На дворе после выстрела снова было тихо. Эуджения опомнилась понемногу. Чинтио вышел из дома. Остальные последовали за ним. Ни единого человека они не увидели, ни единого звука не услышали. Обошли дом — ни души поблизости! Но когда хотели уже вернуться к себе, услышали в некотором отдалении голоса. Впрочем, вскоре те замерли. Все кругом было спокойно.
Чинтио послал Эуджению к отцу — сказать, что он за него явится в отряд, выступающий против Ринальдини. Эуджения ушла, изрядно беспокоясь о нем, а Чинтио остался с гостями.
Неро они послали к развалинам замка. Он напрасно искал там Лодовико. Наступил вечер. Неро вернулся, Лодовико он не видел, ничего о нем не услышал.
После почти бессонной ночи Ринальдо сам пошел к развалинам, вышел на галерею и с замиранием сердца посмотрел направо, в ту сторону, где пребывали его сердце и его мысли.
Ослепительно-прекрасное, величественно поднималось из-за гор солнце. Уже поблескивали металлические шпили башен и кресты дворца. Туман рассеялся, долина стала светлее. Теперь солнце плыло в голубом эфире, не скрытое поволокой. Лес и долина проснулись, и тысячи голосов, ликуя, приветствовали появление светила радостным утренним пением. Ринальдо склонил голову и опустился на колени, охваченный каким-то необыкновенным чувством благоговения, печали и восторга.
Прошло немного времени, он открыл глаза, глянул на небо и вздохнул. Слезы омочили его ресницы, и он сказал:
— Несчастный! Ты пребываешь здесь в диких, пустынных лесах, вынужден бояться людей, бежать от солнечного света. Всем твоим мечтам конец, а жуткая действительность держит тебя в жестких оковах. О Ринальдо! Каким будет твой конец?
Тут Ринальдо услышал треск в кустах. Он вскочил. Раздались выстрелы, он схватил ружье. Глянул в том направлении. К развалинам бежал Терлини с товарищами, беглецов преследовали солдаты.
В развалинах тотчас завязался бой. Разум покинул Ринальдо, он стал палить по солдатам. Но число их еще умножилось, Терлини и его товарищей сокрушили, а Ринальдо, которого восемь вояк прижали в какой-то угол, пришлось сдаться.
— Провалиться мне на этом месте, — воскликнул один из солдат, — если эта птица не сам Ринальдини.
— Ты Ринальдини? — спросил офицер.
— Я Ринальдини.
Пленнику связали руки, веревками опутали ноги. И колонна медленно зашагала к опушке. Солдаты ликовали. Ринальдо не поднимал глаз.
На опушке они сделали привал. Офицер приказал подать Ринальдо вина и хлеба. Но тот съел самую малость.
— Однако, — сказал офицер, — мужества покончить с собой у тебя не хватило. Я бы на твоем месте сделал это. Ведь тебя ждет позорнейшая смерть.
Ринальдо мрачно глянул на него и не сказал ни единого слова.
— Ну и крепколобый же, гад! — крикнул какой-то солдат.
— Э, — сказал другой, — на дыбе он говорить научится.
При слове «дыба» Ринальдо содрогнулся. Он попросил плащ, получил его, сказал, чтоб плащ на него накинули, спрятал в него лицо, и слезы закапали на траву.
— Наконец-то пришел он, мой смертный час, — пробормотал он. — Фантасмагория моей жизни приближается к концу. Счастливого пути, Ринальдо! Твои грезы остались грезами. Ты лежишь в путах, а Корсика остается в кандалах. Всходи на лобное место, Ринальдо! Там твоя триумфальная арка, там конечная цель твоих блестящих дел!
Через час-другой его повели дальше, а когда он пожаловался на усталость, посадили на телегу с соломой, которой придали усиленный эскорт. Так к вечеру он доехал до Сердоны, здесь его должны были передать судебным властям, а на следующий день отправить в Мессину.
Около полуночи дверь в его темницу отворилась. Свет свечи струился навстречу Ринальдо. Он поднялся и увидел перед собой старца из Фронтейи.
Ринальдо с удивлением спросил:
— Как ты попал сюда?
— Благодаря моей власти.
— Ты можешь разбить цепи?
— Я это могу.
— Так разбей мои.
— При одном условии!
— Что ж ты потребуешь от меня?
— Твоего послушания и твоей покорности, — ответил старец. — Ты покоряешься мне безоговорочно, а я спасаю тебя из темницы и от смерти.
— Но я же не заводной механизм!
— Несвоевременная гордость! Ты с первых дней своего земного пути был не чем иным, как только механизмом, а именно — моим, правда, не зная этого. Ты удивлен? Я повторяю — ты был моим изобретением, моей механической игрушкой, и останешься таковым — до тех пор, пока мне это угодно. От меня и теперь зависит твоя гибель или твое спасение. Я никогда не посылал тебе злосчастий, но я всегда тебя спасал, когда ты сам считал себя погибшим.
— Ну так вот, ведьмак, теперь оставь в покое твоего вконец загнанного дьявола. Я не хочу, не желаю больше тебе служить! Все, что случалось, случалось без моего ведома, без моей воли. А теперь я хочу освободиться, быть вольным, пусть даже только для того, чтобы по доброй воле умереть, — заявил Ринальдо.
— И этого тебе не дано. Тебя будут судить по законам уголовного права. У тебя нет доброй воли.
— Если я и правда был созданием твоего гения, почему же ты требуешь, чтобы сам я не рассуждал и только подчинялся?
— Считай, что это нужно, иначе я не требовал бы этого.
— В твоей мудрости я никогда не сомневался, зато должен признать, что величие и могущество твоей власти мне сомнительны.
— Об этом думай что хочешь. Но как же, полагаешь ты, прошел я, минуя часовых, сквозь замки и засовы в твою темницу?
— Да уж, поистине, не волшебством!
— Я этого и не говорил. Однако… Но зачем столь много слов? Пусть тебя отвезут в Мессину в телеге смертников. Твой въезд послужит для народа немалой потехой, а твоим благородным знакомым доставит много радости! Готов поспорить, что некая Дианора…
— Молчи, варвар! Ты подвергаешь меня пытке, хотя ни право, ни закон тебе этого не позволяют. Выведи меня отсюда, но…
— Ты знаешь мое условие?.. — осведомился старец.
— Я хочу умереть, — ответил Ринальдо.
Он повернулся лицом к стене. Старец ушел, и дверь опять была заперта.
На следующее утро Ринальдо вывели из темницы, чтобы везти дальше. Один из офицеров передал ему какой-то листок.
Ринальдо прочел:
«Ты выдержал испытание. Не сомневайся в помощи твоего друга».
Офицер взял листок обратно и удалился, не сказав ни слова. Ринальдо посадили на телегу, которую сопровождал усиленный конвой, и на ней повезли дальше.
Они целый день были в пути и ни с кем не столкнулись, а когда солнце уже зашло, въехали в узкую долину и едва добрались до середины, как с гор раздалось несколько выстрелов по конвою. А вскоре показались люди, с диким криком набросившиеся на волонтеров. Завязался яростный бой. Выстрелы следовали непрерывно один за другим, сабли звенели, и в конце концов солдат оттеснили от телеги и отогнали. Мулов подстегнули, телега быстро покатила по долине, и вот уже несколько храбрых молодцов прыгнули в телегу и освободили Ринальдо от пут. Два всадника подвели к телеге коня, пригласили Ринальдо сесть на него и следовать за ними, после чего помчались с ним прочь…
Они все дальше и дальше уходили в горы. Взошла луна и осветила тернистые тропы. Ехали рысью, не говоря ни слова, пока не добрались до заросшей кустарником площадки. Там всадники остановились, предложили Ринальдо сойти с седла, дали ему в руки дорожный мешок и, не говоря ни слова, умчались.
Напрасно кричал Ринальдо им вслед. Они не отвечали и вскоре скрылись из виду. Потом замер вдали и стук копыт, и Ринальдо остался в незнакомой глуши совсем один. Он поднял на плечо дорожный мешок и зашагал дальше.
Так он прошел порядочное расстояние и наконец увидел луч света. Он поспешил туда и подошел к одинокому дому какого-то отшельника. Тот вышел к нему навстречу с фонарем.
— Это ты? — крикнул отшельник и направил свет фонаря в лицо Ринальдо. — Я как раз собрался пойти тебе навстречу.
— Ты меня знаешь? — удивился Ринальдо.
— Старец из Фронтейи передал тебе привет! Он просит, чтобы ты переночевал у меня.
Ринальдо вошел с отшельником в скит, где гостя ожидали незатейливый обед и удобная постель. Ринальдо и его хозяин разговоров не вели, и атаман вскоре уснул, достаточно утомленный.
Когда он проснулся, то увидел, что у его постели сидит и читает книгу старец из Фронтейи.
— Ты долго отдыхал и, надеюсь, хорошо выспался. Уж конечно же лучше, чем в месте твоего последнего ночлега.
— Где же я? — спросил Ринальдо.
— Среди друзей, где ты останешься до тех пор, пока сможешь, не подвергаясь опасности, ехать дальше.
— А куда?
— Это следует обдумать. Ты выдержал испытание моей власти и моей дружбы, какой и заслуживает твоя стойкость. Ты свободен и ничем не связан, поступай по собственном усмотрению и желанию. Захочешь получить добрый совет, так обязательно получишь. Но его тебе не будут навязывать. Может, однако, так случиться, что тебе придется пробыть здесь неделю-другую, прежде чем тебе можно будет ехать дальше, не подвергаясь опасности, поэтому о тебе позаботились…
Старец вышел из комнаты, и тут же вошла Олимпия.
Она раскрыла объятия. Но Ринальдо лишь молча взирал на нее.
— Ты не хочешь приветствовать Олимпию? Не рад приезду сердечной подруги, что ради тебя добровольно сослала себя в эту глушь?
— Я восхищаюсь тобой?
— Одним восхищением не отделываются в подобном случае. Я могу требовать от тебя большего. Ты спасен, укрыт в безопасном месте, но почему же не выражаешь даже благодарности своим друзьям?
— Я благодарен вам сердечно за спасение, но… жив ли Луиджино?
— Он жив.
— А где Роза?
— Наверное, еще у Луиджино. Но я в этом не уверена. Если она не у Луиджино, так, значит, он позаботился, чтобы ее проводили к старцу из Фронтейи.
— А они, Луиджино и старец, знакомы?
— Почему же нет? Старец знает нас всех.
— Но знаем ли мы его? Он еще здесь?
— Он ушел, когда я вошла сюда, понимая, что ты в надежных руках.
— Почему принимает он участие в человеке, которого все преследуют?
— Потому что его тоже преследуют.
— Но это же не единственная причина?
— Более или менее, какое нам до этого дело? Достаточно и того, что мы пользуемся его всемогущей защитой.
