Шли месяцы, годы. Жизнь на кладбище почти не менялась. Разве что покойников прибавилось. Дядя Саша держал бомжей в ежовых рукавицах: за малейшую провинность или непослушание – будь то пьянство или сокрытие милостыни, нарушитель тут же получал увесистых тумаков от помощника вожака Гунявого, а особо проштрафившихся Папа потчевал увесистой клюкой, с которой не расставался ни днем, ни ночью. В случае повторного, как говорили бродяги, «косяка» виновный изгонялся из шайки.

По-прежнему, львиную долю доходов дяде Саше приносили Оксана и Славка. Возле церкви их уже хорошо знали, и идущие на службу прихожане охотно подавали им деньги. Гунявый бесцеремонно освобождал от других нищих лучшее место убогому дуэту и следил, чтобы его подопечных никто не обижал. Доставалось, порой, и праздным любопытствующим.

– Деточки, а у вас есть-то хоть где жить? – спрашивала какая-нибудь сердобольная старушка, обращаясь к Славке с Оксаной.

– Иди, бабка, своей дорогой, – перед прихожанкой, словно из-под земли, возникал Гунявый.

– Да Бог с вами, мужчина! – изумлялась бабушка. – Я ведь только спросить хотела.

– Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, – Гунявый, мрачнея лицом, надвигался на спешно крестящуюся старушку. – А вы поменьше языком мелите, – он поворачивался к Славке с Оксаной.

– Мы и слова не сказали, – оправдывалась девочка.

– Вот и не говорите! – рявкал Гунявый, свирепо вращая глазами.

Однако дядя Саша был добр к подросткам. Неправдоподобно даже добр, что вызывало у Славки некоторые сомнения.

– Надежда вы моя и опора, – говорил вожак, попыхивая трубкой и подсаживаясь поближе к Оксане. Глаза его при этом теплились и загадочно поблескивали. – Красавица подрастает, – ворковал Папа, пытаясь приобнять девочку. – Надо с этим что-то делать, – вполголоса бубнил он, выбивая трубку о колено.

В такие минуты Славка сердито смотрел на дядю Сашу, – вроде как ревновал, – догадываясь, что вожак имеет ввиду. Прав Славка был лишь отчасти: то, что задумал дядя Саша, можно было увидеть только в страшном сне.

Славка морщился то ли от едкого дыма, то ли от услышанных слов, брал Оксану за руку и отводил подальше от сборища нищих. Гунявый долго и пристально смотрел вслед подросткам и чему-то ухмылялся. Славка и Оксана садились на лавочку возле какого-нибудь захоронения и рассказывали друг другу о своем неожиданно прервавшемся детстве. Возвращались они к землянке под утро, когда на востоке уже начинало светлеть небо. В теплые ночи бомжи ложились спать на траве, между могилок. Разумеется, дети за несколько лет жизни на кладбище привыкли к его таинственности, и вся реальная и нереальная атрибутика погоста была им знакома. Но бывали особые ночи, когда в обычный кладбищенский шум врывались новые, неизвестные и тревожные звуки, незнакомые тени черными сполохами мелькали среди могил, полная луна злорадно освещала кресты и обелиски.

– Слышала? – Славка трогал за плечо Оксану.

– Наверное, это Гунявый невдалеке храпит, – неуверенно шептала девочка. – Ты почему не спишь?

– Да нет… Другой звук, протяжный и жалобный, – Славка, облокотившись на локоть, неуклюже приподнимался и всматривался в дрожащую глубину кладбища. – Вот снова, слышишь?

Оксана слышала, и ей тоже было страшно. Девочка вздыхала, брала Славкину ладонь в свою руку и, прижавшись головой к его плечу, бормотала:

– Давай спать, тогда не будет так страшно.

Своего отца Оксана не помнила: он умер, когда дочь была еще совсем маленькой. Говорили, что ее мама почернела от горя и несколько месяцев ходила сама не своя. А потом вдруг запила. Отчаянно и беспробудно, не желая быть трезвой в этом реальном мире, который так жестоко с ней обошелся. От голодной смерти и прочих неприятностей девчушку спасали соседи. Но однажды и они не смогли уберечь дочку непутевой мамаши – Оксану то ли купили, то ли попросту выкрали бродячие цыгане. Это случилось в теплое время года, когда их пестрый, дымный табор раскинулся на окраине города, в лесополосе, а с первыми холодами – исчез. Вместе с ним пропала и девочка Оксана. Больше ее в тех краях никто не видел. Цыганский период в жизни Оксаны был шумный, грязный, суетливый. На зиму ромалы остановились в одном южном городе, где сняли большой, но ветхий дом. Гадали, попрошайничали, развозили по улицам известь, за копейки скупали у местных жителей металлолом, сдавая его затем в пункты приема. Оксана с двумя женщинами собирала милостыню в трамваях. Она «работала» в самой оживленной точке города – возле центрального рынка, в интервале между двумя остановками. Садилась в вагон на одной, где ее отправляла в путь пожилая цыганка Вера, а выходила на другой. Там малолетнюю попрошайку уже поджидала вторая цыганка – Люська. Целый день Оксана моталась между остановками, тут же отдавая заработанные гроши своим старшим подельницам. Городской рынок и церковь были вотчинами дяди Саши, и вскоре ему доложили о «несанкционированных» гастролерах. На следующий день к дежурившему на рынке милиционеру подошел Гунявый.

– Начальник, конечно, мое дело маленькое, но та худая цыганка, – он пальцем указал на Люську, – кошельки у трудящихся тырит. Видишь, уже который час на остановке ошивается.

Через несколько минут ромала была препровождена в опорный пункт милиции для выяснения обстоятельств. Гунявый усмехнулся вслед возмущающейся цыганке и пошел на остановку встречать трамвай.

Так Оксана оказалась в шайке бомжей.

