Он обнял их, прижал к себе…

– Здравствуй!

Ro пел «Thrive» и его молодой голос звучал так эмоционально пронзительно, в нем был почти гнев, почти нежность.

Ро – молодой певец из Бруклина, Нью-Йорк.

– Здравствуй, счастье мое!

Элизабет вспомнила «Вы в нём немного утонули.

– Да. – Сказала я, думая не о пальто»…

Она тоже утонула – в Лино и Джулио, в Ро…

Малыш завозился – его зажали!!!

Лино засмеялся. О, как он смеялся! Демон по имени Жизнь! Безумие по имени Жизнь! Сладость по имени Жизнь!

Лино включил музыку

by t e l e p a t h…

Они открыли для себя Vaporwave…

Vaporwave – это айпэд-арэнби позднего Джеймса Ферраро, зацикленные фрагменты из порносаундтреков, коммерческие звуки большого города: короткие мелодические секвенции из рекламы или компьютерных заставок склеиваются эластичным миди-басом, обволакиваются нехитрыми вокальными семплами и синтетическими трансоподобными линиями, образуя универсальную рекреационную музыку повседневности.

Футуристичный лаунж, компьютерный соул-фанк, безликое урбанистичное фитнес-диско – бесконечный саундтрек хрустальных небоскребов, цифровые грезы супермаркетов, радужная эмульсия аниме-эмбиента и неоновые инструменталы ночного такси…

В рёкан-отеле они сели за европейский стол…

– Как Жан?

– Спит.

– Он проснется, Лино? У нас есть надежда?

Он смятенно улыбнулся, мужчина, одетый в европейский костюм…

– Какая ты красивая!

Элизабет смущенно улыбнулась.

– Ты не устаешь…

– Говорить тебе это? Нет!

– Надеяться. – Сказала ему она. – Ты не устаешь надеяться, Лино, счастье мое!

– Моя судьба быть королем Боли.

Лино с самоиронией улыбнулся.

– Помнишь, как Стинг поет эту странную песню? Король, слепой, богач, скелет…

– Помню.

Элизабет улыбнулась его лазурно-голубым глазам.

– Бальтазар сказал мне, что эта песня посвящена Фрицу Лангу.

– Возможно.

Он тоже улыбнулся ее зеленым глазам.

Она вспомнила «Режиссёр-архитектор, символист, экспрессионист, психоаналитик, инопланетянин, пропагандист, один из самых плодотворных кинорежиссёров, мастер триллера и детектива, обречённый гений, труженик, человек с моноклем, певец судьбы, европеец-американец, антифашист, гений жанрового кино – вот титулы Фрица Ланга. Его называют „визуальным режиссёром“ или „архитектором кино“ за то, что каждый фильм Ланга – особенно в ранний, немецкий его период – поражает сложностью композиции и постановки»…

Элизабет вспомнила постер Фрица Ланга в кабинете Бальтазара, рядом с постером Dead Fellas из Call of Duty: Black Ops II – Zombies… Рэй Лиотта, Майкл Мэдсен, Чезз Палминтери, и еще какой-то чувак…

– Мэри Роуз и Пейтон Факуэр… – Вдруг сказал Лино. – МЭРИ РОУЗ И ПЕЙТОН ФАКУЭР… Он все решил, а мы этого не поняли!