— А он действительно всемогущ?
— Разве ты вчера это на себе не испытал? Без его помощи ты бы нашел свою гибель!
— Жизнь мне ненавистна. Вечно так скитаться по глухим местам и лесам, бежать от людей, бояться людей, а себя самого чаще всего презирать — все это невыразимо тяготит меня.
— Но разве Сицилия — весь мир? В плодородных долинах Корсики…
— О чем ты хочешь напомнить мне, Олимпия?
— О том, от чего тебе никогда не следует отрекаться.
— О, эти грезы…
— Должны стать реальностью. Обыимая тебя, я обнимаю освободителя Корсики!
— Но я еще не стал им!
— Ты должен, ты будешь им! Луиджино и мы, все желают этого. Все твои друзья — знакомые и еще не знакомые — рассчитывают на это.
— Не просчитайтесь, рассчитывая без хозяина!
— Твой могущественный покровитель, твой друг, старец из Фронтейи, тоже разделяет наше желание. А он и есть хозяин. Он — корсиканец. И твоя Олимпия тоже корсиканка.
— В Неаполе ты была генуэзкой. — Ринальдо усмехнулся.
— Времена меняются. Теперь я обрела истинное лицо, я — твоя нежная подруга и корсиканка. Я почитаю тебя как освободителя моего народа и как единственного истинного владетеля моего сердца… Я иду, чтобы заняться нашим небольшим хозяйством. Мы ни в чем не должны терпеть нужду.
— Вот до чего я в конце концов дожил, — говорил сам с собой Ринальдо, когда остался один, — узнал теперь, что я, при всей моей предполагаемой самостоятельности, всего-навсего безвольное орудие истинных или воображаемых планов хитроумных людей. Но терпение, они тоже узнают, что я есть на самом деле. И все же что хочу я предпринять? Не достаточно ли почетна моя роль? Моя гибель неминуема. Так не лучше ли мне найти свою смерть с оружием в руках, чем на эшафоте?
Появление Олимпии прервало его монолог. Она внесла соблазнительный завтрак. А уходя, засмеялась и сказала:
— Приятного тебе аппетита.
Ринальдо поднялся со своего ложа, оделся и действительно угостился на славу. Олимпия скоро вернулась и составила ему компанию. Говорила она только о делах домашних, да так подробно, что Ринальдо подивился ее познаниям, каких никогда и не подозревал у нее. После завтрака он удержал Олимпию и спросил:
— Так что же, благородная корсиканка не будет никем иным, как только кухаркой Ринальдини?
— Она, конечно же, нечто большее. И мечтает быть для освободителя своей родины всем, подразумевая тем самым и кухарку. Мне в занятиях домашними делами примером служат княгини, и я не стыжусь никакой работы, какую выполняю из благороднейших побуждений. Когда имя Ринальдини будет блистать на мраморе, я рядом напишу углем имя его кухарки и присовокуплю: эта кухарка поддерживала кушаньями героя, дабы мог он стать ее отечеству тем, кем он и правда стал. Конечно, твое имя будет крепче держаться на колонне Славы, чем мое, но я смогу его обновлять, как только дождь его смоет. Если же мои слезы когда-нибудь упадут на холм, прикрывающий твой пепел, так я буду просить небо: дай тому, о ком я плачу, не только мои слезы, дай ему всю меня, как я сама отдаюсь ему…
— Олимпия! Эти грезы…
— Не отвечай! То, о чем я говорю, не требует ответа, это надо прочувствовать…
— Мечты не оставляют чувств, — сказал Ринальдо.
— Воспоминания…
— Даже по ту сторону могильного холма?
— Надеюсь.
— А ты наверняка знаешь, что мой могильный холм поднимется в долинах Корсики?
— Где бы он ни был, только пусть уж когда-нибудь, в далеком будущем, окажется рядом с моим, ведь я не уйду от тебя, пока это угодно судьбе. Мое бытие приковано к твоему, я могу умереть, но уйти от тебя, тебя оставить, я не вольна.
— Ты говорила, что Роза у старца из Фронтейи?
— Она в безопасности, вне всяких сомнений, и в твоем сердце тоже, это я знаю. Оттуда я не в силах ее изгнать. Я прошу и там только второго места, места после нее. Она не корсиканка, а мое сердце окутано любовью к отечеству. Хочешь снять с него покрывало? Я не стану противиться. Ищи и обретешь его, мое сердце, какое оно есть в действительности.
Олимпия положила голову ему на грудь, обняла обеими руками, и крупные слезы покатились из ее глаз. Ни слова не было сказано. Она крепко прижала его к себе и быстро ушла.
— Да, вот так оно всегда! — пробормотал Ринальдо. — Ты будешь игрушкой старых фокусников и хитрых женщин. Так все и задумано. Посмотрим, Ринальдо, сможешь ли ты противостоять им.
Он вышел из дома и оглядел дикую местность вокруг своего прибежища. Олимпия была занята на кухне. Ринальдо нашел гитару, сел у дверей скита, заиграл и запел.
— Ринальдо! — воскликнула Олимпия, которая подошла к нему и положила руку ему на плечо. — Ринальдо! Никогда не пой больше такие песни, или я погибну. Жестокосердый! Зачем это самоистязание?
— Это мое покаяние, — ответил Ринальдо.
— Нет, оно — твоя гибель! — продолжала Олимпия. — Оно лишает тебя мужества и сил и делает тебя нерешительным. В опасности тебя покинет мужество, и твои муки победят тебя еще прежде, чем твои враги. С подобными чувствами ты не можешь возглавить корсиканцев, и так, сам себя истерзав, ты никогда не сможешь стать героем в борьбе с врагом.
— Я хочу только честной смерти! — вздохнул Ринальдо.
— Несчастная родина! — простонала Олимпия и ушла.
Ринальдо долго сидел задумавшись, потом встал, взял гитару и поднялся на одну из гор. Там атаман лег под очень старой сосной, огляделся окрест и увидел какого-то человека, который пересек долину и приближался к скиту. Он вошел в дом, тут же в дверях показалась Олимпия и позвала Ринальдо. Ринальдо спустился с горы и нашел в доме посланца с письмом.
«Твои друзья рады твоему спасению и глубоко уважают твоих спасителей. Нас с каждым днем все больше, и корабли уже куплены. Мы встретимся там, где тебя ждут слава и почет и храбрейшие из храбрецов своего отечества».
Ринальдо хотел поговорить с посланцем, но тот уже ушел. Вскоре Олимпия пригласила Ринальдо к обеду. Еда была скромной, но аппетитной, и бокалы наполнялись прекрасным вином.
Три дня промелькнули в одиночестве. Олимпия писала письма и сама получила несколько через посланцев.
На четвертый день, под вечер, Ринальдо и Олимпия сидели рядом у дверей дома, молча, как раздосадованные супруги, и тут в долине появился человек. Он приветствовал Олимпию и Ринальдо:
— Мир вам желает старец из Фронтейи, я его ученик.
Красивый был паренек, что сказал это и передал Олимпии письмо. Пока она читала, Ринальдо спросил:
— Как чувствует себя твой учитель?
— Он, как всегда, здоров и озабочен счастьем своих друзей, — ответил юный посланец.
Олимпия прочла письмо, а ученик старца из Фронтейи пожаловался на великую жажду, голод и усталость. Олимпия тотчас принесла еду и напитки, а потом показала гостю место, где он может переночевать.
Ринальдо еще сидел перед дверью, обозревая небосвод, когда к нему опять вышла Олимпия.
— Только что я получила известие, что друзья с Корсики прибыли к старцу из Фронтейи. Они горят желанием познакомиться с тобой, и через день-другой прибудут к нам. Я говорю это тебе с особой радостью, ведь среди этих друзей и мой брат. Через три недели нас будут ждать четыре готовых к отплытию фрегата. Все идет на лад, и только храбрый Ринальдо сохраняет сдержанность. Роза во Фронтейе. Написать, что ты хочешь ее здесь видеть?
— А ты хочешь?
— Я напишу. Быть может… ее присутствие воодушевит тебя больше, чем мое. От этого была бы польза для нас всех. Если твое настроение поднимется, так в тебе опять проснется боевой дух, который подавлен скверным настроением. Да, присутствие Розы разбудит твой боевой дух. Она останется с тобой, а я уйду во Фронтейю.
— Это почему же?
— Ты же не хочешь потребовать от меня, чтобы я оставалась здесь, когда с тобой будет Роза? Нет, Ринальдо, мое сердце не столь бесчувственно, чтобы выдержать, не испытывая ревности, присутствие счастливой соперницы. Я уйду и тем сохраню твою дружбу, а любовь свою я попытаюсь побороть.
Ринальдо молчал. Олимпия зажгла свет, пожелала ему доброй ночи и ушла.
Ринальдо зашагал перед домом туда-сюда, потом вошел в комнату, опять вышел на улицу и здесь, грезя наяву, дождался полуночи. Внезапно он вскочил, взял фонарь и поспешил в комнату Олимпии. Тихо войдя, он увидел ее в объятиях юного посланца из Фронтейи. Ринальдо вышел так же бесшумно, как вошел…
Наступил день. Блаженствующие любовники еще не проснулись. Ринальдини нацепил на плечо карабин и покинул скит.
— Прощайте! — пробормотал атаман и быстро удалился.
К обеду он добрался до какой-то деревни, отдохнул здесь немного и пошел дальше. Скоро стали удлиняться тени, зашло солнце. Ринальдо ускорил шаги, чтобы дойти до расположенного впереди замка. Он постучал, и его впустили.
— Кто вы? — спросил привратник.
— Барон Таньяно. Я заблудился на охоте, — ответил Ринальдо.
Привратник молча смотрел на него, как человек, не знающий, что ему следует делать.
— Кому принадлежит этот замок? — спросил Ринальдо.
— Графине Мартаньо.
— Графине Мартаньо! — воскликнул Ринальдо. — А она здесь?
— Нет, ее здесь нет, — медленно проговорил привратник.
— А кто живет сейчас в замке?
— Подруга графини, мадонна Виоланта.
— Мадонна Виоланта? Я ее знаю, и она знает меня.
Он оттеснил привратника, быстро прошел мимо него в замок, поднялся вверх по лестнице и тут встретил служанку. Ей он сказал, чтобы она доложила своей хозяйке о приходе барона Таньяно.
Служанка шла, по его мнению, слишком медленно. И он первым вошел в прихожую.
На шум его шагов отворилась одна из дверей, и перед ним предстала синьора Виоланта.
— Святая Дева! Барон Таньяно! Вы ли это? Откуда вы?
— Я ищу ночлег.
Виоланта молча посмотрела на него и вернулась обратно в комнату. Ринальдо последовал за ней. Она села на диван и смущенно пробормотала:
— Позвольте мне собраться с мыслями.
