Волчья Лапа, обхватив руками голову, с набухшими от слез веками, все еще сидел, скрючившись, в углу крепости. Он словно бы и не замечал товарищей, молча смотревших на него.
— Та-ак… — сказал наконец атаман Красномураш. Они осмотрели все — защитные маты у стен крепости, продырявленные валы, разрытый потайной ход. Безмолвные свидетельства борьбы.
Будто и не о чем было спрашивать. Да и охоты не было. Они стояли-сидели в разгромленной крепости и не знали, с чего начать и что делать. То, что произошло здесь, казалось нелепым и неправдоподобным. К этому требовалось еще привыкнуть. Так обычно случается с людьми, которых постигает неожиданный удар судьбы.
Но разве же все это было каким-то ударом? Разве не было все это по большей части игрой, такой же игрой в войну, в какую они играли не раз, может быть, только чуть более затяжной, более интересной и захватывающей, чем раньше. А в прежних играх всегда были победители и побежденные. Побеждали более сообразительные и сильные, это было естественно и ясно. Потому что так и должно быть, ради этого и велась игра.
Конечно, теперь, когда они назывались Красными муравьями, они организовали отряд. Но и этот отряд прежде всего был игрой. Новой, еще неиспробованной игрой. По правилам, теперь игра была окончена. Завтра они, наверно, будут действовать заодно с сегодняшними противниками, бок о бок. И того, что было, словно бы и не было. Или начнут какую-нибудь другую, новую игру.
Правила останутся неизменными — побеждает более ловкий и смелый, а зла не держат и не делают упреков.
Было все это так? Или не совсем так? Была ли на сей раз только игра ради игры? Едва ли кто-нибудь из них сумел бы сейчас ответить на подобные вопросы. Но в той или иной мере мысли всех были заняты этим.
— Ничего! — хлопнул себя по колену ладонью Рогатка. — Крепость возведем заново. Полностью, как ни в чем не бывало!
— Плевать нам на этот флаг! — оживился Раймонд. — Обзаведемся новым. Еще получше!
— Неужели тебе не стыдно! — Волчья Лапа впервые поднял свое заплаканное лицо. — Так говорить о нашем знамени!
— Да, знамя — не носовой платок, — хмуро согласился атаман. — За честь знамени шли даже на смерть.
Это были верные и тяжкие слова. Замечание атамана придало ходу мыслей мальчишек, до сих пор колеблющемуся и неопределенному, верное направление. Иллюзия нереальности развеялась и сменилась гнетущим чувством уныния. Беда казалась им, пожалуй, более суровой, чем была на самом деле. И проступок виновника бо́льшим.
— Если бы тут было двое часовых, крепость, пожалуй, удалось бы отстоять…
Это прозвучало как обвинение.
— Что-то не верится, — встал на защиту Волчьей Лапы Рогатка.
— Но второй часовой смог бы вовремя вызвать подмогу!
В этом атаман, пожалуй, был прав.
— Не знаю… — с сомнением начал Красномураш. Но как атаман, он должен был все знать. И поэтому сказал: — Я думаю, если бы на месте Волчьей Лапы в крепости остался кто-нибудь другой, всего бы этого не случилось.
Больно доставалось Волчьей Лапе и от своих.
— Да… надо устроить суд. Я считаю, так будет по закону. Или кто думает иначе?
Суд! Сейчас это слово обрело новое звучание. Оно звучало мрачно, величественно, возвышенно. Суд! Это слово как бы облагораживало все, придавало всему новое обличие и смысл. Суд!
— Говори, Волчья Лапа! — потребовал атаман.
Волчья Лапа поднял глаза, но тут же еще больше ссутулился и снова закрыл лицо руками.
— Если бы ты не прогнал Луи, он дежурил бы с тобой в крепости. И все могло бы выйти иначе. А сегодня он наткнулся на констеблевых лишь тогда, когда они уже возвращались отсюда. Он-то и прибежал к нам с сообщением.
Луи сидел на высоком бастионе, свесив ноги и положив руки между колен, и смотрел на ребят внизу каким-то странным взглядом святоши.
— Я думаю, тебе достаточно говорилось, что одного человека для защиты крепости мало. Но ты упрямился. Ни слова не сказал нам обо всем. Есть у тебя, что возразить?
Волчья Лапа неподвижно сидел на корточках в своем углу.
— Сейчас ты даже не слушаешь! — ворчал атаман. — Ты все время был упрямым, но теперь это тебе даром не пройдет. И не надейся, что на нас подействует, как ты теперь прикидываешься шестилетним.
