Пока я был в лавке тряпичника, снаружи не осталось и намека на утреннюю тишь. Улица была полна грохота копыт и колес: стоило нам с сестрой лавочника выйти за порог — высоко над нашими головами со свистом пронесся флайер, лавируя меж шпилей и башенок. Подняв взгляд вовремя, я даже смог разглядеть его — блестящий и обтекаемый, точно капля дождя на оконном стекле.

— Наверное, тот самый офицер, что вызвал тебя, — заметила моя спутница. — Возвращается в Обитель Абсолюта. Гиппарх Серпентрионов — так Агилюс говорил?

— Твой брат? Да, что-то подобное… А как зовут тебя?

— Агия. Значит, о мономахии ты не знаешь ничего, и тебя нужно обучить. Что ж, Ипогеон тебе в помощь! Для начала нам следует отправиться в Ботанические Сады и добыть тебе аверн. У тебя хватит денег нанять фиакр?

— Наверное, хватит. Если без этого не обойтись.

— Ну, значит, ты и впрямь не переодетый армигер! Значит, ты в самом деле… тот, кем назвался.

— Да, палач. Когда мы встречаемся с этим гиппархом?

— Не раньше наступления сумерек. В это время раскрываются цветы аверна, и на Кровавом Поле начинаются поединки. Времени у нас полно, но все равно не стоит тратить его зря. Нужно достать аверн и показать тебе, как им пользуются. — Она махнула кучеру обгонявшего нас фиакра, запряженного парой онагров. — Ты хоть понимаешь, что наверняка будешь убит?

— Судя по твоим словам, все идет к этому.

— Исход поединка практически предрешен, поэтому о деньгах можешь не беспокоиться.

Агия шагнула прямо на мостовую (сколь тонки были черты ее лица, как грациозна фигура!), на миг застыв с поднятой рукой, точно статуя какой-то неизвестной пешей женщины. Я думал, она собирается погибнуть под колесами! Фиакр остановился совсем рядом, норовистые онагры заплясали перед нею, точно сатиры перед вакханкой, и она села в повозку. Несмотря на легкость ее тела, крохотный экипаж накренился. Я сел рядом с ней, тесно прижавшись бедром к ее бедру. Кучер оглянулся на нас.

— К Ботаническим Садам, — сказала Агия, и фиакр помчался вперед. — Значит, смерть тебя не волнует. Занятно!

Я ухватился за спинку кучерского сиденья.

— Что в этом особенного? На свете, должно быть, тысячи — а может, и миллионы — людей, подобных мне. Эти люди привыкают к смерти, считая, что настоящая и вправду стоящая часть их жизни — уже в прошлом.

Солнце только-только поднялось к самым высоким шпилям; свет его залил мостовую, превратив пыль в красное золото и настроив меня на философский лад. В книге, хранившейся в моей ташке, имелось повествование об ангеле (возможно, на самом деле то была одна из тех крылатых воительниц, что, по слухам, служат Автарху), сошедшем на Урс по каким-то своим делам, который был поражен случайно попавшей в него стрелой, выпущенной ребенком из игрушечного лука, и умер. Сияющие одежды его сплошь окрасились кровью, точно улицы в свете заходящего солнца, и тогда он встретился с самим Гавриилом. В одной руке архангела сверкал меч, в другой — огромная двуглавая секира, а за спиной висела на перевязи из радуги та самая труба, что однажды созовет на битву Воинство Небесное.

— Камо грядеши, малыш? — спросил Гавриил. — И почему грудь твоя красна, точно у малиновки?

— Я убит, — отвечал ангел, — и возвращаюсь к Панкреатору, дабы в последний раз слиться с ним.

— Что за вздор? Ты не можешь умереть, ибо ты — ангел, бесплотный дух!

— И все же я мертв, — сказал ангел. — Ты видишь кровь мою — отчего же не замечаешь, что не бьет она больше струей, но лишь вытекает по капле? Взгляни, сколь бледен лик мой! Разве не теплым и светлым должно быть прикосновение ангельское? Коснись десницы моей — и ощутишь, что хладна она, точно рука утопленника, извлеченного из болота! Обоняй дыхание мое — разве не зловонно оно, разве не гнилостно?

Ничего не ответил Гавриил.

— Брате мой, — сказал тогда ангел, — хоть и не веришь ты свидетельствам смерти моей, молю: оставь меня, и я избавлю от себя мироздание!

— Отчего же, я верю тебе, — отвечал Гавриил, освобождая путь ангелу. — Я лишь задумался: ведь, знай я прежде, что мы можем быть повержены, вовсе не был бы всегда столь отчаянно храбр!

