.

— Ты принимаешь это слишком близко к сердцу. Но мне все же кажется, что ты заблуждаешься. У вас с Полом мало общего.

— Он мне нужен в фирме, — мягко повторил Хендершот. — После смерти Фаллона никто не справляется.

Это было правдой. Легко купить технику, материалы, рабочую силу, студийные площади, все необходимое оборудование — от грузовиков до товарных складов. Даже такой организаторский дар, как у Макса Рэнда, поддавался оценке и подпадал под общее правило. Зато творчество не признавало никаких правил — одна интуиция, одно чутье. Но без него все остальное можно выбросить в канализацию.

— Не скрою, у меня есть и личный интерес, — добавил Ивен.

— Он слишком молод и наивен.

Как часто ему не хватало прямоты и непосредственности Пола!

— Я поделюсь с ним зрелостью.

Он, конечно, отдавал себе отчет еще в одном греховном мотиве. Через несколько лет его «я» окажется в клетке дряхлеющего тела. Ему будет не угнаться за соперниками. Но прежде чем это случится, он хотел иметь рядом кого-то, с кем мог бы разделить высшее блаженство взаимной любви.

— Ивен, я не верю в успех твоего плана.

— Дорогая, не следует недооценивать притягательную силу твоей фантастической чувственности. Пол уже заглянул в щелку. Открой дверь пошире. Научи ценить излишества. Тебе стоит только пообещать — у какого мужчины хватит сил отказаться от райского блаженства?

У Шейлы заблестели глаза.

— А вдруг мне захочется оставить Пола Джерсбаха себе?

— Это исключено.

— Почему?

— Как только ты его завоюешь, в тебе начнется процесс охлаждения.

— Ты так хорошо меня знаешь?

— Как никто другой. Измена — суть твоей натуры, а кто может совладать с натурой? — Он слабо улыбнулся. — Положись на мое мнение, дорогая: после того как ты его укротишь, ничто не помешает свершиться неизбежному.

 

Глава 22

Пол работал над новой рецензией и был полностью поглощен своими мыслями. В тишине комнаты пронзительно зазвонил телефон. Он поднял трубкук, и вдруг все смешалось в голове и сердце.

— Пол? Это Шейла.

— Шейла Томкинс?

Она весело хохотнула.

— Не знала, что в твоей жизни полно девушек по имени Шейла.

— Как ты меня нашла?

— Это было нетрудно. Позвонила в редакцию газеты, где напечатали твою последнюю рецензию.

— Очень мило с твоей стороны.

— У тебя есть какие-нибудь интересные планы на этот вечер?

Его бросило в жар.

— Я собирался поработать, — сказал он и даже попробовал хмыкнуть. — Не могу сказать, чтобы это было шибко интересно.

— Я приглашена на вечеринку, но осталась без кавалера. Разве что ты составишь компанию.

— Во сколько?

— Можешь заехать за мной на студию? Я поздно освобожусь — может, в шесть или семь. Успеем наговориться.

* * *

В шесть часов Пол вновь очутился на Сто двадцать пятой улице. Обычно в это время студия закрывалась. Он пошел прямиком в просторный полутемный амфитеатр, где уже шла уборка. В углу двое вели деловой разговор. Один был режиссер «Медицинского журнала», Боб Джереми. Обходя протянутый по полу кабель и мусор, Пол пробрался в раздевалку. Гримуборная Шейлы находилась к конце коридора. Дверь была открыта; оттуда струился свет.

— Шейла?

— Заходи. Я более или менее одета.

Она сидела на стуле перед зеркалом, стирая грим. Полы халата немного разошлись.

— Через двадцать минут буду готова. Присаживайся, Пол, и расскажи, что с тобой произошло за то время, что мы не виделись.

— Не знаю, с чего начать.

Должно быть, от яркого света ее лицо, отраженное в зеркале, показалось Полу немного вульгарным. В глазах затаилась какая-то забота.

— Ну, Пол?

Он рассказал — предусмотрительно делая пропуски в щекотливых местах. Например, он ничего не сказал о Притчетте, своих статьях и предложении возглавить новую компанию. Зато не утаил предложение Макса Рэнда.

— Почему ты отказался? Недостаточно респектабельно?

Она повернулась к нему, и ее лицо без грима показалось Полу бесцветным, как будто из мела.

— Просто у меня другие планы. Да и куда мне столько денег?

Шейла снова отвернулась к зеркалу.

— Ну вот, я опять чувствую себя человеком. Как я выгляжу? Сильно похудела?

— Ты замечательно выглядишь.

На самом деле у Шейлы был усталый вид. Кожа стала прозрачной. Она походила на инвалида, собирающегося на свой последний парад.

— Я потеряла шесть фунтов. Это заговор. Они решили к концу «Синей Бороды» уморить меня по-настоящему.

Она наложила макияж, и произошло чудо: перед Полом снова возникла прекрасная экстравагантная женщина, которую он знал. Она встала и пошла одеваться, однако успела сбросить халат раньше, чем скрылась за ширмой. Он увидел ее нагую спину и почувствовал, что его страсть не умерла, что его с прежней неистовой силой влечет к Шейле Томкинс.

Выйдя из-за ширмы, она сделала перед ним пируэт. На ней было вызывающее алое платье в обтяжку, с глубоким вырезом.

— Нравится?

— Здорово, — севшим голосом ответил Пол.

Вечеринка проходила в пентхаусе Иззи Танена на Восточной Пятьдесят седьмой улице. Люди кучками переходили от бара к устроенному на веранде буфету. Иззи Танен был модным театральным агентом; среди гостей преобладали известные деятели шоу-бизнеса.

— Вот Рея Мэлоун, — сказала Шейла, указывая на знаменитую кинодиву. — Она начинала работать моделью одновременно со мной. Теперь — звезда.

— А ты — королева «Кассет», — с улыбкой ответил Пол. — Долго продлится вечеринка?

— Пока гости не попадают с ног. У Иззи всегда так.

Шейла почти ничего не ела, зато выпила несколько фужеров шампанского. Пол не мог оторвать глаз от ее влажных алых губ. Он представил себе, как они прижимаются к его губам, и тотчас прогнал соблазнительное видение.

Они потанцевали под магнитофон на небольшом квадратике покрытого лаком пола в гостиной. Во время медленного танца он прижал ее к себе.

— Почему ты не согласился на предложение Макса Рэнда?

— Не хочу стать коронованным принцем порнографии.

У Шейлы напряглась спина.

— Я бы назвала это чертовым снобизмом.

— Я не хотел тебя обидеть.

— Что ты хочешь доказать? Что ты лучше Ивена Хендершота или меня? Только потому, что у тебя другие принципы?

— Я не сравниваю.

— Знаю я этот тип людей. Им хотелось бы пройти по жизни в ореоле святости. Но, не ровен час, подвернется соблазн — и они обязательно найдут себе оправдание.

— Ты сегодня агрессивна.

— Терпеть не могу напыщенных идиотов.

— По-твоему, я идиот?

Она посмотрела на него взглядом, шедшим из самых глубин ее существа.

— Я назову так любого, кто не знает, что прыгать в самолет нужно до того, как он взлетел. Если ты не согласишься на предложение Макса, останешься на земле.

Пол решил не настаивать. Возмущение ее прямотой, даже грубостью, сглаживалось потребностью быть с Шейлой. Его с каждой минутой все больше к ней влекло.

Когда смолкла музыка, к ним подошел мужчина с солидным брюшком и длинными волосами, вьющимися на затылке.

— Кто твой приятель, Шейла?

— Иззи, познакомься с Полом Джерсбахом.

— Привет, — уронил Иззи и снова повернулся к ней. — Открой секрет: сколько тебе платят за жен Синей Бороды?

— Меньше, чем хотелось бы.

— Никто еще не облапошил клиента Иззи Танена. Зайди как-нибудь, потолкуем. Я расскажу тебе, как зашибать бабки. А ты, Пол, чем занимаешься?

Шейла ответила за него:

— Полу только что предложили высшую должность в «Конфиденциальных кассетах». Вместо Тома Фаллона.

— Да ну?

— А он отказался.

Иззи выпучил глаза.

— Это еще почему?

— Просто не хочу.

— Ты допускаешь большую ошибку. Будущее принадлежит видео. Когда созреешь для подписания контракта, дай мне знать. Не было еще такого контракта, который Иззи Танен не смог бы улучшить.

И он переключился на коротышку с козлиной бородкой, о котором Шейла сказала, что это доктор Райнер, психоаналитик.

— К его помощи прибегают многие знаменитости шоу-бизнеса. Может, тебе следовало бы с ним поговорить.

— По-твоему, я нуждаюсь в помощи? — спросил Пол и улыбнулся, вспомнив аналогичные советы Салли Горовиц.

— С тобой что-то не так. Тебя словно кружит моральная карусель, и ты никак не можешь сойти там, где хочется. Для молодого мужчины ненормально бросаться такими предложениями. Принеси мне, пожалуйста, еще шампанского.

Возле бара Полу пришлось выстоять очередь. А вернувшись в гостиную с шампанским, он увидел, что Шейла присоединилась к группе, окружившей доктора Райнера.

Она громко спросила:

— Скажите правду, доктор, — Иисус был педерастом?

В комнате наступила тишина — как будто оркестр разом оборвал игру. Доктор Райнер сдвинул седые брови.

— Не могу поверить, что вы это серьезно.

— Почему? Сколько ему было, когда его распяли? Тридцать три? Любой нормальный мужчина уже имел бы нескольких женщин. Если сегодня вы встречаете тридцатитрехлетнего девственника, у вас не возникает сомнений, что он гомик, не правда ли?

— Перестань, Шейла, — попробовал остановить ее Иззи Танен. — Ты пьяна.

— Ну так как же, доктор, что говорит по этому поводу папа Фрейд?

— Мне бы не хотелось обсуждать этот предмет.

— Он ведь был мужчиной? Во всяком случае, принял мужской облик. Значит, он ел, спал и ходил в туалет. Почему же не трахался?

Пол отдал Шейле шампанское и мягко, но настойчиво отвел ее в сторону.

У него было такое чувство, словно он держит бомбу, которая может в любой момент взорваться.

— Тебе не следовало так говорить.

— У доктора Райнера комплексы. Беру назад свой совет, чтобы ты к нему обратился. Но тебе все-таки нужно понять кое-какие важные вещи.

— Например?

— Я уже говорила. Единственное, что делает жизнь более или менее сносной, это возможность получить то, что хочется.

В глубоком декольте колыхались ее соблазнительные молочно-белые груди.

— Интересно, согласится ли с этим доктор Райнер?

Она посмотрела на него затуманенными глазами.

— Бедный недомерок. Иногда я говорю странные вещи. У меня бывают безумные мысли. Ты в курсе, что я лежала в психушке?

— Что-то слышал.

— Они провели со мной полный курс. Электрошок и все такое прочее. Я перенесла клиническую смерть.

Непостижимый закон природы: тот, кто одарил человеческую плоть сказочными возможностями, в тот же миг с неумолимой расчетливостью бухгалтера уравновесил столь щедрый дар всевозможными ограничениями.

— Но ты уже выздоровела.

— Вроде бы. Знаешь, что я больше всего ненавижу? Вспоминать об этом. Отвези меня домой.

В такси Шейлу била нервная дрожь; Пол накинул ей на плечи свой пиджак. Она посмотрела на него с неописуемым выражением — вроде бы жалости.

— Не связывайся со мной, Пол. В моей жизни много темного.

— У всех нас много темного.

— Я — дорогая женщина. Тебе не по карману. Совсем не по карману.

Пол обрадовался: упомянутые Шейлой преграды оказались вполне преодолимыми. Она прекрасна; вожделение породило в нем ощущение скорой победы. Он обнял девушку, а поцелуй и подавно превратил все его существо в пылающий факел страсти.

Избегая встречаться с ним взглядом, Шейла дотронулась до пуговицы у него на рубашке.

— Нет, правда. Мужчины, которым я не по карману, для меня не существуют.

Пол улыбнулся.

— Это поправимо.

