Присаживайтесь, мадам Муа. Наш разговор потребует времени, я собираюсь пересказать вам целый детективный роман — он почти такой же захватывающий, как книги вашего супруга. О, я не более чем скромный его почитатель: в моей библиотеке вы найдете все его произведения... Сигарету? Курение, знаете ли... нет, благодарю вас. Я не спрашиваю вас, как поживает господин Муа, я только что имел удовольствие с ним беседовать. А познакомился я с ним месяц назад, он вручал мне премию Дез Орфевр. И как раз на банкете, устроенном в честь сего события, я и опознал убийцу господина Дарсонкура. Неожиданная новость, правда? Откровенно говоря, я и сам еще продолжал сомневаться, я подумал только: не слишком ли быстро полиция бросила расследование? Почему я так подумал? Боже мой, мадам, вы наверняка слышали о египетской царице Клеопатре, форма носа которой сыграла столь важную роль в мировой истории; ну так вот, вовсе не нос, весьма, впрочем, величественно нависающий над ассирийской бородой моего дорогого друга Эрнеста Муа,— нет, не его нос, но его глаз, подмигнувший мне сквозь зубья вилки, сыграл не менее роковую роль. Какое отношение?.. А очень простое: через несколько дней после убийства господина Дарсонкура вы, потрясенная этой трагедией, отказались принять ничтожного журналиста, каковым я тогда являлся; ваш малыш завтракал в буфетной вместе с Анжелой, а я пытался что-нибудь вытянуть из нее, и вот я увидел, как очаровательное дитя прищурилось, глядя на меня сквозь зубья вилки. Как же было мне не изумиться, когда месяц назад я понял, что ваш сын унаследовал эту странную привычку не от родного отца, а от второго мужа своей мамочки?!

Расследование, которое я начал, заинтересовавшись таким совпадением, не отняло у меня много времени. Господин Муа, как это всем известно, родился в Баб-эль-Уэде. Именно оттуда он и послал свой первый роман — отнюдь не детективный, а так, какую-то скукотищу — одному издателю, и тот его, само собой разумеется, отверг. Там же, в Алжире, господин Муа прозябал в какой-то конторе, когда вы с ним вроде как бы обручились. Нет-нет, мадам, я ни во что не вмешиваюсь, мне абсолютно безразлично, разорвали вы эту помолвку по велению собственного сердца или сердца вашего отца, который счел, что у претендента на вашу руку слишком тощий кошелек. Н-да, вашего папашу вокруг пальца не обведешь. Недаром он одним из первых сложил чемоданы и дал тягу в «метрополию», как тогда выражались. Вы вышли замуж за господина Дарсонкура, нашего генерального казначея. Я был с ним немного знаком до того, как он угодил под мое перо: весьма посредственный тип, но к его карьере, как пышно выражаются многие начинающие писатели, были благосклонны боги. Годика через два вам понадобилось съездить в Алжир на похороны дядюшки. Родился Жерар... как бы это выразиться... три четверти года спустя, и — надо же, такое несчастное совпадение! — тоже заимел привычку смотреть сквозь зубья вилки, совсем как господин Муа. Увы, мадам, увы, это не все, вам предстоит услышать еще кое-что, а потому не вставайте, прошу вас.

Проходит несколько лет, и вот ваш муж убит при обстоятельствах, которые не оставляют никаких сомнений относительно мотива преступления. Я изложу самую суть. Ах, вы знаете все так же хорошо, как и я? Ну что вы, наверняка гораздо лучше. И тем не менее позвольте мне напомнить вам, как было дело.

В тот вечер господин Дарсонкур прячет в сейф вашей спальни огромную денежную сумму — деньги он принес домой в портфеле. Вы удивляетесь, что он не кладет их в сейф своего кабинета, он пожимает плечами: какая разница, он торопится, у него встреча с префектом. Поджидая мужа, вы садитесь перед телевизором. Американский то ли джаз, то ли вестерн гремит на весь дом. Музыка будит Анжелу, которая спит как раз над вами. Но, несмотря на грохот, она слышит, как господин Дарсонкур поднимается по лестнице. Телевизор смолкает. Среди внезапно наступившей тишины до вас вдруг доносится какой-то странный повторяющийся шорох — вы обращаете на него внимание господина Дарсонкура. Он решает узнать, в чем дело. Вы ему говорите: «Возьми оружие, мало ли что». Он выходит. И вдруг — выстрел! Вы бросаетесь вслед за мужем — не от большой храбрости, а, как вы сами потом весьма тонко отметили, безотчетно, как бросаются, чтобы защитить от опасности дорогого человека. На полу кабинета распростерт господин генеральный казначей, рядом валяется его револьвер. Сейф распахнут и пуст. Пуст, хотя и до этого он, слава тебе господи, был не так уж полон: грабителю досталось лишь несколько миллионов старых франков. Судьба распорядилась мудро: основная сумма находилась у вас в спальне.

