Отпетый алкоголик Арратопанов Калтакапан, желая стать, наконец, вождем всемирной партии алкашей, готовил дворцовые интриги с целью свержения с престола главного алкаша Худьерду. И вот однажды он сообщил ему, что у запустевшего дома Гурракалона снова появились окна, а сам он живет в Комсомолабадских степях вместе с бывшей женой Худьерды. Его лакей, Далаказан Оса ибн Коса, тоже уехал с ним закрыв свою дурацкую шкаф-школу. Наступил очень удобный момент для того, чтобы еще раз отомстить главному алкашу, пригрозив ему, дескать, то ли еще будет. Это была политическая приманка Арратопанова Калтакапана. По его замыслу эта приманка, заманит главного алкоголика Худьерди в западню, то есть в дом покупателья, купившего его у Гурракалона, человека, который работал в органах внутренних дел.

— Спасибо, Арратопанов Калтакапан, — сказал Худьерди, обращаясь к нему, — видимо, я не зря сделал тебя своим заместителем. Ты — великий алкаш нашей эпохи! В тот кризисный момент, когда я думал только о том, где и как найти денег на похмелье, ты просто выручил нас, то есть спас от явной гибели всех членов всемирной народно демократической партии алкашей!

Затем он обратился ко всем присутствующим алкоголикам:

— Дорогие поклонники ста граммов! Уважаемые грязные алкаши! Мы спасены! Айда в Таппикасод! Штурмом захватим дом буржуя сапожника и конфискуем его имущество! Этот придурок — сторож, учитель птичьего языка и литературы Далаказан Оса ибн Коса, оказывается, уехал вместе с сапожником! Это для нас исторический шанс, и мы не должны упустить его! Иначе история нас не простит! — крикнул Худьерди. И добавил: не плохо было бы подкрепиться перед штурмом, вмазав по двести граммов, но жаль сейчас казна нашей партии всемирных пяниц пуста!

С этими словами он повел за собой армию алкашей в сторону автобусной остановки. Когда подошёл автобус, «пазик» желтого цвета в виде буханки русского хлеба, они, расталкивая женщин пинками в зад, гурьбой забрались в салон, и поехали. Тут появилась кондукторша, которая попросила заплатить за проезд. Она повернулась лицом к Худьерды, с трудом двигаясь в толкучке, и сказала:

— Ну-с, гражданин пассажир, Ваш билет, пожалуйста.

— Мне можно не покупать билет, госпожа кондукторша. Я, энто, участник афганской войны. Имею награды. Я там работал в контрразведке. Звание у меня — генерал. Война, кровь, канонада снарядов и пронзительный вой авиабомб, дым, пыль до небес, груды харкающих кровью и умирающих воинов, валяющиеся трупы с потухшими зрачками глаз — всё это не могло не сказаться на моём здоровье. У меня расшатаны нервы. Я даже умудрился написать книгу о войне, которая, в целом, в тысяча раз сильнее романа Льва Николаевича Толстого «Война и мир» или романа Эрнста Хемингуэя «Прощай, оружие!». Но почему-то никто не спешит присудить мне Нобелевскую премию. Ночью мне снятся кошмары, и я брежу во сне, понимаете ли, зову своих погибших друзей однополчан, которые подорвались на мине. Просыпаюсь, весь в поту и смотрю — жена, бедная, задыхается, прося глазами, чтобы я отпустил ей горло, которое я схватил цепкими пальцами, крича с презрением:

— Умри, вражина!

