– Итак, конец бабьему лету, – с несвойственной мне резкостью объявила я в эфире в четверг рано утром.

– Восемь, семь. Фейт, заканчивай…

– Я предупреждала: наслаждайтесь, пока есть возможность.

– Шесть, пять…

– Потому что теперь, посмотрите, отсюда…

– Четыре, три…

– Надвигается холодный атлантический фронт…

– Два, один…

– Что повлечет за собой заметное понижение давления.

– Кто сдвинул кадр?

– Оставив нам лишь ноябрьский мрак.

– Ноль.

– Спасибо, Фейт, – сказала Софи. Она чуть удивленно улыбнулась мне и снова повернулась ко второй камере.

– Для тех, кто только что включил телевизор: вы смотрите «Утренние новости». Мы вернемся к вам после рекламной паузы. Наш анонс: Бодминский зверь или генетически модифицированный котенок? Десять новых способов выращивать георгины. И не забудьте – сегодня пятое ноября.

– Да, – с самодовольной улыбкой подхватил Терри, поглядывая на экран телесуфлера. – Впереди ночь Гая Фокса, и у нас есть для вас несколько полезных советов, как обезопасить себя от шумной толпы. Софи, а у тебя какие планы на эту ночь? – спросил он невинно.

– О чем ты? – Софи натянуто улыбнулась, пытаясь скрыть смущение.

– Ну, тебя ждет твой Гай, он раскошелится по такому случаю… – продолжал он игриво.

– Ну, я…

– Да, ладно, Софи, не бери в голову, – сказал он, но его широкая улыбка уже едва скрывала явную угрозу, – я уверен, в ночь фейерверков все петарды будут твои!

– Половина девятого, – повернулась Софи к камере, не отвечая ему. – А теперь новости и, как всегда, пробки на дорогах…

Я толком не понимала, о чем говорит Терри. Он, как обычно, старался задеть Софи, но сейчас у меня своих проблем было предостаточно. Я поднялась наверх, изо всех сил стараясь держать себя в руках, и села за стол. Сделав вид, что я изучаю метеокарты и с головой ушла в работу, я глотала злые слезы. Я хочу сказать, вот, полюбуйтесь: я, профессионал, зарабатывающий на жизнь тем, что заглядываю в будущее, не смогла предвидеть того, что случилось, – так слепы были мои глаза от любви к Питеру, от желания снова быть рядом. Это отвратительно! Это просто невыносимо. Я чувствовала себя так, словно в меня выстрелили из-за угла. Словно в самый разгар упоительного пира с неба налетела стая гарпий и по кусочкам разнесла угощение. Я мрачно смотрела на монитор, по которому проплывали черные тучи. Потом я подняла трубку и набрала номер Лили.

– У меня беда, – прошептала я, чувствуя, как в горле застрял ком размером с целый лимон.

– Что?

– Мне этого не вынести.

– Не хочешь же ты сказать, что тебя бросил Джос? – отозвалась она. Голос ее звучал испуганно, даже слишком испуганно.

– Нет-нет, дело не в нем, – заверила я. Стол поплыл у меня перед глазами. – Просто… дело в том, что… – Я чувствовала, как за мной следят несколько пар глаз. – Я не могу по телефону, – всхлипнула я. – Но я… ах-кх… мне надо с тобой поговорить.

– Так, Фейт, не плачь, – сказала она. – Не плачь! Мы с Дженнифер будем ждать тебя в кафе, хорошо? Встретимся «У Лангана» в час.

– У вас заказан столик, мадам? – с легким презрением осведомился официант тремя часами позже.

– Да, – ответила Лили, победоносно посмотрев на него. – Я не уверена, что мне нравятся эти обои. Идем, Фейт, – скомандовала она, перекидывая широкий шарф через плечо жестом матадора, – лучше сядем вон там.

Она поместила Дженнифер Анистон под стол, затем принялась внимательно слушать мою скорбную историю.

– Ты снова связалась с Питером? – ахнула она. Ее глаза округлились до размера блюдец. Она была ошарашена. – Боже мой, Фейт, ты играла с огнем!

– Знаю, – прошептала я, прикрывая глаза ладонью – слезы снова навернулись.

– Джос ведь ничего не подозревает? – Я помотала головой. – Слава богу! – вздохнула она, похлопав левой рукой по груди; это был жест великого облегчения. – Ты чуть не пустила все по ветру, – добавила она строго, и ее слова поразили меня своей нелепостью.

– В каком смысле «чуть не пустила по ветру»? – повторила я.

Она поерзала на стуле, потом неловко улыбнулась и впилась темно-карими глазами в мое заплаканное лицо.

– Я всего лишь хочу сказать, – начала она, потягивая минеральную воду, – что, если бы Джос узнал, он бросил бы тебя, и ты сидела бы сейчас по уши в дерьме.

Я посмотрела на нее и кивнула. Стыдно признаться, но эта мысль меня уже посещала.

– Так что в этом случае все было бы еще хуже, – заключила она.

– Сложно представить, что может быть еще хуже, – прохныкала я, – все и так просто ужасно, Лили. Как я ненавижу эту стерву! У нее будет ребенок от Питера, – протянула я, и плечи мои затряслись.

– Дорогая, – сказала Лили твердо, а по моей щеке покатилась горячая слеза, – нечего злиться на Энди, это ведь у тебя была интрижка. Сказать по правде, именно ты связалась с ее другом, и, честно говоря, это было некрасиво. Да, Фейт, это было совсем некрасиво с твоей стороны, – продолжала она возмущенно, – но я твоя лучшая подруга, и не мне тебя судить.

– Но у тебя-то тоже бывали интрижки с женатыми мужчинами, – горячо возразила я, – и не одна. Я, по крайней мере, крутила роман с собственным мужем!

– Да, но ты тем самым предала Джоса, дорогая, – недовольно заметила она. – И должна сказать тебе, я несколько удивлена.

– Пожалуйста, не надо осуждать меня, – простонала я, чувствуя, что контактные линзы сейчас выпадут из глаз. Если бы я знала, что ты так к этому отнесешься, я ни за что не рассказала бы тебе. Ты же моя подруга – где твое сочувствие!

– Фейт, – мягко сказала она, протягивая мне салфетку, – потому я и строга с тобой, что я твоя подруга. Мне очень не хотелось бы, чтобы ты упустила свой шанс с Джосом, а ты – что уж притворяться – едва не поступила именно так.

– И что с того? – Я откинулась на спинку стула и поморгала. – Мне-то нужен Питер, Лили, – Питер! – как ты не понимаешь?

Неожиданно Лили взяла меня за руку, и мы смотрели друг на друга, сидя по разные стороны стола.

– Фейт, – сказала она с чувством, – ты моя единственная настоящая подруга на всем белом свете. В глубине души я хочу, чтобы все у тебя было прекрасно. Я хочу тебе только добра.

Она произнесла, это так просто и убедительно, что я вдруг поняла: Лили говорит правду.

– Мне жаль, что ты так страдаешь, – продолжала она страстно, – но я считаю, ты в состоянии исправить сложившуюся ситуацию.

– Как? – всхлипнула я, прикладывая к глазам салфетку, всю измазанную тушью.

– Забыв об этом маленьком недоразумении, – просто сказала она. – И Джос никогда ничего не узнает. В любом случае Питер – не решение проблемы. Питер – это и есть сама проблема.