Ринальдо оглядел комнату и увидел на стене портрет графини.
— Дианора здесь! — воскликнул он. — Ах, это только ее портрет!
Ринальдини порывисто протянул руки к портрету, снял его со стены и поцеловал. Виоланта молча смотрела на него. Но он, погрузившись в созерцание любимого лица, не замечал внимательного взгляда Виоланты. После довольно длительной паузы он подошел к ней, схватил ее руку и спросил:
— Где Дианора? Как ей живется?
Виоланта вздохнула и промолчала. Он спросил настойчивее:
— Где Дианора?
Виоланта завздыхала сильнее и опустила глаза.
— Она умерла? — хотел знать Ринальдо.
— Она еще живет.
— Она живет? Счастливо?
— Ах, барон, как вы можете это спрашивать!
— Я вас понимаю! Мое несчастье — это и ее несчастье. Как же может быть иначе? Вы же знаете… Вы же меня знаете?
— Я часто видела вас, барон, и…
— Назовите же несчастного его истинным именем. Вы не запятнаете мою честь.
— Назвать вас вашим истинным именем? Разве вас зовут не Таньяно?
— Как? Вы не знали… графиня вам не сказала…
— О чем?
— Скажите мне честно! Что знаете вы обо мне?
— Что вас любят больше, чем вы того заслуживаете. Что вы неверны и… ни слова больше! Если вы сами не в состоянии себя упрекать, так…
— Ваши упреки имеют отношение к моей судьбе. Виоланта! Я спас вас от ужасающей смерти, вырвал вас из мрака темницы и отчаяния, я вернул вам свет дня… у меня есть право на вашу благодарность. Смею я на нее рассчитывать?
— Вы смеете и можете на нее рассчитывать, барон!
— Так я умоляю вас, скажите мне откровенно, в какой мере открылась вам графиня?
— Я знаю, что она вас любит и что вы ее оставили. Ваше исчезновение едва не довело ее до гибели. Она перенесла тяжелейшую болезнь.
— Где она? Где она живет?
Виоланта молчала, смотрела на него испытующе. Ринальдо, который из ее ответов заключил, что она и правда не знает, кто он в действительности, и что графиня утаила от нее его настоящее имя, чтобы, возможно, избавить себя от посрамления, использовал все свое красноречие, дабы узнать местопребывание графини. Но Виоланта уклонялась от ответов, молчала или на его вопрос задавала ему встречный вопрос, который уводил его от сути дела.
Их разговор вдруг прервал звон колокола. Виоланта вскочила, взяла какой-то ключ и светильник и хотела уже было выйти из комнаты. Но Ринальдо остановил ее вопросом:
— Куда вы идете? Конечно же к Дианоре?
— Вы ошибаетесь!
— Нет, нет! Мое сердце говорит мне, что она здесь. Вы идете к ней. Скажите ей, что я здесь, что… нет! Я иду с вами, я следую за вами, я должен ее увидеть.
— Испуг ее убьет.
— Вы себя выдали. Она здесь! Скорей, скорей к ней!
— Да, она здесь. Но увидеть ее вы не смеете. Она живет в тишине, подобно кающейся грешнице. Увидит она вас — и ей конец.
— О Виоланта, если вы любили когда-нибудь, позвольте ей увидеть меня.
— Я не смею. Ее здоровье расстроено. Ваше появление сразит ее.
— А не могу ли я увидеть ее так, чтобы она меня не видела? Я люблю ее! Ее жизнь мне дороже, чем моя собственная.
Колокол зазвенел опять, на этот раз сильнее.
— Боже мой, не задерживайте меня!
— Я должен ее видеть!
— Неугомонный! Следуйте за мной, но остерегитесь произнести хоть слово…
Она пошла к двери. Он последовал за ней. Виоланта указала ему место у маленького оконца. И ушла.
Ринальдо посмотрел в темную комнату, где на столе перед распятием стояли две горящие свечи, лишь слабо освещавшие комнату. По ней взад и вперед безостановочно ходила одетая во все черное женщина, бледная и истощенная. Ринальдо узнал Дианору. Из глаз его брызнули слезы, губы задрожали, руки затряслись.
Виоланта вошла в комнату. Ринальдо услышал, как они говорят.
— Ах, где же ты была так долго? — спросила Дианора, прижавшись лицом к плечу Виоланты. — Я задремала и увидела жуткий сон. Он был здесь, этот человек, забывший о чести, он приблизился ко мне и мазнул рукой, обагренной кровью, мне по лицу. Кровь потекла у меня по груди вниз, на платье, и жгла как огнем все мое тело. От ужаса я проснулась. И возблагодарила милосердную Деву, что все было только во сне. Но сон этот затронул меня за живое. Я не хочу больше никогда видеть этого человека.
Дианора села на диван. Виоланта молчала. В конце концов заговорила опять Дианора:
— Что слышно нового?
— У нас в замке появился незнакомец в поисках ночлега, — сказала Виоланта.
— Но он не знает, что я здесь?
— Нет. Я разрешила ему переночевать, незнакомец выглядит вполне прилично.
— А кто он, ты не знаешь?
— Он еще не назвал своего имени.
— Поостерегитесь! Вы же все знаете, что здесь кругом разбойники.
— Но в облике этого человека нет ничего разбойничьего.
— Внешность обманчива! Говорят тебе: внешность обманчива! Я сама однажды… Разбойники маскируются, присваивают себе звания и имена, и… Будьте настороже! Сам внушающий страх Ринальдини… Ах, Боже!.. Если он…
— Что с вами, Дианора?
— Мои глаза… моя голова…
— Графиня!
— Сейчас пройдет. Голова закружилась… Уже прошло… Ах, этот сон, этот сон! Помоги мне лечь в постель.
Виоланта повела Дианору в боковую комнату.
Ринальдо вернулся в комнату Виоланты, упал на диван и дал волю слезам.
Через некоторое время дверь отворилась. Ринальдо взял себя в руки. В комнату вошла служанка и сказала:
— Господин барон, мне приказано показать вам вашу комнату.
Ринальдо поднялся и последовал за служанкой, которая провела его в очень милые покои. Служанка зажгла свет, вышла, вернулась, поставила на стол холодные закуски, фрукты и вино.
— Мадонна Виоланта передает вам пожелание доброй ночи, — сказала она и ушла.
Ринальдо не испытывал ни голода, ни усталости. Час полуночи приближался, а он все еще был бодр и не хотел спать.
Тут в его дверь тихо постучали. Он прислушался. Постучали чуть сильнее. Он открыл дверь, перед ним стояла Виоланта.
— Я очень рада, — сказала она, входя в комнату, — что вы еще не спите.
— О, вы застаете меня в таком беспокойстве, что мне его и не описать.
— Вы слышали наш разговор…
— Я все слышал. И это меня сокрушило!
— Что вы намерены делать?
— Быть может, Дианора все-таки пойдет на уступки и захочет меня видеть!
— О, она уже захотела.
— Виоланта! Она хочет со мной говорить? Скажите «да» и осчастливьте меня.
— Мы еще много и долго говорили о вас, когда я уложила ее в постель. Я ее уже почти наверняка подготовила. Через день-другой, надеюсь, вы ее увидите и поговорите с ней.
— О, Виоланта, если я…
— Не благодарите! Я обязана вам спасением и жизнью. Завтра мы еще поговорим об этом.
Она ушла, а Ринальдо остался в глубочайшем волнении. Он хотел раздеться, но тут услышал шаги, которые приближались к его комнате. Дверь открылась, и на пороге показалась высокая, тощая, вся в черном мужская фигура. Черная маска скрывала лицо, и на голову накинут был капюшон. Узловатая веревка перетягивала талию. Ноги и руки были открыты. Внушительная фигура встала прямо перед Ринальдо и погрозила ему поднятым пальцем. Ринальдо встал, положив правую руку на свой пистолет, и спросил:
— Кто ты? Чего ты хочешь?
Глухой голос ответил ему:
— Я приглашаю тебя явиться в течение двадцати четырех часов к судье Истины, судье всех преступников, что бродят скрытыми, втайне. А не явишься, так за тобой придут!
— Какие могут быть у меня дела с вами, незнакомцами? — сказал Ринальдо. — И кто дал вам право называть себя моими судьями?
— Твои дела и преступления.
— Но право не забивается в темноту ночи, — возразил Ринальдо.
— Твое счастье, если мы не разоблачим тебя, не вытащим на свет Божий, ведь там тебя ждет топор палача.
— А что ждет меня у вас? — поинтересовался Ринальдо.
— Покаяние.
Ринальдо усмехнулся, как человек, который сочувствует другому, изрекающему пустые громкие фразы. Однако Черный, сохраняя свой внушительный вид и повелительные манеры, спросил:
— Молчишь?
Ринальдо указал ему на дверь и опять усмехнулся.
— Так не отвечаешь? — повторил Черный свой вопрос.
— Это и есть мой ответ, — объявил Ринальдо.
Черный подошел на шаг ближе.
— Так ты, стало быть, не хочешь добровольно прийти к нам?
— Тогда тебя к нам приведет сила.
С этими словами странный человек покинул комнату.
Ринальдо схватил лампу и поспешил за ним. В прихожей дверь была заперта, и Ринальдо не мог понять, куда исчез так быстро этот человек. Он осветил все уголки и ничего не увидел; прислушался и ничего не услышал.
Возвращаясь к себе в комнату, он обратил внимание на полуоткрытую дверцу одного из шкафов в зале. Он рывком открыл дверцу и увидел скелет. Он задрожал, лампа выпала у него из рук.
Ринальдо поспешил к себе в комнату, схватил там другую лампу и бросился с пистолетом к дверце шкафа, но увидел, что она накрепко заперта. Напрасно пытался он ее открыть. Она была так крепко заперта, словно ее никогда не открывали.
Ринальдо стоял, насторожившись, не зная, на что теперь решиться. Мрачный, озадаченный, он поднял упавшую лампу, вернулся в свою комнату и лег спать.
Едва он на следующее утро поднялся с постели, как тут же поспешил к Виоланте, которая собиралась выйти и, как она сказала, идти к Дианоре.
— Графиня плохо себя чувствует, — сказала Виоланта. — Я не могу оставить ее сегодня ни на минуту. Но у вас ни в чем не будет недостатка. Как только у меня появится возможность поговорить с вами, я приду к вам. Не исключено, что вы уже завтра увидите Дианору и поговорите с ней. Будем надеяться, что все случится, как вы того желаете.
Нисколько не удовлетворенный этим известием, Ринальдо пошел обратно к себе в комнату. Проходя мимо того мистического шкафа, он остановился, оглядел его внимательно и еще раз убедился, что дверца накрепко заперта. Некоторые картины в зале обратили на себя его внимание. На двух из них он увидел явившуюся ему черную фигуру служителя правосудия. На одной тот стоял, угрожающе помахивая кинжалом перед любовной парой, сжимающей друг друга в объятиях. На второй картине он стоял в капелле, схватив за руку женщину, молящуюся на коленях перед алтарем.