Очутившись у себя дома, Шейла приняла снотворное, запив его горячим молоком. Она жила в роскошном старом доме на Парк-авеню — в квартире с высокими потолками и просторными комнатами. Пока они, сидя в гостиной, вели необязательный разговор, Пол представлял себе, как он берет Шейлу на ковре, на выложенном изразцами полу в прихожей или в ее кресле. Он пытался угадать, какая дверь ведет в спальню. А она вспоминала о гостях Иззи Танена: все они — выскочки. Фальшивки!.. В длинном узком зеркале Пол видел, как его отражение торжественно кивает в знак согласия.

Шейла подавила зевок.

— Тебе пора, Пол. Уже поздно.

Интересно, как она отреагирует, если он попросит разрешения остаться?

— Можно, я останусь?

Она рассмеялась.

— Уверяю тебя — ничего не будет.

— Я все-таки рискну, — бодро ответил Пол, хотя на него вдруг накатила неимоверная усталость.

Шейла передернула плечами и вошла в дверь — должно быть, спальни. В ожидании он горел на медленном огне. Наконец она вернулась — в халатике с оборками поверх ночной рубашки.

Она не сопротивлялась его поцелуям, но потом вдруг сделала непередаваемый жест рукой и отстранилась.

— Пол, я дико хочу спать.

Он заколебался, однако потом снова заключил Шейлу в объятия, наслаждаясь ее податливостью. Она наморщила лоб и стала клевать носом. Чертово снотворное, подумал Пол. Но я не отступлюсь. Во всяком случае сегодня.

Шейла обмякла и положила голову ему на плечо. И уже почти полностью отключилась, когда он открыл дверь спальни. Это была элегантная комната, обставленная антикварной французской мебелью. Он сел на широкую кровать под балдахином. Шейла опрокинулась навзничь, бормоча что-то нечленораздельное. Он стянул покрывало и уложил девушку так, что голова оказалась повернутой в сторону, а темные волосы рассыпались по подушке. Под тонкими кружевными бретельками ее ночной рубашки изящно выделялись ключицы. Сквозь ткань просвечивали идеальной формы холмики грудей; они мерно вздымались и опадали в такт дыханию. Шелк на шелке, восхитился Пол. Его одолели грешные мысли. Он наклонился и прильнул к приоткрывшимся в ответ губам Шейлы.

Он ласково позвал: «Просыпайся, соня!» Никакой реакции. Крошечная таблетка, растворившись в крови, увела Шейлу за грань сознания. В голове у Пола царила сумятица. Он не мог погасить огонь в крови, но понимал дикую несообразность того, что собирался сделать. Происходящее казалось фантастическим эпизодом одного из тех фильмов, в создании которых он принимал участие.

Ему вдруг стало все равно. Весь вечер из темных, потаенных колодцев его существа поднимались мутные воды похоти, и теперь он был готов нырнуть в них и захлебнуться. Их лица были так близко, что он ощущал у себя на щеке легкое, как перышко, дуновение. Он разделся и лег рядом.

Сквозь тончайший шелк сорочки проступил крошечный розовый бугорок. Пол поцеловал его, потерся щекой о нежную грудь. Девушка не шелохнулась. Спящая, она была невообразимо прекрасна. Пассивность сделала ее образцом совершенства. Пол скользнул рукой вниз по ее телу, поднял подол рубашки. На ней не было белья. Сердце Пола стучало как барабан. Он прижался лицом к ее лону и погрузил язык — сначала чуть-чуть, а затем глубже — в нежные складки. Если бы Шейла бодрствовала, его ласки не были бы такими бережными. Страсть моментально вспыхнула бы и погасла. А так было похоже на чистоту и нежность истинной любви. Он долго ласкал Шейлу и вдруг с удивлением убедился, что она готова. Обеими руками он раздвинул ей ноги и занял нужную позицию. Бархат ее кожи сводил его с ума.

Его половой орган скользнул вниз по нежному холмику. Ощущение было сродни электрическому разряду. Пол схоронил лицо между ее обнаженными грудями и лег на девушку. Когда он вошел к нее, все его тело вспыхнуло огнем. Но, несмотря на силу страсти, акт был исполнен нежности и восторга. Он почти вышел и снова вошел. Ее пассивность возбуждала, давала возможность удовлетворять свои прихоти и при этом сохранять полный контроль. Никакой спешки. Однако вскоре крепнущие валы страсти вознесли его на самый гребень. Он ахнул и взмыл на новое плато мучительного наслаждения. Перед ним открылись горизонты неизведанных ощущений. Он не мог отделить их одно от другого. В ноздри ударил запах мускуса. Мозг превратился в жидкую кипящую лаву. Он длил наслаждение. И наконец, когда было уже невтерпеж, ускорил движения. Скорей, скорей! Когда наступила разрядка, вся его страсть перелилась в Шейлу, и он без сил рухнул на ее обнаженное, инертное тело, шепча:

— Любимая! О моя любимая!

 

Глава 23

Пол немного задержался перед забором, недалеко от того места, где он когда-то жил. В щели между досками виднелся железный сарайчик, где хранилась взрывчатка. Экскаватор зачерпывал ковшом и ссыпал в грузовики обломки.

Он пошел дальше — и остановился у витрины автомобильного салона на Парк-авеню. Невозможно было не залюбоваться роскошными «кадиллаками» с идеально отполированными поверхностями, символами успеха. По салону прохаживались покупатели. Они вдруг показались Полу придатками к этому чуду техники. Гуманоидами, которых машины создали по своему образу и подобию.

Он пошел дальше, держа курс на административное здание на Мэдисон-авеню и обращая особое внимание на дорогие магазины с выставленными в витринах предметами роскоши — от марочных вин до изысканного столового серебра и кожаных изделий ручной работы.

Вот это — жизнь!

Войдя в лифт, Пол сурово поджал губы и начал мысленно прикидывать плюсы и минусы своего нового положения. Он возвращается к Максу Рэнду — это минус. А с другой стороны, Макс был настолько заинтересован в его возвращении, что даже закрыл перед ним обратную дорогу в Суитцер. Положим на весы и тот факт, что Уильям Грэхем Притчетт предложил ему высший пост в своей новой компании. У него есть основания обижаться на обоих: на Притчетта — за обман (не заплатил за статьи), а на Макса — за предательский удар в спину (выдал декану Брюсу). Но чем злиться, лучше попытаться извлечь из обиды материальную выгоду — выторговать самый выгодный контракт.

Макс Рэнд представлял собой известную величину — Пол знал его слабости. Макс принадлежал к распространенному типу бизнесменов, каких можно встретить по всей стране: людей, словно нарочно рожденных и воспитанных для жизни по суровым законам рынка — жестких, непробиваемых дельцов, нутром чующих выгоду и нагло прущих напролом, не отвлекаясь на высокие материи. Это бандиты, исповедующие принцип «победителей не судят». Бог не дал им никаких талантов, но они беззастенчиво эксплуатируют талантливых людей в своей беспощадной борьбе за выживание. От талантов они, главным образом, требуют знаний и уверенности, которые компенсируют их собственную несостоятельность во многих областях жизни.

Лифт остановился. Пол продолжал анализировать ситуацию. Пока что он, сам по себе, может не так уж много предложить. Он набросал дюжину эпизодов для «Истории», отредактировал энное количество чужих сценариев и, благодаря Максу Рэнду, стал немного разбираться в деловой стороне предприятия. Все это не в счет. До сих пор он был медиумом — всего лишь перерабатывал и интерпретировал творения мастеров. И неудивительно. Молодому специалисту без опыта трудно найти свое место на уже обжитой территории. Другое дело — целина, новая отрасль без жестких, установившихся правил. Здесь-то его талант и развернется во всей мощи.

Когда он вошел в кабинет Макса, тот разговаривал по телефону, держа в руке сценарий и обмахиваясь им, точно веером.

— И как, по-твоему, я должен смотреть на это дерьмо? На твоем месте я бы постыдился называть себя режиссером. Сроду не читал такой фигни! Ну ладно. Попрошу прочесть еще кого-нибудь понимающего. Потом перезвоню.

Макс дал отбой и швырнул рукопись Полу через стол.

— Прочти — скажешь свое мнение. Этот чертов импотент, Боб Джереми, не способен даже подтереться иначе как обеими руками!

— Что — прямо сейчас?

— Ну конечно. Это сюжет для «Медицинского журнала» — через три дня начало съемки. Джереми считает сценарий готовым. Но я покажу этому сукину сыну!

Ясно — Макс решил устроить ему проверку. Полу придется обидеть либо Макса, либо Боба Джереми, который, в качестве режиссера «Медицинского журнала», был ценным работником. Это его врожденный вкус ко всему извращенному обусловил успех цикла.

Пол пошел со сценарием в другую комнату и внимательно прочитал. Речь шла о нимфомании, и сценарист, в соответствии с указаниями Джереми, положил в его основу представление о нимфомании как о форме невроза, характеризующейся тщетными поисками магического пениса. Было взято несколько интервью — в том числе у одной женщины, которая, чтобы облегчить этот поиск, стала проституткой. В фильм должно было также войти несколько эпизодов, снятых скрытой камерой, в которых нимфоманки ложились в постель с мужчинами. Они всячески — воплями и царапаньем — изображали оргазм, а потом утверждали, будто «ничего не почувствовали». Обо всем этом говорилось подробно и с научным беспристрастием. Но отсутствовало одно важное для восприятия массовой аудиторией условие. Автор сценария не взял в расчет, что многие мужчины ставят знак равенства между нимфоманией и гиперсексуальностью, тогда как все совсем наоборот. Это-то противоречие и оттолкнуло Макса Рэнда, хотя он не смог выразить свои ощущения словами.

Пол вернулся к нему.

— Ну что? — рявкнул Макс. — Мерзость, правда?

— Не такая уж и мерзость.

— Что?! Ну, Пол, я всегда думал, что у тебя больше здравого смысла. Том Фаллон ни за что не пропустил бы такой сценарий.

— Пожалуй.

— Что ты хочешь сказать? Что ты смыслишь больше Тома Фаллона?

— Том сразу нашел бы слабое место. Макс, интуиция тебя не подвела: так, как это подано, создается впечатление, будто никакой проблемы не существует. Если женщине нравится трахаться с кем попало, что тут плохого?

— Вот-вот, это я и хотел услышать!

— Потребуется незначительная переделка. Нужно включить несколько интервью с мужчинами — мужьями, любовниками, даже случайными партнерами таких женщин. Мы должны показать, что нимфоманки редко хороши в постели. Они только притворяются сексуальными, а на самом деле не получают никакого удовольствия. И рано или поздно мужчина это чувствует.

— Насколько мне известно, нимфоманку невозможно удовлетворить.

— Вот именно. Нимфомания — болезнь. Женщина не может кончить — или может, только зная, что больше не встретится с этим парнем. Это действует мужчинам на нервы. Даже если они ложатся с нимфоманкой в постель и получают удовольствие, в следующий раз ничего не получается.

— Ах, черт! — восхищенно произнес Макс. — Ты попал в яблочко. Тема раскрыта. Эпизод обретает законченность. Мужчины и женщины, подписывайтесь на «Медицинский журнал»! Куда, ради Христа, смотрел Джереми?

— Этот аспект важен, но не очевиден. Его легко упустить из виду.

— Мы слишком многое упускаем из виду. У меня под завязку практических вопросов, я не могу постоянно пасти творческих работников. Творческих! Да они бы не сказали, который час, стоя перед Биг-Беном! За ними только глаз да глаз!.. Ну, ты готов приступить к работе?

— Сперва нужно кое-что уточнить.

— Ты что, злишься, что я заложил тебя этому чучелу-декану?

— Так друзья не поступают.

— Когда-нибудь ты поймешь: тогда-то я и поступил как твой настоящий друг. С твоими способностями нечего прозябать в учителях. Это — для бездарей.

— Пожалуй, тебе следует знать: я веду переговоры с Уильямом Грэхемом Притчеттом. Он открывает свое дело с видеокассетами и предлагает мне возглавить фирму.

— Вот сволочь! Говорил я Ивену: ему нельзя доверять! Хотел в своих чертовых листках облить нас грязью. Ивен в два счета положил этому конец. Пообещал предать огласке его роман с негритянкой.

— Притчетт предложил мне пятьдесят тысяч в год плюс акции.

— Он ни за что столько не даст!

— И контракт сроком на пять лет.

— Он что, нашел ключ от монетного двора? Да он больше года не продержится!

— Притчетт думает иначе. Он заручился согласием голливудских суперзвезд. Вопрос стоит так: можешь ли ты с ним тягаться?