— Никем я не прикидываюсь, и я виноват, — произнес Волчья Лапа, не поднимая головы. — Но я жду.
— Чего?
— Чтобы поступили честно.
Более странного заявления в положении Волчьей Лапы сделать было, пожалуй, невозможно.
— Кто же, по-твоему, нечестен? — возмутился атаман. — Я, что ли, нечестен?
— О тебе я не говорю.
— О ком же?
— Тот сам об этом знает. Потому что я не был один. Был еще кто-то из наших. С самого начала.
— Ты несешь чушь! — только и смог сказать атаман.
— Действительно! — покачал головой Рогатка.
Луи по-прежнему сидел на бастионе, но беззаботно болтать ногами прекратил. Луи упрямо смотрел поверх голов, и лицо его, казалось, еще более посмуглело.
И Волчья Лапа тоже не шевелился.
— Ну черт! — разъярился Красномураш.
— Все-таки! — воскликнул Раймонд. — Он прав. Это, наверное, были мальчишки Кеза. Юло и Атс! Славная история, право!
Впервые после сражения в крепости раздался громкий, хотя и нервный смех.
— Ладно, пусть! — Волчья Лапа встал. — Я виноват, и вы назначьте мне наказание. Но ты, Луи, — он глянул сверкающими глазами на бастион, — ты — трус! Или ты можешь мне возразить?
Луи не возражал. Он смотрел себе на ноги и молчал.
— Так вот как… — протянул атаман горько. — Вот как, стало быть… Слезай с бастиона, Луи!
Луи исполнил, что от него потребовали, и остался стоять рядом с Раймондом и Рогаткой. Но они отошли от него в сторону. Красномураш изучающе смотрел в глаза обвиняемому: Луи не выдержал его взгляда. Он стоял понурившись и уголки его губ вздрагивали.
— Полевой суд из трех человек, — вынес решение атаман. — Виновные пусть выйдут и подождут, пока их не вызовут.
Обвиняемые молча вышли — Волчья Лапа первый, Луи следом за ним. В кустах Волчья Лапа остановился. Он издал долгий вздох и рассеяно принялся мять ветки крушины. Луи у него за спиной кашлянул. Он, казалось, не услышал. Луи снова кашлянул. Затем спросил грубо:
— А где ты меня видел?
Волчья Лапа оставил вопрос без ответа.
— Ты, может быть, думаешь, что я струсил? — горячился Луи. — Нет, парень, уж я-то не растерялся!
Молчание Волчьей Лапы было для Луи страшно оскорбительным. Злыми глазами Луи колол спину Волчьей Лапы.
— Я не сдрейфил! — объявил он озлобленно. — Я видел все с самого начала. Один раз я даже стоял так близко позади Мати, что мог врезать ему по шее. Я уже думал, что приду тебе на помощь или позову ребят. Но потом посмотрел, как ты там психовал, и у меня родилась другая идея. Потому что ты гордый, Волчья Лапа, слишком гордый и самоуверенный, и считаешь, что ты всегда прав. И хочешь быть лучше других. Вот тут-то мне и пришла мысль, что так тебе и надо. Будь еще после этого гордым! Именно поэтому, Волчья Лапа, я и не пришел тебе на помощь.
— Тогда ты негодяй! — с отвращением сказал Волчья Лапа, оборачиваясь. — Негодяй и подлец!
— Ага — теперь тебя проняло! — хрипло произнес Луи.
Это были те же самые слова, которые злорадно сказал Волчьей Лапе во время боя констеблев Мати. Но в устах Луи они прозвучали во сто крат горше и сразу же вызвали в глазах слезы. — Теперь ты ругаешь меня? Ругай! Ругай! Но задирать нос, ты, сопляк, больше не будешь!
— Замолчи наконец! — крикнул Волчья Лапа со слезами в голосе и отошел от Луи подальше. Тот усмехнулся ему вслед, но тут же помрачнел и вздохнул.
Их позвали.
Красномураш, Раймонд и Рогатка ждали их в крепости. У всех троих были одинаково озабоченные, сосредоточенные лица. Они не спешили со своим приговором. Глядя на обвиняемых, они как бы еще взвешивали.
Луи взирал на трех судей исподлобья и нервно усмехался в полрта. Волчья Лапа стоял, вытянув руки по швам, но понурившись.
— Встать! — скомандовал Красномураш, хотя все и без того стояли. — Объявляю приговор полевого суда.
Бумаги с приговором не было. Красномураш произносил его просто наизусть. Сначала вполголоса и подыскивая слова, но обретая уверенность, громко и вдохновенно.
