Всё лето Фомин провёл в разъездах. Сначала занимался организацией лагерных пунктов на приисках. А потом началась переброска людей на участок дороги Колыма — Берелёх. Неустроенность личной жизни и бесконечные командировки вымотали вконец. Он вынашивался, как Его старенькая шинель.

Несколько раз удалось встретиться с Ниной. На все Его предложения Нина отвечала, что они только знакомые. Он попросил начальника управления перевести Его в другое место.

— Пожалуй, ты решил правильно. Всякая форма стареет от времени, и надо Её менять, — согласился тот и предложил на выбор любое лагерное подразделение. Фомин остановился на комендантском.

С Аллой Васильевной расстались по-хорошему.

Комендантский лагерь имел пересыльное отделение. Работы было много, и он редко отлучался в посёлок.

Всё это утро он просматривал списки бригад для приисков. В кабинет вошёл мальчишка-почтальон.

— Вам телеграмма, товарищ начальник. Распишитесь, пожалуйста.

Фомин прочёл. Левченко сообщала о своём решении приехать погостить.

Написать, чтобы не приезжала? Бесполезно, приедет всё равно. Остаётся одно — найти для неё угол. Иначе заявится к нему. Но где найти комнатку? Что же делать? Какое-то наказание.

Фомин вспомнил Каца. Тот вышел на колонизацию. Построил себе домик рядом с механической базой. Лучшего и не придумаешь. Он тут же позвонил диспетчеру и попросил пригласить к телефону старика.

Не прошло и пятнадцати минут, как в дверь заглянул Кац.

— Гражданин Фомин, вы просили позвонить. Я пришёл сам. Кто знает, что вы можете сказать мне.

— Проходите, Исаак Маркович. Напрасно беспокоились. Дело-то, знаете, пустяковое. — И Фомин попросил на время комнатку. Кац вскочил.

— Ой, маменька! Так чего же вы молчали? Жить вам да радоваться тысячу лет. Переезжайте на здоровье. Я сейчас побегу за подводой. — И он схватился за шапку.

— Вы не так меня поняли, — смутился Фомин. — Женщина приезжает временно и жить будет одна…

— Вы думаете, Исаак не понимает?

Чёрт знает что вышло. Хотел, просить о личном одолжении, а получилась зависимая услужливость. Он хотел объясниться, но в кабинет вошли секретарь парткома и Краснов.

Кац тихонечко выскользнул в дверь. Краснову бросилась в глаза бледность Фомина.

— Ты что же, заболел? Или в лагере не ладится?

— Да вот. Бывают и на небе тучи.

— Парень ты в годах. Обяжем в порядке партийной дисциплины заняться вопросом семьи. А то гляди как бы и верно не вымок под тучами.

Фомин начал подбрасывать в печь дрова.

— Ну, брат. Это совсем ни к чему, и так дышать нечем, — засмеялся Краснов. — А может, и верно попал в точку? — Фомин смутился, — Хватит, пошутили, а теперь доложи о делах.

Краснов слушал внимательно и делал заметки в записной книжке. Дымнов молча просмотрел Ежедневные сводки о работе бригад.

— Нас интересует отношение заключённых к труду. Хорошо бы познакомиться с состоянием дел на лагпунктах. И в частности, на «Таёжнике» у товарища Шулина.

— «Таёжник» — лучший лагпункт. Отказчиков от работы почти не бывает. Нарушений режима нет. Всё там до странности хорошо. Это по официальным сведениям.

Дымнов взял отчётную форму прииска.

— М-да-а… Показатели отличные. Чем бы вы могли это объяснить? Вы сомневаетесь в их правдивости?

Фомин пожал плечами.

— Инспекторские проверки подтвердили достоверность показателей. Но, видите ли, товарищ Шулин своеобразный человек. Заключённые относятся к нему с уважительной покорностью.

— Ты что-то недоговариваешь. Давай-ка, брат, поясней, — нахмурился Краснов.

— Договаривать нечего. Порядки у него, так сказать, патриархальные. А человек он крутой.

— Имеются факты? — насторожился Дымнов.

— Пытались проверить, да где там? Если заключённые кого-то полюбят, до правды не докопаешься. Все в один голос: «Да чтобы дядя Володя себе позволил? Он скорее последнюю рубаху снимет».

