Ильмурада освободили из тюрьмы досрочно, за хорошее поведение. Когда он вышел на улицу, у него от чистого воздуха закружилась голова, и он чуть не ослеп от яркого солнца. За годы, проведённые в неволе, он сильно похудел, и, несмотря на свой молодой возраст, поседел как старик. Вот она, долгожданная свобода! Как хорошо! Теперь он может идти, куда хочет, без сопровождения конвоиров и служебных собак. Он решил, что первым делом купит подарки маме, братишке и сестрёнке на деньги, которые отчим Гурракалон когда то тайком передал ему через посредников. Не забыл он и о дочери покойного заправщика Запарамина Садокат, которой он тоже решил купить подарок. Ильмурад не ожидал, что дочь заправщика Запарамина Садокат когда-нибудь напишет ему письмо, прося прощения. Она писала ему такие письма, что Ильмурад влюбился в неё. Они переписывались постоянно, и Ильмурад перечитывал её письма каждый день по нескольку раз, как читают и перечитывают стихи любимых поэтов. В конце концов, он выучил все её письма наизусть. Он подумал о встрече с ней, и сердце у него забилось учащённо от волнения.

С этими мыслями Ильмурад сел в автобус. Он сидел у окна, держась за дугообразную эмалированную трубу спинки сидения, словно за баранку автомобиля. Рядом с ним на другом сидении сидели двое молодых парней, один толстый, другой — тощий. Они начали подшучивать, косо поглядывая на Ильмурада.

— Ты думаешь, водитель там, впереди, за рулём Икаруса? — спросил толстый.

— Да, а что? — ответил тощий вопросом на вопрос.

— Не-е-ет, ты что, водитель это я. Видишь, как крепко я ухватился за баранку. Я даже могу ехать, держа её одной рукой — сказал толстый, и оба засмеялись.

— Да? А я думал, что ты директор стрекозо-завода, у которого сотни деревянных ульев, в которых держат рой стрекоз — сказал тощий, и они снова засмеялись.

— Ни фига себе, как ты угадал? Да, действительно, я фермер саранчевод, и собираюсь на днях построить себе дом из кирпича — продолжал подшучивать толстый.

— Да? А кирпичи у тебя силикатные или огнеупорные? — спросил тощий.

— Ты чо, разве я выгляжу таким нищим, чтобы строит себе роскошный дом из каких-то там силикатных или огнеупорных кирпичей? Я построю себе большой особняк из золотых кирпичей! — сказал толстый.

И они снова захохотали.

Слушая их издевательские шутки, Ильмурад чувствовал, что выходит из себя, но он взял себя в руки не стал конфликтовать с ними. Наоборот, он убрал руки со спинки сидения. Толстяк снова заговорил:

— Видишь? Я — каскадер. Могу водить автобус, даже не касаясь руками баранки. Даже не буду смотреть на дорогу. Веду машину, выглядываю в окно, иногда моргаю красивым девушкам — приколовался он.

Тощий смеялся до упада, схватившись за живот. Толстяк тоже смеялся, тряся плечами и толстым животом. Он даже прослезился от смеха. Ильмурад отвел взгляд от окна и посмотрел на свои руки.

— Теперь мне нужно помолиться — сказал толстяк и заржал над своими словами.

Тощий угорал со смеху. Даже устал смеяться. Особенно громко он хохотал, когда Ильмурад недовольно посмотрел на них. Дружки смеялись, глядя друг на друга, словно обкуренные. Когда автобус остановился, Ильмурад поднялся и, бочком продвигаясь сквозь толпу, направился в сторону двери и сошел с автобуса. Да, он не должен горячиться и ни в коем случае не вступать в перебранку с людьми, чтобы, не дай бог, снова не попасть за решетку. Ведь его ждут дома близкие, которые страдают за его непродуманные шаги. Особенно тяжело переживала мама. Если он снова загремит в тюрьму, она просто не сможет пережить это. С этими мыслями Ильмурад зашел на базар, купил для своих родных и для Садокат подарки и направился в сторону остановки такси, которые ездили через горный перевал в долину. Увидев его, таксисты бросились к нему.