Всю ночь моросил холодный, монотонный дождь. Сквозь прохудившийся настил землянки падали капли. Они звонко стучали в подставленную посуду и мешали Славке заснуть. Рядом, уткнувшись лицом в его плечо, едва слышно посапывала Оксана. Храп и надрывный кашель остальных обитателей приюта обездоленных Славка научился не замечать – привык. Буржуйка уже давно затухла, и в землянке стало холодно. Оксана зашевелилась и еще теснее прижалась к Славке. «Замерзла, бедная», – он поправил на спине девушки какую-то тряпку.

Дядя Саша чиркнул спичкой и взглянул на часы.

– Подъем, братва, – гаркнул он. – Полседьмого уже.

Бомжи, кряхтя и кашляя, неохотно выбирались из груд тряпья.

– Гунявый, кто за печкой сегодня следил? – спросил вожак, подтягивая к себе посох.

– Любка, – буркнул тот, разглаживая ладонью волосы.

– Проспала, курва, – дядя Саша ощутимо пнул ногой провинившуюся подругу. – Из-за тебя сегодня без чаю останемся, – поежился он. Достал из мешка черствую булку хлеба и луковицу. Порезал скудную снедь на равные части и раздал подопечным. – Всё, выходим на работу, братва, – дядя Саша клюкой подгонял бомжей к выходу.

Славка ладонью зачерпнул из ведра воды и плеснул себе в лицо.

– Хорошо! – сказал он, задорно тряхнув головой.

Оксана улыбнулась, глядя на него. Славка улыбку заметил, и на душе стало так приятно! Что бы он делал, если бы не эта девушка? Рядом с ней любые невзгоды и лишения казались не такими уж страшными. Славка был уверен, что подобная жизнь – лишь временное явление, а может, и испытание. Вскоре судьба станет к нему более благосклонной: он найдет нормальную работу, женится на Оксане и, конечно же, у них будет свой дом. И дети…

Славка отворил дверь. В лицо полетели крупные, мягкие снежинки, уже прикрывшие тонким саваном унылый кладбищенский пейзаж. «Наверное, последний снег в этом году», – по-взрослому подумал он.

Возле церкви было много народу. Даже для воскресного дня прихожан оказалось больше, чем обычно.

– Сегодня разве праздник какой? – спросила Оксана.

Их постоянный провожатый Гунявый лишь пожал плечами.

– А у них каждый день праздник, – проворчал он, кивнув на храм. – Становитесь на свое место, а я схожу в магазин за сигаретами.

Оксана и Славка прислонились к церковной ограде, девушка привычно запела:

– Да услышь тебя Господь в день печали и защитит тебя имя Бога…

– Подайте, Христа ради, люди добрые, – хриплым голосом вторил напарнице Славка.

Металлические гроши щедро сыпались в мятую алюминиевую кружку, которую время от времени опустошал подходивший к ним Гунявый.

Прихожане с жалостью смотрели на худенькую девушку, почти еще девочку, и горбатого парнишку, в искреннем смущении отводившего глаза и опускавшего давно не стриженую голову.

– Простите меня, детки, ради Бога, – перед ними остановилась пожилая женщина и поклонилась в пояс.

Оксана и Славка удивленно переглянулись.

– За что же нам вас прощать, матушка? – спросила Оксана.

– Сегодня – Прощеное Воскресенье, – пояснила женщина, – все люди должны просить друг у друга прощения.

– А если у одного человека нет никакой вины перед другим? – осмелел Славка.

– Да, – добавила Оксана. – Вот как, например, у вас – перед нами.

– У каждого из нас есть доля вины перед ближним, – ответила женщина. – Почему вы здесь стоите? Значит, кто-то в этом виноват.

– А почему же именно вы за него просите? – не унималась Оксана, оглянувшись в сторону Гунявого. К счастью, его на месте не оказалось. – Каждый пусть сам за свои грехи отчитывается.

– Все мы – дети Божьи, – сказала она. – Братья и сестры. Разве ты за своего братика не попросишь прощения? – женщина опустила в кружку несколько монет. – Вы бы подошли к настоятелю храма отцу Георгию, коли вам жить негде и на хлебушек не всегда деньги имеются. С Божьей помощью, – она перекрестилась на храм, – он поможет вам с кровом и пропитанием. А работа в церкви всегда найдется. Да хранит вас Бог, детки, – она снова поклонилась и пошла к храму.

– Какая добрая женщина! – Оксана долго смотрела ей в след. – Если бы моя мама была такая, – добавила она, тяжело вздохнув.

Славка ничего не сказал. Его мама тоже была добрая. Тяжелый ком застрял у него в горле и надолго там задержался, мешая просить милостыню. «Разве я виноват, что мои родители погибли? А в чём же я тогда провинился?» Славка задумался. Вдруг он вздрогнул, словно его ударило током. «Симонян! Я убил человека… И у кого просить прощения? Скорее всего, у родственников Гарика. Но, как и где? И простят ли они меня?» – Славка застыл, уставившись в одну точку.

– Что с тобой? – спросила Оксана, заметив его замешательство.

– Нет, ничего, – ответил Славка и, прокашлявшись, затянул: – Подайте, Христа ради, люди добрые.

Служба закончилась, о чем тожественно благовестили колокола. Их звон, разрывая вязкую промозглость серого утра, медленно уносился вверх – в снежную мартовскую круговерть. Прихожане потянулись к выходу. Славка присмотрелся к их лицам – они были добрыми и изливали какую-то особою чистоту, неброскую и естественную. Монеты снова застучали о дно кружки. Однако Гунявый не появлялся. Из всей шайки бродяг лишь он один мог позволить себе выпить стаканчик-другой спиртного и, прежде чем вернуться на кладбище, отоспаться в кустах или в люке теплотрассы. Дядя Саша не замечал или делал вид, что не замечает его выходок.

Славка с Оксаной, дожидаясь Гунявого, топтались возле церковных ворот. Возвращаться на кладбище без провожатого они не решались – как отреагирует на это вожак? Да и добычу могли по дороге отобрать конкуренты.

– Давай зайдем? – девушка кивнула в сторону храма. – Заодно и погреемся.

– Давай, – Славка еще раз огляделся вокруг. Гунявого не было видно.

