ГЛАВА 1

— Девочки, да тут огромный посёлок! А я-то думала…

— Думала, без тебя не начнут строительство! И ты Ещё встретишь белых медведей! — перебила подругу черноволосая и засмеялась. — Чудная ты, Клавка! Тут уже два года строят. Вон заводские трубы, как в городе.

— Раз Есть ресторан, это и впрямь не посёлок, а город, — проговорила третья.

Девушки стояли на крыльце гостиницы. Мимо прошли парни с бутсами. Из дверей вышел высокий военный.

— Любуетесь, козочки! Ну-ну! — бросил он покровительственно и сел на скамейку под окном.

Откуда-то прилетел мотылёк. Клава подпрыгнула и прихлопнула мотылька ладонями.

— Что, он мешал тебе? — Белокурая девушка подняла мотылька и подула Ему на крылышки. — Лети, лети, милый! — Крылышки дрогнули. — Живой! — Она сбежала с крыльца и посадила Его на лиственницу. — Пойдёмте на вершину перевала. Оттуда, наверное, видна бухта и весь Магадан! — И, не оглядываясь, девушка побежала по тропинке.

Был прилив, и море подступало к берегам, волны бились о камни. У деревянного пирса разгружался пароход, второй стоял на рейде. С моря надвигалась туча.

— О чём задумалась, Татьяна свет Михайловна?

Девушка вздрогнула.

— А, это вы, Зорин? Как вы неслышно подошли. Что скажете?

— Моросит. Позвольте, я сбегаю за вашим плащом.

— Напрасно беспокоитесь. Да и для носильщика вы слишком солидны.

— Мне хотелось ещё раз поговорить. — Он взял её за руку.

Таня кивком головы откинула непослушную прядь и прислонилась к дереву.

— Зачем? Мы, кажется, за дорогу достаточно наговорились. А теперь, может быть, вы отпустите мою руку?

— Почему вы так жестоки со мной? Для всех у вас доброе слово, а для меня только презрение. Я бы носил вас на руках, как куклу.

— Вот куклу и присмотрите, а меня оставьте в покое. Пустите руку. Вы делаете мне больно..

— А вот не пущу и сломаю ваше упорство.

— По какому это праву?

— По праву сильного. Пошли!

— Я рядом с вами не сделаю даже шага.

— Нет, вы всё же пойдете! — улыбался Зорин и ещё сильнее сжимал ей руку.

Таня, кусая губу, отвернулась.

— Пойдёте?

— Вот это настоящий Зорин. И он совсем не находит, что это жестоко.

В голосе Тани прозвучало что-то такое, от чего Зорин выпустил её руку и ушёл.

Татьяна закрыла глаза. На лицо упала крупная капля дождя.

— Таня! Маландина! Пошли! — крикнули девушки.

Она накрылась платком и побежала. Частые капли застучали по утоптанной дорожке.

Вечером девушки решили побродить по Магадану.

Дождь прошёл, тучи уплывали на запад, и в их просветах синело небо. Молодой месяц тускло освещал деревянные тротуары, ещё мокрые от дождя.

— Девочки, зайдём в отдел кадров, а вдруг там кто-нибудь есть, — предложила Татьяна.

Отдел кадров находился на первом этаже нового здания. У маленьких окошек стояла очередь.

— Вам нужно обратиться в горное управление. Ваши документы уже там, — ответил Татьяне инспектор и разъяснил, как туда пройти.

— А разве горное управление уже не на Среднекане?

— Там пока Среднеканское групповое управление, лаборатория, склады. База полевых партий…

— Гражданочка, не задерживайте; вы не одна, — проворчал за спиной сердитый бас. Татьяна отошла от окошка.

Подруги у двери разговаривали со знакомыми по пароходу ребятами. Заядлая плясунья Клава звала всех в дом ИТР.

— Говорят, сегодня открытие и будут танцы.

— Нет, девочки, вы идите, а я пойду разыскивать своё начальство.

— Не горит же. Пойдём все вместе завтра с утра.

Татьяна мягко улыбнулась и открыла дверь.

— Что делать? Уж такая я нетерпеливая.

— Ну и характер, — обиделась Клава.

— А что? Хорошая девушка, — заметил высокий парень… — Такая и за себя постоит, и своего добьётся.

— Чего же стоишь? Нравится, так пошёл бы и проводил!

— А ты и губки трубкой, — засмеялся парень. — И пошёл бы, да не пригласила. Ну, идём! — Он подхватил Клаву под руку, и вся компания направилась к дому ИТР.

Горное управление Татьяна нашла по вывеске. В окнах ещё горел свет. Через фанерную дверь слышался разговор по телефону.

— Да, в полевую партию мы просили топографа, но не девушку. Ну вы подумайте сами, отдалённый район, одна женщина среди мужчин. Нет, нет, это не подойдёт..

Татьяна догадалась, что разговаривают о ней.

— Разрешите? — открыла она дверь и остановилась.

Начальник отдела кадров поднял голову и показал на стул, продолжая разговаривать.

— А потом, всего полуторагодичные курсы топографов. Практики никакой. Слишком молодо-зелено…. Ну, хорошо, хорошо. Я вам ещё позвоню. — И повесил трубку. — Я слушаю вас?

Татьяна открыла сумочку и протянула договор.

— А ведь я — тот самый топограф. Вы знаете, так обидно родиться и женщиной, и неспециалистом. Я слышала ваш разговор. Вы правы. Топографическую съёмку я знаю ещё плохо, но как помощник — справлюсь. Я хочу работать. А то, что женщина — и одна среди мужчин, пусть это не тревожит вас.

Начальник отдела кадров предупредил:

— Это очень отдалённый район, может захватить зима.

— У меня есть необходимые тёплые вещи.

— А Если придётся возвращаться пешком?

— Я спортсменка. Бегаю на коньках, неплохо хожу на лыжах. А всю прошлую зиму специально тренировалась, делая большие переходы.

— Ну а прочие бытовые неудобства?

— У меня маленькая палатка. — Татьяна улыбнулась и тихо добавила: — Я сшила сама и хорошо получилось.

— Ого-о, и палатка? Ну, что же, поезжайте! — Он поднялся и протянул Ей руку.

На одной из дверей длинного коридора висела табличка: «Маркотдел». Татьяна вошла. Молодая белокурая женщина с толстыми косами, уложенными вокруг головы, подняла лицо.

— Вам кого? — спросила она, протирая тряпочкой перо.

— Да я-то, собственно, была в кадрах, но увидела на двери табличку, зашла. Теперь и я к маркшейдерской (дэ) службе буду иметь некоторое отношение.

— Прибыли с «Сахалином»? Как там на Большой земле? — оживилась женщина и, придвинув Татьяне стул, усадила рядом.

— От Ленинграда до Владивостока — стройки, леса.

— Так вы из Ленинграда? — перебила женщина и пристально посмотрела на Татьяну.

— Да.

— Ваша фамилия Маландина? Вы Таня?

— Да. Но откуда вам известно моё имя?

— По фотографии. Я узнала вас, как только вы улыбнулись. Мы с Ниной часто говорили о вас. Да что это я разболталась и не сказала о себе, — спохватилась она, — Новикова я, Валя… Уже догадались? А теперь ко мне. — Она убрала чертежи в стол.

— Спасибо, Валя, сегодня к вам не могу. Только с парохода, устала. Признаться, я так беспокоилась за назначение. Теперь всё хорошо, и хочется просто полежать и подумать. Вы не огорчайтесь: я непременно буду у вас.

— Я поняла, — вздохнула Валя и, набросив платок, взяла Татьяну под руку, — Тогда я провожу вас до гостиницы.

Ветер утих. С моря наползал туман. Валя прижала руку Татьяны и спросила:

— И куда же вас? Оставили здесь?

— Оставаться в Магадане?

— Значит, в поле? А я вот тут застряла. Горько и обидно, но так всё сложилось. А ведь всё могло быть иначе.

— Жалеете, Валя?

— Очень.

Из писем Нины Матвеевой Татьяна знала всех ребят и даже подробности их таёжной жизни. Особенную симпатию вызывал Колосов. Видно, не забыла Его и Валя. Татьяна заговорила о Нине, посмеялись над Белоглазовым. Только о Юрке не говорили.

Они не заметили, как второй раз оказались у гостиницы. Оркестр в ресторане умолк, значит, было за полночь, а они всё Ещё не могли расстаться.

Наконец попрощались. Татьяна вбежала по ступенькам и скрылась за дверью. Валя проводила Её взглядом и побрела к своему домику. Они с Павликом до сих пор жили в прежней комнате, рядом с Левченко.

Разговор с Таней снова всколыхнул прошлое.

— Ну какая же я дура, какая дура, — прошептала она. Вспомнился Ярославский вокзал, Юрка и то счастливое, неповторимое…

На авторемонтном прохрипел заводской гудок. За углом по доскам тротуаров слышались чьи-то торопливые шаги.

Туман закрывал уже посёлок. Его серые клочья проплыли мимо освещённых окон Аллы Васильевны. Валя Ещё долго стояла у сломанного штакетника забора и мяла в руках травинку. Потом тихо постучала.

— Валя, ты? — выглянул из двери Корзин.

— Как видишь, — бросила она резко и, пройдя в комнату, легла на диван. — Страшно разболелась голова. Наверное, грипп.

Корзин что-то недовольно проворчал, потушил свет и улёгся на кровать.

…Проснулась Валя раньше обычного. Поставила чайник и подошла за маслом к буфету, но шкафчик был закрыт на замок. Она вспыхнула и посмотрела на мужа. Павел спал с открытым ртом, отчего лицо Его казалось незнакомым и неприятным.

Под Её пристальным взглядом он зашевелился. Валя опустила глаза.

Он снова зашевелился и застонал.

— Павел! Павел! Ты что?

— Вот, чёрт! Надо же такому присниться, — вскочил он испуганно и тут же улыбнулся.

Валя взяла полотенце..

— Чай готов, можешь вставать.

Корзин открыл шкафчик буфета.

— Недавно покупал, и уже почти ничего нет. Не умеешь хозяйничать, — вздохнул он, перебирая кульки и банки. — Надоело всё.

После завтрака Павел долго топтался у вешалки, рассматривая макинтош.

— Ты бы почистила, милая. Смотри, вот здесь пятно. Да и твоё пальто пора выгладить. Внешность, роднуша, это всё. Человек должен производить хорошее впечатление.

— Павел… — чуть слышно простонала Валя и отвернулась.

Корзин холодно улыбнулся:

— Не делай сердитые глазки. Ты Ещё многого не понимаешь. В каждой семье должен быть порядок. Ты же совсем ничего не умеешь — ни считать, ни вести хозяйство. Вот посмотри, — он вынул из кармана Её пальто кошелёк и пересчитал деньги, — позавчера ты взяла тридцатку, а что осталось? Куда ты умудрилась израсходовать пятнадцать рублей? Все домашние покупки я делаю сам. — В Его глазах вспыхнуло раздражение, — Нельзя, дорогая, так безбожно транжирить. — Он тихими шагами подошёл к столу и застучал пальцами по клеёнке.

Валя кусала губы.

— Делай как хочешь, я согласна, но не трогай меня и не заводи со мной этих разговоров. Неужели ты не понимаешь?

— Милая ты моя, да разве я для себя одного? Стоило тащиться за тридевять земель и вернуться ни с чем? — Он хотел обнять Её, но она отстранилась.

— Ты ничего так и не понял, Павлик. Ты не задумывался, что меня привело к тебе? Но Если так будет продолжаться, тогда я плюну на всё и уеду куда-нибудь на прииск, на дорогу, в поле. Да не всё ли равно…

— Валюша, родная. Опомнись, что ты говоришь?

— Ради чего похоронено всё доброе? Зачем я сижу тут, как мещанка? — говорила она с отчаянием. — Сколько можно? Это не первый, но последний наш разговор. Если тебе не дороги наши отношения, я уеду одна. А теперь решай.

Корзин по-настоящему напугался.

— Ну что ты, что ты, Валюша. Если ты так хочешь в тайгу, я сегодня же подам рапорт и договорюсь.

…В дверь комнаты постучали. Алла Васильевна пригласила войти. На пороге стояла Таня. Валя смутилась. Алла Васильевна только что сделала Ей маникюр, и она стояла растерянная, пряча руки за спину. В комнате пахло лаком.

— Не помешала? — Татьяна окинула взглядом комнату и стала поправлять волосы. Кругом всевозможные флакончики, салфеточки. На празднично накрытом столе деликатес (тэ) — тарелка свежих огурцов.

— Мы вас ждём, садитесь. Я рада с вами познакомиться, — говорила Алла Васильевна, щуря зелёные глаза. Татьяна почувствовала, что Её оглядели с ног до головы. Валя показала на стул у окна.

— Да и мне любопытно узнать вас, — улыбнулась Татьяна и села рядом с Валей. — Слышала о вас. Как говорят, земля слухами полнится.

— О-оо?.. — протянула Левченко. — Чем же вызван такой интерес к моей персоне? Я ведь не ударница и даже не активный строитель социализма. А так сказать…

— Музейная редкость, — добавила за неё Татьяна и засмеялась. — Вы только не обижайтесь, я хотела пошутить, но получилось грубовато. Мне совсем не хотелось вас обидеть.

Алла Васильевна улыбнулась:

— Кто-то должен заниматься и украшением рук женщин. А кроме того, я иногда стенографирую и печатаю на машинке.

В коридоре послышались шаги и голоса.

— Чего не сделаешь для любимой женщины? Это вашему брату-холостяку свобода, — говорил мягкий баритон.

— Ну это как сказать, — ответил глухо второй. — И куда?

— Пока на метеорологическую станцию в устье Дебина. Ну а там обещают перевести в один из центральных посёлков. Так что через пару недель — прощай ты, новая деревня…

— Это хорошо, Валюша обрадуется…

Валя с радостью бросилась к двери. Мужчины вошли. Красивый блондин с тонкими чертами лица поцеловал Валю в висок и, подойдя к Татьяне, представился:

— Корзин Павел, — и, наклонившись, поцеловал Ей руку. Второй топтался у порога.

— Сергей Константинович!.. Чего же вы? Знакомьтесь, — схватила Его за руку Валя и подвела к Татьяне.

— Фомин, — сказал он тихо.

Валя всех пригласила к столу.

Беседа не клеилась. Корзин был задумчив и раздражителен. Видимо, Его не особенно радовал предстоящий отъезд в тайгу. Фомин сидел рядом с Левченко и молчал. Да и Татьяна чувствовала себя неловко. После ужина она предложила погулять. Все с облегчением согласились. Фомин бросился к своему пальто.

Алла Васильевна поправила Ему воротник.

— Не нужно сердиться, мой мальчик. Это тебе не к лицу. Улыбнись-ка лучше. Вот так. — Фомин покраснел. — Не смущайся, право. Ты не ребёнок, да и мы не институтки. А потом, куда это ты так заторопился? — спросила она пытливо.

— Днями предстоит командировка. Поручили комплектовать новое лагерное отделение. Нужно кое-что подготовить.

— На трассу? Это хорошо, немного развеешься.

Фомин попрощался. Левченко набросила шаль и пошла Его провожать.

Корзин сослался на дела и остался дома.

Валя шла рядом с Таней и молчала.

Татьяна взяла Её под руку.

— Скоро буду на Среднекане. Может быть, что-нибудь передать?

— Его там нет. Он Ещё осенью выехал в отпуск и до сих пор не вернулся. — Валя остановилась.

Татьяна рассмеялась:

— Я о Нине.

— Ах, Нина? Да-да… Передайте Ей, что обязательно скоро встретимся.

Утром Фомин договорился с начальником управления/ о переводе на Оротукан нескольких бригад заключённых, в том числе и бригады Вагина. Потом он направился в учётно-распределительный отдел лагеря и занялся подбором специалистов по учётным документам. К нему постучали и попросили подойти к телефону.

В комнате секретаря Сергей взял трубку.

— Да, я! Здравствуйте. Посылка вам? Помочь? Я страшно занят… А вечером совещание и вернусь поздно… Что-о, уже оформлено получение? Да, так можно. Пусть тогда до утра полежит у меня. Ну хорошо-хорошо, сейчас иду!.. — Он повесил трубку и украдкой вышел.

Солнце зарылось в косматую тучу. Потянуло пронизывающим ветром. Зашушукались лиственницы. Прыгая, проскакал мимо клочок бумажки.

Чёрт бы забрал и Аллу Васильевну, и Её посылки, и всё, всё. Надо кончать. В эту минуту он ненавидел Левченко, презирал себя.

Он говорил это себе каждый раз, и каждый раз встреча с Аллой Васильевной опрокидывала Его благие намерения.

— Сергей! Сергей! — услышал он голос Левченко. Она стояла на тропинке. Рядом белела посылка.

Умница. Догадалась выйти навстречу, где нет людей. Не задерживаясь, он подхватил Ящичек и занёс Его к себе в комнату.

Домой с работы вернулся, как и предполагал, около полуночи.

— А-у!.. — промурлыкал голос с кровати. Он зажёг свет и остановился у порога. Это уже было слишком.

— Алла Васильевна! Ну зачем же вы здесь?

— Не виновата, что все женщины так любопытны… Мне не терпелось узнать, что там прислала сестрёнка…

Когда в соседней комнате часы пробили час ночи, Алла Васильевна встрепенулась.

— Не могу больше. Вскрой, посмотрим.

Она закуталась в одеяло.

— Ты выкладывай всё на стол и говори.

— Коньяк, корейка, кашне… (нэ) — перечислял он, перекладывая вещи. — А это что? Да тут Ещё одно место с письмом. — Он вынул из Ящика коробку с привязанным конвертом и протянул Левченко. — Пожалуйста.

— Нет, читай ты, только громко. А я буду слушать и тем временем оденусь. — Она спустила с кровати ноги и потянулась за платьем.

— Ты знаешь, я не любопытен.

— Но я прошу. Да посмотри, что там в коробке.

Фомин разорвал конверт и стал читать. В письме сообщалось о смерти тёти Сони.

— Несчастная женщина! И всё из-за мужа. Он ведь из потомственного, убеждённого духовенства. Арестован в тридцать первом, — вздохнула Левченко и, облокотившись на подоконник, стала сосредоточенно слушать.

Дальше шёл перечень отправляемых вещей.

«…Хотела послать твои шерстяные кофточки. Но прибежала Мария и стала умолять взять и эту маленькую посылочку, — продолжал читать Сергей. — Она очень просит тебя разыскать Гудковского и передать Ему в руки. Он теперь на Колыме. Строит дорогу где-то на девяностом километре. Тут их семейный образок. Перед смертью/ тётя Соня наказала отправить Его со своим благословением/ Петру Николаевичу. Положила она Ещё какую-то мелочь. Ты сама знаешь, как мы им обязаны, и я не могла отказать…»

Фомин дочитал письмо и прикинул Ящичек на руке.

— Куда положить?

— Посмотрим. Ведь всё равно будут вскрывать.

— Конечно. Это должно пройти через режимный отдел.

Он распаковал коробку. Там лежали тёплые вещи и маленькая иконка.

— Гудковский? Гудковский? — несколько раз повторил он, стараясь припомнить фамилию. — Нет, такого не знаю. Да и не глупость ли возиться с этой чепухой. Он вышвырнет Её в тот же миг.

— Едва ли. Это реликвия, а он верующий. Миленький, да ведь ты Едешь на трассу и тебе не составит большого труда Его разыскать. Думаю, ты не откажешь в любезности и освободишь меня от этих неприятных хлопот?

Фомин нахмурился и не ответил.

— Понимаю, понимаю — тебе неудобно. Ну, тогда передай посылку с вещами через режимный отдел, а это завернём отдельно. — Она взяла иконку. — Красивая. Старинная работа. — И, прижавшись к Его щеке, зашептала — Может быть, ради меня ты сделаешь это «великое» нарушение и передашь лично. Меня беспокоит, что Её там действительно вышвырнут. Что тогда я скажу своим родственникам? А ты заодно проведёшь с отцом Петром антирелигиозную беседу, — И она засмеялась.

— Ты ставишь меня в неловкое положение.

— Ну, всё-всё. Тогда я сама. Завтра же иду на приём к начальнику управления/ просить разрешения на свидание и поеду с тобой. Думаю, это тебя не испугает, да и не будет Являться нарушением по службе, — заявила она.

Фомин совсем помрачнел. Только этого Ещё не хватало. А ведь поедет, и тут уже ничего не поделаешь. А потом не оберёшься разговоров и объяснений. Ну, была не была. Отделаться — и всё. Он улыбнулся через силу и посмотрел в окно.

— Ну хорошо! Только заверни всё сама.

— Товарищ начальник, вы бы поставили чемоданишко под ноги. Оно всё понадёжней, — показал водитель на свободное место у рычагов.

Фомин открыл глаза и потянулся. В кабине было душно. Он опустил стекло дверки. Пахнуло прохладой тайги и свежестью речки.

— Стоит ли? Скоро Палатка. Да я так заложил Его Ящиками, что и сам-то не сразу найду.

— Смотрите. Как говорят, вам жить. Только тут такая шпана, что не приведи бог. Когда везёшь что-нибудь путное, то так и зырят, так и зырят. Тогда поближе ломик и не зевай. Как носом чуют, окаянные.

Фомин, не отвечая, продолжал смотреть в окно. Дорожные работы велись на всём протяжении трассы, и автомобиль двигался медленно, объезжая или переваливаясь через груды щебня. С обеих сторон дороги тянулись выемки и забои. Загорелые парни то и дело выбегали навстречу машине и жестами просили то папиросу, то прикурить.

Водитель только сильней нажимал на газ.

— Вот банда! Я те свистну, ворюга. Я те прикурю, босяк. Я те дам спичку, разбойник! — приговаривал он, грозя кулаком.

Парни, посмеиваясь, уходили к своим рабочим местам.

— Прошлый раз махнули тут у меня два мешка гречки, — рассказывал водитель. — Вскочил на подножку скуластый парень и суёт мне баллонный ключ: «Возьми, говорит, земеля, кто-то посеял, пригодится», — и попросил закурить. А почему не взять, в дороге всё к месту. Остановился на какую-то минутку. Долго ли чиркнуть спичкой. Скуластый сразу ушёл. Приехал на базу, мать честная! Гречки нет — пришлось месяц без зарплаты работать.

Он резко крутанул баранку.

— Значит, заберёте с дороги эту братву? Это хорошо, но не завидую тем, кому придётся иметь с ними дело, — покосился он на Фомина и снова заглянул в кузов. — Толку не будет, отпетый народец. Другой раз подойдёт, парень как парень, а отвернулся на секунду — и что-нибудь будьте здоровы.

Фомин слушал рассеянно. Мимо бежали зелёные лужайки, рощицы тополей, сквозь зелень проглядывала речка.

Эх, побродить бы по берегу речки да посидеть в тени деревьев. А то лечь в траву, закрыть глаза и слушать, слушать. Речка быстрая, болтливая.

— После той гречки я решил провести воспитательную работу, — усмехнулся водитель. — Надо же было как-то постоять за себя. Следующим рейсом загрузился концентратами. Они были в мешках. Смотрю — на том же месте опять тот скуластый. Но, как видно, узнал мою машину и махнул, чтобы, значит, проезжал. Вроде бы одолжение сделал. Мол, пока милуем, а сам нахально смеётся.

Водитель улыбнулся.

— Ничего, думаю, своё как-нибудь возьму. Отъехал за поворот, заглушил мотор и делаю вид, что решил отдохнуть. Дорога-то, сами видите, какая, да и перегоны дай бог. Приходится перехватить часок-другой. А то не заметишь, как окажешься в кювете. Куртку с бумажником под голову, чтобы не стянули. Опустил стекло, вытянул ноги в окно. А в руку тот самый ключ и приспособился так, чтобы оттолкнуться от рулевой колонки и сразу на ноги. И верно, не прошло и десяти минут, как идёт этот тип по дороге.

Водитель покосился на кромку дороги.

— Слышу, тронул за ноги и начал тихо-тихо стягивать сапог, — продолжал он, посмеиваясь. — Давай, давай, не объедешь: не из деревни. Но нет, потянул немного, собака, и принялся за другой. Потом снова за первый. Тоже понятно: кому нужен один сапог? Мне уже не терпится, а он, скотина, вроде бы забавляется. Потянет, отойдёт.

И вы знаете, что он сделал? Подкрался с другой стороны кабины, где я Его совсем не ждал. Не успел я и ахнуть, как распахнулась дверка и вылетела моя куртка. А я — под штурвалом руля. Он набросил на плечи мою куртку — ив кусты.

Называется, перевоспитал. Пришлось идти к заключённым и просить разыскать права. Ещё сто раз спасибо сказал. Знал, поганый, как водителю без прав.

Речка приблизилась к дороге и бежала как бы вперегонки с машиной, петляя в зелени кустарников. За поворотом водитель резко затормозил. На дороге лежал человек, загородив проезд.

— Никак задавили? — Водитель выскочил из кабины. Вышел и Фомин. Они подбежали

вплотную. Фомин повернул труп.

— Кукла! — засмеялся он и поднял шапку, набитую тряпьём.

— Груз! — тут же закричал водитель и бросился к машине.

Фомин успел заметить мелькнувшую в кустах чью-то загорелую спину и свой чемодан.

— Бежим, нагоним! — суетился водитель, вытаскивая ломик.

— Да ну! — отмахнулся Фомин и сел на груду щебёнки.

Водитель пожал плечами и принялся считать места.

Но вот из-за поворота дороги появился человек. Он шёл по кромке насыпи с таким видом, словно ничто, кроме дороги, Его не интересовало. И, только поравнявшись с машиной, сердито крикнул:

— Зачем гоняешь? Видишь, дорога плохой, так растеряешь весь груз! Собери Ящики, пока их не растащили!

Фомин в прохожем узнал Шайхулу и окликнул Его.

— Гражданин начальник, это ты? Зачем с таким турком Едешь? Тачку Ему, а не машину. Вести не может, тормозить не может. Не только Ящики, человека потерять может. Ай-ай-ай!

— Довольно прикидываться, Шайхула. Твои художества, и сделано неплохо. — Сергей показал на куклу и тут только вспомнил, что в чемодане икона. Найдут в Его вещах, что тогда? — Чемодан взяли, там только нужные для меня бумаги.

Шайхула как не слышал.

— Здорово. Лежит как настоящий. Любой остановится поглядеть. — Он ухмыльнулся. — Чемодан, говоришь? Свободы не видеть, не знаю.

— Я тебя прошу! Ведь не чужой…

Фомин просил, унижаясь. Шайхула засмеялся:

— Правильно говоришь. Свой человек, поищем. Только зачем бросаешь в кузове барахло? Не возьми — каждый дураком обзовёт.

Шайхула пронзительно свистнул. Из кустов показалась голова.

— Пойдём, начальник. Как бы чего не замотали.

Человек вылез на насыпь и пошёл навстречу.

Фомин только и думал, как бы скорее разыскать чемодан и сбыть с рук эту проклятую икону. Надо же было такому случиться! И он тут же спросил Шайхулу, не знает ли тот заключённого Гудковского.

— Почему не знаю? Он на нашем участке в подконвойной бригаде Улусова. Вон там, дальше в карьере. Могу проводить.

— А конвой?

— Уладим. Тут хозяева мы.

Фомин вздохнул: как гора с плеч.

— Улусов, Улусов? Это не тот важный барин? Разве он работает?

— Зачем? У таких башка Есть. Посчитал, насчитал, прикинул. Вот и кубики, и для себя и бригаде тоже. Деляга. Да и конвой не в убытке — и план и рыба. А ты куда Едешь, начальник? — посмотрел на него Шайхула.

Фомин рассказал.

— Забери, начальник! Скоро зима, тут не сезон. Устроишь жестянщиком — работать буду. Копать — нет, сразу тебе говорю.

— Пожалуй, воровать здорово будешь?

— Буду. Поймаешь, посадишь. А кто не крадёт, Если умеет? Договорились?

— Ага! — Фомин кивнул головой, может быть, слишком поспешно. Черноголовый парень, что шёл следом, свернул с трассы.

— Эй, Жук! Валяй к ребятам. Пусть не трогают хабару! Понял? — крикнул Ему Шайхула и оглядел Фомина. — Ты, пожалуй, начальник, не ходи. Да ты не бойся, будет

порядок.

Шайхула степенно зашагал по дороге, Фомин вернулся и сел на подножку машины. Водитель закрыл капот, вытащил из-под сиденья кусок камеры и направился к речке.

Было тихо.

Стареешь, солдат. На мелочи размениваешься! Алла, иконка, Шайхула. А дальше?

Дальше не хотелось думать. Из кустов вышел Шайхула с черноголовым. Тот нёс чемодан.

Водитель налил воду в радиатор и сел за руль.

— Вот, начальник, забери. Можешь не проверять, не открывали. — Шайхула поставил чемодан в кабину, — Садись, начальник. — Он подсадил Фомина, захлопнул дверку и встал на подножку. — А ну, водило, газуй вон туда, где дымок. Там остановишься.

Фомин не удержался, открыл чемодан и запустил туда руку. Тут. Скорей бы, скорей, да ну Её к чёрту.

 

ГЛАВА 2

Потяг сбежал на лёд, и Колосова охватило приятное ощущение скорости. Но каюр Атласов затормозил. Конец остола врезался в твёрдый накат дороги. Собаки сбились, заскулили и, рванувшись, лениво затрусили по извилистому руслу Среднекана.

Юра отбросил высокий воротник тулупа и вытер концом шарфа лицо. Туман оторвался от земли, навис над долиной. Ветки деревьев и кустарника покрывала изморозь, отчего лес казался воздушным. Было тихо и тепло.

— Печально? — выглянул из воротника Колосов.

— Нет, весело! Геть, геть, геть, — громко раскатилось по лесу. Собаки вздрогнули, покосились на нарты и снова понеслись. Атласов поправил шапку, — Тайга любит смеяться издалека. А вблизи пугливая. Крикни — вздрогнет. Тронь-ка — плакать начнет. — Якут довольно чисто говорил по-русски.

С неба лениво поплыли снежинки, а вскоре пошёл густой снег. Нарты неслышно скользили. Атласов задумался. Чтобы завязать разговор, Юра спросил:

— Как там Краснов? Здоров?

— Имя, одетое в мех справедливости, не теряет цены, — мудрёно ответил Якут.

Колосов закрылся воротником. Капля растаявшего снега скатилась по щеке. Сразу вспомнилось, как они с Женей в дождь целовались под лиственницей. Сколько же прошло времени?

Речные пароходы привезли горное оборудование, и всё лето он пробыл на приисковых участках. Движки, локомобили, насосы, электроустановки. Горняки не хотели терять ни одного дня. Затем командировка на Сеймчан, ликвидация склада американской фактории. Только вернулся, пришлось выезжать в Магадан за оборудованием для обогатительного отделения лаборатории. А там новая командировка и отпуск.

Теперь он возвращался с Большой земли, возвращался к своим друзьям, к желанному делу. Его радовало всё: и эти угрюмые сопки, и молчаливая тайга, и даже снежинки, проникающие за воротник.

На берегу показались постройки прииска «Среднекан» — радиорубка, котельная и маленькая электростанция. А вот и их молодёжный прибор. Да, это всё родное, сделанное собственными руками.

Из распадка донёсся далёкий гудок экскаватора. Его тревожный голос вызвал волнение и в душе Колосова.

Почему бы это? А-аа, Валька. Она где-то здесь на приисках. Скорее бы встретиться, переговорить. А что сказать? Да и зачем?.. Затем что не перестаёт болеть сердце. Другой бы давно выкинул Её из головы. Чем, например, хуже Женя? Да Если бы не Валька… Юра отбросил воротник.

Блеснули огни посёлка. Летят навстречу знакомые постройки. Упряжка, не сбавляя скорости, внесла их в устье Среднекана. Среди новых построек Юра Едва разглядел юрту Гермогена.

— Стоит! — радостно заорал он.

По берегу растянулись длинные навесы складов, огороженные забором. У освещённой прожектором проходной одинокая фигура сторожа в длинном тулупе. Вот и столовая. В больших окнах гардины, занавески. Что-то новое почувствовалось в них Колосову. И он стал искать глазами маленькие окна знакомых бараков. Где вы, подслеповатые, но ласковые? Куда девались крохотные землянки с большим человеческим теплом? Эй, други! Почему не бежите навстречу и не распахиваете гостеприимно двери своих жилищ?

Но большинство землянок снесено. Друзей тоже не видно. В посёлке тихо.

Забрав свои вещи, он направился к Гермогену. Пока старик тут, он всегда найдёт у него приют.

За углом нового дома на доске объявлений афиша: «Вечер художественной самодеЯтельности». Он узнал знакомый почерк Валерки. Добрый толстый лентяй. Он, значит, тут.

Но вот и юрта.

Дверь жалобно скрипнула. В юрте Юрий увидел новшества: на столе клеёнка, заправленная одеялом постель. На стене портрет Ленина, а под ним красный лоскуток. В углу, над узлами, сгорбленная фигура.

— Догор, дружище! Здравствуй! Это же я — Юрка! Здравствуй, говорю! Здравствуй, старина. Куда это ты собираешься?

Гермоген поднялся, взял Его за плечи.

— Я, я, дружище. Что, изменился?

— Старому-то тлеть, молодому-то цвести. Но нисево, нисево, Юлка. Это сыбко хоросо, — говорил он, вытирая глаза.

— Поживём Еще на славу…

— И верно, позывём. Болеть-то много время нету. Дел-то много Есть, — проговорил он значительно и проворно завозился у печки.

Казалось, время было бессильно над стариком, Колосов раскрыл чемодан.

— Это тебе, догор, тёплая куртка. А вот трубка. Тут охотничий нож. Да вот и коньячок для встречи, — раскладывал он подарки на столе.

Когда выпили, старик разговорился, а потом как-то сразу сник и захотел спать.

Юра подбросил дрова в печку, укрыл Гермогена и направился в клуб. Он с трудом втиснулся в зрительный зал и протолкался к стене. Незнакомые лица, но что больше всего поразило — это костюмы и галстуки. Значит, цивилизация успела просочиться и сюда.

Занавес дрогнул. Непринуждённо-ленивой походкой на сцену вышел Самсонов.

Валерка артист? Можно было ожидать всё что угодно, но не Самсонова в роли конферансье. Но почему он так странно поворачивает голову, оглядывая публику? Юра понял и расхохотался. Фрак был мал, и Валерка избегал резких движений, опасаясь за прочность швов.

Самсонов медленно поднял огромную ручищу. В зале засмеялись и захлопали. Осторожно он поднял и вторую руку. На лице полнейшая невозмутимость. Публика не успокаивалась. Тогда он сделал строгое лицо. Зал не унимался. Было в нем действительно что-то смешное и вместе с тем обаятельное. Юра этого раньше не замечал.

— Как этого увальня затащили на сцену? — спросил громко чей-то знакомый голос.

— Татьяна раскопала…

Это Космачёв. Вон и Его борода. Но кто же второй? Похож на Митяя, но лицо? Нет, лицо не Его.

В это время человек оглянулся, и Колосов встретился взглядом. Митяй — и манишка? И это закоренелый старатель? Ну и дела! Юра поклонился и покачал головой.

Самсонов продолжал стоять с поднятыми руками. Его румяное лицо светилось.

— Валерка, всё готово. Объявляй и уходи, — донёсся за сценой шёпот, слышный на весь зал.

— Ну всё, так всё, — покорно согласился он и, поправив бабочку, объявил — Вычислитель маркшейдерского [дэ] отдела Татьяна Маландина и врач лагерной больницы Нина Матвеева. Аккомпанирует на пианино Евгения Зельцер.

Женя? Колосов вздрогнул и рванулся вперёд. Только заглянуть бы в эти хорошие глаза. Но из-за занавеса выглядывал лишь угол пианино.

Татьяна вышла на сцену раньше Нины. Лицо Её разрумянилось, глаза весело блестели.

Появилась Нина. Пели они славно. Исполнили и куплеты на местную тему. Досталось любителям преферанса.

Но вот Самсонов объявил очередное выступление, на сцену вышла петь и Женя. Заметив Колосова, она растерянно замигала, и глаза Её стали Еще больше. Пела Женя хорошо, а Юрию казалось, что слышит он голос Вали. Как только закончился концерт, он сразу же пробрался на сцену.

— Брат Юрка? Вернулся? Вот это хороший человек. А ну дай я тебя чмокну, — бросился навстречу Самсонов.

— Приехал разбойник. А мы тут постоянно тебя вспоминали, — говорил он, тиская Колосова изо всех сил.

— Где Толька, Игорёк, все остальные? — задыхаясь в плотных объятиях, спрашивал Юра.

— Толька? Ну, он теперь подымай выше. Уже в Москве. Отгрохал диссертацию, и никаких гвоздей. Талант, поехал на защиту. Игорёк оборудует лабораторию на Ларюковой. Это рядом с Оротуканом. Теперь дай посмотреть на тебя глазами зрителя. А что? Хорош. Тебе поездки на пользу.

— Как это ты, Валерьян, в артисты прорвался? Этих талантов от тебя никак не ожидал. А вообще-то здорово. Морда у тебя комическая.

Самсонов усмехнулся.

— Татьяна! — крикнул он. — Тут Ещё один неприкаянный Явился. А ну забирай сразу под свою опеку. Да она тебя, чёрта, заставит по проволоке ходить. А ты спрашиваешь, как прорвался.

Из костюмерной комнаты вышла Нина Матвеева.

— Юра? Ты? — ахнула она.

— Я, Нина Ивановна.

— О-оо? Да ты совсем мужчина! И какой представительный! — Обхватив Его шею, тихо шепнула — Валя только на днях выехала на колымскую переправу с мужем. Всё спрашивала о тебе. Ждала…

— Ждала? — смутившись, он искал глазами Женю.

А Нина уже тащила за руку Татьяну.

— Танюша, вот и наш Юра. Знакомься.

— Ну, здравствуй, здравствуй. Значит, в нашем полку прибыло. Я очень рада твоему приезду.

— Ребята! Юрка заявился! — заорал Вася Булычёв. — Идите, Женя. — Он подхватил девушку под руку и подтащил Её к столпившейся молодёжи.

— Здравствуй, Женя! Как ты сегодня славно пела, — обратился к ней Юра.

Она поправила шерстяной платок и протянула руку.

— Я уже думала, что и не вспомнишь обо мне, улыбнулась она и, взглянув из-под ресниц, тихо сказала — А мы тут тебя с Валей вспоминали.

— Я тоже на материке обо всех ребятах скучал. Да, а как ты, Вася, живёшь? Как твоя геология? Что сообщает Николаев? — встряхивая приятеля, пожалуй, слишком усердно, спрашивал Юрий.

— Колька доволен. Он уже в бухте Амбарчик и не теряет надежды попасть на арктический пароход. Этот своего добьётся, — Вася покосился на Женю, как бы объясняя причину отъезда. — Живём, как видишь. Приехала Татьяна и растормошила ребят. Понравилась она тебе? Она молодец, как-то сумела со всеми поладить. На что уж Валерка лежебока и лентяй, а не выдержал и сдался.

— Есть предложение, — басил Самсонов. — По случаю приезда Юрки пойти к Жене на чай с голубичным вареньем. Это, братцы, штука… Пробовал.

— Варенье пожалуйста, но куда я всех усажу?

— Тогда давай варенье, а чай будем пить у Татьяны.

— А что, ребята, и верно, пошли к нам, — подхватила Таня и, посмеиваясь, спросила Нину — А у нас хватит резервов, ну хотя бы насытить Самсонова?

— Почему только меня? А Юрку? Какой-никакой, но сегодня он гость.

— Это я к тому, что Если уж хватит на тебя, то, не задумываясь, можно приглашать всех. Я предлагаю собрать у кого что Есть из Еды и идти в барак к Самсонову. Там разместятся все.

Так и порешили. Булычёв раздобыл доски и соорудил длинный стол. Женя принесла патефон, варенье и голубичную настойку. Самсонов вытащил запасы спирта. Нашлись сыр, рыба, консервы. За столом было весело. Смеялись над Валеркой. Колосов рассказывал о материке. Пели песни.

В разгар веселья в барак вошёл невысокого роста, сухощавый, с бледным лицом парень. Он сбросил шапку, прищурил колючие глаза и отрекомендовался:

— Расманов Олег. Прошу извинить. Я услышал весёлые молодые голоса и решил заглянуть. Только что вернулся с периферии, пока не у дел. Знакомых ни души. Тоска, скука, не знаешь, куда себя и девать. Вы разрешите? — Он сбросил шубу и присел на уголок топчана.

Он сообщил, что играет на гитаре и будет не в тягость компании.

Вторжение незнакомого парня внесло некоторое замешательство и неловкость. Но он как-то быстро приноровился к ребятам.

Расманов понравился всем. Рубаха-парень. А у Колосова он вызвал раздражение. Почему? И сказать трудно. Что-то в Олеге Его настораживало. Больно приторный парень.

— А ну, ребята, танцевать! Вася, подбери пластинку. — тронула Татьяна Булычёва за руку и повернулась к Колосову, протягивая руку.

— Танцевать? — удивлённо посмотрел на неё Юрий и покосился на свои ноги. Он в жизни не танцевал и продолжал предвзято относиться к танцам.

— Без разговоров. Не умеешь — учись. Люди издревле выражают свою радость в песне и пляске. Не зачисляй себя смолоду в старики. А ну пошли! — Татьяна схватила Его за руку и почти насильно вытащила на середину барака.

Танцевали все. Даже Валерка, поднимая на руках Васю, выделывал замысловатые па.

Танцуя с Женей, Юра спросил, где Её отец.

— Его освободили досрочно, и он уехал в Москву. Теперь он уже с мамой.

— А как же ты?

— А я здесь. С вами. Удивился?

— Нет, Женя, иначе не могло и быть. Вот Если бы уехала, тогда да…

— Ребята, давайте песню! — предложила Татьяна и запела. Ребята подхватили. Валерка, как всегда, путал мелодию. Женя сбегала за гитарой и спела несколько романсов. Всем было хорошо и весело. Незаметно подошла полночь. Пора было расходиться по домам.

Сначала пошли провожать Женю. Дорогой поиграли в снежки. Расманов швырнул комок в лицо Жене. Грубость ребятам не понравилась. Юра вытер шарфом Её щёку, и больше в снежки не играли.

Потом пошли к Татьяниному бараку. Она жила в самом конце посёлка. Олег подставил Ей ножку и неловко уронил в сугроб.

Обратно шли молча. Расманов задержался у окна Татьяны, а потом уже нагнал парней.

— А батон-то с изюминкой. Как у неё там? Не нашёлся Ещё кто? Такое добро пропадает. Не возражаете, Если займусь? — Он смачно прищёлкнул языком.

Колосова всего передёрнуло, он отвернулся. Валерка остановился и оглядел Олега с брезгливым удивлением.

— Э-ээ, да у тебя мерило пошленькое и подловатое. Ты, пожалуй, тут ничего не поймёшь. Где тебе? Кругом Торричеллиева… — Он пренебрежительно махнул рукой и, подхватив под руку Васю, перешёл на другую тропинку.

— Тоже мне, святая невинность. Не может сам, бегемот, вот и злится, — пробурчал Ему вслед Расманов и повернулся к Колосову. — Баба везде баба. Только не нужно теряться. Два-три умных хода — и наверняка в дамках.

— А ты и верно с душком. Шёл бы ты, приятель, подальше и не лез грязными лапами куда не следует.

— Что это? Никак запугать хочешь? — задирался Расманов. — И что же ты мне сделаешь?

— А это — смотря чего ты стоишь.

— Лопухи. Девка сама просится. А они, дураки, уши развесили и Ещё рычат, как собаки на сене. Раз приехала на Колыму, значит, видала виды.

— Замолчи, а то смотри, пожалеть можешь.

— Да ты не грози, не из пугливых. Тоже мне, рыцарь печального образа. Ну-ну, вздыхай, вздыхай, а Женю приласкает кто-нибудь поумней. Небось думаешь, тоже святая?

Расманов не успел и договорить, как уже барахтался в снегу и, отплёвываясь, ругался.

— Ты, скотина, запомни. Если Ещё раз затронешь любую из них, я засуну тебя мордой в снег и буду держать там до тех пор, пока ты не научишься уважать в женщине прежде всего человека. — Юра, не оглядываясь, повернул по тропинке к юрте. Хорошее настроение было испорчено вконец.

Гермоген спал. Печь сердито постукивала дверцей. Он лёг на приготовленную стариком постель, но Ещё долго крутился.

Проснулся Колосов рано и всё же не слышал, когда ушёл Гермоген. Неужели всё Ещё промышляет старина? — подумал он и закурил. Вставать не хотелось, В юрте было тепло, хотя дрова в печи уже прогорели.

Вспомнился Расманов, и настроение совсем упало. За стеной послышались шаги, и взволнованный голос крикнул:

— Привет, Андрей! Ты слышал? Так это правда?

— Как будто да. Сейчас узнаем. Я тоже в контору, — откликнулся второй. Скоро шаги затихли.

Юра поднялся. Распахнулась дверь, и, к Его удивлению, в юрту ввалился улыбающийся Расманов.

— Здравствуй! Прости, что врываюсь чуть свет. Но я спешу принести свои извинения, — говорил он с весёлой развязностью. — Вчера получилось нехорошо. Я нахамил. Но, сам понимаешь, чего не бывает. Давай это затрём, и по петухам.

Юра не успел опомниться, как он сунул Ему руку и тут же толкнул пальцем в живот.

— Фу, чертяка, ну и здоров, — расхохотался он. — А как ты меня шарахнул! Если хочешь знать, так всё это было специально. Хотелось прощупать, что вы за народец. Да не совсем это гладко получилось. Потому и не обижаюсь. Сам бы так поступил. — Он посмотрел на Колосова снизу вверх и наморщил нос. — Чего это ты так уставился на меня. Посмотришь, как мы Ещё поладим.

Не переставая говорить, он зачерпнул кружку воды, полил Юре на руки. Наполнил чайник водой, поставил на печь и даже постучал по трубе, чтобы высыпалась сажа и лучше тянуло. Он успел почти всё рассказать о себе. Приехал по договору строителем. По собственному желанию поехал в национальный район. Не утаил и неудач.

— Ехал я с большим желанием. Только закончилась коллективизация. Ну, думаю, развернусь и покажу, на что способен, — жаловался Расманов. — А оказалось совсем не то. Тут Ещё начали прибывать национальные кадры из Института народов Севера. Осенью создалась угроза срыва государственного плана заготовки пушнины. Я туда, я сюда. А один человек возьми и подскажи. Ты, говорит, конским волосом можешь перекрыть недосданную пушнину. Разве мало в районе лошадей? Обрежь хвосты, вырастут Ещё лучше.

— Значит, так и обкромсал?

— План Есть план, что было делать? Надо бы поменьше, да откуда я знал?

— Ну и что получилось?

— Когда летом снарядили транспорт, лошади не по тропе, а в кусты, да ложиться, да кататься: им нечем от гнуса отмахиваться. Хорошо, отделался лёгким испугом. Но это чёрт с ним. Важно — удалось вырваться из этой глухомани.

— А куда сейчас?

— Решил не торопиться. Один раз влип, хватит. Если не подвернётся ничего подходящего, постараюсь попасть в аппарат. Там всегда под рукой и на глазах. Мне ведь только зацепиться, а там я уже как-нибудь сам…

— Привет тебе, брат Юрка! — высокопарно начал Самсонов, протискиваясь в дверь. Заметив Расманова, уже другим тоном — А-аа? Дон-Жуан? Вот уж чего никак не ожидал. — Валерка влез в помещение, загородив дверь.

— Ты мне льстишь. Какое там, — засмеялся Расманов и встал. — Пришёл вот и каюсь. С Юркой у нас лады. Собирался сейчас к тебе. Вот моя мозолистая, да будет мир на земле, — протянул он руку, но Валерка боком прошёл к столу и руки не подал, а заметил Юрию — Приехал ты, брат, напрасно.

— А что?

— Придётся оставлять насиженные места. Ночью пришёл приказ о реорганизации горного управления. Теперь их стало два. Северное в Хатыннахе и в Оротукане Южное. Групповые ликвидированы. Жаль, привык. Да и не хочется уезжать от реки. Там какая-то жалкая лужица.

Юра не стал дальше слушать и побежал в контору.

— Юрочка, уезжаем, — встретила Его в коридоре Женя. — Нас всех на Оротукан. Там уже давно строится новый посёлок, в шести километрах от стана. Краснов назначен заместителем начальника управления. Нина тоже переезжает. Переводят и лабораторию. Видела в приказе и твою фамилию. Тебя тоже на Юг, в распоряжение управления. Тут остаются склады и пристань. Ты рад? — Она посмотрела на него печально и, уткнувшись Ему лицом в грудь, расплакалась.

— Женя, Женечка! Да что это с тобой? Ну-ну, успокойся, это же хорошо. Не надо. Ты всё такая же смешная и чудесная.

— Сама не знаю чего. Может от радости, что всё так быстро. Возможно, жаль посёлка. Тут всё своё, наше… — Она вытерла слёзы и убежала в комнату картбюро.

В конторе было настоящее столпотворение. Люди бегали, таскали папки, Ящики. Все торопились.

В общей части Юра увидел Таню. Она диктовала машинистке какие-то списки. У стола толпились сотрудники, разбирая архивы.

— А, Юра! Здравствуй! — крикнула Таня, заметив Его у двери. — Ты будешь с дороги Ещё отдыхать или поедешь с нами?

— Конечно с вами. А кто Ещё из наших?

— Почти все. Валерка, Вася, Женя. — И она принялась перечислять по списку.

Когда Юра вышел из конторы, было темно. Подступила к сердцу грусть. Слишком много оставалось тут памятного. Этот барак они сплавляли по Колыме с Крохалиного. Здесь расчищали и планировали спортивную площадку. Тут выкорчёвывали пни.

Куда ни посмотри, к каждому клочку земли прикасались их руки. Понятны были и слёзы Жени.

Задумчивым и рассеянным он вернулся в юрту. Гермоген всё Ещё не пришёл. Дрова прогорели, и было холодно. Он разжёг печь и сел на своё привычное место к столу. Огонь охватил поленья, и Его красный свет торопливо заметался в углах юрты. Колосов встал и принялся укладывать вещи…

 

ГЛАВА 3

Транспорт прибыл в Оротукан на вторые сутки вечером. В воздухе Ещё плавали серебристые блёстки снегопада, а в устье ключа Жаркого уже парили наледи и прозрачными островками зависали над поймой реки. Снег похрустывал, как соль.

Посёлок строился на правом берегу. Сквозь дым пожогов виднелись домики, срубы построек и штабеля леса. По укатанной тропинке катались на салазках мальчишки. Под сопкой, на другой стороне реки, серела насыпь дороги.

Конебаза находилась в конце посёлка, правее палаточного городка. Над обрывом чернели приземистые пристройки, сараи и парники. Где-то прокричал петух, из открытого окна избушки выглянул кот.

— Кошка! Видал? — закричал радостно Юра, нагоняя переднего конюха.

Тот улыбнулся.

— Летось прибыли семейства колонистов. Так что не токо кошки и куры, но и козы и даже клопы появились.

У первого домика их встретил высокий мужчина в меховой одежде. Он назвал себя Лунеко, заместителем начальника отдела снабжения, сообщил, что в доме приезжих мест нет, и попросил одну ночь перебиться в бараке конюхов. Пассажиры ушли с транспортом. Юра направился в контору.

В палатке управления, разгороженной фанерой на маленькие комнатушки, толкался народ. Захлёбывались телефонные звонки. Кругом кричали, разговаривали, и голоса сотрудников сливались в общий гвалт.

— «Хищник»! Мне управляющего Николая Ивановича. Ну какого Ещё Николая Ивановича? Конечно, Карпенко. Да-да, это я… Начальник просил меня проверить, как у вас со связью, — надрывался тонкий женский голосок.

— Ларюковая! Когда отгрузили взрывчатку «Таёжнику»?

— С вами говорит начальник техснаба Клобуков! Скоро приеду, познакомимся. А теперь сообщите, пожалуйста, остатки проката, — басит мелодичный баритон.

— Идите вы к чёрту с цыплятами и коровами. Звоните зоотехнику Тютрину. Мне не до того. На складах осталось муки на два дня…

— Я вас спрашиваю, где трактора? Где колонна машин? — орал звонкий молодой тенорок.

Вот это жизнь, подумал Юра. Захотелось сейчас же включиться в этот водоворот, услышать в этом хаосе и свой голос.

— Вы к Михаилу Степановичу? — пробежала мимо черноглазая кругленькая женщина с папкой. — Проходите, а то он собирается на прииска.

Юра протиснулся в комнатушку. Краснов в своей неизменной коричневой гимнастёрке разговаривал по телефону и одновременно подписывал бумаги.

— Наконец-то! Здравствуй, Юрка! — не отнимая трубки, проговорил он и показал глазами на стул.

— Это не тебе. Какой же ты Юрка! — засмеялся он в телефон и начал расспрашивать что-то о торфах и канатных дорожках. — Ну хорошо. Звони после двенадцати, вернусь, а теперь я очень спешу. — Он повесил трубку и встал. — Ну, пойдём, Юрка, ко мне. Я переоденусь. А дорогой переговорим.

Он взял Колосова под руку и направился к двери.

— Михаил Степанович. Тут ряд вопросов. Надо решить с рабочей силой.

— Я в отношении тракторов. Лес на приборы возить надо.

— Я по тому же самому делу.

Обступили Его, как видно, прибывшие руководители приисков. Раздвигая других, вышел Шулин.

— Ты подмахни-ка мне, Миша, вот эту цидульку на восемь коров, и с богом. Всё равно охотников мало, — прогремел он на весь кабинет и нахмурил брови.

— Тебе, значит, коров? Это хорошо, что сам просишь. А как с кормами? — Краснов посмотрел на него пытливо.

— Ну, уж это не твоя забота. Не было бы, не просил.

— Ладно. Иди в снабжение, позвоню. Видишь, Юрка, какая начинается жизнь! — засмеялся он, когда они были уже на улице. — Боюсь, как бы не захватила эта стихия. Надо суметь найти главное. Найти себя и правильно поставить. Дело-то принимает огромный размах. Да ничего, не боги горшки обжигают. — Он блеснул хитро глазами и обнял Колосова за плечо. — Работа горячая ждёт, так что не заржавеешь.

— Я не боюсь. Лишь бы по душе.

— Душа душой, а дело делом. Приисков сейчас около десяти, а к весне будет в два раза больше. Дорог нет. Надо возить лес на приборы, строиться и забрасывать грузы. Вся надежда на трактора.

Юра слушал рассеянно, а сам думал, что вот ребята и девушки пошли ночевать в барак конюхов, а он тащится в хоромы начальства. Нехорошо. И придумывая, как бы это поудобнее смыться, он, не вникая в суть разговора, заметил:

— С такими возможностями, как теперь, это можно.

— Вот-вот, тебе и карты в руки. Начинай… Будешь начальником механической базы Южного горного управления.

— Я? — Колосов остановился. Внутри у него защемило, и сразу сделалось жарко. — Да что вы? Разве я справлюсь?

— Будешь учиться и справишься, — перебил Его упрямо Краснов. — Какое ты имеешь право даже так думать? Раз надо, значит, надо. Будет тяжело, приходи, поможем. Основное — не запускать ни одного нерешённого вопроса. Не обманывать ни себя ни других. Действовать смело и уверенно. Ошибёшься, поправим. Да и учиться-то придётся не тебе одному. Вот так-то, друг, — сказал он уже мягко. — Завтра принимайся за дело. С утра разберёмся — и начинай. А вот и моя хата, — он показал на палатку и открыл дверь.

Жил он в крохотной комнатушке. Кровать, стол, тумбочка и табуретка. Колосову стало стыдно, что он подумал о хоромах.

— Михаил Степанович, да неужели не нашлось для вас в посёлке лучшей комнаты?

— Есть, но я один. А к нам прибыли семейные. Вот построимся, я вызову семью и подберу что-нибудь получше. — Он вышел за дверь, шепнул что-то уборщице и вернулся тут же. — Важно, брат Юрка, не отгораживаться от народа стеной личного благополучия. Пусть тебя видят. Живи со всеми одной жизнью, дели всё на равных, и народ тебя никогда не подведёт. Страшны не трудности, а сомнение, что их не понимают руководители. Оторвался — считай себя неполноценным. И Если честный человек, переходи куда-нибудь в аппарат.

Постучали. Краснов приоткрыл дверь и принял переданный Ему пакет, завёрнутый в газету.

— Ну-ка, открой. Ты, наверное, наловчился, — поставил он на стол бутылку портвейна и несколько кульков и банок, — Вот консервы, чай, сахар. Ешь что нашлось. Столовую приводим в порядок. Скоро откроем. Отдыхай на койке. А ночью приеду, разберёмся.

Краснов переоделся в тёплое. Колосов открыл банку с рыбой, нарезал хлеб и налил в стаканы вино.

— Михаил Степанович, за встречу!

— Ты пей. Мне нельзя. Еду на прииска, буду разговаривать с народом. Это не годится…

Юра кивнул и выпил.

— С дороги неплохо. Начну работать, будет не до того.

Краснов засмеялся,

— Тебя таким не прошибёшь. А сейчас ложись и спи. — Подвёл Его к кровати и отбросил одеяло. — Отдыхай, а завтра я тебя куда-нибудь пристрою.

В трубке что-то щёлкнуло. Колосов только мотнул головой и, устроившись поудобней, снова заснул. Настойчивый звонок заставил Его вскочить.

— Я, Михаил Степанович. Дела неважные: три машины застряли в наледи, их заливает вода… Вырубаем водоотводную канаву и намораживаем защитную дамбу… С берега пробовали, бесполезно, только порвали все тросы… Вы напрасно меня упрекаете. Вторую неделю не захожу к себе в комнату… Нет, я не жалуюсь, но приятного мало, когда ругают напрасно.

Он повесил трубку. Было уже поздно, и свет в окнах посёлка погас. Лишь на льду речки светились костры, и их малиновое зарево просвечивало через причудливые рисунки мороза на стёклах палатки. Ходики на стойке каркаса безразлично отстукивали время, а за брезентовой стенкой им вторили выхлопами работающие на подогреве трактора. Иногда из темноты доносился звон металла и голоса людей.

Юра обхватил руками виски и склонился над столом. Им овладевало мучительное чувство неудовлетворённости своей работой.

«Трактора, трактора, трактора!» — с утра до вечера трезвонил телефон. А они, проклятущие, то ломались, то проваливались в наледи или простаивали в ремонтах. За это время он изучил их назубок, а что толку?

Но главное было не в этом. Его как бы подхватил метнувшийся вихрь. Закрутил, завертел и оторвал от земли. Он ощущал и радость высоты и беспомощность невесомости.

Снова зазвонил телефон. Михаил Степанович спрашивал, что делается на реке.

— Бегу. Проверю и доложу, — откликнулся с живостью Юра и тут же смутился, уловив недовольное: «М-да…» Он продул трубку и посмотрел на часы. Была половина второго.

— М-да… Придётся приехать, — хрипло прозвучало в микрофоне. — Ты, кажется, охотник?

— Грешил…

— Ты вспомни гусиную стаю. В полёте вожак впереди и принимает на себя все неожиданности. На жировке и отдыхе — где-нибудь на возвышенности и обязательно в середине стаи. Он командир и слуга. Стая спит — он наблюдает, жирует — он стережёт. Быть руководителем значит чувствовать себя глазами, душой, слугой и совестью коллектива. Ты понимаешь меня?

Колосов покраснел.

— Михаил Степанович, я не подумал об этом. Мне казалось бессмысленным торчать на глазах людей. Вы, пожалуй, правы…

— Чтобы знать, вкусно ли сварен обед, надо попробовать из котла…

— Бегу, будет порядок, — крикнул Колосов и, закончив разговор, выбежал из палатки.

В лицо ударил крепкий мороз. На изрытом снегу Едва проступали очертания машин. Привидениями с факелами в руках мелькали чёрные фигуры трактористов. Под машинами на снегу люди крепили и смазывали ходовую часть, согревая руки над горящим бензином.

Начальника колонны Глушкова Юра нашёл под трактором. Засыпанный снегом, он закручивал спускную пробку картера [тэ], придерживая Её голой рукой. Тонкая струйка автола, сбегая по кисти, скатывалась в рукав. Он морщил лицо, сосредоточенно рассматривал место подтёка и, найдя, отпускал пробку, подматывал набивку и снова крепил.

— Резьба сорвана, надо бы заменить, а нечем. Так машину пускать опасно, загубим мотор, — рассуждал он как бы сам с собой и, затянув пробку, вылез из-под картера [тэ].— У нас всё, теперь можно заняться и «утопленниками», — крикнул он в сторону речки.

Несколько человек у костра сушили рукавицы. Глушков по-хозяйски проверил сделанные работы и подошёл к костру.

— Если вы, хлопцы, пришли помогать, то беритесь за дело, а нет, то можете укатывать. — Он сложил руки рупором и закричал — Прохоров, Тыличенко! Забирайте ребят и давай сюда. Эх вы! Совесть бы иметь надо. Разве мы для себя? Вам дрова возим. Ребята со вчерашнего дня Ещё не заходили погреться.

— Ты, земеля, нас не тяни. Сами с усами. До конца срока собьёшься считать, напашемся, — усмехнулся кудлатый парень в кубанке и принялся с ожесточением колотить лопатой об лом, сбивая с неё лёд.

Подошли трактористы, подъехал на санках Краснов. Он обошёл дамбу, просмотрел канаву и, вернувшись к кучеру, приказал тому уезжать.

— Придётся оставаться. Прииска парализованы, — пояснил он и подошёл к рабочим. — Понимаю, устали. А метеосводка обещает сильный мороз. Не закончим сегодня, придётся мокнуть и мёрзнуть завтра…

— Поднатужиться можно, гражданин начальник, — перебил Его кудлатый. — Да ведь всех работ не переворочаешь. Поработали неплохо, надо и честь знать.

— Заключённые?

— Расконвоированные.

— Где живёте?

— В палатках, — неохотно ответил тот же парень.

— Значит, соседи, — улыбнулся Краснов. — У меня чертовски холодно. Думаю, и у вас не жарко. А тракторами мы возим дрова и лес для строительства рубленых бараков.

Краснов подобрал лопату с гладким черенком и, стукнув ручкой об лёд, посмотрел на Юру.

— Ну что же, Колосов, берись за ломик. Не управимся, оставим посёлок без дров. Прошляпили, вот и будем сами отдуваться. — Он сощурил лукаво глаза и покосился на заключённых. — Устали они, это верно, потому не уговариваю. Посмотрят, отдохнут и сами включатся. Не может того быть, чтобы оротуканцы бросили дело…

Никого не уговаривая, он пошёл к группе Глушкова. Заключённые посидели, пошептались и принялись выбирать из кучи инструмент.

— Я всё ломаю голову, как вывернуться нам с жильём. Бараки когда Еще срубят, — говорил Краснов, поглядывая на Колосова. — Есть у меня последняя палатка в резерве. А вот как бы из неё сделать несколько?

— Пятью хлебами? — буркнул Юра.

— А что? Ты знаешь, как раньше мужик Яйцо Ел? — засмеялся Краснов. — Да где тебе? Отрежет себе потолще ломоть хлеба, положит на него, не разрезая, чищеное Яичко и как бы хочет откусить вместе с хлебом. А оно только скользит и откатывается от губ. Съест один кусок, положит Его на второй, а оно себе, знай, подразнивает и откатывается. И мужик сыт, и Яйцо цело.

— Не совсем понимаю.

— Чего тут понимать? Отдам тебе Ещё бригаду Вагина. Придут завтра, поставят каркас, натянут палатку, обошьют изнутри фанерой, и будет где спать. А послезавтра поднимут брезент, утеплят и околотят досками снаружи. Получится засыпной домик. А палатку поставят рядом и начнут всё сначала.

— А что? Это получится. Рабочие сами помогут…

Теперь работали все. Краснов постоянно оказывался там, где что-нибудь не получалось. Он шутил, смеялся, подбадривал и помогал. Всё у него получалось как-то просто, без натуги.

Костёр прогорал, и Его свет застилало туманом. Юра направился подбросить дров. Подошёл и Краснов, наклонившись, шепнул:

— Считаешь, рабочих следует накормить?

— Нет, Михаил Степанович, никто не просил и не жаловался.

— Когда спросят, то грош цена будет такому ужину. — Он улыбнулся и подтянул ремень. — Сам-то ты когда Ел?

— Утром перекусил.

— Мы-то с тобой что? А вот люди целый день на морозе. Старайся представить себя на месте каждого своего подчинённого. Полезное дело. — Он засмеялся. — Иди звони на квартиру начальника отдела снабжения Сперанского. Он уже знает и всё доставит…

Когда было подготовлено всё, Юра подошёл к Краснову.

— Готово. Распорядитесь…

— Ужин! — одобрительно воскликнул Краснов. — Вот это молодец, догадался. А мне и в голову не пришло. Это правильно: люди проголодались и устали. А Если ты сообразил и по чарке, то совсем будет к месту. — Он приставил к дамбе лопату и вытер лицо. — Ну что же, молодёжь, придётся идти, тут ничего уже не поделаешь.

Ели весело, с шутками. Пожилой мужчина, опрокинув чарку, крякнул и покосился на Краснова.

— Душа-то человеческая, что вода. Заморозишь — окаменеет; а согрей — и паровые машины крутить зачнёт, — заговорил он степенно. — Ты сделал человеку уважение раз, а он тебе в десять раз больше и Ещё в долгу себя считать будет. Дорого то, чего мало. А нашему брату арестанту хорошее как престольный праздник. — Он тщательно выскреб консервную банку, вытер ложку и сунул за голенище, — Ну, пошли, мужики, навалимся — и делу конец.

Трактора вытащили, когда уже пробивался рассвет. Краснов так и не ушёл, хотя бригада заверяла, что всё будет сделано добросовестно и без него. Он, посмеиваясь, отшучивался:

— Вам-то что. Вы освободитесь — и на материк. А мне тут работать да работать. Такие казусы встретятся Ещё не раз. Ну какой я буду руководитель, Если не сумею дать разумный совет? Значит, нужно разузнать всё. Вот и стараюсь…

…………………………

— Идут! Да сколько же их… — закричал плотник.

— Кто идёт? Где? — Прыгая по обструганным брёвнам сруба, рабочие столпились на лесах.

— Здоровенная автоколонна. С флагами. Теперь заживём…

Колосов с прорабом делал разбивку фундаментов под механические мастерские, когда услышал о колонне. Он бросился на трассу. Последние машины уже переходили реку и, переваливаясь по ухабам, поднимались в посёлок. Пока он добежал до управления, там уже собрался народ и возник митинг.

Рядом с Красновым в кузове, украшенном флагами и плакатами, стоял краснощёкий парень и что-то надсадно выкрикивал. Слов было не разобрать.

Юрий пробрался к самой машине.

— Комитет комсомола автотранспортников поручил передать вам и наши подарки, — кричал парень.

Горшков? Он. Как возмужал, да и говорит, будто настоящий оратор. Молодчик.

Юре вспомнилась красная майка Горшкова над палатками. И вот теперь новая встреча под настоящим флагом. У кабины он увидел Татьяну. Поднявшись на подножку, она разговаривала с Красновым.

— Наш подарок — пять лучших автомобилей с водителями-комсомольцами, — продолжал Горшков. — Ещё мы предлагаем наше комсомольское шефство над одним из приисков управления… — Конец Его речи заглушили аплодисменты.

Юра почувствовал на своём плече руку и обернулся. Рядом стояла Женя.

— Ты не был вчера на собрании, тебя тоже выбрали в комитет, — шепнула она.

Краснов предоставил слово секретарю комитета ВЛКСМ Южного горного управления Маландиной.

— Значит, Её выбрали? Правильно.

Татьяна подняла руку.

— Комсомольское собрание решило обратиться к руководству управления с просьбой организовать комсомольско-молодёжный прииск. Мы постараемся сделать Его образцовым и достойным высокого звания. В комитет уже поступили заявления от ребят, желающих поехать на горные работы. — Татьяна называла фамилии.

— Женечка, и ты? — сжал Её руку Юра и заглянул в глаза.

Она кивнула.

— Женечка! Женя! — Он подхватил Её на руки. — Едем, Женечка!

— Юра, отпусти. Что подумают люди?!

— Я ведь от чистого сердца. В общем, Едем, и всё…

— Нет, Юра. Тебя не пустят. Ты больше нужен здесь. Татьяна Ещё вчера разговаривала с Красновым.

— А я буду проситься. Напишу заявление и сделаю это сейчас же. А ты передашь Тане.

Он схватил Её за руку и увлёк за собой к управлению.

…После прибытия автоколонны в Оротукан открылся участок трассы Стрелка — Левый Берег Колымы. По дороге непрерывно пошли грузы, скопившиеся на перевалах. На глазах менялся Оротукан. С тех пор как управление поручило механической базе самостоятельно вести строительство, дело значительно сдвинулось. Колосов стал изобретателен.

На берегу вырос целый посёлок, Сегодня с улицы не доносился стук топоров, скрип саней. Был воскресный день, и управление объявило обязательный отдых для всех. Колосов впервые позволил себе отоспаться.

Как видно, давно поднялись жильцы дома. Через стенку слышалось, как хлопотливая хозяйка гремела посудой и постоянно покрикивала на мужа.

— Митька, открой паштет. Митька, вынь из духовки кекс. Да заварил бы ты, сатана, чаёк. — Соблазнительно пахло кексом и Яичницей [шн].

Из комнаты Тани слышались голоса и приглушённый смех.

Только Колосов собрался вставать, как услышал неуверенный стук в дверь и недовольный голос соседки.

— Не тревожила бы ты Его, милая. Они пришли, кажись, утром.

— Ну хорошо, я Ещё подожду, — отозвался робко знакомый голос.

Валя. Она. Это Её голос. Как нарочно, у рубашки подвернулся рукав.

Послышался голос Татьяны.

— Стучите сильней, Валя. Юра, вставай! К тебе гости.

— Минутку! — собрался он с духом.

Валя вошла с Таней.

— Здравствуй, Юра. Не ждал? Я на минутку. Была в больнице, так что попутно.

— Здравствуй, Валя. Садись. — И, вспомнив, что она никогда не называла Его Юра, а только Юрка, тут же поправился — Садитесь, пожалуйста.

Валя прикусила губу: обидел своим «вы».

— Ребята, вы разговаривайте, а я пойду чай поставлю. Валюша ведь с дороги. — Таня вышла.

ВОТ они и вдвоём. Как мечтал Юра о встрече, а сейчас смотрит на Валю и не узнаёт. Чужая, совсем чужая, Еще красивее, но не та Валька: огоньки в глазах пропали, усталая. Но почему Ему так горько?

— Вот и встретились. Наверное, и не снилось, что вот так и заявлюсь? Ты не в обиде за вторжение?

— Спасибо, Валя. Я всё собирался подъехать на Левый Берег, так хотелось увидеться, да не хватало духу.

— А я всё время ждала.

— Неужели?

— Так всё нескладно получилось. И всё — я. Теперь ничего не вернёшь, мой старый дружище.

Юра задумчиво смотрел в окно.

— Да, прежнего никогда не вернуть. А помнишь, как Ехали, помнишь суд над Толькой Белоглазовым? Кандидатом наук вернётся.

И пошли воспоминания.

— Чай готов. Давайте ко мне, угощу домашним печеньем, — заглянула в дверь Таня. Она взяла Валю за руку и повела Её в свою комнату. Юра следом.

Татьяна занялась чаем. Валя рассказывала о себе.

Живут они на метеостанции, это рядом с посёлком Левый Берег. Через Колыму строится большой мост. Место красивое, людей много. Работает она маркшейдером [дэ]. Есть интересные люди, особенно среди строителей. Один из руководителей стройки, Борис Николаевич Ленков, чем-то похож на Юру. Павлик привыкает и изменяется к лучшему…

Чего это я мелю? Ну не дура? — спохватилась она и спросила о Нине Матвеевой и ребятах.

— Нина Ивановна теперь главный врач лагеря. Живет на Ларюковой. Игорёк и Валерка там же в лаборатории. Но, видимо, скоро уедут на комсомольский прииск.

— А Женя?

— Женя? — повторил он и не ответил.

— Ты не хочешь Её касаться?

— Да, да-а… — Он не знал, что сказать.

Разговор расстроился. Оба Явно избегали смотреть друг на друга.

Юра ждал чего-то совсем другого. А перед ним сидела просто чужая, красивая жена и рассеянно рассказывала о муже и о своих житейских делах.

Когда Татьяна снова вышла со стаканами на кухню, Валя наклонилась и молча заглянула в глаза. Юра вспыхнул.

Прощаясь, он задержал руки Вали в своих.

— Пожалуй, напрасно мы встретились, Валя.

— Нет! Нет!

………………………

…Мороз неожиданно спал. Туман сполз в пойму реки и скоро рассеялся. Стало непривычно светло.

Краснов шёл по центральной улице Оротукана. За эти месяцы было сделано многое. Внимание Его привлекла прибитая к углу нового здания управления табличка с наименованием первой улицы. Он остановился и прочитал: «Комсомольская».

Кто же дал Ей это имя? Управление о таких вещах Ещё и не задумывалось. Значит, сами ребята заботятся о посёлке. Ведь большинство решающих участков предприятий и управления возглавляет молодёжь. И Еще какая молодёжь — горячая, неутомимая, решительная.

— Хорошо же, чёрт возьми. Всё хорошо, — повторил он вслух и поднял глаза. В окне парткома он увидел смеющееся лицо секретаря парткома Дымнова, недавно прибывшего в управление.

— Ты что это, Михайло, размечтался? — встретил Его у дверей Дымнов, — Смотрю на тебя — то ты хмуришься, то смеёшься. Шапке своей не даёшь покоя. То на ухо сдвинешь, то на затылок. Точно подросток.

— Ты верно приметил, Алексей. Думал о комсомольцах и чувствовал себя мальчишкой. Ты, наверное, уже обратил внимание на возрастной состав персонала приисков и управления.

— Да, преимущественно молодёжь, и это хорошо. Вместе с опытными старыми горняками поработают, будут отличными специалистами. — Дымнов сел рядом с Красновым. — Формирование молодых кадров — дело почётное и нелёгкое. Мы порой не оберегаем их от модных заболеваний, ну, скажем, от партизанщины. Стараемся Её не замечать.

— Вы подразумеваете Шулина?

— Хотя бы. Перехватил транспорт другого прииска. Не выполнил распоряжения начальника управления. И наконец, приказал вывезти из посёлка и выбросить на трассу направленного управлением бухгалтера Рузова. Куда это может завести?

Краснов улыбнулся глазами.

— Этого я просто не знал. Но, скажу тебе честно, в душе уважаю решительных людей. Это, брат, сила. Шулин лучший начальник прииска, заботливый и добрый хозяин. Но я разберусь!

— Разберись да присмотри и за Колосовым. Парень он на месте. Но решительность и инициатива хороши, когда в границах законности.

— Что такое? — насторожился Краснов.

— Поинтересуйся постройкой последних бараков, склада и магазина. Тут попахивает шулинской школой.

— Строят они здорово, а как и что, разбираться не было времени. — Краснов подумал. — Ты, пожалуй, прав. Что-то слишком быстро он всё развернул. Ты что-нибудь знаешь?

— Поговори с ним. Может быть, всё разъяснится.

Краснов поднял трубку.

— Слушай-ка, начальник! Строить ты, говорят, здорово наловчился. Прямо по щучьему велению. Может быть, поделишься опытом…

Дымнов поднял вторую трубку и услышал, как Колосов торопливо выпроваживал кого-то из кабинета.

— Вы о магазине? Пожаловались дорожники?

— Не только о магазине. Но и о складах и последних бараках.

— Магазин — это бывшее общежитие бригады Вагина. Она работает у меня. Бараки я привёз с Молтана, а склады я нашёл…

— С каких это пор стали валяться на дорогах склады и бараки? Если незаконно взял — разбери и отвези на место, а мне на стол акт. Ты понял меня?

— Нет. Этого не понимаю.

— А выходить на большую дорогу уже понимаешь? Какой дурак отдаст тебе даже самый последний курятник? Чепуха.

— Михаил Степанович…

— Товарищ Колосов! Изволь представить документы на приобретение построек!

— Разрешите объяснить…

— Не разрешаю!.. Документы! — бушевал Краснов.

— Где их взять?

— Там, где крал постройки.

— Я сейчас буду у вас…

— Без документов не показывайся! Понял? Не по-ка-зы-вай-ся, — по складам повторил он и повесил трубку.

— Это уж ты, пожалуй, напрасно. Дело-то куда проще, чем ты воспринял, — упрекнул Дымнов.

— Ничего, злей будет. Он из горючего материала, увлекается и может перехватить. Так сказать, в качестве прививки. Ну, и немного за Шулина. На старика не очень то покричишь…

— Ты начал сдавать, Михаил. Тебе надо вызвать семью и создать нормальный быт. Так надолго тебя не хватит. А самое трудное Ещё впереди.

Краснов посмеивался:

— Дело совсем не в нервишках, и накричал я на него не со зла, а осмысленно. Парень он, как говорят, хороших кровей. Вот мне и хочется сделать из него стоящего работника. А по части семьи? Семья нужна, верно. Сын у меня, скучаю. Но вызывать Ещё рановато. Не умею я себя делить.

Распахнулась дверь, и показался Колосов. Он покосился на Дымнова и подошёл к Краснову.

— Какое вы имеете право отказываться разговаривать со мной? Мне поручено дело, я за него отвечаю, и извольте со мной считатъся.

Краснов слушал и молчал.

— Ну всё? Или Ещё что осталось? Давай уже жарь до конца. — Краснов придвинул Ему стул. — Садись. Теперь небось полегчало]?

— Вот вы всегда так. Идёшь переругаться, а получается чёрт знает что…

— А ты что, думаешь, у меня души нет? — Краснов вытащил портсигар. — А теперь давай спокойно разберёмся, что у тебя там с бараками.

— Жаловался начальник дистанции, — вмешался Дымнов. — Приехал, говорит, ваш Колосов ночью, переселил самовольно людей. Разобрал барак и увёз.

— Неправда! — вспыхнул Юра. — Даже нечестно. С заявлением коллектива я съездил в управление, получил разрешение. Договорился с начальником дистанции, чтобы за пять дней переселил из барака людей. Приехал с машинами, а он ничего не сделал. Людей я всех устроил. Мы взяли своё, и ничего незаконного нет.

— Та-ак… — протянул Краснов. — А с бараками?

— Тут хуже. Распорядился я сам. Это брошенные постройки сплавбазы на Молтане. Там ни хозяина, ни концов. Чего им гнить, пусть принесут пользу горнякам.

— Горнякам? Кто же это у вас горняк?

— Три барака мы отвезли на комсомольский прииск. А два меньших взяли себе. Так сказать, за комиссию…

— Когда же вы успели всё это перевезти? — удивился Краснов.

