Это повесть об одном мальчишке и о флаге — полинявшем лоскуте дешевой материи, который сам по себе не имеет никакой особой ценности. Это повесть вообще о мальчишках.

Меня могут упрекнуть, что она немного сентиментальна. Упрек справедливый, но из-за этого я не стану слишком огорчаться. Ибо мы, мальчишки, в известном возрасте бываем сентиментальны и всем существом своим готовы к большим делам. Немножко сентиментальности и готовности к великим свершениям остается в нас и тогда, когда мы уже давно носим длинные брюки, а парикмахер бреет нашу бороду, жесткую, как металлическая щетка. И я думаю, что нам не стоит ни сожалеть об этом, ни бояться, ни стыдиться этого.

Автор

 

1

Сын констебля Мейнхард зевал во весь рот.

Было жарко и скучно.

Мати, младший брат Мейнхарда, шлепал босыми ногами по дорожной пыли. Нагретая солнцем пыль, мягкая и горячая, словно зола, толстым слоем лежала на широкой дороге, ведущей через ельник. За три недели не выпало ни капли дождя. В ельнике на краю города не было больше ни настоящей тени, ни прохлады — среди грустно поникших деревьев и кустов повисла неподвижная, пыльная духота.

Мейнхард тупо смотрел на фонтанчики пыли, поднимавшиеся из-под ног брата.

«Вот дурак, — подумал Мейнхард вяло. — Мало ему пыли вокруг. Следовало бы дать ему по шее». Однако жара так изнурила Мейнхарда, что лень было даже сделать брату замечание.

В полдень жарило крохотное, как зернышко, но от этого еще более злое, солнце. Лес и вся окраина города словно вымерли. Поди угадай, кто и где нашел себе укрытие от жары. В такую погоду лучше всего сидеть по шею в воде, но ни реки, ни озера, ни даже большой лужи вблизи города не было.

Мейнхард сплюнул сквозь зубы. Попробуй-ка в такое пекло набрать слюны на плевок! Но среди всех мальчишек с городской окраины Мейнхард плевался лучше всех. Еще раз сплюнув, он, по примеру младшего брата, зашлепал босыми ногами по пыли.

Скучным, невыносимо томительным и скучным был день. Трудно сказать, как долго сидели братья на опушке ельника и безмолвно шлепали пятками по пыли. Но вот оба они одновременно повернули головы и уставились на дорогу.

К ним приближались два маленьких мальчика, у каждого в руках корзина.

Подойдя достаточно близко к братьям, они, наконец, в нерешительности остановились.

— Эй, вы! — крикнул младший сын констебля. — Подите сюда!

Малыши не тронулись с места.

— Подите сюда! — велел Мати. — Да поживее!

Малыши — Юло и Атс, жившие в доходном доме госпожи Сикк, — тоже были братьями. Один шести, другой пяти лет. Сопляки по сравнению с сыновьями констебля. Но в такой скучный день и сопляки могут сгодиться для развлечения.

— Почему у вас корзинки? — начал допрос Мати.

— Идем собирать шишки.

— Зачем вам шишки?

— Мама топит шишками плиту.

— А почему не дровами?

— Дрова дорогие, а шишек летом в лесу полно.

Исчерпав на этом запас вопросов, «следователь» вопросительно взглянул на старшего брата. Мейнхард сосредоточенно рассматривал свои запыленные ноги. Это значило, что в голове у него что-то вызревает.

Юло и Атс стояли, как маленькие солдатики. Если тебе только пять или шесть лет, то ты должен знать, как следует стоять перед десяти-двенадцатилетними мальчиками. Особенно, если это сыновья констебля.

— Можно, мы пойдем? — спросил Юло.

Мати молчал, а Мейнхард, не взглянув на спрашивающего, сплюнул. Малыши, еще почтительнее подтянувшись, продолжали стоять.

— Ну, так! — Мейнхард наконец удостоил обоих взглядом. — На прошлой неделе мы, кажется, лечили вас от радикулита?

Это действительно так и было. Сыновья констебля захватили малышей в плен, раздели обоих догола и по очереди сажали их в муравейник. Сначала Юло, потом Атса, потом снова Юло, потом Атса…

— Теперь здоровы? — спросил Мейнхард.

— Здоровы! — отважно заявил Юло. Атс заплакал.

Мейнхард сплюнул.

— Мать у вас добрая? — спросил Мейнхард.

— Добрая! — похвалил Юло. Атс облегченно вытер тыльной стороной ладони нос.

— А чем вы ей платите за доброту?

Вопрос был серьезный и неожиданный. По крайней мере, ни Юло, ни Атс никогда не задавали себе такого вопроса. И поскольку ответ затягивался, лицо Мейнхарда становилось все мрачнее.

— Я дарю своей матери цветы! — наконец изрек Мейнхард и встал. — Следуйте за мной.

Четыре пары босых ног зашлепали по пыльной дороге. Стороннему наблюдателю эта процессия могла показаться несколько странной: впереди вышагивал большой мальчишка, позади тоже шел парнишка постарше, а между ними семенили два испуганных малыша, словно арестанты под конвоем. В известном смысле, так оно и было, и, предупреждая возможную попытку к бегству, Мати за спиной у конвоируемых сжимал потной ладонью жестяную рукоятку игрушечного пистолета.

Вскоре лесная тропинка уперлась в высокую каменную ограду и, свернув, пошла вдоль нее. Но Мейнхард, и вместе с ним остальные, остановились у стены.

— Ну, так, — сказал Мейнхард. В нем не осталось и следа недавней тупости и вялости. Он снова был самим собой, немногословным, но всегда предприимчивым и деятельным сыном констебля, и это обстоятельство должно было особо насторожить Юло и Атса. Но когда тебе шесть лет, а за твоей спиной держат пистолет, хотя бы и жестяной, то осторожность, пожалуй, не слишком-то поможет.

Каменная стена служила оградой сада господина Маази. Юло и Атс должны были знать это, потому что сад господина Маази считался самым большим в городе.

— За этой стеной растут прекрасные цветы, — сообщил Мейнхард.

Малыши с опаской поглядели на каменную ограду. Она казалась высокой и непреодолимой, и в их глазах блеснула слабая искорка облегчения.

Но для Мейнхарда не существовало непреодолимых заборов и оград. Мати не пришлось даже подставлять ему спину. Мейнхард уже лежал животом на верхе стены, небрежно свесив одну ногу, и, очевидно, любовался видом, который открывался ему по ту сторону ограды.

— Давай подсади их, — сказал он наконец Мати.

Малыши заупрямились, и Атс даже попытался дать деру. Но дело решили корзинки. Мати просто вырвал их у малышей и перекинул через ограду. И оба мятежника мгновенно смирились.

Вскоре все четверо сидели на сглаженном цементном верху стены и глядели вниз. Двое изучающе, двое со страхом. Затем Мейнхард соскользнул со стены вниз и через две-три секунды уже стоял в кустах малины.

— Давай, спускай их! — велел он брату.

— Не хнычьте! — подбодрил малышей Мати. Они плакали, судорожно цеплялись за стену и за того, кто спускал их, и даже не заметили, как оказались внизу. Только кончики пальцев, поцарапанные о камни ограды, больно горели. Но в этом были виноваты они сами, и только они.

Густые кусты малины поднимались выше их головы. Юло и Атс нашли свои корзинки и вместе с корзинками обрели чуточку смелости.

— Пошли! — сказал Мейнхард. Они миновали малинник и оказались на краю открытых грядок.

На грядках росли рядами цветы. Пересчитать их было невозможно. И каких только цветов тут не было!

— Видите, вот этих вы нарвете! — приказал им Мати. — Это анютины глазки. Но вы не срывайте цветы, а выдергивайте вместе с корнями. Тогда можно будет дома снова посадить их. Они цветут до осени. Ясно?

— Но… разве можно?

— Я всегда ношу своей матери цветы отсюда!

Если так, то у Юло больше вопросов не было.

— Нарвите оба полные корзинки, — поучал Мейнхард. — А потом можете поесть клубники. Клубника тут крупная, как сливы. Она там растет, видите, возле другой стены. Но сперва цветы. Начинайте!

— А вы куда? — встревожился Юло, когда констеблевы сыновья отступили за кусты малины.

— Подождем вас на стене, потом поможем перелезть, — успокоил его Мейнхард. — Бояться нечего, мы будем видны отсюда.

Мейнхард и Мати действительно взобрались на стену и улеглись там, голова к голове, как два больших ленивых кота. Юло и Атс, то и дело поднимая глаза, могли их видеть. Уверенность, которую придает столь явная верность слову, трудно, да, пожалуй, и невозможно переоценить.

На нагревшейся стене солнце жарило спины и головы сыновей констебля. Лежать здесь было адской мукой. Но Мейнхарду, казалось, все нипочем. Он не отрываясь следил за мальчуганами на цветочной грядке.

— А что же дальше? — наконец не выдержал Мати.

Мейнхард лишь сплюнул сквозь зубы. В этом и заключался его ответ.

Юло и Атс давно позабыли о тревоге и опасностях, которые владели ими в начале этого необычного приключения. Анютины глазки — одни ярко-желтые, как бабочки, другие буро-красные, как бархатная обивка стульев госпожи Сикк, третьи пестрые, с причудливым сочетанием красок, были самыми красивыми цветами, какие только они когда-либо видели. Они легко выходили с корнями из земли, чтобы до осени цвести на радость маме под низким окном. Мальчишки выбирали самые яркие и красивые цветы, и, хотя большие корзинки для сбора картофеля были уже доверху полны, туда — если немножко утрамбовать — могло поместиться еще. Но вот уже действительно больше не помещалось.

Они дружно взглянули на стену. Сыновья констебля лежали там по-прежнему. Мальчуганы оставили корзинки у грядок и сделали то, что на их месте сделал бы любой пяти-шестилетний мальчуган — отправились в клубнику. Клубника здесь действительно была крупная, как сливы, и грядкам не видно было конца.

Мейнхард на стене усмехнулся впервые за все время сегодняшнего предприятия. А Мати сказал:

— Ну и дураки мы. Других запускаем в клубнику, а сами только глядим, аж слюнки текут.

Мейнхард соскользнул со стены, но не в сад, а с другой стороны, на дорожку.

— Давай поживее! — сказал он брату. И бросился бежать со всех ног. И это в такую жару, когда даже лежать неподвижно было не простым делом! Смысл спешки и вообще всего предприятия Мати начал понимать лишь тогда, когда оба они уже стояли перед дверью господина Маази и Мейнхард торопливо постучал.

Господин Маази больше всего на свете ненавидел мальчишек и воробьев. Да и как может быть иначе, если у тебя сад, а в саду сто две яблони, сорок восемь груш, полсотни вишен. И еще сливы, крыжовник, смородина, малина — так много, что трудно вести учет. В придачу ко всему клубника и тому подобное.

Стук в дверь раньше времени нарушил послеобеденный сон господина Маази. Плохим было и начало этого сна. Засыпая, господин Маази бранился с господином богом. И действительно, где его всевидящий глаз?! Целых три недели июня в небе ни намека на тучи! Разве господин Маази задолжал церковные сборы или не опустил сент в кружку церковного старосты, что милосердный господин теперь отворачивает взор свой от жилья и виноградников господина Маази? Разве не видит он, всевидящий и всемогущий бог, как засуха, словно огонь, сжигает все в саду, как каждый вечер и каждое утро целая армия наемных помощников поливает сад господина Маази из лейки? Уж не думает ли милосердный господь платить этому стаду лодырей из своего кармана?

Так господин Маази ворчал на своего бога, не надеясь, что за все это он получит хоть какую-нибудь награду. Но, очевидно, всемогущий все-таки услышал неуважительные заявления господина Маази и разгневался. Иначе за что же еще господь бог во время сна господина Маази наказал его противными сновидениями?!

Зная все это, можно себе представить, в каком настроении открыл дверь господин Маази.

— Здравствуйте! — сказали сыновья констебля.

— И что этим еще надо? — ответил господин Маази.

— Господин Маази, мы пришли сказать вам…

— Что, хотите купить у меня фунтик клубники?! — У господина Маази был стариковский резкий и высокий голос, и сейчас его слова впивались в барабанные перепонки мальчишек, как самые злые осы. — Но разве не знаете вы, проклятые мальчишки, что господин Маази строго соблюдает режим и в это время обычно спит?

Оба констеблевых отпрыска хорошо знали, каким странным и сварливым стариком был господин Маази — но такой прием на миг смутил даже много повидавшего Мейнхарда. Используя возникшую паузу, господин Маази объявил еще более звонким голосом:

— И разве вы не знаете, что господин Маази не продает мальчишкам ни клубники, ни других ягод, ни фруктов?! Потому что они воры и прохвосты, и господин Маази отлично знает, что если один такой мальчишка придет с ним в сад и купит на два сента, он в то же самое время украдет на десять сентов!

Говоря это, господин Маази не преувеличивал ни в первом, ни во втором случае. Однако он тут же вспомнил, что в одной из корзинок осталось несколько пригоршней клубники. Эта клубника пролежала дня два, была уже слегка подпорченной и не годилась для продажи на базаре, но господину Маази все-таки было жаль выбрасывать ее, и сейчас он пытался сообразить, сколько ему удастся содрать за эту клубнику с молодых лакомок.

— Господин Маази, мы пришли сказать вам, — собрался с духом Мейнхард, — что двое мальчишек перебрались через ограду с большими корзинами, и сейчас они в вашем саду.

— А-ах?! — поперхнулся господин Маази, поднял руки и трагически всплеснул ими. Отчего штаны, которые он до того все время поддерживал левой рукой, сползли вниз.

— А-ах?! — воззрился господин Маази. — Как ты сказал?

— У них здоровенные корзинки, — объявил Мейнхард. — С такими в деревне ходят собирать картошку.

— Господи помилуй! — снова всплеснул руками господин Маази, и его белая козлиная борода задрожала от волнения. — Да что же вы за люди? Торгуетесь со мной из-за пригоршни клубники и не подумали о том, чтобы сказать мне, что у меня в саду разбойники и воры с двумя большими корзинами?! Так пойдемте же со мной в сад и помогите мне поймать этих разбойников, я же, в конце концов, говорю с вами по-эстонски!?

Господин Маази запутался в штанах, но тут же подтянул их вверх и, придерживая обеими руками, заторопился в сад, сыновья констебля последовали за ним.

— Они там, в клубнике, — пояснил Мейнхард.

— А-ах?! — воскликнул господин Маази и снова поднял руки к груди. — Откуда ты знаешь, что они именно там? — Он сверлил вестника взглядом, всепроникающим, как рентген. Однако просветить Мейнхарда насквозь оказалось господину Маази явно не под силу.

Сад господина Маази содержался в большом порядке, но, как ни странно, тут росла густая крапива. И когда господин Маази действительно заметил не подозревающих худого и лакомящихся клубникой малышей, он не стал строить долгих планов. Не жалея рук, нарвал он пышный веник крапивы и, словно странный черт из сказки — борода торчком, — стал подкрадываться к грядам с клубникой.

— Вот так-то, — сказал Мати и усмехнулся.

— Чего ржешь! — насупился Мейнхард. — Эти несмышленыши очень глупо попадутся в руки старого чудака.

Мати пожал плечами. Затем поглядел по сторонам.

— Такое представление лишь тогда имеет смысл, если и нам отсюда что-нибудь перепадет, — рассуждал он. — А вспомнит ли старый жмот о нас осенью?

Мейнхард плюнул и побрел в сторону ворот.

 

2

В примыкавшей к улице Лаане рощице было закончено сооружение крепости, и теперь там выбирали атамана.

Зачинщиком строительства крепости был Красномураш. Для чего мальчишкам улицы Лаане потребовалась крепость, этого толком не знали ни строители, ни сам Красномураш. Необоснованность начатого дела не особенно заботила мальчишек — разве мало было здесь же в кустарнике и раньше построено тайных шалашей, которые в конечном итоге оказались тоже никому не нужны.

И хотя никто из мальчишек раньше никогда не строил крепостей, дело у них спорилось, ибо они относились к нему настолько серьезно, что потратили всю вторую половину дня, чтобы заново внимательно обследовать и буквально обнюхать развалины старого замка на городском холме, хотя там и так не было ни одного метра стены, ни одного подвала, который они не исследовали бы раньше. В результате этой экспедиции площадь крепости была расширена почти наполовину и был вырыт девятиметровый потайной ход, ведущий из крепости под стеной в гущу кустов можжевельника.

Само собой разумеется, строительные работы велись в глубочайшей тайне. Мальчишки были так воодушевлены своей деятельностью, что не обращали внимания на обильно струившийся при такой жаре пот. Крепость должна была получиться как настоящая, так они решили. Теперь все трудности остались позади. Крепость была готова — большая, высокая, покрытая зеленым дерном. Проползая по старательно замаскированному потайному ходу, они уже оцарапали себе колени и локти, что не уменьшило захватывающих и одновременно тревожных переживаний, которые вызывает пребывание под землей. Тем более, что в темноте туннеля было нетрудно придумать лабиринт, стаи летучих мышей и гаснущее пламя свечи, глухо и неясно доносящиеся с поверхности земли голоса действительно казались ужасными. А сейчас все они собрались в крепости, чтобы выбрать атамана.

Их компания состояла из пятерых мальчишек, и все они сейчас находились в крепости. Это была еще не полностью организованная ватага: ведь не было атамана. Просто все они жили на улице Лаане, были почти однолетками и хорошо ладили между собой. Иногда, конечно, и дрались — хотел бы я увидеть мальчишек, которые никогда не дерутся друг с другом, — но большую часть времени они просто бродили вместе и не позволяли чужим обижать никого из своих. В общем-то, никакой особой ватаги они не составляли, да и не собирались организовывать что-либо подобное. Просто теперь у них имелась крепость и, ясное дело, жить по-прежнему уже было нельзя. Поэтому возникла необходимость в атамане. Атаманом нужно было выбрать кого-нибудь из них пятерых. Выборы — дело сложное и чуточку неприятное, даже если можно было бы выбрать атаманами всех пятерых. Но ведь требовалось выбрать лишь одного.

Расположившись кто как, они уже долго сидели в крепости, но выборы что-то не ладились.

Красномураш — это прозвище он получил за рыжие волосы и маленький рост — сидел на нижнем выступе вала и грыз травинку. Он уже общипал и пропустил сквозь зубы целую кучу травинок. Конечно, если сидеть долго и только грызть травинки, можно выщипать догола всю зелень с дерна, но ведь именно Красномураш был зачинателем строительства, и никто не осмелился бы сделать ему замечание. И ожидать от Красномураша сейчас первого слова было бы даже несправедливо: разве не сказал он свою долю слов еще в тот раз — приступая к сооружению крепости?! А уж если исходить из правила, что у атамана в голове должно что-то быть и в руках тоже, то, по правде говоря, не всякий мог додуматься построить крепость. Что же касается кулаков, то один на один Красномураш поколачивал даже сына констебля Мейнхарда, хотя тот выше Красномураша почти на голову. Да ведь и из Библии известно, что маленький Давид одолел огромного Голиафа, а не наоборот. Так что Красномураш как бы не участвовал в этой избирательной кампании — пусть лучше говорят другие. Он выплюнул изо рта травинку и сорвал себе новую.

Возле ног Красномураша сидел на корточках Волчья Лапа. Волчья Лапа — громкое имя, заработать такое не просто. Увы, его владелец просто присвоил себе это прозвище. Он был худенький, этот Волчья Лапа. И голова его походила на одуванчик. А глаза у него были девчоночьи — большие и серо-зеленые. Женщины взахлеб хвалили его ресницы — длинные, темные, изогнутые, — чем сильно обижали Волчью Лапу, он едва не плакал, хотя вообще не был брюзгой и плаксой. А уж если ему и случалось плакать, то скорее от упрямства, бессилия и гнева. Потому что он был горд, и слово, на которое другой не обратил бы внимания, больно оскорбляло Волчью Лапу и еще не один день служило причиной его переживаний. Он переживал и по другим поводам, о которых приятели его в большинстве случаев не догадывались, хотя неясно и ощущали что-то. Поэтому они немного чуждались Волчьей Лапы, довольно часто подшучивали над ним, но где-то в глубине души — поди знай — пожалуй, слегка завидовали ему.

А сейчас Волчья Лапа сидел на корточках у ног Красномураша, подпирал подбородок руками и ничего не видящими глазами смотрел на высокую стену крепости. Было мало надежд, что именно его выберут атаманом. Но это его не заботило. Ибо мысленно он уже был атаманом — он сам себя выбрал. По крайней мере, до тех пор, пока ватага не изберет кого-нибудь окончательно. Он как бы и не присутствовал сейчас среди других. Мысленно он стоял сейчас на бастионе, на самом высоком валу крепости, мимо уха его свистели пули, вокруг лежали товарищи, павшие в бою смертью храбрых, а внизу наступал враг. Он, Волчья Лапа, был изранен и весь в крови, но еще держался.

Напротив Волчьей Лапы сидел Луи и ковырял щепкой землю. Это был смуглый, как цыган, и вспыльчивый мальчишка. Время от времени он прерывал свое занятие, и его черные глаза из-под темных бровей оглядывали вскользь остальных. Внимательно взглянув по очереди на каждого, он усмехался, обижено, уголком рта, и еще яростнее продолжал ковырять землю. Пусть не ждут, что он первым скажет свое слово. Он — никогда! Есть лишь один из пяти, который подходит в атаманы. Тот, у кого французское имя. Имя, которое в свое время носили короли. Он не лезет вперед. В конце концов, они должны понять это сами. Особенно Раймонд!

