3 года
27 недель
2 дня
После суда маме становится лучше.
Не знаю, правильно ли употреблять слово «лучше» в данной ситуации. Ей так долго приходилось быть сильной, так что теперь, когда я вернулась, она снова становится зависимой от меня, и я не возражаю — для нас это норма, однако иногда я чувствую себя тростью, а не дочкой, но затем ощущаю себя виноватой за то, что так думаю, и готовлю ей обед, приношу чай и говорю, что все будет хорошо. Любовь — это когда ты ставишь интересы другого превыше своих. От тети Бет я узнала одно: быть семьей — означает всегда находиться рядом, когда никого другого нет.
Мама посещает психиатра в два раза чаще, но, кажется, ей это помогает. Иногда я встречаю Эйвери в офисе, и она презрительно усмехается мне прежде, чем броситься за дверь. В последнее время она стала еще стервознее, а это означает, что она стала счастливее, а это, в свою очередь, означает, что, возможно, София снова с ней разговаривает. По сути, Эйвери — йо-йо Софии, игрушка, которую Соф дергает за веревочки вверх-вниз для забавы. Но Эйвери ведь этого не скажешь. В глазах Эйвери София не может делать что-то неправильно. И мне очень ее жаль. Я испытываю к ней только жалость, а что может быть хуже чувства жалости? Я не переживаю за нее, не сочувствую ей, мне просто ее жаль, после всего, что она сделала со мной, Кайлой, Джеком, Софией и Реном, я не могу заставить себя чувствовать к ней что-то лучше. Что хреново для меня, и совсем не похоже на Айсис Блейк.
Я меняюсь. Прежняя Айсис попыталась бы снова подружиться с Эйвери, даже несмотря на все это дерьмо. Прежняя Айсис симулировала бы улыбки и приняла бы все удары.
Я становлюсь хуже. В конце концов, я становлюсь корнем зла. Какая ирония. Что ж, я — огнедышащий дракон, поэтому это имеет смысл.
В больнице очень тихо. Как на кладбище. Ну, за исключением того, что люди здесь чрезвычайно стараются не оказаться там. Действительно стараются. По крайней мере, четыре капли морфия и два больничных подноса с дрянной едой стоят этих усилий.
Оказавшись здесь снова, я чувствую клаустрофобию — запах антисептика, люди в халатах, бродящие, словно призраки из палаты в палату, медсестры и интерны, которые смотрят на меня и пытаются решить: к какой же мини-экосистеме лечения я принадлежу. Наоми сегодня не на дежурстве, за что я очень благодарна. Не хочу, чтобы все прошло тяжелее, чем должно.
Кого я обманываю?! Я, безусловно, хочу, чтобы было трудно. Навести самый лучший беспорядок.
Я только на секунду заглядываю в детскую палату, когда охранник уходит пописать. Мира и Джеймс безумно машут руками, я подмигиваю им и ставлю пакет с подарками у двери. Они бросаются к ним в своих маленьких пижамах с анимационными персонажами и большими смайликами.
— Мира сказала, что ты никогда не вернешься!
— Не правда! — Мира показывает Джеймсу язык.
Я смеюсь и ерошу их волосы.
— Я не могу остаться надолго, но обещаю вернуться в дневное время на этой неделе, окей? А теперь просто откройте подарки. Но не говорите Наоми, откуда вы их взяли. Скажите, что вы получили их от… мм, Иисуса. Не то чтобы я — Иисус. Ух.
Они безумно кивают, и Мира обнимает меня за шею так сильно, что я думаю, она пытается слиться со мной на клеточном уровне. Мне удается отодрать ее пальцы и улизнуть, как раз когда из-за угла появляется охранник. Позади меня доносятся звуки разрываемой обертки и визжание. Я сделала деток счастливее. И от этого я, безусловно, нисколечко не чувствую себя расплавленной и счастливой, потому что расплавленные вещи очень отвратительны, ведь они липкие и вязкие, ну, за исключением расплавленного сыра на пицце и…
Прямо передо мной открытый дверной проем Софии. Палата полутемная и около окна как всегда выстроены в линию вазы с цветами. Я вижу ее ноги под одеялом.
Стою возле ее двери, будто несколько лет, а затем я делаю глубокий вдох и вхожу.
Она не спит, как я надеялась. Она определенно бодрствует, синие глаза смотрят на меня поверх обложки любовного романа, на которой изображен рыцарь и очень потерянная грудастая леди.