– Это не так.

– Так, – настаивала она. – Послушай, сначала он заводит роман с Энди и причиняет боль тебе; потом крутит роман с тобой и причиняет боль Энди. О чем тут еще говорить?!

– С твоих слов все выглядит намного хуже, чем было на самом деле, Лили, – сказала я, пока официант ставил перед нами салаты. – Да, у него был роман на стороне. Но он раскаялся и попытался вернуться ко мне. В это что – трудно поверить? И я тоже хотела, чтобы он вернулся. Потому что Питер – мой муж! – воскликнула я, и из глаз снова потекло. – Это просто невероятно, – я ущипнула себя за руку, – мне кажется, он все еще здесь, со мной, я чувствую его. Но тебе, Лили, этого не понять, потому что ты никогда в жизни не проводила ни с кем больше недели!

Лили смотрела на меня ошарашенно. Я никогда не говорила с ней в подобном тоне. Но, рожденный глубоким отчаянием, во мне словно прорезался новый голос, и он продолжал:

– Я люблю Питера. Я всегда любила его, теперь я понимаю это. И я хочу, чтобы он вернулся ко мне.

– Но это невозможно, – ответила Лили.

– Да, – простонала я, – уже невозможно. Питер так хотел, чтобы мы остались вместе.

На следующий день после сцены в ресторане он пришел ко мне – мы оба были разбиты – и сказал, что все еще можно исправить.

– Это возможно, Фейт, – тихо сказал он. – Мы что-нибудь придумаем. – Я смотрела на него во все глаза, покрасневшие от слез. – Я много думал об этом, – добавил он. – Мы не должны позволить разлучить нас.

– Неужели? – уныло спросила я.

– Почему мы должны сдаться?

– Потому что ребенок – это не ерунда, вот почему. Я могу смириться с изменой, теперь я знаю, что могу, но не думаю, что можно смириться с тем, что будет еще и ребенок.

– Но я хочу быть с тобой, Фейт. Я хочу жить как раньше.

– Это слишком, Питер, – заплакала я, – ребенок – это уже слишком. Ребенок, который будет всегда. От одной мысли о том, что внутри Энди растет твой ребенок, меня тошнит. Теперь я понимаю, почему мне снились айсберги, – всхлипнула я, – потому что с одним из них нам предстояло столкнуться!

– Останься со мной, Фейт, – сказал он тихо.

– Не могу. Потому что теперь Энди и ее ребенок будут вечно напоминать нам об этом ужасном времени в нашей жизни. Можно было бы притвориться, что мы счастливы, – продолжала я. – Да, конечно, можно сделать из этого хороший спектакль. Но в глубине души нам будет плохо. Думаю, я не хочу этого, Питер. Это именно то, что разрушит наши отношения. Помнишь, Джерри Холл мирилась со всеми интрижками Мика Джаггера, но именно ребенок разлучил их.

– Я должен поступить с Энди как порядочный человек, – сказал он.

– Конечно, – сказала я. – Мне, как никому другому, известно, что ты всегда поступаешь порядочно. Но мне, Питер, это испортит жизнь, а Энди даст безграничный контроль над тобой. Она будет с нами всегда. Мы никогда не сможем забыть того, что случилось. Я просто не верю в это.

– Ты действительно так считаешь? – спросил он.

Я кивнула.

– Я много думала об этом, Питер. Я пыталась посмотреть на все это и так и иначе, и все же мой ответ «нет». Я представляю себя в роли мачехи ребенка Энди и понимаю, что просто не в состоянии смириться с этим. Возможно, кто-то другой смог бы, а я не могу. Для меня все кончено, Питер, и я считаю, дальше мы должны идти каждый своей дорогой.

О да. Все кончено, поняла я с горечью. Энди, вечно курившей «Лаки Страйк», улыбнулась-таки удача, а нам остается посыпать голову пеплом.

– Ты гналась за призраком, Фейт, – услышала я шепот Лили. – Ты строила замок из песка. Потому что, даже если забыть на минуту про беременность Энди, – объяснила она, – факт остается фактом: Питер изменил тебе.

– Да, – ответила я вяло, поддевая на вилку салатный лист. – Он мне изменил. Это правда. Но я была готова простить и забыть. Сперва мне казалось, что я не смогу пережить его измену, но потом поняла, что смогу.

– В таком случае ты просто идиотка! – хмыкнула Лили презрительно.

Я смотрела на нее во все глаза. В ее лице читались насмешка и пренебрежение, губы сжались в узкую жесткую полоску. Сейчас, осмелев от отчаяния и горя, я решилась задать ей вопрос, который мечтала задать уже очень давно.

– Лили, – тихо спросила я, – почему ты всегда так непримирима в отношении Питера?

Она не ответила, но тоже смерила меня долгим взглядом, словно ей не понравился вопрос, потом моргнула и посмотрела в сторону.

– Почему ты так настроена против него? – повторила я. – Я просто не понимаю. Я, конечно, знаю, он никогда тебе не нравился…

– Да, – согласилась она. – Он никогда мне не нравился.

– Но раньше ты его как-то терпела.

– Да, – согласилась она, сделав глоток минеральной воды, – раньше терпела. Ради тебя.

– Но в последнее время, – упорно гнула я свое, – примерно год, ты как будто объявила ему войну. Да ты его попросту ненавидишь. Ты стала совершенно непримирима.

– А почему, собственно, я должна считаться с ним? – неожиданно вспылила она. – Он хоть раз считался со мной?

– Лили, – протянула я изумленно, – не верю, что это правда. Ты говоришь так, словно он твой враг. Но я могу сказать одно: это не так.

– Да неужели? – спросила она с насмешливой улыбкой.

– Да. Совершенно точно, – ответила я. – Но ты как с цепи сорвалась. На что ты злишься?

– Ну хорошо, – сказала она, водя зажигалкой по краю тарелки. – Ты права. Я признаю, что в последнее время недовольна Питером. Но единственная причина, – с жаром добавила она, – в том, как он обошелся с тобой! И хотя ты, возможно, уже и готова была его простить, то я, извини, нет.

– Но, Лили, – заметила я, – это не ты должна прощать его, а я. И если я решила, что хочу вернуть Питера, то с какой стати возражать тебе?

– Извини, Фейт, – сказала она, высокомерно поводя плечами, – я чувствую то, что чувствую. Все очень просто: твоя боль – моя боль. И да! – Она ударила ножом по тарелке. – Питер обидел меня не меньше, чем тебя.

Я опустила глаза и покачала головой. Что бы ни говорила Лили, ее реакция казалась слишком уж бурной. Я вспомнила, как Кейти однажды сказала, что в глубине души Лили ревнует меня к Питеру и считает «своей». Я взглянула на нее еще раз и перенеслась на двадцать лет назад. Я вспомнила, как в шестнадцать лет она без конца придумывала, куда мы отправимся, как только закончим школу, и как нам будет весело. Мы вместе мечтали о том, как будем разъезжать по стране, какие вечеринки будем закатывать в квартирах, снятых пополам. А я вышла замуж в двадцать лет. Я никогда не забуду, как изменилось лицо Лили и как застыло на нем осуждение, когда я сообщила, что помолвлена.