— Я чувствую себя, точно архангел из той истории, — сказал я Агии. — Знал бы, что жизнь может кончиться так легко и быстро — наверное, поостерегся бы. Знаешь эту легенду? Но теперь уже все решено, этому не поможешь ни словом, ни делом. Значит, сегодня вечером тот Серпентрион убьет меня… чем? Растением? Цветком? Я перестаю понимать, что происходит! Совсем недавно я полагал, что без особых помех доберусь до городка под названием Тракс, где — уж как получится — проживу всю жизнь. Но уже вчера ночью мне пришлось делить комнату с великаном… Одно фантастичнее другого!

Она не ответила, и через некоторое время я спросил:

— Что это там за здание? Вон то, с пунцовой крышей и разветвленными колоннами? И, кажется, там толкут гвоздику в огромной ступе — по крайней мере, пахнет даже здесь.

— Монастырская трапезная. А ты хоть знаешь, как пугающе выглядишь? Когда ты вошел к нам в лавку, я подумала: вот, еще один молодой армигер, вырядившийся шутом гороховым. А потом, когда поняла, что ты и вправду палач, решила: ну и что ж, парень как парень, хоть и палач…

— Ну да, парней ты, надо думать, знала во множестве. — Сказать правду, я надеялся, что так оно и есть. Мне хотелось, чтобы она была опытнее меня; чтобы, хоть я ни на миг не воображал себя таким уж невинным и чистым, она все же оказалась менее невинна и чиста, чем я сам.

— Но в тебе есть нечто большее. У тебя лицо человека, который со дня на день унаследует два палатината и какой-нибудь неведомый мне остров — и манеры сапожника. Когда ты сказал, что не боишься умереть, ты в самом деле был уверен в этом, и из-за этой уверенности действительно как бы не боишься смерти — разве что где-то в самой глубине души… И ведь тебя ничуть не затруднит отрубить голову, скажем, мне — верно?

Улица вокруг нас кипела и бурлила. Мостовую запрудили машины, экипажи с колесами и без, влекомые разнообразным тягловым скотом и рабами, пешеходы, всадники на дромадерах, волах, метаминодонах и лошадях. С нами поравнялся открытый фиакр — почти такой же.

— Мы вас обставим! — крикнула Агия сидевшей в нем паре, перегнувшись через борт.

— Докуда? — крикнул в ответ мужчина. Я с удивлением узнал в нем сьера Рахо, с которым встречался однажды, когда был послан за книгами к мастеру Ультану.

Я схватил Агию за руку:

— Ты с ума сошла? Или это он рехнулся?

— До Ботанических Садов! Ставим хризос! Их фиакр рванулся вперед, оставив нас позади.

— Быстрее! — крикнула Агия кучеру. — Кинжала у тебя нет? Хорошо бы кольнуть его в спину, чтобы потом мог сказать, будто гнал под угрозой смерти.

— Зачем все это?

— Проверка! Сам по себе твой костюм не обманет никого, но все думают, будто ты — переодевшийся для забавы армигер. И я это только что наглядно доказала. — Фиакр наш, сильно накренившись, обогнал телегу, груженную песком. — Кроме того, мы выиграем. Я знаю этого кучера, и упряжка у него свежая. А тот, другой, возил эту шлюху полночи.

Тут я понял, что в случае нашей победы Агия будет считать выигрыш своим, а в случае проигрыша та женщина потребует с Рахо мой (несуществующий) хризос. И все-таки — как приятно было бы оконфузить его! Стремительная езда и близость смерти (я не сомневался, что в самом деле погибну от рук гиппарха) сделали меня беззаботнее, чем когда-либо за всю мою жизнь. Я обнажил «Терминус Эст» и, благодаря длине его клинка, легко смог дотянуться до онагров. Бока их уже были мокры от пота, и небольшие ранки, нанесенные мною, должны были жечь огнем.

— Это получше всякого кинжала, — объяснил я Агии. Толпа шарахалась прочь от бичей возниц. Матери бежали прочь, прижимая к себе детишек, а солдаты вскакивали на подоконники, опираясь на древки копий. Положение благоприятствовало нам: другой фиакр, несшийся впереди, расчищал нам дорогу, да к тому же его заметно задерживали прочие экипажи. Но все же мы нагоняли лишь понемногу, и, чтобы выиграть несколько элей, наш кучер, несомненно, рассчитывавший на солидные чаевые в случае выигрыша, на полной скорости направил онагров вверх по лестнице с широкими ступенями из халцедона. Казалось, мраморные плиты, статуи, колонны и пилястры валом обрушились прямо на нас! Мы проломили живую изгородь высотою с хороший дом, опрокинули тележку с засахаренными фруктами, нырнули под арку, прогрохотали вниз по лестнице, круто свернули в сторону и вновь помчались по улице, так и не узнав, в чей патио ворвались столь бесцеремонно.