— Эй! — улыбаюсь я.
— По-моему, я сказала тебе оставить меня в покое, — произносит она невозмутимым тоном.
— Ух, да, но мне всегда это плохо удавалось. Или уважать желания людей. На самом деле, ничего из этого. И вот я здесь! Делаю… здесь кое-что.
Она бросает на меня испепеляющий взгляд.
— Ты раздражаешь.
— Это, дорогая моя, не новость! — присаживаюсь я на край ее кровати. — Фактически, это древнее знание. Египтяне предсказали мое появление. На самом деле, они в основном рассказывали истории о том, как Айсис уживалась с братом. Инцест тогда был на гребне популярности, так что дольше тридцати лет никто не жил.
София не улыбается, ее глаза неподвижны и суровы, как сине-черный камень.
Этого никак нельзя избежать. Какая бы незначительная дружба ни была между нами — она испорчена нашей взаимной неуверенностью. София относится ко мне так, как раньше относилась к Эйвери: холодно, тихо и настолько презрительно, что мой желудок содрогается от тошнотворной тревоги. Присутствие Софии всегда было спокойным, нежным, но тяжелым, и сейчас я ощущаю эту тяжесть как никогда.
— Я познакомилась с Талли, — говорю я. После полусекундного молчания София медленно опускает книгу. Я не могу выдержать тишину, поэтому нарушаю ее. — Я нашла ее. И я сожалею. Прошу прощения за свое любопытство. Прости, что познакомилась с ней. Уверена, ты не хочешь, чтобы о ней знали многие. Извини. В первую очередь мне очень жаль, что это произошло с тобой…
— А что со мной произошло? — злобно прерывает София. — Пожалуйста, расскажи мне, что же со мной произошло, так как, кажется, теперь ты все знаешь.
— Эй, прекрати, это не то, что я имела в виду…
— Тогда за что ты извиняешься? Думаешь, от этого кому-то станет лучше? Ты действительно думаешь, что это поможет? Слова не помогают. Никогда не помогали. А особенно они не помогают, когда исходят из твоих уст. — Я сжимаю губы, а София сердито смотрит. — Мне не нужна твоя жалость. Ты за этим пришла, не так ли? Или ты угрожаешь мне тем, что теперь ты все знаешь?
— Нет… София, я бы не стала…
— Конечно, стала бы. Потому что ты думаешь как я, а именно это я бы и сделала.
И вот так просто вся моя злость поднимается и блокирует горло.
— Я. Не. Ты!
Мой кулак взлетает и случайно сбивает вазу. Она разбивается, и опаловые осколки рассыпаются по полу. Сердитый взгляд Софии сменяется улыбкой.
— Вот ты и разозлилась на меня! Я знала, что ты не такая кокетливая и добренькая, какой пытаешься быть.
— Достаточно! Зачем ты это делаешь? Почему ты так ужасно ко мне относишься?
Она перестает улыбаться, ее глаза полуприкрыты.
— Потому что у тебя есть практически все. У тебя есть здоровье. У тебя есть семья. У тебя есть друзья. Однако, несмотря на то, что у тебя все это есть, тебе этого мало, ты хочешь единственное, что у меня осталась. Ты возжелала его. Ты пыталась его у меня отнять.
— Я не…
— Да, именно так. Ты продолжала давить. Ты встретила его и изо всех сил пыталась привлечь внимание, а когда у тебя это получилось, и ты узнала про меня, то не остановилась, нет, ты продолжила действовать. Ты сохранила себя в его жизни. Ты хотела его. До сих пор хочешь. И это вызывает у меня отвращение…
Моя рука горит. София отворачивается, и когда она вновь смотрит на меня, ее глаза заполнены чрезвычайным удивлением и болью, а щеки раскраснелись.
— Мне никогда не нравился Джек, и этого никогда не будет. Поэтому остановись. Прекрати быть такой задницей. Отпусти всю эту ненужную ненависть.
Она молчит, не сводя с меня взгляд, и я наблюдаю, как ее глаза медленно наполняются слезами.
— Я не могу, — шепчет она. — Я не могу.
