27-я спецшкола, Кутузовский проспект, 28.

Что делает покоритель мира утром в среду? Командует Политбюро в Кремле? Дает советы министрам? Нет, он идет в школу. Как и все дети умывается, чистит зубы, ест манную кашу с чаем, собирает портфель и четверть часа топает по сугробам на Кутузовский проспект. В лицо бьет метель, Леха отпросился на сутки, а машины (маме и деду) мы еще не купили. Деньги есть, продавец и открытка есть, а вот времени нет. От слова совсем. У деда и мамы — новая работа, должности. Мама и так была вынуждена отпрашиваться, чтобы встретить меня вчера. Ну, ничего. Теперь я в Москве и постараюсь быстро решить транспортную проблему.

В школе меня окружает подростковая суета. Одноклассники обступают плотной толпой и расспрашивают, перебивая друг друга, об Италии и фестивале. Их галдеж прерывает звонок. Ученики идут в класс, а я в директорский кабинет. Там меня уже ждет Юлия Захаровна Ильинская и наша классная — Марина Алексеевна. Женщины серьезны, деловиты, но сквозь их рабочий настрой так и прорывается любопытство. Немного рассказываю о поездке в Италию, живописую наше выступление в Сан-Ремо. Одно дело смотреть по телевизору — совсем другое послушать личные впечатления участника. И не просто участника, а победителя, чья фотография уже красуется на школьном стенде. Дарю шелковые платки с изображением разноцветных райских птиц. Директору — красный, классной — синий. Не перестаю про себя благодарить Веру и Ладу, которые купили все по списку и даже больше. Женщины явно довольны, улыбаются. Для меня уже готов план занятий по экстернату. По каждому предмету выписаны темы, контрольные задания. Ежемесячно, я должен проходить аттестацию у всех учителей, включая даже физкультуру. С последней больше всего мороки, т. к. ее не «выучишь» по учебникам. Но о моих спортивных успехах директор знает и заверяет, что все будет в порядке. Ну и правда, я что через коня не прыгну и по канату не залезу? Собираю все материалы в портфель, благодарю за помощь и отправляюсь в студию.

Улица Селезневская занесена снегом по колено. Но к нашей входной двери протоптана дорожка. Вхожу внутрь, отряхиваюсь. Здороваюсь с дежурным милиционером, раздеваюсь. В студии еще пусто и я первым делом разжигаю камин. Внутри сразу становится тепло и уютно. Весело потрескивают полешки, снаружи завывает вьюга. Теперь еще горячего чая с медом и я мысленно вновь в теплой Италии.

Начинают собираться сотрудники. Первым приходит Клаймич. Григорий Давыдович явно мучается легким похмельем, но это не мешает ему сразу взяться за дело. Сначала обсуждаем мою банную «сагу». Потом премии. Я предлагаю за ударный труд поощрить сотрудников. Рядовых, вроде наших «тяжей» по пятьсот рублей. Музыкантов, Татьяну Геннадиевну, звездочек, Львову и самого Клаймича с Лехой по тысячи. Григорий Давыдович оперативно связывается с ХОЗУ МВД, а я делаю «вторую» ведомость. Большая часть денег на поощрение пойдет из генеральского клада. Затем мы с директором разбираем ситуацию с Мелодией. Запись назначена на конец недели, нужно срочно отобрать девять песен, две из которых уже утверждены «на верху». Это Ленин Партия Комсомол и Ноль два. Они, собственно, и начинают пластинку-«гигант». Я вздыхаю про себя. Ноль два — еще туда-сюда, но вот первая песня… Официоз, как он есть. Если и выпускать пластинку, то ее надо делать лирической, «про любофф». А когда сначала идет пропаганда партии и милиции, а потом про чувства — получается «ералаш». Но сейчас так везде. Хочешь издать сборник стихов? Неси редакторам несколько за победу коммунизма. Планируешь устроить вернисаж? Вешай несколько картин из серии «соцреализма». Доярки на вечерней зорьке, сталевары пробивают летку в мартене. Так это сейчас работает. Такие правила игры. Или правила игры не должны меня касаться? Может быть это очередная подстава, как с названием ансамбля в ходе Песни года?

Добиваем пластинку «На теплоходе музыка играет», «Городскими цветами», «Каруселью», «Мы желаем счастья вам», «Миллионом алых роз», «Тремя белыми конями» и «Верой». Некоторое время спорим нужно ли включать иностранные песни. Ту же «Феличиту». Терпеливо объясняю Клаймичу, что у нас на носу контракт с американскими «мейджерами». В стартовый альбом войдут три итальянские песни, «Мы — мир», и несколько вещиц на английском языке, которые я уже «написал». Это Still loving you, Ten O'Clock Postman и главный хит всех времен и народов I just call to say Стиви Вандера. Первую песню Scorpions я уже «засветил» и легализовал перед Завадским. Ее будет проще всего записать. Две последние — будут очень популярны в следующем десятилетии. Увы, оригинальным исполнителям придется «подвинуться». Пусть пластинка получается разноплановой — и рок, и попса, но мой первый диск на Западе должен выстрелить в разных аудиториях и произвести фурор. И его обязательно выпустит все та же Мелодия по лицензии в Союзе, что снимает вопрос необходимости включения иностранных песен в наш дебютный альбом.

Составляем план репетиций и записи. Доводим его сразу до появившегося Завадского. Коля полон энтузиазма, очень хочет услышать новые песни — но, увы, наше совещание прерывает звонок с Огарева 6. Звонит порученец Щелокова и сообщается, что за мной уже выслали «Волгу».