Здесь в узкий промежуток между нашими экипажами затесалась тележка пекаря, запряженная овцой. Огромное заднее колесо нашего фиакра зацепило ее — свежевыпеченные булки так и брызнули на мостовую! Толчок швырнул Агию прямо на меня, и ощущение оказалось столь приятным, что я обнял ее и удержал в новом положении. Прежде я часто сжимал в объятиях тела женщин — Теклы и наемных шлюх из города. Но в этом объятье была новая горьковатая сладость, порожденная мучительным влечением к Агии.

— Хорошо, что ты сделал это, — шепнула она мне на ухо. — Терпеть не могу мужчин, которые меня хватают. С этими словами она покрыла мое лицо поцелуями. Кучер оглянулся на нас с победной ухмылкой, предоставив упряжке самой выбирать дорогу:

— Вот так! Еще сотня элей — и мы их сделали!

Круто свернув, фиакр вырвался на узкую дорожку меж двух рядов густого кустарника, и оказался прямо перед стеной огромного здания. Кучер изо всех сил натянул вожжи, но было поздно. Мы въехали в стену, и она разошлась перед нами, словно мираж. За ней оказалось громадное, мрачное помещение, где отчего-то сильно пахло сеном. Впереди был украшенный множеством голубых огоньков алтарь в виде ступенчатой пирамиды размером с добрый коттедж. Увидев его, я тут же понял, отчего видно его так хорошо: кучера сшибло с облучка или, может, он спрыгнул сам. Агия завизжала.

На полном ходу врезались мы в алтарь! Хаос, последовавший за столкновением, невозможно описать. Казалось, все вокруг кружилось в воздухе, сталкиваясь, но попадая — все это сравнимо лишь с хаосом, царившим до сотворения мира. Почва словно бы прыгнула вверх и ударила меня всею своею массой. В ушах загудело.

Я не выпускал из рук «Терминус Эст», пока летел по воздуху, но после падения его уже не было при мне. Я хотел подняться и отыскать его, но обнаружил, что не могу — не хватало сил даже сделать вдох. Где-то вдали закричали. Повернувшись набок, я собрался с силами и все же — с неимоверным трудом — встал.

Похоже, мы оказались примерно в центре помещения, размерами не уступавшего Башне Величия, однако совершенно пустого — ни внутренних стен, ни лестниц, ни какой-либо мебели. Сквозь золотистую пыль, клубящуюся в лучах света, я разглядел накренившиеся столбы из крашеного дерева. В чейне — или даже больше — над нашими головами виднелись светильники, казавшиеся лишь крохотными светлыми точками. Высоко над ними ветер, которого я не чувствовал, трепал и раздувал разноцветную крышу.

Под ногами моими — и повсюду вокруг, точно на поле какого-нибудь титана после сбора урожая — лежала солома, усеянная досками, из которых был собран алтарь. Обломки дерева были обиты листовым золотом и украшены бирюзой и аметистами. Повинуясь смутным мыслям о том, что меч нужно найти, я побрел вперед и почти сразу же наткнулся на разбитый фиакр. Рядом лежал один из онагров — я, помню, подумал, что он, должно быть, сломал себе шею.

— Палач! — позвал кто-то.

Оглянувшись, я увидел Агию, кое-как держащуюся на ногах, и спросил, цела ли она.

— Жива — и на том спасибо. Но отсюда надо уходить поскорее. Онагр мертв? — Я кивнул.

— Жаль, я могла бы сесть на него верхом. А так тебе придется, если сможешь, нести меня. Нога вряд ли выдержит…

С этими словами она сделала шаг ко мне — пришлось прыгнуть к ней, чтобы вовремя удержать от падения.

— Идем, — сказала она. — Оглядись… видишь где-нибудь выход? Скорее! — Выхода я не видел.

— Но куда нам так спешить?

— Если уж ослеп и не видишь пола, то хоть принюхайся!

Принюхавшись, я почувствовал запах не просто соломы, но — соломы горящей. Почти тут же увидел я и огонь — язычки пламени, явно только что разгоревшегося из искр, весело плясали в полумраке. Я рванулся бежать, однако ноги почти не слушались.

— Где мы?

