От Колымского моста колонна двинулась по льду. Дорогу выровняли наледи, машины катились неслышно, как по асфальту. Клонило ко сну. Юра открыл дверку и оглянулся. Задних машин не было видно, их закрывала морозная мгла. Но туман заполнял только пойму реки. Мысли унесли Его в то морозное утро, туда, к Среднекану, откуда они вместе с Татьяной уходили в Южное управление, на Оротукан.

Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. В памяти до мелочей встал этот день.

Они идут рядом, нога в ногу. Женя с ребятами плетётся, в хвосте. Он шагает в полный размах. Выдержит ли Татьяна?.. Он тихонько косит глаза. А она идёт легко, Её нежное лицо чему-то улыбается.

— Э-э-ээ! — доносится насмешливый голос Жени. — Позвольте узнать, вы это куда?!

Татьяна остановилась и засмеялась.

— Спешим навстречу солнцу! — крикнула она, сложив рупором руки, и, поправив шапку, тронула Его за плечо.

— Да ты посмотри, Юрка, какое утро! Всё кажется сказочным и невесомым: и сопки, и берега, и тайга, да и мы с тобой. Ты обратил внимание, как мы легко вышагивали сейчас? Словно на крыльях, и всё хотелось быстрей, быстрей, быстрей…

Она показала на восток.

— А краски! Смотри… Вот эти вершины гор раскалились от далёкого зарева, а выше небо. Как спелые поля ржи, а дальше васильки. — Она вздохнула — Меня расстраивает это мёртвое сияние снегов и величавость всех красок. А ведь когда-нибудь человек вдохнёт в этот безжизненный холод своё живое и доброе тепло.

Таня замолчала и пошла медленнее, — наблюдая за небом. Медный диск солнца выглянул краешком из-за сопок и тяжело покатился за зыбчатой стеной горизонта, с трудом набирая высоту. В Его красном свете туман напоминал золотую пыль. Скоро солнце снова поползло вниз, и зарево потухло.

— Ну, вот и всё. Не успел родиться день, как сразу и умер, — тихо проговорила Татьяна и снова заспешила.

— Э-э-ээ! Танюша! Куда ты опять заторопилась?! — снова закричала Женя.

— Жить! Жить, девочки, тороплюсь! — откликнулась она глухо и до Крохалиного зимовья молчала.

Что это было— предчувствие? Нет, нет, она больше никогда не унывала. О дальнейшем Юра не хотел думать. Всё до сих пор казалось невероятным…

Сопки приблизились к берегам, и, когда река повернула направо, впереди машины раздался треск, похожий на далёкий раскат грома. Под колёсами затрещал лёд. Гулкие змейки шипящих звуков разбежались по зеркальному льду реки и, промчавшись мимо, затухли у берегов.

— На перекате разорвало лёд. Теперь жди наледи. — И водитель сильнее нажал на газ…

Извилистое русло Колымы то разливается в излучинах поворотов, то сужается на перекатах. Журчит подо льдом вода, и глухо звенит лёд. Потрескивает мороз, разрывая ледЯной покров реки. Громко и беспокойно бормочут истощённые перекаты, торопливо убегая в глубокие омуты под защиту надёжной кровли. Там не управиться холоду с непокорной Колымой.

Мечется река, бьётся под пустотами льда. Бросается вверх, бурлит и с грохотом разрывает ледяную броню. Стеной взлетают серебристые струи фонтанов. Всю зиму продолжаются схватки воды и мороза. И лучше всего быть подальше от места их битвы…

Колосов торопился проскочить обратно, пока наледь не сковала/ коварная корочка льда. Управились только к ночи, и Юра поехал последней машиной в хвосте колонны…

Мороз начинал спадать, туман редел, и свет фар расстилал жёлтую дорожку, уходящую далеко вперёд. Можно было двигаться быстрей. А скоро выползла над берегом горбушка луны.

«Если первые машины успели пробить колею, значит проедем. Двадцать машин это уже значительный запас топлива», — думал Юра, поглядывая в окно.

Они неожиданно влетели в густую стену тумана. Хорошо, водитель успел притормозить и они не врезались в торцы брёвен, нависших над красным фонариком стоп-сигнала.

Юра выскочил и бросился к головной машине. Передний грузовик, разломав лёд метров на пятьдесят, беспомощно буксовал. Водители толпились на краю наледи, разложив средь дороги костёр.

— Ну что? — подбежал к ним Юра.

Механик колонны развёл руками.

