«Центральный Комитет КПСС, Президиум Верховного Совета СССР и Совет Министров СССР с большим прискорбием сообщает, что ночью 20 февраля 1979 года после тяжелой, продолжительной болезни скончался член Политбюро ЦК КПСС, министр иностранных дел CCCР, Андрей Андреевич Громыко. Товарищ Громыко был выдающимся советским дипломатом, государственным и политическим деятелем. В 1944 году возглавлял советскую делегацию на конференции стран-участниц Антигитлеровской коалиции по созданию Организации объединенных наций. В 1945 году руководил делегацией, подписавшей Устав ООН от имени СССР на конференции в городе Сан-Франциско…»

Грустный женский голос ведущей радио Маяк продолжал зачитывать достижения Громыко, а я смотрел на заснеженные улицы Москвы. Они были все также пустынны и безлюдны. Никаких скорбящих граждан — лишь дворники, усердно подметающие снег. Наш «Мерседес» несся по Краснопролетарской улице со стороны Садового кольца. Мы ехали на работу и у нас был шанс, что проскочим еще до того, как центр города будет перекрыт.

«Товарищ Громыко был награжден пятью Орденами Ленина, Орденом Трудового Красного Знамени, Большим Крестом „Возрождение Польши“, а также…» — продолжала бубнить ведущая главной радиостанции СССР.

— Лех, выруби ты ее — меня уже мутило от этого официоза и я надеялся еще подремать четверть часика. Всю ночь в квартире на Тверской я отпаивал Веру, гладил ее по голове и всячески убеждал, что в крушении семьи Середы ее вины нет. Люди сами вырыли себе могилу. И сами в нее запрыгнули. Младшенького мне пришлось покарать только потому, что дал сбой советский закон и порядок. Иначе бы он топтал сейчас зону. Вполне себе живой и может даже упитанный (благодаря папиным передачкам). Старший так вообще с ума сошел. Жаль, что отцу Альдоны не удалось его скрутить. То ли подействовали мои аргументы, то ли ласки, к которым я перешел уже ближе к полночи — но Вера постепенно успокоилась и заснула. А я включил «вражьи» голоса.

Разумеется, они уже все знали. И конечно, они жали всем весом на болевую точку. «Кровавое убийство министра…», «зверски зарезан главный претендент на Кремль…» и далее все в таком же духе. «Голос Америки» зачем-то в эфир притащил какого-то поэта-невозвращенца, который с пафосом декламировал:

Дальше там шло что-то про убийство, заговор, кончалось же словами:

В своем «плаче по Громыко» западная пропаганда мигом забыла, что сами же дали этому «искуснейшему дипломату» кличку «Мистер нет», обвиняли в обскурантизме. Теперь же страх перед «сталинистом Романовым» затмил все. Отдельный блок передачи был посвящен главе Ленинграда. Он был прямо назван «будущим Генеральным секретарем», нам были обещаны массовые репрессии, расстрелы, «новый ГУЛАГ». И тут «голоса» явно сели в лужу. Нет лучшей рекламы в стране — чем сравнение со Сталиным. Почти у половины машин на приборной панели — фотография «Иосифа Ужасного». В ЦК все громче раздаются призывы отменить решения 20-го Съезда. Академики и деятели культуры даже написали «письмо 20-ти» против реабилитации Кобы.

«Похороны товарища Громыко состоятся завтра на Новодевичьем кладбище. Сегодняшний день объявляется в стране днем траура» — Леха дослушав концовку, выключил магнитолу. В салоне воцарилась тишина.

— Разве траур не должен длиться три дня? — нарушила молчания Вера

Я равнодушно пожал плечами.

— Наверное, наверху переиграли — «Мамонт» нажал на гудок и редкий прохожий, переходивший дорогу, рванул к обочине

— А вот на Западе — машины останавливаются, чтобы пропустить пешеходов — Вера все не сдавалась и пыталась хоть так меня расшевелить

— Слово из пяти букв, содержит буквы п, з, д, а?

— Витя! — девушка пихает меня в бок — Как пошло!

— Запад!

Первым как сумасшедший начинает хохотать Леха. Потом к нему присоединяется Вера. Так смеясь, мы заходим в студию, где наш анекдот моментально идет в массы и вызывает новые волны хохота.

* * *

Схватка за власть началась еще в приемной зала заседания Политбюро Сенатского дворца Кремля. Стоило Щелокову зайти внутрь комнаты, как к нему бросился насупленный Суслов.

— Кто вам разрешил привести дивизию Дзержинского в повышенную готовность??? — главный идеолог страны гневно кривил рот и то снимал, то надевал очки. Позади него стояли Черненко, Кунаев и Щербицкий. У секретарского стола по телефону разговаривал Цинев. Щелоков обернулся и нашел у входа в зал беседующих Романова, Гришина и Пельше.

— А почему я собственно должен перед вами отчитываться? — усмехнулся министр

— Григорий Васильевич — демонстративно игнорируя покрасневшего Суслова, Щелоков обратился к Романову — Может попросим у секретарей чайку в зал заседаний? С утра то подмораживает!

«Правые» грозно зароптали. Вперед вышел высокий, статный Щербицкий, загородил собой Суслова.

— Мы тоже хотим знать, зачем нужно обострять и так тяжелую обстановку в столице и стране!

— Она тяжелая из-за ваших интриг в ЦК — к Щелокову присоединился Романов — Николай Анисимович, а может кофейку? Взбодриться.

— Нас сейчас и так взбодрят — кивнул на закончившего разговаривать Цинева министр — Что он тут делает?

— Георгий Карпович должен доложить по убийству Громыко — в приемную в компании с Устиновым зашел мрачный Косыгин — Товарищи, пройдемте в зал заседаний

После того, как мужчины расположились в удобных креслах, а секретари внесли чашки с чаем и кофе, схватка возобновилась.

— Товарищ Кириленко приболел — председатель совета Министров СССР пальцами помассировал глаза — Кворум есть. Объявляю внеочередное заседание Политбюро открытым. Георгий Карпович, что по вчерашнему убийству?

— Пока информации не так много — Цинев достал из портфеля бумаги и разложил их перед собой на столе — Произведено вскрытие трупов, заключение патологоанатомов будет завтра. Допрошены свидетели, а также товарищ Веверс, который застрелил убийцу…

— Как Веверс смог пронести оружие в МИД? — проскрипел Суслов — Кто разрешил??