Она закрывает глаза руками и начинает рыдать. Я не трогаю ее, хоть и очень хочу это сделать. Хочу обнять ее и назвать елейной попкой, держать за руку, так же как она держала мою, когда я плакала из-за мамы и Лео, и того что произошло. Но она ненавидит меня. Я была неправа. Может Джек и плохой принц, а плохие принцы причиняют боль, но дракон ранит гораздо сильнее.
Я — злодей, корень зла.
И разговаривая о Талли, найдя Талли, я дышу огнем над деревней и сжигаю всех дотла. Софию. Джека. Рена. Эйвери. Всех. Это не мой деликатный кошмар, но я все равно влезаю, поскольку думаю, что могу… помочь? Попробовать исправить все к лучшему? Ничто не исправит все к лучшему. Ничто не изменит то, что произошло той ночью в лесу, и неважно, сколько я копаю или как сильно стараюсь заставить их об этом поговорить. Я глупа, поскольку хотя бы допустила мысль, что могу сделать все немного лучше.
А затем, просто так, София берет мою руку и тянет ее к своему сердцу.
— Я хочу вернуть Талли, — плачет она, ее ангельское личико опухло от слез. — Пожалуйста. Просто верни мне ее.
Я сжимаю свою руку и киваю:
— Хорошо.
* * *
Спустя две недели после того, как мы нашли тело, мы, наконец, решили об этом поговорить.
В школе Кайла постоянно избегала разговора о том, что мы нашли ребенка у озера. Я пыталась поговорить с ней об этом во время ланча, перемены, но она отказывалась. До сих пор. Как будто ей пришлось перезарядиться, справиться с шоком, прежде чем она смогла посмотреть в лицо реальности.
Она называет ее: Малышка Озера. Кайла не видела имя на браслете, и я ей его не сказала. По большей части из-за того, что ее кожа стала оттенка старого, тысячелетнего риса, когда я подняла Малышку Озера. Если бы я сказала ей имя малышки, то она могла бы сгореть на месте от горя. Думаю, это было именно горе. Или, может быть, шок. Или, возможно, длительная диарея. А может, она просто всю жизнь воспитывалась в пригороде Америки, и такие вещи, как нежелательная беременность и скелеты, далеки от ее жизни. Однако я сказала ей, что это не ребенок Эйвери, ведь из-за этого она беспокоилась и плакала в лесу. Я сказала, что он Софии. Но это смущает ее еще больше.
— Откуда ты знаешь, что София…
— Просто знаю. Она спросила Рена, почему он в последнее время не навещал Талли. Они все должны знать о могиле. Господи, не удивительно, что они все об этом молчат.
— Подожди, а что насчет того, что произошло той ночью? — Кайла грызет огурец, и каждый парень на расстоянии пяти пятидесяти футов восхищенно пялится на нее. — Той, в средней школе? Она… она тогда потеряла ребенка? Или раньше?
— Эйвери сказала, что наняла каких-то парней, чтобы что-то с ней сделать, а Рен сказал, что Джек их прогнал. Что если шок спровоцировал выкидыш? Что если один из них сильно толкнул ее, она жестко упала, и выкидыш произошел прямо в лесу? Это вполне могло бы погрузить их в странное до сумасшествия молчание, которое продолжается до сих пор.
Что если той ночью им пришлось похоронить больше одного тела? Фотография из сообщения все еще яркая, как долбанное «слепое пятно», которое получаешь, когда долго смотришь на солнце. Но в моем разуме крепко застряло другое пятно, и для меня его гораздо тяжелее принять. Кайла озвучивает это первой:
— Если София и Джек тогда встречались… — Мой желудок скручивается. Глаза Кайлы расширяются. — …это означает…
— Вы обе выглядите слишком серьезно для одиннадцати тридцати утра, — произносит Рен, присаживаясь рядом с Кайлой с улыбкой на лице. Кайла прочищает горло и приглаживает волосы.
— Гм. Да! — отвечает она. — Мы просто, эм, говорили о выпускном! Думаю, выпускной в старшей школе просто отдыхает после выпускного в средней.
— Ну, это будет наш последний школьный вечер, — говорит Рен.
— И последний раз, когда нам придется покупать подержанные платья в «Росс» и выносить лапанья парней, которые не могут отличить вагину от ануса, пока диджей играет что-то о вечеринке, пока солнце не взойдет, из Top 40, а люди украдкой пьют дешевую водку из фляжек, спрятанных на бедрах, — говорю я.
Рен и Кайла смотрят на меня.
— Что? — спрашиваю я невинно.