Элизабет вспомнила «У Джеймса М. Баррри есть пьеса Мэри Роуз… Главная героиня время от времени исчезает на Гебридских островах, чтобы вернуться спустя несколько дней или лет. У Бирза Амброза есть рассказ «Случай на мосту через Совиный ручей» – рассказ, действие которого происходит в северной части штата Алабама во время Гражданской войны, состоит из трех глав. В первой главе солдаты армии Севера готовятся повесить плантатора-южанина на мосту. Приговоренный к повешению думает о том, как спастись. Во второй главе рассказывается о событиях, которые привели к казни. Богатый плантатор Пейтон Факуэр мечтает прославиться военными подвигами. На его плантацию приходит лазутчик армии Севера, выдающий себя за южанина, и говорит, что северяне укрепились на берегу Совиного ручья. Факуэр задумывает поджечь мост через ручей. В третьей главе действие возвращается к казни. Веревка обрывается, и Факуэр падает в воду. Он спасется от пуль и добирается до своего дома. Когда он хочет обнять жену, он чувствует удар по шее, видит свет, а затем тьму. Рассказ заканчивается словами: Пэйтон Факуэр был мертв; тело его, с переломанной шеей, мерно покачивалось под стропилами моста через Совиный ручей…

Она спросила Жана:

– Ему что… показалось?

– Что он вернулся домой? Да, chéri, возможно, ему до сих пор кажется»…

Лино прав – Жан собирался покончить с собой, а они это не почувствовали!!!

Элизабет вспомнила «Вы знаете, жалко смотреть на беспомощное страдание людей, которые хотят жить выше средств: они страдают гораздо больше, чем нищие на улицах»…

Она почувствовала боль. Захотелось заплакать. Захотелось попросить прощения.

«ВЫ ЗНАЕТЕ, ЖАЛКО СМОТРЕТЬ НА БЕСПОМОЩНОЕ СТРАДАНИЕ ЛЮДЕЙ, КОТОРЫЕ ХОТЯТ ЖИТЬ ВЫШЕ СРЕДСТВ: ОНИ СТРАДАЮТ ГОРАЗДО БОЛЬШЕ, ЧЕМ НИЩИЕ НА УЛИЦАХ»…

И Элизабет заплакала.

Лино обнял ее.

– Не плачь! Ты не смогла бы ему помочь!

– Почему?

Он прижал ее к себе.

– Ему никто никогда не мог помочь.

– ПОЧЕМУ?!

– Он всегда был словно один, один на земле.

Рёкан-отель был красив – татами, сёдзи, мебель из светлого дерева…

Лино сказал ей:

– Зимой здесь очень красиво, Онсэн – горячий соляной источник, и снег, медленно падающий, словно в огонь…

Ямочки на его щеках…

– Так я представляю себе Ад.

– Ад?

Элизабет улыбнулась.

– Да, любимая, сидя в кипятке с ошпаренной жопой, надеешься, что это не навсегда!

Она засмеялась.

– К чему это я, – Лукаво продолжил Лино. – Мы сейчас в Аду, но это пройдет.

– Да, – Поняла его Элизабет. – И этот Ад пройдет.

Он посмотрел на нее с нежностью.

– Когда он придет в себя, я сначала поставлю его на ноги, а потом дам ему по морде.

Она тоже почувствовала нежность, что-то в ней болело, а что-то продолжало жить – что-то в ней, хотело жить еще больше, сильнее!

Элизабет вспомнила, как Лино сказал ей «Я не могу дать ему пинка. Я не могу сказать ему: ты не второй, ты первый – для меня ты всегда был первым, настолько первым, что я бросил женщину, в которую был влюблен, потому, что знал, что ты любишь ее, и что тебе больно.

Я никогда не мог дать пинка тем, кого любил. Я не мог сказать Мэри: оставь меня в покое!»…

Она спросила его:

– Ты сможешь? Дать ему пинка…

Грустно Лино посмотрел на нее.

– Я должен, даже если я не могу, я должен.

Как странно это прозвучало для нее…

– Почему? – Спросила его она, сама не зная, о чем она спрашивает его.

– Я его слишком сильно жалел. Друзей нужно жалеть, но не слишком сильно.

Лино стоял спиной к балкону, и ей вдруг показалось, что на улице пошел снег.

– На что ты смотришь, Элизабет?

– На тебя.

Улыбка на его алых губах…

– Ты успокоилась?

– Почти.

Он «отпил» от сигары, Анджолино…

– Ты красивая даже тогда, когда плачешь.