Они поднялись по каменным ступенькам и в нерешительности остановились у открытых дверей.

– Проходите, молодые люди, не стесняйтесь, – какая-то старушка легонько подтолкнула их в спину.

И Славка, и Оксана впервые в жизни переступали порог церкви. После службы в храме было пустынно и тихо. По углам, на золоченых подставках, мерцали свечи. За низкой перегородкой старенький дьячок монотонно-глухо читал псалтырь. Под ногами поскрипывали крашеные, местами вытертые, полы. На стенах висело множество темных от времени икон, с которых строго смотрели вытянутые лики святых. Перед некоторыми – видать, самыми главными и значительными – теплились висящие на тонких цепочках лампадки. У распятия стоял на коленях мужичок в потертом пальто и, беспрестанно наклоняясь, касался лбом пола. Славке вдруг стало неуютно и даже немножко страшно.

– Пойдем отсюда, – буркнул он и направился к выходу.

– Нет, что ты! Давай свечки поставим, – Оксана остановила Славку, взяв его за рукав. – Нам ведь очень надо, – девушка с мольбой посмотрела на своего спутника.

Они подошли к церковному ларьку и купили две свечки.

– А каким святым их надо ставить? – спросила Оксана.

Продавщица внимательно посмотрела на новых прихожан.

– Поставьте Спасителю, Богородице и Николаю Чудотворцу, – она протянула им еще одну свечку и ладонью указала на иконы. – Приходите к нам на службу, – улыбнулась женщина. – Вам понравится.

Славка зажег свечу и поставил ее перед большой иконой Божьей Матери. Глаза Богородицы излучали необыкновенное тепло, и взгляд ее был похож на мамин. Славка, не отрываясь, смотрел на светлый лик иконы. Ему казалось, что эта добрая женщина сейчас протянет руку и коснется его головы. Славка зажмурился. Когда он открыл глаза, живой огонек свечи метался, словно его пытались задуть, хотя рядом никого не было. Пламя почти гасло, затем снова вспыхивало, неистово трепыхаясь. Фитилек трещал и дымился; оранжевые змейки искр, высоко взлетая, старались попасть Славке в лицо.

– Что это? – в испуге прошептал он.

– Свеча, наверное, отсырела.

Славка обернулся. Рядом стоял священник. Близко посаженные глаза на узком смуглом лице смотрели внимательно и строго. На батюшке, так же, как и на дьячке, был надет длинный черный балахон, а на груди висел массивный золоченый крест. Священник чуть наклонился и, положив на Славкино плечо ладонь, спросил:

– На исповеди давно был, отрок? – он перевел взгляд на «беспокойную» свечу.

– На какой исповеди? – испуганно пролепетал Славка.

– Ну, может, ты совершал какие-нибудь нехорошие поступки и хочешь в них раскаяться, – сказал батюшка. – Поведать о них Господу.

«Откуда он знает про Симоняна!?» – похолодел Славка.

– У каждого из нас в жизни были беды, лишения и ошибки, но в скорби и унынии, а особенно в грехе, не стоит замыкаться, ибо Господь любит всех своих детей, – продолжил священник.

– И меня любит? – удивился Славка. – А откуда же он обо мне знает?

– Христос, – священник, обернувшись на распятие, перекрестился, – не только знает тебя, но и видит всё, что происходит с тобой. И хорошее, и плохое, – добавил он.

– А если знает, то зачем ему рассказывать? – спросил Славка, чуть осмелев.

– Чтобы Господь увидел, что ты сожалеешь о своих скверных поступках и просишь прощения за них, – пояснил батюшка. – Он ведь любит тебя и Ему плохо оттого, что ты совершаешь нечестивые поступки.

«Знает, – у Славки не оставалось сомнений, что священнику кто-то рассказал о его страшной тайне. – Но кто? Бог? Значит, Он действительно всё видит…»

– Я ведь не хотел! – выкрикнул Славка. – Симонян первый начал.

– Я знаю, – сказал батюшка и улыбнулся. – Вот поэтому ты должен всё рассказать и не носить этот грех в себе.

– Богу рассказать? – спросил Славка, посмотрев на распятие.

– Рассказать мне, а Господь всё услышит, – священник снова перекрестился. – Приходи завтра утром на исповедь, я тебя буду ждать.

– Что он тебе говорил? – спросила Оксана, когда они вышли из храма.

– Сказал, что нужно исповедаться – покаяться в своих грехах.

– И ты пойдешь?

– Пойду, – твердо ответил Славка.

Теплый мартовский ветер гнал по небу темно-синие клочки туч. Выглянувшее из-за них солнце Прощеного Воскресенья заполыхало на близких куполах церкви.

Но на следующий день Славке так и не удалось сходить в храм – не пустил Гунявый. «Не занимайся ерундой, горбатый», – буркнул он. Казалось, твердое убеждение покаяться в своем единственном, как думал Славка, грехе откладывалось изо дня в день и вскоре стало каким-то размытым и не столь важным. «Нет, я, конечно, исповедуюсь. Но не сегодня, а как выкроится свободное время…»

Пришла настоящая весна. Растаял снег, высохли лужи, и стремительно – как это бывает на юге – зазеленела трава, на деревьях набухли почки. Славка с Оксаной, прежде чем идти спать в землянку, подолгу бродили по кладбищу. Они перекидывались парой ничего не значащих фраз и, мельком взглянув друг на друга, надолго умолкали. Славка давно хотел сказать девушке, что она… Он вздыхал, не зная как сформулировать свои слова, и словно нечаянно притрагивался к ее руке. Славка останавливался, поправлял выбившуюся из-под платка прядь Оксаниных волос. Его подруга, смущаясь, краснела и, легонько отстранив его руку, шла дальше.