— Ничего не получается. Замучались и намокли, а всё без толку. Вода как раз до половины колеса. Внизу тоже лёд гладкий, сцепления нет. Корочка слабенькая. Пробовали пойти и помочь — не держит. Захватить бы резиновые сапоги, да впереди машины. Проехали бы за милую душу.

— Далеко разлилась?

— А кто Его знает? Туман.

Юра задумался. Лес нужно доставить любыми средствами. А Как? Стоять и ждать нельзя. Вода может выступать несколько дней и без конца наслаиваться.

— А Если обморозить валенки? — спросил он механика.

— Оно бы можно попробовать, да кого пошлёшь? А вдруг не проехать, тогда что?

— Я попробую. Ну не выйдет, надену на ноги рукавицы и доеду до лесосклада на одной из машин.

Юра, не задумываясь побежал к воде. Сначала быстро сунул одну ногу, потом вторую, и как только валенок покрывался корочкой льда, он снова опускал Его в воду. Наконец голенища и низ покрыл толстый ледяной панцирь.

— А что? Здорово получилось. Только, пожалуй, далеко не уйдёшь, а так ледолом подходящий, — смеялся он, с трудом передвигая ноги.

Механик, оправдываясь, показал на протёртые до дыр пятки своих валенок.

— Я тоже хотел, да тут не убежишь. Порывался Ещё Прохоров, я не разрешил. Машина у него ненадёжная, а вдруг остановился на дороге. Вас-то мы уж как-нибудь сбережём.

Всё получилось хорошо. Идти было трудно, но лёд ломался свободно.

— Бензина мало, да и может прихватить тормоза. Так что кто проскочит, не останавливаться и уезжать, — распорядился Юра и крикнул головному водителю — Давай — И тяжело зашлёпал по воде.

Наледь растекалась километра на полтора. Пока пробился первый лесовоз, плавающие льдинки снова сковало морозом. Но вот прошла последняя машина.

— Всё! — крикнул радостно Юра и забрался в кабину. Там уже рядом с водителем дремал механик. Юра сунул ноги под раскалившийся подогрев и скоро почувствовал, как холодная влага стала просачиваться сквозь портянки.

Теперь не страшно, можно и разуться, решил он и закрыл глаза. Хорошо, машина Едет без Единого толчка. Механик тихонько похрапывает. Задремал и Колосов.

Разбудили Его звонкие хлопки глушителя. Машина вздрагивала, чихала и наконец остановилась совсем, выстрелив гулко несколько раз.

— Что случалось? — открыл глаза Юра.

— Наверное, сбилось зажигание, — буркнул водитель и, выскочив из машины, поднял капот.

Механик молча вылез, открутил пробку бензобака и померил заводной ручкой. Горючего не было.

— Болван! — бросил он зло водителю и посмотрел на валенки Колосова.

Юра вздрогнул. Лёд растаял и напитал войлок. Он пошевелил пальцами и почувствовал, что обе портянки мокрые. Берега далеко, снег глубокий, да Едва ли ночью что разыщешь. Сырые брёвна не скоро разожжёшь. На помощь других машин рассчитывать не приходилось. Положение становилось отчаянным.

Водитель, пряча виновато глаза, отвяЯзал ведро.

— Вам надо бежать до метеостанции. Тут километров пять. Я на делянку дорожников. Там у зимовья какие-то бочки. Может, чего найду и нагоню тогда вас — проговорил он неуверенно и, закрыв тулупом капот, бросился бежать по дороге, побрякивая ведром.

— Да-да, только идти. Медлить нельзя ни минуты, — поддержал механик, и они пошли.

На валенках снова образовалась корка льда. Теперь она сковала войлок. Юра двигался как в колодках. Вскоре начало покалывать пальцы.

Дела неважные, так не дойти. Ты можешь отдать мне свой шарф? — спросил он механика веселым голосом, хотя в душе зарождался страх.

— Зачем?

— Наверну вместо мокрых портянок.

— Возьми.

Юра сел на обочину дороги и вытянул ногу. Грищенко потянул, покряхтел и с отчаянием проговорил:

— Не снять. Схватило вместе со штанами. Может, разрежем?

— Валяй, только быстрей, а то, чего доброго, так смёрзнется, что и не отдерёшь вовсе.

