ГОРОД МАСТЕРОВ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Герцог де Маликорн — наместник чужеземного короля, захватившего Город Мастеров.

Гильом Готшальк, по прозвищу Большой Гильом, — советник герцога.

Нанасс Мушерон Старший — старшина цеха ювелиров и часовщиков, бургомистр города.

Нанасс Мушерон Младший, по прозвищу «Клик-Кляк», — его сын.

Мастер Фирен Старший — старшина златошвейного цеха.

Фирен Младший — его сын.

Вероника — его дочь.

Мастер Мартин, по прозвищу «Маленький Мартин», — старшина оружейного цеха.

Мастер Тимолле — старшина гранильного цеха.

Тимолле Меньшой — его внук.

Мастер Нинош — старшина пирожного цеха.

Жильберт, по прозвищу «Караколь» — метельщик.

Бабушка Тафаро — старая гадалка.

Торговки:

Матушка Марли‚

Тетушка Мимиль

Подруги Вероники:

Лориана,

Маргарита.

Одноглазый человек.

Гранильщики, оружейники, башмачники и другие жители Города Мастеров.

Латники и телохранители наместника.

Лев.

Медведь.

Заяц.

Улитка.

 

ПРОЛОГ

Занавес опущен. На нем изображен герб сказочного города. Посередине щита, на серебряном поле, гривастый лев сжимает в когтях опутавшую его змею. В верхних углах щита — головы зайца и медведя. Внизу, под ногами у льва, улитка, высунувшая рога из своей раковины.

Из-за занавеса справа выходят лев и медведь. Слева появляются заяц и улитка.

МЕДВЕДЬ. Не знаете ли вы, что сегодня будут представлять?

ЗАЯЦЗ. Сейчас погляжу. У меня с собой афиша. Ну-ка, что там написано? «Город Мастеров, или Сказка о двух горбунах».

МЕДВЕДЬ. О двух горбунах? Значит, о людях. Зачем же, в таком случае, нас сюда позвали?

ЛЕВ. Дорогой медведь, вы рассуждаете, как трехмесячный медвежонок! Ну что тут удивительного? Ведь это сказка — не так ли? А какая же сказка обходится без нас, зверей? Вот возьмите меня: я на своем веку перебывал в стольких сказках, что их и пересчитать трудно, — по крайней мере в тысяче и одной. Уж верно, и сегодня для меня найдется роль, хоть самая маленькая, да и для вас тоже. Недаром же на занавесе нарисовали нас всех! Вот поглядите сами: это — я, это — вы, а это — улитка и заяц. Может быть, мы здесь и не слишком похожи, но зато еще красивее, чем на самом деде. А это чего-нибудь да стоит!

ЗАЯЦ. Вы правы. Тут нельзя и требовать полного сходства. Рисунок на гербе — это не портрет и уж во всяком случае — не фотография. Меня, например, нисколько не беспокоит, что в этом изображении у меня одно ухо золотое, а другое — серебряное. Мне это даже нравится. Я этим горжусь. Согласитесь сами — не каждому зайцу удается попасть на городской герб.

МЕДВЕДЬ. Далеко не каждому. За всю свою жизнь я, кажется, ни разу не видал на гербах ни зайцев, ни улиток. Вот орлам, барсам, оленям, медведям — тем иной раз выпадает такая честь. А уж про льва и говорить нечего — для него это дело привычное. На то он и лев!

ЛЕВ. Ну, как бы там ни было, все мы занимаем на этом щите достойное место, и надеюсь, что нам найдется местечко и в сегодняшнем представлении.

МЕДВЕДЬ. Одного только я не могу взять в толк: что будет делать на сцене улитка? В театре поют, играют, пляшут, разговаривают, а, насколько мне известно, улитка не умеет ни плясать, ни петь, ни говорить.

УЛИТКА (высовывает голову из раковины). Всякий говорит по-своему. Умей только слушать.

МЕДВЕДЬ. Скажите на милость — заговорила! А почему же ты молчала столько времени?

УЛИТКА. Ждала подходящего случая. В сегодняшнем представлении у меня самая большая роль.

ЗАЯЦ. Больше моей роли?

УЛИТКА. Больше.

МЕДВЕДЬ. И длиннее моей?

УЛИТКА. Гораздо длиннее.

ЛЕВ. И важнее моей?

УЛИТКА. Пожалуй. Могу сказать без ложной скромности — в этом представлении у меня главная роль, хоть я вовсе не буду в нем участвовать и даже ни разу не покажусь на сцене.

МЕДВЕДЬ. Это как же так?

УЛИТКА (неторопливо и спокойно). Очень просто. Я вам сейчас объясню, дело в том, что в наших краях улитку зовут «Караколь». А от нас это прозвище перешло к тем людям, которые, как и мы, целый век таскают на плечах тяжелую ношу. Вот посчитайте-ка, сколько раз повторят нынче это слово «Караколь», тогда и увидите, кому досталось самое почетное место в сегодняшнем представлении.

ЛЕВ. Да за что же тебе столько чести?

УЛИТКА. А за то, что я, такая маленькая, могу поднять тяжесть больше себя самой. Вот попробуйте-ка вы, большие звери, носить на спине дом, который больше вас, и при этом делать свое дело, и никому не жаловаться, и сохранять душевное равновесие.

ЛЕВ. Да, сих пор мне это не приходило в голову.

УЛИТКА. Так оно всегда и бывает. Живешь, живешь и вдруг узнаешь что-нибудь новое.

МЕДВЕДЬ. Ну, уж теперь совсем нельзя понять, что это будет за представление, о чем эта сказка! То есть я-то понимаю, я старый театральный медведь, а вот публика наверно, ничего не понимает.

УЛИТКА. Что ж, мы ей расскажем, а потом и покажем. Слушайте, дорогие гости!

Медведь.

Заяц.

Лев.

 

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Картина первая

Раннее утро. Площадь старинного города. Все окна и двери еще закрыты. Жителей не видно, но по цеховым гербам и вывескам можно угадать, кто здесь живет: над окном башмачника в огромный башмак, над дверью пирожника красуется крендель; моток золотой пряжи и огромная игла указывают на жилище злато швея. В глубине площади — ворота замка. Перед ними неподвижно стоит латник с алебардой. Против замка возвышается старинная статуя изображающая основателя города и первого старшину оружейного цеха — Большого Мартина. На поясе у Мартина — меч, в руках — кузнечный молот. На площади, кроме часового, только один человек. Это горбун Жильберт по прозвищу «Караколь», — метельщик. Он молод, движется легко и стремительно, несмотря на свой горб. Лицо у него веселое и красивое. С горбом он справляется так, как будто это привычная ноша, которая мало мешает ему. В шляпу его воткнуто несколько пестрых перьев. Куртка украшена веткой цветущей яблони. Караколь подметает площадь и поет.

Караколь.

Словно подхватывая его песню, на дереве щебечет птица. Караколь поднимает голову и прислушивается.

Вот как? Ты говоришь, что знаешь эту иву? На ней было гнездо, в котором ты выросла? Там и теперь есть гнездо, а в гнезде — птенцы, должно быть, твои младшие братья и сестры… Ну да, я сам их видел — живы, здоровы!… Что? Ладно! Завтра я опять буду в лесу и все им передам. Так и скажу. (Заливчато свистит)

Часовой сердито ударяет в землю алебардой.

Сердится… Видно, нам теперь не только с людьми — и с птицей поговорить по душам нельзя. Ничего не поделаешь, сестричка! Были мы с тобой вольными птицами, а теперь попали в сеть. (Опять берется за метлу. Подметая, доходит до подножия статуи) Здорово, Большой Мартин! Как дела? Ох, сколько сору накопилось у твоих ног! Площадь и не узнаешь с тех пор, как пожаловали сюда эти чужеземцы!… Ну да ничего! Все это мы выметем, выметем… И будет у нас опять чисто, хорошо… А пока вот тебе привет из лесу, с гор. (Укрепляет цветущую ветку над щитом Мартина)

Часовой еще грознее ударяет в землю алебардой.

И этого нельзя? (Соскакивает с пьедестала на землю и снова принимается мести площадь. Шаг за шагом он добирается до часового и подметает у самых его ног) А не угодно ли вам немного посторониться, почтенный чужеземец?

Часовой замахивается на него алебардой.

Не угодно? Ну, как хотите. Сор — к сору.

Где-то вдалеке бьют часы. Почти одновременно открывается лавка пирожника Ниноша и лавчонки уличных торговок — матушки Марли и тетушки Мимиль. Первая из них торгует овощами и фруктами, вторая — пряжками, лентами, всякими дешевыми украшениями.

В нише отдергивается темная занавеска. Там сидит бабушка Тафаро, старая гадалка. Она тасует карты и что-то варит на жаровне. Около нее стоит клетка с птицей.

Пирожник Нинош. Доброе утро, соседки? А! И Караколь здесь! Вернулся? То-то и на площади у нас чисто, и Большой Мартин такой нарядный.

Тетушка Мимиль. Да и сам Караколь сегодня принарядился. Смотрите-ка: и куртка на нем праздничная, и на шляпе цветные перышки… Что это у тебя за праздник нынче, Караколь?

Караколь. Праздник небольшой, да не будь его, не было бы для меня и других праздников.

Матушка Марли. Это как же так?

Караколь. А как вы думаете, матушка Марли, если бы я не родился сегодня на свет, разве пришлось бы мне справлять какие-нибудь праздники — масленицу, неделю хлебной Марии или день Большого Мартина — Майский день? Боюсь, что нет.

Пирожник Нинош. Так, значит, сегодня день твоего рождения, Караколь?

Бабушка Тафаро. А то как же? В один день родились они оба, Караколь и этот… как его… Клик-Кляк. Один как родился, так и закричал — звонко, весело, словно молодой петушок. А другой только на третий день голос подал. Уж как мы его ни шлепали, как ни щипали, Молчит — да и всё тут. Зато потом до того раскричался, что и до сих пор унять нельзя.

Матушка Марли. Это который же три дня молчал, а потом всю жизнь кричал?

Бабушка Тафаро. Да, уж конечно, не Караколь, а тот, другой, ровесник его. Сынок нового бургомистра, Мушерона Старшего.

Пирожник Нинош. Ну, дружок Караколь, живи долго да распевай свои песни, как молодой петушок. Дай-ка я тебя угощу первым своим сегодняшним пирогом. Он нынче на славу удался, видно, в твою честь. (Подает Караколю пирог)

Караколь. Спасибо, дядюшка Нинош! Ну и пирог! Недаром его испек сам старшина пирожного цеха, лучший мастер слойки и сдобы!

Матушка Марли. А от меня вот тебе ко дню рождения два самых лучших персика. Только что с дерева!

Тетушка Мимиль. А от меня две самые красивые пряжки — на шляпу и на пояс.

Караколь. Спасибо, матушка Марли! Спасибо, тетушка Мимиль!

Бабушка Тафаро. А мне, внучек, нечего тебе подарить. Разве погадать тебе ради твоего рождения?

Караколь. А что мне гадать, бабушка Тафаро? Люди гадают на счастье, а мое счастье всегда при мне, как и горб на спине.

Бабушка Тафаро. Что верно, то верно. Ты хоть и горбат, а в сорочке родился. Да ведь я, кроме гадания, ничем тебя угостить не могу. Уж позволь мне, старухе, судьбу твою сказать. (Разбрасывает перед Караколем колоду старинных карт) Выбирай? Каждый сам себе судьбу выбирает.

Караколь берет три карты.

Ну, покажи, какие карты тебе выпали? Что ж! Счастлив будешь, красив будешь, женишься на первой красавице в городе. А ты не смейся! Нельзя смеяться, когда тебе гадают.

Караколь. Да уж лучше мне смеяться, чем плакать, бабушка Тафаро. Так она и пойдет за меня, за горбатого метельщика, первая красавица в городе! (Оглядывается на тот дом, где живет старшина златошвейного цеха)

В это время на балконе появляется дочь старшины, Вероника.

Бабушка Тафаро. Метла-то у тебя к руке не приросла.

Караколь. Зато горб к спине навсегда прирос.

Бабушка Тафаро. А что горб? Горбы всякие бывают. Вот хоть на птицу мою погляди. Если ей крылья поднять да сложить, сбоку покажется, будто у нее тоже горб за спиной. Как у тебя. А расправь птица крылья — и никакого горба нет.

Караколь. Эх, бабушка Тафаро, я бы и рад расправить свои крылышки, да не умею.

Бабушка Тафаро. Ты-то не умеешь! Ну ладно, погоди. Сам увидишь. Не будет у тебя горба. Хочешь — смейся надо мной, хочешь — верь!

Караколь. А когда же это будет, бабушка?

Бабушка Тафаро. Когда твой день придет и час настанет.

Караколь. А когда же он настанет, мой час?

Бабушка Тафаро. Так тебе всё и скажи! Да уж ладно — слушай! Когда маленький у большого меч из рук выбьет, когда эта площадь лесом покроется, когда горбатого возьмет могила, тогда и ты и город от горба избавитесь.

Караколь. Вот разве что так? Погоди, горбатый, пока тебя могила не исправит, а до той поры и с горбом походи. Велика ли беда! Улитка целый дом на спине носит, да и то не жалуется. Ну, спасибо тебе, бабушка, на добром слове.

Вероника (с балкона). А ты разве не знаешь, Караколь, — за гаданье нельзя благодарить, а то не сбудется. Подойди-ка сюда! Отчего тебя так давно не было видно? Весь город по тебе скучал: утром никто не поет, вечером никто не смеется. Ты где пропадал?

Караколь. В лесу был, где метелки мои растут. Столько веников нарезал, что весь сор из города можно вымести. А какое дерево я приглядел к Майскому дню! Вот вам с него веточка (понижая голос), а заодно и весточка.

Вероника. Ах, милый Караколь!

Караколь (взбирается на выступ стены, подает Веронике цветущую ветку вместе с какой-то запиской и говорит почти шепотом). В лесу пока что тихо. Цветы уже цветут, а ягодки еще впереди.

В это время под балконом появляется сын нового бургомистра, часовщика Нанасса Мушерона, Нанасс Мушерон Младший, по прозвищу «Клик-Кляк». Он одет чрезвычайно нарядно. На пальцах — перстни чуть ли не до самых ногтей, на шляпе, на поясе — блестящие пряжки. Из всех карманов тянутся и свешиваются цепочки от часов.

Клик-Кляк. Доброе утро, прекрасная Вероника! Зачем этот горбун вскарабкался под самый ваш балкон? Кажется, он вам что-то принес?

Вероника. Да… Принес… Вот эту веточку.

Клик-Кляк. Гм!… И ради этой веточки он залез так высоко? Смотри, Караколь, ты сейчас свалишься и у тебя вырастет второй горб.

Караколь. Не бойся за меня, дорогой Клик-Кляк. У меня в горбу спрятаны крылья. Я умею не только взлетать вверх, но и спускаться вниз. (Легко соскакивает с уступа прямо на плечи Клик-Кляка, а потом на землю)

Клик-Кляк. Ах!… (Приседает)

Караколь (заглядывает ему в лицо). Видишь, как это просто. А вот удается ли так же ловко спрыгнуть на землю твоему папаше, нашему новому бургомистру? Уж больно он высоко забрался.