Однажды Славке довелось случайно увидеть, чем занимались забредшие на кладбище парень с девушкой. Сначала они, сидя на скамейке, долго целовались. Затем переместились на траву между могилок. Парень снял с девушки майку, джинсы, а вскоре, продолжая ласкать свою подругу, и нижнее белье. Славка, затаив дыхание и боясь пошевелиться, наблюдал за парочкой. Они сблизились, нежно касаясь друг друга и шепча какие-то слова, и стали одним целым. Славка впервые в жизни видел физическую любовь. Иногда по ночам обитателям землянки приходилось слышать, а то и наблюдать похабные манипуляции вожака со своей неопрятной пассией. Славке становилось противно и отчего-то стыдно перед Оксаной. Он накрывал девушку полой своей куртки и тихонечко шептал ей на ухо сказки, которые ему рассказывала перед сном мама. Вскоре мерзкая возня вожака и Любки прекращалась. Через несколько минут приют обездоленных наполнялся исполинским храпом. Но Славка слышал лишь дыхание Оксаны. Она лежала, доверчиво уткнувшись лицом в его шею. Славке хотелось погладить ее худенькие плечи, поцеловать в щеку, но он не решался это сделать. Он закрывал глаза и уносился из убогого мира реальности в далекие и, казалось, несбыточные грезы своих фантазий.

…Новенькая, сверкающая на солнце машина останавливается возле церковных ворот. Славка, одетый в элегантный черный костюм, выходит из автомобиля и подает руку Оксане. Она – в длинном белом платье – ослепительно красивая и словно невесомая. Сейчас их будут венчать. Невеста берет жениха под руку, и по каштановой аллее они идут к храму. Славка с Оксаной счастливы и не отрывают друг от друга влюбленных взглядов. В толпе зевак они замечают дядю Сашу, Любку, Гунявого и остальных нищих. Но почему Гунявый снова ухмыляется, словно задумал что-то недоброе? Оксана, похоже, тоже пугается и, ища защиты, прижимается к плечу суженого.

– Не бойся, любимая, – говорит Славка и ободряюще смотрит на невесту. Но что это!? Перед ним стоит вовсе не Оксана, а одетая в тряпье какая-то женщина с обезображенным лицом. Славка вскрикнул и проснулся.

– Что случилось? – приподняла голову Оксана.

– Ничего, Ксюша. Спи, – он поплотнее прикрыл девушку полой своей куртки.

Веселыми липовыми листочками зашелестел апрель. Зажужжали мохнатые пчелы, бодро затренькали желтобокие синицы. Раздвигая землю на могилках, словно привет от покойников, встали столбики алых тюльпанов и пронзительно желтых нарциссов.

– Горбатый, подь-ка сюда, – однажды вечером гаркнул дядя Саша и для пущей убедительности громко выругался.

Славка с Оксаной, как всегда, находились чуть поодаль от остальной честной компании.

– Чё, в падлу рядом с нами сидеть? – вожак клюкою ворошил в костре тлеющий хворост.

– Голубая кровь, – хихикнула Любка, заглядывая в глаза дяде Саше.

– Заткнись, дура, – Папа сплюнул в огонь и повернулся к Славке. – Через неделю – на Пасху – на другом конце города открывается новый храм, – дядя Саша достал из кармана трубку и стал набивать ее табаком. – В праздник все будем работать там, – он окинул взглядом своих подопечных, остановив его на Славке. – А с тобой мы завтра поедем договариваться с местной братвой, чтобы нас оттуда не поперли. – Дядя Саша вынул из костра головешку, и воздух разбавился едким табачным дымом. – Гунявый, Любка, Оксана – с утра, как всегда, идете к церкви.

Славка задрал голову. Новый храм был большой и красивый. Золоченые купола упирались в высокое голубое небо. Колокольный звон широко и гулко стелился над городом. Славка хотел было заглянуть в открытые двери церкви, но дядя Саша дернул его за руку.

– Нечего тебе там делать, горбатый, – хмыкнул он. – Наше дело – паперть, а дорогу туда забудь: рылом, брат, не вышел.

Местных нищих они нашли в кустах, за церковным забором. Убогие сидели на траве и пили из горлышка вино, передавая бутылку друг другу.

– Здорово, братва, – дядя Саша присел рядом и положил клюку на колени.

– Здоров, коли не шутишь, – ответил лохматый, давно не стриженый мужичок с красным лицом. Судя по интонации, он был их главарем. Папа достал из кармана несколько мятых десяток и положил деньги на траву перед мужичком.

– Угостите вином, бродяги?

Красномордый, немного подумав, протянул ему початую бутылку портвейна. Дядя Саша, приложившись к горлышку, сделал несколько глотков. Вскоре один из нищих сбегал за добавкой, и разговор принял деловой оборот.

Славка не прислушивался к обсуждению процентной доли заработка от их пребывания на паперти. Он рассматривал храм. «Красивое здание, ничего не скажешь… На самом ли деле здесь Бог проживает? А в той церкви, возле ворот которой мы с Оксаной стоим – тоже? И сколько их тогда? Любка не раз говорила, что Бог един. Тогда как же Он везде успевает? Может, оттого, что Бог так занят, Ему не удалось уследить за моими родителями. Почему Он их не спас? И почему Он так сильно наказал меня? Кого бы знающего расспросить об этом?» – подумал Славка.

Возвращались они на кладбище, когда уже стемнело. Дядя Саша был немножко пьян и, как никогда, словоохотлив.

– Необходимость такая, горбатый, – оправдывая своё состояние, говорил он. – Для них, – Папа ткнул палкой в сторону недавних собутыльников, – непьющий человек подозрительнее мента. Вот и пришлось маленько нажраться, – дядя Саша шумно втянул в себя воздух. – Ты не пробовал еще пойло, горбатый? – вожак остановился, грозно посмотрел Славке в глаза и вдруг расхохотался. – А кралю-то свою пощупать хоть успел? – Он достал из кармана трубку и сказал: – Пора, брат, пора… – и вполголоса добавил: – А потом я попробую.

– Что попробуешь, дядя Саша? – не понял Славка.

– А, это я так… О своем, – вожак запыхтел трубкой. – Однако красивой девка становится. Как бы вокзальные сутенеры не увели Ксюху, – он вздохнул. – Против них я ничего не смогу сделать.