Как то быстро у них все сдвинулось с Веверсом… Время к обеду, перед разговором с генералами надо бы перекусить. Иду в нашу столовую. И застаю там чаевничающих «звездочек» и… Розу Афанасьевну. Дамы сидят тесным кружком, хихикают. Я не замечаю никакого антагонизма между Альдоной и Верой. Латышка мне даже подмигивает. Вот и пойми этих женщин. Роза Афанасьевна разглядывает мои порезы, которые уже еле видны, но только хмыкает. Бабушка Лады в курсе наших приключений и похоже они ее мало волнуют. Весь разговор вертится вокруг того, кто из западных звезд во что был одет, какие драгоценности носила Тина Тернер (никакие) и Кейт Буш. Последняя, действительно, была обвешана цацками по самое немогу. Вера заверяет Розу Афанасьевну, что через пару дней будут готовы фотографии, которые делал Клаймич в Риме и Сан-Ремо на свой Зенит. Тернер с Буш соло, общие снимки со звездами, пейзажи и фестиваль.

А мне наш директор ни словом не обмолвился, что отдал пленки в печать. Хочет сделать сюрприз? Не успеваю я закончить перекус, как приезжает «Волга».

И вот я опять в министерском кабинете на Огарева 6. Никакого Веверса тут нет, Чурбанов тоже отсутствует. Зато присутствуют двое, про которых я слегка подзабыл за всеми другими хлопотами. За приставным столиком пьют кофе Председатель Госкомспорта Сергей Павлович Павлов и Главный тренер сборной Союза по боксу Алексей Иванович Киселев. Мужчины хоть и имеют официальный вид в костюмах с галстуками, расслаблены, смеются над чем-то. Мне тоже наливают кофе, усаживают за стол.

— Во как раздался! — удивляется Киселев, оглядывая меня — Сколько прошло? Месяц? Прибавил то как.

Это правда. За пару месяцев я еще вырос на несколько сантиметров и «потяжелел».

— Сколько сейчас весишь? — интересуется Киселев.

— А зачем спрашиваете? — «по-еврейски» отвечаю я, прихлебывая кофе.

— Ты помнишь нашу договоренность насчет одного учебного спарринга со сборником? — вступает в разговор Щелоков — Товарищи приехали поговорить на тему шефской помощи, а заодно и этот вопрос решить, чтобы он не висел. Начинается цикл подготовки к Чемпионату Европы, который состоится в мае. Сборы, тренировочные лагеря. Сборная команда уже почти сформирована, но раз договорились…

Ага, понятно. Щелоков надеется, что я проиграю бой и блажь с боксом пройдет. И тут такой шанс быстро все решить.

— Я по-прежнему против — широкое, простоватое лицо Киселева кривится в упрямой гримасе — Парень — талантливый певец, композитор. Его песни вся страна поет. Вон как в Сан-Ремо выступил. Мне жена все уши прожужжала — «Возьми автограф, возьми автограф». Зачем ему получать по голове? Мы, конечно, шлем на него наденем и Савченко я проинструктирую.

— Это член сборной в твоем весе — еще раз окидывает меня взглядом Павлов — Ты же уже за семьдесят весишь?

— Ну, примерно — мямлю я и уже обращаясь к Киселеву — Вообще то я выполнил норматив мастера спорта по боксу.

— Тренировался давно? — игнорирует мое замечание Кисилев.

— В Италии по лапе работал — вру я — С Лехой. Так что можете назначать спарринг.

Работал я не с Лехой, а из Беретты. И не по лапе, а сразу в голову. Но товарищам об этом знать не надо. Несмотря на то, что тренировок давно не было — я чувствую себя на пике формы. Итальянские приключения очень этому способствовали, а подтянуть технику — хватит нескольких дней. Утренняя тренировка и вечерняя. Сейчас из приемной позвоню Ильясу… Думаю, за прошедший месяц обида Ретлуева на меня если и не прошла, то убавилась. А его советы во время боя — будут совсем не лишними.

— Как насчет воскресенья? В боксерском зале Динамо? — Щелоков явно хочет побыстрее решить вопрос и перейти к другим делам — В шесть вечера.

— Годится — кивает Павлов — Давай, парень, готовься.

Меня хлопают по плечу и Щелоков кивает на дверь. Я показываю ему взглядом на документы, что лежат перед ним. Намекаю на письмо.

— Иди, иди — министр не расположен объясняться со мной — Все остальное потом.

Я ставлю автограф с пожеланиями счастья и здоровья в протянутой Киселевым записной книжке, выхожу в приемную. Звоню в Ленинград в УВД Ретлуева. Выясняется, что капитан уже стал майором и его нет на месте. Какой-то день бессмысленный получается. Выдернули на Огарева ради вопроса, который можно решить по телефону. Ретлуева нет. Что с Веверсом и санкцией по Калугину не ясно. Спускаюсь на этаж ниже в кабинет Чурбанова. Того тоже нет. Подполковник Зуев только руками разводит. Обрабатывает вместе с женой дорого Леонида Ильича? Черт, как же бесит, когда тебя держат за ребенка!

Возвращаюсь в студию. Тут уже кипит работа. Меня сразу окружают музыканты, записываем Still loving you, Ten O'Clock Postman и I just call to say. Звучание пока ужасное, исполнение у меня тоже хромает. Ребята так вообще выглядят ошарашенным от такого перехода: «возвышенная баллада — зажигательная попса», но послушно исполняют все мои команды и прихоти. Все-таки жесткое расставание с Борисом имело свои плоды. Хотя бы в студии никто не воспринимает меня как подростка.

По ходу записи, все более отчетливо понимаю, что к нашим электрогитарам нужны современные приставки-преобразователи звука. Та же Still loving you требует fuzz-эффекта для длинных, пронзительных партий. Для других песен не лишним будут графические и параметрические эквалайзеры, а также хорошо известный эффект «wah-wah» часто называемый у музыкантов просто «квакушкой». Все это надо покупать на Западе или «изобретать», благо схемы можно найти в Интернете.