Возились молча, торопливо, понимая, что теперь главное — освободиться от обуви. Наконец механик, поднатужился, рванул и упал с валенком в снег. Но с ним вместе снялись и портянка и носок. Юра засунул голую ногу в рукавицу и скорее за вторую. Её он замотал шарфом и хотел вытащить портянки из валенок, но рука нащупала в голенище сплошную корку льда.

— Бесполезное дело: всё схватилось намертво. Да теперь валенки всё равно не надеть: железо.

— Давайте, я вам сделаю всё как следует. — Механик натянул Ему на пальцы рукавички. Они были маленькими и не закрывали пяток. Тогда он обмотал ступни сверху разорванным шарфом и стянул изоляционной лентой.

Юра сидел и думал, что же делать, Идти в этих ненадёжных обмотках можно, Если нагонит машина. А Если нет? Вспомнился Могилевский…

— Я побегу, тут важно время. Ни черта, выдержу, — сказал он громко, подбадривая себя.

Позади ещё что-то кричал механик, доносился топот его ног, но потом он отстал.

Бежали берега, мелькали кустарники, шуршал, рассыпаясь под ногами, снег. Юра состязался с морозом за каждую долю минуты, и призом были ноги…

В кустах зажглись два зелёных огонька и проводили Его до поворота.

Потом почти из-под самых ног шарахнулся заяц и шарик долго катился впереди, пока не догадался свернуть с колеи.

Вот уже промелькнула широкая полоса снега в устье реки Дебин. Скорей, скорей… За поворотом должен показаться домик метеостанции. Что там Валя — забыл. Любой свет, любое тепло — все Его мысли. Стал разматываться на правой ноге шарф. Остановиться? — Ну нет. Ага, телогрейка? Сбросить — это Ещё несколько липших минут.

Шарф свалился, но рукавичка держится… А пятка, да чёрт с ней. Но вот и домик. Даже свет горит. Эх, Если бы не закрыто… Так и есть. Дверь от толчка распахнулась, и Юра влетел в помещение, чуть не свалив с ног растерявшегося пожилого человека. Он, как видно, собирался выходить.

— Ведро! Снег! Да шевелись, чёрт! — заорал он во весь голос, срывая с ног рукавицы. Пятки не чувствуют ничего, но мнутся под пальцами. — Выдержали, молодчики, — засмеялся он радостно и принялся растирать их рукавицами.

Человек пожал плечами, молча поставил два ведра с водой и вышел с тазиком за снегом. Да и кого не огорошит появление ночью в тайге босого незнакомца в одной гимнастерке, когда температура ниже сорока?

Юра скорей сунул одну ногу в одно ведро, другую — во второе. Человек принёс снегу и поставил рядом.

— Снег надо в воду. Вот сюда. Может быть, вы догадаетесь помочь? Ноги то у меня ведь две, чёрт возьми, — простонал Колосов.

Человек присел на корточки и стал повторять всё, что делал Юра.

— Как всё это понимать? Откуда вы взялись? — Юра хотел ответить, — но закусил губу от боли. В пятки словно заколачивали гвозди.

За дверью снежной пристройки скрипнули половицы, и донёсся тихий женский голос.

— Константин Иванович, кто у вас? И Что там за шум?

— Тут гражданин какой-то. С ним неладно, — ответил тот.

Теперь боль докатывалась до колен, так что замирало сердце. Испуганный крик Вали вывел Его из Оцепенения.

— Юра? Ты? Что такое? Ой, ноги! ахнула она и бросилась к вёдрам. Её руки скользнули вниз, потом вверх, снова вниз и быстро-быстро пробежали по всей ноге, прощупывая кожу…

Юра почувствовал Её пальцы. Значит, серьезного ничего. Только кости продолжало разламывать, но уже глуше, и можно было терпеть.

— А ну, подними их из воды. Вот так. Кажется, благополучно. Ой, как же я напугалась! Ну как?

— Да вроде полегчало. А у тебя найдётся что-нибудь надеть?

Валя побежала и принесла меховые носки.

— Ну, а теперь надевай и рассказывай!

И Юра рассказал, как всё получилось.

— Ой, Юра, Юра, — вздохнула она и, не договорив, открыла дверь в свои комнаты. — Пойдём, я тебя уложу. Там тепло. А Константин Иванович сходит в посёлок и принесёт спирт. Дома, к сожалению, нет.

— Зачем беспокоить людей? Уже поздно. Не надо, Валя.

— Нет, надо. Сейчас обязательно надо, — перебила она Его упрямо. — А кроме всего, ты мой дорогой гость.