Появление служанки, которая несла ему завтрак, ничуть не помешало ему созерцать картины.
А когда они прошли в его комнату, он спросил:
— Есть ли у вас по соседству монахи, одетые в черные рясы?
— Да, — сказала служанка. — Там, на вершине крутой горы, над деревней, стоит монастырь кармелитов. Они носят черные рясы.
— Бывают ли иногда эти монахи здесь, в замке?
— Три раза в году приходит к нам сборщик благотворительных пожертвований, он собирает предназначенное для монастыря подаяние.
— А кармелиты и есть духовные отцы жителей замка?
— Нет, духовные отцы у нас францисканцы. Их монастырь расположен как раз напротив замка. С кармелитами мы, жители замка, не поддерживаем никаких отношений.
Ринальдо больше ни о чем не стал спрашивать. Служанка ушла, а Ринальдо подошел к окну, чтобы как следует разглядеть монастырь кармелитов.
Но скоро он уже умирал со скуки. Он попросил дать ему что-нибудь почитать. Ему принесли старую хронику. Ринальдини читал и зевал.
День прошел, наступил вечер, а Виоланта так и не появилась. Наконец Ринальдо через служанку получил письмо. Виоланта писала:
«Сегодня нам поговорить не придется. Завтра Вы узнаете от меня больше».
Наступила ночь. Ринальдо запер дверь в свою комнату. Черный монах не пришел.
Когда Ринальдо встал рано утром и собрался идти к Виоланте, ему навстречу вышла служанка с письмом. Он вскрыл конверт и прочел:
«Дианора узнала от меня, что Вы здесь. Она доверила мне свою страшную тайну, и теперь я знаю, кто Вы и что Вы. Покиньте срочно этот замок. Мы тоже его покинули. Когда Вы получите это письмо, мы уже будем на расстоянии нескольких часов от замка. Вы нас не найдете. Бегите, спасайтесь! Ведь если судьи Истины узнают о месте Вашего пребывания, они не дадут Вам времени, чтобы использовать свою свободу. Всего Вам доброго! Господь да исправит Вас, наставит на путь истины и охранит.
Виоланта».
— Так что же, я, значит, везде игрушка скрытых недоброжелателей? И должен повсюду красться сквозь темь? И даже любовь обращается в бегство при одном упоминании моего имени, как если бы была она преступлением? Так что ж, погибай, несчастный, отправляйся в лоно матери-земли! — воскликнул вне себя Ринальдо. Он схватил пистолет и приставил ко рту.
Но тут его словно ударило электрическим током, рука его упала, он выронил пистолет. Ринальдо быстро обернулся. За ним стоял черный монах. Он погрозил ему пальцем и вышел из комнаты.
Ринальдо схватил карабин, нацепил на плечо и покинул замок.
Он зашагал по ложбине, но не прошел еще и ста шагов, как навстречу показался черный монах, который крикнул ему:
— Ты должен явиться!
— Где вас можно найти? — полный решимости, спросил Ринальдо.
— Справа, на той поросшей тополями вершине ты увидишь часовню, там и найдешь нас.
Ринальдо медленно пошел дальше, но не к часовне.
— Очередное шельмовство старого шарлатана из Фронтейи, — бормотал он. — Я не пойду туда. А явится мне еще раз сей провозвестник несчастья, так…
Внезапно черный монах опять оказался перед Ринальдо и спросил:
— Так что же ты предпримешь?
Ринальдо мгновенно сорвал карабин с плеча, отскочил на несколько шагов, взвел курок, прицелился и выстрелил в монаха. Но порох сгорел, и карабин дал осечку.
Черный монах рассмеялся и сказал:
— Бедный стрелок! Стреляй в ворон, но не в меня. Посмеешь еще раз, так я сотру тебя в порошок.
— Ты — меня? — вне себя от злости воскликнул Ринальдо.
Бросив карабин на землю, он ринулся на монаха, схватил его за грудки. Но тут же почувствовал, как его обхватили гигантские руки, сжали и с такой силой швырнули на землю, что у него голова пошла кругом.
Когда он пришел в себя, по лицу его текла кровь. Черного монаха видно не было. Ринальдо поднялся, подобрал карабин и поспешно зашагал прочь.
Пройдя шагов тридцать, он увидел за кустом несчастного, оборванного человека, которого и не заметил бы, если бы тот не завопил во весь голос:
— Ах, мой дорогой, добрый атаман!
Ринальдо насторожился. Подошел ближе и увидел верного Лодовико, по щекам которого текли слезы радости.
— Ради всего святого, Лодовико, как ты выглядишь?!
— Я, должно быть, ужасно выгляжу! Не правда ли, я — живое воплощение человеческой убогости!
— Несчастный! Как ты дошел до такого состояния? Твой вид невыносим. Говори же, что с тобой стряслось?
— Ах, выслушайте меня! Когда вы меня отослали из того леса к замку графини Мартаньо, я все проделал очень умно и узнал, что графиня находилась как раз не в этом замке, а в другом, который мне подробно описали. Я тотчас пустился в путь. И уже дошел до окрестностей замка, был едва ли не в ста шагах от него, как внезапно — черт его знает, откуда он взялся! — передо мной предстал закутанный во все черное человек. Он потребовал — в этаком повелительном тоне, — чтобы я незамедлительно явился к судье Истины. Я же в ответ рассмеялся, а когда он перешел на резкости и грубость, я дал ему здоровенную затрещину. Но мне после этого не поздоровилось. Он схватил меня с исполинской силой, бросил, как воробышка, на землю, да таких надавал оплеух, что я сознание потерял. А потом он вскинул меня, точно куропатку, на плечо и потащил к какой-то часовне, где бросил на землю, как худой мешок. Дверь часовни тут же отворилась, и из нее вышли два одетых в черное человека; они втащили меня за ноги в часовню и бросили в темную каморку. Там я пролежал несколько дней на жалком клочке соломы и получал только воду и хлеб. Наконец меня вывели оттуда и доставили к трем субъектам в масках. Они сидели в окружении множества скелетов за черным столом. Назвались они моими судьями и объявили, что я мошенник, жулик и еще того хуже. Я молчал. В конце концов они заявили, что я давно заслужил веревку, но они приговаривают меня только к покаянию. Меня увели, четыре палача раздели меня донага и исхлестали плетьми до крови. Так они измывались надо мной каждый день. Палачи были настолько бессердечны, что иссекли меня до костей. На мне уже не осталось живого места, и вот сегодня утром они выбросили меня из часовни. Я дополз досюда. Дальше нет сил…
— Как?! — вознегодовал Ринальдо. — Такому покаянию и я должен был подвергнуться? Идем, мы предадим огню это дьявольское гнездо!
Едва он произнес эти слова, как тот черный изверг предстал перед ним и громозвучно взревел:
— Жалкий червь! Ты еще не в полной мере ощутил силу моих рук? Так что, мне тебя в порошок стереть?
В бешенстве, выхватив кинжал, бросился на него Ринальдо. Черный уклонился. Ринальдо, собрав все силы, схватил его правой рукой, а левой ударил кинжалом в грудь. Удар скользнул вниз, раздался глухой звук, и Ринальдо понял, что удар пришелся по панцирю; он ударил еще раз и пронзил монаху левую руку. Громко вскрикнув, тот рванулся, отбросил Ринальдо от себя и опрометью кинулся прочь.
— Гром и молния! — возопил Лодовико. — Что будет с нами, когда это чудовище приведет сюда своих соратников? Они нам все кости переломают!
Внезапно они услышали звон колокольчиков и тут же увидели двенадцать сидящих верхом на мулах погонщиков, те спускались с тридцатью ненагруженными мулами с горы. Ринальдо обратился к ним и спросил, показав на Лодовико, не предоставят ли они этому несчастному одного из своих мулов.
— Если господин нам заплатит, — ответил предводитель погонщиков, — так пусть парень садится. Но если господин и не заплатит, все равно мы готовы помочь, ведь мы же христиане. Это чертово отродье — шайка Ринальдини — тысячи людей сделала несчастными. Мы уже многих ограбленных спасли, они частенько валялись на дороге разутые, раздетые, без гроша в кармане, еле живые и проклинали этих мошенников.
Лодовико, который рад был оказаться под такой охраной, привязали к одному из мулов. Процессия двинулась дальше, а Ринальдо продолжил разговор с погонщиками, кстати, хорошо вооруженными.
— Вы говорите о шайке Ринальдини. Разве ее не уничтожили? — как бы между прочим спросил Ринальдо.
— Куда там! Да и что с того, если уложат два-три десятка этих лиходеев? Все равно что ничего. Они растут как грибы после дождя под каждым кустом.
— А разве самого Ринальдини уже давно не пристрелили?
— Если бы! Так говорят повсюду, но это неправда; да ему ничего и не сделать, — сказал погонщик.
— А почему же?
— Гм! Не можете угадать? Он — неуязвим. Это точно. Ни кулаком, ни штыком его не зашибить. А кое-кто говорит даже, что он может становиться невидимкой. Это я, конечно, не стану утверждать, но вот что правда: его никак невозможно схватить и удержать. Схватят его, а он — шмыг! — и удрал. Впрочем, этот Ринальдини, видимо, молодец, но в его шкуре я не хотел бы быть. Что ему от всего его молодчества? В конце концов явится сам дьявол, объявит: время, отпущенное тебе, кончилось, вот наш договор, марш, иди со мной! И свернет ему шею.
— Но он ведь не продал душу черту, — перебил его Ринальдо.
— Как же нет! У него наверняка сговор с злым духом, иначе этот злодей уже давно болтался бы в воздухе. Но он все-таки несчастный человек. Разве помогут ему все сокровища мира, если его душа погибнет? А ведь душа — это самое дорогое, что у нас есть. Если он не сумеет сохранить это сокровище, так за все остальное я ему и ломаного гроша не дам. Честно прожить жизнь и почить в Бозе — самое лучшее, что только может быть. Но с Ринальдини все будет иначе: весело проживет жизнь и скорбно умрет. Это никуда не годно! Он спит на мешках с деньгами не так сладко, как я на своих честно заработанных попонах.
— Но он, говорят, много раздаривает, — заметил Ринальдо.
— Иной раз. Но черт бы побрал его с его дарами! Сначала крадет, потом раздаривает. Ничего не хочу говорить о нем. Благослови, Господь, мой честно заработанный кусок хлеба. Обманывать или обкрадывать не хочу никого, даже ради гроша единого.
— Твоя правда, Ринальдини занимается подлым ремеслом!