Элизабет расхохоталась.

– Этому комплименту я не поверю!

Он рассмеялся.

– Ты мне нравишься! Ты такая живая… Ты эмоциональная, но ты умеешь себя сдерживать.

– Ты тоже…

Она заглянула ему в глаза.

– Ты чувствуешь глубже, чем все кого я когда-либо знала.

Лино посмотрел на нее задумчиво, «отпил» от сигары.

– Мне понравились слова Алена Делона: «Я актер, большой актер, я сильнее и глубже других людей чувствую счастье и страдание». Я тоже, Элизабет, я врач, я считаю себя хорошим врачом – хороший врач, это тот… как хороший священник, у него для каждого найдется доброе слово.

Он смятенно нахмурился.

– Я понял, что людям нужно немного доброты. Им нужна надежда. Я видел много высокопрофессиональных врачей, которым место в тюрьме или в психушке, и я видел врачей, которые помогают.

Она удивилась «И я видел врачей, которые помогают»…

Элизабет спросила его:

– Что нужно для того, чтобы помочь другому человеку?

– Желание.

Его лазурно-голубые глаза вновь вспыхнули нежностью.

– И не жить слишком хорошо. Люди черствеют, когда живут слишком хорошо.

– «Хорошо» это? – Смутилась она.

– Когда тебя защищают любовью и деньгами, ты начинаешь думать, что это навсегда.

Он был так высок и красив, он был одет в черное, а на пиджаке была роза…

– Я не рассказывал тебе о синдроме Котара? – Вдруг сказал ей Лино.

– Нет.

– Почему ты говоришь шепотом, моя зеленоглазая любовь?

– Мне так больно, Лино… не знаю от чего!

Он посмотрел на нее очень мягко.

– Иногда, Элизабет, больно от всего, но это хорошо, это значит, что душа работает.

Он удивил ее, Лино Гаравани…

– От этой боли ты не умрешь, – Продолжил он. – Ты будешь жить, и ты будешь счастлива, ты будешь очень счастлива!

– Я смогу?

Элизабет заглянула ему в глаза.

– У меня получится жить счастливо с мыслью о том, что я не поняла, что меня просили о помощи?!

Усмешка на его губах цвета крови…

– Многие понимают и живут себе спокойно…

Лино посмотрел на нее очень ласково.

– А те, кто уже безнадежно очерствел, делают вид, что ничего не поняли.

Он пожал плечами.

– Даже не знаю, что страшнее…

Он потушил сигару.

– Давай покушаем? Когда болит душа, нужно покушать, на сытый желудок все кажется не таким трагичным.

Саркастическая улыбка.

– Мне это всегда помогало. Однажды сидя в кофейне в аэропорту, я ел что-то вкусное и плакал.

Элизабет вновь почувствовала боль.

– Но жизнь меня вылечила, – Весело сказал Лино. – С годами я понял, что есть только две трагедии – нищета и смерть, все остальное… лечится.

– Я люблю тебя, Лино! – С болью сказала ему она. – И я надеюсь, что потом ты был счастлив.

– Был, – Тоскливо улыбнулся ей он. – Но с тех пор мне – как и тебе, больно за то, что невозможно изменить, за несделанный вовремя шаг, или даже невовремя…

Они вновь сели за накрытый стол.

– После времени слез, приходит время радости, и мы еще порадуемся!

Лино накрыл ее руку своей рукой, сжал, почти до боли.

– У нас будет дочь, или сын, наша жизнь продолжится, наша жизнь продолжается.

Он посмотрел на нее, его глаза покраснели.

– Знаешь от чего тебе больно? От того, что жизнь продолжается. Он, возможно, не придет в себя, а жизнь продолжается. Когда ты теряешь того, кого любишь, жизнь продолжается, но она уже никогда не будет прежней!

– Не будет!

Они оба заплакали.

