Ослепляющий свет ударил в глаза, и воздух, источавший пряный аромат, наполнил легкие. От неожиданности Уэйд и Гарри зажмурились, с трудом подавляя необходимость палить, во что не поподя. Наконец оба проморгались и могли теперь беспрепятственно увидеть то, что служило источником столь яркого света в доме.

– Что за черт… – тихо и испуганно произнес Гарри. Степень удивления, казалось, перескочила за максимальную отметку.

Уэйд был удивлен не меньше, хотя, по сути, подобное с ним уже происходило. Дом исчез. В том числе и комната Индианы, куда они вроде бы открыли дверь. Перед ними предстал какой-то красно-оранжевый мир. Рассветный мир, но без солнца. Раскинувшееся непостижимое небо было потрясного цвета… насыщенного яркого. Смесь гренадина с апельсиновым соком, и она окутывала всё вокруг, делала лучащимся: и Уэйда, и Гарри, и то, что лежало перед ними. Исполинские деревья из страны великанов, и не иначе, чиркали небо голыми верхушками. Основание каждой ветви у подножья доходило до семи метров в диаметре, а наверху – до двух. Деревья не имели листвы и коры – голые, скользкие и возможно белые, хотя из-за красно-оранжевого всего это оставалось не ясным. На них росли плоды – каждый размером с годовалого ребенка, и более всего походили на гигантские помело. Сочные и радужные. Вокруг кружили насекомые, превосходящие по размеру фрукты втрое. Хотя, кружили – не совсем правильное слово. Более всего они походили на пузатых до неприличия шмелей, но не таких пушистых. Тяжеловесы на маленьких крылышках. Как они удерживали себя в воздухе, оставалось загадкой, но одно было ясно – эти насекомые не в силах подлетать к плодам и удерживать свой вес на одном месте. Они могли только лететь каким-то чудом вперед.

– Боже мой! – пролепетал Уэйд, когда увидел, как один из этих чудо-шмелей выбросил длиннющий как у хамелеона язык и, обвившись в полоборота прилип к стволу над плодом.

А еще они жужжали, но не так, как обычные насекомые, а мелодично, словно кто-то играл на дудочке. Сотни дудочек, а может тысячи. Именно этот звук Уэйд и Гарри слышали, находясь в доме. Такой отдаленный, похожий на мелодию.

Они с открытыми ртами стояли на пороге приземистого домика с крышей из мха, построенного между ветвей одного из исполинских деревьев. Ветка под ногами была приблизительно пяти метров в диаметре у основания, и оказалась не скользкой, что рознилось с подобной гладкостью. До земли было очень далеко, но никто не испытывал страха высоты. Площади под ногами вполне хватало, чтобы не бояться. Уэйд больше не мог стоять на месте – красота и сюрреалистичность окружающего буквально повалили с ног. Он сел по-турецки и уставился вперед, словно под гипнозом.

– Надо выбираться… – сказал Гарри.

– Нет, старик. – покачал тот головой. – Я понял, что пока нахожусь здесь, Крис в полной безопасности.

– Это он так сказал.

– И я верю ему. А ты… ты уходи, Гарри. Я не имел права тебя вмешивать с самого начала. Но из страха и эгоизма я сделал это. Так вот, еще не поздно, друг. Сейчас именно тот момент, когда ты можешь уйти.

– Ты думаешь?

– Угу.

– А ты?

– А я буду сидеть здесь, потому что… это так красиво, Гарри. – он замотал головой, а глаза наполнились слезами. – А потом возможно спущусь и пойду искать того парня, если, конечно, он не найдет меня первым.

– Интересно как?

– Я придумаю. А ты иди и… спасибо за всё, друг.

Друг, который собирался убить тебя. – подумал Гарри. – И тебе это прекрасно известно.

Он, недолго думая, развернулся и размашистым уверенным шагом вошел внутрь дома, отстроенного на ветвях. Но место, которое открылось перед ним сейчас, не было даже отдаленно похоже на комнату Индианы. Впрочем, как ни на одну комнату фермы Кобенов. Это был совершенно другой дом, а скорей сарай, где хранят рыболовные снасти, лодки или еще что-нибудь в этом роде. Никаких особых мебельных изысков, а так одна раскладушка, трухлявый стул, пара сундуков и забитые всякой всячиной стеллажи. Это ведь всего лишь дом, построенный на дереве. Куча всякого хлама и ничего конкретного. Но меж тем это и довольно большой дом – почти двухэтажный добротный. В реальности таких не встретишь, как, в общем-то, и деревьев. Интересно, как его строили на такой высоте? Поднимали все эти брусья и доски? Не шмели же это? На тросах, наверное, поднимали? Но сначала надо залезть сюда, только вот как? Обойдя дом, Гарри нашел ответ на этот вопрос, хотя он казался и безумным, как отметил бы Уэйд. Под стать месту…

* * *

Уэйд очарованно следил за шмелями, которые липли с помощью длинных языков к стволам и плюхались на сочные помело, источавшие пряный аромат, что кружил голову и совершенно усыплял бдительность. Интересно, а насколько они вкусные? Наверное, очень. Уэйд жадно сглотнул. Но на этом дереве фрукты росли несколько выше, а так как между ветвями было расстояние примерно в два его собственных роста, то о том, чтобы достать фрукт, и речи не шло.

Дверь сзади скрипнула, и Гарри произнес:

– Я нашел, на чем спуститься.

Уэйд поднял брови и резко обернулся. Он совершенно не ждал, что друг вернется, поэтому даже как-то испугался.

– Это еще что такое?!

Гарри ухмылялся какой-то странной полуулыбкой, сцепив в руках что-то наподобие алого «пакета», а точнее его участок, потому что оставшаяся часть все еще скрывалась в доме и по оценке была огромной. Метров шесть не меньше.

– Это, мой друг, «Стелс КПЛ». У мужика, у которого я снимал комнату, когда вернулся в Вермингтон после армии, имелся похожий, но я думаю, что смогу собрать и этот. У них у всех одна суть.

Уэйд не мог не отметить радость, озарившую лицо Гарри, ожившие воспоминания о благодати юношества. Его лицо изменилось, оно разгладилось и стало моложе, а глаза… боже мой – глаза блестели как бенгальские огни.

– Кажется, его звали Гомер Ларк… и мы с ним много часов провели, копаясь с этими штуками.

– С какими штуками? – Уэйд, завороженный этим новым видением Гарри с его настигнувшей молодостью или чем там еще, вдруг подумал, что его друг никогда не рассказывал ему особых подробностей о своей жизни после Вьетнама и до встречи с ним. А оказывается, возможно, это были чуть ли не лучшие годы… судя по лицу, по загадочным улыбкам, по пронзительным взглядам.

– С дельтапланами. – мечтательно ответил Гарри.

Ответная улыбка Уэйда опала, ибо до него дошел смысл сказанного. Он быстро глянул вниз, оценив расстояние и, наконец, ощутив страх высоты в полном его спектре. Ладони вспотели.

– Это такая штука с тканым треугольником и хлипкой подвеской?

Гарри словно бы перебирал эти слова в голове, а потом просто кивнул.

– Мы разобьемся. – заключил Уэйд.

– Да нет, – отмахнулся тот. – Может только чуть-чуть…

– Чуть-чуть что? Чуть-чуть разобьемся???

– Да не паникуй… – ухмыльнулся Гарри. – Ты же не хочешь просидеть на этом дереве до конца своих дней? А это вполне реально, и я надеюсь, ты понимаешь?

Уэйд растерянно покачал головой, а потом спросил:

– Тебе помочь?

– Не-е-ет… – протянул Гарри, словно чеширский кот. – Это только для меня.

И с мечтательным выражением он принялся стаскивать алый чехол. Уэйд наблюдал за ним несколько минут, копируя полуулыбку, и поражаясь своему, как оказалось, таинственному другу, а потом отвернулся и вновь уставился на «шмелей» с липкими языками в гренадиново-апельсиновом зареве. Ничего более красивого Уэйд никогда не видел, и как же хотелось съесть фрукт с этим пряным ароматом. Он вдруг подумал, что было бы здорово здесь обжиться с Кристин. Может даже прямо в этом домике на дереве? Летать на этих идиотских дельтапланах, словно парочка гротескных фантазеров как в Аризонской мечте. Есть же люди, которым действительно ничего не надо, кроме лестницы из кадиллаков до луны? Уэйд бы смог так жить, и более того, он очень хотел открыть этот чудесный мир кому-то еще.

Прошло около получаса, когда Гарри, наконец, сказал:

– Ну, вроде, всё.

Уэйд обернулся и… ахнул. Прямо перед ним громоздился алый монстр, подбоченившись на правую сторону. Он не казался Уэйду более безопасным, но размер всё-таки давал некоторую надежду, что они, по крайней мере, не разобьются насмерть.

– Это потрясающе, Гарри, но… разве это не для одного?

– Да ладно… – отмахнулся тот. – Мы с тобой, вроде, худые парни.

Уэйд неопределенно хмыкнул. Эти его – да ладно и не паникуй порядком настораживали. Он совершенно к этому не серьезно относился.

– Ну что попробуем?

– А как хоть это делается?

– Иди сюда.

Уэйд поднялся на затекшие ноги, растер их и подошел к Гарри. Тот с легкостью поднял готовую сборку, пролез под нее, крепко схватив стальную перекладину, и кивнул.

– Иди ко мне, детка.

– А, ну я так и знал, что этим закончится, и мы будем как пара педиков. – усмехнулся Уэйд и пролез под крыло с другой стороны, изрядно потеснив друга, словно сардину в консервной банке.

На его плечи тут же легли пятнадцать килограмм веса – его половина, и Уэйд с сомнением вспомнил то, с какой легкостью Гарри один тягал эту бандуру.

– Так, и что теперь?

– Теперь мы побежим. – ответил тот. – До конца этой ветки. А там прыгнем…

– Прыгнем… – блекло повторил Уэйд.

– В смысле, как бы нырнем.

– Но ветка сужается….

– Тогда жди моей команды.

– Что-то я боюсь, старик… – признался Уэйд.

– Что-то я тоже. – кивнул Гарри, глядя вперед так, словно бросая вызов. – Готов?

– Нет. Но я стараюсь.

– Тогда на счет один. – Гарри весь напрягся.

– Давай… – Уэйд тоже максимально собрался.

– Три… два… один!

И они побежали. Побежали вперед по ветке диаметром в пять метров, но постоянно сужающейся. И снова Уэйд был себе благодарен за то, что его спортивная подготовка позволяла ему это. Бежать с весом и не подыхать от инфаркта… от распускающихся бутонов боли. Гарри вроде тоже неплохо справлялся. Хотя, наверное, даже прекрасно – никакой тебе отдышки, легко и почти красиво. Бег в оранжево-красное небытие. Как поэтично.

И вот, наконец, настал момент, когда ветка стала слишком узкой для двоих, и тогда Гарри скомандовал:

– Влево!

И они нырнули с ветки как с причала в озеро. В озеро из апельсинового сока и гренадина. Когда дельтаплан спикировал вниз, устраиваясь на потоках воздуха, Уэйд и Гарри завопили как мальчишки, летящие с крутого склона на американских горках. Первый – от ужаса, второй – от восторга. Но вскоре аппарат практически выровнялся, и теперь довольно плавно снижался. Гарри здоровско управлялся с этой штуковиной, но в целом, и Уэйд согласился с собой на все сто процентов, дельтаплан – вещь далеко небезопасная.

Алой стрелой они скользили вниз, и чем ближе к земле, тем четче Уэйд осознавал скорость и то, что приземляться придется на ноги. Он понимал, что насколько бы не была хороша память Гарри и его страстное желание, без практики мягкой посадки не получится. Уэйд чувствовал, что что-то идет не так – слишком уж стремительно они летели к земле. Может сборка чуть перекосилась, может угол неправильный. Оставалось только молиться, чтобы они не покалечились.

– Гарри! По-моему, слишком быстро! – крикнул Уэйд, безумными глазами таращась на приближающуюся землю.

– Да, друг, но мы справимся! Просто сгруппируйся, когда я скажу!

– Сгруппируйся? – не понял Уэйд.

Но для выяснений времени больше не было…. Аппарат стремительно снижался, начисто потеряв балансировку. И вот он настал критический момент. В голове у Уэйда со скоростью света перечислялось то, что он мог сломать и то, чего он ломать категорически не хотел.

…Господи, только не шея… только не позвоночник…

За несколько мгновений до столкновения Гарри крикнул:

– Группируйся!

И хоть Уэйд и понятия не имел, что сие значит, он сделал всё, что мог. То, как себе это примерно представлял….

Аппарат пикировал на землю, и Уэйд провернулся на подвеске и врезался головой в килевую трубу, что осыпало его снопом ярких искр боли. От удара дельтаплан лег на мачту, и Уэйд повис вверх ногами на трапеции, запутавшись в тросах. Он отчаянно пытался выбраться, как будто должно было произойти нечто еще более ужасное, типа взрыва. На помощь пришел Гарри, который, по всей видимости, вылетел пулей из подвески во время столкновения.

– Тише-тише… что ты бьешься как сельдь? – хохотнул он.

– Я тебе покажу сельдь… пилот хренов… – прошипел Уэйд.

Наконец, он высвободился, но оказавшись обеими ногами на земле, потерял равновесие и свалился.

– Господи, да что ж такое… – всплеснул, усмехаясь Гарри.

Но Уэйд был действительно напуган. Поднявшись, он ткнул в аппарат пальцем и заявил:

– Это едва не стоило нам жизни!!!

– Да ты вроде недавно собирался свести с ней счеты?! – Гарри поднял брови. – Недели не прошло.

Перст обмяк, и Уэйд злобно покосился на друга. Запахло жаренным.

– Молчу-молчу. – тот поднял руки вверх. – Живы и слава Богу. Давай решать, что дальше.

– Да тут нечего решать…. Просто пойдем. – бездействующий перст снова окреп. – Туда.

– Ну что ж… – вздохнул Гарри. – Туда, так туда, Санчо.

– Не понял…. Почему это я Санчо?

– Потому что ты толстый.

– Это я толстый? – возмутился Уэйд. – Да между нами разница, как минимум, в двенадцать фунтов, и заметь, не в мою пользу!

– Ну у меня-то мышцы… – отозвался Гарри, уже двигаясь по курсу.

– Ну да, конечно… – фыркнул себе под нос тот и поплелся следом.

Пряный аромат дурманил голову, а монотонный гуд действовал как снотворное. Оранжево-красный навевал самые приятные и романтические воспоминания. Уэйд заметил появление красных бабочек – тех самых. Забавно… как же они сумели прорваться? Или они отсюда, и имеют свои пути проникновения? Мысли закружили Уэйда в своем танце. Он снова вообразил – как это здорово зажить в этом месте с Кристин. Здесь же совсем другие правила? Значит, она не станет от него шарахаться. Делов то – заманить ее на ферму Кобенов, да встретить с этой стороны. Кристин наверняка решит, что это рай, и даже не будет сопротивляться, а Уэйд разумеется не станет ее разубеждать. Какое-то время даже казалось, что он задремал прямо на ходу… они оба. А может, так и было – шли и дремали. Слишком уж всё вокруг располагало для этого. А потом где-то через час гипнотического созерцания шмелей с длинными языками под мерный, словно маятник шорох шагов, Гарри вдруг спросил:

– Как ты мог пойти на самоубийство?

Уэйд резко вынырнул из вод собственных петляющих мыслей и ошарашено вылупился на друга. Слишком уж внезапно его постигло пробуждение.

– Как мог? – переспросил он. – То есть?