Луи настойчиво смотрел на Раймонда, но тот не мог заметить его взгляда, потому что упрямо уставился в землю. Правда, он чувствовал, что на него кто-то смотрит, и, может быть, именно поэтому не поднимал глаз. Потому что он знал, чего требует от него взгляд Луи.

Раймонд не был слишком чувствительным, но в глубине души у него уже некоторое время бродило какое-то неопределенное ощущение униженности и одновременно чувство протеста. В каком-то порывистом волнении думал он о бутербродах, которыми иногда угощал его Луи, или о тарелках супа, которые он иногда торопливо съедал в кухне или в чулане у владельца галантерейной лавочки Аренса. Он принимал все это просто как дружеское отношение к себе со стороны Луи, хотя сам ответить тем же не мог. Раймонд отдавал Луи то единственное, что имел — свою верность в дружбе. Он платил Луи самоотверженностью. Пока вдруг не заметил нетерпения Луи, когда в некоторых делах не слушался его или забегал вперед. И тогда обиженный Луи, звонко смеясь, бросал намеки, что кое от кого попахивает маргарином «Бона», хотя и его в той семье едят лишь раз в неделю. Луи тут же принимался рьяно объяснять, что к Раймонду это не относится, но, пожалуй, именно это объяснение и задевало Раймонда больнее всего.

Да, Раймонд не был слишком чувствительным, он и сегодня не отказался от бутерброда с ветчиной, которым угостил его Луи. Но как бы там ни было, что-то все же было не так, как раньше, и его губы никак не хотели произнести имя Луи. Поэтому он уставился в землю и помалкивал. На среднем валу крепости сидел их пятый приятель — Рогатка. Его вечная спутница — рогатка — торчала за поясом штанов. Рогатка сидел и качал ногами. Он был самым длинным из них, таким длинным, что носил уже отцовские брюки, у которых обтрепанные штанины были подрезаны снизу. Рогатку не интересовали ни должность, ни власть, он был большой трепач и умел в каждом деле видеть его забавную сторону. Но сейчас он молчал, потому что догадался, отчего никто не решается взять слово первым. Ведь не станешь же называть самое желанное — свое собственное имя.

Царящее в крепости напряжение смешило Рогатку и в то же время нагоняло на него скуку.

— Р-р-раймонд… — сказал наконец Рогатка. Это было первое имя с начала выборов. Луи вздрогнул, словно его ударили.

— Почему Раймонд? — спросил он запальчиво.

— Раймонд… — повторил Рогатка спокойно. Он долго и задумчиво смотрел в глаза названному, пока не спросил: — Раймонд, ты знаешь, сколько будет триста двадцать один помножить на пятьсот сорок два?

— Не знаю, — сказал Раймонд. — Сколько?

— Я тоже не знаю! — пожал плечами Рогатка и захихикал. — Потому-то я и спросил.

— Тупица! — презрительно бросил Луи. — Не мешай выборам.

— Так начинайте выбирать! — насмехался Рогатка. — Чего же вы так долго глазеете.

— Ну, скажи ты! — встал Луи. — Кого бы ты выбрал?

— Я? Ну что же, я могу сказать сразу! — Рогатка действительно уже давно решил. Он зажмурился и начал водить пальцем над сидящими внизу. В тот же миг, когда палец его остановился на Волчьей Лапе, Рогатка крикнул: — «Пятнадцать!» — и открыл глаза. По очереди указывая на каждого, он принялся считать.

Пятнадцатым был Красномураш.

— Это не выборы вслепую! — сказал Луи. — Атамана выбирают иначе.

— Ну и пусть, — сказал Рогатка, — во всяком случае, я выбрал Красномураша, и я за него.

— А кто второй кандидат?

— Да будь хоть ты, это неважно! — усмехнулся Рогатка и покачал ногой.

— Вот и буду! — заявил Луи. — У каждого один голос. Кто… — тут Луи остановился, — кто за… Красномураша, пусть поднимет руку!

Рогатка и Волчья Лапа подняли руки. Раймонд колебался, но, когда и он начал поднимать руку, Луи крикнул:

— Кто против?

Раймонд отдернул руку. Против Красномураша не был никто.

Луи покусывал губу. Затем крикнул:

— Кто за… Луи?

Красномураш поднял руку. Затем неуверенно поднялась и рука Раймонда.

— Поровну! — констатировал Рогатка и захихикал.

— Нет! — сказал Луи. — За Луи три голоса! — И он поднял свою руку.

— Мошенничество — воскликнул Волчья Лапа.

— У каждого один голос! — защищался Луи.

— Жульничество! — поддержал Волчью Лапу Рогатка.

— Жульничество! — пробормотал, соглашаясь, Раймонд.

Спор был решен жребием. Атаманом стал Красномураш.

— Справедливо, — одобрил результат жеребьевки Волчья Лапа. Луи взобрался на стену крепости и не сказал ни слова. Поздно было что-либо говорить.

— Итак… — сказал атаман Красномураш и почесал затылок. Было все-таки странно чувствовать себя атаманом, человеком, слово которого будет теперь законом. — Итак… — сказал атаман, — теперь у нас будет ватага, а ватага должна иметь название. Я думаю… Красные муравьи. Идея этого: трудолюбивые и сердитые, и держатся сплоченно, как муравьи. Или есть другое название или идея?

Других названий или идей не было.

— Тогда остается Красные муравьи.

— Атаман! — напомнил Волчья Лапа. — Мы забыли одну важную вещь: знамя. Крепость должна иметь свое знамя!

Против этого никто не возражал.

— Я думаю, подойдет… вот… — сказал Волчья Лапа и достал из кармана кусок материи, побольше носового платка, — не гладкий, сильно застиранный и полинявший трехполосник. Полосы были: белая, синяя, красная. Этот кусок материи был знаком мальчишкам, и историю его они знали, потому что уже два года Волчья Лапа вытирал им нос. Пожалуй, это последнее обстоятельство заставило Волчью Лапу напомнить:

— Это цвета Голландии. Один моряк привез его из города, где русский царь Петр Великий учился строить корабли. Я думаю, что ни у одной крепости нет такого ценного флага.

— По крайней мере, такого сопливого! — съязвил Луи.

— Я вечером постирал его и прокипятил! — защищал флаг Волчья Лапа.

Атаман взял кусок материи в свои руки и, убедившись в правдивости слов Волчьей Лапы, сказал:

— Что с того, что в него кто-то сморкался. Но теперь мы освятим его, сделаем флагом и будем защищать ценой собственной жизни.

Красные муравьи прикрепили свой флаг к высокому шесту и водрузили на бастионе, самом высоком выступе вала. Они, не отрываясь, глядели на него, а в душе у каждого нарастало тревожно-торжественное чувство. Флаг высился над кустарником и был далеко виден. Но это не тревожило атамана, а скорее радовало его. Ведь флаг и существует для того, чтобы его видели издалека и чтобы побуждать людей к отважным и славным подвигам.

— Ребята, Красные муравьи! — воскликнул Рогатка, который стоял на самом высоком выступе крепости, откуда поверх кустов можно было видеть родную улицу. — Там, честное слово, господин Маази.

Сколько они себя помнили, господина Маази никто никогда не видел на улице Лаане.

— С ним два маленьких мальчика с большими корзинами, — сообщал дальше Рогатка. — Мне кажется, что… Ребята, на эту шутку следует взглянуть поближе.

Красные муравьи, взяв знамя, гуськом отправились на улицу Лаане.

 

3

Бороденка господина Маази важно торчала вперед, а сам он держал обоих садовых грабителей за воротники рубашек. Давно уже ему так не везло. Глядя на довольное лицо господина Маази, можно было подумать не о нападении на его сад, а скорее о том, что эти две корзины анютиных глазок он получил в подарок. Тем несчастнее выглядели карапузы. Оголенные руки и ноги были густо обожжены крапивой, исцарапанные лица покрыты потом, веки распухли от слез, они шмыгали носами и тупо продолжали свой путь. Как Иисус Христос нес свой крест на Голгофу, так оба грабителя тащили свои во много раз отяжелевшие корзины, и хотя мальчуганы уже ослабли под ношей, они не осмеливались даже попросить у господина Маази разрешения сменить руку.

Шагах в четырех позади этой троицы маршировали Красные муравьи с флагом. «Это же черт знает что!» — рассуждали они, потому что никогда раньше им не доводилось видеть две наполненных увядшими анютиными глазками корзины, да еще в сопровождении такого необычного эскорта. Ведь никто никогда не слышал, чтобы анютины глазки рубили, как траву, на корм скоту или использовали при засолке огурцов, а если бы это и было возможно, то господин Маази должен был бы держать не мальцов за шиворот, а корзины за ручки.

Поскольку они в данном случае имели дело с господином Маази, по отношению к которому ни один мальчишка не питал никаких иллюзий, то Красные муравьи решили, не вмешиваясь, путем наблюдений выяснить, что случилось.

Как и следовало предполагать, господин Маази свернул во двор доходного дома, принадлежавшего госпоже Сикк. Красные муравьи расположились лагерем у ворот. Ведь Юло и Атс, хотя еще и мальцы, но они с улицы Лаане, и в случае боевых действий против мальчишек с соседних улиц оба снабжали своих боеприпасами — носили из лесу шишки.

Юло и Атс жили в мансардном этаже со стороны двора. Хотя госпожа Сикк строго-настрого запретила чужим мальчишкам входить во двор ее дома, пришлось рискнуть и пренебречь этим запретом. Обе половинки окна наверху были сейчас распахнуты. Красные муравьи, тесно прижавшись друг к другу, уселись у стены, где они могли слышать каждое слово, произносимое наверху.

— Господин Маази, разве же такие маленькие мальчики сумели бы перелезть через такую высокую ограду? — спросила госпожа Кеза, мать малышей.

— Но ведь я поймал их в саду! — послышался сверху пронзительный голос господина Маази. — Эти мальчишки, как проклятые воробьи, которых никакая стена и никакой страх не удержат. И мне нет дела до того, что сказали им сыновья господина констебля! — Муравьи внизу навострили уши. — Сегодня они говорят этим мальчишкам: воруйте у господина Маази анютины глазки и ешьте его клубнику, и они воруют и едят, а завтра они скажут: подожгите дом господина Маази — и они подожгут? И кому какое дело, где сможет тогда преклонить свою голову господин Маази! Розги им нужны, розги!

— Я вижу, господин Маази, вы их уже наказали!?

— Мало, мало, очень мало им этого, очень мало! Из них вырастут воры и разбойники, если их будут мало пороть.

Наверху, в комнате, воцарилось молчание. Муравьи внизу затаили дыхание.

— Что же теперь будет? — спросила наконец госпожа Кеза.

— Разумеется, придется оплатить убытки, — заявил господин Маази. — Я пересчитал все растения, в одной корзине их сто восемь, в другой сто двадцать одно. Госпожа может пересчитать их еще раз. Я подсчитал остальной урон и взял все на учет и записал, чтобы все было, как положено по закону.

Мальчики внизу, конечно, не видели, как господин Маази подал госпоже Кеза следующий счет:

УБЫТКИ ГОСПОДИНА МААЗИ

1. Вырванные анютины глазки

     в одной корзине 108 шт.

     во второй корзине 121 шт.

                    Всего 229 шт. по 6 сент. 13,74 кр.

2. Затоптанные анютины глазки 19 шт. по 6 сент. 1,14

3. Затоптанные флоксы 4 куста по 20 сент. —.80

4. Затоптанные ноготки 6 кустов по 3 сент. —.18

5. Поврежденные кусты малины 3 куста по 35 сент. 1,05

6. Съеденная клубника 2×10 фунтиков по 2 сент. —.40

7. Затоптанная клубника      округленно —.20

                    Итого 17,51 кр.

8. Время, затраченное г. Маази на поимку виновных, оценку убытков и доставку виновных домой    крон

                    Всего крон

— Анютины глазки вы оценили по шесть сентов за штуку, — сказала госпожа Кеза. — Не слишком ли это дорого? Я слыхала, что их продают по четыре сента.

— Это сейчас, госпожа, только сейчас! А мои анютины глазки выращены к празднику поминовения, который уже близок. И тогда господин Маази продает их по шесть, а то и, даст бог, по семь сентов штука. У меня все точно учтено, до единого сента, госпожа.

— А как вы определили, что мальчики съели именно по десять фунтиков клубники?

— У меня все подсчитано: сколько съедает воришка-воробей, сколько воришка-мальчишка… Господин Маази даже знает, сколько стоит его час, но господин Маази не такой уж скряга, как о нем говорят, госпожа и сама может убедиться: господин Маази не вставил в счет потраченное им время, хотя и имел на это полное право.

Господин Маази взял счет из рук госпожи Кеза и вписал в раздел общего итога сумму без учета своего драгоценного времени. — Мои убытки больше, но я удовольствуюсь и этим: семнадцать крон и пятьдесят один сент, госпожа.

Красные муравьи переглянулись. Кто больше, кто меньше — все они знали цену деньгам. На семнадцать с половиной крон троим мальчикам можно было бы купить новые ботинки и еще осталось бы на сладости.

— Этот господин Маази — последний грабитель! — шепнул Раймонд.

— Тсс! — зашипели на него остальные.

Наверху госпоже Кеза удалось снизить счет до пятнадцати крон. Но тут ей пришлось со смущением признаться, что и такой суммы у нее нет.

Для Красных муравьев это не было новостью. Уже год господин Кеза вместе с отцом Раймонда разъезжал в поисках работы. И не слишком часто почта доставляла от них домой письма, в которые бывала иной раз вложена бумажка в пять, иной раз в десять крон.

— Нет, господин Маази не хочет ждать! — раздался сверху визгливый старческий голос. — Господин Маази сам никому не должен и не желает, чтобы кто-нибудь был должен ему!

Внизу не было слышно, как наверху вздохнула госпожа Кеза. Но господин Маази нашел выход: пусть госпожа придет и поработает у него в саду, он платит по пятнадцать сентов в час.

Они долго торговались и спорили, пока не договорились о восемнадцати сентах в час. И господин Маази тут же высчитал на бумаге, что госпоже Кеза надо будет отработать восемьдесят три с половиной часа.

— Госпожа должна прийти уже сегодня, — закончил господин Маази свой визит. — Каждый вечер четыре часа, с семи до одиннадцати, по воскресеньям можно и больше. А маленьким прохвостам госпожа даст розог, много розог. Тогда они поймут и больше не полезут в сад господина Маази воровать.

— Теперь там начнется балет с хором и оркестром! — предсказал Луи. Но наверху все осталось по-мышиному тихо. Пока не послышалось сверху всхлипывание, а заплаканный детский голос сказал:

— Не плачь, мама, не плачь! Они нам велели, мы же не знали, что нельзя!

— Пошли отсюда! — резко сказал Красномураш. Безмолвно побрели Красные муравьи по улице, впереди со знаменем шел Волчья Лапа. По сути дела, все увиденное и услышанное вроде бы и не касалось их. Разве и без того мало было забот на белом свете. Да и дома их хватало. Если господин Кеза время от времени присылает по пять или десять крон, то у Волчьей Лапы отец уже четыре месяца совсем без работы. А мать Рогатки стирает для городских белье, она гораздо старше госпожи Кеза, и с руками у нее совсем худо. Но кто об этом спрашивает?

«Чтобы выслушать хотя бы половину забот каждого, надо иметь на голове десять пар ушей», — говорит лавочник, господин Аренс. И это верно сказано. Однако же все пять мальчиков смутно сознавали, что случившееся необъяснимо затрагивает и их. Поэтому не было ничего неожиданного в том, что Рогатка вдруг сипло выругался и сказал:

— Пятнадцать крон должен был вовсе заплатить констебль!

— Как же, жди! — усмехнулся Красномураш.

— Госпожа Кеза должна была бы сходить к констеблю и рассказать ему, — поддержал Волчья Лапа. — Потому что такая проделка — как раз в духе констеблевых сынков.

— Должна была бы… — презрительно заметил Луи. — Это вроде того, что если бы у поросенка были когти…

Вернувшись в крепость, Красные муравьи еще долго спорили по поводу этого дела. Конец спорам положил Красномураш:

— Ребята, Красные муравьи, — сказал он, — мы примем обоих сыновей Кеза в нашу ватагу.

— Я против, — сказал Луи. — Сопляки нам ни к чему.

— Мы примем их в свою ватагу, — подтвердил атаман. И он объяснил свой план. Замысел у него был толковый и, взяв с собой свой флаг, Красные муравьи снова пустились в путь.

После долгих и сложных поисков они нашли сыновей констебля довольно близко от улицы Лаане. Те как раз мастерили воздушного змея возле сарая Рихарда Мюльса.

Рихард Мюльс и сын констебля Мейнхард были старыми друзьями. Уже с первого школьного дня они сидели за одной партой и в один и тот же день повязали шею желтым галстуком организации «Молодых орлят». Они и числились в одном звене, где Мейнхард был звеньевым. Но, кроме того, Рихард был ассистентом знаменосца дружины. Оба мальчика пользовались в школе влиянием. Они ни на миг не забывали об этом, но и не слишком задирали нос, и при всяком удобном случае участвовали в проделках мальчишек своей улицы. Они бывали заодно и с ребятами с улицы Лаане, особенно Рихард, который жил тут же неподалеку.

Стоя здесь, лицом к лицу с сыновьями констебля и Рихардом, Красные муравьи начали терять свой кураж. И кто знает, как бы все обернулось, если бы Мейнхард не сощурился, глядя на флаг Красных муравьев, сплюнул и сказал:

— Как раз вчера приходили жаловаться констеблю что кто-то спер у тряпичника заплату со штанов.

Такое приветствие снова настроило Красных муравьев на нужный лад.

— Мейнхард, пойди-ка на минутку, — сказал Красномураш. — У нас к тебе товарищеский разговор.

— Гусь свинье не товарищ, — съехидничал Мейнхард в ответ.

Красномураш оторопел. Но тут же взял себя в руки.

— У нас теперь ватага. И мальчишки Кеза тоже с нами.

Эта новость произвела на всех троих впечатление. Они оставили свое занятие и принялись осматривать Красных муравьев с ног до головы, словно никогда раньше их не видели.

— Мы не допустим, чтобы обижали наших ребят, и будем всегда защищать каждого их своих, — объявил Красномураш. — Поэтому мы пришли потребовать от тебя разъяснений. Нам известно, что ты с братом затащил малышей Кеза в сад господина Маази и велел им там нарвать анютиных глазок и наесться клубники. А господин Маази наскочил на них и захватил обоих.

Констеблев Мейнхард молчал.

— Мы ждем от тебя объяснений, — напомнил ему Красномураш.

— Ну, скажем, а если вдруг это так и было?

— Господин Маази требует пятнадцать крон в возмещение убытка.

— А если это вдруг было не так? Если я об этом ничего не знаю?

— Ты же сам сказал, что вдруг это так и было.

— Сказал! — передразнил Мейнхард. — Я могу много чего сказать. А у тебя свидетели есть? Показания мальчишек Кеза тут не в счет, они обвиняемые.

— Я спрашиваю у тебя, как человек чести у человека чести!

— Ты — человек чести? Ха-ха-ха! Человек чести даже и под ноги такому не плюнет! — И Мейнхард плюнул далеко в сторону от Красномураша.

Все это было тяжким оскорблением, но Красномураш снес все достойным атамана образом. Только Волчья Лапа под флагом выпрямился, и все остальные Красные муравьи последовали его примеру.

— Мы считаем, что ты должен попросить своего отца уплатить господину Маази все убытки или хотя бы половину. Это несправедливо, что госпожа Кеза расплачивается одна. И к тому же у нее сейчас нет денег.

Мейнхард повернулся к ним спиной, поднял с земли какую-то палочку, протянул ее брату, сказал только: — Держи. — И стал прикреплять к ней еще одну.

— Дай-ка еще бечевку, Рихард! — велел он.

— Мы можем и сами поговорить об этом с господином констеблем, — напомнил Красномураш о своем присутствии.

— Вы? Да он погонит вас плеткой из дому! — пообещал Мейнхард.

— Это твое последнее слово?

— Разве я когда-нибудь отказывался от своих слов?

Они стояли друг против друга и смотрели друг на друга в упор. Им случалось уже и раньше несколько раз стоять вот так, и порой то один, то другой брал верх. Но сегодня на стороне Красномураша была справедливость, от этого он казался словно на полголовы выше. И Мейнхард сегодня вынужден был опустить глаза перед старым соперником.

— Мы объявляем тебе и твоему брату войну. С завтрашнего дня, где только увидите этот флаг, знайте, что и мы там. И где бы мы вас ни увидели, там и всыплем.

Мейнхард сплюнул под ноги Волчьей Лапе и пообещал:

— Этим флагом уже завтра будет вытираться одно известное место!

Атаман подал знак Красным муравьям, и они удалились, не вступая в пререкания.