Краснов молчал. Любил он Шулина за характер, прямоту и знание горного дела. Да и многому у него научился, и Ему было бы неприятно, что на прииске что-то неладно.

— Вы сами-то понимаете причину таких взаимоотношений? — спросил Дымнов.

— Шулин никогда и ни на кого не жалуется. Человек волевой, держит своё слово крепко. Кроме всего, по-настоящему заботится о рабочих. Питание на «Тёжнике» лучше, нежели на любом другом предприятии управления. Люди тепло одеты, в бараках чисто. Нет у него ни драк, ни воровства. Все происшествия расследует сам.

— Что вы хотите этим сказать?

— После таких разбирательств некоторые из Его собеседников имеют не совсем бодрый вид. А установить что-либо бесполезно. Вот это порождает разные слухи.

Краснов поднялся.

— Тут надо проверить. Мы не потерпим никаких нарушений революционной законности. Пусть это будет даже Шулин…

Встал и Дымнов и попросил проводить их в бараки.

— Стоит ли? Еще наслушаетесь грубостей. Есть тут такие «огоньки», для которых всё трын-трава, — пытался отговорить их Фомин.

— А мы что, красные девицы? — усмехнулся Краснов и первым направился в зону.

В бараке неработающих звенело, ухало и грохотало. Стонали гитары, трели мандолин тонули в хаосе звуков. Кто-то истошно колотил крышками кастрюль, заглушая звук ложек. Доносились подбадривающие танцоров голоса.

Но как только открылась дверь и раздалось предупреждающее «ша», толпа вмиг рассыпалась по нарам и стало тихо.

— Весело живёте! — Краснов окинул взглядом нары и поздоровался. Дымнов сразу прошёл к столу и сел, с любопытством поглядывая по сторонам.

— Кому тюрьма, кому приют. Тут вечно пляшут и поют! — продекламировали с нар. С постелей глядели ухмыляющиеся, нагловатые лица.

— Что же вы, молодцы, разбежались? Давайте к столу, побеседуем. Небось надоело без работы? — посочувствовал Краснов.

— Ничего, гражданин начальник. Захочется работать, ложись — и всё пройдёт, — пробурчал кто-то в углу.

— Захочется жрать — Ешь. Мало пайки, добывай вторую — свет не без дураков, — тут же добавил второй голос.

Посмеиваясь и перекидываясь лагерными остротами, заключённые собирались у стола. Краснов тоже прошёл и сел рядом с Дымновым. Фомин стоял у двери и беспокойно поглядывал, ожидая какой-нибудь выходки. Но всё шло спокойно. Краснова многие знали и относились к нему с уважением.

На нарах остался только один парень.

— Молодой человек, подходи поближе, поговорим, — предложил Краснов.

— Мне не тоскливо и здесь…

— Сколько тебе лет?

— Поживу трошки, будет столько, сколь тебе.

— Алексеев, веди себя приличней. Ты разговариваешь с заместителем начальника управления, — одёрнул Его Фомин.

— Да мне хоть с прокурором.

Кто-то позади тихо крякнул, и парень осёкся.

— Алексеев? Алексеев, — наморщил лоб Краснов, — Да мы с тобой старые знакомые. Помню, помню. Это я тебя на Среднекане всё пытался приспособить на молодёжный прибор? Значит, ничего не вышло, всё так и лежишь…

— Зачем лежать? И поспать можно, — нагло ответил парень, но слез вниз, потоптался и подошёл к столу.

Завязалась беседа. Комосомольско-молодёжный прииск вызвал интерес. Особенно организация курсов механизаторов. Шум постепенно смолк, прекратились смешки и реплики. Управлять машинами и механизмами хотелось всем. Даже Алексеев внимательно слушал.

«А будет ведь работать, Если пробудить в нем интерес», — подумал Краснов.

Дымнов умел не только рассказывать, но и заставлять говорить других. Краснову это понравилось.

— Гражданин начальник, — обратился к нему смуглый, красивый заключённый, назвав себя дневальным Ивановым. — Работать каждый будет, Если дать работу по душе. Пошлите всю эту братву на механическую базу. Клянусь свободой, большинство парнишек Еще покажут себя. Выгнать-то всегда не поздно.

Краснов повернулся к Фомину.

— Как ты считаешь, начальник?