– Не знаю, каков твой мир, Уэйд, и каков там я, но здесь я весьма религиозный и добропорядочный парень, и считаю самоубийство грехом не только по религиозным соображениям, но и предательством себя и своего будущего, а также тех, кто зависел бы от тебя в этом будущем. Ну в общем как-то так….

Уэйд глубоко вздохнул.

– Ну, во-первых, я не думаю, что среди биллионов миров найдется такой, где бы ты не являл собой верх религиозности и добропорядочности. А во-вторых… по-моему, ты гениально смотришь на этот вопрос. Первый раз такое слышу. Я, знаешь ли, всегда считал, что любой библейский запрет нацелен на контроль.

– Ну конечно… – фыркнул Гарри. – Ты дилетант, Уэйд. Впрочем, как и многие другие. Каждая гребанная жизнь чего-то да стоит. От нее зависят другие люди. Их жизни. Мир Уэйда огромен. Ты ведь даже не представлял этого раньше. А что теперь? Сорок семь обгорелых трупов… а ты ведь вряд ли помнил их лица, я уж молчу про имена.

– Вряд ли. – кивнул Уэйд.

– Ну вот. Мало ли, может, из-за твоего дурацкого самоубийства какая-нибудь безымянная мисс не встретит своего нареченного, потому что кроме тебя, будет просто некому, проходя мимо, случайно оступиться и толкнуть ее к нему в объятия. Это была твоя роль, твоя задача, а теперь тебя просто нет для этого. Это конечно очень тривиальный пример, но мысль ты уловил, я думаю. Смотри шире… – развел руками Гарри.

– А вот здесь я тебя не узнаю, старик. – хмыкнул тот. – Ты всегда был упертым консерватором, а это совсем не консервативный взгляд. Я бы еще понял, если бы ты прочел мне лекцию о кругах ада, о кострищах, о сковородках. Это вполне в твоем стиле, а это… – он пожал плечами. – Кто вы, мистер, я вас не знаю. Никогда не забуду, как мы поругались по поводу Древа Познания. После этого мы больше никогда не затрагивали религиозные темы.

– Хм… – Гарри вскинул брови. – Да неужели? И в чем же мы разошлись?

– Во всем. – ответил Уэйд. – У тебя имелся консервативный взгляд на предмет, и ты ничего не хотел слушать. А я считаю, что всё это чистая политика, потому что вся суть истории о первородном грехе в том, чтобы удержать человека в рамках незнания, на привязи, под постоянным контролем.

Гарри усмехнулся на свой новый манер. Он выглядел удивленным и раздосадованным.

– Один тупее другого.

– Поясни… – оторопело попросил Уэйд. Если честно, он всегда считал себя, по меньшей мере, умным парнем, и подобное заявление болезненно шлепнуло по самолюбию.

– Поясню. Все знают, что библию писали люди, и что она переписывалась и дополнялась в зависимости от того, кто находился у власти. Это итак ясно, и никого не удивит. Но я считаю, что когда писатель пишет, на него снисходит. Понимаешь, о чем я?

– Да… – утомленно кивнул Уэйд, хотя его старинный друг открывался с совершенно невообразимой стороны.

– И это можно называть по-разному, но суть в том, что это истина. Поэтому между строк любой даже самой говенной книжонки, самой заказной можно начерпать много всякого интересного. То, что называется первым грехом – вообще не грех. Узнать правду и расширить свое сознание тем самым – не грех… но просто это требует другого… следующего уровня, где ты можешь употребить полученные знания и двигаться дальше и расти как личность. Любые знания требуют применения. А в идеальном мире их просто негде применить. Да, и, кстати, есть еще одна вещь, которая доказывает то, что Бог не наказывал людей и то, что они всего-навсего следовали его суперплану.

– Что за вещь?

– Адам и Ева были созданы с детородными органами, а плодиться и размножаться они смогли только за пределами райских кущ. Всё схвачено.

– Я просто не верю своим ушам, Гарри…. Ты чертовски умен! – теперь Уэйд смотрел на друга практически с восхищением.

– Спасибо. – тот скромно улыбнулся. – Ну так вернемся к твоей попытке…. Почему?

– Потому что я потерял всё, что мне было дорого.

– А как же Дина? Внуков правда у тебя теперь не, как минимум в двух мирах, но это только пока, и дочь твоя вполне может забеременеть, сделав тебя счастливым дедушкой. Тони?..

– Да нет. – покачал головой Уэйд. – Я думаю, что в моем мире Тони – это всего лишь кусок мяса в мусорном контейнере за абортарием.

– О, ты так красноречив… – с неприязнью заметил Гарри.

– Добропорядочный христианин Гарри снова в игре?

– Я тебе по заднице сейчас надаю.

– Не стоит… от твоего чудесного пилотирования у меня и так до сих пор всё болит.

Тот усмехнулся.

– Так вот… – продолжил Уэйд. – Для меня всё действительно закончилось с ее уходом. Вообще всё… – он развел руками. – Я был как в бреду. И на тот момент мне было совершенно начхать, останется ли без меня какая-то безымянная мисс старой девой… вымрет ли полчеловечества. Мне просто пришел конец. Тебе не понять….

Гарри странно посмотрел, уголки рта едва дрогнули. Поверь мне, это не так… – словно говорили его глаза. Уэйд совсем не знал этого парня. В его мире, он, конечно, любил Рут свою жену, но если бы с ней, не приведи Господь, что-то случилось, он бы в петлю не полез. А этот Гарри… его проникновенный загадочный взгляд… он прямо кричал об обратном.

– Но с другой стороны, ты сам сказал, что был как в бреду. Может быть, если бы ты дал себе немного времени, глядишь и передумал бы. Хотя бы месяц. Месяц – вообще хороший срок. Но самоубийцы не любят ждать, верно ведь?

– Они боятся. – кивнул Уэйд и опустил голову. – Что передумают.

Они замолчали ненадолго, целиком и полностью отдавшись прекрасному, но переменчивому пейзажу. Гигантские деревья встречались всё реже, и мелодичный гул заметно стих. Уэйд разглядел пару красных бабочек, порхающих над упавшим и изрядно подгнившим помело. Не дай Бог, такое на голову… – подумал он. – Мозгов не соберешь.

– Есть множество прекрасных вещей, – вдруг сказал Гарри. – Любовь, секс, стакан виски на террасе в удобном кресле, хотя мне сейчас почему-то представляется кампари с апельсиновым соком – может, из-за цвета…. Или стакан воды со льдом в знойный полдень, а может внезапное осознание себя родителем. Или время, проведенное на берегу озера, когда ты сидишь совершенно один в сумерки и выпускаешь кольцами дым изо рта, хотя и знаешь, что жена не любит табачный запах и проест тебе всю плешь потом, но ты всё равно продолжаешь наслаждаться каждым мигом, потому что это ты и твое время икс. Таких вещей очень много, и чтобы делать их на своем низменном человеческом уровне, нужно испытать кучу страха и боли, потерять очень много, пройти не меряно испытаний. Не меряно кнутов, ради всего-навсего пары-тройки пряников… ради кампари с апельсиновым соком в удобном кресле….

– Очень поэтично… – заметил Уэйд.

– Возможно. – согласился Гарри. – Но всё это наводит на мысль о том – что же такое смерть, если человек снова и снова возвращается в свою биомашину с процессором и мотором ради любви, кампари и сигареты.

– Я не перестаю тебе удивляться, друг…. Но, если честно, я думаю, что всё гораздо проще, и эту тему вообще не стоит затрагивать. – сказал Уэйд осторожно.

– Проще?

– Да, сэр. В другой своей жизни, я, кажется, уже высказал тебе свои мысли на этот счет. И на мой взгляд правда заключается в том, что очень скоро мы все умрем… и это действительно конец. Ты совершенно верно заметил – мы все машины. Я где-то даже читал, что мозг включается в том же порядке, что и отключается только с конца. Отдел за отделом. Чистый автоматизм. Может и есть, конечно, какая-то начинка, но это не более, чем бесплотное и весьма абстрактное понятие – информация. Я не знаю, какова суть вселенной, но вижу ее чем-то вроде гигантского ифообменника, и наша единственная задача сбрасывать в нее накопленный опыт, из которого она собственно и состоит. Всё.

– То есть по логике наши предки ошибались гораздо больше и чаще… – то ли спросил, то ли заключил Гарри.

– Определенно. – согласился Уэйд. – Особенно, если учесть, что они обезьяны.

Гарри прыснул и залился раскатистым хохотом, и таким заразным, что Уэйд засмеялся тоже, толком не зная, над чем.

– Ты чего?

Но тот лишь отмахнулся, не в силах вымолвить ни слова.

– Короче я считаю. – всё еще улыбаясь, продолжил Уэйд. – Что все мы по большому счету куски мяса, и если у тебя есть действительно серьезные основания, как например смерть единственного и самого важного – того, в ком эта жизнь, собственно, и заключалась – то ты никому и ни перед кем не обязан жить дальше. Это только твоё дело. Подумай сам, мне осталось лет десять-пятнадцать…. Это же ничто. Я же всё равно умру.

– Ты сейчас рассуждаешь, как девчонка пубертатного возраста. – всё еще срываясь на смех, сказал Гарри.

– Какого? – прыснул Уэйд, но так как лицо Гарри внезапно посерьезнело, возразил. – Нет, я рассуждаю, как человек, потерявший смысл жизни.

– Так найди новый.

– Что? – ему стало совсем невесело. – Как ты можешь? Хотя ты же не тот, с кем я дружил большую половину своей жизни. Ты меня совсем не знаешь, и не знаешь, как я любил Кристин.

Тот фыркнул.

– Оно и к лучшему, Уэйд. Я по крайней мере могу трезво тебя оценивать. И вместо тупых слов сожаления могу открыть тебе глаза. – он усмехнулся. – Всякая цивилизация обречена. И по подобным заключениям и идеям можно судить о приближении ее конца. Твои слова не проявление ума, а свидетельство деградации. Мир живой, и его жители – физическая часть. По их сознанию и мыслям можно предугадывать дальнейшее развитие событий. И твой мир, Уэйд, нацелен на самоуничтожение.

– Ну и что? – бросил он, тихо свирепея. – Насколько я понял, такой мир не так-то уж и плох. А даже напротив, он абсолютно счастливый. Помнишь, тот парень рассказывал, про мир, которому скоро придет крышка, и там все счастливы?

Гарри снова хохотнул.

– Кажется ты говорил, что разговор там идет о двух годах?

– Да-да… – нервно кивнул тот.

– Ну так два года – это же приличный срок. Может тебе как раз столько и осталось… может меньше? Почему же эти мысли не делают тебя абсолютно счастливым, Уэйд?

Тот побагровел.

– Нет, не злись, приятель… не надо. Я просто хочу, чтобы ты осознал, насколько противоречишь сам себе. Если по твоим словам смерть делает человека счастливым, освобождает… и в то же время ты утверждаешь, что какие-то пятнадцать лет вообще ничто, то ты должен быть на седьмом небе от счастья, разве нет? Мы все должны. Вот и всё, что я хочу сказать. Всё, что я хочу донести до тебя. Осознание того, что мы умираем… и это чертовски здорово! Нет причин уходить раньше. И дело здесь не в политике своеволия, и не в пресловутом контроле, а в банальном невежестве и в посредственности суждений. Смерть это итог жизни. Самоубийство говорит о том, что ты так и не понял главного. Самоубийство перечеркивает всё. Брачок… некондиция и зараза для той вселенской информации, о которой мы только что говорили.

Уэйд внезапно перестал злиться. До него доперло. Он никогда и не думал, что Гарри может быть настолько мудрым. Да, он, конечно, был умником – мог, к примеру, воскресный кроссворд разгадать… – но чтоб настолько, не поземному?.. Нет. Такого от старика Гарри Уэйд никак не ожидал.

– Как бабочка.

– Какая еще бабочка?

– Ну из рассказа… – напомнил Уэйд. – Незначительное явление – но непоправимые последствия.

– А… – Гарри сощурился, что-то вспоминая. – Ты про рассказ Бредбери…. – а потом закивал. – Да, ты сраная бабочка.

– Я сраная бабочка…. – глухо повторил тот.

– Ты снижаешь сопротивляемость мира, в котором живешь. Благодаря таким, как ты, мир думает – а чего собственно бороться-то? Пусть рубят, пусть травят, пусть сливают всякое дерьмо, пусть засоряют, пусть переубивают друг друга. Какая к черту разница – сегодня или через пару тысяч лет! Для мира это ничто, как для тебя пятнадцать в твоем сознании. Всё равно ведь исход один. – Гарри усмехнулся. – Все возомнили себя крутыми философами, коли смогли решиться на самоубийство. Ведь в этом столько храбрости и тонкости. Для таких, остальные – трусы. А на деле самоубийцы не обладают высоким уровнем сознания или какой-то особой чувствительностью. – Гарри пожал плечами, пытаясь подобрать слова. На его лице читались пренебрежение и скука. Слова были излишни, Уэйд и так все понял. – Не знаю…. Ну как еще объяснишь человеку, почему он не должен себя убивать.

– Я всё понял. – холодно отозвался Уэйд.

Но Гарри был все еще на своей волне и, казалось, никого не слышал, кроме себя.

– Религия обошлась пустыми догматами, действующими только на самых внушаемых. Но ты спроси кого-нибудь из сановников – почему? Почему я не могу убить себя? Знаешь, что он ответит? Он начнет разоряться на тему, что каждая жизнь священна, что ее дал тебе Бог, и только он может ее забрать. Но этого мало! Это НЕ ОТВЕТ! Это лишь строчка из учебника, по которому его учили. И ничего больше…. И это никогда не остановит самоубийцу, потому что это одна вода. Не ответ. Это заученная строчка, смысл которой сам сановник не понимает.

– Но тебя я понял. – повторил Уэйд и Гарри, наконец, услышал его.

– Правда?

И тот кивнул.

– Это хорошо. Значит, сможешь кому-нибудь вправить мозг. И кстати вот это твое понимание, тоже делает тебя бабочкой… только уже не сраной. Хорошей бабочкой.

Уэйд усмехнулся, и Гарри тоже.

– Смотри, там что? Птицы?

Шериф сощурился и пожал плечами.

– Понятия не имею, но это по пути, так что увидим.

Красно-оранжевое небо, а точнее небольшой участок впереди был усыпан разноцветными движущимися точками. Может снова бабочки? Хотя в этом случае они должны быть размером с Уэйда, а иначе как с такого расстояния различить цвет? Идея с птицами тоже, конечно, отпадает, хотя в мире больших размеров всё возможно…. Это могли бы быть флаги или еще какие-то цветные полотна. Но подойдя вплотную, Уэйд и Гарри убедились, что это никакие не птицы и уж тем более не бабочки, а десятки разноцветных дельтапланов, парящих словно мошкара.

– Что они делают? – изумленно спросил Уэйд, но Гарри лишь пожал плечами.

И впрямь аппараты находились в воздухе слишком близко друг от друга, и даже те, что взмывали с земли, неизменно брали курс на уже оформившееся облако дельтапланов. И в итоге они неизбежно сталкивались или цепляли друг друга крыльями, и тогда падали. Не все, но многие – винтом или планируя, как они с Гарри совсем недавно… но всё-таки неизбежно падали. И не все из упавших взлетали снова. Всё это выглядело довольно бесцельным и полным абсурда. Взлетали и падали – вот и вся история. Равнину делила расщелина, над которой собственно и происходило действо, и даже сомнений не возникало в том, что весь овраг завален поломанными аппаратами и их пилотами. У Уэйда внутри всё сжалось, он вспомнил, как упал сам, как стремительно приближался к земле, как едва не погиб. На этой штуке разбиться, как делать не фиг. И тому доказательством служила расщелина, доверху полная поломанных конечностей, спин и шей. Не мертвецов – просто заводных игрушек, разобранных на детали.