И они ели – суп-мисо, рис…

– Я хочу увидеть его, – Сказала Элизабет, Лино. – Я хочу побыть с ним.

Она подумала, почему мы не называем его по имени? Страшно? Когда не называешь по имени не так страшно?

– Мы поедем к нему, – Успокаивающе сказал ей он. – Все будет хорошо. Плохо уже было, плохо больше не может быть!

Элизабет вспомнила Сан-Ремо и кабинет Лино, и фотографии, очень много фотографий – целую жизнь! Жан, Ксавье Лоран, и Лино. Жан и Лино. Жан и Мэри. Лино и Мэри. Лино, Мэри, и Алфредо Сторраро…

– Я боюсь смерти, – Сказала она, Лино. – Смерть это значит «смириться» и ничего больше!

– Ты не права, – Мягко сказал ей он. – Смерть это значит «память»… Бога нет, но есть память!

Странно это прозвучало для нее «Бога нет, но есть память»…

– Разве ты не веришь в Бога?

– Верю, но… неужели все это Бог, Элизабет, жизнь, смерть, любовь, потери?!

Лино сказал ей это утомленно.

– Хороший вопрос, – Согласилась с ним Элизабет. – Да, наверное.

В ближайшие два года итальянский нейрохирург планирует провести первую в мире операцию по пересадке головы человека. Врач Серджио Канаверо говорит, что это станет возможным тогда, когда удастся соединить спинной мозг с нервными окончаниями, чтобы иммунная система не отторгла голову и организм начал воспринимать все части тела как единое целое…

– Иногда я тоже хочу другую голову! – Сказала Элизабет, Лино. – Я что, много прошу?

Они оба улыбнулись.

– Лучше не проси!

Он взял пиалу и отпил зеленого чаю.

– Я люблю твою голову, именно твою, она у тебя прекрасна!

– Прекрасна??? – Очень удивилась Элизабет. – Я бываю словно в космосе, словно совсем одна…

Странно Лино посмотрел на нее своими лазурно-голубыми глазами.

– Одиночество так же неизбежно как смерть.

– Почему неизбежно? – Вновь удивилась она.

– Внутри себя каждый человек слышит только один голос – свой.

Он пил молочный Улун так вкусно… Элизабет тоже так захотелось!

– Говорят, что перед смертью человек начинает слышать еще один голос – Смерти! – С мрачным обаянием улыбнулся Лино. – «Как часто люди даже не подозревают, как близка их смерть. Они полагают, что впереди у них вечность, однако жизнь их, как жизнь розы – недолговечна».

Она задумалась.

– Если бы жизнь розы была долговечна, ее красота не казалась бы нам такой сладостной!?

– Да.

Он заглянул ей в глаза.

– Человек для Бога недолговечная, но прекрасная роза, и одни розы живут чуть ярче, чуть дольше других.

Они вышли на террасу с видом на море – море было прохладно голубого цвета, неожиданно наступил вечер.

– Ты наелась? – Спросил ее Лино.

Он всегда спрашивает об этом тех, кого любит…

– Да, счастье мое, я наелась. Спасибо!

Он нежно посмотрел на нее, улыбнулся.

– Как ты себя чувствуешь? Тебе лучше?

– Когда не думаю о нем – да!

– Не думай!

– Я не могу простить – не его, себя!

– Говорят, что нужно уметь прощать других людей, но себя тоже нужно уметь прощать.

Они подошли к стеклянной балюстраде.

– Я скорее прощу другого, чем себя, Лино!

Он мягко усмехнулся.

– Чтобы простить ближнего, не нужно копаться в себе, а чтобы простить себя нужно взять нож и отсечь все лишнее. Kapish?

Элизабет заулыбалась.

– Понимаю!

Ямочки на его щеках…

– Мне больно за него, но я не умру! Это и есть «отсечь все лишнее»?

Лино сел в кресло, положил ногу на ногу.