— Чего это мы будем сами возить? Есть у нас шефы. Помните, на митинге выступал начальник колонны Горшков и предлагал свою помощь. Ну, вот я Его и разыскал и попросил помочь.

— По существу может и правильно, а по форме — анархия. Что получится, Если каждый начнёт рыскать по трассе? Ну. что же, придётся писать тебе выговор, а в Дальстрой просьбу о передаче Югу этих помещений. Как ты это находишь?

— Шёл сознательно и обижаться не буду.

— Коль так, то решено. А с тобой, товарищ Дымнов, мы как-нибудь заглянем в лагерь. Познакомишься с новым начальником Фоминым. Коммунист… Так ничего. Да заодно и посмотрим, как он готовит людей для молодёжного прииска.

Дымнов согласно кивнул и спросил Колосова:

— Как у тебя с глубинным завозом на отдалённые прииска? Пора этим заняться вплотную. Скоро будем слушать на парткоме.

— Да-да. Ты это учти, — поддержал Краснов, — Да и с лесом на приборы не затяни.

— Чего там тянуть, когда мы уже возим лес в глубинку на ключ Приискатель. А потом пустим машины и вверх по Оротукану.

Краснов внимательно посмотрел на Юрия. В распадке ключа Приискатель большие массивы строительного леса. Управление собиралось туда перебазировать лесоучасток, но всё упиралось в строительство дороги.

— А чего вы смотрите так, будто я вру? Ездим, и всё. Сперва, конечно, сделали дорогу, и не сами, а рабочие-дорожники с прииска «Скрытый». Им лес тоже нужен. А участок почти рядом. Затея это Татьяны. Всё хлопочет за комсомольский прииск. В субботу она условилась с трактористами выехать на «Нечаянный» и одновременно пробить дорогу. От дорожников Таня уже звонила.

— Эх вы, комсомолия. Отпустили девушку одну? — забеспокоился Дымнов.

— А вы не смотрите, что она с виду такая. Я имею в виду — не могучая. Во-первых, попробуй не пусти, во-вторых, Ей-то наверняка не откажут. Знают и уважают нашу Таню.

— А чего же ты молчал? — с укором посмотрел на него Краснов.

— Зачем торопиться? Как будто я не знаю вас. Сразу бы заставили возить лес и на другие прииски…

— Чёрт тебя знает, Юрка. Не то тебя ругать…

Дымнов сразу перебил Краснова:

— И ругать и, когда надо, хвалить. А выговор за дело. Такие нарушения нельзя обходить молчанием. — Он направился к вешалке и снял шубу. — Давай пройдём в лагерь. Есть у меня ряд вопросов, которые следует решить.

Колосов тоже встал.

— Да разве дело в приказе? Мне, например, кажется — в совести. А я вот совсем не чувствую, чтобы она была у меня нечиста.

 

ГЛАВА 4

Всё лето Фомин провёл в разъездах. Сначала занимался организацией лагерных пунктов на приисках. А потом началась переброска людей на участок дороги Колыма — Берелёх. Неустроенность личной жизни и бесконечные командировки вымотали вконец. Он вынашивался, как Его старенькая шинель.

Несколько раз удалось встретиться с Ниной. На все Его предложения Нина отвечала, что они только знакомые. Он попросил начальника управления перевести Его в другое место.

— Пожалуй, ты решил правильно. Всякая форма стареет от времени, и надо Её менять, — согласился тот и предложил на выбор любое лагерное подразделение. Фомин остановился на комендантском.

С Аллой Васильевной расстались по-хорошему.

Комендантский лагерь имел пересыльное отделение. Работы было много, и он редко отлучался в посёлок.

Всё это утро он просматривал списки бригад для приисков. В кабинет вошёл мальчишка-почтальон.

— Вам телеграмма, товарищ начальник. Распишитесь, пожалуйста.

Фомин прочёл. Левченко сообщала о своём решении приехать погостить.

Написать, чтобы не приезжала? Бесполезно, приедет всё равно. Остаётся одно — найти для неё угол. Иначе заявится к нему. Но где найти комнатку? Что же делать? Какое-то наказание.

Фомин вспомнил Каца. Тот вышел на колонизацию. Построил себе домик рядом с механической базой. Лучшего и не придумаешь. Он тут же позвонил диспетчеру и попросил пригласить к телефону старика.

Не прошло и пятнадцати минут, как в дверь заглянул Кац.

— Гражданин Фомин, вы просили позвонить. Я пришёл сам. Кто знает, что вы можете сказать мне.

— Проходите, Исаак Маркович. Напрасно беспокоились. Дело-то, знаете, пустяковое. — И Фомин попросил на время комнатку. Кац вскочил.

— Ой, маменька! Так чего же вы молчали? Жить вам да радоваться тысячу лет. Переезжайте на здоровье. Я сейчас побегу за подводой. — И он схватился за шапку.

— Вы не так меня поняли, — смутился Фомин. — Женщина приезжает временно и жить будет одна…

— Вы думаете, Исаак не понимает?

Чёрт знает что вышло. Хотел, просить о личном одолжении, а получилась зависимая услужливость. Он хотел объясниться, но в кабинет вошли секретарь парткома и Краснов.

Кац тихонечко выскользнул в дверь. Краснову бросилась в глаза бледность Фомина.

— Ты что же, заболел? Или в лагере не ладится?

— Да вот. Бывают и на небе тучи.

— Парень ты в годах. Обяжем в порядке партийной дисциплины заняться вопросом семьи. А то гляди как бы и верно не вымок под тучами.

Фомин начал подбрасывать в печь дрова.

— Ну, брат. Это совсем ни к чему, и так дышать нечем, — засмеялся Краснов. — А может, и верно попал в точку? — Фомин смутился, — Хватит, пошутили, а теперь доложи о делах.

Краснов слушал внимательно и делал заметки в записной книжке. Дымнов молча просмотрел Ежедневные сводки о работе бригад.

— Нас интересует отношение заключённых к труду. Хорошо бы познакомиться с состоянием дел на лагпунктах. И в частности, на «Таёжнике» у товарища Шулина.

— «Таёжник» — лучший лагпункт. Отказчиков от работы почти не бывает. Нарушений режима нет. Всё там до странности хорошо. Это по официальным сведениям.

Дымнов взял отчётную форму прииска.

— М-да-а… Показатели отличные. Чем бы вы могли это объяснить? Вы сомневаетесь в их правдивости?

Фомин пожал плечами.

— Инспекторские проверки подтвердили достоверность показателей. Но, видите ли, товарищ Шулин своеобразный человек. Заключённые относятся к нему с уважительной покорностью.

— Ты что-то недоговариваешь. Давай-ка, брат, поясней, — нахмурился Краснов.

— Договаривать нечего. Порядки у него, так сказать, патриархальные. А человек он крутой.

— Имеются факты? — насторожился Дымнов.

— Пытались проверить, да где там? Если заключённые кого-то полюбят, до правды не докопаешься. Все в один голос: «Да чтобы дядя Володя себе позволил? Он скорее последнюю рубаху снимет».

Краснов молчал. Любил он Шулина за характер, прямоту и знание горного дела. Да и многому у него научился, и Ему было бы неприятно, что на прииске что-то неладно.

— Вы сами-то понимаете причину таких взаимоотношений? — спросил Дымнов.

— Шулин никогда и ни на кого не жалуется. Человек волевой, держит своё слово крепко. Кроме всего, по-настоящему заботится о рабочих. Питание на «Тёжнике» лучше, нежели на любом другом предприятии управления. Люди тепло одеты, в бараках чисто. Нет у него ни драк, ни воровства. Все происшествия расследует сам.

— Что вы хотите этим сказать?

— После таких разбирательств некоторые из Его собеседников имеют не совсем бодрый вид. А установить что-либо бесполезно. Вот это порождает разные слухи.

Краснов поднялся.

— Тут надо проверить. Мы не потерпим никаких нарушений революционной законности. Пусть это будет даже Шулин…

Встал и Дымнов и попросил проводить их в бараки.

— Стоит ли? Еще наслушаетесь грубостей. Есть тут такие «огоньки», для которых всё трын-трава, — пытался отговорить их Фомин.

— А мы что, красные девицы? — усмехнулся Краснов и первым направился в зону.

В бараке неработающих звенело, ухало и грохотало. Стонали гитары, трели мандолин тонули в хаосе звуков. Кто-то истошно колотил крышками кастрюль, заглушая звук ложек. Доносились подбадривающие танцоров голоса.

Но как только открылась дверь и раздалось предупреждающее «ша», толпа вмиг рассыпалась по нарам и стало тихо.

— Весело живёте! — Краснов окинул взглядом нары и поздоровался. Дымнов сразу прошёл к столу и сел, с любопытством поглядывая по сторонам.

— Кому тюрьма, кому приют. Тут вечно пляшут и поют! — продекламировали с нар. С постелей глядели ухмыляющиеся, нагловатые лица.

— Что же вы, молодцы, разбежались? Давайте к столу, побеседуем. Небось надоело без работы? — посочувствовал Краснов.

— Ничего, гражданин начальник. Захочется работать, ложись — и всё пройдёт, — пробурчал кто-то в углу.

— Захочется жрать — Ешь. Мало пайки, добывай вторую — свет не без дураков, — тут же добавил второй голос.

Посмеиваясь и перекидываясь лагерными остротами, заключённые собирались у стола. Краснов тоже прошёл и сел рядом с Дымновым. Фомин стоял у двери и беспокойно поглядывал, ожидая какой-нибудь выходки. Но всё шло спокойно. Краснова многие знали и относились к нему с уважением.

На нарах остался только один парень.

— Молодой человек, подходи поближе, поговорим, — предложил Краснов.

— Мне не тоскливо и здесь…

— Сколько тебе лет?

— Поживу трошки, будет столько, сколь тебе.

— Алексеев, веди себя приличней. Ты разговариваешь с заместителем начальника управления, — одёрнул Его Фомин.

— Да мне хоть с прокурором.

Кто-то позади тихо крякнул, и парень осёкся.

— Алексеев? Алексеев, — наморщил лоб Краснов, — Да мы с тобой старые знакомые. Помню, помню. Это я тебя на Среднекане всё пытался приспособить на молодёжный прибор? Значит, ничего не вышло, всё так и лежишь…

— Зачем лежать? И поспать можно, — нагло ответил парень, но слез вниз, потоптался и подошёл к столу.

Завязалась беседа. Комосомольско-молодёжный прииск вызвал интерес. Особенно организация курсов механизаторов. Шум постепенно смолк, прекратились смешки и реплики. Управлять машинами и механизмами хотелось всем. Даже Алексеев внимательно слушал.

«А будет ведь работать, Если пробудить в нем интерес», — подумал Краснов.

Дымнов умел не только рассказывать, но и заставлять говорить других. Краснову это понравилось.

— Гражданин начальник, — обратился к нему смуглый, красивый заключённый, назвав себя дневальным Ивановым. — Работать каждый будет, Если дать работу по душе. Пошлите всю эту братву на механическую базу. Клянусь свободой, большинство парнишек Еще покажут себя. Выгнать-то всегда не поздно.

Краснов повернулся к Фомину.

— Как ты считаешь, начальник?

— Послать можно. Боюсь только, что Колосов взвоет.

— Как-нибудь уговорим, — засмеялся Краснов.

— Правильно, Михаил Степанович. Народ молодой, здоровый, — поддержал Дымнов.

— Направляй всех, — распорядился Краснов, и они вышли.

У проходной их нагнал парень.

— Иду, гражданин начальник, блестит. Схватил — папиросница. Наверное, вы обронили, — протянул он портсигар.

Дымнов схватился за карман. Не может быть?! Ведь всё время прижимал карман локтем. Он повернулся к парню, чтобы поблагодарить, но того уже не было.

— Значит, пришёлся ко двору, — засмеялся Краснов. — Это хорошо. Это, брат, признали в тебе человека…

К началу заседания комитета Юра опоздал. Когда он пришёл, список комсомольцев, уезжающих на прииск, был утверждён и Фомин уже говорил о молодёжных бригадах из заключённых. В углу у окна сидел Дымнов. Краснов перешёптывался с Татьяной.

Комната комитета была свежеокрашена, и Юра уже умудрился испачкать краской руки. Он покосился на ладони и, обняв Краевского за плечи, пристроился на угол скамейки.

— Кто начальником?

— Успенский.

— Ты?

— Заместителем.

— Женя, Валерка?

— Едут все, кто подавал заявление, исключая тебя.

Фомин сел, и тут заговорили все. Юре передали записку. Прислал Булычёв. «Выступи с просьбой к комитету взять шефство над лагпунктом механической базы. Не пожалеешь». Он показал записку Игорю, тот одобрительно кивнул, и Юра попросил слова… Дымнов и Краснов поддержали.

— Правильно. Лагерь механической базы следует сделать молодёжным и образцово-показательным. При базе организовать курсы механизаторов. Лучших забойщиков туда, в порядке поощрения…

— Конечно, правильно! Даёшь курсы! Лучшим — квалификацию! Пусть добиваются такого права трудом! Голосуй!

— Единогласно, — объявила Татьяна.

Перешли к следующему вопросу.

Не ладилось с дровами. А в посёлке — школа, детсад, ясли, много семейных. Выступала Татьяна.

— Я предлагаю ответственность за обеспечение посёлка дровами возложить на заместителя секретаря комитета Колосова. Он связан с этим и по роду своей работы…

— Верно! Юрку! Этот не допустит. Да и транспорт у него, — загалдели все, перебивая Маландину.

Долго говорили о клубе. Старое помещение было неприглядным. Строить новое хозяйственники не решались: лес, финансирование…

Договорились, что лес привезут сами комсомольцы. Если каждому выехать на заготовку раз в месяц, то выйдет больше, чем надо.

— А деньги? — спросил Краснов.

— Золото, которое намоют комсомольцы в неурочное время? Чем не деньги?

Заседание комитета окончилось, и Татьяна пригласила всех к себе на чай.

— У меня Есть пироги и торт. Давайте отпразднуем день рождения комсомольского прииска и Еще что-то… — Она повернулась к Краснову и неуверенно пригласила Его.

— А чем я не молодой? С удовольствием, — согласился он и спросил — Что следует подразумевать под «ещё что-то»?

Юра сообразил и бегом на улицу.

— Юра, Юра! Ты куда? — выскочила за ним Таня.

— Срочное дело. Начинайте без меня. Минут через пятнадцать как штык…

Магазин был закрыт. Юра постучал.

— Закрыто, товарищ. Без пяти восемь.

— Мне больше и не надо, так что придется открыть, — Юра налёг на ручки и вошёл.

— А-аа… Колосов. Я-то думал, кто Ещё так… — уже добродушно пробурчал продавец.

— Надо накормить человек двенадцать.

— Завтра привезём с базы.

— А мне надо сейчас. Посмотри лучше, что там осталось съедобное?

— Томатная паста?

— Едали и не такое, пойдёт.

— Яичный порошок?

— Чего же молчал, лучшего не придумаешь,

— Солёная кета?

— Давай. Сколько же взять? По рыбине на человека — не много? Пожалуй, не донесу.

— Ну, а теперь подбери какой-нибудь подарок для девушки.

— Ничего нет, разве одеколон…

— Где тут телефон? — Юра подошёл к стене и покрутил ручку, — Мне Лунеко, Михаил Лазаревич?.. Да я. Нужно сделать подарок… Девушка. День рождения. Только что-нибудь солидное и приятное. Выручай… Женский гарнитур? Это что, шпильки?.. А-а-аа, вон оно что. Да откуда мне знать? А может быть, штаны можно выбросить? Нельзя: комплект, значит? Говоришь, всё будет прилично? Ну ладно, присылай сюда. Не ходить же мне с мешком по поселку…

Когда пришёл Юра, в Его комнате уже был накрыт стол.

— Правильно распорядилась. К тебе разве все бы поместились? — похвалил он Таню и тут же все покупки вывалил на пол, а коробку спрятал.

— Да ты с ума сошёл! Ну зачем двенадцать банок пасты? Это на год, — ужаснулась Татьяна, а когда разобрала всё остальное, расхохоталась, — А рыбы? А порошка? Вот сумасшедший…

— Чем-то кормить надо. Съедят. Что пойдёт плохо, ты Игорьку. А Если бы Еще Валерку сюда… Ты знаешь, сколько мы в тридцать втором на Среднекане… — оправдывался он.

Тут подошли остальные. Юра отвёл Женю в уголок и отдал Ей коробку,

— Так что смотри. В самую торжественную минуту. Понятно? Да не вздумай раскрывать и говорить от кого.

Сели за стол. Юра оказался рядом с Женей. Татьяна подняла рюмку.

— Выпьем за счастье родиться в наше время, — заговорила было она, но Ее тут же перебили.

Не честно, не предупредила, — зашумели все разом.

Игорь поднял руку, и все замолчали. Он был самый серьёзный парень и никогда попусту не говорил.

— Искреннее пожелание друзей дороже всякого подарка. Я не против традиций, но не люблю, когда они сводятся к мысли о том, что опять день рождения и надо что-то дарить. Не сказала, и хорошо: избавила кого-то от неискренности.

— Не все такие. Есть и хорошие! — засмеялась Женя и, вскочив на стул, подняла над головой коробку.

Ребята зашумели. Юра уловил, как Татьяна переглянулась с Женей. Он заподозрил подвох. Но предпринять что-либо было поздно.

— Внимание! Дело в том, что сегодня день рождения. — Таня помолчала. — День рождения Юры Колосова. — Все опешили. — Он, конечно, забыл, но мы не забыли.

И Женя развернула пакет.

Поднялся такой хохот, что Юра, хотя и краснел, но простил Жене Её предательство. Выпили. Посыпались поздравления, насмешливые, дружеские, милые.

Потом Татьяна предложила выпить за счастье, что рядом. Его не видят, потому что ищут не там, где надо…

Юра покосился на Женю, Михаил Степанович взял гитару. Танцевали на кухне. Татьяна всё больше с Игорем. Женя кружилась стремительно. Юра видел только бледное лицо, опущенные ресницы.

После гуляли по посёлку, прошли к сопке. Татьяна отправилась провожать Игоря до трассы. Ему нужно было Ещё «голосовать». Как-никак шесть километров.

Женя с Юрой Ещё долго бродили по Комсомольской улице. Постояли у Её домика. Женя жила с учительницей напротив управления. А тут началось северное сияние. Юра закутал Её в полы своей шубы.

— А хорошо, Женя, чёрт возьми! Как же хорошо, а я и не знал.

Небо оживало, разгоралось, трепетало удивительными красками. И казалось, что оно раздвигалось, открывая неведомые дали вселенной…

…Таня подождала Женю и решительно открыла дверь.

После снега в чаду барака не сразу можно было что-либо различить.

— Здравствуйте! К вам можно?

Никто не ответил. Мужчины за столом недоуменно переглянулись. На нарах зашевелились. А из тёмных углов устремились на девушек удивлённые взгляды.

В лагпункте механической базы были собраны рецидивисты с дорожных строек. Сюда, конечно, не заглядывал ни один женский глаз, а тем более такие молодые, миловидные девушки.

Татьяна пожалела, что повздорила с Колосовым и настояла на своём, отказавшись от провожатых. Не такая уж доблесть умирать от страха для того, чтобы показаться храброй. Показалось нелепым собственное решение пройти по баракам и познакомиться со своими подшефными.

— Гы-гы-гы… — донёсся хриплый смех. — Робя, глянь — бабы.

— Заткнись. Сам ты баба. Не видишь, хвельдшера. Будут колоть, — С верхних нар соскользнул парень.

— Нет, мы не медики. Мы из комитета ВЛКСМ, ваши шефы. Пришли познакомиться, поговорить, — сообщила Татьяна и, тронув за руку Женю, прошла к столу.

— Значит, из агитбригады? Представлять будете? Ну, ну… — буркнул развязно парень. — Прошу, — поклонился он, показывая на скамейки, и подморгнул мордастому. — Тут не шикарно. Временные неудобства. Но мы, так сказать, артисты в жизни.

В конце барака на нарах сидел смуглый человек лет под тридцать и сосредоточенно перелистывал журнал. Одет он был чисто: голубая сорочка, брюки, жёлтые туфли. Привлекало внимание лицо. Крутой размах чёрных бровей и резкие морщинки в уголках губ. Казалось, про-исходящее Его совсем не касается.

Парень продолжал суетиться.

— Прошу ваши шубки, мисс — Он протянул руку к дошке Татьяны.

— Так не ухаживают. — Татьяна отодвинулась и сняла шапку. — Стыдно, молодые люди. Пришли к вам шефы, да Ещё девушки, и такая невежливость. Может быть, ваш старший

подойдёт.

— А чем я не старший? Дежурный по бараку Алексеев, — принялся болтать парень, но смуглый поднялся.

— Лёнчик, а ну мимо, — Степенно подошёл к столу. — Старших тут нет, Есть дневальный, и это я — Иванов. Братва кличет Копчёным. Что вы хотели?

Татьяна рассказала. Он слушал внимательно. Заключённые потихоньку собирались у стола.

— Решено все общежития сделать образцовыми, — говорила Татьяна. — Выбросим нары и поставим кровати, привезём кое-какую мебель. Стены обобьём фанерой, покрасим. Ну там занавески, драпировки и всё такое. Дадим новое постельное бельё и закрепим персонально за каждым. Возьмём под контроль и столовую. Вот такие наши планы. Немножечко уюта. Разве плохо?

Копчёный беззвучно засмеялся.

— Уют — забытое слово. Но кто же будет всем этим заниматься? Хотя всё это заманчиво…

— Дают нам несколько плотников, а делать будете вы сами, поможем и мы, вернее, наши ребята. Обеспечим всё, что нужно, потом сдадим вам и будем контролировать. Позднее организуем обучение специальностям.

Было уже темно, и кто-то включил свет. Предложение заинтересовало. Все переговаривались.

Копчёный вдруг сказал:

— Всё это, может быть, хорошо. А вы не боитесь? Тут ведь и надзиратель чувствует себя невесело. Вы не смотрите на братву, что она такая смирненькая…

— А разве мы пришли к вам не с человеческой заботой? Неужели кто-нибудь способен сделать нам зло? Вот вы лично, способны? — спросила Татьяна.

Копчёный не ответил.

В углу раздалось смачное чмоканье. На него откликнулись смешками.

Копчёный не пошевелился.

Из-за нар на свет выбрался человек с выпученными остекленевшими глазами. Женя сжалась от страха. Татьяна отвернулась. Вдруг потух свет. Женя прижалась к Татьяне.

— Включите сейчас же свет! — крикнула Женя и схватилась за руку Копчёного.

— Ну, вы! Шакалы! Замри! — прогремел властный голос рядом. И тут же зажёгся свет. Вспыхнувшие недобрым огнём глаза Копчёного шарили по бараку,

— Ну ты, тварь! Сюда!

За нарами завозились.

— Ты меня слышал? — повторил он. Вышел тот, с выпученными глазами.

— Да ну, Сашок. Чего ты?

— Подойди.

Тот робко приблизился. Копчёный, не поворачиваясь, ударил Его пяткой в живот.

— Вы не бойтесь, так надо. Он знает, за что…

Лёнчик злобно закричал:

— Зачем так? Ты что?

— А вот то самое. Ша, братва! Чтоб больше ни духом, ни словом! А Если услышу… — Копчёный погрозил кулаком. — А вы, — повернулся он к девушкам, — начинайте делать всё, как решили. Никто ни-ни. А Если заметите, кто пялиться будет, сразу мне.

В барак вошёл Колосов. Татьяна подхватила под руку Женю, и они вышли.

— Ну, что я говорил? Шпана Есть шпана, не девичье это дело. Струхнули небось, — говорил он, посмеиваясь. — Ничего бы не случилось, мы были в тамбуре и всё слышали. Наверное, вся охота пропала?

— Нет, Юра. Мне кажется, всё получилось хорошо; Мы можем начинать смело. А разве без нас вы что-нибудь сумеете сделать? Ходить нам всё равно надо, а теперь не страшно. Дневальный этот довольно странный, но я Ему верю.

— Будем начинать, но только одних я вас больше не пущу.

В кабинет вошёл Расманов. Он бросил шапку на диван, заглянул Татьяне в глаза.

— Девочка наша всё трудится. А когда же мы собираемся жить?

Татьяна отодвинула стул.

— Если у тебя дело, говори. Я очень спешу. А потом, Ещё раз прошу оставить этот тон и всё остальное. Ты знаешь…

— Ну-ну, опять сердимся. Игорю ты так не скажешь.

— Ему не надо и говорить. А Если и не скажу, что здесь такого?

— Не буду, не буду, — замахал он руками. — Виноват, каюсь. Я к тебе по делу. Сегодня ухватил слушок. При Дальстрое организуются курсы по подготовке руководящих работников горной промышленности. Я думаю, будет лучше, Если инициативу проявит комитет. Кто-кто, а я не подведу. Так что можешь рекомендовать меня смело. — И, погладив Её по плечу, поднялся. — Люблю я тебя, Танюша, а вот ты…

— Прекрати, Олег. Твоя назойливость переходит все рамки.

— Молчу, молчу. Придёт время, сама поймёшь. — Он схватился за шапку. — Ну пока, пошёл.

— Подожди! — окликнула она Его. — Если будет стоять такой вопрос и потребуется мнение комитета, я первая дам отвод. Лёгкий ты человек, да и работаешь не ахти. Так что работай прорабом.

— Опять двадцать пять. Да ты что это? — остановился он в двери и оглянулся. — Наших отношений лучше не затрагивай. Если ты не дура, думаю, сообразишь.

— Каких это отношений? Наглец.

Татьяна вышла. Шёл снег, крупный и редкий, как листопад. Было по-весеннему тепло и сыро. В конце улицы, у обрыва толпились мальчишки с салазками. Среди них она увидела знакомую беличью шапку.

— Дядя Миша, а у меня на подрезах. Смотри, во! — Краснощёкий пузан в снегу до глаз перевернул санки…

— А, товарищ Самарин, здравствуй. Так говоришь, на подрезах? Ишь ты, молодец.

— А у меня наточенные…

— Нет, дядя Миша, со мной: он Ещё пацан, вывалит, — подскочил третий постарше и оттолкнул того в снег. Завязалась борьба, только мелькали голые головы и обледеневшие шубки.

— Не годится, товарищи, а то не поеду ни с кем.

— А пусть не лезет, троешник.

— Ах, троешник, тогда не надо. Давай твои.

Краснов выбрал санки и стал усаживать ребят кого куда.

Когда Татьяна подошла к спуску, Краснов уже стоял весь в снегу. Санки валялись вверх подрезами, а вся орава, хохоча, шапками отряхивала Его одежду.

— А, Таня? — поднял он глаза. — Я уже прокатился.

— Дядя Миша, когда к нам в школу? У нас уже белка, горностай и куропатка, — кричал Ему сверху малыш.

— Неправда! Белка подохла. Не стала Есть и подохла, — поправил Его второй.

— Ну вот что, герои. В школу я зайду завтра. А теперь у меня другие дела. А ну, все на горку, кто первый!

Татьяна пошла рядом.

— Фанера вся, а общежития не закончены. На половине останавливаться нельзя.

— Понимаю, Таня, но у нас ни листа. Впрочем, Есть один вариант, но придётся Ехать на Атку за двести километров. Машина моя. Согласна?

— Почему я?

— А потому что лимиты использованы, потому что фанера нарасхват и никому другому не получить, а ты привезёшь. Хорошо?

Татьяна кивнула.

Был уже час ночи, посёлок засыпал. Мороз щекотал лицо. Над посёлком висела луна и с высоты озирала разросшийся Оротукан.

 

ГЛАВА 5

В начале апреля несколько дней дул южак. Тёплый ветер подточил сугробы, навесил хрустальную бахрому на карнизы крыш. На дорогах запарили проталины.

Потом ветер утих, ночью прошёл снег, и снова выглянуло солнце. Это была Ещё не весна, но зима уже отступала. С тайги сбежала серая хмурь. Белели склоны распадков. Терялись в ослепительном сиянии купола сопок. Воздух насыщался влагой и мягчал. Только ночь куталась в густую туманную мглу.

Наступили самые напряжённые дни подготовки к весне. Дорожники очищали кюветы, наводили временные мосты, сооружали переправу через Колыму. На горных участках вскрывали пески, строили приборы, сплотки, руслоотводные канавы. В мастерских ремонтировали оборудование. Уходили в поле поисковики. Водники готовили суда к навигации. В тайгу шли тракторы.

Колосов вернулся из леса, он сдержал слово. Колонна автомобилей заканчивала вывозку последних кубометров древесины для клуба. В конторе Его ждал Прохоров.

— Не ладится у меня с ворьём. Говорить не хочу, но может кончиться плохо. Или меня… или я кого-нибудь. Так что направьте обратно в тракторный.

— А что такое?

— То динамку подменят, то свечи вывернут. Как ни день, обязательно пакость. Поймаю, и всё… Зачем мне это надо?

— Хорошо, Прохоров. Иди, подумаем.

Надо принимать какие-то меры. Дороги тяжёлые, кого попало не посадишь за руль. Жульё настойчиво изводило Прохорова, а это был лучший водитель. Колосов не знал о Его взаимоотношениях с ворами и потому не понимал истинных причин.

Мимо окон, блеснув лаком, промчался «роллс-ройс» и остановился у проходной. Пока Юра вызвал Краснова и сообщил о прибытии руководителей Дальстроя, машина проскочила в жилую зону.

Нашёл он Берзина в столовой лагеря. Тот сидел с водителем Яном и Ел из алюминиевой миски.

— Начальник механической базы Колосов, — отрапортовал Юра и покосился на раздаточное окно.

Напуганный посещением большого начальства, повар суетился и что-то торопливо докладывал одному из приезжих.

— Садитесь, товарищ Колосов, и пообедайте с нами, — спокойно проговорил Берзин. Его большие серые глаза доброжелательно встретились с Юриным взглядом.

— Спасибо. Я уже обедал, а кроме того, в посёлке у нас очень хорошая столовая, — начал было Колосов, но директор Дальстроя неожиданно спросил:

— Скажите, товарищ Колосов, вы как хозяйственный руководитель что считаете своей основной задачей?

Вопрос Берзина Его удивил. Разве не главное — выполнение производственного плана? Юра так и ответил.

— Нет, выполнение плана должно быть только следствием. Главное… — Он так и не договорил. В дверях показался Краснов.

— Где же Владимир Васильевич? Разве он не приехал?

Берзин показал глазами на раздаточное окно.

— Занимается кухней. Забастовал наш Васильевич. Говорит, что пробовать пищу больше не в силах, потерял всякие вкусовые ощущения. — Он улыбнулся и кивнул на водителя. — Да и я уже не могу. Хорошо, Ян человек сильный. Теперь на него вся надежда.

Тот сделал испуганное лицо и замотал головой.

— Всё, всё. Больше нету и я…

Краснов уже знал правило Берзина заезжать во все столовые и проверять, как организовано питание.

Вытирая руки полотенцем, из кухни вышел Репин.

— Здравствуй, Михаил Степанович. Знакомился с меню и приготовлением обедов. Ничего, но слишком всё однообразно. Посмотрели бы, как организовано дело на Стрелке. Те же продукты, а сколько изобретательности.

— Да, на Стрелке кормят хорошо. Пошлите своих поваров, пусть поучатся, — Берзин поднялся, надел, кожаную тужурку, взял шапку и кивнул Краснову. — Ну что же, товарищ начальник, пойдём, покажи, как живут у вас люди.

В бараках было чисто. Шторки, драпировки, тумбочки придавали уют. Обстановка подтЯнула и заключённых.

Они сидели кто на койках, кто за столом, все опрятные. Берзин поздоровался и остановился у порога.

— Это хорошо, даже очень. Так следует сделать и в других лагерных пунктах. Совещание начальников лагерных подразделений Есть смысл провести здесь. Вот и познакомятся с организацией быта, — сказал он Репину и посмотрел на Колосова. — Вы это неплохо решили.

— Ну, положим, я тут не особенно виноват…

Но Берзин уже взял; под руку Репина, что-то тихо сказал и прошёл с ним к столу. Их сразу обступили заключённые.

— Гражданин начальник, когда же амнистия?

— Денег мало дают с лицевого счёта…

— Гражданин директор, у меня личный вопрос, — протолкался Прохоров.

— Сначала посмотрим, как вы тут живёте. Вечером будем принимать в одном из бараков. Подготовьте, что у вас наболело, разберёмся. Начальнику лагеря вместе с председателями коллективов подработать вопросы, которые следует разрешить. Общие жалобы можете высказывать сейчас — такие, как питание, нарушение законности.

— Жалоб нет, гражданин начальник, — выступил на шаг вперёд Копчёный. — Живём, как видите, неплохо. Вот прокурор допускает нарушения.

— Какие?

— Не ведётся приём по личным вопросам.

— Да-да, было такое. Транспортные затруднения. Теперь всё наладится. Что Ещё?

— Всё. Да, впрочем, Ещё: я водитель, а вот дневалю. Не доверяют…

— Зайдёте вечером, поговорим.

Откуда-то вывернулся Лёнчик. Он шмыгнул носом и, пряча глаза, скривился:

— Ездит вас тут, а толку? Перца нет, лавровый лист не дают. Вместо мяса — консервы…

— Да, заменяем, — подтвердил начальник лагпункта.

— А мне никто десять лет не заменяет на восемь, — перебил Его зло Ленчик.

На него зашумели заключённые. Берзин подождал, когда все успокоились, и так же спокойно сказал:

— Есть, молодой человек, чудесное качество человека — это личное достоинство. Надо обязательно научиться уважать себя и других…

Обошли все бараки. Проверяли постельное бельё. Заглянули в бытовые мастерские и каптёрку. Начальник Дальстроя был внимателен и требователен. Потом он попросил провести Его в штрафной изолятор и беседовал со штрафниками. И только после обследования лагпункта Колосову удалось затащить Его в мастерские.

— Правильно. Механическую базу следует развивать. Подумайте, что вам Ещё надо, — одобрил он и пошёл к машине.

— А гаражи? — Юра хотел показать и остальное хозяйство.

— Важно знать условия жизни людей, а остальное приложится, — мягко заметил Эдуард Петрович, — Ну что ж, Михаил Степанович, поедем в управление. Надо кое-что обсудить.

Вечером Колосова вызвали в управление. Начальник управления, огромный мужчина, склонился над картой и сосредоточенно водил по ней пальцем. Его длинная бородка касалась бумаги. Рефлектор настольной лампы был направлен на среднее течение Колымы.

Рядом с ним стоял главный инженер Купер-Кони. Высокий человек в зашнурованных до коленей ботинках и в куртке с никелированными заклёпками и многочисленными карманами. Он что-то тихо объяснял.

Дымнов сидел в кресле у окна, рядом с Красновым, и внимательно слушал главного инженера прииска «Нечаянный» Осепьяна.

Осепьян — загорелый, подвижный, с быстрыми, но мягкими движениями — возмущённо размахивал руками, и наступал на Краснова.

— С водозаводными канавами и сплотками надо кончать: кустарщина. Восемнадцатый век… Строим каналы, метро, металлургические гиганты, самолёты и не можем подать воду в забой. Смешно, а пески тащим к воде. Давайте бочки, резать будем, трубы варить начнём. Аппараты Есть, сварщики найдутся. Прошу — бочки. — Он повернулся к Дымнову. — Алексей Иванович, ну чего молчишь? На прииске был? Забой видел? Скажи…

Краснов засмеялся:

— А разве я в забоях не бывал? Не в том дело. Разрешение надо получить. А потом, наверное, так не годится. Какой-то требуется расчёт. Сколько тебе бочек?

— Дашь тысячу, спасибо скажу. Расчёт простой. Одна штука и два с половиной метра трубы. Будет вода, будет и золото.

— А сотня для начала не устроит?

— Давай, дорогой, сто. За каждой бочкой сам побегу. На себе принесу.

— Давай! — Краснов покосился на Дымнова, как бы спрашивая: рискнём на свой страх? Тот кивнул головой.

В это время напомнил о себе Колосов. Он спросил:

— Вы меня вызывали?

Осепьян сразу же бросился к нему и схватил Его за руку.

— Слушай, дорогой. Получи заказ на трубы. Массовое производство. Конвейер. Тысячи метров. Берёшь? Сам помогать буду.

— Постой, Данила Артёмович. Пока Ещё не до заказов. Сначала Ещё построить кое-что надо. — Краснов поднялся, — Дело у нас к Колосову срочное. Потерпи. А трубы пока, начинай варить сам.

— Зачем сам? Опять кустарщина.

— Подожди ты. Вот, Ей-богу. — Краснов подвёл Юру к карте. — Вот тут, ниже Сеймчана, на ключе Дюрас-Юрага, разведчики обнаружили касситерит. Эдуард Петрович придаёт олову исключительно важное значение. В нём нуждается отечественное машиностроение и многое другое. Надо успеть доставить туда оборудование и груз. Летом не пробраться.

— Тракторами поздно. Пока перебросим их до Среднекана, сформируем колонну — хлынет вода.

— Надо успеть. Как крайняя мера их можно оставить в Сеймчане. Пойми, грузы должны быть доставлены любыми средствами.

К ним подошёл Дымнов.

— Решается судьба первого колымского оловянного месторождения. Ответственность за Его разведку политчасть возложила на партийную организацию Юга, — сказал он тихо. -

— Понимаю, но с тракторами не получится, опоздали. Попробуем пустить колонну машин. Как-нибудь доберёмся.

— А дорога?

— Была же тракторная колея. Ночами прихватывают заморозки, доедем. Готовьте груз, машины будут через сутки. Поеду сам. Разрешите?

— Хорошо. Желаем удачи.

— Будет плохо, дотащим на себе, — засмеялся Колосов и стал прощаться.

— Да, вот Ещё что. Эдуард Петрович занимался Прохоровым и Ивановым и приказал машину Прохорова перевести на лесовывозки и посадить к нему сменщиком Копчёного. Это он хорошо придумал. Обоюдная ответственность, может что-нибудь выйти…

— Колосов, не спишь?

Юра вскочил и зажёг свет. В дверях Его комнаты стоял Фомин со свёртком и смущённо улыбался.

— Вот, чёрт, проспал. Да ты проходи. — Колосов придвинул Ему стул и, одеваясь, посмотрел в окно. В посёлке Ещё горел свет. По дороге в посёлок тянулись чёрные точки людей. Значит, полночь и хорошо подморозило.

— Ты Едешь скоро? — Фомин уже прошёл в комнату и сел, положив на стол свёртки.

— Еду, а что такое?

— Да вот тут пакет и посылочка. Прошу передать товарищу Урмузову. Это заместитель директора по политчасти Сеймчанского совхоза.

— А что там? Не попорчу в дороге? — покосился на свёртки Юра, натягивая сапоги. — Вода, весна, всё может приключиться.

— Я, собственно, выполняю просьбу одной дамы. Одного товарища. Ничего там серьёзного нет. Тут письма. А здесь охотничьи патроны фабричной упаковки и, кажется, свинец для дроби. — Он подвинул узелок и встал.

Колосов позавидовал.

— Это, брат, дефицит. Шутка сказать, заводские патроны! Скоро перелёт. Я ведь тоже немного грешу.

— Если не затруднит, буду обязан.

— О чём разговор? Давай сюда, — Юра развязал рюкзак и сложил всё вместе со своими вещами. — Не застрянем, так доставлю.

— Пожалуйста! — Фомин Ещё раз извинился и вышел.

— Юра, чего приходил Фомин? — спросила из своей комнаты Татьяна. Она тоже встала и собиралась пойти проводить колонну. — Ты подожди, пойдём вместе. Партком возложил ответственность за этот рейс на комитет комсомола.

— Какие-то посылки… Да ты не ходи. Без тебя не уедем, что ли?

— Ну как же. Поручено.

Татьяна ждала Юру на кухне. Вместе вышли на улицу. Морозило, начинался снегопад. Наст свободно держал их, и они пошли напрямик. С обрыва скатились на шубах.

Краснов встретил их у проходной.

— Тебе поручено такое серьёзное дело, а ты…

— Ну проспал, Михаил Степанович.

— Какое ты имеешь право спать, когда дорог каждый час? Ладно, простим. Водители ждут. Счастливого пути, Юра. Верю, что грузы доставишь в целости.

— Можете не сомневаться. — Юра вскочил на подножку первой машины.

Краснов махнул рукой. Машины тронулись.

…Прошло несколько дней. Машины благополучно добрались до ключа Дюрас-Юрага. Обратным рейсом двинулись по залитой водой колее. Палило солнце. Хлынувшее в тайгу тепло журчащими ключами устремилось к руслу Колымы. Снег сразу осел, и синие пятна воды выступили у берегов.

В кабине было душно, Юра перебрался в кузов. Бросив на ворох сена тулуп, лёг. Им овладело чувство благодатного покоя. Груз был доставлен, и колонна благополучно приближалась к Сеймчану. А там дождаться вечера и за ночь проскочить до Усть-Среднекана.

Мимо проплывали заросшие лесом острова. С почерневших берегов взлетали похожие на снежные комки куропатки и, описав кривую, падали в кустарник. Их громкий хохот доносился с обоих берегов. Где-то на острове горланили кедровки, журчали ручейки. На берегу показалась юрта. Было решено до вечера отдыхать здесь.

Машины поставили в ряд. Водители полезли в кузова, закрылись тулупами и сразу затихли. Юра забрал посылку и пошёл на берег. У юрты стоял высокий человек в форме водника, с выбритым до синевы лицом и с трубкой в зубах. Он назвался замполитом Урмузовым. Колосов обрадовался и тут же вручил Ему посылку, спросив, где можно разыскать директора совхоза Сарапулова.

— Он у себя в конторе. Впрочем, вас там ждёт один товарищ из Нижне-Колымска, Фамилия Его Николаев.

— Колька? Не может быть? — воскликнул Юра и так растерялся, что даже не спросил, как он тут оказался. А когда пришла эта мысль, Урмузов торопливо уходил к избушке в конце посёлка.

Николаева Юра застал в кабинете Сарапулова. Коля сидел в углу и что-то рассказывал.

— Колька! Ты?

— Юрка? — Николаев вскочил. Друзья обнялись.

— Какими судьбами?

— В отпуск на Большую землю. До Сеймчана на собаках, а дальше жду оказии.

— А борода! Да какая рыжая! Ну, как ты там? В каких чинах?

— Звание у меня одно — радист-полярник. Другого и не хочу, — с гордостью заявил Коля, разглаживая бороду. — Три недели в дороге, и ни разу не разделся. Эх, в баньку бы!

— Довезу до Среднекана, там уж попаришься. Помнишь, сами строили. Собирайся, пойдём к машинам, может, сразу и тронемся, — заторопился Юра и передал директору привезённую им почту.

Сарапулов отложил пакеты и поднялся.

— Захвати до Оротукана моего замполита. Собирался сам, да ожидаю с Зырянки начальство. Мы ведь подчинены речникам. На Утинке зимуют два парохода. Их надо подготовить к навигации. Лёд там обрубить и Ещё что-то. Думаешь, я знаю, — махнул он рукой. — По части телег, сбруи я Ещё понимаю.

— Но товарищ Урмузов, кажется, моряк. Вид у него настоящего капитана, — заметил Юра.

— Как работник вроде бы неплохой, а вот как моряк — не скажу, — вздохнул Сарапулов. — Мне-то он не особо подчинён. Ехал осенью на Зырянку в распорЯжение политчасти, да захватила зима. Ну, было у него предписание: в случае задержки использовать до открытия навигации в совхозе как замполита. А вот вчера поскандалили. Ты Его пристрой там в кабину, а то он жалуется на головную боль.

— Пожалуйста, заберём. Только на комфорт никаких гарантий. Распутица, весна. Может быть, придётся и потрудиться, — Юра показал потрескавшиеся от воды руки. — Так что прошу предупредить.

Днём выехать не удалось. Снег развезло, лёд размяк и рассыпался под колёсами машин, а по дороге бежала настоящая река. Колонна смогла выйти только ночью.

Ломая тонкую корку льда, грузовики ползли почти по сплошной воде. Брызги попадали на раскалённые моторы, и струи пара наползали на кузова. И тогда чернели только квадраты кабин, как рубки подводных лодок.

Дорога доживала последние часы. Выглянуло солнце. С обмёрзших кузовов потекла капель. Машины постоянно останавливались и буксовали. Водители выскакивали из кабин, подталкивали плечами, подсовывали под колёса жерди и так проезжали по одному. После обеда зачернели воронки промоин. Грузовики сцепили тросами, двигались с открытыми дверками.

Колосов Ехал на передней машине и постоянно заглядывал под колёса, наблюдая, как всплывали хрустальные палочки разрушающегося льда. Он вымок, как и все, но не замечал холода.

Только один Урмузов безразлично смотрел, как прибывает вода.

Юра так и не понял, в какую секунду под колёсами рухнул лёд. Машина подпрыгнула и, ударившись крылом об обочину дороги, вздрогнула и заглохла.

Прохоров нажал на сигнал. Выскочил на лёд.

— Кажется, закуривай! — ахнул он и опустился на мокрый снег.

Колонна, перекликаясь тревожными гудками, остановилась. Вылез и Колосов. Водители молча заглядывали в тёмное пятно пролома под передком автомобиля. В наступившей тишине слышалось, как всплывшие льдинки постукивали о крыло.

Николаев принёс шест и прощупал пролом. Он оказался только под передними колёсами. Тогда Николаев попробовал глубину и не достал дна. Водители отодвинулись от машины.

Грузовик Едва держался. Только тронь — разрушится лёд, и всё. Ждать ночи, вода размоет пролом? Чёрт знает, что делать? — раздумывал Юра.

— Машину отцепить и оставить, а ночью пришлём людей, пусть сделают, что возможно. Колонну сдать назад и у берега развернуть. Пока совсем не отрезало, добираться до Сеймчана, — раздался за спиной спокойный голос. Юра оглЯнулся. За ним стоял Урмузов.

— Бросить машину и обратно! Да вы что? — вспыхнул Юра.

— Бросить одну, дабы не потерять все. Колонна прошла меньшую часть пути. Опасных мест не было, вернуться сумеем. Летом машины отправим пароходами. Я лично оставлю такое распорЯжение.

— Вы, товарищ Урмузов, пока только пассажир, — заметил Колосов.

— Нет, я не только пассажир. Я Ещё гражданин и старший товарищ. И не могу позволить вам беспричинно рисковать народным достоянием.

Колосов обозлился:

— Вот что, старший товарищ. Это вам не пароход, и помалкивайте. Машины мы не бросим и поедем только вперёд. Провалятся, будем рубить до берега лёд и тащить. А вы с этой минуты будете работать, как и все. Понятно?

— Вас предупредили. Случится беда, придётся строго ответить. Я дам подтверждение о гибели машин по вашей вине.

— Кому же это?

— Кому следует. Я, как бывший работник политчасти Дальстроя, несу ответственность…

Юра не стал слушать и подошёл к водителям. Прохоров, как видно, слышал разговор и высказал своё мнение.

— Чернуха. Проехали больше половины. Спидометр у меня в порядке. Да и какой дурак бросает то, что Ещё не утонуло? Возвращаться назад? А чего мы там позабыли? Да мы Её сейчас как милую. Вон сколько лиственниц. Свалим подлинней, уложим рядом. А сверху под-сунем жерди — будут у нас накаты. До вечера вырубим объезд стороной, перегоним колонну. Выудим «утопленницу», возьмём на буксир и по брёвнам через пролом. Вот и вся недолга.

— Прохоров правильно предлагает. Мы тут продумали всё. Чего терять время? Пошли, — загалдели парни, вытаскивая из кузовов топоры и пилы.

Урмузов пошёл к машине, но Юра Его окликнул.

— Вы, старший товарищ, берите топор и помогать.

Урмузов молча подчинился.

К вечеру «утопленница» была спасена. Урмузов по-хозяйски прошёлся и поднял руку:

— Товарищи, спасибо за героизм! За пролетарскую преданность делу! — начал выкрикивать он. — Я сообщу в политчасть. Ваша работа будет отмечена приказом по главку! Спасибо вам всем! — И уже совсем тихо закончил — В том и сила большевиков, что они умеют признавать ошибки.

…Утром ветер угнал тучи, выглянуло солнце. Сразу стало тепло. Плотники сбросили куртки, снова взялись за топоры. Фомин попрощался с прорабом и направился в каменный карьер.

У подвесного моста он увидел Каца.

— Сергей Константинович, быть вам богатым: не узнал, — ещё издали закричал он, — Вы куда, в карьер? Пойдёмте вместе, мне тоже надо подобрать подставку под печь! Тороплюсь на лесоучасток.

Фомин насторожился. Со дня приезда Аллы Васильевы он переживал чувство стыда и тревоги. Ему казалось, что все знают о Его связи с Левченко, осуждают и сплетничают за спиной. На каждом партийном собрании он со страхом ждал, что кто-нибудь выступит и потребует разъяснений. Кроме всего, и Алла Васильевна вела себя странно. То целыми днями не выходила из своей комнаты, то вдруг забирала чемоданчик с лаками для ногтей и уезжала на прииски.

Сергей несколько раз деликатно намекал, в какое сомнительное положение она ставит Его. Алла Васильевна мило улыбалась и свои поездки объясняла скукой и нежеланием вызывать разговоры в посёлке. Фомин против веления совести старался, как мог, помочь Ей закончить дела, лишь бы скорее выпроводить Ее из Оротукана.

Озабоченный вид Каца вызвал у него новую тревогу. Что Ещё могло взволновать Исаака, кроме проживающей в его доме Аллы Васильевны?

— Вы что-то хотите сказать мне?

— О чём Ещё может говорить Кац, Если не о своих болячках. Скоро приезжает семья, надо подготовить хату и всё такое.

— Алла Васильевна заканчивает свои дела и должна скоро уехать, — успокоил Фомин старика.

— Жить ей тысячу лет. Не женщина — мармелад. А вот только где сладко, там и мухи, а где мухи, там нехорошие следы.

Фомина ударило в жар. Исаак что-то недоговаривал.

— Что? Что такое? Да говорите Ясней! — остановился Сергей.

Кац торопливо полез в карман. Потом вытащил небольшую тряпочку и подал Сергею.

— Посмотрите, что это, по-вашему?

Сергей увидел жёлтую крупинку с чечевичное зерно. А когда положил на ладонь, почувствовал её тяжёлый вес.

— Самородочек. Как он попал к вам?

— Пол, пол подметал. Печь вычистил и выбросил мусор на дорожку, чтобы скорее подтаяло тут, он и блеснул. Всю ночь думал: откуда бы? Хотел в райотдел снести, да побоялся, а вдруг накличу беду. К вам решил. Ой, не приведи бог, — простонал он.

Сергей не отвечал. Он сам был растерян не меньше Исаака. Неужели Алла Васильевна? А Если так, то не был ли он соучастником преступления…

Вот, кажется, и достукался. А разве он не видел, с кем имеет дело?

Кац понял Его состояние. Он зашмыгал носом, затоптался и глухим, срывающимся голосом выдавил:

— Только не золото это — медь. Кислотой пробовал, темнеет. Я ведь к тому, что в дом заходят медеплавильщики. А там жулики все. Да ну Его в рай, — хрипло засмеялся он, и не успел Сергей что-либо сообразить, как Исаак, размахнувшись, швырнул самородочек в снег. — Вот так-то оно будет лучше. Ах, старый дурак! Машина ведь ждёт меня на базе, а я тут разболтался.

Он подтянул голенища сапог и чуть не бегом припустил к диспетчерской, проворно размахивая руками.

Фомин бессмысленно смотрел Ему вслед. Его не успокоила наивная ложь Каца. И обмануть Исаак как следует не умел. Теперь многое становилось понятным. Обида и гнев захлестнули.

Сергей быстро прошёл по карьеру и сразу направился к дому Каца.

В тамбуре до него донёсся мягкий басок.

— Поедешь на прииск «Борискин», найдёшь Соллогуба. Он всё знает…

Фомин быстро открыл дверь и вошёл. В комнате было двое мужчин. Золотозубый, широкоплечий блондин с нагловатыми глазами стоял у порога. Он сразу попрощался и вышел. Второй по-домашнему развалился на диване и дымил длинной английской трубкой. Алла Васильевна суетливо убирала со стола.

— Прошу извинить за вторжение. Но у меня к вам, Алла Васильевна, срочный разговор, — резко проговорил Фомин.

Мужчина поднялся. Алла Васильевна вытерла руки о полотенце и, улыбаясь, обняла Сергея.

— Познакомьтесь с моим добрым другом Поплавским. Это Сергей Константинович, чекист и мой покровитель.

Поплавский театрально наклонил голову и протянул руку.

Сергея охватило желание отбросить от себя Левченко, ударить в улыбающуюся физиономию Поплавского и сказать всё, всё… Но страх сковывал Его, и он с ужасом чувствовал свою беспомощность.

Поплавский ухмыльнулся и опустил руку.

— Простите, но я тороплюсь. Служба, — проговорил он с улыбочкой и надел фуражку.

— А чай? — любезно предложила Алла Васильевна, отпуская Сергея.

— Нет, нет, дела. Завтра на седьмом прорабстве должны быть лопаты Беккера и грейдеры. Техснабжение теперь — это тысячи людей, километры дороги, это золото в казну страны. Ну, будьте здоровы. — Поплавский отвесил общий поклон и вышел.

— Ого, мой кролик, как видно, меня ревнует? Я даже рада: значит, не старею. — Она сузила глаза и пристально посмотрела на Фомина.

Они стояли друг против друга. Один — возмущённый до глубины души и с тысячами смутных подозрений. Вторая — насмешливая и зовущая.

— Что это за подозрительные мужчины? Особенно этот золотозубый? Мне кажется, я где-то видел это лицо.

— Подозрительные? Почему? Наверное, так же как и ты для них, — сладеньким голоском ответила она, хотя глаза сверкнули холодом.

— Довольно, Алла, — резко оборвал Сергей. — Поездки по приискам, сомнительные встречи, самородок у печки. Не считаете ли вы, что это всё серьёзнее, нежели ревность?

— Поездки, встречи самородки… Ах, ах! Ну продолжайте. На какие Ещё ужасы способна ваша фантазия? — засмеялась она беспечно.

Это сразу обескуражило Фомина.

— Мне кажется, этого вполне достаточно, чтобы заинтересоваться вашими делишками кому следует.

— Бедный, несчастненький кролик. Он так любит лакомиться в чужом огороде, но трусливо прячет ушки, когда где-нибудь хлопнут дверью, — снова засмеялась она, но глаза испытующе прощупывали Сергея.

Под окном прогудела машина. Левченко посмотрела в окно. Ноздри Её тонкого носа затрепетали.

— Всё это глупо и старо, как мир. Я ведь вижу, как трясётся ваш хвостик. Значит, вы решили с этим старым Евреем разыграть инсценировку, чтобы поскорее выпроводить меня? У меня тоже возникли кое-какие подозрения, и во всём этом, конечно, необходимо разобраться. Вы говорите, что Исаак, которому вы потворствуете, показывал вам самородок? Это, пожалуй, стоит внимания. — Она на миг задумалась. — Ну что же, пройдёмте вместе в райотдел и постараемся разобраться. Пусть прополощут наши косточки. Мне нечего бояться.

Сергей растерялся. Он чувствовал себя так нехорошо, словно Его сейчас выкатали в грязи.

— Алла Васильевна, прошу вас, уезжайте, — прошептал он.

— Это почему же? А потом, кто вы мне, чтобы определять черту моей оседлости? Или вы боитесь, что придётся заглянуть туда, куда бы вам не хотелось?

Она насмехалась.

— Слабы вы на расплату! А не побоялись влезть в чужую семью, находиться в связи с подозрительной женщиной и Ещё делать Ей сомнительные услуги. А этого старика надо тряхнуть. Не посыпятся ли из него и другие самородки…

Сергей молчал. Если бы он и пошёл, то пришлось бы выступить с обвинением против себя и Каца. Что мог он сказать? Самородка нет, и разве можно Его разыскать? Значит, подвести себя, несчастного старика, который ради него вышвырнул злосчастный самородочек. Эта женщина была способна на всё.

Левченко вышла в другую комнату и быстро переоделась.

— Я готова, пойдёмте! Ну, что же вы, кролик! Я жду!

— Я ничем не располагаю, кроме личных подозрений. Нет, Алла Васильевна, я никуда не пойду, — пробормотал он, пряча глаза.

Левченко распахнула дверь.

— Тогда вон! Вон! — повторила она. — И забудьте, что вы когда-либо меня знали.

Фомин вышел. Он потерял всякое уважение к себе. Нужно всё начинать сначала. Но как?..

 

ГЛАВА 6

Дорога на прииск испортилась. Татьяна возвращалась до трассы пешком. Идти было трудно, ноги то скользили по липкой глине, то хлюпали по снежной каше, обдавая одежду грязными брызгами. Солнце припекало, от Яркого света глаза болели и в тёмных очках.

Весна! Даже не верилось. Казалось, что снова набежит туча, закутает солнце в мохнатую шубу, пойдёт снег. Но нет, была настоящая весна. Об этом журчали весёлые ручейки. Весеннюю песню насвистывали стайки снегирей, взлетающие из-под ног. Твердила о весне и серебристая чешуя снега. Напевало сердце. Татьяна схватилась за ветку берёзки, и в руке остались зелёные почки с горьковато-терпким запахом листьев. Хорошо…

За поворотом дороги над седыми вётлами метнулся коричневый дымок. Она легко вбежала на насыпь и подняла руку. Выскочивший из пыли грузовик, вильнув кузовом, остановился. Из кабины выглянуло молодое загорелое лицо.

— Ах, это вы, Таня? Пожалуйста! — Водитель разостлал на замасленном сиденье телогрейку и распахнул дверку. — Прошу.

— Спасибо. — Татьяна подобрала юбку, уселась, протёрла ветровое стекло платком и посмотрела на парня. — Вы извините, но, честное слово, я что-то вас не припомню.

— Откуда же? Нас много, а вы… — Он не договорил и включил скорость. Машина рванулась. Встречный ветер пахнул прохладой и шаловливо разметал пряди волос по Её лицу. Что-то счастливое наполнило душу и защекотало в глазах. Отчего? Может, из-за Лёнчика? Он впервые со своей агитбригадой добровольно вышел на расчистку руслоотводной канавы, вернулся мокрый до нитки, но с весёлым лицом. До этого он только охотно выступал в самодеятельности — плясал.

А возможно, потому что Игорёк, провожая, заботливо завязал ей шарфик и нежно заглянул в глаза…

Так-так-так, — отстукивал мотор. Верно-верно-верно, — твердили колеса. Да-да-да, — отзывалось сердце.

Раздался хриплый сигнал. Татьяна открыла глаза. Они спускались к мостику через реку Оротукан. Водитель притормозил, вынул папиросу и, скосив на неё глаза, выбросил в окно.

— Что так?

— Да ну Её. В кабине и так душно, Ещё разболится голова.

Кто он, этот молчаливый и внимательный паренёк? Да мало ли замечательных парней прибыло на Север.

У моста, рядом с домиком дорожников, остановилась встречная машина. Из кабины вылез плотный блондин и, забросив на плечо костюмную пару, лениво направился к домику.

Что такое? Страшно знакомый костюм, но чей? Она рассмотрела полосатую подкладку, схваченную у полы зелёной ниткой. Вспомнила — Юрин. Это она как-то наскоро прихватила отпоровшийся уголок.

— Стойте! — схватила она за руку водителя. Выскочила из кабины и бросилась к бараку.

Татьяна вбежала в помещение и не сразу различила людей: в закопчённое окно Едва пробивался тусклый свет. Блондин бросил на нары брюки и, отодрав подкладку рукава, разглаживал на руке ткань. Татьяна схватилась за полу пиджака.

— Как вы смели? Это вещи Колосова! Отдайте сейчас же!

Блондин насмешливо скривился.

— Отдайте! — повторила Таня, — Вы украли…

— Украли? Да вы что! Это мне мамаша подкинула из Одессы, — уставился на неё рачьими глазами блондин и расхохотался. — Кисочка, ну зачем так пугать? Да и не надо сильно тянуть. Так можно порвать шикарный клифт.

— Отдайте сейчас же. Я запомнила номер вашей машины.

Парень отступил на шаг и оглядел Её с ног до головы.

— Ну зачем этот шухер? Может, мамаша ошиблась или Ещё чего там? Я знаю? Тебе понравилась вещичка — возьми. — Он бросил Ей пиджак и подмигнул человеку на нарах. — ПОсмотрел — и хватит. Подарим кошечке. Бери. Может, Ещё полюбишь меня за подарок? — Татьяна оттолкнула Его и выбежала.

Только сейчас Её охватил страх. Надо же было влететь как сумасшедшей? И куда? И что это за люди?

— Что всё это значит? — удивился водитель.

— Они обворовали комнату моего соседа.

— Вы знаете этих людей?

— Нет.

— Я не пошёл бы в этот барак, даже Если бы туда занесли всё мое барахло.

Татьяна не ответила. Было понятно, что всё могло сложиться гораздо хуже.

Солнце было Ещё высоко, когда показался Оротукан. По берегу реки гуляли люди. Кто же откажется от долгожданной возможности почувствовать под ногами мягкую, оживающую землю, послушать радостные голоса весны. Татьяна сошла с машины у проходной механической базы и не спеша зашагала по обочине дороги.

Из домика Каца вышла женщина в высоких резиновых ботах и строгом костюме, облегающем Её стройную фигуру. Она взглянула на часы и быстро направилась к посёлку.

Левченко, узнала Татьяна. Теперь Ясно, что за маникюрша появилась в посёлке. Уж не к Фомину ли прикатила?

Но нет. За мостиком неожиданно появился мужчина. Они вместе свернули на безлюдную тропинку. Сначала шли на расстоянии друг от друга, и только за поворотом он взял Её под руку.

Татьяна успела заметить смуглое лицо мужчины, чёрные глаза, тонкий с горбинкой нос и блестящие пуговицы кителя.

На кухне она встретила Колосова. Он жарил на сковородке ветчину.

— Вот твои вещи. Забери! — Татьяна бросила Его костюм на топчан.

— Мой? Точно! — удивился он, рассматривая подкладку. — Вот это номер! Да откуда ты Его приволокла?

— Отняла на трассе у жуликов. Посмотри, больше ничего не пропало?

Юра заглянул в комнату.

— Нет, всё на месте. Как же они Его стянули? Наверное, в форточку с вешалки.

— Когда приехал? Всё довёз? Михаил Степанович ужё волноваться начал.

— Прикатили Ещё вчера. Груз довезли.

Он выложил в алюминиевую миску ветчину и положил на сковородку новые куски.

— У меня гости. Совершенно неожиданно встретил в Сеймчане старого друга. Едет в отпуск. Пойдём познакомлю, — Он бросил нож и схватил за руку Татьяну, — Мировой парень.

— Николаев?

— Он самый. А бородища, как у Черномора. Настоящий морской бродяга. — Юрий подвел Её к Николаю и убежал к шипящей сковородке.

Татьяна поздоровалась. С такой бородой и краснеет, подумала она и села.

— Как там — расшевелили тайгу?

Николаев сначала смущался, не знал, как держаться, но вскоре освоился и с жаром принялся рассказывать.

— В Амбарчике огромный посёлок. Морские суда, горы грузов. Наверняка будет город. На Зырянке нашли уголь. Говорят, лучший в мире. Да что вы? Там настоящая жизнь. Летом шторм, зимой беснуются ветры. А Колыма? Да что там говорить! Самая красивая река в мире.

— Колька, не заливай! — крикнул Ему из кухни Колосов.

— Чего ты споришь? Ведь не видел же! — покраснел Николай.

— Вы не жалеете, что уехали из Среднекана? — спросила она.

— Конечно, нет. Тут я болел, хныкал, а там хоть бы что. Да я просто рад. В общем, Север и тундра делают людей выносливыми, дальнозоркими.

— А тайга — вдумчивыми, — шутливо вставил Юра и, схватив тарелку, снова убежал на кухню.

— Я только хотел сказать, что я совсем не тот, каким уехал из Среднекана.

В тамбуре скрипнула дверь, и в комнату вошёл смуглый человек в форме речника, а за ним Юра.

— Знакомься, Татьяна! Это тоже наш гость. Привёз я Его с Сеймчана.

— Урмузов. Заместитель директора совхоза и верхнеколымского плёса, — отрекомендовался тот с большим апломбом.

Татьяна узнала Его сразу.

— Давно на Колыме?

— Порядком.

— А в Сеймчане?

— С осени. Да я тут случайно, так сказать, по необходимости. Сам я сотрудник пароходства.

— Моряк?

— Нет, партработник.

— С Левченко знакомы по Магадану? — поддерживая разговор, спросила Таня.

— Да. Я работал когда-то в политчасти Дальстроя, и товарищ Левченко обращалась ко мне по личным вопросам.

— Вы со всеми вашими просительницами так нежны? — Язвительно улыбнулась она.

Урмузов не ответил, повернулся к Николаеву и протянул руку.

— Будь любезен, Коля. Дай, пожалуйста, щётку. Опять где-то вывозился. — Он поднялся и вышел на кухню.

Колосов притащил тарелки с омлетом и ветчиной.

— Учти, Татьяна, заготовлено и на тебя.

— А мне как раз кстати. Так устала. — И, наклонившись к нему, тихо спросила — Ты Урмузова знаешь?

— Откуда? В общем-то тип. Да чёрт с ним.

Вошёл Урмузов и сел в самый угол. Колосов достал бутылку спирта.

— Тебе налить, Таня?

— Если Есть красненькое. Это не могу.

— Пожалуйста, — улыбнулся Юра и, запустив за диван руку, вытянул кагор. — Специально для тебя. Сегодня праздник. Как-никак приехал большой друг, — И он стал разливать по стопкам.

— Мне не нужно, не употребляю, — отодвинул стопку Урмузов и налил себе стакан воды. — Как ни встреча, обязательно выпивка. Не находит ли секретарь комитета, что с этими пережитками следует бороться?

Татьяна засмеялась:

— Если всё в меру, так что здесь плохого? А пережитков у нас хватает и более серьёзных…

Урмузов не ответил. Молча поел и лёг на диван, взяв с полки том Ленина.

Навигация открылась раньше обычного. Стали прибывать уголовники. Краснов разрешил подобрать для мастерских квалифицированных специалистов. Юра побежал в лагпункт.

От проходной до конторы на чемоданах, баулах и просто узлах сидели заключённые, дожидаясь своей очереди. В коридоре и в кабинете толпились люди. Фомин за столом просматривал личные дела, знакомясь с прибывшими. Тут же комплектовались бригады.

Колосов сел за приставной столик.

Вперёд выступил бородатый мужичишка с жилистой шеей и мутными глазами. Смотрел он безразлично и тупо.

— Ваши установочные? — раскрыл дело Фомин.

— Ась? — старик приложил к уху ладонь. — Хвамилия? Так оно там, как Есть всё прописано.

— Статья?

— Как тебе, энто, сказать, — захлопал он ресницами. — За што нашего брата-хрестьянина? За расхищение, значит: картошка там, колоски. — Он переступил с ноги на ногу, посмотрел на носки порыжевших ботинок и не спеша пояснил: — Оно, энто, голодно в тот год было. Неурожай.

— Значит, под закон от седьмого августа тридцать второго года?

— Выходит, оно так.

— Плотничать умеете? — вмешался Колосов.

— Оно по хрестьянству всё приходилось.

— Пойдёте в механическую базу плотничать, — сказал Юра и забрал у Фомина формуляр.

— Энто как скажут, нам всё одно, — безразлично ответил старик.

Высокий человек с бледным лицом и тяжёлыми веками, сползающими на глаза, подошёл к столу.

— Наше вам, гражданин начальник, — оскалился он, опустив тяжёлую челюсть. — Не узнаёте? Гайдукевич.

— Колюха? Значит, всё же подсунули?

Колюха сделал обиженное лицо.

— Ну зачем так, начальник. Стареем — умнеем. Последнее время всё как по маслу, без задоринки. Загляните в кондуит. А поставите к месту — и разлюли-малина, не нахвалитесь…

Колосов просидел Ещё с полчаса. Проходили все «бывалые». Был смысл подождать нового пополнения. Юра ушёл. По дороге заглянул в мастерские. Когда вышел, уже рассвело. Где-то на сопках прозвучал гогот гусей, и им сразу же откликнулись мелодичным курлыканьем лебеди. Юра остановился. В лужах, на реке и даже в кюветах плескались табунки дичи. По краям насыпи плотными рядами сидели турухтаны и кулики, похожие на придорожные камни.

Но вот шум крыльев и тихое покрикивание птиц стали доноситься всё чаще.

— Ребята! Летят!

Захлопали двери. Охотники бежали к реке.

Юра стоял зачарованный и слышал только звуки полёта, всплески воды, громкие удары своего сердца и хор перекликающихся птичьих голосов.

— Да стреляйте же, чёрт возьми! Гуси! — послышался страстный шёпот за спиной. Юра вздрогнул и оглЯнулся. Мимо, пригнувшись, пробежал парень.

Над самой водой, снижаясь, нёсся большой табун гуменников. Юра побежал за ружьём.

…Колосов торопился. Нужно было Ехать на прииск, но прежде закончить Белоглазову письмо. Он пришёл в контору, распахнул окно и сел.

Ветер принёс прелую сырость земли. Оротукан бушевал. Паводком несло коряги, дровяник и мелкие куски льда. Река задыхалась, как чрезмерно пополневший человек.

Юра вынул из стола тетрадь и продолжил письмо:

«…Теперь несколько слов о нашем комсомольском прииске. Дела идут хорошо, но хочется Ещё лучше. Открываются новые участки, увеличиваются объемы, а людей не хватает.

Нам на механическую базу дали главного инженера — растём. Ещё одну нашу бригаду послали на прибор, и теперь придётся часто бывать в забое.

Эх, Толька, а как мы тут орали от восторга, когда отменили карточки на хлеб. Ведь это уже плоды наших усилий, наша серьёзная победа…»

По трассе промчалась машина. Коричневая пыль поползла в окно. Юра захлопнул створку и снова принЯлся писать.

«Да, ты спрашивал о приборах твоей конструкции. Работают хорошо и на «Таёжнике», и на «Верхнем Оротукане» — в общем, везде, где встречается касситерит.

Зимой у нас пустили свой радиоузел, и газета стала выходить полным форматом. Толька, ты пиши, советуй, знаешь ведь, что нам небезразлично твоё мнение. Ты ведь без малого уже гений… Пиши, как твои дела, настроение…»

Раздался телефонный звонок. Краснов приказывал немедленно Явиться.

Вот чёрт, так и не закончишь, подумал Юра, засовывая тетрадку в стол.

В парткоме, кроме Дымнова и Краснова, были Татьяна и начальник райотдела НКВД Фёдоров.

— Слушай, товарищ Колосов. Где ты выкопал этого моряка, которого привёз с Сеймчана? — встретил Его Дымнов.

— Как выкопал? Привёз по просьбе директора совхоза. А что такое?

Дымнов задумчиво поглаживал подбородок. Краснов склонился над столом и что-то рисовал. Татьяна глядела в окно. Только Фёдоров смотрел пытливо.

— Что-нибудь случилось? — снова спросил Юра.

— Беспечный вы человек, Колосов. — Фёдоров щёлкнул крышкой портсигара, вынул папиросу и постучал мундштуком по столу. — Везёшь в управление чёрт знает кого. Представляешь как партработника, а он беглец.

Колосов вспылил:

— Представлял, между прочим, и вам, а вы заслуженный чекист.

— Чего ты горячишься? Тебя не обвиняют, а прошляпили мы все, — оборвал Его Краснов. — Сегодня на Утинке арестован Урмузов. Пока установлено, что он заключённый, беглец. Сейчас идёт допрос, — он показал на Татьяну. — Спроси, она всё знает.

Фёдоров взял трубку и попросил соединить Его с Зориным.

— Зорин? Кто это? — встрепенулась Татьяна.

— Новый помощник. На днях прислали. Говорят, опытный и цепкий товарищ. А ты что, Его знаешь?

Татьяна пожала плечами.

— Ехали вместе. Товарищ он цепкий, что и говорить.

— Ну, рассказывай, — подошёл к ней Юра и сел рядом.

— Да ничего особенного. Встреча Урмузова с Левченко показалась мне подозрительной. А тут как раз приезжал инструктор политчасти Инвеев. Фамилия Урмузова вызвала у него удивление.

На Утинке он пригласил Его на партсобрание и проверил билет, а ночью запросил Магадан. Вмешались органы — и всё.

Пронзительно затрещал междугородный. Дымнов взял трубку. Кто-то говорил долго, а он только качал головой и вставлял то удивлённое «о-оо?», то нетерпеливое «ну, ну?». С речки доносились выстрелы. Начиналась вечерняя зорька.

Мимо окон проходил охотник, увешанный дичью. Он умышленно шёл медленно, останавливался и поправлял на плечах связанные букетиком красные лапки гусей. Юра заёрзал на стуле и отвернулся.

Но вот Дымнов положил трубку и ладонями разгладил морщинки на лбу.

— Ну что?

— Всё подтвердилось, да он и ие отрицает. Преступник опасный. Фамилия по последнему делу Улусов. Бежал прошлым летом. Хотел пробраться в низовья Колымы и устроиться на один из арктических пароходов, да захватила осень. Имел фиктивные документы на все случаи. Использовал оторванность и беспечность руководителей совхоза. Подсунул письмо с прикомандированием до весны и проработал всю зиму. Есть предположения, что тут замешан Ещё кое-кто…

— Замешан, как видно, я, — вскочил Колосов. — Я же отвёз Ему какие-то посылки с патронами и пакет от Фомина. А кто знает, что было внутри…

— От Фомина? — поднял на него глаза Фёдоров.

— Ну да. И, как я понял, — по просьбе женщины.

— Женщина уже в Магадане. Это Левченко, — подсказала Татьяна.

— Вы намерены со мной разбираться? — повернулся Юра к Фёдорову.

— Сейчас нет. Потребуется, не беспокойся, пригласим, — резко ответил Фёдоров и спросил Дымнова — Что же Его вынудило появиться в наших краях?

Колосов поднялся.

— Я вам больше не нужен?

— Да, можешь уходить…

На берегу у мостика виднелась фигура женщины в жакете и белом шерстяном платке. Когда Юра сбежал на берег, женщина пошла навстречу. Это была Валя.

— Валя? Почему ты здесь? Опять заболела или что-нибудь произошло? — спросил Юра, чувствуя, как во рту сразу пересохло.

— Нет, Я жду тебя, ты мне нужен. Очень нужен, — повторила она. Голос у неё был глухой.

— Я слушаю тебя.

Валя поправила платок и взяла Его под руку.

— Пройдёмся по трассе. Там можно будет свободно поговорить.

Они молча прошли мостик. Внизу металась вода и, разбиваясь о растяжки, обсыпала их мелкими брызгами. Крупные капли стучали по деревянному настилу.

В кустарниках блестели пятна озёр и луж. Бродили охотники. То мелькнёт шапка среди чахлых берёзок, то покажется широкая спина в брезентовой куртке, а то проплывут над вершинками тальника воронёные стволы ружья.

Молчание было томительным. Оба прятали глаза и смотрели по сторонам.

Юра старался шагать в ногу. У него было какое-то странное состояние. Валя рядом. Он ощущал Её руку и в то же время находился от неё как никогда далеко.

За канавой, под кустиком, мелькнули серые крылья. Юра бросился туда. Взлетевший Ястребок уселся на пень и принялся сердито чистить клюв. Чирок замахал крыльями и, ковыляя, побежал к воде.

— Пусть! — махнул Юра рукой и, выбежав на насыпь, снова молча пошёл рядом. Валя задумчиво смотрела под ноги.

Юра заметил, что у неё дрожат губы.

— Валя, да что с тобой? — схватил он Её за руку и заглянул в глаза. — Да говори же, зачем ты хотела меня видеть?

— Не хочу, чтобы ты смотрел мне в лицо. Не знаю, как и начинать. Ты не осудишь меня, Если я буду с тобой совершенно откровенна?

— Зачем это предисловие? Можешь доверять мне, я слишком хорошо к тебе отношусь. Даже больше… — Но она не дала договорить и, как тогда у Магаданки, обняла Его. Сколько промчалось минут? Разве в двадцать три года считают? Хмель кружил голову, слова доносились смутно.

— …Славный, милый, родной… Нет ничего, ничего на свете кроме тебя… Ни Корзин, ни…

— Корзин? — Юра вздрогнул и отстранился.

— Да ведь всё это подло, бесчестно. Какое мы… Верней, я имею право? — заговорил Юра. — Я никогда не брал чужого. Ты понимаешь меня? Спасибо тебе за всё, но обманывать я не могу. Так можно возненавидеть и себя и тебя.

— Я останусь у тебя, — проговорила она тихо.

— А потом я пойду к Корзину и скажу: «Ты меня, брат, извини. Я увёл твою жену. Она мне давно нравится». Вроде как цыган лошадь. Нет! Я хочу иметь право не стыдясь смотреть в глаза кому угодно.

— Я не совсем понимаю, чего ты хочешь?

— Не так много. Расскажи всё Корзину сама и тогда уходи. А я буду ждать тебя, сколько это потребуется.

— Это не так просто. Он не уедет, а куда должна деваться я?

— Как куда? Да на прииск, к нам. Скажи, что уезжаешь и больше не вернёшься. А там всё встанет на своё место. Но сделай так, чтобы знали все, что ты разошлась. Хорошо?

Валя наступила носком ботинка на комочек земли и принялась растирать Его в порошок. Юра смотрел на неё и ждал.

С речушки повеяло холодком. Комочек под Её ногой не хотел рассыпаться, и Его крупинки вдавливались в сырой грунт.

— Я узнавала. Топографы прииску не нужны. Не катать же мне тачку? — наконец проговорила она, не поднимая лица.

— Зачем же тачку? Можно на пробуторку или на проходнушку. Работает Женя, и Ещё как…

— Опять эта Женя? — вспыхнула она и посмотрела на него отчуждённо. — У меня нет причины подмазываться…

Она повернулась и быстро пошла к посёлку.

Белый снег на сопках почернел и грязными ручейками скатывался к реке. Юра шёл позади, и с каждым шагом расстояние, разделяющее их, увеличивалось. Он опустил голову и совсем не спешил.

 

ГЛАВА 7

Схлынул весенний паводок. Ключи и речки вошли в свои берега, но вода продолжала оставаться мутной, как в половодье. Работающие приборы делали Её похожей на сусло.

Однообразные звуки приисковых работ неслись по распадку «Пятилетки». С печальным стоном падала вода со шлюзов. С глухим шорохом рассыпались эфеля по отвалам. Ритмично постукивали скребки пробуторщиков. Громыхали тачки по трапам, и далёким громом грохотали по бункерам камни и щебень. И все эти звуки прорывались сквозь несмолкаемый говор воды и снова тонули в Её монотонных напевах.

Только в тишине пересмен, как канонада Единого наступления на мерзлоту, прокатывались по тайге гулкие взрывы.