— Ты что, рехнулся? Говорю тебе: будешь работать на тех же условиях, что Том Фаллон. Сорок кусков в год.

— Плюс проценты от прибыли.

— Кто сказал?

— Фаллон.

Макс с силой ударил кулаком по столу.

— Этот вшивый футболистишка никогда не мог держать язык за зубами! Пол, я не потерплю вымогательства. Ты злоупотребляешь дружбой. Так и чешутся руки вышвырнуть тебя отсюда.

— В этом нет необходимости. Сам уйду.

— Самонадеянный ублюдок, вот ты кто! Ну ладно. Сорок плюс те же проценты, что были у Фаллона.

— Извини.

— Кончай наглеть, слышишь?

— Пятьдесят и те же проценты. Или я иду к Притчетту.

Мясистое лицо Макса Рэнда густо побагровело — вот-вот лопнут кровеносные сосуды.

— Иди ты — знаешь куда! Я тебя предупредил.

— Либо ты берешь меня на тех же условиях, что и Притчетт, либо я принимаю его предложение. Все очень просто. Подумай как следует — и ты поймешь, что я мог бы по-тре-бовать больше. Но мне хочется поступить по справедливости.

— Черта с два по справедливости!

— Макс, мне под силу решить множество ваших проблем. Но ты думаешь, что я вам не нужен, таково твое мнение. Передай привет Ивену Хендершоту и объясни, почему мы не смогли договориться.

Пол подозревал, что за попыткой вернуть его в компанию стоит Ивен Хендершот. А если так, Максу будет трудненько объяснить, почему они упустили Пола.

Макс скривил толстые губы и ожег его неприязненным взглядом.

— Заруби себе на носу. За такие деньги тебе придется покрутиться. Этот офис станет для тебя родным домом. Ты повенчаешься с видеокассетами и будешь выполнять любую работу, разве что не убирать туалеты. Если я когда-нибудь застану тебя за попыткой сачкануть, вылетишь без выходного пособия. И плевал я на контракты.

Пол улыбнулся.

— Кажется, мы начинаем понимать друг друга.

Меньше чем через час Пол спустился в лифте — уже в ранге художественного руководителя компании «Конфиденциальные кассеты инкорпорейтед».

* * *

Спустя два месяца всем стало ясно: Пол не зря взялся за эту работу. Макс Рэнд был доволен: от его возмущения тем, что Пол выиграл торг, не осталось и следа. Для Пола же сознание того, как легко он занял новую нишу и как ему плодотворно работается, стало новым источником самоуважения.

Однажды во второй половине дня, дожидаясь автора с переработанным вариантом сценария, он решил посвятить несколько минут анализу последних событий. Он попросил Хизер — теперь уже свою личную секретаршу — ни с кем его не соединять и, удобно устроившись во вращающемся кожаном кресле, повернулся к окну.

Период ученичества подошел к концу. Он еще не стал на сто процентов тем человеком, каким хотел себя видеть, но овладел основами своей профессии, доказал, что может зарабатывать наравне с немногими избранными. Он не мог похвастать энергией и железной волей своего предшественника, но привнес в бизнес элементы новизны, благодаря которым качество взмыло на недосягаемую для конкурентов высоту.

Чего ему не хватало, так это друга. Человека, с которым он мог бы поделиться не только производственными, но и личными проблемами. На эту роль идеально подошел бы Фрэнк Мердок. Сейчас, с высоты своего нового положения, Пол увидел их отношения в новом свете. Мердок уже не внушал ему благоговейного трепета. Пол вспоминал о нем как о старшем товарище с убывающей энергией, пошатнувшимся авторитетом и неспокойной совестью. Несмотря на отдельные места его посмертного письма, Пол был уверен: будь Мердок жив, он бы понял и поддержал его. Не все зависит от самого человека, есть еще внешние силы и стечение обстоятельств. Если бы Макс Рэнд не разоблачил его перед деканом Брюсом; если бы не погиб Фаллон; если бы Притчетт оказался порядочным человеком… На каждой развилке он мог выбрать другой путь, и жизнь сложилась бы по-другому. Жаль, что Фрэнк Мердок не дожил: он пришел бы к такому же заключению.

Попытка сблизиться с Эдом Сиранни была заранее обречена на провал. Пол всячески давал понять, что он на стороне авторов, а не администрации, но, пусть даже они и были «в одной лодке», ничто не могло изменить тот факт, что он — у руля. Его потуги привели к тому, что Эд потребовал дополнительных ассигнований. Пол отказал — тем «дружба» и кончилась.

Предоставленный самому себе, он пошел на сближение с хорошенькой рыжеволосой секретаршей. Хизер истолковала это по-своему и принялась усиленно кокетничать. В конце концов Пол решил, что это — слишком высокая цена. Он не мог ответить Хизер взаимностью и не хотел осложнять их деловое сотрудничество.

Он не мог ответить ей взаимностью, потому что хозяйкой его сердца была Шейла. Чувство Пола приняло характер одержимости. Раньше он ни за что не поверил бы, что плотское влечение может так действовать на человека. Он таил свою страсть от всего мира. Дело зашло слишком далеко — он уже не мог отделить от нее свою работу. В любой момент, даже во время деловой беседы, в голове вспыхивали воспоминания о том, как с ее совершенного тела — мраморной груди, гладких, точеных бедер — спадают одежды.

Он жил словно в двух мирах, из которых один был реальной действительностью, а другой — темными закоулками души, где существовали свои, неисповедимые законы. Все, о чем он мог думать, это как бы поскорее отдаться новой вспышке чувственности, позволить ее колдовским чарам довести его до еще более сладкой и невыносимой агонии. Шейла стала воплощенной мечтой. Желанная и неотразимая.

Его отвлекло от этих мыслей гудение интеркома. Хизер доложила: пришел Гарри Кайеш.

Пол вздохнул. Гарри Кайеш был венгерским эмигрантом, продуктом городской цивилизации, многоопытным светским циником. Он начинал сценаристом у себя на родине, но его карьера была прервана вторжением советских войск. В Штатах ему пришлось опуститься ступенькой ниже — он стал штатным сотрудником «Конфиденциальных кассет». Пол поручил ему сценарий полноформатного комедийного фильма, который должен был открыть новое направление и послужить приманкой для подписчиков. Идея принадлежала Кайешу. Группа беглых каторжников похищает самолет. Отсутствие психологического и сексуального понимания между людьми приводит к тому, что самолет разбивается. Пол смотрел на эту ленту под сугубо коммерческим углом. Цель похищения — устроить фантастическую оргию на высоте десять миль. Захватчики-мужчины вступят в половую связь с самыми красивыми пассажирками, а две женщины — члены шайки — станут развлекаться с экипажем.

Первоначальный вариант Кайеша никуда не годился — напыщенная мелодрама с неестественными диалогами. Благодаря последующим правкам сценарий удалось довести до такого состояния, что его уже можно было включить в план. И вот теперь пришло время заняться им вплотную.

К полудню они освободились. Кайеш забрал сценарий для дальнейшей шлифовки. Пришел Эд Сиранни и плюхнулся в кресло сбоку письменного стола.

— Я откопал идеальный сюжет для «Подлинных событий». Слышал о салонах массажа с мужским персоналом?

Пол кивнул. В этом году некоторые салоны с массажистками-женщинами переключились на мужское обслуживание. Естественно, это были проститутки-мужчины. Что же касается посетителей, то им было нужно только одно.

— Есть зацепка. К нам обратился один такой «мистер мадам». За деньги он может помочь нам организовать съемку.

— Каким образом?

— Мы снимаем квартиру в соседнем здании, убираем часть стены и заменяем их зеркало своим — односторонним. Это можно будет сделать ночью, когда салон закрыт. Утром они откроются — а мы тут как тут с камерой.

— Сколько он хочет?

Небольшая заминка выдала Эда Сиранни с головой.

— Два куска.

Ясно — часть суммы обломится ему.

— Нельзя ли скостить?

Сиранни с притворным сожалением пожал плечами.

— Пытался. Сначала он загнул больше. Остановились на двух тысячах. Лично я считаю, овчинка стоит выделки. А твое мнение?

Пол никак не мог сосредоточиться: одна его половина не участвовала в разговоре. Наконец он взял ее под контроль.

— Звучит заманчиво.

Эд ликовал.

— Вот и я говорю! Как раз то, что нам нужно.

* * *

Ближе к вечеру Пол отправился в зал для просмотра: намечалась демонстрация очередного фильма из цикла «Медицинский журнал». Он был посвящен теме венерических заболеваний и содержал эпизоды, от которых Пола начало мутить. Непрекращающийся поиск новых шокирующих подробностей уводил режиссера Боба Джереми все дальше в область гротеска. Тем не менее Пол проконсультировался с ответственным за реализацию — тихим, похожим на кролика человечком — и с удивлением услышал, что существует прямая зависимость между степенью патологии и числом новых подписчиков. Поэтому когда Боб Джереми спросил, как ему понравилась новая лента, Пол был вынужден ответить:

— Так держать!

Придя домой (он теперь занимал трехкомнатную квартиру на одном из верхних этажей фешенебельного дома, с окнами на Центральный парк), Пол позвонил в Суитцер. Все это время он не реагировал на предложения Дженнифер навестить его в Нью-Йорке и не говорил, где работает. Вот и сейчас он, как обычно, уклонился от прямого ответа на вопрос, когда вернется в Суитцер.

— Трудно сказать, дорогая. Я, как внештатник, получил несколько важных заданий. Вдруг повезет и в одном из этих мест мне дадут постоянную работу?

— Я звонила тебе днем.

— Я уходил брать интервью. Приходится постоянно встречаться с людьми.

— И вчера вечером.

— Я был в библиотеке — собирал материал.

— Ты должен хотя бы изредка отдыхать. Две недели назад Беверли, жена одного из наших профессоров, была в Нью-Йорке и видела тебя в шикарном ресторане с красивой девушкой.

Пол пошутил, стремясь не допустить ссоры:

— Что делала скромная жена профессора в шикарном ресторане?

— Беверли говорит, она похожа на актрису или модель.

— Совершенно верно. Модель и актриса. Но твоя подруга Беверли выпустила из виду тот факт, что вышеупомянутая дама работает в фирме видеокассет. Я брал у нее интервью. Все — в рамках служебных обязанностей.

Кончилось тем, что Дженнифер извинилась, но у Пола было стойкое предчувствие беды. Чтобы по-настоящему успокоить Дженнифер, нужно было назначить день свадьбы, а этого он всеми силами стремился избежать. Он внушал себе: женитьба на Дженнифер — его единственная надежда. Ее любви достаточно, чтобы брак оказался удачным. Но как только наступал момент сделать ей определенное предложение, он шел на попятную. Связь с Шейлой роковым образом отразилась на его отношениях с женщинами. Сама мысль о том, чтобы лечь в постель с каким-нибудь наивным существом, пыхтеть и терзать бедную девушку в то время, как она будет, наподобие астматика, хватать ртом воздух, наполняла его ужасом, и он вновь убеждался: для него не существует других женщин. Однажды вечером, в кафе, чтобы избавиться от наваждения, он позволил одной красотке «снять» его, но, очутившись на улице, посадил ее в такси и отправил домой, а сам остался — с изумленным и горьким чувством одиночества. Его страсть к Шейле была слишком сильна, чтобы размениваться на мелкие интрижки. Плохо то, что он все безнадежнее увязал в этой страсти.

* * *

На следующий день, в полшестого, Пол должен был встретиться с Эдом Сиранни в вестибюле административного здания, где располагался их офис. Сиранни уже ждал.

— Поедем на моей машине. Это недалеко.

Они остановились перед многоквартирным жилым домом на Амстердам-авеню, имевшим общую стену с четырехэтажным строением, над дверью которого красовалась вывеска: «Массаж по-американски. Все виды».

— Что там Сэм Джонсон говорил о патриотизме? — спросил Пол. — Кажется, он назвал его последним прибежищем негодяев?

Эд неуверенно улыбнулся.

В вестибюле жилого дома швейцар поздоровался с ними и провел к служебному лифту.

— Я ему сунул пятьдесят, — пояснил Эд. — Он позаботится, чтобы нам не мешали.

Скорее всего, двадцать, подумал Пол.