— Приговор полевого суда Красных муравьев… по делу… Красных муравьев Волчьей Лапы и Луи.
Параграф первый.
Член отряда Красных муравьев Волчья Лапа во время своего дозора позволил противнику захватить флаг Красных муравьев… потому что он не защищал его как полагается, поскольку не оставил себе в крепости подчаска, а ведь тот мог бы отнести своим сообщение об атаке противника, но Волчья Лапа хотел отличиться и не думал о знамени. Поэтому Волчья Лапа приговаривается к смерти, и его следует расстрелять у крепостной стены из рогатки с шести шагов. Стрелять следует хорошими сосновыми шишками и целиться в грудь, и стрелять так, чтобы было достаточно больно, но не слишком. И если в него попадут и он упадает, значит, убит. И это пусть будет уроком, что знамя — не носовой платок, ибо знамя надо защищать не щадя своей жизни.
Параграф второй.
Красный муравей Луи приговаривается к смерти таким же образом, потому что он не пришел на помощь Волчьей Лапе, хотя и знал, что Волчья Лапа один против врагов и в беде. И своим он пришел сообщить лишь тогда, когда все было кончено, и это дело следовало бы еще расследовать, только это больше не имеет смысла, потому что Луи уже трус, что является самым большим позором. А от труса нельзя требовать, чтобы он соблюдал закон отряда, который гласит, что Красные муравьи держатся вместе, как муравьи, всегда и несмотря ни на что.
Параграф третий.
Приговор полевого суда Красных муравьев следует немедленно привести в исполнение. Расстрелянные Красные муравьи — больше не Красные муравьи, потому что они изгоняются из отряда. Никакого помилования не будет.
Параграф четвертый.
Расстреливающий определяется жребием.
Это все.
Приговоренные к смерти смотрели в землю. Лицо у Волчьей Лапы было бледное, веки покраснели. Луи кусал губы, пока не сказал:
— Я виноват, но я не трус.
Смертельно серьезные Красные муравьи не ответили ему. Они конались на запасном древке.
— Я не трус! — упрямствовал Луи.
Жребий определил в стрелки Раймонда.
— Приговоренные к смертной казни — к стене! — скомандовал атаман.
— Я не трус! — гневно утверждал Луи.
Красномураш отмерил предусмотренные приговором шесть шагов.
Вооружившись рогаткой и шишками, Раймонд занял свое место.
— Смирно! — скомандовал атаман.
— Ха! — воскликнул Луи победно. — А как же будет с крышей? Я ведь тоже в доле!
— Был, Луи! А больше не в доле! — ответил Рогатка.
— Известное дело! Теперь расстреляете и выгоните из отряда.
— Раймонд, труса расстреляй первым! — с презрением приказал атаман.
— Я же говорю, что я не трус, — гневался Луи. — Это была месть, а вовсе не трусость.
— Стой смирно, Луи, трус и торговец! — сурово потребовал атаман. — Стой смирно и молчи в последнюю минуту. Огонь!
Раймонд поднял рогатку. Он не был сентиментальным, этот Раймонд, но он все еще находился под впечатлением возвышенной суровости судопроизводства. Может быть, во время этого необыкновенного и неумелого судопроизводства он впервые ощутил великий смысл человеческой жизни — нечто большее, чем сытый желудок и охота за сентами. И почему-то Раймонд вдруг почувствовал, что до сих пор он жил как-то легко и слепо и вообще бессмысленно, и даже, может быть, неверно. Потому что разве мало он отрекался от себя за бутерброды, которыми угощал его Луи, или за тарелку супа, съеденную в кухне у Луи?! Разве все это мало мучило его в последнее время! Но тяжкие и неопределенные мысли обрели теперь вдруг в душе четкие и ясные контуры, и глухой голос Луи, стоящего у стены, вызвал неожиданный взрыв ненависти к нему.
Раймонд поднял рогатку. Он целился хладнокровно, медленно сдвигая рогатку вверх-вниз, правее, левее… Он натянул резинки и увидел через развилку рогатки испуганные глаза Луи и искривленное лицо. Это лицо и пугливая ссутулившаяся фигура еще больше обозлили Раймонда. Он сжал зубы и натянул резинки насколько смог.
Луи вскрикнул душераздирающе и схватился за грудь двумя руками. Он подпрыгивал от боли, пока не вспомнил правила расстрела. И трагически закинув руки на голову, он бросился на землю.
— Раймонд! — предупредил атаман. — В приговоре сказано, как расстреливать! Огонь по Волчьей Лапе!