— Звучит так, будто ты посетила много школьных танцев, — говорит Рен.
— Я точно никогда не была на школьных танцах, — я гордо выпячиваю грудь, и мой сосок сбивает со стола бутылку с кетчупом, и на полу образуется сказочная красная лужа, прямо перед обувью Джека Хантера. Кайла и Рен замирают, смотря на него, будто ожидая, что он скажет что-то первым. Я смотрю вперед, сфокусировав свой взгляд на убийственном, серебристом перманенте леди, которая сидит во втором ряду за ланчем.
— Я бы посоветовал тебе научиться контролировать свои конечности, — глумится Джек. — Или их отсутствие.
Это почти традиция. Мой разум ворчит, что это нормальный порядок вещей между Джеком и мной. Воспоминания по-прежнему здесь, просто они туманные, и все они вопят мне ответить что-то вроде того, что его волосы выглядят как задница утки, но я не могу. Я не могу ничего сказать. Он пугает меня. Фотография все еще свежа в моей памяти, а изображение скелета Талли висит прямо перед глазами, и я не могу избавиться от этого. Это его. Это являются частью его сущности, и это пугает меня. Меня! Девочку, которая ничего не боится, ну, кроме сороконожек. Оу, и зеленого телепузика. И места в первом ряду на аттракционе «Space Mountain» в Диснейленде.
Так что, я просто смотрю и ничего не говорю. Джек ждет ответа, а Кайла и Рен ждут его дальнейших действий, и ничего не двигается. Лицо Джека выражает лишь легкий намек на самодовольство, но и он быстро исчезает, Хантер наступает в лужу кетчупа и уходит. Рен поднимается с пачкой салфеток и вытирает лужу.
— Что это было? — спрашивает он.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты ничего не ответила. Ты всегда что-нибудь говоришь.
— Игнорировать его — это самый лучший способ от него избавиться, — пожимаю я плечами. — Думаю, с меня хватит. Сейчас это уже скучно.
Кайла прищуривается и комментирует:
— Звучит максимально похоже на дерьмо собачье!
— По-вашему, мне лучше воевать с ним как раньше? Разве это не закончилось слезами? И разбитой головой? Давайте хоть на этот раз не будем повторять представление, окей?
Кайла и Рен обмениваются взглядами, но не давят. И я благодарна им за это. Мне совсем не нужно, чтобы они знали то, что знаю я. Потому что я знаю многое. И от этого у меня болит голова. И, возможно, сердце. Если бы оно у меня было.
— Ты видела его лицо? — спрашивает Кайла, когда мы вместе идем на следующий урок.
— Чье?
— Джека. Оно все было в ушибах. Его губа разбита и покрылась коркой. А на его щеке огромный синяк.
— Возможно, он получил его в драке с зеркалом, когда увидел, что отражение красивее, чем он.
— Айсис, я серьезно!
— Я тоже!
— Слушай, я знаю, что у тебя, вроде как, амнезия относительно него и все твои чувства к нему перемешались или что-то вроде этого…
— Чувства? Что за иностранное слово ты произнесла?
— …но ты не должна быть такой гребаной тупицей из-за этого. Он тоже человек, окей? А не просто часть твоего прошлого, которую ты можешь вырезать и вставить, когда захочешь.
Слова жалят, поскольку звучат слишком похоже на то, что сказал сам Джек. Кайла очень зла, чтобы со мной разговаривать, поэтому я провожу урок, рисуя взрывающиеся вещи на своем листке с упражнениями.
У нас с Реном вместе ежегодник, и это идеальное время для того, чтобы кое-что ему показать. Я распечатываю фотографию из сообщения и передаю ему над компьютерами. Удар, а затем:
— Что это, Айсис?
— А на что это похоже? — монотонно отвечаю я.
— Где ты это взяла?
— Кто-то прислал ее мне. По электронной почте. Это прекрасная рука Джека, не так ли? Держит эту кровавую биту и стоит над тем парнем, который больше похож на мертвеца.
Я вижу руку Рена на мышке, и она дрожит.
— Но меня горааааздо больше интересует, — давлю я, — факт того, что качество дерьмовое. Достаточно дерьмовое для канализационной трубы. Или моей коллекции косметики. Видишь, как уменьшены пиксели? Как будто фото сделано в движении? Как будто кто-то сделал скриншот с видео…
— Кто отправитель? — перебивает Рен.