— Куда едем, братан?! Садитесь, подвезу Вас до самых ворот Вашего дома! Проезд — не дорого!

— Нет, этот братан поедет с нами. На моем «Дамасе». Садитесь, и сразу уедем! — кричали таксисты один за другим.

Но тут подошёл к нему один таксист и сказал:

— Ука, если я не ошибаюсь, Вы из Комсомолабада. Несколько лет назад я отвозил Вас в город из центра совхоза «Истиклол». Может, Вы не помните меня, но у меня фотографическая память. Тогда я водил «Тико». Арендовал у одного Хаджы — аки. Теперь вот, арендую новую «Нексию». Не машина, а птица! Она летит по дороге как ястреб! Садитесь, у меня как раз не хватает одного пассажира. Садитесь, — поехали! — сказал шафер частного такси, беря сумку из рук Ильмурада.

— Сколько будет стоить проезд? — спросил Ильмурад.

— Э-э, от билан туя болармиди, утиринг! — сказал шафер. Эти слова означали «цена ни лошадиная и не верблюжья, садитесь!»

— Нет, так не годится, ака. Я должен уточнить, сколько, все-таки, я должен буду заплатить за дорогу — сказал Ильмурад.

Шофер назвал цену, и Ильмурад согласился. Тут раздался голос одного из пассажиров, сидящих в салоне:

— Эй, водила, ты долго еще там будешь возиться?! Ну, сколько можно ждать, ты, это, давай, шевелись!

— Сейчас! — сказал шафер.

Ильмурад сел на заднее сиденье и сразу почувствовал запах водки и табака. На заднем сиденье сидели двое, а впереди сидел еще один пассажир. Они были одеты в клетчатые рубахи синего цвета, и все были в жёлтых галстуках. Им было примерно лет по пятьдесят, и все они были седыми. Рядом с Ильмурадом сидел сутулый худой человек с треугольной головой, пучеглазый с короткой седой бородой в рваном пиджаке с чересчур длинными рукавами. Он тоже был в клетчатой рубашке. От него разило водкой и чесноком. Глядя не его выпученные глаза с мешками под ними, не трудно было догадаться, что он болен, и у него целый букет болезней. Из разговора этих людей, Ильмурад узнал, что пучеглазого зовут Гугутбиртийин. Несмотря на своё плачевное состояние, он считал себя сверхчеловеком и хвастался, что он весьма успешный бизнесмен, который занимается куплей-продажей золотых изделий.

Откинувшись на спинку сиденья Гугутбиртийин заговорил:

— Шофер-бала, ты я смотрю, зеваешь, широко разевая рот, словно бегемот, демонстрируя свои гнилые зубы, похожие на мои зубы. Видать, ты не выспался. Это, между прочим, очень опасно, так как многие таксисты, сами того не замечая, от усталости засыпают за рулём с открытыми глазами и, выехав на встречную полосу, — ба-бах — сталкиваются лоб в лоб со встречным грузовиком. Даже подумать об этом страшно.