– Ты никогда не хотела, чтобы я вышла замуж за Питера, так ведь? – спросила я, пока она зажигала тонкую сигару. Повисло молчание. Лили выдохнула дым.

– Не хотела, – признала она, пожав плечами.

– Но почему? Почему ты была против?

– Мне казалось, ты все пустила на ветер.

– Что – все?

– Ну, в первую очередь, свой диплом.

– Но ты-то даже не получила диплома. Ты же бросила Кембридж на втором курсе.

– Да, но я так поступила потому, что мне представилась возможность заниматься тем, чем я всегда хотела, – работать в журналах, – объяснила она.

– А мне представилась возможность быть тем, кем я всегда хотела быть – женой и матерью.

Она закатила глаза.

– Можешь презирать меня сколько угодно, Лили, – сказала я, – но это была моя мечта. Мне никогда не хотелось сделать блистательную карьеру, как тебе, – продолжала я. – У меня не было ни блестящих способностей, ни больших амбиций, как у тебя. Я встретила Питера в девятнадцать лет, и стрела Амура попала точно в цель. Можешь состряпать из этого неплохой сюжет для своего журнала – что-нибудь типа «Когда первая любовь становится последней», – но именно так и вышло у меня с Питером. Ты всегда была нетерпима к нему, Лили, но это не твоя жизнь, а моя. Я отчаянно хотела бы вновь оказаться с Питером вместе, – закончила я тихо. – И меня убивает то, что это невозможно.

Она крутила солонку, опустив глаза вниз на стол, и я впервые увидела, как по ее прекрасному лицу тенью скользнуло виноватое выражение.

– Ну… А это точно его ребенок? – неловко спросила она.

– Да, в этом нет сомнения.

– А откуда он знает, что она беременна?

– Она сделала тест.

– И какой срок?

– Два с половиной месяца.

– Похоже, это случилось во время их поездки в Штаты.

– Не знаю я, когда это случилось, – пробормотала я мрачно, – я только знаю, что мы оба помешались от горя.

– Дети уже знают?

– Пока нет. Можно еще подождать. Питер скажет им в конце четверти.

– Мне очень жаль, – сказала Лили, когда мы встали, – мне очень жаль, что ты несчастна. Правда. Но мне при этом кажется, что тебе неслыханно повезло, что рядом есть такой человек, как Джос.

Я уставилась на дверь, сосредоточив все внимание на красной надписи «Входа нет».

– Да, – произнесла я без выражения, – пожалуй, мне повезло, что он все еще со мной.

– А ты уверена, что он не знает? – добавила она, сгребая Дженнифер в охапку.

– Это очень странно, – бросила я через плечо, – но он даже ничего не заподозрил.

Возвращаясь на метро в Чизуик, я снова подумала об этом. Я подумала, как странно, что Джос, казалось, совсем не заметил, что последний месяц я была сама не своя. Мое возбуждение от встреч с Питером должно же было как-то проявиться, несмотря на все сказки, которые я выдумывала. Вот почему мне снились паутины, поняла я: потому что я стала экспертом в плетении лжи. Но Джос не только не обратил внимания на мое двусмысленное поведение, он стал даже еще нежнее, чем прежде.

Мне действительно повезло, решила я и тяжело вздохнула, и Лили сказала мне хоть и горькую, но правду. Возвращение к Питеру было иллюзией. Всего лишь иллюзией. Растаявшим миражом. Что же мне теперь делать, думала я, мчась в поезде на запад. Ужас одиночества окатил ледяной волной – одной мне не справиться. А при мысли о том, что надо будет начинать все с нуля еще с одним мужчиной, у меня подкосились ноги. Итак, я решила, что буду уповать на помощь свыше и останусь с Джосом. Тут было нечем гордиться. По правде говоря, я почувствовала отвращение к самой себе. Но что бы вы сделали на моем месте? Джос был здесь, рядом, я по-прежнему была нужна ему, а мне не хотелось остаться одной. И хотя я и презирала себя за это, думаю, все мы время от времени занимаемся такой вот арифметикой.

Когда я вернулась домой, я услышала приветливое послание от Джоса на автоответчике: «Я загляну в воскресенье вечером, милая, – говорил он. – Можем сходить посмотреть фейерверк». Я почувствовала огромное облегчение от того, что мы можем продолжать общаться, как раньше. Второе сообщение было от Роури Читем-Стэбба. Он давно уже не звонил.

– Прошу прощения за долгое молчание, миссис Смит, – учтиво извинился он, когда я ему перезвонила.

– Ничего страшного, – ответила я.

– У меня было много дел.

– Разумеется. Я понимаю, – сказала я.

– Полагаю, вы уже в нетерпении и мечтаете поскорее закончить?

– В общем, не совсем. Хотя… да, конечно же.

– Спасибо, что прислали все бумаги.

– Не за что.

– Но теперь, я думаю, пришло время поднажать. Так что давайте поторопим дело, как вы считаете? В том смысле, что причин откладывать у нас нет, не так ли, миссис Смит?

– Нет, больше нет, – ответила я.

– Предварительное решение суда появится в конце месяца и вступит в силу через шесть недель и один день. Это значит, к январю вы будете уже свободны.

Январь? Месяц, в котором мы поженились.

– Теперь еще один вопрос: вы хотите, чтобы я сам подал документы для окончательного решения суда? Это многое бы упростило, вам не пришлось бы подписывать все эти мерзкие бумаги. Мне взять это на себя, миссис Смит?

– Да, – уныло сказала я, – пожалуйста.

– Хорошо. Итак, вы довольны?

– О, я просто счастлива! – сказала я.

– Монетку для Гая Фокса! – попросили двое мальчуганов в воскресенье утром, когда я шла за газетой.

– Что? – очнулась я.

– Монетку мисс! – повторили они.

Я оглядела их потрепанный наряд и нехотя открыла сумочку.

– Вот, держи, – сказала я, вздыхая, и дала одному из них двадцать пенсов.

– И это все? – спросил он недовольно.

– Да, – сказала я тоном, не терпящим возражений, – это все.

– Обычно нам дают хотя бы фунт, – обиженно протянул его дружок.

– Ну, а я не дам, – отрезала я.

Ну, мисс, пожалуйста, дайте еще.

– Я сказала нет, неблагодарные щенки!

Грэм удивленно поднял голову. Как я уже говорила, он всегда очень чутко улавливает мое настроение. В любом случае, подумала я, они больше напоминают попрошаек. Да, именно так. И я никогда не позволила бы Мэтту заниматься чем-то подобным. И тут, вот уж действительно ужас, мимо прошла беременная женщина. У нее был огромный живот, он поднимал ее платье парусом, и от взгляда на этот живот меня замутило. Чуть позже молодая мамочка задела меня плечом, пробираясь вперед с детской коляской, и меня захлестнула волна прямо-таки физической боли! У меня предродовая депрессия, подумала я с горечью. Меня тошнит по утрам, как и бывает в таких случаях. Потому что при мысли о том, что внутри Энди зреет плод, мой организм начинает вырабатывать яд и желчь. Мизантропик. Вот кто я. Мисс Энн Тропик, мрачно хмыкнула я про себя. Наконец я дошла до киоска, и первым делом увидела – да что же это? – «Журнал для родителей». О боже! И еще «Мать и дитя». Но тут вся моя злость испарилась, и я не веря глазам своим уставилась на свежие газеты.