— Всему советскому генералитету положено ношение пистолетов — пожал плечами Цинев — В Комитете выдают специальный пистолет ПСМ. Пока прокурор, курирующий нас, склоняется к тому, что оружие он применил правомерно, обвинения ему предъявляться не будут

— Ему благодарность нужно вынести! — убежденно произнес Романов — На фуршете присутствовали женщины, подростки… Мало ли кого этот сумасшедший мог еще зарезать

— Отвратительная работа КГБ — Щелоков снял очки — Товарища Громыко должны были охранять сотрудники 9-го управления. Где они были??

Побледневший Цинев кинул взгляд на Суслова.

— Признаю провал службы охраны. Будут сделаны соответствующие выводы

— Это мы должны сделать выводы — решил обострить министр — Совсем распустились при Андропове! Провал за провалом. Ставлю вопрос о снятии Георгия Карповича с должности

Все сразу загомонили. Посыпались взаимные обвинения, упреки. Косыгину пришлось стукнуть кулаком по столу.

— Товарищи, товарищи! Время ли сейчас делать кадровые выводы?

— Прошу поставить вопрос на голосование! — набычился Щелоков

— Хорошо — тяжело вздохнул предсовмин — Кто за то, чтобы снять с должности товарища Цинева? Пятеро. Кто против? Четверо. Я воздержусь. Итого, большинством решение принято. Георгий Карпович, покиньте зал заседания. Дела сдайте вашему первому заму Цвигуну. Я к вечеру заеду и представлю его коллегии как исполняющего обязанности Председателя КГБ.

Растерянный генерал дрожащими руками собрал документы и шаркающей походкой вышел прочь. В зале повисло тяжелое молчание. «Правые» поняли, что они в меньшинстве (Устинов постоянно голосовал за предложения Щелокова), «левые» стали оживленно перекидываться записками.

— Нам нужно решить, что делать с рекомендациями Пленуму — наконец, решился Косыгин — Через два дня заседание, делегаты уже собираются…

— Товарищи — вновь взял слово Щелоков — Мы все оказались в тяжелой ситуации. Нанесен удар по престижу страны. Погиб Андрей Андреевич Громыко. Леонид Ильич по-прежнему находится в коме. Врачи ничего конкретного не говорят. Страну лихорадит. Вы знаете, что ревизионная комиссия ЦК не смогла приземлиться в Ташкенте?

Министр внимательно посмотрел в глаза первому секретарю Казахской ССР. Кунаев отвернулся, сделав вид, что проблемы Узбекистана его не касаются.

— В подобной обстановке мы не можем раскалывать Партию. Нельзя рисковать нашим единством. Поэтому еще раз предлагаю рекомендовать Пленуму кандидатуру Григория Васильевича, а на освободившиеся два места в Политбюро — товарищей Машерова и Соломенцева.

— Почему их? — поинтересовался мрачный Щербицкий — Машеров ладно, а Соломенцев?

— Есть мнение — веско произнес Романов — Что Партия все больше и больше отрывается от народа. В ее ряды лезут проходимцы, чтобы сделать карьеру в торговле, попасть в столицу… В этой ситуации, нам важно иметь в руководстве «рабочую косточку». Товарищ Соломенцев начинал сменным мастером в цеху, окончил ленинградский Политех с отличием. Прошел стадии работы в промышленности… Много лет на партийной работе. Он сможет усилить нас, заняться новой индустриализацией СССР.

— Что за новая индустриализация? — удивился Черненко

— Об этом я расскажу на Пленуме. Представлю товарищам программу экономических реформ.

Косыгин с любопытством посмотрел на Романова.

— Голосовать будем? — предсовмин демонстративно принялся складывать документы — Не будем. Тогда товарищи встретимся на Пленуме.

— Товарищи, секундочку — глава Ленинграда встал и сделал несколько шагов к Косыгину — Мы ничего не забыли?

Мужчины в зале закивали, появились улыбки.

— Сегодня Алексею Николаевичу исполнилось 75 лет! — Романов подошел к Косыгину, пожал руку. За ним потянулись остальные. Послышались поздравления со всех сторон. Пельше вышел в приемную, вернулся с большим букетом цветов.

— Товарищи, я не планирую широко праздновать юбилей — предсовмина криво усмехнулся принимая букет — Такая беда с Андреем Андреевичем плюс Пленум… Прошу понять.

* * *

В четверг траур закончился — начались трудовые будни. Прямо с утра, всей дружной компаний мы отправились на репетицию в ЦКЗ. Наша пунктуальность вызвала у Пульяж немалое удивление. Еще больше изумление вызвал небольшой презент в виде элегантного сувенирного пакета с логотипом Hermes. Хотя внутри лежала лишь фирменная коробка с шелковым женским платком- каре, я был обнят и расцелован. Впрочем, мелкий подхалимаж никак не сказался на деловом настрое Пуси:

— Должна предупредить сразу: поскольку предыдущую репетицию вы пропустили, придется сегодня основательно потрудиться. Для начала давайте мне вашу минусовку, я хочу услышать Снегирей в оригинальном исполнении. Сначала соло, потом в дуэте.

Я вышел на сцену к микрофону и, дождавшись нужного момента, вступил, стараясь, чтобы мой голос звучал душевно с легкой хрипотцой, как у Юрия Антонова

Я почти проговариваю текст первого куплета, постепенно набирая мощь в свой голос, и к припеву он доходит до нужной высоты:

Последний, завершающий куплет я пою снова с легкой хрипотцой — слава богу, голосом своим я уже научился владеть — если и не виртуозно, то на вполне приличном уровне. Постоянные занятия вокалом с Татьяной Геннадьевной, а может, и исполнение песен в совершенно разных стилях, сделали свое дело, и теперь я держусь на сцене уверенно. А учитывая, что у каждой песни в айфоне есть несколько вариантов исполнения, и мне остается только выбрать самый подходящий и качественно повторить его. Это задача не из трудных. В Снегирях Антонова мне даже ничего не нужно было менять, лишь аранжировку я выбрал из самых последних, но тоже авторскую.