Короче, мы расстались с женой, и она стала счастливой, выйдя замуж за одного сапожника по имени Гурракалон. Когда я был бригадным генералом, она неразлучно ходила по пятам словно верная собака, говорила, «я тебя люблю и не могу жить без тебя ни дня. Обещай милый, что умрем с тобой в один день, в один час и в одну минуту. Напишем завещание, чтобы люди похоронили нас в одной могиле, уложив в один гроб». Как только я стал плотником, она резко разлюбила меня, и ушла к другому. Вот что такое любовь с первого взгляда. Пусть не смущает Вас мой внешний вид и моя рваная одежда, госпожа кондукторша. В человеке главное — не внешний вид, а его внутренний мир, душа, мироощущение. И чувства у него должны быть тонкими и прекрасными. Да, не скрою, я пью. Но не просто так. Я спился с горя. Хотя я — отставной генерал, но я зарабатываю свой хлеб насущный честно. Я по профессии — плотник, и изготавливаю из древесины качественные современные оконные рамы, причем, недорогие. Ах, если бы Вы видели, как я работаю в своей мастерской в одной майке и в ватных шортах. Беру, значит, брус, проверяю его тщательно, глядя на него одним глазом и, плотно зажав в тиски, начинаю тесать древесину. Рубанок начинает издавать божественные звуки, и из него летят стружки, словно кручёные деревянные пружины, похожие на курчавые волосы красивых блондинок. Я работаю, мои мышцы играют, а рубанок мой «кхх-ххк!» — туда, «кхх-хххк!» — сюда. Одним словом, когда я работаю, рубанок превращается в продолжение моих рук. Эта работа для меня является чем-то вроде поэзии в древесине, чем-то вроде музыки, понимаете? Запах древесины я очень люблю, от него у меня голова кружится. Это запах моего детства. Когда я вдыхаю этот аромат, я невольно начинаю вспоминать своего отца, который тоже был потомственным плотником. Он погиб, когда распиливал доску на две части циркулярной пилой. Случилось так, что циркулярку неожиданно заклинило, и она, сломавшись, с грохотом разлетелась в разные стороны. Один из осколков этой круглой пилы попал, словно сюрекены воинов-невидимок ниндзя, моему бедному отцу прямо в лоб, и он умер. Я остался сиротой. Инструменты отца остались мне в наследство. Профессия плотника у меня в крови, поэтому я с малых лет стал заниматься столярным делом и плотничеством. Помню, у нас в доме была табуретка, и я хотел её приспособит для себя. Короче, я хотел укоротить ножки той табуретки и для этого отпиливал часть каждой из них. Когда я отпилил все четыре ножки, табуретка стояла неровно. Мне опять пришлось отпиливать ножки, чтобы выровнять табуретку. Но она все так же стояла криво. Одним словом я отпиливал по кусочку вновь и вновь и так до конца. То есть у нашей табуретки не осталось ножек. Увидев это, мама сильно рассердилась и, поколотив меня отцовским сапогом, выгнала из дома. Я зашел в мастерскую, сложил все отцовские инструменты в большой мешок и ушел. Мама плакала, сидя на ступеньках нашей лачуги, вытирая слезы с глаз своим дырявым фартуком.

— Вернись, окаянный! — крикнула она мне вслед!

Но я был упрямым мальчиком и домой больше не вернулся. Вот так я прошел трудный путь плотника. Если хотите, я могу даже отдать Вам за дешево одно из окон, которые я недавно смастерил из красного дерева — сказал Худьерди.

Вытаращив глаза на Худьерди, кондукторша на миг задумалась, потом закурила сигарету в толкучке, и сказала:

— А на фига мне окно, если я живу в водопроводном колодце? Ты лучше предъяви билет, папаша! Тоже мне отставной генерал! Еще работал в контрразведке! Не зря твоя мать выгнала тебя из дома! Аферист! Давай быстрее покупай билет, а то вышвырну тебя вон из автобуса, плотник несчастный! Я обладательница черного пояса по каратэ! Так что шутки со мной плохи!

— Ах, ты еще и хулиганка?! Ну, ну… Сейчас мы позвоним в родную милицию… где же мой сотовой телефон?… — сказал Худерди, шаря по карманам пузатого человека, который ехал с ним рядом. Тот тоже оказался с расшатанными нервами, и тут же завязалась драка. Дети заплакали от страха, а пассажиры стали кричать, кто от нехватки воздуха в толкучке, кто ругал дерущихся двухэтажным матом. В суматохе кондукторша начала оказывать военную помощь пузатому пассажиру, ударяя кондукторской сумкой по голове алкоголика Худьерди. Тут шофер остановил свой драндулет и алкаши гурьбой покинули автобус. Когда автобус отъехал, Худьерди похвастался, показывая алкашам охапку денег, которую он держал в руке.

— Ни чего себе, откуда эти деньги?! — спросил кто-то из алкоголиков с удивлением.

— Обшмонал сумку кондукторши! — сказал Худьерди.

— Ну, ты даёшь, Худик! У тебя золотые руки! — обрадовался другой пьяница, восхищаясь ловкостью рук своего бессменного лидера. После этого они поймали попутное такси «Дамас» и поехали дальше в сторону Таппикасода.