 

4

На следующее утро, как и весь предыдущий вечер, Красные муравьи деловито возились в крепости, но флага над крепостью еще не было. Еще рано было выдавать врагу существование крепости и ее местоположение. Прежде требовалось заготовить впрок много боеприпасов. К тому же обнаружились весьма серьезные недоделки и недостатки, которые они упустили из виду при строительстве, — не было укрытий для боеприпасов, вход в потайной туннель оказался слишком сложным, да и весь потайной ход, когда его еще раз осмотрели, оказался плохо замаскированным. Ведь, естественно, Красные муравьи сооружали его не подземным способом — они просто выкопали канаву, вырытую землю использовали для насыпки крепостных валов, а канаву позже укрепили ольховыми шестами и покрыли аккуратно срезанными и осторожно доставленными на место кусками дерна.

Фортификационных работ в крепости было еще много. Поэтому отсутствие Волчьей Лапы вызвало общее недовольство. И атаман отправил Луи искать Волчью Лапу. По сведениям, которые Луи удалось получить дома у Волчьей Лапы, тот давно ушел к своим приятелям и, следовательно, должен был бы находиться в крепости.

Разумеется, это сообщение взволновало Красных муравьев. Имелось достаточно оснований предполагать, что противник опередил их с началом боевых действий и что Волчья Лапа захвачен в плен.

Волчья Лапа пришел незадолго перед полуднем, как раз в тот момент, когда атаман решил выяснить его судьбу, отправив в новую разведку Луи и Раймонда. Вместе с Волчьей Лапой пришли Юло и Атс с уже известными корзинами.

Выяснились некоторые обстоятельства.

Во-первых, Юло и Атс утром снова отправились в ельник за садом господина Маази собирать шишки. Как утверждали оба малыша, нигде нет таких крупных и сухих шишек, как в том ельнике. (О господине Маази и его саде у обоих было теперь весьма четкое представление). Они не успели еще собрать и полкорзины, как к ним подошли сыновья констебля и Рихард. Мати хотел сразу поколотить малышей, но Мейнхард прикрикнул на него. Он только опорожнил тут же корзины и сказал, что этот лес теперь — их участок и никто из мальчишек улицы Лаане не имеет права собирать тут шишки без их позволения. Тогда Юло попросил разрешения, но Мейнхард не разрешил. Однако Рихард считал, что, пожалуй, в последний раз можно было бы разрешить набрать по корзине шишек. Мейнхард возражал, но когда Рихард сказал, что он сторонник великодушного отношения к противнику, Мейнхард ответил, что и он как раз так думает, и в конце концов все трое позволили мальчуганам набрать полные корзины шишек.

— Последний раз вы собираете здесь шишки, — под конец еще раз напомнил Мейнхард и добавил, что теперь они находятся в состоянии войны с обоими мальчиками Кеза, и пусть те в дальнейшем лучше не попадаются им в руки. А Красномурашу и его шайке Мейнхард велел кое-что передать. При воспоминании об этом у малышей Кеза покраснели лица, но повторить слова Мейнхарда они так и не смогли.

Во-вторых, Волчья Лапа ходил к госпоже Кеза.

Волчья Лапа сказал, что теперь картина ему ясна, а по дороге он поговорил и с самими малышами, и каждый может сейчас проделать то же самое, и что он уверен в правдивости их слов. Волчья Лапа посоветовал госпоже Кеза обратиться к самому констеблю, но она сказала, что лучше будет голодать или работать, пока руки не отвалятся, но она не пойдет унижаться перед этим хамом в мундире. И это, конечно, правильно, одобрил Волчья Лапа. Затем он сообщил госпоже Кеза, что мальчишки с улицы Лаане на ее стороне и что они объявили сыновьям констебля войну. Услышав это, госпожа Кеза улыбнулась, но затем, прослезившись, сказала, что мальчики ее очень обрадовали и что она всем им очень благодарна, но она не сторонница войн и поэтому ей достаточно уже того, чтобы мальчики только мысленно поддерживали ее, но оставались в мире с сыновьями констебля.

Если не считать последнего пункта, сообщение Волчьей Лапы сильно запало в душу Красным муравьям, а слова госпожи Кеза — не считая последнего пункта — вызвали у них настоящую гордость. Они не стали говорить об этом, но это было видно по их деловитости. И ведь так бывает в каждую войну, что благородство цели и благодарность и сочувствие тех, кого приходится защищать, придают воинам силу и отвагу, с которыми можно творить чудеса.

К послеобеденному часу в крепости были устроены два больших тайника и три поменьше, доступ к потайному подземному ходу был находчиво упрощен, а сам ход старательно замаскирован. В тайниках хранился следующий боезапас:

1. Один трехкилограммовый пакет с золой — зольная бомба.

2. Четыре двухкилограммовых зольных бомбы.

3. Девять однокилограммовых зольных бомб.

4. Тринадцать полукилограммовых зольных гранат.

5. Шесть полных картофельных мешков крепких еловых шишек для метания вручную.

6. Полтора картофельных мешка сосновых шишек для стрельбы из рогаток.

7. Восемь горстей мелких камешков для стрельбы из рогаток.

8. Три абсолютно исправных рогатки.

9. Две пары резинок для рогаток (с кожаными пращами).

10. Одна запасная резинка для рогатки.

11. Одно гороховое ружье.

12. Одно запасное древко для знамени — на случай, если в ходе сражения со знаменем что-либо случится.

13. Одна манерка из-под килек с питьевой водой (спрятанная отдельно и хорошо замаскированная) — на случай, если в ходе сражения одолеет жажда.

14. Четырнадцать приличных кусков дерна, сложенных в отдельную кучу, для применения в особом случае.

Из этого подробного перечисления можно заключить, что теперь крепость была вооружена до зубов и должна была выстоять в самом кровопролитном бою. Затем атаман Красномураш, еще раз все проверив, отдал приказ запастись дополнительно двумя корзинами шишек и поднять над крепостью знамя.

— У меня, кажется, есть идея получше, — сказал Волчья Лапа. Он вообще в течение всего дня был задумчивее обычного. — Ребята, — застенчиво начал он, — как бы там ни было, мы правильно сделали, что объявили войну сыновьям констебля. Но… когда я был у госпожи Кеза — она такая маленькая и худенькая, вы ее видели, и руки у нее от стирки совсем… ну, это вы тоже видели… Тогда я подумал: что было бы, если бы и мы отправились в сад господина Маази… и я высчитал — восемьдесят три с половиной, деленное на шесть — получается четырнадцать часов, а вшестером это не так уж много…

Красные муравьи молчали. Волчья Лапа тоже уставился в землю и замолчал.

— Ха! — засмеялся вдруг Рогатка. — Вот это да! Хорошенькое дело — пять мальчишек разом в саду господина Маази! Да он сразу спустит на нас собаку!

— Во всяком случае, — сказал Раймонд, — я работы не боюсь, только ведь господин Маази нас к саду и близко не подпустит.

— А если с нами будет госпожа Кеза? — возразил Волчья Лапа.

Тут, конечно, было о чем подумать.

— Если госпожа Кеза пойдет вместе с нами, тогда господин Маази нас пустит, честное слово, — рассудил наконец Луи. — Только у меня есть идея получше. По-моему, это очень мило со стороны господина Маази, что он согласился, чтобы госпожа Кеза отработала долг у него в саду. И госпожа Кеза с этим согласна, она сама сказала об этом Волчьей Лапе. Ведь так?

— Ну и что дальше?

— Конечно, мы пойдем работать вместе с госпожой Кеза, — продолжал Луи. — Но почему мы должны работать на нее? Пусть она работает сама за себя! В саду господина Маази мы можем недурно заработать себе на карманные расходы.

— Лучше помолчи, Луи! — с презрением сказал Волчья Лапа.

— Действительно!

— А что в этом плохого? — горячился Луи. — У тебя самого нет ни сента в кармане. До сих пор должен мне за мороженое.

— Тебе все должны, — заметил Раймонд вполголоса.

— И должны! — вспыхнул Луи. — Но вы не видите, где можно зашибить лишний сент!

— Флаг мы с собой не возьмем, — прекратил перебранку атаман. — Это мирный поход.

— Я буду работать в саду отдельно от вас.

— Тогда ты с нами в сад не пойдешь, — сказал Красномураш.

— Но ведь я вхожу в ватагу.

— Больше не будешь входить.

— Ты не имеешь права! Другие строили крепость не больше меня.

— У атамана свои права! — веско заявил Красномураш. — И если желтый галстук мешает тебе быть с нами, можешь хоть сейчас отправляться к «Молодым орлятам» и там и остаться.

Это было сказано ядовито, и Луи строптиво умолк.

Примерно в половине седьмого Красные муравьи остановились у ворот доходного дома госпожи Сикк. Полного единодушия они не достигли, но никто не подавал виду, что это так. Ждать им пришлось недолго. Вскоре из дому вышла госпожа Кеза. Увидев в воротах мальчиков, она немного удивилась, но кивнула Волчьей Лапе как старому знакомому и, как всегда, сказала всем несколько шутливых слов. Она действительно была худенькой и слабой, еще совсем молодой и красивой женщиной, но Рогатка уже обращал на такие детали внимание — она могла быть чуть румянее. Во всяком случае, улыбка госпожи Кеза и ее девичья хрупкость и живость подействовали смягчающе на беспокойное настроение Красных муравьев. Они последовали за госпожой Кеза, что, как было заметно, снова изумило ее.

— Госпожа Кеза! — Атаман Красномураш вспотел от напряжения, но объяснение происходящего входило в его обязанности. — Наша ватага пойдет с вами работать в саду господина Маази.

— Вот здорово! — улыбнулась госпожа Кеза.

— Восемьдесят три с половиной разделить на шесть — получится около четырнадцати часов, — воспользовавшись убедительной аргументацией Волчьей Лапы, обосновал намерения ватаги Красномураш. — Это три с половиной вечера — не так уж много.

Только теперь до госпожи Кеза стал доходить смысл сказанного. Она на мгновение остановилась, посмотрела на Красных муравьев, и глаза ее подозрительно заблестели. Пока она вытирала глаза, все шли молча, не глядя друг на друга. Но когда госпожа Кеза снова улыбнулась мальчишкам и стала искать слова, Красномураш сказал очень серьезно:

— Госпожа Кеза, не стоит нас переубеждать, потому что мы так уж решили.

От этого содержательного заявления всем стало легче, и они всю дорогу говорили о вещах посторонних.

Господин Маази стоял в воротах своего двора и, увидав госпожу Кеза, сразу же попятился. На голове у него почему-то красовался котелок и, приветствуя госпожу Кеза, он приподнял его весьма почтительно. Он даже умел улыбаться, этот господин, и улыбка очень шла к его представительному носу и бородке.

— Вы очень точная и обязательная женщина! — сказал господин Маази.

Но тут он заметил Красных муравьев, которые стояли группой у ворот, и улыбка исчезла с его лица.

— Что понадобилось этой банде мальчишек во дворе господина Маази? — спросил он и трагически возвел руки. — Разве господин Маази недостаточно ясно сказал — ни один воришка-мальчишка не ступит на двор господина Маази? И разве нет на воротах таблички, что здесь бегает по двору злая собака и всех кусает. Понту! Понту-Понту!

Такая табличка действительно висела на воротах, и когда-то был здесь пес Понту. Но после того как Понту приказал долго жить, а это случилось уже несколько лет назад, господин Маази новой собаки не завел. Как говорили, от жадности.

— Чего они еще ждут и не уходят? — Господин Маази в волнении ударял рукой об руку. Рогатка успел уже собраться с духом — он был смелее других — и вышел вперед.

— Господин Маази, — сказал он так кротко, как умел, — мы пятеро находимся в услужении у госпожи Кеза.

— Что ты сказал? — не поверил своим ушам господин Маази. — Эти мальчишки здесь — в услужении у госпожи Кеза?

— Ну да! — усмехнулся Рогатка. — Мы все. Впятером.

Госпожа Кеза подтвердила это кивком головы.

— Но госпожа Кеза говорит, господи помилуй, что у нее нет денег!

— Но мы в свою очередь… мы в долгу у госпожи Кеза, — объявил Рогатка, не теряя спокойствия. А четыре Красных муравья усердно кивали и бормотали, что так оно и есть.

— Господи милосердный — я ничего не понимаю! — жаловался господин Маази. — Но почему тогда вы явились ко мне во двор?

— А потому, — терпеливо объяснял Рогатка, — что госпожа Кеза не хочет, чтобы мы были у нее в долгу, и мы сами этого тоже не хотим, и госпожа Кеза не хочет долго быть в долгу у господина Маази, и господин Маази тоже не хочет, чтобы ему долго были должны, потому что господин Маази сам никому не должен. Потому-то…

— Да-да-да, господин Маази никому не должен, — согласился господин Маази. И это явно было единственно ясным для него пунктом во всей истории. Потому что, когда госпожа Кеза, со своей стороны, объяснила ему намерения мальчиков, старый скряга снова пришел в сильное волнение.

— Пустить в сад господина Маази этих пятерых мальчишек?! Господи помилуй, они же слопают всю клубнику!

Госпожа Кеза возразила, что пятеро молодых людей любят, надо сказать, кильки пряного посола, но они — хвала господу! — не растут в саду господина Маази, так что относительно клубники господину Маази нечего беспокоиться. Кроме того, она, госпожа Кеза, сама тоже будет в саду…

— Но у меня в саду растет еще и сладкий горошек, — не мог успокоиться господин Маази.

Выяснилось, что пятеро молодых людей едят что угодно, только не сладкий горошек.

— Да-да, но что они умеют делать? — не сдавался господин Маази. И когда выяснилось, что господин Маази не может предложить работу, которую мальчишки не смогли бы выполнить, он выложил последний козырь.

— Ладно! — сказал господин Маази. — Я возьму их на пробу, если они мне пообещают, что ничего не съедят и не украдут, но ведь они еще дети, и я буду платить им по восемь сентов в час! Нет-нет-нет! — упредил он возмущение. — Никаких возражений! Или они будут получать по восемь сентов в час, или могут уходить.

Предложение господина Маази сразу спутало расчеты Красных муравьев. Но детям, даже настоящим работникам, всегда платили меньше, чем взрослым, как бы много и хорошо они ни трудились. И поэтому Красные муравьи не слишком возмутились этим предложением, хотя и были разгорячены переговорами. Работа все равно оставалась работой, а работники — работниками, хотя получали меньше. Но мальчишка, который работает, на голову, а то и больше, выше того, кто ничего не делает.

Они торговались отчаянно. Наконец, господину Маази это надоело и он сказал:

— Что ж, посмотрим, если они действительно хорошо, очень хорошо работают, может быть, господин Маази будет платить по десять сентов в час!

И Рогатка, как настоящий работяга, ударил с господином Маази по рукам.

Вслед за обуреваемым сомнениями и покачивающим головой господином Маази они пошли в сад.

 

5

Рогатка случайно поднялся на знаменный бастион и сразу же заметил противника. Вместе с сыновьями констебля были Рихард Мюльс и Хуго Ребане. Используя военную терминологию, их появление на улице Лаане можно было бы по всем признакам назвать разведкой. Очевидно, войско сыновей констебля не имело опытного разведчика, а может быть, они просто слишком волновались или оказался виноват в том безветренный полдень, но знамени на крепости Красных муравьев — хотя с улицы его должно было быть видно — они еще не заметили.

Красные муравьи собрались на валу крепости и молча смотрели поверх кустов. Неприятель двигался гуськом по улице, то и дело оглядываясь. Затем войско сыновей констебля сбилось в кучу, сблизив головы, посоветовалось о чем-то и двинулось дальше.

— Слепые, как кроты! — прошептал Рогатка.

Красные муравьи молчали, но их хриплое дыхание выдавало волнение. Хотя противник уже исчез из виду, они все еще продолжали стоять на ралу крепости.

— Действительно, шутники! — заметил теперь и Луи с облегчением. Волнение начало утихать. И хотя военных действий в полном смысле слова не было — Красные муравьи лишь выставили напоказ врагу свои головы, осененные знаменем, — они единодушно считали случившееся своей первой битвой и победой.

— Знамя следовало бы спустить пониже, чтобы они не учуяли, что это наша крепость, — заметил Луи.

— Какой был смысл строить крепость, если станем прятать ее от врага! — разъярился Волчья Лапа. — И что это за знамя, которое не развевается на ветру, а стоит в углу. И что это за сражение?

— Не вопи на других, если у самого соображения маловато, — защищался Луи. — Если они пронюхают про нашу крепость, то будут постоянно торчать здесь. Интересно, кто тогда сможет все время охранять крепость, оборонять ее от них? А если крепость падет, нам тоже крышка. Их победа и наш позор и все такое. А если они про нашу крепость не узнают и мы заключим перемирие…

— Перемирие?! Мы будем защищать крепость до последней капли крови! — заявил Волчья Лапа. — И даже если крепости суждено будет пасть, захватить наше знамя им не удастся. Там, где наше знамя, там — победа! Неужели ты не понимаешь?!

В этот спор втянулись и остальные. Потому что никому из мальчишек раньше не могло и присниться, сколько забот и хлопот принесет им эта война. Если до сих пор они носили знамя с собой, то с крепостью поступить так было невозможно. Но и просто оставлять знамя в крепости на милость небес тоже не годилось. Прав был Луи, прав был и Волчья Лапа. Решение зависело от атамана.

— С этого момента знамя остается в крепости, только в боевые походы будем брать его с собой, — сказал атаман. — А у знамени назначим часовых. Каждый из нас будет дежурить один день по очереди. Так что — кинем жребий.

— Ребята, они возвращаются! — воскликнул Рогатка сверху.

Очевидно, то, что Красных муравьев не было видно, придало противнику смелости или он уже стал привыкать к возможным опасностям военных походов. Во всяком случае, войско констеблевых сыновей двигалось по улице не молча и гуськом, как раньше, а шумной ватагой, правда, при этом бдительно поглядывая по сторонам.

Теперь-то они и увидели знамя. Подняв ладони козырьком к глазам, глядели они поверх кустарника, залитого солнечным сиянием, затем сбились в кучу и двинулись вперед.

От волнения у Красных муравьев снова захватило дух. Опытные солдаты оставили бы теперь на бастионе лишь одного наблюдателя, а сами спустились бы в крепость, достали бы из тайников необходимые боеприпасы, разложили бы их удобно под руками и провели бы срочный военный совет. Красные муравьи этого не сделали. Они все продолжали оставаться на бруствере и с огромным интересом смотрели туда, откуда довольно скоро должен был появиться пока скрытый кустами противник.

Минуты ожидания были долгими и напряженными. Наступающих не было ни видно, ни слышно.

И все же противник выдал себя — причиной тому послужила ерундовая сухая можжевеловая игла. Возможно, она попала в туфлю Мейнхарда тогда, когда он пробирался мимо одного из кустов. Теперь, когда он, подкрадываясь, встал на одну ногу, иголка больно впилась между пальцами. Мейнхард потерял равновесие и грохнулся в кусты.

Стало ясно, что противник предусмотрительно обошел крепость и теперь приближается с тыла.

Красные муравьи торопливо перебрались на противоположную стену крепости. Мейнхард, скривившись, сидел на земле и вытряхивал туфлю. Его ватага растерянно стояла позади своего предводителя.

Сосредоточенные взгляды нескольких пар глаз словно хлестали по лицу Мейнхарда — он покраснел. Со злым нетерпением он сунул ногу в туфлю и встал. Затем запихал руки в карманы, взглянул, искоса в сторону крепости, но как бы мимо нее, и плюнул.

Расстояние между противниками было невелико — камень можно было бросить в три раза дальше, — но на поле боя царила вялая бездеятельность. Мейнхард снова плюнул и, впереди следовавшей за ним ватаги, не обращая ни на что внимания, медленно обошел крепость кругом, держась на приличном расстоянии от ее стен. И он и его ватага осматривали сооружение с почтительным интересом. Защитники крепости тоже перемещались по кругу вслед за движением противника, но, естественно, внутри крепости.

— Мощный вы форт воздвигли! — признал Мейнхард.

Красные муравьи молчали. Это было наполовину выжидательное молчание, но в нем чувствовались настороженность и готовность к действию.

Теперь, когда противник находился тут же, под рукой, он не казался и в половину таким устрашающим, как издали. Но в то же время было странно и чудно просто так, ни с того ни с сего начинать сражение. Поэтому они посматривали и помалкивали.

У сына констебля Мейнхарда опыта по части боевых действий было больше, чем у Красных муравьев, но и он выжидающе молчал. Крепость явно понравилась всему вражескому отряду. Столь мощно и величественно выглядела крепость снаружи, что все сильнее хотелось осмотреть ее изнутри, самим постоять на ее бастионах. Не жалко было и кое-чем поступиться, чтобы получить такую возможность.

— Мощная крепость, честное слово! — похвалил Мейнхард и кивнул одобрительно в сторону своей ватаги. Ватага голосисто подтвердила мнение главаря.

— И долго вы ее возводили? — обратился Мейнхард к Красным муравьям.

— Полчаса и еще чуток! — не сдержался Рогатка.

— Шутники, честное слово! — улыбнулся Мейнхард и, поманив свою ватагу пальцем, стал приближаться к крепости.

— Стой! — предупредил Красномураш. — А то откроем огонь. Ступайте назад!

— Не выдрючивайся, Рыжий! — Мейнхард вяло махнул рукой. Но все же остановился.

— Возвращайтесь назад. Туда, где прежде стояли, — потребовал Красномураш.

— А если не пойдем?

— Рогатки! — скомандовал Красномураш своим. — Прицелиться!

Так и произошло.