Заканчиваю песню, дойдя почти до шепота, мой голос затихает одновременно с музыкой, добавляя легкую толику светлой печали. И люди в зале несколько секунд молчат… озадачивая меня своей реакцией. Эй, неужели все так плохо… А потом зал взрывается одобрительными аплодисментами. Народу еще немного — никто из мэтров пока не соизволили появиться, и там в основном техперсонал и наши «звездочки» с музыкантами.

Аплодирует даже Пуся и оркестранты в яме… Нет, Антонов, конечно, талантище… Так точно подобрать интонацию — никакого пафоса, никакого надрыва… Я и сам испытываю удовольствие, повторяя за ним его манеру исполнения. Шутливо раскланиваюсь и спускаюсь в зал, сразу попадая в объятья Марии Баруховны. Из-за маленького роста ее объятья приходятся на мои локти, но Пусю это нисколько не смущает.

— Витенька, золотой ты мой…

Дальше эта пожилая, циничная насквозь тетка утыкается лбом в мое плечо и замолкает. Вокруг вижу растроганные лица людей, которых, наверное, давно уже ничем не удивить. Ну, что…приятно. Пуся отстраняется, и ее выпуклые карие глаза влажно блестят. Но профессионализм не пропьешь, и тут же следует деловой вопрос.

— Голубчик, вы сможете это повторить с такими же интонациями? И это нужно обязательно петь соло! Мы даже не будем пробовать дуэт!

Я с сочувствием посмотрел на Ладу.

— Да, легко — тяжелый вздох — Я много репетировал в студии.

— Ну, и славно. Ничего даже менять не будем. Сейчас я переговорю с дирижером, а ты отдыхай пока.

Колобок подкатился к оркестровой яме, и они начали бурно обсуждать что-то с музыкантами. Обсуждение затянулось минут на пять. Пуся тыкала пухлым пальчиком в партитуру, дирижер сначала возражал ей, но потом видимо согласился с ее доводами и только понятливо кивал.

— У вас пятнадцать минут на «Снегирей», потом мы идем дальше. Прогоним разочек «Мы желаем счастья вам».

Спустя четверть часа, оставив «звездочек» репетировать, Пуся подхватывает меня под руку и тащит из зала. В другой ее руке болтался гермесовский пакет.

Заведя меня в свой кабинет, она быстренько убрала пакет в шкаф, включила электрический чайник и присела рядом со мной на диванчике. Устало потерла глаза.

— Маковой росинки еще во рту не было, кручусь здесь с семи утра… Витенька…, я вот подумала, может, для усиления эффекта опять покажем на экране фотографии, только теперь военные?

— Хронику. Лучше показать кадры военной хроники и желательно с Ленинградского фронта. Воронья Гора это ведь под Ленинградом.

— Да, да… правильно. Кадры хроники здесь будут к месту…

— …И свет нужно приглушить. Не выключить совсем, а лишь приглушить и добавить немного синего в освещение. Понимаете, чтобы выглядело, как синий снег в сумерках…

Мария Боруховна задумчиво кивнула, видимо прикидывая в уме, как это будет смотреться из зала.

— Неплохо… черно-белая зимняя хроника и синий снег в сумерках… Отлично! Сам придумал?

— Нет, умные люди подсказали.

Угу… В интернете. Увидел пару похожих клипов и запал на эту идею. Теперь пусть Пульяж расстарается. Я свое дело сделал.

— Мария Боруховна… я бы хотел еще сказать несколько слов перед песней. Из-за своего графика не попал на празднование 35-летия снятия Блокады, так мне бы хотелось посвятить эту песню всем фронтовикам, сражавшимся на Ленинградском фронте и защитникам Ленинграда. Это возможно?

— Конечно! Но слова себе напиши заранее и покажи мне, мы подключим суфлера. А то забудешь что-нибудь от волнения и оконфузишься.

* * *

Настоящий конфуз со мной едва не произошел чуть позже. Репетиция уже почти заканчивалась, как меня прямо со сцены выдернул один из помощников Романова. Помахал из зала рукой, показал на часы на правом запястье и я как был в концертном костюме пошел с ним к выходу.

— Григорий Васильевич вызывает. Срочно.

Ну, срочно так срочно. Накидываю пальто, сажусь в Чайку. Едем в Кремль. В этот раз впереди мчится милицейская машина с включенным проблесковым маячком. Пролетаем Боровицкие ворота, паркуемся у левого подъезда Сенатского дворца. Сейчас он называется здание Совмина, объект «Высота» — рабочее место Брежнева и всего Политбюро. Аж четверо комитетчиков тщательно меня обыскивают, предлагают раздеться в гардеробе на цокольном этаже.

На шикарном лифте с красным деревом и зеркалами, мы поднимаемся на третий этаж. Меня проводят в кабинет Романова, который, честно сказать, не поражает воображение. Квадратов двадцать, книжные шкафы, мягкая мебель, батарея «вертушек».

— Виктор, не стой в дверях, проходи — глава Ленинграда что-то быстро черкал на листках бумаги — Вот возьми, ознакомься.

Я сел за приставной столик и взял документы. Это был черновик статьи «Новый курс». Написанный по моим экономическим тезисам. И не только! Похоже кто-то здорово поработал над идеями НЭП 2.0 Снабдил цитатами из Ленина и Маркса, приплел выводы из политэкономии. Черт! Вот это засада. И мне сейчас без айфона все это анализировать??

— Как девушки после истории в МИДе? — тем временем поинтересовался Романов

— Спасибо, более-менее. В шоке конечно, были первое время. Но сейчас отошли. Работы много. Готовимся к концерту на 23-е февраля.

— Сами поверить не можем, что такое случилось — вздохнул Григорий Васильевич — Я посмотрел справку на этого Середу. Сынок то у него еще тот тип был… Несколько раз отец его отмазывал от тюрьмы. После убийства в машине нашли крупную сумму в валюте. А ведь член Партии, отдел в МИДе возглавлял! А сколько таких «сынков» еще по теплым должностям сидит?

— Вопрос надо по-другому ставить — я отложил в сторону черновик статьи — Как сделать так, чтобы во власть не пролезали такие «сынки»

— Ну-ка — заинтересовался Романов — У тебя поди и для этой болезни рецепт есть?

— Я думал об этом. Еще когда столкнулся с хамом в приемной комиссии нашей ленинградской комсомольской организации.

— Что-то слышал про это от Пастухова — улыбнулся Григорий Васильевич — И как же лечить болезнь?