— Ну уж сразу и дорогой! — Ещё как посмотрит на моё вторжение твой благоверный?

Она вспыхнула.

— Я здесь — хозяйка. А Константин Иванович мой друг и меня балует, — добавила она мягко и взяла Юру под руку. Пошли, пошли…

В комнатах было тепло и уютно. Широкая тахта, стол, четыре стула. Шторки, скатерть. Несколько медвежьих шкур на полу. За чуть приоткрытой дверью ещё небольшая комнатка, очевидно, спальня! Виднелся туалетный столик, настольная лампа с самодельным абажуром и угол кровати.

Валя принесла одеколон и велела снять носки. Кожа горела, как после горчичников. Валя устроила Его на тахте.

— Сначала согрейся, а потом будем ужинать, — улыбнулась она и, выйдя на кухню, захлопотала у печки. Было слышно, как мужчина принёс дрова, погремел дверками печки и так же молча вышел. Его шаги проскрипели за стеной и затихли.

А вдруг войдёт Корзин, увидит Его в комнате, да Ещё в постели? Но, видимо, Корзин куда-то уехал и во всём домике они были одни с Валей. С той, о которой столько думано, перегадано. В голову лезли всякие мысли. А вдруг подойдёт, сядет рядом, вот сюда с краю. Его охватило какое-то странное чувство робости.

Так и Есть. Хлопнула наружная дверь. Валя выключила свет и прошла в соседнюю комнату. Там вспыхнула настольная лампа. Потом она отдёрнула в углу драпировку и прикрыла дверь.

Юра закрылся с головой. Удары сердца заглушали звуки ходиков на стене. Но вот донёсся Её тихий голос. Она что-то напевала себе под нос. Простучали каблуки, и он почувствовал, как она села на край кушетки.

— Юра, та спишь?

— Нет. Просто дремлю, а что?

Она не ответила. Упала одна туфля, потом другая. Он открыл глаза. Подобрав ноги, Валя сидела совсем близко. Она была в Японском кимоно с огромными розами, такая красивая и румяная, как цветы на халате.

Его обожгло. Казалось, нечем было дышать. Он молчал, боясь, что голос Его выдаст.

— Ну, как ноги? — Она отбросила угол одеяла и сдёрнула с него чулки. — Хорошо. Даже кожа не сойдёт. Ты сильный, крепкий, хороший. Ох, Юрка, Юрка, — вздохнула она и, пряча глаза, уткнулась лицом в Его плечо.

— Валя, да ты Что?

Юра замер. Её дыхание уже достигло Его губ. Он слышал, как стучало Её сердце. Ещё один миг….

А Женя? А Корзин, да и сама Валя? По-подленькому, с оглядкой, исподтишка? Нет, нет… — Юра вскочил и не узнал своего голоса.

— Ну не мерзавец ли я? Ах, Валя, Валя. Ты и не знаешь, чего я хотел! Да как я мог подумать?

Валя растерянно протянула к нему руки и беззвучно заплакала, вздрагивая всем телом.

Юра включил свет, руки не слушались Его. Он увидел Её подведённые брови, чуть подкрашенные губы и сразу успокоился.

— Мне пора. Ты можешь дать мне что-нибудь на себя? Своё я сбросил.

Она поднялась.

— Ну вот и всё. Прогорело, потухло, и, кажется, осталась Едкая зола, — она деланно улыбнулась. — Ты прав. Сейчас поужинаем, и можешь идти.

Она прошла в комнатку, оделась теплей и вышла на кухню.

Потом пришёл Константин Иванович. Ужинали молча, спирт так и остался нетронутым. Валя вышла провожать и, прощаясь, положила Ему руки на плечи.

— Ты снова оказался лучше меня. Ну всё, Юра. Теперь поцелуй меня на прощанье как друга, как сестру и постараемся больше не встречаться.

И они расстались…

Краевский уезжал на какой-то новый прииск в районе Берелёха. Женя узнала об этом. Стало жаль и прииск, и себя, и Игорька. «Трудно без Тани», — вздохнула она и вышла из конторы.

Рабочий день кончился. Только плотники на стройке нового барака стучали топорами. По дороге из распадка тянулись подводы с дровами. Над баней поднималось облако пара.

Женя прошлась по посёлку. Всё строили, расширяли, ремонтировали.

Как только она вернулась к себе, сразу легла. На душе было пусто, больно, нехорошо. Проснулась она в четыре утра. Не нужно было смотреть на часы: раз в столовой вспыхнул свет и хлопнула дверь, значит пришёл старший повар.