— Да, ака, эта «Нексия» — не моя. Мы с братом арендуем её по контракту у одного ходжы-аки и платим ему ежемесячно деньги за аренду. Трудимся в две смены, днем — я, а ночью — мой брат. Работаем без выходных. Ездим беспрестанно из долины в Ташкент, мотаемся туда-сюда, словно шарик настольного тенниса. Бензин и все затраты на ремонт, в случае если сломается этот драндулет, — за наш счёт. Иногда мы сутками стоим в очереди за бензином, где у бензоколонки выстраивается очередь на несколько километров. Бывает такое, что когда подходит твоя очередь, кончается бензин. И тогда ты просто вынужден купить втридорога некачественный бензин у частника, родственника того же владельца бензоколонки. Машина не застрахована, это значит, если, не дай Бог, она разобьется в аварии, мы должны купить ходжи-аке такую же новую машину. Более того, почти на каждом километре нас останавливают гаишники, налоговики и прочие чиновники, требуя свою долю. У нас остаются деньги только на хлеб. Иногда мы приезжаем домой с пустыми руками. Мы радуемся этому и благодарим Бога за то, что не остались должниками. А еще бывает, что мы, таксисты, деремся между собой. Иногда драка переходит в поножовщину. Начинаются жестокие схватки как у стаи хищных зверей в лесу. Вот в таких суровых условиях мы зарабатываем свой насущный хлеб — сказал шафер, мчась на большой скорости и крутя баранку то вправо, то влево. Потом, закуривая одной рукой и бегло бросая взгляд на Гугутбиртийина, спросил у него, кто он такой и откуда и зачем приехал в Ташкент. Гугутбиртийин ответил ему так:

— Если хочешь знать, я — святой человек. Да, да, ты не удивляйся, глядя на мою рваную одежду. Это я специально так одеваюсь, чтобы не засветится. Не бреюсь и не умываюсь, чтобы милиция сразу не догадалась, что я торгую контрабандными товарами. Одним словом, я — святоша, и мое тело — это колокольня священного храма, и я должен беречь купол этого храма, дабы её не разрушила родная милиция, ударив дубинками. Еще я сам считаю себя мусульманином, хотя хожу с грязным галстуком на шее и пью водку не просыхая неделями, пока морда моя не посинеет как у покойного — сказал он. Машина мчалась по перевалу, а Гугутбиртийин говорил не переставая. Ильмурад любовался горными пейзажами, которые мелькали за окном автомобиля. Вдоль дороги ходили ремонтники, одетые в оранжевые камзолы. С правой стороны дороги тянулись глубокие овраги, и кое-где бросались в глаза большие голубые озера с зелеными ельниками на берегу. Озера напоминали огромные зеркала среди высоких горных скал и заснеженных вершин. На повороте Ильмурад увидел двоих плохо одетых мальчиков, которые стояли у дороги, держа в руках букеты желтых тюльпанов в надежде продать их. Но никто не хотел остановиться и купить их. А зачем людям тюльпаны? Лучше им купить чего-нибудь съедобного. Эх, бедные мальчики, подумал Ильмурад, похоже, что вы братья, и чтобы помочь своим малоимущим родителям, вы поднялись на вершину и, собрав эти желтые цветы спустились с трудом обратно вниз и вот, простояв здесь до самого вечера вернетесь домой усталым…

Между тем, хвастливый Гугутбиртийин всё болтал, а машина поднималась всё выше и выше. Когда Ильмурад увидел сквозь клубящийся туман призрачные горные вершины, у него от нехватки кислорода закупорились уши. Потом машина начала спускаться, и уши у Ильмурада постепенно пришли в нормальное состояние.

— Шаф, а шаф, (Гугутбиртийин хотел сказать шофер) ты, энто, остановись вон у того кафе. Мы хотим покушать и вмазать по двести — сказал Гугутбиртийин.

Шофер снизил скорость и повернул в сторону кафе. Они вышли из машины, зашли в кафе и заказали шашлычнику сорок шампуров шашлыка. Когда они сели за круглый стол, пришел официант и вежливо спросил, что они желают поесть и выпить. Гугутбиртийин заказал водку и разные напитки. Ильмурад заказал себе шурпу и чай. Шофер тоже. Когда официант стал уходить, Гугутбиртийин остановил его и спросил:

— А почему не вращается, энтот самый, как его, барабан и пустует клетка? Где белка?

— Аа-а-а, белка? Белка умерла, и шеф унес её домой. Он содрал с неё шкуру и сделал чучело — ответил официант.