В этот день рабочим шестого прибора предоставили выходной. С планом лихорадило. С самой весны ни одного облачка. Ключи пересыхали, для приборов не хватало воды. На комитете решили забойщиков подменить добровольцами из молодёжи. И вот теперь со всех сторон к забою подходили ребята.

Ещё не доходя до забоя, Юра сбросил рубаху и припустил напрямик, перепрыгивая через лужи и балансируя на скользких валунах. Широкоплечий, здоровенный, коричневый от загара, он забавно надувал щёки и прыгал. Чудак парень.

— Ну скажите, не балбес? Ребята, да вы посмотрите на Юркину мордаху! А Ещё руководящий товарищ, — захохотал Булычёв. — Да иди же скорей, чёрт здоровый! Тут ждут, а он себе забавляется.

Юра сразу посерьёзнел и, подойдя к ребятам, распорядился:

— Валерка, бери ребят и становись в забой. Ты, Вася, вместо того чтобы орать, привёл бы в порядок трапы. Будешь заниматься откаткой. Расманов, тебе девушек — и на пробуторку. Учти, Если будут сносы, разжалуем к чертям. Понял? А теперь самое главное. Сегодня с прибора надо снять больше минимум на полкилограмма. Пусть все знают, что можно работать лучше. Ну что, поехали? — Он тут же выбрал тачку покрепче, лихо крутанул и покатил Её к забою.

Ребята разобрали инструмент, сбросили рубашки. Краевский открыл задвижку в водозаводной канаве, и прозрачная струя хлынула со шлюза, растекаясь по отвалу.

Юра нагрузил первую тачку.

— Пошла! Поехала! — Колесо пискнуло и весело запрыгало по настилу. Крепче, крепче руки. Надо всё делать красиво. Несколько напряжённых метров — и Юра наверху. Теперь с фасоном опрокинуть, одним махом, так, чтобы всё содержимое в бункер.

Тр-р-ррр… — загрохотало по доскам. Вода бурлит под ногами. Камешки бегут как живые, ударяясь о голенища сапог.

Забегали скребки в руках пробуторщиков. Туда-сюда, туда-сюда. Ребята смеются.

— Хорошо, чёрт возьми, хорошо! Смотрите внимательно за сносами, а то знаете?.. — И Юра помчался снова вниз к Валерке.

Игорь важно толкает тачку. Он не спешит. Юра увидел, что у него под погрузкой стоит вторая, резервная. Он тоже подготовил себе лопату и на этом выиграет время.

— Давай будь человеком. У Игорька две тачки, — ворчит он на Самсонова. И в тачку, в тачку, только звенит лопата. А сам не спускает глаз с Краевского. — Есть! — Юра бегом вверх и уже наступает на пятки Игорю. — Не задерживай! Время — золото! — Они почти одновременно опрокинули в бункер пески и вперегонки обратно. — Ты двойной тягой. Ну и чёрт с тобой. Всё равно не возьмёшь. Понял? — бросил насмешливо Юра и шмыг вперёд.

Игорёк промолчал. Важно завести Юрку. Он не уступит, да и остальные подтянутся.

У трапов заминка. Юра в сторону и по камням, по лужам. Только подпрыгивает тачка и жалобно позванивает чугунное колесо.

— Куда! Совесть имей, моя очередь!

— Не спи! Забой широкий, кто мешает! Кто зевал, тот воду хлебал, — хохочет Юра и снова за лопату. Скорей, скорей. Пока добрался паренёк, что возмущался, Юра уже снова наверху.

Теперь уже все стараются обогнать друг друга. Лица возбуждены. Руки словно приварены к тачкам. У забоя очередь. Юра вытер лицо и вынул папиросу. Солнце удивительно быстро плывёт по небосклону. Не успели откатить по сто пятьдесят тачек, а оно уже над головой. Роса высохла. Над разрезом снова коричневая дымка, а сопки тонут в синеватом мареве.

— А что, ребята, неплохо работнули! Интересно, как там на шлюзах? — и Юра туда.

Расманов наклонился над головкой прибора. Руку в воду — ив карман.

— Ты это что? Самородок?

— Ну да. Мы же договорились подъёмное золото сдавать на счёт строительства клуба. Ты что, забыл? — Расманов посмотрел на него с такой искренностью, что Юра остыл.

— Да разве с прибора? Или ты дубина или прикидываешься? А Если говорить по-честному, я думал другое. Но, к сожалению, у меня нет основания это утверждать.

— Ну и дура же ты, Юрка. Какая дура. Так можно навести тень на кого хочешь. Да Если бы я хотел… Неужели ты думаешь, не мог это сделать без тебя?

Юра смотрел на него пристально и не совсем дружелюбно. Олег обиженно отвернулся и швырнул самородок обратно.

— Да что, мне больше всех надо? — взялся он за скребок.

И Юра устыдился своего подозрения.

— А ну, дай сюда! — Юра вырвал у Расманова скребок. — Разве так буторят? Вот так надо. — В Его руках замелькала ручка скребка. Вверх-вниз, вверх-вниз, — Вот

камешек. Ты Его вот так краешком — и в сторону. А теперь уголочком — и вбок. — Булыжники у Юры выскакивают из колоды, как рыбки, и прямо со шлюзов вниз. Скребок умело ворошит пески, подхватывает крупные камни, и они хлюпаются под прибор. — Понял, как надо? — Он сунул Расманову в руки скребок и побежал к своей тачке.

Ребята успели передохнуть, и снова громыхают тачки по эстакаде.

— Сколько у тебя, Игорёк? — спросил, не останавливаясь, Юра.

— Сто девяносто. А у тебя?

— Двести три.

— Верно. А я думал, соврёшь.

— Значит, считаешь, — усмехнулся Колосов. — Ну теперь чёрта два обскачешь.

В узком распадке пошло хорошее золото, но не было воды и работали на проходнушках. Девушки мыли рядом с агитбригадой Алексеева.

Проходнушка — это почти маленький промприбор. Три двухметровые доски, сколоченные желобком, с торцовой вставкой с одной стороны. Над ней маленький бункерок — головка устройства. На низ желобка укладывается мешок, или, как Его называют, мат. Под бункером на подкладках железный лист с насверлёнными отверстиями — грохот. А ниже, по всей длине шлюзика, на мат укладывается деревянная рамка с врезанными поперечными планками, напоминающими лесенку. Называют это трафаретом, и служит он для улавливания металла. На забрасываемые в бункерок пески льют воду специальным ведёрком. Пробуторивая грунт, сбрасывают в отвал.

Это простенькое промывочное устройство легко переносится по забою, требует мало воды и доступно каждому неопытному промывальщику.

Девушки на носилках подносили к проходнушке пески. На промывке работало двое. Одна, круглолицая, плотная, в резиновых сапогах, стояла в отвале и орудовала скребком. Вторая, стройная, в комбинезоне и в брезентовых рукавицах, черпала воду из лужи и напевала. Её загорелое лицо с высохшими брызгами казалось веснушчатым. Поднимая тяжёлый черпак, она морщила лицо. Тогда Её голос начинал звучать глухо и тихо. Казалось, поют двое. Одна весёлая, а вторая печальная. И обе поют слаженно.

Никто бы, пожалуй, не узнал в этой усердно работающей девушке белоручку.

— О чём размечталась, Женя? — окликнула Её Таня.

— Запала в душу золотая крупинка, и не смоет Её никакая вода.

— Каждую золотинку непременно найдут…

— Я совсем не о том, — перебила Её Женя. — Просто непонятно, почему так получается в жизни…

Подошли девушки, Женя сбросила рукавицы, вытерла лицо и замолчала.

— Как сегодня золото? — заглянула Татьяна в бункерок.

Женя сняла грохот и, зачерпнув воду, стала осторожно поливать. У планки заблестела жёлтая кашица.

— О-о? Да тут много! Никак попали на хорошую россыпь. Как у Алексеева?

— Они за отвалом, наверное, спят. — Женя показала на одинокую фигуру охранника.

Всё это время Таня следила за работой этой бригады и особенно за Лёнчиком. Она делала всё возможное, чтобы пробудить у них интерес к делу. Пели, играли и танцевали они с удовольствием. А вот работали — когда как.

С того памятного дня, когда Лёнчик увлёкся подготовкой к концерту, он жил в постоянном возбуждении. А потом сразу затосковал. На прииск выехал без охоты. Первые дни Ещё работал, а когда зажурчали ручейки и на север потянулись птицы, он забрался на крышу барака и пролежал целый день. На второй день он собрал бригаду и снова работал усердно и зло. И так постоянно. То тянулся за бригадами, то снова хандрил. Начальник прииска настаивал убрать бригаду, но Татьяна продолжала надеяться. Вот и теперь она пошла разыскивать Алексеева. Он спал на траве, прикрыв лицо кепкой, а в стороне лежали остальные.

— Как же тебе не стыдно, Лёнчик? — разбудила она Его. — Посмотри на девушек, работают не разгибаясь. А вы, такие здоровые, сильные, и ничего не делаете.

Он протёр кулаком глаза.

— Да кто Его тут насыпал, — пробурчал он и повернулся на другой бок.

— Не дам спать! Хватит! Подумай, как мы можем выступать с самодеятельностью и высмеивать лентяев, когда сами в забое вот так?! — показала она на спящих парней. — Посмотри, как отмывается сегодня у девушек.

Лёнчик поморщился. Если бы это была не Татьяна он бы не пошевелил и пальцем. Работа Его не привлекала, вот призвание Его танцевального дара — льстило. Нравилось Ему и доброе отношение Татьяны. Уважал он Её.

Его поездку на прииск поддерживало жульё, особенно Колюха. Свой человек и вполне надёжный. Да и сам он имел кое-какие планы. Может, удастся раздобыть подходящие документы и уйти. Куда? Да не всё ли равно Погулял, а там трава не расти. Он был убеждён, что любая тропинка приведёт только в тюрьму. Но время текло, а он так и не предпринимал ничего.

Конвоир по просьбе Маландиной разрешил Лёнчику дойти до бригады девушек.

— Ого!.. — вырвалось от неожиданности. — Ну, мойте мойте. На таком содержании и дурак будет вкалывать — проговорил он равнодушно и отвернулся. Но Татьяна уловила как Его глаза вспыхнули. Она посмотрела на Женю. Та Её поняла и согласно кивнула.

— Мы решили передать вам свой забой. Стыдно ведь. Агитбригада, и на тебе… А то начальство посмотрит-посмотрит, да и разгонит, — сказала Татьяна громко, чтобы слышали все. Девушки переглянулись, но промолчали.

— А как же вы? — спросил Лёнчик и покраснел. На носу у него выступили капельки пота.

— А мы переберёмся выше по ключу и всё равно сделаем больше, чем ваша бригада, — сказала Женя и тут же сбросила трафареты и стала сворачивать мат — Может, догадаетесь перенести наше оборудование вон к той луже? — показала она на блестевшую невдалеке воду.

Лёнчик размышлял.

— Лёнчик, да помоги же девушкам, — захлопотала Татьяна и принялась помогать Жене.

Алексеев молча взвалил на себя проходнушку и не глядя ни на кого, перенёс, установил и пошёл к своей бригаде. Когда донеслись из посёлка удары об рельс девушки собрали инструмент и посмотрели в сторону агитбригады. Парни продолжали работать. Их загорелые спины быстро мелькали за кустарником.

— А ведь заело. Смотри, что делают, — тихо засмеялась Татьяна, и они обошли их сторонкой.

…Все приисковые проезды и тропинки на приборы и участки/ сходятся к дороге у арки. Увитая стлаником с красным флажком на шпиле/ арка высится у въезда в посёлок. Здесь же доски показателей, объявления. Тут проходят все, и потому выдача премии передовикам производства и бригадам/ производится у арки.

Суббота. Колонны тянутся медленно. Штаб трудового соревнования подвёл итоги работы за неделю. У арки руководители прииска и представители управления. Начальник «Пятилетки» вручает премии.

Лёнчик идёт в хвосте колонны. Он поглядывает на Яркое солнце, щурится и сплёвывает окурок «Кузбасса». Это из премии по второму участку. Дорога мягкая от взбитой пыли. Серое облако ползёт и расстилается по кустарнику.

Проходя мимо арки, он увидел на плакате свою фамилию. Хотел с безразличным видом прошествовать мимо, но начальник прииска уже объявил:

— Первая премия прииска — красная тачка — присуждена лучшей бригаде лотошников. Бригадир Алексеев.

Колонна остановилась. Лёнчик растерялся. Он не представлял, что такой пустяк, как получение премии, вызовет чувство робости. Краевский уже подкатил тачку, наполненную свёртками и кульками.

— Алексеев, получите премию, — повторил он.

— Ну чего ты? Бери! — подталкивали парни.

Лёнчик опомнился, когда щёлкнул затвор фотокамеры.

— Благодарю вас, — улыбнулся фотограф.

Лёнчик поморщился: он не любил фотографироваться. Весь оставшийся путь он недружелюбно косил по сторонам. В посёлке повстречали девушек. Они поздравили бригаду.

Насмехаются? — резанула обида. — Ну, постойте, мы покажем себя и без вашей помощи. Ночью долго ворочался с боку на бок. В сердце занозой свербила ущемлённая гордость…

Краснов промыл несколько пробных лотков, собрал жёлтые крупинки и передал их Успенскому.

— Золото отличное, мыть проходнушками — преступление. Надо ставить приборы, но где взять оборудование и насосы?

Он приехал с заместителем главного инженера управления Осепьяном. Данила Артёмович пошёл с приисковым геологом на опробование бортов ключа. Его чёрная гОлова и подвижная фигура стремительно мелькала под берегом ключика.

Лёнчик снял кепку, вытер подкладкой лицо и подошёл к Краснову.

— Гражданин начальник, какую бригаду думаете оставить на приборе? — спросил он хмуро, поглядывая на стоящую в сторонке Татьяну.

— А что? — Глаза Краснова прощупали Алексеева, — Если сумеешь сколотить хорошую смену человек в тридцать, можно попробовать. Только учти, поручим и потребуем. Здесь не забава, а план. Подумай.

Лёнчик не сразу ответил. Взять на себя прибор — не шутка. Спросят и за объёмы промытых песков. Отказаться — значит лишиться всех привилегий и поощрений, так неожиданно метнувших бригаду на пьедестал почёта. Теперь он — лучший бригадир. Портрет напечатали в лагерной газете. Из премий перепадало воровской верхушке, и она относилась к Его работе покровительственно. Лёнчик почесал затылок и решительно ударил себя в грудь.

— Идёт, гражданин начальник. Будет бригада, будет работа. Рванём!

Краснов смотрел на него строго и, как Ему показалось, с сомнением. Татьяна вмешалась и села рядом с Красновым.

— Комитет этот вопрос обсуждал. Мы доверяем Алексееву и берём на себя ответственность за работу прибора, — проговорила она громко и, наклонившись, что-то тихо добавила.

— Ну уж Если ответственность берёт на себя комитет, будем считать вопрос решённым, — засмеялся Краснов.

— А что нужно из оборудования для пуска прибора? — спросил Лёнчик.

— Многое. Насосы, моторы, тросы, контакторы. Да вот спроси у специалиста, — кивнул он на механика. Тут подошёл Осепьян, и он заговорил уже с ним.

— Ну что, Данила? Какие впечатления?

Осепьян вытащил пачку «Казбека» и стал рисовать на коробке.

— Только приборы, Михаил Степанович, приборы. Лотошник на разведанных контурах, всё равно что впереди комбайна человек, срывающий колосья руками,—

Он сразу же набросал схему отработки. — Здесь эстакада, отвалы сюда. Насосы вот тут, а торфа туда. Понял, дорогой? Тут, брат, золотище, и какое. Лес Есть, насосов нет, но будем искать и найдём. Неделя сроку.

Краснов озабоченно наморщил лоб.

— Вопрос техники меня беспокоит. Где Её взять?

— Не найдём насосов, давай бригаду плотников, поднимем воду шлюзами. Насосы только на водосборных тачках для подкачки…

Краснов поднялся.

— Ставь сначала приборы.

Осепьян схватил камень и швырнул в кусты.

— Видел. Вот там и ставь один. Второй будет здесь. — Он кинул второй камень и засмеялся — Делать проекты некогда. Понял, дорогой? Вот так-то. — Вскочил на коня и ускакал.

Алексеев собрал в кружок бригаду и долго советовался. А потом написал что-то на клочке бумажки, сложил Её треугольником и передал молодому парню с вороватыми глазами.

— Сегодня же передашь. Чтобы через два дня было всё. Пусть побольше троса, он, говорят, быстро рвётся. — Он ухмыльнулся. — Посмотрим, какие снабженцы быстрее справятся с делом…

Парни перемигнулись и снова взялись за инструмент. До конца рабочего дня надо было наверстать упущенное…

Километрах в двадцати от «Пятилетки» управление автотранспорта развернуло строительство крупной автобазы. Рядом с трассой на складах, обнесённых колючей проволокой, высились ящики с оборудованием, катушки троса, кабели и прочие грузы.

Бородатый пожилой сторож с дробовиком посматривал на небо и сладко зевал. Был уже вечер, и над строительной площадкой плыл голубой дымок из котлованов. По дороге одна за другой пробегали машины, и над складами/ туманом висела жёлтая пыль. На другом берегу речки куковала кукушка.

— Вот язви тя! Шмальнуть, что ли, для острастки, — пробормотал он и, зарядив ружьё, пошёл к берегу.

В это время на трассе остановилась машина. Из кабины вылез коренастый парень и, оглядевшись по сторонам, быстро направился к сторожу.

— Чего тебе? Тут склады, видишь? — строго выкрикнул сторож и потрогал ружьё.

— Ты меня, папаша, не пугай. Давно прокурором напуган. Давай-ка лучше огонька, и закурим. Кому твои Ящики нужны. Это же не жратва, — засмеялся тот и вынул коробку с махоркой.

— Ну, ты не особо тут, — уже мирно проворчал сторож и пошёл навстречу. — На склады — береги бог, а закурить, отчего же? — И он уселся на бревне у проходной.

Парень сунул сторожу коробку и подал газету.

— Зверобой, папаша, смоли. Батя посылку подбросил. Такого ты Ещё не курил.

Сторож свернул «козью ножку» и затянулся полной грудью.

— Сильна, нечистая сила, — закашлялся он, вытирая слёзы.

— Подобрать бы тут у тебя какой-нибудь обрывок троса. Приятель недалеко припух. Дёрнуть бы надо.

— Поищем. А ты отсыпь на закрутку махры. Задириста, шельма, — подобрел сторож и повёл через проходную, — Вон куски от упаковки. Бери, тебе в самый раз.

— Папаша, я тут как-то насосы привозил, и за мной числят одно место. Надо найти на перевалке, да чёрт ли разберётся в этих Ящиках. Может, покажешь?

— Насосы? — Сторож повёл глазами. — Да вон они. Видишь, рядом с Ящиками выглядывают шланги, — показал он рукой. Увидев, что парень уж больно подозрительно обследует Ящики, повысил голос: — Ну-ну, хватит. Давай-ка выкуривайся, а то, чего доброго, Ещё что-нибудь свистнешь…

— Кури, папаша, табачок да поглядывай под ноги, — засмеялся парень и, не обращая внимания на окрик сторожа, стал вскрывать Ящик.

— Ты что это, сукин сын, делаешь? — сонно пробормотал сторож и, поднявшись, попытался подойти, но покачнулся и остановился. А потом невнятно забормотал, засмеялся и сел.

Парень перетащил Его в проходную, уложил на топчан. Открыл ворота и, выбежав на трассу, помахал рукой.

Из лесочка с пригорка тихо сбежала машина и остановилась рядом с первой.

— Ну что? — выглянул из кабины рыжий мужчина и оглядел склад.

— Порядок. Насосался анаши, теперь не скоро очухается. Поехали, — усмехнулся чернявый, и они проехали шлагбаум.

Грузили молча, сверяя по списку. Сторож лежал в проходной, громко смеялся и кого-то ругал.

Рыжий проверил Ящики и заглянул в бумажку.

— Тут Ещё нужно какой-то контактор. Что это за чертовщина?

— Путаешь, земеля, — задумался чернявый. — Это, пожалуй, коммутатор. Вон стоит большой Ящик, грузи, — показал он на огромного размера место.

— На черта им нужен коммутатор? Это же для телефона.

— А я знаю, просят. Валяй, пригодится.

Парни погрузили Его и выехали со склада.

Утром механик прииска удивился, найдя оборудование. Но больше всего вызвал недоумение коммутатор. Откуда? Зачем? — ломал он голову.

Спросил у Алексеева, тот пожал плечами:

— Привезли, ну и хорошо, значит, будет работать прибор. А кто привёз, разве я знаю? Тоже нашли, у кого спрашивать. Я бы ставил и помалкивал, а то Ещё найдётся хозяин — и отнимут.

Механик понял, что лучше монтировать и не интересоваться. Он скользнул глазами по лицу Лёнчика и ушёл.

Бригада, усмехаясь, разошлась по своим рабочим местам. Прибор будет работать, значит, будут и проценты…

Зависшую в воздухе пыль и дым костров /сгустила опустившаяся ночь. Было душно. Каменные склоны сопок, нагретые солнцем, и теперь излучали тепло. Пахло гарью и свежевыпеченным хлебом. Юра торопился в палатку. Игорь уехал на Оротукан и должен был привезти газеты, а возможно, и письма.

Игорь и Валерка отдали свои комнаты девушкам и перебрались к нему, с ними Ещё пристроился Расманов. Палатка была маленькая, для полевиков. Пришлось выбросить койки, спали на сене, покрытом тулупами и матрацами.

В углу теплилась свеча. Валерка лежал на кипе газет и слушал Краевского. Тот неторопливо читал письмо.

Юра разделся, прилёг рядом с Расмановым и попросил читать громче. Где-то за брезентовой стенкой бродила лошадь и громко жевала. В пекарне хлопали дверями, видно, отгружали выпечку на отдалённые участки. Эти звуки мешали слушать.

Писал Белоглазов, как всегда, небрежно, и Игорь постоянно запинался.

— «…к весне, как видно, закончу, и обратно на Колыму. Да и, сказать по правде, соскучился. Жизнь налаживается. Теперь в магазинах уже всё — живи и радуйся. Это колоссальный успех, путь к которому лежал через столько трудных и полных лишения лет. Злопыхатели стихли. Генеральная линия на высоте…»

— Ты можешь погромче? — снова попросил Юра. Игорь придвинулся к свечке.

— «…Так всё складывалось хорошо. Казалось, всё трудное позади — и на тебе. Ну кто бы мог подумать, до чего докатятся троцкисты? Когда опубликовали обвинительное заключение по делу Зиновьева и Каменева, весь народ охватило негодование. На что я, и то был потрясён и горлопанил больше других, требуя расстрела. Как же мы все были беспечны! Теперь нет. Урок хороший. Проверка партийных документов показывает, сколько же двурушников и врагов просочилось в партию. В октябре ожидают возобновление приёма, я готовлю документы. Наше место там, в её рядах».

Было время последних известий. Колосов настроил приёмник на Хабаровск. Передавали сообщение из-за рубежа.

…Военно-фашистский мятеж в Испании. Слышимость испортилась. Юра безуспешно пытался настроиться на нужную волну.

— Татьяна! К начальнику прииска!

Маландина оперлась на перила эстакады и посмотрела вниз. Рядом с прибором остановился курьер прииска и, приподнявшись в стременах, старался перекричать грохот тачек, пробегающих по трапам.

— Вода! Вода! Совещание по промывке! — выкрикивал он, помогая себе жестами. Заметив, что девушка поняла, рванул поводья и, пригнувшись к седлу, поскакал к другому прибору.

— Вода? — повторила Татьяна про себя и посмотрела на разрез забоя. По всему участку копошились люди. По трапам сновали вверх и вниз рабочие с тачками. Из далёких забоев тянулись подводы. У ключа белели платки девушек. Люди работали хорошо, но сегодня Ещё ленивей падала вода со шлюзов.

Было знойно и тихо. От пыли першило в горле. Речки и дороги были одинаково коричневыми. Татьяна сбежала вниз, перескочила клейкую лужу, залившую тропинку, и пошла к посёлку.

— Что делать, что делать? — твердила она себе. На плечо легла сильная рука.

— Рвать котлованы для сбора воды и мыть. Сегодня поступит взрывчатка! — проговорил знакомый голос.

— Игорёк, ты? А я и не слышала, как ты подошёл. Я так тебе рада.

Игорь взял Её руку выше локтя и, сдерживая шаг, пошёл рядом.

— Хорошая моя. Василёк мой синеглазый. Хочу быть с тобою всегда, всегда.

Татьяна прижалась щекой к плечу. Помолчали.

— Скоро мы будем вместе, родной. А сейчас бежим, опаздываем.

У приискового магазина лежала собака. Игорь позвал. Она бросилась к нему. Татьяна обняла собаку за шею и посмотрела на Краевского.

— Хорошего человека и животные любят. Я ревную.

Игорь улыбнулся, но, вспомнив что-то, помрачнел.

— У тебя неприятности?

— У нас всех. Фомина сняли с работы и отозвали в Магадан. Он впутался в эту историю с Урмузовым. Матвееву вызвали на парткомиссию.

— Бедная Нина. Ей только этого не хватало. Но она не покривит душой, — вздохнула Татьяна и добавила: — А Фомина жаль. Человек он неплохой, но, как видно, не заметил и сам, как засосало…

Показалась контора прииска. Из открытого окна кабинета донёсся голос Дымнова.

— Международная обстановка накаляется. Японская военщина провоцирует у наших восточных границ. Империализм расчищает путь фашизму, Муссолини напал на Абиссинию. Гитлеровские войска вступили в рейнскую зону. Германия лихорадочно готовится к войне против Советской России. Фашизм, как спрут, раскинул свои щупальца по всем странам Европы. Используя троцкистских отщепенцев, агенты пятой колонны проникли в наш государственный аппарат и ряды нашей партии. Сплочённость наших рядов — вопрос жизни и смерти социалистического государства…

— Опоздали… — Татьяна схватила Игорька за руку.

Пока они протолкнулись к дверям кабинета, говорил уже Краснов.

— Задерживать воду в котлованах и подавать на приборы насосами. Оборудование на днях поступит. Разрыв в плане перекрывать проходнушками и лотками. Управление проводит мобилизацию людей с подсобных предприятий. Мыть будут все. Потребуется — закроем отделы управления и конторы. План должен быть выполнен. Обстановка и задача Ясна?

— Да, да, всё понятно, — ответили с мест.

— Сколько человек дополнительно может выставить управление прииска?

— Сотню наберём, — поднялся Успенский.

— Хорошо. Что дадут участки?

Один за другим поднимались горняки и сообщали о своих возможностях.

— Отлично. Есть Ещё вопросы?

Встал Колосов.

— Значит, пока создадим водоёмы, тянуть, как получится?

— Что же делать?

— Использовать предложение главного инженера — зажечь тайгу в верховьях ключа Говорливого. Там сплошные линзы, леса нет, кустарник и чахлые лиственницы. Сухостой для дров будет Ещё лучше. Можно было бы десяток дней перебиться…

— А Если пожар распространится на тайгу? Кому-то придётся ответить, — бросили из рядов.

— Опасно. Уже обсуждали. Всё высохло, и огня не удержишь, — ответил Дымнов.

— Тогда всё. Можно расходиться, — махнул рукой Краснов.

Татьяна подошла к столу.

— Михаил Степанович, у меня просьба. — И она протянула Ему листок.

Он посмотрел первые строчки и покачал головой.

— Расконвоировать Алексеева Едва ли удастся. У него, как опасного рецидивиста, спецограничение. Управление вряд ли на это пойдёт.

— Он бригадир лучшего прибора. Комитет берёт Его на поруки. Тут решается вопрос о человеке.

— Может, и так. Хотя, откровенно говоря, доверия он не внушает. Работает, правда, хорошо. Но не потому ли, что идёт высокое содержание золота и это выгодно бригаде.

Татьяна вспыхнула:

— Михаил Степанович, да что с вами? Вы ли это? Там же написано поручительство.

— Это значительно сложней, чем думаешь ты, — тряхнул головой Краснов. — Если бы вопрос касался заключённой женщины, другое дело.

— Хорошо. Поручится Ещё Краевский. А Если этого мало, буду звонить Репину. Ты не побоишься, Игорёк, поставить здесь свою подпись?

Краевский внимательно прочитал бумажку, подумал и очень неохотно расписался.

— Теперь вас устраивает?

— Меня устраивает. Но, — Краснов сложил листок и сунул в карман гимнастёрки, — советую тебе не забывать два момента. Ты имеешь дело с лагерем, и второе — ты девушка.

Татьяна усмехнулась.

— Вы случайно не вспомните, кто это постоянно твердит слова Горького, что не надо стараться думать о людях хуже, чем они Есть, или что-то в этом роде.

Краснов не ответил и вышел.

— Неужели он такой же недоверчивый, как и большинство? — прошептала Татьяна.

— Из руководителей, которых я знаю, он лучше всех. Если бы я не был уверен, что ты всё равно своего добьёшься, то никогда бы не подписал этого поручительства. Он прав, ты забываешься, а мне за тебя боязно. Пойдём. — Игорь взял Её за руку, и они вышли.

Чёрная «эмка» убегала за отвалы, оставляя за собой коричневый хвост пыли. Из забоя доносился шум работы и ленивое журчание воды. Звуки были до грусти тихие.

Ночью запахло гарью, а к рассвету синий дым застлал долину и проник в общежитие. Первым поднялся Краевский, и Его торопливые шаги всполошили ребят.

Когда Татьяна вышла из барака, у крылечка уже была толпа. С верховьев ключа Говорливого поднимались к небу белые столбы дыма, и красноватая каёмка огня сползала полукольцом в распадок. Весь склон сопки чернел потухшей скобой выжженного кустарника.

— Это Юрка со своей ордой.

— А кто же Ещё? Допрыгается, лоботряс.

— Ты чего на него? Он большое дело сделал.

— Пусть всё и получилось хорошо, но так нельзя. Я думаю, Его следует вызвать на комитет. Он не получил разрешения, — предложил Расманов.

Татьяна промолчала, не поддержал и Игорь. Было видно, что члены комитета не настроены поднимать этот вопрос. Кто-то сказал, пусть разбирается управление. Важно, что теперь линза растопится и будет вода.

Скоро из распадка/ с лопатами, топорами/ к прибору проследовала цепочка людей. И почти тут же, с киркой на плече, из кустов выскочил Колосов и быстро пошёл по дороге. Был он грязный, мокрый, с прилипшими ко лбу припалёнными волосами и дырами на куртке.

— Ну, братцы, пришлось работнуть — всю ночь не разгибаясь. Видали? — показал он на ползущее пламя. При этом на лице Его было столько восторга, что заулыбались и ребята.

— А Михаил Степанович тебе всё же задаст. Это уже как пить дать, — крикнул кто-то насмешливо.

— Знаю, отломится, — простодушно улыбнулся он.

— А Если бы загорелась тайга?

— Сразу бы в райотдел, — засмеялся Юра и объяснил — Мы всё продумали. Сначала расчистили защитные полосы. А потом зажгли и стали сгонять пламя вниз. Дежурные оставлены. Выговор-то, конечно, дадут, да вода-то этого стоит. Можете спокойно собираться на работу. Будем пока мыть. — И он побежал к себе в палатку. Сбросил прогоревшую куртку, умылся и пошёл к прибору. В зоне он увидел Алексеева. Тот стоял и смотрел на огонь.

— Лёнчик! Теперь жми, вода будет, — крикнул он весело и сбежал в русло ключа.

Лёнчик пошел в свой барак. Люди Его бригады нехотя одевались и что-то совсем не торопились. Теперь бригада обслуживала уже обе смены прибора. Воды не хватало, и намыв золота резко снизился.

Дневальный разогревал консервы, резал кусками вымоченную в уксусе горбушу и ставил тарелки на стол. А Лёнчику принёс булки с маслом и красной икрой.

Вошёл высокий рябой парень в брезентовой спецовке. Он покосился на стол и выругался.

— Толкал я вашу работу с бугра по-волчьи. Пусть пашет, кто белые булки жрёт. С меня хватит, кончики.

Но не успел он договорить, как Лёнчик оказался рядом, схватил Его за плечи и рванул на себя.

— Замри, тварь! — Двумя пальцами он ткнул Его в глаза и обернулся.

— Кто-нибудь Ещё имеет сказать?

Молчание.

Рябой упал на топчан, схватившись руками за лицо.

— Разговоров не будет. Кто не хочет, пусть уйдёт. — Лёнчик сел за стол.

Завтракали, будто ничего не произошло. Из палатки вышел рябой, прикладывая мокрый платок к посиневшему лицу. За ним остальные. Лёнчик шёл позади: кто мог поручиться за шакалов Его бригады?

Положение Алексеева было довольно сложным. С одной стороны — воровской мир, с другой — комсомольско-молодёжный коллектив прииска. Он понимал, что без поддержки и помощи комитета/ не удержаться на вершине первенства прииска. Потерять Его, а с ним и материальные блага, тогда не удержать бригады.

Прибор механической базы стоял по ключу выше. Алексеев увидел Колосова, тот катал уже тачку.

— Обгонят, черти, — бросил он тихо и уже озлобленно закричал конвоиру — Эй, кум! Шевели копытами!

Работали молча. Лёнчик постоянно подгонял бригаду и сам помогал вкатывать к бункеру тачки.

В обед пришла Таня Маландина. Увидев Алексеева, она помахала Ему рукой, предлагая спуститься с прибора.

— Лёнчик, поздравляю! Вот пропуск на круглосуточное, бесконвойное хождение по прииску. Я верю, что не придётся жалеть. Теперь за поступки Алексеева несёт ответственность и Маландина. — И она передала пропуск.

Ему… бесконвойное хождение по прииску! Он понимал, что это значит. И кто же поручился за него? Девушка. Первая мысль была — отказаться. Он просто не мог поручиться за себя и брать какие-то обязательства. Но она так радовалась. Лёнчик почувствовал, что к нему впервые в жизни отнеслись с таким доверием.

— Татьяна, клянусь свободой, вас не подведу, — прошептал он растерянно и, резко повернувшись, ушёл.

…Алексеев возвращался в поселок/ после проверки ночной смены. Шёл он неторопливо, весело посвистывая. Настроение было приподнятое. У него зародился план — вызвать на соревнование через газету/ бригаду Колосова. А почему бы и нет? Пусть у них большие возможности. Зато и почётнее будет победа. Бригада поддержала эту идею.

Лёнчик с каждым днем всё больше чувствовал полноту жизни. Странно, как может захватить работа! — часто задумывался он. С него сползала блатная шелуха.

Татьяну он боготворил. Позови она Его на подвиг — он пошёл бы не задумываясь. Прикажи воткнуть кому-нибудь в живот нож — он сделал бы и это.

Лёнчик перебрёл ключ и пошёл по тропинке. Было особенно душно. Пахло горелым автолом, выхлопными газами и кисловатым запахом комаров.

Он обогнул высокий отвал и неторопливо вытащил папиросы.

— Покурим, земеля. — На тропинку вышел золотозубый ухмыляющийся блондин.

— Смоли, — протянул Ему Лёнчик папиросы.

Золотозубый взял папиросу и уселся на отвал.

— Садись, Если не торопишься. Вижу, не признаёшь? — скривился он. — Да где тебе? Ты нынче — икона. Осталось поставить в угол…

— Не припомню, а где-то видал.

— Владивосток кича, да ушла добыча, — снова блеснул блондин золотыми зубами. — Вспомнил?

— А, Золотой? Откуда? — Лёнчик вспомнил побег из пересыльного пункта во Владивостоке.

— Откуда ветер, оттуда и тучки. Тогда ушёл, да по новой влип. Теперь уже по ксивам Турбасова числюсь. — Он засмеялся. — Была рыбка в руке, а нынче снова в реке…

— Звачит, гуляешь? Давно?

— Да уж с осени «во льдах», — ответил он тихо и, сжав челюсти, процедил — Я по делу. Колюха толкует: «Попел соловьем да кончай кречетом…»

— А что? — нахмурился Лёнчик.

— Пока ворона в чужих хоромах, кое-что обтяпать надо, — усмехнулся Золотой. — Мне лично немного рыженьких карасиков наблеснить. По этой тропиночке на второй участок премвознаграждение прогуливается.

— Я не барыга — карасей тебе добывать. Это что, у своей бригады? Дело не пойдёт. Не только вор, а и последний пёс не гадит, где спит. Не по-жигански так. Спроси у Копчёного, — резко ответил Лёнчик.

— А ты не ломай черепок. Колюха не меньше знает, толкнём и полезет, — оборвал Его тот. — Задаваться начал?

Алексеев сунул руку в карман.

— А ну вынь руку, тварь! — заорал Золотой.

Алексеев отпрянул к кустам. И тут что-то тяжёлое рухнуло ему на голову и придавило. В висках застучали глухие удары, и сразу всё стихло…

Колосов задержался на приборе и теперь торопился домой. Он пошёл прямиком на приисковую дорогу. Перепрыгнув через ключ, услышал странные, звуки, как будто кто-то мычал. Он заглянул за отвал и натолкнулся на Алексеева. Тот, стоя на коленях, отталкивался руками, но сразу же терял равновесие и падал лицом в грунт.

Пьяный, решил Юра и хотел уже уходить, как заметил на голове парня спёкшиеся следы крови.

— Лёнчик, что с тобой?

Алексеев непонимающе что-то бормотал.

Колосов прислонил Его к отвалу, зачерпнул фуражкой воду и вылил на голову, Лёнчик удивлённо захлопал глазами.

— Что произошло? — снова спросил Юра.

Тот схватился за виски и сосредоточенно наморщил лоб.

— Ничего, гражданин начальник. Порядок, уже очухался. Пришить, подлюки, хотели, да видно живуч.

— Кто это?

— Не скажу, не по закону это. Да я не из трусливых. Ещё посмотрим, чья возьмёт, — прошептал он, задыхаясь, и тут же резко добавил — Сделали, кому надо было, да знать вам не следует. Уходите, гражданин начальник, теперь я оклемаюсь. Только позвоните в лагерь, мол, на приборе задержался, а то Ещё искать будут.

— Пойдём вместе, я помогу.

— Нет-нет. Тут наше дело, чисто жиганское. Прошу, уходите. Так надо. — Он болезненно сморщился и поднялся.

Настаивать Юра не стал, а отошёл и притаился в кустах. Лёнчик, шатаясь и постоянно останавливаясь, поплёлся в лагерь.

Утром/ он вышел на работу вместе с бригадой, был задумчив и больше сидел.

 

ГЛАВА 8

Вечером Колосов зашёл в контору прииска. В комнате комитета Ещё горел свет. Ребята разошлись, только Татьяна читала письмо.

Юра рассказал Ей о происшествии с Алексеевым.

— Лёнчик злой на жульё, как чёрт. Расправу над собой он считает незаконной. Ты сама знаешь, какой он самолюбивый, а тут ведь затронут Его воровской престиж, — говорил Колосов, — Теперь дело за нами. Не прозевать бы.

Татьяна подняла глаза.

— Да, надо подумать! Я посоветуюсь. Алексеева мы должны отвоевать, а за ним пойдут и другие. Ты понимаешь, как это важно? — Она сдвинула брови и сообщила — А за поджог тайги тебе всыпали строгача. Огорчён?

Юра с шумом придвинулся к ней вместе со стулом.

— Конечно, не радуюсь, хотя и предполагал. Но мы всё-таки моем. Пожар дал оттайку. Горит кустарник и мох. В конце концов должен был кто-то рискнуть.

— Эх, Юра, Юра. Сложишь ты когда-нибудь свою буйную головушку, — Таня придвинула к себе отложенные листки письма. — Подожди: дочитаю — и пойдём вместе.

— Взысканий у меня, как ран у хорошего солдата, — ответил Юра серьёзно и, взглянув на толстую стопку страничек, засмеялся — О-оо, кто это такой писучий?

— Нина прислала из Магадана. Хочешь, посмотри. Там кое-что и тебя касается. — Она отделила несколько прочитанных листков и подала Колосову.

Письмо было написано на узких полосках, вырванных из блокнота.

«…Выезжая в Магадан, я не знала, насколько серьёзно запутался Сергей, не представлял этого и он. Всё раскрылось на следствии и суде. Ошибаться можно, но терять своё достоинство нельзя. А он совсем было раскис. Я старалась как-то помочь, ободрить. Не осуждаю его, — чувствую в душе и собственную вину. Ведь всё могло сложиться по-другому.

Родная моя Танюша. Видно, много Ещё в каждом из нас таится мелкого. Но я не лучше других. Всё это обсуждать легко только со стороны. Так что хватит об этом…»

Юра взял у Татьяны следующие листки.

«…Что за человек Левченко, до сих пор не понимаю. У неё ничего святого. Даже Улусов, или как он проходит по процессу Урмузов, по сравнению с ней — ангелок. Собственно, Ему-то терять нечего. Имел он десять лет, отбыл около четырёх и снова получил то же. И, как мне показалось, рад такому решению.

Левченко всё строила с расчётом — втянуть как можно больше людей, чтобы в случае провала/с помощью нажима и шантажа запутать следствие, завуалировать свою роль, переложить ответственность. Но этого не получилось. Ей удалось уговорить Сергея/ передать какую-то икону заключённому, минуя режимный отдел. Всё выглядело невинно. Но в иконе были документы, умело заделанные в дерево. Сергей об этом, конечно, не подозревал. А на суде Левченко утверждала, будто Фомин знал всё.

Впутала она и других и с такой наглостью давала показания, что вызвала возмущение членов суда, А она улыбалась.

Тяжёлым обвинением оказались патроны, переданные Фоминым через Колосова. Хорошо, Юра сразу сообщил. Заряжены они были не дробью, а золотом».

Колосов вспыхнул.

«„.Встретила тут и старых знакомых — Поплавского и Шатрова. Я когда-то тебе рассказывала о них. Оказались жулики. Они скупали у бывших старателей золото и занимались махинациями с мехами.

Теперь все волнения закончились. Виновники получили по заслугам, но пострадали и другие. Фомина осудили на три года, и такой приговор он сам считает мягким. Сегодня беспечность — тягчайшее преступление. Потому апеллировать он не собирается, думает уехать на разведку и заново начинать жизнь…»

Дальше Нина Ивановна описывала свои переживания, и Юра отложил письмо.

— Хорошая она женщина. Мягкая, добрая, честная, — проговорил он и встал.

Татьяна дочитала последнюю страницу, сложила письмо, сунула в сумку и поднялась.

Ночь была особенно тихой. Посёлок уже спал. На чистом небе светлячками перемигивались звёзды.

Попрощавшись с Татьяной, Юра Ещё долго бродил, чувствуя, что всё равно не уснёт.

Неожиданный порыв ветра взъерошил листья, пригнул траву, прошумел по вершинам деревьев и снова утих.

Юра вошёл в палатку. Ребята спали, разметавшись на постелях. Стараясь не шуметь, он тихо лег. По брезенту застучали первые капли, вначале робко, а потом, смелея, забарабанили хлёстко. Потянуло свежестью, и Юра впервые за лето сладко и быстро заснул…

Дождь не переставал. На вторые сутки ребята перебрались из палатки в барак. Спали по очереди, но в тепле.

На четвёртый день земля напиталась, заблестели лужи, забурлили ключи, и вода в Пятилетке стала быстро подниматься.

Юра вернулся из забоя мокрый до нитки. Сбросив одежду и не ужиная, забрался под одеяло. Постель была холодная и сырая. Он закрылся с головой, согрелся и задремал.

Разбудили парни, они пришли с работы, шуршали брезентовыми куртками, хлюпали сапогами, полными воды, и смеялись.

— Как в забоях? — выглянул из-под одеяла Колосов.

— Воды от пуза, только мой.

Пожилой дневальный барака/ принёс горячий чайник и поставил на стол.

— Тайга-матушка согреется, да напьётся, да даст оттайку и пойдёт куролесить своими речонками, тогда держись, — вмешался он в разговор. — Я ведь старожил. Осенний паводок всегда громадней. Так что, хлопцы, подсушитесь — да обратно. А то ведь оно всяко бывает, — он повернул ухо к окну. — Э-ээ! Вон что она делает…

Юра прислушался, шум воды нарастал.

— Пожалуй, и верно сходить. А то как бы чего не вышло, — согласился он и сбросил одеяло. В это время вбежала Татьяна.

— Размывает руслоотводную канаву. Хлынет вода в забои, заилит пески, и всё, — крикнула она, чуть не плача, и сразу же побежала к другому бараку.

Парни вскочили и, одеваясь на ходу, один за другим бросились к забою.

— Крепи стойки!

— Моторы, моторы сюда! А ну, взяли, подхватывай! Раз, два! Пошла! Пошла!

— Эй вы, там внизу! Трапы, трапы держите, черти! Эх, шляпы! Уже поплыли!

Юра перебрёл через залитый забой и вбежал на эстакаду. Ребята убрали всё что возможно. Между отвалами неслась вздувшаяся Пятилетка. Стонали ручьи. Люди засыпали мешки грунтом и укладывали их стенкой по берегу. За отвалом трещали трактора. Вода ударялась о насыпь, размывала и уносила грунт.

Мешками поднимали высоту дамбы, но прибывала и вода. Шла борьба стихии и человека. Казалось, что поток вот-вот прорвёт преграду, и тогда Его не удержит никакая сила.

Показалась новая группа людей. Впереди бежала Татьяна с пустыми кулями. Юра увидел Женю. В ночной пижаме, с непокрытой головой она тащилась позади всех с большим тюком на спине.

— Тоже мне грузчик, — обозлился Юра и спрыгнул в забой. — Ты бы захватила четыре тюка, Муромец, — проворчал он, вырывая у неё мешок.

Под стеной мешков показался ручеек и, заструившись по дамбе, покатился в забой. А за ним/ тут же хлынула целая речка.

— Сюда! Вали здесь! Давай камни! — Осепьян бросился в воду.

Полетели мешки, валуны.

Юра схватил огромный камень и, стараясь уложить плотней, опустил в воду руки до самых плеч. Кто-то рядом, сгибаясь под тяжестью ноши, поскользнулся и, схватившись за Его воротник, Едва не свалил с ног. Вместе с мешком плюхнулась маленькая фигурка человека в пёстрой пижаме, взмахивая руками, покатилась по течению.

— Женя?! — В несколько прыжков он нагнал девушку, вытащил и поставил на сухое место. — Пичуга, а тоже туда. А ну домой!

— Не пойду!

— Пойдёшь! — рявкнул Юра и подхватил Её на руки.

— Ну хорошо, — присмирела она и спрятала глаза.

Он перенёс Её через воду на тропинку и вернулся к дамбе. Перемычку продолжало подмывать. Крепили даже телогрейками. Вдруг кладка зашевелилась и начала сползать. Казалось, всё было кончено.

— Берегись! — раздался крик. Трактор рванулся и, влетев в середину прорыва, погрузившись, заглох. Двое парней кинулись и вытянули тракториста.

Две машины были затоплены, но разрушение дамбы приостановилось. Кто распорядился принять такое решение — и не разобраться. Как видно, сами трактористы, а может быть, предусмотрел Осепьян. Он уже командовал на экскаваторе, и в воду летели ковши, гусеницы — всё, что было под рукой тяжёлое. Прорыв был заделан.

— А ведь наша взяла, чёрт возьми! — засмеялся Осепьян, слезая с площадки экскаватора.

Прискакал на лошади Булычёв.

— Сплотки! Сплотки уносит! — кричал он, показывая на тонкие брёвна, несущиеся по воде.

Вылавливать сплотки бросилась группа ребят. Юра нагнал их за отвалом. Татьяна послала Алексеева спасать на складах продовольствие.

Кто-то пошутил: «Щуку бросили в реку».

— Нет, я Ему верю, — сказала Татьяна. Лёнчик зло посмотрел на говорившего, но промолчал. Он кивнул Татьяне и побежал напрямик, к плавающим на территории склада Ящикам…

Совсем незаметный ключик теперь превратился в реку. Прямо не пройти, и Колосов побежал вниз к дороге, где вода разлилась вширь. За поворотом в воде стояла подвода, залитая по возок. Лошадь жалась к берегу, положив на куст голову. На телеге лежала куча сбившихся на задок мешков, но возчика не было видно.

Что бы всё это могло значить? Лошадь устала и держалась на быстрине чудом. По стремнине неслись коряги и даже целые брёвна. Зацепись за телегу — и всё…

Юра поравнялся с подводой и увидел широкую спину, подпирающую телегу. Голову человека скрывала мешковина. Не Самсонов ли?

— Валерка, ты? Что случилось? — крикнул он.

— А, это ты, брат Юрка. На этот раз, кажется, кстати! — расслышал он спокойный голос. Плечи немного приподнялись, и телега зашевелилась и поползла. Лошадь испуганно прижала уши и тряхнула головой. — Вот видишь, отпустить нельзя. Теперь ты догадываешься, зачем мне нужен, — снова донеслось бормотание.

— Что ты тут делаешь?

— Держу мешки, чтобы не унесло, да заодно и лошадь с телегой.

— А что с лошадью?

— Она-то ничего, а вот мешки. — Валерка скосил глаза и заворчал — Если ты был бы способен соображать, то понял бы, что тут не так уж уютно и мне не до разговоров.

Юра перебрёл на другой берег и спустился к Самсонову.

— Ого, да тут круто, — он сполз на спине в воду и подхватил телегу.

— Ты выбрось на берег мешки и распряги лошадь, а с телегой я сам управлюсь, — распорядился Валерка, поворачиваясь боком. — Позавтракать бы, всё было бы хорошо. С этим авралом разве до того…

Лошадь выбралась и принялась отряхиваться. Валерка, пятясь, спустил телегу до дороги, легко развернул и вытащил на берег.

— Ну зачем тебе лошадь, — засмеялся Юра. — Если бы не подвернулся я, неужели так бы и стоял?

Самсонов потёр руки и снова стал запрягать лошадь.

— Конь, брат, нужен. На себе возить не научился. А стоять бы, конечно, пришлось — куда денешься. Материальные ценности;—говорил он, посмеиваясь. — Ну, теперь жарь к Татьяне, скажешь: всё в порядке. Скоро мешки привезу, — добавил он, разбирая вожжи, и, повернув подводу, поехал вверх по ключу.

С дороги был виден весь прииск. Небо очистилось, вода начинала спадать. Вся долина была залита. Забой казался озером. Даже посёлок плавал в воде. Краевский с рабочими крепил мостик, загружая Его булыжником. Лёнчик с группой парней бродил по складу и, вылавливая Ящики, укладывал их штабелями на стеллажи. Всюду велись спасательные работы.

У сплоток работали преимущественно женщины. Они загружали сплотки камнями. Здесь Юра снова увидел Женю. Она носила камни и, по-ребячьи растопырив пальцы, шла обратно. Сразу вспомнился Молтан. И это, пожалуй, Единственное, что сохранилось в ней с тех пор.

Он подошёл к ней и тихо сказал:

— Если бы я мог, то, пожалуй…

— Поколотил бы? — засмеялась она.

— Ты слишком хрупкая, сломаешься.

— А для другого? — лукаво сощурилась она и покраснела.

Смутился и Юра. К ним подбежала Татьяна.

— Всё закрепили, унесло только несколько пролётов. Завтра можно снова работать. Я так боялась, так боялась, — говорила она, устало опускаясь на землю. — А Лёнчик не подвёл. Всё цело до последней банки консервов.

На дороге показалась группа рабочих. Они устало брели в посёлок. Значит, на верхнем участке тоже всё хорошо. Солнце уже снова грело. Тайга после дождя сразу зазеленела. За отвалами протяжно загудел экскаватор. Он извещал об окончании чрезвычайного положения на прииске…

Снова установились солнечные дни. Август ласкал мягкими тихими вечерами. Прииск был накануне завершения годового плана по золоту.

Парни ушли в посёлок, а Юра задержался на приборе. Ещё немного, и можно будет бригаду отправлять в Оротукан. Скоро зима, а к ней следует хорошо подготовиться.

Он вымылся ключевой водой и зашагал к прииску. На душе было празднично. Поработали здорово. «Пятилетка» за сезон стала передовым прииском Дальстроя.

Из кустов с шумом вырвался молодой выводок чирков и, сделав круг, опустился в небольшую лужу рядом с тропинкой.

Ну не дурни? Уселись рядом с дорогой и застыли, как чучела. Обмануть думают? А глаза, как пуговки.

— Эх вы, глупышки! Допрыгаетесь и угодите в котелок. — Юра схватил голыш и швырнул в лужу. Оглашая воздух обиженным посвистыванием, утки низко полетели по долине. — Обиделись, а чего? Спасибо должны сказать.

У конторы Юра увидел большую толпу. На крыльце — руководители прииска и Дымнов. Он энергично размахивал руками и что-то говорил.

Митинг, догадался Юра, Что бы могло случиться? Люди слушают молча. Лица гневные, суровые. Голос секретаря парткома звучит резко.

— Раскрыто змеиное гнездо объединённого троцкистско-зиновьевского террористического центра. На карту ставилась не только жизнь руководителей партии и правительства, но всего нашего государства, Его народа.

Кулак Дымнова как будто заколачивал гвозди в самое сердце.

— Страшная ненависть охватила весь советский народ. Вся страна шлёт волны гнева и возмущения в судебный зал. Никому не отдадим ни пяди наших завоеваний. Ещё теснее сплотимся вокруг партии и Её вождя!

— Смерть предателям!

— Расстрел изменникам народа!

— Смерть, смерть, смерть! — гудит толпа, заглушая голос оратора. Это приговор, это голос народа.

Юра протиснулся вперёд.

Один за другим поднимаются на крыльцо инженеры, рабочие, домашние хозяйки. Звучат клятвы верности партии и делу социализма. Юра говорил горячо, пылко.

— Конец беспечности и благодушию. Клянусь всем, что у меня Есть, в верности партии и непримиримости к врагам. Присоединяю свой голос к требованию народа. Требую расстрела предателей! — Он повернулся к секретарю парткома. — Я прошу при возобновлении приёма в партию рассмотреть моё заявление первым..

— Комитет комсомола на подлое предательство отвечает комсомольской стахановской вахтой! Все в-забой! Укрепим золотыми запасами наше советское государство! — кричит Татьяна.

Люди потрясены. Всё кажется чудовищным. После митинга Ещё долго стоят, растерянные и возмущённые. Республика на пороге великих успехов, партия шла от победы к победе, и вот предательство — страшное, коварное. Сколько напряжённого труда и лишений! Люди отдавали всё, а шайка преступников одним махом хотела уничтожить самое святое.

Это предательский удар в спину. Тут уж не до благодушия…

Ненависть охватила и заключённых. Нескольких человек избили. Кого-то вышвырнули из барака.

На следующий день Юру отозвали с прииска.

— Готовься к зиме и займись строительством. Мастерские должны быть приспособлены для капитальных ремонтов. На «Пятилетке» теперь обойдутся и без тебя.

Юра занялся мастерскими.

Строить он любил. Особенно приятны звуки работ, когда стихает шум хлопотливого дня, когда спрячется солнце и вершины сопок растворяются в синеватых сумерках. Остановишься в стороне и слушаешь…

Где-то тихо долбит мерзлоту кирка. Загрохочет тачка, а то взвизгнет подъёмник и донесётся несколько фраз, брошенных рабочими. Здесь нет пустых, бесполезных звуков. Любой звук рождает что-то новое, ощутимое, нужное. На смену дню, цепляясь за верхушки сопок, выплыла полная луна. Осень затягивалась. В конце августа подкрался заморозок, но скоро снова установились тёплые дни.

Ветер чуть шевелил листья. Неровности закраин берега сгладила опавшая хвоя лиственниц, и речка казалась прямой, как дорога. Лес поредел и выглядел несчастным.

Юра зашёл в литейную. Плавильная печь светилась золотистыми Язычками, пробивающимися в стыки кладки. Пахло дымом и приятным перегаром земли.

Готовились к разливке. Формовщики собирали опоки, ставили литники. Заливщики сушили ковши и подбирали лом для следующей завалки.

Шайхула сидел на опоке и маленькой гладилочкой, посматривая на Юру, наносил на кусочке воска знаки.

— Ну как, Шайхула, доволен работой? — спросил Его Колосов.

— Шибко доволен. Если не выгонишь, буду тут работать весь срок.

Шайхула начал свою работу в мастерских жестянщиком. Он увлёкся литейным делом и перешёл в формовочное. Работа Его так захватила, что он почти не уходил в лагерь. Теперь он работал с таким же упорством, как в недавнем прошлом отказывался от работы. Кто знает, где таится призвание человека, где кроются Его дарования, а стал он безусловно талантливым формовщиком. Даже сверхтрудные детали с внутренними полостями и замысловатой конфигурацией не представляли для него сложности.

— Чего это ты мастеришь? — с любопытством спросил Юра и взглянул на Его работу.

— Приходи, начальник, вечерком, смотреть будешь, удивляться будешь, хохотать будешь. Всё будешь, только ругаться не будешь. Понял? — Он лукаво усмехнулся и снова начал подчищать, ковырять гладилкой.

В дверь заглянул Копчёный и поманил Шайхулу. Тот Ещё раз посмотрел на Юру и вышел.

— Вы посматривайте за этой братией. Чего-то они шушукаются, — заметил Юра пожилому мастеру Горину.

Тот подёргал седой ус и не сразу ответил.

— Любит дело парень, да и понимать хорошо начал. Теперь бы вроде и не до баловства. А с этим чёрным букет они делают. Ну и пусть, лишь бы не шкодничали.

Прибежал диспетчер и позвал Колосова к телефону.

Звонил Краснов. Готовился слёт передовиков производства лагеря. Запрашивали характеристики на Тыличенко, Прохорова и других. Значит, скидка сроков, подумал Юра. Парни работали хорошо, пора было хлопотать о досрочном освобождении.

Вечером Юра снова зашёл в литейную. Опоки курились паром, и на них вспыхивали голубые огоньки. Плавильная печь остывала. В открытое завалочное окно струился розовый свет и освещал Шайхулу. Он сидел на верстаке и, высунув Язык, старательно очищал металлической щёткой серебристую алюминиевую отливочку.

— Узнаёшь, начальник? — поднял он половинку коробочки. Юра увидел на крышке портсигара свой профиль, выполненный мастерски.

— Ого-оо. Да ты художник! Когда же ты успел?

— Шайхула всё может. Формовать может, лепить может, воровать тоже может, а ты всё — жулик да жулик. Хорошо, говоришь, сделано? А? — он хитро ухмыльнулся и снова принялся очищать отливку. — Сделано всё по памяти. А пока ты калякал с мастером, маленько поправил.

— Если человек захочет, он многое может.

— Факт. Вот освобожусь, учиться буду. Художником буду, а что?

— Мастером по формовке будешь хорошим. Всё остальное — видимость и пустяки, — вмешался в разговор Горин. — Глаз у тебя острый. Голова хорошая, только досталась дураку. — Мастер вытащил вторую отливку и бросил её на верстак. — Ну не разбойник? — погрозил он пальцем и, спрятав в усах улыбку, с деланной сердитостью завозился с моделями.

— Ну ладно, ладно, батя. Не буду. Зачем ругаешь? Моё начальство, надо, — пробормотал Шайхула.

Юра взял вторую коробку и посмотрел на портрет. Лицо неприятное, насторожённое. Юра сразу узнал Его. Это был заключённый, кладовщик инструментальной кладовой ОКСа Гайдукевич, по прозвищу Колюха.

— Расходись! — с надрывом прокричал конвоир, закрывая входные ворота и, перекинув винтовку за плечо, вошёл в проходную.

Заключённые торопливо расходились по баракам.

Колюха тоже вернулся с работы, но в барак не торопился. Он свернул закрутку, кося на изгородь, за которой помещался оперативный отдел. Заметив мелькнувшую в изоляторе фигуру Культяпого, усмехнулся.

Культяпый, он же Сокол-Крамелюк, преуспевал. Сначала он к уполномоченному пристроился, рабочим-истопником. Потом несколько краж, раскрытых с Его помощью. Теперь он уже неофициально выполнял обязанности помощника уполномоченного: сопровождал подследственных, распоряжался изолятором-карцером и даже принимал участие в отдельных операциях.

Сейчас пересматривались списки заключённых, проживающих вне зоны и обслуживающих дома инженерно-технических работников. Представлялась возможность протолкнуть туда своих людей. Всё зависело от оперотдела. Колюха раздумывал, как бы Ему встретиться с Культяпым. В жиденьком скверике из высаженных тополей он присел на скамейку. Подошел Сашка-бог и сел рядом.

— А ловко ты, земеля, приспособился, лучше и не придумаешь. Инструменталка — это лафа. Машины, шоферюги. Только теперь выдержи стойку, — учил Сашка-бог.

— Знаю, не учи, — резко оборвал Колюха. — Начальник доволен, да и порядочек у меня. Парней бы вытолкнуть из зоны. Культяпому надо шепнуть, да не придумаю как.

Сашка почесался.

— Да запросто. Там принимает прокурор. Запишись, раскинешь чернуху — и порядок. Перекинешься с Культяпым. Лёнчик хвост задирать начал, надо прижать. — Он наклонился к уху Колюхи и Ещё долго нашёптывал что-то.

Наутро Гайдукевич-Колюха поднялся и тут же записался на приём к прокурору. Надзиратель провёл Его в помещение оперотдела и передал дежурному. Там уже ждал народ. Одни сидели на скамейках в коридоре и покуривали в кулак. Другие бродили, бросая недоверчивые взгляды. Кто знал, зачем сидят эти парни здесь? Кто тут свой, кто чужой? Могли быть всякие, и заключённые настороженно помалкивали. Колюха наблюдал. Скоро с важностью прошёл Культяпый и, встретившись с ним глазами, перевёл взгляд на курносого беловолосого парня, забившегося в самый уголок.

— О-оо, Лыков? Ты чего опять здесь? — Тяжёлые веки Колюхи чуть приподнялись. Он подошёл к парню, вытащил папиросы и сел рядом. — Смоли, земеля, пока твоя неделя. Значит, всё Ещё по цирюльням да баням?

Лыков срывающимися пальцами вытянул папиросу и стал ощупывать карманы. Это был тот самый Лыков, который отбывал срок за убийство Красюка, ловко подсунутое Ему Гайдукевичем. Колюха продолжал держать Его в страхе, беспокоясь, чтобы парень не проболтался. Заметив, как Лыков запуган, он зажёг спичку, дал прикурить и, крутанув пальцами огарок, ухмыльнулся, — Была и нет. Вот так-то, милок!.. — сказал он многозначительно и снова опустил ресницы, заметив как бы между прочим — Тебя всё полощут?

Лыков несколько раз торопливо затянулся и проговорил:

— Всё Ещё с тем бельём, что пропало. Нашли всё, не пойму, чего Ещё нужно.

— Так, так…

Из дежурной комнаты выглянул Культяпый.

— Эй ты, служба! — крикнул Колюха, показывая на живот. — Где у тебя тут можно поразмыслить? А ну, проведи. — И тут же выругался с выкрутасами. Парни в коридоре заулыбались.

Культяпый открыл дверь во внутренний дворик и зашептал:

— Частишь, браток, так и засыпать можешь, смотри. Ну, что у тебя?

Колюха наклонился и принялся зашнуровывать ботинок.

— Парней в дневальные толкануть надо. Грибовского, Пикуля…

— Знаю, Ещё что?

— Золотая рыбка хвостом виляет. Как бы не нырнула в открытое море. Комсомолочка прибрала к рукам Лёнчика.

По лицу Культяпого скользнула усмешка. Он приложил палец к губе.

— Уголовка для оперативных целей запросила у начальника конюха. Смекаешь? Будет Ещё толковище, — проговорил он чуть слышно.

Колюха шепнул Ещё несколько слов и зашёл за фанерную дверку.

— Истопника вызывают, — крикнули из оперативного отдела. Культяпый заспешил. Он поторопил и Колюху.

Уполномоченный Увалов подшивал протоколы допроса к розовой папке. На столе лежали самодельные ножи, бумажники, портсигары, гирьки и целый ворох игральных карт. В углу куски резиновых шлангов. Как видно, уполномоченный не управлялся с делами и сидел заваленный бумагами.

— Слушаю, — поднял он голову, продолжая возиться с бумажками.

— Да вот чёртово добро завелось. Заберите. Ну Его к лешему, а то Ещё беды наживёшь. — Колюха положил на стол спичечную коробку и застыл в смиренной позе.

— Выиграл? — Увалов развернул бумажку, вынутую из коробки, и бросил на весы несколько самородочков.

— Не играю. Должок расквитали, пришлось взять. А то бы с меня же и спросили.

Уполномоченный посмотрел на него с недоверием.

— Откуда?

— Успело побывать у многих.

— Не верти. Затем ведь и пришёл.

— Да что я — легавый? — обиженно протянул Колюха. — От вас разве уйдёшь. Кто-то завалится, а меня потянут. Битый.

Увалов крякнул и потёр руки.

— Неважно, кто дал. Всё равно соврёшь. А вот с какого прииска? Говори, а то хуже будет.

Колюха для видимости помялся и как бы нечаянно обронил:

— Приисков-то много, кто его знает откуда. А такое золото на втором участке «Пятилетки». Да вы покажите геологу, он сразу скажет.

— Значит, на Алексеева косишь?

— Ну вот, гражданин начальник, опять нехорошо. При чём тут Алексеев. Скажешь по-честному — и сразу тень на плетень, — обиделся Колюха.

— Тогда откуда ты разбираешься, где какой металл?

— Будешь приглядываться, и не то узнаешь.

Увалов составил акт и протянул ему перо.

— Подпиши. Ох ты и стерва, Гайдукевич, — усмехнулся он устало. — Не верю я тебе ни на грош. Не нравишься ты мне, ой как не нравишься. Будь моя власть, держал бы я тебя весь срок на строгом.

Колюха расписался и с покорностью ответил:

— Тюрьма, гражданин уполномоченный, тоже не всем по нутру. А что делать? Приходится мириться.

Увалов сунул акт в папку и резко проговорил:

— А столкнёмся мы с тобой, парень. Чувствую это.

— Была бы спина, найдётся и вина, — усмехнулся Колюха.

— Н-да-аа, — протянул уполномоченный, давая понять, что можно уходить. Колюха покосился на угол с наваленным барахлом и вышел.

— Вот же бестия, — прошептал Увалов под нос и задумался.

Колюха раздал инструмент. Отправил в посёлок подводу с материалами. Выдал ожидающему дневальному метлу. Отпустив людей, принялся приводить в порядок кладовые. Чего только здесь не было: и вёдра, и Ящики, и груды ручек, и баулы с инструментом рабочих. В тёмных закутках — хитрые тайнички, сделанные ещё предшественниками. Привози, увози и прячь. Колюха понял это сразу и старался быть исправным в работе.

Сейчас он старательно тесал заготовки для топорищ/ на верстаке у дверей и постоянно поглядывал на тропинку. Должен был прийти дневальный дома дирекции Пикуль.

Скоро показалась сухонькая фигурка старика с копной седых волос. От этого голова Его казалась огромной и как бы горбатила Его узкую спину. Шёл он с хозяйственной сумкой и испуганно озирался по сторонам.

— Вот же паразит. Оглядывается, как заяц, — проворчал зло Колюха.

Пикуль юркнул в дверь и сразу же передал Колюхе сумку. Тот не глядя опрокинул содержимое сумки в Ящик со стружкой и затолкнул Его за штабель заготовок.

— Что там? — покосился он на старика.

Пикуль вздрогнул и оглянулся.

— Ну-ну, не трясись, как кролик. Дальше лагеря не угодишь. Что принёс? — снова переспросил Колюха.

— Всё, что сказано: спирт, папиросы, ветчина…

— А ну, дай заборную книжку— перебил Его Колюха, выхватив Её из рук оробевшего старика, — Хитришь, псина, а где колбаса, солёные огурчики, помидоры? Ты кого решил охмурить?

Тот совсем растерялся и виновато проговорил:

— Это по списку, и всего по одной банке. Разве можно?

— Захлопнись и запомни, — швырнул Ему книжку Колюха. — Начнёшь мудрить, сгоришь и вернёшься в зону. Ты понимаешь, что это значит? Будешь делать что говорят — поработаешь, а завалишься — поможем. А теперь иди да шепни там Грибовскому, пусть приходит. — Он сунул Ему несколько кусков стекла в сумку и бесцеремонно выпроводил за дверь.

В конце смены в кладовую пришло несколько человек. Колюха передал им по свёртку и налил в кружки спирт.

— За начальничков и заборные книжечки. Эх, разлюли-малина, — ухмыльнулся он злорадно и поднял кружку.

— Не торопись, а то испортишь торговлю, — пошутил красномордый парень, уплетая ветчину.

Колюха лениво похлопал себя по карману.

— Все дневальные у меня тут. Пусть только попробуют Ершиться…

В ворота въехала машина и остановилась у дверей. Водитель вбежал с ведёрком и, поставив Его в Ящик, взял другое и вышел. Колюха занёс ведерко в другую комнату и снова вернулся к верстаку.

— Э-ээ? Да ты развернулся тут, — улыбнулся красномордый.

— Жрёшь, пьёшь, ну и заткнись, — бросил Колюха и показал на дверь. — Не пора ли по домам?

Красномордый взял лопату и вышел. За ним по одному выскользнули и остальные…

 

ГЛАВА 9

После партбюро Юра, не заходя домой, решил поехать на «Пятилетку». Ребята поймут, посочувствуют — и, глядишь, будет легче. Он остановил попутную машину, забрался в кузов и прижался спиной к кабине.

Шёл мелкий, как крупа, снег. Сопки расплывались в молочной хмури, сливаясь с низкими облаками. Всюду лежали сугробы. Снег выпал в середине сентября и больше не растаял. Всё это время промелькнуло в хлопотах, совещаниях, конференциях и слётах. Прибавилось число машин, а мест-стоянок не было. За лето посёлок вырос, и снова будут перебои с дровами.

Пронзительный ветер ударил в лицо. Юра поднял воротник и тяжело вздохнул. В кандидаты партии не приняли, посоветовали подождать. Всё это, может быть, и правильно. Прошляпил с Урмузовым. Политическая близорукость, беспечность. Обидно, что у Расманова всё как по маслу. А уж Если говорить начистоту, то он сволочной парень. Юре стало Ещё тяжелей, когда он вспомнил, с каким недоброжелательством отнёсся к нему новый начальник райотдела Зорин. Он ухватился за Олега, когда начали обсуждать кандидатуры комсомольцев, пожелавших работать в органах. Не выступи Татьяна с решительной критикой — и прошёл бы, а чекист обязан разбираться, с кем имеет дело.

Вот тут и пойми…

Мотор тяжело зарычал, и машина медленно поползла на подъём. Значит, проехали прииск «Загадка». Юра закутался поплотней.

Водитель, остановил машину, выскочил из кабины и начал простукивать баллоны.

— Последние известия слыхали? — спросил он.

Юра отбросил воротник и выглянул через борт.

— Это что, о снижении цен на продовольственные товары? Здорово идут наши дела.

— Я не о том.

— А что?

— Я имею в виду передвижение наркомов. Ну Рыкова сняли со связи — это ясно: оппозиционер. А вот за что передвинули туда Ягоду?

— Значит, просмотрел, прохлопал, устарел. Значит, так надо. А кто же теперь наркомом?

Водитель поправил капот, прикрыл радиатор, проверил крючки бортов и заглянул в кузов.

— Какой-то новый товарищ — Ежов.

Юра снова завернулся в шубу.

Эх, на материк бы, да добиться отправки в Испанию, подумал он, вспомнив письмо Белоглазова. Тот сообщал, что кое-кто из знакомых парней попал в интернациональную бригаду.

Провозишься с разными Урмузовыми да нахватаешь взысканий. А может, солдат из него получился бы неплохой, А что? Здоров, молод, к службе пригоден, да вроде бы и не трус…

Юра размечтался и не заметил, как задремал. И снилось Ему, что он в республиканской Испании Едет на танке. Ветер дует в лицо, пули свистят над головой, рядом рвутся снаряды. Мотор свирепо ревёт, и лезет танк на вражеские укрепления и давит всю фашистскую нечисть…

Татьяна жила в маленькой комнатке, предусмотренной при строительстве общежития как сушилка. Одна стена соприкасалась с плитой кухни и потому всегда была тёплой. В комнате стол, стул и кровать. А больше и не надо.

Татьяна задержалась в комитете и вернулась в общежитие вечером. Она на ощупь вставила ключ и открыла дверь. Резкий запах духов удивил Её. Не переступая порога, включила свет. На столе в изящном кувшине стоял букет васильков.

Зимой на Колыме цветы, и такие, каких она Ещё не встречала?! Она подбежала и хотела понюхать и только тогда рассмотрела, что букет искусственный. Но из чего он сделан? Это не бумага, не ткань и не что-то знакомое. Издали он казался живым, нежным. Потрогала. Лепестки твёрдые.

Татьяна разволновалась. Кто изготовил их? Кто принёс и каким образом они оказались на столе? Она вышла на кухню и спросила дневального. Нет, он тоже не имел никакого понятия. Да и ключ один, и только у неё.

Татьяна сбросила шубку и уселась к окну, продолжая рассматривать таинственный подарок. Она хотела вынуть букет и получше рассмотреть кувшин, но он казался таким хрупким.

За окном, как маятник, матовый колпак уличного фонаря. Из коридора донёсся спокойный голос Игоря.

— Самсонов вернулся?

— Нет, он с машинами уехал в лес, — ответил Булычёв.

Скрипнула дверь. Значит, Краевский вошёл в свою комнату.

Татьяна надела халат и забралась под одеяло. Почитать бы что-нибудь лёгкое. От стены шло приятное тепло.

— Внимание! Внимание! Слушайте сообщение с мест, — загремел в репродуктор знакомый голос диктора.

Татьяна притихла. Диктор сообщал о работе горных предприятий. Лёнчик. Опять Лёнчик. Теперь бригада работала на проходке шахт и снова тЯнулась в передовые. Неужели Алексеев с бригадой уже на твёрдой дороге?

Игорь мылся шумно: стучал рукомойником, отфыркивался, обливаясь холодной водой. Голос диктора тонул в грохоте умывальника.

— …Комсомольцы Юга готовятся к открытию второго молодёжного прииска…

— Ты слышишь, Таня? — кричат ребята через стенку.

— Ага…

Игорь моется, но обращает внимание на передачу. Она представила себе Его смуглую спину с большой родинкой на правой лопатке. Татьяне вдруг захотелось видеть Его рядом, вот на этом стуле.

Сейчас Игорёк повесит полотенце, расчешет волосы, и раздастся Его лёгкий стук в дверь. И верно, кто-то осторожно завозился за стенкой. Но почему так нерешительно? Она вскочила и, придерживая отвороты халата, сбросила крючок.

— Игорь?

— К сожалению, нет, но, думаю, разрешите войти и мне?

Голос Зорина. Зачем он тут? — Татьяна попятилась к столу.

Вошел Зорин. Как он пополнел! Сколько важности в движениях и взгляде! До сих пор она избегала с ним встречаться, и всё же пришлось.

— Зорин, вы?!

— Зашёл на огонек.

Татьяна набросила шубу.

— Я нужна вам по служебным делам?

— Ну зачем же? Для этого Есть и другие возможности. — Он оглядел комнатку и улыбнулся — Может быть, вы всё же предложите мне сесть? Я не собираюсь быть назойливым. Засвидетельствую своё уважение, и всё.

— Да-а? Я Его хорошо запомнила.

— Вы можете не уважать меня, но Есть ведь долг гостеприимства.

— Простите, — Татьяна предложила сесть.

Почему этот человек продолжает внушать Ей глубокую неприязнь? Может быть, она относится к нему предвзято?

— Я не мог забыть вас и всё время искал причины…

— Мы слишком мало знакомы, чтобы искать причины. И к тому же нельзя сказать о дружеском расставании.

— Вы злопамятны, Таня. Случайная грубость — не основание для вражды. Вот приедете в Оротукан, и всё будет хорошо. Не так ли? — Он взял папиросу.

— Игорёк! Принеси пепельницу, — открыла она дверь. — У меня гость, и курящий. Зайди…

Зорин поднялся.

— Ну, будьте здоровы. Мы Ещё встретимся. — Зорин поклонился и вышел.

— Прощайте.

Пришёл Игорь с пепельницей.

— Что за гость? — спросил он, оглядывая комнату, и, заметив, что она в одних чулках, нахмурился: — Оденься, а то лучше ложись, я посижу рядом. У тебя тут совсем нежарко.

В комнате было прохладно. Под потолком и в углах серебрилась промёрзшая стена, тянуло из-под половиц. Татьяна послушно влезла под одеяло, прижалась к тёплой стенке.

Игорь сел рядом и поправил одеяло.

— Ты слишком пренебрежительна к себе.

— Я не кисейная барышня, да и живу лучше других девушек. А какое у меня на это право?

— Равняться по худшему Едва ли правильно. — Он заметил букет на столе, и не успела она ахнуть, как он вынул цветы и опрокинул кувшин. — Хорошо сделано. Ты знаешь, ведь это из хлеба…

Из кувшина выпала сложенная уголочком записка.

— Не иначе как признание какого-нибудь поклонника? Кто подарил? — спросил он, передавая Ей бумажку.

Она пожала плечами.

— Не знаю. Кто-то проник в комнату и поставил на стол. Наверное, из заключённых. Да ты послушай, что написано: «Бережёного бог бережёт», — прочитала она и подала записку Краевскому. — Стараются напугать, что ли? На днях один заключённый шепнул мне эти же слова. Разве я сделала кому-нибудь плохо?

Игорь внимательно обследовал цветы и листок. Там ничего другого не оказалось.

— Надо посоветоваться с уполномоченным. Я это сделаю. — Он положил записку в карман. — А вообще, следует остерегаться, Танюша, да и не пора ли задуматься?

— Ты о себе?

— О нас. Разве это не одно и то же?

— Скоро, скоро будем вместе. Давай Ещё проверим временем друг друга.

— Моя фантазёрочка…

— Эй вы, сонные тетери! Открывайте шире двери… — В коридоре шум, топот.

— Игорёк, слышишь, Юрка приехал. Раз так кричит, значит, какая-то неприятность.

— Да, надо узнать, в чём дело. — Игорь вышел.

……………………….

— Опять дрова? Чёрт знает что, какая-то прорва! — Юра посмотрел на Краснова и принЯлся вырисовывать замысловатый вензель.

Оротукан уже просыпался. В окнах домов загорелся свет, а из конторы механической базы Ещё не уходили. Механики, мастера и бригадиры думали, как обеспечить потребности управления в перевозках.

Краснов говорил коротко, резко, зло.

— Слова «нельзя» и «нет» — не для нас. Если жизнь требует и нужно — значит, должно быть.

Юра не выдержал и вскочил.

— Машины имеют ограниченную мощность. У металлов — пределы нагрузок. Только люди не думают об этом. Что у них Есть всё отдают без остатка. Чего вы Ещё хотите?