– Странно видеть здесь других людей. – глухо заметил Уэйд.

– Да. – отозвался Гарри. – Я думаю, они похожи на тебя… заплутавшие. Видимо, твой приятель тоже оказал им услугу, и они сошли с ума.

Уэйд испуганно посмотрел на друга. Эта идея изрядно подгадила в его выстроенную в воображении идиллию пребывания здесь с Крис.

– Откуда столько мрачности?

Гарри пожал плечами.

– По-другому никак не объяснить то, что я вижу. Это место… ты же понимаешь, что оно особенное?

– Да, понимаю. – кивнул Уэйд и напомнил. – Но пока я здесь, он не убьет Кристин.

– Да. – согласился Гарри. – потому что если бы существовала карта всех существующих миров, то этого бы там точно не было. Так что тебе осталось лишь дождаться своего предложения.

– Предложения? Какого такого предложения?

Но Гарри отмахнулся.

– Такого рода дела всегда завершаются каким-нибудь предложением или сделкой. Вот увидишь. Он бы не стал тратить на тебя своё время, ради праздного любопытства или якобы услуги. Он чего-то хочет, вот и спрятал, чтобы приостановить саму ситуацию.

Уэйд лишь пожал плечами. Об этом он как-то не подумал. Простак.

Вскоре расщелина осталась далеко позади, и ни у кого не возникло желания обернуться. Разноцветные дельтапланы оставили весьма неприятный осадок. Безумие – дурной знак. Свидетельство реальной опасности и настоящего ужаса, потому что именно это и сводит с ума. Количество красных бабочек значительно увеличилось, что говорило о правильности маршрута. Они были близко. Бабочки устремлялись стайкой вдоль дороги, указывая верный путь. Поначалу идея показалась бредовой, но когда впереди нарисовался расплывчатый абрис высотного здания, стало как-то совсем не смешно. Уэйд не сомневался, что они у цели. Всё. Вот оно – место, где у него назначена встреча.

Это был отель, и Уэйд точно знал какой, потому как видел его на картинке, когда они с Крис собирались в Нью-Йорк. Вальдорф Астория. Дикое зрелище, конечно, но не лишенное очарования. Посреди вот этого сюрреалистического пейзажа современный многоэтажный отель, заросший лианами и дикими цветами. К тому времени гигантские деревья уже совершенно исчезли, забрав с собой пряный аромат и мелодичный гуд шмелей-мутантов. Их место заняли изумрудные луга, поднимающиеся где-то в дали махровыми живописными холмами и горами. Их было много, и по ним спускались струйки водопадов и горных рек. Виднелись голубые скалы вдали словно призраки, и пахло морской водой. Изумрудный, на который лег гренадин с апельсиновым соком. Словно газовое красно-оранжевое полотно накрыло всю эту прекрасную землю. И прямо посредине вырастал Вальдорф Астория, упираясь в небо своими башнями. Они тогда не поехали, потому что оказалось дороговато. По правде сказать, они вообще переругались и никуда не поехали. Кристин ничего не желала слушать – она хотела именно в этот отель и ни в какой другой, а Уэйд пытался объяснить, почему они не могут в него поехать. В итоге оба слетели с катушек и не разговаривали друг с другом неделю. Зато теперь, похоже, у Уэйда будет шанс оценить обстановку своими собственными глазами, жаль только Крис рядом нет ведь это всё-таки ее мечта. С замиранием сердца он приближался к отелю, потому что это была конечная остановка. Уэйд чувствовал это. Всё заканчивалось.

Поначалу создалось впечатление, что небо над отелем гораздо краснее, чем везде. Но приблизившись на достаточное расстояние, стало очевидно, что подобная игра цвета возникла из-за огромного количества красных бабочек, окруживших отель словно аура. Фасад частично зарос каким-то благоуханным растением с маленькими розовыми цветочками, похожими на садовые лилии. Благодаря этому отель больше не казался чем-то чужеродным – на всю эту многоэтажную махину легла, словно мшистая лапа этого мира. Быть может, именно цветы привлекали бабочек? А может быть, нечто внутри? Или они действительно являлись посланниками и теперь с таким рвением указывали на место, являющееся конечной точкой.

Подойдя вплотную, они не стали долго ждать, останавливаясь на драматическую паузу, или на взволнованные переглядывания, а просто зашли внутрь. В конце концов ничего не угрожало? Просто переговоры.

Вестибюль, словно сошедший с фотографии, изливал максимальное количество света и пафоса. Уэйд не любил такие места, потому что чувствовал себя обязанным как-то по-особому себя вести. Крис, в общем-то, тоже никогда не работала на публику, однако чего-то ей приспичило тогда… шикануть наверное хотела, а так отдать тучу денег, чтобы потом рвать задницу, дабы соответствовать. Нет, это определенно было не для них.

– И как мы будем действовать? – буркнул Уэйд.

– Пойдем к лифтам… – предложил Гарри. – Я думаю всё проще, чем, кажется.

– То есть… – предположил Уэйд. – По правилам жанра, куда бы мы не пошли, придем куда надо?

– Да, сэр. – откликнулся Гарри.

Они сделали круг почета по лощеному гладкому узорчатому полу, пытаясь сориентироваться, а потом Гарри махнул рукой в сторону, обозначив искомое ими место – зону с лифтами. Пол был натерт до такого состояния, что отражал идущих. Казалось вот-вот и покажется портье похожий на Тима Рота, и очередь гостей у регистрационной стойки, а лобби заполнится гудящими каждый свою мелодию постояльцами. Тогда всё станет почти нормально. Подойдя к лифтам, Уэйд нажал на кнопку, и двери одного из них тут же открылись, изливая на них с Гарри мягкий свет и приглушенный пропитанный виски и куревом вокал Джимми Хендрикса «Ветер кричит Мэри». Они настороженно переглянулись.

– Мадам… – многозначительно гаркнул шериф и выразительно махнул рукой, пропуская Уэйда вперед. Тот театрально и злобно сощурился и вошел в лифт.

– Так, ну и что это значит?.. – он сложил на груди руки и задумчиво кивнул на панель. Там было всего две кнопки «низ» и «верх».

– Всё проще некуда… а ты боялся. – усмехнулся Гарри.

– Все-то ты знаешь. – подозрительно сказал Уэйд и нерешительным движением нажал на кнопку «Верх», что бы это не значило.

В настоящей Астории, что на Парк Авеню, сорок семь этажей, так что на короткий подъем он не рассчитывал. Однако, как это ни странно, еще до того, как Уэйд успел найти тему для разговора, чтобы унять собственные сомнения и страхи, лифт остановился и раскрыл свои двери. Джимми даже не успел допеть куплет. Ощущение создалось такое, что дальше второго этажа они не уехали.

– Это что, верх, что ли? – с сомнением спросил Уэйд.

– Похоже.

Они, озираясь, вышли из лифта в просторный шикарно отделанный коридор, устланный чудесным ковром, и обставленный в немного чопорном стиле коричневой кожаной мебелью. Однако Уэйд сомневался, что здесь хоть немного осталось от оригинального убранства Астории. По стенам висели довольно зловещие и на вид древние полотна в тяжелых черненых рамах. На некоторых были изображены люди, пойманные в довольно неожиданных ситуациях, как например жирная прежирная леди, жадно глядящая на лобстера. Она одна за столиком с вилкой наизготовку в богатом платье, и ничего ей в жизни не надо кроме как поедать саранчой все, что только возможно. Или бал, где прекрасная пара в несколько готичном одеянии кружится в центре роскошной залы. И это действительно красиво, пока ты не замечаешь лица остальных людей, на которых написано остервенение, зависть, алчность и ненависть. Пара слишком хороша. Кажется, что их сейчас просто уничтожат. Музыка закончится, и сотни живых мертвецов обрушаться на них лавой. Хотя может статься, что всё это просто ловушка – слишком уж уверенна в себе пара – это видно по их гладким лицам, по взглядам. А картина с человеком во фраке и ножницами – он с таким безумием смотрит на них, что кажется, вот-вот убьет кого-нибудь. Или себя – будет колоть в десны и резать язык, пока не истечет кровью до смерти. Такие картины не держат дома, потому что они не доставляю эстетического удовольствия, а пугают.

Кроме кожаной мебели по стенам стояли несколько полосатых канапе, старинное пианино, укрытое ажурной кремовой скатертью с золотой нитью и огромная напольная амфора, наполненная сухоцветами.

Уэйд слепо вперился в одну из картин, на которой были изображены два дворянина в широкополых шляпах с перьями и в сюртуках, один из которых держал за ноги застывшего в немом протесте петуха, а другой замахивался здоровенным тесаком. Он не казался докой в этом деле. Вряд ли эти двое вообще хотели есть. По жестоким ухмыляющимся и алчным лицам было очевидно, что это всего лишь забава, желание узнать – а что если…. Желание попробовать нечто новенькое. Убийство – ведь это нечто новенькое? Масса свежих и острых ощущений. С этим ничто не сравниться.

– Жуть какая… – Уэйда передернуло.

Впереди открывался коридор, уходящий довольно далеко, и вереницей тянулись двери, но лишь одна – та, что справа имела номер. 2308.

– Ну что, мой друг… – он запнулся, когда взгляд, наконец, упал на Гарри, который сейчас окончательно перестал напоминать человека, известного Уэйду сорок с хреном лет.

Он побелел как снег. Лоб и надгубье лоснились от испарины, рот приоткрылся, а губы подрагивали. Внезапно Гарри показался очень-очень старым и дряхлым, как будто кто-то высасывал из него жизнь прямо сейчас… и этот кто-то стоял рядом с ним. Стоял молча, просто вылупившись своим спокойным взглядом на Гарри, который смотрел в ответ и был очень далек от спокойствия. Уэйд не знал этого человека, но судя по реакции друга понял, что это и есть один из самых страшных его секретов. Было или не было. Он имел болезненный вид. Лет тридцать пять-тридцать семь, белобрысый, какой-то безликий в клетчатой видавшей виды рубахе и перемазанных краской джинсах, довольно худенький невысокий, светлобровый и светлоглазый. Казалось, что его лицо присыпано песком – все такое золотистое, обработанное солнцем.

– Гарри… – позвал Уэйд осторожно, видя, что у того сейчас случится как минимум сердечный приступ. – Гарри, что с тобой? Ты как будто призрак увидел.

– Я и увидел. – просипел тот, подрагивая, будто сходило нервное напряжение.

– Что? – не понял Уэйд, но Гарри даже глазом не повел.

Он буквально разъедал взглядом человека, стоящего напротив. Взглядом, полным ненависти и страха. Два сложных по сочетаемости чувства, потому что одно постоянно должно доминировать. Но, тем не менее, человеческая психика выдает подобное очень часто.

– Ты же мертв, сука… – прошипел Гарри. – Я точно знаю. Томас Стилович, верно? Я всё узнал, это было несложно…. Что уставился, сука??? ПОЧЕМУ ТЫ ЖИВ!? ОТВЕЧАЙ!!!

Тот лишь слепо мигнул.

– Я знаю, он сдох. – обратился Гарри к Уэйду.

Он казался сейчас совершенно раздосадованным и растерянным. Обезумевшим из-за всего этого, и почти слетевшим с катушек.

– Он подох на стройке в семьдесят пятом, во Фрипорте. Люлька, в которой он поднимался, сорвалась вниз. Я знаю. – закивал Гарри как ненормальный. – Я потратил кучу времени, чтобы узнать, кто он и где находится. Я всё о нем знаю, потому что собирался убить его.

Уэйд разул глаза.

– И я бы сделал это, но узнал, что он сдох, что жизнь сама сделала эту работу за меня. Всё по справедливости. И теперь… Я ПРОСТО В ТОЛК НЕ ВОЗЬМУ – истерировал Гарри. – КАКОГО ХЕРА ОН ЗДЕСЬ СТОИТ???

– Я не удивлюсь, друг, если всё это какой-то обман… – осторожно вставил Уэйд.

– Обман, говоришь… – прошипел Гарри, въедаясь Томасу Стиловичу в мозг глазами. – А ты, что скажешь? А? Что молчишь, уродец???

Гарри весь трясся от злости. Он был на грани срыва, на грани полной потери контроля. Того, о чем они говорили не так давно – о грани, по разные стороны которой находится то, что мы привыкли называть нормой и безумием. То, что отделяет благопорядочного, воспитанного человека от извращенца насильника. Всего лишь грань поведения, а мысль… она всегда где-то есть. Мысль, в которой не всегда признаешься даже себе. Мысль – это дело каждого. Уэйд бы поставил свою шляпу на то, что на планете не осталось людей, в чьи мысли не проникла грязь, порочность и зло. Их миру почти пришел конец, и это не самоубийства приманивают апокалипсис, как сказал Гарри, а апокалипсис внедряется в мозг и кровь и незаметными маленькими шажочками подталкивает людей к краю. Хотя этот спор из разряда не разрешаемых. И Гарри сейчас был на самом краю. Мышцы лица дергались, всё тело лихорадило, зубы едва не стирали себя в порошок, а глаза ослепли от ярости – и это не дурацкая гипербола, так действительно бывает, когда в голову ударяет абсолютная сводящая с ума ярость и ненависть. Ты действительно ничего не видишь.

– А может, это неплохо, а?! – с остервенением прошипел он. – Может, это неплохой шанс для меня, как считаешь? Встань-ка раком, Томас, к пианино. И сними свои брюки, уродец…. ДАВАЙ!!!

Уэйд коротко глянул на друга и испугался, что у того сейчас случится инсульт. Весь красный как помидор, вена проступила на лбу, и вздулась шея. Глаза налились кровью, губы побелели. Интересно, а что будет дальше? – подумал Уэйд. – Если этот ублюдок действительно стянет штаны… что сделает Гарри? На что он способен сейчас? На самом деле?

Хотя вполне… слепой от ярости, голодный от ненависти, жаждущий чужого унижения и боли, расплаты и удовлетворения. Что бы сделал Уэйд на его месте? Уэйд, который, наконец, получил прямой ответ, что тогда произошло с Гарри на самом деле? Увидел прямо воочию то, что долгие десятилетия хранилось под грифом секретно. Он бы трахнул ублюдка, а потом убил бы… оторвал голову, вспорол брюхо и спросил бы себя, насколько он доволен сейчас. И если бы в душе оставалась хоть толика сомнений, он бы приготовил Томаса под кисло-сладким соусом и сожрал бы как долбанный Ганнибал Лектор. И что интересно… после этого, и положа руку на сердце, Уэйд бы не считал себя ни педиком, ни каннибалом. В общем, он прекрасно понимал Гарри и не осуждал то, что могло сейчас произойти.

– Что-то я не вижу, чтобы ты делал то, что я тебе велел, говнюк! – пророкотал Гарри и шагнул в сторону, опустив голову, словно огромный разъяренный бык.