Клик-Кляк. Молчи, мерзкая улитка! Знаешь, что тебе будет за такие слова?

Вероника. А что будет?

Клик-Кляк. А то же самое, что случилось с вашим братом, Фиреном-младшим. Уж не от него ли весточку принес вам этот бездельник?

Вероника. Я запрещаю тебе, Нанасс Мушерон, даже упоминать имя Фирена! И ты бы хорошо сделал, если бы убрался подальше от нашего дома. А то видишь — у меня тут много горшков с цветами. Они очень тяжелые и могут случайно упасть тебе на голову. Прощай! (Хочет уйти)

Клик-Кляк (жалобно). Прекрасная Вероника! Куда же вы? Простите меня! У меня сегодня такой большой праздник — день моего рождения.

Бабушка Тафаро (выглядывает из-за своей занавески). Что правда, то правда. Я как сейчас помню: вот в такой же денек, в такой же часок родился этот бедняга.

Клик-Кляк. Как ты смеешь называть меня беднягой, старуха? Кажется, в городе нет никого богаче Мушеронов. Одни эти часы (вынимает из кармана большие золотые часы) стоят больше, чем вся твоя лавка с тобой в придачу! А у меня их вон сколько! (Показывает самые различные часы — большие и маленькие, на длинных и коротких цепочках, с боем и без боя)

Караколь. И что же, все они у тебя показывают разное время?

Клик-Кляк. Нет, на всех часах у меня без четверти десять.

Караколь. Зачем же ты носишь столько часов, если все они показывают одно и то же время?

Клик-Кляк. Но ведь это мои часы! Кому же их носить, если не мне?

Бабушка Тафаро. Вот я и говорю — бедняга!

Клик-Кляк. Какая глупая старуха!

Вероника. Это старуха-то глупая? Нет, она знает, что говорит. Только не все ее понимают.

Клик-Кляк. А я и не хочу ее понимать. Много чести! (Смотрит на часы) Ого! Время идет. Мне пора собираться домой — переодеваться к обеду. У нас сегодня обедают гости — все старшины цехов с женами, сыновьями и дочерьми. Но вы, как всегда, будете прекраснее всех девушек, Вероника. Вы, конечно, придете со своим отцом?

Слышен топот тяжелых ног и звон цепей. Из-за угла показываются несколько чужеземных латников. Они ведут двух горожан — старика и молодого. Горожане в цепях. Головы их опущены. Все молча смотрят им вслед.

Клик-Кляк. Так вы придете, Вероника?

Вероника. Нет, благодарю за честь. Мы сейчас никуда не ходим.

Клик-Кляк. Как же так? Весь город будет у нас обедать.

Караколь. Обедать-то он будет, да боюсь, что не у вас.

Клик-Кляк. Не с тобой говорят, нищий горбун. Не беспокойся, тебя с твоей метлой не позовут.

Караколь. А моя метла и не ходит по таким домам, где на первых местах сидят чужие слуги, а хозяева прислуживают им и не смеют при них даже присесть.

Клик-Кляк. А ты откуда все это знаешь? Кто тебе рассказывал? Не слушайте его, Вероника! У нас бывают не только слуги наместника. Три дня назад у нас был его старший егерь, вчера — главный конюший, а сегодня обещал прийти сам господин Гильом.

Вероника. Вот как? Сам господин Гильом! Скажите на милость! А что, Нанасс Мушерон, правду ли говорят люди, будто у этого вашего Гильома какой-то особенный меч?

Клик-Кляк. Ну конечно, особенный. Я сам его видел. У него черная рукоятка, черные ножны, а на клинке золотая надпись, говорят.

Бабушка Тафаро. А что же на нем написано?

Клик-Кляк. Ну, этого я еще не знаю. Пока я видел его только в ножнах. Но говорят, что вся сила в этой самой надписи…

Бабушка Тафаро. Надпись надписью, а меч мечом. Надписью не колют и не рубят.

Клик-Кляк. Да ведь недаром же этот меч зовут «Гайан Непобедимый»!

Бабушка Тафаро. Мало ли кого как зовут! Вот тебя прозвали «Клик-Кляк», а что это значит?

Клик-Кляк. «Клик-Кляк», конечно, ничего не значит, а вот «Гайан Непобедимый» значит кое-что. Подумайте-ка сами: куда они ни придут, они всех побеждают. А почему побеждают? Потому что у них непобедимый меч.

Бабушка Тафаро. Покуда не победили — непобедимый. И не такие мечи из рук выбивали.

Клик-Кляк. Уж не ты ли, старуха, собираешься воевать с наместником и с Большим Гильомом?

Бабушка Тафаро. И посильней меня найдутся и помоложе.

Клик-Кляк. Это кто же такие?

Бабушка Тафаро. Поживешь — увидишь.

Клик-Кляк. Что, что? Пожуешь — увидишь?… Вот еще! Стану я жевать всякую дрянь!…

Бабушка Тафаро. Ох-хо-хо! Какое брюхо, такое и ухо.

Все смеются.

Клик-Кляк. Смейтесь, смейтесь! Как бы плакать не пришлось.

Вероника (сдерживая смех). А что, Клик-Кляк, наместник такой же большой, как Гильом? Ты уже видел его?

Клик-Кляк. Тоже в ножнах… То есть в носилках… Носилки у него великолепные — сверху донизу украшены золотом и перламутром. Перед носилками — барабанщики, кругом — телохранители с алебардами, а справа — Большой Гильом со своим волшебным мечом Гайаном.

Бабушка Тафаро. Носилки-то и мы видели…

Матушка Марли. И чего он прячется за занавесками? Хоть бы высунулся когда!

Тетушка Мимиль. На людей бы поглядел, себя бы показал…

Вероника. Неужели он не покажется даже на майском празднике?

Клик-Кляк. Майского праздника в этом году, пожалуй, не будет.

Вероника. Как — не будет? (Повернувшись к дверям, кричит) Отец, ты слышишь? Майского праздника не будет!

На площади собирается взволнованный народ. Из дому на балкон выходит отец Вероники, старшина златошвейного цеха Фирен Старший.

Пирожник Нинош. Кто сказал, что майского праздника не будет?

Матушка Марли. Как это не будет?

Тетушка Мимиль. Неужели не будет?

Бабушка Тафаро. Никогда еще такого не случалось! Всякий год бывала весна, а весною — май, а в мае — Майский день!

Матушка Марли. Мастер Фирен, хоть вы скажите нам, неужели совет старшин отменил нынче майский праздник?

Фирен Старший. Нет, в совете старшин об этом и разговора не было.

Пирожник Нинош (Клик-Кляку). Так кто же это хочет отменить наш праздник? Уж не твой ли папаша Мушерон, новый бургомистр?

Голоса. Слышали? Это Мушерон отменил праздник! Двести лет праздновали, а теперь нельзя!

Толпа на площади растет.

Клик-Кляк. Да я вовсе не говорил, что майский праздник отменили. Я только сказал, что его не будет.

Пирожник Нинош. Это еще почему?

Клик-Кляк. Мой отец говорил… Нет, Большой Гильом сказал моему отцу, что его светлость запретил собираться, зажигать цветные фонари и плясать на площади перед замком наместника.

Пирожник Нинош. Это не площадь перед замком наместника, парень, а площадь Большого Мартина! Тебе бы следовало это знать. Ты родился и вырос в этом городе.

Клик-Кляк. Да площадь-то ведь одна… Не все ли равно, как сказать!

Пирожник Нинош. Нет, не все равно! Да разве тебе втолкуешь! Легче из соломы сделать слоеный пирог!… Ну, а больше-то он ничего не говорил, ваш Гильом?

Клик-Кляк. Не помню.

Бабушка Тафаро. Да что вы его спрашиваете? Где ему, бедняге все запомнить!

Клик-Кляк. Это, может быть, ты, старая, ничего не помнишь, а я все помню. Самого главного вы еще не знаете. Большой Гильом говорит, что за шляпы будут сажать в тюрьму.

Матушка Марли. За шляпы — в тюрьму?

Клик-Кляк. Да, да. За шляпы! Кто не снимет шляпы перед господином наместником, или перед господином Гильомом, или еще перед кем-нибудь из замка, того сразу же посадят за решетку.

Пирожник Нинош. Ну, что вы скажете на это, мастер Фирен?

Фирен Старший. Что же на это скажешь, друзья? Сперва с нас снимут шляпы, а потом и головы.

Пирожник Нинош. Вот так новость! До сих пор мы снимали шляпы только перед теми, кого уважаем, да еще перед покойниками. А ведь эти господа еще не отправились на тот свет.

Караколь. Хорошо нашему Большому Мартину! С него шляпу не снимут, хоть он и стоит перед самим замком.

Один из прохожих. Да, с него-то не снимут. А вот нам как быть?

Караколь. Если у человека голова на плечах, а не только шляпа на макушке, он уж придумает, как быть. (Быстро взбирается на дерево, снимает шляпу и укрепляет ее в развилине ветвей) Пускай в моей шляпе птица гнездо вьёт, а я пока что и без шляпы похожу. Ну, что теперь с меня возьмешь? У кого нет шляпы, тот ее ни перед кем не снимает.

Прохожий. Караколь! Караколь! Повесь на ветку и мою шляпу.

Голоса. И мою! И мою! Лови, Караколь!

Со всех сторон к Караколю летят шляпы. Он ловит их и развешивает на ветвях.

Караколь. Вот и отлично! Эту сюда! А эту широкополую — между сучьями. В ней большая птица птенцов выведет — галка или ворона.

Вероника. Отец, принести и твою шляпу?

Фирен Старший. Опомнись, дитя мое! Где же это видано, чтобы в шляпе старшины златошвейного цеха, бывшего бургомистра, галка или ворона вила себе гнездо! Ну, да уж так и быть! Коли на то пошло — принеси обе, и праздничную и будничную!

Голоса на площади. Ай да мастер Фирен!

Вероника быстро убегает и приносит две шляпы: одну — гладкую, черную, другую — всю расшитую золотом.

Вероника. Вот, Караколь! Черную вешай пониже, а золотую — на самый верх. (Бросает обе шляпы Караколю)

Караколь (подхватывая их на лету). Ну и шляпа! Так и сверкает золотом, смотреть больно! Значит, ваше золото, мастер Фирен будет теперь блестеть на дереве, а серебро — у вас на голове.

Пирожник Нинош. Верно, Караколь! А вот что будет блестеть у меня на голове, когда я сниму с нее шляпу? (Снимает свою шляпу. Голова у него совсем лысая, без единого волоска)

Все смеются.

А все-таки повесь и мою шляпу возле почтенных шляп мастера Фирена. Надеюсь, я достоин такой чести — я ведь тоже старшина. (Бросает шляпу Караколю)

Караколь (ловит шляпу). Ладно, я найду ей хорошее местечко. (Вешает шляпу на ветку) Славно мы украсили этот старый каштан — не хуже майского дерева! (Наклоняется и смотрит вниз) А что же ты, Клик-Кляк? Куда повесить твою шляпу?

Клик-Кляк (придерживая шляпу обеими руками). Я не отдам свою шляпу. Ни за что не отдам! Мало ли что вы тут придумаете, а я за вас отвечай!…

Стук барабана. На площадь выходит барабанщик, потом отряд чужеземных латников. За латниками люди в расшитых золотом кафтанах несут наглухо закрытые носилки. Рядом с ними идет рослый угрюмый человек в темном кафтане и тяжелом плаще. Это Большой Гильом. Большой Гильом поднимает руку. Носилки останавливаются. Барабанщик опускает свои палочки. На площади становится совсем тихо.

Большой Гильом. Что такое? Что здесь происходит?

Молчание.

Почему на дереве шляпы?

Караколь (с дерева). Это наш старый городской обычай, ваша милость, отдавать свои шляпы весенним птицам для их будущих птенцов.

Большой Гильом. Странный обычай! (Наклоняется, чуть раздвигает занавески носилок и что-то тихо говорит наместнику. Потом, выпрямившись, грозно спрашивает) Как зовут человека, который сидит на дереве?

Караколь. Я Караколь-метельщик, ваша милость.

Большой Гильом. А если ты метельщик, почему же ты сидишь на дереве?

Караколь. Таков уж обычай у метельщиков, ваша милость. Наши метлы растут на дереве — вот и приходится нам по сучьям лазить. Свяжешь метелку из веток, а потом и метешь улицу.

Большой Гильом. Ты что, смеешься над нами? Кто позволил тебе ломать ветви на дереве, которое растет перед замком его светлости? Ты ответишь за это! И ты и все, кто толпится на площади.

Клик-Кляк (бросаясь к нему). Ваша милость! Я тут ни при чем!…

Большой Гильом (несколько секунд неподвижно смотрит на него). Взять его!

Солдаты хватают Клик-Кляка.

(Солдатам) Держите его крепче! Это, видно, главный зачинщик. Все кругом без шляп, а он один осмеливается стоять перед носилками его светлости, не снимая шляпы.

Караколь. Видишь, Клик-Кляк, говорили тебе: сними шляпу! А ты не хотел. Вот теперь мы все без шляп, а ты в шляпе.

Клик-Кляк (задыхаясь от страха). Господин Гильом! Я не снял шляпу потому, что я знал, что надо снимать шляпу перед господином наместником и перед вами, господин Гильом. Я хорошо знал, что надо снимать шляпу…

Большой Гильом. Знал и не снял?

Клик-Кляк. Потому и не снял. Уверяю вас. А они сняли шляпы, чтобы не снимать шляп. Только для этого, клянусь вам!…

Большой Гильом. Что такое он болтает, этот человек? Он сумасшедший?

Караколь. Не в себе, ваша милость!

Бабушка Тафаро. Это уж он от рождения такой неудачный. Первые три дня молчал как рыба. Уж мы его шлепали-шлепали, а он молчит и только пузыри пускает…

Клик-Кляк. Какие пузыри? Это все неправда! Они меня совсем запутали. Господин Гильом! Будьте милостивы, посмотрите на меня! Разве вы меня не узнаете? Господин Гильом…

Большой Гильом. Кто ты такой? Как тебя зовут?

Караколь. Клик-Кляк.

Большой Гильом. Что?

В толпе сдержанный смех.

Клик-Кляк. Не слушайте его, ваша милость. Меня зовут Мушерон. Нанасс Мушерон Младший.

Большой Гильом. Сын бургомистра Мушерона?

Клик-Кляк. Сын бургомистра Мушерона!

Большой Гильом. Как же вам не стыдно вести себя так на улице! (Наклоняется к носилкам и что-то говорит наместнику, потом громко — латникам) Отведите его к отцу и скажите, чтобы его никуда не пускали одного.

Клик-Кляка уводят.

А этого шута (показывает на Караколя) сейчас же снимите с дерева!

Латники. Которого? Горбатого?