По улице проскрипели полозья, и было слышно, как плескалась в бочке вода. Лошадь остановилась у пекарни, Женю и раньше будили эти звуки. Сейчас загромыхают ведра, потом пекарь примется колоть дрова и так кряхтеть, что будет слышно в бараке. Раньше в это время вставал Игорёк. Он уходил на конебазу снаряжать транспорт на работы. Валерка всегда жалобно бормотал и упрекал Краевского, что тот отравляет всю Его жизнь. Но всё равно поднимался и начинал плескаться на кухне, фыркая, как лошадь. А после шёл в барак и будил парней, успевая при этом прочитать мораль.

Женя привыкла к голосам пробуждающегося посёлка. Больше не спалось. Она лежала, не включая света. После трагедии с Татьяной она стала печальной. По существу ведь ничего не изменилось, ребята все остались на местах, Если не считать Игорька. Оставался прииск с Его коллективом. Работа и Юра…

Да, Юра… До сих пор их отношения носят странный характер. Юра оставался всё тем же зверёнышем: то нежным, то пугливым. Иногда казалось, что придёт, возьмёт за руку, как девочку, и, не спрашивая согласия, уведёт. Куда? Не всё ли равно. С ним она была готова на всё.

— Счастье, счастьюшко, да где же ты? Неужели так и пройдёшь мимо? — вздохнула она, — Ну надо же так? — И, повернувшись на другой бок, укуталась одеялом.

В посёлке пророкотал автомобиль. Гулко стукнули раскрытые борта кузова. Сильный стук в окно.

— Женя, ты спишь? Вставай. Серьёзный разговор!

Женя вскочила, набросила поверх рубашки шубу, всунула голые ноги в валенки и, выбежав в коридорчик, раскрыла дверь.

Юра стоял в какой-то незнакомой борчатке, мохнатой шапке и торбасах.

— Юра? Откуда? Что это на тебе за модный наряд? Вместо ответа он обнял Её и стал пылко целовать…

— Юра, да что это ты?..

— Говори, только честно. Согласна ты терпеть меня всю жизнь, вот таким неловким и грубым?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Сватать тебя приехал, вот что.

— Сватать? В четыре утра? Ой, Юра…

— Но ты мне скажи, согласна?

— Да разве ты не видишь сам?

— Тогда пошли. — Он подхватил Её и потащил в общую комнату к ребятам.

Распахнув дверь, он включил свет и во весь голос крикнул:

— А ну, вставать, друзья! У кого что есть, всё на стол. Да поздравьте нас с Женей!

Парни протирали глаза, не понимая, с чего Колосов поднял крик, и недовольно бормотали.

— А, Юрка! Чего это тебя принесло? С ума спятил, дубина, — доносилось из разных углов, но все поднимались, зная, что встать всё равно придётся…

— Чего ты поднял всех ни свет ни заря? — подошёл к нему Булычёв.

— Как чего? Не видишь? Вот Женя, а вот я. Помолвка. А свадьбу после сыграем. Сначала вывезем лес. — Он повернулся к Жене и привлёк Её к себе. — Ты не возражаешь? — Она только кивнула головой. Тогда он при ребятах обнял Её и поцеловал, не стесняясь.

Кто-то поставил на стол флягу со спиртом. Валерка принёс две бутылка шампанского. У него всегда был запас. Женя сбегала к себе, переоделась и принесла графин настойки. Вася притащил ликёр.

— Горько, горько… — кричали ребята. Юра целовал Женю и подсказывал им.

— А ну налейте! Да громче кричите! Пусть знают все. Давайте выпьем за нашу Женю. Пусть она останется на всю жизнь такой, какой мы Её знаем. — И уже к ней — Давай, Женечка, поцелуемся. Мне ведь к девЯти надо быть в управлении.

Женя смущалась.

— Ну, Юрочка, так же нельзя…

— Почему? Мне, например, здорово хорошо и нравится…

Колосов спрыгнул с подножки машины и, не заходя домой, пошёл в управление. В Оротукане жгли строительную щепу и вытаявший мусор. Воздух, насыщенный дымом и талым снегом, густил сумерки, щекотал в носу и немного пьянил. Тропинки отсвечивали лужами. Весна наступала торопливо…

В управлении было тихо, даже не горел свет в кабинетах начальства.

Это было совсем необычно. Юра остановился. Из клуба доносились голоса. Поправляя на ходу платок, мимо управления бежала женщина.