— Он накидывается на чужое золото, как ворон на падаль, а мог бы заняться чем-нибудь хорошим, ведь он, говорят, совсем не глуп. Мошеннических трюков у него в голове хоть отбавляй. Господь, спаси и избавь каждого честного христианина от таких познаний и такой учености!
— Но сам он, как говорят, не грабит, — сказал Ринальдо.
— Но он дозволяет грабить. А это одно и то же. Короче говоря, никуда не годный он человек. И все-таки какой лихой малый! Ведь так, как он, еще никто не обдуривал правосудие.
— Сколько лет ему может быть? — поинтересовался Ринальдо.
— Ему еще и двадцати шести нет, говорят одни. Другие, однако, считают, что ему за тридцать. Но это же все равно. Для виселицы он уже давно созрел. Хотел бы я его хоть разок увидеть. Однако встреча должна была бы пройти по-хорошему, во злобе не хочу с ним никакого дела иметь. У него слишком много сообщников, — сказал погонщик.
— Где же он сейчас обретается?
— Да кто может это знать! Он, как господин Никто, повсюду и везде. Часто прогуливается по городам как кавалер с благородными дамами. А нападут на его след, так исчезает, и ни один черт не знает, куда он делся. Он бродит по стране, постоянно переодеваясь, принимая различные обличья. Сегодня он тут, завтра там, а его шайка так и кружит вокруг него.
Тут Лодовико увидел на вершине, мимо которой они проходили, часовню черных монахов. У него по спине побежали мурашки. Он глубоко вздохнул и подал знак своему господину. Тот взглянул наверх, увидел часовню и сразу же его понял.
— Вон та часовня наверху, — обратился Ринальдо к погонщику, — похоже, очень древнее строение.
— Я тоже так думаю. Но ни единая душа не даст себе труда наведаться в нее, она очень уж ветхая, и нет там ни алтаря, ни распятия. Обитают там, видимо, вороны да совы, если она временами не служит пристанищем синьору Ринальдини и его ночным гулякам.
Ринальдо понял, что от этого спутника верных сведений не получит. Поэтому замолчал.
Они пришли в Салдону. Ринальдо щедро заплатил за предоставленного Лодовико мула. Он попросил проводить его к торговцу одеждой, там одел своего соратника во все новое. Потом в аптеке купил мази и пластырь, не забыл и про провиант и нанял карету. В этой карете они, отдохнув после обеда, отправились по шоссе дальше.
По дороге Ринальдо проверил свой карабин и увидел, что он не заряжен. Это и объяснило осечку при выстреле в черного монаха.
— В замке, — пробормотал Ринальдо, — у меня из карабина вынули пулю, дабы безнаказанно глумиться надо мной. А что, если Виоланта живет с черными монахами в согласии? Не потому ли так жестоко истязали Лодовико, что он пытался разведать местопребывание графини? Картина в замке, на которой изображены черные монахи, скелет в шкафу и те скелеты, которые Лодовико видел у черных судей, все это наводит на кое-какие предположения. А что, если Дианору тоже будет жестоко мучить эта банда, замыслившая заговор против нее и ее состояния? О, если бы я сейчас стоял во главе двадцати моих молодцов! Я бы уж конечно быстро разгадал эти загадки.
Не доезжая до Мероне, Ринальдо и Лодовико вышли из кареты, отослали кучера обратно, а сами зашагали по окольной дороге.
Здесь они очень скоро повстречали нескольких человек с мулами. Лодовико узнал среди них старых знакомцев. Это были Лучо и Джордано, два верных соратника из шайки Луиджино.
Взаимная радость встречи была велика.
Ринальдо поспешно спросил:
— А где Луиджино?
— Как нам известно, — ответил Джордано, — он разделил свой отряд. Половина отряда — под его командованием, а другая половина — под командованием Амалато. У него были и мы. Шесть дней назад наших людей подняли по тревоге, и нас, двенадцать человек, от них отрезали. Мы не смогли еще к ним присоединиться и орудуем тут как можем.
— А у вас надежные позиции?
— Мы крутимся меж скал, а ютимся в лесах, — ответил Джордано.
Ринальдо секунду-другую подумал. А потом сказал:
— Я иду с вами!
— Вот это да! Какая нам честь, какое счастье!
Они сели на мулов и скоро подъехали к сотоварищам Джордано, которые почувствовали себя втрое сильнее, чем были в действительности, поскольку во главе их теперь стоял внушающий всем страх атаман разбойников.
Ринальдо сразу же отдал ряд распоряжений. Несколько человек он послал вербовать молодцов, других — собрать старых товарищей. Он оповестил всех, что намерен провести крупную операцию. Парни возгордились и обрадовались, и во всех ущельях гремело: «Viva Rinaldini!»
На четвертый день к нему привели двух давних соратников из отряда Луиджино, они бродили, после того как их разгромили, по окрестным местам и были очень рады, вновь обретя своих. И еще они нашли укрывшихся в тайниках трех незнакомцев, приняли их в шайку и привели к присяге. Теперь их было уже девятнадцать человек. С ними Ринальдо, обойдя слева Салдону, поднялся в горы. Там стояла пресловутая часовня.
Ринальдо разбил свой лагерь в какой-то негостеприимной долине между скал. И вскоре получил доказательства сноровки своих людей: они приносили отовсюду изрядно денег и провизии.
Когда вся шайка была хорошо снаряжена боеприпасами, а Лодовико встал на ноги, Ринальдо пустился в путь, занял перевал и в полуночный час подошел к часовне. Она была заперта. Они взломали дверь и при свете факелов обыскали все внутри. Нашли подвалы и погреба, но там было пусто.
Ринальдо и его люди разместились в часовне.
На следующий вечер Ринальдо спустился в долину, а когда наступила ночь, он со своими людьми направился к замку графини Мартаньо. Заняв все выходы, он хотел вместе с Лодовико и Джордано войти в замок. Но тут ему доложили, что издалека донесся конский топот явно большого кавалерийского отряда.
Ринальдо собрал своих людей, и они, свернув влево, заторопились к густому кустарнику. Едва они достигли его, как услышали приближение конницы. Молодцы Ринальдо были готовы к стрельбе, они молча лежали в засаде. Издалека к ним приближались горящие факелы.
— Странно! — пробормотал Лодовико. — Кавалерийский отряд не скачет ведь обычно с горящими факелами.
Конница приближалась. Это оказались двенадцать всадников, окруживших карету, запряженную мулами. Несколько всадников держали факелы, и все они были замаскированы но все черное.
Вот они уже совсем близко к кустарнику. Тут Ринальдо вышел на дорогу и, взведя курок карабина, преградил дорогу отряду. За ним стояли Лодовико, Лучо, Джордано и еще двое из его молодцов, готовые к стрельбе. Остальные, окружив всадников и карету, угрожали им с фланга.
— Остановитесь! — громовым голосом крикнул Ринальдо. — Здесь стоит человек, желающий познакомиться с вами ближе. Я — Ринальдини.
— Чего кипятишься, ты, болван?! Твои угрозы тебе скоро аукнутся. Наша расправа нещадна! Спроси у Лодовико.
— Надеюсь, — крикнул Лодовико, — за расправу отплатить расправой.
Замаскированный предводитель черных монахов продолжал:
— Ринальдини! Я спрашиваю: почему ты преградил нам дорогу? Чего ты хочешь?
Ринальдо быстро ответил:
— Я хочу получить удовлетворение за жестокие мучения, которым вы подвергли Лодовико. И еще я хочу знать, что вы везете в карете.
— На все это я тебе и единого слова не скажу. Мы никому не даем отчета о наших действиях. Лучше приди и покайся, иначе над тобой будет учинен строжайший суд!
Не проронив ни звука, Ринальдо подал сигнал, и его молодцы сдвинулись вокруг всадников и кареты.
— Одно мое слово, — обратился он к предводителю черных монахов, — и мы вас всех сбросим на землю. Открывайте добровольно карету и сдавайтесь или кровью заплатите за свое упрямство.
— Можешь делать что хочешь. Но ты окружен. На всех вершинах сверкают ружья, сулящие тебе гибель. Сдавайся нам, иначе спета твоя песенка.
— Атаман! — шепнул Джордано Ринальди. — Все вершины и правда заняты стрелками.
Лодовико сказал ему на их условном языке:
— Блеск карабинов мерцает в ночи.
— Жребий брошен, — ответил Ринальдо. — Овладеть нами не так-то просто, и уж конечно не без крови. Наступаем, как только я подам знак. Мы пробьемся.
Сказав это, Ринальдо опять обратился к своему противнику и спросил:
— В последний раз: сдаетесь добровольно?
— В последний раз: нет! — последовал ответ.
Ринальдо разрядил в предводителя монахов свой пистолет, и двадцать выстрелов его людей раздались одновременно. Три черных монаха попадали с коней. Другие выхватили пистолеты, сразили двух молодцов Ринальдо, дали своим коням шпоры и быстро ускакали.
Ринальдо приблизился к карете, рывком открыл дверцу. Он считал, что в его объятия упадет Дианора, но вместо этого увидел в карете гроб.
Джордано, Лодовико и Лучо завладели конями убитых. Тут они услышали трубные сигналы, а затем и звуки набатного колокола в ближайшей деревне.
— Быстро! — крикнул Ринальдо. — Быстро с каретой в горы, что справа!
Он вскочил на коня, которого подвел ему Лодовико, и помчался к горному перевалу. За ним следовали Джордано и Лучо.
Лодовико и еще два-три молодца прыгнули в карету. Остальные окружили ее, и все вместе поспешили, насколько это было возможно, за атаманом.
Едва достигнув узкого горного перевала, Ринальдо и его товарищи соскочили с коней, заняли позиции, полные решимости до последнего защищать подходы к перевалу. Но враги не появлялись, никто не нападал на Ринальдо и его людей.
Тут и карета подъехала, а за ней один за другим остальные разбойники. Теперь все вместе двинулись дальше в горы и с наступлением утра вышли к небольшой долине. Здесь они сделали привал. Мулов и лошадей выпустили на скудное пастбище, Ринальдо тем временем провел смотр отряда. Кроме тех двоих, что погибли при отражении атаки черных монахов, все были на месте.
Ринальдо распорядился вынести гроб из кареты. Он был необычайно тяжелый и накрепко заколочен гвоздями. Они разбили крышку и обнаружили там множество разнообразных, хорошо упакованных золотых и серебряных сосудов. Они вынули все из упаковок: подсвечники, миски, тарелки, чайники, чаши и украшения; еще в двух шкатулках лежали кольца, часы и шесть свертков, каждый с сотней дукатов.