Наконец, мы заканчиваем, а в студии появляется Леха, вернувшийся из своего загула с Зоей. Отправляемся в наш боксерский уголок. Там «мамонт» измеряет мой рост и вес. Ровно 180 сантиметров и 74 килограмма. Это второй средний «боксерский» вес. Даже становится интересно, насколько я еще вырасту. И отец и оба деда у меня среднего телосложения. Неужели столько быстрый скачок физических параметров это тоже «подарок пришельцев»?

Долго работаю по груше, изнуряя себя тренировкой. Леха внимательно наблюдает, вздыхает — «Левую опять „подтягивать“ надо».

18-е января 1979, четверг, вечер

Москва, площадь Дзержинского, главное здание КГБ СССР.

Первый заместитель председателя КГБ Семен Кузьмич Цвигун вот уже час задумчиво рисовал кузнечиков в кабинете председателя. Совещание казалось бесконечным, серый день за окном вгонял в уныние.

Постепенно поток начальников управлений иссяк, генералы остались втроем. Андропов выглядел уставшим. Набрякшие мешки под глазами, серый цвет лица. А вот Цинев, наоборот, источал жизнерадостность. Неужели опять задумал какую-то гадость?

— Семен Кузьмич — председатель повернулся к Цвигуну — как там у тебя дела со здоровьем?

— Врачи говорят что все будет нормально — откликнулся генерал — Опухоль захватили в самом начале, вот сейчас закончу передачу дел заму и лягу на операцию. Обещают, что через 3 недели отпустят.

— Ну, хорошо — помассировал глаза Андропов — Что у нас по Селезневу? Этот парень превращается в настоящую головную боль. Нам повторно запретили его разрабатывать и даже Георгию Карповичу — председатель КГБ кивнул в сторону Цинева — Не удалось переубедить Леонида Ильича.

— Оперативное сопровождение поездки в Италию — тяжело вздохнул Цвигун — Расцениваю, как провальное. Наш агент в студии был на удивление быстро разоблачен. Не сработал план по дискредитации Селезнева-Щелокова. Никакие планы не сработали. Все гастроли — это просто какой-то голливудский боевик. Первый раз с таким встречаюсь. Драка в аэропорту, эфир на телеканале РАИ…

— Этот эфир по нам здорово ударил — буркнул Цинев — Просмотрели Польшу. Леонид Ильич мне дважды выговаривал за Гданьск. Я ему про выходки Селезнева, а он мне про ЦРУ.

— Пока мы отделались малой кровью — Андропов вышел из-за стола, встал у окна, разглядывая статую Дзержинского — Герек объявил о высылке американских дипломатов. Почистили варшавскую резидентуру, арестованы несколько католических ксендзов, что работали на американцев. Волнения пошли на спад. Косыгин вылетел в Польшу разбираться с экономикой. Меня не это больше волнует, а череда необъяснимых событий вокруг Селезнева. Семен Кузьмич продолжай.

— Самое из ряда вон, товарищи — пошелестел документами Цвигун — Это нападение на виллу Кальви. Наш агент Сильвио в штабе карабинеров сообщает, что нападавшие — албанцы. Бывшие сотрудники Сигурими. Связаны с мафией, работают по заказу. Наняли их из-за океана, причем очень топорно.

— Торопились — хмыкнул Цинев.

— Да, это операция по линии нашего основного противника — кивнул генерал — Неудачная. В Италии огромный скандал, расследование идет полным ходом. Кстати, итальянский посол звонил Щелокову, зондировал возможность допроса Селезнева римской полицией. Следователь по особо важным делам готов вылететь в Москву немедленно. Ответа пока не получено, видимо в МВД решили взять паузу и посмотреть, как пойдет дело. Что касается Кальви, то он прооперирован, его жизни ни что не угрожает. Дочка банкира по всем телеканалам дает интервью, обвиняет ЦРУ в мести. Наши аналитики считают, что американцы могут «потерять» Италию. Возле военных баз Штатов — массовые митинги. Ширится движение по бойкоту американских товаров. Тут, кстати, большой фронт работы для ПГУ. Можно хорошо плеснуть бензина в огонь.

Несколько политических партий объявили о создании предвыборного блока. Его должен возглавить Кальви. Шансы на то, что в новом парламенте банкир возглавит правительство и станет премьер-министром — очень велики.

— И тут нам Слезенев «помог». Сначала с Ираном, потом с Италией и Польшей — хрустнул пальцами Андропов — Фигаро здесь, Фигаро там.

— Я сам товарищи, в растерянности — вздохнул Цвигун — Только что диппочтой прислали копии допросов полиции раненых албанцев. Наша римская резидентура постаралась. Либо наемники врут, либо не знаю, что и думать. Семь убитых и раненых, гонки на автомобиле, стрельба из автомата… И это все Селезнев. Я тут пока лежал в больнице почитал роман Дэвида Моррелла «Первая кровь». Это популярный канадский писатель. Так вот у него главный герой — Джон Рэмбо, спецназовец, воевал во Вьетнаме, точно такие же штуки проворачивает. Стреляет с двух рук, засады устраивает, головы врагам сворачивает. Читал и удивлялся фантазии автора. А тут прислали полицейские материалы — Моррелл отдыхает. Как советский школьник может такое вытворять? В нашем то ГРУ подобных специалистов — раз, два и обчелся.

— Советский ли? — Андропов тяжело вздохнул, вернулся за стол и принялся помешивать ложечкой чай в стакане — Я по-прежнему считаю необходимым проверить версию «подводки» агента к высшему руководству страны. Этот Селезнев сразу по прилету из Италии отправился в Завидово. Сотрудники Георгия Карповича пытались перехватить парня в аэропорту, так того приехала встречать Брежнева!

— И Щелоков лично прикрывает! — поддакнул Цинев — Кстати, мне из «девятки» докладывают об участившихся контактах мвдэшных с Леонидом Ильичом. Чурбанов от тестя не вылезает. Причем приходит с глушилкой. Судя по всему, зарубежного производства. И вот еще что настораживает. На сегодняшнюю встречу вызывали для беседы Пельше.