Вернемся к раскрытию преступления. Вы замечаете распахнутую дверь и слышите, как кто-то бежит по двору. Анжела, которая увидела, что вы вышли из комнаты, уже здесь. Она включает лампочку над слуховым окном, осветившую двор. «Лестница!» — кричит Анжела. Она перебегает двор, открывает калитку: за оградой сада — никого. Но факты говорят сами за себя: господин Дарсонкур вошел в свой кабинет с револьвером в руке в тот самый момент, когда старания вора, по всей видимости весьма опытного, увенчались успехом — он отпер сейф (это и был тот самый подозрительный шум, который вы услышали). Увидев хозяина дома, бандит в панике выстрелил, пересек двор, приставил лестницу к каменной ограде, взбежал по ней, спрыгнул вниз и — исчез. Таким же образом он проник в дом — позднее полиция обнаружит следы на внешней стороне ограды. Словом, типичное непредумышленное убийство и, главное, бесполезное: но ведь давно известно, что преступления пользы никогда и никому не приносили.

Ваш траур подходил к концу, когда вы случайно повстречали своего алжирского воздыхателя, ставшего к тому времени автором бестселлера «черной серии» «ПП тоже в деле»: он уже смело мог соперничать с самим Сименоном, который, впрочем, на много голов выше всех моих собратьев по перу — косноязычных идиотов. Но не будем отвлекаться, нас ждет развязка. Наконец-то? Да, мадам, именно наконец-то!

Итак, я, бойкий журналист, готовился разоблачить под самым носом у тупиц полицейских эту каналью, спокойно разгуливавшую на свободе вне всякого подозрения, но что меня особенно поразило в данном вполне банальном преступлении, так это его «спортивная» сторона: а именно необычайное проворство бандита. Как мало времени понадобилось ему на то, чтобы пересечь двор, достать лестницу, приставить ее к стене, вскарабкаться на нее и испариться! Вор буквально упорхнул, как птичка! О, это ничего не доказывает, вы абсолютно правы, но два взгляда сквозь зубья вилки натолкнули меня на одно невероятное предположение.

«Любопытно,— подумал я,— мадам Дарсонкур вбежала в кабинет почти сразу после выстрела, и все же за это мгновение убийца успел исчезнуть, значит, он вполне мог не убежать, а остаться в доме, заранее подготовив ложные улики бегства — лестницу, примятую траву по ту сторону ограды»; иначе говоря, если бы он загодя намеревался убить господина генерального казначея, он бы знал, что бегство будет невозможно. Вы пожимаете плечами? Да неужто это так сложно? Ведь весь спектакль был подготовлен еще до прихода вашего супруга, и подготовка эта не представляла ни малейшего риска, поскольку окно Анжелы не выходило во двор: всего только и понадобилось что поцарапать побелку на ограде, приставить туда лестницу да бросить на ковер револьвер господина Дарсонкура... Непривычная возня, свет, даже, может быть, голос заставят вашего мужа войти в кабинет, убийца прикончит его на месте, и грохот ковбойского фильма покроет шум схватки.

И все же, несмотря на громовую музыку, Анжела слышала, как кто-то поднялся по лестнице. Этот кто-то открыл дверь вашей спальни. Телевизор смолк, и лишь потом раздался выстрел. Вы бросились в кабинет мужа. Остальное нашим читателям уже известно.

Самое замечательное, если моя гипотеза справедлива,— это то, как вам удалось перенести потом столько миллионов из сейфа, куда господин Дарсонкур на самом деле запер свой портфель, в сейф вашей спальни. Ведь именно так была создана видимость дерзко задуманной, но сорвавшейся кражи.

Размеры спасенной суммы должны были заставить всех забыть о том, как мало денег было украдено. Слишком часто даже самые опытные преступники пренебрегают тем, что составляет, кстати сказать, основу и писательского искусства — умением жертвовать частью ради целого. Эти неукраденные миллионы затмили собою исчезновение значительно меньшей суммы; о, здесь чувствовалась рука мастера!

Не угодно ли, я открою окно, мадам? Ей-богу, мой рассказ не заслуживает такого волнения с вашей стороны. Это ведь всего лишь хрупкое сооружение, возведенное на основании из двух вилок. Впрочем, тут остается еще масса неразрешенных вопросов; спустился ли вниз преступник, который поднимался по лестнице, чему равны один плюс один — одному или двум? Жгучая тайна, как говаривали в старину.

Мне захотелось побеседовать с человеком, которого я до конца дней буду считать своим учителем. Он принял меня вскоре после того, как вы вышли из дому. Да-да, мадам, это моя машина стояла напротив вашего подъезда. Я хотел поделиться с господином Муа сюжетом романа и, заметив его удивление, объяснил; «Уж больно деликатный, знаете ли, случай. Меня вдохновили реальные события, обстоятельства дела стали мне известны, когда я еще работал репортером в провинции: речь идет об убийстве господина Дарсонкура». Он удивился еще больше.

— Но что можно написать интересного о преступлении столь...

— ...банальном? Вы правы, но все же, если предположить, что...

Он слушал меня, хмуря брови от избытка внимания. Потом пренебрежительно спросил:

— Очень остроумно, но каков же конец вашей истории?