Ватага Мейнхарда неохотно отступила на требуемое расстояние, но сам он остался на месте. Сунул руки в карманы и презрительно сплюнул.

— Мы пришли на переговоры, — сказал он неожиданно для всех. — Предлагаем вам перемирие.

— Предлагаете перемирие?! — воскликнул Волчья Лапа. — Какие у вас основания предлагать нам!? Предлагают побежденным!

— Можно и без предложения, — сказал Мейнхард небрежно. — Договоримся просто так. Устроим перемирие и делу конец!

— И что тогда? — допытывался Красномураш.

— Тогда? У нас воздушный змей готов. Пойдем хоть его запускать. Мощный змей получился, мы вчера пробовали. Словом — объединимся в одну компанию.

— А пятнадцать крон госпожи Кеза? Кто заплатит их господину Маази?

— Послушай, Рыжий, странный ты человек, — разозлился Мейнхард. — Честное слово!

— А хотя бы и так!

— К госпоже Кеза я не имею ни малейшего отношения. И быть нянькой при ее мальцах не намерен!

— Но ведь ты же затащил их в сад к господину Маази.

— А ты докажи!

Так переговоры снова зашли в тупик.

— Подумаешь, крепость! — съязвил Мейнхард. — Ее и муха с лету разрушит.

— Ну давай, муха, лети, чего же ты ждешь? — усмехнулся Рогатка. — Только смотри, как бы этой мухе не оказаться с разбитым носом!

Это было существенное и в должном духе сделанное предупреждение. Когда же за тем Красномураш потребовал, чтобы Мейнхард отошел от крепости подальше, а тот вызывающе медлил, Раймонд натянул резинки рогатки и пустил первую еловую шишку в противника. Попадание было точным и болезненным, и Мейнхард быстро отступил к своим.

Сначала обе стороны — главным образом ватага Мейнхарда — просто так метали друг в друга шишки и все, что попадалось под руку. Сражение не слишком разгоралось, и ни одна из сторон не понесла сколько-нибудь значительных потерь. Наконец, наступающие попытались захватить крепость, но их штурм был отбит. Новая яростная попытка ворваться в крепость убедила атакующих в бесплодности подобного образа действий, и они отступили в кусты. Передышка дала Красным муравьям возможность как следует продумать свой план обороны. Но тут выяснилось, что сражение вообще прекратилось, — войско Мейнхарда уже маршировало по улице туда, откуда пришло.

— Ну, мужики, на этом дело не кончится! — сказал Раймонд, почесывая подбородок, и, конечно, он был прав. Все же первое сражение оказалось выигранным, и победа была за Красными муравьями. Сознавать это было приятно.

— Приказываю, — сказал атаман, — изменить порядок охраны знамени и крепости. Стоять на посту у боевого знамени — великая честь. Кроме того, теперь среди нас есть мужественные бойцы, которые достойны такой чести. Поэтому приказываю: сегодня охранять знамя будет Рогатка, который обнаружил противника и отважно сражался. Завтра на посту будет стоять Раймонд, который мужественно сделал сегодня первый выстрел. Послезавтра часовым будет Волчья Лапа, потому что и он бился мужественно. Смирно!

Красные муравьи вздрогнули и замерли по стойке «смирно». К сожалению, слишком поздно пришла в голову атаману мысль подать команду — все важное он уже успел сказать.

— Вольно! — скомандовал он. — Можете сесть.

Но рассиживаться было некогда. Половина запаса шишек оказалась израсходованной. Пришлось собирать их повсюду. Также требовал пополнения запас «патронов» для рогаток.

— Сегодня они сюда больше не сунутся, — сказал Красномураш. — Но вообще-то — кто его знает. — И он протянул Рогатке свой свисток. — Если заметишь их, свисти. Мы придем тебе на помощь.

Красные муравьи отправились в лес собирать шишки. Рогатка поднялся на знаменный бастион, посмотрел вслед товарищам и улыбнулся.

 

6

Теперь красные муравьи работали в саду у господина Маази лишь вчетвером: пришлось к прежнему расчету прибавить еще один день. Но это была небольшая потеря, и они не особенно огорчались. Зато серьезную заботу вызывало у них странное поведение компании констеблевых сыновей. Против ожидания, боевые действия после первого сражения так и не возобновились. Однако часовые в крепости несколько раз обнаруживали дозорных противника. Те издалека наблюдали, что происходит в крепости, и, будучи обнаруженными, никогда не вступали в «обмен любезностями», а когда кое-кого из них Красные муравьи попытались захватить, отступили, не принимая сражения.

— Плохи у них дела! — бахвалился Луи, но, видимо, правы все же были те, кто считал, что сыновья кон стебля задумали что-то серьезное. Красные муравьи высылали разведку, чтобы выяснить намерения противника. Но разведка или вообще не обнаруживала противника, или, если и обнаруживала, то занятого работой, казалось, не имеющей отношения к боевым действиям. Такое коварство ватаги констеблевых сыновей страшно раздражало. И когда, наконец, Красные муравьи в саду господина Маази отрабатывали последний «рабочий день», который к тому же был наполовину короче всех предыдущих, они — нечего скрывать — почувствовали облегчение, что наконец освободились от этого дела.

Облегчение чувствовал и господин Маази. Само собой разумеется, господин Маази вообще никогда не пускал в свой сад ни одного работника без присмотра, но за мальчишками он следил с удвоенным вниманием. Особенно злило господина Маази то обстоятельство, что он не смог поймать маленьких прохвостов ни на чем запретном. Ведь это же невозможно, чтобы они ничего в саду не съели или не украли, — упрямо говорил себе старый скупердяй. Но подтвердить свою неколебимую уверенность фактами ему не удавалось. Это и оказалось причиной того, что господин Маази день ото дня относился к мальчишкам все более неприветливо. Совсем хмурым и въедливым был господин Маази в последний день работы. «Почему он льет всю воду не на грядки, а мимо?!» — придирался он к Луи. «Господи помоги! — всплескивал он руками, ворча на Красномураша. — Этот малый, как сумасшедший слон, затаптывает все края грядок!» «А этот большой лентяй и волынщик, — ворчал он на Рогатку. — Если он будет так работать, господин Маази заплатит ему не по десять, а по восемь сентов». Подойдя к Волчьей Лапе, он начинал долго и жалостно оплакивать увядший цветок, хотя Волчья Лапа не мог быть в этом виноват. Затем круг начинался снова.

В половине девятого по времяисчислению господина Маази — ибо он «случайно» перевел свои старинные серебряные часы на двадцать минут назад — он торжественно объявил госпоже Кеза:

— Эти пятеро теперь в расчете с господином Маази!

Лицо его украсила добрая улыбка. Но он тут же нахмурился и обратился к мальчишкам:

— А вы теперь скажите господину Маази честно и от чистого сердца: неужели действительно ни один из вас в саду господина Маази не сунул в рот ни единой ягодки, ни единого стручка?..

— Господин Маази… — начал было Красномураш важно, но Рогатка не дал ему закончить. Он посмотрел открытым взглядом господину Маази прямо в глаза и признался:

— Господин Маази, я действительно… сунул… Четыре клубники, честное слово. Они были такие заманчивые — большие и красные.

И это так и было.

— Ха! — победно и радостно воскликнул господин Маази и всплеснул руками. — Разве господин Маази не сказал вам: эти маленькие мальчишки — воришки, они словно… — Но на половине фразы господин Маази сжал свои узкие стариковские губы и о чем-то задумался. — Так-так-так, — произнес он другим тоном. — Но по крайней мере они честные! Господин Маази сам очень честный и очень порядочный человек, и, если они, эти мальчишки, ему говорят: господин Маази, у меня нет этих двух сентов, тогда господин Маази это понимает. Господин Маази не такой, который запрещает. Господин Маази говорит: пусть они пойдут все со мной, попробуем вместе клубнику господина Маази!

Он взял госпожу Кеза и Рогатку под руки и решительно зашагал к грядам с клубникой.

— Господину Маази не жалко, — объяснил он, — но самим, без позволения — нельзя. Такой человек господин Маази — честный и корректный!

Но возле гряд клубники честному и корректному человеку, господину Маази, пришла в голову какая-то новая, иная мысль.

— Пусть госпожа полакомится клубникой! — подтвердил он, а мальчишек позвал с собой. Он дал каждому из них широкое плоское лукошко из щепы, не обделив при этом и себя. «Они молодые и проворные, у них ловкие пальцы». — Девять клубник в лукошко, десятую в рот! — поучал господин Маази возле кустиков клубники. — А госпожа Кеза, она — только в рот. Ну-ну-нуу! — обиделся господин Маази, когда увидел, что госпожа Кеза собирает по очереди в лукошки мальчиков и не съела сама ни одной ягоды. От замечания, сделанного ей, госпожа Кеза лишь помрачнела, но не дала себя убедить. Отказ госпожи Кеза от клубники почему-то страшно понравился Красным муравьям, но они, естественно, не отказались при этом от своего права на каждую десятую ягоду.

Так Красные муравьи лакомились в саду господина Маази и было им совершенно невдомек, какие события разворачивались в этот момент возле их крепости.

А к крепости подступил противник.

— Эй! — крикнул констеблев Мейнхард. — Вы там, выходите на бой!

Раймонд заметил приближающихся вовремя. Свистеть не имело смысла — в саду господина Маази свисток все равно не был бы слышен. Он спустился с бастиона, взял боеприпасы, расположил их удобно под руками и вновь поднялся на бастион рядом с флагом.

Мейнхард стоял внизу, уперев руки в бока, и, как следовало предполагать, плевал в сторону крепости. Он ждал.

— А где остальные? — наконец нетерпеливо спросил он, когда рядом с Раймондом на валу никто не появился.

— Там где надо! — ответил Раймонд.

— Посмотри туда! — Мейнхард ткнул большим пальцем руки себе за спину.

«Там» стояло странное сооружение из шестов и досок с рукоятками, как у носилок. Раймонд еще издалека увидел, как констеблева ватага, пыхтя, волочила эту штуковину, но для чего противник мучается, таща такой груз, было ему непонятно.

— Это камнеметательная машина! — объявил Мейнхард.

— С помощью такого орудия были сметены с лица земли даже каменные замки! — похвалялся изобретатель страшного оружия Рихард Мюльс. — Если мы дадим из него залп, от вашей кротовой земляной кучи не останется и мокрого места!

Появление такого ужасающего боевого орудия подняло бы даже больных мальчишек из постели. Но на валу крепости по-прежнему стоял один Раймонд.

— Ребята! У них там больше никого нет! — догадался сын констебля Мати. — Один только Райм!

— Похоже, в самом деле так, — поддержал Хуго.

Это действительно казалось невероятным, но и ничего другого предположить было нельзя.

— Сдавайтесь! — потребовал Мейнхард. — Ваше положение безнадежно!

— Военнопленным мы обещаем жизнь и сохранение имущества — столько, сколько он сумеет унести, — перечислял условия Рихард. — Оружие является военным трофеем.

— Иди, возьми! — ответил Раймонд просто и натянул резинки рогатки.

Это был достаточно четкий ответ, и констеблевы ребята стали готовить камнемет к бою.

— Чепуха, ребята! — Мейнхард сплюнул. — Крепость захватим голыми руками!

Противник засел в кустах, видимо, устроил военный совет, чтобы детально обсудить план действий. Раймонд, конечно, очутился в дурацком положении, но он был не из тех парней, у которых задрожали бы коленки. Он тоже провел сам с собой военный совет, главная цель которого — угадать, хотя бы примерно, планы противника. Одно было ясно: действовать надо хладнокровно, быстро, неожиданно, используя всю огневую мощь имеющегося вооружения. К этому он себя и готовил.

Шайка Мейнхарда вышла из кустов и моментально открыла огонь. Раймонд не ответил ни единой шишкой. Он постарался укрыться от огня и лишь старательно следил за передвижением противника. Осмелев от того, что крепость не отвечала на огонь, противник бросился на штурм.

Мейнхард и Мати бежали посредине, а Рихард и Хуго прикрывали их с флангов бешеным, но неточным огнем. Добежав до вала крепости, Мати оперся спиной о вал и подставил брату спину. Казалось, судьба крепости решена.

Но в тот момент, когда руки Мейнхарда шарили по верху вала, ища прочной опоры, крепость в свою очередь ответила лавиной огня. Раймонд метнул в сыновей констебля двухкилограммовую зольную бомбу, Рихарду и Хуго достались однокилограммовая и две гранаты. От взрывов поднялось такое облако пыли, что у Раймонда самого защипало в носу и ничего не стало видно вокруг.

Когда пыль осела, выяснилось, что противник, укрывшись за своей мощной камнеметательной машиной, отряхивался и чистился от золы.

— Черт возьми, это нечестно! — бранился Хуго плаксиво. — Золой! Разве так поступают!?

— А разве это честно, что вы всей оравой полезли на меня одного? — спросил Раймонд в ответ.

Поскольку в отряде констеблевых сыновей находился Раймонд, который являлся сторонником великодушного обращения с противником, обсуждение вопросов чести не нашло подходящей почвы. Сыновья констебля были разочарованы и рассержены.

— Из всех стволов камнеметателей мортиры по крепости — огонь! — скомандовал Мейнхард.

Приказ был отдан лихо и устрашающе, но преждевременно. Трем камнеметателям противника пришлось основательно повозиться возле своего орудия, прежде чем оно выстрелило. Выстрел был такой мощный, что агрегат повалился на бок, а шишки, которыми был наполнен ржавый ковш, прикрепленный к шесту метательного механизма машины, пролетели мимо крепости гораздо выше ее.

Раймонд на валу издевательски смеялся.

— Прицелиться… — кричал Мейнхард. — Шесть шагов назад!

Они оттащили машину на шесть шагов назад, но тут оказались кусты, и противник вынужден был установить машину в другом месте.

— Прицел ниже! — командовал главарь. — Шрапнелью!

Из четырех выстрелов «шрапнелью» в крепость попало две шишки. Сын констебля Мейнхард плюнул — теперь уже от всего сердца — и сказал:

— Картечь легкая, перелетает. Картечью и шрапнелью крепостных валов не разрушишь.

— Ты, Мейнхард, лучше плюнь в ковшик! — посоветовал Раймонд, посмеиваясь, со стены. — Стреляйте слюной!

— Ну, погоди! Я тебе плюну! — крикнул Мейнхард запальчиво. И велел Рихарду: — Пусти в ход камни!

Он сам выбрал подходящий камень и заложил его в метательный ковш.

Но Рихард возразил:

— Я этим стрелять не буду. Я предпочитаю гуманные способы ведения войны.

— Ерунда! — презрительно сказал Мати. — Я сам выстрелю!

— Братцы! — заметил Хуго. — Такой заряд попахивает трупами. Честное слово!

Как раз во время этого спора Красные муравьи возвращались из сада господина Маази. Словно тени, подкрадывались они от куста к кусту все ближе и ближе к месту сражения. Вскоре картина происходящего стала им ясна.

Сдвинув головы, Красные муравьи провели молниеносный военный совет. Затем стали пробираться каждый к назначенному для него месту. Бесшумно и незаметно, как муравьи в траве.

Противник возле своей военной машины все еще никак не мог принять единодушное решение.

— Бабы! — рассердился Мейнхард. Он отвернул нацеленный метательный агрегат чуть в сторону и дернул за веревку курка. Забавно вертясь в воздухе, камень взлетел высоко вверх, но, не пролетев и нескольких метров, упал на землю возле метательной машины.

Раймонд на валу заливисто рассмеялся.

Мейнхард разочарованно сплюнул. Но не отчаялся.

— Можешь ржать, — угрожал он. — Это был пробный выстрел. А теперь пустим в дело подходящую бомбу. Ребята, мортиру на шесть шагов вперед!

Это было выполнено.

— Зарядить подходящим зарядом! — отдал Мейнхард новый приказ и сам принялся его выполнять.

— Эй, Райм! — крикнул он обращаясь к валу. — Сдавайся или начинай читать отходную молитву!

Раймонд на валу хихикал.

— Я колебаться не стану! — объявил Мейнхард. — Пусть хоть кровь прольется, честное слово!

— Давай, начинай! — засмеялся Раймонд. — Очень я испугался этой крови!

— Снимай флаг и бросай его вниз! — потребовал Мейнхард.

— Иди сюда, возьми сам! — посоветовал Раймонд.

— Ну, теперь можешь винить лишь себя! — Мейнхард решительно схватился за веревку спуска. — Я считаю до десяти! — пообещал он неуверенно и принялся считать: — Один… два… три…

Раймонд на валу не пошевелился.

— Че-тыре… и пять… и шесть… и-и-и…

На этом отсчет прервался. Из кустов дружно выскочили Красные муравьи. Красномураш сзади прыгнул на Мейнхарда, тот, падая, дернул за спусковую веревку, и метательная машина с треском сдвинулась с места.

Никто из отряда констеблевых сыновей не успел еще опомниться, как Рогатка уже свалил Мати на землю, а Волчья Лапа бросился сзади в ноги Рихарду. Возле кучи шишек противника стоял Луи, и это сразу почувствовал на собственной шкуре Хуго.

Шла горячая потасовка. Красномураш вцепился в Мейнхарда, как муравей в свою добычу, и тот никак не мог высвободиться. Мати все же удалось вырваться из рук Рогатки. Рогатка тут же занял место рядом с Луи и кучей шишек противника. С крепостного вала Раймонд вел огонь из рогатки. Волчья Лапа, хотя и оказался под Рихардом и был сильно побит, но, несмотря ни на что, впился в него как клещ.

Хуго и Мати ничем не могли помочь своим соратникам — Рогатка с полной пазухой шишек преследовал их, Луи и Раймонд тоже не дремали. К тому же у Хуго и Мати не было боеприпасов.

— Золу, Раймонд! — крикнул вдруг Красномураш. — Неси золу!

— Золу! Зольные бомбы в бой! — подхватили остальные Красные муравьи. И Раймонд действительно исчез с вала крепости. Момент был критический, и это придало Мейнхарду сил. Он стряхнул с себя Красномураша и сумел даже помочь Рихарду.

Войско констеблевых сыновей отступило от крепости подальше и тут попыталось организовать отпор, но они были почти безоружными, их запас шишек был захвачен противником и наступление Красных муравьев гнало их от крепости все дальше. Перестрелка длилась еще некоторое время на улице Лаане, затем Красные муравьи вернулись к крепости. Войско констеблевых сыновей побродило по улице и, вооружившись тем, что попало под руку, перешло в контрнаступление. Но Красные муравьи встретили их огнем еще на подходе к крепости, и ватага Мейнхарда на сей раз была вынуждена отказаться от сколько-нибудь серьезных военных действий.

Так камнеметательное орудие стало трофеем Красных муравьев.

Куда улетел устрашающий камень, никто не заметил.

— Смирно! — скомандовал возле трофея атаман Красномураш. — Враг разбит. Их мортира захвачена. Завтра над нашей отважной крепостью последний день будет развеваться военное знамя, чтобы мы могли стоять под ним и охранять его. Это великая честь, и завтра охранять знамя будет Раймонд, потому что он отважный воин. Он один удерживал крепость, пока не подоспела подмога. Да здравствует победа!

Это была самая длинная и важная речь атамана Красномураша, произнесенная по вполне достойному поводу. И Красные муравьи ответили своему командиру громким и восторженным военным кличем.

 

7

На мачте крепости теперь развевался мирный флаг. Правда, флаг был тот же, что и раньше, и охранять его следовало по-прежнему, но это происходило уже в мирное время, и если часовому не хотелось больше находиться в крепости, он мог или спрятать флаг, или взять его с собой.

Что сделать с трофеем — метательной машиной — Красные муравьи пока придумать не могли. Сначала они собирались затащить трофей в крепость, но метательный агрегат был слишком велик и бесполезен. Волчья Лапа выдвинул идею: сложить неподалеку от крепости пьедестал из кусков дерна, водрузить на него орудие и таким образом соорудить достойный памятник в честь победы. Но при обсуждении этой идеи верх взяли трезвые голоса, считавшие, что побежденный противник может очень обидеться и тайком утащить памятник. В конце концов Красные муравьи решили спрятать захваченное орудие в лесу, пока не придумают, как его использовать разумнее.

Во всяком случае, по мнению Красных муравьев, война была окончена вовремя: Рогатка принес радостное известие — ему удалось добыть кровельную работу. У господина Сийма — в народе его просто называли «мясник Сийм» — прохудилась крыша.

— Мне абсолютно безразлично, — сказал господин Сийм Рогатке, — кто будет на меня работать и сколько вас будет, я плачу аккордно. Старую крышу долой — четыре кроны, — и делу конец. Новые доски настелете — восемь крон и ни сента больше. Покрыть толем — об этом поговорим позже. Но работа, — господин Сийм многозначительно поднял мясистый палец, — должна быть отличной. Я к тебе, лягушонку, придираться не стану, но если увижу, что ты недотепа, дам по шее и потребую возмещения убытков!

Вместе с господином Сиймом они осмотрели сарай. Крыша была довольно большой и старой и так залатана-перелатана, что, видимо, снять ее удастся только после большой возни. Взрослые мужчины за четыре и восемь крон тут работать не стали бы. Хотя, поди знай, если слишком нужны деньги… Ведь двенадцать крон — сумма немаленькая, и Рогатка хорошо понимал это. Он ударил с господином Сиймом по рукам.

Рогатке уже приходилось настилать крышу с отцом, Раймонду тоже. Красномураш и Волчья Лапа сказали, что они видели, как это делается.