СЕКСУАЛЬНЫЙ СКАНДАЛ В «УТРЕННИХ НОВОСТЯХ»! – объявила «Санди Экспресс».

ПОЗОР ТЕЛЕВЕДУЩЕЙ УТРЕННЕЙ ПРОГРАММЫ! – вторила «Мейл».

В ПОСТЕЛИ С СОФИ! – заливалась «Санди Миррор».

ТАЙНЫЕ СВЯЗИ ТЕЛЕЗВЕЗДЫ! – завлекали «Ньюс». – Эксклюзивный репортаж! Страницы 2, 3, 4, 5, 6, 7, 9 и 23!

У меня упало сердце. Дрожащими руками я скупила все мыслимые газеты и поспешила домой, где тут же разложила их на кухонном столе и стала просматривать. История была столь оглушительна, что у меня глаза вылезали из орбит, и я чуть не потеряла линзы.

Возможно, для кого-то Софи Уолш – это приветливая, спокойная, собранная телеведущая, которая каждое утро появляется на ваших экранах, – писала «Мейл». – Но двадцатичетырехлетняя выпускница Оксфорда, этакий синий чулок, скрывала под своей невозмутимой внешностью секрет столь грязный, что сейчас он грозит разрушить ее карьеру. Бывшая любовница требует вернуть ей ценности и украшения, подаренные Софи на протяжении двухлетней связи, – говорилось дальше. – Лавиния Дэвенпорт, сорока пяти лет, председатель «Дигиформ», фирмы-производителя телеоборудования, подала иск на десять тысяч фунтов. Их отношения с Уолш оборвались восемь месяцев назад, после того как Уолш стала встречаться с блистательной представительницей по связям с общественностью в мире моды Александрой Джонс, двадцати трех лет Как только все открылось, будущая карьера Уолш на телевидении оказалась под угрозой.

Так вот оно что, поняла я. Значит, Алекс – женщина? А потом я подумала, а почему, собственно, будущее Софи под угрозой? Что с того, что она лесбиянка? Ну что за ублюдки эти издатели желтых газетенок! Я стала читать дальше, и мое сердце ухнуло куда-то в пятки.

Лавиния Дэвенпорт дала интервью воскресной газете. Она упоминает о том, как познакомилась с Уолш, когда та работала стриптизершей в лесбийском ночном клубе «Кэнди Бар» в Сохо. Дэвенпорт признается, что сунула двадцатифунтовую купюру Софи в лифчик…

Я открыла «Ньюс» и там, на второй и третьей страницах, увидела две огромные фотографии Софи. Она выглядела на них немного моложе, и на ней не было ничего, кроме пикантного боа из перьев да пары белых вечерних перчаток. Боже мой, подумала я. Бедная девочка. Это было ужасно. Даррилу это совсем не понравится. И в этот момент я вспомнила, как Софи однажды сказала: «Бульварные газетенки могли бы хорошо повеселиться за мой счет».

Теперь я открыла страницы четыре и пять. Под фотографией заплаканной Лавинии Дэвенпорт было напечатано интервью, в котором та изливала душу, переполненную своим «разочарованием» в Софи.

Я обезумела от горя, когда узнала об измене Софи… Я содержала ее два года… Я обеспечивала эту девчонку, одевала ее с ног до головы… Шанель, Феррагамо… Она использовала меня, а потом бросила, как ненужную вещь… Я считаю, что матери семейств, которые смотрят на нее каждое утро, должны знать всю правду о ее порочном прошлом.

Как это подло, подумала я с отвращением. Как подло! Эта женщина была председателем процветающей фирмы, и в ее поступке не виделось никакого смысла. Причина могла быть только одна – месть. Она решила лишить Софи карьеры во что бы то ни стало. И тут я вспомнила злобные намеки Терри насчет того, что в ночь фейерверков все петарды достанутся Софи. Да, это взрывоопасно, поняла я, отбрасывая газеты. Терри и Татьяна. Конечно! Кто же еще? Я вспомнила злые замечания Терри на совещании. О да, эти двое на славу порылись в чужом белье.

Весь день вокруг взрывались петарды и трещали фейерверки, заставляя вздрагивать и Грэма, и меня. В семь приехал Джос. Я приготовила ужин, и все было вроде бы хорошо. Мы решили, что не пойдем на салют далеко в парк. Вместо этого мы вышли в сад, где стояли и смотрели, как небо рассекает красно-рыжий блицкриг.

ПИ-УУУУУУУУУ! БУММ! – словно бы слышались отголоски Первой Мировой войны.

ТРА-КАТА-КАТА-КАТА-КА-ТАМ! – трещало, как из пулемета. Ракеты взлетали вверх, оставляя за собой яркий след на темном небе. А потом раздавалось: УИИИИИИИИИ! УИИИИИИИИИ! – словно безумный свист падающих снарядов. Теперь по небу неслись, извиваясь, десятки огромных серебряных головастиков. «Они похожи на сперматозоиды», – подумала я и загрустила.

УУУУУУХ! – Падало сердце под звуки фейерверков. А потом: ААААХХХХХ! – и последние петарды устремились вверх, подобно военным ракетам «земля-воздух». Миг они еще горели в темноте, потом побледнели, стали меркнуть, и наконец растворились.

Редкие взрывы доносились со стороны соседних домов еще долго после того, как мы ушли спать. Я лежала и, глядя в потолок, слушала назойливый треск.

– Фейт, с тобой все в порядке? – прошептал Джос. – Уже половина второго.

– Что?

– Кажется, тебе никак не уснуть.

– Разве?

– Тебя что-то беспокоит?

– А, нет-нет-нет, – солгала я. – Это просто фейерверки.

Но в конце концов я, видимо, забылась, потому что сигнал будильника в три тридцать пронзил мой сон роем иголок, равномерно впивающихся в голову. Я в буквальном смысле вытолкала себя из постели.

Приехав на работу без десяти пять, я проглотила две чашки двойного эспрессо и открыла газеты. Софи по-прежнему была на первых полосах.

ВРЕМЕННОЕ ОТСТРАНЕНИЕ СОФИ ОТ ДОЛЖНОСТИ! – заливалась «Миррор».

ОТСТАВКА ЛЕСБИЯНКИ! – визжала «Сан».

У СОФИ РЕКЛАМНАЯ ПАУЗА! – не унималась «Мейл». Тут же поместили фотографии Софи, бледной и расстроенной, выезжающей из квартиры в Хэмпстеде. В «Дейли Экспресс» было опубликовано отвратительное интервью с Терри, в котором он говорил, как ему «грустно», что все так вышло. Очень жаль… ее карьера шла так хорошо… ей с самого начала не следовало скрытничать… нет, нет, никто из нас не догадывался… да, ведь это семейное шоу… нет, нет, конечно, меня это не радует… я ужасно расстроен…

Да, ты просто в отчаянии, злобно сказала я про себя, глядя, как он прохаживается с победоносным видом, точно павлин.

– Бедное дитя, – сказал Икбол, когда я спустилась гримироваться. – У нее так хорошо получалось.

– Она замечательная ведущая, – подхватила Мэриан. – Она не заслужила всего этого. А Татти получила что хотела, – добавила она. – Смотрите!