— Просто случайная комбинация. [email protected]. Никто из нас не узнает ничего из этого адреса. Его даже нельзя выговорить. Икуджихак? Икуджияхуааакк?
Я слышу, как Рен печатает, и вздыхаю.
— Поверь мне, я уже смотрела. В Гугл ничего нет. Я копалась на пятидесяти двух страницах и во многих архивах. Икуджихак в интернете не существует.
— Айсис, послушай меня, — Рен смотрит на меня между нашими компьютерами с серьезным выражением на лице. — Кто бы ни послал тебе эту фотографию, он опасен. Заблокируй адрес и не переписывайся с ним.
— Почему? — смеюсь я. — Что он сделает, пришлет мне незатребованное фото члена?
— Это видео, которое я снял той ночью, — бормочет Рен. — Я отдал его федеральному следователю, который нас допрашивал.
— Федерал отправил мне фотографию?
— Он передал его в хранилище бюро. Он умер пять лет назад от сердечного приступа. Так что, это не мог быть он. Кто бы ни отправил тебе эту фотографию, он либо работает там, либо его взломал. Если он работает там, то это не очень хорошие новости. Но если он смог взломать охрану, то это действительно очень, очень плохие новости.
— Это смешно…
— Поверь мне, Айсис. Почисти компьютер. Почисти жесткий диск. Не рискуй. И не задавай больше вопросов.
— Так вот оно что?! Я просто должна забыть, что я это видела?! Извини, но для этого у меня отличная память и слишком много самоуважения!
Рен сжимает челюсти. Я наклоняюсь к нему и шепчу:
— Я видела Талли, Рен. Я ее нашла. Я знаю, где она и кто она. И я знаю, что произошло той ночью. София ее потеряла. И вы все это видели. И вы вместе ее похоронили. Возможно, вы похоронили и другие тела. Не знаю. Но я не остановлюсь, пока не выясню это.
Рен сжимает кулаки и встает со стула.
— Тогда ты не оставляешь мне выбора.
Он говорит что-то миссис Грин и выходит за дверь. Я пытаюсь последовать за ним, но миссис Грин останавливает меня своим пронзительным голосом:
— Куда вы собрались, мисс Блейк?
— На южный полюс?
Она хмурится.
— Никарагуа? — продолжаю я.
Она хмурится сильнее.
— Окей, хорошо, во дворец для каканья.
— Нет. Эмили вышла с пропуском в туалет. Вам придется подождать, пока она не вернется.
— А что, если я нагажу в штаны? Учителям платят достаточно, чтобы менять нижнее белье ученикам? У меня очень дорогое нижнее белье.
Это блеф. Мое нижнее белье синего цвета и ему три года. Мы обе знаем, что я не из «Таких Девочек».
— Сядьте. Мисс. Блейк.
Я скрещиваю руки и плюхаюсь на свой стул с достаточно сварливым видом.
* * *
Впервые за приблизительно пять лет ко мне подходит Рен. Он заглядывает в библиотеку, находит мой стол, подходит и смотрит прямо в глаза, он никогда раньше этого не делал.
Первый признак того, что что-то не так. Он труслив. Нерешителен. И он несет на своих плечах годы вины по отношению ко мне. Рен бы никогда так смело не подошел ко мне, если бы не произошло что-то очень серьезное.
Он плавно пододвигает по столу бумагу. Это распечатка фотографии с очень знакомой бейсбольной битой и моей рукой, и с темным очертанием на земле, которое мне также очень знакомо. Я вижу его каждую ночь, мой мозг решил наградить меня этим кошмаром.
— Это получила Айсис, — говорит Рен, его голос твердый, но тихий. При упоминании ее имени мои легкие сковывает льдом, но я подавляю боль и приподнимаю бровь.
— И?
— Ты знаешь, что это, — шипит он. — Кто-то отправил ей это по электронной почте.
— Она сказала адрес?
— [email protected]. Все строчными буквами.
Буквы легко запомнить. Я откидываюсь на спинку стула, изо всех сил пытаясь выглядеть обычно.
— Звучит как простой, распространенный спамер.
Рен наклоняется, сейчас он физически ближе ко мне, чем когда-либо был за пять лет. Его зеленые глаза за очками потемнели.
— Я прекрасно знаю, что ты разбираешься в компьютерах гораздо лучше меня или кого-либо еще в школе.