Из лифта они вышли в коридор с серыми стенами. Эд постучался в одну дверь. За ней полным ходом шла съемка. По полу змеились провода, снабжавшие электрическим током камеру и юпитеры. На складных стульях валялись пустые банки из-под пива; пепельницы до краев полны окурков. Один из работавших был в наушниках. Его товарищ менял бобину. Пол поздоровался.

Звукооператор ухмыльнулся.

— Клиент только что ушел. Через минуту-другую начнется новый сеанс.

— Этот массажист на сегодня закончил, — подхватил оператор. — Заболело горлышко.

Все загоготали. В дальнем конце комнаты висело зеркало. Эд Сиранни щелкнул выключателем, и оно стало прозрачным. Они увидели комнату за стеной — с кушеткой, зачехленным креслом и умывальником. На полочке лежали мыло и несколько полотенец.

Вошел симпатичный блондин в обтягивающих белых парусиновых брюках, сандалиях и белой майке, не скрывающей мускулистых предплечий.

— Видали? Другой массажист! — воскликнул оператор.

Пол надел наушники.

Появился человек с бочкообразной фигурой и завивкой «помпадур». Они поздоровались. Массажист предложил клиенту снять цветастую тенниску и брюки. Сбросив также туфли и носки, клиент растянулся на кушетке вниз лицом.

Массажист начал искусно обрабатывать ему спину — с абсолютно бесстрастным видом. Зато клиент то и дело вертел головой и отпускал замечания, рассчитанные на установление дружеских отношений. Изредка массажист позволял себе улыбнуться.

— Я бы попросил вас обработать мне перед, — с льстивой интонацией произнес человек-бочонок.

Он повернулся на спину и как бы невзначай спустил трусы. Массажист упорно хранил молчание — словно участвовал в пантомиме.

— Он не имеет права на первый шаг, — объяснил Эд Сиранни. — Иначе это расценят как приставание. Вдруг этот жирный — коп?

Массажист закончил процедуру и вытер лоснившиеся от крема руки.

— Как — это все? — подал голос человек с кушетки.

— Массаж выполнен по всем правилам.

— Я оплатил специальный сеанс.

— У вас есть квитанция?

— Там, в брюках.

Массажист вытащил из кармана его брюк небольшой клочок бумаги. Затем он перевел взгляд на разволновавшегося пузана.

— Чего бы вам хотелось?

— Сделайте мне хорошо.

— Нельзя ли поконкретнее?

Толстяк начал раздражаться.

— Бросьте. Я весь день этого ждал. Вы знаете, чего.

Блондин вернулся к кушетке и опустил руку на пухлый белый живот клиента.

— Вот этого?

— О да.

Рука начала совершать круговые движения.

— И этого?

— Вы такой милый!

Пол был как будто в трансе. Он уже не знал — то ли он завороженно наблюдает за съемкой, то ли сам участвует в игре. Что это — настоящая съемка или проба? Откуда-то всплыл образ маленького мальчика, прячущегося в темных уборных; он пыхтит и все время прислушивается — не идет ли кто? Поразительно — как много он забыл и сколь многое осталось жить в подсознании! Под наносной взрослостью таятся старые горячечные желания.

Белокурый массажист начал целовать толстяка в шею, потом в крошечные плоские соски. Руки тем временем ласкали пенис. Пальцы запутались в поседевшей поросли. Массажист уткнулся лицом в низ живота клиента. Пробежался языком по дряблой коже. Клиент захихикал.

— Я не стыжусь того, что мы с тобой делаем. Ни капельки. Пусть бы даже кто-то вошел. Или подсмотрел в замочную скважину.

По другую сторону зеркала приглушенно заржали. На лице Эда Сиранни застыло похотливое выражение; глаза блестели. Пол моргнул. Мелькнула неприятная мыслишка: чем же мы отличаемся от этого?..

Толстяк застонал.

— О, как мне хорошо! Ты такой милый! Такой красивый!

…Один мальчик — белокурый крепыш — предложил, чтобы они все помочились друг другу в рот. Он носил очки с толстыми стеклами. Полу стало противно, а его друг Ирвинг — кладезь познаний — объяснил, что белокурый — «педик». По словам Ирвинга, этим занимаются только ненормальные. Это — неправильный способ. Позднее, укрывшись за стенами недостроенного блочного дома, Пол с Ирвингом гладили друг друга до тех пор, пока не кончили.

Оказывается, все эти годы образы далекого прошлого таились в темном омуте его души. Что еще прячется там, на дне? Пол начал бояться своих воспоминаний. В нем как будто жили два разных человека. Который же из них подлинный?

Финал был не особенно бурным, хотя толстяк и получил облегчение. А дальше — обычная рутина: массажист отправился к раковине, а клиент стал натягивать одежду. Пол снял наушники.

Камера продолжала работать, автоматически фиксируя на пленке все происходящее, знать не зная о проблемах взявших ее в руки людей.

* * *

Однажды после обеда Пол несколько раз звонил Шейле домой, но никто так и не снял трубку. Он забеспокоился; дошло до того, что он уже не мог ни на чем сосредоточиться. Пришлось бросить работу и ехать туда. Швейцар сказал, что не видел мисс Томкинс со вчерашнего дня. Накануне она должна была заканчивать эпизод из «Синей Бороды» и работала допоздна, так что они не встретились. Напрасно Пол, сходя с ума, искал ее в обычных местах. И вдруг ему пришло в голову, что она могла поехать к Ивену Хендершоту. Когда-то Шейла была его девушкой. И до сих пор внятно не объяснила, порвала ли с Хендершотом окончательно.

— Мистер Хендершот дома? — спросил он Орландо.

— Он отдыхает.

— Я по срочному делу.

Он подождал внизу. Наконец появился Ивен Хендершот, на ходу завязывая пояс бордового халата.

— Где Шейла?

— Вы пришли задать мне этот вопрос?

— Она исчезла. Где я только не искал. Не похоже на Шейлу — уехать без предупреждения.

Хендершот усмехнулся.

— Как раз это-то на нее и похоже. Что с вами? Дать вам выпить?

— Куда она могла поехать?

— Дорогой, не имею ни малейшего представления. Я люблю Шейлу. Но я был свидетелем стольких ее заскоков, что уже не могу переживать по этому поводу.

— Может, позвонить в полицию?

— Фу, какая глупость. Она вполне может о себе позаботиться. Просто захотела развлечься.

— Но почему не предупредила?

— А если она развлекается с мужчиной?

Пол остолбенел.

— Что вы такое говорите?

— Прошу прощения.

— Она на такое не способна.

— Да не огорчайтесь вы так. Я просто высказал догадку. Возможно, ошибочную.

— Вы ничего не понимаете!

— Понимаю. Но вам нужно не понимание, а утешение. Зная Шейлу, я не могу вас утешить. Почему бы вам не принимать ее такой, как есть?

— То есть?

— Шейлу трудно представить в роли жены и матери.

— Этого и не нужно.

— Или верной любовницы. Предположим, вы останетесь вместе. Как скоро она вас бросит? Что тогда с вами будет?

— Не понимаю, куда вы клоните.

Однако Пол прекрасно понимал. Он уже пережил нечто подобное — недоставало только уверенности. К счастью, имя мужчины осталось неизвестным, но все улики были налицо. Однажды он нагрянул к ней после обеда. Прислуга еще не убиралась; на кухне стояли две рюмки, из которых только на одной были следы губной помады. Окна спальни были зашторены, жалюзи опущены; явственно ощущался запах сигарного дыма. Когда он спросил Шейлу, что она делала накануне вечером, она дала путаный, невразумительный ответ.

Хендершот пожал плечами.

— Если я что-нибудь узнаю, обязательно сообщу. А пока постарайтесь не беспокоиться. Уверен, с ней ничего не случилось.

Прошли сутки — от Шейлы по-прежнему ни слуху ни духу. Как она может быть такой жестокой — с ним!

Его тревога возросла, когда стали просматривать эпизод из «Синей Бороды». Этот маньяк изобрел новое развлечение. Когда очередь дошла до последней жены, он опоил ее сильнодействующим зельем и повез на сборище сатанистов. Он внушил ей, одурманенной наркотиком, будто Люцифер — предводитель ангелов, как же можно считать поклонение ему грехом? А форма поклонения — самая простая. Нужно дать волю своей чувственности. И она позволила раздеть себя, умастить притираниями, накрасить лицо и положить на алтарь для зловещего ритуала.

Полу против воли пришлось смотреть. Нагое, лоснящееся от крема тело Шейлы было верхом соблазна. Каждый обольстительный изгиб неудержимо манил к себе.

Он со смешанным чувством вожделения и ужаса взирал на экран. Синяя Борода, как верховный жрец, начал служить черную мессу под повернутым к стене изображением Иисуса. Под скандирование — свое и сатанистов — он приготовил ритуальный нож. И вдруг резким, грубым движением перерезал Шейле горло. На белоснежной коже выступила кровь. Приверженцы Сатаны бросились собирать ее в священные кубки. Внезапно затрещала дверь, и в замок ворвались жандармы. Их глазам предстала жуткая сцена…

— Ну как, Пол, нравится? — спросил Сиранни. Это ему принадлежала честь создания сего кошмарного эпизода.

— По-моему, чересчур.

— Как раз то, что нравится покупателям.

Эд никогда, даже втайне, не стыдился своей работы. Возможно, его спасал ритуал исповеди — хитроумное изобретение, позволяющее грешнику и дальше грешить, лишь бы он время он времени улаживал это с Богом. А вот Пол так до конца и не смирился. Его противоречивые, тщательно скрываемые эмоции рождали дисгармонию, которая звучала в душе как могучий гимн злу.

Он глубоко вздохнул.

— Да, ты прав.

Потом к нему зашел Макс Рэнд и бросил на стол распечатанный конверт.

— Что это? — удивился Пол.

— Прочти.

К ним обращалась ассоциация гомосексуалистов с требованием отменить постановку очередного фильма из цикла «Подлинные события» — о салонах массажа с мужским персоналом.

— Мы не можем изъять картину из производственного плана, — проворчал Макс. — Она уже запущена и полным ходом идет вперед. А с другой стороны, это не какие-нибудь обыкновенные гомики, а Воинствующие Гомосексуалисты. С ними лучше не связываться.

— Что ты предлагаешь?

— Сказать «нет», но в деликатной, уважительной форме. Это они тогда напали на типографию в Нью-Джерси. Чуть не разрушили все до основания.

— Да, я читал.

Воинствующим Гомосексуалистам не понравилась нелестная статья в одном из журналов, печатавшихся в этой типографии. Они штурмом взяли здание, раскрошили оборудование и устроили показательный костер из всех экземпляров журнала, какие смогли найти.

— Здесь, в городе, у них большая колония. Они дьявольски чувствительны. Напиши им доброжелательное письмо. Мы, мол, не хотим гомикам зла.

Пол усмехнулся.

— Для начала я перестану называть их гомиками.

— Мне плевать, как ты их назовешь, лишь бы отвязались. Черт побери, куда мы катимся? Голубые — и те заявляют о своих правах!

Пол составил текст письма. Вышеупомянутый фильм ни в коем случае не замышлялся как атака на гомосексуалистов. Гомосексуалисты имеют полное право на охрану частной жизни и удовлетворение сексуальных потребностей. Показывая изнутри порядки, существующие в мужских массажных салонах, фирма надеется помочь исправить положение. Пафос фильма состоит в следующем: общество виновато в том, что сексуальные меньшинства вынуждены удовлетворять естественные потребности в унизительной обстановке.

Пол перечитал письмо. Язык лицемерия — всегда один и тот же. Цветистый стиль призван закамуфлировать факты, ритмичная интонация — приукрасить неприглядную действительность, а слова утешения — прикрыть раны.

Перед уходом из офиса он набрал номер Шейлы. Потом позвонил из дома. На этот раз трубку моментально сняли, но, услышав его голос, дали отбой. Он повторил попытку — ему не ответили.

Что, если она дома, но не может говорить? Заболела? Перед его мысленным взором прошли кошмарные видения. Возможно, не бросаясь на помощь, он подвергает ее смертельному риску?

Зазвонил телефон. Он поспешно схватил трубку. Это наверняка Шейла!

— Пол? — спросил голос Дженнифер. — Вот уже полчаса пытаюсь до тебя дозвониться.

Ирония судьбы: Дженнифер звонила ему в то самое время, когда он сам названивал Шейле!