— Да? Ну и безжалостный варвар, скульптор — таксидермист! Проклятый палач! Какая хорошая была белочка, бедняжка, как она крутила барабан своими маленькими лапками! Вы его либо неправильно кормили, либо оставили голодным или отравили. От вас гадов, всё можно ожыдать! — сказал Гугутбиртийин.

— Да что Вы, Гугутбиртийин — ака. Наоборот, мы её любили и когда она умерла вес коллектив хором плакали, ревели на вес голос, на который горные вершины вторили эхом. А шеф наш дал ей вторую жизнь, сделав из её шкуры симпатичное чучело — сказал официант и ушел.

Через десять минут официант вернулся со своей помощницей, поднимая на подносах заказанную еду и напитки, и Гугутбиртийин разлил водку по стаканам. Тут, как раз кстати, шашлычник принес шашлык. Гугутбиртийин взял один из стаканов и протянул его Ильмураду.

— Спасибо, я не пью — сказал Ильмурад.

Гугутбиртийин обиделся на него.

— Почему не пьешь? Ну, шофер не пьёт, и это понятно, то есть ему нельзя, он за рулём. А ты то почему не слушаешь меня и отказываешься пить?! Ты вовчик, что ли?! Вера не позволяет, да?! — сказал он.

— Нет, я не ваххабит и не имею никакого отношения к ваххабизму. Просто так, не хочу пить и всё — сказал Ильмурад, макая ломтик хлеба в шурпу.

— Тогда выпей — сказал Гугутбиртийин.

— Нет — сказал Ильмурад решительно.

Разозлившись, Гугутбиртийин вдруг выплеснул водку из стакана в лицо Ильмурада. Ильмурад резко вскочил с места, но снова сумел сохранить самообладание, подумав о своих близких. Он спокойно вытер лицо салфеткой и сел на место. Кто-то упрекнул Гугутбиртийина, сказав, что нельзя заставлять человека пить спиртное, если он не хочет.

— Да он строит из себя умного порядочного человека! Рисуется, козел! Вот из за таких, как он, стране угрожает терроризм! Вот такие люди под прикрытием Ислама совершают террористические акты, убивают ни в чем не повинных людей, включая стариков и детей! Давайте, выпьем друзья за свободное общество! И пусть исчезнут с лица земли во веки веков религиозные фанаты, такие как он! — сказал Гугутбиртийин.

Его дружки подняли стаканы и, чокнувшись, выпили стоя. Потом принялись есть шашлыки. Ильмурад спакойно ел свою шурпу, а Гугутбиртийин, взяв один шампур из нержавеющей стали с шашлыком, снова обратился к нему.

— Эй, ты, вовчик, ну, хрен с тобой, ты не пил водку, а почему шашлык не кушаешь?! Или ты думаешь, что шашлык тоже харам (отрава)?! Не бойся, этот шашлык не из свинины — сказал он.

— Нет, я не говорил, что эти шашлыки харам. Я просто не хочу есть шашлык — сказал Ильмурад.

— Блин, если бы позволял закон, я бы его собственными руками убил бы… твою мать! — еще сильнее разозлился Гугутбиртийин.

Услышав это Ильмурад встал с места.

— Ака, не ругайтесь матом! Не оскорбляйте мою маму! Следите за метлой — сказал он.

— Ты чо сказал, сука? Голос поднимаешь на меня да, собака?! Нищий раб! Ну что ты мне сделаешь, если я оскорблю твою мамочку, а?! Слушай ты, в гробу я…бал твою маму! — сказал Гугутбиртийин.

Тут Ильмурад не сдержался и, схватив стальной шампур, ударил им Гугутбиртийину в горло. Длинный шампур пронзил шею Гугутбиртийина насквозь, и он, в ужасе тараща глаза, начал харкать кровью. Сначала опустился на колени, потом упал лицом в пол. Дружки Гугутбиртийина замерли от страха. В кафе начался переполох. Посетители стали разбегаться, кто, крича в ужасе, кто просто, чтобы уйти от греха подальше.