— Правильно.
— И я знаю, Господи… да вся школа знает… что тебе нравится Айсис.
Я выдавливаю смешок, но он получается печальным.
— Действительно? Увлекательно. Люблю слушать новые сплетни.
— Это не сплетни, Джек, и, черт побери, вовсе не новые — это чертовски старая истина, и мы оба это знаем.
Рен тяжело дышит, его лицо раскраснелось. Он расстроен и взволнован, но не зол. Рен никогда по-настоящему не злится. Я дарю ему свой самый лучший взгляд.
— Разве ты не видел ее в кафетерии? Я для нее не существую. Она явно обо мне не беспокоится. Так почему меня должно волновать, кто ей пишет?
— Она узнает о тебе правду!
— Самое время узнать об этом кому-то еще, помимо нас.
— Этот человек… — шипит Рен, указывая пальцем на фотографию. — Этот человек опасен. И он пишет Айсис. Что если он причинит ей боль?
Наступает долгая тишина, затем я усмехаюсь и оглядываю его сверху вниз.
— Прости, меня это должно как-то волновать?
Лицо Рена вытягивается, будто его ударили. Он стискивает зубы и хватает обратно распечатку.
— Я думал, тебя это волнует. Теперь понимаю, что ошибался.
— Да. А сейчас, если бы ты повернулся и прошел обратно туда, откуда пришел, я был бы чрезвычайно благодарен.
— Я за нее переживаю! — внезапно кричит Рен. В помещении становится тихо. Библиотекарь смотрит на нас, но Рен, кажется, этого не замечает. Его покрытые гелем волосы растрепались, а очки ежеминутно съезжают. — Я волнуюсь за Айсис! Она сделала для меня больше, чем кто-либо другой, и если ей снова причинят боль, я клянусь тебе…
— Ну? Что ты сделаешь? — смеюсь я. — Побьешь меня линейкой? Науськаешь на меня своих нерях из студенческого совета? Ох, нет, подожди, знаю: ты позвонишь в свою благотворительность и аннулируешь мои привилегии на пудинг.
А затем он усмехается. Рен, трусливый человек за камерой и мой кроткий бывший друг в течение десяти лет, усмехается.
Прежде чем я смог пошевелиться, он схватил меня за рубашку и толкнул к книжной полке. Библиотекарь отчаянно набирает охрану, девочки кричат, а парни начинают образовывать вокруг нас поддерживающий, беспорядочный круг.
— Ну же, — ухмыляюсь я. — Ударь меня. Сделай это.
Зеленые глаза Рена пылают, его мышцы слишком крепкие для человека, который не посещает спортивные клубы. Я слежу за его кулаком, и как только вижу, что он размахивается, Рен отпускает меня и рычит:
— Нет. Это именно то, что ты хочешь. Видимо, кто-то уже размолол тебя в кашу, и теперь ты хочешь, чтобы я это усугубил, потому что ты — эгоцентричный, мазохистский придурок.
— Ты не знаешь, о чем говоришь, — смеюсь я. Рен кивает, быстро и сильно.
— Ты прав, не знаю. Но я знаю, что до нее ты был мертв, внутри и снаружи, расхаживая вокруг как зомби. Любой мог это увидеть. А затем появилась она, и ты загорелся, как гребаная свеча. И это тоже мы смогли увидеть. Все. Даже София.
— Закрой рот, — рычу я.
— Поэтому Айсис сейчас тебя игнорирует? — смеется Рен. — Потому что она поняла, что София много для тебя значит, а с ней ты просто дурачился?
— Я никогда… никто никогда…
— Именно это ты и делал! — кричит Рен. — Ты, черт побери, сделал это, Джек! Она прошла через многое дерьмо, через столько не должна проходить ни одна девушка, и ты подарил ей надежду! А потом она встретила Софию и ты, черт возьми, ее разрушил!
— Я не…
— Как она могла конкурировать, идиот? — голос Рена становится еще громче. — Просто воспользуйся своим огромным проклятым мозгом на две секунды, ты отдал Софии все. Ты посылаешь ей письма. Вы вместе со средней школы. У вас была Талли, и Айсис, черт возьми, знает и об этом тоже…
Мой разум проясняется, в задней части черепа поднимается ужасный пронизывающий шум.
— Она что?
— Айсис знает! Она ее видела! Сама пошла и нашла ее, потому что она — Айсис, и это то, что она всегда делает!