— И правильно. Всё имеет пределы возможностей, а человек нет. Мать-природа дала Ему великую силу — ум. А Его возможности не имеют границ. Может быть, вы физически делаете больше чем следует, но…

— Что «но»? — перебил Его Колосов и схватился за шапку. — У нас нет времени рассказывать о наших «но». Пойдёмте, и я вам их покажу.

— Пойдём, — сразу же согласился Краснов. — А вы, мастера, пока посоветуйтесь да докажите своему начальнику Его недооценку силы коллектива. Уверен, вы сумеете найти дополнительные резервы.

От деревянной котельной/ во всю длину стоянки автомобилей/ тянулся утеплённый короб паропровода с задвижными люками по обеим Его сторонам. Из люков/ под брызговики моторов к спускным краникам/ уходили резиновые шланги. Всё это напоминало стойло скотного двора/ с общей длинной кормушкой.

Юра посмотрел на ряды грузовиков.

— Нам дали машины, а гаражей не построили. Мы разогревали моторы горячей водой, что вызвало трещины в блоках цилиндров. Ответственную сварку чугуна/ даже магаданские заводы не освоили.

— Знаю. — Краснов закурил.

— Мы вырезали трещины, поставили на притир чугунные клинья и гильзовали. Не остановлена ни одна машина. Вы слыхали когда-нибудь о таком виде ремонта?

— Хорошо.

— Способ безгаражной стоянки машин родился здесь и дался нам нелегко. Пустили пар, конденсат стал переполнять систему охлаждения. Установили, что влажность и пар разрушают электропроводку. Да разве всё перескажешь? Не зря наш способ подогрева машин/ распространился на многие автохозяйства Дальстроя.

И Юра рассказал о тех технологических решениях и способах, на какие приходится пускаться, ремонтируя в колымских условиях сложные машины и оборудование.

— Значит, героем себя возомнил? — прервал Его насмешливо Краснов. — Напрасно. Посмотри, что делают на приисках. Нет рельсов, используют деревянные бруски и угольники. Не хватает цемента, сложнейшее оборудование монтируют на деревянных ряжах, вмораживая их в мерзлоту. Нужны копровые шкивы. Пожалуйста — деревянные барабаны.

Юра уже пожалел, что, затеял этот разговор. Получалось, что горняки куда изобретательнее, а Краснов продолжал:

— Завозить на летний сезон рабочих/ было невозможно. Во-первых, где их брать, а во-вторых, куда их девать на время зимы? Жизнь потребовала — и традиции сезонности горных работ в условиях Севера/ были смело отменены. Инженер Эйдлин предложил новую организацию работ. Зимой вскрывать полигоны, взрывать на выброс торфа и заставить работать землеройные машины. А летом в основном только мыть…

— Дров опять нет. Машины вернулись пустыми и простаивают. — В дверь конторы заглянул расстроенный завгар.

Юра побежал в котельную и, предупредив, что не стоит надеяться на скорый подвоз топлива, направился в диспетчерскую.

Придерживая плечом телефонную трубку, Краснов что-то писал в записной книжке, обзванивая котельные и детские учреждения.

— М-да-а… Плохо, — проговорил он про себя и переключился на Дымнова. — Опять с дровами труба. Людей нет, придётся поднимать комсомольцев. Как ты смотришь?.. Откуда звоню? От автомобилистов. Беспокоюсь за прииска… Не бойся, управимся… А кому легко?.. Ничего, выдержат. Прошу, позвони Татьяне, пусть займётся организацией выезда. Она делает это умело… Я? Да, скоро приду. Пусть забирает всех, кого найдёт нужным, Договорились? — Он повесил трубку и посмотрел на Юру. — Ты понял?

— А чего тут не понять? Мы и так выезжаем в лес по два раза в неделю.

— Значит, мало. Надо три.

— А работать?

— Это само собой. Людей нет, снег глубокий, наледи. Понятно, что трудно, а что делать? Не можем мы оставить посёлок без топлива. Там дети, больные, школа. — И, понизив голос, тихо сказал — Ты что думаешь, я от весёлой жизни провожу с вами целые ночи?

Только сейчас Юра увидел, как осунулся Краснов.

— Так на чём же мы порешим? — обратился Краснов к рабочим.

Поднялся Прохоров. Облизнув потрескавшиеся губы, он посмотрел на ремонтников.

— Мы тут советовались, — заговорил он вдумчиво. — Дело всё в простое. Машин семьдесят пять, а тёплых бокса три, на два места каждый. У другого грузовичка и ремонт на полчаса, а приходится держать в ожидании, пока не освободится место. Вот что нас режет.

— Ну, ну, — оживился Краснов.

— Если машины разбить на три колонны и закрепить каждую за боксом, да Ещё ремонтников прикрепить, дело улучшится. Устранится обезличка. Слесари будут знать техническое состояние каждого автомобиля и заблаговременно готовить запчасти и планировать ремонт…

— Та-а-ак, — прогудел довольный Краснов.

— Хорошо бы транспорт закрепить и за определёнными видами перевозок. А право определения маршрута/ предоставить бригадирам. К примеру, у машины мелкая неисправность. Посылать Её в далекий рейс опасно, а ремонтные места заняты. Значит, пустить Её на местные работы, пока подготовят части и освободится бокс.

Краснов просиял.

— Вот этого я и хотел. Мы не только нашли резервы, но и получили наглядный урок коллективной, творческой работы. — Краснов поднялся и оглядел присутствующих. — Есть возражения? Нет. Ну, хорошо. На перестройку три дня. Ты, Колосов, подготовь приказ да предусмотри и новую систему заработной платы ремонтников. Пусть и они получают премиальные от выработки колонны. А за инициативу/ я сам добавлю последний параграф.

Рассветало. У проходной в ожидании путёвок выстроилась очередь машин. Краснов попрощался и легко сбежал по тропинке на лёд. Разошлись по рабочим местам и участники совещания.

— Вот вымотал, — проворчал завгар, протирая глаза.

— Чудной какой-то. То сердитый и подойти страшно, а то добряк и расставаться жаль…

— А обрадовался как.

— Не чудной, а правильный мужик. Поругает, и не обидно.

— А что ты хотел? Наш, сибиряк, переживает за дело, — переговаривались люди, и голоса их заглушал шум работающих машин.

Позвонила Матвеева с Ларюковой и попросила подвезти её до Оротукана. Юра распорядился завернуть одну из попутных машин и собирался пойти отдохнуть, как снова затрещал звонок.

— Дорогу на лесоучасток перекрыла наледь, машины не прошли и вернулись, а ребята там. Дров на бирже нет. Звоню из парткома. Собираем новую партию комсомольцев и сейчас будем выезжать на лесоучасток «Загадки», — сообщила взволнованно Татьяна.

— Тебе что — машину под людей?

— Да, да. Забирай своих парней, и поедем.

— Ты в своем уме? Да я Ещё и не ложился. — Юра даже вскочил, — Ты, брат мой, теряешь всякое чувство меры. У меня, как ни странно, Есть служебные дела, и, пожалуй, поважнее этих четырёх кубометров стланика.

Татьяна продула микрофон. Голос Её изменился.

— Пойми, Юра! Обстановка тревожная. Четыре кубометра, конечно, погоды не сделают. Но людей нет, столовая без дров, детсад продержится от силы часа три. Вопрос упирается не только в поездку, но и в дисциплину. Стоит отказаться одному — и ты представляешь, к чему это приведёт?

— Не могу, Танюша, не могу. У нас реорганизация работы транспорта. На перестройку Краснов дал три дня, — уже мягко говорил он, чувствуя свою неправоту.

— Краснов сам уезжает с первой машиной.

— Как? Он же Ещё не отдыхал?

— А ты что думал? Собираются даже девушки.

Юра сразу притих. В такой мороз — и девушки?

— Хорошо. Успокойся, мои кубометры будут. — Он положил трубку и потянулся.

Со скамейки у дверей поднялся пожилой начальник партии Мызин. Он ехал со своими рабочими из Магадана на «Запятую» в район строящейся электростанции. Мызин три дня сидел в диспетчерской, ожидая оказии. Уловив из разговоров о простое машин, он решил воспользоваться этой возможностью.

Заискивающе улыбаясь, он загородил дорогу. Из карманов кожаной тужурки/ нацелились на Юру два коричневых горлышка.

— Вы — отдыхать? Может быть, пообедаем? С устатку оно хорошо, — заговорил он, потирая руки.

— Машин нет, вы видите положение, — нахмурился Юра и хотел пройти.

— Ну полно, полно, — обнял тот Его за плечи. — Пять звёздочек — отменный напиток…

— Да вы что? — вспыхнул Колосов и отстранился. — Привыкли покупать всех за коньяк? Уйдите, не то я вышвырну вас вместе с бутылками и прикажу не пропускать через проходную.

— Я же по-хорошему. Кто на это обижается? Вот же чудак-человек.

В это время раскрылась дверь и, задыхаясь, вбежала Татьяна. Мызин подхватил полы тулупа и исчез.

— Неприятность, Колосов. Выручай, — схватила она его за рукав и одним духом выпалила — Михаил Степанович, уезжая, распорядился в случае необходимости пустить на топливо материалы со строительства клуба. Надо принимать меры.

— А что ты?

— Поругалась и предупредила, что только через мой труп…

— Ну а он?

— Что он? Как всегда, засмеялся: «Не хватит леса, сожжём и готовый сруб, а в посёлке будет тепло». Он так и сделает, как сказал. Ты, Юра, всё можешь, Если захочешь. Ребята послали меня. Они тоже говорят: теперь всё дело в Юрке.

— А что я могу? Разве пойти сесть на штабеля, взять дубину и никого не допускать?

— Зачем так? Нужно, дать посёлку дрова. Ну, придумай что-нибудь, придумай. Я тебя очень прошу. Мы же сорвём окончание строительства клуба. Прошу тебя и как члена комитета, — голос Ее захлебнулся и смолк. Она отвернулась.

— Таня, ты в слёзы? Я-то считал…

— Что? Что ты считал? — перебила она Его поспешно и вытерла глаза, — Это от зла на себя. Просто женская слабость, — Она уже снова взяла себя в руки. — Ещё в прошлом году комитет возложил на тебя ответственность за топливо в посёлке. Принимай меры.

Юру осенила озорная мысль. Всё равно сидят без дела. Пусть поработают за свой коньяк. Он тут же послал диспетчера разыскать Мызина.

— Может быть, что-нибудь сообразим, поезжай. В общем, дрова будут, — проводил он Татьяну и стал одеваться.

— Ну вот и добренько. Я понял, что ты свойский парень и мы всегда договоримся, — Мызин ухмыльнулся и, подхватив рюкзак, пошёл к кабине.

— Там занЯто. Так что прошу в кузов, вместе с рабочими, там тепло, — предупредил Его Колосов, — Не огорчайтесь, это учтётся при нашем расчёте.

Мызин недовольно скривился и забрался в кузов. Юра помог Ему протолкнуться через узкий вход, загромождённый пилами, топорами и инструментами изыскателей.

— На дальний участок «Загадки», — шепнул он водителю, и машина, поскрипывая, покатилась в направлении, противоположном «Запятой».

На центральной делянке дров не было. Ребята бродили по снегу и валили деревья. Татьяна заметила машину и побежала к дороге, размахивая шапкой. Юра открыл кабину, показал рукой вперёд и, не останавливаясь, покатил дальше. Грузовик остановился только на лесоучастке у зимовья.

— Сразу снимай ротор трамблёра. Они должны убедиться, что без нас не уедут. А в случае чего уходи. Понял? — Ещё раз повторил Юра водителю.

Тот, подняв капот, стал возиться с зажиганием. Колосов позвал начальника партии.

— Что случилось?

— Всё в порядке. Да вы спуститесь. Обсудим один вопросик, — улыбнулся Колосов и, подхватив Мызина на руки, снова закрыл дверку.

Тот посмотрел по сторонам и растерянно спросил:

— Где мы? Что всё это значит? Да чего же вы улыбаетесь? — Юра обнял растерявшегося начальника и осторожно отвёл в сторону.

— Сегодня ночью вы будете на «Запятой». А приехали мы на лесоучасток и, пока светло, начнём рубить дрова. Вы сами слышали разговор по телефону. И почему вас пришлось везти сюда, я думаю, объяснять не надо.

— Да вы что? Кто вам дал право? — застонал изыскатель. Глаза Его расширились, нижняя губа дрогнула, он потянулся к кузову.

— Тише! Вы должны понять, что я не шучу, — встал на Его пути Юра, — Вызвать возмущение рабочих немудрено, но стоит ли? Вы сначала обдумайте. Пешком с вашим грузом вы не уйдёте ни с «Загадки», ни на «Запятую». Всё равно дело придётся иметь со мной. Рабочие бездельничают. Поработаем, пока светло, и эта же машина отвезёт вас на место. Договорились? Мызина передёрнуло.

— Это же самый бессовестный шантаж! Я буду жаловаться. Пойду в партком, напишу в Дальстрой. Чёрт знает что! Да я-я-я… — задыхался он от возмущения.

— А вы считаете, что я не подумал об этом? Напрасно. Теперь мне всё равно отвечать. Смотрите, что вам выгодней, — или помогать мне, или оставаться тут. Не просчитайтесь.

Мызин на минуту задумался.

— Так что же вы хотите от меня?

— Заготовить по четыре кубометра дров на каждого человека. Инструмент в кузове на всех. Это четыре часа хорошей работы.

— Я просто органически не могу, это оскорбительно. Какое-то унизительное вымогательство, — снова было запротестовал изыскатель, схватившись за голову. И вдруг глаза Его хитровато блеснули. — Да выпустите рабочих. Надо же спросить их согласия, договориться, — крикнул он громко.

— Вы это напрасно, не получится. А если говорить об оскорблении, то вы дали мне право поступить с вами грубо. Неужели вы могли подумать, что я торгую транспортом? Эх вы! Давайте решать. Дверку придётся открывать вам. Не могу же я один против двадцати. Рабочие подчинены вам. Вы принимаете моё предложение?

Мызин молчал.

— Тогда до свидания! — Юра кивнул водителю, поднял воротник и зашагал от зимовья.

Водитель открыл кран и взял сумку. На снегу запарила вода из радиатора.

— Стой, дурень! Что ты вытворяешь? — взвыл изыскатель и, бросившись к машине, перекрыл воду. — Чёрт с тобой, вот же сатана. Давай, что тут надо делать? — Махнув рукой, он сел на подножку. Тулуп его распахнулся, и снова выглянули из карманов горлышки бутылок.

Колосов дружелюбно засмеялся и сел рядом.

— Давно бы так. Я сразу понял, что человек вы свойский и мы всегда договоримся. А теперь идите и объясните рабочим, что вы не могли не выручить управление

и жителей посёлка с дровами. И коньяк распить будет совсем не грешно. После работы, конечно…

Расширенное заседание комитета закончилось быстро. Ребята торопились пораньше добраться до приисков. Татьяна попросила Колосова подождать. Она провожала Нину, уезжающую на Утинку. Прощаясь, Нина задержала руку Юры и улыбнулась.

— На днях видела Валю. Она обижается, что ты не позвонишь и не заедешь. — И Матвеева тут же вышла.

Юра слушал Её торопливые шаги по коридору. Всё получалось до глупого странным. От Жени веяло светлым теплом, а мысли о Вале вызывали ноющую тоску и постоянную боль. Чего он ждёт? Нужно решать.

Вернулась Татьяна, собрала папки, закрыла сейф и набросила шубку.

— Ну, пошли.

— Идём. Только не понимаю, с чего ты вдруг стала бояться, — удивлённо спросил Юра, зная Её правило избегать провожатых.

— Бояться? — подняла она насмешливо брови. — Нет, не боюсь. Просто Есть необходимость переговорить с тобой. — Она сбежала с крылечка и подхватила Его под руку.

У калитки райотдела стоял Расманов и улыбался. Татьяна наклонила голову и сделала вид, что не видит Его.

— Смотри-ка ты, а ведь он упорно добивается своего. Это мне в нём нравится, хотя он и пустышка, — заговорил Юра, покосившись на Олега. — Говорят, он после работы постоянно околачивается в райотделе, кое в чём помогает и даже выхлопотал себе наган. Да чёрт с ним. — Он посмотрел на Татьяну и спросил — Ты что-то хотела сказать мне?

Татьяна сжала Его руку и поправила платок.

— Может быть, неудобно говорить об этом, да Ещё с тобой. Но Расманов несносен и порой ставит меня в неловкое положение. Скажи Ему как комсомолец комсомольцу, как мужчина, что это неприлично и неприятно. Ты не обиделся, что я тебя прошу об этом, а не кого-то другого?

— О чём разговор? Я всё понимаю. В случае необходимости можно передать, что это ты просила?

— Как хочешь.

— С ним так просто не сладишь; нахальный он.

— Вот-вот. Тебя он побаивается.

Юра засмеялся:

— Ты не беспокойся, всё улажу. Он ведь страшенный трус. У тебя всё?

— Нет. — Татьяна остановилась и посмотрела на Юру. — Теперь главное. Хотелось просто посоветоваться с тобой. Для нового участка/ людей могут дать только в середине лета. Я гоОворила с начальником лагеря. Он разрешает отобрать уголовников из молодёжи на штрафных командировках. Ты понимаешь, нам уже верят…

В лице Её было столько радости, словно в её жизни происходило какое-то счастливое событие. Юра не выдержал и улыбнулся.

— Хорошая ты. Такая хорошая, искренняя. Вот за это тебя все и любят. Но почему тебя удивляет, что нам верят, а как же иначе?

— Я ведь серьёзно, а ты всё своё…. Значит, мы не просто работаем и моем золото, а воюем за людей, и не напрасно. — Она поправила платок и задумалась. — Я сама буду Ездить с ребятами на штрафные, отбирать людей. Мы сформируем несколько новых молодёжных бригад…

— Тут важен хороший, влиятельный бригадир, — заметил Юра.

— Один бригадир уже как будто Есть. Вернее, я добьюсь того, что он будет бригадиром. И знаешь кто? Никогда не подумаешь…

— Интересно?

— Иванов. Ну да, этот Копчёный, — добавила она, заметив на лице Юры недоумение.

— Копчёный? Ну, этот Едва ли. Ты знаешь, какой он вор?

— Ах, Юра. Юра, Да ты ищи в человеке сначала хорошее. Он неплохой парень. Я Ездила несколько раз с ним в машине и разговаривала. Верно, он потомственный вор, уголовный законодатель и всё такое, но человек всегда остаётся человеком. Времена другие, и он всё это хорошо понимает. Я вижу, что он согласен, только боится или Ещё что-то. Он уже кое-кому намекнул; мол, приглашают на прииск бригадиром новой бригады из рецидивистов. Значит, прощупывает, как воспримут это воры.

— Да, Если бы удалось Копчёного. Это сила… Татьяна посмотрела на часы и заторопилась.

— Ну вот и весь разговор. Мне надо в клуб, а ты иди.

Её шубка мелькнула и скрылась в двери. Юра немного побродил по посёлку и свернул к своему домику. Соседи уже спали. Комната Татьяны была открыта, и там сидел Расманов, просматривая альбомы.

Вот тип, забрался в чужую комнату и устроился как у себя, возмутился в душе Колосов.

— Слушай-ка, друг, ты не находишь, что нескромно без хозяйки забираться в дом/ да Ещё и рыться в Её альбомах? — довольно мирно проговорил он, остановившись у двери.

— Тебе, собственно, что за дело? — не поднимая головы, отрезал Олег.

— Знаешь что, Расманов. Оставь в покое Татьяну. Твоя назойливость неприлична и неприятна ей.

— Что ты хочешь этим сказать? — наморщил он лоб, и глазки Его цепко скользнули по Колосову. — А может, ты уже сам тут приспособился?

— Бал-л-да!..

— Тогда что же тебя трогает? Возможно, имеешь виды? — Олег неприятно скривил рот и тихо пропел — «Эта мисс из богатой семьи и к тому же чужая невеста…»

— Может быть, ты всё же уйдёшь?

— С какой стати? А потом, собственно, кто она тебе?

— Ну, скажем, невеста. Тебя это устроит?

— Невеста Ещё не жена.

Тогда Юра молча сдёрнул с вешалки Его полушубок, шапку и открыл наружную дверь.

— Ты что? — вскочил Расманов, и глаза Его испуганно заметались.

— А вот что! — Юра вышвырнул Его вещи и с самым решительным видом двинулся к Олегу. Но тот согнулся и выскочил из квартиры.

— Ну ладно, ладно. Может, приведётся Ещё встретиться, — крикнул он визгливо и, подхватив шубу, скрылся в темноте.

Юра расстроился.

— Ты чего такой грустный? — удивилась Татьяна, найдя его на кухне в подавленном состоянии.

— Чёрт знает что! Хотел по-хорошему, а вышло — и не поймёшь. Пришлось почти выкинуть твоего кавалера. Ничего у меня как следует не получается.

И он рассказал всё.

— Кажется, перестарался, а может, так лучше, — засмеялась она и поставила чайник. — Если тебя не смущает, то не такое уж плохое дело считаться твоей невестой. Ты не огорчайся, я сама расскажу девушкам…

…Скалистый берег Колымы в устье ключа Запятая оказался пригодным для причала, а глубокая протока с тихим плёсом — удобной стоянкой для пароходов. Берег выровняли взрывами. Связали дорогой Запятую с Оротуканом, вырос посёлок с пристанью и складами. Летом начали сплавлять лес и дровяник по реке — возник лесозавод. А с осени приступили к строительству локомобильной электростанции.

Здесь же Нина Матвеева открыла небольшую больницу. Перевела сюда квалифицированных врачей и сделала Её основным лечебным пунктом. Хотя большую часть времени она проводила на приисках, но её постоянное местожительство как-то само собой определилось на Запятой.

Вечером она стояла у окна нового барака и наблюдала за умелой работой печника. Удивительно просто как-то у него всё получалось. Взмах мастерка — и раствор ровной полоской ложился на швы. Снова взмах мастерка — и кладка выравнивалась, словно под прессом…

Где-то на берегу раздался раскатистый грохот взрывов. Печник вытер о фартук руки и стал развязывать тесёмки на спине.

— Вы куда? — всполошилась Матвеева. — Как хотите, а пока не закончите, не выпущу.

Печник покачал головой и снова взялся за мастерок.

— Рвут в котлованах, значит пошабашили. Но если надо, мне что, — пробурчал он покорно. — Пришёл бы пораньше утречком, и всё…

— Ужин вам принесут, не беспокойтесь, А завтра нам с утра/ надо занять помещение под палату, а то, чего доброго, Ещё отберут. Барак ведь чужой — строителей. Я договорилась только с местным начальством. Прииски открываются один за другим, а настоящей больницы для заключённых нет.

— Гляжу я на вас, доктор, молодая вы и добрая. Всё-то вам надо. Чего бы вам так? Ну Есть начальство, пусть и беспокоится.

— Как же мне за своё дело не беспокоиться. Да и чем здесь не место, лучшего и не выберешь, — заговорила она доверительно. Ей хотелось, чтобы её поняли рабочие: от них многое зависело. — Река — это рыба, а значит, дополнительное питание. А грибы, Ягоды, кедровник? А природа?.. — Она показала на чернеющие острова. — Уж если есть красота, так она тут. Как бы ни было трудно, а я сделаю здесь хорошую больницу.

Нина давно вынашивала мысль о создании центральной больницы, но не было ни средств, ни подходящего места. Здесь, рядом со строительной площадкой, можно было многое сделать, и она упорно принялась осуществлять свою идею.

— Оно и верно. Если всё по-умному да с расчётом, тайга и прокормить может. А то ведь у всех на уме одно золото, прах Его возьми. А сколько добра бесполезно пропадает…

Печник был разговорчивый человек. Да и, как видно, немало успел повидать на своём веку. Он начал рассказывать о своём житье на разведке. Но она уже не слушала. Сквозь хрипоту настройки доносилась из репродуктора передача местного радиовещания.

«…Дальстрой раздвигает свои границы до реки Яны. Геологические партии на притоках Индигирки. Комплексная экспедиция с Чукотского полуострова сообщает…»

— Куда уже добрались. Вот она, Россия-матушка, попробуй обойди, — одобряет печник, а голос из репродуктора продолжает:

«В районе Аркагалы открыто крупнейшее месторождение угля. Дорожники штурмуют Бурхалинский перевал. Начато строительство пятой базы на реке Берелёх. Скоро колонны автомашин двинутся в новый золотоносный район Колымы и обратными рейсами повезут по предприятиям Дальстроя тысячи тонн дешёвого топлива…»

— Лиственницу вырастить сто — сто пятьдесят лет надо, попробуй их напастись. Уголёк — это дело. Если с умом… — комментирует печник.

«Второй завод/ приступил к серийному выпуску сварных катеров/ для колымских речников. Первые пять судов отгружены на пристань Среднекан. Авторемонтный завод освоил капитально-восстановительный ремонт машин/ отечественной марки ЗИС-5. На устье Утиной первая таёжная ТЭЦ дала ток. Вошла в строй обогатительная фабрика…»

Печник заскрежетал лопатой по железному листу, набрасывая глину в растворный Ящик.

— А ведь обжили Колыму, доктор. Ни цинги тебе, ни голодовок. Вон и радио кричит и кино показывают. А строят посёлки, как грибы… Глядишь, и станет Колыма такай же смирной, как Сибирь. А давно ли наш Томск за край света считали. — Он посмотрел на Матвееву и кивнул на дверь. — Да вы идите, доктор, не убегу. Раз надо, значит покончу сегодня.

Ночь наступала из распадков. Над рекой, как бы просачиваясь сквозь лёд, ползли вверх столбы испарений. Над островами блеснули звёзды, но сразу же начали затухать в серой туманной мгле. Становилось темно. Уже не доносились тяжёлые вздохи пилорам. Смолкли и циркулярные пилы и дробное постукивание плотничьих топоров. В посёлке становилось тихо. В комнате было прохладно. Нина разделась и легла, укрывшись с головой.

Сильный стук в окно и знакомый голос заставили вскочить босиком.

— Нина, Нина! Открой! Я привезла тяжелобольного, нужна срочная помощь, — приложившись губами к стеклу, выкрикивала Татьяна.

Матвеева набросила на плечи платок, сунула ноги в меховые туфли и распахнула дверь. Вбежала Татьяна, покрытая снегом и инеем с ног до головы.

— Да откуда ты? Что случилось? Разденься! — Матвеева хотела помочь ей сбросить шубу, но Татьяна уже совала ей платье.

— Пошли скорее, он в кузове пикапа без сознания. Боялась, что не довезу…

— Да расскажи толком кто и что с ним стряслось?

— Заключённый Иванов, да ты его знаешь — Копчёный. Мы организуем новые бригады для прииска. Целую неделю уговаривали мы с Юркой Копчёного пойти бригадиром. Наконец он согласился. Сегодня вечером привезли с приисков парней, а наш бригадир у лекпома на койке и не встаёт. Мы туда. Что такое? Лекпом махнул рукой: отлежится. Мы к Иванову — молчит, только скрипит зубами и тяжело дышит. Смерили температуру — сорок.

— Надо было пригласить поселкового врача, — заметила Нина.

— Пригласили. Внешних повреждений нет, только на животе и груди синяки и кровоподтёки. Стали разбираться. Оказалось, вечером кто-то позвонил из заправки и попросил Копчёного срочно прийти. Шофёры нашли Его ночью за проходной в снегу. Как только он не замёрз?! Потом уже он мне признался, что по пути на заправку из-за машины выскочили трое, набросили на голову капот и били по животу чем-то тяжёлым. А остальное он не помнит. Только когда я рассказала врачу, в чём дело, она определила внутреннее кровоизлияние и велела везти к хирургу. Ну, я сразу к тебе.

— Старый воровской приём. Но то что именно Иванова? Это странно…

— Ты понимаешь, Нина. Кто-то хочет помешать нам в создании этих бригад и старается не допустить в бригаду Копчёного. Это активное сопротивление. Значит, нас уже боятся. Это же настоящая тайная война.

— Ты, Таня, не ходи. — Матвеева надела пальто и пошла к выходу. — Я отвезу Его в операционную, вызову хирурга. А ты раздевайся и отдыхай. Я скоро вернусь.

— Ты проверь всё сама. Это очень важно и для нас, и для него…

— Всё понимаю, Танюша. — Нина вышла.

Вернулась она к рассвету усталая и бледная.

— Ну что? — вскочила с кушетки Татьяна.

— Если останется жив, то должен сказать спасибо тебе и своему сильному организму. Сделали серьёзную операцию. Разрыв кишечника в нескольких местах. Удивительно, как он не умер. Ещё час-два — и началось бы общее заражение. Тогда не помогло бы уже/ никакое хирургическое вмешательство.

Двое суток не приходил в себя Копчёный, метался, бредил. Всё это время Татьяна почти не отходила от Его постели.

Он то угрожал вывернуть наизнанку Гайдукевича и показать Его настоящее нутро и тут же начинал говорить страшные вещи. То скрипел зубами, ругался, сводя с ним какие-то счёты. Но больше всего жаловался, что устал от такой жизни и решил всё старое завязать несмотря ни на что.

Из бреда Татьяна поняла, что Колюха Гайдукевич совсем не простой уголовник. В избиении Копчёного и в тайной борьбе за уголовную молодёжь он играет чуть ли не главенствующую роль. Но больше всего взволновало Татьяну, что убийство, за которое отбывает срок Лыков, совершил Гайдукевич. Татьяна решила всё проверить. Лыкова она знала. Он пришёл и попросился в бригаду. Это был совсем запуганный паренёк.

Утром Копчёный очнулся и долго удивлённо смотрел на Татьяну. А потом вспомнил всё и помрачнел.

— Значит, это не сон. Значит, вы? Спасибо за всё. Не забуду. Теперь-то и я не отступлюсь. — Он порывисто протянул ей руку. Татьяна вскочила и строго прикрикнула:

— Лежите спокойно. Двигаться вам Ещё нельзя.

Он кивнул головой и виновато улыбнулся.

— Лежу, лежу. Ещё раз спасибо, — прошептал он и закрыл глаза. Теперь Его лицо стало спокойным.

Вечером Матвеева сообщила, что кризис миновал и Копчёный будет жить. Татьяна сразу же уехала.

Собирая в лагере бригаду, она увидела Колюху. Он подозрительно крутился около парней, а Лыков стоял в уголочке и боялся пошевелиться, Татьяна возмутилась и решила припугнуть Колюху.

— Мне многое стало известно о вас, Гайдукевич, Если вы будете нам мешать, то мне придётся попросить поднять некоторые старые дела. В частности, дело Красюка, побег с пересылки и Ещё кое-что.

— Я? Мешаю? Милаха, да вы проснитесь. — Он беспечно и весело улыбнулся. — А по части старых дел мои косточки десятки раз перемыты и выскоблены. Так что привет вашей тёте. Я сам собираюсь весной проситься на прииск. Бери — не работник, а разлюли-малина.

Он оскалил зубы и, потряхивая большой челюстью, беззвучно расхохотался…

 

ГЛАВА 10

Когда Колосов пришёл в клуб, совещание всё Ещё обсуждало горноподготовительные работы. В фойе было пусто. Пахло краской, олифой. Портьеры были задёрнуты, и мягкий полумрак как бы предупреждал/ о необходимости соблюдать тишину.

Юра Ещё ни разу не был здесь. К новому году клуб Ещё не закончили. А тут запуржило. Машины постоянно простаивали в заносах, и приходилось мотаться день и ночь. Да и жил он теперь на территории базы. Татьяна тоже переехала в новый дом. Ходить в посёлок было далеко, да и не хватало времени.

Он хотел подняться на второй этаж, но Его окликнул Самсонов.

— Брат Юрка! Тут тебя вспоминали несколько раз. Краснов спрашивал, когда ты должен появиться.

— Как— спрашивал? Он сам приказал мне прийти после перерыва. А горняки ведь так: дорвутся до трибуны— не скоро их вышибешь оттуда.

Валерка расплылся во всё лицо:

— Как там у Петра Первого? Всем господам сенаторам указую. Речи в присутствии произносить не по писаному, а токмо своими словами. Дабы дурь каждого всякому видна была. Так, кажется?

— Тоже нашел у кого спрашивать. Да и к чему это ты?

— Тут все приволокли целые простыни речей, обязательств. А Берзин спокойненько: «Ну зачём же столько? Мы послушали ваше выступление на прошлом совещании. А вы только добавьте новое». И тут же к секретарю: «Дайте стенографическую запись товарища». Тот, конечно, тыр-пыр, и бумаги в карман, да заикаться. Он, как было принято, не скупился на обещания, да и чего наговорил, давно уже позабыл. Вот так-то, брат Юрка. Всё коротко, толково, по-деловому. Учись…

Юра не стал больше ждать. Незаметно в зал, да тихо — в самый уголок. Успеть хоть вспомнить, что сам тогда намолол…

Выступал главный инженер управления Купер-Кони. Он говорил, как всегда, спокойно, с профессорской бесстрастностью. Только поблёскивали стёкла очков.

— …Строительство гидростанции на Котле становится бессмысленным. Разведанные запасы Среднеканского района не оправдывают капитальных затрат. И в этом году там нет перспектив на открытие даже одного прииска…

— Где же вы были раньше? Это ошибка или что? — спросили из зала. Юра повернул голову. Конечно, Расманов. Но какой тон. А вид! Шерлок Холмс, и всё.

Купер-Кони не ответил и только поправил очки.

— Электроэнергия ограничивает развитие рудных месторождений. Оловянную руду с «Кинжала» приходится возить машинами на «Утиный» для переработки мощностями ТЭЦ. Строительство линии передачи задерживает мачтовый лес для опор…

— Зачем на «Утиный». Вы самолетами, и на Урал, — с иронией бросил Олег.

Юра вспыхнул:

— Чего ты понимаешь, дубина! Молчал бы.

Расманов поднял на него холодные, насмешливые глаза. Сколько же было в Его взгляде наглости и чего-то Ещё.

Юра отвернулся и стал разглядывать зал.

Сцена украшена портретами Ленина и Сталина в полный рост. По сторонам в рамках выдержки из проекта новой Конституции,

Добрался он до Краснова только в конце совещания, рассказал Ему о дороге.

— Это правильно, давай. Завтра мы обойдёмся и без тебя.

— А что завтра?

— Слёт передовиков производства. Эдуард Петрович в своей кожаной папке привёз добрые подарки, улыбнулся Краснов

— Михаил Степанович, вы мне по секрету, тихонечко…

— Снижение наказания заключённым. Многим по «Пятилетке». Лёнчику сбросили половину срока. Он этого, конечно, не ждёт. Освободили Прохорова и Тыличенко. Пока молчи.

— Всё правильно.

Прибежала Татьяна и позвала к телефону Краснова. За ним в комнату администратора ушли Берзин и Дымнов. Скоро Маландина вышла и, проходя мимо, шепнула:

— Звонили из политотдела. Сейчас будет митинг, — вздохнула и убежала.

Митинг открыл Дымнов;

— Угроза войны нависла над Европой, над всем миром. Её чудовищный призрак сеет смерть и разрушение в Испании. Поджигатели войны готовят удар на запад и восток. В авангарде агрессоров выступают их агенты: Пятаков, Радек, Сокольников, Серебряков и остальные тринадцать, они делали ставку на форсирование войны фашистских государств против СССР…

Татьяна простонала.

— Да что же это такое? Что?

Дымнов продолжал:

— Они вели подрывную вредительскую работу внутри страны. Радек и Сокольников несли дипломатическую службу. Они торговали Родиной оптом и в розницу. Троцкизм представляется как международная агентура фашистских генеральных штабов…

Валерка натянул шапку.

— Ты куда? — спросила Татьяна.

— На рацию. Послушать, что там в эфире, — ответил он и начал осторожно проталкиваться к двери.

Гневный гул прокатился по залу. К трибуне рванулось сразу несколько человек…

Слёт передовиков производства лагеря/ продолжался два дня. Прибывших с приисков разместили даже в служебных помещениях.

В окнах бараков уже гасли огни, когда Алексеев прошёл в небольшую комнатку красного уголка, куда тоже были поставлены койки. Он сбросил с себя одежду и улёгся в чистую постель. Многие не спали. Настроение у всех было приподнятое: снижение сроков наказания приблизило освобождение и было о чём поразмыслить.

Общий свет был выключен, только маленькая лампочка у двери/ рассеивала над входом жёлтое пятно. Над койками плавало синее облако табачного дыма. Лёнчик курил одну папиросу за другой. Мысль о возможности освобождения тревожила. Но ему ли думать об этом? Разве оставят Его в покое воры? Тем более когда у них зародилось подозрение. Не так ли поступал он сам?

— Да тут и задумываться нечего. Попробуй, только! Приятели подстроят такой фортель, что потеряешь и то что имеешь…

Кто-то тихо стукнул в окно. Ясно, вызывают его. Лёнчик поднялся и, набросив на плечи шубу, вышел.

— Лёнчик? — донеслось из-за угла.

— Ага.

— В сапожной Сашка-бог ждёт. — По тропинке заскрипели обмёрзшие валенки.

Сашка сидел у верстака и шил из старой шубы носки.

— Ну что, браток, воля маячит. Небось в кусты и нос кверху? Ну, валяй, валяй. Только через порог не споткнись, — пробурчал он, не поднимая головы.

— Ты что-то имеешь ко мне? — спросил Лёнчик, отряхивая валенки.

— Дело Есть. Тебе поручить решили. Тут пропуск нужен и всё такое. Наклонись-ка, — и Сашка торопливо зашептал. А потом поднял, недоверчивые глаза. — А может хлюздишь, так сразу говори. Дело громкое, для мастера. Ну как?

Лёнчик побледнел и посмотрел на него зло.

— Глядеть надо, кто хлюздит? Хочешь, столкнёмся? — Он сбросил шубу — и к стенке.

— Ну, ша! Вот так-то лучше, по-нашему. Шуток не понимаешь? — оскалил зубы Сашка и встал. — Значит, всё — заметано?

— Спрашиваешь. Но машина не раньше одиннадцати, да и в ночную чтоб были свои. Это за тобой.

— Как в аптеке. Ну, масть и карту тбухгалебе. Будь здоров. — Сашка вышел.

Лёнчик почувствовал озноб. Это был не страх, а что-то совсем иное. Он вынул папироску и хотел закурить, но никак не мог вытащить из коробка спичку.

Отчего бы это? Неужели в Его душе затаилась мысль, что в жизни может наступить что-то новое? Всё это вздор. Ещё нет силы, которая могла бы сделать вора другим. Как бы он ни рвался.

У трассовской столовой в посёлке Спорный остановилась машина. Двое в тулупах спрыгнули из кузова на дорогу. Один из них открыл дверку кабины, вытащил мешок. Из кабины вылезли Ещё двое, и все вошли в столовую. В столовой было пусто. В раздаточном окне мелькали белые колпаки и куртки поваров, да Ещё один молодой парень в фартуке и халате/ старательно очищал замёрзшие стекла, отогревая их кипятком. А потом он принялся скоблить и мести пол.

Прибывшие сбросили тулупы, засунули мешок под стол и сели с четырёх сторон столика, загородив Его ногами. В столовой было прохладно, пар от котлов растекался по потолку, а в разбитое стекло ползла седоватая волна мороза.

— Так они, подлецы, что сделали, — рассказывал охранник, срывая с усов кусочки намёрзшего льда, — Ящик в машину, — и в кусты, ломиками разворотили. А в середине, кроме фактур, ничего. Они Его обратно в кузов, да и выкинули у домика уполномоченного.

— Ты всегда что-нибудь выдумаешь, — усмехнулся пожилой человек, просматривая меню.

— Истинная правда, Николай Филиппович, — наморщил в улыбке нос охранник, — Да ведь с вами или с вашими бухгалтерами как ни поедешь, так обязательно насидишься.

— Что делать, милый. То искра в баллон, то карбюратор попал в радиатор, я ведь не понимаю. Вот опять ремонтники в гараже задержали, — посмотрел на него бухгалтер и, отодвинув меню, спросил — Что будем заказывать? Есть гуляш, печёнка и борщ.

— Давайте всего по порции. У меня вот тут маленько осталось. — Третий мужчина с усталым лицом вытащил из внутреннего кармана бутылку и поставил на стол.

— Эй, милок! Дай-ка там по твоей ведомости всё подряд на четырёх, — крикнул бухгалтер повару, расставляя стаканы.

Повар, орудуя, черпаком, принялся, выставлять на прилавок тарелки. Занимавшийся уборкой парень перенёс всё им на стол и снова взялся за веник.

— Гражданин, подвиньте ноги. Видите— уборка, — оттолкнул плечом колено охранника парень, выметая мусор из-под стола.

— Нашёл тоже время. Не дадут спокойно поесть, — проворчал тот, отодвинувшись.

Парень не спеша подмёл пол, выбросил сор в тамбур и сел в угол.

Подошла другая машина. В столовую вбежали два румяных молодых водителя. Они сбросили обледеневшие шубы и сели за столик. Парень подал им обед и снова уселся в свой угол.

Почти тут же подошёл рейсовый автобус, и озябшие пассажиры, вздрагивая и хлопая рукавицами, с топотом ввалились в зал.

— Ну, пора. — Бухгалтер поднялся и стал надевать тулуп. Встали и остальные. Охранник оделся, наклонился за мешком, потом опустился на колени и сунулся под стол с головой.

— Мешок? Где мешок? — застонал он. — Украли! — Он бросился к двери и вытащил наган. — Граждане, оставаться на своих местах. Только что похищена принадлежавшая прииску «Утиный» / крупная сумма денег…

Через несколько минут прибыла оперативная группа, вызванная бухгалтером. Во всех направлениях трассы вышли машины. Но мешок с деньгами как испарился. Не было обнаружено никаких следов…

Часы на стене гулко пробили десять. Комсомольское собрание затягивалось. Татьяна поправила волосы и встала.

— Последнее — об отпусках. Как-то сложилось, что большинство отпусков приходится на начало промывочного сезона. Конечно, все соскучились по речке, теплу, да и устали. Но мы не должны забывать нашего комсомольского долга. — Она задумалась и посмотрела на ребят. — Я думаю, ни один из нас не оставит своих производственных участков в самое ответственное время работы. Я уже написала заявление, поеду осенью. Есть предложение обратиться ко всей молодёжи с призывом — отказаться от использования отпусков/ до конца промывочного сезона.

— Чего спрашивать — голосуй, и всё, — поддержал Юра. — А Если у кого возникнет необходимость, будем рассматривать персонально на комитете.

— Правильно! Давай дальше!

— Единогласно. Ещё одно предложение, — Татьяна бросила взгляд на Игорька.

Тот подтолкнул Колосова в бок и шепнул:

— Это следовало сделать значительно раньше. Мы обеспечили бы себе замену.

Татьяна продолжала:

— Предлагаю обратиться с открытым письмом/ к демобилизующимся красноармейцам-дальневосточникам и к молодёжи страны/ через газету «Комсомольская правда» и пригласить их к нам для освоения Крайнего Севера.

Предложение было принято. Татьяна закрыла собрание, И ребята тут же разошлись.

Морозная ночь пепельным туманом заволокла посёлок. Чувствовались признаки недалёкой весны. Небо было голубым и звездным. Красиво.

Ребята уже вернулись в общежитие, последний из них закрыл дверь на крючок. Стало тихо, только продолжали потрескивать в печи сырые дрова. Но Татьяне не спалось.

В окно тихо постучали. Татьяна вздрогнула, вскочила и прижалась к окну. Глаза Её встретились с расширенными зрачками Лёнчика. Он поднял руку, делая знаки и шевеля губами.

Что могло это значить? Лёнчик уже стоял в тамбуре, переступая с ноги на ногу. Было слышно, как он тяжело дышит.

Открыть? А что Если?.. Нет-нет, этого не может быть. Он не позволит. Она набросила на себя шубу. Прислушалась.

— Таня, не бойся, отопри. Только тихо. Мне надо срочно тебе кое-что передать, — услышала она срывающийся шёпот и, уже не задумываясь, открыла дверь.

Лёнчик неслышно вошёл.

— Что случилось, Лёнчик?

Он стоял бледный и смотрел на носки заснеженных валенок. Наконец поднял глаза, в них стояли слёзы.

— Я только что взял большой куш. Целый мешок денег, и пришёл тебе сказать… — проговорил он, заикаясь.

— Деньги? Мешок? Где? Когда? Да ты что, Лёнчик. Неужели ты мог? — Татьяна волновалась. Она схватила его за плечи и заглянула в глаза. — Нет, нет, Ленчик. Ты не мог этого сделать, не мог?! Это после того как тебя почти освободили? Нет-нет, не могу поверить…

— Вот потому-то я и пришёл. И сказать тебе по правде, не сразу… — Лёнчик расстегнул шубу. На нём Ещё был белый халат и скрученный через ремень фартук.

— Сработано чисто, как в цирке. Следов нема, можно гужеваться, но не хочу. Всё думал, пойти или нет? Потом решил. Но куда? К уполномоченному нельзя: это чалка. Значит, только к тебе. Свою работу я сделал, не придерёшься. А ты теперь возьми и сделай за них. Звонить нельзя: допрут. Надо послать кого-нибудь на Спорный. В тамбуре столовой стоит большой пищевой котёл. Пусть разобьют сверху лёд. Но так, чтобы случайно. Деньги гам. Ты меня понимаешь? Днём их увезут, следует торопиться и не вызвать шухера. Я верю тебе. Больше чем верю, — добавил он и, повернувшись, быстро вышел.

Татьяна обрадовалась до слёз. Прожжённый вор совершил невероятное. Он сам отдавал, что дерзко и удачно украл и чем мог безнаказанно пользоваться. Она хотела сказать Ему что-то, сердечное и выскочила за дверь, но Его уже не было.

— А ведь наш, наш Лёнчик! Отвоевали, кажется, и навсегда… — Татьяна вытерла навернувшиеся слёзы, засмеялась счастливо.

На следующее утро проснулась Маландина с каким-то светлым чувством и сразу вспомнила вчерашний день. Всё получилось хорошо. Она позвонила Игорю и рассказала о Лёнчике! Игорёк поехал на Спорный просить для Прииска неиспользуемый котёл и забрал Его вместе с мешком. Вечером встретился Лёнчик. Они заговорщицки переглянулись и расхохотались.

Таня улыбнулась и открыла глаза. В комнате было светло. В Окно заглянул первый луч солнца. Серебристый налёт на стенке потускнел и стал мокрым серым пятном. Значит, тепло. Она сладко потянулась и встала. Мимо окон проскрипели санки. За стенкой на кухне разговаривали ребята и громко смеялись. Кто-то, умываясь, громко колотил по умывальнику.

День начинался удивительно хорошо. Татьяна чувствовала, что, у неё как бы выросли крылья. Она посмотрела на календарь и тут только вспомнила, что первого марта должна быть на Оротукане. Стала собираться. Потом схватилась за телефон И позвонила Игорьку.

— Уезжаю. Да-да, совсем было забыла. Я же ответственная за проведение женского дня, Заодно решу наши приисковые дела. Помню, помню: железо листовое, доски, лес, передвижную библиотеку и подарки для девушек… Машину? Ну зачем же? Выйду на трассу, подниму руку — и с первой попавшей. Да что, в первый раз, что ли? — Она зарделась и, понизив голос, наклонилась к самой трубке. — Не беспокойся, родной мой. Вот такая уж Есть. Ну хорошо, зайди на минутку, жду. — Она повесила трубку и села на стул…

Как ни спешила Татьяна, а пришлось ожидать Женю. Она тоже собиралась на Оротукан. Девушки попали в управление только вечером.

Следующий день промелькнул в хлопотах. Полдня провертелась в снабжении, потом зашла в клуб. Вернулась Татьяна домой поздно. Дверь открыл новый дневальный. Она Его видела впервые. Геологи в других комнатах, видно, спали. В квартире было тихо, и горела маленькая лампочка только на кухне. Татьяна сразу прошла к себе, разделась и легла.

Разбудил Её телефонный звонок. Она вскочила и вышла. Дневального не было. За дверью стучали топоры. Звонила Нина и спрашивала, сколько времени она намерена задержаться в посёлке.

— Завтра закончу подбор книг, осталась Ещё кое-какая мелочь у снабженцев — и сразу на «Пятилетку». А как Иванов, выписался? — вспомнила она.

— Да. Пару месяцев лёгкой работы, и можешь забирать на прииск. Значит, на празднике встретимся? — кричала Матвеева в трубку. Кто-то прервал разговор.

Татьяна наскоро оделась и побежала в столовую. Было уже около девяти. К управлению шли служащие. У двери в столовую толпились ребята и что-то обсуждали.

— Что собрались? — поинтересовалась она.

— Договариваемся, как послушать доклад товарища Сталина на Пленуме ЦК. По местному времени это будет поздно, а доклад важный. О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников.

Послушать бы тоже, подумала Татьяна, А когда? И действительно, она не заметила, как пролетел день. Вечером Её по телефону разыскал Колосов.

— Тебе что, на завтра машина не нужна? Ты чего не звонишь?

— Ну как же, как же, — спохватилась она. — Спасибо, Юра, что напомнил. Если можешь, прямо с утра. Сегодня во что бы то ни стало подготовлю всё.

— Спасибо-то не за что, — засмеялся он весело. — Не думай, что я такой уж заботливый. Мне нужен шестой том Ленина.

— Ты сможешь зайти ко мне домой ровно в восемь или лучше встретимся у клуба.

— Договорились.

Юра положил трубку, Татьяна сразу пошла в столовую. Ровно в восемь они встретились у клуба и пошли к ней. Дверь открыл высокий, худой человек, со странно выпученными главами. Он как будто что-то проглотил и теперь, улыбаясь, вытягивал шею:

— Вот и хозяюшка. Мы так и не познакомились. Величают меня Казимир Павлович Грибовский. Может быть чайку или сбегать в буфет? — захлопотал он.

— Спасибо, не беспокойтесь. Я привыкла все делать сама.

— А ваш кавалер, может, чего прикажет?

— Прекрати рассыпаться. Сказали нет — и всё, — резко оборвал Его Юра.

— Мне уйти? — донеслось Ему вслед многозначительно.

— Дурак, — вспыхнул парень и закрыл дверь. — Вот же сволота. Ты не находишь?

Татьяна придвинула стол к полке и принялась перебирать книги.

— Раз прислали, значит, человек надёжный. Да мне-то, собственно, что, приехала, переночевала — и снова на прииск.

— Дай вам бог любовь да радость. Ключики-то на столе будут, а спрятать куда, вы уже знаете, — снова прозвучало из кухни, и тут же хлопнула дверь.

— Это, Таня, тип. Ты скажи, пусть заменят.

Она не ответила. Когда они уже выходили, зазвонил телефон. Татьяна подняла трубку. Лицо Её разрумянилось, вся она светилась.

— Таня, ты сегодня такая счастливая. Уж не влюбилась ли? — пошутил Юра.

— А почему бы и нет? А хорошо, Юра, вот так работать, любить, радоваться. — Немножечко сомневаться и даже вздыхать, но в душе верить, — Она закрыла дверь и уже на улице спросила — Ты куда?

— Женю давно не видел, да заодно, может, удастся послушать Москву. Я отдал ей Колькин приёмник. А ты?

— В библиотеку. Осталось последнее — закончить с книгами, — Она отошла на несколько шагов и, оглянувшись, крикнула — Утром обязательно позвоню.

— Ну давай!

Уже смеркалось. В воздухе плавали первые пушинки. Домики, посёлка совсем прижались к сугробам, уныло выглядывая из-под нахлобученных белых шапок/ жёлтыми пятнами окон.

В обед к мастерским подкатила лошадь, запряжённая в санки. Культяпый набросил петлю вожжей на конец оглобли и забежал в кладовую. Теперь он обслуживал уголовный розыск и постоянно находился в здании райотдела.

Колюха обтёсывал ручку для метлы. Увидев Культяпого, он нахмурился.

— Ты что, в кусты?

— Дурак… — усмехнулся Культяпый. — На прииск «Разведчик» за уполномоченным. Иди, подколоти что-нибудь для понта, потолкуем.

— А-аа… — промычал Колюха. Не глядя, взял Ящик с гвоздями и вслед за Культяпым вышел к подводе. — Местечко у тебя тёплое, всё может случиться…

— Кретин. Всё идёт лучше не надо. У меня не меньше причин, — Культяпый не договорил и беззвучно усмехнулся — Барахло на «ПЯтилетку» так, чтобы след туда, — к Лёнчику, Золотой знает, будет ждать у насосной. Пропуск получил?

На лице Колюхи мелькнула улыбка.

— Готово. Повезу на базу заправлять инструмент. Ты что, не учить ли меня собрался? Да ладно, теперь не до счетов. На Золотого можно положиться? Не завалит? Смотри…

Культяпый сплюнул на снег.

— Куда денется? Теперь всё сделает, как скажем, и не пикнет.

— Это дело, — одобрительно бросил Колюха. Ещё раз осмотрел санки и, собрав инструмент, ушёл в помещение. Культяпый тут же уехал.

Скоро поЯвился дневальный Грибовский. Он привёз на санках тумбочку для ремонта. А в кладовой вытащил из неё мужской костюм, рубашки и другие вещи. Колюха свЯзал вещи в узел и отдал дневальному.

— Это всё? А как под расчёт? — Грибовский был недоволен.

— Ну ладно, ладно. Хотя небольшая заслуга открыть дверь и уйти до утра. Да ещё на чужой сармак короля за бороду тянуть. Возьми. — Колюха вынул из кармана пачку трёшек и бросил на верстак. Твоё дело с краю, ничего не знаю, и всё. Только так, чтобы не спугнуть. Придумаешь что-нибудь. Геологи не скоро вернуться. Если чего не успеем, подчистим после. Ты всё понял?

Грибовский заморгал глазами, и его большой кадык задвигался, как челнок. Он, видимо, силился что-то сказать. Но Колюха притЯнул Его за рукав.

— Смотри, паскуда, Если чего… — Он не закончил и оттолкнул Грибовского. Дневальный подхватил санки да скорей в проходную.

У водонасосной Колюху ожидал Золотой. Он для видимости очищал снег. Колюха вошёл в будку насосной. За ним проскользнул и Золотой.

— Ты уразумел всё? — спросил его Колюха и тут же передал узелок, пакет и, сбросив шубу, снял с себя синий бостоновый пиджак.

— Узел на «Пятилетку» парням. Остальное тебе.

Золотой напялил пиджак и рассовал все свёртки по карманам.

— Игра большая, тут всё надо по нотам. Важно, чтобы тебя взяли сегодня и не позднее. одиннадцати вечера. Не сумеешь, напутаешь, учти, голова одна. О деле заявишь, когда тебе стукнем. Тверди одно: цель — ограбление. Причины — проигрыш. Показания давай, документы не подписывай, понял? Остальное узнаешь в камере.

Золотой вытащил бутылку и, потянулся к горлышку. Колюха ударил его в грудь и вывернул руку.

— Не дури. Завалишь дело, пожалеешь. Тебе это хозяйство потребуется, будет больше веры, — показал он на бутылку.

Золотой выругался и спрятал её за пазуху.

— Втравил ты меня, Жаба, в грязное дело…

— Захлопнись, гад, — перебил его, Колюха и спокойно пояснил — Не хлюзди, тут немного красивой игры. Ну, осудят, а ты обжалуешь. Вынудили на показания и всё такое, и раскроешь карты… Тут верное дело — взяли на день раньше. А мы тем временем все кончики в воду— и разлюли-малина. Но Если что — расчёт будет страшный.

Золотой поёжился. В глазах Его мелькнул страх. Он опустил голову и взялся за ручку двери.

— Иду. Но погоришь, жаба, не приду и плюнуть на твой гроб, — проговорил он скороговоркой и, шарахнувшись, вышел…

Заведующая библиотекой Нина Андреевна принесла большую стопу книг и положила на стол.

— Ну, Танюша, кажется, всё. Теперь упакуем, да и пора по домам; скоро час. — Она стала увязывать книги.

Татьяна сделала в каталоге последние записи и принялась складывать упакованные книги в уголок.

— Нина Андреевна, пусть полежат до завтра. Если не зайду с утра сама, выдадите водителю. — Таня забросила руки за голову, закрыла глаза. — Что-то устала.

Действительно, лицо Её побледнело, стало печальным.

— Не заболела ли ты, милая. Давно пора в отпуск. Ну поехала бы, отдохнула.

Татьяна сняла с вешалки шубку и подошла к окну. Уличные фонари потухли и сгустившаяся темнота окутала посёлок. Только кое-где Ещё светились одинокие окна да над зоной лагеря висел жёлтый круг света. Шёл снег.

Нина Андреевна открыла дверь, и они вышли.

На улице было тихо, даже снег не хрустел под ногами. Из-за клуба появились двое и, пройдя вплотную, свернули за домик. Где-то сразу залилась лаем собака и так же неожиданно стихла.

Свет в квартире Маландиной не горел, но железная труба печки весело помахивала рыжим хвостом дыма.

Женщины расстались. Только Татьяна собралась постучать в дверь, как та, к Её удивлению, неожиданно распахнулась, и перед ней с поленом в руках появился дневальный.

— Вот и вы, милая хозяюшка. Идите отдыхайте, дома тепло, а я ещё повожусь с дровишками. Трудно стало нынче, всё тайком да вечерком. Так что вы наружную дверь не закрывайте. А уж если я скрипну или стукну, прошу извинить. Тут ничего не поделаешь.

В комнате действительно было тепло. Соседи, как видно, спали, она так и не видела геологов ни разу. А может быть, они в командировках. Немного страшновато в пустой квартире, да Ещё со слащавым дневальным. Но ничего, щеколда хорошая, а в случае чего, можно постучать другим соседям через стенку, услышат. Она разделась, легла.

Скоро снова весна, промывка, а там отпуск на материк вместе с Игорьком.

Разбудил Её тихий разговор на кухне. Голос знакомый, певучий. Да это же дневальный из дома дирекции. Такой безобидный славный старичок. Она сразу успокоилась.

— А что Если разбужу? Может, что срочное? — снова тот же голос. На кухне тихо скрипнули половицы, осторожный шорох, и снова старичок — Просили срочно передать и лично в руки. Как же быть-то?

Наверное, Игорёк? Татьяна отбросила одеяло и быстро к двери. Щеколда легко скользнула по скобам. Она приоткрыла дверь и выставила руку.

— Что у вас там?

Но вместо ответа/ холодная рука быстро сжала запястье, и сильный рывок выбросил Её в коридорчик между кухней и комнатами геологов.

— Вы что? Как смеете? — хотела крикнуть она, но из горла только вырвался тихий шёпот.

Вместо тщедушного старичка она увидела высокую, плечистую фигуру. Она хотела броситься к телефону, но сильные пальцы так сжали руку, выворачивая запястье, что она закусила губу и прислонилась к стенке. Она поняла всё…

— Юрий Евгеньевич, вы сегодня такой важный, такой внушительный, как будто лет на пять сразу сделались старше, — заметила секретарь конторы механической базы Зина. Она принесла Колосову почту. Продолжая поглядывать на него с улыбкой, она добавила в чернильницу чернила, сменила перо и снова спросила — Нет, серьёзно, что с вами?

— Ну вот Ещё. Да откуда вы взяли? — пробурчал он, вспыхнув.

— Это заметила не только я, но и Расманов. Он утром меня спрашивал: что, мол, с вашим начальником? Встретился в посёлке, прошёл мимо и даже не поднял головы.

— Вы, Зина, поменьше слушайте всякий вздор. Позвоните лучше в библиотеку да узнайте, отправлены ли на «Пятилетку» книги. Татьяна обещала позвонить утром, а чего-то молчит.

Зина вышла и тут же вернулась.

— Нет Ещё. Книги в библиотеке.

— Ну хорошо. — Юра сложил папку и пошёл в литейную.

С отливками, дело не клеилось. Ремонты требовали сложных деталей, и шёл большой брак. Не управлялись и с сушкой, не удавалось подобрать нужные формовочные составы.

В окнах литейной просвечивал подозрительный малиновый свет. В открытую дверь вползла чёрная волна дыма.

Горит? — мелькнула догадка, и Юра влетел в помещение.

Зарево краевого света било из свода в закопчённые деревянные перекрытия. Там уже трещало, щёлкало, гудело. Казалось, потолок вот-вот займётся огнём. Шайхула, забравшись на балки, морща от жары лицо, поправлял ногами железные листы, забрасываемые с желоба мастером Гориным. У печи с лопатами в руках стояли формовщики и ждали команду забрасывать наверх формовочную землю. Всё делалось молча и быстро.

Мастер забросил Ещё один лист и махнул рукой. Со всех сторон полетела на свод земля, свет начал меркнуть и скоро совсем потемнел.

Шайхула вытирал обожжённое лицо.

— Что произошло? — подошёл к нему Колосов.

— Порядочек, начальник. Опять завалился свод. Будьте спокойны, мы тут здорово наловчились.

Тяжело отдуваясь, вышел из-за печи Горин. Формовщики как ни в чем не бывало разошлись по своим местам.

— Как же так? — обратился к нему Колосов. — Оказывается, это не в первый раз. Надо вызывать пожарников, да и меня ставить в известность. Так можно и без литейной остаться.

Горин, разгладил припалённые усы и лукаво сощурил глаза.

— Пожарников-то вызвать не трудно. Этим антихристам только позвони, так они всё по брёвнышку раскатают. А потом?

— А Если сгорит?

— Да тут и гореть-то нечему. Ну, Если не дай бог уж что-нибудь случится, так мы сами всё заново сколотим.

— За пожар и спросить могут.

— Вот потому ты, Юрий Евгеньевич, ко мне и не лезь. Спросят — отвечу. Умный поймёт, а дурака и звать нечего. До весны бы как-нибудь протЯнуть, а там надо думать как следует…

Старик покашлял, пошевелил усами и посмотрел на Шайхулу.

— Ты мне, разбойник, давай стержни для направляющих роликов. Нечего тут на старших глаза пялить.

— Дядя Коля, да ролики Ещё вчера отлиты. А ты всё на меня туда-сюда… Воруешь — нехорошо, работаешь — тоже вроде бы недоволен, — наморщился дурачливо Шайхула. — Вот осерчаю и уйду.

— Ой ли? Так и ушёл. Да куда ты, сукин сын, денешься!

Эге-е, да тут не разлить водой, подумал Юра.

Прибежала Зина и позвала Колосова к телефону. Вызывал с Левого Берега Валерка. Он всё Ещё был на лесозаготовках и приехал за продуктами.

— Ты слушал доклад? — орал он в трубку так, что трещало в ушах.

— Не весь, а что там? Говори, я слушаю.

— Дела у нас идут отлично. Не хватает только одного — готовности ликвидировать свою собственную беспечность, своё собственное благодушие, свою собственную политическую близорукость…

— Чего? Чего ты говоришь?

— Я передаю тебе заключительную часть доклада. Встретимся, тогда расскажу, что уловил. Главное — бдительность и непримиримость…

Тут «по срочному» разъединила «Пятилетка». Девушки разыскивали Татьяну, и в трубку одновременно кричало несколько голосов.

— Нигде нет! Из квартиры ответили: как вчера ушла, так больше и не приходила. В управлении сегодня тоже не была! На прииске нет. В чём дело?

Юра вызвал библиотеку. Нина Андреевна сообщила, что расстались они с Татьяной в час ночи и Маландина пошла к себе. За книгами обещала заехать, а в крайнем случае прислать водителя, но не было никого.

Тогда Юра позвонил на квартиру. Трубку поднял дневальный, Юра узнал Его по голосу. Грибовский откашлялся, чего-то помямлил и только после ответил:

— Хозяюшку спрашиваете? Да нет Её, мил человек. Вчера ушла с каким-то черноволосым молодцом, так больше и не приходила. На прииск, наверное, уехала, сердешная. Так что позвоните туда.

Черноволосый — это, наверное, он, Юрка. Что бы могло всё это значить? Неожиданно уехать она не могла. Не закончить дело, бросить книги? Нет-нет, на неё это совсем не похоже. Ведь даже не попросила отправить. Нет, тут что-то не то…

И Колосов поднял тревогу…

— По-бе-ре-гись! — кричал Краевский.

Валерка упёрся плечом в дерево. Лиственница, тряхнув вершиной, стала клониться, сбивая с соседних деревьев хлопья снега. Наконец надрез жалобно треснул, и дерево, ахнув, зарылось в сугроб снега. Белая пыль взметнулась и поплыла над лесом, радужно искрясь в вечерних лучах солнца. И Ещё долго тихий шорох сухого дождя/ рассыпался по затвердевшему насту. Парни стояли белые, как бы обсыпанные мукой.

— Вот так у нас, брат Игорёк. А ну, давай теперь вот эту. Как раз на один захват трактора, — показал на дерево Самсонов и снова взялся за пилу.

— Игорёк! А не пора ли? — кричали из леса парни. —

— Еще По десять, и всё!

— Это который же раз по десять? Опять обманешь?

— Нет, всё. Честное комсомольское, — ответил Краевский.

— А ну поехали. Кто последний, тот варит ужин…

— Пошла!

И снова перекликаются пилы. Ребята бы Ещё, наверное, долго валили деревья, да приехал Колосов и вызвал Игоря.

Краевский нашёл Юрия у печки.

— Ты что прикатил? — спросил он, пролезая под полог.

Колосов рассказал. Игорь побледнел.

— Хорошо искали?

— Ну, Ещё бы. Прошли на лыжах от Стрелки до Спорного. Проверили на всех приисках, были несколько раз в Её комнате. В общем, везде, где только можно, — и никаких следов. Соседей нет, оба геолога в командировке. Я заподозрил дневального и устроил в райотделе шум. Ну, взяли Грибовского, а он свидетелями доказал, что всю ту ночь играл в очко в пересыльной палатке. Последняя надежда: думал, возможно, здесь. Вот так-то, Игорёк. Татьяны нет…

Игорь сжал виски.

— Едем, — проговорил он, не попадая в рукава своей шубы…

— Как гражданин, как кандидат в члены великой партии Ленина — Сталина, я посчитал долгом о своих подозрениях доложить вам лично.

Расманов снова заглянул в записную книжку и поднял глаза на Зорина.

— Ещё один небезынтересный момент. Пятого марта Колосов поехал на лесоучасток «Пятилетки». Искать там Маландину — глупость. Нужно было Ему повидаться со старыми друзьями. Самсонов и Краевский как раз были там. Не кажется вам, что вся эта видимость беспокойства о судьбе Татьяны только ширма, чтобы отвлечь внимание?

Расманов почтительно наклонил голову.

Вы не подумайте, что это я всё говорю из чувства какой-то обиды. Хотя, откровенно сказать, я часто задумывался, какая причина вынудила Его так решительно добиваться отвода моей кандидатуры/ от выдвижения на работу в органы НКВД. А ведь кто-кто, но он знает о моей принципиальности. Может быть, он боялся. Может, это тот самый кончик, за который потянуть — И вскроется непростое уголовное преступление. Теперь этому удивляться не приходится.

— Да, да. Вы сообщаете любопытные наблюдения. — Зорин одобряюще улыбнулся. — Постарайтесь припомнить и другие наводящие на подозрения случаи. Это важно для раскрытия преступления и понимания психологии подследственного.

Расманов снова заглянул в книжечку.

— Мне кажется, следует обратить внимание на следующее. Колосов с первого дня покровительствовал дочери вредителя. Вы понимаете, о ком идёт речь. Он дал Ей рекомендацию в комсомол и больше всех ратовал за Её приём. И в их доме был дорогим гостем…

— Так-так, — нетерпеливо потирал руки Зорин.

— Несколько странно и отношение к нему Краснова. Познакомились они во Владивостоке. И почему-то Колосов сразу же получил назначение на ответственную работу на Среднекане, хотя было сколько угодно и более квалифицированных специалистов.

Зорин поднялся. Расманов положил книжечку во внутренний карман и протянул руку.

— Товарищ капитан, Если снова возникнет нужда в надёжных работниках, учтите моё самое искреннее желание служить родине. Будьте спокойны, раскаиваться не придётся…

У выхода из райотдела Расманов столкнулся с Красновым. Тот стоял и смотрел на сруб первого двухэтажного дома, возводимого в посёлке.

Расманов радостно осклабился.

— Здравствуйте, Михаил Степанович. Любуетесь на творение рук своих? Хороший получается посёлок. Ещё несколько лет — и, смотришь, будет город Красновск. — Он сладко улыбнулся. — Это искренне, вы этого заслужили…

Краснов смотрел на него насмешливо.

— Может быть, ты уже планируешь и мавзолей? Чего это меня хоронить-то собрался?

— Зачем хоронить? — Вы столько сделали для Колымы и сделаете Ещё больше. Вас так уважают. Вот увидите, это предложение поддержат.

— Чего-то не туда гнёшь, парень, — оборвал Краснов недовольно. — Ты бы как строитель подумал, каким образом развернуться да сдать дом к Первому мая.

— Я-то бы рад всей душой и мог бы, — сощурился Расманов, — да начальник, у нас неразворотливый. Всё больше в кабинете, по-стариковски. Тут нужна молодость, энергия, решительность. У вас строители и то поговаривают…

— Устарел, мол, менять надо на другого. Так, что ли? — обрезал Его Краснов и недовольно наморщился. — Отличный у вас начальник, опытный и работает с душой. А вот помогать Ему надо. Может быть, и покритиковать, но не за спиной, а на собрании в глаза. Понял?

Он отвернулся и пошёл к столовой…

Зорин явился к Краснову, не скрывая злорадства. Он развязно плюхнулся в кресло, вынул платок и, хлопнув себя по коленке, значительно протянул:

— Вот так-с…

По Его необычному виду Краснов понял, что следствие по исчезновению Маландиной проясняется.

— Нащупали следы?

— Никогда не подумаете. — Разрешите поздравить вас.

— Меня? Это почему же?

Зорин усмехнулся, зажёг папиросу.

— Да-да. Так сказать, с вашими многообещающими кадрами. Неопровержимые улики привели к Колосову, — проговорил он радостно, наслаждаясь произведённым эффектом. — Ваш питомец. Удивлены?

— Колосов? — повторил Краснов и, схватившись за край стола, поднялся. — Глупости! Или вы шутите?

— Как ни прискорбно, но почти факт. Преступник, как и следовало ожидать, запирается. Но уже всё ясно, заставим — и скажет: куда денется? Остаётся, собственно, простая формальность, и начнётся следствие.

Краснов обессиленно опустился на стул. Всё что угодно, но это казалось невероятным. Уверенность Зорина потрясла.

— Если вы утверждаете, что всё это так, то что остаётся мне? Только удивиться непостижимости человеческой натуры. Он что, арестован? Рассказывайте.

Формально Ещё нет, просто задержан. Ждём санкции прокурора. Следствие требует изоляции обвиняемого, ну и всё остальное. Я пришёл предупредить вас. Надо принять меры по хозяйству базы.

— Вы ознакомите меня с мотивами подозрений?

Зорин смял окурок о пепельницу и вытер платком руки.

— Ну что же, пожалуйста. Молодой решительный парень безуспешно добивается взаимности у девушки. Может быть, любит, ревнует и прочее. Наконец Ему удаётся остаться с ней один на один вдали от людей. Ну, скажем, на трассе, в кабине машины. Девушка не уступает. Применяется физическая сила. Тут может быть несколько вариантов, да это пока несущественно. Кончается дело угрозой скандала, возможно, суда. Надо думать о своём благополучии, и девушка исчезает…

— Что-то слишком примитивно. Какие же для таких выводов основания?

Зорин усмехнулся:

— Сколько угодно. Характер девушки многим известен. А Колосов преследовал не только Маландину, но и Её поклонников, не останавливаясь перед физическим воздействием. Он набросился на Расманова и выбросил Его из комнаты, когда тот сидел в ожидании Её прихода. Он объявил Маландину своей невестой, что проверкой не подтвердилось. В день преступления Колосов был у неё на квартире, ушёл вместе с ней. После чего она домой уже не возвратилась. Позднее она отбирала книги в библиотеке и рассталась с Ниной Андреевной на дороге, где теряются Её следы. Когда они выходили, какой-то человек ждал Её за углом клуба, но, заметив, что она не одна, прошёл вперёд. Эту ночь Колосов дома не ночевал, вернулся уже на рассвете. Утром был задумчивым и угнетённым, каким Его никогда не видали. Но самая важная улика, дающая право так предполагать, — то, что он категорически отказался ответить, где провёл эту ночь.

Краснов пожал плечами.

— А почему вы не хотите предположить другую причину. Парень порядочный. Возможно, он щадит имя какой-нибудь женщины?

— Следствие сохраняет тайну, и это исключено. Да к тому же, уж Если человеку предъявляется такое обвинение, кто будет думать о таком пустяке, как честь женщины.

— Меня вы не убедили. До окончания следствия обязанности с Колосова снимать не буду, и я глубоко уверен, что ваши подозрения не подтвердятся.

— Это ваше частное мнение. Следствию видней. Кроме фактов, Есть Ещё и наш первый помощник — чутьё— самоуверенно бросил Зорин.

— Пока ничего нового, Эдуард Петрович, — сообщал Краснов по телефону. — Не только управление, а все комсомольские организации Колымы занимаются поисками. ГОлова кругом от телефонных звонков, Включились даже заключённые. Сегодня они притащили в управление какого-то человека, весь в синЯках. Нашли у него женские перчатки. А только что заезжал водитель, с найденным на трассе женским платком, не Маландиной ли?

Звякнул второй телефон. Краснов сказал в трубку: «Позже», — и продолжал:

— На «Пятилетке» заключённый Алексеев с бригадой нашёл мужские брюки и ботинки, сообщив, что поступили они с лесозавода. Как видите… Ну, а в работе управления тревожно с линией передачи. Теперь всё будет решать лес, а на Бохапче наледи. Да вы не беспокойтесь, справимся, — Он закончил разговор и посмотрел на дверь. В кабинет вошёл Дымнов. Он прибыл с приисков.

— Как с Колосовым? — сразу же спросил он.

— Назвал Зорина болваном и заявил, что такому идиоту не ответит ни на один, вопрос, и больше от него не добились ни одного слова. Они, конечно, продолжают его держать. Боюсь, сорвётся парень и наделает шума.

За окном прогудел грузовик и остановился. В кабинет ввалилась целая делегация комсомольцев, прибывших с «Пятилетки».

Женя сразу же бросилась к Краснову.

— Михаил Степанович, да как они могли подумать на Юру. Что они, с ума посходили?

Краснов рассказал, в чём дело. Женя всплеснула руками.

— Ну какой-же дурень! Какой дурень! Да ведь всю ту ночь он был у меня, и мы до утра слушали радио. А Если бы что-нибудь и большее, я всё равно не стыжусь и кому угодно скажу об этом. Пусть думают что хотят…

Ночью снова ударил мороз, да Ещё какой! Даже шляпки гвоздей на половицах надели белые шапочки, а в углах засверкали серебристые пушинки. Краснов посмотрел на часы. Было семь утра, а в окнах только начинало сереть.

Ну и туман. Завалим строительство линии передачи, хлынет наледь по Бохапче такая, что не пролезешь и тракторами, забеспокоился он. По дороге проскрипела подвода. Придётся Юре Ехать самому, а то затянем, и пропало дело, решил Краснов и тут же пошёл в управление. Дремавший дежурный, увидев Краснова, вскочил и начал докладывать о ночных происшествиях и обстановке на приисках:

— На «Нечаянном» горючего для станции на два дня. На «Джурбе» у Дзасохова утопили трактор в наледи и просят срочно направить на помощь второй, пока первый полностью не залило. «Утиный» утром готовится произвести массовый взрыв. С дровами благополучно.

— Всё записано в книгу рапортов?

— Не занесены, так сказать, неслужебные происшествия.

— Что?

— Ночью при обыске кладовых обнаружены тайники с крадеными вещами геологов Соловейчика и Фейгина. Взятый оперативниками заключённый Гайдукевич был ночью выпущен дневальным райотдела Соколом-Крамелюком по кличке Культяпый.

— Знаю. Звонили ночью.

— В квартире Маландиной в печи обнаружены медные пуговицы и топор. В соседней комнате геологов подозрительные следы на стене и замытые на полу засечки топора.

— Когда?

— Только-только. Заходил комендант и рассказал.

— Дальше?

— Звонил секретарь парткома и просил сообщить, когда вы появитесь в кабинете.

— Это все?

— Да.

— Звони. Это же он тебя просил. — Краснов прошёл в кабинет и задумался.

Значит, всё, Татьяны нет. А почему-то казалось, что вдруг раздастся звонок и: он услышит Ее весёлый голос. Нет, тут, пожалуй, не уголовное преступление. Ищут Её сами заключённые. Вещи, выкраденные у геологов, привели в кладовую. А там найдутся и следы преступников. Дело, конечно, куда глубже. Он попросил дежурного вызвать Колосова и просмотрел ночные телефонограммы:

Под окнами проскрипели шаги. Затем послышались мягкие удары валенок о ступеньки лестницы. Это Дымнов. Его привычка отряхивать снег. В дверь показалось бледное лицо секретаря парткома.

— Кажется, узелок распутывается. На Мяките в ту ночь оперпостом был случайно задержан беглец Турбасов, по кличке Золотой. Сегодня утром в следственной камере несколько человек оказались пьяными и подняли дебош, в том числе и Золотой. При следовании в изолятор Турбасов пытался незаметно выбросить бумажник. В нём оказались маленькие ручные часы Татьяны, завёрнутые в заявление, адресованное на имя Маландиной. Как видимо, листок лежал на столе и первым попался под руку. Преступник признался.

— Тебе известно о ночном происшествии в райотделе? — спросил Краснов.

— Гайдукевич задержан. Их вместе с Золотым скоро доставят сюда. Теперь разберутся. Важно было нащупать ниточку.

Явился Колосов. Знакомство со следователем, казалось, пошло Ему на пользу. Он был подтянут, но чувствовалось, что буря в Его душе Ещё не улеглась.

— Ты всё Ещё не успокоился? — улыбнулся Краснов.

Юра сел, посмотрел на свои сильные руки со следами автола.

— Не будем об этом, хватит, — сказал он и поднял глаза. — Я слушаю вас.

Вот так правильно, по-мужски. Когда бьют, человек становится крепче и учится давать сдачи. — Он снова мягко улыбнулся и встал, — Так что же мы с тобой, Юра, будем делать с лесом для опор?..

Они проговорили о делах добрых пару часов.

К конторе за Колосовым подъехал грузовик. Мороз каменил резину, и водитель то и дело напоминал о себе/ хриплыми сигналами гудка. Краснов пОсмотрел в окно и опустил руки на стол.

— Ну, как будто предусмотрели всё. Теперь действуй.

Юра поднялся.

— Я готов. Как бы там ни сложилось трудно с наледями, а лес будет… — И он вышел.

В кабине пахло угаром. Водитель поскоблил стекло и, включив передачу, открыл дверку. Постукивая остекленевшей резиной, машина, как телега, неровно запрыгала по дороге. Возле дома, где жила Маландина, собралась большая толпа. Водитель притормозил, и Юра открыл дверцу.