И Уэйд подумал, что лучше бы Томасу сделать уже хоть что-нибудь, потому что Гарри реально готов броситься. Но по виду тот оставался спокойным и не двигался. Словно из воска. Так прошли еще пара секунд, и настал момент, когда у Гарри истекло терпение. Словно кто-то невидимый поднял руку со стартовым пистолетом, Гарри напрягся для броска. И в этот самый момент Томас Стилович открыл рот, словно увидел нечто поразительное и, выждав театральную паузу, заверещал высоким мальчишеским голосом:

– Не надо, мистер, что вы делаете? Отпустите меня, мистер! Не надо! Не надо! – и тут он завизжал, сойдя на фальцет, при этом не изменившись ни на йоту, прямо в лицо Гарри, который за последние минут пять-семь побывал уже и бледным как мел, и багровым, и серым, и зеленым. Сейчас друг Уэйда приобрел землистый оттенок. Он растерялся, опешил и замер….

Воспользовавшись этой паузой, Томас Стилович, всё еще визжа, как девчонка, на которую из-за угла бросились одноклассники, переодетые в маски зомби и оборотней, рванул в ближайшую дверь. Гарри в считанные секунды снова покраснел, заставив Уэйда в очередной раз испугаться за его здоровье. Сначала он затрясся как в лихорадке, а потом закричал… и Уэйд понял, что обречен еще очень долгое время вспоминать этот крик, который будет стоять в ушах, вызывая леденящий ужас. Не бессвязный крик. В нем плохо, но все же увязывались смазанные слова: «я убью тебя, сука!!!»

Так, к примеру, мог прокричать пациент стоматолога, сидящий с открытым ртом, или очень голодный человек, схвативший в рот горячую картошку. В общем, это было действительно ужасно. А в следующий момент Гарри сорвался с места, словно бык на корриде, чей загон, наконец, открыли. Уэйд ахнул от неожиданности и бросился следом в номер 2308.

* * *

То, что открылось внутри не остановило Гарри, потому что он был слеп ко всему, кроме Томаса Стиловича, но заставило Уэйда врасти в пол, покрытый роскошной дубовой блестящей доской. А именно огромное окно, за которым маячили бабочки, и нарастало желто-красное небо, наполняя комнату красотой. И всё… больше ничего. Уэйд подошел ближе, не веря собственным глазам. Ведь лифт поднимался, словно бы на второй этаж, но вид из окна говорил совсем другое. Уэйд всё приближался, но кроме неба по-прежнему ничего не видел. Вот уже показались корявые кручи скал-призраков, вот и горы, заросшие деревьями и кустарниками, словно мхом, и испещренные водопадами, вот и гладь спокойного темного океана на горизонте, которым так чудесно пахло. Из-за всех этих холмов его не было видно сразу, но сейчас зрелище открывалось поистине великолепное.

А где же остальное? – думал Уэйд, приближаясь к окну.

Наконец, подойдя вплотную и глянув в бездну головокружительной высоты, он, наконец, увидел и луга, и холмы, и живописный берег океана, который раскинулся прямо там внизу под отелем, в огранке корявых скал. Сам отель стоял на обрыве, но Уэйд разглядел узкую петляющую тропку, спускающуюся к пустынному пляжу. Это был никак не второй этаж… Сорок седьмой – да. Ведь здесь должно насчитываться сорок семь этажей, разве нет? Вот он как раз-то и он. Уэйд вдруг почувствовал себя Богом этого неизменного в своей красоте мира. Когда ты смотришь на что-то сверху вниз в буквальном смысле, то и сам становишься немного высокомерней. Уэйд так считал. Высота возвышает, что логично.

Кто-то вскрикнул, и послышался звон разбивающегося стекла и звуки борьбы.

– Гарри… – словно бы вспомнил Уэйд, оторвавшись, наконец, от неземного вида.

С того места, где стоял Уэйд, просматривалась вся цепь номеров по эту сторону, словно они шли одним сплошным коридором. Похоже на зеркало с повторяющимся отражением, как у Четы Арнольфини Яна ван Эйка. Звук шел откуда-то из глубины, и Уэйд побежал уже в который раз за эти дни. Побежал как мальчишка, ругая себя за то, что настолько увлекся видом из окна и ее величеством высотой, что позабыл о друге.

Все комнаты, которые он миновал, отличались друг от друга. Они были совершенно по-разному обставлены, словно части одного дома, и ничуть не напоминали отельные номера. Здесь были и спальни, оформленные в разных цветах и стилях, гостиные, столовые, каминные, несколько гардеробных, роскошная ванная с гигантским джакузи, и множество мелких деталей, разбросанных повсюду, словно в квесте-головоломке из разряда «найди предмет». А если прибавить насыщенные цвета отделки и отличность стилей, то получается какофония. Если, конечно, судить по отдельности – это даже интересно, но как части одного целого, то полное безумие. На архитектурный вкус Уэйда всё это выглядело как-то бестолково и полно абсурда, как и падающие дельтапланеристы с двухэтажными домами на гигантских фруктовых деревьях и шмели-цепеллины, цепляющиеся за них липкими языками. В общем, неплохо здесь устроился кто-то чудной… и Уэйд подозревал, что знает кто. Внезапно звуки борьбы стихли, и он прибавил скорость, ворвавшись вихрем в последнюю комнату. Но к этому моменту всё уже закончилось и закончилось ужасно, как можно было заключить по увиденному.

Здесь находилась оранжерея, богатству которой позавидовал бы не один ботанический сад, но ни Гарри, ни его жертвы уже не было…. Стойки с цветами и растениями, названий которых Уэйд даже не знал и вряд ли бы произнес, делили комнату на участки, а за крайним рядом притаилась лестница, ведущая куда-то вниз. Было влажно как в тропическом лесу, но потоки свежего воздуха из разбитого окна изрядно тушили этот эффект. Красота этой комнаты отвлекала, но Уэйд клятвенно себе обещал больше не поддаваться. До сих пор раскачивалось кресло-качалка, задетое, видимо, во время потасовки. Впереди стояла подставка для ног, а правее – маленький столик, на котором возлежал толстенный роман Стивена Кинга задней обложкой кверху, так что название осталось секретом, но по портрету Уэйд безошибочно угадал короля ужасов и подумал, что это весьма логичный выбор. Будь это дешевый детективный писака, он бы понял, что ошибся адресом. Уютный уголок для владельца этого дома. Уэйд сделал все эти выводы за какие-то доли секунды, лишь окинув комнату быстрым взглядом, а потом бросился к окну на ватных ногах, осознав, что Гарри нигде нет.

Он был внизу. Они оба. На скалистом берегу у спокойных вод бескрайнего океана, играющего цветами здешнего неба. Тело Томаса распласталось на камнях, торчащих из воды плоскими гладкими плато, и забрызгав их кровью цвета гренадина, но без апельсинового сока. Хотя, в общем-то, из цветовой гаммы это никак не выбивалось. Всё казалось гармоничным. В отличие от Томаса, Гарри был почему-то еще жив, но умирал. Его удар пришелся на воду, но в любом случае с такой высоты… по всем правилам…. Может, это из-за фокуса с размерами в этом мире? То ли второй, то ли сорок седьмой… а на деле? Может выгодное хозяину? Кто знает?

Уэйда затошнило, и ком подкатил к горлу. Что-то оборвалось. Он понял, что это не раны, не десятки переломов, не разрывы органов, это определенно смерть – то, что не поддается лечению.

Гарри наполовину вылез из воды словно краб, на которого наступили, и замер. У Уэйда перехватило сердце. Он даже не мог впасть в истерику. Это был второй по важности человек в его жизни, и теперь он тоже умер… почти умер. Уэйд сорвался с места и бросился вниз по лестнице, куда бы та не вела. Возможно, это не отличалось рациональностью, но он сделал это скорей по инерции, потому что надо было что-то делать – бежать вперед, а не назад к лифту через весь коридор. Лучше уж по лестнице, сколько бы пролетов там не насчитывалось… вот и всё. Но, не взирая на поглотивший его ужас и шок, Уэйд все-таки удивился, когда вылетел через полминуты на узкую корявую и довольно крутую тропку, ведущую к пляжу, заваленному тысячелетними валунами. Сплошные иллюзии. Всё иллюзии. Глупо сфабрикованная шутка… кроме Гарри, кроме его умирания. Он лежал наполовину в воде, слабо сжимая руками камни. Симметрично и синхронно, видимо, показывая, как мог, что еще пока жив, а может, лишь совершая какие-то рефлекторные посмертные движения.

– Гарри! – воскликнул Уэйд и упал перед ним на колени. – Сейчас… сейчас я помогу.

Он бережно взял его за плечи и словно хрупкую куклу, словно боясь причинить лишнюю боль, перевернул на спину. Да нет… он конечно же не жилец. Лицо в кровоподтеках и ссадинах. Какое-то не его. Даже когда они сцепились с ринтоновскими, и Гарри досталось по самое не балуйся – особенно по лицу – он выглядел куда лучше. Его рубашка вся намокла и сменила цвет на темно красный, почти черный. Гарри всегда был хорошего телосложения, крепким парнем и сохранил форму, но сейчас его грудная клетка вмялась словно кратер. По дергающимся рукам, которые словно бы потеряли опору, и шее расплывалась кровь такого гармоничного с этим миром цвета. Глаза слепо и бешено вращались, рот раскрылся… рот, доверху заполненный красным. Рот вампира. Уэйд, для которого всё здесь внезапно потеряло всякое очарование и привлекательность, вспомнил о том мире, где грудная клетка его друга не была проломлена, а изо рта не хлестала кровь. Ему вдруг страстно захотелось туда, откуда он пришел. Туда, где осталось пустовать его место. Туда, где по его милости не передохло полгорода и туда, где живой и здоровый Гарри не собирался пристрелить его на ферме Кобенов и не смотрел на него как на врага народа. Вот так вот решаться иллюзии, и на первый план выходит то, чего ты на самом деле хочешь.

– Гарри… – задохнувшимся подавленным голосом позвал Уэйд.

Бешено вращающиеся глаза сфокусировались, но они по-прежнему оставались слепыми и рыбьими, как глаза мертвеца, которые не видят тебя, где бы ни стоял. Даже если ты прямо по курсу, ощущения видимости нет. Может потому что душа уходит? Есть иконы и картины, от которых нельзя спрятаться – они излучают сознание. А там, где его уже на грош, и рассчитывать не на что. Очередная порция крови выплеснулась изо рта, и Гарри хоть и криво и малопонятно, но всё же смог произнести имя друга. Из глаз Уэйда потекли слезы. Надо же, он ведь даже по жене их не пролил…. А сейчас словно прорвало. Может за обоих? Гарри дернул головой, видимо, хотел покачать, и рассек висок о камни. Уэйд с ужасом схватил его лицо ладонями во избежание дальнейших повреждений. Хотя это просто нелепо…. Собрав все свои силы, Гарри снова открыл рот, выплеснув новую порцию крови, и произнес свой булькающий и полный боли вопрос.

– Он… мертв?

– Да-да! – закричал Уэйд, бешено кивая головой. – Мертв! Залил кровью весь пляж! Тебе бы это понравилось!

Тот улыбнулся, обнажив белые колышки зубов сквозь красный заслон. Он словно засунул в рот целый помидор и изо всех сил пытался его прожевать. Уэйд утер слезы плечом, а в следующую секунду его друг был уже мертв. С кровавой улыбкой, стеклянными глазами и абсолютным удовлетворением мертвеца, успевшего при жизни сделать самое важное. У Уэйда в груди всё заклокотало. Что-то росло как рвота, как атомный гриб. Что-то неудержимое и мало приемлемое для мужчины. А когда подкатило совсем близко, Уэйд уронил голову на грудь Гарри и зарыдал как мальчишка, у которого прямо на глазах убили любимую собаку. Жестоко и нестерпимо больно. Да, последний раз Уэйд так плакал именно тогда в глубоком детстве. Вполне реальная история. Его тайная история, о которой он никогда не вспоминал. Не то, что бы нечто постыдное или там преступное. Нет, но, однако о ней он Гарри не рассказывал. Да и своей жене тоже. Его это уничтожило тогда.

Уэйд не был особо популярен в школе, и как заведено, его доставала одна компания. Однажды всё зашло слишком далеко. Зашло за грань. Уэйд выгуливал Честера – своего золотого ретривера в парке, когда трое отморозков из класса напали на них. Один из них вытащил отцовский нож, и зарезал собаку, пока двое других держали Уэйда. Возможно, он не рассчитывал на это, думал немного пустить кровь и напугать до одури тем самым, но когда начал, то уже не смог остановиться. Убийство ведь это нечто новенькое, не так ли? Что такое – убить любимую собаку на глазах у двенадцатилетнего мальчика? Кто-нибудь знает? Может себе представить? Это очень похоже на конец света. А может и хуже. Конец души. Этого нельзя описать словами, только чувствами – сжимаются кишки, и отмирает сердце клеткой за клеткой, фигурально выражаясь. А может, и нет…. С чего люди делают подобное? Ладно, пускай тебя не любят и временами достают, но убить собаку – откуда это в людях… в детях? Ударить в самое больное место. Откуда? Уэйд тогда так кричал, что даже до ублюдков дошло, что они только что сделали. Их кишки тоже сжались… от страха. Они смотались оттуда, спотыкаясь и опасаясь за собственные задницы. Они поняли, что такие вещи не могут остаться безнаказанными. Поняли по крику двенадцатилетнего Уэйда. Заводилу звали Винни Сомерс, а имена дружков он начисто позабыл. Заставил себя забыть, заставил свой мозг никогда не произносить их про себя – ни во сне, ни в глубоких мыслях. Уэйд тогда рыдал над Честером, пуская слюни и издавая какие-то каркающие крики еще минут тридцать, пока не прибежали полицейские и не забрали его… их обоих. Так закончилось детство. Так он стал другим. Отныне и навсегда он был готов к тому, что кто-то станет методично всаживать нож в то, что он любит больше всего, пока остальные держат его мертвой хваткой. Он был готов. Только Кристин сумела спасти его, вернув ему заложенное природой добродушие и простоту. Повезло. А ведь не всем так везет. Большинство так и остается злобными тенями прошлого до конца своих дней.

Уэйд рыдал над Гарри словно тогда над Честером, также захлебываясь, пуская слюни и каркая. Всё как тогда. Только теперь несущим смерть и несправедливость был он сам. Да, что бы ни говорил Гарри – его теперь уже мертвый друг – Уэйд до сих пор был сраной бабочкой, и от взмаха его крыла пошла волна смерти, необратимо накрывшая кучу людей, среди которых находился человек, которого он любил всем своим сердцем.

Дрожащей рукой он закрыл глаза и, шатаясь, поднялся с колен. К черту всё. Он наделал здесь дел. Всё испортил. Урод… хоть и не виноват в этом на все сто процентов, но это уже совсем никого не интересует. Оправданиям больше нет места. Миллионы людей теряют любимых каждый день, но ни один из них не преодолевает пространство, и не попадает туда, где любимые все еще живы…. Да, Уэйд определенно урод. Теперь, когда время иллюзий прошло, он по-настоящему захотел домой, где его друг был все еще жив. Здесь она, там он. Что же выбрать? Кого выбрать? Жена, которая возненавидит и в буквальном смысле до смерти испугается, едва увидев на пороге, или любящий друг. Уэйд сделал свой выбор. Он хотел туда, где Гарри…. Уэйд страшно соскучился по их посиделкам в Лисьей Звездочке, по охоте в секретном месте и ночным задушевным беседам у костра, где на одном из поваленных коряг вырезано имя КРИС. Найди себя там, где ты уже есть, а не там, где был. Где-то есть люди, которые не будут смотреть на него как Полина Чемберз, и не ринуться под поезд или куда там еще, лишь бы убраться подальше от вестника смерти. Нет, Уэйд определенно хотел домой. Здесь он уже закончил… убил кого смог. Пора сваливать. Но это не будет так просто. Гарри как в воду глядел – без предложения здесь не обойтись. Он помнил о сошедших с ума дельтапланеристах. Сделка или что – но они не справились, это ясно. Так что всё может закончиться весьма печально, хотя для кого-то и нет вовсе. Уэйд больше никого не убьет.