Некоторое время они шли молча.

– Есть у меня одна идея, горбатый, – дядя Саша ощутимо хлопнул ладонью по Славкиному плечу. – Уж ты не обижайся – для вас обоих это благом окажется.

«Благо» – в связи с чрезвычайными обстоятельствами – свершилось в эту же ночь.

Они подошли к месту своего обитания. Бродяги, потягивая из закопченных кружек чай, сидели возле костра.

– Где девка, Гунявый? – спросил дядя Саша, оглядевшись по сторонам.

– А я почем знаю? – тот лишь пожал плечами. – В землянке, наверное.

– Поимел он ее, козел, – сказала Любка, сплюнув в костер.

Славка, обогнав Папу, ринулся в землянку. Оксана, отвернувшись к стене, лежала на куче тряпья. Дядя Саша сдернул с девушки ветхое, некогда оранжевое, покрывало. Оксана была голой, но даже не попыталась прикрыться.

– Ничего особенного, – проворчал вожак и присел на колченогую табуретку. – Я ж и толкую, что хороша больно девка, вот и внимания много мужского привлекает, – он вздохнул. – Придется маленько подкорректировать, – дядя Саша полез в карман. – А ну-ка, пацан, пойди погуляй, – в руках у него появился нож. Щелкнуло лезвие.

– Что ты хочешь делать, Папа!? – Славка широко раскинул руки, пытаясь прикрыть собой Оксану.

– Я сказал, вали отсюда, горбатый! – вожак замахнулся на него клюкой. – Но, увидев Славкины глаза, более миролюбиво добавил: – Волосы ей обрежу покороче, чтобы кобелям принцессой не казалась, – и, перейдя на шепот, прохрипел: – Лучше по-хорошему уйди, малец – ведь порешу.

Поверив и в то, и в другое обещание, Славка попятился к выходу.

– Любку позови, горбатый, – приказал дядя Саша.

Через несколько минут из землянки послышался приглушенный крик Оксаны. Славка вскочил на ноги, но Гунявый силой усадил его на место.

– Поздно за красавицу напрягаешься, браток, – бродяга сморщил лицо. – Да и не красавица она теперь.

– Это почему – не красавица? – насторожился Славка.

– «Расписал» ей Папа фейс, – Гунявый потянулся, хрустнув суставами. – Жаль… Хорошая бабенка могла получиться.

– Как это – расписал?

– Шрам на морде ей сделал. Он давно собирался, – бродяга, нахмурившись, посмотрел на свою ладонь. – Я сам ей хотел сегодня рожу малость подпортить, – он показал Славке рану на пальце. – Видишь, укусила твоя Оксана.

– Зачем укусила? – удивился тот, не желая верить, что дядя Саша только что изуродовал девушке лицо.

Гунявый рассмеялся и полез в карман за сигаретами.

– Ты, горбатый, совсем дурачок или только прикидываешься? – бродяга чиркнул спичкой. – Поимел я ее, понимаешь? – он запыхтел, раскуривая «примку». – А чё? Баба она общая, никому ни жена, ни сестра, правда ведь, братан? – Гунявый скосил глаза, наблюдая за собеседником. – Я ж не Любку тронул – она Папина.

До Славки, наконец, дошел смысл происшедшего. Он застонал. «Оксану… Мою Оксану… Какой-то мерзавец…» Белое пятно ярости застлало собой остальной мир, какая-то непонятная и страшная, но уже знакомая сила свела ему скулы, невероятно крепко сжала кулаки и бросила его тело на обидчика Оксаны. Они оба упали на траву и, хрипя от напряжения, пытались вцепиться друг другу в горло. Но силы оказались неравны – Гунявый всё сильнее сжимал крепкие узловатые пальцы на Славкиной шее. «Воздуха не хватает, воздуха! – отец подбрасывает Славку высоко вверх, и он макушкой касается яблоневой ветки. Славке очень приятно, но он ворчит: – Хватит, не маленький уж… Но почему так катастрофически не хватает воздуха?!»

Всё закружилось в ураганном вихре – звездное небо, большие красные яблоки, лицо мамы. Но откуда взялась гнусная физиономия Гунявого? Она приближается всё ближе и ближе, и вдруг падает на Славку.

– Эй, горбатый, ты живой? – его кто-то настойчиво теребил за плечо.

Славка открыл глаза. Над ним склонился дядя Саша.

– Живой, я спрашиваю? Живой, слава Богу… Ну поднимайся, – вожак протянул ему руку.

Славка ладонью притронулся к горлу. Оно горело, словно он только что проглотил столовую ложку горчицы, и было больно глотать, как во время ангины. Он приподнялся на локте. Рядом, неловко подогнув под себя руки, лежал Гунявый. Из-под черных завитков волос змеилась темная струйка. Вожак пучком травы вытирал свой посох. «Кровь»? – Славка вопрошающе взглянул на дядю Сашу

– Допросился, гад, – Папа сплюнул на землю. Затем неожиданно рассмеялся. – Теперь по гроб мне будешь должен – задушил бы тебя Гунявый, как котенка, – дядя Саша присел рядом со Славкой. – А за Оксану, горбатый, не обижайся, – он достал из кармана трубку и постучал ею о колено. – Так даже лучше: теперь на Ксюху, кроме тебя, мужики заглядываться не будут.

Славка нахмурил брови и отодвинулся от дяди Саши.

– Ну, как знаешь, малец, – вожак, не спеша, набивал трубку. – Подрастешь – поймешь, дурачок, – он взглянул на Славку и притянул к себе клюку. – Сейчас Любка водярой промоет ей морду, и заживет, как на собаке. Останется-то полосочка небольшая… Зато никакой кобель больше на девку глядеть не будет, – он вздохнул. – Через неделю пойдете работать к новому храму. А сейчас, горбатый, давай этот кусок свинины, – дядя Саша оглянулся на тело Гунявого, – где-нибудь схороним.

«Вот еще одним убитым больше стало, – с тоской подумал Славка. – Неужели таким образом люди избавляются от своих противников?»