Раймонд помнил слова приговора: чтобы было достаточно больно, но не слишком! Сейчас он — слыша сдавленные всхлипывания Луи — немного сожалел о своей вспыльчивости. Но он был справедлив, и чувство справедливости не позволяло ему делать различие, если обоим вынесен одинаковый приговор. Он лишь уберег Волчью Лапу от долгого издевательского прицеливания.
Волчья Лапа вздрогнул, но не подал голоса. И продолжал стоять.
Красные муравьи ждали.
— Падай на землю, Волчья Лапа! — поучал Рогатка. — Тогда ты убит.
Волчья Лапа не шевелился.
Раймонд вопросительно смотрел атаману в лицо. Тот был растерян и в свою очередь уставился на Волчью Лапу.
— Бросайся на землю! — сказал наконец Красномураш. — Ты же понял, как было сказано?
Волчья Лапа стоял и молчал.
— Придется… стрелять снова, — решил атаман. Он подождал, пока Раймонд зарядил рогатку, и подал команду: — Огонь!
Волчья Лапа поднял руку к «простреленной» груди. Но не упал.
Раймонд растерянно покусал губу, но зарядил рогатку в третий раз. Он смотрел в глаза Волчьей Лапе. Они были мокрые и не отвечали на его взгляд. Они глядели далеко поверх голов — большие серо-зеленые глаза на бледном лице со следами слез и плотно сжатыми губами.
— Огонь!
После пятого выстрела Волчья Лапа всхлипнул. Его губы искривила плаксивая гримаса, но он все не падал.
У Раймонда защипало в горле.
«Это больше не игра», — понял он.
— Огонь! — крикнул Красномураш странным, высоким и ломающимся голосом.
Раймонд целился, и рука его дрожала. «Слабые нервы!» — укоряла мысль где-то в подсознании. «Слабые нервы! Слабые нервы!» Разозленный и огорченный, Раймонд натянул резинки так сильно, как только мог.
Рогатка сгорбился, словно стреляли в него. Волчья Лапа всхлипнул и подавленно вздохнул. У Рогатки задрожали губы. Он отвернулся от остальных и протяжно шмыгнул носом.
— Волчья Лапа! — голос атамана звучал обрывисто и хрипло. — После того как ты так стоял!.. Теперь было бы… я думаю… не стыдно даже Мстителю… было бы не стыдно упасть на землю!
— Волчья Лапа… Если он не сумел уберечь свое знамя… — всхлипывал Волчья Лапа. — Умереть он сумеет!
Его грудь вздымалась и опускалась. На лбу его жемчужинами выступили капли пота, бледное лицо искривила гримаса боли, но она не смогла скрыть гордости, гнева, отчаяния на этом лице.
— Но это не по правилам, Волчья Лапа! — взывал атаман.
Разве правила были здесь еще действительны? Разве это все еще была игра?
— Ты ведь знаешь?! Ты должен упасть замертво! Поверь, Волчья Лапа!
Отчаянные глаза Волчьей Лапы глядели далеко поверх голов.
— Ладно, пусть! — атаман вздохнул с каким-то слепым гневом. — В седьмой раз по Волчьей Лапе — огонь!
Волчья Лапа споткнулся. Он растер слезы кулаками по лицу и оперся спиной о крепостную стену. Стоять так было удобнее и надежнее.
— Огонь!
И вдруг Раймонд с отвращением посмотрел на оружие у себя в руках. В неожиданном порыве гнева он швырнул рогатку далеко в кусты. Глядя в землю и расслабленно свесив руки, он сошел со своего места и устало сел у ног Волчьей Лапы.
— Да, — пробормотал атаман и посмотрел рассеянным взором вокруг. — Да… — Но тут, словно проснувшись, крикнул уверенно и громко:
— Отряд, стройся! Стань в строй! — Он указал Волчьей Лапе место рядом с собой. — В строй, Красный муравей Волчья Лапа!
Волчья Лапа, пошатываясь, занял место в строю.
Они стояли, и никто не мог ничего сказать.
— Да… — сказал наконец атаман. — Пойдем, что ли. На работу… или просто так побродим…
И они зашагали — тяжело, неторопливо, погруженные в свои раздумья. Широко раскрыв глаза, смотрел им вслед расстрелянный Луи. Затем он вскочил и окликнул их.
Отряд остановился. Они поглядели назад и — зашагали дальше. А мальчишка, который еще полчаса назад был Красным муравьем, упал ничком и уткнулся лицом в истоптанную землю.
Он плакал громко и вздрагивал всем телом.