— Смотри-ка! — усмехнулся Ринальдо. — Вот мы и узнали, кто такие эти черные господа! Они, приняв этакое странное обличье, сами промышляют разбоем. Вот почему такое озлобление. Зависть к нашим заработкам восстанавливает их против нас! Хорошо, что они все это собрали. Мы, как счастливые наследники, поделим между собой наследство старых ростовщиков. Выходит, они насобирали все это, чтоб мы могли пожить в свое удовольствие!
Ринальдо начал дележ, при котором каждый получил значительную сумму. Себе же он оставил только коня и два свертка с дукатами. А что еще причиталось ему при дележе, он раздал своим людям.
И так как он понимал, что их будут преследовать, то разделил шайку и описал своим товарищам дороги, по которым им надобно идти, чтобы добраться до места стоянки Луиджино, куда он и сам хотел прибыть.
Когда все распоряжения были отданы и они обо всем договорились, Ринальдо, Лодовико и Джордано сели на коней и втроем отправились по дороге к Низетто.
Не успели они выехать из долины, как им встретился вооруженный человек, который преградил им дорогу и, не говоря ни слова, протянул Ринальдо письмо. Ринальдо с подозрением глянул на него и подал знак сопровождающим. Затем вскрыл конверт и прочел:
«Храбрый Ринальдини!
Твои друзья, черные судьи».
Твоя стойкость и Твое мужество вызывают наше восхищение. Ты одержал верх и сделал нас из врагов Твоими друзьями. Более того, настоящим мы торжественно предлагаем Тебе руку, дабы объединиться, руку, которой Ты не отвергнешь, ибо ее предлагают мужи, достаточно грозные, чтобы обеспечить себе повсеместно глубочайшее уважение. Ты, который снискал себе право стоять во главе войска, займешь заслуженное Тобой место. Мы спрашиваем Тебя: где мы найдем Тебя, дабы устно сообщить Тебе еще больше? Подателю сего письма Ты можешь без сомненья доверить свой ответ.
Ринальдо вырвал листок из своей записной книжки, достал карандаш и написал:
«Ринальдини не желает узнавать вас ближе, чем он уже вас знает. Он не мятежник и презирает ваши предложения. Он будет вас преследовать и никогда не допустит, чтобы вы называли его своим другом».
Ринальдо сложил листок и передал его молча посланцу, и тот, не произнеся ни слова, ушел.
Когда его уже не было видно, Ринальдо передал своим товарищам содержание письма, те были чрезвычайно удивлены.
Они еще говорили об этом деле, и тут увидели, что им навстречу движется карета, в которой, когда она подъехала ближе, Ринальдо, к великому удивлению, увидел Олимпию с каким-то незнакомцем, который, как полагали сопровождающие Ринальдо, был человеком почтенным и знатным.
Олимпия изменилась в лице, увидев Ринальдо, но и виду не подала, что знает его, и, когда он с ней поздоровался, кивнула весьма высокомерно в ответ.
Ринальдо остановил слугу, скакавшего чуть поодаль за каретой, и спросил:
— Кто этот господин в карете?
— Это наместник из Низетто, — был ответ.
Лодовико глянул на Ринальдо и сказал:
— Не правда ли, мы с этой дамой не знакомы?
— Конечно! — Ринальдо рассмеялся. — Иначе мы повели бы себя по-другому.
— Теперь с ней близко познакомится господин наместник, — продолжал Лодовико. — И кто знает, не пожелает ли он, когда знакомство состоится, чтобы его никогда не было.
— Вполне возможно!
— Должен сказать, что синьора побывала во многих переделках. Только бы она не попала как-нибудь в лапы к черным монахам и те не наложили на нее епитимью. Мне эти молодчики тиснули целый календарь на теле, это я могу сказать. А нежную кожу прекрасной синьоры было бы очень и очень жаль, если б на ней запечатлели столько красных праздничных дней, сколько на моей. Да, черт побери! Если я этим проклятым типам прощу те праздничные дни, так пусть я никогда больше не скажу, что знаю, сколько у меня пальцев.
Он наверняка еще болтал бы, если б Джордано не обратил их внимание на то, что перед ними поднялось облако пыли и движется на них, видимо, от скачущего конного отряда. Так оно и было. Облако пыли приблизилось, и появились кавалеристы.
Ринальдо приказал своим товарищам держать оружие наготове. А сам поскакал к кавалеристам.
Это был отряд драгун. Офицер вежливо ответил на приветствие Ринальдо. И спросил:
— Смею ли я узнать ваше имя?
— Я путешественник, римлянин. Мое имя — барон Таньяно. А это мои слуги.
— У вас конечно же есть паспорта? — продолжал спрашивать офицер.
— Разумеется, — непринужденно ответил Ринальдо. — Кроме того, у меня есть рекомендательные письма от наместника в Низетто, родственником которого я имею честь быть.
— Это прекрасно! — воскликнул офицер. — Потому что вас будут повсюду задерживать. Ринальдини со своей шайкой обитает в этих краях.
— Об этом я тоже слышал, но верится в это с трудом, — сказал Ринальдо.
— Это правда. Кроме того, есть еще одна разбойничья банда. Ее члены носят черные монашеские рясы. Я весьма рад, что вы и ваши люди так хорошо вооружены, иначе мне пришлось бы дать вам охрану. Вы же едете в Молано?
— В Молано, — подтвердил кратко Ринальдо.
— Желаю вам счастливого пути!
Они расстались и поскакали в противоположные стороны.
— Ну вот, мы дешево отделались, — сказал Лодовико. — Я все боялся, что он захочет увидеть паспорта и рекомендательные письма.
Ринальдо усмехнулся и сказал:
— Я вынул бы свой бумажник, покопался бы в нем, поискал и разыграл полную озадаченность. «Мои документы где-то остались», — сказал бы я. Мы, наверно, поскакали бы к наместнику в Низетто, а у него живет Олимпия, так она конечно же нам помогла бы.
— Браво! — вскричал Лодовико. — Этого я, накажи меня Господь, так быстро, как вы, не придумал бы, а я могу сказать о себе, что тоже довольно находчивый. Уже по одному этому вы заслуживаете права быть нашим атаманом…
Они быстро поскакали, но не к Молано, как сказал Ринальдо офицеру, а влево, к горному кряжу, и в полдень добрались до небольшой деревеньки, где монастырь ордена служителей Пресвятой Девы Марии содержал постоялый двор для путников. Здесь они остановились и вошли в дом.
Пока им готовили скромный обед, Ринальдо вложил письмо, полученное от черной банды, в конверт и послал с гонцом наместнику в Низетто. Дополнительно он вложил в конверт следующее послание:
«Господин наместник!
Ринальдо Ринальдини».
Приложенное письмо некоего черного братства посылает Вам человек, которому они предлагали вступить в их Союз. Ни малейшей склонности к сему не испытывая, он, однако, обращает Ваше внимание на этакую чуму, бродящую в потемках. Вы знаете, какие следует принять меры. А опальный атаман разбойников не мятежник; да к тому же он отказался окончательно от своего ремесла, и вскоре его уже не будет на этом острове.
Выполнив это дело, Ринальдо предался созерцанию романтического пейзажа. Постоялый двор расположен был у подножия громады скал горного хребта, на одной из вершин которого стоял замок, обнесенный высокими стенами, украшенный многими башнями. Ринальдо вспомнил горный замок графини Мартаньо, и это воспоминание вызвало в его душе картины былых дней…
Он шел вдоль подножия скал, погрузившись в размышления, и приблизился к густому кустарнику, из которого внезапно выскочили несколько дюжих молодцов, схватили его, повалили на землю, связали и потащили в кустарник. Здесь они открыли заросшую дерном крышку люка и через темный ход снесли Ринальдо по ступеням вниз. Еще одна лестница и вторая крышка люка вывели его опять на свет Божий. Он находился теперь в довольно просторном дворе какого-то замка. Здесь его развязали и дали ему прийти в себя.
На его вопрос, где он, ответ был: он узнает это в положенное время.
По лестнице замка навстречу Ринальдо спускался смотритель, который вручил ему три ключа и сказал:
— Вот три ключа от трех комнат, ваших апартаментов в этом замке.
— Ты, стало быть, знаешь, кто я? — спросил Ринальдо.
— О вас я знаю, что мне приказано вас здесь обслуживать и что вы — господин барон, имя которого мне неизвестно.
— А имени владельца этого замка я не узнаю?
— От меня — нет, — ответил смотритель.
Ринальдо промолчал, и смотритель показал ему его комнаты. Там Ринальдо нашел письменные принадлежности, бумагу, книги и даже гитару. Доказательство того, что те, кто приказал затащить его сюда, знали его и его привычки.
Вид из его комнат был романтически прекрасен. Ринальдо подошел к окну, чтобы насладиться этим видом, и подзорная труба, тут стоявшая, доставила ему двойное удовольствие.
Ринальдо посмотрел вниз, увидел постоялый двор, куда он незадолго до этого дня заезжал, и увидел своих соратников, Джордано и Лодовико, которые в сильном замешательстве оглядывали все вокруг и, похоже, не в состоянии были объяснить себе исчезновение их господина.
Ринальдо крикнул, помахал им. Но голос его замер меж скал, его знаки не были замечены. Он написал записку и доверил листок ветру. Листок, кружась, метался туда-сюда и повис вблизи замка на терновнике.
Ринальдо еще обдумывал, как ему дать о себе знать своим товарищам, когда увидел, что к постоялому двору скачут несколько кавалеристов. Лодовико и Джордано были окружены, раздались выстрелы, блеснули сабли, и тут же кавалеристы и соратники Ринальдо куда-то исчезли. Слева в воздух взметнулась пыль, потом вся окрестность стала безлюдной и пустынной.
Уходящее солнце застало Ринальдо еще стоящим у окна, и там же увидели его луна и ночные звезды.
Прошло три дня, на четвертый день вечером, когда Ринальдо в глубокой задумчивости сидел на своем ложе, дверь его комнаты отворилась, и внезапно показалась женская фигура, покрытая вуалью. Она остановилась у дверей, и Ринальдо, который молча разглядывал ее минуту-другую, спросил:
— Кто ты?
Женщина в вуали подошла ближе, встала у самого ложа Ринальдо и молча протянула руку.
— Ты Олимпия?
— Угадал.
— Как попала ты сюда?
— Так же, как и ты попал сюда.
— Тебя привели силой?
— Нет, но тем же путем, каким и ты пришел сюда.
— Ты, стало быть, знаешь все укрытия этого замка?
— Еще нет. Я здесь впервые.
— Тебе удалось ускользнуть от смотрителя?
— Он же один из наших.
— А это ведь значит: он тоже механизм старца из Фронтейи! — мрачно сказал Ринальдо.
— А почему бы нет? — Олимпия придвинула стул и села.
Ринальдо громко расхохотался и спросил:
— А почему я здесь?
— Для твоей безопасности.
— Кто приказал напасть на меня и привести сюда?
— Твой друг.
— Старец?
— Да, он.