Носилки вздрагивают.

Большой Гильом. Тс!… Тише! Делай, что приказывают, и не разговаривай. На дереве только один человек — его и бери!

Пирожник Нинош. Что? Караколя взять?

Голоса. Не дадим Караколя! Прячься, Караколь! Сюда, Караколь! Перебирайся на крышу! Мартин! Где Маленький Мартин! Где оружейники?

Сквозь толпу проталкивается огромный человек, очень похожий на Большого Мартина. За ним — несколько рослых парней.

Мартин. Кто меня звал? Вот я! (Быстро оглядывается) А ну, Караколь, прыгай сюда! К нам! Уж мы тебя в обиду не дадим!

Караколь соскакивает с дерева. Оружейники его окружают.

Большой Гильом. Рубите их!

Латники замахиваются алебардами. Оружейники хватаются за ножи. В это время из-за занавески высовывается тощая рука. Она касается плаща Большого Гильома.

Стойте!

Латники опускают алебарды.

(Опять наклоняется к носилкам, почтительно слушает, потом, выпрямившись говорит громко) На первый раз его светлость отпускает вас всех по домам, но за дерзкое ослушание город повинен заплатить в казну его светлости по триста золотых с каждого цеха. Его светлость приказал мне также предупредить вас, что он не будет щадить ни старых, молодых, ни мастеров, ни подмастерьев, ни жен их, ни детей, если они не будут повиноваться ему и оказывать должное почтение его особе. А сейчас мирно разойдитесь по домам и занимайтесь своими обычными делами.

Барабанная дробь. Носилки трогаются. Вдруг из-за занавесок опять высовывается рука. Шествие останавливается. Большой Гильом наклоняется к наместнику.

Погодите! Его светлость желает знать, почему этот человек столь высокого роста называется Маленьким Мартином.

Мартин. Почему? Да, видно, потому, что я еще не дорос до моего деда. Старик на много голов выше меня.

Большой Гильом. Вот как? (Наклоняется к носилкам) Его светлость спрашивает, жив ли еще твой дед.

Мартин. Еще бы! Он каменный старик и, пожалуй, переживет нас всех, да разве ваша милость не приметила его? (Показывает на статую) Вот он, перед нами. Теперь он живет на площади. Вы себе выбрали квартиру как раз против него. А когда-то мой дед жил в том самом доме, где теперь живу я, на улице Оружейников, и учил подмастерьев в той самой мастерской, где нынче я работаю. Только при нем наш город назывался «Вольный Город Мастеров», а теперь он вольность свою потерял.

Большой Гильом. Ну, ты! На вопросы отвечай, а лишнего не говори, а не то вы все потеряете не только вольность, но и головы. Иди своей дорогой и помни, что его светлость шутить не любит…

Опять барабанная дробь. Нос удаляются. На площади остаются несколько латников, разгоняющих людей.

Латники. По домам! По домам!

Взволнованные люди постепенно расходятся.

Фирен Старший (с балкона). Мы-то у себя дома, почтенные чужеземцы!

Вероника. А вот вы — в гостях. Шли бы к себе домой!

Занавес

 

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Картина вторая

Замок наместника. Мрачная и пышная комната. Тяжелые драпировки. У стола — высокое кресло, обращенное к зрителю спинкой. На нем сидит наместник, но его пока не видно. Сбоку у стола стоит Большой Гильом. Он молча подает бумагу за бумагой для подписи. Наместник молча подписывает их и возвращает Гильому. Гильом, кланяясь, принимает. Это длится довольно долго. Зритель видят только сухую руку наместника в кружевной манжете. В комнате очень тихо.

Наместник (отрывисто и негромко). Душно! Открой окно.

Большой Гильом. Слушаю, ваша светлость. (Раздвигает занавески и приоткрывает окно)

Становится светлее. На столе шелестят бумаги. Наместник и Гильом продолжают свое дело. Снизу, со двора, доносятся различные звуки, напоминающие о будничном дне: стук молотка, топот лошади, окрик конюха, плеск воды. Чей-то голос поет.

Наместник. Что это за песня? Кто ее поет?

Большой Гильом. Не знаю, ваша светлость. Сейчас погляжу.

Голос.

Большой Гильом (выглянув в окно). Это наш конюх, ваша светлость.

Наместник. Чтобы больше я не видал этого человека и не слыхал этой песни! А кто выдумал ее — узнать сегодня же!

Большой Гильом молча кланяется.

Бургомистру велено явиться в замок?

Большой Гильом. Он с утра здесь, ваша светлость. Ждет в передней вместе со своим сыном.

Наместник. Позвать обоих!… Погоди. Закрой окно!

Большой Гильом. Слушаю, ваша светлость. (Закрывает окно и подходит к дверям) Позвать бургомистра с сыном!

В комнату входят Клик-Кляк с отцом. Они низко кланяются и останавливаются около дверей.

Мушерон. Добрый день, господин Гильом. Осмелюсь спросить вас, как здоровье его светлости?

Большой Гильом. Благодарю вас, бургомистр. Его светлость пребывает в полном здоровье.

Мушерон. А ваше здоровье, господин Гильом?

Большой Гильом. Как видите, мне не на что жаловаться.

Мушерон. А как здоровье…

Большой Гильом. Все здоровы и благополучны. Вы лучше расскажите мне, что говорят в городе.

Мушерон. О чем, ваша милость?

Большой Гильом. Ну, например, о штрафе, наложенном на цеховых мастеров за ослушание, о казнях мятежников, об изгнании молодых людей, которые дерзнули непочтительно вести себя в присутствии высокой особы наместника. Одним словом, что думают и говорят в городе о благодетельных заботах его светлости?

Мушерон. Все — от мала до велика благословляют его светлость.

Наместник (со своего места). Не лгите!

Мушерон и Клик-Кляк вздрагивают и со страхом смотрят на спинку кресла, из-за которой донесся голос.

Большой Гильом. Не смейте лгать, бургомистр Мушерон! Не думайте, что вам удастся обмануть нас. Попробуем узнать правду у вашего сына. Надеюсь, молодой лисенок еще не успел перенять все уловки старой лисы. Отвечайте вы: что говорят про нас в городе?

Клик-Кляк. Проклинают, ваша милость!

Большой Гильом. Кто?

Клик-Кляк. Все, ваша милость!

Большой Гильом. Все?

Клик-Кляк. Простите, господин Гильом, я хотел сказать: все, кроме меня, моего отца, наших родных, друзей и знакомых…

Большой Гильом. А много ли у вас знакомых и друзей?

Клик-Кляк. У нас? Почти никого не осталось, ваша милость. С тех пор как моего отца сделали бургомистром, с нами никто и знаться не хочет.

Большой Гильом. Ну, господин Мушерон, ваш сын, как видно, не похож на вас. Если у вас лисий хвост, то у него ослиные уши.

Мушерон. Таков он от рождения, ваша милость.

Клик-Кляк. Простите, господин Гильом, я совсем не то хотел сказать…

Большой Гильом. Вы, кажется, всегда говорите не то. Молчите! Я буду разговаривать с вашим отцом. Скажите, бургомистр, почему на дереве против ратуши висело вчера столько шляп? Правда ли, что у вас такой обычай?

Клик-Кляк. Нет, они повесили шляпы для того, чтобы…

Большой Гильом. Я приказал вам молчать!

Наместник. Пусть говорит.

Большой Гильом. Что вы хотели сказать, молодой человек?

Клик-Кляк. Вот теперь я и забыл… Ах, да… Они повесили шляпы, чтобы не снимать их перед его светлостью.

Большой Гильом. Вот как! Кто же это придумал?

Клик-Кляк. Да кто же, как не этот проклятый горбун!

Кресло наместника скрипит. Гильом вздрагивает.

Большой Гильом. Вы хотите сказать — тот метельщик, который сидел на дереве?

Клик-Кляк. Да, да. Горбатый метельщик.

Большой Гильом. Называйте людей по именам.

Клик-Кляк. Ну, этот горбун Караколь, ваша милость.

Большой Гильом. Так и говорите — Караколь! А что это за диковинное имя — Караколь?

Клик-Кляк. Это не имя, ваша милость, а прозвище. Вот меня, например, прозвали «Клик-Кляк» за то, что у меня в карманах много часов. Сначала меня дразнили «Тик-так, клик-кляк, тик-так, клик-кляк», а потом осталось только «Клик-Кляк». Понимаете?

Большой Гильом. Понимаю. Дальше!

Клик-Кляк. Так вот, на самом деле его зовут Жильберт. А Караколь — это по-нашему «улитка». Если вы видели когда-нибудь улитку, ваша милость, то вы знаете, что у нее на спине раковина, вроде горба. Вот горбатого Караколя и прозвали Караколем за то, что у него на спине горб.

Большой Гильом. Вы сказали, что его зовут Жильберт. Ну и говорите: Жильберт!

Клик-Кляк хохочет.

Что с вами?

Клик-Кляк (хохоча). Ой, не могу! Горбатый Караколь — Жильберт! Горбатый Караколь — Жильберт!… Уж лучше я буду говорить попросту — горбун!

Большой Гильом (бросается к нему и зажимает ему рот). Молчать, щенок!

Мушерон. Молчи, осел! (Замахивается на Клик-Кляка)

Клик-Кляк в страхе вырывается от них и бежит по комнате.

Большой Гильом. Стой! Куда!

Клик-Кляк не слушая, добегает до кресла и вдруг, оцепенев, останавливается.

Клик-Кляк. А-ах! (Пятится назад) Там сидит кто-то вроде Караколя, только очень страшный…

Большой Гильом (в отчаянии опускает руки). Какие дьяволы принесли сюда этого дурака?! Да знаешь ли ты, о ком говоришь? Ведь это…

Кресло наместника медленно отодвигается. Наместник большими шагами выходит на середину комнаты. На спине у него горб, гораздо больше, чем у Караколя, Ноги сухие и тонкие, руки длинные. Лицо изжелта-бледное, как у человека, который живет взаперти.

…его светлость.

Мушерон. А-ах!

Наместник (невозмутимо). Рад вас видеть, Мушерон Старший и Мушерон Младший.

Мушерон (дрожащим голосом). Мы тоже счастливы видеть вашу светлость…

Клик-Кляк (бормочет)…счастливы… светлость…

Наместник. Я знаю, что вы оба преданы мне, и поэтому удостоил вас чести видеть меня и беседовать со мною.

Мушерон. Мы постараемся оправдать доверие столь высокой особы.

Клик-Кляк (бормочет)…осокой высобы…

Наместник. Надеюсь. А теперь скажите мне, за что у вас в городе так любят этого метельщика со странным прозвищем?

Мушерон. Ваша светлость, у нас в городе привыкли петь за работой и плясать после работы, а этот метельщик Жильберт знает много песен и даже сам умеет сочинять их. Весь город поет его песни.

Наместник. Так, пожалуй, и песню про сыча он пустил по городу?

Клик-Кляк. Он, он, ваша светлость! Кто же, если не он!

Наместник. А вы знаете, про кого эта песня?

Клик-Кляк. Эта песня…

Отец дергает его за полу, Клик-Кляк умолкает.

Мушерон. Нет, мы не знаем, ваша светлость.

Наместник. А песню эту вы знаете?

Мушерон. Нет, ваша светлость.

Наместник. Жаль. Мне очень хотелось бы ее послушать.

Клик-Кляк. А я могу вам спеть ее, ваша светлость. Это очень смешная песня. Вот слушайте!

Отец хватает его за рукав, но он уже поет старательно, с увлечением.

Мушерон (шепотом). Нанасс!…

Большой Гильом (шепотом). Молчи!

Клик-Кляк (отстраняя их). Постойте, это еще не всё. Как там дальше?… (Напевает вполголоса.)

Громко, во все горло.

Вот какая дерзкая песня! И сочинил ее этот горбун Караколь! (Пугается собственных слов и зажимает себе рот) Я хотел сказать — этот горбун Жильберт! Простите, ваша светлость, горбатый Караколь!… (Вытирает со лба пот)

Большой Гильом. Ваша светлость, не прикажете ли вы прогнать прочь этого болтуна?

Наместник. Нет. Он оказал и еще окажет нам большие услуги…

Клик-Кляк сразу выпрямляется и гордо поглядывает на отца и на Гильома.

Так, значит, песню сочинил он?

Клик-Кляк. Он, ваша светлость, он.

Наместник. А кто его друзья?

Клик-Кляк. Весь город, ваша светлость. Да что город — все деревни кругом его знают. И говорят даже, будто его знают все звери и птицы в наших лесах.

Наместник. Вот как! Даже звери и птицы? А ты? Ты тоже дружен с этим метельщиком?

Клик-Кляк. Что вы, ваша светлость! Я его ненавижу. Он смеется надо мной! Пока его нет — все хорошо, а как только он появится, сразу всем кажется, будто я дурак. Это очень неприятно, ваша светлость.

Наместник. Я думаю.

Клик-Кляк. А хуже всего, ваша светлость, что он смеется надо мной при Веронике.

Наместник. А кто она такая, эта Вероника?

Клик-Кляк. Кто такая Вероника?! Это первая красавица в нашем городе, ваша светлость, а может, и на всем свете. Если бы вы ее увидели, клянусь вам, — даже вы влюбились бы в нее. (Фыркает в кулак)

Мушерон (тихо). Придержи язык, Нанасс!

Клик-Кляк. Как это — придержать язык?

Мушерон. Молчи. (Наместнику, громко) Вероника, ваша светлость, это дочь прежнего бургомистра, старшины златошвейного цеха Фирена Старшего.

Клик-Кляк. И сестра Фирена Младшего, того самого парня, которого вы изгнали из города.

Наместник. А-а! (Клик-Кляку) Так тебе, значит, нравится дочь прежнего бургомистра? Ты хочешь на ней жениться? А что она? Согласна выйти за тебя замуж?

Клик-Кляк. Нет, ваша светлость. Это очень странная девушка. Мне даже кажется, что она влюблена в кого-то другого.

Наместник. В кого же?

Клик-Кляк. Одно из двух: либо в Маленького Мартина, либо в этого шута Караколя. Но Мартин женат, а Караколь горбат. Поэтому я надеюсь, что она все-таки когда-нибудь согласится выйти замуж за меня.

Наместник. Я тоже надеюсь. Мы сыграем эту свадьбу, Гильом. Будет неплохо, если дочь старого бургомистра выйдет за сына нового бургомистра. Как ты думаешь?

Большой Гильом. Она заслуживает такого наказания, ваша светлость.

Клик-Кляк (в восторге). Благодарю вас, ваша светлость! Благодарю вас, ваша милость!

Наместник. Готовьтесь к свадебному торжеству, бургомистр.

Мушерон. Ваша светлость! Мастер Фирен не отдаст дочь за моего сына. С тех пор как меня назначили бургомистром, а его сына изгнали из города, он и смотреть на меня не хочет.

Наместник. Пустое! Если предо мною не устояли стены вашего города, то не устоит и прежний его бургомистр. Я сам поговорю с ним.