— Я разговаривал по телефону. С другом.

— Я его знаю?

Пол поник головой.

— Помнишь, твоя подруга Беверли видела меня с девушкой?

— Это она — твой друг?

— Да.

— Почему ты мне раньше не сказал?

— Зачем?

Дженнифер прерывисто дышала.

— Она тебе не просто… не просто друг, да?

Нельзя всю жизнь сидеть на двух стульях, с горечью подумал Пол. Пока я это делаю, мне не знать покоя.

— Да.

— Я рада, — дрогнувшим голосом произнесла Дженнифер, — что ты со мной честен — хотя бы на этот раз. Ты не раздумал на мне жениться?

Ей нелегко дался этот вопрос!

— Это не то, Дженни. Совсем не то, что ты думаешь.

Он поперхнулся — словно в горле застряли и трутся друг о друга две сухие щепки.

— Потому что если ты не раздумал… — Она запнулась, но храбро продолжила — я все тебе прощу. Если люди любят друг друга, ничто не имеет значения.

Он заранее ужаснулся тому, что собирался сказать. Если бы можно было объясниться в письме, он тщательно уравновесил бы плохое и хорошее, подыскал щадящие формулировки. «Дженни, я стольким тебе обязан, но мы слишком долго были врозь…» Он заверил бы ее в искренности своей любви — хотя и не такой, какой она заслуживает.

— Я задала тебе очень простой вопрос, а ты не ответил. Это элементарная невежливость.

Храбрая попытка Дженнифер взять легкий тон почти разбила ему сердце. Ах, если бы он мог сказать ей о своей любви! Но в комнате ощущалось незримое присутствие Шейлы, а Дженнифер была всего лишь тенью прошлого, трогательным шепотом, увядшим цветком, заложенным между страницами книги и забытым.

— Дженни, больше всего на свете я хочу, чтобы ты была счастлива!

Она заторопилась сойти со скользкой дорожки.

— Ну что ж, ответ понятен, спасибо. Ты помог мне решиться… Видишь ли, Джон Экклс сделал мне предложение.

— Дженни…

— Что?

Она подходила ему гораздо больше, чем Шейла. Она постаралась бы сделать его счастливым. Но он был отравлен Шейлой, она разъедала его изнутри.

— Что ж, он тебе подходит. А я — нет.

И она ответила, сделав героическое усилие над собой:

— Прощай, Пол.

Он медленно опустил трубку на рычаг. Как тяжело обманывать чужие ожидания! Дженнифер не понимает. Если он и злодей, то современный, сын двадцатого века, с врожденным комплексом вины. Он никому не желает зла. Он добр от природы, но его сбил с ног и увлек за собой бурный поток не зависящих от него обстоятельств.

* * *

У входа в здание на Парк-авеню швейцар ловил такси для жильцов, отъезжающих в театр. Так что Полу не удалось узнать у него, дома ли мисс Томкинс.

Он поднялся в лифте и немного помешкал у двери, прежде чем позвонить. Послышались шаги. Дверь отворилась, и перед ним возник Иззи Танен. Пол не показал своего удивления.

— Привет. Шейла дома?

На Иззи был клетчатый купальный халат, из-под которого торчали волосатые ноги.

— Входи. Она принимает душ.

— Извините, если помешал…

Однако он уже был в прихожей. Иззи Танен смотрел на него со странной полуулыбкой.

— Она тебя ожидает?

Пол неуверенно кивнул. Шум воды за стеной прекратился.

— Я звонил, — туманно сообщил он Танену. Эта лаконичная фраза требовала ответа.

— Мы сошлись потолковать о делах. Можешь ее поздравить.

Пол откашлялся.

— С чем?

— С тем, что я согласился заняться ее делами. Она засиделась на одном месте. А чтобы двигаться вперед, нужно быть клиенткой Иззи Танена.

Наверное, он ждал одобрения, но, не дождавшись, продолжил:

— Мы только что из Си-Айленда. Знаешь отель на пляже? Городок в городке. Мы все спланировали — всю ее дальнейшую жизнь. Новенькую, с иголочки. Немного поснимается для видеокассет — просто чтобы не терять связи. Но вообще-то ее ожидает кое-что получше. Новая постановка «Женщин». Несколько песенок, немного трепа насчет женского равноправия и обилие плоти. Чего еще можно желать? — Он расплылся было в улыбке, но, видя, что Пол не собирается отвечать тем же, согнал ее с губ. — Хотите, чтобы она и дальше снималась в ваших сериалах, — придется раскошелиться. И нечего…

— Что «нечего»? — спросила, входя в гостиную, Шейла. Она была босиком и куталась в большое банное полотенце. И вдруг заметила Пола. — Посмотрите, кто пришел!

— Он сказал, вы договорились о встрече, — сказал Иззи Танен и посмотрел сначала на Шейлу в расчете на подтверждение, а затем — с мрачным вызовом — на Пола. — Ясно. Я не должен был его впускать.

— Ничего, дорогой, — ответила она, вытирая голову. — Пол, тебе что-нибудь нужно?

Она собиралась в Си-Айленд и не предупредила. Не хотела, чтобы он знал, или ей было плевать на его чувства? Их неравенство с новой остротой царапнуло Пола по сердцу. Иззи Танен. Вот дешевка! Он представил себе два дня, проведенные Шейлой в обществе Иззи Танена. Представил их в постели. А телефон надрывается. Звонит и звонит…

— Мне нужно поговорить с тобой наедине.

Она в последний раз энергично потеребила волосы полотенцем.

— Нечего переливать из пустого в порожнее.

— Мы не можем разговаривать в такой обстановке.

— Последний шанс, старина! — вмешался Иззи Танен. — Послезавтра я забираю ее в Голливуд.

— Вы ее любите?

Иззи вытаращил на него глаза, а затем повернулся к Шейле, словно за поддержкой.

— Он шутит?

— Вряд ли. Слушай, Пол, если ты собираешься предъявлять претензии, я не знаю, смеяться или плакать. Все кончено. Прекрасный повод проститься. Я знаю все, что ты можешь сказать. Но ты меня больше не интересуешь.

— Ты говоришь это для него, — сказал Пол. — Но не стоит беспокоиться. Я не стану закатывать сцены. Просто мне нужно с тобой поговорить.

Ее поведение ужасно, но объяснимо. Дело не в Иззи Танене и даже не в обещанном им успехе. Здесь что-то другое, темное, коренящееся в глубине ее натуры. Возможно, неуверенность в своих чарах или в серьезности чувств…

Иззи Танен начал мрачнеть.

— Слушай, кончай ее доставать. И не звони. Она сама позвонит.

Пол смотрел на него как будто сквозь увеличительное стекло. И почему-то явственно видел одну лишь щетину на подбородке.

— Я не с тобой разговариваю.

— Пол, прошу тебя, уйди, — сказала Шейла.

Нет, это просто поразительно, как он видит ее насквозь! Слова говорят одно, а интонация — другое. Это Иззи Танена она не хочет видеть, а не его, Пола!

Он сказал Танену:

— Одевайся и уматывай. Я останусь с Шейлой.

— Ну ты, тормоз! Девушка ясно сказала — не слышал? Могу повторить. Она хочет, чтобы ты выметался.

Пол не удостоил его ответом. От слов никакого толку. Пора перейти к делу.

— Пол, пожалуйста! — подала голос Шейла.

Он сделал шаг вперед. Иззи вперил в него немигающий взгляд.

— Слушай, я старше тебя, но смотри не ошибись. В молодости я работал на стройке, таскал бетонные плиты — по нескольку тонн в день. Я еще о-очень могу справиться с такими, как ты.

Пол нанес ему не особенно ловкий удар кулаком в живот. Иззи пожал плечами и вдруг сделал ответный выпад. Полу показалось, будто в его грудной клетке разорвалась бомба. Шейла пронзительно вскрикнула.

Иззи снова на него налетел. Пол пошатнулся. В недрах его существа взорвалась вторая бомба. Он отскочил к двери. Его догнал мощный кулак Иззи Танена. На этот раз ощущение было таким, словно у него голова слетела с плеч. Он коснулся губами пола. В глазах поплыл розовый туман.

— Иззи, не надо…

— Да. Пожалуй, с него достаточно.

 

Глава 24

Они сидели в баре ночного клуба в Гринвич-Виллидже. На эстраде красотка в серебряном платье с блестками пела в голубых лучах прожекторов. Ее голос перекрывал разговоры и смех посетителей, расположившихся за тесно поставленными столиками, и оркестр из пяти человек, злоупотреблявший ударными.

Пол был недоволен.

— Здесь толку не будет. Только даром тратим время.

Их было четверо: Пол, Хизер и Эд Сиранни с женой, высокой ширококостной женщиной. Жаклин славилась тем, что у нее обо всем было свое мнение. Она уже высказалась о Виллидже, хиппи, сексуальных меньшинствах, длинноволосых молодых людях и рок-музыке. Жена Эда Сиранни считала себя либералкой — только потому, что жила в микрорайоне, густо — хотя и в пределах квоты — населенном чернокожими, и прекрасно с ними ладила.

— Я бы выпила еще, — сказала Хизер, облизывая губы. Она явно скучала. Это была не ее идея — вечер в обществе «пожилой» супружеской пары.

Мимо прошел официант с подносом, заставленным не особенно чистыми бокалами. Пол попытался привлечь его внимание, но официант, ловко лавируя в почти неразличимых проходах между столиками, устремился в другой угол зала — чтобы раствориться в сизых клубах дыма.

— Эй, вы! Эй! — крикнул вдогонку Пол.

Его голос утонул в окружающем гуле. Он хотел встать, но недостаточно далеко отодвинул стул и смог только чуточку приподняться — чтобы тотчас плюхнуться обратно. Он был навеселе. И это еще мягко сказано.

— Оф-фициант! — рявкнул Пол.

Люди начали оглядываться.

— В этом чертовом притоне не продохнуть. Идемте в какое-нибудь другое место.

— Я принесу твой напиток, Хизер, — сказал Эд Сиранни.

Появился официант — убрать пустые бокалы. На поверхности стола остались мокрые круглые следы.

— По новой, — возвестил Пол.

— Тебе хватит, старина. Утром на работу.

— Обо мне не беспокойся. Подумай лучше о себе.

По потолку метались разноцветные огни. Такой же хаос царил у Пола в голове. Да, он пьян. Пропьянствовал, не просыхая, целую неделю. С того самого вечера у Шейлы он страдал от нервного перенапряжения и бессонницы. Пришлось искать хоть какое-то средство для разрядки.

— Я хочу танцевать, — объявила Хизер.

Пол скользнул по ней отсутствующим взглядом.

— Надо идти в зал?

— Почему бы и нет?

— Мне и здесь хорошо. Сейчас принесут еще выпить.

Ему попалась на глаза висевшая на стене абстрактная картина. Пол вроде бы различил очертания дома в окружении деревьев, но потом его что-то отвлекло, и все линии и краски снова смешались. Он поймал на себе взгляд Жаклин и выдавил:

— Довольно интересно.

— Ты и впрямь так думаешь?

— Ну, если хочешь знать правду, я тут ничего не разберу.

Жаклин тотчас оседлала любимого конька: закатила тираду о шарлатанах от искусства, которые вешают публике лапшу на уши и гребут деньги лопатой. Одна ее подруга купила «сущий гуляш» — и при этом с нее содрали тысячу долларов.

— А мой муженек сказал, что ему нравится. Из-за скрытого символизма. А сам даже не знает, где верх, где низ.

Интерес Жаклин Сиранни к вопросам культуры был своего рода противовесом одержимости Эда сексом. И на весах правосудия чаши идеально уравновешены. Не хочешь попасть в рабскую зависимость от секса — ищи в жизни другие интересы. Иначе он разрастется, как гигантский гриб, заполнит собой все уголки и поры твоего существа. Секс должен служить развлечением, хобби — а никак не целью жизни, ее единственным смыслом. Не случайно именно необразованная беднота больше всех занимается сексом. У этих людей нет других интересов. Мужчина берет женщину, только чтобы показать, что он на это способен. Пыхтит ради самоутверждения, доказывает себе и другим, что он — мужчина. И умирает, как некогда первопоселенцы — застолбив участок и отстаивая свое право собственности перед захватчиками.