— Кому принадлежит этот замок?
— Одному из наших друзей. Если б ты не был здесь, так сидел бы теперь в темнице. Черные монахи могущественнее, чем ты думаешь, — сказала Олимпия.
— Они могущественнее, чем старец и его приверженцы?
— Пожалуй, нет, но, тем не менее, они очень могущественны. Однако твое письмо наместнику нанесло им сильнейший удар. Письмо теперь в руках правительства, которое и без того уже обратило внимание на этих людей. А теперь о моей миссии, о цели моего прихода. Тебя спрашивают, намерен ли ты все еще ехать на Корсику.
— Вы можете распоряжаться вашей механической игрушкой, — с горечью сказал Ринальдо.
— Ты свободен. И если ты не хочешь ехать на Корсику, то можешь покинуть этот замок, как только пожелаешь, можешь идти, куда тебе угодно.
— Ловлю на слове!
— Можешь. Ты, стало быть, не хочешь на Корсику?
— Как только я поговорю со старцем из Фронтейи и Луиджино, я смогу ответить определеннее.
— Сегодня еще нет?
— Нет! — твердо заявил Ринальдо.
— Тогда спокойной ночи!
Олимпия поднялась, пошла к двери, остановилась и, казалось, чего-то ждала. Ринальдо пожелал ей приятного сна. Но она вернулась, схватила его руку. Ринальдо молча отнял ее. Олимпия все еще стояла.
— Я хочу кое-что сказать тебе. Роза больна.
Он вздохнул и промолчал. Олимпия напрасно ждала ответа. Она опять пошла к двери. Здесь она остановилась и спросила:
— Ты ничего не хочешь передать Розе?
— Тысячи приветов и самые сердечные пожелания скорее выздороветь.
— Но если она… Ринальдо! Роза тяжело больна. Если ее потеря…
— Не такая уж это завидная участь, быть возлюбленной обесславленного атамана разбойников! Какого счастья могло еще ждать несчастное создание? Видеть своего возлюбленного на колесе, а себя на всю жизнь запертой в исправительном доме?
— Ринальдо! Ты забываешь лавры, зеленеющие для тебя в долинах Корсики.
— И они тоже не подходят для брачного венца хорошей девушке. Ну а для меня они не зеленеют. Столь благородное растение не охладит висок разбойника. На моей голове этот венок завял бы, и я обратил бы его в насмешку для всех героев грядущих поколений.
— Несчастный!
— Вот ты и назвала меня моим истинным именем.
— Горе тебе, что ты такое говоришь! Возьми себя в руки и оставайся тем, кем ты всегда был — великим человеком!
— Не оскорбляй великих людей!
Олимпия помолчала и опустила вуаль на лицо.
— Ринальдо! Ринальдо! — сказала она.
— Роза тяжело больна?
— Я не стану тебя обманывать. Она…
— Умерла?
— Умерла.
— Прощай, добрая душа! Благо тебе, что ты…
Он отвернулся к стене и заплакал. Олимпия вышла из комнаты…
От тяжелого сна Ринальдо пробудил какой-то шум. Он проснулся и увидел, что его комната освещена. Он протер глаза и увидел: за столом с семью горящими свечами сидят за бокалами с вином Чинтио, Неро, Лодовико, Джордано, Луиджино, Олимпия и Эуджения. Ринальдо молча смотрел на сидящих и услышал, как Лодовико сказал:
— Они уже надели на нас наручники и вели удручающие речи: подвергнуть пыткам, обезглавить, повесить и тому подобное, речи, какие никак не могли радовать честного человека. Это нас и впрямь немного напугало, мы уже видели наш конец на дыбе, видели нас разодранными надвое и растерзанными, но тут внезапно явилась помощь и спасение.
— Доподлинная помощь в беде! — вставил Джордано. — Мы никогда не забудем этого нашему честному старцу из Фронтейи. Чокнемся и выпьем за его здоровье. Его здоровье!
— Его здоровье! — вскричали все.
Лодовико сказал:
— Нашего храброго Ринальдини он уже не раз вырывал из грязных рук юстиции, и Ринальдини был бы, возможно, давно кормом для ворон, если бы добрый старец не вмешивался всегда столь дружески в его дела.
— Истинная правда! — подтвердила Олимпия. — Ринальдини должен благодарить его за спасение своей жизни во многих случаях.
— Он это сделает, — заметил Чинтио. — Мой друг Ринальдо — человек благодарный… Я получил большое удовольствие, познакомившись с добрым старцем и его храбрыми друзьями. Сидел бы я, хоть это и было бы чудесно, лесничим в деревенском гнездышке и вынужден был бы преследовать барсуков и диких кошек, чтоб не сдохнуть с голоду. Ну а теперь — буду преследовать заносчивых французов.
Луиджино поднял бокал:
— Преследовать французов! Да здравствуют храбрые корсиканцы, с нетерпением ждущие нашего прихода, прихода их освободителей!
— Да здравствуют храбрые корсиканцы! — закричали все и чокнулись.
— Долой французов! — добавил Лодовико. А Неро вздохнул:
— Хоть бы нам поскорее отбыть! Я жду не дождусь, когда мы проорем им наше приветствие.
— А сколько нас? — поинтересовался Лодовико.
Луиджино ответил:
— На корабль погрузится более четырехсот человек, а на Корсике мы найдем более трех тысяч друзей, не считая тех, кто присоединится к нам, как только мы нанесем первый удар и завладеем надежным бастионом. Форт Айяло мы возьмем прежде всего.
— Из французских оккупантов мы дух вышибем! — яростно выпалил Неро.
— Да, — поддержал Лодовико, — вышибем! Черт побери! Ох и шум же поднимется, когда разнесется весть: прибыл непобедимый отряд великого Ринальдини! Его молодцы — истинные черти, когда бьются с врагами, и самые великодушные люди в мире в отношениях с друзьями. Они проливают свою кровь за свободу угнетенных и поруганных корсиканцев. Друзья, поход принесет нам честь и славу. Я уже вижу наши имена сверкающими на обелиске, который поставлен будет в честь одержанных нами побед. Наши современники и наши потомки скажут: «Смотрите, это совершили люди, которых называли разбойниками, люди, которых называли бандитами. Но вот их имена выписаны золотыми буквами, а во главе перечня сверкает имя Ринальдини».
Неро спросил:
— А наш старец из Фронтейи тоже отправится с нами?
— Разумеется. Он тоже корсиканец и всей душой жаждет блага своему отечеству, — ответил Луиджино.
— А все те дамы, что живут во Фронтейе? — поинтересовалась Эуджения.
— Все присоединятся к нам, — ответила Олимпия. — Многие из них будут сражаться. Другие — плести венки для победителей, а их поцелуи вознаградят самых храбрых.
В комнату вошел стройный высокий человек. Луиджино назвал его Астольфо, братом Олимпии. Он сел с ней рядом.
Один из друзей зажег свечу и поставил перед ним на стол. Наполнил его бокал.
— Так что? Замок скоро будет набит битком? — задал вопрос Чинтио.
— О, скорее бы уж он до самой крыши заполнился врагами французов! Замок станет благословенным местом пребывания храбрецов! Девяносто человек уже здесь, — ответил Астольфо.
— Хоть бы мы уже все оказались на Корсике! — вздохнул Лодовико. — За того, чей клинок опрокинет в песок первого француза, я закажу отслужить десять месс, а всей его семье, если он падет на поле боя, будет спета ex profundis при белых свечах, за мой счет.
Астольфо улыбнулся.
— Самое позднее, — сказал он, — завтра поутру сюда прибудет Амалато с тридцатью молодцами.
— А где же Малатеста со своими парнями? — спросил Луиджино.
— Он, — ответил Астольфо, — преследует черных монахов.
— Помоги им Господь! — сказал Лодовико. — Хоть бы ему удалось полностью истребить всю эту проклятую банду!
Олимпия улыбнулась и сказала:
— Этих черных монахов ты, видно, часто ругательски ругаешь?
— О да! Как ночной страж князя тьмы. Проклятые собаки! Они так глубоко высекли на моем теле память об их существовании, что при каждом повороте флюгера мои кости и нервы вспоминают о знакомстве с ними. — Лодовико взял бокал.
— Да! Тебя они здорово отделали, — сказал Джордано. — Каждое новолуние напомнит тебе это знакомство.
Лодовико зло рассмеялся:
— Каждый новый порыв ветра, говорю я! Они высекли у меня на коже Calendarium perpetuum, так что я все буквы чувствую в каждой жилке, когда кукарекают петухи. Но первому же из этих календарников, коего я заполучу в руки, я выдам вознаграждение, которое он прихватит с собой как кормовые и донесет до самого чистилища. К тому же в клювы воронья он попадет таким растерзанным, что они его без труда по кускам растащат. Видите, я так зол на этих черных календарников, что хотел бы каждого из них наделить всеми смертными грехами рода человеческого и всеми чумными бубонами Леванта!
Ринальдо все еще молча слушал их разговор под звон усердно осушаемых бокалов. Но вот отворилась дверь, и в комнату вошел старец из Фронтейи. Все поднялись и почтительно приветствовали его. Он дружески кивнул всем, они опять сели, и старец тоже сел к столу. Перед ним поставили две свечи и наполнили его бокал.
Старец завел речь:
— Замысел всех тех, кто здесь собрался, столь же чист, как воск и пламя этих свечей. Все вы полны решимости вступить на землю многострадальной страны. Удобренная кровью своих тиранов, она подарит нам богатый урожай славы! Мы сеем и собираем урожай для угнетенных. Мы — истинные пахари справедливости. Мы идем, дабы разбить цепи угнетенного храброго народа.
— Да, мы идем! — подхватил Луиджино.
— День возмездия, день спасения наступает, и новое солнце всходит над Корсикой… Дух благородного, несчастного Теодора, барона Нойхофа, явись друзьям страны, которую ты любил и хотел спасти! — сказал старец.
Он медленно осенил крестом бокал, и вино тут же вспенилось, как перебродившее сусло. Пузыри взмывали вверх, громоздились друг на друга, обращались в пенящуюся стихию, лопались в воздухе и принимали форму какой-то взмывающей вверх туманной фигуры. Пламя свечей погасло, туманная фигура, вся светлая и прозрачная, вознеслась над столом и рассеялась.
Свечи вновь загорелись, видение исчезло, всё общество сидело словно онемев, а старец выпил вино за здоровье короля Теодора.
Еще все сидели в тишине, словно бы насыщенной надеждой, когда старец повернулся к Ринальдо и спросил:
— А тебе нечего сказать своим друзьям? Оставила тебя великая, доблестная идея, благородное желание быть спасителем Корсики? Ты отказываешься от славы защитника этого правого дела?
— Я отказываюсь от любой мысли о славе, каковая мне не подобает. Для атамана разбойников не растут пальмы славы, не зеленеют лавры бессмертия.
