В Риме Океанос сказал ей:
– Я полюбил тебя. Это уже не влюбленность, это любовь.
Мэй вспомнила «Прокопий Кесарийский отзывался о монахах с горы Синай так: «На этой горе Синае живут монахи, жизнь которых заключается в непрерывных размышлениях о смерти; ничего не боясь, они наслаждаются дорогой для них пустыней»… Я тоже наслаждался пустыней, Мэй, дорогая!»… Она тоже полюбила его, но искушение наслаждаться пустыней все еще велико!
– Мэй? – Тихо позвал ее Океанос. – Ты слышишь меня?
Мэй показалось, что он сказал ей «Услышь меня, Мэй!». Она подумала, да, услышь меня, там, в своей пустыне… Дьявол будет шептать нам, видишь, какая она, человеческая жизнь… одни потери! Видишь?! И мы вспомним все, что мы потеряли – любовь, детей, себя… Мы подумаем, спаси нас, Пустыня! А потом мы увидим Иисуса, далекого как маяк – вечную иглу, что колет: живи любовью, а не смертью!
– «Je passerai sur cette terre/ Toujours reveur et solitaire»… – Вдруг сказал Океанос.
Он включил музыку.
Мэй посмотрела на него.
– Мы, оказывается, все эти годы могли жить дальше, Океан!
Король Червей больно усмехнулся.
– Почему, Мэй… почему, из всех пустынь мы выбрали пустыню-Одиночество?!
Она подумала, да, почему?..
Мэй вспомнила… Дафну, – изящно очерченные брови, голубые глаза, пунцовые губы… С какой страстью она смотрела на Океаноса!
Она никогда не видела таких страстных женских глаз!
Дафна выбрала пустыню-Ад – неутоленную страсть!
Мэй вспомнила «Римский сатирик Петроний Арбитр отдавал концы с присущими ему роскошью и изяществом. Он собрал в своем дворце друзей, устроив банкет с музыкантами, поэтами и каруселью из шлюх, наслаждался изысканными явствами и винами, слушал гостей и сам декламировал стихи, возлежа на пиршественном ложе. Потом роздал прощальные подарки, выпорол напоследок рабов для порядку, прочитал пакостный памфлет про Нерона и вскрыл себе вены, довольный и пьяный, сведя последние счеты с опостылевшими эпохой и государем»… Она всегда восхищалась людьми способными не только страстно жить, но и страстно сдохнуть!..
Океанос включил музыку, зазвучал голос Хулио Иглесиаса.
– Te voy a contar mi vida… – сказал ей он. – Я расскажу тебе о моей жизни!
Океан закурил.
– Хулио поет: я еще не отчаялся, я еще жив!
Он посмотрел на нее.
– Любить, чтобы жить, жить, чтобы любить… Почти просто. Но не просто.
Мэй почувствовала боль…
– «Mal acostumada», – Сказал ей мужчина сидящий рядом с ней. – «Lia», а между безумием и отрезвлением «Everytime We Fall In Love»!
Это поразило ее «Между безумием и отрезвлением»… Она подумала, что там, Ὠκεανός, между … страстями человеческими?!
– I am fool to want you, – вдруг сказал ей он. – Ты слушала эту песню? Фрэнк поет: мы (люди) жаждем поцелуя Дьявола!
Мэй посмотрела на него. В кафе, в котором она работает часто звучит эта песня «Глупо желать (тебя) «… Она помнит эту песню лучше, чем себя. Есть вещи, которые … суть тебя? Боно поющий «Dirty day»… Все эти вечно одинокие… Неуспокоенные души… Сколько она видела таких, и сколько еще увидит?! Глубже страдают те, у кого есть все…
– Поцелуй меня, Дьявол! – Сказал Океанос.
Объясни мне, сын Истины!
Мэй вспомнила The Elijah «A Son: A Disease» – «To Keep Her Safe»…
Ей захотелось сказать ему:
– Один ученый-богослов из Центральной Европы, попросил свою ученицу перечислить аргументы в пользу существования Бога; та перечисляет: исторический аргумент, онтологический и так далее. Однако она тут же добавляет: «Все же я не верю». Профессор злится, снова перечисляет все один за другим выводы; та пожимает плечами и продолжает упорствовать в своем неверии. Тогда теолог вскакивает, весь красный от веры, и кричит: «Сударыня, я даю вам мое честное слово, что Он существует!»…
Он задумался.
– «Дорогая, Эмили/ Будь со мной когда день умирает»…
Океан – бог Одиночества, смотрел на дорогу перед ними, смотрел.
– «Есть такие вещи во мне/ Я не хочу уснуть/ Израненным».
Мэй задели его слова.
Она вспомнила Bohren & Der Club Of Gore «Piano Nights»… Она тоже засыпала как в Аду – без сил, но не умирая! Рай это когда ты, уставая, умираешь, а Ад это когда ты не можешь умереть!
BOHREN & DER CLUB OF GORE…
Она читала: «Бог, который не может изменить прошлое, но в силах изменять образы прошлого, подменил образ смерти потерей сознания, и человек-тень вернулся в провинцию Энтре-Риос»…
Сейчас она подумала «Бог, который не может изменить прошлое, но в силах изменять образы прошлого»…
«Подменил образ смерти потерей сознания»…
Да, «A Son: A Disease»!
Боль!
Сын: Я принял решение! Ты будешь жить, узнав что такое жизнь! И ты не умрешь, вечеринка продолжится!
– Иногда мне кажется, что я знаю тебя, Мэй… – Сказал ей Океанос.
– А других не знал?
Он ответил ей не сразу, они ехали, ехали.
– Я никого не знаю кроме тебя, я даже себя не знаю!
Как странно это прозвучало для нее.
Мэй вспомнила, как Боно поет «The First time»… У меня есть возлюбленная и брат… «Возлюбленная»… именно это, не «любимая» даже… Боно поет о том, что у него есть… близкая женщина, которую он возлюбил как ближнюю свою. «Иногда мне кажется, что я знаю тебя»…
Она поняла Океаноса «Я никого не знаю кроме тебя, я даже себя не знаю»… Возможно, мы никого не знаем, кроме тех, кого мы полюбили, даже себя! Мы знаем их, и не знаем себя.
– Мэй… – Нежно сказал ей Океанос, и нашел ее руку. – Мэй! Как мне нравится твое имя… И ты нравишься!
Он посмотрел на нее, заглянул ей в глаза, улыбнулся.
– Безумно!
Океанос сжал ее руку.
– Так вот о Хулио… «Te voy a contar mi vida». Хулио поет «С Душой еще не отчаявшейся/ С еще горящими в ней желаниями/ Я расскажу тебе о моей жизни»!
Мэй посмотрела на Океаноса, он был так очаровательно молод… Да, именно это – очаровательно. С годами Мэй поняла, что все бесценно, даже смерть. И она так долго не могла быть ни с кем! Она утратила родную душу – не потеряла, утратила, потеря это то, что возможно вернуть, а утрата, то, что невозможно!
– Nós parámos o tempo/ Não sabemos morrer… – Сказал Океанос. – Мы остановили время/ Мы не можем умереть.
Он отпустил ее руку, чтобы переключить передачу.
– Я люблю слушать Fado – песни о saudade…
Океанос посмотрел на нее нежно, с веселой улыбкой.
– Саудади похожа на Солдада, но из бездны саудади возвращаются, а из бездны Солдада – нет.
– Саудади, – Спросила его Мэй. – Что это значит?
Он ответил ей не сразу.
– Представь, что ты больше не увидишь меня… никогда! Это и есть Саудади.