— А как вам самому кажется, мэтр? Могла ли женщина одна задумать и привести в исполнение план, требующий столько изобретательности и хладнокровия?

— Нет, это невозможно,— быстро возразил он,— но я плохой судья, я не был тогда ни в этом доме, ни в этом городе. В день преступления я находился вместе с несколькими генералами в алжирской тюрьме.

— Мне это известно.

— Тогда позвольте мне просить вас не приступать к написанию романа до тех пор, пока я не узнаю у жены, не будет ли воспоминание об этой трагедии слишком тягостным для нее.

Я заверил господина Муа, что откажусь от своего замысла, если вы будете против. Он, казалось, успокоился. Показал мне книги по судебной медицине и криминалистике, свои коллекции судебных хроник, сочинения классиков: «Преступление и наказание», «Похищенное письмо», «Тайну желтой комнаты» и прочие, затем продемонстрировал витрины, где красовались поваренная книга Ландрю, бритва Анри, дневник Ласенэра.

— Не понимаю,— заметил он,— что это вам вздумалось заняться таким старым делом?

В ответ я взялся за ручку двери. В подобных поединках, мадам, притворное отступление — верный способ усыпить бдительность противника. Я ответил, что один мой знакомый следователь вновь поднял досье и перепроверил номера банковых билетов, найденных в сейфе мадам Дарсонкур.

— И что же он обнаружил?— рассеянно спросил господин Муа.

— Это действительно были деньги, принесенные господином Дарсонкуром в портфеле...

— Но это вполне естественно...

— ...кроме одной пачки,— добавил я,— которая еще накануне лежала в сейфе кабинета.

Он подскочил:

— Не может быть! Там было только содержимое портфеля!..

Мы стояли лицом к лицу. В отчаянии, как тонущий, который вынырнул на миг из воды, он собрался с силами и пролепетал:

- Не могу поверить!

Но мой удар достиг цели. Признание уже читалось в его обезумевшем взгляде, на мокром лбу, в растрепанной бороде. Он потерял почву под ногами. Можно подчинить молодую женщину, сделав из нее послушную куклу,— нельзя подчинить себе свои рефлексы. Помните корриду в Валенсии? Вот и я точно так же вонзил ему шпагу прямо в сердце.

— Двор все-таки был слишком велик,— заметил я.

Любопытно: он, казалось, успокаивался. Мне даже не пришлось расспрашивать его. Он сам подробно рассказал, как все было задумано, как вы, его расторопная помощница, подготовили следы бегства, открыли сейф кабинета, перенесли и заперли портфель с деньгами у себя в спальне («Эту постороннюю пачку вы, конечно, выдумали?» — «Конечно!»), как вы позвали господина Дарсонкура по его возвращении, убили его из револьвера, потом с грохотом поднялись по лестнице, выключили телевизор и выстрелили снова, в окно, на сей раз ничем не заглушая выстрела. Выкладывая мне все это, он облегчал душу, как облегчают желудок рвотой. Я видел: на него нисходит покой, точно на женщину сразу после родов. Я обещал, что оставлю его одного на несколько минут. Итак, мадам, из блестящей супруги знаменитого писателя вы вновь превратились во вдову, и на сей раз даже не по своей воле. Да, будь ваши глаза револьверами, мне бы сейчас... Но зачем вы подносите кольцо к губам? О небо, это, без сомнения, яд! Да, яд!..

Э, нет, моя дорогая, у тебя ведь нет кольца в стиле Ренессанс — такого вычурного и такого ненужного. Двор все-таки был не так уж велик, а я давно расстался с привычкой подмигивать сквозь зубья вилки, как наш дорогой Жерар. Ты все еще окружена всеобщим восхищением, ты все еще жена знаменитого последователя Габорио, Конан Дойла, Агаты Кристи, а также последователя самых ловких их героев-преступников. В начале века у ювелиров была в ходу такая реклама: «ЧТО НУЖНО ДЛЯ СЧАСТЬЯ? — НЕМНОГО ЗОЛОТА!» Твое хладнокровие обеспечило меня этим самым «немного», которое позволило провести широкую рекламную кампанию при выходе в свет романа «ПП тоже в деле». Будь же благословенна, любовь моя! Ничто отныне не омрачает моего счастья. Почти ничто.

Только одно: как бы ни были тупы наши сыщики и журналисты, осторожность подсказывает мне хранить эту новеллу неизданной. Ах, какая жалость! Такое блестящее преступление! Может, стоит хотя бы — как ты думаешь?— завещать эту рукопись Фонду школ нашего округа, на благотворительные нужды? Пусть опубликуют ее после нашей смерти. Человек — он ведь стадное животное, черт возьми, и все наши литературные позывы не что иное, как отчаянная попытка к общению. А я...

Признаюсь тебе, бедняжка моя, для чего я написал этот рассказ, единственным читателем которого будешь ты, именно ты, которой он не откроет ничего нового. Я написал его потому, что иногда в глубине души мне случается пожелать: пусть, ну пусть он придет — мой проницательный собрат!

■