Клик-Кляк. А когда же будет моя свадьба, ваша светлость?

Наместник. А вот когда ты избавишь город от дерзкого метельщика.

Клик-Кляк. От горбатого Караколя?…

Наместник. От метельщика. Пока он ходит по улицам, ни тебе, ни мне не будет покоя.

Клик-Кляк. Это сущая правда, ваша светлость, но только как же от него избавиться? По-моему, вам это гораздо легче сделать, чем мне. Прикажите отрубить ему голову — и всё тут. Говорят, что ваш господин Гильом делает это очень ловко.

Наместник. Но ты же сам сказал, что весь город стоит за него.

Клик-Кляк. И это правда. Если ему отрубят голову, так уж мне и моему отцу, наверно, несдобровать, а может быть, и вам с господином Гильомом.

Наместник. Обо мне с господином Гильомом можешь не беспокоиться. Мы уж как-нибудь постоим за себя.

Большой Гильом. Береги лучше свою голову.

Клик-Кляк. Понятно, своя голова мне дороже вашей. Поэтому-то я и боюсь подступиться к Караколю.

Наместник. Ну, если ты так боишься этого маленького метельщика, так, верно, он и вправду чего-нибудь да стоит. Может быть, нам женить на Веронике его, как ты полагаешь, Гильом?

Большой Гильом. Это будет прекрасная пара, ваша светлость.

Клик-Кляк. Да что вы, господин Гильом! Что вы, ваша светлость! Вероника и Караколь — пара! Вероника — и несчастный горбун!… Да ей и на улице нельзя будет показаться рядом с этим горбатым уродом! Ей придется прятаться от людей в носилках, как вашей светлости…

Наместник (в бешенстве хватает его за горло длинными цепкими руками и говорит сдавленным голосом). Если ты скажешь еще хоть одно слово…

Большой Гильом (тоже бросаясь на Клик-Кляка)…мы задавим тебя, как мышь!

Мушерон. Ваша светлость! Ваша милость!

Клик-Кляк хрипит.

Наместник (отпускает его и говорит спокойно). Что ты хочешь сказать нам, молодой Мушерон?

Мушерон. Ваша светлость, уж лучше пусть он ничего не говорит.

Наместник. Нет, отчего же? Я слушаю его со вниманием. Так ты говоришь, Мушерон Младший, что берешься избавить нас от метельщика?

Клик-Кляк (сдавленным голосом). Берусь, ваша светлость.

Наместник. Очень хорошо.

Клик-Кляк. Только я не знаю, как это сделать…

Наместник. Ты можешь затеять с ним драку…

Клик-Кляк. Он побьет меня.

Наместник. Ну, так подстереги его где-нибудь ночью…

Клик-Кляк. Его подстережешь! Он и во сне все слышит, и в темноте все видит. А стоит ему закричать, как со всех улиц к нему сбегутся на помощь.

Наместник. А разве он никогда не уходит из города?

Клик-Кляк. Нет, часто. Он ходит в лес чуть ли не каждый день.

Наместник. А ты знаешь, по какой дороге он ходит туда?

Клик-Кляк. Не знаю, ваша светлость. А вот по какой дороге он ходит обратно, это я знаю очень хорошо.

Наместник. Как же это так?

Клик-Кляк. Вам-то, конечно, невдомек, ваша светлость. Но вы подумайте хорошенько. Ведь он кто? Метельщик? Метельщик. А чем метельщик метет улицы? Метлой. Ну, а метла где растет? В лесу, над рекой. Вот он, перед тем как идти домой, непременно и завернет к реке — нарезать себе ивовых прутьев на метелки. Я еще с малых лет знаю это место.

Наместник. Ну, значит, дело твое совсем не трудное. На всякого зверя есть западня. И на двуногого тоже. Если какой-нибудь человек пойдет в лес, а на пути ему попадется яма, хорошо прикрытая ветками, он может провалиться в нее, и никто даже не узнает, что с ним случилось. Никто ни в чем не будет виноват, а человек умрет в яме от голода.

Клик-Кляк. Это верно, ваша светлость. Только там нет такой ямы.

Наместник. Если ее вырыть — будет.

Клик-Кляк. Верно. Если вырыть — будет.

Наместник. Бургомистр Мушерон! Вы старый и умный человек. Научите сына, как надо рыть яму своему ближнему. Вы на это, кажется, мастер. Пусть он ходит по пятам за метельщиком, пусть он видит и слышит его за тысячу шагов — да так, чтобы тот его не видал и не слыхал. А уж вы следите за сыном. Одолжите ему свою голову до той поры, пока метельщик не сломит свою. Но помните: про то, о чем мы здесь говорили, должны знать только четверо — я, Гильом да вы двое.

Мушерон. Слушаю, ваша светлость.

Наместник. Ну, идите!

Мушероны кланяются и уходят. Старший — впереди, младший — позади. На пороге Клик-Кляк останавливается.

Клик-Кляк. Ох, я и забыл! Ваша светлость! Нет, господин Гильом! Правда ли, что ваш меч волшебный?

Большой Гильом. Волшебный.

Клик-Кляк. Непобедимый?

Большой Гильом. Непобедимый.

Клик-Кляк. И на нем есть надпись?

Большой Гильом. Есть.

Клик-Кляк. А можно мне посмотреть надпись на вашем волшебном непобедимом мече?

Большой Гильом. Что? Надпись на моем мече? Ну, если уж я выну из ножен свой меч, так ты, пожалуй, не обрадуешься.

Наместник. Нет, отчего же? Покажи ему меч, Гильом. Пусть он и сам посмотрит и другим расскажет.

Гильом вынимает свой меч и протягивает Клик-Кляку.

Клик-Кляк. Я не понимаю, что тут написано. Это не по-нашему.

Большой Гильом. Тут написано: "Прямого — сгибаю, согнутого — выпрямляю, павшего — подымаю". Понял?

Клик-Кляк. Нет, ваша милость, не совсем. А что это значит?

Наместник (улыбаясь.). Объясни ему, Гильом!

Гильом стремительным взмахом заносит меч над головой Клик-Кляка. Клик-Кляк сгибается вдвое.

Большой Гильом. Вот что значит "Прямого — сгибаю", а если опущу — ты выпрямишься навсегда… Опустить?

Клик-Кляк. Нет, нет, ваша милость?… Пожалуйста, не надо! Я и без того понял… А что значит: "Павшего — подымаю"?

Большой Гильом. А вот когда ты упадешь, тебя подымут и отнесут в могилу. Хочешь?

Клик-Кляк. Зачем же, ваша милость! Спасибо. Все и так ясно. Спрячьте лучше свой меч в ножны, я очень прошу вас!

Наместник. В самом деле, спрячь свой меч, Гильом. Он, кажется, всё понял. А ты, Мушерон Младший, не забудь о деле, которое тебе поручено. Сделаешь — женю, не сделаешь — казню.

Клик-Кляк. Уж я постараюсь, ваша светлость.

Наместник. Хорошо. Ступай. (Отодвигает кресло и садится)

Клик-Кляк, низко кланяясь, уходит. Наместник и Гильом остаются одни. В комнате так же тихо, как и в начале картины.

Большой Гильом. Ваша светлость!

Наместник. Что ты хочешь сказать, Гильом?

Большой Гильом. Я в большой тревоге, ваша светлость…

Наместник. Что же тебя тревожит?

Большой Гильом. Необычайная глупость молодого Мушерона. Она так велика, что может причинить нам немало бед.

Наместник. Я никогда не боялся и не боюсь человеческой глупости. Она всегда служила мне верой и правдой, мой верный слуга Гильом. Гораздо больше я боюсь ума.

Занавес

 

Просцениум

Справа выходят медведь и лев, слева — улитка и заяц.

Медведь. Послушайте-ка, друзья мои, почему это нас выпускают на сцену только тогда, когда падает занавес?

Лев. Если бы они пустили меня сюда хоть на пять минут раньше, даже на две минуты, уж поверьте: кое-кому не поздоровилось бы…

Улитка. Наверно, потому вас и не выпускают: всему свое время.

Заяц. Признаться, я тоже люблю действие и терпеть не могу толкаться на сцене между действиями. Мы, звери…

Лев. Кто это — мы?

Заяц. Ну, ты… Медведь… Я, скажем… Ведь я тоже зверь, а не человек и не насекомое. Как вы думаете?

Медведь. Да, конечно… Ты не человек, не насекомое, не птица, не гад ползучий. Но все-таки ты и не зверь.

Заяц. Тебе так кажется? Ну ладно, называйте меня как хотите, Я никогда не был честолюбив, но я знаю, чего хочу. Я хочу сыграть свою роль в этом представлении. Иначе я не достоин занимать место в городском гербе.

Улитка. Ты ее сыграешь.

Лев и Медведь. А мы?

Улитка. И вы, разумеется. Всякий, кому однажды довелось ступить на сцену, рано или поздно сыграет свою роль — большую или маленькую, печальную или смешную, скромную или блестящую. А пока что ступайте-ка, друзья, за кулисы.

Заяц. Ну, а ты?

Улитка. А мне, как всегда, спешить некуда.

Звери уходят. Улитка остается одна и подходит к рампе.

(Уходит, задумчиво покачивая головой)

 

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Комната в доме мастера Фирена. Большой очаг с черепичным навесом. Высокие окна с разноцветными стеклами. По стенам — резные лари, полки со старинной посудой: радужными стеклянными бокалами, серебряными и медными блюдами. Все очень светло, уютно, домовито.

Вероника и ее подруги Лориана и Маргарита сидят за вышиванием. Девушки работают и поют.

Снизу, с улицы, песню подхватывает мужской голос.

Вероника. Это Караколь! Позови его, Лориана!

Лориана (выглядывая в окно). Да он не один!… За ним маленький Мушерон тащится.

Вероника. Ну, значит, надо позвать его так, чтобы Мушерон не услыхал.

Лориана. А как же это сделать? Если я крикну, Клик-Кляк непременно услышит.

Вероника. Постой, я сама позову. Дай мне скорее мой веер!

Маргарита подает ей веер. Вероника раскрывает его, стоя перед окном.

Маргарита. А ведь Караколь в самом деле повернул сюда! Что за волшебный веер у тебя, Вероника?

Вероника. Нет, веер самый простой, только видишь — совсем черный. Когда я его раскрываю, Караколь знает, что у меня забота или тревога.

Лориана. Скажите на милость!… А Клик-Кляк тоже понимает, что говорит твой веер?

Вероника. Что ты! Конечно, нет.

Лориана. А почему же и он повернул сюда?

Вероника. Это за Караколем. Со вчерашнего дня он всюду ходит за ним, точно тень.

Маргарита. Как же нам от него отделаться?

Вероника. Ничего. Что-нибудь придумаем.

Входит Караколь.

Караколь. Вот и я! К вашим услугам, сударыни. Мне показалось, что вы позвали меня.

Лориана. То, что вам показалось, сударь, было на самом деле. Расскажите нам поскорей городские новости.

На пороге появляется Клик-Кляк.

Клик-Кляк. Я вам расскажу новости (Торжественно и раздельно) Вчера — мы — с — отцом — были — в замке — господина — наместника. Он сам вышел к нам и разговаривал со мною целый час.

Караколь. О чем же вы разговаривали?

Клик-Кляк. Мало ли о чем я мог разговаривать с господином наместником! Это мое дело.

Лориана. Значит, ты видел наместника, Клик-Кляк? Ну, расскажи нам про него.

Маргарита. Или, может быть, он и дома сидит за бархатными занавесками?

Клик-Кляк. Нет. Я видел его так же ясно, как вижу сейчас Караколя.

Лориана. Каков же он собой?

Клик-Кляк. Не скажу.

Лориана. Значит, ты его не видел.

Клик-Кляк. Клянусь вам, что видел!

Лориана. Ну так рассказывай, какой он!

Клик-Кляк (растерянно). Да как вам сказать?… Высокая особа… Вот и всё.

Лориана. Выше Гильома?

Клик-Кляк. Выше. Гильом — советник, а наместник — наместник. А больше и не спрашивайте. Я вам все равно ничего не скажу. Мне не велели. Нет, одно могу сказать господин Гильом показал мне наконец свой непобедимый меч!

Вероника. Тот самый? Волшебный? Ты выдумываешь, Клик-Кляк!

Клик-Кляк. Ну, вот еще! Тот самый. Меч "Гайан". На нем написано… Стойте! Как это? О-о, я хорошо запомнил: "Прямого — сгибаю, согнутого — выпрямляю, падающего… нет, павшего — подымаю".

Вероника. Как ты сказал? "Прямого — сгибаю, согнутого — выпрямляю, павшего — подымаю"? Странная надпись!

Клик-Кляк. По-вашему, может быть, и странная, а по-моему, так страшная.

Лориана. А что это значит?

Клик-Кляк. Спросите сами у господина Гильома. Я уже спрашивал.

Маргарита. А больше ты нам ничего не расскажешь, Клик-Кляк?

Клик-Кляк. Ни-че-го! Теперь я хочу послушать, о чем вы тут будете разговаривать.

Вероника. Ах, вот как! Ну, знаешь что, Клик-Кляк, мне не хватило шелку для вышивания. Купи для меня у тетушки Мимиль три мотка: один светло-голубой, другой темно-зеленый, а третий ярко-красный. Вот тебе деньги.

Маргарита. А мне купи мешочек жареного миндаля. У тетушки Марли отличный жареный миндаль…

Лориана. А заодно зайди к бабушке Тафаро и попроси ее сказать, когда я выйду замуж. И пусть ее птица нагадает мне хорошего жениха.

Вероника. Запомнил, Клик-Кляк?

Клик-Кляк (считая деньги). Погодите! Это еще труднее запомнить, чем надпись на мече. Три мотка миндаля для Лорианы, три мешка зеленого и голубого шелка для Маргариты и жениха для вас.

Вероника. Какого еще жениха?

Клик-Кляк. Ах, я и забыл, что у вас уже есть жених!

Вероника. У меня? Кто же это?

Клик-Кляк. Я вам скажу, когда вернусь.

Вероника. Ты немножко перепутал. Но это все равно. Иди скорее.

Клик-Кляк. Вы не успеете оглянуться, как я уже буду здесь.

Караколь. Не спеши, Клик-Кляк, а то еще больше напугаешь. Купишь моток голубого миндаля и три мешка жареных женихов.

Клик-Кляк. О, я-то уж не напутаю! (Уходит)

Вероника. Скажи, Караколь, когда и где ты видел Фирена?

Караколь. Этой ночью у реки.

Маргарита. Сегодня ночью был такой дождь…

Вероника. И как это они живут там, в лесу, без огня, без крова?…

Лориана. Подумать страшно!

Караколь. Там не страшнее, чем у нас в городе, Лориана. В лесу каждый куст тебя укроет, а здесь самые толстые стены для нас не защита.

Лориана. Но ведь в лесу дикие звери?

Караколь. Нам ли бояться наших зверей! Мы знаем все их повадки, знаем, по каким тропам они ходят, когда им надо уступать дорогу, а когда они сами ее уступят. И для зверей и для нас гораздо опаснее охотники из замка.