Тётка Маланья, соседка по их прежней квартире, причитала:

— А она-то, голубушка, видно, боролась! Губу-то насквозь прокусила! Ох они, ироды окаянные…

Юра увидел Матвееву. Обхватив угол тамбура и уткнувшись в него головой, она плакала. Рядом на снегу чернел разостланный брезент и на нём что-то лежало, закрытое простынёй.

Из дверей тамбура в руки уполномоченного/ передали что-то небольшое, белое, как мрамор. Юра не сразу разглядел, что там, и встал на подножку. Первое, что бросилось в глаза, был вскрытый пол в тамбуре и среди балок человек. Потом он рассмотрел и предмет. Это была рука со сжатым маленьким кулачком…

— Чего встал? — заорал он на водителя и захлопнул дверку. Но тот уже сам, кусая губы, смотрел под ноги и скрежетал рычагом переключения, зачем-то дёргая Его взад и вперёд.

Печь раскалилась так, что светилась. Колосов отодвинул чернильницу, встал и раскрыл дверь. Приятная свежесть пахнула в лицо, по полу кабинета потянуло холодом. За посёлком над сопками вставал голубой рассвет. Труба котельной за клубом/ чёрным столбом уходила

вверх, рассыпая звездочки золотых искр. Дома Оротукана темнели пустотой окон, все Ещё спали. Юра протёр глаза и снова склонился над столом.

…Рука заскользила по бумаге.

«Сейчас вспомнил всё с такой болью. Вечером пришло решение политотдела о присвоении нашему клубу имени Татьяны Маландиной. И это правильно. Если бы не она, наверное, до сих пор мёрзли бы все в старом сарае.

Ну, буду продолжать всё по порядку.

Похоронили Её напротив клуба на площади. Я всё Ещё вижу фанерную трибуну, обтянутую траурным полотном, венки, венки и огромную толпу. Столько народу Ещё не видал Оротукан. Прибыли руководители Дальстроя, делегации с приисков и от всех комсомольских организаций Колымы.

Когда вынесли гроб, набежала чёрная туча, посыпалась, жёсткая снежная крупа. Наши обнажённые головы засыпал снег.

Ветер стонал в проводах и наносил сугробы. Сделалось темно, как в сумерки. Всё стало серым, мрачным: и, небо, и посёлок, и лица людей.

Многие плакали. Игорёк был бледен, плакать он не мог. От горя он как бы окаменел. А наш “толстокожий” Валерка не успевал вытирать слёзы.

Когда тревожно грянул оркестр и стали готовиться к погребению, раздвигая толпу, вышел вперед бледный и худой Копчёный. Игорёк вздрогнул. Убийцами Татьяны он считал воров.

Копчёный сбросил шапку и, закрыв Ею лицо, опустился на колени. Ты понимаешь, Толька, он рыдал. И кто? Рецидивист.

Игорь тихо, но внятно сказал: «Уйди». Копчёный не слышал. Он не отрываясь смотрел на лицо Татьяны и кусал губы.

Игорь повторил уже громче. Тогда откуда-то появился Шайхула и подошёл к Краевскому.

«Зачем так говоришь? Может, Его горе дороже твоего горя, проговорил он и наклонился над Копчёным, — Встань, Саша, и скажи им».

«Уйдите оба.», — Теперь уже голос Игоря прозвучал громко и страшно.

Берзин положил Ему руку на плечо и шепнул: «Когда несчастье других трогает человека до слёз — это хорошо. Такие слёзы уважать надо».

Копчёный поднялся и убрал шапку от лица. Он был ужасен: ноздри Его трепетали, губы тряслись, глаза блуждали. Он поднял голову и оглядел толпу.

“Не мы это, нет. Не думайте! Как плохо будет тому, кто это сделал!» — выкрикнул он и уже не скрывая слёз, пошёл всхлипывая.

Начался митинг, последним выступил Берзин. «В борьбе гибнут самые лучшие, самые храбрые, потому что они впереди, но дела их бессмертны», — сказал он, и как-то незаметно поднял наше настроение. Да разве дело в словах. До сих пор я считал Его просто хорошим, опытным руководителем. А тут он на глазах/ вырастал как человек огромной силы духа. Я даже не знаю, как тебе это передать. Он говорил спокойно, уверенно, но именно в этой уверенности звучали стойкость, убежденность, мощь…

Так мы простились с Татьяной. Остался маленький холмик и гора венков. На этом месте будет воздвигнут обелиск. А утром на могилке лежала плита и на ней стоял кувшин с чудесным букетом васильков. Цветы казались живыми, и, только прикоснувшись к ним, можно было убедиться, что они искусственные. Откуда они? Кто их принёс? Никто этого не знал.

Теперь я большую часть времени провожу на лесовывозках. Строительство линии передачи на моей совести. Уже весна, а морозы как бы обозлились на всех нас. Ночами сорок — пятьдесят градусов, так что воздух звенит.

Прииск наш комсомольский здорово вырос, у нас много новых молодёжных бригад..»

Протяжно залился гудок. Тут же захлопала калитка у проходной. В диспетчерской зашумели голоса водителей, Юра убрал письмо. Начался новый трудовой день…

 

ГЛАВА 11

От Колымского моста колонна двинулась по льду. Дорогу выровняли наледи, машины катились неслышно, как по асфальту. Клонило ко сну. Юра открыл дверку и оглянулся. Задних машин не было видно, их закрывала морозная мгла. Но туман заполнял только пойму реки. Мысли унесли Его в то морозное утро, туда, к Среднекану, откуда они вместе с Татьяной уходили в Южное управление, на Оротукан.

Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. В памяти до мелочей встал этот день.

Они идут рядом, нога в ногу. Женя с ребятами плетётся, в хвосте. Он шагает в полный размах. Выдержит ли Татьяна?.. Он тихонько косит глаза. А она идёт легко, Её нежное лицо чему-то улыбается.

— Э-э-ээ! — доносится насмешливый голос Жени. — Позвольте узнать, вы это куда?!

Татьяна остановилась и засмеялась.

— Спешим навстречу солнцу! — крикнула она, сложив рупором руки, и, поправив шапку, тронула Его за плечо.

— Да ты посмотри, Юрка, какое утро! Всё кажется сказочным и невесомым: и сопки, и берега, и тайга, да и мы с тобой. Ты обратил внимание, как мы легко вышагивали сейчас? Словно на крыльях, и всё хотелось быстрей, быстрей, быстрей…

Она показала на восток.

— А краски! Смотри… Вот эти вершины гор раскалились от далёкого зарева, а выше небо. Как спелые поля ржи, а дальше васильки. — Она вздохнула — Меня расстраивает это мёртвое сияние снегов и величавость всех красок. А ведь когда-нибудь человек вдохнёт в этот безжизненный холод своё живое и доброе тепло.

Таня замолчала и пошла медленнее, — наблюдая за небом. Медный диск солнца выглянул краешком из-за сопок и тяжело покатился за зыбчатой стеной горизонта, с трудом набирая высоту. В Его красном свете туман напоминал золотую пыль. Скоро солнце снова поползло вниз, и зарево потухло.

— Ну, вот и всё. Не успел родиться день, как сразу и умер, — тихо проговорила Татьяна и снова заспешила.

— Э-э-ээ! Танюша! Куда ты опять заторопилась?! — снова закричала Женя.

— Жить! Жить, девочки, тороплюсь! — откликнулась она глухо и до Крохалиного зимовья молчала.

Что это было— предчувствие? Нет, нет, она больше никогда не унывала. О дальнейшем Юра не хотел думать. Всё до сих пор казалось невероятным…

Сопки приблизились к берегам, и, когда река повернула направо, впереди машины раздался треск, похожий на далёкий раскат грома. Под колёсами затрещал лёд. Гулкие змейки шипящих звуков разбежались по зеркальному льду реки и, промчавшись мимо, затухли у берегов.

— На перекате разорвало лёд. Теперь жди наледи. — И водитель сильнее нажал на газ…

Извилистое русло Колымы то разливается в излучинах поворотов, то сужается на перекатах. Журчит подо льдом вода, и глухо звенит лёд. Потрескивает мороз, разрывая ледЯной покров реки. Громко и беспокойно бормочут истощённые перекаты, торопливо убегая в глубокие омуты под защиту надёжной кровли. Там не управиться холоду с непокорной Колымой.

Мечется река, бьётся под пустотами льда. Бросается вверх, бурлит и с грохотом разрывает ледяную броню. Стеной взлетают серебристые струи фонтанов. Всю зиму продолжаются схватки воды и мороза. И лучше всего быть подальше от места их битвы…

Колосов торопился проскочить обратно, пока наледь не сковала/ коварная корочка льда. Управились только к ночи, и Юра поехал последней машиной в хвосте колонны…

Мороз начинал спадать, туман редел, и свет фар расстилал жёлтую дорожку, уходящую далеко вперёд. Можно было двигаться быстрей. А скоро выползла над берегом горбушка луны.

«Если первые машины успели пробить колею, значит проедем. Двадцать машин это уже значительный запас топлива», — думал Юра, поглядывая в окно.

Они неожиданно влетели в густую стену тумана. Хорошо, водитель успел притормозить и они не врезались в торцы брёвен, нависших над красным фонариком стоп-сигнала.

Юра выскочил и бросился к головной машине. Передний грузовик, разломав лёд метров на пятьдесят, беспомощно буксовал. Водители толпились на краю наледи, разложив средь дороги костёр.

— Ну что? — подбежал к ним Юра.

Механик колонны развёл руками.

— Ничего не получается. Замучались и намокли, а всё без толку. Вода как раз до половины колеса. Внизу тоже лёд гладкий, сцепления нет. Корочка слабенькая. Пробовали пойти и помочь — не держит. Захватить бы резиновые сапоги, да впереди машины. Проехали бы за милую душу.

— Далеко разлилась?

— А кто Его знает? Туман.

Юра задумался. Лес нужно доставить любыми средствами. А Как? Стоять и ждать нельзя. Вода может выступать несколько дней и без конца наслаиваться.

— А Если обморозить валенки? — спросил он механика.

— Оно бы можно попробовать, да кого пошлёшь? А вдруг не проехать, тогда что?

— Я попробую. Ну не выйдет, надену на ноги рукавицы и доеду до лесосклада на одной из машин.

Юра, не задумываясь побежал к воде. Сначала быстро сунул одну ногу, потом вторую, и как только валенок покрывался корочкой льда, он снова опускал Его в воду. Наконец голенища и низ покрыл толстый ледяной панцирь.

— А что? Здорово получилось. Только, пожалуй, далеко не уйдёшь, а так ледолом подходящий, — смеялся он, с трудом передвигая ноги.

Механик, оправдываясь, показал на протёртые до дыр пятки своих валенок.

— Я тоже хотел, да тут не убежишь. Порывался Ещё Прохоров, я не разрешил. Машина у него ненадёжная, а вдруг остановился на дороге. Вас-то мы уж как-нибудь сбережём.

Всё получилось хорошо. Идти было трудно, но лёд ломался свободно.

— Бензина мало, да и может прихватить тормоза. Так что кто проскочит, не останавливаться и уезжать, — распорядился Юра и крикнул головному водителю — Давай — И тяжело зашлёпал по воде.

Наледь растекалась километра на полтора. Пока пробился первый лесовоз, плавающие льдинки снова сковало морозом. Но вот прошла последняя машина.

— Всё! — крикнул радостно Юра и забрался в кабину. Там уже рядом с водителем дремал механик. Юра сунул ноги под раскалившийся подогрев и скоро почувствовал, как холодная влага стала просачиваться сквозь портянки.

Теперь не страшно, можно и разуться, решил он и закрыл глаза. Хорошо, машина Едет без Единого толчка. Механик тихонько похрапывает. Задремал и Колосов.

Разбудили Его звонкие хлопки глушителя. Машина вздрагивала, чихала и наконец остановилась совсем, выстрелив гулко несколько раз.

— Что случалось? — открыл глаза Юра.

— Наверное, сбилось зажигание, — буркнул водитель и, выскочив из машины, поднял капот.

Механик молча вылез, открутил пробку бензобака и померил заводной ручкой. Горючего не было.

— Болван! — бросил он зло водителю и посмотрел на валенки Колосова.

Юра вздрогнул. Лёд растаял и напитал войлок. Он пошевелил пальцами и почувствовал, что обе портянки мокрые. Берега далеко, снег глубокий, да Едва ли ночью что разыщешь. Сырые брёвна не скоро разожжёшь. На помощь других машин рассчитывать не приходилось. Положение становилось отчаянным.

Водитель, пряча виновато глаза, отвяЯзал ведро.

— Вам надо бежать до метеостанции. Тут километров пять. Я на делянку дорожников. Там у зимовья какие-то бочки. Может, чего найду и нагоню тогда вас — проговорил он неуверенно и, закрыв тулупом капот, бросился бежать по дороге, побрякивая ведром.

— Да-да, только идти. Медлить нельзя ни минуты, — поддержал механик, и они пошли.

На валенках снова образовалась корка льда. Теперь она сковала войлок. Юра двигался как в колодках. Вскоре начало покалывать пальцы.

Дела неважные, так не дойти. Ты можешь отдать мне свой шарф? — спросил он механика веселым голосом, хотя в душе зарождался страх.

— Зачем?

— Наверну вместо мокрых портянок.

— Возьми.

Юра сел на обочину дороги и вытянул ногу. Грищенко потянул, покряхтел и с отчаянием проговорил:

— Не снять. Схватило вместе со штанами. Может, разрежем?

— Валяй, только быстрей, а то, чего доброго, так смёрзнется, что и не отдерёшь вовсе.

Возились молча, торопливо, понимая, что теперь главное — освободиться от обуви. Наконец механик, поднатужился, рванул и упал с валенком в снег. Но с ним вместе снялись и портянка и носок. Юра засунул голую ногу в рукавицу и скорее за вторую. Её он замотал шарфом и хотел вытащить портянки из валенок, но рука нащупала в голенище сплошную корку льда.

— Бесполезное дело: всё схватилось намертво. Да теперь валенки всё равно не надеть: железо.

— Давайте, я вам сделаю всё как следует. — Механик натянул Ему на пальцы рукавички. Они были маленькими и не закрывали пяток. Тогда он обмотал ступни сверху разорванным шарфом и стянул изоляционной лентой.

Юра сидел и думал, что же делать, Идти в этих ненадёжных обмотках можно, Если нагонит машина. А Если нет? Вспомнился Могилевский…

— Я побегу, тут важно время. Ни черта, выдержу, — сказал он громко, подбадривая себя.

Позади ещё что-то кричал механик, доносился топот его ног, но потом он отстал.

Бежали берега, мелькали кустарники, шуршал, рассыпаясь под ногами, снег. Юра состязался с морозом за каждую долю минуты, и призом были ноги…

В кустах зажглись два зелёных огонька и проводили Его до поворота.

Потом почти из-под самых ног шарахнулся заяц и шарик долго катился впереди, пока не догадался свернуть с колеи.

Вот уже промелькнула широкая полоса снега в устье реки Дебин. Скорей, скорей… За поворотом должен показаться домик метеостанции. Что там Валя — забыл. Любой свет, любое тепло — все Его мысли. Стал разматываться на правой ноге шарф. Остановиться? — Ну нет. Ага, телогрейка? Сбросить — это Ещё несколько липших минут.

Шарф свалился, но рукавичка держится… А пятка, да чёрт с ней. Но вот и домик. Даже свет горит. Эх, Если бы не закрыто… Так и есть. Дверь от толчка распахнулась, и Юра влетел в помещение, чуть не свалив с ног растерявшегося пожилого человека. Он, как видно, собирался выходить.

— Ведро! Снег! Да шевелись, чёрт! — заорал он во весь голос, срывая с ног рукавицы. Пятки не чувствуют ничего, но мнутся под пальцами. — Выдержали, молодчики, — засмеялся он радостно и принялся растирать их рукавицами.

Человек пожал плечами, молча поставил два ведра с водой и вышел с тазиком за снегом. Да и кого не огорошит появление ночью в тайге босого незнакомца в одной гимнастерке, когда температура ниже сорока?

Юра скорей сунул одну ногу в одно ведро, другую — во второе. Человек принёс снегу и поставил рядом.

— Снег надо в воду. Вот сюда. Может быть, вы догадаетесь помочь? Ноги то у меня ведь две, чёрт возьми, — простонал Колосов.

Человек присел на корточки и стал повторять всё, что делал Юра.

— Как всё это понимать? Откуда вы взялись? — Юра хотел ответить, — но закусил губу от боли. В пятки словно заколачивали гвозди.

За дверью снежной пристройки скрипнули половицы, и донёсся тихий женский голос.

— Константин Иванович, кто у вас? И Что там за шум?

— Тут гражданин какой-то. С ним неладно, — ответил тот.

Теперь боль докатывалась до колен, так что замирало сердце. Испуганный крик Вали вывел Его из Оцепенения.

— Юра? Ты? Что такое? Ой, ноги! ахнула она и бросилась к вёдрам. Её руки скользнули вниз, потом вверх, снова вниз и быстро-быстро пробежали по всей ноге, прощупывая кожу…

Юра почувствовал Её пальцы. Значит, серьезного ничего. Только кости продолжало разламывать, но уже глуше, и можно было терпеть.

— А ну, подними их из воды. Вот так. Кажется, благополучно. Ой, как же я напугалась! Ну как?

— Да вроде полегчало. А у тебя найдётся что-нибудь надеть?

Валя побежала и принесла меховые носки.

— Ну, а теперь надевай и рассказывай!

И Юра рассказал, как всё получилось.

— Ой, Юра, Юра, — вздохнула она и, не договорив, открыла дверь в свои комнаты. — Пойдём, я тебя уложу. Там тепло. А Константин Иванович сходит в посёлок и принесёт спирт. Дома, к сожалению, нет.

— Зачем беспокоить людей? Уже поздно. Не надо, Валя.

— Нет, надо. Сейчас обязательно надо, — перебила она Его упрямо. — А кроме всего, ты мой дорогой гость.

— Ну уж сразу и дорогой! — Ещё как посмотрит на моё вторжение твой благоверный?

Она вспыхнула.

— Я здесь — хозяйка. А Константин Иванович мой друг и меня балует, — добавила она мягко и взяла Юру под руку. Пошли, пошли…

В комнатах было тепло и уютно. Широкая тахта, стол, четыре стула. Шторки, скатерть. Несколько медвежьих шкур на полу. За чуть приоткрытой дверью ещё небольшая комнатка, очевидно, спальня! Виднелся туалетный столик, настольная лампа с самодельным абажуром и угол кровати.

Валя принесла одеколон и велела снять носки. Кожа горела, как после горчичников. Валя устроила Его на тахте.

— Сначала согрейся, а потом будем ужинать, — улыбнулась она и, выйдя на кухню, захлопотала у печки. Было слышно, как мужчина принёс дрова, погремел дверками печки и так же молча вышел. Его шаги проскрипели за стеной и затихли.

А вдруг войдёт Корзин, увидит Его в комнате, да Ещё в постели? Но, видимо, Корзин куда-то уехал и во всём домике они были одни с Валей. С той, о которой столько думано, перегадано. В голову лезли всякие мысли. А вдруг подойдёт, сядет рядом, вот сюда с краю. Его охватило какое-то странное чувство робости.

Так и Есть. Хлопнула наружная дверь. Валя выключила свет и прошла в соседнюю комнату. Там вспыхнула настольная лампа. Потом она отдёрнула в углу драпировку и прикрыла дверь.

Юра закрылся с головой. Удары сердца заглушали звуки ходиков на стене. Но вот донёсся Её тихий голос. Она что-то напевала себе под нос. Простучали каблуки, и он почувствовал, как она села на край кушетки.

— Юра, та спишь?

— Нет. Просто дремлю, а что?

Она не ответила. Упала одна туфля, потом другая. Он открыл глаза. Подобрав ноги, Валя сидела совсем близко. Она была в Японском кимоно с огромными розами, такая красивая и румяная, как цветы на халате.

Его обожгло. Казалось, нечем было дышать. Он молчал, боясь, что голос Его выдаст.

— Ну, как ноги? — Она отбросила угол одеяла и сдёрнула с него чулки. — Хорошо. Даже кожа не сойдёт. Ты сильный, крепкий, хороший. Ох, Юрка, Юрка, — вздохнула она и, пряча глаза, уткнулась лицом в Его плечо.

— Валя, да ты Что?

Юра замер. Её дыхание уже достигло Его губ. Он слышал, как стучало Её сердце. Ещё один миг….

А Женя? А Корзин, да и сама Валя? По-подленькому, с оглядкой, исподтишка? Нет, нет… — Юра вскочил и не узнал своего голоса.

— Ну не мерзавец ли я? Ах, Валя, Валя. Ты и не знаешь, чего я хотел! Да как я мог подумать?

Валя растерянно протянула к нему руки и беззвучно заплакала, вздрагивая всем телом.

Юра включил свет, руки не слушались Его. Он увидел Её подведённые брови, чуть подкрашенные губы и сразу успокоился.

— Мне пора. Ты можешь дать мне что-нибудь на себя? Своё я сбросил.

Она поднялась.

— Ну вот и всё. Прогорело, потухло, и, кажется, осталась Едкая зола, — она деланно улыбнулась. — Ты прав. Сейчас поужинаем, и можешь идти.

Она прошла в комнатку, оделась теплей и вышла на кухню.

Потом пришёл Константин Иванович. Ужинали молча, спирт так и остался нетронутым. Валя вышла провожать и, прощаясь, положила Ему руки на плечи.

— Ты снова оказался лучше меня. Ну всё, Юра. Теперь поцелуй меня на прощанье как друга, как сестру и постараемся больше не встречаться.

И они расстались…

Краевский уезжал на какой-то новый прииск в районе Берелёха. Женя узнала об этом. Стало жаль и прииск, и себя, и Игорька. «Трудно без Тани», — вздохнула она и вышла из конторы.

Рабочий день кончился. Только плотники на стройке нового барака стучали топорами. По дороге из распадка тянулись подводы с дровами. Над баней поднималось облако пара.

Женя прошлась по посёлку. Всё строили, расширяли, ремонтировали.

Как только она вернулась к себе, сразу легла. На душе было пусто, больно, нехорошо. Проснулась она в четыре утра. Не нужно было смотреть на часы: раз в столовой вспыхнул свет и хлопнула дверь, значит пришёл старший повар.

По улице проскрипели полозья, и было слышно, как плескалась в бочке вода. Лошадь остановилась у пекарни, Женю и раньше будили эти звуки. Сейчас загромыхают ведра, потом пекарь примется колоть дрова и так кряхтеть, что будет слышно в бараке. Раньше в это время вставал Игорёк. Он уходил на конебазу снаряжать транспорт на работы. Валерка всегда жалобно бормотал и упрекал Краевского, что тот отравляет всю Его жизнь. Но всё равно поднимался и начинал плескаться на кухне, фыркая, как лошадь. А после шёл в барак и будил парней, успевая при этом прочитать мораль.

Женя привыкла к голосам пробуждающегося посёлка. Больше не спалось. Она лежала, не включая света. После трагедии с Татьяной она стала печальной. По существу ведь ничего не изменилось, ребята все остались на местах, Если не считать Игорька. Оставался прииск с Его коллективом. Работа и Юра…

Да, Юра… До сих пор их отношения носят странный характер. Юра оставался всё тем же зверёнышем: то нежным, то пугливым. Иногда казалось, что придёт, возьмёт за руку, как девочку, и, не спрашивая согласия, уведёт. Куда? Не всё ли равно. С ним она была готова на всё.

— Счастье, счастьюшко, да где же ты? Неужели так и пройдёшь мимо? — вздохнула она, — Ну надо же так? — И, повернувшись на другой бок, укуталась одеялом.

В посёлке пророкотал автомобиль. Гулко стукнули раскрытые борта кузова. Сильный стук в окно.

— Женя, ты спишь? Вставай. Серьёзный разговор!

Женя вскочила, набросила поверх рубашки шубу, всунула голые ноги в валенки и, выбежав в коридорчик, раскрыла дверь.

Юра стоял в какой-то незнакомой борчатке, мохнатой шапке и торбасах.

— Юра? Откуда? Что это на тебе за модный наряд? Вместо ответа он обнял Её и стал пылко целовать…

— Юра, да что это ты?..

— Говори, только честно. Согласна ты терпеть меня всю жизнь, вот таким неловким и грубым?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Сватать тебя приехал, вот что.

— Сватать? В четыре утра? Ой, Юра…

— Но ты мне скажи, согласна?

— Да разве ты не видишь сам?

— Тогда пошли. — Он подхватил Её и потащил в общую комнату к ребятам.

Распахнув дверь, он включил свет и во весь голос крикнул:

— А ну, вставать, друзья! У кого что есть, всё на стол. Да поздравьте нас с Женей!

Парни протирали глаза, не понимая, с чего Колосов поднял крик, и недовольно бормотали.

— А, Юрка! Чего это тебя принесло? С ума спятил, дубина, — доносилось из разных углов, но все поднимались, зная, что встать всё равно придётся…

— Чего ты поднял всех ни свет ни заря? — подошёл к нему Булычёв.

— Как чего? Не видишь? Вот Женя, а вот я. Помолвка. А свадьбу после сыграем. Сначала вывезем лес. — Он повернулся к Жене и привлёк Её к себе. — Ты не возражаешь? — Она только кивнула головой. Тогда он при ребятах обнял Её и поцеловал, не стесняясь.

Кто-то поставил на стол флягу со спиртом. Валерка принёс две бутылка шампанского. У него всегда был запас. Женя сбегала к себе, переоделась и принесла графин настойки. Вася притащил ликёр.

— Горько, горько… — кричали ребята. Юра целовал Женю и подсказывал им.

— А ну налейте! Да громче кричите! Пусть знают все. Давайте выпьем за нашу Женю. Пусть она останется на всю жизнь такой, какой мы Её знаем. — И уже к ней — Давай, Женечка, поцелуемся. Мне ведь к девЯти надо быть в управлении.

Женя смущалась.

— Ну, Юрочка, так же нельзя…

— Почему? Мне, например, здорово хорошо и нравится…

Колосов спрыгнул с подножки машины и, не заходя домой, пошёл в управление. В Оротукане жгли строительную щепу и вытаявший мусор. Воздух, насыщенный дымом и талым снегом, густил сумерки, щекотал в носу и немного пьянил. Тропинки отсвечивали лужами. Весна наступала торопливо…

В управлении было тихо, даже не горел свет в кабинетах начальства.

Это было совсем необычно. Юра остановился. Из клуба доносились голоса. Поправляя на ходу платок, мимо управления бежала женщина.

— Что это происходит? — спросил Её несколько растерянно Юра.

— Все в клубе. Там суд. Показательный процесс, — ответила она и, не оглядываясь, побежала дальше.

Колосов зашёл в клуб. Судебное заседание, уже началось. Он кое-как протолкался в дверь и увидел Матвееву. Она сидела в третьем ряду и берегла кому-то свободное место. Юра пробрался и сел рядом:

На возвышении для оркестра сидели обвиняемые. Охрана стояла по бокам, и рядом лежали сторожевые собаки. Женщина судья читала обвинительный акт. Подсудимые стояли, понурив головы. Только золотозубый блондин с копной волос вёл себя вызывающе. Он вертелся, подмигивал женщинам.

Судья, прервала чтение и строго предупредила.

— Подсудимый Турбасов, ведите себя достойно. В противном случае суд примет решение удалить вас из зала.

— Да хоть на край света. Только тогда кого ты судить будешь? — засмеялся он хрипло.

Судья продолжала:

— …Следствием и признаниями обвиняемых установлено: заключённый Турбасов Александр Александрович, находившийся в то время в бегах, в ночь со второго на третье марта, имея договорённость с дневальным Грибовским, проник в квартиру, где проживала Маландина, и постучал в Её Дверь. На вопрос, кто там, он ответил, что привёз с прииска «Пятилетка» срочное письмо. И когда девушка открыла дверь, обвиняемый Турбасов вытащил Её в кухню, зажал Ей рот рукой…

— Так она же шухерить стала, — вскочил блондин и показал на щеке следы ссадин. — Вон как разрисовала…

Судья снова предупредила Турбасова.

По залу прокатился гул негодовани. А преступник, вызывающе ухмыляясь, продолжал оглядывать публику.

— И их называют людьми? — сжала Матвеева руку Юры.

Всё выглядело непостижимо жестоко. Проиграли. Пришёл бандит, убил, унёс кое-какие вещи из комнат геологов, оставив труп дневальному. Тот вернулся утром из палатки. Что оставалось делать? Пришлось убирать следы преступления. Тамбур оказался мал, и пошёл в дело топор.

Турбасов вины не отрицал, а напротив, рассказывал обо всём с отвратительным цинизмом.

Единственно, в чём расходились показания, дневальный отрицал сговор с Турбасовым. Просто ушёл играть, не мог же закрыть на замок человека в доме. А вернулся — дело сделано. Пойти заЯвить, да кто поверит.

Кроме Турбасова и Грибовского, по делу привлекались Гайдукевич, у которого были обнаружены вещи геологов, Крамелюк-Культяпый, конюх райотдела, выпустивший из-под ареста Гайдукевича… Он привлекался как соучастник по побегу. И Ещё два дневальных были замешаны в переотправке вещей.

— Чёрт знает что! Не могли жулики убить Татьяну, не верю. Да и слова Копчёного на похоронах? Но что удивительней всего — нет ни противоречий, ни запирательства. Тут что-то не то. Да и фальшивит… — шепнул Юра Матвеевой.

Судья уже вела допрос Гайдукевича. Она дознавалась о мотивах, вынудивших Его бежать. Его преступление по своему составу относилось к категории внутрилагерных нарушений и грозило Ему двумя-тремя месяцами штрафного изолятора.

Гайдукевич вёл себя солидно и уверенно.

— А почему бегут из лагеря заключённые? На волю бегут, — говорил он мягко, но голос Его совсем не вязался с насторожённым видом. — Дело к весне. Закатали бы меня на всё лето под штык — значит, прощай думка о волюшке в этом году. А чем живёт наш брат арестант? Одной надеждой. Думал, до весны как-нибудь прокручусь на трассе, вон Турбасов сколько кантовался. А там, бог даст, — и на материк, Да вот видишь, сорвалось. Что делать? Наше дело такое, попал — ваше право, хоть дальше колючей проволоки всё равно не запрячете. Ушёл — моя удача. Судите, граждане судьи, виноватым себя признаю…

Дальше начались показания свидетелей. Всё это было удручающе тЯжело и противно. Юра почти месяц не заглядывал к себе. Надо было заняться делами базы. Он тихо пробрался к выходу.

— Ну как, начальник, похожа? — Шайхула смахнул кисточкой графитовую пыль с формы.

Колосов увидел зеркальное изображение барельефа. Сходство с Татьяной было несомненным.

— Давно заказали? — спросил он, рассматривая знакомое лицо.

— Сами делаем с Копчёным по памяти. А вот сегодня принесли фотографию, кое-что поправил.

— Шайхула, ну как же так? Такую девушку? Сколько доброго она сделала для вас! Никогда не думал, что могли жулики…

— Зачем так говоришь, начальник? Дело это не воров. Поверил, что говорят в клубе? Там третий день баланду мутят, а толку? Мы сами давно разобрались. У нас свой приговор сделан. У нас правильный суд. Пойди завтра в клуб, всё узнаешь. Прохорова увидишь, привет передашь.

Колосов покосился на Шайхулу. Было понятно, что за Его словами скрываются факты, неизвестные суду. Но какие?

— Может, скажешь, что всё это значит? — спросил он.

— Не скажу ничего больше. И так сболтнул лишнее: Пойдёшь, сам увидишь, как всё повернут. Пулю просить будут…

— Почему же всё это время вы молчали?

— Нельзя, закон. Так решила наша правилка. Они уже знают, сами расколются.

Юра понял, что спрашивать дальше бесполезно. У них свои законы. Пришёл Копчёный и положил на верстав кусок олова, глянул пытливо на Шайхулу.

— О чём вы тут?

— Показываю работу. Говорит, похожа.

В двери, покашливая, остановился Горин.

— Мы тут без разрешения. Я позвонил парням: материал бросовый.

Копчёный что-то шепнул Шайхуле, вынул папиросу, повертел в руках, швырнул, растоптал и ушёл.

— Ишь, как убивается, босяк. Зацепило, видно, за струну. Душа-то небось осталась, — заметил Горин.

На следующий день приехали делегации от комсомольских организаций. Клуб был переполнен. Юра Едва протиснулся в дверь. Гул стоял в зале. Юра поискал глазами Прохорова и наконец увидел Его в средних рядах.

Судья сделала сообщение.

Как оказалось, этой ночью подсудимый Крамелюк-Культяпый вызвал прокурора и дал новые показания, которые, изменили весь ход следствия и судебного разбирательства.

Он рассказал, что второго числа выехал с уполномоченным на прииск. Приехали они на «Разведчик» вечером. В половине двенадцатого он, Крамелюк, сказал, что идёт на конебазу спать, а сам вышел на трассу и на попутной машине в половине первого был уже в Оротукане. Убийство совершил он, а о мотивах не считает нужным сообщать суду. Дневальный знал всё и, открыв Ему дверь, ушёл играть в карты, как это было договорено. Ну, а всё остальное происходило примерно так, как рассказывал Турбасов.

— Чернуха! — заорал на весь зал Золотой. — На себя дело взять хочешь. Ну валяй, валяй…

Судья снова одёрнула Турбасова и предупредила последний раз. Начался допрос Крамелюка-Культяпого. Он повторил все показания. Но что-то он недоговаривал, и это чувствовалось. Снова враньё, решил Юра и пОсмотрел на Прохорова. Тот, приподнявшись на месте, не спускал глаз с Культяпого, а потом попросил слова.

— Граждане судьи, тут вас опять путают, — заговорил он, поглядывая на подсудимых. — С двумя из этих людей, я Ехал вместе этапом до Владивостока. Тот, которого вы называете Турбасовым, в то время был Крамелюком, по кличке Золотой. У него четыре золотых коронки. Я-то Его хорошо помню, да и он меня наверное, не забыл. А тот, что пишется Крамелюком по прозвищу Культяпый, звался Копыткиным и статья-то у него была совсем не воровская, а кажется, террор. С пересылки из Владивостока один из них бежал. Вот тут надо покопаться, и всё тогда раскроется…

— Ах ты кусок падла! — рявкнул Культяпый и хотел перепрыгнуть через барьер, но был остановлен овчаркой. Он осыпал Прохорова самой отвратительной бранью.

— Прохоров, не бойсь! Не шлёпнут гадюку, всё равно больше Ему не гулять, — раздался голос из зала. Крамелюк-Культяпый стоял как бешеный зверь, скаля зубы.

Суд прервал заседание до следующего дня.

В глубоком молчании зал слушал показания Крамелюка-Культяпого. Он был отделён от остальных заключённых и говорил откровенно, зло, не скрывая своей ненависти. Свет лампы падал на Его лицо, и оно конвульсивно подёргивалось.

Ночью был вызван к прокурору Алексеев и Ещё ряд свидетелей, и выЯвилась истинная роль Гайдукевича. Но он категорически отказался давать показания и сидел в углу. Его огромная челюсть постоянно отвисала, и он подпирал Её волосатым кулаком. Крамелюк-Копыткин, как видно, понял свою судьбу.

— Да, моя настоящая фамилия Копыткин. Отец и мои братья расстреляны за убийство сельских активистов. Теперь вы расстреляете меня. Ну что же, я кое-что успел сделать. — Он усмехнулся в повернулся к Гайдукевичу — Напрасно запираешься, Колюха, один чёрт шлёпнут; так пусть хоть знают, что многим и многим просто случайно повезло…

— Подсудимый Копыткин извольте говорить по существу, — оборвала Его судья.

— Я хотел Ещё много крови, но мне нужна была бытовая статья. Во Владивостоке удался побег Крамелюка, и я использовал эту возможность, назвался Крамелюком. Подробности вам известны, Потом мне надо было проникнуть поближе к органам, и мне это удалось. Кое-что я успел сделать.

— Какая-то чепуха, — раздался из зала возмущённый голос уполномоченного Уварова. — Невероятно это…

Копыткин с холодной улыбкой нашёл Его глазами.

— А помните, гражданин начальник, когда мы Ездили, вы дали мне винчестер. Я Ещё спросил, как вы доверяете мне оружие? Вы ответили: «Оно не заряжено, да разве ты мог бы кого-нибудь?» Так молите бога, что тогда мои патроны не подошли…

— Почему первой жертвой стала Маландина? — спросила судья.

— Нам нужны были люди из уголовной среды, чтобы самим оставаться в стороне. Это могла быть только молодёжь. Но появились коллективы, а потом комитет и Его секретарь Маландина и молодёжные прииски. Туда пошли даже такие, как Алексеев. Это ломало все наши планы. Наконец стали забирать парней из штрафных. Обострились отношения с воровскими законниками, в частности с Копчёным. Надо было принимать решительные меры. А тут новая угроза. Маландина откуда-то узнала такое, что Её следовало немедленно убрать. Всё было сделано мастерски. Если бы не эти подлюки, никогда бы не раскопали.

— Кого вы имеете в виду?

— Копчёного, Алексеева, Прохорова. Знать бы раньше…

— Надо полагать, что вещи из квартиры геологов, найденные на «Пятилетке», должны были бросить тень на Алексеева и других?

— Да.

— Кто Ещё знал о подготовке вашего преступного замысла?

— Дневальный дома ИТР Пикуль.

Прохоров присмотрелся к седому старичку, и сразу вспомнилась тюрьма и этот сектант-проповедник: «Не согрешишь, не раскаешься…»

— Чтобы не напугал, и не вызвал подозрений мой вид и голос, в дверь постучал Пикуль и сообщил, что принёс письмо, переданное с прииска. Он же нарочно (шн) громко разговаривал на кухне. Маландина его знала, без опасения открыла щеколду и протянула руку. Тут-то я сам вступил в дело. Сначала она ничего не понимала и смотрела на меня сердито. «Вы, — говорит, — с ума сошли? Постыдитесь, я ведь совсем голая». Это она, значит, мне. А сама стоит босая, в одной нижней рубашке и жмётся к стене…

— Кровоподтёки на руках, шее и других участках тела свидетельствуют о борьбе жертвы с убийцами, — прервала Его судья. — Значит, вы издевались и мучили девушку?

— Зачем её мучать? Я просто хотел посмотреть, как она будет ползать на коленях и просить…

— Несмотря на истязания вы не достигли цели?

— Нет.

— Жильцы дома утверждают, что ни крика, ни звуков борьбы не было слышно, — заметил защитник.

— Так она же не кричала, да я и не дал бы. Когда поняла, что дело Её гроб, только побледнела, как рубашка, и тихо спросила: «За что?» Тут я немного раскис. А она как толкнёт меня в грудь — и к телефону. Вот и пришлось Её за руку, да с вывертом. На колени, говорю, проси, пока не пришил, может, и пожалею. Хотелось мне Её сломить. А она откинула голову и тихо: «Просить врагов? Да никогда!..» Ну вот тогда и пришлось немного, помять…

Он задумался и помрачнел. Потом рванулся, поднял руку с короткими пальцами и уже визгливо закончил:

— Стреляйте, гады! Но только не как уголовника, а как террориста. Жалко, что мало удалось положить. Да ничего, эта ваша идейная многих стоит…

 

ГЛАВА 12

По льду шла вода, дорогу на переезде размыло. Краснов выскочил из саней, разогнул голенища сапог и, меряя глубину, попробовал перейти.

— Глубоко! — сообщил он и пошёл к саням начальника Дальстроя.

— Не переехать? — поднял голову Берзин.

— Почему? Лошади перейдут, а нам, пожалуй, лучше пойти пешеходной тропой.

Берзин поднялся, сбросил шубу и остался в одной кожаной тужурке.

— Ну что же. Не вредно и размяться. — Он посмотрел на речку. — Вода пошла. Теперь всё зависит от того, как мы обеспечим прииски всем необходимым.

— Кажется, удалось забросить всё. На самый дальний участок Верхнего Оротукана направлена последняя колонна тракторов. Только боюсь, как бы не застряли. Верхом тракторам не пройти: обрывистые берега ключей. А Оротукан вот-вот может вскрыться.

— Когда начинают спешить, как правило, всегда опаздывают, — заметил Эдуард Петрович и принялся затягивать ремешки болотных сапог.

Краснов знал нетерпимость Берзина к штурмовщине и понял, что тот недоволен затянувшимися перевозками. Они пошли берегом.

— Эдуард Петрович, вы разобрались с заявлением Гайдукевича? — спросил Краснов, когда они поднялись на дорогу.

После приговора суда этот матёрый преступник вдруг дал дополнительные показания, что убийство Маландиной совершено по заданию вредительско-диверсионной группы, и в частности Краснова. Краснова вызвали в Магадан на очную ставку. Не зная Его в лицо, Гайдукевич не признал Краснова. Не подтвердили эту версию и остальные. Но тот продолжал писать, затягивая время и дело. Всё это, Естественно, вызывало беспокойство.

Берзин положил руку Ему на плечо и пошёл рядом.

— Враг решил использовать наши болезни. Это провокация, затеянная с целью оттЯнуть исполнение приговора и добиться переследствия. Я вместе с нашим начальником следственного отдела вызывал всю группу осуждённых. Всё это чистейший вымысел. Отказался от своего заявления и Гайдукевич… А расследовать было необходимо, показания носили политический характер. Потому-то я настоял на том, чтобы до конца разобраться. — Он задумался и тихо добавил: — Партия требует от нас бдительности и серьёзнейшего исполнения своего долга. Но не все это правильно понимают и, увлекаясь, допускают ошибки.

— Я не совсем понял, что вы хотите этим сказать? — остановился Краснов.

— В лагерь прибывают осуждённые за контрреволюционные преступления. Знакомясь с их делами, я натолкнулся на отдельные случаи неквалифицированного расследования, возможно, и злоупотреблений. Буду писать в Москву…

Хлюпая по размокшему снегу, их нагнали сани. Краснов вскочил в свои и подстегнул коня. Лошадь взмахнула подвязанным хвостом, брызги застучали по передку. Протрусив несколько шагов, она понуро побрела по дороге, разбивая подковами лёд.

Краснов вытер лицо, устроился поудобней и прислушался, не донесётся ли скрежет гусениц с реки. Нет, всё было тихо. Под берегом сердито бурлила вода. Цокали подковы лошадей об лёд, да с ухающим стоном оседал под солнцем талый снег. Рядом с дорогой уже желтели проталины с кустами синей сморщившейся голубицы. На сугробах возвышались как накладные снежные кружочки — заячьи следы.

По распадку прокатился грохот взрывов, и тут же, снова ахнув, осел снег. Лошади остановились, прижав уши. Краснов вылез из саней. Под берегом глухо прозвучал голос, донёсся металлический звон, и снова всё стихло. Трактора, догадался он и, посмотрев на сани Берзина, показал рукой на берег.

Тот кивнул, головой и поднялся.

— Ну что же, посмотрим, что там приключилось. Берзин пошёл следом за Красновым.

У противоположного берега на льду стояло несколько тракторов. Под лёд ушёл один. Только, странно задравшись, торчало над водой сиденье. Тыличенко в брезентовой куртке и без брюк стоял в воде и, нащупывая ломиком отверстия в маховике, крутил, стараясь завести мотор. Льдинки ударяли Его по голым ногам.

Немного дальше из воды выглядывала только выхлопная труба. На берегу голый Прохоров прыгал на одной ноге, зажав рукой ухо и тряся головой. В сторонке группа трактористов вязала куски троса. Всё делалось молча.

— Что всё это значит? Почему голые люди в студёной воде? — изумился Берзин и вопросительно посмотрел на Краснова.

— Не будем мешать. Вода прибывает, и они торопятся спасти машины.

Берзин пожал плечами и уселся на пень.

Прохоров допрыгал, поколотил себя ладонями по телу и спросил:

— Как, готово?

— Давай!

Глушков подтащил к пролому конец троса. Два парня опустили наклонно под лёд жерди и придавили ногами к кромке льда. Прохоров обвязал вокруг себя верёвку и сунул конец Глушкову.

— Только не дёргай напрасно. Да держите жерди, чтобы не качались. — Соскользнув по ним, Прохоров скрылся под водой. Было видно, как, тихо шевелясь, сползал трос под лёд и нет-нет да мелькала в воде голая пятка.

Берзин резко поднялся.

— Товарищ Краснов, немедленно прекратите это безумство! Немедленно! — повторил он грозно и пошёл по берегу к виднеющемуся ниже спуску.

В это время над водой показалась голова Прохорова. Он вытер рукой лицо и быстро выскочил на лёд.

— Есть, братцы! Теперь намертво, не сорвётся! — рявкнул он радостно и, бросившись к разостланному тулупу, принялся опять прыгать.

— А ну, ребята, прогреть! — распорядился Глушков.

Прохоров Ещё не успел одеться, как обступившие Его парни приняись тузить Его кулаками. Он только прыгал, подставляя то спину, то бока, и громко покрякивал.

— Вы любуетесь этим героизмом? — глянул на Краснова Берзин.

— Да. Потому что он рождён не приказами, а сознанием высокого гражданского долга.

— А разве не ваш долг беречь работников? Краснов не ответил. Начальник Дальстроя был безусловно прав. В колонну собрали лучших людей механической базы, а он

Краснов, не уделил им достаточно внимания. Когда они спустились под берег и пошли по кромке льда, первым увидел их Тыличенко. Он соскочил с трактора и принЯлся натягивать штаны.

— Як же вы, Михаил Степанович, здись оказалысь? Та й товарищ директор Дальстроя?

Растерялись и трактористы, а Глушков пошёл навстречу.

— Всё поначалу шло хорошо, Михаил Степанович. Теперь тросы зачалили и скоро вытащим. Так что не беспокойтесь.

— Вы начальник колонны? — спросил Его Берзин.

— Да..

— Почему у вас нет спирта? Кто вам позволил рисковать здоровьем людей?

— Спирт был, да вчера вымокли до последней нитки и пришлось израсходовать. А в воду? Так я и сам лазил. Мы и не такое видали. А уж Ежели утопили машину, тут ничего не попишешь. Не бросать же Её на погибель, — хмуро ответил Аркадий.

Берзин покачал головой и вынул из-под кожанки флягу со спиртом.

— Сейчас же выдайте кому следует.

Глушков налил в кружку и подал Прохорову. Вторую налил Васе. Тыличенко был в рваном тулупе с шикарным воротником.

— Ваш подарочек, товарищ начальник. Помните? Потрепался трошки, а воротник дюже гарний, як у болярина.

Берзин узнал тулуп, улыбнулся.

— Так это вы тогда с первой колонной пробивались на Мякит? За то спасибо. А вот за лихость наказать, как видно, придётся.

— За що же? Уж як мы дюже старались!

Глушков взглЯнул из-под бровей.

— Трактористы не виноваты. Ночью не прихватило, торопился проскочить, да, вишь, не получилось. Так что вина тут моя.

— Я не о том, — мягко заговорил Берзин, — Нельзя так бесшабашно относиться к здоровью. Зачем лезть под лёд, Если можно использовать метод товарища… — он пОсмотрел на Васю.

— Товарища Тыличенко, — подсказал Аркадий и засмеялся — Чтобы так, как Вася, включать передачу и за маховик ломиком гнать машину на подъем? Нет, так, пожалуй, и во всём Дальстрое, кроме него, никто сделать не сможет.

— Спешить надо. Вон она что делает, — поторопил Прохоров, показывая на реку.

Затарахтели моторы, трактора заскребли гусеницами. Всплыли зелёные льдинки, трос натянулся, показалась облицовка радиатора, а скоро вылез и трактор.

— Пошла, пошла… — кричал Аркадий. Трактористы тянули машину подальше от опасного места…

В верхнем течении Оротукана бурными потоками сбежал снег. Горняки спешили с промывкой, торопилась и северная природа. Зазеленела сразу трава. На полярных берёзках лопались почки. Хвоя лиственниц обсыпала лес. Солнце припекало уже по-летнему.

С рудника «Кинжал» на прииск «Торопливый» Краснов с Берзиным пробирались верхом на лошадях. Тёплую одежду пришлось отправить на Усть-Таёжную, где их дожидался «роллс-ройс». В мягких фланелевых куртках было особенно приятно чувствовать прелесть раннего лета. Так и казалось, что всё тело впитывает в себя запахи и свежесть пробуждающейся тайги.

Берзин был настроен благодушно. Все прииски отлично справились с горноподготовительными работами и приступили к массовой промывке. Дальстрой вступил в новый этап работы. Пять лет напряжённого строительства — и создана база для развития многоотраслевого хозяйства Колымы.

Тропинка сбегала на приисковую дорогу. Солнце легло за вершину перевала. Над тайгой всплывала голубая пелена дыма. Уже доносились через лесок удары топора и тихое постукивание движка. Скоро должен был показаться посёлок участка «Арик».

Столько Ещё дел! Берзин мечтал связать все дороги с основной трассой. Вот где настоящая работа. Он представил дорожников, пробивающих в скалах новые дороги на Берелёх, Теньку, Аркагалу. Еще год — и берелёхское, тенькинское золото пойдёт для нужд страны. А там Индигирка, Яна, Чукотка. Будет страна могучей и богатой, будет изобилие и счастье у людей, и в этом немалая заслуга коллектива строителей Дальстроя…

В стороне от дороги стояло несколько тракторных саней и рядом под ветхим навесом Ящики взрывчатки. Накренившиеся хилые столбики, обнесённые в три нитки колючей проволокой, производили жалкое впечатление.

— Бесхозяйственность кому-нибудь может стоить жизни, а Если в посёлке ещё найдутся мальчишки? Пройдёмте посмотрим, — предложил Берзин Краснову, слезая с седла.

Они привязали лошадей к дереву и, переступая через зыбкий кочкарник, тихо пошли к складу.

У проволочной загородки из кустов их окликнул ленивый голос.

— Кто идёт? А ну стой! Тут не положено, дорога внизу!

— Свои, свои… Мы из управления Дальстроя. Вот посмотрим, сколько у вас в запасе взрывчатки, и сразу уйдём.

— Стой, говорю, не положено! А то смотри мне! — уже строго крикнул голос.

— Да тут кругом открыто, подходи и бери, — отозвался Берзин.

— Потому и охраняем. А ты попробуй, пройди. Я тебе так посмотрю, сукин ты сын. А ну, ложись! — Из кустов с собакой на поводке вышел старик и с таким решительным видом вскинул берданку, что Берзин рассмеялся. — А ну, живо на траву, товарищи проверяльщики. Знаем мы таких. А кто вы, не моё дело. Придут старшие, разберутся.

— Да ты что, Михеич? Неужели не узнал? Я Краснов, а это… — хотел было объяснить Михаил Степанович старику, но тот не дал и договорить.

— Ложитесь, хорошие мои! — заорал он визгливо и неожиданно выпалил вверх. — Плохо слышу я, да и не разгляжу. Разве добрые люди прячутся по кустам? — Он снова вогнал в ствол патрон. — Милости прошу в мою хату, а тут не можно. Так что прошу! — Он положил палец на спусковой крючок и стал наводить мушку на грудь Берзина.

— А ведь придётся ложиться, — засмеялся тот весело и сел на сырую кочку. Опустился и Краснов.

— Да ведь это же, Михеич, начальник Дальстроя, — пытался он утихомирить старика.

— Не знаю, не знаю, милый. Все вы тут начальники Дальстроя. Так мне приказано. А Если и впрямь Эдуард Петрович, тем хуже для него. Пусть не ходит, где не положено. Порядок он небось знает, никак сам Его установил, — ворчал старик, отвязывая пса. — Теперь собачка, постережёт. Пошевелитесь, не обессудьте. — Он спустил собаку, та в несколько прыжков скрылась в кустарнике и затаилась за спинами.

— Пока вызову старшого, вам придётся посидеть.

— Молодец, честное слово, молодец, — развеселился Берзин, — И собака хороша. Затаилась — и попробуй пошевелиться. — Он нарочно приподнялся. Донеслось предупреждающее рычание.

— Хитрый старик, прикидывается, что не слышит и не видит, а разобрал всё до последнего слова— усмехнулся Краснов, — Сделал вид, как будто и верно не узнал. А вот наступит осень, он снова мелкокалиберку за плечо и на всю зиму в тайгу…

— Высокое чувство долга и ответственность за порученное дело — вот что сглаживает нашу организационную неразбериху и ошибки. Отличный старик. Настоящий солдат революции. — Берзин замолчал.

Донёсся топот, и скоро показался верховой. Он проскакал к будке, спешился и пошёл вниз вместе со стариком. Сторож позвал собаку.

— Ну, милые. Теперь можете подниматься.

Заместитель начальника прииска напустился на старика.

— Да глаза у тебя Есть, чёрт старый! Кого ты додумался положить?!

— Он честный человек и хорошо выполняет свои обязанности, — заступился Берзин. — Это вам от меня лично. — Он вынул серебряные часы и протянул их теперь действительно растерявшемуся сторожу. — А от Дальстроя будет отдельно.

— А вам, товарищ Иезак, будет выговор в приказе, — повернулся Берзин к заместителю начальника прииска. — Разве нет у вас средств и сил сделать настоящий склад? Любую бригаду снимите с горных работ, и за пять дней она срубит настоящее помещение, проходную. Сделайте и забор.

В шести километрах от устья Оротукана открылся новый прииск «Утёсный». Показались отвалы, а потом синий дымок над кустарником и опущенная стрела экскаватора. Прииск был небольшой, золото лежало в пойме реки.

Ян остановился на обочине дороги. Неожиданно спряталось солнце и хлынул ливень.

Берзин и Краснов бросились к экскаватору. Люди, не обращая внимания на ливень, продолжали выпрессовывать пальцы башмаков и переносить звенья с задней стороны кабины вперёд, сцепляя их в полотно.

— Кончайте, промокнете, — крикнул им Краснов.

— Некогда, товарищ начальник. Развезёт, тогда и за неделю не доберёмся. У нас обязательства, — строго ответил замазанный маслом молодой парень и тут же, забравшись в кабину, уселся за рычаги. Двое с ломиками в руках встали у гусениц.

Металлическая махина дрогнула, заскрежетала звёздочками по разостланным лентам и, сдвинувшись метров на пять, остановилась. Парень спрыгнул на землю, застучали кувалды. Башмаки переносились и укладывались в ленту впереди.

Берзин молча наблюдал за экскаваторщиками, не совсем понимая смысл их работы. Когда ленты снова были разостланы впереди, он спросил, что они делают.

— Как что? Едем на другой участок. Башмаки развалились. Вот они, — показал парень на оборванные проушины. — Не работа, а чёрт знает что. Вот так третьи сутки.

— Та-а-ак. А когда же намерены добраться?

— А вот посчитайте. Каждый башмак весит семьдесят килограммов. Ширина Его шестьдесят сантиметров. На каждый километр надо перетащить вперёд на обе ленты около трёх тысяч башмаков, не считая пальцев и кувалды. А гнать Ещё километра полтора. Египет. Говорят — немцы, немцы, а машина дерьмо. Трубы текут, ходовая часть как сахар. Не по асфальту, а в болотах да на валунах приходится ковыряться. Небось золотом плачено?

— Ты меньше болтай, — одёрнул Его пожилой мужчина. — В восемнадцатом в лаптях, да одна винтовка на двоих. И воевали, да Ещё как. Управимся и тут. Не всё сразу, — И уже к Берзину — Тяжело, конечно, но знаем, что нет. Вы бы, товарищи начальники, подумали о ремонте. Обломки-то мы все соберём. Может, чего там подковать, подварить, да и снова получится башмак. Не дело, когда такая машина без ног. Разве она столько могла бы переработать кубажа?

Краснов поднял оторванную проушину и внимательно разглядывал.

— А что? Поручить нашим комсомольцам. Честное слово, сделают. Эдуард Петрович, нужны молоты и серьёзная ремонтная мастерская. Как видно, никто нам не поможет. Сами, сами — вот что обеспечит успех.

— Да, мы слишком быстро растём. Жизнь поломала все наши предположения, — согласился Берзин. — Планировали пользоваться зырянским углём, а Вронский открыл Аркагалинское месторождение. Предполагали осваивать верхнее течение Колымы, а геологи уже с Индигирки шлют приятные вести. Вы правы. Сейчас главное — собственные силы и инициатива. Пошлите на Утинку своего снабженца. Там прибыло оборудование из Амбарчика. Берите, что найдёте в наличии…

Бригада после ночной смены пошла в столовую. Алексеев отказался от завтрака и лёг отдохнуть. В бараке не осталось никого, только дневальный на кухне гремел посудой да беспризорный кот мурлыкал на окне.

Ночное происшествие заставило Лёнчика задуматься. В пересмену к нему подошёл парень из вновь прибывших и сообщил, что распорная стойка под прибором вылезла из паза и конец шлюза опасно болтается на весу. Он тут же спустился по лесам. Парень свесился с настила и показывал, где надо крепить. Но только Лёнчик стал забивать скобу, как мимо его головы проскользнул тяжёлый лом, ударив его по плечу.

Если бы это произошло впервые, может быть, он и не обратил внимания. Чего не случается на работе. Но несколько дней назад на него также «случайно» свалился с эстакады огромный булыжник. Он и сам не понял, как Ему удалось быстро отклониться.

Значит, дружки Колюхи решили расправиться с ним втихую. До освобождения оставалось несколько месяцев, А он, собственно, и не радовался: наступали самые тревожные дни. Если и удастся благополучно дотянуть, то конец срока мог превратиться в начало нового.

Комсомольцы и Татьяна пробудили в нём чувство собственного достоинства. Труд стал Его радовать. Это было для него совершенно новым. Татьяну он обожал. Она сумела сделать Его жизнь другой.

Он вытащил из кармана куртки папиросу и закурил. Сквозь дым времени вспомнилось детство.

Детство? Нет, у него не было детства. Первое, что сохранила память, — война, стрельба, поспешные сборы отца.

Красноармейцы в шинелях с красными лентами на шапках и гражданские с алыми бантами на груди/ поспешно отступали из города. Мать растерянна и напугана. Она то смотрит на отца, то в окно и только твердит: «Скорей, скорей…»

Какой-то усатый мужчина в каракулевой шапке и белом полушубке забежал во двор и сильно постучал в окно. Отец сунул в печь кипу бумаг и вслед за усатым бросился через огороды…

По улице проскакали верховые. Во двор вбежало трое с наганами в руках. В одном из них Лёнчик узнал бакалейщика с их улицы. Они было бросились к двери, но, увидев свежие следы, повернули в огород.

Скоро преследователи прошли обратно. Один выколачивал о колено каракулевую шапку, а другой нёс чёрное пальто отца…

Потом они с матерью Ехали куда-то в теплушке. В ней одни женщины и дети. Неделями стояли на полустанках, бегали за кипятком и жарили на «буржуйке» лепёшки… На одной из больших станций мать на носилках унесли из вагона. На этом кончилось детство…

А после детские дома, беспризорность, поездки на буферах и знакомство с городами России. Наконец нашумевшее дело, определившее Его дальнейшую судьбу.

За пять минут до перерыва на обед к комиссионному магазину подъехал грузовик с сервантом из красного дерева. Заведующий предложил подождать час. Водитель устроил скандал и потребовал немедленной разгрузки. Хозяин серванта, прилично одетый гражданин, просил разрешения поставить у двери и присмотреть.

Напротив, у ювелирного магазина, прохаживался милиционер. Заведующий показал на него глазами и посоветовал попросить милиционера. Постовой почти сразу согласился приглядеть за сервантом. Сервант сняли и поставили к окну комиссионного, машина ушла.

Без четверти два хозяин серванта снова приехал с грузчиками на другой машине. Сказав, что нашёлся покупатель по соседству, погрузился и уехал.

Когда открыли магазин, обнаружили ограбление. Нижняя часть стекла в окне, как раз против стенки серванта, была вырезана. Это смелое и ловкое ограбление принесло Лёнчику почёт и известность среди преступного мира. Он стал дерзким вором, а потом уже упорно держался за своё, положение, как и сейчас за первенство в работе…

Первым пришёл Копчёный и тронул Лёнчика за плечо.

— Вот что, парень. Давай-ка схлопочи себе суток десять изолятора. Там отоспишься, — тихо проговорил он, поглядывая на дверь.

— Ты что-нибудь знаешь? — поднял голову Лёнчик.

— Сказал — значит делай что говорят. А я тут постараюсь кое в чём разобраться…

На «Пятилетку» привезли центральные газеты, и ребята после работы собрались в общежитии. К промывочному сезону сюда приехали комсомольцы. Прибыл и Расманов. Он молча валялся на топчане, прислушиваясь к разговору парней.

Колосов зашёл к ребятам механической базы. В общежитие принесли пачку газет, и Самсонов разбирал их.

Газет было много, и хотелось сначала ознакомиться бегло.

— Судебный процесс в Свободном, — перелистнул страницу газеты Валерка. — Разоблачена шпионско-троцкистская диверсионная организация, являющаяся Японским филиалом разведывательных органов. Расстреляно сорок четыре бандита.

— Вешать надо, — поднялся Расманов, — Могу предложить свои услуги. Рука не дрогнет.

— Какие всё же у тебя низменные наклонности, — скривился Валерка. — А ты, брат Юрка, мог бы застрелить или повесить изменника родины?.

— Нет. Но. Если бы заподозрил самого, близкого человека, ну, скажем, тебя или даже Женю, не задумываясь, заявил бы об этом.

— Даже Если бы только заподозрил?

— Да. А кому положено — проверят и разберутся, — твёрдо заявил Юра. — Ты видишь, что делается в стране? Тут, брат, война не на жизнь, а на смерть. Ты помнишь заключительные слова доклада на Пленуме? Отказаться от своего благодушия. А это ведь не просто слова…

Валерка серьёзно посмотрел на него и взял новую пачку газет.

— «Несмотря на запирательство со стороны обвиняемых руководителей центра, предварительным следствием установлено…» Понимаешь, Юрка, — перебил он себя, — просто трудно поверить, чтобы люди, сделавшие так много для установления Советской власти, могли перейти на сторону врагов.

— Ты что, сомневаешься? — удивился Юрий.

— Да как сказать, сомнение — мамаша правды. Я думаю—…

Но что он думает — Валерий сказать не успел: открылась, дверь и вошли Берзин с Красновым, а за ними, озираясь, Лёнчик Алексеев.

— Принимайте новорождённого, — засмеялся Краснов, показывая на Алексеева. — Он Ещё не умеет ходить…

— А тут пустили слушок, что Алексеев забрался в склад и попался, — Едко, усмехнулся Расманов и вышел.

— Ты — в склад? — ахнул Юра.

Лёнчик не ответил. Вмешался в разговор Берзин:

— Да, нашли мы Его в изоляторе. Разобрались. Это был вынужденный шаг. Поэтому я взял на себя ответственность — не оставлять Его больше в лагере. Приеду в Магадан и оформим освобождение. Пусть он будет приёмным сыном вашей комсомольской организации. Парень он не такой уж плохой. Жизнь у него сложилась нескладно. Теперь преступный мир не спускает с него глаз. Так что оставляю на ваше попечение…

Август — месяц ягод, грибов, дичи, рыбы, месяц тёмных и нежных ночей, месяц самой напряжённой работы на приисках. В этом году он выдался особенно удачным.

Колосов заехал на «Пятилетку» и пошёл на прибор. Женя работала в вечернюю смену. Было около полуночи. По тропинкам к забою шли люди.

Идёт пересмена, подумал он и остановился.

На старых отработках загорланила утка. Где-то в кустах отозвался другой тихий голос. Посидеть бы такую ночку на берегу озера у костра. Темно, отсвет огня трепещет в кустарнике, и кажется, там кто-то шевелится. Костёр трещит, в ведре уха с дымком.

Но нет, теперь Ему не до ружья: каждая минута — для Жени. Он и не представлял такого светлого счастья.

Шорох падающих эфелей и шум воды на шлюзах затих. Над колодой вспыхнул свет электрической лампы.

Съёмка золота, надо спешить. Юра пошёл напрямик. У прибора он увидел Женю. Она сняла комбинезон и поправляла волосы.

— Женя! Женечка, милая! Подожди! — закричал он во весь голос, боясь, что она может уйти с бригадой.

— Юрочка! Где ты?.. — Женя склонилась над перилами эстакады. Из-за встречного света Ей ничего не было видно. Юра быстро вбежал по трапам и схватил её за руку.

— Пошли скорее. Мне к утру на работу. — И тут же бегом с ней вниз и на тропинку. — Давай прямо: так ближе.

— Юрка, милый. Рассказывай, что у вас там нового?

— Принято решение готовить к открытию второй комсомольский прииск. За зиму должны выстроить посёлок. Это на том берегу Колымы. Называться он будет Хатыннах-Колымский. Здорово? Прибыла группа красноармейцев. По нашему письму ЦК комсомола направил к нам много ребят и девушек. А ты знаешь, когда Татьяна предложила написать письмо в «Комсомольскую правду», я посчитал это пустым делом.

Женя вздохнула.

— Ты что, опять? Ну хватит, хватит.

— Да так, ничего. Просто всё вспомнилось. До сих пор не могу свыкнуться с этой мыслью…

В бараке их встретил Валерка.

— Ну, брат Юрка, тебе письмо, пляши. Я специально забрал Его на почте, чтобы дать тебе повод появиться на «Пятилетке». А то твоя Женя сама порывалась поехать.

— Давай читай вслух, — наклонилась Женя над листком и села рядом.

Вошёл хмурый Расманов и сразу лёг. Юра бегло пясмотрел несколько строк и стал читать вслух.

— «.„Весной ждите. Работаю как вол, но, кажется, с диссертацией управился. Как там Валерка, Игорёк, Нина Ивановна, Женя?. Кланяйся. Ну кто бы мог подумать, чтобы ты решился на такое дело! Женя, конечно, девушка отличная, но ты задумывался, подойдёшь ли для неё? Ты груб и неуклюж, она нежная, деликатная, хрупкая. Да ты же как-нибудь нечаянно свернёшь Ей голову. Да и вообще…»

— Женя, как? Не сверну?

— Чудак он, Толька, какой чудак! Ничего-то он не понимает, — засмеялась она счастливо. — Давай дальше.

— «…Здесь новостей, как у нас на Колыме говорят, — навалом. Первое — все с напрЯжённым вниманием следят за войной в Испании. Я тоже в первый раз в жизни потащился на футбол с басками, хотя этого зрелища не переношу. Но ведь это республиканцы, им симпатизируют все. Даже Яростные поклонники «Спартака» на этот раз болели за команду Испании (как видишь, я уже кое-что успел усвоить из футбольного лексикона).

Можно было бы по-настоящему гордиться за народ, за страну, Если бы…

Эх, Юрка, на фоне этих успехов — и на тебе! Всюду измена, враги, предатели. Ну кто бы мог подумать?

После процесса над группой военных в Москве/ забрали моего близкого родственника. Странно. Старый большевик, с первого дня революции в армии. Начал с рядового красноармейца. Я часто задумываюсь: мог ли он изменить, и Если так, то почему?»

Расманов поднял голову и облокотился на подушку.

— Кто это пишет?

— Ты не знаешь, — не совсем дружелюбно отрезал Юра, продолжая читать.

— «…Взялисъ за коммунистов имевших в прошлом колебания, и участников оппозиции, (Ты меня можешь поздравить, я уже кандидат.) Как ни странно я почему-то не вникал в глубину всех теоретических разногласий. Теперь Есть свободное время, я раздобыл кое-какую литературу и решил хорошо разобраться.

Порой как болезнь/ мучает потребность поделиться своими размышлениями. А с кем? Да и не так это просто…»

Юра запнулся, понизил голос и прекратил читать вслух.

— Чего это ты замолчал? Или твой друг тухлятинки попробовал и тебя приучает? Смотри, Юрка, не испорть желудок, — засмеялся Расманов.

— А ты дубина, Олег, В каждой пепельнице чего-то разглядываешь. Белоглазов тебе не чета, это голова. Любой вопрос он всегда рассматривает как учёный — со всех сторон, — вмешался Самсонов.

Юра читал и морщился. Толька описывал своего консультанта, какого-то крупного геолога, оказавшегося двурушником. Тут Белоглазов не только высказывал своё сочувствие, но и возмущался формальным разбирательством дела. Юра не удержался от возгласа:

— А Толька так и остался шляпой. Нет у него твёрдой принципиальности и непримиримости. Так сейчас, конечно, нельзя…

К столу подошёл Расманов и наклонился над Его плечом, стараясь заглянуть в письмо. Юра свернул листки и сунул в карман.

— Разве нельзя?

— Не тебе. Юра поднялся.

Женя побежала на кухню ставить чайник.

— Что ты суешь свой нос, куда тебя не просят? — возмутился Валерка и они заспорили с Олегом.

Юра не стал вмешиваться в их разговор. Он снял пиджак, повесил Его на гвоздь и пошёл умываться. Настроение от письма и разговора было испорчено у всех.

Он зашёл к Жене, напился чаю и стал одеваться. Ребята уже спали.

В Оротукане он Ещё раз хотел прочитать письмо. Сунулся в карманы — нет. Он хорошо помнил, что положил Его во внутренний правый.

Где бы он мог Его обронить? — Наверное, когда меняли баллон, решил он и успокоился…

…На середине, реки лошадь остановилась и потянулась к воде. Краснов дёрнул за поводья, выехал на берег и подождал Дымнова.

— И хорошо же в тайге, — вдохнул он полной грудью и поехал рядом с секретарём парткома. — Ты знакомился с разведанными запасами на Дусканье? — спросил Краснов, продолжая прерванный разговор. — Придётся открывать нам прииск уже в районе Теньки.

— Знакомился. Пожалуй, Ещё один росточек нового месторождения.

— Тут, брат, не ростками пахнет… С этого начинался Юг, Север, Запад…

Дымнов улыбнулся. Спокойный и немногословный армейский работник, он больше любил послушать других, а Краснова в особенности. Тот захватывал Его своей неиссякаемой энергией, юношеским задором.

С первого дня совместной работы они быстро поняли друг друга, и Краснов часто увлекался новыми планами. Дымнов незаметно, но умело регулировал величину пламени. Михаил Степанович научился понимать Его с полуслова и был признателен за тактичность. Служебные отношения перерастали в дружбу.

Летняя тропа повернула от речки. Скоро показались стрелы экскаваторов, а потом выглянули эстакады промприборов. Засыпанные отвалами, они напоминали мамонтов с боевыми башнями на спине.

Но вот сквозь шум работ стали доноситься голоса людей.

— Механик! Водички!..

— Забой!.. Комки, комки разбивать!..

— Подавай пески!.. Стоим!..

— Работают хорошо, — заметил Краснов и, свернув с тропы, спустился с седла. — Зайдём с тыла, посмотрим, как они тут.

Он приурочил время приезда к концу смены и хотел захватить съём золота с приборов.

Забой прямоугольником начинался от высокого берега и врезался в склон сопки. Они остановились в кустарнике, привязали лошадей и решили понаблюдать.

— Первый прибор на пересмену! — прокричал зычный голос из забоя. Рабочие, вывалив в бункер пески, сбежали вниз и, выстроившись на трапах, остановились. На эстакаду поднялся высокий и худой как жердь начальник прииска Лундин. Он заглянул в головку прибора, пустил воду, а потом свистнул.

Люди с тачками перебросили трапы к небольшому бугорку из промытых песков с подрытыми краями. Рабочие нагрузили тачки и откатили их на прибор. Тем временем начальник прииска поднялся на следующую эстакаду и проделал то же самое.

Дымнов непонимающе пожал плечами и пОсмотрел на Краснова, как бы спрашивая, что это значит?

— Опять мудрит Лёва. Это у него заначка с богатым содержанием, и он регулирует выполнение плана приборами. Ну же и устрою я Ему качку. Пошли.

Лундин, заметив руководителей, махнул рукой. Сразу остановились остальные приборы, и как ветром сдуло выстроившуюся очередь с тачками.

— Боже мой, гости?! Здравствуйте, — всплеснул руками Лундин. — Как это мы вас проглЯдели? Ай-я-яй. Может, устали, а? Неплохо по стаканчику чаю с дороги, а потом и за дело. — Он повёл большим носом и вдруг схватился за живот.

— Ты что это, Лев Абрамович, опять согнулся? Язва или уж так плохо с золотом? — насмешливо спросил Краснов.

Лундин сморщился, схватился за бок, осторожно посматривая в забой.

— Всё она, проклятая, мучает. А золото? Так откуда Ему быть?

— Значит, рановато приехали и помешали выполнить план? — Едко усмехнулся Краснов и сразу же вспыхнул — Кого ты обманываешь? Меня, себя или государство?

Лундин слушал Его, согнувшись в вопросительный знак, и делал такое страдальческое лицо, словно отрывал приросший к позвоночнику Язвенный желудок. Вообще работал он неплохо. Но когда не клеилось дело, как правило, сказывался больным, стонал, охал и ложился в постель.

— Так вам нужно золото и объёмы, а где мне их взять? Основные пески промыты, а новые площади Ещё не вскрыты: там такие объёмы работ. Надо же как-то жить. Вот и тянусь, — оправдывался он, охая и пряча хитроватые глаза.

— Пойдём на место и разберёмся. — Краснов направился к работающим экскаваторам.

Его теперь больше всего занимала подготовка песков. Важно иметь вскрытые полигоны, а промывку можно всегда наверстать. Он посмотрел на горы наваленных торфов, перебрасываемых ковшами за пределы контуров вперевалку, и рассердился.

— Ты чего же молчал? Если будешь вскрывать весь контур, золото получишь к зиме. А чем будет заниматься прииск летом?

Лундин сел на траву и совсем согнулся.

— А что я должен делать? Давайте экскаваторы, людей — будем выкручиваться. Вот всё ждал вашего приезда, а тут Ещё здоровье…

— Я уже говорил, — холодно перебил Его Краснов, — Отрабатывать полигоны участками и не заниматься этими дорогостоящими перевалками.

— Валить торфа на золотоносные пески? Да кто на это решится? У меня проект горных работ утверждён техническим отделом Дальстроя. А потом? — У Лундина было испуганное лицо.

— А потом перевалишь торфа на актированные, отработанные площади. Сократишь в несколько раз объёмы вскрышных работ и промоешь заваленные временно пески.

— Нет, я спрашиваю, что я отвечу следователю, когда он спросит, для кого я схоронил запасы под торфами? Ты же читаешь газеты. А Если я Ещё не успею промыть, так мне придётся сушить сухари. — Он снова застонал. — Зачем больному человеку искать казённую квартиру?

— Давай свои предложения, я подпишу.

— А почему я должен что-то писать? Пусть даст указание управление.

Краснов посмотрел на него пренебрежительно и покачал головой, понимая опасения Лундина.

— Боишься оставить подпись на документе? Ну хорошо, я напишу это сам.

Они прошли по забоям, поднялись на приборы, увешанные стлаником, заглянули в летнюю столовую. Просмотрели доску показателей выработки бригад. Всё ласкало взгляд внешней приглядностью и порядком. Краснов морщился, но молчал.

В одном из актированных забоев он остановился, попросил проволочную метлу для зачистки подошвы песков. Подмёл небольшой участок и, собрав всё в лоток, тут же промыл. Золота в лотке не оказалось.

— За хорошую отработку забоев — спасибо! А за это, — он кивнул в сторону горки непромытых песков, — отметим в приказе.

— Может, и ни к чему? Я уже распорядился. Завтра же промоем всё, — неуверенно прохрипел Лундин.

— Экономить, на торфах и дать золото быстрей, чем утверждено в плане, ты боишься, а обманывать государство — нет? — сурово говорил Краснов. — Понимаю. Этот хвостик всегда можно спрятать. Да ведь это не только обман, а неиспользование возможностей. Искажение среднего содержания, не говоря уже о другом. Зачем будет ломать голову горняк, когда добрый хозяин подбросит десяток тачек и план будет. Скажи спасибо, Если отделаешься приказом, и тобой не займётся партком…

Дымнов молчал и делал пометки в записной книжке…

Зашли в палатки. Краснов прошёл по рядам коек, отбрасывая, одеяла. Плохо набитые матрацы, грязные простыни, мусор под топчанами и в углах. Он сел к столу.

— Лицо моешь, а кальсоны тово. Одна показная сторона. Ну, теперь, я думаю, приказом не обойдёшься.

Лундин, казалось, совсем забыл про болезнь. Выпрямившись во весь рост, он прижался к стене и что-то соображал.

— Мне нужно что-нибудь Ещё сказать тебе? — спросил Краснов, вставая.

Рабочие перемигивались и осторожно посмеивались.

— Не здесь…

— Ну что же, пойдём в контору. Нам Есть о чем поговорить. — Краснов вышел из палатки.

С перевала было видно Оротуканскую долину и сбегающие к ней распадки. Чуть синеющий над тайгой дымок указывал на расположение горных участков.

Лошади шли по каменистому перевалу. На одной из вершин появились дикие олени.

— Спасаются от гнуса, — кивнул Краснов в их сторону.

Начался спуск. Лошади скользили по камням. Наконец тропа вывела их на сухой берег ключа. Стайка хариусов, Едва пошевеливая хвостами, уткнувшись носами в камни, стояла у берега. На песчаной отмели свежие следы медведей. Один большой с отпечатком острых когтей, второй маленький.

— Где-то близко, — оглядел кустарник Дымнов.

— А мы вот сейчас поддадим жару-пару. — Краснов вскинул ружьё и нажал на курки. Эхо заухало по распадку. На склоне сопки мелькнула тень оленя и скрылась. Захлопал крыльями глухарь, оглушительно закричали кедровки…

— Видал, как, зашевелились, — засмеялся Краснов…

— Хорошо.

Потянуло дымком. Скоро должен показаться прииск «Таёжник» — вотчина Шулина, как называл Его Краснов.

— Шулина знаю давно. У него и учился горному делу, — рассказывал Краснов. — Удивительная энергия и горячее сердце. Люблю старика за удаль, за решительность, за прямоту. Правдивый и преданный человек. А вот живёт и работает по старинке. Чувствую, придётся Его снимать, а жаль.

— Ты пристрастен до неосторожности.

— Что ты хочешь этим сказать? За старика ручаюсь.

— Не торопись, кое-что проверить надо.

— Проверить не сложно. Спроси — и прямо ответит. Но ты что-то недоговариваешь?

— Райотдел располагает сведениями о сестре Шулина. Она как будто арестована органами/ как участница троцкистско-шпионской группировки.

— Ну и что? Каждый отвечает за свои поступки. Да он не встречался с ней по крайней мере лет пятнадцать.

— Когда лес рубят, то и щепки летят. Тут не только одна бдительность…

Краснов засмеялся.

— Чепуха. Может быть, я отстал, но скажу тебе откровенно. Я смотрю на всё по-другому. Будь чист перед своей собственной совестью, тогда и нечего беспокоиться.

Дымнов промолчал. Лошадь почувствовала отпущенные поводья, потянулась к зелёной травке и, оступившись в болотце, чуть не уронила седока. Он схватился за поводья и, повернув на тропу, поехал рядом.

— Видишь как получается, — заметил Краснов. — И тут держать надо, а у вас Есть надёжная рука. Так что будь уверен…

К прииску подъехали, когда шум горных работ стихал, а дым печей и костров затянул постройки посёлка.