— Что это происходит? — спросил Её несколько растерянно Юра.

— Все в клубе. Там суд. Показательный процесс, — ответила она и, не оглядываясь, побежала дальше.

Колосов зашёл в клуб. Судебное заседание, уже началось. Он кое-как протолкался в дверь и увидел Матвееву. Она сидела в третьем ряду и берегла кому-то свободное место. Юра пробрался и сел рядом:

На возвышении для оркестра сидели обвиняемые. Охрана стояла по бокам, и рядом лежали сторожевые собаки. Женщина судья читала обвинительный акт. Подсудимые стояли, понурив головы. Только золотозубый блондин с копной волос вёл себя вызывающе. Он вертелся, подмигивал женщинам.

Судья, прервала чтение и строго предупредила.

— Подсудимый Турбасов, ведите себя достойно. В противном случае суд примет решение удалить вас из зала.

— Да хоть на край света. Только тогда кого ты судить будешь? — засмеялся он хрипло.

Судья продолжала:

— …Следствием и признаниями обвиняемых установлено: заключённый Турбасов Александр Александрович, находившийся в то время в бегах, в ночь со второго на третье марта, имея договорённость с дневальным Грибовским, проник в квартиру, где проживала Маландина, и постучал в Её Дверь. На вопрос, кто там, он ответил, что привёз с прииска «Пятилетка» срочное письмо. И когда девушка открыла дверь, обвиняемый Турбасов вытащил Её в кухню, зажал Ей рот рукой…

— Так она же шухерить стала, — вскочил блондин и показал на щеке следы ссадин. — Вон как разрисовала…

Судья снова предупредила Турбасова.

По залу прокатился гул негодовани. А преступник, вызывающе ухмыляясь, продолжал оглядывать публику.

— И их называют людьми? — сжала Матвеева руку Юры.

Всё выглядело непостижимо жестоко. Проиграли. Пришёл бандит, убил, унёс кое-какие вещи из комнат геологов, оставив труп дневальному. Тот вернулся утром из палатки. Что оставалось делать? Пришлось убирать следы преступления. Тамбур оказался мал, и пошёл в дело топор.

Турбасов вины не отрицал, а напротив, рассказывал обо всём с отвратительным цинизмом.

Единственно, в чём расходились показания, дневальный отрицал сговор с Турбасовым. Просто ушёл играть, не мог же закрыть на замок человека в доме. А вернулся — дело сделано. Пойти заЯвить, да кто поверит.

Кроме Турбасова и Грибовского, по делу привлекались Гайдукевич, у которого были обнаружены вещи геологов, Крамелюк-Культяпый, конюх райотдела, выпустивший из-под ареста Гайдукевича… Он привлекался как соучастник по побегу. И Ещё два дневальных были замешаны в переотправке вещей.

— Чёрт знает что! Не могли жулики убить Татьяну, не верю. Да и слова Копчёного на похоронах? Но что удивительней всего — нет ни противоречий, ни запирательства. Тут что-то не то. Да и фальшивит… — шепнул Юра Матвеевой.

Судья уже вела допрос Гайдукевича. Она дознавалась о мотивах, вынудивших Его бежать. Его преступление по своему составу относилось к категории внутрилагерных нарушений и грозило Ему двумя-тремя месяцами штрафного изолятора.

Гайдукевич вёл себя солидно и уверенно.

— А почему бегут из лагеря заключённые? На волю бегут, — говорил он мягко, но голос Его совсем не вязался с насторожённым видом. — Дело к весне. Закатали бы меня на всё лето под штык — значит, прощай думка о волюшке в этом году. А чем живёт наш брат арестант? Одной надеждой. Думал, до весны как-нибудь прокручусь на трассе, вон Турбасов сколько кантовался. А там, бог даст, — и на материк, Да вот видишь, сорвалось. Что делать? Наше дело такое, попал — ваше право, хоть дальше колючей проволоки всё равно не запрячете. Ушёл — моя удача. Судите, граждане судьи, виноватым себя признаю…

Дальше начались показания свидетелей. Всё это было удручающе тЯжело и противно. Юра почти месяц не заглядывал к себе. Надо было заняться делами базы. Он тихо пробрался к выходу.

— Ну как, начальник, похожа? — Шайхула смахнул кисточкой графитовую пыль с формы.

Колосов увидел зеркальное изображение барельефа. Сходство с Татьяной было несомненным.