Вероника. Неужели наших выследили, Караколь?

Караколь. Всех не выследят. Нас много и с каждым днем становится всё больше. Все окрестные деревни опустели, зато в лесу теперь больше людей, чем зверей. Скоро лес подступит к самому нашему городу, Вероника…

Вероника. Слышишь, Лориана? Скоро!… Караколь, милый, передай Фирену это письмо.

Лориана. И скажи, что мы их ждем не дождемся.

Караколь. Они и сами лишнего дня не пробудут в лесу. (Берет у Вероники письмо) А что, написали вы ему, Вероника, о том, что выходите замуж?

Вероника. За кого? Пока не вернется Клик-Кляк, я даже не знаю, кто мой жених. Он обещал сказать мне, когда принесет миндаль и шелк.

Караколь. Вам-то он еще не сказал, а по всему городу трубит, что наместник решил женить его на вас.

Вероника. Ты шутишь, Караколь!

Караколь. Нет, мне совсем не до шуток!

Лориана. Первый раз слышу, что Караколю не до шуток! Да и ты, Вероника, кажется, испугалась…

Маргарита. Нашли кому верить! Мало ли что болтает Клик-Кляк. Мастер Фирен ни за что не отдаст дочку за Мушерона.

Караколь. Если бы на то была воля мастера Фирена, он бы и сына не отпустил скитаться по лесам.

Лориана. У нас в городе найдутся люди, которые постоят за Веронику.

Караколь. Наш город не сумел постоять за себя. Ну, прощайте, Вероника, мне пора.

Вероника. Постой, Караколь, я напишу Фирену еще несколько слов. (Садится к столу и пишет)

Лориана. Скорей пиши. Клик-Кляк идет!

Вероника. Выйди ему навстречу, Лориана. Задержи его.

Лориана. Я не впущу его, пока он не скажет, что нагадала мне птица бабушки Тафаро. (Бежит к лестнице)

Вероника (сворачивая письмо). Я пишу Фирену, что убегу к нему в лес, если мне не удастся избавиться от Мушеронов. Ты поможешь мне найти туда дорогу, Караколь?

Караколь. Нет в лесу такой дорожки и тропинки, которой бы я не знал. Дайте мне ваше письмо и ни о чем не тревожьтесь. (Прячет письмо)

Лориана (появляется в дверях и, держась за косяк, загораживает путь Клик-Кляку). Нет, нет, нет! Пока ты не скажешь, что нагадала мне бабушка Тафаро, я тебя не пущу.

Клик-Кляк (выглядывая то из-за одного ее плеча, то из-за другого). Пустите меня! Я сейчас рассыплю миндаль!

Лориана. Нет, а все-таки, что сказала бабушка Тафаро?

Клик-Кляк. Она сказала… Ох, уже сыплется…

Вероника. Впусти его, Лориана. Я хочу, чтобы он рассказал все по порядку.

Клик-Кляк. (входит, на пороге роняет мешок и рассыпает миндаль) Ну вот, я так и знал!

Караколь. Я тоже.

Маргарита. Что ты наделал, Клик-Кляк! Подбери сейчас же!

Клик-Кляк ползает по полу и подбирает миндаль.

Лориана. А пока подбираешь, расскажи, что нагадала мне бабушка Тафаро.

Клик-Кляк. Она сказала, что без вас не может гадать про вашего жениха. Для этого ей нужно поглядеть на вашу ладонь.

Лориана. А ты бы ей показал свою.

Клик-Кляк. Я и показал.

Лориана. Ну, и что же она сказала?

Клик-Кляк. Сказала, что я никогда не женюсь…

Маргарита (хлопая в ладоши). Слышишь, Вероника? Уж если бабушка Тафаро говорит, что Клик-Кляк никогда не женится, значит, так тому и быть. Она все знает.

Клик-Кляк. Наместник знает лучше всякой бабушки. А он сказал, что я женюсь и даже очень скоро. Вы сами это увидите, Вероника.

Караколь. Ну, мне надо торопиться. Прощайте, сударыни. Прощай, Клик-Кляк! (Уходит)

Клик-Кляк. Мне тоже надо торопиться. Подбирайте сами свой миндаль.

Лориана и Маргарита стараются удержать его.

Лориана. Куда же ты, Клик-Кляк?

Маргарита. Постой!

Клик-Кляк. Пустите меня! Мне до свадьбы нужно сделать одно очень важное дело. (Убегает)

Маргарита (глядя в окно). И что за дела могут быть у Клик-Кляка?

Лориана. Перед свадьбой даже у такого дурака, как он, дела найдутся. Вы поглядите, как бежит! Только пятки сверкают.

Вероника. Неужели он помешает Караколю отнести в лес мое письмо?

Маргарита. Не бойся, Вероника. Разве ему угнаться за Караколем!

Лориана. Что за парень наш Караколь! Если бы у него не было горба, я бы не пожелала лучшего жениха ни одной из наших девушек. А ты, Вероника?

Вероника. А я, сказать по правде, и не замечаю, что у него горб.

Лориана. Вот как? За чем же дело стало? Он, кажется, тоже с тебя глаз не сводит.

Вероника. Перестаньте шутить! Мне сейчас не до смеха. (Помолчав) А уж если говорить не шутя, то во всем городе нет человека прямее нашего горбатого Караколя.

Маргарита. Как это — нет человека прямее Караколя?

Вероника. Да, да. Он прямее всех. Ему во всем можно поверить и на нем всех можно проверить. Кто ему друг — тот хорош, кто ему враг — тот плох. Каждое утро я просыпаюсь в тревоге: жив ли он, на свободе ли еще, увидим ли мы его опять… Без него мы жили бы, как в тюрьме. Караколь — простой метельщик, он беден, он горбат, но люди в замке хорошо знают цену его шуткам и песням, да и как не знать? Когда Караколь шутит, мы смеемся. А когда смеемся, перестаем бояться… Вот и сейчас я больше всего надеюсь на него — уж если он не придумает, как мне выпутаться из этой паутины, так никто не придумает.

Лориана. А ты и в самом деле поверила россказням Клик-Кляка? Пустое! Неужели у наместника нет другого дела, как только думать о женитьбе Мушерона Младшего!

За окном слышится дробь барабана.

Маргарита (выглянув в окно). Смотри! Носилки наместника! Куда это его несут мимо ваших окон?…

Лориана. Остановились… Да нет, не может быть…

Вероника. Вносят к нам во двор…

Лориана (обнимая Веронику). Нет, нет, Вероника, не пугайся! Конечно, он приехал заказывать золотое шитье мастеру Фирену. Ведь наше золотое шитье славится на весь свет.

Маргарита. Постойте, я потихоньку спущусь и узнаю, в чем там дело. Да заодно хоть глазком одним погляжу, какой он, этот наместник. Ведь в доме-то он, наверно, вылезает из своих носилок. (Убегает)

Лориана. Я думаю, они сюда даже не поднимутся. Мастер Фирен примет его у себя внизу.

Задыхаясь, вбегает Маргарита.

Что с тобой?

Маргарита. Идут! Сюда идут! Только мне кажется, что это не наместник… Он страшный! Вот такой!… (Показывает рукой рост наместника)

Дверь открывается. У косяка останавливается, угодливо придерживая дверь, Мушерон Старший. В комнату входят: наместник, Большой Гильом, сзади всех — Фирен Старший.

Наместник. Доброе утро, сударыни!

Девушки растерянно кланяются.

Которая же из них ваша дочь, мастер Фирен? (Оглядывает девушек и останавливается перед Вероникой) Впрочем, я и сам это вижу. А эти красавицы?…

Фирен Старший. Подруги моей дочери.

Наместник (взглянув на них). Боюсь, что мы помешали этим милым девицам заниматься своим делом. Мне очень жаль лишиться их общества, но я уверен, что шить и болтать где-нибудь в другом месте им будет веселее, чем слушать нашу беседу.

Девушки собирают работу, кланяются и уходят. Вероника хочет идти вслед за ними.

Нет, сударыня, вас я попрошу не покидать нас.

Вероника. Я не хочу мешать беседе старших.

Наместник. То, что я намерен сказать, касается именно вас. Мастер Фирен, не думаете ли вы, что вам пора выдать вашу прекрасную дочь замуж?

Фирен Старший. Я надеюсь, ваша светлость, что вы позволите мне самому позаботиться о судьбе моей дочери?

Наместник. Я не отнимаю у вас ваших отцовских прав, мастер. Но для блага города, который волей или неволей оказался на моем попечении, я бы хотел помирить и даже породнить два почтенных семейства — ваше и семью мастера Мушерона. Что же вы медлите, дорогой Мушерон? Просите руки прекрасной Вероники для своего сына.

Мушерон (вкрадчиво). Мы с вами, дорогой мастер Фирен, знаем друг друга с детства. Наши дома стоят рядом. Ваша дочь выросла у меня на глазах, мой сын — у вас на глазах…

Фирен Старший. Все это верно, мастер Мушерон. Я и в самом деле хорошо знаю вас и вашего сына. Поэтому оставим этот разговор. И если у вас нет ко мне другого дела, то я не смею задерживать вас слишком долго у себя в доме. Прощайте!

Мушерон (растерянно). Я пришел сюда вместе с его светлостью и могу уйти только с его разрешения.

Наместник. В самом деле, Мушерон, можете идти. Я без вас поговорю с мастером Фиреном и его дочерью. Гильом, проводи господина бургомистра до ворот. Надеюсь, и вы окажете эту честь своему гостю, дорогой Фирен.

Фирен, Большой Гильом и Мушерон уходят. Минутное молчание. Наместник пристально смотрит на Веронику.

Вероника. Ваша светлость! Я хотела бы избавить моего отца от печальной и опасной обязанности объяснять вам наш отказ. Я сама все скажу вам. Вы можете изгнать меня из города, как моего брата, вы можете запереть меня в тюрьму или даже казнить, как многих наших друзей…

Наместник. О, когда вы сердитесь, прекрасная Вероника, вы становитесь еще лучше!

Вероника. Ваша светлость, если вы человек…

Наместник. А кто же я?

Вероника. Не знаю… Но если у вас есть сердце, позвольте мне остаться с моим отцом. Его единственного сына вы у него отняли… (Голос ее вздрагивает, она закрывает лицо руками)

Наместник. Опустите руки, Вероника! Я хочу посмотреть, как вы плачете.

Вероника. Не смейтесь надо мной! Вы в моем доме!

Наместник. А вы в моем городе!

Вероника. Я это хорошо знаю. В этом городе нельзя дышать, с тех пор как он у вас в руках. И все же вам не удастся выдать меня замуж за вашего шута Мушерона!

Наместник (смеется). Так вы не хотите за него замуж, Вероника? Ну что ж. Пожалуй, вы правы. Даю вам свое герцогское слово, что за Мушерона вы не выйдете. Я мог думать об этом только до тех пор, пока не увидел вас. Вы достойны лучшей участи. Этот бедняга Мушерон не годится вам даже в конюхи. Ну, не печальтесь больше, улыбнитесь! Ради вашей улыбки я готов сделать многое.

Вероника. Благодарю вас, ваша светлость. Мне от вас ничего не надо.

Наместник. Неужели ничего? А ведь я мог бы ради вас простить вашего брата. Я думаю, вам это было бы приятно? Или, скажем, вернуть вашему почтенному отцу золотую цепь бургомистра… По правде говоря, она ему гораздо больше пристала, чем этой старой лисе Мушерону.

Вероника. Отец мой был бургомистром Вольного Города Мастеров…

Наместник. Ну что ж? Пожалуй, я даже не прочь возвратить вашему городу некоторые из его прежних прав и вольностей. Не все, разумеется, но некоторые… И даже помиловать кое-кого из тех сумасбродов, кто променял свой дом на лесную берлогу… Признаться, я об этом давно подумываю. Вы удивлены, прекрасная Вероника? Вы, кажется, не ждали этого от меня?

Вероника. Не ждала, ваша светлость.

Наместник. Еще бы! Вам, наверно, говорили, что я чудовище, что я никого не жалею и никого не милую?

Вероника. Да, так говорят…

Наместник. Никогда не следует верить людям. Я могу и пожалеть и простить. Я могу сделать человека несчастным и могу его осчастливить. Вас я хотел бы видеть счастливой. В знак моего глубокого расположения к вам примите этот скромный подарок. (Снимает с пальца кольцо и протягивает ей)

Вероника. Что это?

Наместник. Кольцо. Я ношу на руке всего два перстня. Один, с моей фамильной печатью, достался мне от моего отца, другой — от матери. Это ее обручальное кольцо. Возьмите его. Оно ваше.

Вероника. Зачем оно мне?

Наместник. Вы будете герцогиней де Маликорн.

Вероника. Что вы такое говорите? Вы шутите!…

Наместник. Я никогда не шучу. Вы будете моей женой. Ну, наденьте же, наденьте это колечко! (Пытается надеть кольцо на палец Вероники)

Вероника. Прочь от меня, мерзкий паук!

Наместник (смеясь). Значит, я вам не нравлюсь? Ну, это не беда! Зато вы мне понравились. А этого достаточно для того, чтобы я взял вас к себе в замок. Будьте же благоразумны, вспомните: горбун, который вам так противен, — это не какой-нибудь метельщик, это герцог, наместник короля, повелитель вашего города. Он мог бы сделать вас своей служанкой, а он просит вашей руки, прелестная златошвейка!

Вероника. Вы просите моей руки? Вот она! (С размаху ударяет его по лицу)

Наместник отшатывается, на мгновение от ярости теряет дыхание, но потом овладевает собой.

Наместник. За эту маленькую шалость мы успеем рассчитаться. Ведь у нас с вами впереди столько счастливых лет…

Вероника. Ни одного дня! Ни одного часа!…

Наместник. Что же вы собираетесь сделать? Убежать или умереть? Уверяю вас, и то и другое не так просто, как вам кажется. С этой минуты вы никогда не останетесь одна — ни днем, ни ночью. За вами по пятам будут ходить мой Гильом и придворные дамы, а у дверей будет стоять моя стража.

Вероника делает шаг к двери, но он сразу же замечает это и ловит ее за руку.

Постойте! Если вы сейчас или потом попытаетесь искать где-нибудь помощи и защиты, если вы не будете послушны не только моему слову, но даже малейшему движению моей руки, я не пощажу ни вашего отца, ни ваших родных, ни ваших друзей!…

Вероника. Весь город — наши родные и друзья!…

Наместник. Тогда и от вашего города не останется камня на камне. Ох, уж этот мне Вольный Город Мастеров! Он стоит на месте только потому, что я слишком терпелив. Но и терпению бывает конец!…

В комнату входят Фирен и Гильом. Вероника в смятении кидается к отцу.

Фирен Старший. Что с тобой, Вероника? Будь спокойна, Мушерон больше не переступит порога нашего дома.