— Послать можно. Боюсь только, что Колосов взвоет.

— Как-нибудь уговорим, — засмеялся Краснов.

— Правильно, Михаил Степанович. Народ молодой, здоровый, — поддержал Дымнов.

— Направляй всех, — распорядился Краснов, и они вышли.

У проходной их нагнал парень.

— Иду, гражданин начальник, блестит. Схватил — папиросница. Наверное, вы обронили, — протянул он портсигар.

Дымнов схватился за карман. Не может быть?! Ведь всё время прижимал карман локтем. Он повернулся к парню, чтобы поблагодарить, но того уже не было.

— Значит, пришёлся ко двору, — засмеялся Краснов. — Это хорошо. Это, брат, признали в тебе человека…

К началу заседания комитета Юра опоздал. Когда он пришёл, список комсомольцев, уезжающих на прииск, был утверждён и Фомин уже говорил о молодёжных бригадах из заключённых. В углу у окна сидел Дымнов. Краснов перешёптывался с Татьяной.

Комната комитета была свежеокрашена, и Юра уже умудрился испачкать краской руки. Он покосился на ладони и, обняв Краевского за плечи, пристроился на угол скамейки.

— Кто начальником?

— Успенский.

— Ты?

— Заместителем.

— Женя, Валерка?

— Едут все, кто подавал заявление, исключая тебя.

Фомин сел, и тут заговорили все. Юре передали записку. Прислал Булычёв. «Выступи с просьбой к комитету взять шефство над лагпунктом механической базы. Не пожалеешь». Он показал записку Игорю, тот одобрительно кивнул, и Юра попросил слова… Дымнов и Краснов поддержали.

— Правильно. Лагерь механической базы следует сделать молодёжным и образцово-показательным. При базе организовать курсы механизаторов. Лучших забойщиков туда, в порядке поощрения…

— Конечно, правильно! Даёшь курсы! Лучшим — квалификацию! Пусть добиваются такого права трудом! Голосуй!

— Единогласно, — объявила Татьяна.

Перешли к следующему вопросу.

Не ладилось с дровами. А в посёлке — школа, детсад, ясли, много семейных. Выступала Татьяна.

— Я предлагаю ответственность за обеспечение посёлка дровами возложить на заместителя секретаря комитета Колосова. Он связан с этим и по роду своей работы…

— Верно! Юрку! Этот не допустит. Да и транспорт у него, — загалдели все, перебивая Маландину.

Долго говорили о клубе. Старое помещение было неприглядным. Строить новое хозяйственники не решались: лес, финансирование…

Договорились, что лес привезут сами комсомольцы. Если каждому выехать на заготовку раз в месяц, то выйдет больше, чем надо.

— А деньги? — спросил Краснов.

— Золото, которое намоют комсомольцы в неурочное время? Чем не деньги?

Заседание комитета окончилось, и Татьяна пригласила всех к себе на чай.

— У меня Есть пироги и торт. Давайте отпразднуем день рождения комсомольского прииска и Еще что-то… — Она повернулась к Краснову и неуверенно пригласила Его.

— А чем я не молодой? С удовольствием, — согласился он и спросил — Что следует подразумевать под «ещё что-то»?

Юра сообразил и бегом на улицу.

— Юра, Юра! Ты куда? — выскочила за ним Таня.

— Срочное дело. Начинайте без меня. Минут через пятнадцать как штык…

Магазин был закрыт. Юра постучал.

— Закрыто, товарищ. Без пяти восемь.

— Мне больше и не надо, так что придется открыть, — Юра налёг на ручки и вошёл.

— А-аа… Колосов. Я-то думал, кто Ещё так… — уже добродушно пробурчал продавец.

— Надо накормить человек двенадцать.

— Завтра привезём с базы.

— А мне надо сейчас. Посмотри лучше, что там осталось съедобное?

— Томатная паста?

— Едали и не такое, пойдёт.

— Яичный порошок?

— Чего же молчал, лучшего не придумаешь,

— Солёная кета?

— Давай. Сколько же взять? По рыбине на человека — не много? Пожалуй, не донесу.

— Ну, а теперь подбери какой-нибудь подарок для девушки.