За ноги они оттащили труп к недавнему захоронению и, откинув в сторону венки, стали разрывать могилу.

– Хорош, горбатый. Кажется, до хозяина добрались, – хриплым голосом сказал вожак и, нагнувшись, столкнул труп в яму. Тело глухо ударилось о крышку гроба. – Ну, будет тебе, Гунявый, земля пухом, – дядя Саша тыльной стороной ладони вытер пот со лба. – Загортай, малец, обидчика своей бабы. И научись мстить, горбатый: жизнь не любит добрых и беспомощных, запомни это, – Папа достал неизменную трубку и раскурил ее. – Давай пошевеливайся, а то не дай Бог, кто заметит.

Через час они вернулись к землянке. Вожак устало опустился на землю.

– Ну, иди до Ксюхи, горбатый – утешь женщину, – осклабился дядя Саша. – Они енто любят…

Оксана, после случившихся с ней потрясений, замкнулась в себе и не желала ни с кем общаться. Целыми днями она лежала в землянке, уставившись в одну точку на стене. Шрам, на самом деле, оказался ужасным: бурая извилистая полоса засохшей крови протянулась от виска к подбородку. Однако рана заживала быстро: Любка утром и вечером промывала ее водкой, а затем накладывала листки подорожника.

Славка не отходил от девушки и, время от времени, прикасаясь к ней ладонями, спрашивал:

– Ксюша, тебе ничего не надо? Давай я за мороженым сбегаю?

Оксана не отвечала. Глаза ее вновь наполнялись слезами. Славка в бессильной злобе сжимал кулаки, не зная на кого выплеснуть свой гнев. «На Гунявого? Серчать на мертвого, скорее всего, глупо. На дядю Сашу? Но что я могу сделать с вожаком? Броситься на него с ножом? Не вопрос… Но после нападения я, скорее всего, составлю компанию Гунявому, – он тяжело вздыхал и тряс головой, пытаясь отогнать дурные мысли. – Надо уходить из шайки… А куда? В церковь, как советовала та сердобольная женщина? Но что мы там будем делать?»

Скрипнула дощатая дверь. В землянку вошел дядя Саша.

– Ну, хватит прохлаждаться, молодежь, – он присел на табуретку рядом с Оксаной. Девушка отпрянула в сторону, вжавшись в стенку. – Не боись, дуреха, – хмыкнул вожак. – И запомни, что это – он ткнул пальцем в ее лицо, – лучший для тебя вариант. А то б пошла в вокзальные девки и совсем бы пропала, – дядя Саша поднялся и пошел к выходу. – Всё, что ни делается – делается к лучшему, – ухмыльнувшись, добавил он. – Послезавтра выходим на работу к новому храму.

ХVII

А послезавтра было накануне праздника Пасхи. Дядя Саша собрался вывести нищих, чтобы они освоились на новом месте работы. Бомжи выбрались из землянки и, поеживаясь от утренней прохлады, побрели по тропинке к дыре в кладбищенском заборе.

– С местными не скандалить, – наставлял Папа своих подопечных, – всё уже обговорено. Хотя кому теперь скандалить? – вздыхал вожак. – Разве что Любке…

Едва дядя Саша вынырнул из прорехи в ограде, как в ту же секунду рядом остановились два микроавтобуса, из которых выбежали милиционеры.

– Всем стоять, господа бомжи, – гаркнул упитанный майор, вероятно, самый главный из них. – Проходим по очереди в автобус, – осклабился блюститель закона, постукивая резиновой дубинкой по ладони. – И не приведи Господь, если кто вздумает бежать, – он пошевелил полными губами и чуть-чуть их раздвинул. Это, видимо, означало, что майор улыбается.

– За что, начальник?! – несколько театрально возмутился дядя Саша, сделав шаг вперед. – Мы – законопослушные граждане, никого не трогаем, живем тем, что люди добрые подадут, – он оглянулся на нищих, указав на них посохом.

– Документы предъяви, законопослушный гражданин, – заорал майор, заметно краснея лицом. – А может из них кто паспорт покажет? – свирепо вращая глазами, он ткнул дубинкой в сгрудившихся бомжей. – До выяснения обстоятельств каждый из вас направляется в спецприемник, – подвел итог милиционер. – В машину бегом марш!

Славка и Оксана, держась за руки, подошли к автобусу.

– Мужчины – в одну машину, женщины – в другую, – майор взял Оксану за плечо. – А что у тебя с лицом? – он слегка сморщился, вглядываясь в девушку. – Откуда у тебя такой шрам? – Оксана ничего не ответила. – Ладно, там разберемся.

Милиционер подошел к Любке, подталкивая ее к микроавтобусу.

– Руки убери, мусор поганый! – взвизгнула бомжиха.

– Я смотрю, среди вас и блатные имеются, – усмехнулся майор. – Ничего, всех по мастям рассортируем.

Автобус, покачиваясь на ухабах, выехал на асфальтированную дорогу, ведущую в город.

– Главное, горбатый, не сболтни чего лишнего, – дядя Саша, наклонившись к Славке, шептал ему на ухо. – Мол, ничего не знаю, милостыню возле церкви просили и всё… А то тебе ж хуже будет, – он покосился на майора. – Ты еще, пацан, не знаешь, как менты «гнилить» могут, – дядя Саша вздохнул. – Типо мы всё знаем, а ты только бумагу подпиши. Не вздумай, – зашипел Папа.

– Прекращай базар, мужик, – рявкнул на него милиционер. – Будет еще время в «козлятнике» наговориться.

Машина на трассе быстро набирала скорость. Трепыхавшиеся на ветру занавески хлестали Славку по лицу. Мимо со зловещим ревом проносились встречные автомобили. Славка, вжавшись в сиденье, со страхом поглядывал в окно.

– Андрей, включи приемник, – сказал сидевший рядом с дядей Сашей милиционер.