Наместник. Это верно, мастер Фирен. Ему больше незачем приходить сюда. Ваша дочь расскажет вам о моем решении. Через три дня у вас в доме и во всем нашем городе будет большое торжество. А пока и ваш дом, и вашу прекрасную дочь будут надежно охранять. Позаботься об этом, Гильом.

Занавес опускается. Перед занавесом проходит в обычном порядке процессия — барабанщик, латники, потом высокие и мрачные, похожие на катафалк носилки наместника. Рядом с носилками — Большой Гильом в темном плаще.

 

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Картина четвертия

Лес. Ночь на исходе, но еще совсем темно. На переднем плане — укромная лесная полянка. Вплотную к ней подступают густые заросли деревьев и кустов, перепутанные вьющимися растениями. Постепенно становится светлее. Но только к концу картины наступает утро. Из чащи выходят двое. Один — это Клик-Кляк, другой — одноглазый человек с повязкой, пересекающей лоб наискось. Он в егерской куртке, видавшей виды, в помятой шляпе. В руках у Клик-Кляка — фонарь, у одноглазого — лопата.

Одноглазый. Следовало бы прибавить, ваша милость. Поработали на совесть, честно. Этакую яму за одну ночь вырыли! Да мало что вырыли — так прикрыли, будто ее и нет совсем. Ни человек, ни зверь не заметит, покуда не провалится.

Клик-Кляк. А вылезти оттуда нельзя?

Одноглазый. Никак, ваша милость. Хоть сами попробуйте.

Клик-Кляк. Нет уж, пробовать я не стану, а прибавить — так и быть, прибавлю. Вот тебе, держи.

Одноглазый. Серебро-то получше меди, а золото и подавно.

Клик-Кляк молча мотает головой.

Ну, да если больше не дадите, так и на этом спасибо. Выпьем за того, кто в эту яму угодит.

Клик-Кляк. Вот еще! Зачем же за него пить?

Одноглазый. А ежели вы прибавите, так мы и за ваше здоровье выпьем. Нам все равно. У нас уж такой обычай — пьем и за мертвого и за живого, и за повешенного и за веревку. Да вы не скупитесь — прикиньте еще! Ведь богаче вас и в городе-то никого нет.

Клик-Кляк. А разве ты меня знаешь?

Одноглазый. Как не знать, если на улице все пальцами на вас показывают.

Клик-Кляк. Ну, если знаешь, так молчи.

Одноглазый. Молчанье-то, говорят, золото, а вы медью платите.

Клик-Кляк. Ладно уж, получишь золотой. Только покажи мне еще раз эту яму, а то я, пожалуй, не найду ее.

Одноглазый (посмеиваясь). Найти-то и вправду мудрено. На то и запад да ведь я вам ее только что показывал…

Клик-Кляк. А я забыл.

Одноглазый. Забывчивость в таком деле не годятся, ваша милость! Да вот же она, яма-то, вправо, в пяти шагах отсюда… (Показывает через плечо)

Клик-Кляк (стоя против него). Ага! да, да… Вправо, в пяти шагах отсюда… Вот от этого вяза, значит… Ну ладно, идем!…

Оба уходят. На сцене несколько мгновений пусто и тихо. Потом из зарослей выходят Караколь с двумя спутниками. Один из них — Фирен Младший, брат Вероники. Другой — мальчик лет тринадцати Тимолле Меньшой.

Караколь. Дальше не ходите. Где начинаются тропинки, там и людей встретить можно. И своих и чужих.

Фирен Младший. Сказать по правде, Караколь, надоело мне оглядываться и при каждом шорохе прятаться в кусты, будто мы не у себя дома, не в том самом лесу, где мальчишками орехи собирали.

Караколь Что поделаешь, друг Фирен! Недаром у нас в гербе лев, заяц и медведь. Старики говорят: "Будь смел, как лев, силен, как медведь, и осторожен, как заяц".

Тимолле Меньшой. Пока мы только и делаем, что прячемся. Не для того убежал я сюда из дому, чтобы сидеть в кустах, словно заяц!

Караколь. Потерпи, даже и льву случается иной раз притаиться, прежде чем прыгнуть. А зато уж если прыгнешь, прыгай, как лев, а не как заяц — вперед, а не в кусты.

Тимолле Меньшой. Дали бы мне только прыгнуть!

Фирен Младший. Да, уж за него могу поручиться. Так и окажи его деду, Караколь: Меньшой Тимолле не посрамит славного цеха гранильщиков. Он — моя правая рука, мой оруженосец и помощник. Где мы с ним не побывали за это время! И у пастухов в горах, и у рыбаков на взморье. И домой мы с ним придем вместе. Верно, Тимолле?

Тимолле Меньшой. Как — домой? Домой я не хочу.

Фирен Младший. Слышишь, Караколь? Только одного он и боится: как бы его не отослали домой раньше времени. Да нет! Я не о том говорю. Мы пойдем с тобой вместе освобождать наш город.

Тимолле Меньшой. Хоть сегодня, Фирен! Хоть сейчас!

Фирен Младший. Так и все у нас думают — хоть сегодня, хоть сейчас! Чего бы мы ни дали, чтобы поскорей увидеть опять наши улицы, наши дома, ваши мастерские! Правду говорят люди: надо потерять свой родной дом, чтобы узнать, как сильно его любишь. Если бы не ты, Караколь, он был бы от нас еще дальше, чем теперь. А с тобой к нам в лес приходит весь наш город — с часовой башней, с мостами и переулками, даже с Большим Мартином на площади.

Караколь. А я-то и не замечал, что ношу к вам такой тяжелый груз. Должно быть, он весь помещается в раковине у меня за спиной. А вот письмо, которое я нынче принес тебе, Фирен, показалось мне и вправду тяжелым.

Фирен Младший. Скажи им, Караколь, пусть не тревожатся. Все так и будет, как я сказал. Мы не опоздаем. Ждите нас да получше готовьтесь к майскому празднику.

Тимолле Меньшой. А когда услышите пастуший рожок, встречайте гостей. (Подносит рожок к губам)

Фирен Младший. Тише! Еще не время. Этот рожок должен будить друзей, а не врагов… Ну, прощай, Караколь! Уже светает. А мы пока еще боимся света, как ночные птицы.

Тимолле Меньшой. Прощай, Караколь!

Караколь (вслед им). Поторапливайтесь, поторапливайтесь, ночные птицы, а то уже дневные защебетали. Ишь, как они разговорились сегодня! Видно, за ночь у них набралось много новостей. (Прислушиваясь) Э, да тут как будто и моя знакомая — та, у которой сестра живет на площади Большого Мартина. Надо передать ей поклон. (Свистит. Ему отвечает птичий щебет) Да, она жива и здорова. Говорит, что соскучилась по родным ивам. Беспокойно ей в городе. Раньше было ничего — сытно, весело. А теперь и веселья нет, и корма не хватает. И людям и птицам плохо приходится.

В кустах встревоженный щебет.

Да вы не тревожьтесь! Авось в следующий раз принесу вам новости получше. Занимайтесь своим делом, а я примусь за свое. (Режет ветки и напевает песню. Сначала тихо, без слов, потом все громче, отчетливее)

Во время этой песни из чащи выглядывают звери — заяц, потом медведь и наконец лев. За работой Караколь их не замечает. Потом он поднимает голову и видит своих слушателей.

Ах, вон кто меня слушает! А я-то думал, что я здесь один. Пою себе и не знаю, что весь лесной народ собрался сюда. Даже сам старшина пожаловал — мастер лев! Знал бы — спел бы получше. А не опасно ли вам, друзья, выходить в эту пору из чащи? В прежние времена вас бы не тронул. Тогда город наш был вольный, лес — заповедный. А теперь на каждом шагу ловушки — и в городе и в лесу. Глядите в оба, земляки!

Звери прячутся за ветвями.

Хорошо мне с этим лесным народом! Только они одни и не знают, что я горбун. Думают — такой, как надо, а может, и еще лучше. Ну вот, как будто и всё. Веток хватит надолго. Можно и домой собираться. Только надо бы захватить чего-нибудь для дедушки Мартина и для Вероники. Кажется, на том берету шиповник уже расцвел. (Убегает, оставив куртку и нарезанные ветки)

Несколько мгновений в лесу совсем тихо. Потом издали доносится топот лошадей, лай собак, отзвук людских голосов. На поляну выскакивает перепуганный заяц. За ним появляются медведь и лев. Пробираясь сквозь заросли кустов, она натыкаются на западню, вырытую для Караколя. Лев и заяц успевают отпрянуть. Медведь проваливается. Через секунду на поляну выходит Клик-Кляк. Он осматривается и замечает нарезанные ветки, куртку и сумку Караколя.

Клик-Кляк. Ветки!… Сумка!… И куртка тут!… О! Значит, и сам он недалеко. Только где же? (Растерянно смотрит по сторонам и вдруг слышит шорох и хруст в яме) А, вот ты где! Так тебе и надо! (Машет рукой и кричит) Сюда! Сюда!…

Из чащи выходит нам наместник в сопровождении двух егерей.

Здесь, ваша светлость!

Наместник. Хорошо. (Егерям) Дайте господину Мушерону охотничий рог, а сами ступайте на опушку леса — туда, где остались господин Гильом и бургомистр. Вернетесь сюда, когда услышите звук рога, не раньше. До тех пор ждите!

Егеря подают Клик-Кляку большой охотничий рог, кланяются и уходят. Клик-Кляк вешает рог на ветку дерева.

Ты уверен, что дичь попалась?

Клик-Кляк. Уверен, ваша светлость. Поглядите сами — вот его сумка, вот куртка, вот ивовые ветки, которые он только что нарезал. А сам он в яме!…

Наместник. А ты уже заглянул туда?

Клик-Кляк. Нет еще, ваша светлость. Но я хорошо слышал, как он там ворочался и кряхтел.

Наместник. Пойдем посмотрим, Я верю только своим собственным глазам.

Клик-Кляк. Там темно, ваша светлость, вы ничего не увидите. Но, если хотите, посмотрим. Только сначала одно слово. Нет, извините, два! Когда свадьба?

Наместник. Скоро, Мушерон, скоро! Послезавтра!

Клик-Кляк (в восторге). Послезавтра! В самом деле, ваша светлость? А Вероника знает, что у нее послезавтра свадьба?

Наместник. Не беспокойся. Знает.

Клик-Кляк. Ну, если так, ваша светлость, идёмте скорее к яме. Дайте мне вашу руку. Сюда, за мной! (Внезапно останавливается) Постойте!… Где же эта яма? Пять шагов направо…

Наместник. Да ведь ты идешь налево!

Клик-Кляк. Ах, да… (Идет в другую сторону) И тут нет… Забыл…

Наместник. Но ведь ты же сам говорил, что слышал в яме хруст!…

Клик-Кляк. Слышал. Вот только не помню, с какой стороны. Караколь — он хитрый, сидит себе и молчит. Он может так промолчать до самой смерти. Назло!… Ну хоть бы охнул разок, хоть бы пошевелился, я бы его сразу и нашел! А так ей-ей не знаю, где эта чертова яма… Пять шагов… Оттуда сюда или отсюда туда? Хоть убейте, не помню!…

Наместник, ни слова не говоря, в гневе кидается на него. Клик-Кляк в ужасе отскакивает.

Стойте, стойте, ваша светлость! Вспомнил! Вспомнил!… Пять шагов от этого вяза!… Идемте! Раз, два, три, четыре… Ах! Держите меня!… (Падает в яму, увлекая за собой наместника)

На полянку снова выбегает Караколь. В руках у него несколько веток цветущего шиповника.

Караколь. Что такое? Рычит кто-то… Кряхтит, стонет… Да где же это? Не пойму. (Раздвигает кусты и замечает яму) Ох, чуть было не оступился!… Настоящая западня! Кто же и на какого зверя тут охотится? (Наклоняется к яме, прислушивается) Никак медведь рычит? Он! Конечно, он! Ну, надо выручать старого приятеля. (Распутывает веревку, которой была стянута вязанка веток, перекидывает ее через толстый сук и спускает конец в яму) Эх, бурый, бурый! Говорил же я тебе, что здесь на каждом шагу ловушка!… Ну, вылезай!

Из ямы по веревке вылезает Клик-Кляк.

Клик-Кляк!… Вот уж этого я никак не ожидал! Ты-то как попал в яму?

Клик-Кляк. Нечаянно

Караколь. Что же ты сопел, как медведь?

Клик-Кляк. Это не я, это сам медведь сопел, как медведь. Я думал, он меня съест…

Караколь. Что ты! Разве медведь станет есть всякую дрянь! Но скажи мне на милость, как это ты очутился здесь, в лесу, да еще на рассвете?

Клик-Кляк. На охоту пришел, вот и все.

Караколь. Ну, а как же тебя угораздило попасть в яму?

Клик-Кляк. Да я нашел твою сумку, куртку и подумал, что это ты… того… в яму угодил.

Караколь. И полез ко мне в гости? Спасибо.

Клик-Кляк. Не стоит! Ну, прощай, Караколь! Я пойду в город.

Караколь. В город? Зачем? Я думаю, там и без тебя прекрасно обойдутся. А ну-ка, полезай обратно!

Клик-Кляк. Что ты, Караколь! Спятил? Ведь у меня послезавтра свадьба!

Караколь. Вот потому-то тебе и лучше сидеть в яме, чем идти в город. Ну, полезай, полезай!… (Толкает его к яме)

Клик-Кляк (отбиваясь). Не полезу, горбун проклятый! Я тебя самого туда столкну!

Неожиданно из чащи появляется лев; он трясет гривой и грозно рычит.

Караколь! Караколь! Он разорвет меня!

Караколь. А ты скорей полезай в яму, вот он тебя и не тронет.

Клик-Кляк. Да ведь там медведь!

Караколь. Медведя я вытащу.

Клик-Кляк. Вытащишь? Нет, знаешь, Караколь, лучше отпусти меня домой!

Караколь. Это на свадьбу-то?

Клик-Кляк. Какая там свадьба! Клянусь жизнью, что я не женюсь на Веронике. Да ты только подумай, разве мастер Фирен отдаст ее за меня?…

Караколь. Но ведь ты же сам говорил, что наместник его заставит.

Клик-Кляк. Мало ли что я говорил! Да пропади он совсем, этот наместник!…

Наместник (из ямы). Мушерон!

Клик-Кляк. Ох, я и забыл совсем!…

Караколь. Кто это там, Клик-Кляк?

Клик-Кляк. В яме-то? — Н-не знаю… Медведь, наверно…

Караколь. Так это медведь тебя по имени зовет?

Клик-Кляк. А что ж? Я его тоже по имени зову. Он меня "Мушерон", а я его "Медведь"…

Наместник. Помолчи, Мушерон! Слушай, метельщик, я — Бистеколь, хранитель печати его светлости. Вытащи меня отсюда — ты не пожалеешь.

Караколь. Это в самом деле хранитель печати, Клик-Кляк?

Клик-Кляк. Ага… хранитель!…

Караколь. А как же он сюда попал?

Клик-Кляк. Не попал, а упал. Мы с ним вместе.