Еле удерживая свой неподъемный вес на ногах, он поплелся к распахнутой настежь двери, ведущей в темный коридор, из которого он совсем недавно вынырнул. Коридор с сюрпризом… с обманом. Игра с размером, с высотой. Такое бывает во сне. Уэйд утер рукавом глаза и скрылся в проеме.

* * *

Как только это произошло, с трупами – будем называть вещи своими именами – начали происходить стремительные изменения. Останки Томаса Стиловича стали растворяться на камнях, пока не осталось ни единого следочка, чтобы напомнить об их владельце. А Гарри и вовсе открыл глаза – внезапно, как в фильме ужасов… в фильме про вампиров – и сел. Одновременно с его движениями менялся и внешний облик. Волосы темнели и удлинялись, тело становилось изящнее, вытягивалось. Менялась одежда. Когда он достиг проема и также исчез в нем, от Гарри не осталось абсолютно ничего. Это был другой человек – тот парень, что приходил к Уэйду в участке, и тот, что сел в машину. Владелец этого дома и возможно всего этого мира цвета гренадина с апельсиновым соком.

Парень, который говорил голосом Гарри уже достаточно давно. С момента перехода сюда. А настоящий так и остался на ферме Кобенов в непонятках, куда это исчез Уэйд…. Хотя по хорошему, и положа руку на сердце, исчез и, слава Богу. Нет человека – нет проблемы. И пусть его короткое присутствие останется самой большой трагедией их гребанного города. Главное, всё закончилось. Хотя закончилось ли?.. – пребывание на этой ферме потревожило старые раны. Было или не было?

Может, и нет… – думал Гарри. – Может, и нет.

* * *

Менее чем через минуту Уэйд добрался до оранжереи с разбитым окном. Пара пролетов, а высота головокружительная. Как и в большинстве предыдущих комнат, здесь была дверь, ведущая в коридор, и Уэйд в один прыжок добрался до нее, но в коридор не попал. За ней открылся закрытый проход, сообщающийся с другой стороной апартаментов. Странно здесь все спроектировано. Как будто это сотворил какой-то очень странный, находящийся на грани какого-то гениального сумасшествия любитель отелей. Все внутри Уэйда говорило против этого. Он ведь архитектор, и конечно сделал бы всё иначе. Во-первых, он бы вообще убрал общий коридор, с дверями по обе стороны, и расширил бы за счет него пространство. Ну и конечно, местоположение и назначение самих комнат… он бы подошел к этому иначе – с умом.

Открывшееся за дверью помещение было огромным и разделенным на участки. Здесь дух отеля вообще не чувствовался, пусть даже и шикарного. Начиналось всё с просторной, очень уютной и такой домашней гостиной, хотя и с элементами в стиле хай тек, к которому благородное семейство Стивенсов всегда относилось крайне презрительно. На фоне гигантского во всю стену окна и красно-оранжевого неба за ним, растянулся поэтично простой коричневый стеганный кожаный диван – такой низкий и длинный в георгианском стиле. По обе стороны от него высились узкие, но наверняка мощные колонки. Еще две стояли у стены напротив, а между ними огромный белый натяжной экран. Над диваном висел какой-то навороченный проектор – Уэйд даже таких и не видел – похожий на трансформер со слотом для дисков и кучей USB портов. К нему подсоединялось несколько кабелей, которые отходили прямо в потолок. Перед диваном стоял многоярусный стеклянный стол, похожий на космический объект. В нем даже предусматривались подставки для ног, которые выезжали словно крылья насекомого. Уэйд не сомневался, что в нем сокрыто еще множество круглых стеклянных пластин для самого разного назначения. Возможно даже, что в полностью раскрытом состоянии он способен занять невообразимо много места. Уэйд сделал несколько шагов вглубь, чтобы обозревать всё помещение.

Дальше следовал участок с мягкой кожаной мебелью белого цвета и настолько раздутой, что казалось, она сейчас взорвется, и из нее вырвется струей крем, взбитые сливки и сахарная вата. А напротив стоял грандиозный камин с горгульями и эльфами, а решетка походила на обнаженные клычищи. По обе стороны от напыщенного дивана стояло по роскошной резной тумбе белого цвета, на каждой из которых возвышалось по настольной будуарной лампе в полоску цвета индиго, и по книжке рядом с ними. Одна из них была История Лиззи Стивена Кинга – видимо кто-то здесь был ярым его поклонником; а вторая – какой-то черный фолиант подписанный языком, в существовании которого Уэйд сильно сомневался. Хотя кто знает? Может быть какой-нибудь древний забытый язык. А напротив дивана стояли два белых пузатых кожаных пуфа для ног, словно бы здесь жили близнецы.

Заключительным участком этой залы была столовая, состоящая из живописного столика с элементами из ротанга у объятого красно-оранжевым светом окна, и, как несложно догадаться, двумя стульями рядом. Дубовый пол, уложенный насыщенными сероватыми блестящими от лака досками, играл множеством цветов и излучал роскошь. Чудесный антикварный буфет, который, несомненно, заставил бы Крис визжать от восторга, расположился у противоположенной стены, подпирая такой же антикварный и бесподобный сервант. За его стеклами блестела королевская белоснежная посуда с инкрустацией, по виду которой было невозможно предположить, что ей кто-то когда-либо пользовался. Рядом с сервантом стояла красивая тумба с гордо возвышающейся кофемашиной, которая прямо кричала об обратном. Не то, чтобы она была грязной… просто не девственной, что ли. Здесь пятнышко, там капелька. Вот и две грязные чашки в своем немом доказательстве расположились в старинной раковине с бронзовыми фигурными ручками. Под ней – и Уэйд не сомневался в этом – пряталась за дверями посудомоечная машина с прочими фарфоровыми близнецами: блюдцами, розеточками, чайными ложечками. Это был дом для двоих. Абсолютно.

И еще здесь висели картины, но не такие злые, как у лифтов. По одной в каждой зоне. Очень красивые. Все три изображали фоном красно-оранжевое небо. Во всех трех общая деталь – рисованные стальные канаты и совершенно немыслимые детали, обрамляющие изображение. На всех трех были двое – мужчина и женщина. Всегда со спины. То они наблюдают с пристани за парящим в небе маяком и кораблями, плавно опускающимися в океан словно стая диких гусей. То они идут по дороге без начала и края в окружении мыльных пузырей и летучих рыб всевозможных видов от химер до рыбы-шар, и еще красных бабочек. Картина в зоне с экраном изображала их летящими на ярко красном дельтаплане между исполинскими деревьями с чудо-цитрусами, а гигантские шмели прилипли языками к ветвям, чтобы остановиться и напиться нектара. Мужчину Уэйд узнал, пусть даже и со спины – изящный, высокий с аккуратно подстриженными у линии плеч черными волосами. То в черном костюме, то в плаще, то в серой футболке и джинсах как самый заурядный парень.

Она… она стройная и изящная, и везде разная… С длинными выгоревшими на солнце пшеничными волосами на первой картине, с рыжеватыми до лопаток на другой и с темными по плечи на третьей. Но это была одна и та же женщина. Хрупкая и свободная. И смотрелась она потрясающе – и в узких джинсах, и в голубо-зеленом платье, и в светло-коричневом кожаном плаще. Крис бы понравился ее стиль, кем бы ни являлась эта женщина. Но она определенно была той, с кем знакомый Уэйду парень делил коричневый кожаный диван перед экраном, и читал книги, удобно устроившись перед прекрасным камином, каждый под своей лампой и со свой книжкой. И именно для нее стоял второй стул за столом, где они пили кофе, глядя в глаза друг другу или на потрясающий пейзаж за окном и держались за руки.

Нет, это не дом, это мир для двоих – для него и для нее. Специально созданный и обустроенный. Уэйд внезапно вспомнил, как парень сказал при их первой встрече, что ему тоже есть, кого любить. Теперь он видел, о ком речь. Со спины, правда, но, тем не менее, Уэйд понял, что этот кто-то действительно существует.

– Нравится? – спросил голос за спиной.

Уэйд вздрогнул и резко обернулся. Он выглядел совершенно безумным – красные зареванные глаза в скорлупе опухших век, впалые щеки, взъерошенные волосы, подрагивающие мышцы, лунатичный взгляд. Точно также, как и на похоронах Кристин, только без слез. Парень же, стоящий напротив, внушал самые противоположенные чувства. Он был спокоен и приветлив. Он излучал радушие, словно чуткий хозяин, принимающий дорогого гостя. Хотя всё в общем-то так и есть. Уэйд медленно моргнул, и еще пара капель скатились по щекам.

– Гарри умер.

– Я знаю. – кивнул парень с готовностью. – Знаю….

Уэйд опустил голову и покачал ей, словно объясняя что-то кому-то не очень умному.

– Гарри умер. – повторил он с нажимом.

– Да. – снова кивнул парень. – Но это только здесь. Там откуда ты, твой друг все еще жив и здоров.

Уэйд резко поднял глаза и встретился с его взглядом. Окунулся в эти небывалые глаза по-настоящему, без страха рассмотрел их цвет… цвет грозового неба и темного океана. Позволил себе отпустить то, что удерживало его на плаву и в безопасности и отдался свободе. Сколько ему было? Ну может едва за 30… без глаз. А с ними? Хм, с ними, пожалуй, счет будет производиться не в годах, а скорей в веках. В его глазах пряталось что-то чужеродное и первобытное, древнейшее. Как будто их приставили, отобрав у какого-нибудь старого колдуна… а то и вовсе бессмертного. Сложно найти другое определение, потому что сознание всё равно будет опираться на нечто боле-менее реальное, близкое к описанию и звучащее не так безумно, как могло бы нарисовать воображение. И еще этот человек явно обладал гипнозом… это точно. Он цеплял своим взглядом как на крюк, с которого было невозможно соскочить. И Уэйд вдруг успокоился. На самом деле успокоился. Увяз в его глазах по самое не балуйся, и чувства ушли на второй план, открыв дорогу сознанию.

– Джейк!!! – внезапно раздался крик. Женский приятный голос, но явно не в лучшем расположении духа.

– Дже-ейк! – крикнули еще раз нараспев уже значительно ближе, и парень с фантастическим взглядом и с вполне человеческим именем скорчил жалобную гримасу.

– Ну, где ты, черт тебя дери?!

Джейк только и успел чиркнуть себя по горлу от уха до уха длинным фарфоровым пальцем, когда дверь со стороны столовой отлетела наотмашь, и появилась она, словно скандинавская богиня. Черты лица были пока плохо видны, но Уэйд не сомневался, что молодая женщина красива… и она довольно стремительно надвигалась, будто ураган, и сжимая что-то в руке. Пока что Уэйд видел ее только со спины на картинах, и ближе сейчас к реальности была та, где у нее длинные пшеничные волосы с выгоревшими прядями. Она носила светлую джинсовую рубаху небрежно заправленную в белую юбку в складку, подпоясанную коричневым ремнем из свиной кожи, и высокие сапоги на плоской подошве того же цвета. Словно нацистский комендант она разделила комнату тяжелым шагом, обнаружив сузившимися от злости и напряжения глазами свою жертву. Уэйда она как будто не замечала.

– Ты что от меня прячешься, что ли?

– Фрэнни… – взмолился Джейк, если таковое вообще возможно. – Милая, я же работаю… ну давай отложим.

– Работаю?! – воскликнула она. – Да что ты?1 А я так… фоном прохожу? Каждый гребанный день я стараюсь сделать наш дом лучше, и что в итоге??? Твои вещи повсюду…. Ну скажи, разве так сложно ставить свою чашку и тарелку в посудомоечную машину? Неужели так сложно убирать вещи в шкаф? Я не понимаю….

– Э… – Джейк, было, хотел что-то возразить, всё-таки в раковине валялась не только его чашка, но очень вовремя отказался от этой затеи. – Милая, ну пожалуйста…. У меня же человек. Ну, давай отложим….

Она бросила взгляд на Уэйда, словно кобру, и выставила вперед руку, в которой были зажаты тонкие лайковые перчатки.

– Ах, человек? А что же тогда ты их не надел?! А? Знаешь, где я их нашла? В своей прикроватной тумбочке. Скажи… ты что стороной ошибся?

Смущенный Джейк потянулся за перчатками, но не тут-то было, Фрэн отдернула руку с небывалой скоростью и спрятала за спину, издевальчески и провокационно заглядывая ему в глаза.

– Что? Хочешь получить их?

– Фрэнни… ну пожалуйста. – тот незадачливо почесал голову. – Это уже не смешно. Я больше…

– Так тебе было смешно??? – перебила она, расширив глаза и ткнув себе в грудь пальцем. – По-твоему я смешна?

Терпение Джейка иссякло. Он тряхонул головой и издал приглушенный утробный рык, а потом сорвался с места, смял Фрэнсис в медвежьих объятиях и нащупал перчатки, которые она явно не собиралась отдавать без боя. Она пищала, взвизгивала, извивалась, как могла, но на лице читалось явное наслаждение ситуацией, так что во всей сцене больше притворства, чем реальной злости. Уэйд почувствовал себя немного неуютно. После такого всё обычно идет к следующему этапу, у них во всяком случае с Крис происходило именно по такому сценарию, и ему отчаянно захотелось напомнить о себе. Уэйд глупо кашлянул, и был, наконец, неохотно замечен. Джейк отстранился, все еще буравя Фрэн испытующим взглядом. Она чуть улыбнулась, внушая тем самым надежду на продолжение. Шли столетия, а она всё таяла под его взглядом…. Да и как тут не растаять. Шли столетия, а он не переставал любить ее ни на секунду.

– Перчатки… – томно напомнил Джейк, глядя в глаза, и Фрэнсис покорно их протянула, не отводя взгляда, постоянно бросающего вызов. – И сделай нам своего чудесного кофе, милая.

Фрэн на секунду замешкалась, видимо, готовая снова выступить с очередным заявлением, но в итоге справилась с искушением, вспомнив о Уэйде, скромно стоящем в сторонке. Зазывно поведя глазами, она направилась в сторону столовой, а Джейк, глядя в упор на жену – а это скорей всего было именно так – не спеша натянул лайковые перчатки.

– Вы давно вместе? – спросил Уэйд, и тот, улыбаясь, посмотрел на него, а потом заговорщически сощурился и ответил:

– Почти с самого начала…

Уэйд закивал, делая вид, что понимает, о чем речь, хотя ни где это начало, ни каких размеров «почти» не разумел даже близко. Он и Крис тоже были вместе с самого начала, как он считал. И в паре Джейк-Фрэнсис он видел их пару, и от этого щемило сердце жалостью и ностальгией… болью. Он поджал губы и опустил голову.

Там временем Джейк бодро зашагал в столовую, и тот поплелся следом, вертя головой по сторонам и высматривая мелкие и забавные детали. Казалось, здесь собраны самые удивительные вещи со всего света, но их бы иначе расставить, чтобы заиграли. А так они словно не представляли особого значения для хозяев, так скучковались вместе музейными экспонатами. Да, здесь бы подправить кое-что….

Усаживаясь за живописный столик, отделанный ротангом у широкого окна, за котором бушевало красно-оранжевое зарево, Уэйд наконец задал мучавший давно вопрос:

– А перчатки зачем?

Джейк быстро улыбнулся и пожал плечами.

– Чтобы тебя случайно не убить.

Уэйд завис над стулом.