— Ничего нет, разве одеколон…

— Где тут телефон? — Юра подошёл к стене и покрутил ручку, — Мне Лунеко, Михаил Лазаревич?.. Да я. Нужно сделать подарок… Девушка. День рождения. Только что-нибудь солидное и приятное. Выручай… Женский гарнитур? Это что, шпильки?.. А-а-аа, вон оно что. Да откуда мне знать? А может быть, штаны можно выбросить? Нельзя: комплект, значит? Говоришь, всё будет прилично? Ну ладно, присылай сюда. Не ходить же мне с мешком по поселку…

Когда пришёл Юра, в Его комнате уже был накрыт стол.

— Правильно распорядилась. К тебе разве все бы поместились? — похвалил он Таню и тут же все покупки вывалил на пол, а коробку спрятал.

— Да ты с ума сошёл! Ну зачем двенадцать банок пасты? Это на год, — ужаснулась Татьяна, а когда разобрала всё остальное, расхохоталась, — А рыбы? А порошка? Вот сумасшедший…

— Чем-то кормить надо. Съедят. Что пойдёт плохо, ты Игорьку. А Если бы Еще Валерку сюда… Ты знаешь, сколько мы в тридцать втором на Среднекане… — оправдывался он.

Тут подошли остальные. Юра отвёл Женю в уголок и отдал Ей коробку,

— Так что смотри. В самую торжественную минуту. Понятно? Да не вздумай раскрывать и говорить от кого.

Сели за стол. Юра оказался рядом с Женей. Татьяна подняла рюмку.

— Выпьем за счастье родиться в наше время, — заговорила было она, но Ее тут же перебили.

Не честно, не предупредила, — зашумели все разом.

Игорь поднял руку, и все замолчали. Он был самый серьёзный парень и никогда попусту не говорил.

— Искреннее пожелание друзей дороже всякого подарка. Я не против традиций, но не люблю, когда они сводятся к мысли о том, что опять день рождения и надо что-то дарить. Не сказала, и хорошо: избавила кого-то от неискренности.

— Не все такие. Есть и хорошие! — засмеялась Женя и, вскочив на стул, подняла над головой коробку.

Ребята зашумели. Юра уловил, как Татьяна переглянулась с Женей. Он заподозрил подвох. Но предпринять что-либо было поздно.

— Внимание! Дело в том, что сегодня день рождения. — Таня помолчала. — День рождения Юры Колосова. — Все опешили. — Он, конечно, забыл, но мы не забыли.

И Женя развернула пакет.

Поднялся такой хохот, что Юра, хотя и краснел, но простил Жене Её предательство. Выпили. Посыпались поздравления, насмешливые, дружеские, милые.

Потом Татьяна предложила выпить за счастье, что рядом. Его не видят, потому что ищут не там, где надо…

Юра покосился на Женю, Михаил Степанович взял гитару. Танцевали на кухне. Татьяна всё больше с Игорем. Женя кружилась стремительно. Юра видел только бледное лицо, опущенные ресницы.

После гуляли по посёлку, прошли к сопке. Татьяна отправилась провожать Игоря до трассы. Ему нужно было Ещё «голосовать». Как-никак шесть километров.

Женя с Юрой Ещё долго бродили по Комсомольской улице. Постояли у Её домика. Женя жила с учительницей напротив управления. А тут началось северное сияние. Юра закутал Её в полы своей шубы.

— А хорошо, Женя, чёрт возьми! Как же хорошо, а я и не знал.

Небо оживало, разгоралось, трепетало удивительными красками. И казалось, что оно раздвигалось, открывая неведомые дали вселенной…

…Таня подождала Женю и решительно открыла дверь.

После снега в чаду барака не сразу можно было что-либо различить.

— Здравствуйте! К вам можно?

Никто не ответил. Мужчины за столом недоуменно переглянулись. На нарах зашевелились. А из тёмных углов устремились на девушек удивлённые взгляды.

В лагпункте механической базы были собраны рецидивисты с дорожных строек. Сюда, конечно, не заглядывал ни один женский глаз, а тем более такие молодые, миловидные девушки.

Татьяна пожалела, что повздорила с Колосовым и настояла на своём, отказавшись от провожатых. Не такая уж доблесть умирать от страха для того, чтобы показаться храброй. Показалось нелепым собственное решение пройти по баракам и познакомиться со своими подшефными.

— Гы-гы-гы… — донёсся хриплый смех. — Робя, глянь — бабы.