Водитель щелкнул ручкой. Салон автобуса заполнил голос Шевчука. «Осень – в небе жгут корабли. Осень – мне бы прочь от земли…» – авторитетно уверял певец. «Эта песня нравилась отцу», – вспомнил Славка. Отцу… Они едут на море. Папа вполголоса напевает. Вдруг страшный взвизг тормозов, вскрик мамы. Завертелись в жутком калейдоскопе небо, земля, деревья…

«Осень – это небо под ногами…» – милиционер подпевал Шевчуку.

Славка глянул в лобовое стекло. С включенными фарами на них стремительно надвигался огромный желтый КамАЗ.

– Он что, спятил?! – закричал водитель, резко выворачивая руль вправо. Снова визжат тормоза, о днище машины злобно стучит щебенка. Славка уже не сомневался в том, что будет дальше. Сейчас зазвенят бьющиеся стекла, заскрежещет гнущийся металл, и в тело сотнями молний вопьется невыносимая боль. И никуда от нее не деться.

– А-а-а-а-а! – возопил Славка и, обхватив голову руками, рухнул на пол автомобиля.

Через несколько секунд автобус остановился.– Что с тобой, пацан? – над Славкой наклонился майор.

– А-а-а-а-а!

–Да больной он на голову, начальник, – дядя Саша многозначительно повертел пальцем у виска. – Убогие мы люди, не понимаешь, что ли, майор? Отпустил бы ты нас, а? – вожак приподнялся с сиденья.

– Сядь, я сказал! – гаркнул милиционер, сморщившись от пронзительного крика задержанного.

– А-а-а-а-а! – не унимался Славка, качаясь по полу и пытаясь залезть под сиденье.

Майор открыл дверцу и вышел из машины. Пошарив в карманах, достал пачку сигарет. Щелкнул зажигалкой и, оглядываясь на автобус, подошел к кустам.

– Бежим, горбатый! – выкрикнул дядя Саша и, спрыгнув с подножки автомобиля, побежал через дорогу.

– Стой, козёл! – майор кинулся за вожаком, на ходу застегивая ширинку. Славке хватило доли секунды, чтобы понять, что другого шанса для побега у него не будет. Он скатился на обочину и, мгновенно поднявшись, побежал в противоположную от дяди Саши сторону – в кусты. Оглушительно прогремел выстрел. Славка пригнулся и на четвереньках продрался сквозь заросли дикой акации. В его плечи и руки вонзались иголки, но он, вскрикивая от боли, стремительно удалялся от преследователей. Славка был убежден, что один из милиционеров бросится за ним вдогонку. Словно раненый зверек от охотников, опираясь о ладони и коленки, он всё дальше и дальше удалялся от ментов. Совершенно потеряв счет времени, обессилевший, Славка упал навзничь на мокрую от росы траву. «Всё, больше не могу!» – прохрипел он. Вокруг было тихо. Где-то вдалеке шумели проезжающие машины, да на стволе засохшего тополя выводил замысловатую дробь дятел. Перед Славкиным носом пробежала юркая ящерица и застыла, уставившись на пришельца крошечными бусинками глаз. Окружающий мир жил по своим законам, и каждому находилось в нем место. Не было его только у Славки. «Но почему?!» – он опустил голову и, в который уже раз, горько заплакал.

Переждав день в кустах, вечером Славка двинулся в обратную сторону, к кладбищу. Другого места, где бы он смог укрыться и найти пристанище на ночь, у него не было. Пробираясь вдоль дороги, по лесополосе он вернулся туда, где их задержала милиция. Сквозь в дыру в заборе он проник на погост и, оглядываясь по сторонам, побрел к землянке.

В ультрамариновом небе, окружив себя россыпью зеленоватых звездочек, завис тощий месяц. Со всех сторон на Славку надвигались покосившиеся кресты и мрачные обелиски. Резко закричала какая-то ночная птица, и тут же в зарослях крапивы кто-то зашевелился. Славка отпрянул в сторону. Из бурьяна выскочила потревоженная кошка и бросилась наутек. Славке вдруг стало очень страшно. Он прежде не боялся сумрачных липовых аллей, петляющих в высокой траве кладбищенских тропинок и даже цыганского склепа, а покойники для него были чем-то несущественным и нереальным – как соседи в многоэтажке. Славка опустился на лавочку и ногой отодвинул лежащий на дорожке венок. Присмотревшись к ближайшей могилке, похолодел: пару недель назад они с дядей Сашей в этом месте закапывали Гунявого. Над зеленоватой столетней надписью на выщербленном крупно-зернистом песчанике Славке показалось лицо убиенного вожаком сотоварища. Он попятился от страшного захоронения. Невзирая на опасность снова быть задержанным милиционерами, Славка пробрался к землянке и улегся на свое место. С невероятным беспокойством в сознании и коркой черствого хлеба в желудке он закрыл глаза и представил себя маленьким мальчиком, сидящим за обеденным столом рядом с родителями. За окном чирикают воробьи и приторно пахнет сирень. Мама уговаривает его съесть еще один кусочек торта. Но Славка уже не хочет есть, он очень хочет спать. Заснул он моментально – истощенное физически и морально тело решительно требовало отдыха.

Разбудил его щебет птиц. Было ясное свежее утро. Солнечные лучи, проникая сквозь прорехи в настиле, освещали убогую внутренность убежища. Славка поднялся с нар. Всё тело болело, кости и суставы ныли, словно вчера весь день он выполнял непосильную работу. Славка вышел из землянки и огляделся. Сейчас, в солнечном свете, старое кладбище выглядело едва ли не романтично. С ветки на ветку резво порхали огненные горихвостки, трава сверкала капельками росы, чуть качаясь, благоухали цветущие гроздья сирени. Природа, как это часто бывает в жизни, настраивала на оптимистический лад.

Славка решил в противоположном углу кладбища, возле цыганского склепа, вырыть небольшую пещеру, где бы он мог ночевать и скрываться от посторонних глаз. «А сюда, – он оглянулся на землянку, – могут снова нагрянуть милиционеры. По выходным я снова буду ходить к церковной паперти – глядишь, люди добрые и подадут копеечку на пропитание».