— Арвид Янович то каким боком в эту компанию затесался? — удивился Андропов.

— Дочка его протеже Веверса — заглянул в папку Цвигун — Альдона, поет в ансамбле Селезнева. И кстати, Кузнецов сообщал о ее странном поведении в аэропорту. Подозревает передачу каких-то материалов. По-крайней мере видел ее с конвертом в руках, разыскивающую какого-то человека.

— Да за такое оперативное сопровождение — взорвался Цинев — Подполковники становятся майорами! Подозревает он… Всю поездку просрал.

— Вы бы лучше своими делами занимались — не остался в долгу Цвигун — Только и умеете, что наушничать.

— Товарищи, товарищи! — постучал ложкой по стакану Андропов — Давайте к делу. Мне очень не нравится появление Веверса. Потрудитесь поставить ему скрытые микрофоны домой и на работу. Что показала прослушка Селезнева?

— Кое-что есть — кивнул Цвигун — Наш певец дома слушает радио Свобода. Причем в ванной под льющуюся воду.

— В оперативно-техническом управлении научились качественно фильтровать посторонние шумы? — удивился председатель — А почему мне не докладывали?

— Было в еженедельной рассылке по комитету — пожал плечами генерал — В конце прошлого года.

— Закрутился — опять помассировал воспаленные глаза Андропов — Радио Свобода нам ничего не дает. Каждый второй диссидент в Москве ее слушает. Давайте сухой остаток. Разработку Селезнева продолжаем. На свой страх и риск. Георгий Карпович, постарайтесь прикрыть нас перед Леонидом Ильичом.

Тут Андропов замялся, вздохнул — Давите на родственные чувства. Мы обязаны защитить главу государства, даже если он сам против. Вы же видите, насколько опасен Селезнев. И да, ставим под наблюдение Веверса. Его то нам никто не запрещал разрабатывать… Давно пора закрыть этот должок. Кузнецову вынести выговор с занесением. За провал оперативной работы по студии МВД. На этом, товарищи, все, спасибо.

Генералы встали, начали собирать документы.

— Кстати, Селезневу пора присвоить оперативный псевдоним — постучал пальцем по толстой папке Цвигун.

— Вундеркинд — припечатал Андропов — И тайну этого чуда-ребенка мы обязаны разгадать.

* * *

— Виктор, вы — настоящий вундеркинд!

Мы с Клаймичем сидим в кабинете директора Мелодии и слушаем дифирамбы. Возвышенные. Кабинет располагается под самыми сводами англиканской церкви, которая превращена коммунистами-атеистами во «Всесоюзную студию грамзаписи». Помещение захватывает часть витражного окна, которое смотрит на улицу Станкевича. В будущем улице возвратят традиционное название Вознесенского переулка, а церковь вернут верующим. Но сейчас под крышей собора звучит вовсе не духовная музыка.

Директор Мелодии, Василий Иванович Пахомов, полноватый, лысоватый мужчина лет пятидесяти являет собой классический тип непотопляемого советского бюрократа. Успел побывать заместителем министра культуры СССР, заместителем председателя Гостелерадио, директором Большого театра. Пик его карьеры пришелся на времена Фурцевой. Но даже после «падения» всесильного министра, Пахомов не утонул, а пристроил себя в большое теплое кресло генерального директора фирмы «Мелодия».

Кроме Василия Ивановича в кабинете присутствует тот самый звукорежиссер Рафик «Микроавтобус» Нишанович, который «писал» меня с Лещенко и Кобзоном. Мужчина восточной внешности и восточного же темперамента также источает улыбки и комплименты. Я и талант. Я и надежда отечественной эстрады. Работать со мной, оказывается, большое удовольствие и даже честь. Чего это они так любезны? Прошлый раз атмосфера в студии Мелодии была совсем иная. Впрочем, это не бином Ньютона. История с Бубой широко разошлась в среде советской творческой интеллигенции. Чем кончается попытка перейти мне дорогу — теперь хорошо известно. А раз так, то и не грех воспользоваться своей репутацией. Тем более этот грех аннулируется присутствием в церкви. Пусть и бывшей.

— Василий Иванович — начинаю я свою партию — Нам с Григорием Давыдовичем совершенно не нравится концепция первого диска Красных звезд. Ну, кто, скажите, придумал записывать дебютный альбом в таком формате? Одновременно любовную лирику и Ленин, Партия, Комсомол?

Получаю под столом тычок от Клаймича, но игнорирую испуг директора.

— Э… Виктор, видите ли… — Пахомов потеет, мнется, но все-таки решает не брать на себя ответственность — В министерстве культуры есть мнение…

— Выпустить все песни одной пластинкой — приходит на помощь своему начальнику Нишанович.

— Ну так это плохое мнение, вредное — я сама категоричность — Предлагаю официальные песни, Ленин, Партия, Комсомол, Ноль два, Боевым награждается орденом и Мы — армия страны в исполнении хора Александрова выпустить миньоном. По две композиции с каждой стороны. А любовные песни — оформим как диск-гигант.

Мужчины тяжело вздыхают. С одной стороны — есть «мнение» профильного министерства. С другой стороны, ну как пойдешь против протеже самого Щелокова? Так можно и отправиться в места не столь отдаленные. Найдут при обыске валютные ценности и здравствуй Мордовия. А ценности у них точно есть. На одном Нишановиче золотая цепочка толщиной в палец, перстень с черным камнем. Скорее всего агат или сапфир. Пахомов, судя по воспоминаниям современников из айфона, так вообще набит импортными товарами. Дорогой иностранный костюм, Ролекс на запястье, стильный кнопочный ретро-телефон на столе… Игорь Кио рассказывал, что в каждой загранке директор Мелодии не вылезал из магазинов. Очень любил получать подарки от иностранцев, особенно от импресарио и устроителей концертов. При этом в искусстве он человек был весьма дремучий. После того, как Пахомова назначили директором Большого, театр сразу выехал на несколько дней на гастроли в Англию. Тур по магазинам затянулся и Василий Иванович появился в зале только на генеральной репетиции. На сцене танцует Плисецкая, дирижирует Файер. И вдруг новый директор хлопает в ладоши и останавливает репетицию. Все смотрят на него с огромным недоумением. А он, обращаясь к Файеру, говорит: «Юрий Федорович, не тот темп!»