Наместник. Ну что же, метельщик?… Брось мне веревку! Я тебе хорошо заплачу.

Караколь. Не надо, сударь. Храните свою печать в этой яме. Лучшего места для нее и придумать нельзя.

Наместник. Не смейся над герцогской печатью, метельщик! Она может послать человека на плаху, но она же может избавить тысячи людей от тюрьмы, от изгнания, даже от казни!

Караколь. Даже от казни? Что и говорить — славная печать!

Наместник. Вытащи меня, и я дам тебе эту печать на три дня. Подумай: целых три дня ты будешь править своим городом! За это время можно много успеть.

Караколь. Да, немало… А не обманываете ли вы меня, господин Бистеколь? Печать-то в самом деле при вас?

Наместник. Она всегда при мне. Ну! Спускай веревку!

Караколь. Пожалуй. Только на первый раз я спущу вам не веревку, а веревочку. Печать-то она выдержит, а вот вашу милость вряд ли.

Наместник. А если ты возьмешь мою печать, а меня оставишь в яме?

Караколь. Не верите? Ну что ж, живите себе в этой берлоге, пока живется. Мне-то что?

Наместник. Спускай веревку!

Караколь. Веревочку!… А ты, Клик-Кляк, сиди смирно. Мой лев шутить не любит.

Клик-Кляк замирает на месте. Лев возле него на страже.

Привязали?

Наместник. Тяни!

Караколь (вытягивает перстень и рассматривает его). Верно, перстень с печатью. На печати — змея.

Наместник. Это не змея, а трехглавый дракон с тремя коронами. Фамильный герб наместника

Караколь. А, все равно, одна порода — что змея, что дракон, что наместник! Ну, если дело идет без обмана, опускаю вам веревку потолще. (Тянет с трудом) Ох, и тяжеленьки же вы, ваша милость!

Из ямы показывается голова медведя.

Вот тебе и на! Это в самом деле ты, бурый! Зачем же ты вы давал себя за хранителя печати? Ну, пойдем, пойдем отсюда!… Нашему брату лучше держаться подальше от всяких ловушек.

Лев и Медведь скрываются в чаще.

Наместник. Стой, обманщик Ты хочешь одурачить меня? Взял мою печать и уходишь!…

Караколь. Да не тревожьтесь вы, сударь! Караколь еще никогда никого не обманывал. Но вас в яме так много, что мне и не разобраться, кто из вас медведь, а кто хранитель печати… Ну, спускаю опять веревку. Держитесь! Посмотрим, какой зверь вылезет на этот раз.

Из ямы вылезает наместник. Караколь смотрит на него с удивлением.

Вот вы какой, господин Бистеколь! Недаром у нас с вами схожие имена. Мы и сами немножко похожи друг на друга. Только если меня за мой горб прозвали улиткой, то вы — по крайней мере верблюд! Ну, давайте я вам помогу распутать веревку. Она вам больше не нужна.

Наместник. Зато тебе она еще понадобится. Я в этом уверен!…

Караколь. Вот и готово, ваша милость. Вы свободны.

Наместник. Спасибо, метельщик. Ты, видно, честный малый… Ну, Мушерон, бери свой рог.

Клик-Кляк звонко трубит.

Караколь. Что-то не нравится мне эта музыка… Надо уносить ноги! Прощайте, господин Бистеколь!

Наместник. Нет, погоди, погоди, метельщик! Ровно через три дня, час в час, минута в минуту, ты должен явиться на это самое место. Понял?

Караколь. Ладно. Приду.

Наместник. Да смотри не потеряй перстень. Ведь то печать самого наместника.

Караколь. Уж я-то не потеряю. С тех пор как я стал хранителем печати его светлости, я только о ней и думаю.

Наместник. Что же ты собираешься с ней делать?

Караколь. Увидите, господин Бистеколь.

Наместник. Посмотрим, Караколь.

На поляну выбегают егеря, латники, Большой Гильом и Мушерон Старший.

Большой Гильом. Ваша светлость, мы не знали, что и думать!

Караколь. Так вот оно что!… Ваша светлость!…

Наместник. Думать не о чем, Гильом. Хватайте этого человека! Он украл у меня перстень с печатью.

Клик-Кляк. Украл! Украл!

Стража хватает Караколя.

Караколь. Вы оба лжете!…

Наместник. Бургомистр Мушерон, кто по вашим городским законам судит людей, совершивших кражу, и как их за это наказывают?

Мушерон Старший. Ваша светлость, воров судит у нас совет старшин. За первую кражу вора лишают левой руки и приговаривают к изгнанию из города…

Караколь. Ах, мне следует отрубить обе руки!

Наместник. Вот как?

Караколь. Да, обе! Эти руки вытащили из ямы такую ядовитую гадину.

Большой Гильом. Ваша светлость, не прикажете ли вы повесить его сейчас же на этом дереве?

Наместник. Нет, Гильом! Пусть всё будет по законам и обычаям славного Вольного Города Мастеров. Бургомистр Мушерон! Вы видите мое кольцо у него на пальце? Господин Мушерон Младший! Гильом! Егеря! Солдаты! Все видите? Хорошо. Завтра же он предстанет перед судом старшин.

Караколь. Так тебе и надо, Караколь! Ловко тебя поймали в западню…

Занавес

 

Просцениум

С одной стороны выходят лев, медведь и заяц. с другой появляется улитка.

Лев. Медведь! Ты умеешь говорить?

Медведь. Говорить? Да вот с тобой, зайцем и улиткой разговариваю. А поймут ли меня люди — не знаю. Я их не всегда понимаю.

Заяц. Я тоже.

Лев. Как же быть? Сейчас я завидую пятилетнему ребенку, который может рассказать словами обо всем, что видел. Ею тоненький голосок, его детский лепет услышат и поймут, а мое львиное рычание, твой медвежий рев, самый отчаянный, самый жалобный крик зайца — всё это для них только лесной шум и ничего больше. Уж лучше молчать как рыба, как улитка!

Улитка. Говорить можно не только словами.

Медведь. А как же?

Улитка. Словами я этого сказать не могу. Идемте за мной.

Она уходит. За нею — заяц, медведь, лев.

 

Картина пятая

Та же площадь что и в первой картине. В глубине на высоком помоете, окруженном латниками, — нечто вроде шатра. Темные занавеси опущены, на них блестит герб наместника. Рядом с шатром — кресло Большого Гильома. Над помостом развевается черное знамя завоевателей. Внизу, на площади, разостлан ковер. На нем стоит тяжелый резной стол с весами правосудия. Перед столом — кресло бургомистра. Справа и слева — места обвинителя и защитника. Площадь полна народа. Каждый цех группируется возле своего старшины, В руках у знаменосцев — стяги с вышитыми гербами цехов. На балконе сидит Вероника.

Мушерон. Господа старшины, славные мастера всех искусств, ремесел и рукоделий. Сегодня мы будем судить преступника нарушившего законы нашего Вольного Города Мастеров. Судите его по своей совести и разумению, строго и нелицеприятно, как судили наши отцы и деды. (Садится в кресло) Кто потерпевший?

Большой Гильом (поднимаясь с места). Его светлость герцог Филипп Август Юстус де Маликорн, правитель города. А его высокую особу представляю я, первый советник его светлости Гильом Марцелл Готштальк.

Мушерон. Введите обвиняемого.

Латники вводят Караколя.

Голоса. Бедный Караколь! И за что его судят?

— Говорят, за кражу.

— Какая там кража! Кто поверит, что каш Караколь на руку нечист!

— Дело тут не в руке, а в языке!…

Мушерон. Обвиняемый, назови свое имя и звание.

Караколь. Что с вами, дядюшка Мушерон? Забыли вы меня, что ли? А я-то думал, что вы знаете меня не хуже, чем я вас.

Мушерон. Не говори лишнего, метельщик Жильберт.

Караколь. А если вы знаете, как меня зовут, так зачем же спрашиваете?

Мушерон. Откуда ты родом?

Караколь. Спросите у Большого Мартина, бургомистра. Мы с ним земляки.

Мушерон. Ты не на ярмарке, метельщик, а на суде старшин. И пришел ты сюда не для того, чтобы смешить народ, а для того, чтобы отвечать за свое преступление!

Караколь. О, если речь идет о преступлении, сядете ли вы на мое место, господин Мушерон? А уж я найду себе местечко поудобнее.

Голоса. Верно, Караколь!

— Так и быть, уступи ему свое место!

— Пусть поменяется с тобой!…

Мушерон. Соблюдайте тишину, горожане!… Кто желает защищать подсудимого Жильберта, обвиняемого в краже?

Голоса. Я!

— Я хочу его защищать!

— Нет, я! Я!…

Мартин. Я, Мартин, старшина оружейного цеха, буду защищать метельщика Жильберта.

Мушерон. Займите свое место, старшина оружейного цеха! Кто будет обвинять метельщика Жильберта?

Все молчат.

Кто желает быть обвинителем метельщика Жильберта?

Молчание.

Я, Мушерон, старшина ювелиров и часовщиков, займу место обвинителя. А свое кресло я уступаю старейшему из нас — старшине гранильного цеха мастеру Тимолле. Пожалуйте, мастер Тимолле!

Один из старшин, седой, дряхлый старик, занимает кресло бургомистра. Мушерон и Мартин располагаются справа и слева.

Мастер Тимолле. Господин Гильом Марцелл Готшальк, скажите нам, в чем обвиняет метельщика Жильберта ваш доверитель.

Большой Гильом (поднимаясь). Герцог де Маликорн обвиняет метельщика Жильберта в том, что он похитил у его светлости перстень с фамильной печатью. Герцог требует, чтобы столь дерзкое преступление было наказано со всей строгостью законов и обычаев славного Города Мастеров.

Мастер Тимолле. Что скажет обвинитель?

Мушерон (разворачивая длинный пергаментный свиток). Цеховые старшины и мастера! Все мы, и старые и молодые, родились и выросли в этом славном городе. Здесь, под гробовыми плитами, обтесанными руками наших искусных каменщиков, лежит прах наших отцов и дедов. Честь нашего вольного города нам дороже всего…

Голос из толпы. Да знаешь ли ты, что такое честь, бургомистр Мушерон?

Мушерон (гневно поглядев по сторонам). Но среди жителей Города Мастеров нашелся такой, который запятнал его древний герб…

Голос. Уж не ты ли это, старая лиса?

Мушерон. Это Жильберт, метельщик прозванный Караколем…

В толпе волнение, ропот.

В темном лесу, с шайкой таких же, как он, воров и бродяг, напал он врасплох на его светлость и сорвал с его пальца драгоценный перстень, гордость старинного герцогского рода. Вот этот перстень, господа судьи, вы все его видите. Воровская рука, дерзнувшая совершить столь тяжкое преступление, должна быть отсечена по самое плечо, а наша честная семья должна отсечь от себя гнилой отпрыск, изгнав преступника из стен города. Здесь нет места для жалости. Кто не хочет осудить вора, тот соучастник его преступления.

Мастер Тимолле. Введите свидетелей!

Входят Клик-Кляк, егеря и солдаты, которые были в лесу.

Господин Нанасс Мушерон Младший, видели ли вы собственными глазами, как метельщик Жильберт похитил у его светлости перстень с печатью?

Клик-Кляк. Да, всё, что я видел, я видел собственными глазами.

Мастер Тимолле. Как же это было?

Клик-Кляк. Это было… это было в лесу… во время охоты… То есть нет… То есть да… во время охоты… Я находился в свите его светлости. (Оправившись, начинает говорить гладко как по-заученному) В погоне за зверем мы с его светлостью углубились в чащу. Неожиданно из-за деревьев вышел горбун… то есть метельщик Жильберт в сопровождении нескольких неизвестных лиц, закутанных в плащи до самых глаз… Они… они… они… ну, словом, они напали на нас и отняли перстень.

Мастер Тимолле. Это всё?

Клик-Кляк. Это всё. Отняли перстень и углубились… (помолчав) в чащу.

Мастер Тимолле. Кто же именно углубился?

Клик-Кляк. Мы с его светлостью. То есть разбойники…

В толпе смех.

Мушерон. Господин Мушерон Младший, видели ли вы перстень его светлости на руке у метельщика?

Клик-Кляк. Еще бы! Конечно, видел. Уж это-то правда!

Голос из толпы. А все остальное ложь?

Клик-Кляк. Почему ложь?

Голос. Потому что вранье!

Мушерон. Прошу соблюдать тишину! Егеря и солдаты, правду ли говорит господин Мушерон Младший?

Егерь. Сущую правду.

Солдат. Кольцо было на пальце у метельщика.

Мастер Тимолле. Мастер Мартин, что вы можете сказать в защиту Жильберта?

Мартин. Что я могу сказать? Я даю руку на отсечение, что Караколь ни в чем не виноват.

Мушерон. Отсекут руку не у вас, а у вора, мастер Мартин.

Мартин. У вора? Да что же тут делается, старшина Тимолле? Ну, вот скажите мне по совести, как сосед соседу, как мастер мастеру: разве вы не доверили бы Караколю и свои деньги, и свою мастерскую, и все, что у вас есть за душой? А вы, мастер Фирен? А вы, дядюшка Нинош? А вы, все мастера и подмастерья?

Пирожник Нинош. Кто же из нас не знает Караколя!

Голоса. Мы знаем его лучше, чем себя!

Мушерон (усмехаясь и разводя руками). А что говорят улики, мастер Мартин? А что говорят свидетели?

Мартин. Я верю не вашим уликам, не вашим свидетелям, а своему сердцу и рассудку. А сердце и рассудок говорят мне, что мы судим нынче не Караколя, а самих себя.

Голоса. Правильно, Мартин! Себя судим!

— Говори дальше!

Мартин. Что же еще сказать? Все и так ясно! Нынче мы осудим Караколя, завтра — мастера Фирена, потом дядюшку Ниноша, потом меня, а потом очередь дойдет и до дедушки Тимолле и, чего доброго, до Большого Мартина. И все это мы сделаем своими руками, по своей совести и разумению, по законам и обычаям нашего славного Вольного Города Мастеров. А из замка будут смотреть на нас и смеяться над нами!…

Большой Гильом. Господин бургомистр! Подтвердите, что ни его светлость, ни я, скромный представитель его высокой особы, ничем не нарушили свободы и независимости суда старшин.

Мушерон. Я подтверждаю это, господин Гильом.

Мастер Тимолле. Выслушаем обвиняемого. Говори, Жильберт!

Голоса. Говори! Говори, Караколь!

Караколь. Ну что ж, скажу. Свидетели сказали правду. Кольцо украл горбун.

Голоса. Что он говорит?

— Он с ума сошел!

Мушерон. Вы слышите, старшины и мастера? Преступник сознался!

Мастер Тимолле. Не спешите, бургомистр. Это только начало речи. Еще неизвестно, каков будет ее конец. Мы слушаем тебя, Жильберт.

Караколь. Кольцо украл горбун. Если господин Гильом отдёрнет вон ту расшитую золотом занавеску, я покажу вам его! Он там!