— Есть несколько способов. Первый. Постоянная ротация управляющих кадров. Это особенно актуально для первых секретарей областей и районов, а также директоров крупных предприятий. Сидит на своем месте больше пяти лет? Значит, уже «врос» в систему, обложил себя друзьями и родственниками, везде у него блат, взятки… Так что пять лет и либо на повышение в другую область, либо на другую работу. Второй способ. Тест Айзенка на интеллект. Его еще называют тест Айкью. Очень популярный в США и Европе способ определения умственных способностей. Он, конечно, не без изъянов и его нужно адаптировать к нашим людям, но если массово протестировать всю партноменклатуру…

— Мы найдем самых гениальных управленцев? — засмеялся Романов

— Нет, отсеем самых тупых «сынков».

— Допустим — глава Ленинграда принялся задумчиво постукивать ручкой по столу

— Третий способ — полиграф.

— Это вроде детектор лжи?

— Он. Способ дорогой, тоже неоднозначный. Но его уже применяют в спецслужбах, почему бы не использовать для верхушки Партии?

— И откуда ты можешь об этом знать? Приснилось?

— Григорий Васильевич, да полиграф уже даже в кино показывают!

— Правда? Ну, продолжай.

— Если детектор лжи работает для КГБ, почему не может работать для партноменклатуры? Начните с себя, десять стандартных вопросов вроде «брали ли взятку от населения или сотрудников», «нет ли у вас запойного пьянства» и так далее. В присутствии Политбюро. И далее по цепочке — Политбюро, ЦК, все первые и вторые секретари…

— Ерунда это все — вздохнул Романов — Я слышал, что детектор лжи может ошибаться. Операторов, небось, будут подкупать… Лучше уж снять запрет КГБ на оперативную разработку тех же первых секретарей

— И это тоже. Но поймите! Полиграф станет угрозой для взяточников. Еще никого не протестировали, а все боятся! Кто-то откажется проходить детектор — сразу увольнение. Автоматически.

— Это может сработать — Романов отложил документы, откинулся в кресле — Что еще?

— Боюсь, последний способ вам не понравился.

— Давай, не тяни кота за хвост!

— Возрастной ценз. Вы знаете, какой сейчас средний возраст членов Политбюро? Я взял Большую советскую энциклопедию, нашел биографии и посчитал. 69 лет! Вы самый молодой — 56 лет, Пельше — самый старый — 80 лет.

Романов крепко задумался.

— Разве можно в этом возрасте чем-то эффективно руководить? — продолжал нагнетать я

— Ты прав, наши старики все больше из Кремлевской больницы указания дают. Леонид хотел ввести ценз, мы это обсуждали, но дальше разговоров дело не пошло.

— Вас же выдвинули на должность Генерального секретаря? — полуутвердительно спросил я — Вот и объявите публично, хоть бы и в той же газете Правда, что Генеральный секретарь управляет страной до 65 лет. Потом на пенсию. То же самое члены Политбюро. И ЦК. Понятно, что руководители до конца цепляются за власть так как она дает привилегии. Машины, дачи, спецпайки…

— Все-то ты знаешь — нахмурился Романов

— Успокойте элиту указом о привилегиях. Пусть при ЦК и Политбюро будет какой-нибудь «Совет мудрецов». Достиг 65-ти лет? Отправляйся в Совет, все твои привилегии за тобой остаются. Поверьте, для страны это будет огромная экономия.

— Ладно, я подумаю — тяжело вздохнул глава Ленинграда — В Министерстве Обороны есть «Группа генеральных инспекторов», в которую отправляются заслуженные маршалы, генералы армии и адмиралы… Хотя все-равно очень уж радикальные предложение. Надо все обмозговать. Ты пока посмотри статью. Если замечаний нет, я ее отправляю главреду Правды.

Вот не люблю я работать в спешке! Пропустишь ошибку — страна полетит под откос. Стыд и позор от будущих поколений. Но деваться некуда — Романов ждет.

23 февраля, 1979 года, утро

Москва, Лубянка, кабинет Председателя КГБ

— Имант Янович! Проходи, дорогой, проходи — генерал Цвигун вышел из-за рабочего стола, пожал руку — Представляться пришел?

— Второй раз за месяц — в стальном голосе Веверса появился легкий прибалтийский акцент

— Так растем же — рассмеялся председатель КГБ — Хоть пока и не в чинах, зато какие должности!

— Я совершенно не готов возглавлять ПГУ — Имант Янович тяжело вздохнул, присаживаясь на стул возле окна. За стеклом падал легкий пушистый снег, солнечные лучи приветливо освещали кабинет. Лицо Дзержинского на портрете выглядело добрым и одухотворенным.

— Никто не готов! — Цвигун нажал на кнопку селектора — Леонид, сооруди ка нам чайку! Думаешь, я хочу тянуть на себе весь Комитет?? Ты посмотри, чем меня прямо с утра завалили.

Генерал взяли из стопки бумаги на столе самый верхний документ и прочитал с выражением:

«Докладная записка, копия в КГБ СССР. 14 января 1979 года преподаватель Житомирского высшего зенитно-ракетного военного училища подполковник Муляр М.И., член КПСС, передал в УГКБ товарный ярлык от приобретенной им в Житомирском гарнизонном универмаге защитной рубашки, изготовленной Ленинградским швейным объединением „Рассвет“ Минлегпрома РСФСР, в котором в слове „Ленинград“ отсутствует буква „р“, вследствие чего дискредитируется имя основателя Советского государства. Установлено, что такие рубашки в количестве 190 штук 5-го января с.г. поступили на Житомирскую базу Военторга из Ленинградской межобластной торгово-закупочной базы. В магазинах Житомира изъяты из продажи 33 рубашки с аналогичными ярлыками. По факту ориентированы УКГБ Ленинградской области и особые отделы КГБ, расположенные на территории республики».

— Бардак! — Веверс осуждающе покачал головой — Секретариат отлюбить надо. Председателя КГБ такой ерундой отвлекать.

— А заодно и Житомирское УКГБ! — Цвигун бросил документ в стопку — Занимаются черте чем

— Мне перед Владимиром Александровичем неудобно — вернулся к теме Веверс — Крючков на своем месте, отлично поставил работу в Первом Главном управлении. И вдруг его снимают безо всяких объяснений!