Пока я размышляю о «качестве» советской элиты, благодаря которой навернулся Союз, Клаймич берет разговор в свои руки. Выясняет детали прохождения Худсовета Мелодии (тут проблем нет, все члены знают, чью музыку им принимать). После худосовета идет тиражная комиссия из представителей Минкульта, Союза композиторов и даже Министерства торговли. Ведь пластинки Мелодии поставляются в 90 стран мира! Миллионными тиражами. Я представляю личный самолет Фалькон, дом на Канарских островах и… губозакатывающую машинку. Ведь всех гонораров от тиражей мне полагается рублей 150, 200…. После тиражной комиссии происходит запись. У Мелодии весьма современное оборудование. Рафик живописует нам прелести 24-дорожечного магнитофона «Штудер», рассказывает про звукорежиссерский пульт «Амек» и немецкие микрофоны «Ньюман». Делаем соответствующие лица. Прониклись.

Далее запись отправляется на Апрелевский завод грампластинок, где собственно и происходит «таинство винила». Финальная стадия — магазины. Куда пластинки попадают… через полгода после начала процесса. С трудом удерживаю челюсть на месте.

Составив расписание записи двух пластинок (продавили таки!), возвращаемся обратно в студию. По дороге Леха расспрашивает нас о встрече, но я раздумываю, как заставить советскую плановую машину двигаться чуть быстрее и солировать приходится Клаймичу. Григорий Давыдович доволен. Ехали за одной пластинкой, а получили две. Плюс Мелодия обещает подумать над выпуском магнитоальбома, с которыми экспериментирует студия и Апрелевский завод. Та же популярность Высоцкого держится вовсе не виниле — а на перезаписанных кассетах. Все 80-е в Союзе будет бум магнитофонов. И нам в нем надо участвовать.

На Селезневской продолжает кипеть работа. Музыканты занимаются аранжировкой новых песен, Вера и Альдона распеваются под руководством Татьяны Николаевны. А вот Лада… сидит на телефоне. Подхожу к девушке, дожидаюсь пока она закончит разговаривать. Выясняется, что Лада попала под вал звонков в студию. Виктор Селезнев нужен всем. Звонят малоизвестные исполнители с просьбами о песнях, представители профкомов заводов и фабрик в попытке организовать концерты, просто фанаты неведомо откуда нашедшие номер телефона. И главный удар на себя приняла ответственная Лада. Как оказывается не зря. Среди всех звонков есть и важные. Так меня приглашают на запись в программу Утренняя почта. С Юрием Николаевым. Эх… Лучше, конечно, с Татьяной Веденеевой познакомиться, но и Николаев тоже неплохой ведущий, а главное полезный контакт. Еще одна моя ступенька в светлое будущее. Кроме телевизионщиков, интерес к группе проявила пишущая братия. Интервью со мной и звездочками хотят взять и Правда, и Московской комсомолец, и даже журнал Работница, кстати, одни из самых читаемых в Союзе. Больше всего из списка меня интересует МК, «Московском комсомольце», в котором есть очень популярный среди молодежи раздел «Звуковая дорожка».

Обсуждаем с Клаймичем организацию пресс-конференции (у директора есть знакомый в ТАССе), а также необходимость найма двух секретарей и выделения для них специального помещения. Григорий Давидович обещает подкорректировать штатное расписание и решить нашу телефонную проблему. А ведь впереди еще почтовый вал, который накрыл нас с мамой.

День заканчивает в объятиях Веры в квартире на Тверской. Девушка устала после напряженного дня, но пересиливает себя. Готовит ужин, расспрашивает меня о Мелодии. В ответ я интересуюсь ее визитом к следователю по делу об убийстве мажора. Вера рассказывает, что все прошло скучно. Пара формальных вопросов (следак знал, кто к нему пришел и как в верхах носятся с Красными звездами), протокол, «подпишите здесь и здесь». Алиби Веры никого не заинтересовало, хотя она его и озвучила. Мысленно вытираю пот.

Уже после ужина и короткого постельного взрыва (на длинный нет сил), вместе думаем над обложкой нашей первой пластинки. Название сразу приходит на ум. «Виктор Селезнев и Красные звезды». Я на первом плане, позади Лада, Вера и Альдона в сценических костюмах. И все это на фоне… Кремля. А чего, собственно стесняться? Где у нас в стране самые главные Красные звезды? Правильно! На башнях Кремля.

* * *

Утро субботы начинается с длинного звонка в дверь. Подскакиваю как ошпаренный, протираю глаза. Звонок не смолкает и я иду в коридор. Из своей комнаты выглядывает мама. Смотрю на часы. Семь утра! Неужели Альдона так рано пришла тренировать меня? Я, конечно, с ней договаривался, но не на такую же рань.

За дверью стоят три девчонки. Одеты в простенькие серые пальто, вязанные шапки. Курносые лица, веснушки… Только завидев меня, они начинают визжать, подпрыгивая. Первая, самая крупная из них, рвется обниматься и мне приходится терпеть попытки слюнявых поцелуев, отталкивая ее обеими руками. Краем глаза вижу квадратные глаза мамы и выглянувших на визг соседей. Длится эта странная борьба несколько минут, пока жилистый мужчина из правой квартиры, точно также как и я раздетый до трусов, не помогает мне вытеснить девчонок на лестничную площадку. Окончательно фанатки успокаиваются и уходят, получив автографы и еще раз обнявшись со мной. Попытка выяснить откуда узнали адрес оканчивается ничем — «подружки дали». Возвращаясь обратно, знакомимся с соседом.