На угловом мониторе мы увидели, как Татьяна заняла желанное место на диване рядом с Терри.

– Как ты думаешь, Софи вернется? – спросила я Икбола, пока он наносил мне грим.

– Очень сомневаюсь, – ответил он.

– Но это не имеет никакого отношения к ее работе.

– Да, но ты же знаешь Даррила. Он, несомненно, уже говорит, что она принесла нашей программе дурную славу.

– Дурную славу! – воскликнула я. – Да разве можно принести дурную славу программе, которая ежедневно потчует зрителей полоумными старушками, говорящими попугаями и прочей чепухой?

Я с трудом приступила к своим обязанностям. Тоска по Питеру усугублялась тем, что рядом не было Софи, мне не хватало ее дружеского присутствия. Я не могу сказать, что мы были близкими подругами, но за последний месяц мы стали как бы союзницами. Я всегда помнила о том, как она меня поддержала, и сейчас мне тоже хотелось ей помочь. Но что я могу? У меня был номер ее телефона, и я решила позвонить, когда приду с работы.

Позвоню днем, пообещала я себе, вернувшись домой в пятнадцать минут одиннадцатого.

Я взяла Грэма, и мы отправились на прогулку на пустырь Чизуик, испещренный следами ночных фейерверков. Вернувшись, я просто-таки свалилась на кровать. Но несмотря на то что я страшно устала, мой разум был перевозбужден, и сон не шел. Отчаявшись, я потянулась и включила приемник, настроенный на Радио 4.

– Программу «Женский час» вы сможете услышать завтра, в это же время, – говорила ведущая. – Сегодняшний выпуск вела Дженни Мюррей, продюсер Мими Кларк.

Мими, откликнулось измученное сознание. Мы не виделись уже несколько месяцев. Она была занята ребенком, я избегала близких друзей из-за развода. Я вспомнила, что она хотела пригласить Лили в «Женский час». Хорошая программа, кстати. Женский час… Ну конечно! Я скинула одеяло, бросилась вниз и набрала нужный телефон.

– Фейт! – тепло говорила Мими пять минут спустя. – Какой приятный сюрприз! Я как раз вспоминала о тебе, – добавила она. – Что там за шум и гам у вас на телевидении?

– Я, собственно, поэтому и звоню, – объяснила я, чуть задыхаясь. – Софи Уолш – мой друг. Ее самым гнусным образом подставили, Мими, и ей срочно нужна реабилитация в глазах зрителей. Ты не могла бы пригласить ее в свою программу?

– Да, это можно организовать, – рассудительно ответила она. – Я только не совсем представляю, в каком контексте это преподнести. Слушай, я поговорю с редактором, но я обещаю, что сделаю все, что в моих силах. Не знаешь, кто ее агент?

– Сван Бартон – номер есть в справочнике.

– А как ты сама, Фейт? – добавила Мими ласково. – Извини, что давно не звонила.

– Да ничего, все нормально. Я… в порядке.

– До меня дошли приятные слухи, что вы с Питером почти помирились.

Мне словно нож вонзили в сердце.

– Это не так, – уныло ответила я. – Мы разводимся.

– О, мне так жаль, Фейт, – пробормотала она. – Вы казались всегда такими счастливыми.

– Мы и были счастливыми, – ответила я. – Пятнадцать лет, Мими. Мы были счастливы, как моллюски во время прилива.

Положив трубку, я подумала, что мы с Питером не разговаривали вот уже пять дней. Возможно, это не имеет никакого значения – в конце концов, о чем бы мы стали говорить? Раненое животное убегает и прячется, мы сделали то же самое. Дети опять не приезжали на выходные. И ему незачем было звонить; и хотя я невыносимо скучала по нему, так было лучше. Потому что говорить с ним и знать, что мы никогда не будем вместе, было бы невыносимо больно. И увидеть его будет пыткой, мне придется научиться смотреть на него новыми глазами. Я должна жить дальше, сказала я себе, жить своей жизнью. Я должна постараться и – как это говорят? – закрыть эту тему, потому что моя замужняя жизнь скоро закончится. Итак, после всех катастрофических последствий романа с Питером, стрелка моего эмоционального компаса стала медленно клониться в сторону Джоса.

Вечером, когда мы ужинали, я рассказала ему, что у Энди будет ребенок. Он, казалось, был искренне поражен.

– Он знал, что она пытается забеременеть?

– Не совсем. Она просто сделала так, как хотела.

– Не думаю, что женщинам следует так поступать, – сказал он. При этих словах его всего передернуло, но я догадалась почему.

– Все в порядке, – нежно сказала я, – тебе не о чем волноваться. Я никогда не поступлю так с тобой.

Он потянулся через стол и взял меня за руку, тихонько ее пожав.

– Я знаю.

– Но Энди сочла это возможным, – продолжала я. – И она правильно рассчитала, что Питер никуда не денется. Понимаешь, Питер очень порядочный человек, – добавила я. – Он всегда поступает так, как следует.

Джос убрал тарелки и крепко обнял меня.

– Так это из-за ее беременности ты в последнее время стала такой сдержанной, Фейт?

Я кивнула, испытывая облегчение от того, что мне дали подсказку.

– Полагаю, это неприятно удивило тебя? – добавил он.

– Да уж, до костей проняло.

– Что?

– В том смысле что… да, мне было неприятно, потому что мы еще даже не разведены.

– Но не станешь же ты утверждать, что это имеет для тебя значение, – мягко говорил Джос. А я подумала: «Если бы ты только знал». – Питер живет своей жизнью, – резонно заметил он, – и ты тоже. Давай лучше поговорим теперь о чем-нибудь приятном. Я хочу забронировать путевки на Теркс и Кайкос. Ты готова обсудить числа?

При мысли об отпуске я воспряла духом. Больше года я никуда не уезжала. Полная смена декораций и теплое солнце, возможно, пойдут мне на пользу и улучшат мое настроение. Возможность побыть вдвоем с Джосом, наедине, позволит нам стать ближе. Так что на следующий же день я попросила отпуск, затем Джос заказал билеты на Карибы: мы вылетали пятого декабря. В тот вечер, чистя зубы, я остановилась взглядом на отражении картины, которую Джос нарисовал на стене ванной. Я смотрела на пальмы, казавшиеся настоящими, и лазурное море и думала, что скоро все это воплотится в реальность.

А на работе пока что помалкивали об отстранении Софи. Она была вычеркнута из разговоров, как советский диссидент из учебника по истории. К понедельнику табличка с именем исчезла с двери ее гримерной. С Софи было покончено. Она прекратила свое существование. Я трижды пыталась до нее дозвониться, но все время попадала на автоответчик. И я решила, что она просто не хочет ни с кем говорить. Так что я очень удивилась, когда, включив Радио 4 в среду вечером, услышала в программе «Лабиринт морали»:

– Сегодня мы говорим о свободе прессы. Мы пригласили в студию Софи Уолш, – начал программу Майкл Бьорк.

– Это же Софи! – воскликнула я, обращаясь к Грэму. Он завилял хвостом.

– Софи, – продолжал Майкл Бьорк, – ваша личная жизнь была выставлена напоказ и в бульварной прессе, и в уважаемых изданиях на этой неделе. Можно ли сказать, что вы сторонница закона о неприкосновенности личной жизни?