— Дорогой, Имант Янович! — Цвигун присел на стул рядом с латышом — Ты пойми, это же политика! Высокая! Смерть товарища Громыко все перевернула наверху, поэтому имеем то, что имеем. Мне настойчиво порекомендовали, я ответил «есть»! Специалист ты хороший, в курс дела войдешь быстро. А Владимиру Александровичу мы подыщем другое дело. Вон, в «девятке» надо разгребать «авгиевы конюшни».

— Кстати, о Громыко — заинтересовался Веверс — Есть новости по расследованию? Я конечно, в статусе свидетеля не имею права…

— Да все там нормально — махнул рукой Цвигун — Дособерем оставшиеся документы, закроем дело и сдадим в архив.

— Мотив Середы?

— Личная месть — пожал плечами Цвигун — Что же еще? Патологоанатомы настаивают на проведении судебно-химического исследования тканей, но это займет несколько недель. Сверху давят, так что обойдемся без дополнительных экспертиз.

Веверс кивнул, в уголках губ появился легкий намек на улыбку.

Секретарь, постучавшись, занес в кабинет чай. Расставил чашки, вазочку с печеньем. После чего тихо испарился.

— Я вот насчет чего хотел посоветоваться — Цвигун подул на горячий чай — Из «семерки» сообщают об усилении активности американской резидентуры. Сотрудники неоднократно фиксировались у домов, в которых проживают члены ЦК и Политбюро! Радиообмен опять же увеличился.

— Пленум, перестановки «наверху», убийство Громыко — Веверс хрустнул сушкой — Собирают информацию для прогнозов аналитиков Лэнгли.

— Или ищут подходы к товарищу Романову — покачал головой генерал — Я приказал усилить его охрану и хотел посоветоваться насчет Селезнева. Виктор близок к Григорию Васильевичу и Николаю Анисимовичу, попросите Альдону приглядывать. А я прикреплю к студии кого-нибудь из «девятки».

— С Альдоной поговорю. Щелоков не будет против насчет людей из «девятки»?

— Да, сейчас после Калугина и отстранения Андропова все сложно — вздохнул Цвигун — Комитету надо вернуть авторитет в Партии.

— Есть один способ. Только дело срочное — Веверс допил чай и отставил чашку — Про «узбекскую» комиссию слышали?

* * *

…23-го к обеду я уже был полностью готов к предстоящему концерту. Презрев все нормы поведения советского артиста на сцене, я под серый итальянский костюм, купленный в Нью-Йорке, надел не рубашку со строгим галстуком, а тонкую шерстяную водолазку черного цвета. Не то, чтобы мне захотелось вдруг выпендриться, нет… Просто стало интересно, как за несколько дней поменялось отношение к Виктору Селезневу, и простит ли мне руководство ЦКЗ Россия такое наглое пренебрежение официальным стилем? Вот что-то мне подсказывает, что никто публичных замечаний в мой адрес сегодня не позволит. По крайней мере, Пуся вчера вечером разливалась соловьем, когда позвонила любезно сообщить мне, что ее ассистенты подобрали «просто изумительные кадры кинохроники», а осветители смогли добиться необходимого оттенка синего. Опоздать еще, что ли мне сегодня на часик — полтора…? Нет, это уже будет откровенным хамством.

Сегодня всем участникам велено явиться в ЦКЗ лишь за час до начала концерта, и я подъезжаю к служебному входу ровно к шести вечера. Без труда добираемся до выделенных нам гримерок и это уже далеко не те маленькие комнатушки, что была выдана нам с Сенчиной на День Милиции. Теперь у меня просторная комната с несколькими подсвеченными зеркалами, в которых отражается вполне приличный интерьер. Кожаная мягкая мебель, большой журнальный стол и даже маленький холодильник, как в отеле, где стоят несколько охлажденных бутылок Боржоми в экспортном варианте и пакеты с соком. На тумбе у окна — электрический чайник, поднос с фарфоровым чайным сервизом и непочатая банка импортного растворимого кофе. Пора уже заводить собственный «райдер». Помнится Мадонна требовала живого петуха, позолоченный унитаз и каббалистическую воду. А Робби Уильямс просит у организаторов концертов 280 полотенец, 6 огнетушителей и фуа-груа с малиновым соусом. Все это, конечно, пиар. Но работает же.

Леха хмыкает, обводя глазами эту гримерную «класса люкс», и начинает привычно доставать из чехла мой сценический костюм, чтобы повесить его на вешалку. Я вальяжно разваливаюсь в мягком кресле, вытягиваю ноги и продолжаю изучать интерьер. Интересно, кого же это сегодня «подвинули», чтобы заселить меня в эту комнату «повышенной комфортности»?

— Кофе будешь…?

— …Да ну его…

— А я выпью. Ты смотрю, совсем сегодня не волнуешься?

— Если только немного…

— Конечно, после-то Сан-Ремо и Нью-Йорка!

Я рассеяно киваю и задумываюсь над словами Лехи… С 10 ноября времени прошло всего-то три с половиной месяца, но сейчас и вспоминать смешно, как я волновался, в первый раз выступая на этой сцене. Надо будет зайти, кстати, сегодня к Сенчиной, засвидетельствовать свое почтение… и давно пора уже написать для нее пару новых песен. Отдать ей, например, ее же «День рождения» и еще что-нибудь из пугачихиного репертуара, скажем «Паромщика». И пусть девушка поет — мне ж не жалко! Потом еще и к Олимпиаде ей что-нибудь ей подкину…

В дверь гримерки стучат, и мы с Лехой вопросительно смотрим на вошедшего. Это один из ассистентов Пуси. Пришел узнать, нет ли у меня желания посмотреть подобранную ими кинохронику. Желания нет, мне откровенно лень тащиться в аппаратную. Тем более, мнению Марии Боруховны я доверяю безоговорочно. О чем и сообщаю ее ассистенту. Гордый моим доверием парень уходит. Нет, ну оно мне надо — еще и чужих сотрудников контролировать? Это вообще не моя работа. Через пару минут снова стук в дверь. На пороге…Лещенко собственной персоной.

— Приветствую, товарищи! Как праздничное настроение?!

Поднимаюсь навстречу Льву и уважительно жму протянутую руку. Все-таки величина!