— Дмитрий Михайлович — пожимает мою руку мужчина — Капитан дальнего плавания. Во многих странах побывал. Но такое… вижу впервые.

— Я тоже — киваю — Извиняюсь за такую побудку. Попрошу Щелокова поставить внизу вневедомственную охрану.

— Ничего, я привычный. Ты знаешь министра МВД?? — капитан удивленно крутит головой — Может зайдешь на рюмку чая?

Я критически осматриваю свой «костюм Адама», который представлен лишь трусами сатиновыми обыкновенными.

— Это ничего! — машет рукой Михалыч — Я один живу, заходи.

Я успокаиваю встревоженную маму, после чего захожу в квартиру капитана. Тут есть на что посмотреть. Модели парусников, картины маринистов на стенах, секстанты и небольшие подарочные якоря, и конечно, большая батарея экзотических бутылок в застекленном баре. Чего там только нет… Ром, виски, текила…

— Мужики дарят после каждого рейса — заметив мой интерес к бутылкам, смущается капитан — Не отказываться же?

Мы проходим на кухню, где Дмитрий Михайлович быстро заваривает чай, разливает по чашкам. Выкладывает на стол сушки, конфеты.

— Ты ведь Селезнев? Это твои песни наши морячки слушают по радио? — интересуется капитан.

— Мои — я обжигаюсь после чего начиню усиленно дуть, остужая чай.

— Хорошую музыку пишешь. И как только получается?

— Сам не знаю. Иногда просто «накатывает» — еле успеваю записывать слова и ноты.

— Может и для флота чего сочинишь? — загорается идеей капитан — Про море, шторма…

А, кстати, почему бы и нет? Конечно, не пошлятину вроде «я морячка, ты моряк», а что-нибудь серьезное, цепляющее. Мне сходу ничего не приходит в голову и я перевожу разговор на самого Михалыча. Выясняется, что на самом деле он настоящий героический моряк, обошел все моря и океаны и самое главное — служил помощником капитана на знаменитом танкере «Туапсе». Том самом танкере, который в 54-м году был захвачен по указке американцев гоминдановцами Чан-Кай-ши. Корабль был насильно доставлен в тайваньский порт Гаосюн, советские моряки избиты и брошены в застенки. С самого начала чанкайшисты пытались получить от моряков заявления о том, что они «решили не возвращаться в Советский Союз». Чего только не делали тюремщики, чтобы добиться этого.

— На одном из допросов — прихлебывая чай рассказывает Дмитрий Михайлович — Мне заявили, что я остался на Тайване один, все остальные якобы уже уехали в Америку, капитан Калинин женился на американке, а старший механик Беспалов уже имеет в Соединенных Штатах собственную виллу. Нас держали на голодном пайке: стакан воды и кусочек хлеба утром, вареная трава с ломтиком буйволятины на обед и на ужин. Вскоре от голода у меня начались сильные головные боли, я часто стал терять сознание. Нас пытали током, засовывали иголки под ногти…

Капитан показывает мне правую руку, на которой отсутствует несколько ногтей. Я с трудом удерживаю чай и сушки внутри. Делаю несколько вдохов и выдохов. Тошнота проходит. Тем временем Михалыч наливает в чайник воду, ставит на плиту. Мужчина совсем не рисуется, просто делится историей своей жизни. А я благодарю судьбу за эту встречу. Это лучшее напоминание мне зачем я тут и ради чего. Ради того, чтобы жизнь и подвиг таких Михалычей не был выкинут на помойку ренегатами.

— И все с одним требованием — капитан допивает свой чай и ставит чашку в мойку — Подпишите просьбу о политическом убежище в США. Я не подписал. Из 49 человек экипажа ничего не подписали 29 моряков. В конце концов, нас вынуждены были отправить в Советский Союз.

— А те, кто подписал? — в горле стоит ком, руки автоматически ломают все новые и новые порции сушек.

— Я мало что о них знаю. Кажется, Иваньков лишился рассудка в Вашингтоне и был передан в советское посольство. По слухам кто-то завербовался в американскую армию, некоторые до сих пор сидят в тюрьме Тайбэя.

Сидим молча. На плите посвистывает чайник. За окном разгорается новый день. Где-то вдалеке, за домами всходит кроваво-красное солнце.

* * *

Воскресный бой проходит на стадионе «Динамо». В подтрибунных помещениях есть боксерский зал и туда за час до начала меня привозит Леха. Настроение за выходные упало ниже плинтуса. История Михалыча произвела тягостное впечатление. Добавила пессимизма Альдона, которая снова включила «Снежную королеву». Все мои попытки сблизится быстро пресекались и все наше общение ограничилось тренировкой. Причем в приснопамятный лес мы не забегали (как вспомню — так краснею от стыда), ограничились несколькими кругами вокруг квартала плюс упражнениями на спортивной площадке, занесенной снегом. Похоже, у нас латышкой намечаются проблемы. Если добавить к этому тот факт, что она с отцом на передовой противостояния с КГБ, то становится совсем грустно.

Пытался отвлечься чтением айфона. Ознакомился со своим спарринг-партнером. Виктор Савченко. Двадцать семь лет, член сборной. Двукратный чемпион СССР, чемпион Европы, чемпион мира, двукратный призёр Олимпийских игр. Выступает в первом и втором среднем весе. Впрочем, не все титулы он еще выиграл — впереди успешная карьера боксера международного класса. Посмотрел бои Савченко на Ютьюбе. Отличный технарь, сильный удар справа, легко идет в размен, не боится рубки. Впрочем, эта самая рубка на Олимпиаде-80 с кубинцем Гомесом для него заканчивается печально. Несколько нокдаунов, проигрыш по очкам. Несмотря на это, я четко понимаю, что уровень Савченко — заоблачный для меня. Огромный опыт, мощный удар, который легко пробьет защиту, даже если я буду в шлеме.