— Заткнись. Сам ты баба. Не видишь, хвельдшера. Будут колоть, — С верхних нар соскользнул парень.

— Нет, мы не медики. Мы из комитета ВЛКСМ, ваши шефы. Пришли познакомиться, поговорить, — сообщила Татьяна и, тронув за руку Женю, прошла к столу.

— Значит, из агитбригады? Представлять будете? Ну, ну… — буркнул развязно парень. — Прошу, — поклонился он, показывая на скамейки, и подморгнул мордастому. — Тут не шикарно. Временные неудобства. Но мы, так сказать, артисты в жизни.

В конце барака на нарах сидел смуглый человек лет под тридцать и сосредоточенно перелистывал журнал. Одет он был чисто: голубая сорочка, брюки, жёлтые туфли. Привлекало внимание лицо. Крутой размах чёрных бровей и резкие морщинки в уголках губ. Казалось, про-исходящее Его совсем не касается.

Парень продолжал суетиться.

— Прошу ваши шубки, мисс — Он протянул руку к дошке Татьяны.

— Так не ухаживают. — Татьяна отодвинулась и сняла шапку. — Стыдно, молодые люди. Пришли к вам шефы, да Ещё девушки, и такая невежливость. Может быть, ваш старший

подойдёт.

— А чем я не старший? Дежурный по бараку Алексеев, — принялся болтать парень, но смуглый поднялся.

— Лёнчик, а ну мимо, — Степенно подошёл к столу. — Старших тут нет, Есть дневальный, и это я — Иванов. Братва кличет Копчёным. Что вы хотели?

Татьяна рассказала. Он слушал внимательно. Заключённые потихоньку собирались у стола.

— Решено все общежития сделать образцовыми, — говорила Татьяна. — Выбросим нары и поставим кровати, привезём кое-какую мебель. Стены обобьём фанерой, покрасим. Ну там занавески, драпировки и всё такое. Дадим новое постельное бельё и закрепим персонально за каждым. Возьмём под контроль и столовую. Вот такие наши планы. Немножечко уюта. Разве плохо?

Копчёный беззвучно засмеялся.

— Уют — забытое слово. Но кто же будет всем этим заниматься? Хотя всё это заманчиво…

— Дают нам несколько плотников, а делать будете вы сами, поможем и мы, вернее, наши ребята. Обеспечим всё, что нужно, потом сдадим вам и будем контролировать. Позднее организуем обучение специальностям.

Было уже темно, и кто-то включил свет. Предложение заинтересовало. Все переговаривались.

Копчёный вдруг сказал:

— Всё это, может быть, хорошо. А вы не боитесь? Тут ведь и надзиратель чувствует себя невесело. Вы не смотрите на братву, что она такая смирненькая…

— А разве мы пришли к вам не с человеческой заботой? Неужели кто-нибудь способен сделать нам зло? Вот вы лично, способны? — спросила Татьяна.

Копчёный не ответил.

В углу раздалось смачное чмоканье. На него откликнулись смешками.

Копчёный не пошевелился.

Из-за нар на свет выбрался человек с выпученными остекленевшими глазами. Женя сжалась от страха. Татьяна отвернулась. Вдруг потух свет. Женя прижалась к Татьяне.

— Включите сейчас же свет! — крикнула Женя и схватилась за руку Копчёного.

— Ну, вы! Шакалы! Замри! — прогремел властный голос рядом. И тут же зажёгся свет. Вспыхнувшие недобрым огнём глаза Копчёного шарили по бараку,

— Ну ты, тварь! Сюда!

За нарами завозились.

— Ты меня слышал? — повторил он. Вышел тот, с выпученными глазами.

— Да ну, Сашок. Чего ты?

— Подойди.

Тот робко приблизился. Копчёный, не поворачиваясь, ударил Его пяткой в живот.

— Вы не бойтесь, так надо. Он знает, за что…

Лёнчик злобно закричал:

— Зачем так? Ты что?

— А вот то самое. Ша, братва! Чтоб больше ни духом, ни словом! А Если услышу… — Копчёный погрозил кулаком. — А вы, — повернулся он к девушкам, — начинайте делать всё, как решили. Никто ни-ни. А Если заметите, кто пялиться будет, сразу мне.