— Работа сама научит! — не смутился Луи и тут же подсчитал, что на каждого из пятерых придется по две кроны сорок сентов. Не так уж мало!

— Ну да чего там! — сказал Рогатка. — Работа не ждет.

Волчья Лапа отвязал знамя от древка и спрятал за пазухой. После чего все пятеро пустились в путь.

На улице навстречу Рогатке — едва не сбив его с ног — выскочил из-за угла констеблев Мати. Неожиданность этой встречи словно обожгла мальчишку, он на миг растерянно остановился, затем молниеносно отскочил в сторону и пустился со всех ног обратно туда, откуда появился. На бегу он сунул в рот два пальца и громко, резко свистнул.

Происшествие ошеломило и Красных муравьев. Они плотной группой стояли на углу, глядя вслед убегающему, и не могли произнести ни слова.

— Тьфу! — наконец бросил Рогатка. — Чуть с ног не сбил.

— Бежит, как скипидаром намазанный! — заметил Раймонд.

Красные муравьи двинулись дальше. Они прошли совсем немного, позади них снова раздался свист, на сей раз уже многоголосый.

На углу улицы стояли Мати, Мейнхард и Хуго.

Оба отряда молча рассматривали друг друга.

— Мы здесь! — крикнул Мейнхард.

— Ну и стойте себе! — крикнул Рогатка в ответ.

— Удираете?

— С какой стати нам удирать?

— А заплатка от штанов на палочке у вас с собой?

Разговор в подобном духе у мальчишек означает, что они ищут ссоры.

— Нам сегодня не до разговоров с побитым противником, — крикнул Красномураш. — Нам некогда!

— Кто это — побитый противник? — куражилась троица, приближаясь решительным шагом. — Кто побит?

— Да уж тот, кто потерпел поражение в бою! — улыбнулся Красномураш. — Те, кто позволили захватить свое камнеметательное орудие.

— Какое отношение имеет к этому камнеметательное орудие?

— А такое, что мы его захватили.

— Ну и что?

— А то, что это наша победа и ваше поражение.

Констеблев Мейнхард был так огорошен подобным поворотом разговора, что даже забыл плюнуть. Наконец он все-таки сделал это.

— Слышь, Рыжий, — спросил он, — у тебя, наверно, мозги расплавились? Ей богу!

Вопрос был задан Мейнхардом с таким искренним простодушием, что Красномураш даже покраснел.

— Ну да… но ведь мы ее захватили!

— Ну да! Захватили! — передразнил Мейнхард. — Ну, а если я захвачу твою рогатку, будешь ты побежден? Разве это значит, что война окончилась?

Хуго захихикал, Мейнхард и Мати тоже. Усмехались и Красные муравьи — от неловкости.

— Петр Великий тоже сначала потерпел от шведов поражение под Нарвой, но потом все-таки свернул Карлу нос набок, — пояснил Мейнхард и объявил: — Настоящая война еще только начинается! Вы еще получите от нас посильнее, чем Карл от Петра! От вашей крепости и ямки в земле не останется! Мы свое сказали!

Гордым жестом Мейнхард подал своим знак, и троица лихо замаршировала прочь. Их самоуверенность была столь велика, что они даже не потрудились обернуться, чтобы глянуть на превосходящие силы противника.

Красные муравьи стояли, опустив головы. Они бы с большим удовольствием согласились проиграть битву, чем вот так, с глупым видом, стоять здесь.

Но делать было нечего.

— Я сказал, когда выбирали атамана, что по жребию этого не делают! — съязвил, наконец, Луи.

— На сей счет ты держи свою глотку закрытой! — раздраженно обрезал его Раймонд.

— Пошли! — позвал Рогатка.

Так они и поступили.

— Нельзя оставлять крепость без охраны, — сказал Рогатка.

— Я все время думаю, что делать, — хмуро произнес атаман.

— Один из нас должен вернуться в крепость, — предложил Волчья Лапа.

— Кто?

— Я.

Молча шагали дальше.

— Одного мало, — решил атаман. — Надо послать двоих. — И продолжал рассуждать вслух. — Рогатка — подрядчик Раймонд знаком с работой. Остаются Красномураш и Луи. Кто же из них?

— Луи на пиле не работник — тянет вкривь, — заметил Рогатка.

— Привет! — обиделся Луи.

— Привет-привет, только и силенок у тебя маловато, братец, — продолжал свое Рогатка. — Если останутся три человека, то каждый должен работать за взрослого мужчину!

— В крепости вдвоем тоже не легче! — заметил Раймонд.

— Известное дело! — согласился Луи. — Я иду работать.

— Предприниматель — я! — отрубил Раймонд. — Я выбираю людей. И возьму Красномураша.

— Здорово! — горячился Луи. — Очень честная игра! Другие будут зашибать деньгу, а один сторожить крепость. Где он возьмет сент — господ не касается. Будто это его вина, что надо охранять.

— Охранять и получать свою долю! — пообещал Рогатка.

— Другой разговор! — одобрил Луи. — Тогда я согласен.

Волчья Лапа все время молчал. Теперь он вскинул голову.

— Я не возьму тебя с собой, Луи! — уперся он зло. — Не возьму! Я буду охранять знамя один!

— Не пори чепухи! — улыбнулся Луи. — Я все равно еще ни разу не охранял флаг.

— Я что ли в этом виноват?! Отличись в сражении и охраняй, честь тебе и слава. Но ведь ты наемный солдат, только и знаешь, что торговаться… Нет — сегодня на посту я, и тебя с собой не возьму!

— Ах я для тебя наемный солдат и никуда не гожусь!? — вконец обиделся Луи. — А сам ты кто? Думаешь, наверное, что какая-нибудь Орлеанская Дева?! — Луи зло рассмеялся. Ну, знаешь! У меня, по крайней мере, настоящее французское имя!

— Не фыркай, Волчья Лапа! — распорядился атаман. — И живо — в крепость!

— Я его не возьму!

— Я — атаман?

— Ты. Но Луи я не возьму. Раймонд тоже охранял один и даже выдержал целую битву!

— Чепуха! — сказал Раймонд. — Не такая уж это была и битва. Те больше возились со своей машиной. А теперь уж они шутить не станут.

— Нужно два человека, — не мог успокоиться атаман. — Если дело обернется худо, один сможет прибежать и сообщить нам.

— Сообщить?! Разве я когда-нибудь сражался хуже Раймонда? Скажи, атаман? — От волнения и обиды Волчья Лапа едва не плакал. — Ты только скажи!

— Ты, Волчья Лапа, капризный, как девчонка, и, честно говоря, следовало бы дать себе сейчас по шее! — рассердился теперь и Красномураш. Но упрямство Волчьей Лапы сломить было не так-то просто.

— Чего же, давай! — упорствовал он. — Ты атаман и можешь дать мне по шее. Но знамя буду охранять я один, и наемного солдата мне при этом не требуется!

— Ха-ха! — с презрением произнес до глубины души обиженный Луи. — Будто я только и стремлюсь в компанию такого плаксы! И не жди, что пойду с тобой!

— Тут приказываю я! — прикрикнул Красномураш. — Марш в крепость, Луи и Волчья Лапа! И это мое последнее слово.

Оба назначенных часовыми при знамени упрямо молчали и, насупившись, глядели на атамана. Затем Волчья Лапа повернулся по-военному кругом и пошел прочь. Он шел быстро, высоко подняв голову. Ворча что-то себе под нос, Луи поплелся следом за ним.

 

8

— Чепуха! — отверг Рихард с ходу родившийся план Мейнхарда. — Захватить крепость, если там на валу нет знамени, а в крепости никого, — какой в этом смысл? Если бы еще можно было утащить укрепления или перенести их в другое место. И если делать, как ты хочешь, то мы могли бы каждую ночь захватывать крепость — ночью ее все равно никто не охраняет.

Мейнхард полулежал на штабеле досок у сарая Мюльсов и покачивал ногой, закинутой на согнутое колено. Он ничего не сказал. Да и что он мог сказать.

Рихард Мюльс был среди мальчишек известен как мастер сооружения моделей, военный историк и стратег военных действий между ватагами. Правда, он был не слишком хорошим бойцом, в прямом смысле слова. «Я терпеть не могу эти взаимные потасовки!» — сказал он как-то. И он действительно этого терпеть не мог. Но зато с удовольствием долго и обстоятельно обсуждал стратегию прошлых мальчишеских войн — определяя беготню мальчишек взад-вперед во время шишечных и камнеметательных сражений как атаки клином, локальные и фронтальные или как фланговые, обходные или окружающие маневры. В каждой проведенной войне он различал ничейную землю, фронт, прифронтовую полосу и глубокий тыл, одобрял или порицал тактику той или иной стороны, действия регулярных войск или резервов, выискивал примененную или неиспользованную военную хитрость. Ему ничего не стоило доказать, почему именно победитель должен был победить, доказательства его были убедительны, и никто не решался спорить с ним.

— Тоже мне проблема! — презрительно заметил Мати. — Именно ночью и надо будет напасть. Сравнять эту кучку с землей и все.

— У тебя совета не спрашивают! — тут же поставил на место младшего брата старший. Однако это еще не означало, что он был убежден в неуместности поданного совета.

— Осада и захват сильной крепости всегда требуют правильной стратегии, — скромно заметил Рихард, целясь одним глазом вдоль оструганного края доски. Он уже не первый день мастерил модель бронепоезда, состоящего из шести вагонов. — При захвате сильно укрепленной крепости по всем правилам стратегии проявляется вся красота военного искусства.

— Стратегия и красота военного искусства! — передразнил Мейнхард. — Мы сделали все согласно твоей стратегии, помнишь? А потом только и знали, что чистились от золы!

— Риск на войне всегда сохраняется! — заметил стратег извиняющимся тоном. — Я ведь предупреждал вас, что операция не так проста, как поначалу кажется, что постоянно существует момент неожиданности. К тому же штурмующих всегда поливали со стен огнем и расплавленной смолой. Без этого что за война!

— И с красотой вышло то же самое! — злился Мейнхард. — Раймонду Моосте из крепости, конечно, хорошо было смотреть на твою знаменитую камнеметательную машину и весь этот цирк. Я так и ждал: вот-вот он помрет от смеха и крепость будет нашей!

— Камнеметательную машину действительно жаль! — вздохнул Рихард. — Мощная была модель, только нужно было ее еще пристрелять.

— Пристрелять! Что ж ты тогда позволил противнику захватить ее?

— Послушай, что ты ко мне придираешься? — возмутился Рихард. — Разве один только я обратился в бегство? Разве я был первым?

— И я тоже не был первым! — счел нужным выкрикнуть Хуго.

— Вот тут-то оно и есть — стратегия! Ни о чем не думают, словно…

— Кошке под хвост эту твою вечную стратегию! — Мейнхард резво сел и соскочил на землю. — Мне вся эта твоя долгая подготовка, раздумья и трепотня вот до сих пор, видишь?! — Он провел пальцем по шее. — Хватит бренчать словами, дела ждут. Пошли.

— Куда? — спросил Рихард.

— Да хоть к черту на рога. Главное, подальше от твоих моделей и твоего сарая. Пойдем, посмотрим, что делают парни Рыжего.

— Мне что то неохота, — уклонился Рихард. — Да и моделью надо бы заняться.

Мейнхард посмотрел на него долгим презрительным взглядом, плюнул и, больше ничего не говоря, повернулся… Мати и Хуго пристроились ему в хвост.

Половину неба закрывала темная грозовая туча, которую ждали уже много недель. Свинцово-серая стена загородила солнце. Стало непривычно пасмурно и мрачно. Почти касаясь грудью земли, носились взад-вперед ласточки, словно черно-белые ткацкие челноки. Вдоль улицы, поднимая пыль и мусор мальчишкам прямо в глаза, пронесся первый горячий и резкий порыв ветра.

— Стратегия! — ворчал Мейнхард себе под нос. — Скрипит одно и то же, словно соломенный тюфяк.

На свинцовом фоне тучи сверкнула извилистая молния.

— Восемь секунд! — объявил Хуго, когда гром раскатисто прокатился по небу.

— Черт побери! — заметил Мати. — Скоро польет.

— Тоже мне беда! — усмехнулся Мейнхард.

С улицы Лаане над кустарником виднелся флаг Красных муравьев. На темном фоне тучи он казался светлым и тревожно мечущимся, словно чайка перед бурей. Мейнхард остановился, другие вслед за ним сделали то же самое. Было что-то величественное в веянии флага, и все трое ощутили это.

Они стояли и смотрели.

Ветер гнул кусты, трепал волосы и одежду мальчишек.

— Пошли! — хрипло сказал Мейнхард.

На знаменном бастионе, держась одной рукой за древко, стоял Волчья Лапа.

Он стоял неподвижно, как статуя, и над головой его ветер развевал флаг. А небо над ними громыхало, словно канонада сурового боя.

Отряд Мейнхарда остановился примерно в пяти шагах от крепости.

Они стояли и смотрели на Волчью Лапу.

Словно сорвавшаяся с колков раскаленная струна, метнулась из одного края неба в другой молния.

— Две с половиной секунды! — крикнул Хуго, пытаясь перекричать шум ветра и грома. — Честное слово!

Кусты стонали и пригибались к самой земле. Ветер задрал подол рубашки Волчьей Лапы на голову.

— Уматывай, начинается ливень! — крикнул Мейнхард и показал пальцем в небо. Волчья Лапа схватил подол рубашки и затолкал за пояс штанов, затем двумя руками ухватился за древко флага.

— Придурок! — крикнул ему Мейнхард. — Все равно захватим! — И стал расстегивать ворот своей блузы.

Упали первые капли, большие и тяжелые. Они, словно дробь, пробили насквозь блузы и рубашки.

Войско констеблева сына отступило в кусты.

— Следите внимательно! — закричал Мейнхард своим на ухо. — Когда он станет удирать, отберем у него знамя!

Казалось, что вся поверхность земли дрожит от бури и грома. И затем разразился настоящий ливень — серый, плотный, непроницаемый, стегающий, словно выбрасываемый из тысячи брандспойтов.

Закрывая головы руками, глотая стекающую воду, мальчишки в кустах скрючились, стоя на коленях, но, несмотря на это, уже через несколько секунд промокли насквозь.

Буря кончилась столь неожиданно, что слух не мог сразу привыкнуть к наступившей тишине. Но дождь продолжал идти. Спокойный, крупный, теплый. Глухо и гулко, словно утомленный только что пронесшейся бурей, громыхал в отдалении небосвод.

Мейнхард и его бойцы вылезли из кустов. Над землей поднимался пар, в каждой выемке собралась лужица, из которой во все стороны летели, как пыль, брызги и лопались водяные пузыри.

Волчья Лапа, сгорбившийся и замызганный, по-прежнему стоял на знаменном бастионе. Над головой его неподвижно висел намокший флаг.

По спине Мейнхарда пробежала холодная дрожь. — О-ла-ла! — воскликнул он вдруг, глядя в сторону знаменного бастиона, провел рукавом блузы, с которого капала вода, по своему мокрому лицу и коротко скомандовал: — Пошли!

По-прежнему дождило. Это было неприятно, но промокшим насквозь мальчишкам терять было нечего. Сгорбившись и неуклюже растопырив руки и ноги, шли они сквозь кусты, словно подстреленные аисты. Движение согревало и улучшало настроение. Все рытвины, дорожки и улицы были полны чудесных луж.

Когда Мейнхард с товарищами вернулся к сараю Мюльсов, дождь уже давным-давно прекратился. Рихард, с ногами по колено в грязи, подпрыгивал на конце хитро пристроенной, чтобы пружинила, доски, которая каждый раз прогибалась до самой лужи так, что брызги летели в разные стороны.

— Знаете, что я придумал за это время? — спросил он у не менее грязных товарищей. — Конечно, не знаете! Я придумал для захвата крепости самую классическую стратегию!

 

9

Ночью снова шел дождь. Зато утро было ясным и свежим, и вольный порыв ветра развевал над крепостью флаг.

Волчья Лапа стоял на своем любимом месте — на знаменном бастионе.

Четвертый день подряд стоял он на своем посту в крепости Красных муравьев. Три полных летних дня — долгое время. За это время бодрый полет мысли успеет выиграть десяток сражений и десяток раз представить, как воины гибнут смертью храбрых, защищая знамя. Но за это же время можно успеть впасть в уныние и испытать горечь одиночества. Но такой — полной опасности, самоуничижения и верности знамени — и должна быть жизнь настоящего часового. Поэтому минуты уныния у Волчьей Лапы длились недолго и он был счастлив, что судьба, столь буднично серая и скупая до сих пор, вдруг так щедро позволила ему исполнить долг, милый его сердцу.

Флаг плескался на ветру, и Волчья Лапа стоял на бастионе.

— Эй, Волчья Лапа! Идущие на работу приветствуют тебя!

Это были Красномураш, Раймонд и Рогатка. Прежде чем пойти на работу, Красные муравьи каждое утро являлись в крепость, так же как и после работы первым делом приходили сюда.

— Снова Луи все еще нет?

— Он придет позже.

— А не надоест ли им вот так торчать в крепости? — размышлял Раймонд. — Когда я охранял, мне за один-единственный день тут стало так скучно, что…

— Верные слова! — счел атаман. — Следует хотя бы на один день сменить Волчью Лапу и Луи.

— Нет! — строптиво возразил Волчья Лапа. — Я останусь до конца! А Луи можете взять с собой.

— Не фыркай, Волчья Лапа! — обрезал атаман.

— Ребятам все-таки здорово повезло, — рассуждал Раймонд, — констеблевы парни хотя и приходят на разведку, но всякий раз у них смелости не хватает.

— Тонкие шельмы! — похвалил Рогатка. — Как было с этой метательной машиной. Налаживают, налаживают, а потом выкинут такую шутку, что и не предположишь.

— Хм, а Луи все не идет? — нервничал Красномураш. — Каждое утро Волчья Лапа один. И вечером, когда ни приди, Луи уже нет. Следовало бы его проучить!

— За что? — Волчья Лапа выступил на защиту Луи. Затем заметил строптиво: — По мне, так он вообще мог бы и не приходить!

— Ну-ну, Волчья Лапа! — предупредил его атаман. — Ты не слишком задирай нос!

— Или вы тут сцепились между собой? — поинтересовался Рогатка.

Волчья Лапа словно бы и не слышал вопроса. Лишь смотрел сосредоточенно поверх вала.

— Завтра назначу к знамени новую охрану, — решил атаман. — Не удивительно, если тут кое у кого нервы не выдержат. Пошли, ребята, время не ждет!

— Будь стоек! — Рогатка помахал Волчьей Лапе из кустов своей большой рукой. И Волчья Лапа — хотя слова атамана его не обрадовали — улыбнулся.

Противника Волчья Лапа заметил через полчаса после ухода Красных муравьев. Поначалу Мейнхардовы вояки не обращали на крепость внимания — видно было, что они занимаются в кустах какими-то своими делами. Но что это не обычная разведка — Волчья Лапа догадался почти сразу.

Дожди нанесли урон боезапасу крепости. Зольные бомбы намокли и стали непригодны для употребления в бою. Красные муравьи запаслись новыми, и, хотя изготовить новую трехкилограммовую не удалось, да и других было теперь меньше, чем раньше, при разумном использовании имевшихся в наличии боеприпасов должно было хватить для обороны.

Волчья Лапа приготовил все, чтобы было под рукой. И стал ждать, храбро не обращая внимания на усиливающееся перед боем волнение.

Войско противника выглядело так, словно оно собирается не на штурм, а на карнавал. Каждый из них надел себе на голову бумажный мешок из-под цемента с прорезанными отверстиями для глаз, которые в свою очередь были залеплены целлофаном. Чтобы мешки надежно держались на голове и не мешали двигать руками, они были разрезаны по бокам до плеч. Так все четверо походили на каких-то средневековых крестоносцев или на куклуксклановцев из южных штатов США. Строй продефилировал вокруг крепости несколько раз. Наконец Мейнхард стянул мешок с головы, его примеру последовали остальные, и все четверо, усмехаясь, наслаждались впечатлением, которое произвел этот странный маскарад.

Волчья Лапа на знаменном бастионе озабоченно покусывал губу.

— О-ла-ла! — Мейнхард улыбнулся и махнул рукой. Все четверо снова скрылись в кустах.

Немного погодя трое, снова в мешках, вышли из кустов, а следом за ними плелся Мати, с рукой, готовой к броску, держа под мышкой корзину, наполненную шишками. Троица в мешках — двое впереди и один позади — несла на заостренных шестах над головой приличного размера мат, сплетенный из веток. Прежде чем Волчья Лапа сумел сообразить, что, собственно, происходит, все трое бросились напрямик к крепости. Плотно прижав край мата к валу крепости, противник спрятался под ним и принялся вбивать шесты острыми концами в мягкую от дождя землю.

Волчью Лапу бросило в жар. Прежде чем он успел что-либо предпринять, противник уже установил прикрытие и со всех ног пустился наутек. Мгновение спустя они уже выходили из кустов с новым матом.

Волчья Лапа схватил зольную бомбу.

— Внимание! — завопил Мати. — Зола! — И пустил в ход шишки.

Волчья Лапа швырнул свой двухкилограммовый пакет с золой в ноги атакующим. Они пробежали сквозь облако золы, словно ничего и не случилось, и приделали второй мат вплотную рядом с первым.