Всю дорогу «мамонт» видя мое настроение, пытается подбодрить. Рассказывает смешные истории, которые услышал от Зои. Как азербайджанец пытался провезти в самолете арбуз. Поместил его под сидение кресла, но при наборе высоты тот покатился по проходу, разогнался и вуаля, все задние пассажиры оказались в красной сладкой «каше». Или как стюардесса перечисляет ассортимент напитков, среди которых есть «ситро-Буратино». Иностранец в недоумении: «What is Buratino?». Бортпроводник не растерявшись отвечает: «Спакл Пинокио»!

Смеемся, настроение слегка улучшается. Если бы добавить на небо солнышко, загорелую Веру рядом (опционально Альдону, Анну)… Мечты, мечты.

— Нас пасут — нахмурившийся Леха вглядывается в зеркало заднего вида — Серый «Жигуль».

— Проезжай дальше, на Масловку — я показываю «мамонту» правее. Леха крутит руль и «Жигуль» поворачивает за нами. Они даже особо не скрываются — пасут в открытую.

— Это «бурильщики» — констатирует очевидное «Старший брат» — Что будем делать?

— А что тут можно сделать? — пожимаю плечами я — Едем дальше.

Уходим налево и, покрутившись в аллеях Петровского парка, паркуемся возле стадиона. Заходим в боксерский зал. Там нас уже ждет Киселев, Савченко и еще несколько незнакомых человек. Пожимаем руки, идем в раздевалку. Я натягиваю кроссовки, простые спортивные трусы и майку, Леха бинтует мне руки. Рядом молча переодевается мой спарринг-партнер. Приглядываемся друг к другу. Савченко мне нравится. Простое, открытое лицо, «упрямый» подбородок, «банки» бицепсов на руках. Последнее, конечно, не вызывает оптимизма. Если он такой «раскаченный», то удар вполне может быть нокаутирующим.

Надеваем перчатки, выходим в зал. Киселев, предлагает нам размяться. После нескольких упражнений, Савченко берет скакалку, а я иду к груше. Потом «работаю» с Лехой по лапе. Полчаса разминки и тренер сборной озвучивает правила. Три раунда по три минуты, первый нокдаун и все — я сразу еду домой (или к врачу?). Мне выдают самодельный шлем на поролоне (массовые еще не появились в боксе) и мы лезем в ринг. Судит сам Киселев. Зачитывает нам еще раз правила, мы касаемся друг друга перчатками. Савченко абсолютно спокоен, если не сказать равнодушен. Несколько «болельщиков» вокруг ринга (одноклубники Савченко) также не высказывают особого интереса. Меня начинает бить дрожь, Леха успокаивающе хлопает по плечу. Беру в рот капу, гонг.

Начинаем бой осторожно, с разведки. Одиночные удары, дальняя дистанция. Руки Савченко чуть длиннее моих, поэтому мне надо первому сокращать расстояние. Иначе мой противник «включит» Кличко. Ему даже не надо напрягаться и рисковать — три раунда пролетят моментально. После разведки первым обостряю я. Двойка, сближение, боковой в голову. Все уходит в защиту. Мой противник надежно перекрыт, быстро и грамотно уклоняется. И тут же контратакует. Целит по корпусу, пытается сбить дыхание. Или ему порекомендовали не бить мне в голову? Киселев у Щелокова же говорил, какая она ценная для страны.

Я прибавляю скорости, удары так и сыпятся на Савченко. Джебы чередуется с кроссами, в клинче бью хуками и апперкотами. Противник все также спокоен, грамотно защищается. Его ответные атаки «проваливаются» — я быстро смещаюсь в сторону, делаю нырки или совершаю шаг назад, но все это никак не решает мою проблему. Савченко мне не по зубам. Гонг, три минуты прошли, первый раунд закончен.

Леха снимает с меня шлем, машет полотенцем.

— Вить, надо еще быстрее — советует «мамонт» — Цель только в голову, корпус ты ему не «пробьешь».

М-да, похоже «старший брат» прав. Кубики пресса на теле Савченко говорят сами за себя.

Гонг и мы выходим на новый раунд. Мой противник активизировался, пытается меня теснить из центра. Его джебы резки, атаки внезапны. Савченко начинает бить в голову. Я легко уклоняюсь, да и шлем смягчает, но все-равно неприятно. Одно попадание и моя боксерская карьера закончена. Олимпиада машет мне ручкой, мишка плачет. Постепенно голову заполняет холодная ярость. МНЕ НУЖНА ЭТА ОЛИМПИАДА! Я буду первым и получу золото. И никакой Савченко не станет у меня на пути. Второй раунд заканчивается, Киселев разводит нас по углам.

Леха видит как меня потряхивает, молчит. Полотенце так и мелькает у меня перед глазами. Гонг, третий раунд. Я включаю максимальную скорость, непрерывно атакую. Из разных положений, необычными связками. Противник, наконец, напрягается, начинает отступать. Причем делает это грамотно, не давая загнать себя в угол. Некоторые мои джебы «проходят», но Савченко тут же клинчует, отдыхая. В одном из клинчей я случайно бросаю взгляд в сторону. В дверях зала стоит Ретлуев. Приехал все-таки! Сердце заполняет радость.

Ильяс, заметив мой взгляд делает движение рукой. Показывает правый хук. И еще раз. Спасибо, Ильяс, я все понял. Начинаю новую атаку. Несколько двоек с дальней дистанции, сближение и тут… Савченко делает ошибку. Он бьет справа, слегка приоткрываясь. А я одновременно, скручиваясь корпусом, бью в челюсть хуком, как показывал Ретлуев. Самый страшный удар в боксе — это удар навстречу в челюсть. Встречные скорости удваиваются, кинетическая энергия учетверяется. Я попадаю точно в подбородок Савченко, его голова дергается назад, изо рта вылетает капа. Он тоже не промахивается, но его удар смягчает шлем. Противник складывается буквой Г и падает назад. Причем падает неудачно, проскальзывая между канатами. Савченко валится с ринга, его пытаются схватить друзья, но не успевают. Раздается громкий «буум». Киселев запоздало кричит «Брэйк» и лезет за канаты. Все, включая Ильяса и Леху, бегут к Савченко, переворачивают его на спину. Из-за толпы не видно, что происходит поэтому я тоже спускаюсь с ринга. Стягиваю шлем и перчатки, расталкиваю мужчин. Савченко плохо. Глаза закатились, изо рта тянется нитка слюны. Прибегает доктор, несут носилки. Осторожно перекладываем на них спортсмена. Сразу несколько одноклубников хватают их и тащат на выход. Побоксировали.