Въезд в «Таёжник» обрамляла, как и на большинстве приисков, увитая хвоей арка. А рядом на телеге, уставленной Ящиками, стоял Шулин и говорил что-то проходящим с работы. Краснов с Дымновым остановились.

Одни проходили, опустив головы. Другие, смеясь, останавливались. Тогда от группы отходил человек и брал Ящик. В стороне, рядом с чёрной доской, стояло несколько парней и, отвернувшись, смотрели по сторонам.

— Посмотрим, чего он тут митингует, — Предложил Краснов. Они слезли с лошадей и подошли вплотную к телеге. Шулин их не заметил и продолжал говорить:

— Бригада Пономаренко промыла за смену двести пятьдесят кубометров. Спасибо, орлы! Получайте подарок от руководства прииска! — он наклонился, поднял Ящик и передал бригадиру, — А это тебе, Корявый, и тебе, Воробей. — Он передал свёртки выскочившим из колонны парням, — Это вам за вашу отличную работу. Почёт передовикам производства!

Шулин, не останавливаясь, выкрикивал результаты работы каждой бригады. Называл то имена, то фамилии, а то и просто клички и передавал премии.

— Спасибо, дядя Володя! — отвечали рабочие.

Одного парня он подозвал к себе.

— А ну, сукин сын, выходи к доске. Пусть полюбуются твои дружки на твою губастую морду. Тебе будет особая посылка. Я тебе посплю за отвалами. Я тебе помылюсь в карты во время работы…

Парень замялся.

— Ну иди, чего встал? Что мне с ним делать? — спросил он у бригады, — Или холодную отвалить?

— Сами управимся, дядя Володя, — раздалось из колонны. Бригадир дал подзатыльник губастому и втолкнул Его в строй. Шулин махнул рукой, и бригада быстро прошла.

— А что, придумано неплохо. Если не считать не совсем деликатных форм, — засмеялся Краснов.

Но вот прошла последняя бригада, а за ней ушли и штрафники. Шулин оглянулся и увидел руководителей.

— А, Михайло! Здравствуй! Ты кого это с собой приволок? Никак партком? Добренько. — Он молодцевато соскочил с телеги и пожал им руки, — Ну, вы идите в посёлок, в лагерь, куда хотите. Знакомьтесь, а я метнусь на часок на второй участок — встретить развод.

Он легко вскочил на коня и уехал.

У проходной Краснова и Дымнова встретил молодой военный, отрапортовал и представился как начальник лагпункта.

В бараке был образцовый порядок. Койки заправлены по-военному. Встретивший их у двери дневальный так рявкнул рапорт, что заставил вздрогнуть.

Рабочие умывались, переодевались и убегали в столовую.

— Как живём, рабочий класс? — весело спросил Краснов.

— На большой с присыпочкой, гражданин начальник, — весело отозвались заключённые.

— Какие Есть жалобы?

— Жалобы? Да что вы! Жалоб у нас не бывает, мы с ними сами, на месте… Тут дядя Володя сам… — ответил плотный парень с мушкой на щеке и синяком под глазом.

— Что значит сам? Это, что ли? — Дымнов показал на заплывший глаз.

— Да ну, гражданин начальник, такого у нас не бывает. Это я в изоляторе на дверь наскочил.

— Куда так торопился?

— Как куда? На работу.

Они поинтересовались посылками. Там были банки с вареньем, бутылки с какой-то настойкой, зубчики чеснока и запечённые в тесто куски мяса.

— Откуда всё это берёт ваш начальник?

— Дядя Володя придумал. На прииске много женщин. Жёны инженеров, начальников разных. Он собрал их и расписал каждой. «Нечего, мол, даром хлеб Есть. Его издалека везти надо». Вот и стараются.

— Ну и как?

— Пустяк ведь, гражданин начальник, а приятно. Оно, видите ли, дорого тем, что вроде бы посылка из дому. Дядя Володя мужик изворотливый, тут ничего не скажешь.

— Есть какие просьбы, заявления? — ещё раз спросил Краснов, собираясь уходить.

— Зачем? У нас Есть свой начальник, — ответило сразу несколько голосов.

Они обошли и другие бараки, но ни заявлений, ни жалоб так и не поступило. У проходной их встретил Шулин.

— Посмотрели, а теперь прошу в мой дом.

— Как с золотом? — спросил Краснов.

— А куда Ему деваться? — встряхнул тот седыми кудрями. — Ты вот что, Михайло, со мной не хитри. Знаю, зачем ходил в лагерь. Тут уж давно подсылают ко мне всяких щелкопёров — А те нюхают, что да как… Нет чтобы спросить у меня. Разве заключённые что скажут? А ты, говорят, на меня давно замахнуться собираешься? Не рановато?

— А что? Чует кошка? — засмеялся Краснов. — Надо будет, и по-сыновьи поругаю. А уж Если зашёл разговор, так поделись опытом, какими формами воспитательной работы борешься с отказами? У тебя их на удивление мало.

— Так бы и сразу, а то золото! Как будто не знаешь, — добродушно усмехнулся он и хитровато посмотрел на Дымнова. — Тебе скажу, а вот как секретарь? Теперь ведь нашего брата типографской краской да чернилами обделывают, а это куда хуже. Дерьмо-то отмыть можно…

Дымнов отстал.

— Не деликатничай, секретарь, иди слушай, может, пригодится. — Шулин тоже остановился. — Ты не обижайся, нынче ведь так. Стоит кому-то плюнуть, остальные норовят в ухо двинуть. Да у меня и свои кулаки Есть.

— Вот-вот, о них и разговор, — нахмурился Краснов.

— Кулаком не бывало. Разве что по-отечески ремнём, да и то за баловство, чтобы не переводить бумагу, — откровенно сказал Шулин. — А с отказчиками случайно открыл верное средство. В смете лагеря Есть статья расхода пайкового довольствия/ на содержание в карцере штрафников. Ну вот я и распорядился выдавать Её полностью, независимо от того, сколько там человек. Как я и прикинул, нашлись два бандита, сообразившие, что получать всё на двоих куда лучше, чем делиться с другими, и принялись выкуривать лишних… Какими методами, не интересуюсь. А только сейчас шпана боится изолятора как чёрт ладана. Если кто и попадёт, то через пару часов христом-богом просится на работу. Вот и весь секрет.

Краснов молчал. Дымнов возразил:

— Есть, товарищ начальник прииска, норма морали и социалистической законности. Вы необоснованно содержите, в изоляторе постоянных людей, превратив Его неизвестно во что. Это превышение власти и всё что хотите. За такие дела не только снимают с работы, но и судят. Как бы вы поступили на нашем месте?

— Ты мне только горчичник (шн) не ставь, не испугаешь, — рассердился Шулин. — Содержу я их законно. Просмотри документы. Не успеешь их выпустить, как они нашкодят и идут сами. Может быть, изолятор их устраивает больше. Да какое мне дело. Они не в обиде, да и я не в убытке. А по части ремня? Так сходи сам в лагерь да расспроси. Может быть, тебе удастся найти того человека, который пожалуется. — Он доброжелательно улыбнулся и взял Дымнова под руку, — А насчёт того, как бы я поступил на вашем месте… Да очень просто. Поставил бы доброго парня в помощники. Поучился бы он у Шулина делу, а старика на разведку или в бригаду лотошников.

— Вы что это — серьёзно?

— А то как же? Ты думаешь, меня интересуют твои жулики и чины? Как бы не так. Сам вижу, не моё это дело. Давно рвусь на Чукотку, да старик Берзин просил до осени дотянуть. Людей подходящих пока нет. Меня-то ведь всё равно не переломишь. Закон у меня всегда один — взялся за топор, не бойся набить себе мозоли.

Он повернул к крылечку и распахнул дверь.

— Милости прошу в мои хоромы. Берзин приказал построить. Да на какой он мне ляд? Сегодня же готов променять на самое последнее зимовье…

— Стой!.. Документы!.. — окликнул из кустов грозный голос, и на тропинку с винтовкой наперевес вышел охранник в помятой гимнастёрке/ с заспанным и угрюмым лицом.

Краснов остановил лошадь и протянул удостоверение. Подъехал и Дымнов. Но солдат отступил на несколько шагов и залязгал затвором.

— Спешиться. Положить документы и отойти на десять шагов, — приказал он тем же повелительным голосом и выжидательно застыл.

— Я секретарь парткома, а это заместитель начальника управления Краснов, — начал было объяснять Дымнов, но тот снова рявкнул:

— Не могу знать! Инструкция! Исполняйте!

— Ну, раз инструкция, ничего не поделаешь. — Дымнов первым слез с седла и оглЯделся. — Тут где-то должна быть пешеходная тропинка на центральный посёлок прииска «Нерега».

— Не могу знать. А ну назад! — злобно заорал солдат. Они отошли. Тот проверил документы, положил и ушёл в кусты.

— Новый начальник прииска — и свои порядки, — улыбнулся Краснов и вскочил в седло.

— Как у них дела? По сводкам хорошего не видно.

— Да-а, — протянул Краснов и повернул на тракторную колею. — Посмотрим, каковы кадры нового наркома. Пока одно щёлканье каблуками. Вообще-то непонятного много. Начальник райотдела продолжает советоваться с тобой? Какая сейчас обстановка на материке?

Дымнов пожал плечами и стал сгонять комаров с шеи коня.

— Как мне кажется, большие полномочия требуют и серьёзного контроля. При НКВД создан самостоятельный партком, и коммунисты райотдела выделились из нашей парторганизации в свою партийную группу.

— Ты хочешь сказать, что интересы безопасности требуют секретов от парткома и коммунистов?

— Да, но я этого не говорю. Так получается…

Они замолчали.

За леском показался склад горючего, огороженный колючей проволокой. В стороне стоял трактор. Тракторист лежал на траве и спал. Кладовщик и заместитель начальника прииска, тоже из вновь прибывших военных, переливали консервной банкой бензин из одной бочки в другую.

— Что это вы делаете? — удивился Краснов.

— Как что? Принимаем горючее и проверяем. Кругом жульё, никому нельзя доверять. Наш начальник решил навести порядок и берет каждую копейку на учёт, — бойко ответил военный.

— Горючего не хватает, а вы Его разливаете, значит, будет Ещё меньше.

— Где пьют, там и льют, без этого не обойтись.

— А Если она полная? Наверное, тогда совсем неумно? — усмехнулся Краснов и тут заметил, что земля вокруг бочки потемнела. — Эта даже через пробку подтекала: днём-то ведь было жарко.

— И то верно. Не обратил внимания, — смутился несколько заместитель и поставил банку на сани. — Чего Её, правда, мерять?

Краснов покачал головой и тронул поводья. Чавкая по болотистой дороге, лошади повернули к посёлку.

У конторы их ждал начальник прииска Гарцев. Это был молодой подтянутый военный в начищенных до блеска сапогах. Он щёлкнул каблуками, отрапортовал и провёл их в свой кабинет.

У двери на стене в рамке вывеска: «Управление прииска «Нерега». В коридоре чистота. Всё отделано под масло. Кабинеты с обитыми дерматином дверями. На стенах приказы. Все бегают, торопливо, сосредоточенно и молча. Даже очередь людей у бухгалтерии стоит молча. Если переговариваются, то шёпотом. Чувствуется гнетущий порядок. В приёмной накрашенная молодая машинистка и мужчина-секретарь тоже с петлицами.

— Как отработала ночная смена? — спросил Краснов.

Гарцев нажал кнопку. В кабинет влетел щегольски одетый молодой человек и вытянулся у двери.

— Наблюдатель, — коротко бросил начальник и протянул руку. Молодой человек раскрыл тетрадь и шарахнулся к столу. Краснов был ближе и взял Её первый.

— Сколько же промыто песков и добыто золота вашими приборами, участками и прииском в целом? — повторил он вопрос, перелистывая страницы.

— Позвольте, доложу, — Гарцев снова потянулся к тетради, но Краснов, взглянув на последнюю запись, закрыл Её и положил на стол.

— Несколько цифр плана знать на памЯть — не так уж сложно. — Краснов посмотрел на молодого человека, — Ведь вы начальник плановой части?

— Так точно! — вытянулся тот.

— Вы знаете показатели работы прииска?

— Наблюдатель ведёт статистику. Я занимаюсь анализом горных работ.

— Значит, тоже не знаете?

— Виноват, не успел просмотреть, — покорно согласился тот и добавил — У нас введено строгое распределение обязанностей.

— Доложите о состоянии дисциплины, о положении с отказами, — попросил Дымнов и, поднявшись, подошёл к графику ведения горных работ, вывешенному на стене.

Гарцев посмотрел на экономиста, тот моментально исчез и через минуту вернулся с огромной папкой.

— Это что Ещё за том? — Краснов просмотрел несколько листков.

— Акты об отказах, нарушителях дисциплины и режима. С прочими документами, приложенными к делу.

— Это что за год? Вы-то сами разговаривали с этими людьми?

— Тут документы только за последние сутки. Всем этим занимается культурно-воспитательная часть…

— Да-а… с бумагами у вас завидный порядок, — нетерпеливо оборвал Его Краснов и встал. — Пойдёмте познакомимся с горными работами.

Он вышел из конторы и пошёл напрямик к виднеющемуся прибору. Гарцев прыгал через лужи, балансировал на кочках, боясь запачкать сапоги.

— Вы бы, товарищ начальник прииска, завели рабочую одежду. В таком-то наряде в забой, наверное, не особенно тянет? — заметил Едко Краснов. — А на вольном воздухе в интересах здоровья полезно бывать даже начальнику предприятия.

— У меня на всех приборах установлены телефоны, так что я в курсе дела, — поспешно ответил тот и вдруг, не удержавшись на скользкой жёрдочке, уложенной через лужу, прыгнул в сторону и попал в воду.

— Как это вы, товарищ начальник, не догадались приказать вымостить эту дорожку? Вон сколько булыжника в отвалах. Оно как бы хорошо получилось, — усмехнулся Краснов и переглянулся с Дымновым. — Читали Щедрина? Не в пример тому градоначальнику, вы бы сделали полезное дело.

— Что-то помню, как будто читал. — Гарцев вытирал травой сапоги. — А по части дорог вы правы, придётся подумать.

— Не горячись, — шепнул Дымнов, придерживая коня, пока Краснов садился в седло. — По-партийному вы должны принять все наши замечания, — обратился он спокойно к Гарцеву. — Лак казёнщины и формализма отделяет вас от народа. Вы даже и свой домик додумались огородить колючей проволокой. Поезжайте на другие прииски, посмотрите, как работают, общаются с рабочими и живут руководители. Если вы не измените стиль руководства, то дело, конечно, у вас не пойдёт и партком поддержит точку зрения руководителей управления.

— Видите ли, товарищ секретарь парткома, я имею непосредственные установки в части дисциплины из наркомата, да и приказ о моём назначении подписан не начальником управления, — самоуверенно ответил Гарцев и вытянулся. — А с золотом? Тут Ещё надо посмотреть, чья рука действует в разведрайоне. Среднее содержание не соответствует подсчётам запасов. Если копнуть, то может быть…

— Может быть, вы необоснованно бросаете тень на честных людей, — гневно вмешался Краснов. — Подсчёт запасов в недрах — это не товар, выданный с веса. Золота у вас больше, чем насчитали разведчики. Что вы тут болтаете? Прекратите щёлкать каблуками и Языком. Вы начальник прииска, вам доверено серьёзное дело и живые люди. А что делаете вы? Если ваша мерка — консервная банка и вы будете Ею измерять всё, то вам, как видно, снова придётся вернуться в наркомат. До свиданья! — Он стегнул коня и оглянулся. — А всё же попытайтесь сделать выводы из нашей беседы. Может быть, из вас что-нибудь Ещё получится, — крикнул он спокойней и выехал из посёлка.

Дымнов нагнал Его уже у складов и, сдерживая лошадь, ухватился за луку седла.

— Мне кажется, мы проехали за эти дни не одну эпоху. Шулин как бы живёт в период военного коммунизма. Лундин — увядающий приспособленец. Гарцев — представитель нового веяния, а на остальных приисках настоящие руководители из честных, преданных коммунистов.

Краснов засмеялся.

— Нет, не согласен. Гарцев не представитель нового веяния. Такого веяния нет, Есть новые люди уже социалистического склада. А он просто случайное уродство. Когда приезжаешь на другие прииски, а особенно на комсомольские, возвращаешься просто помолодевшим…

— Ты неверно понял меня, — улыбнулся Дымнов, — Я не говорю о каких-то новых направлениях в социалистическом строительстве. Я имею в виду изменения в наркомате и другой подход к вопросу внутренней безопасности. А всё новое, как весенняя вода. И прежде всего всплывает навоз и всё легкое, но не это Есть признак лета. Разговор я начал к тому, что у всех Есть что-то хорошее и плохое. Вот бы отфильтровать всё плохое и оставшееся доброе привить руководителям. Тогда бы по-настоящему пошла жизнь.

— Но в любом хорошем прежде всего должна проглядывать душа. Посмотри на «Нереге». Тут форма блестит до отвращения, кругом порядок, а всё Есть один мёртвый лоск. А Шулин? Да Его можно хоть сейчас судить. А прииск работает отлично, рабочие Его любят. Он во всё вкладывает душу. Ему многое можно простить за человеческую теплоту. Но мы как руководители не можем допускать самоуправства в работе и обязаны, конечно, Его снимать. Как ты находишь, Алексей?

— Снять никогда не поздно. А кроме разговоров, мы ведь так ничего противозаконного не установили, — спрятал Дымнов под ресницы лукаво сверкнувшие глаза.

Они оба засмеялись и замолчали…

 

ГЛАВА 13

— Юрий Евгеньевич, Магадан!..

Водитель затормозил, машина остановилась.

Колосов открыл глаза и поправил съехавшую на лоб шапку. Начинался спуск к колымской столице.

Внизу огнями сверкал посёлок. Над крышами ползли клочья дыма от котельных и заводских труб. Теперь посёлок уже походил на город.

Водитель остановился, почистил машину, сбросил телогрейку и надел чистую куртку с меховым воротником.

— Давно не были в Магадане? — спросил он Юрия.

— Почти два года.

— Дивно как-то, не было ничего — и вон, пожалуйста. Город уже, честное слово, — засмеялся он и взялся за руль. — Вам куда?

— Надо бы разыскать наших ребят, да кто знает, где их разместили.

— Тогда в политотдел, — уверенно заявил водитель.

Город был по-праздничному украшен плакатами, лозунгами, портретами. По улицам группами ходили делегаты конференции. Юра заметил группу молодых людей в национальных костюмах, расшитых бисером. Они шли медленно, постоянно останавливаясь и разглядывая каменные здания. Их удивлению не было предела.

Наверное, впервые попали в такой посёлок, подумал Юра и помахал им рукой.

В политотделе дежурная выдала талоны на места в первой гостинице и в столовую.

В коридоре гостиницы Юра натолкнулся на Варю Каширину из Оротукана. Она бежала с полотенцем и мыльницей и заметила Его первой.

— Юра? Приехал? Иди в нашу комнату, а потом постараемся договориться и устроим тебя в нашем крыле. Мы уже всё тут знаем.

Он пошёл за Кашириной в комнату.

— Познакомьтесь. Это наш оротуканец, наверное, слыхали, Колосов, — и убежала.

Юра не привык к такому многочисленному женскому обществу. Здоровался стеснительно, глядел исподлобья.

Краснощёкая молоденькая Якутка сидела на кровати и посматривала на него. Где он мог видеть это лицо? — мучительно вспоминал Юра. Что-то знакомое, но далёкое послышалось Ему в Её голосе. Но сколько он ни силился припомнить, всё расползалось как след на песке.

Вернулась Варя и сообщила, что Юра может переходить в комнату рядом. Юра поднялся.

— Где тут делегаты Юга? — басил знакомый голос в коридоре.

— Валерка, сюда, сюда. Мы тут! — Варя ввела Самсонова.

— А, брат Юрка? Ты уже здесь, да и я прикатил, как видишь, — усмехнулся он и сбросил котомку на первую попавшуюся кровать.

— Валерочка, неудобно. Кровать чужая, а мешок твой…

Самсонов наклонился над узлом и стал счищать присохшую грязь.

— И верно, не из бани. Но уж Если он лежит, то какой смысл пачкать другую койку? — И, повернувшись к Варе, несколько удивлённо спросил — Это что же? Я тут с вами и должен жить?

Девушки заулыбались. Варя засмеялась.

— Смешной, милый Валерик. Ты всё такой же. А уже давно бы пора…

— Я тоже нахожу, да вот всё некогда, — не дав ей договорить, согласился он и стал снимать шубу.

— Да стой же ты! Не здесь. — Варя попросила Юру забрать с собой Валерия.

Колосов вернулся. Румяная Якутка сидела в белой шерстяной рубашке/ со знакомой голубой каемкой на воротнике. Он сразу вспомнил юрту Гермогена и свой подарок девочке-подростку, проезжавшей с отцом на Таскан.

— Мария? Вот это здорово! Убей, никогда бы и не узнал. Как выросла, похорошела, молодец…

Девушка смеялась и поправляла воротничок.

Оказалось, что она закончила Тасканскую школу и собиралась уезжать в Ленинград, в Институт народов Севера.

Утром пошёл липкий снег. С крыш падала капель, и мокрая обувь оставляла на тропинках тёмные следы.

В клуб, где должна была проходить конференция, пошли все вместе. По дороге пели. Мария шла рядом с Юрой, напевала тоненьким голоском и поглядывала на шагающего впереди Самсонова. Валерка то и дело сбивался с шага, наступал на ноги, извинялся и удивлённо разглядывал свои большие валенки.

В клубе гремел оркестр. К подъезду со всех сторон подходили делегаты. Комсомольская организация Южного управления была самой крупной на Колыме, о Её делах на приисках было известно всему Дальстрою.

Значит, будет выступать наш Пашка-секретарь, подумал Колосов и стал раздеваться. Но вдруг из фойе ребята побежали на улицу. Бросился за ними и Юра. Оказалось, что пограничники побережья доставили конференции эстафету.

Подходили новые делегации. Было торжественно и радостно. Встречались знакомые.

— Родионов Виктор! Привет! Ты сейчас где?

— А, Володя Светлов? Здравствуй! На Индигирке, в поисковой. А ты где пропадаешь?

— На Зырянке, разведываю уголёк…

— Привет чукотцам!

— Здравствуй, старик! Я то считал тебя давно на Большой земле.

— Там и без меня двести миллионов. На Омсукчан забрался…

— Эй, Аркагала!..

— Почёт Берелёху! — неслись со всех сторон радостные возгласы. Тут были и широкие окладистые бороды, с молодо искрящимися глазами, и жиденькие мочалки, бакенбарды, Едва заметные полоски усов. Обмороженные лица с тёмными пятнами на щеках и попорченные морозом носы. Но все были счастливы.

Привычно произносились названия ключей и районов: Дарпир, Ораек, Делянкир, Бурустах…

Где находились эти посёлки, речки, ключи, Юра толком не знал. Ребята объездили почти весь Северо-Восток, а он сидит всё время в одном районе да ругается с Красновым. Эх, махнуть бы куда-нибудь в экспедицию вместе с Женей…

Юра подошёл к карте, утыканной красными флажками, с условными обозначениями. Почти вся она пестрела отметками. Тут экспедиция, здесь разведрайон. А вот тут уже раскинулись до самой Неры дорожные командировки. Люди добрались и до Ледовитого океана. За пять с половиной лет освоены такие просторы! Здорово же, чёрт возьми…

Раздался звонок. Все прошли в зал.

Докладчик рассказывал о километрах построенных мостов, миллионах кубометров песков, промытых на приисках. Но Колосов почти не слушал, улавливая только

отдельные фразы и фамилии лучших комсомольцев Колымы. Он думал.

Стахановские методы труда, расцвет страны и благосостояния народа, вторая пятилетка, успехи социалистического строительства. Победы, успехи, успехи и…

Наряду с этим/ тревожные известия о подрывной деятельности врагов народа. В управлении автотранспорта орудовала шайка вредителей.

Арестованы матёрые враги в аппарате горнопромышленного строительства. Взято несколько ответственных работников главка.

Когда докладчик коснулся беспечности и упомянул имя Колосова, Юрка почувствовал, как стала гореть на лице кожа. Конечно, беспечность. Разве он не почувствовал в Урмузове что-то фальшивое, наигранное? А ведь Ему и в голову не пришло заинтересоваться поглубже и предупредить кого следует. Не будь тогда Татьяны, возможно, этот проходимец и до сих пор гулял бы на свободе. И кто знает, что успел бы натворить за это время.

В выступлениях ребят чувствовалось сознание личной вины. Слишком уж увлеклись созиданием, забывая о происках врагов и бдительности, благодушничали.

Спокойно говорил директор Дальстроя Берзин. Его уверенность в силе народа, в Единстве партии, Центрального Комитета и Его Генерального секретаря развеяли подавленность.

— …Мы победили Антанту и всю белогвардейскую нечисть на фронтах гражданской войны. Теперь с решительностью очистимся от внутреннего врага. Будем Ещё могущественнее, сильней и крепче.

— Центральному Комитету! Политбюро Центрального Комитета! Нашему вождю, великому Сталину! — крикнул кто-то в зале.

Дружное ура потрясло стены.

ГОворили зверобои, охотники, пастухи, колхозники. На Таскане вырастили арбуз, и люди гордились маленьким шариком.

Инструктор политотдела Пиваров предложил объявить комсомольской стройкой/ начатое строительство узкоколейной железной дороги протяжённостью девяносто километров.

Тут же на конференции ребята писали заявления с просьбой направить их на строительство. Юра тоже хотел записаться, но Ему предложили заниматься своим

делом. Когда стали зачитывать приказы по управлениям о поощрении комсомольцев, с Юры сняли все взыскания. Он был удивлён, что их оказалось много.

В чём дело? — спрашивал он себя. Разве он думал когда-нибудь о себе? Разве не выполнил хотя бы одного задания? Так почему же у него всё так нескладно?

Краснов отложил приказ и устало вздохнул.

— Да, задачу возложили нелёгкую. Беспокоит одно — достачно ли я зрел для руководства таким крупнейшим управлением. А тут Ещё организация Юго-Западного управления. К лету, конечно, будет легче: оловянники встанут на ноги. — Он повернулся к секретарю парткома. — А вот главный инженер — больше академик. Вся оперативная работа свалится на одного. Ты только не подумай, что ответственности боюсь. Нет. Беспокоит судьба управления.

Дымнов подошёл к окну.

— Не скромничай. Ты не можешь не понимать целесообразности назначения. А кроме всего, это и мнение парткома.

— Знаю.

— Вот и хорошо. Всё равно тяжесть горных работ лежала на тебе. В этом году с золотом справились хорошо. Осилим торфа и подземные пески. Ты только посмотри, какой коллектив на Юге…

К управлению подкатил «роллс-ройс». Из машины вылез Берзин, а за ним высокий военный с угрюмым лицом.

— Что бы это могло значить? — удивился Краснов и встал. Приезд директора Дальстроя был совершенно неожиданным.

Берзин вошёл в кабинет и отрекомендовал военного.

— Майор государственной безопасности — Карп Александрович Павлов. Знакомьтесь. Нарком предоставил мне отпуск. Товарищ Павлов будет руководить нашим строительством.

Он представил новому начальнику руководителей управления. Краснов кратко доложил о причинах незначительного отставания вскрышных работ и о состоянии дел в управлении.

— За счёт торфов мы значительно перевыполняем объёмы подземных песков, — объяснял он Берзину. — Я продолжаю оставаться при своём мнении. Главное

зимой — это подземные пески. С торфами мы всегда до весны управимся. В сильные морозы производительность труда низкая, а в шахтах, как и летом, работают в одних рубашках. Зато весной появилась первая вода — и получай золото. А на открытых полигонах жди, когда пригреет солнышко и даст оттайку. Зимой шахты, а с марта открытые работы…

Павлов молча смотрел на Краснова.

— Вы что же так неожиданно, Эдуард Петрович? — спросил Краснов, меняя тему разговора.

— Просился давно, всё не отпускали. И вдруг неожиданно расщедрился товарищ Ежов и прислал любезнейшую телеграмму. Мол, сделано много. Устал — отдохни, подлечись и с новыми силами за работу.

— Вернётесь?

— Если ничего не случится, конечно. Тут моё сердце, моя жизнь.

Берзин был растроган заботой. Да и отдыхать можно было с лёгким сердцем. Дела обстояли хорошо.

Эдуард Петрович чувствовал себя не совсем здоровым и скоро ушёл в дом дирекции.

Павлов попросил ознакомить Его с запасами разведанных месторождений.

— Золото Есть. Разведчики молодцы, пополняют наши кладовые. Так что Есть где развернуться, только бери, — с удовлетворением заметил Краснов, вытаскивая геологическую карту района.

— Так чего же вы ждёте? Кого? Стране нужно золото немедленно, — нахмурился Павлов. Его большие брови метнулись вверх и застыли, а пронзительный взгляд остановился на Краснове.

— С чего это он? — подумал тот и улыбнулся.

— Довольно странно начинается наше знакомство. Недра Колымы богаты. Они ждут рабочих рук и техники. — Краснов продолжал улыбаться.

— Вы чего улыбаетесь? Чему радуетесь? Тому, что золото в земле, а не в кладовых страны?. — Голос Павлова прозвучал угрожающе.

Странный человек… После обаятельного Берзина и Его делового подхода это было оскорбительным, Краснов старался себя сдерживать. И надо же было сложиться так с назначением. Нет, пожалуй, с ним не сработаемся, думал он, присматриваясь к новому начальнику.

Павлов потребовал главного геолога. Тот Явился немедленно и стал давать справки по отдельным шурфовочным линиям, представляющим интерес.

Майор ничего не записывал, только шевелил бровями и морщил лоб, как бы помогая памяти уложить в голове всё по порядку.

Краснов теперь внимательно разглядел Его хмурое угловатое лицо с сильным подбородком и двумя резкими морщинами от носа/ к плотно сжатым губам. Казалось, природа умышленно не позаботилась что-то подшлифовать, подгладить, смягчить. Да и глаза, насторожённые и недоверчивые, оставляли неприятное ощущение недоброжелательства.

— У вас довольно странное понятие своего служебного долга, — поднял на геолога глаза Павлов. — Промышленные запасы по ключу Медвежка определились Ещё весной. Так по каким же соображениям участок не был сдан горнякам? Как вас следует понимать? Чего вы ждёте?

Геолог изумлённо пожал плечами.

— Технически правильная эксплуатация и рациональный метод отработки возможен при определении всего золотоносного контура. Таких участков не один…

Павлов не стал слушать.

— Хорошо, идите. Мы с вами Ещё займёмся.

Геолог подхватил папки и, обескураженный, не попрощавшись, вышел.

Павлов взял журнал ведения горных работ по приискам и, не открывая Его, повторил на память объёмы вскрышных работ.

— Меня не интересуют подземные пески, — перебил он Краснова, пытавшегося снова объЯснить их целесообразность. — У вас Есть план, и извольте заниматься вскрышкой торфов. За них я строго спрошу с вас.

Вскрышка торфов? Да он в горном деле новичок, подумал Краснов, и резко бросил:

— Обнажение золотоносных пород у горняков принято называть вскрышными работами. А недооценивать талые пески — значит не понимать главного.

— Имеете Ещё в чём-нибудь поправить меня? — посмотрел на него в упор Павлов.

Тот выдержал Его взгляд и со злым упрямством ответил:

— Поправлять вас неправомочен, подсказать считаю своим долгом. А уж Если наш разговор принял такой откровенный характер, то хотелось сразу сказать вам. Со мной вы можете вести себя как вам угодно. Это дело вашего такта, да я смогу постоять за себя и сам. Но ваш тон с геологом и намёки… Первое, что я прошу, — оставить за мной право требовать самому со своих подчинённых. А вы уже будете спрашивать с меня. Это мой принцип работы.

Павлов Едко усмехнулся:

— К вашим принципам надо Ещё присмотреться да кое-что поломать.

— Тогда вам сразу придётся начинать с этого.

— Это несложно. Кроме того, я бы не советовал вам грызть удила. Никакого лишнего разговора я не потерплю. Правительство увеличило план будущего года, и для Его выполнения придётся поковеркать и порядки, и психологию, и Ещё кое-что… Нарком, вручая мне полномочия, предупредил, что страна должна получить металл до последнего грамма, и она Его получит, Если даже потребуется срыть эти горы. Так что вашу разжиревшую интеллигенцию придётся потрясти, да и заглянуть поглубже, чем она дышит. Работа предстоит тяжёлая. В Дальстрое должен быть порядок такой, как надо, и он будет, — закончил он уверенно и, взглянув на часы, поднялся. — Теперь мне хотелось бы ознакомиться с материальным обеспечением управления.

Краснов посмотрел неодобрительно: было уже поздно. А назавтра предстояли большие заботы по отправке на Дусканью продовольствия. Есть ли смысл дёргать работников ночью? Краснов никогда не практиковал необоснованных ночных вызовов.

— Половина второго. А завтра тоже работать и вам, и мне, и снабженцам, — заметил он холодно.

— Заниматься будем столько, сколько потребуется. И давайте договоримся сразу. Извольте безоговорочно выполнять мои распоряжения. Я не допущу никаких обсуждений, — Он впервые посмотрел просто. — Вы, как видно, не из робких. Признаюсь вам, что предпочитаю решительных людей всяким подхалимам и угодникам. Но учтите, что даже самым смелым не будет послаблений. Теперь всё решит железная дисциплина и чёткость. Домитинговались, пока не расплодили в стране вражескую гниль. Хватит. — На скулах Павлова вздулись желваки. — Я, кажется, сказал вам даже больше, чем следовало. А теперь немедленно поднимите всех, кто нужен. — Он подошёл к двери и сам приказал дежурному пригласить людей…

— …Ну вот, Женечка, теперь у нас свой дом. А здорово я тут всё устроил? — Юра показывал две маленьких комнатки в домике механической базы.

Женя улыбалась. Две самодельных кровати, стол, тумбочка и четыре табуретки. На столе вместо скатерти кусок ткани, в кувшине букет искусственных цветов. У кроватей на полу оленьи шкуры, дорожка из старого одеяла и самое главное — занавески, вырезанные старательно из бумаги.

— Угодил? Знаешь, как старался. Сам вырезал, — показал он на занавески. — Ты приглядись как следует. Какова работа?

Юрка, этот зверёныш и милейший парень, покоривший Её сердце Ещё в дороге на Среднекан, — теперь Её муж. За Его спиной она чувствовала себя такой же сильной. А какой он нежный и внимательный. Она не ошиблась, он удивительно деликатный парень, несмотря на внешнюю грубость.

— Хороший, милый, родной.. — прошептала Женя и, положив Ему руки на плечи, спросила тихо, почти касаясь Его губ — Ты любишь меня?

— Да.

— А Валю?

— Я не думаю о ней. Но почему ты спрашиваешь? Теперь уже всё. Ты одна, и больше я никого не хочу знать, вспоминать, — сказал он, немного смутившись. Новикова нет-нет да и всплывала в его памяти.

— Я не хочу делить тебя ни с кем, даже мысленно. Я слишком долго ждала. Ведь с того дня у костра, когда ты заступился за меня, я думала только о тебе. А теперь ты закрой глаза и не смотри. Я хочу поцеловать тебя сама.

Он поднял Её на руки и понёс, боясь прижать к себе Её хрупкое тело.

— Ты не бойся… Я худенькая, но сильная. Обними крепче, Ещё крепче. Вот так. Та-а-к…

В управлении Колосов натолкнулся на необычную суету. В коридоре работники приисков ожидали начальника управления.

Слабая лампочка под запылившимся колпаком/ Едва освещала лица людей у двери. Курили много, жадно, и синий дым расстилался по потолку. За стеной в плановом отделе чей-то голос с надрывом выкрикивал цифры, передавая сведения по переработке горной массы. В углу загорелый, обветренный начальник участка «Горный» тихо рассказывал:

— …А Юштанова и Гольсберга взяли ночью. Сразу на машину — и увезли. Куда? За что? Ни слуху ни духу. Павлов без всякого согласия/ обязанности начальников приисков возложил на главных инженеров. Чёрт знает что делается!

— Но Дымнов, Дымнов? Вот уже непонятно. Он-то в чём может быть замешан? — откликнулись из угла.

— Значит, ниточка где-то тЯнулась…

— Судью Сергееву я видел в кузове машины со стрелком…

Колосов прошёл в приёмную. Новости эти он уже знал. Секретаря парткома вызвали в Магадан, и больше он не вернулся.

В общем отделе Краснова ждали человек пять, озабоченно посматривая на часы.

— Юра, вы лучше вечерком. Столько приехало с приисков, — посоветовала секретарша общего отдела. Зазвонил телефон, она поднЯла трубку. — Товарища Павлова в управлении нет, ожидают завтра. Совещание? Планируется на завтрашний день. Будет и полковник Гаранин. Где найти? Позвоните на Хатыннах.

— Он успел уже там посадить и главного инженера Эйдлина, и многих других, — недоуменно проговорил начальник прииска «Разведчик».

В кабинет пробежал начальник отдела снабжения Сперанский. Было слышно, как он жаловался.

— Муки на «Торопливом» нет. Кому звонить, не знаю. Колымснаб под гребёнку.

Из кабинета вышли работники лагеря. Юра сразу в дверь — и к Краснову.

— Михаил Степанович, не можем выпустить ни одной транзитной машины. Начальник Дальстроя приказом установил для заключённых водителей вознаграждение/ всего семь рублей в месяц. А трассовские столовки только за наличный расчёт. Да разве на семь рублей далеко уедешь?

— Давай, давай им деньги, пусть едут. А на транзитные машины подбирай вольных. Приказ Есть приказ, а транспорт должен работать. Понял? — взглЯнул на него Краснов, подписывая бумаги.

— А как с ремонтниками? Законвоировали самых квалифицированных слесарей. А шпана Есть шпана…

— Ладно, иди, распоряжусь…

В кабинет уже входили горняки и рассаживались. Краснов махнул рукой и сразу заговорил:

— Объёмы по торфам должны выполняться, но ни в коем случае не за счёт подземных песков. Руководство Дальстроя предупредило…

Колосов понял, что теперь действительно не до него, и пошёл к себе. Что делалось, не понять. По последним слухам, Берзина арестовали в поезде, по дороге в Москву. Вот тебе и трогательная телеграмма наркома. Вот тебе и всеми уважаемый Эдуард Петрович… Кругом враги. Ведь и в голову не приходило такое. Значит, и Дальстрой оказался поражён изменой и предательством. Уж Если Берзин?..

Мысли бежали беспорядочно. Почему с ним ни один враг не говорил? Наверное, считали мелковатым. А ведь работа у него такая, что можно было нанести ужасный вред…

В окне конторы он увидел огромную знакомую тень, Валерка? Да как же он тут оказался? По меньшей мере он должен был подъезжать к Москве. Юра распахнул дверь. Самсонов расхаживал по кабинету и почёсывал затылок.

— Валерка, да откуда ты свалился?

Самсонов развёл руками.

— Ты понимаешь, брат Юрка, начальник Дальстроя приказал завернуть обратно два парохода с отпускниками, И распорядился разъехаться к месту прежней работы. Ребята сразу махнули на прииска. А я решил посмотреть твоё семейное гнёздышко. Пойдём, может Женя чем-нибудь покормит.

Не вдаваясь в подробности, он подхватил Юру под руку, и они зашагали к домику.

У зоны лагеря Ярко горели фонари. Начали строить добротные вышки с печами. У проходной валялись катушки колючей проволоки, доски и лес.

— Вот теперь действительно побегут, — усмехнулся Валерка, покосившись на лагерь. — Не верю во всю эту шумиху. Блеф…

— Кому это ты не веришь? Прокуратуре, НКВД или Ещё кому? Не знай я тебя хорошо, честное комсомольское, чёрт знает что бы решил. Твоё настроение даже меня заставляет задуматься…

— Не верю таким деятелям, как наш майор. Кроме начальника Дальстроя, он Ещё особоуполномоченный НКВД СССР. Такая власть, а он и рад стараться. Пусть даже враги, да разве так можно? Он принесёт вреда больше, нежели десяток вредителей. Услужливый дурак опаснее врага…

— Знаешь, Валерка, давай бросим этот разговор. А то мы с тобой, пожалуй, договоримся. Ты знаешь моё отношение.

— Знаю, потому и говорю с тобой откровенно. Кроме того, ты самый близкий для меня человек. Ты за бдительность, и я за неё, только за разумную. Ты ратуешь за решительное хирургическое вмешательство, а разве я против? Только я за осмысленное.

Нет, с этим Валеркой решительно невозможно говорить. Хотя он и душа парень, а что-то в нем появляется, И это огорчало Юру.

В домике горел свет настольной лампы. Женя встретила их у порога.

— Женечка, Валерка прикатил обратно. Начальник Дальстроя решил, что без него обойтись невозможно. Принимай гостя. Да что это с тобой? — Он обнял Её и заглянул в заплаканные глаза.

— Там телеграмма, Ответ на твой запрос. Белоглазова в Москве уже нет. Он арестован и выслан неизвестно куда, — сказала она, всхлипывая…

…Впервые в клубе в такой тяжёлой обстановке проходило совещание работников Юга. Растерянность, тишина и уныние. Прибыл начальник политуправления полковник Гаубштейн. Начальник управления лагерей полковник Гаранин и Павлов со своим адъютантом и канцелярией.

Совещание больше походило на публичный допрос. Первым выступал главный инженер управления Купер-Кони. Свет лампы бил Ему в лицо, он щурил близорукие глаза и говорил. Голос у него ровный, речь спокойная. Кажется, он один не потерял самообладания и не обращал внимания на высокие и грозные чины присутствующих в зале. Колосов сидел в первом ряду и присматривался к новым руководителям Дальстроя, слушая главного инженера.

— Резкое увеличение плана по объёмам горных работ требует дополнительной техники, более рациональных методов отработки полигонов, а главное, высокой дисциплины на производстве, но, к сожалению, стало наблюдаться обратное. — Оратор поправил очки и оглянулся на Павлова. — Да и создаваемая нервозность в аппарате приисков и управления не помогает делу…

Павлов поднял глаза. Зал насторожился, Купер-Кони пояснил:

— Мобилизация коллектива на выполнение столь ответственного задания/ вряд ли совместима с грубыми окриками и угрозами. Обеспечьте нам дисциплину среди заключённых рабочих, а мы продумаем организацию работы и более интенсивные методы отработок…

— Вот и займитесь вопросами дисциплины. Поменьше в кабинетах и почаще в забои, — резко бросил Павлов.

— Я главный инженер управления, а не надзиратель. А кроме того, организация производства готовится в кабинете.

— Вы, кажется, тут всё уже достаточно организовали. Нам теперь приходится распутывать, и дорогой ценой. А вам, товарищ главный инженер, всё же придётся заняться и функциями надзирателя.

Павлов поднялся.

— Права и обязанности главного инженера предприятия установлены общим положением и утверждены Советом Народных Комиссаров. Постарайтесь их отменить в правительстве — и я к вашим услугам, согласен даже подметать двор.

Купер-Кони продолжал говорить так же, с достоинством, но на лице проступили розовые пятна.

— До кафедры в горном институте в Томске вы, кажется, служили в концессии?

— Даже когда-то работал несколько лет на Аляске.

Что он выбрал время вылезать со своей Аляской. Напросится, а потом жди, когда разберутся, подумал Юра. Он симпатизировал инженеру.

— Тогда вы не главный инженер. Садитесь, — оборвал Его Павлов. — Найдём настоящих советских специалистов…

Купер-Кони неторопливо снял очки, положил в футляр и, спустившись в зал, сел рядом с Колосовым.

— Василий Васильевич, ну зачем вы с этой Аляской? Вы видите, что происходит? — шепнул Ему Юра.

Тот наклонил голову.

— Каждый человек должен всегда занимать только своё место, — проговорил он, подчеркнув слово «всегда».

Говорил полковник Гаубштейн. Он начал с вредительской деятельности врагов народа, разоблачённых на Колыме, и зачитал выдержки из показаний бывшего директора Дальстроя Берзина.

— «Отторгнуть Колыму от советской России/ было основной целью нашей политики на Северо-Востоке», — прочитал он и оглядел зал. — Вот о чём думал ваш почитаемый руководитель. Либеральничание с заключёнными под видом перевоспитания преступников. Высокая заработная плата, колонизация, система зачётов. Всё это сводилось к одному: привлечь, подкупить колымчан. Одно Его слово, и они пошли бы за ним куда угодно. Оставалось ждать команды, чтобы поднять восстание…

— А разве только в одном Дальстрое существовали такие формы поощрений? — спросил из зала робко чей-то голос.

Гаубштейн поднял глаза и усмехнулся:

— Всё это утверждалось наркоматом. А кто оказался у руля НКВД? Враги народа.

Берзин — враг народа? Воспитательная политика в лагерях — это подготовка повстанческих кадров? А разве Лёнчик не стал настоящим человеком? А не Копчёный ли гремит как лучший бригадир «Пятилетки»?

Всё казалось невероятным и не укладывалось в сознании. Переглядывались растерянно и горняки. Но ведь это показания самого Берзина. Разве не давали такие же потрясающие показания на открытом судебном заседании коллегии Верховного суда СССР Пятаков, Серебряков и другие.

Поразило и выступление полковника Гаранина. Он говорил небрежно, глядя в пол. Голос звучал глухо и доносился как из-под земли:

— Оторванность Колымы позволила создать бывшим руководителям Дальстроя обстановку полной бесконтрольности их вражеской деятельности. Верхушка врагов разоблачена и арестована. Часть Её продолжает оставаться на свободе, но в ближайшее время будет обезврежена. Меч правосудия покарает изменников. Контрреволюционное сопротивление враждебных элементов в лагерях сломаем. Заставим работать всех. Основной мерой перевоспитания преступников Явится труд. Труд напряжённый, очистительный, построенный на принципе питания. Кто хочет жить, тот должен это право заработать…

Получается, что большинство врагов народа на совещании? Так кто же здесь врат? Кому адресована эта угроза? Юра оглянулся и встретил растерянные глаза.

— Страна переживает трудное время. Враги подорвали нашу экономическую мощь. Мы призваны восстановить Её в короткое время. Она будет восстановлена. Наша республика будет Ещё могущественнее и сильней…

Свет рампы бьёт в середину стола. Гаранин тяжело переступает с ноги на ногу. В зале тишина. Его уже не слушают. Каждый думает, кто здесь друг, кто враг. На память приходят близкие к врагам люди. Это самые уважаемые…

Из горняков никто не выступил. Да разве тут до выступлений? Совещание носило директивный характер.

— И что ты думаешь? — спросил Юра Валерку, когда они выходили из клуба.

— Брат Юрка. Берегам реки можно придать любую форму, но остановить течение нельзя. Если даже перегородить Её русло, она только накопит силу и стихийно разрушит всё, что стоит на пути. Мысли человеческие — это, брат, страшная сила, Если они не найдут своего Естественного выхода…

— Ты чего это зафилософствовал?

— Я приучаюсь разговаривать символически, потому что молчать тяжело…

 

ГЛАВА 14

Каждый раз, когда начальник конвоя передавал рапорт лейтенанту, у Белоглазова замирало сердце и он прижимался к деревянной стене. Сюда Его доставили вместе с другими, нарушившими режим во время следования эшелона. Нарушение Его не стоило разговора. По близорукости он не разглядел начальство и, не освоившись Ещё с бесправным положением заключённого, сказал что-то не так.

Большинство донесений уже было рассмотрено.

— Кто-оо? — протянул лейтенант, не поднимая глаз, бегло просматривая очередной листок, написанный на форменном бланке.

Анатолий почувствовал, как ноги сразу налились свинцом. Теперь одни петлицы вызывали у него трепет, а тут Ещё такое холодное и надменное лицо. Но староста уже вытолкнул высокого, статного старика с длинной серебристой бородой/ в шинели серого сукна и снова в готовности застыл у двери.

Конвоир вытащил из полевой сумки несколько спичечных коробков, сложенные треугольником письма, конверт и серебряные часы.

— Вещдок, товарищ начальник, — гаркнул он и, положив всё на стол, доложил — Так что сплошные нарушения. На вокзалах выбрасывал записки в коробках и письма. Пытался подкупить охранника часами, чтобы тот опустил пакет в почтовый Ящик. Вон энтот, — показал он на синий конверт. — Агитировает, мол произвол и всё такое. Вреднейший тип, в общем контра, как Есть. Так что пришлось применять меры, — Говорил он бойко, поглядывая то на лейтенанта, то на старика.

Комната была узкая, длинная с низким потолком. Лейтенант сидел у окна, облокотившись на стол, и лениво перелистывал документы. Это был уже начинающий полнеть, выхоленный блондин лет тридцати. Старик почти касался головой потолка. Он стоял независимо и, пожалуй, недостаточно почтительно для заключённого. Его бледное лицо казалось мраморным, а не по летам стройная фигура и выправка невольно привлекали внимание.

Белоглазов глядел на него не отрываясь. Одним видом старик будил в душе всё пережитое.

Лейтенант просмотрел письма, щёлкнул крышкой часов, прочитал дарственную надпись и, наклонив голову, взглянул исподлобья на старика.

— Слушайте, вы! Как вас там, Руслинов, что ли?

— Моя фамилия Русинов. Ру-си-нов.

Лейтенант побагровел. Он не привык к смелому тону.

— Осуждённый Русилкин. Вам должно быть известно о существующем порядке пересылки писем и жалоб?

— Так точно, но я не осуждён. Заочное решение особого совещания считаю неправомочным. А потому считаю своим правом любыми средствами добиваться законного суда. Не сомневаюсь, Если моё письмо попадёт адресату, я буду немедленно освобождён.

Может быть, уверенный тон Русинова, а возможно и другие причины, заставляли сдерживаться лейтенанта. Он сопел, хмурился, но разговаривал с ним по сравнению с другими корректно, хотя умышленно путал фамилию и всячески выражал пренебрежение.

— Слушайте, вы! Приучайтесь себя держать. А потом, чего вы пишете? Кому пишете? Будьте довольны мягкостью приговора. А у того, кому вы пишете, достаточно более серьёзных государственных дел, нежели личное расследование деятельности врагов народа.

— Значит, я имею основание писать лично.

— Слушайте, вы! Как вас там? — Он снова заглянул в рапорт. — Осуждённый Русинов. Вы мне это бросьте. За ваши разговорчики выпишу постановление на дополнительный карцер и не забывайте, что далеко и что близко… Вам просто повезло, попали на гуманного человека. Другой бы…

— Гражданин начальник — вмешался староста, — в кондей не затолкнёшь больше ни одной жабы. Куда их помещать?

— Водворят на пароходе, — бросил тот небрежно, чиркая карандашом, и, отложив бумаги, поднял, на старика глаза. — Можете идти.

— Разрешите добавить, товарищ начальник, — снова козырнул конвоир, покосившись на захлопнувшуюся за Русиновым дверь. — Этого изолятором не возьмёшь. Старик-старик, а попробуй пронять. Ни в жисть — кремень какой-то. А поглядите Ему в глаза, не только жутко, а вроде Ещё перед ним виноват.

Лейтенант побагровел и в бешенстве застучал кулаком по столу.

— Слушайте, вы! Если мне поступит хоть одна жалоба на этого заключённого, загремите у меня в этап. Поняли? — проговорил он грозно и стал просматривать другие бумажки.

— Да що вы, гражданин начальник, — вытянулся тот. — У меня порядочек.

Лейтенант крякнул и оглядел заключённых.

— Слушайте, вы! — поколотил он пальцем по краю стола. — Если попадётесь ко мне Ещё раз, сгною в изоляторе. А теперь марш! И чтобы я о вас больше не слышал.

Он с грохотом отбросил кресло. Заключённые юркнули в дверь.

Пересыльный пункт делился колючей проволокой на три отделения: карантинное, мужское и женское. В стыке внутренних зон стояло здание санузла. В палатках карантинной зоны переоборудовались нары. В ожидании санобработки прибывший этап разместился под открытым небом.

Анатолий присмотрел место на штабеле досок, бросил туда пальто и лёг. Пахло свежей древесиной, родными лесами.

Был уже октябрь. Владивосток золотился жёлтыми листьями осени, но дни стояли тёплые. За сопками затухал оранжевый отблеск заката, с моря надвигалась ночь.

Небритый человек в брезентовой куртке вышел из палатки. Подняв доску, посмотрел на горизонт и покачал головой.

— Эх, бедолаги, уплыли. Не приведи господь. Белоглазов понял, что это отбыл пароход с заключёнными.

Почему не приведи господь? — подумал Анатолий. Колыму он знал и стремился скорее туда добраться.

Теперь он по-настоящему почувствовал свою беспомощность. Его охватил страх. К горлу подкатил горький ком. Пустота леденила душу. Он утратил веру в свои силы, в людей.

Бледные, измождённые, заросшие бородами осуждённые сидели в каком-то оцепенении. Некоторые, задрав головы, смотрели на небо. Кто знал, чего ждали они, что надеялись увидеть там, в вышине.

Уголовники на брёвнах украдкой резались в карты. Бородатый старик задумчиво прохаживался по дорожке. Никто не спал, за исключением мужчины рядом с Белоглазовым. Набросив на голову кожанку, он устроился на досках по-домашнему и даже храпел.

Среди картёжников возник скандал. Донеслась брань, и сцепившиеся тела, скатились на землю. В тот же момент исчезла кожанка с головы спящего. Человек лениво зевнул, неторопливо поднял голову и, вытирая заспанные глаза, улыбнулся.

— Куда? Стой, стой! Да вон он, вон! Кончено дело, уже в палатке, а там разве найдёшь? — нарушили тишину крики. Белая борода старика, мелькнув среди толпы, скрылась в тёмном тамбуре.

— Значит, махнули? Ну и чёрт с ней, выдадут бушлат, — проговорил человек с полнейшим безразличием.

Это был плотный, плечистый, уже немолодой, но, видно, очень здоровый мужчина с глубоко посаженными проницательными глазами. Он поправил на себе морской китель и спустился со штабелей досок.

— Товарищ Кротов, вон несут!

Из толпы показался Русинов.

— Снявши голову, по волосам не плачут, — шутливо отозвался Кротов.

Старик подошёл к Кротову.

— Возьмите, Ещё пригодится. — Он бросил кожанку на доски. Распахнув шинель, Русинов вытащил из кармана платок. На левой стороне гимнастёрки серая заплатка.

— Благодарю, но стоило ли? Есть вещи посерьёзней, о которых следует сейчас заботиться, — заметил мягко Кротов, — Отдохните, комдив. Пахнет деревней, хорошо, честное слово. Сон укрепляет нервы и сохраняет силы…

Старик отрицательно покачал головой.

— Молчать, мириться и сохранять силы? Ну нет! Серьёзность положения большинства из нас обязывает меня как старшего… — заговорил он было громко, но Кротов положил Ему руку на локоть. Тот нахмурился и перешёл на шёпот. — Да, да. Обязывает подавать пример твёрдости и использовать все средства. Надо бороться, сигнализировать, писать и писать. Что-нибудь дойдёт, и я уверен…

— Напрасно, — горько усмехнулся Кротов.

— Вы опять? — старик отшатнулся.

— Да, опять. Эх, комдив, комдив, да поймите вы наконец обстановку. Поверьте мне, я кое в чём сумел разобраться. Это бедствие, а уж Если стихия грозного потока подхватила и нас, то было бы неразумным плыть против течения или надеяться нащупать дно. Мы не одни, и именно это обязывает нас думать, как удержаться на поверхности и сколачивать плотик… Только живые смогут восстановить разрушенное. Тут уже не до того, насколько запачкана одежда.

— Солдат не думает о своей голове. Кроме долга, у него Есть Ещё и честь. Молчаливо носить Ярлык врага? — Старик торжественно закончил — Ни-ко-гда, пока жив. Вы глубоко ошибаетесь, моряк. Голос безвинных будет услышан, и истинные преступники будут наказаны.

— Может быть, прекратим? — Кротов повёл глазами по сторонам. — В беде и в воде люди боятся друг друга, когда как раз следовало бы обратное. Вот о чём следует задумываться, комдив. Видите?

Белоглазов тоже оглянулся. Заключённые тихо поднимались и уходили подальше, оставляя удобные места. Весь штабель был уже свободен. Русинов поднялся и снова стал ходить по тропинке.

— Интересный человек, — робко заметил Анатолий.

— Да. Но большинство, к сожалению, затаилось в своей скорлупе и боится поднять глаза. Где им задумываться о завтрашнем дне. Другие смирненько ждут, надеясь, что вдруг кто-нибудь заглянет в их дело и неожиданно подаст руку помощи. А ветер несёт всё новые и новые обломки. И самое трудное впереди. Вы этого не боитесь?

Кротов словно заглЯнул Ему в душу и сразу расположил к себе. Анатолию захотелось рассказать о себе всё, почувствовать поддержку, а может, найти старшего товарища. Он так сейчас в этом нуждался.

— Конечно, боюсь. Только не трудностей лагеря: я очень вынослив. Больше всего страшит встреча с друзьями. Не поверят, посчитают настоящим врагом, там такие ребята. Им этого не понять. Да и что скажешь, когда признания подписал.

— По вашему виду догадаться нетрудно.

— Ну кто бы мог подумать? — Белоглазов виновато поправил очки. Одно стекло было расколото и Едва держалось в помятой оправе.

— Как видно, побывали в неумелых руках? — шутливо спросил Кротов и, вытащив из подкладки фуражки суровую нитку, подал Анатолию. — Попробуйте стянуть шарнирчик.

— Да вот при разговоре со следователем…

— Понимаю. Считайте, вам повезло. Есть, брат, более тонкая работа, впрочем, стоит ли вспоминать? — Кротов на миг помрачнел, но снова из-под ресниц блеснули весёлые светлячки.

— Но я не потому подписал… Понял, что всё равно не выпустят, а у меня не закончена интересная работа. Решил, пошлют на разведку, и всё будет хорошо.

— В партии? — быстро спросил Кротов и внимательно посмотрел в лицо.

— Бывший кандидат, но недолго. Вы-то, конечно, были со стажем?

— Почему был? Есть и всегда буду, — прервал Его Кротов. — Вы, очевидно, тоже оставили свой диплом у следователя. Но разве от этого вы утратили свои знания, или вы уже не инженер? Или мать, родившая вас, или дети, которых вы произвели на свет, не продолжают оставаться вашей плотью и кровью? Пусть вас даже будут называть вместо Ивана Макаром?..

Кротов говорил, и под взглядом Его спокойных серых глаз Анатолию становилось легче.

— Десятый вагон, приготовиться! — гаркнул бас.

— Идите, пока не попало. Староста из уголовников. — Кротов, подобрав ноги, снова забрался на доски.

Люди поднимались тяжело и со страхом озирались на забор, отделяющий их от основной зоны.

— А ну, контрюги, шевелись! Живо, живо, а то по рогам и в Ящик! У меня запросто! — орал староста, размахивая руками.

У кого-то треснул рукав. Чья-то кепка слетела на землю. Старик остановился, посмотрел на старосту и неторопливо направился к толпе.

— А тебе, жаба, которое дело? Ты що же вылупился, фашист? — закричал староста — Ще, тоже хочешь? Ну на, пожалуйста! — Донёсся сдерживаемый стон.

Анатолий оглянулся.

Старик стоял бледный, прижав руку ко рту. На бороде искрились рубиновые блёстки. Сколько же самообладания и нравственной силы таилось в этом пожилом человеке!

Анатолия что-то толкнуло вперёд. Не стыд ли перед этим сильным стариком? Не отдавая отчёта, он рванулся к ним. Кротов быстро схватил Его за руку и сжал.

— К таким вещам надо привыкать. Комдиву просто полезно. Иначе он когда-нибудь может сломаться.

У двери санузла выкрикнули фамилию Белоглазова. Он кое-как протолкался и с чей-то помощью влетел в помещение…

Магадан встретил пароход с заключёнными снегопадом. Почти сразу же началась пурга. Ветер рвал палатку, хлопал брезентовыми накладками по окнам, стучал в двери и пробегал по обледеневшему тенту потолка. Анатолий так больше и не уснул: знобило. Старик лежал рядом и тоже не спал. Кротов Ещё с вечера надел бушлат и теперь безмятежно храпел.

Они так и следовали из Владивостока в одной бригаде-колонне. Бригада состояла из пяти рядов по пять человек. Удобно для счёта и Единая сопроводительная до места работы.

Осталось неизвестным, каким путём удалось Кротову устроить всех вместе.

Сигнал подъёма прозвучал глухо, ветер относил звуки. Дневальный, покосившись на печь, дохнул, изо рта вырвался пар. Видимо, решив, что можно поэкономить дровишки, пронзительно заорал:

— Олени! Подъём, живо!

Непривычные к лагерным распорядкам, заключённые вскакивали, торопливо одевались и, дрожа всем телом, бежали к умывальнику.

На нарах робко спрашивали:

— Где же пальто? Мешок разрезали. Вот пшана, пайку уволокли…

— Чего утащили? Кто там хлебало раскрыл? Промотал, тварь, и косит. А ну выдь, я те в момент расколю! — рявкнул дневальный.

Скоро в палатку пришли начальник учётно-распределительной части, староста, и надзиратель. Дневальный выскочил навстречу, выпятил грудь и, вытянувшись во весь рост, завопил:

— В бараке порядок. Происшествий никаких. Люди готовятся к разводу. Дневальный барака заключённый Орлов.

Начальник развернул списки и зачитал фамилии. Белоглазов назначался в этап.

Ветер не прекращался. Анатолий выглянул в дверь. Холодно. Он умылся и пошёл к своей постели. Кротова не было.

Старик уже снова сворачивал треугольником письмо. Упрямый человек, он продолжал писать, надеяться и постоянно справлялся, нет ли каких известий, запросов.

Белоглазов принялся перематывать портянки. Кто-кто, а он знал, как важно к дороге хорошо обуть ноги. Возился он долго. Все ушли в столовую. Только они своёй пятёркой дожидались Кротова. Наконец пришёл он с сухощавым человеком лет тридцати пяти. По бледному лицу сухощавого можно было догадаться, что он только что из камеры.

Из разговора Анатолий понял, что это тоже колымчанин. Один из бывших ответственных работников горного управления. Он знал многих, называл фамилии, знакомил с местной обстановкой и давал советы.

Колымчанин несколько раз упомЯнул фамилию Осьмакова. Белоглазов прислушался и из обрывков фраз понял, что группа коммунистов Дальстроя во главе с редактором газеты «Советская Колыма»/ выступила с жалобой на действия нового руководства Дальстроя, прибывшего с большими полномочиями.

— …Главное, добиться расследования. Если жалоба попадёт по адресу, многим придётся ответить.

Лицо старика посветлело. Он улыбнулся Кротову.

— Я верю в него, потому не желаю молчать и терять время. Правда пробьёт созданный врагами кордон. Её не схоронить, она не умирает. Так было, так Есть и так будет. Правда — народ, и Его голос — Есть наша партия.

…Развод затянулся. После проверки оперуполномоченный зачитывал приказы. Сообщалось решение тройки НКВД по Дальстрою.

— …За контрреволюционную деятельность, саботаж, диверсии и вредительство осуждены и расстреляны заключённые… — Ветер относил слова, раскачивал фонари на столбах зоны. Тени людей то вырастали, то становились маленькими. Казалось, колонна заключённых шарахалась после каждой названной фамилии осуждённого.

Что-то новое в лицах людей — то ли смиренная покорность, то ли терпеливое выжидание, как на зимовье в разбушевавшуюся пургу.

Наконец оперуполномоченный закончил читать и громко с надрывом выкрикнул:

— Приказ подписал начальник Дальстроя Павлов.

— Бригады, к выходу. Лагерной обслуге — по местам. Разойдись! — звенит сквозь ветер голос старосты.

И покатился серый поток бушлатов к проходной. У вахты уже снова образовались прямоугольники колонн. Назначенные в этап направились за сухим пайком.

В палатку Кротов вернулся последним и сообщил, что ветер не утихает, а отправка людей не отменяется.

Старик отложил узелок, оделся и направился к выходу.

— Вы куда?! — остановил Его Кротов.

— В такую погоду — это безумие. Ну нас — Ещё куда ни шло, а он? — Русинов показал на синеглазого молоденького парнишку, хрупкого и слабенького, с нежным лицом и светлыми мягкими волосами. Было Ему от силы лет девятнадцать. Это был четвёртый в их ряду по колонне. Звали Его Сергеем. Он был осуждён как член семьи врага народа. Срок имел небольшой — пять лет. Сережа разбирал свои вещички и кашлял, видно, простудился на пароходе.

— Вы не сможете: там нужно смирение и почтительность, а у вас этого не получается. Схожу-ка я сам. — Кротов вышел. Он умел и с начальством поговорить и себя не уронить, а дело это было непростое. Но самое примечательное, что больше всего поражало Белоглазова, это умение Кротова быть в курсе всех событий, оценивать обстановку и правильно ориентироваться.

Пока собирали заплечные мешки, Кротов вернулся и принялся молча увязывать свои вещи. И когда уже приспособил лямки, тихо обронил:

— Тут, видимо, всех захватила морская болезнь. Так что пока в дрейф и отлёживаться…

Старик молча подошёл к Сергею. С заботливостью няньки и строгостью командира поправил Ему лямки, заправил в шарф воротник, а потом плотно натянул шапку.

В дверь заглянул староста и приказал строиться. Русинов первым легко забросил котомку и зашагал к вахте.

Этап стоял у проходной. Ждали машин, но их не было. Всем роздали деревянные лопаты (приколоченные к палке куски фанеры). Начальник конвоя приказал открыть ворота и зачитал инструкцию для заключённых и конвоиров. Последние слова он повторил:

— …Шаг вправо, шаг влево считается побегом, применяется оружие. — И тут же скомандовал — Первая колонна, арш! Двигаться до заносов и расчищать дорогу…

Повезло. Дуло в спину. По полотну насыпи, посвистывая, бежали Язычки снега. Они лизали сгорбленные фигуры людей. У обочин могилками нарастали холмы сугробов. Ветер гнул оголённые лиственницы.

Заключённые шли молча. Старший конвоир Тагиров, вскидывая винтовку, покрикивал:

— Подтаныс!..

Его крик заставлял вздрагивать, серые бушлаты сбивались плотней. Конвоир поднимал воротник, закидывал винтовку за плечо и снова брёл рядом.

— Этого остерегайтесь: службист. Хлопнет — и всё будет по инструкции, — тихо предупредил Кротов.

Белоглазов шёл вторым с краю. Пятым в их ряду был высокий, с карими навыкате глазами и красивым лицом грузин Гурунидзе.

Человек горячий, вспыльчивый. Он постоянно возмущался, но Кротов умел на него влиять и держал Его под постоянным наблюдением.

Втянув головы в плечи, все старались ступать след в след. Так идти было легче. Но передние ряды постоянно сбивались, и стройность движения нарушалась. Скоро одежда покрылась снегом и потрескивала, как жесть. Только один старик шёл с поднятой головой, легко и чётко печатая шаг. Казалось, всё Ему было нипочем — ни снег, ни ветер. Даже бушлат сидел на нем молодцевато, не делая Его бесцветным.

Жичь… жичь… жичь… — скрипел под ногами снег. Шир… шир… шир… — шелестела обледеневшая одежда. Жж-ж-жж-у… — налетал ветер, сбивая в кучу людей. Снова кричал конвоир, лязгая затвором. Вещевые мешки с каждым километром становились тяжелей, словно кто-то тянул их к земле.

Но вот передний ряд остановился, и колонна сбилась. Тагиров сбросил винтовку.

— Расчищат! — скомандовал он и, расставив пятёрки по сугробам, завернулся плотней в шубу и сел на обочину дороги, продолжая покрикивать:

— Ну, ну. Да-а-ай, да-а-ай…

Второй конвоир, молодой парень, устроился на выброшенном баллоне. Работали старательно, хотелось размяться, согреться, да и торопились закончить пораньше и скорее добраться до ночлега в бараки дорожников. Вещевых мешков не снимали, в колонне было жульё.

Старик откидывал снег с неистовым упорством. У Белоглазова он всё больше вызывал чувство гордости и горечи. Вот он — представитель старого поколения большевиков. Разве такого сломишь! Откуда столько силы?

Почему же он сам так быстро поднял руки? Молодой, здоровый, видел Север — и на тебе! А такие пожилые, как Кротов и Русинов, верят, что всё это временное…

Задние колонны прошли вперёд. Они будут расчищать следующие заносы.

Наконец закончили расчистку. Тагиров приказал двигаться. По протоптанному снегу идти стало легче, но давала знать усталость.

Дорога, обогнув сопку, потянулась молодым леском. Здесь было значительно тише, и пурга налетала редкими порывами. Русинов шёл, возвышаясь на целую голову над остальными.

Снегозащитные ограждения из снежных кирпичиков по сторонам дороги напоминали Ему войну, революцию. Перед ним промелькнула вся Его жизнь. Сколько Русинов ни размышлял, всё же не нашлось в ней такого, чего следовало стыдиться. Ещё студентом примкнул он к рабочему движению и навсегда связал свою жизнь с партией. Потом этапы, тюрьмы, ссылки. С первых дней революции в Красной гвардии. Позднее — академия, он старший командир. Всё, что осталось за спиной, было Его гордостью. И вот так нелепо и непонятно… Вспомнился арест. Разбросанные по квартире вещи, бледное лицо жены, сжимающей в руках кусок сукна, вырванный из гимнастёрки вместе с орденами. Растерянно отведённый взгляд старшего сына и гневный младшего.

Было трудно удержаться. Мальчишка уполномоченный на глазах семьи и понятых глумился над Его честью, гордостью, над тем, что для него свято.

А как Его Алешка похож на Сергея. Такой же милый, нежный, доверчивый. Где он теперь? Что с ним? Как он смотрел тогда, ждал только одного одобрительного взгляда, чтобы безрассудно вступиться за отца.

Уходил из дому с глубоким убеждением, что через несколько часов Его освободят. Разве мог он предполагать, что недоразумение так длительно затянется.

Русинов почувствовал мучительную боль в ногах и страшную усталость. Как-никак возраст и столько за это время всяческих страданий, А разве другим легче?

Выше голову, старина, приказал себе Русинов. Пока не накренился, ты в строю, исполняешь свой долг.

Мышцы ног деревенели и ныли, хотелось остановиться. Нет, он не может, не имеет права. По нему равняются другие.

Никто, конечно, не знал, сколько душевных сил приходилось вкладывать старику, чтобы сохранять свою бодрость. Кротов шёл рядом и мурлыкал себе под шарф. Поглядев на Русинова, тронул Его за руку.

— Вы напрасно так, комдив. Закройте лицо, простудитесь, да и поморозиться немудрено.

— Бывало и трудней.

— Это верно, но тогда были другие годы и другой дух.

— Дух — это вера в себя и людей.

— Вы не дорожите жизнью, комдив.

— Наоборот, сейчас она мне нужна, как никогда. Я хочу добиться правды.

— По вашему поведению этого не скажешь.

— Стремиться жить — не значит ложиться. Я солдат и предпочитаю и жить и умереть стоя. — Русинов помолчал и добавил — Если подчинить себя всего одной задаче, можно выдержать многое…

— Люди устали, — сказал как бы между прочим Кротов.

Старик оглядел приунывшую колонну, сжавшуюся в комочек фигуру Сергея и согласно кивнул головой.

— Надо как-то встряхнуть, вселить бодрость. Что думает комдив? — снова спросил Кротов.

Старик вытер губы, ободрал с усов лёд и громко запел:

— Смело, товарищи, в ногу…

Голос у него был густой, чистый, гибкий, хотя и не очень сильный. Кротов загремел грудным низким басом. Слова песни подхватили Белоглазов и другие.

— Долго в цепях нас держали… — звучали слова песни. Старик старался выговаривать их с возможной четкостью.

Анатолий сдвинул с глаз шапку и почувствовал, что шагать стало легче.

Вдруг старший конвоир закричал:

— Прекратыт! Тихо! Стрелат буду! — И тут же выпалил вверх.

Колонна сбилась, дрогнула и остановилась.

— Революсионна песня петь не положен. Агитасия? Кто нарушил, выходы! — продолжал кричать конвоир.

Сергей, как видно, ничего не слышал и не понял. Проскочив вперёд, он остановился и продолжал у себя под воротником выводить чистеньким голоском слова песни.

— Прекраты! Застрелу! — взъярился конвоир и прицелился в мальчишку.

Убьёт? — резанула старика мысль. Он вскочил на обочину кювета, сбросил шапку и во весь голос закричал:

— Куда целишься, дурак! Я запел, я!

Это уже было грубое нарушение инструкции. Тагиров, не задумываясь, выстрелил бы в старика, но тут Кротов неожиданно рванулся из толпы, гикнул и бросился бежать в противоположную сторону.

Конвоир опешил. Ведь это самый настоящий побег. Быстро повернувшись, он вскинул оружие, но Кротов прыгнул в снег и упал. К лежачему оружие применять запрещалось. Второй конвоир подбежал к Кротову и доставил Его в колонну. Тагиров недоуменно моргал, соображая, как поступить теперь. Колонна стояла правильным прямоугольником.

— Вперед, арш! — приказал Тагиров и сердито зашагал, не глядя на людей.

Шли молча, понуро. Все понимали, какая миновала беда. Сергей тихо всхлипывал. Старик был хмур, Кротов тихо говорил:

— Меня Ещё на пересылке предупредили. Если будет невмоготу, ступай в сторону: Тагиров бьёт без промаха. Он уже заработал не одну благодарность.

Ночевали в бараках дорожников на полу. Предусмотрительный Кротов Ещё на пароходе выменял на личные вещи два солдатских котелка. Теперь они пригодились.

На третьи сутки пути их обогнали машины. Людей везли расчищать заносы дальше по дороге.

Пурга утихла и ударил мороз. Люди надели на себя все, что имели. Двигались тяжело. Скрипучий стук подошв далеко отдавался по распадкам…

— Сергей? Ты что это, брат? А?

— Нет, нет, дядя Кротов. Вы не думайте, я не плачу. Это насморк.

— Ну, Ежели нос, тогда другое дело… — Кротов поднялся и потрепал Его по плечу. — Мы, брат, с тобой мужчины. А насморк и всё прочее — бабье это дело, — проговорил он, подвинулся на край нар и начал снимать носки.

Анатолий расправил плечи и лёг на спину. Хотелось напиться, но не было сил открыть глаза. В голове всё кружилось. Словно издалека донёсся голос Сергея.

— Дядя Кротов, а что у вас с ногой?

— Это, брат, Колчак метки оставил.

— Нет, я говорю о пальцах. У вас же нет пальцев, как же вы ходите?

— Тут, брат, уже другое. В шестнадцатом вот таким как ты закатал меня Николашка в Вилюйск. Это в Якутии…

Голос затух и совсем оборвался.

Когда Анатолий по-настоящему проснулся, пахло горелой резиной и тлеющей ватой. Он открыл глаза. Барак был низкий, рубленый с одним окном. Было жарко. Печь весело гудела, и огонь выбивался в дверку, освещая лица спящих. Заросшие, обожжённые ветром и морозом лица были такими же заскорузлыми, как и брёвна стен. За все дни дороги они впервые так крепко спали. Попался сердобольный прораб-дорожник. Он перевёл своих рабочих на ночь в конторку, организовал горячий ужин и поставил своего истопника.

Анатолий встал, отодвинул бурки от раскалившейся трубы, выпил кружку воды и вышел из барака.

Туман густел. Напротив в окне барака теплилась моргалка, и жёлтый свет Едва проникал сквозь обледеневшее стекло. Анатолий увидел прораба. Он шёл с военным в белом полушубке. Донёсся их тихий разговор.

— Ты неосмотрителен, Саша, — говорил военный низким голосом. — Ограниченная норма питания в лагере не случайна. Заключённые должны думать только о горбушке и ни о чём другом. Постороннее вмешательство в вопросы режима — штука скользкая.

— Я инженер, а не начальник режима, а люди ослабли от голода.

Хлопнула дверь в домике, и голоса затихли. Анатолий вернулся в барак и снова лёг. Всё же чертовски тепло. Так и хотелось остаться навсегда в домике у дорожников.

Разбудил Его утром Кротов. Он стоял у нар и, посмеиваясь, потирал руки.

— Нам, кажется, повезло. Машины доставили этапы до последних заносов. Теперь они возвращаются и повезут нас до места. — Покосившись на бледное лицо Сергея, он беспокойно добавил: — Кузова открытые, а морозище — зверь. Холодно будет под одним брезентом. Доберёмся ли живыми?

Белоглазов обрадовался:

— Пусть. Лишь бы отмучиться одним разом.

Брезент то надувался как парус, то начинал биться, и тогда Белоглазов пригибал голову и втягивался в бушлат. По существу, только этими движениями и можно было согреваться. Он сидел у борта, как и все, кто помоложе и здоровей. В середину усадили слабых и стариков. Застывшая резина стучала по набитому гребню дороги, и кузов трясло.

Вершин сопок не видно, деревья серыми тенями растворялись в тумане и, пробегая мимо машины, сразу терялись в завесе выхлопа и снега.

Но вот сквозь белый мрак блеснуло пятно костра. От него отделилась нагольная шуба с винтовкой и преградила путь машине.

— Чего стряслось? — выглянул из дверки кабины водитель.

Молодой охранник подбежал к дверке.

— Подкинь, парень, до дорожной старичка. Шёл, шёл и свалился. Пропадёт мужик, сделай милость, возьми. Боюсь, поморожу с ним и остальных.

Глаза у парня хорошие и испуганные.

— Пожалуйста. Вот только конвоир… — кивнул водитель на Тагирова, сидевшего рядом.

— Исруксия знаишь? — ответил тот неопределённо и, поёживаясь, выскочил из кабины.

Глушитель коптил Едким выхлопом. В кузове закашляли, зашевелились. Белоглазов отбросил угол брезента. Охранник подошёл к Тагирову, вынул пачку «Казбека».

— Кури, братишка, — проговорил он заискивающе и покосился на костёр. — Возьми мужичка-то. Ты понимаешь, какой-то профессор, а так добрый старикан, чудак только. Всё шёл да шутил, а потом как-то сразу — и на тебе. Высадишь у барака. Куда он денется?

Тагиров продолжал приплясывать и как будто не слышал.

— Так я Его подтащу. Посади в серёдку, глядишь — и отойдёт. В кабине оно всё теплей.

— Исруксия. Под трибунал хочешь, дурной башка?. Да и меня?..

Кротов поднялся и выглянул через борт.

— Гражданин начальник, давайте Его сюда, мы потеснимся, да и зачем вам, действительно, стеснять себя, — проговорил он почтительно. Тот обозлился и схватился за винтовку.

— Куда? На место!

Кротов покачал головой и сел. Водитель выжидательно выглядывал из кабины.

Из бушлата у костра показалась голова, на бородатом лице сверкнули стёкла очков.