— В Соборе Пелерин — некоторые еще называют его Храмом Когтя. Пелерины — это шайка жриц, странствующих по континенту. Они никогда не…

Агия запнулась — мы шли прямо к группе людей в алых одеждах. Или, может быть, это они шли к нам, так как неожиданно оказались совсем близко. Бритоголовые мужчины были вооружены кривыми, точно молодой месяц, блестящими ятаганами, а высокая, точно экзультантка, женщина держала в руках двуручный меч в ножнах — мой «Терминус Эст». Одета она была в длинный узкий плащ с капюшоном и длинными султанами позади.

— Наши лошади понесли, Святейшая Домницелла… — начала Агия.

— Это неважно, — оборвала ее женщина, державшая в руках мой меч.

Она была поразительно красива — но не той красотой, что возбуждает желание.

— Это принадлежит мужчине, несущему тебя. Вели ему поставить тебя на ноги и взять это. Ты можешь идти и сама.

— С трудом. Делай, как она говорит, палач.

— Ты не знаешь его имени?

— Он называл, но я забыла.

— Северьян, — сказал я, поддерживая Агию одной рукой, а другой принимая меч.

— Пусть он в руце твоей прекращает свары, — сказала женщина в алом, — но отнюдь не начинает их.

— Солома на полу этого огромного шатра горит. Тебе известно об этом, шатлена?

— Огонь будет погашен. Сестры и наши слуги уже затаптывают угли. — Она помолчала, быстро взглянув на меня, и снова обратилась к Агии:

— Среди обломков уничтоженного вами алтаря мы нашли лишь одну вещь, принадлежащую вам и, видимо, дорогую для вас. Вот этот меч. Мы вернули его вам. Не хотите ли и вы вернуть нам то, что могли найти среди обломков, и что может быть для нас дорого?

Я вспомнил об аметистах.

— Я не нашла ничего ценного, шатлена. — Агия молча покачала головой, и я продолжал:

— Там были обломки дерева, украшенного драгоценными камнями, но я не тронул их.

Бритоголовые мужчины поигрывали эфесами ятаганов и явно рвались в бой, но высокая женщина не двигалась с места. Она окинула взглядом меня, затем — Агию.

— Подойди ко мне, Северьян.

Я сделал шага три вперед, изо всех сил противясь соблазну выхватить из ножен «Терминус Эст», дабы хоть оборониться от клинков бритоголовых. Хозяйка их, взяв меня за запястья, заглянула мне в глаза. Взгляд ее глаз был спокоен, странно светел и тверд, точно то были не глаза, но бериллы.

— На нем нет вины, — сказала она.

— Ты ошибаешься, Домницелла, — пробормотал один из бритоголовых.

— Невиновен, говорю я! Отойди, Северьян, пусть вперед выйдет женщина.

Я сделал, как было сказано, и Агия с трудом сделала шаг к женщине в алом. Та, видя, что другого шага Агии не сделать, сама приблизилась к ней и взяла ее за запястья — так же как и меня. Взглянула ей в глаза, оглянулась на другую женщину, стоявшую за спиной одного из бритоголовых… Прежде чем я успел понять, что происходит, двое вооруженных ятаганами, подступив к Агии, через голову сорвали с нее платье.

— Ничего нет, Великая Мать, — сказал один из них.

— Наверное, настал тот день. Пророчество сбылось.

Агия, прикрыв грудь руками, шепнула мне:

— Эти Пелерины — сумасшедшие. Об этом все знают: будь у нас больше времени, я бы предупредила тебя.

— Верните ее тряпье, — распорядилась высокая женщина. — Коготь никогда не исчезал из памяти живущих, но сейчас покинул нас собственной волею. Препятствовать этому невозможно и непозволительно.

— Великая Мать, быть может, мы еще отыщем его среди обломков, — негромко сказала одна из женщин.

— И разве они не заплатят за содеянное? — прибавила вторая.

— Позволь нам убить их, — заропотали бритоголовые. Высокая женщина словно и не слышала их. Она уже шла прочь, и ноги ее, казалось, лишь слегка касались выстеленного соломой пола. Прочие женщины, переглянувшись, последовали за ней. Мужчины, опустив сверкающие клинки, отступили. Агия не без труда оделась. Я спросил у нее, что такое Коготь и кто такие эти Пелерины.

— Выведи меня отсюда, Северьян, и я тебе все объясню. Разговоры о них в их собственном жилище ни к чему хорошему не приведут. Что там, в стене, — прореха?

Увязая в мягкой соломе, мы пошли в указанном ею направлении. Прорехи в стене не оказалось, но я сумел приподнять край шелковой ткани шатра и выбраться наружу.