Еще бы, подумала я. Было слышно, как Софи вздохнула, собираясь с мыслями, а потом ответила:

– Первым об этом заговорил французский историк Алексис де Токевиль. Он заявил, что наряду с неоспоримыми преимуществами, которые дает свобода слова, необходимо учитывать и неизбежное зло, которое она порождает. Я категорически против ограничения свободы слова в печати; я целиком и полностью за то, что у нас уже существует – за саморегулирование.

Послышался изумленный вздох остальных участников дискуссии.

– И что же, вы ничего не имеете против того, как с вами обошлись? – спросил Дэвид Старки с негодованием.

– Нет, это вовсе не то, что я хочу сказать, – спокойно продолжала Софи. – Конечно, я против. Конечно, никому не нравится, когда восемь фотографов беспрестанно дежурят под окном и норовят снять тебя каждый раз, как ты выглядываешь из дома. Никому не нравится, когда роются в твоих мешках с мусором и вскрывают почту. Никому не нравится, когда подставное лицо обзванивает всех твоих знакомых в поисках компромата. Но я хочу сказать, что моя любовь к свободе прессы сильнее, чем мое неудовольствие от вторжения в личную жизнь.

– Но в вашу жизнь не просто вторглись, над ней злостно надругались! – горячо заявила Джанет Дэйли.

– Да, – согласилась Софи, – вы совершенно правы.

– И правительство, апеллируя к Европейской декларации прав человека, может запретить газетам публиковать истории, подобные вашей, которые не представляют интереса для широкой общественности.

– Это так, – ответила Софи, – но я считаю, это было бы ошибкой. В итоге мы получили бы прессу, контролируемую парламентом, а я не могу представить себе ничего хуже. В итоге, – продолжала она, – остается лишь два пути. Либо журналисты – рупоры сильных мира сего, и тогда они работают по их указке, либо – независимые корреспонденты, и тогда они подвержены физическому риску. Нужно ли нам это? Естественно, нет. Свободная пресса – свободная настолько, чтобы совершать иногда даже негативные поступки, – остается живым оплотом демократии. Как еще попались бы на крючок такие, как Максвелл или Джонатан Эткинс, если бы прессе можно было закрыть рот? И если член совета министров обманывает жену, одновременно обещая своим избирателям лучшую жизнь, они имеют право узнать про жену и обман, не правда ли?

– Да, но ваша история не затрагивала никаких интересов общественности, – настаивал Майкл Бьорк.

– Никаких, – отвечала она. – Совершенно никаких. Это было просто развлечение, способ возбудить читательский интерес и пощекотать нервы. Но это на самом деле правда, – добавила она, – так на что же мне жаловаться? Меня не оболгали. Хотя я решительно отвергаю требования мисс Дэвенпорт вернуть ей некоторые вещи, которые она по собственной воле подарила мне, и хотя я готова оспорить ценность, которую она им приписывает, я сама разберусь с этой проблемой. Но в основном, – заключила она, – отвечая на ваш вопрос, я повторю: это была честная игра.

– Как вы можете спокойно об этом говорить? – скептически заметила Джанет Дэйли. – Вы мазохистка?

– Нет, я реалистка, – ответила Софи. – Я знала, что этот эпизод имел место в моем прошлом и что в один прекрасный день он может выплыть наружу. Но я добровольно выбрала свою работу: ежедневно на меня смотрели миллионы зрителей. А если человек идет на это, он в какой-то степени сам лишает себя права на абсолютную неприкосновенность личной жизни. Я жалею о том, что меня уволили, – заключила Софи, – не только потому, что в этом не было необходимости, но еще и потому, что я хорошо выполняла свою работу. Но это не имеет отношения к обсуждаемой нами теме, и мои адвокаты займутся этим вопросом.

– Софи, большое вам спасибо, – поблагодарил Майкл Бьорк.

Я схватила трубку и набрала номер Мими.

– Мими, я только что слышала Софи по радио. Она прекрасно говорила! – сказала я. – Это ведь ты устроила? Спасибо!

– Ну, я просто услышала, что в «Лабиринте морали» планируют дискуссию о свободе слова в прессе, – объяснила она, – вот я и позвонила редактору. Они все в один голос благодарили меня потом, такое сильное впечатление произвела Софи.

Я набросала Софи пару строк, чтобы передать через ее агента, о том, как великолепно она держалась, и выразила надежду увидеться. А пока Татьяну оставили в качестве соведущей Терри, и жизнь пошла своим чередом. Джос должен был приступить к работе в «Опера Норт» в январе, и я стала с нетерпением ждать отъезда.

– Конечно, мы присмотрим за Грэмом, – сказала мама, когда я ей позвонила. – Теркс и Кайкос, как замечательно! Оттуда рукой подать до Кубы, дорогая, старая Гавана просто очаровательна. И потом, Гаити тоже рядом, а еще вы могли бы посетить Доминиканскую республику.

– Мама, – перебила я, – я не хочу всего этого. Я хочу остановиться в одном месте, никуда не переезжая. Мне столько пришлось пережить за этот год, – добавила я устало. – Мне просто… нужно отдохнуть.

– Конечно, нужно, дорогая. И ты чудесно отдохнешь рядом с Джосом, – добавила она, – раз вы едете вместе. Ты уже познакомилась с его родителями?

– Мы едем знакомиться с его мамой на следующей неделе. Она живет где-то недалеко от Ковентри.

– А с папой?

– Он не общается с отцом, – объяснила я. – И никогда не заговаривает о нем, так что я не спрашиваю.

– Ну, мы тоже с нетерпением ждем знакомства с Джосом, Фейт. Как Питер? – добавила она.

– Нормально, я думаю. Ну, честно говоря, я не совсем в курсе.

Я не могла заставить себя рассказать маме о том, что Энди беременна. Я едва могла об этом думать, не то что обсуждать с кем-нибудь. Я старалась подавить мысли о ее растущем животе, пытаясь склеить трещинки, которые уже было наметились в отношениях с Джосом.

– Я уверен, ты понравишься маме, – сказал он, когда на следующей неделе мы ехали по дороге M 1 в направлении Ковентри. – У нее такое чувство, что она тебя уже знает, – добавил он радостно, – потому что она часто видит тебя по телевизору.

– Я тоже уверена, что она мне понравится, – сказала я. Потом я набрала побольше воздуха и добавила: – Джос, я надеюсь, ты не против, если я спрошу тебя еще кое о чем. Что с твоим отцом? Вы когда-нибудь видитесь?

– Нет, – ответил он резко. – Не видимся.

– Извини, – сказала я, глядя на его потемневшее лицо. – Я не хотела совать нос куда не следует.

– Все в порядке, – произнес он извиняющимся тоном. – Ты имеешь право знать, но тут не о чем особо говорить. Суть в том, что отец не очень-то нас жаловал. Он бросил мать. Мне было три года, когда он ушел от нас, так что я его почти не помню.

– Почему он ушел?

– Он обвинял мать в том, что она утратила к нему всякий интерес и посвящает себя только мне. Вскоре он завел другую женщину и они уехали во Францию. Это было в 1967-м, Фейт, и с тех пор я его больше не видел.

– А ты хотел бы?

– Нет. Я – нет. Он хотел бы, – добавил он. – Он пишет мне время от времени, но, боюсь, уже слишком поздно.