— Не мучай людей, служивый. Веди, а я уж тут у огня посижу. Может, кто подберёт или вернёшься за мной. Да и кому я нужен теперь. А может, всё же лучше…

— Молчи, старый, опять за своё. Да разве можно? — крикнул с сердцем охранник и снова повернулся к Тагирову. — Ты понимаешь, тут говорят, Ещё вёрст пять. Я бы Его на себе, да где там, не выдержит.

— Зачем дурака ломаишь? Шага три сделать можит, сам просит… На прииске она всё равно в архив, — отрезал озлобленно Тагиров и истошно заорал водителю: — Чего глядишь? Заводи. Я хозяин машины. — И полез в кабину.

— Вот же варнак. Тебя бы… — Охранник подошёл к костру и принялся взваливать на себя старика.

Кузов обдало копотью, тряхнуло, брезент надулся. Белоглазов закрыл глаза, надвинул шапку на лоб и сжался. Словно над ним сомкнулась холодная волна и придавила Его своей тёмной, непреодолимой массой…

— …Вылезай!.. Становыс!.. — кричал Тагиров, сдёргивая брезент.

Белоглазов пытался встать, но не мог, одеревенело всё тело. Так же беспомощно сидели и остальные. Водитель открыл борт и начал стаскивать их как кули.

Было уж темно. Машина стояла в зоне, огороженной колючей проволокой. Ряд длинных палаток, приплюснутых снегом, терялся в темноте. За зоной чернело несколько рубленых построек с голыми стропилами. Мерцали лампочки на столбах ограждения. Вышки курились дымком печурок, чернея смотровыми оконцами.

Появился староста, человек огромного роста, лет тридцати. Он пересчитал прибывших, расписался в сопроводительной ведомости и повёл их в маленькую хибарку. В неё одновременно могло войти человек пять-шесть.

— Погреться бы. Может, сначала в палатку? — прозвучал глухой голос.

— Успеешь, — грубо оборвал Его староста.

После оформления староста повёл их в палатки.

— Палатки почти новые, мест много. Порядок тут простой. Поработаешь хорошо — и поешь плотно. Принесёшь дровишек — будешь с теплом, а не хочешь — мёрзни. Попадёте на повременку — семь целкашей в месяц на ларёк — и кончики. Лафа кончилась. На сдельной в забое можно подкайлить и больше, да где вам: фитили… — разъяснял он, открывая дощатую дверь. — Можете разбираться. Тут не Ташкент, но Если топить, то и уснуть можно…

Пропустив всех, староста заглЯнул в отгороженную комнатку и приказал дневальному принять прибывших.

Белоглазов вошёл последним. Две маленькие лампочки. Стены покрывала снежная изморозь. Две печи из бочек.

Вокруг них, подняв воротники бушлатов, сидели заключённые. У самой печки устроились молодые парни с чёлками на лбу и отпускали в адрес друг друга самую отвратительную ругань. Все остальные выглядели изнурёнными и по-сиротски запуганными.

Анатолий бросил узел на отведённую Ему дневальным постель и подошёл к кружку людей. Печь остывала, и дров не было видно. Он наклонился и хотел погреть руки. Но какой-то парень, даже не повернувшись, сунул Ему кулаком в подбородок. Второй лениво скосил глаза и, ухмыльнувшись, спросил:

— Смолка е? — И, получив отрицательный ответ, прохрипел — Тогда чеши, пока цел…

Дневальный принёс одеяла, жёлтые простыни и разбросал по засаленным матрацам.

— Распишитесь в арматурках, — приказал он, не глядя.

— Вы записали первый срок, но там сплошное рваньё. С меня могут спросить, — попробовал опротестовать Белоглазов. Но дневальный так усмехнулся, что Анатолий замолчал и поторопился скорее уйти.

 

ГЛАВА 15

Колосов только что вернулся с лесоучастка. Там двадцать машин лесовозов застряли было на ровном месте. Резина застыла и как стекло прорезала слабый накат зимника. Пришлось долго возиться. Он только взялся за телефон, чтобы сообщить Краснову, что всё в порядке, как открылась дверь и в кабинет вошёл Михаил Степанович.

— За тобой. Едем на Ларюковую. Срочно вызывает начальник Дальстроя.

С тревожным чувством Юра надел шапку и пошёл за Красновым. Что-что, а встречаться с Павловым не было никакого желания. Лучше быть подальше. Такой тактики придерживалось большинство работников. Любая встреча с ним не сулила ничего хорошего. Появление чёрного «паккарда» вызывало растерянность и страх. Павлов никогда не повышал голоса, но Его слова заставляли бледнеть и теряться. Каждое Его распорЯжение воспринималось как закон и немедленно выполнялось. Трудно сказать, решался ли кто-нибудь возражать или высказывать своё мнепие. Павлов дни и ночи метался по трассе. Не доверяя никому, он не скрывал своих подозрений. Было непонятным, что таится под этим грубым и жестоким лицом. Убеждённость ли/ в принадлежности большинства дальстроевцев к изменникам родины, или ненависть к врагам, а потому такая подозрительность? А может быть, и что-нибудь другое. Единственное, что располагало в Его пользу, это беспредельная безжалостность и к себе.

Недалоко от Ларюковой на трассе простаивало больше десятка гружёных, замороженных машин. На дороге горели костры. Грязные, обожжённые водители сидели у огня и тоскливо дремали. Другие прогуливались около кузовов. Оставить без присмотра груз никто не решался.

— Давненько не бывало такого мороза, — Ёжась от холода, заметил Юра.

— Да. Так холодно было только в тридцать втором году, — согласился Краснов.

Водитель «эмки» Саша Пегов рассказал, что до Спорного стоят на трассе около сотни грузовиков. Почти весь транспорт заморожен на дорогах. Он почистил лезвием безопасной бритвы стекло и вздохнул.

— Вот шоферня хватит лиха. Груз не бросишь: тюрьма. А попробуй посидеть вот так, у огонька, несколько дней, и в голоде и в холоде?..

В диспетчерской Ларюковой никого не было. У столовой стоял «паккард», посвечивая красным глазком стоп-сигнала. Водитель, завернувшись в тулуп, дремал за рулём. Павлова они нашли за столом. Он сидел в своей серой шинели и Ел хлеб с икрой, запивая чаем из закопчённой кружки. Глаза у него были воспалены. Лицо усталое, щека слева припухла. По Его виду Колосов понял, что он не спал уже несколько ночей.

Его адъютант разговаривал по телефону в комнатке конторки, не выпуская из рук такую же кружку. Он сверял номера автомобилей, записанных в блокноте, с номерами какой-то диспетчерской. В углу за буфетной стойкой лежал, свернувшись в клубок, серый кот с грязной замасленной шерстью. Уши у него были отморожены. Он постоянно чихал, облизывался и снова прятал голову между лап. В раздаточное окно из кухни выглядывало испуганное лицо дежурного повара. Голос Краснова вывел Павлова из задумчивости.

— По вашему распоряжению прибыл вместе с Колосовым. Какие будут указания?

Павлов показал на табуретки рядом со столом и поставил кружку.

— На транспорте создалась чрезвычайная обстановка. Большинство автомобилей простаивает замороженными на трассе. Все руководители Дальстроя раскреплены по отдельным участкам дороги. За сутки трасса должна быть очищена и все машины приведены в рабочее состояние.

— Каким же образом? Это не так просто.

— Было бы просто, обошлись бы и без вас. Перегон между Стрелкой и Спорным отводится вам. Дорогу разбить на четыре участка и работы начинать одновременно. Исправные машины разогревать и заводить на месте, все неисправные стащить в посёлки, где Есть горячая вода, и ремонтировать. На буксировку пустить грузовики и трактора. Всё Ясно?

— Да. — Краснов встал.

— Какие же причины простоя машин? — спросил Колосов.

— Причины? — Павлов тоже поднялся и начал застёгивать шинель. — Мороз. Но не это главное. — Он задумался и нахмурился. — Кажется, я слишком поторопился обновить водительский состав. Прибывшие договорники не привыкли к северным условиям работы.

— Как быть с грузом?

— Перефактуровывать и разгружать на складах, перевалках. Но учтите, Если не хватит хотя бы одной банки консервов… — Павлов поднял свой огромный кулак. — Извольте обеспечить полную сохранность.

— Тогда вы распорядитесь, кто должен этим заняться.

— Вы.

— Тогда поручите что-то одно…

— Вы будете заниматься всем, в чём возникнет необходимость. Теперь я возьмусь за транспорт и наведу настоящий порядок. Машины будут стоять гружёные без охраны, и никто не только ничего не возьмёт, а постарается обойти их стороной, да Ещё как можно подальше. Самый последний болт не вывернут из неисправной машины и на дороге, и в гараже. Я калёным железом выжгу эту заразу. И за всё буду спрашивать с вас.

— Да разве кто против? Но всё же следует разбираться. — Колосов немного замялся. — У нас на базе опергруппа производила обыск проходящих через вахту грузовиков. Взяли несколько водителей, в том числе лучшего шофёра, пионера транспорта Колымы Прохорова. У него нашли запасную динамку, собранную из старья.

— Возможно. Он что, получил Её через склад?

— Нет, собрал сам в электроцехе. Мы давали письменное подтверждение, но всё бесполезно.

— Есть решение тройки?

— Осудил трибунал на пять лет.

— Жаль — мало, просто не знал. Надо было на страх другим наказать сурово.

Он позвал адъютанта и быстрыми шагами скрылся за дверью.

— Михаил Степанович, что за человек Павлов? — спросил Юра, когда они садились в машину.

Тот улыбнулся.

— Я дорого бы дал, чтобы заглянуть в Его душу. Знаю одно — живёт не для себя. Это таран, который пускают в дело, Если нужно что-то сломать, пробить, поковеркать. Чёрт знает, в каком арсенале хранился он всё это время…

Машины с Гербинского перевала прибуксировали на дорожную командировку. Жгли костры, грели воду в бочках. Под машинами алели жаровни с углём. Дым и пар застилали посёлок. Людей не видно, только в молочной завесе желтеют плавающие среди машин огни факелов.

В бараке у раскалённой печки, разложив инструмент на полу, парни ремонтируют редукторы, карбюраторы, бензонасосы. На столе среди консервных банок, кружек и кусков хлеба колеблется слабый свет коптилки. Несколько человек одетыми лежат на топчанах.

Пришёл Колосов и тихо сообщил:

— Кажется, снова подошла машина начальника Дальстроя.

И тут же, сгибаясь чуть ли не вдвое, показалась в дверях фигура Павлова.

— Как дела? — спросил он, морщась.

— Три участка очищены, теперь ждём сообщения с «Разведчика». Готовимся в посёлке приводить в порядок собранные машины, — доложил Колосов.

— Добро, — холодно бросил Павлов, прохаживаясь по бараку и держась рукой за щёку.

Рабочие-дорожники при Его появлении стали тихо по одному выходить, только слесари бригады возились у печки, склонившись над агрегатом. На печке шипел в ведре тающий лёд. Кто-то успел с перепугу прижечь валенок, и запахло горелым автолом и шерстью.

Павлов подошёл к печке и, наклонившись над инструментальной сумкой, вынул плоскогубцы и протянул их Васе.

— Ты, кажется, тут самый сильный. Вот тебе инструмент, и давай тащи мне зуб. — Он открыл рот и постучал ногтем по жёлтому клыку с припухшей десной.

Вася растерянно заморгал глазами и зычно потянул носом:

— Ни… Як же можно? Такому начальству — и кусачками? Це ж ни гвоздь.

— Тащи! — резко сказал Павлов.

— Ни, боюсь. Як бы чого не вишло. Я вже трошки сидив. Та й рука у меня тяжёлая. Не можу, — тихо, но настойчиво отказался Тыличенко.

Павлов помрачнел. На скулах собрались желваки, брови совсем наползли на глаза.

— Глупец, — бросил он сердито и посмотрел на парней. — Ну, кто сможет? У меня нет времени таскаться по врачам. Мучает вторые сутки…

Никто не ответил. Только головы Ещё ниже склонились над деталями и быстрее заработали отвёртки и ключи.

Он тряхнул головой, сжал пальцами щёку, подошёл к столу и сел. Немного подумав, решительно захватил плоскогубцами зуб, упёрся одной рукой в скулу, а другой рванул. Раздался хрустящий треск. Бросив на стол плоскогубцы с вырванным зубом, он быстро ушёл. Тут же донёсся стук дверки и затихающий шорох шин.

— Як вин Его зачепив? А дюже здоров, чертяка. Соби не жалеет, а попадись наш брат?.. — усмехнулся Вася, почёсывая лохматую голову.

Машина остановилась у огороженных забором бараков, не доезжая посёлка. Матвеева вышла.

— Может быть, вы посмотрите наше хозяйство? У нас кролики, курятник и свои теплицы. Честное слово, понравится.

— У вас кролики и куры? Нина Ивановна, да вы совсем меня убиваете. Зачем вам кролики?

— Для больных. На существующих нормах питания/ людей быстро не восстановишь, — ответила она и снова пригласила Краснова.

— Как-нибудь в другой раз. Теперь некогда, — ответил Краснов мягко и попрощался, повторив, что она может всегда рассчитывать на Его поддержку.

У проходной Её встретил высокий мужчина в бушлате поверх белого халата, с энергичным лицом и резкими движениями.

— Меня никогда так не волновала самая сложнейшая операция, как результаты вашей поездки в управление, — проговорил он тихо, задерживая Её руку.

Она радостно улыбнулась и, кивнув головой, пошла рядом.

— Всё, о чем мы говорили, решилось хорошо. Теперь, Николай Иванович, дело в нашей разворотливости. А кроме того, как мне кажется… — Она задумалась и уже совсем тихо добавила — Мне кажется, мы будем иметь влиятельнейшую поддержку. Только надолго ли?..

— Нина Ивановна, говорить вам хорошие слова не время. Дайте мне вашу руку. Жму Её с глубочайшей признательностью вам — отличнейшей женщине, человеку, гражданину, коммунисту… — И он быстро ушёл в барак.

Матвеева прошла в амбулаторию, разделась и села за стол, опустив голову на руки.

В комнате было тепло. Заключённые без Её ведома, пока она Ездила по приисковым больницам, обшили стены досками от старых Ящиков, а сверху обклеили мешковиной в несколько слоёв. Пол утеплили старыми телогрейками п поверх досок положили мешки. Ни одной щёлочки, всё под шпаклёвкой и маслом.

Мысли Её вернулись к недавнему прошлому.

Месяца полтора назад прибыли обмороженные. В амбулаторию ввалился большой, заснеженный человек. Он был в сером бушлате, в бурках, подшитых транспортёрной лентой. Человек сбросил шапку, и она увидела мужественное и немного обмороженное лицо.

— Яквам, доктор. Привёз с разведки больного. Интереснейший случай. Работал человек в шурфе. Сверху свалился лом и, пробив ткань выше ключицы, прошёл под кожей до бедра, не нанеся серьёзных повреждений. Температура воздуха минус пятьдесят. Вы представляете? Что можно сделать в разведочном таёжном бараке? Пришлось вскрывать рану простым перочинным ножом.

Из разговора Нина поняла, что он врач-хирург. Его манера держаться вызывала расположение. В глазах ни тени уныния, голос звучал непринуждённо. Она узнала, что фамилия его Герасимов, зовут Николай Иванович. Осуждён в тридцать седьмом на десять лет. Прибыл на Колыму в сентябре. Работой доволен, здоров. Обмороженное лицо не беспокоит. Дела Его пока сложились прекрасно. Потом он попросил:

— О вас, доктор, отлично отзываются заключённые. Нет, не как о враче. Об этом сейчас не думают. — Он улыбнулся. — Буду с вами совершенно откровенен. Больной, которого я вам привёз, старый большевик и заслуженный человек. Подержите Его у себя это трудное время. Я пришёл просить вас об этом.

Она несколько смутилась. Заключённый говорит о своём товарище как о старом большевике. Что он хочет этим сказать?

— Здесь лагерь заключённых. Я не следователь, не судья, а только врач, — холодно ответила она.

— Но вы человек. Так почему же не заглянуть глубже бушлата и строчек формуляра? Признайтесь, что вы боитесь. Может быть, так лучше. Хорошо, не будем об этом. — Он снова улыбнулся. — Тогда я взываю к вам как к врачу. Ваша профессия обязывает вас быть гуманной. Сохраните этого человека, он стоит того.

Матвеева не ответила. Герасимов удивил Её новой просьбой.

— Может быть, больше не удастся с вами встретиться. А вы когда-нибудь невольно вспомните наш разговор, — снова улыбнулся он. — Вы, как председатель врачебной комиссии, производите откомиссовку на приисках. На прииске «Торопливый» отбывает заключение талантливый конструктор, инженер-механик Милеев. Он будет Ещё полезен стране. У него Язва. Спасите Его.

— Что значит — спасти? Мы берём больных только для стационарного лечения, в случаях, требующих сложного хирургического вмешательства. И решаю это не я одна.

Герасимов пясмотрел на неё с упрёком.

— Вас возмущает моя назойливость. И верно, пришёл арестант, враг, выкладывает одну просьбу страшнее другой. Имя, доктор, человеку дают. Одежда надевается и сбрасывается, а долг гражданина рождается вместе с ним. Вам вручена судьба многих людей, и вы обязаны серьёзно задуматься над своим долгом. Вот потому-то я решил прийти к вам и взял на себя смелость просить вас.

Матвеева не ответила. Этот смелый заключённый совсем не просил за себя. Его беспокоила судьба других людей. Может быть, он во многом прав? Может быть, действительно во всём следует разобраться и заглянуть дальше границ, очерченных служебным правом? Ведь она не только врач, но и коммунист.

Нина молча оделась, и они вышли. Больной — старичок с бородёнкой, — перебинтованный с ног до головы, лежал тихо и, щуря глаза, что-то задумчиво рассматривал на потолке.

Матвеева обследовала Его рану и осталась довольна. Рана была обработана отлично. Нина поняла, что Герасимов настоящий хирург, — именно такой был крайне нужен больнице.

Она всё время ждала, что он предложит свои услуги и попросит перевести Его в больницу. Но он даже не намекнул. Попрощавшись со стариком, Герасимов собрался уходить.

Когда он открыл дверь, она спросила:

— Николай Иванович, а как вы посмотрите, Если я попрошу управление перевести вас на работу в нашу больницу?

Он засмеялся.

— Пожалеете, доктор, со мной вы не оберётесь неприятностей. Без меня вам будет куда спокойнее. — Он откланЯлся и вышел…

С тех пор она многое понЯла. Управление по Её просьбе перевело Герасимова в больницу. Разговоры с ним, беседы с больными заставили Её о многом задуматься…

— Василий Васильевич, вы Ещё не уехали? — удивился Колосов, встретив Купер-Кони у клуба.

Юра знал, что тот уже давно отправил семью в Магадан, а сам задержался в ожидании пропуска. Прошло столько времени, а он всё Ещё находился в посёлке.

— Ничего не понимаю, сажать не сажают и разрешения на выезд не дают. Жена звонит, беспокоится, а я, видите, — он развёл руками и как-то горько улыбнулся, — снова иду, может, что-нибудь скажут. — Он кивнул на прощание и направился к райотделу.

На следующий день утром Купер-Кони неожиданно вошёл к Колосову в кабинет.

— Ну, всё, ночью отбываю. Пришёл пожелать всяческого благополучия. Да, кстати, у меня к вам небольшая просьба. Тут Ещё остались кое-какие вещи. Я хотел просить отправить их попутной машиной до Магадана и передать жене.

— А вы?

— Меня захватит легковая машина, но для багажа места не остаётся.

— Ну что за разговор? Пожалуйста, Василий Васильевич. Счастливо вам добраться, отдохнуть. За багаж не беспокойтесь, всё будет доставлено. Сейчас же пошлю диспетчера, и заберут.

Купер-Кони пожал Ему руку.

— Главное, юноша, это быть уверенным в своей правоте и последовательно отстаивать свою точку зрения. Организация производства — великое дело, где всё должно быть осмысленно, без горячки. Аппарат управления — это сложный агрегат, работающий на основе взаимодействия узлов. Не только машина, а даже простая шестерёнчатая пара действует безотказно, Если хорошо отцентрированы подшипники. Не понимают этого только невежды.

Он помолчал.

— Когда человека выгоняют, он уходит, а когда держат — бежит. Насилие — страшная вещь, а Если Ещё бессмысленное — ужасно, как лагерь. Ну а я? Я теперь отработанная деталь, годная для оси к тачке, хотя сам этого не считаю. Ну что же, я рад, что могу уйти…

Он Ещё что-то невнятно пробормотал. Потом неожиданно обнял Колосова, поцеловал и быстро ушёл…

Настойчивый телефонный звонок чуть свет поднял Колосова. Райотдел для оперативных целей требовал машину. Он тут же распорядился послать пикап.

Когда Юра шёл на работу, у проходной он увидел пикап. Водитель копался под капотом. Мотор оглушительно стрелял. Колосов подошёл к машине и заглянул под брезент.

Купер-Кони лежал со спокойным лицом и открытыми глазами. В уголках губ застыли кровавые потёки…

— Юра! Юрочка, проснись!

Колосов открыл глаза. Женя склонилась над Его лицом и испуганно говорила:

— Звонил дежурный по управлению. Тебя срочно вызывает Павлов.

Юра вскочил и стал одеваться.

— Ну, чего ты испугалась? Это уже такой стиль работы — поднимать людей ночью.

— Ночью? Уже четыре утра. Вчера вот так же вызвали начальника третьей автобазы, и он больше не вернулся.

— Чепуха. Я не сделал ничего дурного.

Он быстро набросил шубу и пошёл в управление. Успокаивая Женю, он жил в постоянном напряжении. Обстановка была сложной. То оперуполномоченный райотдела приезжал на чёрной машине и увозил руководителей предприятий, то начальник Дальстроя отдавал кого-то под суд военного трибунала. А за что — и не поймёшь. Одного за срыв плана, второго за какие-нибудь перерасходы, а сколько их может оказаться в каждой смете?..

В кабинете начальника горел свет. Краснов сидел за столом и пил крепкий чай. Павлов в гимнастёрке расхаживал по кабинету и говорил:

— Имей в виду, Краснов. Твоё упрямство тебе может дорого обойтись. Если к Первому мая ты мне сорвёшь объёмы вскрышных работ, пойдёшь под трибунал. Ты мне журавля в небе не сули…

— Я отдаю себе полный отчёт, Карп Александрович. Риск, конечно, Есть, но только за счёт непредвиденностей. Я уверен в своей правоте. А посадить меня никогда не поздно.

Павлов обернулся и увидел Юру.

— Колосов?

— Да, Колосов.

— В районе Теньки, на Бутыгычаге, открыто богатое месторождение олова. С двести восьмого километра нужно перевести тракторами шестьсот тонн груза. Пять тракторов получите из Магадана. Начальник второй базы готовит десять пар саней. Остальные машины возьмёте у себя в хозяйстве. Подготовьте двадцать четыре лучших тракториста, запчасти, инструмент. Назначьте серьёзного человека начальником колонны, к нему заместителя.

— Какое там расстояние от Атки? — спросил Юра.

— Считаю, километров двести — двести пятьдесят. Дороги нет. Трасса намечается с девяностого километра, но там тракторам не пройти. Колонну поведёт старожил-Якут.

— Как предполагается организовать погрузку, ремонт машин и саней? Если на положении бедного родственника, мы больше будем простаивать в ожидании ремонта.

— Это исключено. Начальнику базы дано строжайшее указание: для колонны всё делать немедленно. Вашему уполномоченному по перевозкам/ будет дан прямой телефон лично ко мне и шифр, по которому управление связи найдёт меня в любое время суток. Но я думаю, что в этом не возникнет необходимости.

«А кому это надо?» — подумал Юра и спросил, когда будет оформлено назначение.

— Сейчас же. Давайте фамилии и вызывайте сюда. Я дам все установки.

Колосов посмотрел на Краснова и назвал Глушкова. Тот согласно наклонил голову. Заместителем он предложил Куликова, которого все почему-то звали Питером.

Краснов сразу согласился.

Станция вызвала Магадан. Павлов взялся за трубку.

— Мне квартиру начальника милиции полковника Кедрова. Это ты? Спишь, наверное? Ну ничего, успеешь отоспаться. Садись в свою машину, погрузи на складах пятьдесят пар резиновых сапог и лично доставь на «Мальдяк». Об исполнении доложить мне на Атку. Всё понятно? Хорошо.

Он постучал по рычагу и попросил соединить Его с начальником политуправления.

— Полковник, как всегда, спит? Ну ничего, пусть разомнётся. Полковник? Надо организовать колонну машин с продовольствием на север. Да, да, прошу заняться. Партийную конференцию? А зачем? Проведём хозяйственный актив.

— Товарищ начальник Дальстроя, может быть, можно трактористов не вызывать? Они на трассе, на дровозаготовках, — предложил Колосов.

— Раз на трассе, то зачем? — Павлов встал.

— Вы бы отдохнули пару часов, — поднялся и Краснов.

— Отдохну в машине. Теперь не до сна.

Он вышел.

— Почему он, Михаил Степанович, подмял всех под себя? Это же неправильно?

Краснов усмехнулся и не ответил…

Колонна с Атки выходила на рассвете. Когда подъехали Колосов и Краснов, трактора отходили от заправочной колонки и выстраивались за посёлком. Впереди верхом Якут.

Юра вгляделся.

— Гермоген! — закричал Юра.

— А, Юлка? — Якут спрыгнул с седла и протянул руки. Они обнялись.

— Как же ты решился, друг? Ведь года?

— Я теперь колгоз. Моя понимай много Есть, — тыкал себе в грудь старик.

Подошёл Краснов и поздоровался.

— Спасибо тебе, старина, выручил. Ну как, проведёшь колонну?

— Да, да. Олески ходи Есть. Стальной олеска тозе ходи будет.

— Трогаем, — донёсся голос Глушкова.

Старик забрался в седло и, погоняя оленей, поехал вперёд.

Странно было видеть далеко растянувшуюся по распадку колонну, а впереди верхом на олене Якута. Но вот колонна свернула. Скоро скрылись и два последних домика на санях, оставив за собой в снегу глубокую траншею. Позёмка уже торопилась сравнять след, как бы вычёркивая из памяти поход людей в новый промышленный район.

— А Павлов обещал и не приехал? — заметил Колосов. Он и сам не понимал, почему это вызывало у него удовольствие. Словно дало осечку ружьё соседа-охотника, стреляющего без промаха.

Краснов толкнул Его в бок и показал на дорогу. Не доезжая посёлка, на трассе чернела машина. А на обочине, расставив ноги, в распахнутой шинели наблюдал/ за колонной высокий человек…

По пути решили завернуть на среднеканскую группу приисков. У Стрелки их обогнала машина.

— Павлов, — выглянул Юра в дверку.

— Ну и что же? Он носится как ветер. За ним не угонишься и от него не уедешь, — усмехнулся Краснов и, надвинув на глаза шапку, задремал.

Вечерело. Добрались до посёлка. В посёлке темно, только в конторе Едва мерцают свечи. Краснов послал Юру узнать на электростанцию, в чём дело, а сам пошёл в кабинет начальника прииска. Юра вошёл через запасной вход. Молодой парень сидел верхом на локомобиле и накручивал на предохранительный клапан резиновую полосу из автомобильной камеры. Он закрывал красное мокрое лицо локтем и, ругаясь, торопил:

— Да скорей же, черти. Прорывает, не удержать.

— Держи, Ванька. Держи, сейчас…

В дверях мелькнула шинель Павлова, и Его высокая фигура остановилась против парня, у самого локомобиля.

— Уйди к… матери, — заорал истошно парень, — Вырвет резьбу, ошпарит, как псину… — И, увидев, что тот продолжает стоять, толчком ноги отбросил Его с помоста.

Павлов встал у стены. Принесли прокладку. Парень набросил на голову телогрейку и наклонился над клапаном.

— Ванюша, осторожней. Пропадёшь, Если вырвет, — тихо проговорил машинист, подавая ключи.

— Да мне-то что? Вот ты подальше… — Парень повернул гайку. Клубы пара вырвались к потолку.

Укатает парня, как пить дать. Видно, заключённый. Одно слово — и всё, пожалел Колосов парня.

Пар свистел уже не так свирепо. Парень Ещё повозился немного и радостно заорал: —Кончики… Давай огонь в топку…

Кто-то распахнул двери. В завесе пара показался человек. Он нёс на лопате красные угли. В топке вспыхнуло пламя. Протянуло ветерком-сквознячком, и всё стало видно. Парень всё Ещё продолжал крепить. У стены так же недвижимо стоял Павлов. Стрелка манометра тихо поползла вверх.

— Давай включай! — крикнул парень. Включили рубильник, вспыхнул свет. Парень вытер рубахой лицо и улыбнулся. Но тут Его взгляд упал на начальника Дальстроя. Он сразу обомлел.

— Вы? Значит, это я вас так? Гражданин начальник…

— Всё починил? — спросил Его тот совсем незло.

— Ага…

— Вас могло ошпарить, гражданин начальник. Парень не намеренно, — заступился за него машинист. — Да в такой горячке, не приведи господь под руку попасть…

— Правильно, гоните всех к чёртовой матери, кто сунется. Тут сердце прииска, — перебил Павлов и, не попрощавшись, вышел.

Парень обрадованно пояснял:

— Вот же подвернулся, сатана. Надо же так! Я-то, братцы, подумал: всё, крышка…

…Павлов встал из-за стола и вынул часы. Было четыре утра.

— Теперь отдохнём, — проговорил он устало, снял доху со стены и бросил в угол. — Хорошо бы кружку чая и кусок хлеба. Может, найдётся. — Его глаза остановились на начальнике прииска, молодом лейтенанте.

Тот растерянно топтался и украдкой поглядывал на Краснова.

— Может быть, ко мне? Дома дирекции нет. Так что, Если нет других причин, милости прошу.

— А что, у тебя много свободного места?

— Хватит на всех. Четыре комнаты, кухня. Тепло. Просторно.

— Это что, белый домик в пять окон? Семья велика? — Павлов снова поднял глаза на лейтенанта, и Его брови поползли вверх.

— Вдвоём с женой. Так что не беспокойтесь.

— А отдельная свободная комната найдётся?

— Совсем маленькая, в бараке. Жду начальника буровзрывных работ с семьёй.

— А где у тебя живёт горнадзор?

— Да как сказать. Прииск новый. Так, по уголкам…

— Ну вот что, лейтенант. Спать мы будем тут, но ты немедленно переберёшься с женой в комнату барака. А в домике разместишь семью и горнадзор. Когда устроишь других, сделаешь и себе квартиру…

— Когда перебираться? — совсем растерялся лейтенант.

— К утру. Ну, спокойной ночи. — Павлов стал устраиваться на полу. — Краснов, давай устраивайся рядом, поместимся, да и ты с краю, — кивнул он Колосову и лёг.

— Я принесу матрацы, одеяла, — захлопотал лейтенант, не зная, как себя вести.

— Поздно. Надо спать.

— А чай?

— Утром.

Начальник прииска тихо вышел. Павлов закрыл глаза. Краснов подбросил в печку дров, выключил свет и лёг.

Юра не спал. Чёрт знает что за человек этот Павлов. Получил пинка и хоть бы что. Ни за что ни про что выставил начальника прииска из квартиры. Хоть бы старого колымчанина, а то такого же чекиста, присланного наркомом…

В свете печи было видно суровое лицо. Брови Павлова шевелились даже во сне. Он спал чутко и открывал глаза от любого шороха. Краснов спал крепко.

Колосов, кажется, только задремал, как раздался грубый голос Павлова:

— Ну всё, отдохнули, пора и за дело.

Юра открыл глаза.

Павлов уже вынимал из саквояжа полотенце и зубную щётку. Краснов натягивал гимнастёрку.

 

ГЛАВА 16

Хорошо, что бригадиром назначили Кротова, а не жулика, как это было принято на приисках. Он сумел пристроить Сергея в баню. Для такого слабенького паренька работа в забое была бы невыносима. Огорчало одно — Тагирова оставили с бригадой.

Белоглазов в глубине души всё же надеялся на Колосова. Ребята помогут в беде. Ну, в крайнем случае, скажут Краснову, тот пристроит куда-нибудь в разведку шурфовщиком. Там можно быть полезным, не думать о куске хлеба и работать почти по специальности.

Ещё в Магадане он понял, что в лагерях произошли коренные изменения в отношениях к заключённым, и не только к осуждённым по пятьдесят восьмой статье, но и к бытовикам. Формой перевоспитания стал только труд и режим, а мерой поощрения — питание.

Лагерная администрация в слово «забой» вкладывала какой-то особый смысл, и Анатолий пошёл на работу с чувством насторожённости.

Навстречу колонне тащилась лохматая лошадёнка с бочкой воды. Ёе ребра выпирали, как каркас на обвисшей палатке, а ноги скользили по обледеневшей крутой дороге. Лошадь падала на колени, мотала головой и скалила зубы. Молодой цыган стоял на задке и немилосердно нахлёстывал Её концами вожжей.

— Что же вы делаете, гражданин? Зачем так с животным? — не вытерпев, окликнул Его Русинов.

Цыган блеснул нахальными глазами.

— Сено съела, милок, а работать не хочет. Саботирует. Так что же, мне Её целовать?

— Прекратыт разговор! Подтяныс! — донёсся сердитый голос конвоира.

Старик нахмурился и до забоя не проронил ни слова.

Пока десятник знакомил Кротова с организацией горных работ и собирал для бригады инструмент, конвоир приказал идти за дровами.

На сопку вела уже утоптанная тропа. Но наверху пришлось бродить по пояс в снегу и выдирать коряги высохшего стланика. Тянуло ветерком. Пока набрали по вязанке дров, уже рассвело.

Коричневая полоса забоя далеко растянулась по берегу ключа. Всюду Ярко горели костры и копошились люди./

Красные флажки окружали разрез, указывая границы запретной зоны. С высоких отвалов вился дымок, там расположилась охрана.

Когда вернулись в забой, уже были подвезены трапы и тачки, подходила подвода с инструментом. Кротов успел разобраться в обстановке и командовал как заправский горняк.

— Звено Сидорова — расчистить снег, уложить трапы — и на откатку. Ты, геолог, и Гурунидзе, берите кувалды — и в забой. Вы, комдив… — Он на миг задумался и показал на куски железных листов. — Уложите вплотную к борту. С них будете лопатой нагружать тачки, это полегче. Вы, Мелевский…

— Виноват, — прервал Его Русинов, вытянувшись, как перед старшим командиром. — Это что, скидка на старость? Ваша личная любезность? Ну нет. Я привык Есть честно заработанный хлеб. Так что позвольте. — Он наклонился и выбрал кувалду.

Забой попался хорошо отработанный, с гладкой подошвой и ровными, как стенка, бортами. Глинистый грунт с галькой, скованный морозом, был крепок, как бетон.

Работали горячо. Подгонял мороз, да и хотелось выработать горняцкую пайку. Старик и здесь был верен себе. Он бил кувалдой по клиньям с каким-то упоением. Анатолий не мог понять, делал ли он это преднамеренно или был уже таким во всём.

Ночь подкралась из-за тумана, потянуло пронзительным холодом. Стало темно, свет костров не освещал забой, и конвоир снял бригаду. Вернулись в лагерь разбитые до изнеможения, но с дровами и полные надежд, что быстро удастся избавиться от общего котла. Было Ясно, на общем питании долго не выдержать.

У столовой очередь. Белоглазову не повезло. Пока получал похлёбку, кто-то вырвал из рук пайку, Едва не опрокинув миску. Да разве найдёшь? Кругом гвалт, ругань, и всюду шныряют подозрительные молодцы, а тут Ещё очки.

Скорей в палатку. Сегодня Есть дрова, и можно будет отдохнуть и погреться. Он выпил суп через край и вышел из столовой.

Мороз отпускал. Выплыла луна — большая, холодная — и осветила тупые вершины сопок. Заискрились безжизненно лиственницы. Снег казался серым. Тени палаток ступеньками легли на тропинку, и Анатолий спускался по ним как по лестнице, с чувством отверженности. Всё было чужим и жестоким — и луна, и сопки, и лес, и лагерь, и люди, а жизнь казалась бессмысленной и ненужной.

Захотелось посидеть у открытой дверки печки, вспомнить что-то домашнее, далёкое и почти забытое. Он распахнул дверь и вбежал в палатку.

У разрумянившейся печки плотным кружком сидели незнакомые парни. Сколько же тут собралось их, любителей прокатиться за чужой счёт. Они варили чифир, сквернословили и вели себя с непостижимой наглостью. Что оставалось делать? Анатолий молча поплёлся в свой угол.

Почти сразу же пришли Гурунидзе и старик.

Явился из нарядной и бригадир.

Впервые Анатолий видел Кротова озабоченным. Его ни о чём не спрашивали. Никогда не поздно узнать неприятность.

Наконец бригадир горестно улыбнулся.

— Как по-вашему, сколько выработала сегодня бригада?

— Двэсти, не мэньше! — не задумываясь, ответил грузин, блеснув глазами.

— Пятьдесят процентов.

— Зачэм так гаварыш? — вскочил Гурунидзе и протянул ладони. — Сматры! Выдыш? Так чэм эты клынья закалачыват? Может, галавам? А? — почти простонал он.

— Да, что-то надо думать. На общем котле оставаться нельзя, — тихо сказал Кротов и начал раздеваться.

Больше никто не проронил ни одного слова.

…Закрутилось колесо жизни. В шесть — подъём, в семь — развод. В девятнадцать — возвращение в лагерь. В двадцать один — вечерняя поверка. Целый день на морозе с кайлом и кувалдой. Пальцы потеряли чувствительность и не сгибались. Анатолий обратил внимание, что всё в нем начинало тупеть и даже мысли, возникая, сразу же потухали.

На прииске было геологоразведочное бюро. Кротов советовал обратиться непосредственно к техноруку и, заручившись Его согласием, подать заявление администрации лагпункта.

Техноруку Попову было уже за сорок. Был он плотный, краснощёкий, с большими усами, мохнатыми бровями и таким грозным взглядом, что сразу пробирал страх. Когда он заходил в зону, то Его громовой голос слышался во всех палатках. Ругался он крепко. Перепадало всем, включая и начальника лагпункта. Особенно доставалось обслуге и ворью. Его боялись.

Обратиться к техноруку Белоглазов так и не решился. Но когда Кротов категорически стал настаивать, объясняя это общими интересами, он подал заявление начальнику лагпупкта. Через несколько дней Его вызвал уполномоченный.

— Э-ээ. Плохи ваши дела, Белоглазов. С такими процентами не много надежды вылезти из общего котла. Да и статьишка у вас?

Если бы не статья… Но что делать? Он и сам знал, что с таким формуляром дальше забоя — запретная зона…

Разговор зашёл о Его взаимоотношениях с Красновым, Колосовым и другими. Это Его потрясло. Почему уполномоченный спрашивал о старых друзьях? Неужели что-нибудь и у них?

Нет, нет, этого не может быть. Но правильно ли он поступил, отрёкшись от прежней дружбы?

Анатолий снова начал вспоминать весь свой разговор в оперотделе.

Он не мог понять, почему уполномоченный так интересовался Кротовым. Куда он гнул? Что имел ввиду?

Знает ли он Улановского? Уполномоченный назвал Его шпионом из Коминтерна. Весь лагерь знает, что это старый большевик, и с ним считаются даже жулики.

Белоглазов повернулся лицом к стене. Вспомнил, как уполномоченный неожиданно спросил фамилию «ошпаренного». Так звали Налимова за содранную на виске кожу.

Налимов тоже заметная фигура в лагере. Иногда он приносит Кротову газеты и подолгу разговаривает с ним. Но что в том плохого, Если их бригадир живёт не одной заботой о пайке?

«Я бы за вас похлопотал, но надо сначала убедиться, что вы не против нас и не враг».

Враг? Белоглазов сосредоточенно наморщил лоб. Да разве тут много, врагов? Ну Если посчитать заключённого их бригады Мелевского, в котором много озлобленности… Не скрывает своего возмущения Гурунидзе. Но почему-то о них уполномоченный даже не заикнулся, хотя грузин больше всех болтает.

«Научиться читать мысли по отдельно оброненным словам… А там откроется дорога не только в геологическую службу».

Неужели уполномоченный посчитал, что он готов схватиться за любую соломинку? Какая же мерзость! За кого он Его принимает?

Анатолий схватился за голову и прикусил губу.

Загрохал дровами Кротов.

— Ну что, бывший, крутитесь? Идите погрейтесь, пока свободно и Ещё горит, — проговорил он, посмеиваясь, и покосился на нары. Люди уже спали. У второй печки сидело трое, докуривая общую самокрутку.

Белоглазов подошёл и сел рядом.

— Напрасно мучаетесь. Предложили — или соглашайтесь, или сразу отбой. По мне так лучше бывший кандидат, чем какой-нибудь прохвост, — заговорил он весело.

— Откуда вам известен мой разговор с уполномоченным? — вспыхнул Белоглазов.

— Догадаться немудрено. Я же стреляный воробей. Удивляться тут нечему: служба Есть служба, она была и будет. Важно, чтобы выполняли Её люди, не утратившие порядочность.

— Но почему он предложил это мне?

— Почему вам? — Кротов улыбнулся. — Вы инженер, бывший кандидат, человек молодой, попавший впервые в жизненную бурю. Фигура самая распространённая, так сказать, представитель большинства интеллигенции. Предложение заманчивое…

Лёгкость тона, с каким говорил Кротов, обидела Белоглазова.

— И вы могли подумать… — перебил он Его с возмущением.

— Тогда я не говорил бы с вами. Я вижу, вам нужен совет, — посмотрел на него мягко Кротов.

— Да.

Анатолий Белоглазов рассказал, о чём с ним говорили в оперотделе.

— То что вы отреклись от друзей, может быть, не совсем правильно. Теперь забудьте и думать об участии их в вашей судьбе. Любая ложь — это уголок для паутинки. А как поступить, решайте сами. — Кротов похлопал Его по плечу и ушёл…

В этот день Белоглазов особенно устал. Кружилась голова, перед глазами плыли радужные пятна, да и бушлат стал чужим, широким.

Кротов шёл рядом и разговаривал со стариком. Анатолий не прислушивался, улавливая лишь отдельные фразы. Они говорили что-то о дополнительных «довесках», выносимых тройкой НКВД по Дальстрою малосрочникам с пятьдесят восьмой статьёй.

Мороз опять спал, и шёл сухой мелкий снег. Недалеко от проходной стоял домик охраны. Рядом с крылечком чернела помойка, и тут же, скатившись вниз, валялась оленья голова. Эта смеющаяся безгубая голова произвела на Белоглазова потрясающее впечатление. Ночью Ему снились целые пирамиды голов.

Он проснулся в холодном поту, встал, напился воды и снова лёг. И только закрыл глаза, как снова увидел себя в колонне. Вот уже развод подходит к домику — и душа замирает: не утащил ли кто? Нет, тут. Вон она, только присыпана снегом. Тагиров задержался у вахты, лучшего и не надо. Одним прыжком он у свалки. Даже удивился, как ловко у него получилось. Он тянет изо всех сил, но что такое? Слышится голос Сергея: «Не трогай, моя». Им овладевает Ярость. Он рвёт, тянет…

— Ложыс! Стрелат буду! — Это уже голос Тагирова.

Он падает в снег и старается громко крикнуть, как тогда Кротов.

Но кто-то сдавливает горло. Тагиров. Он.

— Вы что, геолог, никак заболели? Это, брат, совсем плохо и не вовремя. Надо держаться. — Над ним озабоченное лицо Кротова. — Да, придётся идти к начальнику прииска.

Сергей жил в палатке напротив бани. Кроме дежурства, Ему приходилось принимать бельё, колоть дрова и Ещё охранять их, чтобы не растащили.

Когда выдавалась свободная минутка, Сергей забегал в бригаду навестить старика. Жилось Ему нелегко, но он никогда не жаловался. Как-никак это был не забой, работал он в тепле, а иногда удавалось что-нибудь постирать, погладить и заработать кое-какую мелочь.

После ужина Белоглазов задремал. Разбудили Его совсем непривычные звуки. Кто-то рядом тихо всхлипывал.

Анатолий выглянул из-под бушлата. Старик гладил по голове Сергея, Ероша Его мягкие волосы.

— Вызыва-а-ли в оперотдел и дали-и синенькую-ю бумажку. Распи-и-шись… А там десять ле-ет, — говорил, вздрагивая, Сергей.

— Значит, никто не спрашивал, не разговаривал?

— Никто.

— А та-а-ам написано за учас-ти-е в повста-а-анче-ской организации. Та-а-ак что же это такое? За что-о?

— Держись, Сергей, Еще немного, и всё будет хорошо, — убеждённо гяворил Русинов. — Тебя гнут, а ты стой, да Ещё голову выше. Так, чтобы самому себя не было стыдно. Хочется плакать, а ты смейся. Не можешь, кусай незаметно губы и молчи, не подавай вида. Гордись своей чистотой. Пройдёшь через всё это, на всю жизнь прозрачным останешься. Тогда захочешь сфальшивить, разменяться, да не сможешь.

— Как это трудно, я даже не представлял. Ведь плохого я ничего не успел сделать.

— Но не успел и хорошего. Это Ещё больней. Ты думаешь, другим легче?

Сергей уткнулся в плечо старика, а тот ласково продолжал:

— Человека с чистой совестью трудно согнуть, вот ради неё и держись. Теперь не время для слёз. Пусть не видят твоей слабости, не надо. Иди.

Сергей вытер рукавом лицо.

— Хорошо. Я буду так же, как вы.

— Вот так-то лучше. — Русинов проводил Его до двери, вернулся и сел.

К начальнику прииска Кротов попал Ещё до поверки. Утром он подал заявление, а вечером надзиратель доставил Его в контору.

Приёмная была в конце коридора. Направо — кабинет технорука, налево — начальника. За деревянным барьерчиком сидел молодой человек и переписывал телефонограммы в толстую книгу. Постоянно звонил телефон, он поднимал трубку и отвечал, не переставая писать.

Начальник прииска вёл приём посетителей, разговаривал по телефону и тут же отдавал распоряжения забегающим к нему сотрудникам.

Через дощатую перегородку слышался Его простуженный голос.

Когда дошла очередь до Кротова, снова раздался телефонный звонок. Дежурный, поднял трубку и постучал в стенку.

— Петр Иванович, Магадан!

Начальник прииска прикрыл дверь, но из-за фанерной перегородки всё было слышно.

— Балахонов у телефона, — донеслось из кабинета. — Как с планом? Откуда Ему быть? Какой там саботаж. Людей везут в открытых машинах, а то и пешком. Они прибывают Еле-еле. К тому же большинство — работники интеллектуального труда. Они и кайла-то не видали. Разве тут можно говорить о выработке, когда и опытному забойщику установленные нормы, не всегда под силу. А на общем котле разве, мыслимо, да Ещё на таких работах и морозах?

Кротов прислушался. Значит, он пришёл не с открытием. Разговор накалялся. Балахонов занервничал и повысил голос.

— …Поймите хоть, вы. Люди слабеют, снижают выработку и попадают в штрафной, а там… Это же замкнутый круг. А что механизмы? Механизмы обслуживаются кем попало.

В кабинет начальника прошёл технорук. Это совсем испортило настроение Кротову. Есть ли смысл разговаривать по столь деликатному вопросу в присутствии этого неприятного человека? Может быть, просто отложить разговор и уйти? Тогда чем объяснить свой уход?

— Простите, но я перестаю что-либо понимать, — уже кричал Балахонов. — Или больных и ослабевших не кормить? У вас права, законы, ну и делайте это сами.

Тут, как видно, Балахонову сказали что-то резкое. Он сразу сбавил тон.

— Я совсем не беру на себя смелость и право вмешиваться, но я начальник прииска… — Он стал тяжело дышать и виновато проговорил: — Да, приказ не обнародован. Перерасход фондов имеется. Но я не мог этого сделать. Что я могу сказать? Как видно, все дороги ведут в Рим. — Он Ещё долго слушал и совсем убитым голосом закончил — Ну что же, может быть, так лучше? Пусть решает начальник Дальстроя. — И повесил трубку.

— Напрасно так, — прогудел технорук.

— Но всему Есть предел, — вздохнул Балахонов.

— Ты, наверное, думаешь, что совершил подвиг, героизм проявил? А по-моему, глупейшую трусость. Подставить голову шальной пуле — не храбрость, это может каждый дурак.

В кабинете стало тихо.

— Ну, кто там Ещё? — выглянул в дверь Балахонов.

Кротов прошёл в кабинет и остановился у порога.

— Бригадир забойной бригады, заключённый Кротов, — как было принято, доложил он.

— Садитесь. — Балахонов опустился на стул и поднял глаза. — Слушаю вас.

Вид у него был расстроенный. На щеках Ещё горели красные пятна. Технорук, насупившись, сидел в углу.

— Бригада может получиться неплохой, люди стараются, но слабеют. Поддержите с питанием, Если можете, — нерешительно попросил Кротов.

— Не знаю, право, как вам помочь… Понимаю, что надо, — сказал виновато Балахонов и посмотрел на Попова. — Если выпишу ларёк, деньги-то наберёте?

— Какие деньги? — усмехнулся Кротов.

— Чего ты спрашиваешь? — вмешался технорук. — Дай из фондов поощрения за подъёмное золото, как-нибудь выкрутимся. Бригада старательная, это верно.

Технорук вынул блокнот и стал писать.

— Тут небогато, но всё же. Только учти, табачок я тебе не для раскура приписал. Поменяешься с жульём на пайки, — басил он. — Ну а теперь — марш! — и передал записку.

Кротов стоял.

— Что Ещё у тебя?

— Отдыхать почти невозможно. Вот Если бы отгородить часть палатки для бригады. Нам только разрешение и доски…

Балахонов молчал. Кротов уже повернулся, чтобы выйти, как технорук остановил Его снова.

— Куда же ты? Раз заикнулся, давай будем решать.

Балахонов пожал плечами.

— Да, разгородить, конечно, неплохо, — рассеянно сказал он.

— А что, бригадир, давай попробуем, — снова вмешался технорук. — Доски я тебе дам, но ставлю условие — возьмёшь к себе десяток хороших парней. Что-нибудь Ещё?

— Всё.

— Тогда давай, — показал на дверь технорук.

Интересный человек, думал Кротов, шагая в лагерь. Ждал он от Попова всё что угодно, но только не такой решительной помощи. Это никак не вязалось ни с Его грозными окриками в лагере, ни с суровым Его видом, ни со слухами, какие про него распространялись…

— На прииске Павлов и начальник управления лагерей Гаранин, — передавали друг другу заключённые.

Живей зашевелились серые бушлаты. Звонче застучали кувалды по клиньям. Глубже натянули на головы шапки заключённые, стараясь не оглядываться и не смотреть по сторонам. Даже Кротов бросил срочные замеры и взялся за кайло. Только старик продолжал работать так же размеренно.

Скоро в забое показалась группа людей.

Рядом с Павловым шёл Гаранин. Он был среднего роста, плотный, кругленький, с короткой шеей и пухлым лицом. Если бы не мутный взгляд, Его можно было принять за добродушного человека. Облечённый огромными правами, он, по существу, самолично решал судьбу заключённых.

Руководителей Дальстроя сопровождала свита из военных и работников администрации прииска. Балахонов шёл сзади.

Не останавливаясь, начальство проследовало по забою и повернуло к дороге, где чернели три легковых машины.

— Пронесло, — вздохнул Белоглазов, сдирая с ресниц шарики льда.

— Несчастный вид у начальника прииска, не позавидуешь. А был, как видно, неплохой человек, — заметил задумчиво Кротов.

— Почему «был»?

— Так надо полагать, — ответил бригадир, принимаясь кайлить.

Грузин прикатил тачку.

— Слушай, дорогой, Ещё по пятьдесят тачек, и будет сто процентов. Дотянем? А?

— Надо. Ещё так несколько дней, и мы уже на ногах, — улыбнулся Кротов.

В лагпункт вернулись поздно. Теперь в отгороженной части палатки было тепло. Кротов зашёл в контору и Явился чем-то удручённый. Он молча прошёл к себе в угол и сел.

— Что-нибудь произошло? — Белоглазов поднял голову и посмотрел на бригадира.

Кротов поднялся.

— Как я и думал, начальник прииска с работы снят и отдан под суд за перерасход фондов котлового довольствия. Так что надо готовиться к худшему.

Новый начальник лагпункта зачитал приказ о введении дифференцированного питания. Сложив листки, сунул их в карман и повернулся к группе военных, присутствующих на разводе.

— Товарищ капитан, прошу, — взял он под козырёк и снова скользнул глазами по строю. — Дополнительные разъянения даст прикреплённый к прииску уполномоченный Дальстроя.

Полный румяный капитан наклонил оплывшее складками лицо и, грозя пальцем в кожаной перчатке, заговорил:

— Слушайте, вы! Я заставлю работать всех. Вы мне этот саботаж бросьте. Лёгкие хлеба — этот общий котёл закрыт, хватит. Каждый получит сколько выработает. Учтите, кто не хочет честно работать, тот не будет Есть.

Глаза Его, пробежав по рядам строя, задержались на старике. Тот подтянулся и Ещё выше поднял голову.

— Имейте в виду, охрана получила команду: всех, не выполняющих нормы, задерживать в забое до окончания сменного задания, независимо от времени. Всякое сопротивление будет сломлено. Враг, не сложивший оружие, будет раздавлен. Теперь вам созданы все условия для работы. Никакие отговорки в расчёт не берутся.

Анатолий был потрясён. Саботаж? Вражеское сопротивление? Общий котёл — лёгкие хлеба? Как всё это понимать?

Продолжая говорить, капитан двигался вдоль колонны и, поравнявшись с Русиновым, остановился, оглядел Его с ног до головы.

— Слушайте, вы! Как помнится, мы с вами где-то встречались?

— Так точно! На пересыльном пункте Владивостока, гражданин капитан! — подсказал тот.

— Да-да. Так вы Ещё тут?

— Да, здесь. И надеюсь, что ненадолго.

— Слушайте, вы! Что это за вид? Как вы стоите? Что это за форспарад? Вы мне это бросьте! Вы мне тут бородой не трясите! — неожиданно рассвирепел капитан.

Анатолий только сейчас признал лейтенанта. Он уже получил повышение, расплылся Ещё больше и держался куда важней. Русинов стоял невозмутимо и, когда капитан замолчал, твёрдо сказал:

— Я знаю строевую службу и не нарушил дисциплину, У вас нет основания быть недовольным.

Это окончательно взбесило капитана.

— Да-да. Я помню ваши штучки. Слушайте. К вам надо присмотреться. Я дам указание… — закончил он многозначительно и подозвал начальника лагпункта. — Слушайте, вы! Что тут за распущенность? Что это за вид? — показал он на бороду Русинова. — Вы мне тут наведите порядок.

— Колонны, к выходу! — скомандовал староста, и серая масса покатилась к проходной.

Пока люди выстраивались по бригадам, к старику подбежал взволнованный Сергей.

— Сняли с бани как пятьдесят восьмую и перевели в бригаду забойщиков.

Старик привлёк Его к себе.

— Крепись, Сергей, крепись. Ничего, выдержим. Теперь-то, надеюсь, недолго осталось…

— Ты что это, тварь, опять спишь? А ну, в строй! — сквозь сон услышал Белоглазов. Он привычно втянул голову и, подхватив свалившуюся шапку, встал в ряд. Широкие плечи старосты затерялись в толпе. Бригады потянулись к воротам. Подошёл Кротов и встал рядом. Анатолий снова закрыл лицо воротником.

Путалось всё: время, мысли, события. Он приучился засыпать на разводах, в очередях, в перерывах при обогреве и даже когда следовал в колонне.

Первые бригады уже выходили из ворот, когда показались штрафники. Белоглазов сразу заметил высокую фигуру старика. Он шёл впереди с отёкшим лицом, усталый, грязный, но такой же строгий и гордый. Завсегдатаи изолятора — жульё, — забравшись с головой в бушлаты, Ёжась и вздрагивая, семенили мелкими шажками. И какими же ничтожными казались они — молодые, здоровые — по сравнению со стариком.

Штрафников поставили у проходной рядом с общей колонной. Анатолий заметил под глазом старика синий отёк, ссадину на скуле и чёрные припухшие губы.

Кротов вынул из-за пазухи небольшой пакетик и протянул старику.

— Зачем? Не надо.

— Напрасно, комдив. Кого вы хотите удивить? — Кротов сунул Ему пакет за отворот бушлата.

Русинов не ответил. Он, казалось, ничего не видел, не слышал, продолжая смотреть куда-то выше зоны и толпы…

Где черпал силы старик? Что поддерживало Его волю? Какой огонь пылал в Его сердце и согревал тело? Кротов не одобрял Его поведения. Порой говорил с ним безжалостно.

Еще несколько дней, и они могли бы выкарабкаться, а теперь надежд не было. Бригада не выполняла нормы, и Её перевели с общего котла на штрафной. А там только смерть…

Но Белоглазов об этом старался не думать. Сейчас Его занимала другая мысль. Утром, когда заключённые выстроились на линейке, старый большевик Налимов, которым так интересовался уполномоченный, неожиданно крикнул:

— Внимание! Шапки долой!

Громкий и властный голос заставил большинство невольно обнажить головы. А кто не сделал сам, тому помог сосед. Анатолий тоже не сразу понял, в чём дело, но Кротов толкнул Его в бок и в самое ухо пробасил:

— Сними, товарищ бывший кандидат. Сегодня двадцать первое Января.

Администрация лагпункта растерялась. Староста нашёлся первым и что было силы рявкнул:

— Отставить. Рас-счи-тайсь!..

Но люди продолжали молчать. Никто не шелохнулся. Даже ворьё проявило солидарность.

— Достаточно! Вольно! — снова скомандовал Налимов, и строй взмахнул дружно шапками.

— Что такое? Кто смел? Под суд! — визжал испуганно начальник лагпункта, подбегая к колонне. — Кто приказал, два шага вперёд.

— Мы почтили память вождя пролетариата Владимира Ильича Ленина. Разве теперь и это преступление? — спокойно отозвался Налимов, выступив из строя.

Начальник наморщил лоб и захлопал глазами. Очевидно, такой случай не был предусмотрен инструкцией.

Тут же началась поверка. Налимова на работу не вывели.

Что же с ним будет? — думал Анатолий.

— Выше головы, друзья!.. — донёсся подбадривающий голос бригадира. — Работаем в новом году, значит Есть уже новый план и новые надежды. Кто-то должен добывать золото. Жизнь не останавливается. Осьмаков продолжает редактировать газету. Скоро выглянет солнце. Есть ещё сила, и вы знаете её имя… — говорил он весело.

Старик внимательно посмотрел на Кротова и промолчал.

Все эти дни были трудными для Русинова. Он постоянно оказывался в числе нарушителей режима. Непонятно за что его уводили в карцер. Ворьё видело предвзятость к нему администрации и не упускало возможности поиздеваться.

Он часто приходил то с припалённой, то с выпачканной бородой и с синяками на лице. Но ничего не рассказывал и не жаловался. Комдив открыто уклонялся от расспросов и сам старался ничем не интересоваться. Лицо Его застыло, а тело потеряло чувствительность. Только одни глаза продолжали жить.

Казалось, Русинов начинал сдавать. Анатолия это взволновало: комдив был примером для их бригады.

Глубокой ночью бригада закончила сменное задание. Когда вернулись в лагпункт, было уже не до ужина. Не раздеваясь, попадали в постели. Даже не было силы сбросить бушлаты.

Один старик не ложился. Он умылся, расчесал бороду, посидел на своей постели и вдруг поднялся и вышел из палатки.

Вернулся он минут через двадцать. Сначала никто Его не узнал.

Вместо серебристой огромной бороды на худом и бескровном лице торчала седая щетина. Он прошёл на своё место и лёг.

Под утро опять ударил мороз. Печи горели, но тепла не чувствовалось. Пол побелел, на одеяла легла изморозь.

После подъёма пришёл староста и объявил, что мороз ниже пятидесяти градусов, день актируется и переносится на очередной выходной. А после развода все заключённые должны будут работать в зоне.

Где-то рокотала ругань технорука. Последнее время он особенно зачастил в зону.

Бригада только поднялась, как распахнулась дверь и вместе с клубами холода в палатку ворвался Попов. Все вскочили и вытянулись, как это требовалось. Анатолий сразу вышел на улицу. Он не выносил крика и ругани вообще, а технорука особенно. Когда в палатке стало тише, он снова вернулся.

Гурунидзе стоял бледный, со сжатыми кулаками.

— Зачэм крычиш, началнык? Мая пастэл, но ты нэ трогай мая «я». Нэхорошо можэт выйти, — не своим голосом, заикаясь, прохрипел он.

Кротов подошёл к грузину, тронул Его локтем и строго посмотрел в глаза. Попов не обратил внимания на взбешённый вид Гурунидзе, на Его предостерегающие слова и копался в Его постели, продолжая Его грубо ругать за грязное бельё и Ещё неведомо за что.

— Немедленно вытряхнуть постель и заправить как положено. Понял? — снова рявкнул он грозно и, хлопнув дверью, вышел. И снова уже разносил кого-то в другой половине палатки.

Гурунидзе продолжал стоять и сжимать кулаки.

— Мог ударыт. Зачэм он так? Мнэ тэрат нэчэго, — выдавил он и, закрыв лицо руками, бросился на свою постель.

— Своё «я» пора, кацо, забыть. Если надо, пусть кричит. Может быть, для твоей же пользы. Он же тебя не убил. Эх ты, голова садовая… — совершенно спокойно говорил Кротов, пряча усмешку.

— Послушайте! Нэ панымаю! Знаишь, тут что-то лэжит? — раздался удивлённый голос грузина.

— Что там, кацо?

Гурунидзе вышел, улыбаясь недоуменно, и вывалил на стол консервные банки с мясной тушёнкой, кусок сала и несколько пачек махорки.

— Ты что-нибудь панымаишь? А?.. — поднял он растерянные глаза на Кротова и радостно засмеялся…

 

ГЛАВА 17

Сани постоянно кренились, стены домика скрипели, издавая жалобный стон. Вода в железном бачке гулко билась. От дыма и гари першило в горле. Глушков открыл глаза.

Питер жарил блины. Масло в сковородке стекало на один бок, выплёскивалось на раскалённую печь. Питер смахивал Его шапкой на железный лист и тихо ругался.

Трактористы спали. С нижней боковой койки торчали длинные ноги Васи в замасленных валенках. Было угарно и жарко.

Аркадий осторожно спустился вниз и открыл дверь.

Тракторы всё Ещё шли на подъём. Далеко впереди маячила сгорбленная фигура Гермогена. Олени оставляли за собой глубокие следы и Ямы разрытого снега.

Олени устали, надо делать остановку, подумал Аркадий и оглянулся. Распадок совсем сузился и представлял собой ущелье.

— Что-то не то. Боюсь, заведёт нас старик туда, где и пешком не вылезешь. Ему-то что, олень не трактор — он где хочешь выкарабкается, — забеспокоился Глушков.

Питер поставил на столик алюминиевую тарелку с блинами.

— Ешь, пока не взялись парни. — Он тоже выглянул в дверь. — Верно, здесь крутовато начинается, да ничего, надо будет — и на стенку взберёмся. — Питер спокойно улыбнулся.

Почувствовав запах жареного, проснулись парни. Кто-то вверху сладко зевнул и потянул носом.

— Что там у тебя, Питер?

— Слезайте, пока не остыли блины.

Колонна неожиданно остановилась. Глушков снова распахнул дверь. Олени, засунув голову в снег, выбирали Ягель. Проваливаясь по пояс, к домику подходил Гермоген.

— Дорово. Глядеть надо. Самый худой сопка, шибко худой будет, — проговорил он и заковылял обратно.

— Если старик говорит худой, дело, наверное, дрянь. Пойду погляжу. — Аркадий набросил шубу и вышел.

Распадок упирался в почти отвесный взгорок, заросший хилыми лиственницами. По бокам отвесные склоны, а дальше ровная вершина перевала. Подняться на вершину даже пустыми машинами было невозможно. Тем более с гружёными санями. Гермоген расседлал оленей и пустил на выпасы.

— Ты чего же, догор, выбирал такую дорогу? Тут и олешками, пожалуй, не заберёшься, — рассердился Аркадий.

— Кому надо, ходи Есть, кому не надо, ходи нету! Моя сопки делай нету, — сердито бросил старик и направился к домику.

Глушков позвал Питера. Они обследовали подъём. Нет, не взять. Пошли к старику. Он уже сбросил кухлянку и дремал над кружкой чая.

— Придётся обратно, старик. Не проедем, — сказал Аркадий, открыв дверь.

Гермоген посмотрел на него неодобрительно и отпил маленький глоток.

— Моя вперёд ходи Есть. Обратно ходи сопсем нету. Голова Есть думай маленько, — сердито блеснул он глазами и снова наклонился над кружкой.

Аркадий снял с крыши лыжи и решил посмотреть, нельзя ли объехать сопку стороной или подняться по другому распадку. Вернулся он вечером. Оказалось, что подъём, выбранный Гермогеном, — самый пологий. Наверху стояло несколько кряжистых деревьев, и сразу начинался спуск в широкую долину. Там была Тенька.

— Ролик бы с хомутом от головки стрелы экскаватора/ да вот за тот ствол. Затянуть трос, благо у нас Его две катушки. Один конец за трактор. Верное дело…

— Тебе бы Ещё дирижабль. Ты попробуй заволоки стальной канат на себе. Тут и на пузе-то не сразу взберёшься, — обсуждали трактористы.

— А что, может, получится, — подхватил Аркадий. — Если затащить конец троса, да за ствол, а гусеничную ленту использовать как барабан лебёдки. Пусть наматывает на себя и тянет трактор наверх. Важно забраться одной машине, тогда всё. А вот как Его, чёрта, туда поднять…

Гермоген отодвинул от себя кружку и внимательно слушал. Когда Глушков начал серьёзно обсуждать эту идею, он встал и выглянул из домика.

— Верёвка-то Есть, олешка тащить может. Потом и канат привязать можно. Коросо, когда думай маленько Есть. Сопсем коросо, Если все думай колкозом.

Начальник Дальстроя приказал отдать лучшие машины, оборудование и специалистов во вновь созданное Юго-Западное управление.

Колосову нужно было набирать новых людей, обучать. Он поехал по приискам.

На «Золотистый» попал ночью. В конторе начальника прииска не оказалось. Он проводил в лагпункте собрание.

Юра пошёл в зону. Там было тихо, только кое-где проходили заключённые, забравшись по уши в бушлаты. В столовой горел Яркий свет. У дверей толпился народ. Как видно, мест не хватало, и люди стояли в тамбуре. В приоткрытую дверь выбивалась полоса жёлтого света

и падала на худые лица заключённых, пристроившихся у стены. Высокий человек с тощей бородёнкой и в выпуклых очках вытягивал длинную шею, заглядывая в помещение.

Знакомый профиль, стёкла очков привлекли внимание Колосова. Толька? Неужели он тут? Но почему не даёт о себе знать? Нет, Едва ли.

Юра подошёл к столовой и громко закашлял, как когда-то в Среднекане, когда хотелось позлить Белоглазова.

Ему показалось, что человек с рыжей бородой вздрогнул. Он? Мужчина медленно повернул голову, и Юра встретился с потухшим взглядом. Худой, морщинистый, с чёрными помороженными щеками и выпяченной вперёд нижней губой. Что-то тупое, безразличное и совершенно незнакомое в лице. Нет, не он. Кроме очков и близорукого прищура ничего похожего…

Юра сбежал с крылечка и снова оглянулся. Рыжебородый сосредоточенно смотрел в другую сторону.

В конторе уже толпились прослышавшие о приезде Колосова заключённые.

— Гражданин начальник, возьми! Токарь-универсал седьмого разряда.

— Какие станки знаешь? — на ходу спросил Юра.

— Да как они? Вот, тварь, память…

— Такмаки, — подсказал кто-то из двери.

— Ну да, такмаки…

— Да это нефтяные двигатели, — засмеялся Колосов.

— Ну всё равно, там болванки таскать, что-нибудь вертеть. Возьми, начальничек…

— Формовщик восьмого разряда по художественному литью, — проталкивался вперёд высокий парень с мушкой на щеке.

— Куда прёшь, ты, морда. Моя очередь, — двинул Его плечом второй. — Слесарь я, лекальщик. Требуются?

Колосов улыбнулся и вынул из кармана пачку чертежей.

— Ну, с кого начнём? — поднял он голову.

Парни переглянулись. Кто знает, вдруг потребуются просто чернорабочие, а может, удастся как-нибудь обмануть?..

Белоглазов, конечно, сразу узнал голос Колосова. Всё это время в душе он ждал этой встречи, знал, что Колосов постоянно бывает на приисках. И вот теперь он стоял в нескольких шагах. Анатолия охватил страх.

Что же делать?.. Признаться, а потом?

Вдруг не поверит и оттолкнёт? Но это было бы Ещё полбеды. А Если бросится обниматься?

Кто-кто, а он, Белоглазов, на горьком опыте знает, чем может всё это кончиться. И тень ляжет не на одного Юрку…

Белоглазов постарался придать лицу отсутствующее выражение, выпятил нижнюю губу и посмотрел тупым, безразличным взглядом.

Сердце вырывалось из груди. Выдержать бы эти несколько секунд. Кажется, удалось. Он услышал, как сбежал Юрка, услышал, как смолкли вдали Его шаги.

Анатолий вздохнул и сразу почувствовал, как Ему стало холодно.

— Что с вами, бывший? — поднял на него глаза Кротов. — Эге, брат, да на вас лица нет? Шли бы лучше в барак.

У конторы толпились заключённые. Староста открывал дверь и приглашал то литейщиков, то станочников, предупреждая всех, что берут только с малыми сроками. Спросили инженера-геолога.

Неужели Юрка решил Ещё проверить таким способом?

Белоглазов прошёл к себе в палатку, но почти сразу же туда заглянул нарядчик.

— Эй ты, фитиль! Ты числишься геологом? — окликнул он Белоглазова.

— Нет.

Анатолий вышел и долго бродил от палатки к палатке. Он не обвинял Колосова за то своё письмо, в котором он рассказывал об аресте своего дяди — старого большевика. Ну что с Юры взять? Если он передал письмо органам, то сделал это искренне. Но в душе жила боль. Несколько раз помимо воли оказывался он у конторы и тут же в страхе поворачивал обратно. Открылась дверь, знакомые шаги…

Анатолий почти побежал, но шаги нагоняли Его. Он свернул за палатку, шаги следом…

— Гражданин, на минутку. Вы так похожи на моего друга… — голос взволнован, срывается.

Анатолий глазами направо, налево. Дальше снег, проволочное ограждение…

— Толька, ты брось. Теперь-то меня не обманешь, по твоим ногам я тебя где хочешь узнаю. Да постой же, дурень…

Деваться больше некуда. Пришлось остановиться. Юра подошёл вплотную и заглянул в глаза. Белоглазов молчал, сдерживая дыхание.

— Ты чего же это припустил от меня? Или, может быть, стыдишься в глаза-то смотреть? А?

— Да, это я, гражданин Колосов. — Белоглазов и сам не знал, почему так ответил.

Чёрт возьми, ведь он. Теперь уже не было сомнения. Но Его странное поведение насторожило Юру.

— Гражданин Колосов? — повторил он насмешливо и резко спросил — Толька, да как же так? Неужели правда?

Хлестнуло обидой. В душе Белоглазова забурлило, и он зло улыбнулся:

— Был когда-то Толька. Теперь предатель и враг народа заключённый Белоглазов. — Он отвернулся и тихо пошёл.

— Ну подожди. Враг народа? Не верю. Может, кто-нибудь наклепал?

Белоглазов молчал.

— Скажи, как это случилось? — снова спросил Юра.

Белоглазов беззвучно усмехнулся:

— Тебе это лучше знать.

— Что ты хочешь этим сказать? — вспыхнул Колосов.

— То самое…

— Значит, я на тебя наклепал? Ты что, обалдел?

— Эх, Юрка, Юрка! И кто бы мог подумать?

Колосов вспыхнул, ничего не понимая. Перед ним был совсем не Толька, а какой-то жёлчный, озлобленный человек…

Да и у Белоглазова горечь захлестнула весь здравый смысл. Они стояли и смотрели друг на друга с нескрываемой ненавистью. Первым стал приходить в себя Анатолий. Он опустил глаза, тихо, но зло проговорил:

— Ты спрашиваешь, правда ли? Но Если человек подписал признания своей собственной рукой, а потом скажет тебе, что всё это ложь, ты Ему поверишь?

— Значит, ты признался?

— Да.

Юра отшатнулся от него.

— И ты был мне другом?

Анатолий шагнул к Колосову, подбирая слова, чтобы всё объяснить.

— Юра… Ты послушай…

Но Колосов вдруг схватил Его за бушлат и что было силы оттолкнул от себя. Не оглядываясь, бросился к проходной.

— Юра… Юра… — крикнул Анатолий и, не удержавшись, полетел в снег. Очки отлетели в сторону. Он принялся шарить руками по тропинке, а когда нащупал их и поднялся, Колосова не было видно.

Как же глупо всё получилось! Белоглазов хотел заплакать, но слёз не было. А может быть, так лучше?

Нить электрической лампочки то накалялась до ослепительного свечения, то тухла до красноты. Юра поднял голову, прислушался. Двигатели на станции работали неравномерно. Значит, опять плохое горючее. Он поднялся и стал одеваться.

Из кухни пришла Женя в белом переднике, вымазанном в муке. В глазах Её блеснула тревога.

— Уже побежал? А лепёшки?..

— Потом, потом, Женечка.

Она опустилась на стул и вытерла передником руки.

— Юра, ты в конце концов должен сказать, что произошло?

— Опять ты, Женечка? Ну, с перевозками на Бутыгычаг не совсем хорошо получается. Возить шестьсот тонн, а там не дорога, а чёрт знает что. На один перевал трактора на тросах поднимают. А там Ещё это Солнечное озеро. Трясина не замерзает, так и жди неприятностей, — говорил Юра, пряча глаза.

— Неправда, Юра. Это неправда, меня не обманешь. У тебя что-то другое.

Женя кусала губы, сдерживая себя. С тех пор как вернулся Юра с приисков, он резко переменился. Стал рассеян, задумчив. Просыпаясь почью, она видела, что он лежит с открытыми глазами. Её Юрка что-то мучительно переживал.

— Женя, успокойся, у меня всё нормально.

— Если ты уже не считаешь меня другом, самым близким для тебя человеком, я пойду к Михаилу Степановичу. Он сам с тобой поговорит. Он уже спрашивал меня, всё ли у нас с тобой ладится. Да и другие замечают твоё угнетённое состояние.

— Пойми, Женечка. Теперь надо работать в два раза лучше и больше. Время-то ты сама понимаешь какое?

— А вчера оно было другим? Ты начал лгать, и это плохо.

Юра вспыхнул и сказал что-то грубое. Женя расплакалась.

— Чёрт знает что, — буркнул он уже зло и, хлопнув дверью, вышел.

Действительно, встреча с Белоглазовым тяжёлым камнем легла на сердце. Он не мог простить себе той вспышки и чувствовал себя виноватым перед ним. История Тольки мучила Его.

А может быть, действительно пойти к Краснову и всё рассказать?

Юра позвонил Ему.

— Да-да, Юра, заходи. Но только домой. Ты как раз мне нужен, собираюсь на партийную конференцию в Магадан. Надо кое-что тебе поручить…

Так даже лучше. Никто не будет мешать. В управлении каждую минуту то один, то другой.

Дверь открыла жена Краснова, чёрненькая, цыганского типа женщина.

— Михаил Степанович уже спрашивал, — проговорила она любезно.

Юра тихо прошёл и разделся.

Краснов и секретарь парткома Батов сидели у письменного стола и делали заметки в записных книжках.

— А, Юра? Пока посиди. Вон свежий номер «Огонька», а мы тут сейчас закончим. — Краснов сунул Ему журнал и продолжал разговор.

— Я буду говорить об основном производстве. О нормах партийных отношений, о быте и о людях. А ты раскручивай вопросы партийной работы, коснёшься партийной демократии и всё остальное. Тут надо не размениваться, а бить по главному. Предстоит серьёзное сражение партийной организации с Единоличной властью. В ней-то всё зло…

За дверью в спальне звякнул телефон. Краснов прикрыл дверь и долго разговаривал.

— Тебя Ещё не выставили вместе с телефоном? Чего ты прицепил Его над головой? — шутливо заметил Батов.

Краснов остановился у стола, потёр виски и улыбнулся.

— Каждую ночь после четырёх звонит Павлов. Вставать холодно, ну я и приспособился. Все записи у меня там. Хитрый. Сначала обтрезвонит все прииски, а потом уже проверяет меня, насколько я в курсе событий…

— Ну как с торфами-то? Убедил ты Его наконец в своей правоте?

— Воюем. Весна покажет, кто из нас прав. Всё обещает посадить, но пока, видно, решил потерпеть. Странный человек, — снова улыбнулся он и уже беспокойно спросил — Что будем делать с Самсоновым? Опять звонит…

— Валерка? А что с ним? — встрепенулся Колосов.

Краснов не ответил, а только наморщил лоб и выжидательно посмотрел на Батова.

— Ты как будто договорился с Раковским? — поднял глаза Батов.

— Вообще. Но теперь откладывать нельзя. И надо всё сделать умно. Запрос старым числом, да и визу об откомандировании. Мне лично нельзя. — Краснов повернулся к Колосову — Может быть, ты сбегаешь, Юрка, похлопочешь за друга. Раковский Ещё в доме дирекции. Уехать собирается на рассвете.

— Может быть, вы мне скажете, в чём дело? — уже с обидой спросил Колосов, растерянно поглядывая то на секретаря парткома, то на Краснова.

Батов насторожённо посмотрел на Колосова и принялся сосредоточенно писать.

— Дурак твой Валерка. Зорин давно затеял вокруг него возню. А он теперь Ещё с какими-то посылками завалился. Заключённым передавал. Это заместитель начальника прииска! Да разве так делают! На первом партийном собрании Зорин выступит, это как пить дать. Вылетит из кандидатов, а потом кто знает?..

Батов совсем зарылся с головой в газеты и громко шелестел листами. Юра пожал плечами.

— А что здесь особенного? Это же гуманно. За что из кандидатов?

Краснов не ответил и позвонил в дом дирекции.

— Ещё не спит. Пойди как частное лицо. Тихонько расскажи и попроси запрос на Самсонова, ну, скажем, декабрём. Я подпишу, а ты завтра, как бы по просьбе Самсонова, передашь в кадры. Сергей Дмитриевич затолкнёт Его куда-нибудь на Кулу, куда и пешком не всегда доберёшься. Может быть, передержим…

— Михаил Степанович, я всё же не могу осознать, зачем это надо? Я понимаю, что мне надо сделать, но для чего? Что всё это значит?.. — Юра не договорил и развёл руками.

Краснов проводил Его в прихожую.