А что потом? Пустой мусорный контейнер. Что остается от человека после гибели души? Порнография. Настоящая порнография — это когда человек выполняет недостойную работу, производя бессмысленную или даже вредную продукцию; торгует собой, как проститутка, на грешных улицах коммерции; говорит то, во что не верит, и дает заведомо ложные ответы. Все мы — порнографы.

Эд обратился к Хизер:

— Потанцуем?

У нее заблестели глаза.

— Минуточку! Одну минуточку!

Насквозь прокуренная комната качнулась у Пола перед глазами, но тотчас встала на место. Эд отодвинул стул, помогая Хизер подняться. Пол тоже встал.

— Она хочет танцевать со мной.

— Ты не в форме, — упрекнула девушка.

— Я вполне могу танцевать. Идем.

Он споткнулся о ногу Жаклин и свалился между столом и стулом. Женщина вскрикнула и пролила вино себе на платье. Эд бросился поднимать Пола. Тот приложил к губам палец.

— Где?

— Что «где»?

— Мне нужно…

— Идем. Я отведу тебя.

Жаклин проводила их взглядом, полным ледяного презрения. И подвинулась к Хизер.

— Как только ты терпишь? Только потому, что он — босс?

— Твоя жена — та еще штучка! — сказал Пол Эду, когда они остались одни в мужском туалете. — Где ты ее откопал?

— Не бери в голову.

— Воображала. Маленькая сучка.

— Давай, Пол, облегчайся.

Немного не дотянув до цели, желтая струя ударила в белый фарфор с внешней стороны и растеклась по полу.

— О Господи, — со вздохом произнес Эд. — Тебе нужно протрезветь, а уж потом возвращаться в бар.

Оттуда доносилась какофония звуков.

— Я не хочу возвращаться. Меня сейчас вырвет.

— Вот монетка.

Эд опустил двадцатицентовик в щель платной кабинки. Пол рванул туда. Опираясь одной рукой о стену, склонился над раковиной.

Когда он вышел несколько минут спустя, Эд причесывался перед зеркалом.

— Очухался?

— Да, полегчало.

Эд прополоскал расческу и повернулся к Полу.

— Ты только посмотри на себя!

Намочив бумажное полотенце, Эд кое-как стер с пиджака и брюк Пола следы недавней катастрофы. Но осталось жирное черное пятно.

— Эд, что мне делать?

— Идем в бар. Девушки подумают — мы тут вымерли.

Борясь с новым приступом дурноты, Пол ослабил галстук.

— Что мне делать?

— Отправляйся домой. Я скажу, что тебе стало плохо.

— Мне нечем дышать.

Скривив губы в кислой гримасе, Эд начал подталкивать Пола к выходу.

— Наше счастье, что никто не вошел.

Пол обнял его за плечи. Кафельный пол в черную и белую клетку ходил ходуном, точно палуба.

— Ты — настоящий друг. Сейчас я тебе кое-что покажу.

Он достал из кармана небольшой кусочек картона с отпечатанным текстом. Приглашение на свадьбу.

— Кто такая Дженнифер Нейлор?

— Моя бывшая девушка.

— Она тебя бросила?

Пол поморщился, как от боли. Было непередаваемо трудно думать о Дженнифер как о пройденном этапе. Ах, Дженни, Дженни! Оборвалась последняя ниточка, связывавшая его с прошлым. Остается только выпить горькую чашу до дна.

— Ну и черт с ней. Пошли они!..

— Согласен.

— Шлюхи. Все до одной. Не исключая присутствующих. Если бы я захотел, сегодня же переспал бы с Хизер.

— Поговорим об этом утром.

Пол задыхался. Шейла. Шейла тоже его бросила. Эд отдал ему приглашение. Он смял его и хотел было выбросить, но передумал и сунул обратно в карман.

Они вернулись в бар. Пол был пьян. В стельку.

— Эд, знаешь, кого мне по-настоящему не хватает? Мердока. Фрэнка Мердока.

Мимо по узкому проходу протискивался официант; Пол едва не сбил его с ног.

— Эй, мистер, смотрите куда идете!

Эд спросил:

— Ты уверен, что сам доберешься домой?

— Естественно, — ответил Пол. И добавил, чувствуя свою полную беспомощность и зависимость от Эда: — Ты отличный парень. Открою тебе один секрет. Если так и дальше пойдет, все мы кончим, как бедняга Фрэнк. И больше об этом ни слова.

— Тебе нужно выспаться. Завтра увидимся.

Эд помешкал немного и добавил:

— У меня туговато с наличностью. Ничего, если я отнесу расходы на издержки производства?

— Ясное дело.

— Не принимай близко к сердцу, — напутствовал Эд. И вернулся к столику.

* * *

Утром, когда Пол приехал в офис, его ждали Эд Сиранни и Рональд Ричардс — обсудить следующий фильм из цикла «История» — по мотивам «Ночи в турецком гареме». Они выбрали эпизод, в котором девушка совокупляется с жеребцом.

— Мне что-то не по себе, — признался Ричардс. — Зоофилия — единственная тема, относительно которой закон высказывается весьма сурово.

— Ты читал сценарий?

Ричардс кивнул.

— Высказал парочку замечаний. Но если даже ты с ними согласишься, не могу дать гарантию. От судей всего можно ждать.

— А ты как думаешь? — обратился Пол к Эду Сиранни.

— Мы и так ушли слишком далеко вперед. А по тем, кто высовывается, палят в первую очередь.

— То есть стоит рискнуть?

— Ага.

— Как будем снимать? Имитировать?

— Зритель всегда это чувствует. Если мы хотим попасть в яблочко, нужно стрелять без дураков.

Ричардс насупился.

— Делайте хоть так, хоть этак, это не повлияет на решение суда.

— Остается один практический вопрос, — сказал Пол. — Найдем ли мы исполнительницу главной роли?

— Я говорил с Линдой Джером, — ответил Эд Сиранни. — Она готова хоть сейчас выстроить в очередь сотню девиц, которые будут лезть вон из кожи, лишь бы получить роль.

— Осталось уломать жеребца.

Все рассмеялись. Ричардс поправил повязку на глазу.

— Не то чтобы я это одобрял… Но раз находятся желающие это смотреть…

— Присоединяюсь, — коротко уронил Пол.

Сиранни с Ричардсом ушли, радуясь тому, что ответственность взял на себя кто-то другой. Пол отправился докладывать Максу Рэнду, что они решили. Тот выслушал и кивнул.

— В нашем деле приходится рисковать. На том стоим. Ты давно разговаривал с Шейлой?

— Да.

— Мне позвонил ее агент, Иззи Танен. Она требует за участие в «Частной жизни Клеопатры» втрое больше того, что мы заплатили ей за «Жен Синей Бороды». Танен выжил из ума. Я не против прибавки, Шейла того стоит. Но за такие деньги я могу нанять кого угодно.

— Тебе нужен «кто угодно»?

— В конце концов, это нечестно. Мы сделали Шейле великолепную рекламу. Кто дал ей право задирать нос? В общем, я попросил ее приехать для личной беседы. Без посредников.

У Пола зашлось сердце.

— Она приедет?

— Сразу после обеда. Постарайся вернуться не позднее двух. Хочу, чтобы ты присутствовал. Может, собьешь с нее капельку спеси?

Когда Пол возвращался после обеда, перед зданием на Мэдисон-авеню собралась толпа. Пол разглядел мелькнувшую меж людьми и плакатами полицейскую форму. Сбившись в кучку в форме эллипса, пикетчики размахивали плакатами: «ГОМОСЕКСУАЛИЗМ — НЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ! НАША СВОБОДА — ВАША СВОБОДА!»

У входа его перехватил полицейский.

— Я здесь работаю, — объяснил Пол.

Его пропустили внутрь. Он кое-как втиснулся в переполненный лифт и вскоре уже входил в приемную. Хизер тревожно вскинула голову, а увидев Пола, с облегчением вздохнула.

— Ах, это ты.

— Макс уже пришел?

— Да. Он у себя в кабинете.

— Давно началось пикетирование?

— Я обратила внимание полчаса назад. Полиция задержала пару хулиганов на лестнице — норовили ворваться к нам. Все время идут телефонные звонки — мол, в здании бомба. Сейчас полицейские ее ищут. Как только людям не стыдно?

Макс Рэнд разговаривал по телефону. А закончив, в сердцах швырнул трубку на рычаг.

— Я звонил мэру. Потребовал арестовать эту шайку.

— А он что?

— Его обязанность — следить за порядком, этим он и будет заниматься. Ей-богу, он их боится!

— Он — политик. А они — избиратели.

— Это политиканы их распустили! Несколько лет назад гомики были счастливы, если их хотя бы не трогали. А теперь от них больше шума, чем от всех остальных. Я попробовал поговорить с их главным, знаешь, что он сказал? «Гомосексуалисты — тоже люди. У них такие же права». Все мои доводы — как горох от стенки. Заладил: «Гомосексуалисты — тоже люда». Что такому докажешь?

Ничего, мысленно согласился Пол. Гомосексуалисты — действительно люда. Крыть нечем.

Жирное лицо Макса Рэнда побагровело от возмущения.

— Мы раскопали, кто за всем этим стоит. Член муниципального совета.

— Откуда ты знаешь?

— Ричардс смекнул: их кто-то натравил на нас. И точно! Сейчас он ведет переговоры с этим ублюдком.

— Каковы их требования?

— Чтобы мы отказались от реализации этих кассет.

— Дорогое удовольствие!

— Я подсказал Ричардсу сунуть ему пару тысчонок. И пообещать поддержку на выборах.

— А если он откажется?

Макс скривил губы в усмешке.

— Пустим в ход угрозу. Скажем, что подадим в суд и потребуем миллион за причинение убытков. Пусть даже у нас не будет доказательств, защита дорого обойдется этому мерзавцу. Нам есть что терять, а что выиграет он? Вот смотри — я собрал на него досье. В долгу по самые уши. Каждый раз вносит плату за аренду дома с опозданием в два-три месяца. Я выкуплю его закладную и, если придурок не уймется, выброшу его с семейством на улицу.

— Думаешь, этим все и кончится?

— По крайней мере нагоним на голубых страху. Я их проучу! Они убедятся, что на нас где сядешь, там и слезешь. Хотят неприятностей — они их получат. В огромных количествах.

Спустя полчаса, выглянув в окно, Пол увидел все тех же пикетчиков. Они маршировали и скандировали свои лозунги. Приглушенные расстоянием и толстым стеклом, их голоса странным образом напоминали птичий щебет. Улица стала походить на помойку: протестующие опрокинули стоявшие у служебного входа контейнеры с мусором, так что прохожим приходилось смотреть под ноги.

Двое парней начали отвинчивать водоразборный кран. Туда тотчас метнулся полицейский, но они его опередили — и хлынули пенистые потоки! Полисмен схватил обоих за шиворот. Их тотчас окружила кучка разъяренных пикетчиков.

У входа в здание остановилось такси. Оттуда, открыв заднюю дверцу, вышла Шейла. Не успела машина тронуться с места, как один пикетчик шарахнул щитом по заднему крылу.

На Шейле был темный плащ; она подняла воротник, чтобы не быть узнанной. Поколебавшись, она быстро пошла к крыльцу. На полдороге ее заметил один пикетчик и кликнул товарищей. Те зловеще уставились на нее. Они ее узнали, понял Пол. Шейлу блокировали с двух сторон: спереди и сзади. Возбужденные пикетчики зловеще размахивали своими щитами.

Пол почувствовал нутряной, животный страх. Он опрометью выскочил из кабинета и нажал на кнопку лифта. Выбежал в вестибюль. У парадного входа толпились пикетчики. Полицейские попытались их разогнать. Самые рьяные бешено сопротивлялись.

Толкнув вращающуюся дверь, Пол услышал резкие, злые голоса. Кто-то вырвал у полисмена дубинку и начал избивать незадачливого стража порядка. На помощь поспешил другой полицейский — его огрели сзади. С опущенной головой Пол вклинился в толпу, чтобы по-змеиному протиснуться к Шейле.

Толпа то разбухала, то съеживалась. Пол увидел Шейлу. Какой-то худой тип в сером комбинезоне, с всклокоченной шевелюрой злобно заорал на нее и схватил за руку. Пол одним прыжком очутился рядом и стал отдирать руку хулигана. Его с размаху ударили по голове. Он рухнул на асфальт.