Волчья Лапа метнул в противника четыре зольных бомбы. Но было ясно, что все это бессмысленно. А осаждающие уже и с другой стороны крепости успели пристроить прикрытие из двух матов.

Затем Мейнхард и Рихард принесли лопаты и скрылись, каждый под одним из прикрытий.

Сколь тяжелые и сложные сражения ни представлял себе Волчья Лапа, сколько бы крови и орудийных выстрелов ни нагромождала его фантазия, но вышло, что в столь жуткое и бесславное положение, как теперь, его не заносила даже самая безудержная фантазия. Он поднялся на знаменный бастион и дунул в свисток. Протяжно, во всю силу своих легких.

— Ага, теперь тебя проняло! — злорадствовал констеблев Мати.

Хуго тоже был теперь без защитного мешка, и оба они обстреливали часового на бастионе шишками.

Свисток на бастионе дребезжал вовсю. Затем и сам свистун догадался, насколько это глупо и бессмысленно. Кто из своих мог его услыхать? Никто! Ни Красномураш, ни Раймонд, ни Рогатка не могли услыхать свиста Волчьей Лапы. И Луи не мог. Потому что Луи Волчья Лапа сам прогнал с поста у флага. Он сразу же, как только Луи заступил на свою вахту, атаковал его самыми обидными словами, какие сумел придумать; он не мог простить Луи, что тот торговался. Оскорбленный Луи покинул крепость и вернулся лишь на следующий день, но и тогда Волчья Лапа не позволил ему занять свой пост. Потому-то сегодня, как и все эти дни, Волчья Лапа был в крепости один. И сейчас мимо его головы свистели шишки. Одна больно ударила его в лицо, и он, словно споткнувшись, спустился с бастиона.

Снаружи, с двух сторон, слышались глухие удары лопат в крепостную стену. Тяжелые и неизбежные, как судьба. Волчья Лапа сидел на корточках посреди крепости и кусал губы. Крепость — оплот силы и уверенности — превратилась сейчас в мышеловку.

Волчья Лапа пришел в ярость. Он снова поднялся на стену и швырнул на служащие укрытием противнику циновки три оставшиеся у него зольные бомбы. Удары лопат в стену прекратились, и оба землекопа выбежали из-под своих крыш. Они работали уже без защитных мешков, но бомбы не нанесли им большого урона. Все четверо весело ржали. Когда ветер отнес облачко золы в сторону, оба землекопа вернулись в укрытия. И снова послышались глухие удары лопат о стену крепости.

Град шишек согнал Волчью Лапу с вала. Он поразмышлял, затем взял запасное древко и снова поднялся на стену. Древком он попытался столкнуть защитные крыши. Они шатались, но поддерживавшие их шесты словно успели пустить в землю корни. К тому же конец древка проткнул циновку, снизу за него ухватились, и потерявший равновесие Волчья Лапа едва не перевалился через стену.

В этот момент что-то в кустах привлекло его внимание.

— Хей! — крикнул он и снова сунул свисток в рот.

— Что там такое? — всполошился Мейнхард и вылез из-под укрытия.

Все пятеро молча смотрели в кустарник.

— Осмотреть кусты! — приказал Мейнхард и снова скрылся под крышей. С еще большей яростью он принялся орудовать лопатой.

— Никого нет! — доложили вернувшиеся вскоре Мата и Хуго. — Вся улица пустая. — И крикнули Волчьей Лапе: — Скули теперь, скули! Можешь свистеть! Настоящий свист еще впереди!

И все же Волчьей Лапе не померещилось. И это укрепило его волю к борьбе. Яростно бомбардировал он циновки кусками дерна. Запас дерна кончился, а защитные крыши держались по-прежнему.

Тут он вспомнил про манерку из-под килек с водой.

— Чертов придурок! — Мокрый Мейнхард выскочил из-под циновки. Затем рассмеялся.

— Спасибо! — отвесил он поклон Волчьей Лапе. — Земля у вас хорошо утрамбована, аж в пот вогнала! Будь добр, освежи еще разок! — И перебросил пустую манерку через вал в крепость.

Волчья Лапа, закусив губу, хмуро смотрел в кусты, а четверо внизу смеялись. Это был самый оскорбительный смех — злорадный, самодовольный, самоуверенный.

Волчья Лапа не считал, сколько раз в него попадали. Он боролся теперь так яростно, как частенько представлял себе — последний на бастионе. И изранен он был так, как это часто представлял себе, потому что врагов было двое и они нападали на него один спереди, другой сзади. Но зато он никогда не мог представить себе, с какой отчаянной надеждой в подобный час станет он смотреть туда, куда теперь с ожиданием поглядывал каждый миг.

И тут дрогнула стена крепости.

У Волчьей Лапы опустились руки.

— Пошло, ребята! — слышался уже сквозь вал победный голос Мейнхарда. — Сюда, мужики!

Волчья Лапа стоял и чувствовал, как кровь застывает у него в жилах.

— Мужики, дрогнула! — воскликнул Мейнхард. — Грудью! Ур-р-ра!

Но все же углубление в стене было слишком мало.

— Выдерни пару кусков дерна, обвалится сама, — поучал пришедший взглянуть Рихард.

— Следите за Волчьей Лапой! — распорядился Мейнхард. — Чтобы он не сбежал!

Волчья Лапа стоял на бастионе и выдергивал из земли древко.

— Убирает флаг, гад! — завопил Хуго и вместе с Мати открыл ураганный огонь по Волчьей Лапе. Но флаг уже был у него в руках, и он скрылся в крепости.

— Следите внимательно! — предупредил Мейнхард. — Следите! Займите свои места!

Мати и Хуго заняли свои места, а оба землекопа старались протолкнуть последние слои дерна внутрь крепости. Они изо всех сил давили на лопаты, и неожиданно стена поддалась. Потеряв опору, Риахрд упал на четвереньки в образовавшееся отверстие, а его лопата провалилась сквозь дыру в крепость. С грохотом обсыпались куски дерна, и несколько мгновений спустя в стене крепости зазияла дыра, через которую вполне можно было пролезть внутрь. Пока Рихард барахтался в отверстии, Мейнхард выскочил из-под укрытия.

— Сдавайся, Волчья Лапа! — заорал он. — Один-единственный выстрел и ты — покойник!.. Ясно?

Из крепости не отвечали.

— Ты слышишь!? — потребовал Мейнхард. — Никакого сопротивления, иначе тебе не поздоровится!

Ответа все еще не было.

Мейнхард ждал. Затем плюнул. Затем сунул голову в пролом в стене. И, остолбенев, застыл на месте.

— Что там такое? — забеспокоились остальные.

Мейнхард пролез в пролом. Рихард последовал за ним. В крепости они с недоумением уставились друг на друга.

Волчьей Лапы не было.

— Вы, проклятые бездельники! — воскликнул Мейнхард и со всей быстротой, какую только позволяла дыра в стене, выбрался наружу. — Где Волчья Лапа?

— А ты что, сам слепой, что ли? — спросил Мати.

— Ты последний лентяй! — старший брат схватил младшего за чуб. — Позволил ему смыться! Последний бездельник!

Младший брат давно не получал такой взбучки от старшего.

— Сумасшедший! — завопил он. — Псих ненормальный, ай-яй-яй! Отпусти, псих!

— Он должен быть внутри! — утверждал Хуго. — Снял флаг и забился в угол, честное слово! Он должен быть в крепости!

— Чего вы еще ждете! — проревел главарь Мейнхард. — Обыскать! Обыскать все кусты! Живо!

Вокруг крепости началась суета.

На можжевеловый куст, закрывавший потайной ход, наткнулся Рихард. Он раздвинул ветки — куст оказался внутри пустым и сумрачным, словно беседка, оплетенная хмелем. Здесь, хотя укрытие представлялось прекрасным, никого не было. Рихард отпустил ветки, и они, как бархатный занавес, снова уютно закрыли пустоту. Но на какую-то долю секунды что-то привлекло внимание Рихарда. Он снова раздвинул ветки. И понял, что насторожило его — свежевыкопанная земля. Он посмотрел внимательнее и испугался.

— Ребята, сюда!

Несколько мгновений спустя все рассматривали чернеющее отверстие норы, содрогаясь от любопытства.

— Мейнхард, стой здесь! — воскликнул вдруг Рихард. — Мати, пойдем со мной! — И бросился, как ошалелый, в крепость.

— Стереги здесь! Ни шагу с места! — возбужденно приказал он Мати. — У меня есть предположение. — Он снова выбежал наружу. — Охраняйте! — сурово предупредил он других. Затем вернулся в крепость и принялся старательно изучать одну из стен и пол. Здесь-то и обнаружил он конец толстой веревки. Он дернул за него и — тайна Красных муравьев была раскрыта.

— Ишь ты! — улыбнулся Рихард и приподнял замаскированную дерном крышку люка. — Чертовски здорово придумано. — Потом взглянул на Мати и велел: — Полезай!

— Чокнулся, что ли? — выпучил тот глаза.

— Полезай! — потребовал Рихард. — Или позвать сюда Мейнхарда?

Мати вздохнул и подчинился.

Рихард оказался прав — Волчья Лапа действительно сидел в потайном ходу. Он полез сюда вперед ногами, потому что иначе не смог бы закрыть за собой люк. Ему и так далось это не без труда, однако в конце концов он прекрасно со всем справился. Затем отвязал флаг от древка и спрятал его за пазуху. И пополз.

Возбужденные голоса и топот доносились с поверхности сюда, под землю. Но отдаленно и приглушенно. Ползти, пятясь, было непросто и требовало гораздо больше времени, чем обычно. А временем он не располагал, надо было быстро скрыться и спасти флаг.

И вдруг он ясно услышал крик Рихарда: «Ребята! Сюда!» А это означало, что он, Волчья Лапа, не успел! Но он еще не сдался. У него возник новый план. Пришлось ползти обратно в сторону крепости. Так он двигался гораздо быстрее. Удастся ли ему незаметно скрыться?

Но и впереди уже подняли люк!

Волчья Лапа снова начал пятиться. Но куда еще ползти? Для Волчьей Лапы война была проиграна, а флаг… На этом его размышления оборвались. Впереди слышалось пыхтение Мати.

— Кто идет!? — спросил Волчья Лапа. Его голос звучал приглушенно, загробно. Судя по долгой паузе, Мати сильно испугался.

— Т-ты, Волчья Лапа? — послышался наконец такой же приглушенный и хриплый голос.

— Ползи обратно! — сказал Волчья Лапа. — Я сам вылезу.

Потому что еще не все было потеряно!

Враги всей ватагой ждали его в крепости.

«А что если все-таки поползти в кусты можжевельника?» — подумал Волчья Лапа. Но эта мысль мелькнула у него слишком поздно. Ободранный и испачканный, стоял он уже перед врагами, а на лице его было выражение гордой независимости, и голову он держал высоко.

Войско Мейнхарда смотрело на него молча и внимательно. Мейнхард накапливал слюну для плевка. Но не плюнул, сглотнул слюну и сказал:

— Знамя! Давай сюда знамя!

Волчья Лапа молчал.

— Знамя! Знамя, парень!

Никакого ответа.

— Так, стало быть! — Мейнхард усмехнулся, криво, сочувственно, затем приказал своим: — Обыщите его!

Волчья Лапа сопротивлялся, насколько хватило сил, но перевес был на стороне противника. Они обыскали его с основательностью, которая бы сильно унизила и менее чувствительную натуру, чем Волчья Лапа.

Знамени у Волчьей Лапы они не нашли.

— Свяжите его! — сказал Мейнхард. Сдержанный тон выдавал, с каким напряжением он держит себя в руках.

— Я все-таки сторонник… — начал было Рихард.

— Свяжите его! Свяжите так, как связывали своих врагов индейцы!

Они связали его — сначала руки: запястья вместе, затем просунули колени между связанными руками, а под согнутые колени продели запасное древко. Едва ли найдется более беспомощное существо, чем подобным образом связанный пленник!

Мейнхард ткнул пленника ногой. Тот повалился на бок и, словно кусок шашлыка на вертеле, остался лежать у стены крепости.

Военная хитрость Волчьей Лапы не удалась.

— Конечно, он нас ловко провел! — воскликнул вдруг Рихард, обращаясь к своему главарю, погруженному в хмурое молчание. — Честное слово, он чертовски сообразительная шельма. Но если проанализировать… Разроем потайной ход! Надо обшарить каждый сантиметр.

Волчья Лапа еще не терял надежды, хотя надеяться было уже не на что.

— Ну и вымазал ты его, как поросенок, — глумился Мейнхард, помахивая перед носом Волчьей Лапы действительно сильно запачканным флагом.

Глаза Волчьей Лапы наполнились влагой.

— Ничего, парень! — усмехнулся Мейнхард, тряхнул флаг раза два об икру и небрежно сунул в карман.

— О-ла-ла! — крикнул он своим соратникам.

— Так, мужики, теперь разрушим крепость! — объявил Мати.

— Это еще зачем? — изумился Рихард. — Она уже и без того достаточно пострадала.

— Все захваченные крепости сравнивают с землей! — подтвердил Хуго. — Честное слово!

— Сравнивают! — передразнил Рихард. — Кто сравнивает? Варвары! А мы не варвары!

Все вопросительно смотрели на главаря. Тот молчал. Затем сплюнул и сказал:

— Рихард прав. Пусть остается как есть. Айда!

— А пленник? — спросил Рихард.

Пленник, не отрываясь, смотрел туда, куда смотрел и во время сражения. Он снова кого-то заметил там. Или, может быть, ему показалось?

— Пленник? — усмехнулся Мейнхард и посмотрел прямо в глаза своему товарищу. — Ну что ж. В такой день я готов согласиться и с более дурацкими принципами… Можешь развязать его!

 

10

Волчья Лапа, обхватив руками голову, с набухшими от слез веками, все еще сидел, скрючившись, в углу крепости. Он словно бы и не замечал товарищей, молча смотревших на него.

— Та-ак… — сказал наконец атаман Красномураш. Они осмотрели все — защитные маты у стен крепости, продырявленные валы, разрытый потайной ход. Безмолвные свидетельства борьбы.

Будто и не о чем было спрашивать. Да и охоты не было. Они стояли-сидели в разгромленной крепости и не знали, с чего начать и что делать. То, что произошло здесь, казалось нелепым и неправдоподобным. К этому требовалось еще привыкнуть. Так обычно случается с людьми, которых постигает неожиданный удар судьбы.

Но разве же все это было каким-то ударом? Разве не было все это по большей части игрой, такой же игрой в войну, в какую они играли не раз, может быть, только чуть более затяжной, более интересной и захватывающей, чем раньше. А в прежних играх всегда были победители и побежденные. Побеждали более сообразительные и сильные, это было естественно и ясно. Потому что так и должно быть, ради этого и велась игра.

Конечно, теперь, когда они назывались Красными муравьями, они организовали отряд. Но и этот отряд прежде всего был игрой. Новой, еще неиспробованной игрой. По правилам, теперь игра была окончена. Завтра они, наверно, будут действовать заодно с сегодняшними противниками, бок о бок. И того, что было, словно бы и не было. Или начнут какую-нибудь другую, новую игру.

Правила останутся неизменными — побеждает более ловкий и смелый, а зла не держат и не делают упреков.

Было все это так? Или не совсем так? Была ли на сей раз только игра ради игры? Едва ли кто-нибудь из них сумел бы сейчас ответить на подобные вопросы. Но в той или иной мере мысли всех были заняты этим.

— Ничего! — хлопнул себя по колену ладонью Рогатка. — Крепость возведем заново. Полностью, как ни в чем не бывало!

— Плевать нам на этот флаг! — оживился Раймонд. — Обзаведемся новым. Еще получше!

— Неужели тебе не стыдно! — Волчья Лапа впервые поднял свое заплаканное лицо. — Так говорить о нашем знамени!

— Да, знамя — не носовой платок, — хмуро согласился атаман. — За честь знамени шли даже на смерть.

Это были верные и тяжкие слова. Замечание атамана придало ходу мыслей мальчишек, до сих пор колеблющемуся и неопределенному, верное направление. Иллюзия нереальности развеялась и сменилась гнетущим чувством уныния. Беда казалась им, пожалуй, более суровой, чем была на самом деле. И проступок виновника бо́льшим.

— Если бы тут было двое часовых, крепость, пожалуй, удалось бы отстоять…

Это прозвучало как обвинение.

— Что-то не верится, — встал на защиту Волчьей Лапы Рогатка.

— Но второй часовой смог бы вовремя вызвать подмогу!

В этом атаман, пожалуй, был прав.

— Не знаю… — с сомнением начал Красномураш. Но как атаман, он должен был все знать. И поэтому сказал: — Я думаю, если бы на месте Волчьей Лапы в крепости остался кто-нибудь другой, всего бы этого не случилось.

Больно доставалось Волчьей Лапе и от своих.

— Да… надо устроить суд. Я считаю, так будет по закону. Или кто думает иначе?

Суд! Сейчас это слово обрело новое звучание. Оно звучало мрачно, величественно, возвышенно. Суд! Это слово как бы облагораживало все, придавало всему новое обличие и смысл. Суд!

— Говори, Волчья Лапа! — потребовал атаман.

Волчья Лапа поднял глаза, но тут же еще больше ссутулился и снова закрыл лицо руками.

— Если бы ты не прогнал Луи, он дежурил бы с тобой в крепости. И все могло бы выйти иначе. А сегодня он наткнулся на констеблевых лишь тогда, когда они уже возвращались отсюда. Он-то и прибежал к нам с сообщением.

Луи сидел на высоком бастионе, свесив ноги и положив руки между колен, и смотрел на ребят внизу каким-то странным взглядом святоши.

— Я думаю, тебе достаточно говорилось, что одного человека для защиты крепости мало. Но ты упрямился. Ни слова не сказал нам обо всем. Есть у тебя, что возразить?

Волчья Лапа неподвижно сидел на корточках в своем углу.

— Сейчас ты даже не слушаешь! — ворчал атаман. — Ты все время был упрямым, но теперь это тебе даром не пройдет. И не надейся, что на нас подействует, как ты теперь прикидываешься шестилетним.

— Никем я не прикидываюсь, и я виноват, — произнес Волчья Лапа, не поднимая головы. — Но я жду.

— Чего?

— Чтобы поступили честно.

Более странного заявления в положении Волчьей Лапы сделать было, пожалуй, невозможно.

— Кто же, по-твоему, нечестен? — возмутился атаман. — Я, что ли, нечестен?

— О тебе я не говорю.

— О ком же?

— Тот сам об этом знает. Потому что я не был один. Был еще кто-то из наших. С самого начала.

— Ты несешь чушь! — только и смог сказать атаман.

— Действительно! — покачал головой Рогатка.

Луи по-прежнему сидел на бастионе, но беззаботно болтать ногами прекратил. Луи упрямо смотрел поверх голов, и лицо его, казалось, еще более посмуглело.

И Волчья Лапа тоже не шевелился.

— Ну черт! — разъярился Красномураш.

— Все-таки! — воскликнул Раймонд. — Он прав. Это, наверное, были мальчишки Кеза. Юло и Атс! Славная история, право!

Впервые после сражения в крепости раздался громкий, хотя и нервный смех.

— Ладно, пусть! — Волчья Лапа встал. — Я виноват, и вы назначьте мне наказание. Но ты, Луи, — он глянул сверкающими глазами на бастион, — ты — трус! Или ты можешь мне возразить?

Луи не возражал. Он смотрел себе на ноги и молчал.

— Так вот как… — протянул атаман горько. — Вот как, стало быть… Слезай с бастиона, Луи!

Луи исполнил, что от него потребовали, и остался стоять рядом с Раймондом и Рогаткой. Но они отошли от него в сторону. Красномураш изучающе смотрел в глаза обвиняемому: Луи не выдержал его взгляда. Он стоял понурившись и уголки его губ вздрагивали.

— Полевой суд из трех человек, — вынес решение атаман. — Виновные пусть выйдут и подождут, пока их не вызовут.

Обвиняемые молча вышли — Волчья Лапа первый, Луи следом за ним. В кустах Волчья Лапа остановился. Он издал долгий вздох и рассеяно принялся мять ветки крушины. Луи у него за спиной кашлянул. Он, казалось, не услышал. Луи снова кашлянул. Затем спросил грубо:

— А где ты меня видел?

Волчья Лапа оставил вопрос без ответа.

— Ты, может быть, думаешь, что я струсил? — горячился Луи. — Нет, парень, уж я-то не растерялся!

Молчание Волчьей Лапы было для Луи страшно оскорбительным. Злыми глазами Луи колол спину Волчьей Лапы.

— Я не сдрейфил! — объявил он озлобленно. — Я видел все с самого начала. Один раз я даже стоял так близко позади Мати, что мог врезать ему по шее. Я уже думал, что приду тебе на помощь или позову ребят. Но потом посмотрел, как ты там психовал, и у меня родилась другая идея. Потому что ты гордый, Волчья Лапа, слишком гордый и самоуверенный, и считаешь, что ты всегда прав. И хочешь быть лучше других. Вот тут-то мне и пришла мысль, что так тебе и надо. Будь еще после этого гордым! Именно поэтому, Волчья Лапа, я и не пришел тебе на помощь.

— Тогда ты негодяй! — с отвращением сказал Волчья Лапа, оборачиваясь. — Негодяй и подлец!