– Если я дотронусь до тебя. – объяснил тот. – Ты умрешь.

Уэйд словно на кол опустился на стул. Сейчас смерть больше не казалась ему предпочтительной. Странно вообще всё устроено – хотел умереть, потому что потерял всё, что любил, как казалось, и даже почти удалось, а потом обрел потерянное, но по сути лишь в голове, ведь Уэйд так и не увидел Кристин воочию. И вот преодолев два мира, он сдался соблазну зажить со своей женой в некоей иллюзорной ловушке, но потерял лучшего друга и тогда, наконец, понял, что лучше дома ничего нет, и той жизни, которую он вел со своими нестерпимыми болями и правдами. А раны они всё равно затягиваются, если в них, конечно, не тыкать острым. Как же он хотел домой.

– Ну так что? – повторил свой первоначальный вопрос Джейк. – Тебе здесь нравится?

Уэйд грустно кивнул, всерьез задумавшись над произошедшими с ним метаморфозами.

Джейк доверительно наклонился и практически одними губами сказал:

– Она постоянно всё переделывает… ненавидит однообразие. Только ту комнату с проектором я не даю ей трогать. И библиотеку, но это наверху, ты еще увидишь. А так, по-хорошему здесь бы рука профессионала.

– Я всё слышу… – вкрадчиво сказала Фрэн, колдуя над кофемашиной.

Джейк скорчил испуганную гримасу, глядя на Уэйда, и указал пальцами на уши, а потом сложил их в кулаки с оттопыренными большими пальцами.

– И всё вижу… – Фрэнсис теперь смотрела через плечо и хитро улыбалась.

Джейк деланно улыбнулся ей в ответ, а Уэйд загрустил еще больше. Хозяйка этого дома, и как оказалось, неуемный дизайнер, уже погрузив всё на поднос, шла к ним под пристальным восхищенным взглядом ее мужа. Когда-то они с Крис были такими же. Это так грустно… когда что-то уже никогда не вернется. Например, молодость или любимая женщина, которой уже нет в живых. Если бы действительно существовала машина, стирающая воспоминания, как в Вечном Сиянии Чистого Разума большинство людей стирали бы хорошее, потому что только оно – утраченное навсегда причиняет столько нестерпимой боли, сколько не причинит ни одно плохое или даже ужасное. Пройдя по цепочке этой мысли словно по канату, Уэйд подумал, а что если бы он и впрямь умер…. Умер бы в своем мире, конечно – ну скажем, в ту грозу? И что если бы такая машина реально существовала? Что бы стер Гарри, если бы у него была возможность стереть только одну вещь? Свои воспоминания о Томасе Стиловиче или о своем лучшем друге Уэйде Стивенсе? Да, может это дурацкая мысль, ведь есть действительно хорошие воспоминания, с которыми жалко расстаться. Но если подумать… если сложить все «за» и «против», то на месте Гарри Уэйд бы не стал выбирать Томаса, потому что с этим можно справиться – такие вещи выстраивают характер, делают человека сильней, проверяют, из чего он сделан; или просто жить, как и большинство со скелетами в шкафу, обрастая слоями комплексов, боли, страхов и превращаясь в мизантропов. А сожаления о самом лучшем и дорогом уничтожают, разрывают психику, опустошают душу. Так что Уэйд бы не стал выбирать Томаса, он бы выбрал себя. Да и Гарри бы, пораскинув немного мозгами, тоже бы, наверное, остановил свой выбор на друге. А иначе слишком больно. Не правильно, но легче, а люди не любят трудностей.

Меж тем Фрэн уже расставила чашки. Из тончайшего фарфора белые в розочку с золотой каймой. Крис бы понравились эти чашки. Боже, да она бы влюбилась в них и подавала бы только по праздникам. А если бы Уэйд со своими неловкими руками, случайно бы отбил ручку или отколол кусочек золотой эмали, то Крис почти наверняка придушила бы его без зазрения совести….

Фрэн приготовила кофе и для себя, но она не собиралась мешать мужчинам и, взяв свою чашку, пошла в каминную, где опустилась на свою половину дивана, поставила чашку с блюдцем на тумбочку, взяла книгу, и Уэйд подозревал, что это не тарабарщина в черном переплете.

– Тоже хочет послушать… – тихо сказал Джейк. Настолько тихо, что Уэйд едва разобрал. Зато Фрэнни, находящаяся примерно в семи ярдах от них, чуть улыбнулась.

– Ну ладно, – заключил Джейк. – Пора поговорить.

* * *

Фрэнсис чуть повернула в их сторону подбородок и нахмурилась, делая вид, что всерьез увлечена книгой. Но на самом деле, как бы она не любила Стивена Кинга, происходящее в столовой было куда интересней.

Ее вечность с Джейком никогда не заставляла скучать, но все же большинство времени их было только двое. Случалось, что они ругались, а однажды и вовсе совершили роковую ошибку, но в итоге выпутались, справившись с нависшим над ними проклятием, и получили еще один шанс, но это совсем другая история. Случалось многое, и после всего их оставалось всегда только двое. Не то, чтобы Фрэн было его не достаточно – она любила Джейка всем сердцем до сих пор… но просто, когда появлялся кто-то третий в их маленьком мире для двоих, это означало некое развлечение. Например, что может быть увлекательней, чем решение, от которого зависит всё? Человеческий фактор, так сказать. Человек ведь довольно непредсказуемое существо. Бывают сильные, бывают слабые, но, судя по тому, как заканчиваются истории, Фрэн поняла, что всё очень относительно. Сильные чаще всего лажали, умные путались в собственных мыслях и не могли придти к верному заключению – теперь они все сошли с ума и бьются о землю как рыбы об лед. А слабые же напротив – чаще понимали суть вещей и находили правильные ответы, потому что никогда не переоценивали себя и соответственно не ломались, когда понимали, что ситуация выходит из под контроля. Фрэнсис любила ставить подобные опыты и делать заключения, хотя насколько она имела право судить, что есть правильно? Джейк – вот он да. А Фрэнсис лишь совсем недавно закончила свой последний человеческий цикл, который оказался для них обоих настоящим проклятием и занял огромное количество времени. А так… суть в том, что по сравнению с Джейком она никто. Правое и неправое – слишком уж серьезные вопросы.

Но, тем не менее присутствие кого-то третьего всегда развлекало Фрэн. Всегда накаляло чувства и напоминало о том, кем она была совсем еще недавно в одном из соседствующих миров с небольшой разницей во времени… (хотя, небольшой – это во вселенском значении – как поспешил бы заметить один ее старый приятель). Кто-то третий всегда являлся ребусом для нее. Новой загадкой для решения. Новой связью со Вселенной и приближением к ее таинствам. Все они, кто пропадали вот так – находились в петле, как и она сама когда-то. Только ее петля называлась временной, а их – пространственной. И виной всему, как выяснилось, послужили эмоции…. Прям проклятие для рода человеческого. С ними плохо, да и без них никак. Даже ее муж не был свободен от них. Хотя, если учесть то, кем он являлся по своей сути и чем занимался – эмоций быть не должно и вовсе. Но они имели место быть, и возможно в какой-то мере это вина или заслуга Фрэнсис. Эмоции вообще всё портят. Они как наркотик. Или нет… они хуже. Они то, к чему стремятся наркоманы через наркотики. Они те самые ощущения, которых мы так жаждем или боимся. Но с другой стороны именно чувства и эмоции делают нас людьми.

Фрэнсис часто думала о том, что за отдел в мозгу делает людей наркоманами и зачем он там предусмотрен. Может, именно он разделяет людей на сильных духом и слабых? Каждый человек должен чувствовать особую грань между свободой и зависимостью. Это вроде бы противоположенные вещи, но одно так легко вытекает из другого. Ведь есть и зависимость от свободы, что само по себе уже болезнь. И лишь тонкая грань, на которой надо удержаться. Поэтому, когда ты подсаживаешься на что-то в жизни, будь то химия или любовь, или вообще что угодно и говоришь обычно: «Я делаю то, что хочу. Это мой свободный выбор», Вселенная подыхает со смеху. Потому что со своей верхней позиции, она видит, какая это всё туфта. Видит маленький темный угол, и человека, воспевающего гимны своей иллюзорной свободе. Она видит, как ты безнадежно застрял и продолжаешь терять время. Видит, как ты гниешь – заблудший маленький щенок. И дай Бог тебе выбраться, приятель…. Дай Бог не разочаровать ее окончательно. Так что с кем бы ты не бился, это всегда битва только между тобой и тобой. Всё в твоем мозгу. Любое столкновение на улице, любое хамство или какая бы то ни была разборка – это всегда только ты и ты. Всё в человеке – рай, ад, Бог, дьявол. И нет строже судьи, чем совесть – она сжирает, она заражает людей раком. Так что распространенность этой болезни, характеризует общество. Да, у мира явные проблемы с совестью. И в то же время, нет поощрителя щедрее, потому что самоудовлетворение возносит на вершину блаженства.

А еще человеческое тело самоисцеляемо, что напрямую зависит от принимаемых решений, от тех же эмоций…. Человек абсолютен. Человек – это вершина творения. Человек это всё. Мир, вселенная, чудо. И поэтому Фрэн любила, когда появлялся третий, потому что это всегда был человек. Модель для изучения и постижения Вселенной. Существо, даже не предполагающее, насколько оно велико.

И поэтому Фрэнсис слушала. Слушала каждое слово. Внимательно.

* * *

Уэйд кивнул, и его глаза прояснились.

– У меня есть к тебе предложение. – сказал Джейк, отпив кофе, и тот чуть заметно улыбнувшись, кивнул, в который раз удивляясь, насколько Гарри был прав. – Здесь есть комната. На верхнем этаже находится библиотека. Моя библиотека, если быть точным. И там есть дверь. Я использую ее для работы. – он многозначительно посмотрел на Уэйда. – А иногда нам с женой просто хочется попутешествовать. В общем, дверь что надо. И я предлагаю тебе войти в нее, Уэйд, потому что это твой единственный путь попытать счастье.

Тот сощурился, ища подвох, и не безуспешно.

– Но никто не знает, куда именно ты попадешь…. В какой из миров Уэйда. Всё зависит только от тебя, от твоих эмоций и твоего сознания. Ты хочешь что-то спросить, Уэйд? – Джейк вздернул брови.

– Да. – кивнул тот. – При нашей первой встрече ты сказал, что есть несколько условий для моего возвращения и одно из них – Крис должна меня отпустить. Но это же невозможно.

– Да нет, даже очень возможно. После гибели ее внука, на тебя ей ну почти начхать…. Теперь ты официально стал воспоминаниями для нее. Стал именем на надгробной плите.

Уэйд вздрогнул, а потом покачал головой.

– Как ты мог?

– Такова моя работа, Уэйд…. Да и потом, я только открыл дверь, а всё остальное всегда делаете вы сами. Люди.

– Ладно… – тот поджал губы и тяжело вздохнул, а потом сделал глоток, отмечая, что кофе просто превосходный. – Значит, в этот мир я уже точно не попаду – маяка больше нет. Но я все еще могу попасть в триллион других миров, где он есть в лице Крис, или того же Гарри, и где я мертв? Это плохо. И есть лишь один мир, откуда я пришел. Сто к одному…. Хорошо, а что будет, если я в него не попаду?

– Снова приду я и начну делать свою работу. И тогда тебе предстоит нелегкий выбор – допустить все эти смерти или вернуться сюда… навечно. – зловеще проговорил Джейк, а потом весело, но несколько туманно добавил. – В смысле до конца твоего жизненного срока, который может затянуться несколько дольше, ведь времени здесь нет.

– И я сойду с ума как те дельтапланеристы? – глухо спросил Уэйд, немея от ужаса. Для него это звучало так, как будто он может особо и не пытаться… слишком уж мала вероятность.

– Возможно…. Но перед этим, тебе придется перекроить наш дом. Ты ведь архитектор, Уэйд? Собственно, в этом-то и суть нашей с тобой сделки. У тебя есть одна попытка, а если тебе не повезет, то ты вернешься сюда и станешь работать на меня. Ты всё понял?

Тот кивнул, едва дыша.

– Значит, заметил, что над правой частью надо бы поработать. Там всё немного… бесшабашно. Да и, кстати, здесь еще сорок шесть не обустроенных этажей, не считая первого…. Так что вряд ли у тебя будет время сходить с ума где-то еще. Работы хватает.

Уэйд спрятал лицо в ладонях, едва не свернув чашку. От последних слов он окончательно сник. Пожалуй, единственным правильным со всех сторон решением было бы попросить Джейка снять свои перчатки и убить его…. Но если бы не это треклятое желание жить и вернуться домой.

– В общем, тебе предстоит довольно серьезная работа. – заключил Джейк, буравя собеседника пронзительным взглядом. – В идеале, ты должен принять неизбежное. То, что всему есть причина. То, что смерть жены случилась вовремя. То, что всё всегда правильно. Если подобное случится, то процент попадания в свой мир увеличится на пятьдесят процентов.

– Пятьдесят процентов бесчисленных миров… – упадническим голосом заметил Уэйд и сделал глоток.

– Да. Я же говорил, что работка тебе предстоит еще та. – согласился Джейк и тоже отхлебнул. – Чтобы попасть домой, тебе надо действительно этого захотеть. Вспомнить свой мир в мелочах. Вспомнить то, что ты любил больше всего. Но мелочи… – они важнее. Порой миры различаются между собой в сущих мелочах. Порой едва даже заметных. Тебе придется управлять ими, если конечно хочешь именно домой…. Но ты должен помнить о том, насколько мал процент. Насколько всё сложно… действительно сложно. Ты должен быть готов к нашей новой встрече, и к тому, что можешь увязнуть здесь до конца своих дней. – Джейк быстро глянул в сторону жены и столкнулся с таким же стремительным взглядом. – Ты уж извини, но я не верю в то, что ты способен найти свой мир. Фрэнни верит, а вот я не особо. Ну да ладно, чудеса случаются… поживем увидим. Да, милая? – чуть ли ни шепотом спросил Джейк.

Фрэнсис снова метнула в их сторону взгляд и чуть улыбнулась.

– Всё слышит… – изумился тот. – Ну, ты готов?

Уэйд пожал плечами.

– Ну а что будет, если я не приму твое предложение? Это ведь предложение? Могу принять, а могу и нет…

– Ты вернешься на ферму Кобенов, а я закончу свою работу – убью твою жену. Вот и всё. Только имей в виду, что это мир, в котором ты никому не нужен, потому что ты чужой и всегда таким останешься. Не будет места, где ты сможешь почувствовать себя как дома. Не будет человека, которому ты станешь другом. Земля будет расходиться под тобой, будет посылать тебе немыслимые видения, которые рано или поздно сведут тебя с ума. Ты не согласишься на это. – безапелляционно заявил Джейк, и Уэйд тут же кивнул, представив все эти ужасы. – Тогда я повторю вопрос – ты готов?

– Я не уверен, что к такому можно быть готовым. Ведь как я понял, сейчас все поставлено на карту?

– Да. – кивнул Джейк. – И второго шанса не будет.

Фрэнсис, вроде, поглощенная книгой, закатила глаза, и Джейк заметил это.

– НЕ БУДЕТ… – повторил он многозначительно. – Моя жена любопытна, и она любит всякие исследования. Открывает человеческие способности. Мне это всё до фонаря… я немного более искушен в подобных вопросах, так что всё это для нее.

Фрэнсис хлопнула книгой, соскочила с дивана и ринулась в столовую.