Дальше все словно происходило не с ним, а с кем-то посторонним. На бровке, средь битого стекла, валялся одинокий красновато-коричневый кирпич. Качались уличные фонари. И все время слышались полицейские свистки. Крик. Пола охватила паника. Он поднялся и, еле держась на ногах, стал прокладывать себе путь в толпе. Улица покрылась ковром из битого стекла. Двое полицейских с дубинками волокли троих или четверых пикетчиков. В воздухе летали камни и прочие «снаряды». Что-то угодило Полу в плечо.

И вдруг он увидел на тротуаре темный плащ с торчащими из-под него ногами.

У него помутилось в глазах. Он вслепую побрел туда, где лежала Шейла — с закрытыми глазами. Под одним глазом багровел синяк. На выброшенной в сторону руке блестел браслет — его подарок.

Кто-то вонзил ей меж ребер нож.

 

Глава 25

Такси остановилось у входа в маленькую клинику. В этот поздний час открытая всем ветрам улочка была практически безлюдна. Время от времени слышался стук каблуков редких прохожих. Пол вошел в сумрачный вестибюль. Назвал регистратору свое имя и предъявил пропуск.

В плохо освещенном больничном коридоре вдоль стены выстроились передвижные столы — каталки. Чуть поодаль светился небольшой пятачок — там располагался пост. Пол вручил пропуск дежурной медсестре.

— Доктор Линдсей придет через десять минут. У мисс Томкинс другой посетитель.

Дверь была неплотно прикрыта. Пол осторожно открыл ее и сразу узнал высокую, худую, очень прямую спину Ивена Хендершота. Тот что-то говорил — тихо и размеренно, словно гипнотизируя.

Пол негромко кашлянул. Хендершот обернулся и, нисколько не удивившись, жестом попросил его подождать в коридоре.

Через несколько минут он вышел и сочувственно дотронулся до его рукава. Они немного прошлись по коридору и остановились перед двойной дверью закрытого на ночь буфета.

— Я говорил с доктором Линдсеем, — сообщил Хендершот. — Пару часов назад. У нее внутреннее кровоизлияние. Нож задел жизненно важные артерии. Это вопрос времени. Она почти без сознания.

— Я пойду к ней.

— Ступайте, я подожду вас здесь.

На кровати лежала неподвижная фигура. Пол подошел на цыпочках, а когда глаза привыкли к темноте, различил ее лицо.

Белое лицо на белой подушке.

Он мягко опустился на стул. Под тонким одеялом обозначились контуры ее пленительного тела. Пол начал загораться.

Это какое-то безумие: даже в такой момент все остальные чувства — горе, жалость, вина — отступили перед влечением.

Она открыла глаза.

— Ты… вернулся…

Большие глаза не мигая смотрели куда-то мимо него.

— Тебе вредно разговаривать.

— Ах, Ферди, я думала… что ты умер.

Ферди. Так звали ее первого возлюбленного, гонщика и плейбоя. Фердинанд дель Рио. После его гибели Шейле пришлось некоторое время провести в клинике для нервнобольных.

— Шейла, это я, Пол. Пол Джерсбах.

Никаких признаков, что она его узнала.

— Ты… был… жесток…

— Это уже в прошлом.

Шейла пришла в возбуждение. Грудь заходила ходуном.

Она свистящим шепотом произнесла:

— Я могла убить тебя… Я пыталась.

Он почувствовал укол любопытства.

— Пыталась?

— Сам… знаешь… Поэтому ты здесь.

Пол положил дрожащие руки на колени.

Может, если рубануть сплеча, это вернет ее к действительности?

— Ты не нарочно.

— Ах, Ферди… не знаю…

Она вдруг словно увидела что-то страшное и, вцепившись в одеяло, заметалась, с нечеловеческой силой пытаясь встать.

— Все кончено… Кончено! Ферди!..

На мгновение Полу показалось, будто он видит в ее расширившихся зрачках жуткую давнюю картину: неуправляемый автомобиль на полной скорости врезается в каменную ограду.

И его пожирает оранжевое пламя.

Шейла откинулась на подушку. Половину лица закрыли волосы.

А глаза все так же пристально вглядывались вдаль.

Пол поднялся, чтобы позвать врача, и обнаружил прислонившегося к притолоке Ивена Хендершота — стройного и неумолимого, как судьба.

— Она бредила, — пояснил Пол.

Лицо Ивена озарилось слабой усмешкой.

— Это она подстроила аварию. Вот что она силилась сказать.

Пол с горечью ответил:

— Какая теперь разница?

Спустя несколько минут врач подтвердил. Шейла умерла.

* * *

Они выпили вместе в коктейль-баре близ клиники, уединившись в небольшой кабинке у окна, завешенного бежевой шторой.

— Шейла рассказала мне обо всем вскоре после того, как мы познакомились, — сказал Хендершот. — Ее возлюбленный требовал, чтобы она бросила сниматься. Возможно, она согласилась бы на это на вершине славы, но не в самом начале. Все в ней восставало против ультиматума. Она спросила: «Почему я должна отказываться от одного, чтобы получить другое?» Вспыхнула ссора. Ей было одинаково невыносимо потерять его и навсегда отказаться от карьеры. На какой-нибудь год — да, но не навсегда. Играть для нее постоянно было такой же необходимостью, как дышать.

Пол невыносимо страдал: Хендершот говорил о Шейле как о ком-то постороннем!

— Но из любви к нему она попыталась. А через год он узнал о ее связи с режиссером, который обещал ей главную роль в своем фильме. Тогда он сказал, что между ними все кончено. Накануне ответственных гонок она подмешала в коктейль наркотик. Я верил, когда она говорила, что не собиралась убивать его — только наказать.

Пол ждал, когда же наконец подействует алкоголь и притупит боль? Шейла умерла — это единственное, что имело значение. Она была для него всем, а теперь она — ничто для всех.

Вот он, зловещий смысл смерти.

— Конечно, — рассуждал Хендершот, — не в характере Шейлы было убиваться о ком-то до такой степени, что ее пришлось поместить в клинику. Так сильно она никого не любила.

— Откуда вы знаете? — неприязненно спросил Пол.

— От нее самой. Все дело было в чувстве вины. Плюс еще один, решающий удар: режиссер, которому она отдалась, обанкротился и не смог дать ей роль в фильме.

Пол никогда не переставал надеяться на то, что у них с Шейлой есть будущее. Он бы все вытерпел — абсолютно все — ради привилегии заниматься с ней любовью. Как жить дальше? Если бы можно было ее вернуть, он благословил бы даже ее жестокость.

— Вы говорите о ком-то выдуманном. Шейла была совсем другая.

— Вы любили ее.

— И она меня любила.

— Уверяю вас, что нет.

Пол чуть не впал в бешенство — и вдруг наступило прозрение. Да, это правда. Было бы смешно отрицать: чувство Шейлы не шло ни в какое сравнение с его всепоглощающей страстью. И все же в их отношениях было что-то прекрасное, несопоставимое со всем, что было до нее. Хотя бы в постели.

Он заставил себя посмотреть на Хендершота. Впалая грудь. Худые руки…

Господи! И он был ее любовником!

— Должно быть, вы думаете, что она любила вас!

— Я стараюсь не тешить себя иллюзиями, особенно в отношениях с женщинами. Но почему мы говорим только о Шейле, милый юноша? Она — прочитанная глава. Пора перевернуть страницу. Давайте поговорим о вас. Ведь у вас вся жизнь впереди!

Однажды, лежа рядом с Полом в постели, Шейла сказала, что во всем, что касается любви, Хендершот — лучший психолог, чем Хэвлок Эллис или Крафт-Эббинг. Пол только посмеялся. Такая реплика была бы уместной в прежние времена, когда люди думали о сексе как о величайшей загадке, тайном ритуале, доступном только посвященным.

Но теперь он спросил себя: неужели она и впрямь считала Ивена непревзойденным любовником? И неужели он, Пол, ее разочаровал?

В порыве самобичевания он показался себе наивным юнцом с примитивными понятиями о потенции. Бесспорно, Шейла больше него смыслила в любви. Почему не допустить, что и Хендершот тоже?

Соединившись, ревность, соперничество и чувство утраты вылились в желание как можно больнее уколоть собеседника.

— Хочу кое в чем признаться, мистер Хендершот. Статьи, которые должны были появиться в газетах Притчетта, написаны мной.

Хендершот потрогал свежий цветок в петлице и немного насмешливо произнес:

— В самом деле?

— Я пришел в вашу фирму с целью собрать для них материал.

— Почему?

— Один человек, которого я любил и очень уважал… одна преподавательница… покончила с собой из-за того, что попала в ваш фильм о «гей-клубах».

Хендершот еле заметно скривил губы, и Пол понял: его признание не произвело впечатления. Хендершот мягко произнес:

— Вы стали нашим самым ценным работником. Ваши идеи принесли фирме большую прибыль. А ведь никто не обязывал вас проявлять инициативу.

— Это было составной частью работы. Я старался произвести хорошее впечатление, чтобы удержаться в «Конфиденциальных кассетах».

— Но вы вернулись и после написания статей, когда стало ясно, что их не опубликуют.

— У меня не было выхода.

Так ли? Что стояло за его страхом потерять работу в университете? Уж не искал ли он спасения от собственных амбиций? Если бы Макс Рэнд не закрыл перед ним дорогу в Суитцер — может, со временем он сам нашел бы предлог не возвращаться?

— В общем, это неважно. Не следует думать, что, признавшись, вы сделали отчаянный, непоправимый шаг. Поскольку статьи не увидели свет, я не вижу ущерба.

— Неважно, что вы видите или не видите.

Полу стало досадно. Что толку дерзить, если человек не выходит из себя?

— Не сердитесь. Мне хотелось бы стать вашим другом.

— Почему?

— Потому что вы очень привлекательный молодой человек.

— Забудьте. Меня это не интересует.

Глаза Пола заметались, словно в поисках оружия — любого оружия!

— Это Шейла считала вас каким-то эротическим принцем! А для меня вы всего лишь старый…

Чтобы не сказать больше, он вскочил и выбежал из бара.

Он долго бродил один, не разбирая дороги. Боль пронизывала все его существо. Страшно подумать, что он больше ее не увидит. Он все еще чувствовал свежесть ее губ. Мысли кружили вокруг Шейлы; он припоминал, одно за другим, их свидания.

Только тот, кто изведал соблазн во всей полноте, поймет агонию утраты. «Если мне не суждено проснуться, будьте милосердны, ради Христа!» Шейла уже никогда не проснется…

Из предрассветной мглы перед ним возникли очертания моста Джорджа Вашингтона. Птицы искали убежища на высоких стальных башнях, подальше от человека. Но где оно, убежище?

* * *

Он почти не сомкнул глаз — разве что на какой-то час. А проснулся угрюмый, подавленный — и не сразу вспомнил, почему.

Ее остывшее тело в морге. Сколько красоты, сколько страсти она унесла с собой!

Он не поехал в офис. Вчерашнее признание Хендершоту должно было стать сигналом к отступлению. Он не останется в «Конфиденциальных кассетах». Хендершот — душа и мозг фирмы, а он больше не хочет знать этого человека.

Что же делать? Преподавание исключено. Даже если подвернется работа, он уже не сможет терпеть благородную бедность. Возможно, он был в плену иллюзий. «Порнография — не что-то внешнее. Она — здесь, внутри». Бедный Мердок! Отсюда вывод: порнография сидит в каждом человеке, она — его суть, тот минимум, с которым он согласен мириться. Пол Джерсбах уже не сможет жить, прервав все связи с миром больших денег. Он — продукт второй половины двадцатого века, эпохи девальвированных ценностей и людей, утративших корни, — никчемных перекати-поле.

Все они блуждают в тумане, а среди памятников разрушенной веры гордо сияет золотой алтарь.

Пол размышлял: я должен научиться извлекать выгоду из своих достоинств. И что же это за достоинства? В первую очередь — профессиональное умение развлекать тупые серые массы, жадно листающие комиксы, пока над ними проносятся ветры истории.

К утру он принял решение — хотя и не без насилия над собой.

— Мистер Притчетт? Это Пол Джерсбах. — Молчание на другом конце провода и собственная нервозность заставили его скороговоркой выпалить: — Помните наш разговор о моем переходе в вашу фирму?