К вечеру новое жилище было уже готово. Славка перенес в нору необходимый для существования нехитрый скарб, среди которого обнаружились кое-какие инструменты: топор, молоток, ножовка да пара десятков ржавых гнутых гвоздей разного размера. Осталось немного продуктов: картошка, сухари, начатая пачка чая. Славка укрепил свою землянку бревнами, пол устлал досками от старых кладбищенских лавочек. Перенес и буржуйку – а вдруг и зимовать тут придется? Когда стемнело, развел небольшой костер. Напек в нем картошки, заварил в котелке чай. Не спеша поел свой скудный ужин и уже хотел было ложиться спать, как тишину погоста нарушил настойчивый колокольный звон. Звуки набата радостно-дерзко разрывали безмолвие ночного неба.

«Почему звонят ночью? – изумился Славка. – Может, что-то случилось?» И вдруг вспомнил: сегодня же Пасха! Любка объясняла, что Иисуса Христа распяли какие-то нехорошие люди, вроде как евреи, но Он неожиданно для всех воскрес, «смертью смерть поправ». Славка никак не мог этого понять: ведь когда человек умирает, то он уже никогда не сможет ожить. Но почему же тогда люди с таким благоговением отмечают этот, как они говорят, светлый день? «Значит, всё-таки… – он застыл в секундном замешательстве. – А папа и мама тоже могут вернуться в этот мир? – Славка тряхнул головой. – Или в какой-нибудь другой? Выходит, что смерть – это ненадолго, а потом все воскреснут, – он тяжело вздохнул. – Нет, мне самому никогда не разобраться в этом вопросе».

После обугленной картошки и пустого чая очень хотелось есть. Славка вдруг вспомнил, что на Пасху, после службы в церкви, прихожане щедро подавали нищим не только деньги, но и крашеные яйца, конфеты, ароматные куличи и другую снедь. Он ладонью пригладил непослушные вихры, тряпкой протер башмаки и пошел к храму.

Парень с трудом втиснулся между другими нищими, которых в этот раз было значительно больше, чем в обычные дни. Положил кепку на асфальт и привычно запричитал:

– Подайте, Христа ради, люди добрые, – и тут же осекся, закрутив головой: что-то было не так. Надсадно заныло под сердцем – не хватало Оксаны. Где она и что с ней сейчас? Фуражка быстро наполнялась печеньем, конфетами, крашеными яйцами, деньгами. Празднично одетые прихожане шли в храм семьями, держа за руки детей. Каштановая аллея, ведущая к церкви, по обе стороны была заполнена людьми, которые собирались освятить снедь к празднику. В прохладном апрельском воздухе витало ожидание чего-то необыкновенного и очень важного. Снова торжественно заблаговестили колокола. Двери храма отворились, и показались священники в бело-голубых праздничных одеждах. В руках они держали красные, отливающие золотом хоругви на длинных древках. Следом шли певчие. Между ударами колокола слышались слова молитвы. За певчими непрерывным потоком следовали прихожане. Каждый из них держал в руках зажженную свечку. Славке тоже кто-то сунул в руку свечу. Слегка дул ветерок, и он боялся, прикрывая огонек ладошкой, – а вдруг погаснет? Воск, плавясь, стекал на пальцы, теплый и приятный. Казалось, что Господь видит, как Славка бережет пламя свечи. Благодатный огонь освещал радостные, улыбчивые лица. Пахло травою, абрикосовым цветом, душистой ванилью сдобной выпечки. И еще – воском от свечей. Крестный ход – именно так называлось это богоугодное шествие – трижды обошел храм и вновь приблизился к его главному входу. Один из священников, мерно раскачивая кадилом, зачитал молитву: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази его…» Голос его тонул в громком набате, и вдруг он в радости весьма великой прокричал: «Христос воскресе!» Сотни, а может быть, тысячи голосов в едином порыве ответили на его призыв: «Воистину воскресе!» Так продолжалось несколько раз – батюшка вопрошал, а паства громко и радостно уверяла: «Воистину воскресе!». Двери распахнулись, и процессия вошла внутрь храма. Рассовав по карманам подаяние, Славка тоже решил зайти в церковь. Несмотря на то, что в помещении было тесно и душно, находящиеся в нем люди были в приподнятом настроении. Священники вели богослужение, читая тропарь «Христос воскресе из мертвых, смертью смерть поправ и сущим во гробе живот даровал…» и раз за разом истово провозглашая: «Христос воскресе!» У некоторых людей по щекам текли слезы, но это были не слезы печали, а радости необыкновенной. Прихожане снова и снова выкрикивали: «Воистину воскресе!» Славка, не до конца понимая смысл сказанного, повторял эти слова вместе со всеми. Он смотрел на иконы, развешанные на стенах. Лики святых уже не казались такими строгими, как в прошлый раз. Напротив – они вглядывались в Славку доброжелательно и спокойно, словно хотели сказать: «Не горюй, всё у тебя будет хорошо». Славке подумалось, что сейчас не время просить Бога, обратить внимание на его несчастную жизнь. Но все же не удержался и несколько раз прошептал: «Господи, помоги мне, пожалуйста».

Несколько часов службы пролетели незаметно. Праздничное богослужение закончилось. С лучезарными лицами люди выходили из церкви. Многие из них обнимались и целовались, приглашая друг друга в гости. Славке опять стало грустно: лишь ему одному уготовлена печальная участь – возвращаться в холодную кладбищенскую землянку. К нему подошла женщина, которая посоветовала им с Оксаной прийти в церковь.

– Христос воскресе, молодой человек, – она протянула Славке расписное яйцо. – А где же твоя девушка?

Он ничего не ответил и, еще больше сгорбившись, побрел прочь. Одиночество его кричало, как невыносимая боль, и кровоточило, как открытая рана. «Не помог мне Господь, – прошептал Славка, размазывая по щекам слезы. – Не смог или не захотел? – он остановился и задрал голову, вглядываясь в холодную темно-синюю бездну. – А, может, Его и нет вовсе?»