– Ой, да ладно! – возмутилась она. – Ты хоть сам себя слышишь? Искушенный, значит… а самому как будто не интересно. Угу, что-то слабо верится! – Фрэнсис уперла руки в бока и нависла над ним как грозовая туча.

– Я не так сказал… – с неким удовлетворением заметил Джейк.

– Нет, именно так ты и сказал. – не отступала Фрэн, ухмыляясь.

– Ладно, дорогая, давай выясним это чуть позже… через маленькую паузу. – Джейк свел большой и указательный палец почти вместе, оставив совсем небольшой просвет. – Потому что сейчас кое-кому пора идти….

– Ладно… – благодушно согласилась Фрэнсис. – Даю тебе две минуты. Время пошло.

Джейк не стал спорить, потому что всё это была игра – их игра в их маленьком уютном мире для двоих. Часть огромной любви весом в вечность.

Можно сколько угодно утверждать, что подобного не существует, но однако ж… любовь повсюду, и примеров множество. Просто есть те, кому не повезло и стоит задуматься о причинах. А так всё на месте и всё правильно.

– Комната находится в конце библиотеки, ты ее ни с чем не спутаешь. – заговорил Джейк, переведя взгляд на Уэйда. – Но прежде чем войти в дверь внутри этой комнаты, ты должен привести свои мысли в порядок. Ты должен быть полностью готов, Уэйд. Никаких сомнений. Ты должен доподлинно представлять себе свой мир. Чистота сознания, полная ясность и только тогда, я надеюсь, правильное направление.

– Как я узнаю эту комнату? – спросил Уэйд.

– Там уйма часов. – ответила Фрэнсис.

– Там уйма часов. – подтвердил Джейк, кивая, а потом указал на дверь, ведущую из столовой. – Прямо за ней небольшой проход, соединяющий это помещение со следующим. Там слева ты увидишь лестницу и железную дверь, которая ведет наверх. Всё просто.

– Хорошо, я понял. – отозвался Уэйд, и допил махом свой кофе, после чего тяжело поднялся, с шумом отодвинув стул.

Он вроде уже поплелся к двери, даже положил ладонь на ручку, а потом виновато обернулся, пропадая под взглядами супругов, которые неизвестно кем были на самом деле.

– Вы очень любите друг друга. Всё это напомнило мне Крис. От этого будет только тяжелей.

– Нет. – покачал головой Джейк. – Если ты вспомнишь своего друга и то, что с ним произошло – всё поровну.

– Ладно… я постараюсь помнить об этом.

– Постарайся. – кивнул тот.

– Спасибо за кофе.

Фрэнсис приветливо улыбнулась, а через мгновение Уэйда уже не было.

Супруги с вызовом посмотрели друг на друга.

– Спорим? – она протянула руку.

– Спорим. – согласился Джейк и, стащив перчатку, пожал ее, а потом притянул Фрэнсис к тебе и обнял за талию.

– На что? – спросила она.

– Если он найдет дорогу домой, я клянусь, что ты не увидишь моих разбросанных вещей, ну скажем в течение следующих… ста лет.

Фрэнсис издала издевальческий смешок.

– Что такое сто лет, милый? Ну уж нет… давай разговаривать о «всегда»! Ты теперь всегда будешь ставить свою чашку в посудомоечную машину, как и любую другую посуду. И ты всегда будешь убирать вещи в шкаф, каким бы усталым ты не был… насколько бы мысли тебя не уводили. И еще я прибавляю к этому уборку всего дома в течение следующих ста лет…. Ну что, кишка тонка? – весело спросила Фрэнсис.

– А что если проиграешь ты, что скорей всего произойдет?

– Если проиграю я, а такое действительно возможно… – согласилась она. – То я больше никогда не скажу тебе ни слова про твои вещи или посуду.

– О-о! – воскликнул Джейк. – Похоже оно того стоит.

– Не ёрничай! – пожурила Фрэнсис и обвила его шею свободной рукой. – Ну так что, спорим?

– Спорим. – с готовностью ответил тот и поцеловал жену.

* * *

Пройдя по микроскопическому коридору, Уэйд свернул на лестницу. Она была узкой и пыльной, совершенно неосвещенной, и да – действительно довольно короткой. Позади хлопнула дверь, и Уэйд оказался в кромешной темноте, так что пришлось подниматься очень осторожно, практически на ощупь. Пару раз он даже едва не упал, зацепившись мыском за край ступени – казалось, что они все разной высоты, так что рассчитать, как правильно поставить ногу было невозможно. Наконец, кое-как он достиг двери, и с облегчением обнаружил, что та открыта.

Тусклый свет лофта сделал Уэйда счастливей и буквально позволил вдохнуть полной грудью. После непроглядной тьмы он практически ослеплял. Помещение, открывшееся ему, представляло собой длинный проходной коридор, поделенный на отсеки. Вдоль потолка тянулись толстые деревянные балки, с которых свисали тяжеловесные средневековые люстры с настоящими свечами, которые сейчас мягко полыхали, создавая мрачную, но очень уютную атмосферу. Огромная библиотека предстала глазам Уэйда. Море из книг. Словно гигантский читальный зал тянулся из отсека в отсек. Самые разные книги в самых разных переплетах, разных цветов и размеров. Толстые и по-грустному тонкие… почему-то по-грустному, в мягких и жестких обложках, цветные как радуга и черно-белые. Все пыльные. Но каждый из томов обещал интересную историю. Их хотелось читать, и, как и в обычной библиотеке здесь были созданы для этого все условия. Везде темно коричневые причудливые столики, словно сошедшие со страниц Алисы, и по два неизменных кресла – из коричневой кожи, довольно громоздких, но очень уютных, из таких не хочется вставать. Серединный отсек, оформленный как каминная, буквально требовал устроиться здесь поуютней, и Уэйд подумал, как должно быть здорово сидеть в таком кресле холодными зимними вечерами, укутавшись в плед – если в этих местах, конечно, случаются зимы. Хотя Уэйд был готов поручиться, что случаются и самые потрясающие, самые фантастические… с северными сияниями, оленьими стадами, пушистыми сугробами и морозными узорами на окнах. Джейк и Фрэнсис создадут их собственными руками и фантазиями, если захотят. Мир для них двоих…. Вершина искусства. Всё, что только можно представить. Кто знает, может, где-то нас всех ждет такое место? Где-то после смерти? Было бы здорово. Они бы с Крис там устроили! Расписали бы всеми красками. Уж не поскупились бы воображением…. Но это позже. Сейчас Уэйд хотел домой, где его обожаемая миссис Стивенс мертва.

Вторая половина лофта повторяла предыдущую, только книги здесь заметно отличались. Они не были такими разноперыми, и толщина их заметно увеличивалась. Особенно ближе к концу библиотеки. А еще появился звук, похожий на нарастающее тиканье часов. Честно говоря, Уэйд услышал его сразу же, как вошел в дверь, но только лишь сейчас распознал в нем голоса часов. А поначалу это казалось просто каким-то неопределенным жужжанием, никакой слаженности… не то, что сейчас, хоть и какофония, как была, так и осталась. Просто теперь Уэйд начал улавливать разницу между тиканьем одних часов и других, словно индеец, которого с детства учили различать по звуку голубую комароловку от американского стрижа. У всех свои собственные голоса, будь то птицы или часы, и он внимательно слушал их. Казалось даже, что Уэйд улавливает слова. Джейк был прав, комнату не спутать ни с чем. К тому же это единственное помещение, спрятанное за закрытой дверью. Там жили часы. И именно оттуда Уэйд мог попасть домой или куда-то еще… скорей всего куда-то еще. Если не будет достаточно стараться – так он понял. И он открыл дверь… предпоследнюю дверь на сегодня.

Это оказалась маленькая комната без окон. Темная, освещенная единственной лампой на письменном столе, тусклое пятно от которой падало только на сам стол. На нем лежали часовые механизмы, чехол с инструментами, лупа, из тех, что одевают часовщики, блокнот и ручка. Всё прочее оставалось во власти воображения процентов на восемьдесят. Уэйд несмело провел ладонью по стене там, где стоял, но не нащупал ничего даже близко похожего на выключатель. Тогда он осторожно, словно боясь споткнуться, подошел к столу, взялся за плафон лампы и направил на одну из стен с часами… потом на другую, что была прямо за столом и различил абрис той самой двери, неясно проступающий из тени, в которую ему придется еще войти… а затем направил на противоположенную стену, обвел круг и вернулся туда, откуда начал. Свет вполне хватило для этой неказистой экскурсии, и, благодаря ему, Уэйд теперь доподлинно представлял, где находится. Здесь было столько часов, сколько он не видел ни в одном магазине. И они все отличались друг от друга и по форме, и по цвету, и по назначению. Подумать только – столько часов, и нет одинаковых! И звук… это чертово разрушающее мозг тиканье. Поначалу оно едва не свело Уэйда с ума. Господи, это же пытка в духе концлагеря. Ему казалось, что это тиканье пытается пролезть к нему в сознание, и он сопротивлялся изо всех сил. Пытался устоять, пытался не сдаться и не психануть, потому что ему реально хотелось всё здесь разнести, лишь бы заткнуть эти гребаные часы.

Так же появилось совершенно нестерпимое желание сейчас же пройти сквозь дверь, но Уэйд останавливал себя, как мог, понимая прекрасно, чем это скорей всего закончиться… сорока шестью этажами. Он хихикнул, вспомнив об этом. Да, видать, и впрямь рехнулся….

И тогда Уэйд увидел его… маленький пузатый голубой циферблат с довольной заячьей мордой сверху. Японская штука. Со встроенным томогочи. Когда-то Уэйд посмеивался над Диной да и над всеми, кто тащился от подобных игрушек, однако спустя некоторое время он пересмотрел свое отношение к ним, сочтя безопасными. Когда умирает электронный кролик, тебе не сносит крышу, ты просто заводишь нового питомца или забываешь о своем томогочи вовсе. Так в последствие случилось и с Диной, но, по правде сказать, не скоро, где-то в старшей школе. А до этого, она в прямом смысле этого слова, не выпускала эти часы из рук, нося брелоком на связке с ключами. У нее сдох лишь один питомец – самый первый – цыпленок по имени Риц. Дина проплакала несколько часов, и они с Крис даже хотели отобрать эти часы, но дочь так умоляла… и до старшей школы вырастила немыслимое количество электронных зверушек. Так вот этот маленький голубой циферблат и зайцем сверху, несомненно, принадлежал ей. Не похожий, а именно тот самый – Дины. И он продолжал отсчитывать электронные секунды, минуты и часы, но вот только чего? Ее жизни? Да, похоже, что так.

А рядом сверкали наградные золотые часы Гарри Оуэнса. Они много значили для него. Очень много. Не его ими наградили, а парня, который спас Гарри тогда с развороченной ногой, лежащего в грязи и собственной крови. Его звали Айк Райс, и он подарил эти часы Гарри, чтобы тот помнил о своем втором шансе и ценил жизнь. Хороший человек, но видимо у него больше никого не было, чтобы их подарить, вот и проникся отцовской нежностью к подбитому солдату. Важный момент для Гарри, переломный. До этого в нем ощущалась отчаянность, словно он сидел на наркотиках. Ничего не боялся, лез под пули, словно смерть для него не существовала. Таким его делала бомба замедленного действия под названием «было или не было», а еще его мать, а еще смерть Бетси Поуп….

Рядом висели маленькие забавные часики с черепками – видимо Джинни, а чьи ж еще? И белые из жемчуга, принадлежавшие Рут. Уэйд сам помогал Гарри их выбирать, поэтому без труда узнал.

И тут он, наконец, заметил, что уже какое-то время не слышит часы, их агрессивного тиканья, их попыток пробить брешь в его черепе. Увлекшись своими находками, Уэйд и не заметил, как расслабился и позволил этим часовым голосам проникнуть в себя. Теперь они стали его частью, выдавая свои мысли за его собственные. Подсказывали. И Уэйд их принял. По крайней мере, теперь ничто не сводило его с ума. И, похоже, благодаря этому, он начал понимать, что именно перед ним, и как надо действовать. Ведь это был его мир… просто нужно в точности вспомнить, как именно он выглядел, и кто его составлял. Найти часы и найти их владельцев. И Уэйд помнил, что Джейк говорил про мелочи, насколько они важны. Мир состоит из мелочей. Только бы не ошибиться. И это будет еще тот труд. Потому что разница между миром, где Гарри болел ветряной оспой в начальной школе, и Гарри, который переболел ей в выпускном классе – окажется для Уэйда губительной. Всё должно быть учтено. Если он конечно хочет вернуться домой. И где-то в глубине его памяти должны крыться и такие незначительные вещи. Уэйд только на это и уповал. Хотя было здесь кое-что еще – его, так называемые, тикающие помощники, чьи голоса больше не раздражали и вовсе не казались громкими. И очень скоро он уловил, как именно всё это работает. Уэйд действительно слышал их и понимал, а еще он испытал то, что можно окрестить раскрытием сознание.

Уэйд заметил часы с крошечным серебряным якорьком на циферблате на потертом кожаном ремешке. Они принадлежали Джону Праунсу из его строительной бригады. Не то чтобы Уэйд был самым наблюдательным парнем в мире… но они работали вместе довольно долгое время, и когда подобное происходит, то начинаешь замечать такие вещи, как, положим, часы. Тем более что Джон их никогда не снимал. Но вообще Уэйд обратил на них должное внимание лишь в тот вечер, когда они сидели в Лисьей Звездочке за одним столом, и Джон рассказывал про инфаркт… про распускающийся алый бутон боли. Он жестикулировал, и Уэйд нашел в его часах точку опоры что ли, и следовал, словно за маятником гипнотизера. То плавными волнами, то резкими линиями. Единственное, что осталось от тех времен, когда Джон служил на подлодке. И тут Уэйд вспомнил, что тогда произошло…. Глядя на эти вот часы. «Вспомнил» странное слово для человека, который ни при каких обстоятельствах не мог знать того, что скрывал Джон Праунс. Вряд ли вообще кто-то знал о том, что случилось тогда на подводной лодке, кроме самого Джона и погибшего капитана. Дело было в тонкинском заливе, и временным командующим стал офицер Праунс, совершавший своё второе плавание в качестве старпома – тогдашний капитан в прямом смысле свалился с лихорадкой. Мало, кто успел узнать о смене командования, а те, кто был в курсе, все погибли. Не успевший даже испытать гордость, Джон Праунс, а точней вверенная ему подлодка протаранила грузовое судно, сократив численность команды на двадцать пять человек. Вот такая вот история… и часы он не снимал не из патриотических соображений, а как вечное напоминание о совершенной им ошибке. Его кара. Его тяжкий крест. Мазохист…. Большинство из нас такие.

Теперь Уэйд понял, как это работает. Часы рассказали ему всё о своих хозяевах… о живых хозяевах, потому что эти часы пока еще шли. И среди них не затесалось случайно ни часов его жены, ни полицейского Джеймса Ноуэла – первого хозяина Крекера, ни Бэтси Поуп, погибшей в автокатастрофе двадцать второго июня шестьдесят четвертого, ни Полины Чемберз. Уэйд не знал имен тех людей, которых убил Джейк, играя с реальностью в какие-то свои непонятные игры, но не сомневался, что и их часов нет на этой стене. Это был его мир, оставалось лишь вспомнить. И понеслось – лагерь, начальная школа, старшая школа, Массачусетский технологический институт. Имена проносились в голове, восстанавливая целостность прошлого, раскрашивая его цветными красками. Уэйд вспомнил всех, кто когда-либо появлялся на его пути. Вспомнил своего школьного друга Сандерса, с которым они однажды едва не увязли в болоте, как то раз устроив ночь отрыва с пивом и сигаретами. Захотели почувствовать себя взрослыми. Вспомнил и Джил – свою первую девчонку, и учителя по черчению, благодаря которому Уэйд решил стать архитектором… и остальных учителей, благодаря которым понял, кем никогда не станет.