— Малодушный! Ты больше не наш храбрый, бесстрашный Ринальдини. Дух твой от тебя отлетел. Ты даже не тень твоей истинной сущности… О мой друг! Что сказал бы, услышав твои речи, твой прежний учитель, храбрый Онорио? Он, который так часто вместе с тобой восторгался героями древних времен! Что сказал бы он? Как огорчает нас такое твое состояние! Что могли бы мы для тебя сделать?
— Если вы действительно мои друзья, то забудьте, что меня звали Ринальдини. Не связывайте с этим именем никаких надежд на смелые деяния и позвольте мне, никому не известному и безымянному, спокойно умереть.
— Ринальдо! Друг мой! — Чинтио вскочил.
— Я испытываю жалость к тебе, Чинтио, к тебе, выхваченному из спокойного одиночества! Ты был там слишком счастлив, поэтому долго такое положение сохраняться не могло.
— Я испытываю жалость к тебе! — сказал старец.
— Дай мне доказательства твоей дружбы, — потребовал Ринальдо.
— Требуй!
— Обеспечьте мне, всемогущие, надежный отъезд с этого острова.
— Куда?
— На какой-нибудь маленький, незначительный островок, где есть место для меня и трава для моих коз. Там хочу я, в тишине и покое, средь пастухов и рыбаков закончить свою жизнь, никому не известный, не называемый по имени. Я подарю вам мои зарытые сокровища, я назову вам места, где они лежат, они вам при исполнении вашего замысла будут очень даже кстати. Меня же корабль пусть незаметно провезет по бегущим волнам мимо берегов страны, кандалы которой вы разобьете.
— Друг! Ты болен. Мы не оставим тебя до тех пор, пока ты не выздоровеешь, — сказал старец.
— Хочешь быть моим врачом, так будь столь же милосердным, как члены твоего цеха, и предай меня земле.
Ринальдо прикрыл лицо, все общество молчало, словно онемев.
Старец подал знак Астольфо. Тот вышел из комнаты. Тишину не нарушал ни единый звук.
Внезапно послышался бой барабанов в замке, по залам покатились звуки труб. Все вскочили.
— На нас напали! — зазвучали со всех сторон крики.
Ринальдо выхватил саблю и поспешил к двери. Здесь старец обнял его и с восторгом воскликнул:
— Да! Ты все еще тот же неустрашимый Ринальдини, тот же смельчак! Звуки труб и барабанный бой вырвали тебя из оцепенения. Эти звуки проводят тебя на Корсику, и гром наших орудий прогрохочет врагам: мститель идет!
Ринальдо озадаченно глянул на старца, сабля выпала у него из рук.
Старец сказал:
— Мы только разбудили то, что уснуло. Теперь мы знаем, что ты все еще Ринальдини. Трубы и барабаны могут молчать. Твой дух говорит сильнее и громче, чем твой рот. Что ни сказал бы ты, когда тебя мучают уныние и плохое настроение, мы тебе не поверим. Нам известны те звуки, что открывают тебя друзьям таким, каков ты есть. Чего не смог сделать голос дружбы, то смогли сделать звуки труб. А это и есть зов чести. Теперь мы знаем, что ты тот герой, которого мы ищем и вот нашли.
— Вы ошибаетесь. Я в сражении хотел найти смерть…
— Ее не ищет тот, кто хочет жить среди пастухов и рыбаков, рядом с пасущимися козами. Тот только хочет избежать опасности, а смельчак подставляет ей лоб, — сказал старец.
— Отчаяние — это вовсе не смелость. Оно и самого малодушного обратит во льва.
— Довольно, Ринальдо! Мы тебя знаем.
По знаку старца все присутствующие постепенно и бесшумно удалились. Старец тоже вышел из комнаты со словами:
— Отдыхай спокойно.
Ринальдо опять упал на свое ложе, и воспоминание о сцене, что разыгралась после его пробуждения, мелькало словно сновидение в его сознании…
На следующий день Ринальдо не вышел из комнаты, и его не беспокоили, он оставался один. Но через день он пожелал говорить с Чинтио, в ответ же услышал, что того более нет в замке. Тогда Ринальдо пожелал побеседовать со старцем из Фронтейи, но и старца в замке не оказалось. Вскоре к Ринальдо пришел Астольфо. Ему Ринальдо открыл свое намерение оставить замок.
— Тебе это дозволено, хотя я не советовал бы, тебе надо было тогда уходить вместе с нашими. Черная банда везде тебя поджидает, и без сопровождения ты подвергаешься опасности стать жертвой их мести. Наши уходят постепенно к берегу, где их посадят на корабль, и они отплывут на Корсику. Мы ведь не вправе больше терять время, нам необходимо как можно скорее достичь места нашего назначения.
Ринальдо, казалось, задумался, но быстро взял себя в руки и спросил:
— А ты во Фронтейе не видел девушку по имени Роза?
— Я видел ее больной, а потом умершей. Старец любил ее, как родную дочь.
— И все-таки о ее смерти он ни единым словом мне не обмолвился.
— Такова уж его манера. Об умерших он говорит неохотно, — сказал Астольфо.
— Роза была мне очень дорога!
— Мне это говорили. Я тоже уезжаю завтра из замка. Если хочешь ехать со мной, так у тебя будет прикрытие.
— А ты действительно брат Олимпии?
— Я ее брат.
— Корсиканец?
— Корсиканец.
— И Луиджино тоже ушел отсюда? — спросил Ринальдо.
— И он тоже.
Возникла пауза. Астольфо медленно пошел к двери. Ринальдо повернулся к нему и сказал:
— Завтра я покидаю с тобой этот замок.
На следующее утро Ринальдо оседлал коня и в сопровождении Астольфо покинул замок. То тут, то там встречались им по пути их люди, маленькими группками, но не слишком удаляясь одна от другой, они двигались через горы. Беседа в пути была весьма односложной.
Передвигались они только днем, считанные часы, и так добрились до Сутеры, где несколько дней провели тихо-мирно, а потом продолжили свой путь на Сиракузы. Они оставили город слева, день-другой провели на вилле, которая принадлежала, видимо, некоему знакомому их Общества, а потом двинулись к равнинам Марсалы.
Здесь они опять остановились на одной вилле, и отсюда Астольфо выехал один всего на день. Вернувшись, он сказал:
— На этой вилле ты можешь жить спокойно, пока мы не позовем тебя, чтобы взойти на корабль. А станет тебе скучно, так сходи иной раз в горы Самбука, там наш главный лагерь. Я теперь еду к старцу, надеюсь очень скоро тебя увидеть.
Астольфо уехал, а Ринальдо нашел на вилле все, что было необходимо. Садовник и его дочь были его сотоварищами в доме и обслуживали его. Посланцы от Общества приезжали и уезжали.
Дочь садовника, Серена, была его спутницей во время его одиноких прогулок. В ней он видел вторую Розу и постепенно так привык к ее обществу, что не в силах был расстаться с ней. Она занимала его небольшими историями о духах, русалках и рыцарях и пела свои и его романсы, которые он сочинял для нее.
В этом простом кругу день за днем проходил для него незаметно, и он прожил на вилле уже три недели.
Как-то сидел он с Сереной в садовой беседке. И сказал, ему-де кажется, что она, Серена, уже несколько дней не так весела, как обычно.
— В этом виноват отец. Он сказал мне на днях, что вы здесь долго не останетесь, что вы уедете и никогда к нам не вернетесь.
— И это привело тебя в такое грустное настроение?
— Почему бы нет? Не надо было в этом мире сводить знакомство, если вскорости приходится расставаться.
— Так ты, значит, меня любишь?
— Я думала, вы давно уже это заметили.
— Но раз я не могу здесь остаться…
— Когда вы уедете, я буду очень и очень грустить.
— А потом ты опять будешь весела. Все пройдет.
— Нет! Не пройдет, я знаю это уже сегодня. Вы же знаете песнь о прекрасной рыбачке и влюбленном графе. Я вам ее уже часто пела. Там говорится:
Что люблю, забыть навеки?
Что ты! Как это возможно?
Все, что хочешь, но не это.
Любишь — помнишь непреложно…
Что люблю, забыть навеки?
Что ты! Как это возможно?
— Что можешь ты ждать от твоей любви?
— Быть вами опять любимой. Разве вы не знаете, что говорится об этом в песне о плененном рыцарю?
Наслажденья бесконечны
Есть и в тяжести оков,
Коими связуют вечно
Нас Надежда и Любовь.
Жизнь, могущество, терпенье
В дар Любви Надежда шлет;
Что ни есть в ее владенье —
Все от сестринских щедрот.
К Ринальдо явился посланец из лагеря и вручил ему письмо. Оно было от Чинтио, тот по-дружески упрекал Ринальдо, что он ни единого раза не поднялся в горы, в лагерь к друзьям. И просил его сделать это как можно скорее.
Ринальдо написал ответ, в котором обещал выполнить его просьбу. Уладив все с посланцем, он направился на берег моря, где нашел нескольких рыбаков, занятых погрузкой продуктов на барку. Он подошел к ним, приветствовал их, ему ответили, и завязался разговор:
— Куда повезете вы эти продукты, что в барке?
— На остров Панталерия, — ответил один из рыбаков.
— На Панталерию? Далеко это отсюда?
— Шестьдесят миль! Рукой подать!
— А на островке этом много жителей?
— Ах, Боже мой! Кроме жителей маленького городка и замка, там живут еще три сотни человек. Есть на острове две-три деревеньки и несколько забавных загородных домов. Все там окружено береговыми скалами. Но по существу, это красивый, веселый островок! В средней его части пролегает прекрасная плодородная долина, а склоны гор заботливо возделаны. На острове есть и поля, изготовляют там вино, масло растительное, выращивают апельсины, занимаются овцеводством. А чего там у людей нет, то привозим им мы.
— Население острова, видимо, люди бедные?
— Богатыми их не назовешь, но они работящие и доброжелательные люди. Больше всего им недостает денег. Золотая монета у них редкость. Но они иногда откапывают редкие монеты, и в Сицилии обращают их в деньги. Им нужно немного, они долго обходятся двумя-тремя серебряными монетами.
— Мне бы хотелось глянуть на этот островок.
— Это очень просто. Господину нужно только поехать с нами. Мы возьмем недорого.
— Когда вы отплываете?
— Завтра, через час-другой после восхода солнца.
— Я еду с вами.
Ринальдо вернулся домой с твердым намерением отплыть на Панталерию и оттуда никогда не возвращаться в Сицилию.
— Быть может, — бормотал он, — мне еще удастся найти тихий, мирный приют среди неиспорченных, чистых детей природы и там спокойно, раскаявшись, жить согласно завету Господа Бога, чтобы потом попасть на небо.