— Да.

— Я много думал и понял свою ошибку. Пожалуй, я мог бы заново рассмотреть ваше предложение.

— Оно утратило силу.

— Вы хотите сказать…

— Я заключил договор — позавчера за обедом. Этот человек даже больше вас подходит на эту должность. Вы умны, Джерсбах, но, по-моему, плохо представляете себе специфику данного бизнеса.

— Надеюсь доказать, что вы ошибаетесь, мистер Притчетт.

На него свинцовой тяжестью навалилось чувство поражения.

Позднее он отправился в офис за своими вещами. Ему прямо-таки не терпелось туда добраться. То-то в «Конфиденциальных кассетах» удивятся, когда он объявит о своей отставке.

Губы заранее скривились в злорадной усмешке.

Хизер подняла на него печальные глаза.

— Слышали о Шейле Томкинс?

— Да. Я был в клинике.

Как он мог забыть? В этот самый момент мертвая Шейла лежит в клинике или погребальной конторе. ШЕЙЛА! Знак его мужского достоинства встрепенулся; Пол задрожал. Однажды он взял ее с такой силой, что это было похоже на насилие. Страсть превратилась в манию; ласки граничили с пытками. «Будь ты проклята! — вырвалось у него. — Будь ты проклята!» Разрядка показалась взрывом. Обессиленный, он рухнул на спину и долго лежал, зажмурившись, словно в трансе. Никогда прежде он не испытывал подобного смятения чувств.

Как жить дальше без ее объятий? Где найти подобное совершенство? ГДЕ?

Он спрятал лицо в ладонях. Хоть бы пролились благодатные слезы! Ее имя то и дело всплывало в сознании и вновь погружалось в неведомые глубины — дальше, дальше…

Слез не было.

На столе лежал черновой вариант сценария очередного фильма из цикла «Подлинные события» — вечер в Клубе мазохистов, окровавленные тела и утонченные пытки с применением «железных сапог», наручников и плетки-девятихвостки. На него нахлынуло острое чувство стыда. Он встал и направился в кабинет Макса Рэнда. Сейчас все будет кончено.

«Макс, я подаю в отставку — с этой самой минуты!..» Скрытые раны сердца еще долго будут напоминать о себе, но жизнь сама несет в себе исцеление. Пока человек жив, остается надежда.

У Макса Рэнда был посетитель — седовласый человек с загорелым лицом и проницательным взглядом. Макс представил его — лейтенант Брэдбери из полиции.

— Лейтенант хочет задать тебе пару вопросов о вчерашних беспорядках. Я сказал ему — это ты нашел Шейлу.

Пол опустился в кресло — с чувством странного покоя, даже отрешенности. Он рассказал о том, как Шейла вышла из такси и толпа окружила ее. Лейтенант подивился его интуиции, побудившей его сломя голову мчаться на помощь, и попросил Пола дать подробное описание человека в сером комбинезоне, а также Шейлы — как она лежала возле самой бровки. Наконец он отложил блокнот в сторону.

— Если вспомните что-нибудь существенное, позвоните.

Макс Рэнд вздохнул.

— Ужас! Вы кого-нибудь подозреваете?

— Мы опросили всех свидетелей. Но, откровенно говоря, не слишком далеко продвинулись.

Макс проводил лейтенанта до двери. И вернулся за стол.

— Его никогда не поймают. Ты же знаешь, как голубые держатся друг за дружку.

— Поймают не поймают — от этого ничего не изменится.

— Ну, кое-что все же изменилось. Эти придурки прервали пикетирование. Больше они нас не потревожат.

— Смерть Шейлы обернулась твоей выгодой, — с горечью произнес Пол.

На лице Макса не отразилось никаких чувств.

— Точно. Такая вот ирония судьбы — особенно если учесть, что это она написала те пасквили для Притчетта.

Пол вздрогнул.

— С чего ты взял, будто Шейла к этому причастна?

— Ивен сегодня позвонил с утра пораньше. Вчера вечером она призналась ему в клинике.

— Шейла… призналась?..

Макс сунул в рот горсть соленых земляных орешков.

— Должно быть, это тяжким бременем лежало на ее совести — после всего, что Ивен для нее сделал. Хотела, чтобы не поминал лихом. Она всегда на него вешалась.

Пол стиснул кулаки.

— Когда похороны?

— Ивен взял все заботы на себя.

— Хочу отдать дань уважения.

Хрустя орешками, Макс почти неразборчиво произнес:

— Тело не будет выставлено в зале церемоний.

— Почему?

Что-то в поведении Макса насторожило Пола. Почему Макс избегает встречаться с ним взглядом?

— Ты же знаешь, как делается в случае насильственной смерти. Требуется вскрытие. Хочешь узнать подробности — поговори с Ивеном Хендершотом. Он забрал тело.

— По какому праву?

— У нее не было прямых родственников. Вчера в клинике она подписала какие-то бумаги.

Пол не сразу понял смысл его слов. Господи, как же Шейла была одинока! Ни мужа, ни семьи, ни друзей — только любовники, для которых существовало одно ее тело. И вот оно стало всего лишь мертвой оболочкой. Такая красивая, бесконечно желанная женщина — и такой одинокий конец!

Слова об отставке так и не прозвучали. Успеется. Сначала нужно найти Шейлу. Быть рядом, провести с ней последних несколько часов перед тем, как для нее начнется вечное одиночество.

В коридоре он столкнулся с Эдом Сиранни. Тот виновато улыбнулся.

— Шеф один?

— Да.

— Ладно, ты узнаешь первым. Можешь меня поздравить.

— С чем?

— Я ухожу. Мне предложили кое-что получше. Нипочем не угадаешь, кто.

— Уильям Грэхем Притчетт.

С губ Сиранни сошла улыбка.

— Откуда ты знаешь?

Пол протянул руку.

— Все будет хорошо, Эд. Ты — именно тот, кто им нужен.

В сущности, Эд Сиранни сам по себе никогда не дотянет до требований Ивена Хендершота. Он всего лишь жалкий подражатель, видящий только то, что на поверхности, но не способный проникнуть вглубь настоящего порока.

Из своего кабинета он позвонил Ивену Хендершоту. Ему ответили: тот занят, просил не беспокоить.

— Я хочу узнать насчет организации похорон Шейлы Томкинс.

— Приезжайте к четырем часам, он вас примет.

В четыре Пол подъехал к городской резиденции Хендершота.

В холле Орландо молча указал на лестницу.

Наверху, в просторной комнате с разбросанными подушками, немного приподнявшись на локте, возлежал Ивен Хендершот.

Трое юных музыкантов исполняли эротический танец. Четвертый аккомпанировал им на клавесине.

— Входите, Пол.

— Я не хотел вам мешать.

Он замер у двери, чувствуя себя неуклюжим.

Хендершот не стал его утешать. Что-то в его поведении удержало Пола от расспросов.

Хрупкие юные исполнители заворожили его так же, как Хендершота.

Наконец музыка смолкла; танец кончился. Дети церемонно поклонились и упорхнули.

— Зачем вы пришли?

— Мне нужно поговорить с вами о Шейле. Если не ошибаюсь, это вы занимаетесь организацией похорон?

— Все уже кончено.

— Когда похороны?

Хендершот погладил соседнюю подушку.

— Присядьте рядом со мной.

Пол пожал плечами. И сел.

— Понимаете, — задумчиво произнес Ивен, — кажется, я полюбил вас сильнее, чем кого-либо до сих пор.

Пол не шелохнулся. Ему стало нечем дышать. Он показался себе рабом своих ощущений, висящим над пропастью. Что же делать? Рука помимо воли нашла руку Хендершота. Хендершот осторожно повернул ее ладонью вверх. Она была розовая и трепещущая. По телу разлилось тепло, потом настоящий жар. Кровь устремилась к поверхности. Все ощущения сосредоточились в руке; все остальное казалось безжизненным монолитом. Пальцы Хендершота еле ощутимо заскользили по трепещущей ладони, и вдруг — невозможно поверить! — этот человек перестал казаться старым и безобразным. Наоборот.

В мозгу зародилась фантазия, которую Пол мог только приветствовать.

Он медленно, неохотно отвел руку. На лице Хендершота отразилась досада.

Первым инстинктом Пола было извиниться, но он сдержался.

— Я хотел узнать о Шейле.

Хендершот чуть заметно отвернулся.

— Сейчас узнаете. Предварительный просмотр.

Он надавил на кнопку на пульте управления, и в дальнем конце комнаты развернулся экран, на котором появились титры «Медицинского журнала». Вот и знакомая фигура доктора Ванса в белом халате. В комнату вкатили каталку с закрытым простыней телом.

Доктор Ванс начал читать лекцию о назначении аутопсии.

— Цель хирурга — установить причину смерти…

Пол напрягся, словно в ожидании чего-то страшного. Пошла панорама стерильной хирургической палаты. Его внезапно осенило: там, под простыней — плод извращенного представления Ивена Хендершота о кровожадных наклонностях масс.

Ассистент сдернул простыню, открывая нагое женское тело.

— Господи! — ахнул Пол. — Это не… этого не может быть…

Хендершот с интересом следил за экранным действом.

— Ну конечно, мой мальчик. Тот, кто однажды видел эту роскошную плоть, ее вовек не забудет.

У Пола чуть не разорвалось сердце. Его словно лишили чего-то жизненно важного.

— Это запись, — пояснил Хендершот. — Сделанная вчера вечером.

В горле у Пола застрял комок. Он с усилием произнес:

— Это же… вскрытие!..

— Я получил разрешение от самой Шейлы. Она знала, что умирает.

Голос доктора Ванса продолжал комментировать происходящее на экране.

Хирург прицелился скальпелем. И вдруг сделал быстрый разрез от одного уха до другого.

Пол отвернулся. Он чувствовал, что его вот-вот стошнит.

— Как вы могли… использовать ее таким образом?

— В каком-то смысле, — с тонкой улыбкой ответил Хендершот, — это ее последняя звездная роль.

Полу страстно хотелось выключить установку. Но он этого не сделал. Стоит один раз спасовать, а дальше уже все идет само собой, в зависимости от обстоятельств и свойств личности.

У подножия холма сопровождавшая Иисуса толпа узрела не рай, а ад. Однако предпочла смотреть.

Хирург содрал с черепа кожу и взялся за маленькую электрическую пилу. Глаза Пола наполнились слезами.

На ладони хирурга оказался тяжелый серый комок. Обиталище бессмертной души, царство фантазии и разума. Потом эскулап извлек другой серый комочек плоти — ее язык… В комнате повеяло холодом. У Пола поползли мурашки по спине. Скальпель двинулся дальше.

— Прекратите! Умоляю, остановите это!

Кто-то обнял его за плечи, и, как ни странно, ему не было противно. Наоборот, подействовало успокаивающе. В нем исподволь зрело любопытство. Что, если Ивен Хендершот действительно может предложить что-то новое — не по силе, а по характеру? Все-таки он посвятил тонкостям любви жизнь. Эротический принц.

Он ощутил импульс и медленно повернулся к Ивену лицом. Они страстно поцеловались. В физиологическом смысле разница между этим поцелуем и поцелуем женщины была незначительна, но это была разница между уксусом и изысканным вином. Окончив поцелуй, они молча уставились друг на друга. Ивен потрепал Пола по щеке.

— Ты был несносным мальчишкой.

Пол почувствовал, что ему ничего так не хочется, как вкусить этой любви, насладиться обретенным единством. Но в напряженном взгляде Ивена мелькнула насмешка.

— Ты мог бы попытаться загладить свои дерзости.

Пол догадался: новообращенный должен научиться послушанию. Как при замедленной съемке, его рука скользнула по бедру старшего мужчины. Он расстегнул на Ивене брюки, и его охватило никогда прежде не испытанное возбуждение. Во рту пересохло.

На экране хирург исследовал мозжечок, продолговатый мозг, гланды, клиновидную кость, гортань, лобную пазуху, среднее ухо и внутреннюю поверхность черепа.

И никакой бессмертной сущности. Никакого острого клинка — пустые ножны.

Ивен ласково гладил его по голове. И каким же мелким, ничтожным, пошлым и скучным казался теперь Полу его прежний опыт! Ученик склонил голову к ногам мастера.

После долгих штормов и метаний его душа обрела наконец благословенную гавань.