— Давно заказали? — спросил он, рассматривая знакомое лицо.

— Сами делаем с Копчёным по памяти. А вот сегодня принесли фотографию, кое-что поправил.

— Шайхула, ну как же так? Такую девушку? Сколько доброго она сделала для вас! Никогда не думал, что могли жулики…

— Зачем так говоришь, начальник? Дело это не воров. Поверил, что говорят в клубе? Там третий день баланду мутят, а толку? Мы сами давно разобрались. У нас свой приговор сделан. У нас правильный суд. Пойди завтра в клуб, всё узнаешь. Прохорова увидишь, привет передашь.

Колосов покосился на Шайхулу. Было понятно, что за Его словами скрываются факты, неизвестные суду. Но какие?

— Может, скажешь, что всё это значит? — спросил он.

— Не скажу ничего больше. И так сболтнул лишнее: Пойдёшь, сам увидишь, как всё повернут. Пулю просить будут…

— Почему же всё это время вы молчали?

— Нельзя, закон. Так решила наша правилка. Они уже знают, сами расколются.

Юра понял, что спрашивать дальше бесполезно. У них свои законы. Пришёл Копчёный и положил на верстав кусок олова, глянул пытливо на Шайхулу.

— О чём вы тут?

— Показываю работу. Говорит, похожа.

В двери, покашливая, остановился Горин.

— Мы тут без разрешения. Я позвонил парням: материал бросовый.

Копчёный что-то шепнул Шайхуле, вынул папиросу, повертел в руках, швырнул, растоптал и ушёл.

— Ишь, как убивается, босяк. Зацепило, видно, за струну. Душа-то небось осталась, — заметил Горин.

На следующий день приехали делегации от комсомольских организаций. Клуб был переполнен. Юра Едва протиснулся в дверь. Гул стоял в зале. Юра поискал глазами Прохорова и наконец увидел Его в средних рядах.

Судья сделала сообщение.

Как оказалось, этой ночью подсудимый Крамелюк-Культяпый вызвал прокурора и дал новые показания, которые, изменили весь ход следствия и судебного разбирательства.

Он рассказал, что второго числа выехал с уполномоченным на прииск. Приехали они на «Разведчик» вечером. В половине двенадцатого он, Крамелюк, сказал, что идёт на конебазу спать, а сам вышел на трассу и на попутной машине в половине первого был уже в Оротукане. Убийство совершил он, а о мотивах не считает нужным сообщать суду. Дневальный знал всё и, открыв Ему дверь, ушёл играть в карты, как это было договорено. Ну, а всё остальное происходило примерно так, как рассказывал Турбасов.

— Чернуха! — заорал на весь зал Золотой. — На себя дело взять хочешь. Ну валяй, валяй…

Судья снова одёрнула Турбасова и предупредила последний раз. Начался допрос Крамелюка-Культяпого. Он повторил все показания. Но что-то он недоговаривал, и это чувствовалось. Снова враньё, решил Юра и пОсмотрел на Прохорова. Тот, приподнявшись на месте, не спускал глаз с Культяпого, а потом попросил слова.

— Граждане судьи, тут вас опять путают, — заговорил он, поглядывая на подсудимых. — С двумя из этих людей, я Ехал вместе этапом до Владивостока. Тот, которого вы называете Турбасовым, в то время был Крамелюком, по кличке Золотой. У него четыре золотых коронки. Я-то Его хорошо помню, да и он меня наверное, не забыл. А тот, что пишется Крамелюком по прозвищу Культяпый, звался Копыткиным и статья-то у него была совсем не воровская, а кажется, террор. С пересылки из Владивостока один из них бежал. Вот тут надо покопаться, и всё тогда раскроется…

— Ах ты кусок падла! — рявкнул Культяпый и хотел перепрыгнуть через барьер, но был остановлен овчаркой. Он осыпал Прохорова самой отвратительной бранью.

— Прохоров, не бойсь! Не шлёпнут гадюку, всё равно больше Ему не гулять, — раздался голос из зала. Крамелюк-Культяпый стоял как бешеный зверь, скаля зубы.

Суд прервал заседание до следующего дня.

В глубоком молчании зал слушал показания Крамелюка-Культяпого. Он был отделён от остальных заключённых и говорил откровенно, зло, не скрывая своей ненависти. Свет лампы падал на Его лицо, и оно конвульсивно подёргивалось.