– Когда ты понимаешь, что будешь жить, ни смотря, ни на что – да.

Она смутилась.

– Когда ты впервые решил жить, ни смотря, ни на что?

– После смерти Ксавье Лорана.

Он посмотрел на нее.

– Я думал, что он погиб вместо меня, но с годами я начал понимать: все именно так, как должно быть.

Элизабет вспомнила Жана говорящего ей ту же самую фразу «Все именно так, как должно быть»…

– Я думал: мог ли я изменить что-то тогда, двадцать лет назад, когда сидел в аэропорту, ел твое любимое мороженое и плакал из-за того, что чувствовал, что теряю тебя?!

Она почувствовала прохладу вечера – плечи обдал ветер, еще теплый, но уже остывающий.

– Я понимаю, знаю, что не мог, но мне хочется думать, что мог! Мне легче думать, что я трус, дурак, ублюдок, чем осознать: все именно так, как должно быть!

Лино посмотрел на нее с болью.

– Даже сейчас… я осознаю, но меня это не устраивает!

Элизабет печально улыбнулась.

– Песчинку не устраивает ветер Судьбы!?

Он весело улыбнулся.

– Да, любимая, песчинку…

Позже Лино встретился с Сакураем…

– Лучше бы я умер! – Сказал ему Сакурай. – Ненавижу чувствовать себя слабаком! Я все время плохо себя чувствую! Я забыл как это, чувствовать себя хорошо!

– Потерпи, – Спокойно сказал ему Лино. – Ты же знаешь: все имеет свою цену. Все наши переживания и страдания имеют свою цену – сначала болит душа, а потом заболевает тело. Это неизбежно.

– Почему «неизбежно»? – Требовательно спросил Сакурай.

– Это очищение – болезнь тела это завершающий этап очищения души.

Сакурай замолчал, посмотрел на коньяк и хьюмидор стоящие перед ними на низком столике.

– Никогда не думал, что буду – что смогу, наслаждаться только одним видом коньяка и сигар!

– Многим осталось только наслаждение видом, сэмпай, – Мягко сказал ему Лино. – И в этом нет трагедии.

Он перевел взгляд на него, мужчина с грузной, мощной фигурой.

– Когда это говоришь ты, я верю, верю в то, что буду еще чего-то хотеть.

Лино почти улыбнулся.

– С годами начинаешь понимать, что счастье это когда ты еще чего-то хочешь.

Сакурай тоже улыбнулся.

– И женщины!

Лино рассмеялся.

– Да, ЖЕНЩИНЫ!

– И вкусная еда!

– И «Ойстер Стаут»!

И как когда-то они показали друг на друга указательными пальцами, и рассмеялись.

– У меня была любовница, – Сказал ему Сакурай. – Боже! Когда она шла по улице, все провожали ее взглядом, даже женщины! Она была маленькая и страшненькая, но у нее был такой взгляд… весь этот чертов мир принадлежал ей!

Лино улыбался.

Сакурай налил ему коньяка и предложил сигару.

– Покури, а я вспомню как это…

Саркастическая улыбка.

– Быть нормальным человеком.

Лино закурил сигару с головой индейца.

– Странно, из всех моих женщин я вспоминаю именно ее. Она бы никогда не заболела этим дерьмовым раком!

Сакурай закрыл глаза, дыша сигарным дымом.

– Почему? – С интересом спросил его Лино.

– Она делала то, что хотела. Всегда. В этом был ее магнетизм. Она сразу мне понравилась, такая… безмятежная что ли…

– «Безмятежная»? – Удивился Лино.

– Да, как тигрица, то ли она откусит голову, то ли ей… Сейчас мне кажется, что ее счастье было в том, что она была готова ко всему, мое несчастье в том, что я не был готов, а она была…

Лино попробовал коньяк «Паске».

– Сейчас я понимаю, что в этой жизни нужно быть готовым ко всему, – Сказал ему Сакурай. – Даже к смерти детей.