Пока мы ехали, я смотрела в окно, размышляя о том, что сказал Джос. Как грустно, думала я. Как страшно грустно знать, что твой собственный отец отвернулся от тебя. Это многое объясняет в поведении Джоса, поняла я, и не в последнюю очередь его потребность в одобрении и любви. Бедный Джос. Он, должно быть, всю жизнь пытается возместить эту потерю. К этому времени небо сплошь затянули серые слоистые облака, полил унылый дождь. Сквозь мерно скользящие по ветровому стеклу «дворники» я смотрела вперед на черную ленту дороги. Серебряные березы по обочинам казались осиротелыми, сбросив листья. Мы проехали Нортэмптон, указатель на Ковентри, потом свернули на M 6. Вскоре мы притормозили напротив дома на две семьи где-то к северу от города. Паркуя машину, Джос дважды посигналил, дверь распахнулась, и на пороге появилась его мать. Они были так похожи, хотя черты Джоса казались, несомненно, мужественнее. Но у нее был тот же овал лица, те же большие серые глаза и вьющиеся волосы.

– Здравствуйте, миссис Картрайт, – сказала я, протягивая руку. Моя неуверенность испарилась как дым, когда в ответ она тепло заключила меня в объятия.

– Фейт! – воскликнула она, сияя счастливой улыбкой. – Как приятно познакомиться. Джос все время говорит о вас. И пожалуйста, не называйте меня миссис Картрайт, – добавила она, – зовите меня просто Ивонн.

Обезоруженная радушным приемом, я улыбнулась и прошла вслед за ней в дом. У меня отлегло от сердца, что она оказалась так приветлива, я не могла представить заранее, как она меня встретит. Я сняла пальто, отдала ей, потом огляделась и обмерла. Все стены были сплошь покрыты работами Джоса. Эскизы к оперным и театральным постановкам соседствовали с наградами и премиями. Все пространство вдоль лестницы было увешано афишами его спектаклей. Там была «Кармен», поставленная в «Колизее», «Искатели жемчуга» – в Риме, «Отелло» – в Национальном театре, «Гедда Габлер» по Ибсену – в Королевской шекспировской труппе. Все, что попадалось на глаза, возвещало об успехах Джоса. Но что меня больше всего поразило, так это фотографии; по бокам лестницы висело не меньше восьми Джосов, и еще шесть выстроились в ряд на столе в холле. В маленькой гостиной его лицо взирало из доброй дюжины серебряных рамок. Вот он впервые идет в школу; вот, подростком, сидит на велосипеде; вот он в художественной школе получает премию. А здесь он в мастерской, одет в вымазанный краской халат, работает над декорациями; и снова он – на каком-то празднике, его русые волосы кажутся белыми на солнце. Вот фотографии с дирижером Бернардом Хайтингом, со знаменитыми режиссерами Сэмом Мендесом и Тревором Нанном. Здесь он стоит в обнимку с Дарси Бассел, это прима-балерина в Ковент-Гардене, а там – несколько снимков с Ивонн.

– Вот это да! – сказала я с восхищением. – Вы явно очень гордитесь Джосом.

– О да, – сказала она. – Очень.

– Извини за все эти фотографии, – сказал Джос с улыбкой. – Меня они очень смущают, но маме нравится этот музей.

– Еще бы! – воскликнула она со смешком. – Я его поклонница номер один!

Пока Джос помогал матери на кухне, я задумалась о фотографиях у себя дома. По одной детской фотографии стоит у меня на столе в гостиной, да свадебный снимок на буфете. Мы сели пить чай, и я рассказывала о себе и о детях. Мне нравилось говорить с Ивонн, хотя она не упускала ни одной возможности похвалить сына.

– Он прекрасный мальчик, правда… у него все получается… он никогда не забывает обо мне, правда, дорогой?.. Я хожу почти на все его спектакли… не смогла выбраться на «Мадам Баттерфляй»… плохо себя чувствовала… да-да, сейчас уже лучше, спасибо… о да, до Лондона так далеко.

Джос – все, что у нее есть в жизни, подумала я, продолжая разговор. У нее нет ни мужа, ни других детей. Джос – смысл ее существования, все ее мысли вертятся вокруг него. Он пошел на кухню заварить еще чаю, и мы остались наедине. Чтобы избежать неловкой паузы в разговоре, я решила рассказать ей про поездку на Пэррот Кей. Но я и рта не успела открыть, как она заговорила, и то, что я услышала, повергло меня в изумление.

– Я хочу поблагодарить вас, Фейт, – торжественно произнесла она заговорщицким шепотом.

– Поблагодарить? – удивилась я. – За что?

– За то, что приносите Джосу столько счастья. – Я покраснела. – Я никогда еще не видела его таким довольным.

– Правда? – улыбнулась я. Я считала, что лучше сменить тему, но она явно намеревалась продолжать.

– Знаете, у него были подружки, – сказала она, стряхивая невидимую пылинку с юбки.

– Да? – сказала я. – Он никогда не рассказывал о прошлом.

– Боже мой, конечно, были, – тихонько засмеялась она. – Оно и понятно, он очень привлекательный мужчина.

– Да, очень, – согласилась я.

– А привлекательный и талантливый мужчина всегда притягивает женщин.

– Да, конечно.

– Некоторые просто с ума сходили от желания выскочить за него замуж.

– Да? – вежливо отозвалась я. Это было больше, чем я хотела бы знать.

– И боюсь, одна или две из них были чересчур настойчивы.

– Неужели?

– О да. Очень настойчивы. А это еще к чему?

– Иногда он привозил их сюда, – продолжала она, – они были так подавлены. И они говорили мне: «Ивонн, он просто не хочет сделать шаг». Конечно, я им сочувствовала, – продолжала она искренне, – но что я могла поделать? Вы понимаете, он не готов был сделать этот шаг – по крайней мере, пока не встретил вас. Он обожает ваших детей, – прибавила она.

– Да, он ласков с ними, – сказала я.

– Я уверена, он был бы прекрасным отцом.

– Да, не сомневаюсь.

Когда мы возвращались в Лондон, я повернулась к Джосу в машине.

– Твоя мать рассказала мне о твоем бурном прошлом, – призналась я с улыбкой.

– Что? – спросил он немного нервно.

– Она раскрыла мне все твои темные тайны, – пошутила я.

– Да? И что она рассказала?

– Ууу, много всего, – поддразнивала я. – Про всех твоих подружек. Гарем, можно сказать.

– Нет, что она тебе… рассказала? – повторил он. Его губы были сжаты в тонкую линию.

– Да я просто шучу, дорогой, – успокоила я его. – Ничего плохого она не сказала. Конечно нет – она считает тебя совершенством. Все, что она сказала, это то, что ты будешь хорошим отцом. Но я и так это знаю.

Джос включил радио. Это было повторение передачи «Начни неделю». К своему удивлению, я снова услышала голос Софи. Так вот почему она не перезвонила, она была занята. Софи говорила о Евросоюзе.

– Концепция поэтапного вступления европейских стран в Союз таит в себе серьезную опасность… Франция и Германия находятся буквально в шаге от… Вполне готовый политический союз… Распространение мажоритарной избирательной системы…

– Это Софи, моя подруга! – сообщила я радостно. – Ну, знаешь, с телевидения.