— Ты догадываешься, что болтать не следует? Ну а для чего? — Краснов задумался. — Если у автомобиля почему-либо отсоединятся тормозные тяги, немудрено и наехать на случайного прохожего. А вообще вопрос этот трудный, приеду, как-нибудь побеседуем…

— Михаил Степанович, у меня тоже вопрос деликатного порядка…

— Ну ладно-ладно, торопись. Вернусь вот из Магадана, заходи, разберёмся…

Колосов был поражён. Тормозные тяги? Валерка? Передержать на разведке? Чёрт знает что!

Колосова разбудил стук в дверь. Кто-то барабанил пальцами осторожно, но настойчиво. Он поднял голову. Женя спала и улыбалась во сне.

В дверь продолжали стучать. Он осторожно, чтобы не потревожить Женю, встал с кровати и тихо спросил:

— Кто?

— Гражданин начальник, в зоне полковник Гаранин. Ребята послали сказать вам. Он тут неспроста, — ответил кто-то тихо, и сразу заскрипели по снегу осторожные шаги.

Юра открыл дверь. Возле дома уже никого не было. У проходной действительно стояла легковая машина. Её лаковый кузов, казалось, отсвечивал зловещим отблеском в свете прожекторов зоны. Что, интересно, понадобилось полковнику в лагере? Уж не рабочая ли сила на прииски? Теперь постоянно с подсобных предприятий управления/ снимали заключённых для пополнения горных участков. Юра забеспокоился: каждый квалифицированный рабочий был очень дорог.

В бараках не спали. То из одной, то из другой двери на скрип Его шагов выглядывали испуганные лица. Как видно, во всех бараках дежурили люди. В приёмной Колосов застал начальника лагпункта, худого, тихого человека.

— Что тут происходит? — тихо спросил Юра.

Тот показал глазами на кабинет и положил руку на формуляры.

— Полковник фильтрует.

Колосов взял несколько формуляров. Знакомые фамилии.

— Не дам. Это лучшие люди мастерских, а кто будет работать?

— Интересно посмотреть, как вы это сделаете? Тут статьи…

— Не дам, — упрямо повторил Юра и вспыхнул.

— Вы можете опротестовать моё распоряжение, но не приказ полковника Гаранина. Такой герой Ещё не родился. А Если бы и нашёлся, то перестал бы думать.

Открылась дверь, и выглянул оперуполномоченный.

— Да вот и сам Колосов, товарищ полковник, — доложил он, распахнув дверь. — Мы вам уже звонили. Проходите.

Гаранин сидел за столом и, небрежно просматривая личные дела, раскладывал их на две кучки. Он зевал, прикрывая рот пухлой рукой, и даже не поднял глаз, когда вошёл Юра.

— Колосов! — чётко доложил Колосов. — По вашему приказанию, прибыл. Я слушаю вас, товарищ полковник:

Он очень хотел расположить к себе Гаранина. А тот и не пошевелил бровью продолжая лениво перебирать папки. Начальник лагпункта опустился на стул у приставного столика и выжидательно смотрел на одутловатое лицо полковника. На стене тикал маятник, отсчитывая время. Сырое полено в печи заверещало, как оса. Полковник всё так же молча просматривал формуляры.

Он порядочный хам, да и в лице ничего, кроме жира и сонливости. Ведь туп же, рассуждал про себя Юра, приглядываясь к водянистому лицу Гаранина. Он уже слышал несколько раз Его выступления. Выученная наизусть кем-то написанная речь, не иначе. И ни одного своего слова, ни одной мысли. Вот такому попадись…

Гаранин стукнул ладонью по груде папок и тяжело поднялся.

— Под вашу личную ответственность, Колосов, всю эту группу осуждённых отправить завтра же на прииск «Горный». Об исполнении доложить мне лично на прииск “Борискин”.— Теперь только он взглянул на Юру.

— Это лучшие специалисты мастерских, товарищ полковник.

— Это враги.

— Это инженеры и мастера.

Гаранин вытянул голову на короткой шее.

— Значит, лучшие специалисты? Лучшие люди? Для кого они лучшие? Для вас и Ещё кого? Та-а-ак… — Полковник закатил на секунду глаза и ухмыльнулся. — Отправите их на штрафную командировку второго участка, — И он резко закончил — Об исполнении доложить к десяти утра. Понятно?

Юра вздрогнул. Называется, похлопотал. Среди людей, подлежащих отправке, были преимущественно старики.

Да разве они выдержат долго в забое? Что же делать? И он решил, что выручит Денис.

— Хорошо, товарищ полковник. Пятьдесят человек заключённых к десяти утра будут доставлены на прииск «Горный», — проговорил Колосов и попросил разрешения удалиться.

— Идите, — бросил тот сквозь зубы.

Колосов вызвал по телефону Ольшамовского. Тот уже спал.

— Дай мне пятьдесят штрафников. Доверенность на право отбора людей у меня продлена до весны. Для чего? — Юра понизил голос — Отдать «Горному» вместо своих. Ну, я же отвечаю. Ты мне скажи, дашь или не можешь? Хоть сто? Ну, тогда я выезжаю. Только дай распоряжение в лагерь…

В десять утра он уже звонил на «Борискин», разыскивая Гаранина.

— Ваше распоряжение выполнено. Пятьдесят человек заключённых доставлено на прииск «Горный».

А тот, вероятно, уже забыл и не сразу понял, в чём дело и кто докладывает. Только когда Колосов напомнил подробности, он что-то буркнул и повесил трубку…

Заехала Нина Ивановна. Юра не видел Её давно. Она почти безвылазно сидела на «Запятой». Матвеева удивила Его хорошим настроением. Это резко бросалось в глаза. Она даже помолодела.

— Юрочка, я к тебе по делу, — сразу же заговорила она. — Мне нужен дюймовый насос с мотором, шланги, циркулярная пила и кое-какой инструмент. Да вот, посмотри. — Она вынула из сумочки ведомость и положила на стол.

Колосов пробежал глазами весь перечень и засмеялся.

— Ну, Нина Ивановна. Да это на целую мастерскую. Вы что, этим инструментом больных собираетесь лечить?

Её глаза заискрились.

— Именно лечить больных. Бюджет не выдерживает, значит, откроем свои мастерские и будем кое-что делать для приисков. Вот и выкрутимся. У нас такие специалисты, каких тебе никогда не получить. — Она задорно посмотрела на него и добавила — Я как-никак председатель комиссии и сама отбираю людей.

— Нина Ивановна, а для меня можно? Ну немножко. Начальники приисков хороших специалистов не дают.

— Вот помоги нам с мастерскими, там посмотрим. А от нас очень легко. Кто тебе нужен по специальностям, дай список, будем сообщать.

— Нет, серьёзно?

— Конечно. Но ты уж без нашего разрешения их никуда не отправляй.

— Это я гарантирую. Я подберу вам всё. Только уговор дороже денег?

— Юра, ты мне не доверяешь? Я тебя совсем не узнаю.

— Да и вас, Нина Ивановна, трудно узнать. Мастерские и всё такое.

Она засмеялась.

— Признаюсь, Юра. Я тут больше как флаг. Есть у меня один заключённый хирург. Крупный специалист и страшно предприимчивый человек. Разве бы я одна справилась? Приезжай, познакомлю. Он тебе может во многом помочь. Ты Ему расскажешь, кто нужен, а он подберёт, жалеть не будешь. Только это по секрету. Подведёшь человека, сделаешь неприятность и мне.

— На меня-то вы можете положиться.

Нина Ивановна пошла к Жене. Юра мучительно размышлял, сказать ли ей о Белоглазове. Нет, не стоит, будет нехорошо. Скоро приедет Михаил Степанович, и будет решено, как следует поступить с Толькой. Вон как он ловко выручил Самсонова. Тот на второй же день укатил. Может быть, пошлют Тольку куда-нибудь на разведку, и будет порядок…

 

ГЛАВА 18

Сергей не заходил в палатку бригады уже несколько дней. Белоглазов Ещё до развода решил пойти к нему и передать часть продуктов, принесённых техноруком. Парня в палатке не оказалось.

Он продолжал потихоньку подменять бойлериста, чтобы как-то сохранить за собой право заходить в котельную и греться.

Бойлерная была маленькая. За котлами у стены лежала старая дверь, кем-то предусмотрительно занесённая, и, пока не работала прачечная (шн), там можно было подремать.

У стены стоял столик. Сергей сидел за ним и спал. Рядом белел листок бумаги и валялся карандаш. Он, видимо, обдумывал письмо и от слабости уснул. Во сне он чему-то радостно улыбался. Но смотреть на него было тяжело: восковая кожа просвечивала. Это было лицо старика-ребёнка.

Анатолий стоял и смотрел на паренька, боясь Его-разбудить. Он осторожно опустил в карман Его бушлата пакет и заглянул в чернеющие строчки на листке.

«Мама. Мамочка, родная ты моя!

Как ты там, жива ли? Как тебе описать мою жизнь, не знаю. Живу я хорошо, и даже надо считать, очень хорошо. Потому что я тоже живой, но только худенький-худенький…»

На этом письмо обрывалось. Воспоминания всколыхнулись в душе Анатолия. Он долго стоял и вытирал глаза…

Ушел он с тяжёлым сердцем.

Разбирая инструмент, Гурунидзе обнаружил на дне вагонетки под железным листом две буханки хлеба.

Эта забота согрела и наполнила сердце надеждой. Значит, не всё Ещё потеряно, не все верят обвинениям.

— Есть… Есть… — звучало в душе, и Анатолий колотил кувалдой повторяя при каждом ударе — Есть.

Вечером при обыске на проходной у Гурунидзе нашли хлеб.

Грузин разгорячился.

— Зачэм бэрешь, я нэ украл. Бэри всё — бушлат, шапку, сэрдцэ, жизн. На, бэри! Всё бэри, — Он Ещё что-то шумел, возмущался, но Его быстренько увели на вахту. А утром вместе с Налимовым увезли куда-то.

Теперь почти не гасили свет в столовой. За полночь возвращались из забоя одиночки. А в шесть снова подъём. Многие бригады распались. Кому интересно отрабатывать за других.

Поздно ночью приходили в забой подводы с дровами, и зловещие фигуры с факелами бродили по разрезу, по отвалам…

Бригада Кротова постоянно задерживалась на работе, всё же не хотелось сдаваться. Сергей не заходил.

Была суббота. Руководство лагпункта объявило воскресенье выходным днём. Бригада закрывала декаду и решила работать до победы.

В этот день вели зачистку и сдавали объёмы песков. Приисковый геолог брал пробы и проверял недовскрытую рубашку торфов. Технорук стоял с бригадиром в стороне и, как всегда, сердито и громко что-то говорил. Они вместе подошли к бригаде.

Кротов подозвал Русинова и Белоглазова. Продолжая отчитывать бригадира, Попов неожиданно повернулся к старику.

— Вы плохо выглядите. Я могу временно перевести вас в бригаду хозобслуги, там всегда можно, выкроить лишнюю пайку. — И он показал глазами на сиротливые холмики у склона сопки.

Старик посмотрел на него удивлённо.

— Нет, гражданин технорук. Это удел червей. Благодарю, — ответил он не задумываясь.

— А вы? — глянул технорук на Белоглазова.

— Спасибо, но я останусь с бригадой.

— Напрасно, — нахмурился Попов.

Большинство забойщиков уже ушло в лагпункт, по дороге проскрипели полозья подвод. Значит, было уже около трёх ночи, а бригада всё Ещё не закончила своего участка. Наконец пошли и кротовцы. Конвоя не была, да и кто мог сейчас убежать и куда? Патрулировались только дороги и общая линия запретной зоны.

Шли тихо, устало, кутаясь в бушлат. Впереди Русинов. Внешне он резко изменился. Борода торчала неровными клочьями, он сильно постарел.

Кротов похудел, почернел, но от этого как будто стал Ещё крепче. Он был подчёркнуто аккуратен и не терял бодрости. В забое теперь он работал больше других. А вечерами постоянно куда-то уходил, с кем-то встречался, заглядывал в другие палатки и казался неутомимым человеком.

Позади заскрипела подвода.

— Э-эя! Олени! Дорогу! — закричал передний возчик.

Все сошли в снег, пропуская сани. Задняя лошадь оступилась, рванулась, Едва не опрокинув воз. Брезент сполз, и Анатолий увидел знакомое лицо с мягкими, закрывающими лоб волосами.

— Сергей! — закричал Анатолий и закрыл лицо рукавицей. Старик вздрогнул, снял шапку. Возчик поправил брезент и выругался…

— Вот и Сережа в архив… — хотел выразить сочувствие Белоглазов, но проговорил равнодушно и удивился сам. Ничего уже не вызывало грусти.

Мысли Белоглазова расплывались.

Им всё больше и больше овладевала душевная пустота. Если бы он услышал свою фамилию в приказе, то, пожалуй, не был бы ни потрясён, ни удивлён.

Всё шло своим чередом. Подъём, развод, забой, столовая и снова палатка…

Иногда забегал технорук Попов, так же ругался и оставлял что-нибудь из продуктов. Это, по существу, и поддерживало бригаду. Вылезть на горняцкий паёк не хватало силы. Порой находили кое-что в забое, но теперь там Ежедневно до прихода бригады производился осмотр, и доказательства трогательного участия неизвестных/ всё реже доходили до адресатов.

Снова на поверке присутствовал капитан. Опять объявляли приказы с решением тройки. Так же, как и все, старик прятал теперь лицо в отвороты бушлата.

Белоглазов сдвинул с глаз шапку и стал смотреть на начальника. Тот выкрикивал фамилии, странно оттопыривая губу.

— …По горному управлению осуждены… — хрипел Его голос, и как сквозь гул ветра Толя уловил фамилию грузина Гурунидзе…

В душе пробудилось что-то горькое и сразу же померкло.

На сердце был холод.

…Лагерные работы закончились рано, и заключённые разошлись по палаткам. Каждый экономил силы и сразу ложился. В палатке было тихо. Старик сидел, уронив голову на руки, и невидящими глазами смотрел в заиндевевшую стенку палатки. Последнее время он постоянно сидел так. Кротов у стола перешивал пуговицы к бушлату. Анатолий лежал и глядел в потолок, считая количество радужных колечек, всплывающих перед глазами.

За стенкой проскрипели быстрые шаги, и в палатку вошел технорук. Он был спокоен и не кричал. Бросив на крайнюю постель свёрток, прошёл к столу. Белоглазов посмотрел на него удивлённо. Попов значительно подмигнул, потом сделал страшное лицо и расхохотался.

— Ты вот что, парень, иди-ка лучше закури. — Он вынул пачку махорки, газету и оторвал уголок. — Собака лает, значит, хозяин спит. Не той моськи бойся, что у двора гавкает…

Не закончив, свернул козью ножку. До сих пор никто не видел, чтобы он курил. Да он и не стал разжигать, а только сунул Её в зубы, надел шапку.

— Это вам для раскура. Ну, вы тут не особенно. Пройдёт зима, настанет лето, — Он бросил на стол газету и ушёл.

Кротов развернул газету и прочитал.

— «Нагаево. Газета «Советская Колыма». Осъмакову, Ромашову, Ягнёнкову.

Копия Далъстрой Павлову».

— Осьмакову?.. — Анатолий вскочил и подбежал к столу. Поднялись и остальные. Старик встал и замер, только глаза Его вспыхнули и засветились.

Белоглазов наклонился и взглянул на число. Это был номер за семнадцатое Января. На первом листе крупным курсивом был напечатан текст телеграммы.

— «…Получил длинную телеграмму Осъмакова, Ромашова и Ягнёнкова с жалобой на порядки в Дальстрое и недостатки в работе Павлова.

Телеграмма не учитывает трудностей в работе Дальстроя, специфических условий работы Павлова. Телеграмму считаю демагогической и необоснованной. Газета должна помогать Павлову, а не ставить палки в колеса.

Сталин».

Кротов замолчал.

Голос старика заставил вздрогнуть всех. Так он был незнаком и необычен.

— Прочитайте Ещё раз.

Кротов протянул газету.

— Прочитайте сами.

— Ах да… — как бы очнулся тот. — Нет, нет, достаточно. Только взгляните, остался ли редактором Осьмаков.

Кротов посмотрел последнюю страницу.

— Да, редактор уже другой, — тихо проговорил он.

— Встать! — скомандовал старик.

Поднялись все.

Анатолию казалось, что у него остановилось сердце, и он боялся вздохнуть.

— Вольно! — приказал Русинов и вышел к столу. — Простите, но я как солдат не мог не отдать им чести. Это были мужественные бойцы партии, и они сделали всё, что было в их силах. Они честно выполнили свой долг… — Голос Его сорвался, он быстро повернулся и отправился в свой угол.

Белоглазов не сразу пришёл в себя. Он даже удивился, когда увидел у двери старосту и одевающегося Кротова.

— Ну, топай, бригадир. Да считай, что хорошо отделался. Кум не стал заводить дело, а выписал постановление на кондей. А то вместе с шапкой могла бы и голова… Да, видно, он и сам хвост прижал. Дело-то тонкое… — доверительно говорил староста, ожидая Кротова.

Они тут же ушли. Люди разбрелись и легли. Старик молчаливо перебирал свои вещи.

Заключённые давно привыкли ничему не удивляться и не проявлять своих чувств, но телеграмма заставила многих долго ворочаться. Заснули поздно.

Русинов вышел с узелком и вернулся после отбоя. Ложиться он не стал, прошёл, к столу, развернул вычищенную и наутюженную гимнастерку с серой заплаткой на груди и принялся подшивать белую тряпочку под воротничок. Делал он всё спокойно и любовно. Потом по-брился.

Наступила глубокая ночь. Было слышно, как проскрипели шаги и сменился на вышках караул. Русинов взялся чистить пуговицы на гимнастёрке, потом протёр ремень, оделся, сел на свою постель.

Белоглазов подошёл к бачку с водой и стал пить.

Ведро воды заменяет килограмм хлеба, вспомнил он кем-то брошенную шутку.

— Много пьёте, геолог. Так можно распухнуть, а это Ещё хуже, — заметил Русинов и протянул Белоглазову узелок. — Возьмите, может, пригодится.

— А вам?

— Отдаю, значит, не нужно.

— Как всё это понимать? — Анатолий показал глазами на Его гимнастерку.

— Завтра бегу, геолог. Молчать больше не могу.

— Бежать? Куда?

Они незаметно просидели до утра. Вот уже неторопливо прошаркали по снегу тяжёлые шаги старосты. Значит, скоро подъём.

Старик надел бушлат, встал.

— Ну, давайте попрощаемся, геолог. Я рад, что нет бригадира. Он мог вмешаться. — Русинов обнял Анатолия, ласково взъерошил Его волосы. И Анатолий увидел, как по щекам комдива скатились слёзы.

Утром проходила генеральная поверка, присутствовало всё начальство. Прошёл снегопад. Очевидно, было неблагополучно с учётом.

Дважды проводили перекличку. Несколько раз староста и начальник оперотдела с кипой личных дел ходили в палатки больных, выкрикивая фамилии. Наконец начальник перехватил шпагатом оставшиеся формуляры и передал лагерному лекпому.

— Этих оформишь через санчасть в архив, — шепнул он и ушёл.

Староста повёл колонну к проходной.

Анатолий шёл позади старика. Дорога тянулась по руслу речки. Потом сворачивала по ключу, на котором велись горные работы. Широкая полоса льда уходила вниз по долине.

Передние ряды повернули в устье ключа на снежную дорогу. Бригада Кротова уже подходила к забоям. Вдруг старик сбросил бушлат, шапку, одёрнул гимнастерку и, не оглядываясь, спросил:

— Ты слышишь меня, инженер?

— Да, комдив.

— Тебе донести правду! Тебе! Ну, будь здоров. Кланяйся бригадиру. Прощайте, товарищи! — крикнул он и стал уходить по льду в сторону. Колонна остановилась без команды.

Конвой не сразу понял, в чем дело: неожиданно остановилась колонна, человек в военной гимнастерке, с обнажённой головой уходил по льду в сторону.

Напряжённую тишину пронзил крик Тагирова:

— Это он! Старик! Стой, стой! Стрелят буду!

— Охрана, в готовность! Колонна, ложись!.. — неслись крики конвоя.

Сопровождавший колонну капитан выхватил пистолет.

— Куда? Стой! Конвой, на прицел!

— Я чист перед Родиной. Пусть слышат Её сыны и враги! И это придётся вам записать в донесении, капитан! — отчётливо произнес Русинов, не останавливаясь.

Белоглазов лежал в снегу, уткнувшись лицом в рукавицы, и с силой сжимал виски. Видеть и слышать дальнейшее не было сил…

Анатолий бы потрясён. Отчаяние било в набат. Сверлила мысль: надо уйти из забоя, но не так, как старик. Надо жить.

Вечером из лагпункта увозили группу актированных инвалидов. А что Если?.. Он уже думал об этом всю предыдущую ночь, но всё, что приходило в голову, было мучительным или грозило осложнениями.

Он размышлял о том же, снова и снова шагая в забой. Кротова не было, да и вряд ли он вернётся.

Вытоптанная ногами колея походила на желобок. По сторонам Ещё белел снег, а ниже уже синел лёд. Он обратил внимание на серые пятна, выступившие на льду.

Какой-то мужчина вдруг наклонился и, поправляя голенища бурок, отстал от своего ряда. Нагоняя, он побежал по обочине и наступил несколько раз левой ногой на серые пятна. Оставленные следы сразу же заполнила наледь.

— А-аа… — протянул Анатолий. — А что? Это неплохая мысль…

Но пока он решал, снова заблестел зеленоватый ледок. Да и в памяти сохранилась мучительная боль после обмораживания на Среднекане.

Выше по забою, под сопками, нарезали новые шахты. Высокими конусами чернели над леском поднятые пески. Скипы террикоников поднимали породу и с грохотом скатывались обратно по рельсам.

Тут, пожалуй, можно быстрей и точней… Лучшего и не придумаешь.

Приняв такое решение, Анатолий сразу успокоился. Пройти к шахтам было нетрудно.

Краснов открыл дверку «эмки» и нажал на сигнал. Водитель Пегов закрыл капот и повернул голову.

— Вы что, сами за баранку?

— Да, Саша. Ты пойди в машину Александра Дмитриевича, а мы тут с ним кое о чем посоветуемся.

Краснов сел за руль и позвал секретаря парткома. Батов подобрал полы тулупа и тяжело плюхнулся на сиденье. Краснов ещё раз оглянулся на Магадан.

— Вот и вырос город. Чем плох?

— Когда-нибудь будет хорошим, — неопределённо ответил Батов и, откинув высокий воротник, посмотрел на часы, — Скоро рассвет. Часикам к четырём доскрипим?

— А может, махнём по пути на прииски? Надо хоть раз обскакать Павлова, — засмеялся Краснов, включая передачу.

На аэродроме трещали трактора, таская за собой тяжёлые катки. По дороге прошла колонна солдат. В конце поля чернел силуэт самолета. По узкоколейной дороге тащился паровозик с несколькими платформами, загруженными дровами. Батов тяжело вздохнул и посмотрел на Краснова.

— Вот и отвоевались, Степаныч.

— Ну, как сказать… Что бы там ни было, а он все жё успел выслушать много полезного, партийно-принципиального, чего, может быть, Ещё никто Ему и не говорил.

Батов довольно усмехнулся:

— А начали просто здорово. Думал, будет разгром, а видишь, как всё сразу повернулось.

— Ну что ты хочешь? Телеграмма, да Ещё какая! Теперь в лоб не возьмёшь.

— Жаль Осьмакова, толковый мужик, принципиальный. Сгорит, — вздохнул Батов.

— Подписан приказ — завхозом на Спорнинскую базу для начала. А там хорошего не жди.

Позади раздался зычный гудок. Краснов взял к краю дороги. Мимо со свистом пролетели три легковые машины.

— Вот и обскакал, — заметил Батов. — Видал? — Оп поскрёб ногтем боковое стекло и задумчиво спросил: — Как ты считаешь, начальник Дальстроя представляет себе всю обстановку, какая сложилась с рабочей силой на приисках?

Краснов пожал плечами.

— Трудно сказать. В общежитиях он не бывает, в лагеря не заглядывает. От народа оторвался, всё сам. Больше в забоях, на дороге и на складах. Вот Если бы не скомкали конференцию…

— Да-аа… — Батов снова повернулся к дверке и начал скоблить лёд. — Ты выяснил причину задержки с обменом партийного билета?

— Чего ты хитришь? — упрёкнул Краснов. — Делаешь вид, что не знаешь ничего. Думаешь, скажешь Ему, расстроится, напугается и отпустит вожжи… Знаю, вытащили из архивов провокационное заявление Гайдукевича. Затеяли мышиную возню вокруг моих распоряжений. Ну и другая чернуха. Приятного мало, но пусть ковыряются.

На повороте двадцать третьего километра чернели собравшиеся с обеих сторон грузовики. Значит, дорожное происшествие. Он свернул на обочину, остановил машину, вышел. В хвосте пробки поблёскивал «паккард». На дороге разворачивался ЗИС с прицепом. Он, видимо, Ехал в пионерский лагерь, но проскочил разъезд, повернул и заехал в кювет, загородив трассу. Теперь водители выкатывали прицеп на руках. Павлов стоял в сторонке.

Заметив Краснова, он пошёл навстречу. Было видно, как обрадовались шофёры. Пегов уже крутился у «паккарда», заглядывая в открытую дверку.

— В чём там дело, товарищ Краснов? — заговорил Павлов. — Звонил мне ваш Питер ночью. На Бутыгычаге производится разгрузка дольше нежели погрузка. Пошлите туда человека, наведите порядок. А то придётся спросить лично с вас. Вы, кажется, этого хотели? — добавил он Едко.

— Всё будет в порядке. — Краснов улыбнулся. — Значит, Питер до вас дозвонился? Молодец.

— Я приказал соединять Его со мной после каждого рейса. Кажется, парень ничего. Старательный.

Павлов оглянулся. Прицеп уже развернули, и передние машины тихо двигались по кромке дороги. Он сухо кивнул и направился к своему автомобилю.

Пегов стоял у своей машины и смотрел на Краснова.

— Узнал, куда направляется начальство? — спросил Краснов у Саши.

— На Запад. Павлов злой как чёрт. Водитель говорит, что разговор шёл о Краевском.

— О Краевском? Да что могло у него случиться?

— Не знаю, Михаил Степанович. Он просто шепнул мне, чтобы предупредили. А что, он не понял и сам.

Игорь серьёзный парень и за себя постоять сумеет, успокаивал себя Краснов. Но всё же на душе стало тревожно. Надо предупредить, решил он и закрыл глаза…

— Тпр-ррр-руу!. — крикнул возчик, натягивая вожжи. Остановив коня, он оглянулся на Краевского. — Вам куда, товарищ начальник, домой аль в контору?

Игорь отбросил воротник тулупа. Они стояли у развилки дороги.

— Поезжайте, я пешком. Размяться хочу немного, — сказал он и быстрыми шагами пошёл в контору.

Он снова объехал горные участки и вернулся Ещё больше расстроенным.

Несмотря на решительные меры, предпринятые им для восстановления работоспособности людей, заметного улучшения не наблюдалось.

Всё сложилось нелепо.

Пришёл он на прииск, когда тот из горного участка был реорганизован в самостоятельное предприятие. Стараясь забыться от оротуканских потрясений, он всё свое время и силы отдавал работе. Вырос хороший посёлок. Прииск справлялся с выполнением плана. Игорь ощущал поддержку и преданность людей. Он радовался, что так хорошо идут дела.

Разведчики открыли промышленные запасы золота ещё на двух ключах. Дорожники проходили с основной трассой/ в тридцати километрах от центрального посёлка. Когда до Берелёха прошли первые машины, руководство Дальстроя распорядилось строить проезд на стан прииска. Игорь изыскивал резервы и старался как можно скорее связать прииск с основной трассой.

Реформы не сразу коснулись их лагеря. Золото шло, люди были физически крепкими, бригады стабильными, быт благоустроен, нормы перевыполнялись, питание налажено.

Слухи о том, что происходило на приисках Юга и Севера, воспринимались как ложные.

Но вот пришли первые машины, а с ними и люди. Через несколько дней была получена телеграмма с новым планом горных работ.

Краевский связался по телефону с полковником Гараниным и объяснил, что прежде он создаст условия для вновь прибывших, а потом уже будет требовать с них план. Тот пригрозил отдать Его под суд военного трибунала/ за невыполнение приказа главка и игнорирование государственного задания по золоту. Не слушая доводов, повесил трубку.

Краевский написал рапорт и получил в приказе строгий выговор с предупреждением.

И всё пошло по-новому.

Прибывшие были собраны с разных предприятий Колымы. Было много рецидивистов. Пришлось основные кадры прииска распылять по участкам. Налаженный ритм работы был утерян. Выработка резко снизилась, средний процент выполнения технических норм катастрофически сползал вниз. План не выполнялся, и тут вступил в действие приказ начальника Дальстроя о дифференцированном питании.

Ударили морозы, появились больные. Лагерь старался сократить число обслуги, чтобы сохранить плановый процент вывода людей на основное производство. Быт разлаживался, люди теряли силы. Крепко сколоченное хозяйство прииска разваливалось. Краевский вызвал начальника лагерного отделения. Тот уже догадался, о чём будет разговор, и Явился с папкой приказов. Он выслушал Краевского с почтительным вниманием, потом вынул приказы и начал докладывать.

Игорь посмотрел на Его растерянное лицо, вздрагивающие уголки губ и сразу понял, что с ним ничего не решить. Начальник лагерного отделения действовал в строгом соответствии с директивами, а нужно было обходить их. Игорь не выдержал и резко Его оборвал:

— Ну зачем вы? Надо искать выход, как сохранить людей. Ответственности я не боюсь…

Начальник лагерного отделения виновато улыбнулся.

— А я боюсь. У меня четверо…

— Разве у людей, которые оказались в лагере, нет детей? Существуют Ещё и обязанности.

— Вы-то, кстати, холосты, — перебил он Игоря. — Ну а Если подходить с позиции гуманности, тогда освободите половину лагеря, а сами садитесь. Только их всё равно возвратят. Нет, Игорь Михайлович, в таких делах я вам не помощник, хотя отлично всё понимаю. — Он подумал и тихо добавил — Если вам не дорога голова, вы — начальник прииска и можете кое-что сделать своими приказами. Я, конечно, должен ставить в известность управление о всяких отступлениях. Но Если вы дадите вторую подпись, пока промолчу. — Он встал и подошёл к окну. — Поеду я, Игорь Михайлович, недельки на две по лагпунктам, а вы, Если хотите, действуйте.

Игорь тут же решил посоветоваться с секретарём партбюро. Но тот получил известие об аресте брата и ломал голову, как Ему быть: сообщить ли сразу в политуправление или воздержаться. Кто знал, как могли сложиться там дела, а вдруг разберутся и выпустят…

Значит, оставалось решать одному. Звонить? Он уже говорил с Гараниным…

Игорь стоял перед проблемой, от которой нельзя было уйти, да и не в Его это было характере. Судьба многих людей или личная безопасность. И он решил поступить, как подсказывала Ему совесть.

Своим приказом он ввёл дополнительное питание ослабленным и больным. Снизил ряд технических норм. Увеличил питание по общему котлу.

Теперь он с тяжёлым сердцем шагал в контору с небольшим узелком белья и другими вещами. Написал письма и попросил дневального отправить их, Если он не вернётся домой.

Павлов вошёл стремительно, на Краевского не взглянул и, сбросив шинель на диван, сел на место начальника прииска.

Это был первый признак, что Краевский от работы отстранён.

Игорь при его появлении поднялся и встал у окна. Он был бледен, внутренне взволнован, но старался держать себя с достоинством. Всё было продумано Ещё ночью.

Как начать разговор? Когда он был один, всё казалось так просто, а сейчас…

Павлов молча шевелил бровями. Его большая рука с узловатыми пальцами беспокойно двигалась по столу, воротник гимнастёрки налез до ушей.

Он медленно поднял голову и с ненавистью посмотрел на Краевского.

— Позвольте узнать, вы кто такой? — спросил он тихо. — Кто облачил вас полномочиями отменять мои приказы? Кто дал право разбазаривать государственные фонды?

— Не знаю, счастье это или несчастье, но пока я Ещё состою в одной с вами Коммунистической партии. Я отвечу за всё, но считаю своим правом потребовать от вас выслушать меня до конца.

Павлов насторожился, брови Его от удивления поползли вверх.

— Ну, ну!

— Вы спрашиваете, кто я? Хорошо, отвечу. Краевский моя фамилия. Сын рабочего-модельщика. Воспитанник Ленинского комсомола. Теперь член великой партии большевиков, человек и гражданин. А вот кто вы? Не понимаю этого не только я, но и многие другие. Враг или…

— Дурак? — подсказал Павлов. Лицо у него стало растерянным.

— Я просил только одного, не перебивать, — оборвал Его Игорь и продолжал: — Вы преступник и находитесь у кормила власти. Тысячи детей-сирот будут проклинать ваше имя. Когда-нибудь Родина внесёт вас в списки палачей и дети ваши будут стыдиться назвать свою фамилию. Не могу понять, почему вас не выгнали до сих пор из партии? Вы спрашиваете о моих полномочиях? Их дала мне моя партийная и человеческая совесть, гражданский долг. Вы сделали меня соучастником своих преступлений, и я был им, пока у меня не хватило мужества преодолеть страх…

По мере того как говорил Игорь, лицо Павлова покрывалось красными пятнами.

— …Последнее, что прошу. Пройдите в лагерь и посмотрите на дела своих рук. Вы увидите завтрашний архив, а сколько их уже легло…

Игорь помолчал.

— Ну а теперь я готов к ответу…

— Вы можете продолжать, я слушаю, — тихо сказал Павлов.

— Кажется, я наговорил больше, чем следовало, но мне как-то легче и уже не страшно. — Игорь посмотрел прямо в глаза Павлову и мягко добавил — Вы понимаете, как больно за Родину, за всё, за всё…

Павлов неловко залез в карман и вытащил платок.

— Значит, ты считаешь меня врагом или дураком? — спросил он задумчиво.

— О, Если бы только я…

— Значит, многие?

— Могу отвечать только за себя.

Павлов нажал звонок и попросил предупредить, что намерен пойти в лагерь.

— Сказал ты мне немало. Не часто такое бывает. А за это можно крепко ответить. Ты думал об этом? Ты понимаешь, что ты наговорил?

— Да.

Павлов взял шинель.

— Ну что же, пойдём в лагерь и посмотрим, что там за страсти, которыми ты меня тут корил.

— Позвольте мне не ходить, — настойчиво попросил Игорь.

— Ну, как хочешь. — Павлов вышел.

Всё произошло не так, как представлял себе Краевский. Он ожидал разноса, ругани и немедленного ареста.

Игорь ждал. Никто не заходил в Его кабинет, не звонил. Впервые было так тихо.

Значит, уже похоронили. Игорь подошёл к окну. Проехала подвода с дровами. Где-то на складе разворачивался автомобиль и грузчик кричал: «Вправо крути, вправо!»

От тишины на душе стало Ещё горше. Он посмотрел на часы — уже обед, а Павлов всё Ещё не возвращался. Игорь сел на диван. Донеслись тяжёлые шаги. Он встал и надел шубу.

Павлов вошёл тихо. Вид у него был задумчивый и хмурый. Он грозно пошевелил бровями и, не глядя на Игоря, сказал:

— Чего стоишь? Садись.

— Я жду. — Игорь взял шапку и узелок.

Тот молча прошёл к столу, сел не в кресло, а на стул рядом, опустил голову на руки и долго глядел на Краевского.

— Ты вот что, распорядись выдать все копии твоих приказов. А виноватых будем искать после.

— Больше мне оставаться тут нельзя.

— Глупость, — резко оборвал Его Павлов.

— Я химик. На прииск пришёл по комсомольскому призыву. Не горняк я.

— Будешь работать до выполнения плана по золоту. Раньше закончишь, раньше уйдёшь. — Павлов поднялся и протянул руку. — Работай смело. — И вышел.

Что же произошло? Не знал обстановки? Или заговорила совесть? Так кто же такой Павлов? Игорь разделся и сел в кресло…

 

ГЛАВА 19

Солнечный луч проник в оттаину стекла. Белоглазов, почувствовав Яркий свет, очнулся, открыл глаза. Пахло карболкой и дымом. У дверей коптила плохо закрытая печь. На топчанах лежали люди в одном белье и тихо разговаривали. За фанерной перегородкой кто-то басил:

— Ну что ж. Теперь геолога можно перевозить. Потребуется Ещё длительное лечение и квалифицированный надзор…

«Геолога? Длительное лечение?» — Анатолий напряг память, Из тумана забытья начало всплывать что-то страшное. Он отбросил одеяло, поднял голову. Ноги?

В груди резануло, в голове затрещали сверчки… Превозмогая боль, оглядел ноги. Нет, на месте, только в гипсе. Грудь перебинтована, руки как чужие. Он вздохнул и хотел спросить у соседа по топчану, как он тут оказался. Но стены закачались, перед глазами поплыли жёлтые круги. Белоглазов опустил голову и закрылся одеялом.

— Гляди-ка, наш инженер, кажется, оклемался, — Голос за спиной тихий, доброжелательный.

— Да-а… Собрали парня из кусков. Не наткнись на него тогда эта начальница из санчасти — конец. А она, видать, душевная. Просто повезло ему. Где она раздобыла этого костоправа, как он его…

Замолчали.

В голове Ещё путалось, меркло. Но Анатолий чувствовал, что к нему возвращается сознание. Он попытался вспомнить, что произошло.

…Неожиданно раскрылся скип. Его подхватило, ударило о шпалы, сдавило…

Снова удары в висках и звон. Остался жив, и хорошо. Значит, не следует пока разбираться, как и почему. Боль в голове стала утихать.

Снова разговор, но уже рядом.

— Незакономерности в своём аресте не нахожу. Мы вместе сидели в варшавской тюрьме, вместе нас привезли в Советский Союз. Вместе работали в польском отделе Коминтерна. Вы представляете моё удивление и негодование, когда на очной ставке он подтвердил, что Является капитаном польской контрразведки. Какие же были основания верить мне?

Голос знакомый. Кто же это?

— Получается, вы оправдываете всё?

— Конечно, не всё. Но нельзя же главное смешивать с наносным. Разве направление генеральной линии утеряно? Нет, товарищ. Страна успешно движется к социализму. Конечно, достижения могли быть Ещё значительнее, Если бы не эти помехи…

— Ну, Если уж после всего вы считаете это только помехами… Тогда молчу.

— Видите ли, дорогой мой. Всё это зависит от мировоззрения. Так сказать, от объективной зрелости. Одни рассматривают только своё личное и видят только одну болячку на носу.

— Прекратим, Улановский. Опять поскандалим..!

Да это тот самый из Коминтерна, которым интересовался уполномоченный. Анатолий приподнял уголок одеяла.

Снова тихо. Напротив заскрипел топчан. Мужчина с бледным лицом и расширенными зрачками поднял голову.

— Темнеет в глазах. Чувствую начало приступа. Это, надо полагать, второй звонок. — Он схватился за сердце.

— Бредит? — снова тот же голос.

— Нет, умирает. Их привезли с лесоучастка. Нашли какой-то Ядовитый мох. Накурились…

— Поторопились, сердешные. Приказы свои начальник Дальстроя отменил. В лагере ввели двухнедельный отдых и дополнительное питание для ослабленных. Кажется, начинает понимать, что наломал…

— Может, понял, а возможно, заставили понять…

Белоглазов заснул. Утром после врачебного обхода он лежал, закрывшись с головой. Было стыдно своего малодушия.

— Вот видите, бывший. Когда здоровый организм и сильное сердце, даже из обломков можно заново собрать человека.

Кротов? Когда он вошёл, Анатолий не слышал, но почувствовал на себе чей-то взгляд. Он откинул одеяло и поднял голову. Кротов стоял с пакетом под мышкой и смотрел на него с упрёком. Он был такой же худой и такой же весёлый.

— А, это вы? Здравствуйте, — Голос Белоглазова прозвучал против воли виновато. Он сдвинулся на край топчана, давая место. Боль в теле и груди была меньше, чем вчера вечером.

Кротов принёс самодельную скамеечку и сел рядом.

— Зачем вы это сделали, геолог?

Анатолий покраснел, поправил одеяло и ответил не сразу.

— Когда у человека чего-то нет, он ищет. А когда кажется утраченным всё, тухнет последний огонёк, тогда начинается страх, отчаяние и, наверное, действует инстинкт. Но почему вы решили, что всё это не случайно? — спохватился Белоглазов.

— К сожалению, вы не первооткрыватель. Но Если человек борется, это уже неплохо, значит, он живёт.

— Вы не осуждаете меня?

Кротов пожал Ему руку и тихо сказал:

— Возможно, в тот момент это было выходом, для вас, конечно… Терпение — это больше нежели мужество..

— А комдив?

— Комдив, он как старый дуб: не смог наклониться и рухнул…

За стенами палатки загремел голос технорука. Он подходил к двери и уже кого-то ругал. Лицо Кротова потеплело. Он повернулся к окну.

— Всё Ещё грохочет? — поморщился Анатолий.

Попов вошел с лагерным лекпомом и с высоким худым человеком лет сорока пяти.

— Положи Его, у него аппендицит. Вечером придёт машина, направишь в центральный стационар. Пусть вырежут, а потом я пошлю его в лес. На черта мне держать больных?

— Это как определит врач и распорядится начальник, — попробовал возразить лекпом.

— А я кто тебе? И зачем тогда ты здесь? Если не разбираешься, иди в забой. Я завтра же позвоню в стационар, пришлют понимающего врача. Там вашего брата как сельдей в бочке. — И уже миролюбиво закончил: — Вот так-то. Начальнику я скажу. А ты врачу передашь, мол, распорядился Попов, и всё. Пусть только попробует… Да и зачем он тебе нужен? Включи в список и сунешь в машину. Стационар примет, я уже договорился.

Лекпом принёс бельё и отдал больному. Технорук хотел уже уходить, но, увидев Кротова, подошёл.

— Ты здесь? Вот что, горняк. Тут пришёл наряд на двадцать человек специалистов на механическую базу управления. Я тебя всуну. Поезжай, чёрт с тобой, хотя и жалко. Там ты место себе найдёшь.

— Гражданин технорук. Прошу оставить меня на прииске, — поднялся Кротов.

— Это почему же? Там голода нет, там хлеб на столах остаётся. Здесь такое и не снится.

— Работаю хорошо и хотел бы остаться.

— Да разве я потому? Тут можно только пока здоров.

— Оставьте, — в третий раз повторил Кротов.

— Ну и дурак, — сердито бросил Попов.

— Вот чего не понимаю. Отказались, кто бы мог подумать! — удивился и Белоглазов. — Да о таком только мечтать можно.

Механическая база считалась раем. Тёплые бараки, работа тоже в тепле. Выработка зависит не от физических усилий, а от смекалки и отношения к делу.

— Видишь ли, теперь я натренирован, опытный забойщик, и горный паёк вот тут, — он похлопал себя по карману. — Значит, на твёрдых ногах, а что мне это стоило? Сейчас из забоя никуда. Во-первых, больше такого не повторишь, а во-вторых.. — он запнулся и поднял глаза, — Есть на то и другие причины, товарищ бывший кандидат.

Белоглазову было жаль расставаться с этим человеком. Он вздохнул и посмотрел на Кротова.

— Скоро увезут. Куда теперь забросит судьба? — проговорил он печально.

Глаза Кротова блеснули.

— Вы Едете в центральный стационар. Потом подберут и вам место. Всё складывается неплохо. Хотя Если бы не, такие люди, как Попов, разве мы бы разговаривали сейчас? Есть такая отличнейшая женщина — Матвеева. Она ведает санчастью. Когда вас привезли…

— Нина Ивановна, — прошептал Анатолий.

— Кажется, так. Она-то и натолкнулась на вас случайно.

— Она узнала?

— Не только она, но и многие ваши старые друзья. Приезжал тут несколько раз краснощёкий, здоровый парень. Тут так о вас заботились.

— Юрка, Юрка приезжал, — Белоглазов совсем растерялся!. — Значит, поверил. Так бы он никогда… А я-то на него в душе…

— Ваше состояние куда лучше, нежели говорят. И таких, как вы, много, — Кротов, улыбнулся и наклонился почти к самому Его уху. — Вы думаете, он нуждается в операции? — показал он глазами на человека, которого только что привёл технорук. — Его нужно сохранить. Он попадёт в больницу, а там Его где-нибудь приспособят. Вот так-то, бывший.

Анатолий посмотрел на него внимательно.

— Может быть, вы отбросите эту приставку «бывший»?

— Хорошо, — согласился Кротов. — Важно и в этой неразберихе остаться коммунистом. Трудно предугадать, как сложатся обстоятельства. Нелегко будет разобраться. Может затянуться. Ты должен выжить, как бы всё ни сложилось. — Кротов перешёл на «ты». — У тебя молодость, здоровый организм. Нужен свидетель, посланец тех, кто останется здесь. Помни просьбу комдива. У многих дети, внуки, ты должен донести до них правду об отцах.

Он говорил долго, тихо. Анатолий вспомнил Сергея и спросил о капитане.

— Этот мавр сделал своё дело…

— И Его?

— И Ещё многих. Попробуй найди виноватого, разберись. Года, инженер, понадобятся, года.

Где-то затарахтел автомобиль. Донеслись голоса. Кротов прислушался и встал.

— Вот и машина. Встретимся Ещё, инженер, обязательно встретимся. Готовься, тебя отправят с этой машиной.

Анатолий долго не отпускал руку Кротова. Как важно, что повстречался Ему этот хороший и сильный человек. Коммунисты и в несчастье остались на своих постах.

— Слушай-ка, инженер, — вернулся с порога Кротов, — увидишь своего друга, поговори с ним по душам. Парень неплохой. Говорил со мной, переживает вашу размолвку. Осуждать Его нельзя. Ошибаются Ещё миллионы хороших людей. Трудно ведь во всем этом разобраться…

— Едва добрался. На «Запятой» вода. Ну, там всё хорошо, Михаил Степанович. Толька в момент освоил рентгеновский аппарат. Посмотришь — и не узнать, доктор как Есть. Халат, шапочка, очки. Хромает немного, но он молодец, тренирует ноги. — Колосов был рад за Белоглазова и не скрывал своих чувств.

— Видишь, а ты?..

— Да разве я мог предполагать? — перебил Его Юра. — Он же сам подтвердил…

— Ну хорошо-хорошо. Лучше поздно, чем никогда. Нина Ивановна ничего не просила? — Краснов, видимо, не хотел больше говорить на эту тему, но Юра настойчиво продолжал — Вы знали, что у нас не всё ладно, так почему молчали? Я, например, всё принимал за чистую монету.

— Тут, Юра, так всё сложно. Мы, как тяжёлый состав, движемся на подъём, а по обеим сторонам дороги враги. С одной — фашистская Германия, с другой — самураи. Останавливаться нельзя. Надо переформировать состав, а когда? А кроме всего, Есть Ещё известная тебе, как механику, сила инерции. Ты меня понимаешь? — посмотрел на него внимательно Краснов. — В большом сражении за новое могут быть и ошибки и жестокость. Я думал об этом…

Зазвонил телефон. Краснов поднял трубку и долго слушал, постукивая пальцами по столу.

— Вы же ничего Ещё не списывали. Нужно обязательно найти. Он заметил место, куда повесил? Ну пусть Питер остаётся, а как спадёт вода, идёт и разыскивает. Значит, перевезли всё? Хорошо, молодцы. — Краснов положил трубку, задумался.

— Что там случилось?

— Колонна вернулась на Атку. Одна машина сорвала ползун. Пока Питер с ней возился, вскрылась река. Не догадался отдать документы Глушкову. Трактор пришлось оставить. Добрался до реки — уже не перейти. Решил вплавь. Документы побоялся замочить, привязал на каком-то дереве вместе с сумкой…

— Найдём. Это он решил правильно, — поддержал Колосов.

— Ну ищите. А теперь давай поговорим о деле. Днями начинается промывка…

Краснов оказался прав. С первых дней промывки управление твёрдо вошло в план по золоту и справилось с объёмами невыполненных работ по торфам.

Павлов не возобновлял больше разговора, но к Краснову стал относиться лучше. Большую часть своего времени Павлов, да и другие руководители Дальстроя проводили теперь на приисках Севера и Запада.

Новый заместитель начальника управления, прибывший из наркомата, снял нескольких участковых руководителей. Колосов жаловался Краснову, возмущался. Но тот отмахнулся и строго спросил:

— Как с документами?

— Чёрт знает куда он их повесил. Ходили три раза. Может быть, кто-нибудь наткнулся и забрал. Возможно, не видно из-за хвои. Ведь не осталось и следа, где проходила дорога.

— Вот что, Юрка. Немедленно выезжай вместе с Глушковым на Атку, разбирайся. Мне нужен срочно отчёт. Датируй старым числом. Понял?

— Это для чего же? — Юра насторожился.

— Ты скандалил с Зориным?

— А чего мне с ним скандалить? Было чисто хозяйственное недоразумение. Он не хотел платить за электроэнергию и транспорт. Ну, я приказал отрезать ввод и не стал предоставлять машин, пока он со мной не рассчитался.

— А он уцепился за эти документы. Запросил ревизионный отдел. Так что торопись, пока я Ещё имею возможность утвердить все отчёты. Меня запросили официально. Теперь всё понял?

— Не совсем. Мы разве в чем-нибудь жульничаем или обманываем?

Краснов покачал головой.

— Эх, Юрка, Юрка. Позавидуешь тебе. Живешь ты где-то на небе. Не дует на тебя суховей, не мочит дождь, не заливает паводок. Всё-то тебе нипочём… Может быть,

так лучше? А?

— Я не понимаю вас, Михаил Степанович, — пожал плечами Юра. — Что вы хотите этим сказать?

— Ну да ладно, это к слову, так что бери машину и Езжай. А то смотри, как бы не пришлось спуститься на грешную землю…

Звякнул телефон, Краснов поднял трубку.

— Опять остановился «НАТИ»? Ну где я возьму вам крышки цилиндров? Трактора новые, запчастей нет. — Он Ещё долго слушал, а потом положил трубку и спросил — Скажи, Юрка, смогли бы мы сами отлить крышки цилиндра к двигателю трактора «НАТИ»? Машин у нас двадцать, и половина уже стоит. Почему-то появляются трещины у четвёртого цилиндра. Останемся так без леса и дров.

— Колосов потянул носом, улыбнулся:

— Мы тихонечко начали делать модель по образцу. Прислал одну крышку Денис Ольшамовский. Попробуем, а что выйдет, не знаю. Потому и не говорил.

— Раз надо, должно получиться. И поторопись. Как-нибудь зайду, покажешь…

Репродуктор трещал, взвизгивал, тикал. Шла настройка телефонной линии для переклички. Колосов сидел дома и ждал.

Позвонил Краснов.

— Документы можешь забрать. Я утвердил всё и теперь в какой-то мере спокоен. Но подлинники ищи, всякое может случиться, — добавил он и прервал разговор.

Интересно вслушиваться в голоса начальников приисков. Не надо знать о кубометрах и граммах, интонация передаёт всё.

Сегодня голоса звучали уныло, виновато. Только несколько приисков весело отрапортовали.

Павлов, как всегда, говорил мало, но Его слова били.

— …Нет взрывчатки, не подвезли. Простояли из-за отсутствия горючего. На прииске нет муки. Отказали двигатели на насосах. Механическая база не изготовила рабочие колёса.

Некоторые начальники приисков обвиняли в срыве плава Колосова.

Павлов покашливал сердито. Женя вскочила с дивана и прижалась к Юре, бледная, испуганная.

— Чёрт возьми, да ведь врут. — Юра хотел нажать кнопку, чтобы попросить слова, как Павлов сам спросил:

— Колосов, вы слушаете?.

— Да, да…

— Вы не находите, что это слишком? Один человек, и столько зла? Может быть, вам следует подумать?

— Товарищ начальник Дальстроя, а вы не находите, что для одного человека это много? — тут же вставил Колосов. — Я бы, например, сразу усомнился.

Женя зажала Ему рот рукой. Павлов что-то крякнул и выключил микрофон. Наверное, дал указание разобраться.

Через несколько дней появилась большая статья в газете «Кому служит механическая база Юга». Юра сразу побежал к Краснову.

— Чёрт знает что наворотили. Можно сажать — и всё.

— Спокойно, Юрка. Донеслось и до тебя веяние ветерка. — Ну ничего, даже полезно. Будешь умней и осторожней. Иди, спокойно работай.

Дома он застал Женю в слезах. В управлении на него уже смотрели как на безнадёжно больного. Это ещё больше выводило из себя Юру. Он растерялся. Вся надежда на совещание в управлении.

Тут важно суметь доложить. Так как все механизмы, транспорт и горючее принадлежали механической базе и всё это в большинстве проходило через Колосова, то при желании можно все неполадки отнести за Его счёт.

Да ну, выкрутимся. Колосов всё внимание уделил головкам цилиндров. Сначала он пропадал в модельной у Вагина. Тот теперь работал по своей старой специальности. Потом ночами возился в литейке и в механическом. Думать о своих делах было некогда. Наконец закончена последняя операция — сверловка. Кондуктор оказался удачным, все отверстия совпали. Головку поставили на двигатель, и трактор ожил. Юра тут же позвонил Краснову.

Через несколько минут подкатил «паккард».

Павлов? Юра даже ахнул. Вот только Его и не хватало. Он укоризненно посмотрел на Краснова. Тот усмехнулся.

Павлов прошёл в литейную, посмотрел модели, переговорил с Шайхулой и Вагиным. Попросил показать необработанное литьё. Потом долго осматривал ветхий сарай литейной. Приказав лить головки для всего Дальстроя, тут же уехал.

Сразу раздался звонок Краснова.

— Чего ты надулся? Теперь всё обстоит куда лучше, чем час назад. Начальник Дальстроя доволен. Это, брат, великое дело.

Когда на очередном совещании кто-то снова затронул Колосова, Павлов резко поднялся и поглядел на оратора.

— Довольно ругать парня. Всем бы вам так работать, как он. — Он посмотрел на Краснова. — Вы постарайтесь освободить механическую базу от несвойственных Ей функций. Тоже нашли коня, навалили. Пусть занимается своими делами. А я завтра же подошлю с магаданских заводов литейщиков. Пусть поучатся…

— Вот видишь, как всё может сложиться, — шепнул Юре Краснов.

Дома Юру встретила сияющая Жепя. Она уже знала о выступлении Павлова.

Павлов собирался уезжать на Утинку, когда в кабинет вошёл начальник райотдела Зорин. На улице моросило.

Краснов подошёл к окну. На востоке желтело небо, туча уползала на юг и над Оротуканом висел Её хвост. Он задёрнул драпировку. Сразу стало теплей и уютней.

Зорин снял фуражку, отряхнул капли дождя, повесил. Поправил ремень, одёрнул гимнастёрку и неторопливо прошёл к столу.

— Тут, Карп Александрович, несколько моментов. — Он бросил быстрый взгляд на Краснова, посмотрел на Павлова и принялся развязывать тесёмки внушительной папки.

Павлов раздавил папиросу о край пепельницы, кивнул на кресло.

— Чего это вы так оглядываетесь? — пошевелил он бровями. — Это начальник управления. Ничего страшного, Если и он будет знать, что делается в Его хозяйстве.

Зорин засуетился: до сих пор Павлов как особоуполномоченный и начальник Дальстроя не посвящал никого в эти дела.

— Собственно, тут несколько человек. Санкция прокурора запрошена. — Зорин вытащил папку и положил на стол.

Павлов долго смотрел на первую страницу и что-то думал. Потом повернулся к Краснову.

— Начальник участка прииска «Нерега» Баринов. Ты Его знаешь? Это не тот молоденький, что за словом в карман не лезет? — спросил он.

Краснов, не задумываясь, ответил:

— Работник хороший, с делами управляется, хозяйственных упущений не помню. А что там имеет товарищ Зорин?

Зорин наклонился над столом и перевернул несколько страничек.

— Вы ознакомьтесь с ходом расследования. Высказывания, порочащие нашу советскую действительность. Антисоветчина, — говорил он, показывая пальцем на отдельные пункты обвинения.

— Конкретней, конкретней…

— В частности, в адрес руководства Дальстроя.

Павлов захлопнул папку и отбросил в сторону.

— Ну, раз в адрес руководства Дальстроя, отправьте мне, посмотрю на досуге. А вы оставьте Его в покое, пусть работает. Что ещё?

Краснов догадывался, что в одной из папок и «дело колонны», поэтому Зорин так и смутился.

— Товарищ Зорин, там ваш уполномоченный продолжает обвинять Колосова в утере документов, — говоря это, Краснов не спускал глаз с Зорина. — Вы бы познакомились сами. Сумку с фактурами до сих пор не нашли, но усматривать злоупотребления нет основания. Управление проверило все отчёты по существующим нормам. Перерасходов нет ни по одной статье. Я утвердил документы. А уж Если вы не доверяете, значит, спрашивать следует с меня, а не с Колосова.

— Это Колосов, что начальником механической базы? — поднял глаза Павлов.

— Да, — подтвердил Краснов и продолжал: — Это человек, которому поручил дело и можешь быть спокоен, всё сделает. — Он улыбнулся, — Даже в такое сложное время не побоялся и отхватил у товарища Зорина электрические вводы и прекратил всякие услуги, пока не получил с него всё до последней копейки…

— Молодец. — Павлов поднялся. — А что, уже и к нему прицепились? — В голосе пробились гневные нотки.

— Я лично, Карп Александрович, не разбирался. Если что Есть, проверим. Я распоряжусь. — Зорин подхватил свои бумаги в папку.

— У вас всё?

— Да, почти. — Зорин быстро ушёл. Павлов посмотрел Ему вслед.

— Ты что, не особенно с ним ладишь? — спросил он мягко Краснова.

— Да нет, кажется, всё нормально…

Нормально? — протянул Павлов. — А дело на тебя накручивают, тоже нормально?

— Ну, это вопрос частный. Я ведь всё это знаю.

— А чего молчишь?

— Полагаю, вам тоже известно. Зачем говорить? Надеюсь, посмотрите, когда встанет вопрос. Положение моё такое, что по известным вам обстоятельствам ссылаться на бывшие авторитеты не могу. Всё закрутилось вокруг заявления Гайдукевйча, написанного с провокационными целями…

Он тут же коротко рассказал эту историю и мотивы других обвинений.

Павлов внимательно выслушал. Потом вызвал начальника областного управления НКВД.

— У тебя там дело Краснова, полковник. Пошли мне Его в кабинет. Я постараюсь сам разобраться. А пока всё прекрати, — Он положил трубку и посмотрел на Краснова.

— Ну, теперь ты спокоен?

— Мне кажется, вы понимаете, что работать и оглядываться приятного мало.

— Но ты не особенно терялся. Я ведь всё это время внимательно присматривался к тебе.

— Я просто не приучился смешивать частное с государственным. Что делать, так нас приучила жизнь.

— Вот за это ценю. Ну, поехали, кажется, скоро взойдёт солнце.

…Машина петляла по серпантину перевала. За сопками разгорался восход. Впереди на дороге в зелени кустарника мелькал грузовик. Слышался рёв перегруженного мотора. Павлов продолжал молча глядеть вперёд, задумчиво пощипывая одну бровь. «Паккард» шёл быстро, покачиваясь на виражах.

Вдруг из-за поворота навстречу им выскочила машина. Она мчалась вперед кузовом, как-то странно виляя. Из-за борта чернела голова водителя. Он стоял на подножке и выруливал.

Заметив грузовик, водитель «паккарда» заметался по дороге и, свернув на обочину, распахнул дверку…

— Скорей, — крикнул он, стараясь вытолкнуть под насыпь начальника Дальстроя. Машина теперь неслась прямо в лоб. Краснов выскочил, Павлов не шелохнулся.

Грузовик со свистом промчался почти вплотную, и его закрыла туча поднятой пыли.

— Карп Александрович! Да разве так можно? — говорил водитель, бледный от испуга. — Как он не врезался в нас? Ведь в самую притирку, задом Ехать не просто…

— Что это стряслось, с ним? — спокойно спросил Павлов.

— Как видно, полетел кардан да побил тормозные тяги, Если они у него были. Вон как набороздил. Убьётся парень. В таких случаях машину надо бросать. Разве на таких виражах и скорости можно управиться…

Туча пыли понемногу рассеялась. Автомобиль стоял на колёсах, но далеко в кустарнике. Водитель сидел на подножке и вытирал пятернёй лицо. На повороте, как раз где проскочила машина, виднелся, съезд в забои. Оттуда дорожники брали грунт для подсыпки. Водитель, как видно, это знал. Всё получилось хорошо. Он проскочил забой, проехал по склону сопки и, вывернув на подъём, остановился.

Краснов узнал водителя. Это был Прохоров.

— Вы не находите, Карп Александрович, что судьбой этого шофёра следовало бы заинтересоваться? Рискуя жизнью, он спас машину и груз, — Немного подумав, он добавил — А Если бы грузовик врезался в «паккард»?

— Это что, ваш? Ты Его знаешь?

— Это тот самый водитель, о котором просил Колосов. Он осуждён по вашему распоряжению, а по существу ни за что.

— Помню. Нет, Краснов, любой вор — злейший враг государства. К таким ни малейшего сострадания. А то, что не наехал, вопрос частного порядка, — резко ответил Павлов и, повернувшись, медленно направился к своей машине.

На перевале было тепло и тихо. Слышались капли росы, падающие на Ягель с листьев кустарника. Снизу из распадка доносилось несмелое дыхание ключей. Солнце Ещё не взошло, но вершины сопок уже румянились отблеском восхода. Теперь в распадках казалось Ещё темней.

Но вот сопки отпрянули назад от вспыхнувшего зарева.

Радостно метнулся бурундук на ствол дерева. Захлопотал, затрещал, защёлкал, как птичка, радуясь наступающему дню. На груду камней вылез суслик. Он поднял передние лапки, вымыл мордочку и, поворачивая головкой, пронзительно засвистел. Засветились капли росы, вспыхнули искринки на хвое стланика.

Павлов постоял, посмотрел и вдруг улыбнулся. Краснов впервые увидел улыбку на Его лице.

— Сколько живу здесь, и не обращал внимания. А ведь красота какая? — удивился он, сел в машину и тут же перешёл к делу — Берелёх становится самым перспективным золотоносным районом. — Павлов говорил тихо. — Прииска огромные, а опытных руководителей нет. Нужен на прииск «Ударник» крепкий начальник. На «Мальдяке» главный инженер шляпа, не тянет. А там объемы. Сегодня Дальстрой уже громада, а завтра будет гигант. Создаём угольное горнопромышленное управление. Тенька выросла в самостоятельный хозяйственный комплекс. Дойдём до Индигирки — тоже будет управление. А тут рыба, сельское хозяйство, воздушный флот. Открыли богатейшее месторождение олова на Иультине. С осени начнём строительство дороги от Охотского побережья на Чукотку. А там Яна… — Павлов вздохнул. — Везде нужны опытные руководители, а их нет.

— Как же нет? Да вы загляните в хозяйство НКВД, сколько там натолкано в камерах работников, А обвинение-то, может быть, не стоит и доброго слова. Трошин, бывший начальник прииска «Разведчик», — отличный руководитель. Первым на Юге закончил годовой план, по вашему разрешению поехал в отпуск. Во время посадки подошёл человек, отозвал на минутку, и всё. А для «Мальдяка» лучшего главного инженера нежели Сараханов я бы и не искал… — заметил Краснов.

— Как говоришь, Трошин, Сараханов? Да-да, помню. А разве они сидят?

— Да.

— Хорошо, разберусь. — Павлов посмотрел на Краснова. — Не ладится на Западе. Хозяйство огромное, а руководители слабы. Там значительная часть запасов золота Дальстроя. Нужна сильная рука, думаю послать тебя. Как ты?..

— Опять ругаться придётся, — уклончиво ответил Краснов.

— По делу — только польза. Пригляделся к тебе — повезёшь. А ведь сначала на тебя чёрт знает что наплели…

— А вы и к другим присмотритесь. Может, тоже что-нибудь разглядите, — посоветовал Краснов.

Павлов не ответил. Он долго глядел в окно, а потом нетерпеливо спросил:

— Ну, как порешим?

— Конечно, поеду. Но попрошу дать кое-кого с Юга. Надо для начала иметь надёжных людей.

— Бери кого хочешь. — Павлов усмехнулся. — Значит, тоже не сразу доверяешь? Ну берись, раскручивай, поддержу…

 

ГЛАВА 20

Женя убрала в квартире, поставила на стол ужин, открыла окно. Ветер ворвался в комнату, тронул занавески. Пахнуло вечерней прохладой. Она придвинула стул, села и, положив руки на подоконник, улыбнулась: теперь она больше не сомневалась. Придётся подумать о перестановке в квартире. Вот Если в кухне устроить детскую…

— Женечка! Принимай рапорт!

Она оглянулась. Юра стоял у двери, вытянувшись и приложив к фуражке руку. Вот так всегда. Влетит и докладывает то о своих делах, то о работе управления. Она улыбнулась, глядя в Его смеющиеся, весёлые глаза.

— Моя фамилия на Доске почёта Дальстроя. Это после взысканий. Наверное, какой-нибудь подвох. — Он снова засмеялся, — Ну как, заслужил? — И, подбежав к ней, подхватил Её на руки. — Держись, дружок! — И закружил…

— Вот сумасшедший. Уронишь. Теперь мне нельзя.

— Это почему же? А помнишь, там, на болоте… «…Падайте, не обижусь». Ну и упадём, велика важность, так вдвоём ведь…

— А Если втроём?

— Женечка, милая. Что ты сказала? — Он осторожно опустил её на диван и заглянул в глаза. — Нет, честно?

Кого бы ты хотел? — спросила Женя.

— Мальчишку, конечно. — Он обнял Её осторожно, боясь своей силы. — Парня, и никаких гвоздей. Понятно? А то смотри…

— Смотреть? А чего?

— Если девчонка, ночью вставать тебе. А парень — будешь спать, как царица. Лучше даже.

Под окном прошуршали шины и мелькнул чёрный верх «эмки». Юра вскочил и бросился к окну.

— Михаил Степанович? Откуда же вы? Заходите, — Он распахнул дверь.

— Краснов вошёл.

— Ну, Юрка. Да ты тут, брат, под крылышком Жени, наверное, совсем изнежился. Из таких хоромов в палатку тебя не загонишь?

— Это почему же? Потребуется, я и сам…

— Ой ли?

Вбежала Женя, румяная, радостная.

— А мы всё время следим за вашим новым управлением. Юра каждый день докладывает мне, как у вас там дела. Одну минуточку, я на кухню, будем ужинать…

— Нет, ребята. Я ведь к вам по делу. Как-нибудь поужинаем на Западе. Пусть ужин останется за вами, — засмеялся Краснов.

Женя посмотрела на Краснова и тут же перевела взгляд на Юру. Он улыбнулся: сразу понял, зачем прикатил Краснов.

— Начальник Дальстроя разрешил забрать лучших людей на Запад.

Юра вспыхнул и оглянулся на Женю.

— Видала? Я же говорил — подвох. А плохо вы обо мне думаете, Михаил Степанович, — проговорил он.

— Нет, Юра, тут я не виноват, — серьёзно возразил Краснов. — Это сам Павлов тебя вспомнил. Я считаю тебя выше этого. И работаешь ты, конечно, не за похвалу, но и поощрять хороших работников надо. Веры в свои силы прибавляет, да и настроение…

— Я не люблю это. Только вот ради Жени…

— При чем здесь Женя? — немного обиделась она.

— Ну, Женечка, я же вижу. Тебе приятно, когда меня хвалят…

— Значит, я правильно тебя понял, — вернулся к началу разговора Краснов.

— Так я готов, — проговорил Юра и покосился на Женю.

— А то что снова в палатку?

— А разве особняк не построили? Ну ладно, мы Ещё подождём. Так, Женя? — улыбнулся он и уже серьёзно — Да разве я не представляю?

— На голое место.

— На голое? Неужели успели вырубить лес? Вот как? Значит, поторопились.

— Двести машин собрали с приисков и свалили в кучу на складах.

— В кучу? Так это же здорово. Значит, сразу можно браться за дело. А то я чувствую, как начал жиреть.

Женя молчала и задумчиво перебирала конец пояска.

— А как Женя?

Она посмотрела несколько растерянно на Юру. Он увидел в её глазах тревогу.

— Ну, Женечка, Если парень родится в палатке, так это же будет настоящий колымчанин. Ты не бойся, мы всё устроим как надо. Давай?

— А-а-а! — протянул Краснов. — Это, пожалуй, ломает все мои планы. А я ведь так рассчитывал на тебя.

— Почему меняет? Мы уже решили. Едем. Я вижу по глазам Жени, она согласна…

— Ох, Юра, Юра. Вот наказание, — вздохнула Женя.

— Нет. Теперь совсем другое дело. Не возьму, — Краснов встал.

— Как это не возьмете? — вскочил Юра, — Тогда я сам позвоню Павлову и посмотрю, какой у вас после этого будет вид.

Тут вмешалась и Женя:

— Мы поедем, Михаил Степанович. Думаю, успеем и там сколотить свой уголок, а пока можно и в палатке. Вон Юра уже загорелся. Да вы не смотрите на меня так… — вспыхнула она. — Юра уже томится от кабинета, квартиры, от спокойного жужжания станков. Он ведь у меня, как ленок: всё время ищет стремнину. А я с ним теперь, пусть даже на пороги Бохапчи, но вместе…

— Что я говорил? А? — засмеялся Юра, глянув на Краснова. И к Жене — Вот потому я тебя всё время и ношу на руках.

— У тебя хватит ума… — Женя засмеялась и юркнула на кухню.

— Я тебя донесу до Берелёха.

— Зачем же, я пришлю за вами свою машину, — засмеялся Краснов.

— Это что — как «своячок»? Ну нет, Михаил Степанович, не пойдёт. Не хочу, чтобы тыкали пальцем. Мы как-нибудь на грузовичке.

— Ты когда сможешь разделаться тут?

— С заменой решено?

— Да.

— Михаил Степанович, за неделю свернёмся! — крикнула из кухни Женя.

— Почему за неделю? Пусть ночью пишут акт, а завтра поедем. Чего нам тут высиживать, Женя? Раз решено, то и всё.

— Торопиться, Юрка, не надо. Через недельку пришлю большой автобус, и заберём всех.

— Много Едет Ещё? Кто из «старичков»?

— Ну, Нина Ивановна со своим составом…

— И Толька?

— Конечно. Он уже специалист по рентгенологии (нг). Надо налаживать кабинет. Энергетиком Алексей Богачов. На горноэксплуатационный отдел Сергеев, само собой разумеется, Осепьян. Много молодежи с приисков…

— Вот это здорово, Михаил Степанович.

Всю неделю, не переставая, шёл тёплый дождь. Трассу размывало, и поэтому автобус ожидал всех на Левом Берегу. Юра и Женя с узлами добирались на грузовике. Они торопились. Река Оротукан поднималась на глазах, заливая пойменную часть. Ключи в распадках ошалело неслись по кюветам и дороге. У моста/ через ключ Спорный/ машины перетаскивали тракторами. Колыма вырвалась из берегов и, помчавшись по низине, разлилась как море. У Колымского моста стояли сотни машин. На повороте у торфяных полей трассу размыло. Люди по пояс в воде проталкивали грузовики, бутили прорыв булыжником и догружённые машины отправляли на мост.

Юра увидел Павлова. Он бродил по грудь в воде, ворочал камни и самые большие выкладывал на бровку дороги. На мосту по одной стороне выстроилась цепочка гружёных машин. Теперь выстраивался второй ряд.

Вода уже скрывала бетонные опоры. Мост стонал, скрипел. Юра только перебрался с Женей на другой берег, как у обоих съездов поставили вооружённую охрану. Положение было угрожающим. Уровень Колымы продолжал подниматься. Течением несло брёвна, деревья, вырванные с корнями, кунгасы, срубы и целые постройки. Только гружёные машины продолжали заходить на мост. Водители тут же уходили на насыпь.

Автобус стоял в поселке, почти залитом водой. Юра кинул туда свои вещи и застыл от изумления. В конце машины, положив голову на опущенное стекло окна, сидела Валя. Она была в лыжном костюме, сапогах и платке.

— Валя? Откуда ты взялась? — окликнул он её.

Она оглянулась. Увидела Женю, вскочила и бросилась к ней.

— С вами на Запад.

— А Павел?

— Он тут остался. Не надо об этом. Ой, ребята, ребята, — вздохнула она и, уткнувшись в плечо Жени, разрыдалась.

— Не надо, Валечка. Не надо, — успокаивала Женя. Юра растерянно молчал. Валя вытерла слёзы.

— Ничего не случилось. Просто поняла поздно. Ну что же, придётся всё начинать сначала.

Юра не стал мешать женщинам. Хотелось остаться одному. Встреча с Валей вызвала чувство горечи. В душе что-то шевельнулось глубокой болью, заныло. Почему?

Разве плохо поступает Валя, решив порвать со случайным в жизни? Это же отлично. Но почему так защемило сердце? Неужели он всё Ещё… Нет, нет… Об этом он не имеет права даже и думать.

Река поднималась, и теперь уже брызги взлетали на настил моста и, рассыпаясь, стучали по железу машин. Смеркалось, на мосту вспыхнули фонари. На насыпи стоял Краевский с рюкзаком за плечами. К нему тяжёлым шагом приближался Павлов.

Колосов остановился. Зачем лишний раз попадаться на глаза?

— А, это вы, Краевский? Здравствуйте. Ну что, уже передали дела? — спросил Павлов.

— Так точно.

— Значит, отдыхать? Хорошо. Хотя, впрочем, сейчас и не время бы. Ну, ничего не поделаешь, раз обещал. — Павлов посмотрел на реку и снова перевёл взгляд на Игоря. — Когда стихия так разгулялась, становится опасным простое бревно. Самое простое, слепое бревно, — повторил он. — Одним ударом оно может разрушить труд тысяч людей. Ну, химик, если устоим, возможно, ещё вернёмся к разговору.

Павлов посмотрел на него внимательно и устало пошёл на мост.

— Игорёк! — окликнул Краевского Юра.

— Юрка, куда это ты?

— На Запад. На новые земли. А ты?

— Начальник Дальстроя предоставил мне отпуск. Поеду в Ленинград, а там видно будет. А Женя тоже Едет на Запад?

— Конечно.

Двигатель на берегу заглох. Свет всюду погас. Теперь водяные валы достигали настила моста. А там, облокотившись на перила, застыла одинокая фигура в шинели. Вода хлестала по голенищам армейских сапог и полоскала полы шинели. Он, казалось, ничего не замечал. Его огромная спина, втянутая в плечи голова и весь Его серый силуэт казался высеченным из гранитной глыбы.

У насыпи в лодках сидели люди с поднятыми вёслами. Но никто не решался обратить внимание Павлова на опасность дальнейшего пребывания на мосту. Солдаты косились на него и отгоняли всех, пытавшихся приблизиться к краю насыпи.

Было тихо, только ревела вода и, покачиваясь, тяжело поскрипывал мост, придавленный к быкам двумя линиями гружёных автомашин.

— Да что он, могилу себе ищет? — заметил Игорь, наблюдая за Павловым. — А впрочем, может быть, и так. Возможно, он наконец понял всё и считает Единственно правильным выходом…

Юра не ответил. Он тоже думал о начальнике Дальстроя. Ему казалось, он начинает понимать душу этого холодного, сурового человека.

Стемнело, на берегу разложили костры. От моста доносилось потрескивание дерева, стон воды и глухая дробь падающих брызг. Спасательные команды продолжали сидеть в лодках.

Но вот на контрольных рейках появились тёмные полоски. Значит, уровень воды падал.

Забрезжил рассвет, а на мосту продолжала стоять одинокая сгорбленная фигура Павлова. Он даже, не поднял глаз навстречу первым лучам солнца. Словно и не радовался наступающему дню…

…Вода отступала, оставляя после себя ил, таёжный мусор и обломки плавника. Солнце сушило следы наводнения, и вымытая дождём тайга как бы помолодела.

Автобус миновал Ягодное, Бурхалу. За перевалом показалась широкая долина с зелёными лугами, лесом и с Ещё не утихомирившейся рекой Берелёх.

Автобус остановился у зелёного островка. За узкой канавой под старыми лиственницами желтел новый барак — одноэтажное здание управления, а рядом чернела палатка.

К дороге уже бежало несколько человек. Впереди высокий мужчина. Колосов сразу признал в нем Осепьяна.

— Приехали!. Молодцы! Разгружайтесь — и в палатку. Для вас поставили! — кричал он, размахивая руками. — Отличное жильё! Сам царь в такой не жил! А тебя, Колосов, Михаил Степанович никак не дождётся.

Осепьян стал помогать выгружать из автобуса вещи.

Из домика выбежало Ещё несколько человек. Одни сразу принялись затаскивать топчаны, другие несли матрацы, одеяла. Задымилась железная труба печки. Значит, поставили чай.

Пассажиры подхватывали узлы, чемоданы и уходили к палатке. Женя стояла в стороне и, посматривая на Осепьяна, насмешливо щурилась.

— Где же, Данила Артёмович, дома, о которых вы нам писали?

— Как где? В лесу! Рубим, дорогая Женя, рубим. Вот встанет Берелёх, привезём — и будет город. Поняла? Настоящий город…

— А где Михаил Степанович? — спросил Юра.

Осепьян махнул рукой:

— Краснов там! Командует флотом.

Юрий перетащил вещи к общежитию, сложил на крайний топчан и виновато посмотрел на Женю.

— Да иди, иди, Если не терпится. Вижу… — Она улыбнулась и сбросила с головы платок.

Юрий сразу же направился к берегу.

Там, как когда-то на Молтане, стояло несколько кунгасов, привязанных к деревьям. Рабочие грузили тяжёлые Ящики. Река неслась с бешеной скоростью, и у бортов кунгасов белели огромные буруны.

Краснов в болотных сапогах и в брезентовом костюме тесал топором рулевое весло.

— Михаил Степанович, ну вот и я! Куда вы так по-походному нарядились? — спросил Юрий, здороваясь.

Краснов отбросил топор.

— Приехал, это хорошо. Рад! — Он посмотрел на Колосова. — Куда, говоришь? Конечно, дальше в тайгу. Тут вниз по реке открыли интереснейшую долину, Чай-Урья называется. Богатство несметное. Тракторами не пройти, вот и вспомнил о кунгасах. Опытных людей нет, решил сам тряхнуть стариной. Прииск надо открывать, а время не ждёт. Ты устроился с жильем?

— Юрий теперь понял, зачем Его ждал Краснов.

— Конечно. У меня Женя. Я готов, только сбегаю в палатку.

— Ну, Если меня Женя убивать будет, тебе, Юрка, заступаться…

— Да уж ладно, пусть Едет.

Колосов и Краснов оглянулись. На берегу стояла Женя с полотенцем и мыльницей…