Приглашаю его присесть. Мамонт тут же находит повод быстро исчезнуть и оставить нас одних — ему вдруг срочно понадобилось проверить, не приехали ли наши девчонки. Сначала у нас идет треп ни о чем. Потом Лев осторожно сообщает мне, что за кулисами бурлят слухи один хлеще другого. Все умудрились приехать сегодня пораньше, и теперь собираются в гримерках кучками, чтобы посплетничать, но достоверно про события в МИДе никто так ничего и не знает. Зато почему-то всем уже хорошо известно, что тем вечером там выступали именно мы. Этого я не отрицаю, но на попытку Льва узнать чуть больше, с сожалением развожу руками — со всех очевидцев взята подписка о неразглашении, и нарушить я ее не могу. Лев тут же отступает и заводит разговор о том, с чем собственно ко мне и пришел:

— Виктор, я хотел поговорить с тобой об Иосифе… — А…что с ним?

— Ну, понимаешь…Иосиф у нас вообще сложный человек. Характер у него непростой, и он очень болезненно относится к чужому успеху. Короче… сразу после Останкино он умудрился нажаловаться на тебя в ЦК, а теперь очень жалеет об этом.

Я несколько секунд смотрю на Лещенко, а потом начинаю ржать. Ну, Иося, ну жук! Уже успел наябедничать в ЦК! Да, как быстро подсуетился-то… А теперь рвет на себе остатки волос, проклиная свою торопливость! Надо же было так попасть впросак… Посмеявшись, спрашиваю Льва Валерьяновича, которого, видимо, Йося попросил исполнить роль миротворца:

— А я-то чем могу ему теперь помочь?! Он уже все, что мог, сделал…

— Виктор, не держи на него зла. Просто забудь о его глупой выходке…

— Да, я и не злюсь! Я даже благодарен ему за его…инициативу.

На недоуменный взгляд Лещенко охотно поясняю:

— Эту песню я изначально хотел записать совсем в другом составе, и Кобзона в нем точно не было. Как не было и многих других, кого выбрали в ЦК.

— …И что теперь будешь делать?

— Ничего. Сошлюсь на мнение Кобзона и предложу отложить проект до мая.

— А что будет в мае?

— В мае запишу эту песню так, как хотел изначально.

Лещенко понятливо кивает.

— Ну, да… до мая еще много чего может измениться…

— Вот именно.

— Сочувствую я тебе, Виктор… Залижут тебя теперь до смерти…!

— Ничего, отобьюсь… Я парень колючий — языки сотрут — лизать.

Мы молчим немного, и вдруг Лещенко чуть смущенно спрашивает меня

— Слушай, а у тебя нет никакой свежей песни вроде «Городских цветов»?

— Вам репертуара не хватает? Так забирайте себе «Цветы».

— Не откажусь! Понимаешь…мне не то, чтобы не хватает репертуара, но часть песен пора бы заменить. И у меня явный перебор с героикой, а вот лирических маловато…

Я делаю вид, что глубоко задумываюсь. Деньги мне сейчас нужны. Особенно «легальные» деньги. Впереди предстоит расширение штата и большие траты, далеко не все из которых можно покрыть из заначки. И песен для Лещенко у меня в айфоне много, только успевай «записывать». «Все пройдет» Боярского, «Третье сентября» Шафутинского, «Любимая» Быкова, «Городок» Варум, «Не прячь зеленые глаза» и «Скрип колеса» Саруханова, «Иди ко мне» Маликова, да много еще чего… И мало того, что с каждого исполнения новых мне будут капать авторские отчисления, так еще и черным налом за каждую я получу от трех до пяти тысяч. Деньги на новые песни у Лещенко точно есть, он мужик не бедный.

— …Лев Валерьянович, давайте созвонимся с вами в понедельник. Я обязательно постараюсь еще что-нибудь написать для вас.

Мы обмениваемся телефонами, и Лещенко уходит. Но тут же в гримерку врывается Леха. Он чуть не лопается от распирающих его новостей

— Витя, с повышением тебя! — на мой недоуменный взгляд этот гадский «мамонт» ехидно добавляет — Ты раньше кем был? Всего лишь незаконнорожденным внуком Брежнева. А теперь?!

— Не томи уже, порадуй меня моей новой родословной!

— Теперь ты у нас незаконнорожденный сын Романова!!!

— Ну, слава богу, Мы Романовы! — Леха этого исторического анекдота не знает и смотрит на меня с недоумением.

— Как-то раз, Александр III собрал группу историков и задал один единственный вопрос — чьим сыном все-таки был Павел I? Один историк сказал, что скорее всего Екатерина Великая родила Павла I от графа Салтыкова, своего любовника. Императрица явно намекала на это в своих мемуарах, да и вызывает подозрение, что наследник появился спустя целых 9 лет после заключения брака. Александр III перекрестился и сказал: «Слава Богу, мы русские!». Однако другой ученый возразил, что Павел I как две капли воды похож на Петра III и это доказывает их родство. Выслушав второго историка, Александр III вновь перекрестился и сказал: «Слава Богу, мы Романовы!».

Нет, все-таки с анекдотами надо поосторожнее. Леха чуть не загнулся от смеха, аж слезы пошли.

Мое настроение неуклонно ползет вверх, энергия так и прет. Я опять пропустил тренировку по боксу, где мог бы потратить лишние силы. Теперь получу нагоняй от Киселева… Бью несколько двоек в голову воображаемого соперника — вроде отпускает.

Через несколько минут подъезжают девчонки в сопровождении обоих Денисов. Выступать «звездочкам» только во втором отделении и сейчас они пока еще расслаблены. Динамик на стене оживает, объявляя боевую готовность N1, концерт начинается. Мой номер будет ближе к антракту, времени до него еще много, но я отправляю девчонок к себе, чтобы они не мешали настроиться.