В барак вошёл Колосов. Татьяна подхватила под руку Женю, и они вышли.

— Ну, что я говорил? Шпана Есть шпана, не девичье это дело. Струхнули небось, — говорил он, посмеиваясь. — Ничего бы не случилось, мы были в тамбуре и всё слышали. Наверное, вся охота пропала?

— Нет, Юра. Мне кажется, всё получилось хорошо; Мы можем начинать смело. А разве без нас вы что-нибудь сумеете сделать? Ходить нам всё равно надо, а теперь не страшно. Дневальный этот довольно странный, но я Ему верю.

— Будем начинать, но только одних я вас больше не пущу.

В кабинет вошёл Расманов. Он бросил шапку на диван, заглянул Татьяне в глаза.

— Девочка наша всё трудится. А когда же мы собираемся жить?

Татьяна отодвинула стул.

— Если у тебя дело, говори. Я очень спешу. А потом, Ещё раз прошу оставить этот тон и всё остальное. Ты знаешь…

— Ну-ну, опять сердимся. Игорю ты так не скажешь.

— Ему не надо и говорить. А Если и не скажу, что здесь такого?

— Не буду, не буду, — замахал он руками. — Виноват, каюсь. Я к тебе по делу. Сегодня ухватил слушок. При Дальстрое организуются курсы по подготовке руководящих работников горной промышленности. Я думаю, будет лучше, Если инициативу проявит комитет. Кто-кто, а я не подведу. Так что можешь рекомендовать меня смело. — И, погладив Её по плечу, поднялся. — Люблю я тебя, Танюша, а вот ты…

— Прекрати, Олег. Твоя назойливость переходит все рамки.

— Молчу, молчу. Придёт время, сама поймёшь. — Он схватился за шапку. — Ну пока, пошёл.

— Подожди! — окликнула она Его. — Если будет стоять такой вопрос и потребуется мнение комитета, я первая дам отвод. Лёгкий ты человек, да и работаешь не ахти. Так что работай прорабом.

— Опять двадцать пять. Да ты что это? — остановился он в двери и оглянулся. — Наших отношений лучше не затрагивай. Если ты не дура, думаю, сообразишь.

— Каких это отношений? Наглец.

Татьяна вышла. Шёл снег, крупный и редкий, как листопад. Было по-весеннему тепло и сыро. В конце улицы, у обрыва толпились мальчишки с салазками. Среди них она увидела знакомую беличью шапку.

— Дядя Миша, а у меня на подрезах. Смотри, во! — Краснощёкий пузан в снегу до глаз перевернул санки…

— А, товарищ Самарин, здравствуй. Так говоришь, на подрезах? Ишь ты, молодец.

— А у меня наточенные…

— Нет, дядя Миша, со мной: он Ещё пацан, вывалит, — подскочил третий постарше и оттолкнул того в снег. Завязалась борьба, только мелькали голые головы и обледеневшие шубки.

— Не годится, товарищи, а то не поеду ни с кем.

— А пусть не лезет, троешник.

— Ах, троешник, тогда не надо. Давай твои.

Краснов выбрал санки и стал усаживать ребят кого куда.

Когда Татьяна подошла к спуску, Краснов уже стоял весь в снегу. Санки валялись вверх подрезами, а вся орава, хохоча, шапками отряхивала Его одежду.

— А, Таня? — поднял он глаза. — Я уже прокатился.

— Дядя Миша, когда к нам в школу? У нас уже белка, горностай и куропатка, — кричал Ему сверху малыш.

— Неправда! Белка подохла. Не стала Есть и подохла, — поправил Его второй.

— Ну вот что, герои. В школу я зайду завтра. А теперь у меня другие дела. А ну, все на горку, кто первый!

Татьяна пошла рядом.

— Фанера вся, а общежития не закончены. На половине останавливаться нельзя.

— Понимаю, Таня, но у нас ни листа. Впрочем, Есть один вариант, но придётся Ехать на Атку за двести километров. Машина моя. Согласна?

— Почему я?

— А потому что лимиты использованы, потому что фанера нарасхват и никому другому не получить, а ты привезёшь. Хорошо?

Татьяна кивнула.

Был уже час ночи, посёлок засыпал. Мороз щекотал лицо. Над посёлком висела луна и с высоты озирала разросшийся Оротукан.