Ночью был вызван к прокурору Алексеев и Ещё ряд свидетелей, и выЯвилась истинная роль Гайдукевича. Но он категорически отказался давать показания и сидел в углу. Его огромная челюсть постоянно отвисала, и он подпирал Её волосатым кулаком. Крамелюк-Копыткин, как видно, понял свою судьбу.

— Да, моя настоящая фамилия Копыткин. Отец и мои братья расстреляны за убийство сельских активистов. Теперь вы расстреляете меня. Ну что же, я кое-что успел сделать. — Он усмехнулся в повернулся к Гайдукевичу — Напрасно запираешься, Колюха, один чёрт шлёпнут; так пусть хоть знают, что многим и многим просто случайно повезло…

— Подсудимый Копыткин извольте говорить по существу, — оборвала Его судья.

— Я хотел Ещё много крови, но мне нужна была бытовая статья. Во Владивостоке удался побег Крамелюка, и я использовал эту возможность, назвался Крамелюком. Подробности вам известны, Потом мне надо было проникнуть поближе к органам, и мне это удалось. Кое-что я успел сделать.

— Какая-то чепуха, — раздался из зала возмущённый голос уполномоченного Уварова. — Невероятно это…

Копыткин с холодной улыбкой нашёл Его глазами.

— А помните, гражданин начальник, когда мы Ездили, вы дали мне винчестер. Я Ещё спросил, как вы доверяете мне оружие? Вы ответили: «Оно не заряжено, да разве ты мог бы кого-нибудь?» Так молите бога, что тогда мои патроны не подошли…

— Почему первой жертвой стала Маландина? — спросила судья.

— Нам нужны были люди из уголовной среды, чтобы самим оставаться в стороне. Это могла быть только молодёжь. Но появились коллективы, а потом комитет и Его секретарь Маландина и молодёжные прииски. Туда пошли даже такие, как Алексеев. Это ломало все наши планы. Наконец стали забирать парней из штрафных. Обострились отношения с воровскими законниками, в частности с Копчёным. Надо было принимать решительные меры. А тут новая угроза. Маландина откуда-то узнала такое, что Её следовало немедленно убрать. Всё было сделано мастерски. Если бы не эти подлюки, никогда бы не раскопали.

— Кого вы имеете в виду?

— Копчёного, Алексеева, Прохорова. Знать бы раньше…

— Надо полагать, что вещи из квартиры геологов, найденные на «Пятилетке», должны были бросить тень на Алексеева и других?

— Да.

— Кто Ещё знал о подготовке вашего преступного замысла?

— Дневальный дома ИТР Пикуль.

Прохоров присмотрелся к седому старичку, и сразу вспомнилась тюрьма и этот сектант-проповедник: «Не согрешишь, не раскаешься…»

— Чтобы не напугал, и не вызвал подозрений мой вид и голос, в дверь постучал Пикуль и сообщил, что принёс письмо, переданное с прииска. Он же нарочно (шн) громко разговаривал на кухне. Маландина его знала, без опасения открыла щеколду и протянула руку. Тут-то я сам вступил в дело. Сначала она ничего не понимала и смотрела на меня сердито. «Вы, — говорит, — с ума сошли? Постыдитесь, я ведь совсем голая». Это она, значит, мне. А сама стоит босая, в одной нижней рубашке и жмётся к стене…

— Кровоподтёки на руках, шее и других участках тела свидетельствуют о борьбе жертвы с убийцами, — прервала Его судья. — Значит, вы издевались и мучили девушку?

— Зачем её мучать? Я просто хотел посмотреть, как она будет ползать на коленях и просить…

— Несмотря на истязания вы не достигли цели?

— Нет.

— Жильцы дома утверждают, что ни крика, ни звуков борьбы не было слышно, — заметил защитник.

— Так она же не кричала, да я и не дал бы. Когда поняла, что дело Её гроб, только побледнела, как рубашка, и тихо спросила: «За что?» Тут я немного раскис. А она как толкнёт меня в грудь — и к телефону. Вот и пришлось Её за руку, да с вывертом. На колени, говорю, проси, пока не пришил, может, и пожалею. Хотелось мне Её сломить. А она откинула голову и тихо: «Просить врагов? Да никогда!..» Ну вот тогда и пришлось немного, помять…

Он задумался и помрачнел. Потом рванулся, поднял руку с короткими пальцами и уже визгливо закончил:

— Стреляйте, гады! Но только не как уголовника, а как террориста. Жалко, что мало удалось положить. Да ничего, эта ваша идейная многих стоит…