– А это возможно? – Сказал ему Лино.

– Невозможно. – Согласился с ним Сакурай.

– Моему старшему сыну девятнадцать лет, а младшему скоро год… Они уже… въелись в меня, вросли, они мои корешки…

Лино посмотрел на Сакурая, заглянул ему в глаза.

– Знаешь, что происходит с деревом, потерявшим свой корень? Оно теряет силы! Не говори мне, что нужно быть готовым. Я почти потерял моего первого ребенка, и я… Моя бывшая жена сказала мне «Ты его предал. Ты предал нас», а я думал, какое пафосное слово «предательство»… я же никого не бросил! Но сына я терял

Странно Сакурай смотрел на него.

– Я тоже… не так уж и нагрешил, но сына я потерял.

– Почему, черт побери? – Воскликнул Лино. – Почему?!

– Потому, что мы хотели как лучше.

Сакурай посмотрел на него тяжелым взглядом.

– Потому, что мы любили. Когда любишь, хочешь как лучше.

– Не надо хотеть «как лучше»?! – Больно удивился Лино.

– Не надо. – Обреченно сказал ему Сакурай. – Это все усложняет. Наше «лучше» для них… не выход.

Лино понял его.

– Ты сказал «женщины»… Любовь женщины ко мне, вернула мне сына, ничто не могло вернуть его, а она вернула… Почему?!

– Любовь и смерть делают человека одинаково счастливым, ты не замечал? Они обе приносят облегчение. Правда в том, что она хотела, чтобы не только ты был счастлив, но и он. Ты понимаешь? Твоя женщина мудра, она знала, что даже с ней, но без сына, ты не будешь счастлив до конца. Жена/муж это одна половинка счастья, а ребенок другая, и мы не можем быть счастливыми, имея одно и не имея другого.

Странно Лино почувствовал себя…

Его Элизабет оказалась… сложна? Непростая женщина оказалась сложна…

За что она понравилась ему тогда в Блэк Оак? У нее был взгляд сильного духом человека.

Он подумал, а я был слаб?

– Когда Сато умер, – Вдруг сказал ему Сакурай. – Я хотел уйти из семьи. Я хотел жить один. Таково было мое горе: я хотел быть один. Я хотел, чтобы никто не мешал мне прожить мою вину.

– Прожить? Вину? – Удивился Лино.

– Да.

Сакурай заглянул ему в глаза.

– Эту вину нужно прожить – понимание: мы даем им жизнь, а они распоряжаются ею по-своему.

Странное у него было лицо, у Сакурая… полная нижняя губа и стальные глаза.

– Мой сын тоже распорядился всем, что я дал ему, по-своему. Он выбрал смерть. Я продолжаю его любить. Я хотел его ненавидеть, но я выбрал любить. Я тоже распорядился моей жизнью по-моему. Каждый из нас прав. Неправых нет.

Сакурай взял у него сигару и «отпил».

– Он прав, я прав…

Его глаза покраснели.

– А как жить с этим не знаешь!

Лино возвращался в рёкан к Элизабет и сыну…

Слишком много всего – ему хотелось побыть наедине с женой и ребенком, Жан, Сакурай, Алина…

Алина заявила ему, что хотела бы остаться на пару недель, Элизабет не против!

«ЭЛИЗАБЕТ НЕ ПРОТИВ»…

Он мрачно усмехнулся, Алина из тех людей, которые принимают вежливость за слабость. И она думает, что Элизабет пожалела ее, но Элизабет не пожалела, она поняла.

Лино вспомнил, как сказал Сакураю «Я почти потерял моего первого ребенка, и я… Моя бывшая жена сказала мне „Ты его предал. Ты предал нас“, а я думал, какое пафосное слово „предательство“… я же никого не бросил! Но сына я терял»…

Его Элизабет тоже потеряла дочь, не так, как Сакурай, но почти – когда от тебя отворачиваются, чувствуешь себя умершим. Или умирающим?