Что-то во мне молниеносно падает.
— Что делать? — шепчу я, собственный голос удивляет меня тем, насколько он хриплый. Глаза Рена становятся ярче.
— Ты расскажешь ей правду. Прежде чем это сделает отправитель письма и увлечет ее глубже.
— Ты забываешь о том, что она больше не признает мое существование.
— Я позабочусь об этом, — отвечает Рен. — Просто пообещай мне, что расскажешь ей, когда я предоставлю тебе возможность.
— Ты стал вполне маленьким диктатором, — усмехаюсь я.
— Я им и был, — он сжимает кулак. — Со времен побега. Я каждый раз убегал, когда кому-то причиняли боль. Но не на сей раз. На этот раз я не убегу.
Он разворачивается и уходит, прежде чем я могу ответить ему и поставить на место.
Я наблюдаю за Айсис с парковки, каждой частичкой ощущая себя сталкером, но решаюсь изучить ее лицо в новом свете. Она знает, что я сделал той ночью. Именно поэтому она меня игнорирует. Айсис слишком умна, чтобы не сложить дважды два. И она знает о Талли.
Теперь в ее руках мои самые большие секреты. Вот так просто, как и то, что я знаю ее месяцы. И у меня месяцами был ее номер телефона, но я ни разу не написал ей и не позвонил. До сих пор. Мои большие пальцы порхают над клавиатурой.
«Мы квиты».
Я вижу, как она останавливается и достает телефон, Кайла что-то бессмысленно ей говорит. Айсис поднимает голову, осматривая парковку, и на одно мгновение наши глаза встречаются. На одну секунду теплый янтарный оттенок поглощает меня, и я позволяю.
А затем я отпускаю это и отворачиваюсь.
* * *
Сегодня последняя ночь.
Эта женщина последняя.
Она старше — трофейная жена адвоката, заключенная дома и предоставленная беговой дорожке, а также в каком-то смысле Марта Стюарт, игнорируемая мужем, у которого достаточно проституток, чтобы держаться подальше от жены. У них нет детей. Она несчастна, в хорошей форме и очень беспокойная, гостиничный номер более хорош, чем обычно, и, когда эта женщина удовлетворена и измождена, она начинает плакать.
— Спасибо.
Я надеваю джинсы и вежливо киваю.
— Сколько… сколько тебе лет? Знаю, я спрашивала это в вестибюле, но тебе ведь на самом деле не может быть двадцать три…
Я озаряю ее улыбкой.
— Больше восемнадцати. Вы в безопасности.
Она закрывает глаза рукой.
— О, Господи! Я практически совратила ребенка.
Я вспоминаю всех женщин, которые были до нее, обманутые тем фактом, что я выглядел на двадцать один год, в то время как мне было пятнадцать. Она и понятия не имеет, о чем говорит. Я слишком быстро вырос и она не имеет ни малейшего понятия, каково это.
— Это моя последняя ночь, — говорю я, застегивая рубашку. — На этой работе.
— Да? Это хорошо. Такому милому, как ты, не нужно оставаться на этом поприще. Это разрушает хороших людей.
И ты все еще пользуешься нашими услугами. Я изгибаю уголок губ, пока она не видит. Она принимает душ и одевается, я достаю лэптоп и сажусь на кровать, используя бесплатный Wi-Fi.
— Номер твой на всю ночь, — говорит она, когда выходит в выглаженном розовом костюме с идеально уложенными рыжими волосами.
— Спасибо, — бормочу я. Женщина — я не помню ее имя — заглядывает над моим плечом.
— Ооох, что ты делаешь? Выглядит увлекательно…
— Я запускаю семьдесят две таргетинговые программы для вычисления IP-адреса.
Она смотрит на меня ничего непонимающим взглядом. И я вздыхаю.
— Я пытаюсь кое-кого найти.
— О! Подружку? Бывшую девушку?
Надоело. Женщины всегда перепрыгивают прямо к романам. Я закатываю глаза.
— Анонимного отправителя письма.
— Точно, ну что ж, оставлю тебя с этим, — нервно смеется она. — Еще раз спасибо.
— С вами было приятно иметь дело, — киваю я. Это не так, не было вообще ничего приятного. Последний раз, когда я испытывал от секса удовольствие, а не тошнотворное освобождение, был, когда я спал с Софией. И это было почти полтора года назад.