* * *

Толком поговорить с Ильясом не удается. Он, оказывается, в Москве в командировке и уже уезжает на Ленинградский вокзал. О нашем бое узнал от Лехи и не выдержал — приехал в последний момент «посмотреть на воспитанника, да». Ученик не разочаровал, бой Ретлуеву понравился. Как будто у нас и не было размолвки, Ильяс дает мне советы, главный из которых — чаще работать кроссами левой через руку соперника в голову. Ну, и конечно, не пропускать тренировки. И где я должен тренироваться? В районной секции? Башка после боя слегка гудит, сил спорить с Ретлуевым у меня нет, поэтому я только киваю.

Обратно домой с Лехой едем молча. Все свои восторги насчет боя «мамонт» мне уже высказал, а я в машине начал напевать «морские» песни, что успел загуглить на айфоне перед боем. Леха внимательное слушает, одобрительно кивая. Но одобрять тут нечего. «Там за туманами» Любэ — слишком заунывна, вгоняет в сон. Да и «пьяные туманы» надо на что-то править. «Андреевский флаг» — получше, но тоже не фонтан. Во-первых, не ясен автор слов и музыки. Такое ощущение, что песня появилась из ниоткуда. Во-вторых, мелодия отдает «шансоном». Возможно из-за того, что я слушал композицию в исполнении Вики Цыгановой, а это еще та певица. Текст также надо править. «С нами бог и андреевский флаг» — именно это и хотят услышать на худсовете Мелодии.

Опять возвращается отвратительное настроение. Все бессмысленно. Андропова убрать не получается — уже неделя прошла, как я вкинул письмо про Калугина, а воз и ныне там. Вон наружка нас пасет, даже не меняя машины. Просто сели на хвост и провожают от Динамо до дома. Следующий, логичный шаг — негласный обыск. Будут искать валюту или любой другой компрометаж — найдут айфон.

Предотвратил Польшу? Смешно. Волнения в Гданьске вовсе не ЦРУ придумало — эти лишь воспользовались ситуацией, да поднесли фитиль. Повсеместный дефицит, бедность, экономические перекосы — все это следствие неэффективной командно-административной системы. Которая, кстати, ничуть не лучше в СССР. Ну, зальет Польшу Косыгин кредитами. Недоест тамбовский крестьянин — гданьский рабочий станет жить чуть получше. Кредиты надо отдавать, через лет семь — опять полыхнет. Упадут цены на нефть, сократятся валютные поступления — полыхнет вообще везде. Можно предотвратить Афган, предупредить Чернобыль, убрать предателей, но что делать с экономикой? В 21-м веке не существует ни одной более-менее развитой социалистической страны. Одни осколки — Куба, да отмороженная Северная Корея. А все почему?

Потому, что так и не был решены два коренных вопроса социализма: как распределять ограниченные ресурсы, когда нет свободного ценообразования и как мотивировать людей в отсутствие частной собственности. Первый вопрос Косыгин пытается решить всеобщим «асучиванием». Он думает, что если автоматизировать сбор информации о спросе и предложении в экономике, то планирование станет эффективным. Увы, было гладко на бумаге, да забыли про овраги. На другой стороне любого компьютера (а они к началу 80-х пока не сильно хуже штатовских) сидит человек. И не просто человек, а директор предприятия, главный бухгалтер… Чьи цели могут ой-ой как далеко лежать от целей государства. Второй вопрос, так и вовсе подкосил Союз. Попытались перевести мобилизационный тип экономики на потребительские рельсы (частные автомобили, «хрущевки», дачные участки…) и все это моментально разложило элиту. Если можно «жигуль», то почему нельзя БМВ? А глядя на сгнившую элиту, бросившуюся в объятия потреблятствта, забунтовал народ.

И что мне теперь делать? Никакие экономические советы (которых у меня и нет) Политбюро слушать от школьника не будет. Да, даже если бы были. Я вот сообщил об Иране и что толку? Как-нибудь поменялась советская внешняя политика на Ближнем Востоке? Нет. Напишу, например, аналитическую записку о первой «социалистической» войне между Китаем и Вьетнамом, что начнется в феврале. Старички так и вовсе могут сдуру полезть в этот конфликт на стороне вьетнамских братушек. Да и вопросы возникнут. «Такую» аналитику и прогнозы сделать на основе разговоров с «Магамаевым» и прослушивания радиостанций — невозможно.

Перед самым домом — я совсем загрустил. Можно было бы поехать к Вере, но ее родители увезли на дачу. Альдона на меня дуется. Хм… а как насчет Жанны? Формально я с ней не рвал, просто был «очень занят». Если сейчас позвонить и если она не в рейсе, то…

— Вить, а ты не хочешь помириться с Альдоной? — Леха припарковался у дома и обернулся ко мне.

— С чего ты решил, что мы в ссоре? — в моем мозгу все еще прокручивался вариант «скоротечного контакта» с Жанной.

— Да вся студия знает — пожимает плечами «мамонт» — Альку после Италии словно подменили.

— Угу — соглашаюсь я — Но что с этим делать уже я не знаю.

— Так напиши для нее песню — ухмыляется Леха — Ты вон «морские» за час сочинил. Что-нибудь, как ты говоришь «про любофф».