Элизабет сказала ему «Я умерла для нее. Может быть, когда-нибудь я воскресну. Когда-нибудь, когда она потеряет. Потеря как смерть, Лино, не знаешь, как жить дальше. Когда мы, люди, не знаем как жить дальше, мы вспоминаем тех, кого мы забыли, кого мы не хотели вспоминать».

Он почувствовал, как дорога ему эта женщина, до дрожи!

Лино вспомнил, как Жан сказал Элизабет и ему «После того как я ушел в самоволку с поста мэра, я думал, что меня посадят. Но меня попросили не уходить – меня, сына убийцы и сумасшедшей! Я даже удивился, друзья. Тогда я задал себе вопрос: почему жизнь, которой мы больше не хотим жить, не отпускает нас? Мы должны ей что-то? Им?..

– «Им»? – Смятенно спросила его Элизабет.

– Да, – Ласково сказал ей Жан. – Людям, которых мы хотим покинуть»…

И он так долго не мог покинуть Алину!

Из-за Рика?

Сейчас он понял, что из-за себя.

Он был не готов. Он был не готов к Судьбе.

Сейчас он осознал, что к Судьбе нужно быть готовым.

Лино вспомнил, как Элизабет спросила его «Почему ты не искал меня? Если ты думал обо мне, то, почему не искал меня?»…

Ответ был прост – боялся!

И он ответил ей:

– Я боялся, что уже Не судьба. Я боялся, что момент Судьбы упущен, мной упущен.

Он подумал, знаешь ли ты эту боль, когда поздно? Знаешь ли ты, как больно, когда все слишком поздно?!

Он вспомнил человека, чей сын стал монахом, человека возненавидевшего своего ребенка до болезни, за то, что его ребенок не такой как ему хотелось.

В его практике люди заболевали от потерь – любовь, смерть, жизненные неудачи, а этот человек заболел от ненависти, от своих ожиданий…

Когда он рассказал Элизабет о нем, она сказала ему «В прошлом я тоже винила людей в том, что они не сделали то, что я хотела, то, что ждала. Мне казалось, что я бы на их месте сделала. Сейчас я думаю: я была дурой? Или я не хотела ничего понимать? Знаешь, почему люди остаются с тем дерьмом, с которым остаются?! Они не хотят ничего понимать! Я тоже могла бы остаться с моим дерьмом, и это значило бы только одно: я это заслужила!».

Сейчас, сидя за рулем своего «Мерседес», Лино вспомнил дом Сакурая, замок…

– Я читаю интересную книгу, – Сказал ему Сакурай. – Простая математика: чем больше людей в выигрыше, тем больше счастья… Маньяка-убийцу спросили: больница, пять умирающих пациентов, которым нужна трансплантация разных органов, здоровый юноша, подходящий донор для всех пятерых… Убить одного, выживут пятеро. Как вы бы поступили? Маньяк-убийца ответил: «Все просто: ЧЕМ БОЛЬШЕ ЛЮДЕЙ В ВЫИГРЫШЕ, ТЕМ БОЛЬШЕ СЧАСТЬЯ»…

Сакурай закрыл глаза.

– Мой сын тоже погиб во благо других людей. Он погиб как герой. Но знаешь… Это дьявольское благо!

Он открыл глаза – в них была боль.

– И Дьявола звали Благо…

How To Disappear Completely в его машине – «Lux Asunder»…

И ДЬЯВОЛА ЗВАЛИ БЛАГО…

Она ждала его, женщина, к которой хочется вернуться…

У него было много женщин, они спрашивали его «Когда ты вернешься?», и сначала он отвечал на этот вопрос, а потом перестал.

Рядом с ней жизнь продолжалась – рядом с ней демон по имени Жизнь был не так страшен!

И он любил ее, любил, любил!

Продолжение следует