Я жду, пока за женщиной защелкнется дверь, чтобы просмотреть результаты с помощью трассировки. Дважды анализирую их: один раз, используя адрес электронной почты отправителя, второй, используя адрес почты Айсис, который мне также посчастливилось иметь. Она определенно не скрывала его, когда развешивала плакаты по всей школе, прося людей обратиться к ней с грязной информацией обо мне.
«Она знает про Талли».
Я вытряхиваю слова Рена из головы и работаю. Я отнюдь не одаренный хакер, если это можно так назвать, но знаю особенность одной или двух программ. Руби и C++ — гораздо легче, чем любая чушь, о которой говорят люди.
Через пятнадцать минут вычислительного разбора у меня осталось сто тридцать семь возможных IP-адресов, откуда мог появиться email. Я мог бы изучить их по одному, но должен быть какой-то связующий фактор. И этот фактор, несомненно, Айсис. Почему она? Я проверяю Мэриленд и Вашингтон, округ Колумбия, оттуда всего два IP-адреса, но ни один из них не принадлежит федеральному бюро, где у следователей находится пленка. Запись Рен отдал им за моей спиной.
Я не злюсь из-за этого. Сначала злился. Но затем я узнал, что пленка была сильно повреждена, а тогда технология обработки видеоизображения была далеко не самой лучшей. И без вещественных доказательств, полиция объявила Джозефа Хернандеза пропавшим без вести. Остальным заплатили родители Эйвери, и они никогда не произнесли ни слова о том, что произошло.
Это напоминает мне о том, что Белине вскоре понадобится чек. Я бы отдал его Рену, но эта единовременная выплата была последней, так что на какое-то время я остаюсь без заработка. Конечно, я инвестировал небольшое количество денег в хедж-фонд, чтобы она не оказалась совсем без денег, когда я уеду в колледж, но она быстро потратит их за год или два. Надеюсь, ко второму курсу у меня появится стажировка, которая будет хорошо оплачиваться. Нет, она у меня будет. Это единственный вариант.
К тому времени Софии уже сделают операцию.
И она будет либо мертва, либо жива.
Я прижимаю пальцы к вискам и пытаюсь сконцентрироваться. Большинство ближайших совпадений по IP-адресу находятся во Флориде. Я сужаю глаза. Во Флориде жила Айсис. Это не может быть простым совпадением.
Но есть один IP-адрес, который выделяется из нормы, он находится в Дубае. Остальные в Америке. Кем бы ни был этот человек, он точно знает, как получить доступ к чужой информации. Он очень хорош. Перенаправление IP через прокси-серверы в город Дубай собьет с пути любого. Если отправитель находится во Флориде, то он все сделал для того чтобы его IP выделялся в Дубае, как нарыв на большом пальце. По правде говоря, каждая из этих точек выглядит подозрительно.
Я вздыхаю и поднимаю трубку телефона, чтобы заказать обслуживание в номер. Ночка будет длинной.
Между кофе и яичными рулетиками в час ночи я получаю сообщение. От кого-то, кого я записал в своем телефоне как «Никогда». Увидев имя, высветившееся на сотовом, я игнорирую учащенное сердцебиение, которое отдается в легких.
«Что бы ты сделал, если бы тебя все ненавидели?»
Я тщательно обдумываю ответ. Каждый в определенный момент меня ненавидел. Женщины, потому что я им отказываю. Мужчины, потому что я отказываю женщинам, которых они любят.
«Я бы их игнорировал».
Я пытаюсь не пялиться на телефон в ожидании нового сообщения. Мне нужно работать. Что ж, я хоть и неохотно, но упорно работаю, пока спустя десять минут не приходит ответ.
«Именно это я и делаю. Но мне это не очень нравится».
«Тогда перестань это делать. Делай то, что хочешь».
«Но то, что я хочу, причиняет людям боль. Я мешаю. Я травмирую».
«Иногда людей нужно травмировать. Это напоминает им, что жизнь коротка».
Следует долгое молчание. Как только я начинаю сожалеть о том, что написал, мой телефон снова загорается.
«Она была бы очень красивым ребенком».
Мои глаза щиплет. Холодное бесстрастие к женщине, которую я трахал ранее, и целеустремленность в поиске отправителя-загадки, тают. Вот так просто, из-за одной фразы.
«Спасибо».