— Ага — теперь тебя проняло! — хрипло произнес Луи.

Это были те же самые слова, которые злорадно сказал Волчьей Лапе во время боя констеблев Мати. Но в устах Луи они прозвучали во сто крат горше и сразу же вызвали в глазах слезы. — Теперь ты ругаешь меня? Ругай! Ругай! Но задирать нос, ты, сопляк, больше не будешь!

— Замолчи наконец! — крикнул Волчья Лапа со слезами в голосе и отошел от Луи подальше. Тот усмехнулся ему вслед, но тут же помрачнел и вздохнул.

Их позвали.

Красномураш, Раймонд и Рогатка ждали их в крепости. У всех троих были одинаково озабоченные, сосредоточенные лица. Они не спешили со своим приговором. Глядя на обвиняемых, они как бы еще взвешивали.

Луи взирал на трех судей исподлобья и нервно усмехался в полрта. Волчья Лапа стоял, вытянув руки по швам, но понурившись.

— Встать! — скомандовал Красномураш, хотя все и без того стояли. — Объявляю приговор полевого суда.

Бумаги с приговором не было. Красномураш произносил его просто наизусть. Сначала вполголоса и подыскивая слова, но обретая уверенность, громко и вдохновенно.

— Приговор полевого суда Красных муравьев… по делу… Красных муравьев Волчьей Лапы и Луи.

Параграф первый.

Член отряда Красных муравьев Волчья Лапа во время своего дозора позволил противнику захватить флаг Красных муравьев… потому что он не защищал его как полагается, поскольку не оставил себе в крепости подчаска, а ведь тот мог бы отнести своим сообщение об атаке противника, но Волчья Лапа хотел отличиться и не думал о знамени. Поэтому Волчья Лапа приговаривается к смерти, и его следует расстрелять у крепостной стены из рогатки с шести шагов. Стрелять следует хорошими сосновыми шишками и целиться в грудь, и стрелять так, чтобы было достаточно больно, но не слишком. И если в него попадут и он упадает, значит, убит. И это пусть будет уроком, что знамя — не носовой платок, ибо знамя надо защищать не щадя своей жизни.

Параграф второй.

Красный муравей Луи приговаривается к смерти таким же образом, потому что он не пришел на помощь Волчьей Лапе, хотя и знал, что Волчья Лапа один против врагов и в беде. И своим он пришел сообщить лишь тогда, когда все было кончено, и это дело следовало бы еще расследовать, только это больше не имеет смысла, потому что Луи уже трус, что является самым большим позором. А от труса нельзя требовать, чтобы он соблюдал закон отряда, который гласит, что Красные муравьи держатся вместе, как муравьи, всегда и несмотря ни на что.

Параграф третий.

Приговор полевого суда Красных муравьев следует немедленно привести в исполнение. Расстрелянные Красные муравьи — больше не Красные муравьи, потому что они изгоняются из отряда. Никакого помилования не будет.

Параграф четвертый.

Расстреливающий определяется жребием.

Это все.

Приговоренные к смерти смотрели в землю. Лицо у Волчьей Лапы было бледное, веки покраснели. Луи кусал губы, пока не сказал:

— Я виноват, но я не трус.

Смертельно серьезные Красные муравьи не ответили ему. Они конались на запасном древке.

— Я не трус! — упрямствовал Луи.

Жребий определил в стрелки Раймонда.

— Приговоренные к смертной казни — к стене! — скомандовал атаман.

— Я не трус! — гневно утверждал Луи.

Красномураш отмерил предусмотренные приговором шесть шагов.

Вооружившись рогаткой и шишками, Раймонд занял свое место.

— Смирно! — скомандовал атаман.

— Ха! — воскликнул Луи победно. — А как же будет с крышей? Я ведь тоже в доле!

— Был, Луи! А больше не в доле! — ответил Рогатка.

— Известное дело! Теперь расстреляете и выгоните из отряда.

— Раймонд, труса расстреляй первым! — с презрением приказал атаман.

— Я же говорю, что я не трус, — гневался Луи. — Это была месть, а вовсе не трусость.

— Стой смирно, Луи, трус и торговец! — сурово потребовал атаман. — Стой смирно и молчи в последнюю минуту. Огонь!

Раймонд поднял рогатку. Он не был сентиментальным, этот Раймонд, но он все еще находился под впечатлением возвышенной суровости судопроизводства. Может быть, во время этого необыкновенного и неумелого судопроизводства он впервые ощутил великий смысл человеческой жизни — нечто большее, чем сытый желудок и охота за сентами. И почему-то Раймонд вдруг почувствовал, что до сих пор он жил как-то легко и слепо и вообще бессмысленно, и даже, может быть, неверно. Потому что разве мало он отрекался от себя за бутерброды, которыми угощал его Луи, или за тарелку супа, съеденную в кухне у Луи?! Разве все это мало мучило его в последнее время! Но тяжкие и неопределенные мысли обрели теперь вдруг в душе четкие и ясные контуры, и глухой голос Луи, стоящего у стены, вызвал неожиданный взрыв ненависти к нему.

Раймонд поднял рогатку. Он целился хладнокровно, медленно сдвигая рогатку вверх-вниз, правее, левее… Он натянул резинки и увидел через развилку рогатки испуганные глаза Луи и искривленное лицо. Это лицо и пугливая ссутулившаяся фигура еще больше обозлили Раймонда. Он сжал зубы и натянул резинки насколько смог.

Луи вскрикнул душераздирающе и схватился за грудь двумя руками. Он подпрыгивал от боли, пока не вспомнил правила расстрела. И трагически закинув руки на голову, он бросился на землю.

— Раймонд! — предупредил атаман. — В приговоре сказано, как расстреливать! Огонь по Волчьей Лапе!

Раймонд помнил слова приговора: чтобы было достаточно больно, но не слишком! Сейчас он — слыша сдавленные всхлипывания Луи — немного сожалел о своей вспыльчивости. Но он был справедлив, и чувство справедливости не позволяло ему делать различие, если обоим вынесен одинаковый приговор. Он лишь уберег Волчью Лапу от долгого издевательского прицеливания.

Волчья Лапа вздрогнул, но не подал голоса. И продолжал стоять.

Красные муравьи ждали.

— Падай на землю, Волчья Лапа! — поучал Рогатка. — Тогда ты убит.

Волчья Лапа не шевелился.

Раймонд вопросительно смотрел атаману в лицо. Тот был растерян и в свою очередь уставился на Волчью Лапу.

— Бросайся на землю! — сказал наконец Красномураш. — Ты же понял, как было сказано?

Волчья Лапа стоял и молчал.

— Придется… стрелять снова, — решил атаман. Он подождал, пока Раймонд зарядил рогатку, и подал команду: — Огонь!

Волчья Лапа поднял руку к «простреленной» груди. Но не упал.

Раймонд растерянно покусал губу, но зарядил рогатку в третий раз. Он смотрел в глаза Волчьей Лапе. Они были мокрые и не отвечали на его взгляд. Они глядели далеко поверх голов — большие серо-зеленые глаза на бледном лице со следами слез и плотно сжатыми губами.

— Огонь!

После пятого выстрела Волчья Лапа всхлипнул. Его губы искривила плаксивая гримаса, но он все не падал.

У Раймонда защипало в горле.

«Это больше не игра», — понял он.

— Огонь! — крикнул Красномураш странным, высоким и ломающимся голосом.

Раймонд целился, и рука его дрожала. «Слабые нервы!» — укоряла мысль где-то в подсознании. «Слабые нервы! Слабые нервы!» Разозленный и огорченный, Раймонд натянул резинки так сильно, как только мог.

Рогатка сгорбился, словно стреляли в него. Волчья Лапа всхлипнул и подавленно вздохнул. У Рогатки задрожали губы. Он отвернулся от остальных и протяжно шмыгнул носом.

— Волчья Лапа! — голос атамана звучал обрывисто и хрипло. — После того как ты так стоял!.. Теперь было бы… я думаю… не стыдно даже Мстителю… было бы не стыдно упасть на землю!

— Волчья Лапа… Если он не сумел уберечь свое знамя… — всхлипывал Волчья Лапа. — Умереть он сумеет!

Его грудь вздымалась и опускалась. На лбу его жемчужинами выступили капли пота, бледное лицо искривила гримаса боли, но она не смогла скрыть гордости, гнева, отчаяния на этом лице.

— Но это не по правилам, Волчья Лапа! — взывал атаман.

Разве правила были здесь еще действительны? Разве это все еще была игра?

— Ты ведь знаешь?! Ты должен упасть замертво! Поверь, Волчья Лапа!

Отчаянные глаза Волчьей Лапы глядели далеко поверх голов.

— Ладно, пусть! — атаман вздохнул с каким-то слепым гневом. — В седьмой раз по Волчьей Лапе — огонь!

Волчья Лапа споткнулся. Он растер слезы кулаками по лицу и оперся спиной о крепостную стену. Стоять так было удобнее и надежнее.

— Огонь!

И вдруг Раймонд с отвращением посмотрел на оружие у себя в руках. В неожиданном порыве гнева он швырнул рогатку далеко в кусты. Глядя в землю и расслабленно свесив руки, он сошел со своего места и устало сел у ног Волчьей Лапы.

— Да, — пробормотал атаман и посмотрел рассеянным взором вокруг. — Да… — Но тут, словно проснувшись, крикнул уверенно и громко:

— Отряд, стройся! Стань в строй! — Он указал Волчьей Лапе место рядом с собой. — В строй, Красный муравей Волчья Лапа!

Волчья Лапа, пошатываясь, занял место в строю.

Они стояли, и никто не мог ничего сказать.

— Да… — сказал наконец атаман. — Пойдем, что ли. На работу… или просто так побродим…

И они зашагали — тяжело, неторопливо, погруженные в свои раздумья. Широко раскрыв глаза, смотрел им вслед расстрелянный Луи. Затем он вскочил и окликнул их.

Отряд остановился. Они поглядели назад и — зашагали дальше. А мальчишка, который еще полчаса назад был Красным муравьем, упал ничком и уткнулся лицом в истоптанную землю.

Он плакал громко и вздрагивал всем телом.

 

11

Проникнуть незаметно во двор Мюльсов было невозможно. В этом Волчья Лапа убедился теперь окончательно. За воротами, во дворе, с одной стороны находились сад и огород, с другой — дом и единственное во дворе дерево, но — самое важное — сарай находился в дальнем углу двора. Стены сарая вплотную примыкали к соседским заборам.

Идею — проникнуть тайком в сарай и спрятаться там — пришлось выкинуть из головы. К тому же Волчья Лапа не смог узнать, заперт сарай или нет, но поскольку там хранились доски и инструменты, было не исключено, что во время отсутствия Рихарда дверь сарая все же запирается на замок.

Рядом с домом Мюльсов стоял дом господина Стейнберга. На дворе у Стейнберга, возле забора, примыкавшего ко двору Мюльсов, была сложена высокая и длинная поленница, мешавшая каждому из соседей видеть, что делается во дворе у другого. Это обстоятельство вполне устраивало Волчью Лапу. Зато имелось и серьезное неудобство: поленница отлично просматривалась из всех трех окон дома господина Стейнберга. Но прямо за одним краем поленницы за оградой сада Стейнбергов находился сарай Мюльсов.

Здесь-то и решил Волчья Лапа попытать счастья. Никем не замеченный, он перелез через ограду в сад к господину Стейнбергу и, сгорбившись, прокрался вдоль кустов и гряд к сараю Мюльсов. Между стеной сарая и поленницей тут оставалась маленькая щель, сквозь которую было удобно заглядывать во двор к Мюльсам. А самого лазутчика скрывал от чужих глаз торец поленницы, за которым Волчья Лапа теперь и примостился с колотящимся сердцем. Он сидел на корточках и ждал. Он быстро освоился со своей новой ролью, и в груди все успокоилось. Настало время немного поразмыслить.

В последние два дня рассуждения Волчьей Лапы были не такими, как раньше. Полет безудержной фантазии в эти последние дни сменился горестными размышлениями.

После суда и расстрела никто из ребят больше не упрекал Волчью Лапу в злосчастной утрате знамени. О знамени не говорили, по крайней мере, в присутствии Волчьей Лапы, как не вспоминали даже и полусловом расстрелянного Луи. Красные муравьи приняли решение заново возвести крепость и даже кое-что уже там сделали. Но крепость больше не охраняли. Да и что еще было там охранять?

На следующий после расстрела день Волчья Лапа отправился вместе с другими ладить крышу сарая господина Сийма. Работы оставалось там не так уж много. Вообще-то работать на крыше было славно и весело, и все много смеялись. Это был по-своему счастливый день. Потому что господин Сийм приходил осматривать сделанное и остался доволен. Задумчиво почесав двойной подбородок, он принес рулон толя. Ребята проложили на крыше два ряда. Для пробы, как сказал господин Сийм. После этого Рогатка ударил по рукам с господином Сиймом — договорились покрыть крышу толем. Зашла речь и о том, чтобы просмолить ее.

Волчья Лапа во время работы смеялся и озорничал, как и все остальные, но в то же время он был вроде бы сам по себе. Он как бы раздвоился. И мысли одного из этих двух Волчьих Лап все время обращались к знамени. Теперь он не предавался по этому поводу возвышенным мечтаниям. Нет, он перемалывал тяжкие будничные мысли.

Они-то и привели его сюда. Так размышляя, он сидел теперь в чужом саду за поленницей и ждал. Пожалуй, часа два он уже прождал тут. Но теми, кого он подкарауливал, на дворе Мюльсов еще и не пахло. Томительно тянулось ожидание, однако другого пути не было.

Действующее на нервы ожидание было нарушено совершенно неожиданным для Волчьей Лапы обстоятельством. Господин Стейнберг, кругленький плешивый старикашка, с тяпкой под мышкой вышел в сад. По всем признакам он, видимо, был в хорошем настроении. Деловитым шагом, переваливаясь среди кустов смородины и бубня под нос какую-то незнакомую Волчьей Лапе мелодию, он двигался в сторону засады.

Хорошее настроение взрослых, особенно пожилых садовладельцев, обманчиво и изменчиво, как августовское небо в Эстонии. С этим садом Волчья Лапа был немного знаком, и сейчас спина у него вспотела, потому что господин Стейнберг, обходя кусты, подходил к нему все ближе.

Дольше таиться возле поленницы было невозможно. Волчья Лапа выбрал опасный, но единственно возможный путь к спасению — на четвереньках стал он пробираться вдоль кустов навстречу хозяину сада. К стыду Волчьей Лапы следует сказать, что он был не таким уж редким гостем в чужих яблоневых садах. И, бывало, выходил с честью из более затруднительных положений. Так и на сей раз. Папаша Стейнберг стоял так близко от Волчьей Лапы, что у того возникло опасное искушение развязать шнурок на ботинке пожилого господина. Но господин Стейнберг ничего не заметил, и чуть позже Волчья Лапа уже перескочил через ограду на улицу.

Все же он пребывал в очень подавленном состоянии, этот Волчья Лапа. Потому что место для засады в саду папаши Стейнберга следовало оставить. Там в самую решающую минуту можно было оказаться разоблаченным. А о засаде Волчьей Лапы не должна была знать ни одна живая душа. Не должно было даже возникнуть такого подозрения.

Озабоченный, он долго бродил по окрестным улицам. И наконец ему повезло. С параллельной дому Рихарда улицы через двор он подобрался прямо к сараю Мюльсов. Здесь, позади сарая, тоже стояли поленницы. Правда, проникновение сюда также оказалось связано с риском, но зато здесь он был скрыт от любых взглядов.

Волчья Лапа пристроился за поленницей. Со двора Мюльсов доносилось постукивание. Что там делали, увидеть из засады не удалось. Впрочем, этого и не требовалось. Главное, он мог отлично слышать все, что там говорили и делали. Все четверо, кого он ждал, были сейчас там. Они явно мастерили что-то и говорили обо всем на свете.

Время шло, но Волчья Лапа был терпелив. Он и приготовился к тому, что придется быть терпеливым.

Награда за терпение заставила себя ждать, но все же пришла. Разговор во дворе у Мюльсов обрел поворот, заставивший Волчью Лапу навострить уши.

— Послушай, Мейни, мне все-таки не до конца ясно, из-за чего началась у нас эта война? — Голос принадлежал Рихарду.

— Ха-ха, Мейни придумал мировецкую шутку с мальцами Кеза… — Это был голос Мати.

— Разве у тебя что-нибудь спрашивают? Ты — балаболка! Тьфу! — Это сказал Мейнхард.

— Честное слово? — Это сказал Хуго.

На некоторое время по другую сторону сарая воцарилась тишина. Затем разговор начался снова.

Рихард: Нет, действительно!.. Что этот Рыжик тут выяснял? О каком-то маленьком мальчишке и о саде господина Маази?.. И об оплате каких-то убытков?

Мейнхард: Да так, нес всякую чепуху!

Рихард: Знаешь, с тобой иногда нельзя ни слова нормально сказать.

Мейнхард: Ну и не говори.

Рихард: Но я хочу знать!

Мейнхард: Ну и знай.

Рихард: Послушай, Мейни, ты не воображай! Я все-таки ассистент знаменосца дружины. Предо мной звеньевым не следует задирать нос.

Вновь воцарилось напряженное молчание.

Мейнхард: Послушай, господин ассистент! Вместо того, чтобы зря тявкать на других, скажи лучше, что мы сделаем с этим чертовым знаменем?

Спину Волчьей Лапы обдало жаром.

Мейнхард: Теперь набрал в рот воды!

Рихард: Какое мне дело до твоего знамени!

Мейнхард: У меня есть хороший план. Устроим церемонию сожжения флага. Скауты всегда так делают.

Рихард: Точно по-твоему: коротенькая и жалкая забава! А того господин звеньевой, конечно, не знает, что захваченные у врага эмблемы и военные знамена сохраняют еще с древних времен.

Мейнхард: Военное знамя? Ну и придумал!

Перепалка по поводу знамени Красных муравьев и знамен вообще продолжалась во дворе еще долго. Наконец, успокоившись, разговор снова принял деловой характер. Но единодушия они не достигли ни со второй, ни с третьей, ни даже с четвертой попытки.

— Ребята! — услыхал Волчья Лапа голос Хуго. — Ребята! Знаете, что мы сделаем со знаменем? Возьмем его в реликвии своего отряда! Отнесем его в штаб, честное слово! Пусть тогда другие видят!

Рихард: Это задумано на ясную голову.

Хуго: Честное слово!

Мейнхард: Парням было бы на что смотреть!

Хуго: Честное слово!

Мати: Парням?! Этим охламонам!

Хуго: Честное слово! Не-ет, как же?

Мати: Какое отношение имеет ваше звено к этому знамени? Разве звено его захватило?

Хуго: Но ведь мы все трое из одного звена. Честное слово!

Мати: А я не из звена. И уж я-то не собираюсь воевать за звено орлят!

Мейнхард: Послушай, Мати, опусти нос — дождь может залить ноздри.

Рихард: Знамя отнесем в штаб, ясно.

Хуго: Честное слово! Хорошая мысль.

Мейнхард: Я не оставлю знамя пылиться в шкафу. Я что-нибудь придумаю.

Рихард: Звено с осени не собиралось вместе.

Мейнхард: Созову. Завтра начну собирать парней.

Рихард: Чтобы созвать сбор, надо иметь причину.

Мейнхард: Причина найдется.

Хуго: Честное слово!

Рихард: У меня идея. Устроим игру в поиск.

Мейнхард: Блеск! Устроим!

Хуго: Честное слово?

Мейнхард: Вызовем другое звено. И знаете что? Выставим для поиска знамя!

Рихард: Это самое?

Мейнхард: Это самое! Лады! И пусть они со своей стороны тоже. И уговор будет на знамя. Как дважды два! Тьфу!

Рихард: На знамя? Значит, если мы захватим, останется нам?

Мейнхард: Останется нам. На правах знамени.

Хуго: Честное слово? А вдруг они завоюют наше?

Мейнхард: Балда! Не завоюют!

Хуго: Честное слово!

Мати: Слабоумные!

Рихард: Что?

Мати: Слабоумные, говорю! Дарите завоеванный нами флаг! Лучше уж церемония сожжения.

Мейнхард: Церемония! Смотри, чтобы я тебе тут же не устроил церемонию — врежу по шее!

Мати: Я участвую в делах, и имею право на слово.

Мейнхард: Сейчас тут сбор звена молодых орлят. Катись отсюда!

Мати: Все эти ваши молодые орлята — зола! На такую банду пробкоголовых мне даже плюнуть противно!

Мейнхард: Ах, начинаешь задирать нос!.. Ах, начинаешь задирать нос!.. Ах, начинаешь нос задирать! Ну как, заливает уже в нос дождь? Ну как, заливает уже в нос дождь? Ах, начинаешь нос задирать!

Судя по воплям и звукам возни, которые долго доносились до слуха Волчьей Лапы, у младшего сына констебля действительно не было оснований для особой любви к этим «патриотическим» драчунам. Но главное, что узнал Волчья Лапа — знамя было цело! И никакого обряда над ним не свершат!

Волчья Лапа сидел, притаившись, за поленницей до тех пор, пока вся компания не ушла со двора Мюльсов. Ничего существенного он больше не услышал.