Само выступление проходит безупречно. В зале полно военных и фронтовиков с орденами. Многие друг друга знают, улыбаются, перешептываются. Сначала идет короткая, но хорошо отрепетированная и проникновенная речь, в которой я напоминаю зрителям о недавней годовщине снятия Блокады. Благодарю фронтовиков за их подвиг и скромно сообщаю, что сегодня впервые исполняю песню на стихи одного их них — Михаила Дудина. В память о тех, кто не вернулся с полей сражений. Свет в зале постепенно гаснет, наливаясь сумеречной синевой, и под первые аккорды музыки на экране появляются черно-белые кадры военной кинохроники. Видеоряд подобран хорошо, а освещение на сцене именно такое, как я и хотел. «Снегирей» принимают очень тепло и меня потом долго еще не отпускают со сцены. Зрители дарят кучу цветов, которые я тут же за кулисами передаю в руки Лехе. Пуся одобрительно похлопывает по плечу и милостиво отпускает готовиться ко второму номеру. Но за него я особенно и не переживаю — мы уже столько раз исполняли «Мы желаем счастья вам», что эта песня у нас буквально отскакивает от зубов. С ней уж точно все будет в полном порядке…

Спустя минут сорок мы вновь собираемся в техническом коридоре ЦКЗ. Девчонки выглядят на все сто, их концертные наряды и грим безупречны, настроение боевое. Когда нас вызывают, мы дружной гурьбой шествуем за кулисы. Впереди идет охрана, аккуратно отодвигая с дороги зазевавшихся людей, потом плывут наши принцессы, заставляя встречных мужиков ронять челюсти и застывать на месте. Шествие замыкаем мы с Лехой. Мы все двигаемся довольно плотным строем, к тому же «мамонт» на ходу рассказывает мне вполголоса о своих планах на медовый месяц, поэтому я практически не вижу, мимо кого мы сейчас проходим. Но голос с характерной хрипотцой, издевательски прозвучавший за нашими спинами, я узнаю безошибочно. Что называется «с первой ноты».

— А вот и наш Буба Касторский со своими воробышками…!

Я резко поворачиваюсь и вижу… Пугачеву. «Примадонна» сегодня не в своем привычном бесформенном балахоне, а в довольно строгом длинном платье с закрытым воротником под горло, который украшает огромная, сверкающая, но совершенно безвкусная брошь. Кто-то рядом угодливо захихикал, и я вижу, как Вера вдруг сбивается с шага, замирает и растеряно оборачивается. Вслед за ней останавливаются и Алька с Ладой, на скулах прибалтки тут же проступают характерные яркие полосы. Матерюсь про себя. Ведь специально сбивает с настроя перед номером!

— Завидуете чужой молодости и красоте… мадам Брошкина?! — я киваю на аляповатое украшение на груди Пугачевой. Глаза «примадонны» вспыхивают от злости.

С «Мадам Брошкина» у меня выходит по-настоящему оскорбительно, отчего рядом фыркает и начинает ржать во весь голос Леха. К нему моментально присоединяются окружающие, и я вижу, как певица буквально сжимает руки в кулаки, и, кажется, готова накинуться на меня. Мы делаем шаг навстречу друг другу.

— Думаешь, Кикабидзе сойдет тебе с рук? — шипит мне в лицо Пугачева — Высоко взлетел — больно падать будет. Клаймич — это только начало. Щенок сопливый…!

— Витя, не надо! — меня с обеих сторон хватают за руки Вера и Альдона — Не опускайся до ее уровня

— И то правда — я глубоко вздыхаю и толкнув Пугачеву плечом, прохожу мимо. Останавливаемся возле побледневшей Пуси, которая видела всю нашу перепалку. Я поворачиваюсь к «звездочкам».

— Улыбайтесь! Слышите меня?! Всем весело улыбаться!

Девушки немедленно растягивают губы в заученных улыбках.

— Приготовьтесь к выходу… — Пульяж незаметно крестит нас

Алька хочет что-то сказать, но не успевает. Время истекло, и нам уже пора на сцену. Дальше мы с девчонками действуем практически на автомате. Даже Вера, которую так легко оказалось вывести из равновесия, и та заставила себя собраться и теперь довольно искренне изображает на лице радость и веселье. Мне лишь остается догадываться, чего ей это сейчас стоит, и я даю себе твердое обещание отомстить рыжей сполна. Раздаются первые аккорды, я привычно включаюсь в процесс, постепенно успокаиваясь и заставляя себя больше не думать о неприятном эпизоде. В зале довольно светло и я прекрасно различаю лица людей, которые с удовольствием слушают нас, а некоторые даже и подпевают.

Все вроде идет по накатанной… как вдруг на втором куплете в зале начинает происходить что-то непонятное. В партер из боковых дверей заходят люди в серых костюмах. Какие-то безликие, все с короткими стрижками и примерно одинаковой комплекции. Действуют они организованно и слажено — по двое выборочно подходят к зрителям, показывают удостоверения и выводят их из зала. Присутствующие оборачиваются, в зале сгущается напряжение. Пытаюсь рассмотреть, что там происходит, но понятно только одно: несмотря на то, что в зале довольно много военных, эта странная возня затрагивает только людей в штатском.

Бросаю на Альдону короткий вопросительный взгляд, но она лишь незаметно пожимает плечами. Девушка явно видит в зале то же, что и я, но так же не понимает, происходящего. А когда песня заканчивается, и в зрительном зале вновь вспыхивает яркий свет, о странной суете напоминает только несколько опустевших кресел…

Собрав заслуженное количество аплодисментов и новую порцию цветов, мы покидаем сцену. За кулисами царит подозрительная тишина — почему-то нет привычной суеты и толпы артистов, ожидающих своего номера. Один Кобзон здороваясь с нами на ходу и отводя при этом взгляд, спешит на сцену. Ассистент Пуси, опасливо оглядываясь по сторонам, шепотом сообщает, что пока мы выступали, всех певцов вежливо попросили очистить коридор и разойтись по гримеркам, а тех, кто уже отработал номер, попросили задержаться там до окончания концерта. Без объяснения причин. На вопрос «кто попросил?», ассистент, смутившись, отвечает «кто надо». О да! «Кто надо» — это наше все. Забрали «куда надо», разберутся «где надо». Магическое мышление. Назовешь зверя по имени — получишь его в гости ночью.

Отправляемся к себе, где нас ждет встревоженный Леха с охранниками. Никто из них тоже ничего не знает, они только сообщают мне новость, которая объясняет, наконец, безобразную выходку Примадоны — оказывается, мне отдали именно ее гримерку-люкс. Я понятливо киваю, но сейчас меня волнуют совсем другие вещи. Не люблю, когда вокруг меня происходят непонятные события. Срочно нужна информация, а получить ее можно только…в режиссерской, куда транслируется запись со всех камер, установленных в зале. Киваю Альдоне и мы с ней несемся туда по опустевшему коридору.