Вдруг рука Джоса потянулась к приемнику.

– О, дорогой, пожалуйста, не переключай, я хочу послушать.

– Европа должна оставаться сообществом равноправных государств… Руководящие структуры Евросоюза должны формироваться всеми странами-участницами… и, разумеется, мы должны сохранить за собой право вето…

– Она такая умная, – сказала я тепло. – Она прекрасно разбирается в политике – в «Утренних новостях» ее недооценивали!

– Ты… хорошо с ней знакома? – спросил он осторожно.

– Не очень близко, – ответила я. – Но она мне очень нравилась. Она всегда была так приветлива и добра.

Потом я вдруг вспомнила – и как это вылетело у меня из головы, – что Софи как-то странно говорила о Джосе. Они никогда не встречались, по ее словам, так что же она имела в виду? Возможно, то же, что и его мама, – что у него были подружки и до меня. Скорее всего, так. Но я не стала об этом задумываться, Джос был так предан мне. На следующий день, собирая чемоданы в поездку на Карибы, я решила еще раз попробовать дозвониться до нее.

– Софи, – сказала я, услышав сигнал автоответчика, – это Фейт. Просто звоню сказать, что продолжаю слушать тебя по радио – ты выступаешь изумительно. Очень хочу тебя увидеть, так что обязательно позвони. Во вторник я уезжаю на две недели, но вернусь пятнадцатого. Надеюсь, увидимся. Может, перед Рождеством? Еще раз повторяю номер телефона…

Я продолжала паковать чемодан, чувствуя, как поднимается настроение при виде новенького купальника. Я уложила его вместе с саронгом и тремя платьями, купленными накануне в «Эпизоде», шлепанцами и парой книг. Только я потянулась за старой шляпкой, как зазвонил телефон. Может, это Софи, подумала я.

– Это Фейт? – спросил незнакомый женский голос.

– Да, – ответила я.

– Вы меня не знаете, – сказала девушка неуверенно. – Меня зовут Бекки.

– О, и чем я могу помочь?

– Понимаете, – начала она, – понимаете… – Внезапно голос ее надломился, потом она с трудом продолжила: – О боже, это так трудно.

– Что случилось? – спросила я удивленно. – Объясните же, наконец, в чем дело?

– Поверьте, мне очень неприятно об этом говорить, – сказала она. Теперь стало слышно, что она плачет. – Но я не знаю, что еще можно сделать. Я не могла набраться мужества несколько дней. Я не хочу причинять вам боль, – добавила она огорченно, – но, понимаете, я просто больше не могу.

Я плотнее сжала трубку, и по рукам поползли мурашки.

– Я видела вас, – продолжала она сквозь слезы, – я видела вас по телевизору…

О боже, это какая-нибудь сумасшедшая поклонница!

– И я все знаю о вас, – плакала она. О боже!

– …от Софи. Софи?

– И я видела фотографию, на которой вы оба играете в поло…

– Фотографию? – спросила я тихо.

– В журнале «Я сама». Я случайно увидела ее. Вы и Джос. Поймите, я просто в отчаянии, – захлебнулась она. – Но он не хочет даже поговорить со мной. Он даже заблокировал телефон от моих звонков. Но я посмотрела на вас, вы такая хорошая, – продолжала она. – И Софи говорила мне, что вы хорошая, и я решила, что вы все поймете.

– Пойму что? – спросила я. К этому времени мне уже было совсем не по себе, мне просто было плохо. – Что я должна понять? – повторила я.

Повисло молчание. Потом я услышала ее голос:

– Он не рассказывал вам, да?

– Не рассказывал о чем?

– Обо мне.

Ну конечно, подумала я. Бывшая пассия. Одна из тех «настойчивых» женщин, о которых говорила мать Джоса.

– Простите, – сказала я, – но нет, Джос не рассказывал о вас. И, честно говоря, мне непонятно, чего вы хотите и чем я могу помочь.

– И он ничего не рассказывал… о ней? – продолжала она.

– О ней? – повторила я. Господи, еще одна женщина?

– Послушайте, – сказала я, немного раздражаясь, – я вас совсем не понимаю.

– Но неужели он не рассказал вам о Джози? – всхлипнула она.

– О ком?

– О Джози.

– Кто это?

Последовало молчание.

– Это наша дочь, – услышала я.

Пол пошатнулся, и я медленно опустилась на нижнюю ступеньку лестницы.

– Я уже много месяцев не сплю по ночам, – плакала она. – Но Джос даже знать ничего не желает.

У меня кружилась голова, я протянула левую руку и оперлась о стену. Теперь я слышала, что девушка дышит часто и прерывисто, она заговорила с нарастающим возбуждением.

– Пожалуйста, пожалуйста, уговорите его позвонить мне, – всхлипывала она. – Пожалуйста, скажите ему, что нам нужна его помощь! Я просто не могу больше, я… так устала. Я не работаю с января. Невозможно работать, пока она такая маленькая. Я не могу получать алименты, пока не назову имени отца. Я не хочу делать это у него за спиной, но ведь он отказывается даже поговорить со мной. И теперь… каждый раз, когда я звоню ему, – плакала она, – я слышу этот мерзкий автоответчик: «Абонент недоступен».

К этому времени Бекки уже рыдала. Я никогда ее не видела, но могла представить себе покрасневшие глаза, мокрые щеки и дрожащий подбородок.

– У вас родился ребенок от Джоса? – тихо произнесла я. – Боже мой. Я не знала. Когда?

– В феврале. Ей девять месяцев.

Вдруг я услышала в трубке приглушенный требовательный плач, он становился все громче.

– Шшш, тихо, милая, тихо! Извините, – сказала она, – Простите меня, вы действительно ничего не знали?

– Нет, – пробормотала я, – не знала. Мы знакомы уже семь месяцев, мы стали очень близки за это время, но он ни разу даже не упомянул о вас. Я просто… в шоке, – добавила я сокрушенно.

– Я знала о вас, – сказала она, глотая слезы, – от Софи. Но я думала, это не продлится долго. Обычно его увлечения заканчивались очень быстро. Раньше он всегда возвращался ко мне. Но потом, когда я сказала ему о ребенке… Он пришел в ярость. Он велел мне… Но я отказалась. Я надеялась, он вернется в конце концов. Но не вернулся, и теперь я просто не знаю, что делать.

– Он не дает вам никаких денег? – спросила я, не веря своим ушам.

– Ни гроша, – всхлипнула она. – Он отказывается признать, что это его ребенок. Но девочка – его дочь, – пылко добавила она. – Достаточно взглянуть на нее, чтобы понять. Он говорит, что не признает отцовство без теста ДНК, а тест стоит шестьсот фунтов. Но если бы Джос просто пришел и взглянул на нее, он сразу понял бы, что это его ребенок.

– Откуда вы узнали мой номер? – спросила я. У меня подгибались ноги, к горлу подступила тошнота.

– Я была на днях у Софи, когда вы позвонили. Она ушла в ванную, а автоответчик работал. Когда я поняла, что это вы, я записала ваш номер и решила перезвонить. Софи говорила – не надо. Она думала, вы знаете, но не хотите вмешиваться.

– Так вы подруга Софи? – спросила я неуверенно.

– Нет. Я ее сестра, – сказала она.