Более детальных планов предстоящей игры компания во дворе у Мюльсов разрабатывать не стала. Но кое-что все-таки там обсудили. Так Волчья Лапа узнал, что игра будет проводиться в парке у руин замка. Холм и парк будут разделены между играющими пополам. Игрок противника, которого осалят на чужой территории, остается на этом месте в качестве пленника, до тех пор, пока своим не удастся его освободить, для чего кто-то из своих должен дотронуться до попавшего в плен рукой. Знамя должно быть видимо с расстояния в десять шагов, не должно находиться выше, чем в двух метрах от земли, и не дальше, чем в восьмистах метрах от границы, разделяющей территорию сторон.

В самой игре ничего нового не было. В таких играх Волчьей Лапе уже доводилось участвовать. Но услыхав, что два мальчика из звена Мейнхарда останутся в засаде у знамени и не должны отходить ни на шаг, он встревожился.

Новый дозорный пост Волчьей Лапы за сараем Мюльсов отнимал все его время. Кроме того, распаленные нервы не позволяли ему по-настоящему выспаться, и порой у него бывали еще более противные сновидения, чем у господина Маази во время одного уже известного послеобеденного отдыха.

— Это все от бесконечного шатания по округе! — сердилась мама, склоняясь ночью над постелью сына. Но, к счастью Волчьей Лапы, работа все никак не давала матери привести в исполнение угрозы об ограничении его свободы.

В отряде Красных муравьев Волчья Лапа бывал теперь лишь мимолетно. Он радовался вместе с ребятами, когда они кончили смолить крышу. Но против своей пятой доли заработка он возражал изо всех сил.

Пожалуй, впервые ребята увидели, как злится Рогатка.

После взрыва негодования Рогатки Волчья Лапа согласился принять крону и пять сентов. Крону он отдал матери, а пять сентов отложил, чтобы разыскать Луи и возвратить ему свой долг за мороженое.

— Волчья Лапа! — Красномураш доверчиво взял его за пуговицу блузы. — Конечно, правда, ты всегда — я не думаю ничего худого — был немного не таким, как все. Только… Ты на нас не сердишься?

— Почему ты так думаешь? — спросил Волчья Лапа. Тон, каким он задал свой вопрос, пожалуй, успокоил Красномураша больше, чем слова.

— Я думаю… — Он посмотрел в глаза Волчьей Лапе как-то по-мужски. — Забудем то, что было. Чепуха все! Главное, что… мы остались друзьями.

— Мы остались друзьями, — подтвердил Волчья Лапа полушепотом.

Они никогда еще не говорили между собой о таких вещах, к тому же столь серьезно и прямо. Поэтому обоим было теперь немного неловко, и каждый не находил слов, которые можно было бы произнести после сказанного. Они стояли лицом к лицу и смотрели вскользь мимо друг друга. Но было заметно, что Красномураша продолжает еще что-то беспокоить. Видимо, он не все высказал.

— Но вдруг ты что-то все-таки имеешь… против Раймонда?

Волчья Лапа отрицательно покачал головой.

Говорить больше было не о чем.

В тот же вечер Волчья Лапа узнал, какая половина парка досталась по жребию звену Мейнхарда и когда состоится игра.

 

12

Волчья Лапа вместе с Юло и Атсом приближался к территории, занимаемой звеном Мейнхарда, с внешней стороны участка.

Городской холм с расположенным на нем заброшенным парком, кажется, нравился и был хорошо известен каждому мальчишке в городе. Не было лучше места для игр и забав. Наверху руины с их пещерами и обвалившимися ходами, внизу, в бывшем крепостном рву, пруды с аиром, камышом и рогозой. Вокруг холмики и выемки — остатки валов, вековые липы, дубы и клены, между ними большие густые кустарники, а местами даже непроходимые заросли.

Накануне игры Волчья Лапа исходил тут все заново. Он пытался разгадать, куда звено Мейнхарда сможет спрятать знамя. Таких мест было много. Слишком много.

Выклики, смех и шум впереди вдруг прекратились. Игра началась.

Атс и Юло оглядывались немного испуганно. Может быть, в душе они теперь сожалели о своем легкомысленном решении. Но как бы там ни было, они старались этого не показать. Лишь одних малышей Кеза и посвятил Волчья Лапа в то, что задумал. Было ли это самым разумным? Этого Волчья Лапа и сам сейчас не знал. Лишь одно было ему ясно: он потерял знамя, он должен его вернуть. Должен!

Они крались, словно тени, от одного куста к другому. Они держались за кустами, и никто не смел их видеть. По крайней мере Волчью Лапу.

Неожиданно впереди раздался окрик и затем послышался гвалт. Малыши Кеза вздрогнули и, словно по приказу, посмотрели в глаза Волчьей Лапе. Он улыбнулся им тревожно, его всего обдало волной жара. Но эти крики были ему на пользу. Прежде всего, стало ясно, откуда следует держаться подальше. И еще они означали, что на территории звена Мейнхарда задержан первый пленник.

— Ребята, срочно начинайте собирать цветы! — подал он шепотом совет Юло и Атсу. — И внимательно смотрите по сторонам.

Сбор цветов Атсом и Юло входил в план операции Волчьей Лапы. Малыши стали усердно рвать лиловые колокольчики и смолки с клейкими стеблями.

Снова послышались восклицания и галдеж. На сей раз издалека, видимо, с территории другого звена.

По мнению Волчьей Лапы, он с малышами приблизился с внутренней стороны территории звена Мейнхарда к границе, разделявшей «земли» играющих звеньев. Где-то здесь должно быть спрятано знамя. Весь приграничный район следовало обстоятельно прочесать.

— Ну? Не сдрейфите? — шепотом спросил Волчья Лапа малышей.

— Не сдрейфим! — похвалился Юло, хотя у самого глаза скакали по сторонам, словно испуганные воробышки. Атс важно затряс головой.

— Тогда — приступим! — решил Волчья Лапа. — Все помните, как надо? Главное — не теряйте присутствия духа!

План Волчьей Лапы был прост, но продуман. Не вызывало сомнений, что знамя будет спрятано как можно дальше от границы, разделяющей «земли», чтобы противнику было труднее унести знамя через чужую территорию к себе. И если знамя охраняет такой мощный дозор, как двое часовых, то уж все остальные держатся возле разделяющей «земли» границы. Игра и происходит главным образом вблизи этой границы. Одни подстерегают тут противника, а противник, в свою очередь, пытается проникнуть на чужую территорию, чтобы отыскать там знамя и захватить его. Конечно, тут возможны любые неожиданности, но против них помогает только одно — надо смотреть в оба и держать ушки на макушке.

Задача Юло и Атса была не из сложных. Им следовало двигаться внутри территории звена Мейнхарда вдоль наиболее удаленной от противника границы, выходящей к ничейной земле, собирать цветы и делать все, что вздумается. Они обязательно должны смеяться и веселиться, только не слишком громко. И не может быть, чтобы охрана знамени — если они окажутся вблизи места, где оно спрятано, — не погнала бы их оттуда. Но тем самым охрана обнаружит себя и выдаст место, где находится знамя, а Волчьей Лапе только того и надо было.

Притаившись в кустах, Волчья Лапа сидел тихо, как мышь. Юло и Атс сорвали там-сям несколько цветков и стали гоняться друг за другом. Они бросали один в другого цветами и хихикали, как ненормальные. Они играли свою роль лучше, чем Волчья Лапа мог надеяться. Вокруг было тихо, и малыши двинулись дальше. Именно таким и было их задание.

Чуть погодя, весь превратившись в огромный глаз и огромное ухо, Волчья Лапа, как змея, переполз вперед в другие кусты.

Едва Волчья Лапа успел спрятаться в новых кустах, как у внутренней границы снова поднялся шум. Можно было предположить, что там выследили целую группу. Это было плохо. Но еще хуже было то, что малыши Кеза, которым сейчас следовало залезть в кусты, стояли посреди голой полянки, словно два мережных шеста, и, раскрыв рот, прислушивались к шуму.

Однако все обошлось. Гвалт вскоре утих и на долгое время наступила тишина. Малышам Кеза снова вспомнились их обязанности, и Волчья Лапа, зажав рот рукавом блузы, облегченно вздохнул. И пополз дальше. От дерева к дереву, от куста к кусту. Со стороны временами доносились оклики и галдеж, но здесь по-прежнему царила тишина, нарушаемая лишь смехом и веселой болтовней малышей Кеза.

Эта тишина вызывала теперь у Волчьей Лапы большую тревогу, чем крики и галдеж, раздававшиеся в отдалении. Двигаясь тайком за малышами Кеза, он обследовал уже довольно большой участок территории звена Мейнхарда, однако не только не увидел знамени, но не обнаружил даже малейших признаков его охраны. Неужели он просчитался? Или охрана знамени разгадала его военную хитрость? Неужели действительно его план так просто потерпит провал?

Чем дальше переползал Волчья Лапа, тем больше впадал он в уныние. Где-то здесь, совсем близко, территория звена Мейнхарда граничила с ничейной землей, по которой мог беспрепятственно передвигаться каждый участник игры. Обычно играющие никогда не рискуют прятать свое знамя в непосредственной близости от границы.

В чем-то, должно быть, Волчья Лапа допустил ошибку.

«Надо попытаться снова прочесать все, но дальше в глубь территории!» — озабоченно решил он. Это было гораздо труднее и опаснее.

Малыши Кеза, казалось, больше ни о чем не беспокоились. Они уже освоились с ситуацией и теперь шалили просто от веселого настроения. И двигались все дальше и дальше.

Окликнуть их? Или подняться и привести обратно за руку? Волчья Лапа не решился ни на то, ни на другое.

— Эй, вы, там! — неожиданно послышался впереди приглушенный оклик.

Волчью Лапу бросило в жар. Малыши Кеза ушли слишком далеко вперед. Волчья Лапа потерял их из виду, но он был словно парализован и боялся пошевелиться.

Кто-то из малышей что-то ответил. Волчья Лапа не разобрал слов.

Следовало взять себя в руки. Требовалось хладнокровие. И надо было ползти дальше.

— Уматывайте отсюда! — потребовали у малышей вполголоса.

— Но мы тут играем! — раздался голос Юло. — И собираем цветы.

— Играйте где-нибудь в другом месте. Тут нельзя!

— А мама сказала, что можно!

Они были отважны. Сверх ожидания отважны.

Волчья Лапа успел подползти поближе. Теперь он уже видел малышей Кеза. Они стояли рядом и глядели в один из кустов.

— Уматывайте, уматывайте отсюда! — нетерпеливо потребовал голос из кустов. — А то я вас заберу в плен.

— За что? — возразил Юло в свою очередь.

— А может, вы лазутчики? Вражеские шпионы? Вот за что!

Теперь Волчья Лапа уже знал, из какого куста раздавался голос.

— Да гони ты их прочь! Что ты так долго торгуешься!

Сердце Волчьей Лапы яростно заколотилось. Другой голос раздался совсем близко, сверху, с дерева. Глянув быстро вверх, Волчья Лапа увидал загорелые икры и синие штаны сидящего на дереве мальчишки.

Если бы часовой на дереве не следил только за малышами, он давно бы уже мог заметить Волчью Лапу. Но он даже сейчас не видел его.

Волчья Лапа теперь почти слился со спасительной землей и кустами.

— А почему ты на дереве? — спросил у часового Атс.

— Проваливайте! Живо! — набросился часовой с дерева. — Антс, выйди и шугани этих карапузов как следует!

— А это там ваш флаг? — крикнул Юло и указал рукой снизу на разросшуюся кривую черемуху, тем самым лишь подтвердив догадку Волчьей Лапы. По расположению сторожевых постов он уже сообразил, что знамя должно находиться именно на черемухе.

Из куста теперь действительно вылез мальчишка, названный Антсом. Рыжеволосый верзила, судя по всем признакам, ленивый и добродушный.

— Ну, цыплята! — Он по-стариковски растопырил руки. — Живо уматывайте отсюда!

«Цыплята» переигрывали свою роль. Они крутились, как две карусели, вокруг рыжеволосого, и тот в великой растерянности не знал, что делать. Часовой, сидевший на дереве, спрыгнул на землю. Это был худощавый смуглый парнишка, по сравнению с рыжеволосым сделанный как бы совсем из другого материала. Без долгих разговоров он выломал в ближайшем кусте подходящий прут.

— Ну! — потребовал он.

Малыши Кеза отступили. Но не убежали. Смуглый парнишка, размахивая хлыстом, бросился за ними.

Волчья Лапа увидел спины обоих сторожей и пятки убегавших малышей Кеза. Он еще не успел ничего придумать, как уже был на ногах. Словно вытолкнутый пружиной, он бросился к черемухе и спрятался за ней.

«Схватить знамя и удрать!» — мелькнуло у него в голове. В поисках знамени он шарил взглядом по веткам, но не находил. Может быть, выскочить из-за дерева? Может, повезет? А если не повезет? Мгновенно он перебрал в уме несколько возможностей и, как ящерица, шмыгнул в кусты под черемухой. Здесь валялись и сухие ветки, поэтому следовало соблюдать особую осторожность. Он попал коленом на какой-то корень, который больно врезался в кожу. Но Волчья Лапа терпел, не осмеливаясь пошевелиться: совсем рядом с ним остановился один из сторожей знамени — сквозь листву были видны его икры.

— Шуты гороховые! — возмущался парнишка вполголоса. Затем ноги отошли от черемухи и от Волчьей Лапы.

Судя по шелесту веток слева от себя, Волчья Лапа решил, что рыжеволосый снова спрятался в свой куст. Так оно и было. Но несмотря на это, Волчья Лапа все еще не осмеливался пошевелиться.

Тяжело дыша, кто-то бежал сюда. Волчья Лапа увидал мельком между веток Хуго.

— Что тут случилось? — спросил перепуганный Хуго.

— Какие-то маленькие озорники! — пожаловался смуглый парнишка. Его голос доносился уже сверху. — Как там у вас?

— Сильно́, честное слово! — тяжело дышал Хуго. — Четырех человек мы осалили. Наших задержано двое, троих мы снова освободили. Рикс и Мейни отправились вдвоем вынюхивать их знамя. Жуткая буча, честное слово. Следите тут изо всех сил, я пошел! — И все еще не отдышавшись, он исчез.

Шло время.

— Интересно, как там теперь? — раздалось из куста.

— Помалкивай! И сторожи! — ответили с дерева.

Корень под коленом у Волчьей Лапы жег, как раскаленное железо. Рука и вторая нога онемели. Волчья Лапа сжал зубы и попытался изменить позу. Сантиметр за сантиметром. Стало чуть легче, но было еще достаточно худо.

От постоянного поглядывания вверх шея окостенела. Но знамя он обнаружил. Против ожидания, оно было с другой стороны. Со стороны ничейной земли. Конечно, это было тонко задумано, но риск казался слишком велик.

Волчья Лапа обдумывал план дальнейших действий. Сидеть в кусте прямо под знаменем было большой удачей. Но такое положение имело и свои недостатки. Возможность действовать была крайне ограниченной. Слишком многое зависело от случая. А две пары глаз неотступно сторожили место, где спрятано знамя. Волчья Лапа был уже далеко не в восторге от своей излишней смелости.

Выбирая место для знамени, Мейнхард, как уже сказано, смело рисковал. Очень смело. Трудно предугадать, чем все это кончилось бы для него. Во всяком случае, противник приблизился к знамени именно со стороны ничейной земли. Разведчиков было двое. Заметили ли они знамя, этого Волчья Лапа так и не узнал. Он сначала вообще ничего не видел и не понимал. Только слышал, как рыжеволосый с треском высочил из куста. Смуглый парнишка тоже шумно спрыгнул с дерева. Затем началась борьба.

Волчья Лапа весь напрягся, как пружина.

Защитники знамени сражались как львы. Обоих вражеских лазутчиков в конце концов осилили тут же, совсем близко от знамени. Но трудно описать выражение лиц этих доблестных парней — защитников знамени, когда у них наконец появилась возможность взглянуть на черемуху…

Знамени на черемухе больше не было.

 

13

Над бастионом крепости вновь развевался флаг. Потрепанный, застиранный и вылинявший трехцветный лоскут, привезенный каким-то моряком из города, в котором русский царь Петр Великий когда-то учился строить корабли.

Дул свежий ветер, и флаг парил и взметывался, как чайка.

Под флагом на бастионе сидел Волчья Лапа и болтал ногами. А остальные Красные муравьи были заняты установкой какого-то столба.

Тут-то и подошел к ним нерешительно парнишка с задумчиво-озабоченным лицом и цыпками на ногах.

— Здравствуйте! — сказал он.

Они разглядывали его молча.

— Ты кто, парень? — спросил атаман Красномураш.

— Неужели не узнаете? — парнишка поднял глаза. — Я — Луи!

— Луи? У нас тут был один Луи, но он оказался подлецом, и мы его расстреляли.

Луи снова опустил глаза. Затем сказал:

— Тот Луи… он умер.

— Ну что же! — Атаман протянул ему вырезанную из подходящей ольхи рогатку. — Тогда держи!

Они работали молча.

— Ребята, Красные муравьи! — воскликнул Луи. — Я встретил вчера госпожу Кеза.

— Как она поживает?

— Хорошо. Она спросила, как мы поживаем?

— И что ты сказал?

— Я сказал, что… тоже хорошо.

Это был тяжелый столб, и с ним пришлось повозиться.

— Госпожа Кеза сказала, что господин Маази шлет нам привет, — продолжал Луи. — Она встретила его на рынке. И еще она сказала, что господин Маази приглашает нас поработать у него в саду.

— Ладно, — согласился атаман. — Если он будет платить нам по справедливости, мы можем пойти.

— Ребята! — крикнул Волчья Лапа сверху. — Сюда идут чужие!

То были Рихард Мюльс и сын констебля Мейнхард.

— О-ла-ла! — Мейнхард помахал рукой. — Мы пришли с миром!

Они подошли и оперлись спинами о крепостную стену. О ту самую стену, к которой всего несколько дней назад приделывали укрытие, чтобы пробить в ней брешь.

— Устраиваете волейбольную площадку? — заметил Рихард.

— Да, — подтвердил атаман. — С войнами покончено.

— Так, стало быть, вы живете…

— Так и живем…

Возникла пауза.

— Честно говоря, — Рогатка почесал икру, — у нас тут где-то есть одна лишняя мортира!

— Да? — оживился Рихард. — По-моему, это довольно удачная модель, только кое в чем требует небольшой доработки.

— Что верно, то верно, — согласился атаман. — Пойди, Раймонд, покажи им, где она.

Раймонд и Рихард ушли. Мейнхард по-прежнему опирался о стену. Словно над чем-то задумался.

— Ну, — спросил он, — а как поживают эти мальцы, что живут в доме госпожи Сикк?

— Да так… — ответил Рогатка неопределенно и пожал плечами.

— Раньше они ходили собирать шишки за садом господина Маази, а теперь их там что-то не видно.

— Да ведь шишки не только в этом ельнике водятся, — заметил Красномураш.

— Так-то оно так, но там они самые крупные. Не мешало бы сказать им об этом, они ведь шишками топят.

Пожалуй, обсуждать тут было нечего.

— Интересно, старик Маази все еще требует с них этот долг? — вспомнил Мейнхард.

— Какой долг? — удивился Красномураш.

— Они вроде бы лазили к нему в сад?!

— А-а-а! С этим они давно в расчете.

Мейнхард стал насвистывать себе под нос какую-то песенку. Он отошел от стены, сунул руки в карманы и — слегка ссутулившись и сгорбившись — прошелся немного. Затем снова оперся спиной о стену.

— Чепуха! — Он вскинул голову. — Я могу выпросить у констебля эти семь крон. А?

— Семь крон? Немалые деньги! — произнес Красномураш. — И что ты с ними сделаешь?

— Болтают такую чушь, будто я затащил этих мальцов туда в сад!

— Ха! Свидетелей-то нет! — напомнил Красномураш. — А то, что говорят сами мальцы, в счет не идет!

— Верно! — согласился Мейнхард и плюнул. Затем он снова отошел от стены.

— Ерунда! Все равно выпрошу! Не такое уж это трудное дело!

— Не стоит! — сказал Волчья Лапа сверху.

— Думаешь, не возьмет? Ха!

— Конечно, не возьмет, — сказал Волчья Лапа очень серьезно.

Воцарилось молчание.

— Да я бы и не пошел предлагать!.. — попытался отшутиться Мейнхард. — Просто так болтал!

Ему не ответили.

Вернулся Рихард.

Он был парень догадливый.

— Пойдем, — сказал он Мейнхарду.

И они отправились восвояси. Волчья Лапа, держа древко, смотрел им вслед.

В кустах Мейнхард обернулся.

— О-ла-ла! — Он помахал рукой.

Ему виден был Волчья Лапа, стоящий на бастионе.

Над головой Волчьей Лапы развевалось знамя.

И Мейнхард не получил ответа на свой прощальный жест.

 

Еще от автора

Волчью Лапу я снова встретил два года спустя. Это было в 1940 году. Тогда на шее Волчьей Лапы уже красовался пионерский галстук. И он носил его как знамя, за которое он так храбро сражался.

Теперь, когда я встречаю девочек и мальчиков в пионерских галстуках, мне вспоминается этот парнишка — Волчья Лапа. И я хотел бы, чтобы вы, пионеры, служили своему пионерскому галстуку с такой же великой любовью, самоотверженностью и отвагой, как Волчья Лапа — своему знамени.

Таллин, 8 сентября 1963 г.