Нашего появления никто не замечает, взоры всех людей, находящихся в режиссерской, включая Пульяж, прикованы к нескольким мониторам. Я оббегаю их беглым взглядом, выхватывая для себя самое интересное. Кобзон еще поет на сцене, но выглядит при этом каким-то растерянным. Перевожу взгляд на соседний монитор, и у меня натурально отвисает челюсть… В центральной ложе двое в штатском заламывают руки Рашидову! Азиатское лицо, высокая залысина, целая россыпь орденов на груди — не узнать партийного функционера невозможно. Первый секретарь Узбекской ССР пытается брыкаться, что-то кричит, но его опустив лицом в пол, быстро волокут на выход. Больше всего поражает реакция окружающих. Ее нет! Все сосредоточенно внимают Кобзону. Даже маршал Устинов, чье место совсем недалеко от Рашидова.

— Узбеков похватали — удовлетворенно констатирует Альдона. Ее слышит один из режиссеров, сидящих за пультом. Он отрывается от экрана и непонимающе спрашивает нас:

— А за что их…?

— Воровство и приписки в особо крупных размерах. Завтра на Пленуме Партии все расскажут.

Теперь к нам оборачиваются все.

— Это что же… Новый 37-й год? — у Пульяж дрожат губы

О, как их затрясло! А всего-то взяли показательно десяток самых коррумпированных узбеков на публике, а народ уже ждет черных воронков по ночам. Этот страх — огромная сила. А ведь я ничего такого Романову не советовал. Но стоило ему или кому-то «наверху» натянуть удила и мы уже завтра проснемся в другой стране. Или нет?

— Идем…

Я тяну Альдону за руку, и мы теперь спешим с ней в холл, чтобы посмотреть на завершающую стадию операции. Именно сейчас творится История! Я не могу этого пропустить.

Выход в холл перекрыт, на дверях стоит автоматчик в гэбэшной форме. Нас очень вежливо просят вернуться в гримерку. Ага… прям сейчас…! Не на тех напал…

Я молча протягиваю гебэшнику свой пропуск-«вездеход». Он внимательно рассматривает его и коротко докладывается по рации. На другом конце… голос Веверса! И почему я не удивлен?

Нас пропускают и мы отправляемся к галерее вестибюля, с которой открывается отличный вид на первый этаж, где сейчас собирают всех арестованных. Их немого, всего человек пятнадцать. Стоят по одному в окружении плотного кольца автоматчиков. Некоторые «арестанты» еще продолжают возмущаться, но большинство узбеков подавленно молчат и растерянно держат в руках отданную им верхнюю одежду. Дубленки, дорогие ратиновые пальто с меховыми воротниками, шапки из норки и соболя… боюсь, все это теперь им уже не понадобится… а если и понадобится, то очень не скоро… Телогрейки и ватники — тоже хорошо смотрятся холодной зимой. Особенно в районе Магадана.

— Что вам здесь надо…?! — Веверс в генеральской форме выглядит на все сто. Подтянут, чисто выбрит, благоухает дорогим парфюмом…

— К завтрашнему Пленуму готовитесь? — отвечаю я вопросом на вопрос

— Есть время разбрасывать камни — философски замечает отец Альдоны — Есть время собирать

— Ну-у тут камушков много найдется — смеется девушка, кивая вниз — Думаю так каратов по двадцать, тридцать

— А Устинов не против, что это прямо на торжественном концерте? — я все никак не могу определиться в отношении происходящего

— Много вопросов, Виктор — рация Веверса неразборчиво шипит, генерал подносит ее к уху — Мне пора, а вы езжайте домой. К студии будет прикреплен человек из «девятки» — отнеситесь к этому с пониманием. Еще ничего не закончилось — можно ожидать любых провокаций. Никуда не лезьте, пишите пока свои песни и готовьтесь к гастролям.

— Слушаюсь, товарищ генерал! — я шутливо вскидываю правую ладонь к виску, а второй в это время прикрываю свою макушку.

— …Это что…? — Веверс непонимающе смотрит на меня

— К пустой голове руку не прикладывают!

— Шутник нашелся… Марш домой!

Мы с Алькой бросаем прощальный взгляд на понурых узбеков, которых начинают по одному выводить через центральные двери к подогнанному впритык автобусу. Символично… Интересно, когда все эти люди в последний раз вообще ездили на автобусе? Они же свой родной Узбекистан только из окна персональной Волги и видели… Возвращаемся в гримерку, но по дороге нас перехватывает возмущенный Леха.

— Где вас носит?! За вами помощник Устинова приходил, маршал приглашает вас в свою ложу!

Ага, съездили мы домой… Но делать нечего, забираем Веру с Ладой из гримерки и отправляемся в ВИП ложу.

Генералитет сверкает орденами и медалями, у каждого такой «иконостас», что глазам смотреть больно, все в парадных кителях и уже немного подшофе. Но все строго в рамках приличий. Сам Дмитрий Федорович в очень хорошем настроении и, не давая мне опомниться, по-отечески обнимает меня.

— Нет, ну что за парень такой геройский! Что не песня — так прямо выстрел в сердце! Не успел «Коня» своего спеть, как теперь «Снегирями» нас порадовал.

Устинов с удовольствием целуется с девушками в щеку, говорит им комплименты. Ни слова об узбеках, как-будто ничего и не было.

— У нас тут масштабные учения идут на Дальнем Востоке — Дмитрий Федорович подводит меня к группе генералов — Вот товарищи на днях вылетают во Владивосток. Не хочешь слетать с ними? Споете что-нибудь для солдат и моряков, потом тебя на вертолете покатают или на катере…

— Можно и на истребителе — смеется один из военачальников с крылышками в петлицах — На спарке Мига.

Как там было в Бриллиантовой руке? «Добро пожаловать к нам на Колыму! Нет уж лучше вы к нам». На Дальнем Востоке мне делать совершенно нечего, поэтому я вежливо выражаю сомнения:

— Не знаю, как на это посмотрит Николай Анисимович. Гастроли, концерты… Потом у меня тренировки по боксу в сборной.

Фу… Мысленно вытираю пот со лба. Тема бокса переключила внимание генералов. Практически все смотрели мои американские схватки, посыпались вопросы, комментарии. Постепенно общая компания разбилась на мелкие группы, и мы, тихо попрощавшись, уходим.