Здесь был и Винни Сомерс – его часы с крупным циферблатом, перешедшие от отца. Сейчас они много чего рассказали Уэйду и прежде всего напомнили о двух других забытых именах – Дерек и Кристофер Тэн – братья…. Дерек держал его мертвой хваткой, а Кристофер наносил удары по животу. Уэйд поджал губы, пока те не превратились в белую полоску, и кивнул сам себе. Когда-то эта язва уничтожила его как человека, сломала и заставила двигаться не в том направлении, но потом появилась Крис и спасла его…. Взяла за руку и увела с собой. Теперь же Уэйд смотрел на часы Винни и испытывал болезненное удовлетворение. Они рассказали ему, что в семьдесят восьмом сына Винни изуродовал питбуль. Тому было восемь лет. Как интересно со всем разобралась жизнь. Нехорошо испытывать такие чувства, но Уэйд ничего не мог с собой поделать. Он радовался тому, что справедливость восстановлена. С одной стороны человек за собаку – не совсем равное наказание, но порою необходимо учитывать последствия и, разумеется, набежавшие проценты. Ведь Винни не просто убил собаку, он тем самым покалечил Уэйда. Люди, делающие зло другим, должны брать в расчет каждую мелочь. Что касается остальных, то они жили в страхе после этого случая с сыном Винни еще очень долгое время… хотя, наверное, всю жизнь.

Всех вспомнил Уэйд Стивенс, и это было весьма забавно. Понимать, что, как бы ни казалось в свое время, его жизнь сложилась правильно. Люди же любят сетовать, мол, если вернуться на пару-тройку десятков лет назад, то один бы женился на другой женщине, а второй повернул бы направо, а не налево; третий сменил бы место работы, когда представился тот самый последний шанс – и всё было бы совсем по-другому, прекрасно. Но это лишь самообман и оправдание собственной несостоятельности, которая всего на всего и называется жизнью. Печально? Да нет – всё зависит от того, под каким ракурсом на нее смотреть.

Теперь пришла очередь Вермингтона. Их с Крис город небытия – без машин, высоток, а так – одни деревья и тишина. Но как бы тихо им не жилось в этом городе, сейчас сознание Уэйда наполнило множество голосов.

Рядом с маленьким голубым циферблатом Дины висели дорогие наручные часы Бушерон Константин, несомненно, принадлежащие Дэниэлу Фрейзу, который вроде и не жил в Вермингтоне, но зато являлся неотъемлемой частью жизни его дочери. И самое главное, что сейчас Уэйд смог почерпнуть для себя, так это то, что никаких детей они пока не имели. Это значило, что он на правильном пути.

Стивен Лазар чернокожий парень, который, как теперь узнал Уэйд, не спал с собственной сестрой Лизой, в чем его подозревал весь город. По правде сказать, он вообще ни с кем не спал, потому как заглядывался на Мартина Кинга по прозвищу Лютер – тот еще шутник…. Часы Лютера были очень забавными – пестро раскрашенные в мексиканском стиле с двумя членами вместо стрелок. Может, эти часы и навели Стивена на мысль, что у них что-то может выйти? Опрометчивая мысль… весьма опрометчивая. О Лютере в городе никто ничего не знал. Кроме Уэйда теперь. Как оказалось, у веселого парня тоже имелись свои скелеты в шкафу, и одним из них была его тайная связь с Дженис Уитмор, секрет поведения которой теперь тоже раскрылся. Да, она действительно была пай-девочкой, как говаривала Рут, а потом влюбилась, себя не помня, в сына заезжего строителя и отдалась на третий же день знакомства. А на четвертый те уехали, оставив девчонку наедине с несбывшимися надеждами и мечтами. Она поплакала сначала, а потом пустилась во все тяжкие. Стандарты поведения раненых сердцем и чаще всего по молодости…. Ее часы казались довольно дешевыми с маленькими сердечками на стрелках. Как предсказуемо…. Так вот Лютер и был тем самым сыном строителя, который, не сыскав ни семьи, ни положения, вернулся в тот город, где его возможно ждали. Только вот раны Дженис до сих пор не затянулись, как надо, и ничего она не забыла. Пыталась мстить по-женски, объявляясь то с одним, то с другим кавалером, а по ночам плакала в подушку. Уэйд поклялся себе вмешаться в это дело, если, конечно, вернется назад. Тем более что на Лютера запала ее подруга Лени, так что не ровен час, как тот может перекочевать в другое гнездышко. Ее часы находились рядом – всё, что осталось от матери, сидевшей в тюрьме за убийство мужа где-то на юге, откуда собственно и произрастало семейное древо Брамсов. Эти часы тоже не отличались изысканностью или дороговизной, хотя для Лени они были самой ценной вещью, пусть и совсем невзрачной. Иногда она брала их в руки и плакала. Мать так и не вышла из тюрьмы, умерла. Эти часы привезли ей в коробке – слишком огромной и пустой для такой маленькой вещи. Там лежало еще старенькое платье и теннисные туфли, в которых ее забрали, но на них Лени вообще смотреть не могла – внутри всё переворачивалось и становилось нестерпимо горько. Ее и Дженис всегда считали девицами легкого поведения, прожигающими жизнь впустую, но на самом деле им было очень далеко до Сэнди Престон. Безупречная брюнетка чуть за сорок, она холила и лелеяла себя, посвящая жизнь салонам красоты и всем тем, кто превозносил ее до небес. Многие гадали, что ее держит с Бобом – ее мужем – лысым и донельзя страшным, но теперь Уэйд доподлинно знал природу их отношений, которая базировалась на банальных деньгах и абсолютном доверии. Женщине, как Сэнди ничего не стоило обвести вокруг пальца такого, как Боб. А еще Уэйд знал, что кроме него, Гарри, Йозефа и еще ну может пары тройки мужчин, с ней спал, чуть ли не весь город. Включая кстати и священника Роули, который прожил всю свою жизнь с тайной уверенностью, что Бога нет…. Он знал, что его работа – не более чем втюхивание людям воздуха за пожертвования. Он не был конечно охоч до денег, но четко знал, за что получает свою зарплату. За работу, и не больше. Люди повсеместно обманывают людей – так всё устроено. Разве нет? Именно так утешал себя преподобный Роули, хотя на самом деле и в глубине души он боролся с тяжелейшим комплексом вины. Да и с его часами происходило что-то не то. Особенно Уэйда привлек циферблат. Простенький на черном ремешке, он показывал без пяти минут двенадцать, и стекло на нем словно потемнело и помутнело. Его заволакивало туманом. И Уэйд понял, что эти оставшиеся пять минут до двенадцати – всё, что осталось у отца Роули. Интересно сколько это по земному времени? По времени внутренних часов преподобного? Год? Меньше? Дай Бог ему успеть обрести веру снова… и смысл жизни. Столкнувшись с новым откровением, Уэйд опять нашел глазами часы своего друга Гарри. На них натикало около трех минут десятого. Ну что ж время есть…. Дина – 5:30. Дэниэл – 5:45. Рут – 6:13. Джинни – 4:35. На секунду Уэйд вспомнил о тайном страхе Гарри, что его ребенок может умереть раньше, и захотел от всей души вернуться домой, чтобы успокоить своего друга. А вот часы Дженис Уитмор не по годам истекали. Ей оставалось не более полутора часов…. Пробежавшись по часам остальных найденных и не обнаружив ничего из ряда вон выходящего, Уэйд продолжил вскрытие собственного мира.

Итак, Сэнди… с кем еще спала Сэнди Престон? С Джеймсом ныне покойным Ноуэлом, а после эстафетная палочка перешла к его сыну Тиму. Хотя тому повезло лишь однажды. Зато братья Белен – оба и Роберт и Дэнис – оказались довольно частыми гостями у Сэнди. Иногда они приходили оба, иногда по отдельности, но правда заключалась в том, что у нее всегда находилось для них время. Что ж, если бы Йозефу Клерку, а точней Бернштайну было бы хоть до кого-то дело, он бы мог тоже попасть в этот список. Тем более что Сэнди он интересовал, как абсолютно не досягаемый индивид. Парень потерял всех и навечно замкнулся в себе – какая уж там Сэнди! Ему было глубоко наплевать на мирское, он увяз в своей трагедии и не собирался жить дальше, однако судя по часам и словно в насмешку, жить ему предстояло еще очень долго. Всё, что осталось у Йозефа – это дом, в котором он существовал, и вещи, так или иначе связанные с теми, кого он потерял. Как объяснить человеку, что он уничтожает себя, так самоотверженно чтя утерянное? Люди сами делают свой выбор, живут, как могут, даже если под этим имеется в виду лишь бессмысленное продолжение существования. Отцовские часы не сгорели тогда в Норе, он нашел их в пепле, в котором наверняка перемешались частички его родных… и носил, не снимая до сих пор. Они и висели на стене, указывая 7:02.

Здесь собралось много часов, принадлежавших людям, которых Уэйд не знал, но, как сказал Гарри, они тоже являлись частью его мира. И разносчик газет, и продавец мороженого, и цветочница, у которой он однажды купил для Крис несколько веточек сирени. А также клиенты, заказчики, строители со своими семьями, друзья друзей, с которыми Уэйд однажды перекинулся парой фраз в Лисьей Звездочке или пересекся в торговом центре «У Нэда».

Как долго провел Уэйд в этой комнате чужого времени?.. Долго, очень долго. Но, тем не менее, перед тем, как войти в дверь, ему предстояло сделать еще кое-что. Он сам так захотел, может даже на счастье, чтобы всё получилось. На столе лежал блокнот и ручка. Он взял их и опустился прямо на пол, не осмелившись устроиться за столом Джейка. Замер на некоторое время, крутя ручку между указательным и средним пальцами, глаза остекленели, лицо превратилось в мраморное изваянье. Уэйд ушел в себя, и казалось, что это какое-то проклятье, что его не хотят отпускать, что это всё обман, и теперь он абсолютно обезумел. Но вдруг в его глазах загорелись искрами, напряжённо сощурились и задвигались. Ручка между пальцами дрогнула, и в следующий миг, она уже вовсю работала в блокноте…. Чертила, рисовала, создавала. Так заново рождался сорок седьмой этаж. Уэйд начертил лестницы, предложив тем самым объединить его с сорок шестым. Теперь не было никакой нелепицы. Пропало ощущение, что этим людям просто нравится жить в отелях – и всё, что они внесли своего и домашнего – так это внутреннее убранство. А теперь получился настоящий современный дом. Его часть. Потому что этажей оставалось слишком много. Но глядя, на его эскиз – подумал Уэйд – супруги уж как-нибудь сами разберутся, что и как делать. Или, в конце концов, найдут другого архитектора, пережившего трагедию и заплутавшего в собственных переживаниях. Уэйд не сомневался, что такое вполне возможно. На его эскизе все было гармонично и очень красиво. Оставалось только воссоздать. Но у супругов не будет с этим проблем – это точно. Уэйд представил Фрэнсис, замершую посреди комнаты с этим эскизом… а вокруг всё танцует, всё колесом, всё меняется… краски, формы, объекты. Да, так оно и будет. Уэйд бы посмотрел на это. С удовольствием бы посмотрел. Но ему надо было уходить, пока он случайно кого-то не забыл. Да и в конечном итоге разве его процент не был одним из ста? Или одним из пятидесяти бесчисленного количества миров? Но ведь он сделал всё правильно, сделал, что мог. И поэтому не испытывал ни страха, ни сомнений. Оставалось последнее.

Уэйд отстегнул свои часы – доказательство собственной жизни – которые пока никак не отметились на карте его мира, потому как он затерялся совершенно в другом месте. Беспричинный подарок жены. Просто потому, что они ей очень понравились. Не бог весть, какие дорогие, но очень стильные. Омега. В позолоченном корпусе и на стальном браслете. Сейчас они показывали ровно девять. Интересно, как давно? Значит еще оставался порох в пороховницах, на много охот хватит, и на посиделки в любимом пабе, и на много чего еще значимого и любимого. Только бы вернуться. Уэйд подошел к тому месту на стене, где располагались часы Дины и Гарри со своими семьями. Как ни странно, там пустовало место. Торчала маленькая иголочка. Уэйд повесил на нее свои часы и отошел. Ни большая, ни маленькая стрелки не сдвинулись. Ровно девять. Вот его время. Еще три часа. Почти также, как у Гарри. Ну что ж хорошо…. Целая четверть жизни.

Теперь всё было на месте, и Уэйд почувствовал себя действительно готовым, чтобы попытать счастье. Наконец, он доподлинно знал, каков его мир, и кто его составляет на данный момент. Уэйд положил блокнот на стол, а потом подошел к двери, которая всё так же таилась за ним в кромешной тьме. Она не являлась рисунком на стене. Она была вполне реальной, и Уэйд окончательно признал, что и он сам реален, а не валяется в предсмертной галлюцинации в собственной блевотине, обняв унитаз. И то, что кроется за этой дверью, тоже реально… но пусть это будет последняя дверь – пожалуйста! Уэйд повернул ручку и медленно, нерешительно открыл ее.

Затаив дыхание, Уэйд Стивенс смотрел на собственную прихожую с разбросанной повсюду обувью. Его грязные рабочие боты валялись там же, где он их и сбросил. Грязь высохла и осыпалась, а на саму обувь лег такой слой пыли, что заставило Уэйда подумать о том, сколько собственно времени он отсутствовал. Хотя радость о том, что перед ним его – действительно его коридор перебивала все остальные тревоги. Он знал, что подвох может быть в чем угодно, но визуально картинка была такой родной, что Уэйд больше ни секунды не желал ждать. Ему хотелось домой. Туда, где он не оставил кровавого страшного следа за собой. И еще сон буквально валил с ног, потому что он не ложился более суток. А если учесть время, проведенное в комнате часов – то, возможно, более двух. Уэйд хотел лечь в свою постель – не на свою половину, потому что такого понятия больше не существовало в его сознании, а занять собой всё пространство, распластавшись звездой, и выспаться. Посмотреть сны, никак не связанные с произошедшим. Поэтому Уэйд уверенно шагнул в проем и закрыл за собой дверь.

Странно, что он так и не спросил Джейка, кто он собственно такой, а ведь это довольно важный вопрос. Наверное, потому что Уэйд и так знал на него ответ в глубине души, просто не хотел озвучивать. Это ни к чему вразумительному бы не привело, а выставило бы его лишний раз дураком. Уэйду захотелось бы его обвинить или потребовать разъяснений по поводу Крис, а Джейк – он ведь просто делает свою работу и беспристрастно. Так что может, когда время Уэйда истечёт, они и поговорят немножко, но не раньше. Хотя такое возможно и во снах, если Джейк сочтет нужным. Мало ли вопрос по поводу чертежей дома возникнет? Вот и заглянет.

Сны вообще помогают забыться. Они как совсем другие истории… как киноленты, а ты словно зритель и герой в одном лице. Может, это просто путешествие или путь познания личности, может, попытка настроиться на волны себя из другого места – ухватывание слабых и не очень сигналов…. Во сне мы проводим чуть меньше половины своей жизни, и это очень-очень много. Это одна из важнейших ее частей. Это маленькая смерть, и процессы в мозгу абсолютно идентичные. Отдел за отделом. Последним отключается слух, с него и начинается просыпание. Всё это очень интересно….