Большой Гильом. Я требую, чтобы этому болтливому метельщику заткнули рот! Разве судьи не видят сами, что он несет всякий вздор, лишь бы выгадать время и отсрочить заслуженную казнь!

Мастер Тимолле. Суд должен выслушать обвиняемого до конца. Продолжай, Караколь.

Караколь. А украдено кольцо у меня… Я только вчера купил его. Мне понравилась печать, которая на нем вырезана. Вы знаете, что это за печать? Если приложить ее к бумаге, бумага становится волшебной. Она может отворить дверь темницы, снять у человека веревку с шеи, вернуть любого из наших друзей в родной дом… Вот для этого-то я и купил перстень у владельца. Купил на целых три дня, но не проносил и трех минут. Покупатель оказался простаком, а продавец — обманщиком.

Мушерон. Кто же из нас поверит этим небылицам! Как мог нищий метельщик купить драгоценный перстень, да еще с фамильной печатью!

Караколь. А все-таки я его купил, бургомистр Мушерон. да, да, купил! И заплатил слишком дорого: вытащил из ямы того, кто роет яму всем нам!

Шум в толпе.

Большой Гильом. Судьи, вместо того чтобы выслушивать весь этот бред, все эти нелепые и преступные россказни, вы должны были бы задать подсудимому всего один вопрос: есть ли у него свидетели?

Мушерон. Да, да! Есть ли у него свидетели?

Мастер Тимолле. Скажи, Караколь, кто может подтвердить справедливость твоих слов?

Караколь. Боюсь, что никто, дедушка Тимолле. Моих свидетелей здесь нет, они далеко.

Мастер Тимолле. Назови их, Жильберт.

Караколь. Отчего же не назвать? Это славный, честный народ, наши соседи, наши земляки: лев, медведь и заяц из заповедного леса. Они всё видели, да не скажут.

Мушерон. Лев, медведь и заяц! Хороши свидетели! Господа старшины, все эти басни годятся только для маленьких детей! По законам нашего города обвинение считается доказанным, если у защиты нет свидетелей. Не так ли, мастер Тимолле?

Мастер Тимолле. Да, по закону это так…

Мушерон. Стало быть, больше не о чем раздумывать и не о чем говорить. Именем закона я требую, чтобы у вора отрубили левую руку и навсегда изгнали его из города.

Старшины молчат. На площади становится совсем тихо. Мушерон разворачивает пергамент святок.

Приговор ясен. Нам остается только подписать под ним свои имена!

Фирен Старший (поднимаясь с места). Погодите, Мушерон! Мастер Тимолле, вспомните об одном хорошем обычае нашего города.

Мастер Тимолле. О каком, мастер Фирен? Говорите, мы слушаем вас.

Фирен Старший. Если свидетелей защиты нет в суде, их выкликают трижды, перед тем как вынести приговор.

Мастер Тимолле. Вы правы, Мастер Фирен. Я совсем забыл об этом обычае. Глашатаи! Трижды призовите свидетелей защиты. Призовите трижды!

Глашатаи с длинными трубами в руках выходят вперед. Все вокруг стоят в напряженном ожидании.

Первый Глашатай. Кто может доказать невиновность метельщика Жильберта, по прозвищу Караколь, явитесь сюда без страха и сомнения!

На площади тихо. Все замирают.

Второй Глашатай (после короткой паузы). Мужчина или женщина, старик или ребенок, лицо известное всем или неведомое никому, явитесь сюда во имя истины и справедливости!…

Молчание.

Третий Глашатай. Жители города и окрестностей, уроженцы наших гор, лесов и полей, явитесь и свидетельствуйте!

Никто не отзывается.

Мушерон (с торжеством). Свидетелей защиты нет!

Мастер Тимолле (беспомощно разводя руками). Свидетелей защиты нет…

Народ на площади молчит, омраченный и подавленный. И вдруг тишину прерывает многоголосый крик. Толпа в смятении раздается, и на площади — под гербом города, изображающим льва, медведя и зайца, — появляются живые лев, медведь и заяц.

Караколь. Это они, мои звери! Мои свидетели!

Клик-Кляк. Не пускайте их сюда! Я сам всё расскажу!… Всю правду расскажу!…

Большой Гильом. Стража! Егеря! Да что вы смотрите? Дикие звери бродят по городу! Окружайте их! Ловите! Бейте!…

Мастер Тимолле. Нет, ваша милость, свидетели по нашим законам неприкосновенны.

Мартин (выступая вперед). Старшины и мастера! Если даже звери наших лесов свидетельствуют за Караколя, можем ли мы сомневаться в его правоте! А если бы звери не пришли, пришли бы деревья! А если бы не деревья — явились бы камни с наших дорог!

В толпе бурно хлопают в ладоши, кричат: Правильно, Мартин! Правильно, мастер Тимолле! Звери скрываются

Мушерон. Звери, деревья и камни не могут быть свидетелями. Свидетели должны владеть человеческой речью.

Мартин. Зато твой сынок владеет человеческой речью. Он всё и расскажет за них. Ну, говори, Нанасс! Ты обещал сказать правду. Где ты видел этих зверей?

Клик-Кляк. Кого где… Льва — над ямой, а медведя — в яме…

Мартин. В какой такой яме?

Клик-Кляк. Ну, в западне.

Мартин. В западне? А кто ее вырыл?

Клик-Кляк. Одноглазый…

Мартин. Какой еще одноглазый?

Клик-Кляк. А тот, которого я нанял.

Мартин. Вон что!… А зачем ты полез в свою же западню?

Клик-Кляк. Да я не полез, я упал…

Мартин. А кто тебя вытащил?

Клик-Кляк. Никто. Сам вылез.

Караколь. Как же ты выбрался, Нанасс? По лестнице, что ли?

Клик-Кляк. По какой еще лестнице? По самой обыкновенной веревке!

Караколь. А не скажешь ли ты, Нанасс, за какой конец веревки ты держался — за верхний или за нижний?

Клик-Кляк. Ну конечно, за нижний.

Караколь. Обманываешь, Клик-Кляк!

Клик-Кляк. Нет, нет! Ты не собьешь меня! Я хорошо помню, что за нижний. За верхний держался ты сам!

В толпе смех.

Мартин. Стало быть, Нанасс, тебя вытащил Караколь!

Клик-Кляк. Мало ли что вытащил! Это он нечаянно… Хотел выручить медведя, а сначала по ошибке вытащил меня…

Мартин. А потом?

Клик-Кляк. Потом медведя и его светлость!… Нет, нет, хранителя печати его светлости!

Мушерон. Я предлагаю прервать допрос свидетеля. Он не в своем уме.

Мастер Тимолле. Нет, господин Мушерон Старший, в своем! Мы так же, как и вы, знаем господина Мушерона Младшего с самого рождения и можем подтвердить, что у него никогда не было больше ума, чем сегодня. Продолжайте, мастер Мартин!

Мартин. Значит, Караколь выручил и тебя, Мушерон Младший, и медведя, и хранителя печати?

Клик-Кляк. Да, и меня, и медведя, и хранителя!

Мартин. Ну, выходит, что звери оказались благодарнее людей: они ему заплатили добром. А вот люди чем заплатили!…

Клик-Кляк. Люди тоже заплатили добром: за самую простую веревку ему дали перстень…

Мартин. Перстень? Какой еще перстень?

Клик-Кляк. Да вон тот, что лежит в ларце!

Мартин. Вот ларчик и открылся! Теперь все ясней ясного.

В толпе радостный шум.

Большой Гильом. Я требую, чтобы допрос был прекращен.

Мастер Тимолле. Ваше желание будет исполнено. Допрос окончен. Старшины и мастера, подойдите к весам правосудия. Левая чаша весов, как всегда, чаша обвинения, правая — оправдания!

Старшины один за другим подходят к весам и кладут медные шары в правую чашу. Только один Мушерон опускает свой шар в левую. Правая низко опускается, перевешивая левую.

Суд старшин славного Города Мастеров, допросив обвиняемого и свидетелей, выслушав потерпевшего, обвинителя и защитника и рассудив дело по древним законам и обычаям, по совести своей и разумению, постановляет: обвиняемого Жильберта-метельщика, по прозвищу "Караколь", считать оправданным!… Ты свободен, Караколь! Ступай домой!

Караколя сразу окружает ликующая толпа, и он теряется в ней. К судейскому столу подходит Гильом с двумя латниками.

Большой Гильом. Не спешите расходиться, господа старшины! От имени моего высокого доверителя заявляю вам, что решение вашего суда неправильно и незаконно.

Мастер Тимолле. Мы решили это дело по совести и по закону, господин Гильом Готшальк. Если одна из сторон недовольна…

Большой Гильом. Как вы смеете называть его светлость герцога де Маликорн "одной из сторон"?

Мастер Тимолле. Однако его светлость герцог де Маликорн судился с метельщиком Жильбертом.

Большой Гильом. Нет. Вы судили метельщика за кражу!

Мастер Тимолле. И оправдали его! Если его светлость не пожелает сообщить, что именно он считает неправильным и незаконным, решение суда останется в силе.

Занавес отдергивается, и перед толпой появляется наместник.

Наместник. Хорошо же! Я скажу вам, чем я недоволен!

Голоса. Кто это?

— Что за чудовище

— Да у него горб втрое больше, чем у Караколя!

Большой Гильом. Тише вы, медники и башмачники! Его светлость говорит!

Стража ощетинилась алебардами. Становится тихо.

Наместник. Старшины! Я оказал вам честь, разрешив судить преступника Жильберта по вашим старым законам и обычаям. Я хотел испытать благоразумие горожан. Но вижу — меня обманули ваши седые бороды и старческие морщины. Вы не судьи, вы запальчивые юноши, а собравшиеся здесь жители города — неразумные дети, достойные розги. До сих пор я вас щадил. Но если с этой минуты кто-нибудь из вас посмеет нарушить мою волю, весь город поплатится за это. Я не оставлю здесь камня на камне…

Вероника (порывисто поднимаясь с места). Ах, довольно мы берегли камни нашего города. Нам надо беречь его честь!…

Наместник (потрясал жезлом). Прочь!… Да и вам всем, старшины и мастера, лучше разойтись по своим мастерским — к вашим печам, верстакам и наковальням. Это вам больше пристало, чем сидеть в судейских креслах. С этого дня я буду судить преступников сам, своим судом!… Господин Гильом, вы знаете, что надо делать… (Исчезает)

Большой Гильом. Бургомистр Мушерон! Прикажите городской страже отвести преступника Жильберта в тюрьму.

Мушерон. Ваша милость, преступника нигде нет. Он скрылся.

Занавес

 

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Просцениум

Медведь.

Улитка.

Лев.

Улитка.

Заяц.

Улитка.

Но это прекрасная роль!

Лев.

Улитка.

 

Картина шестая

Площадь Большого Мартина. Раннее утро, У ворот замка и у дверей дома мастера Фирена — часовые. Матушка Марли и тетушка Мимиль почти одновременно появляются в своих нишах.

Матушка Марли. Смотрите-ка, соседка, а старуха Тафаро все-таки готовится к празднику — и коврик разостлала, и цветов припасла. Бабушка Тафаро, а бабушка Тафаро! Что это вы нынче праздновать собрались? Майский день или, чего доброго, свадьбу?

Бабушка Тафаро. Может, и то, может, и другое.

Матушка Марли. Да что вы, бабушка Тафаро! Неужто вам не жаль Вероники? Плакать надо, а не праздновать.

Бабушка Тафаро. Раньше времени плакать-то не стоит.

Тетушка Мимиль. Где там раньше времени! Ей, бедняжке, всего часа три на воле жить осталось. Да и то — какая это воля! Ведь она и сейчас под замком, наша Вероника, хоть еще из дома родного не выходила.

На пороге своей пекарни показывается дядюшка Нинош.

Матушка Марли. Добрый день, дядюшка Нинош!

Нинош Нечего сказать — добрый! Я и не помню дня хуже этого. Мне и тесто месить неохота, и миндаль толочь невмоготу… Все из рук валится. Куда ни погляжу, только его и вижу…

Бабушка Тафаро. Это кого же?

Нинош Да всё его, этого… сыча из замка. Вот и сейчас — во сне или наяву, а чудится мне, будто там, из-за угла, носилки его показались…

Из-за угла появляются наглухо закрытые носилки, окруженные латниками. Впереди — маленький барабанщик. Сбоку, как всегда, — высокий человек в темном плаще. Капюшон надвинут на глаза.

Матушка Марли. Какое там — чудится! Он самый! К дому мастера Фирена идут…

Тетушка Мимиль. За Вероникой…

По мере приближения носилок разговор становится все тише.

Матушка Марли. Что же он теперь с ней сделает — к венцу поведет или в тюрьму посадит?

Нинош Одно другого стоит.

Тетушка Мимиль. У ворот остановились…

Нинош Лучше и не глядеть! (Уходит к себе)

Матушка Марли. Да и на глаза им лучше не попадаться. (Тоже прячется)

Носилки скрываются в доме Фирена.

Тетушка Мимиль. Голубушка Вероника, что-то с ней будет! Ох! Смотрите! Уже назад идут!… (Всплеснув руками, бросается к одному окошку, потом к другому и стучит в ставни) Дядюшка Нинош! Матушка Марля!… Уносят!… Бабушка Тафаро! Да что же это?…

Носилки двинулись от дома Фирена. В это время из ворот замка появляются другие носилки. Они также окружены латниками. Возле них тоже человек в темном плаще. Лицо его открыто, и все видят, что это Большой Гильом. Происходит мгновенное замешательство. Потом Гильом кричит: "Стойте!", и с несколькими латниками бросается наперерез первым носилкам.

Большой Гильом. Остановите этих людей! Это обманщики! Задержите их носилки!

Двойник Гильома. Попробуйте только! Там его светлость! Герцог!

Большой Гильом. Вы лжете! Его светлость в этих носилках! В моих!

Латники Гильома. Ни с места!

Латники другого отряда. С дороги!

Происходит короткая схватка. Латники Гильома пытаются задержать первые носилки, но в это время из-за занавесей показывается рука, которая останавливает их знакомым повелительным жестом.

Латники (отступая). Герцог!

Двойник Гильома. Теперь видели? Прочь!

Даже Большой Гильом на мгновение теряется. Тогда из своих носилок выскакивает сам наместник.

Наместник. Что вы смотрите? Хватайте этого человека! Законный правитель города я!

Из первых носилок навстречу ему кидается другой горбун, в таком же плаще и такой же шляпе. Это Караколь.

Караколь. Лжешь! Не по закону, а силой захватил ты наш город. А на всякую силу есть сила!

Двойник Гильома. Ко мне, горожане! Сюда! Гоните чужеземцев! (Сбрасывает плащ) Я — Мартин оружейник!

Караколь (тоже открывал лицо). А я — Караколь!

Герцог бросается на него с кинжалом. Но Караколь предупреждает его удар, и наместник падает мертвым.

Большой Гильом. Ваша светлость!… Герцог!… Он убил герцога… Ну, не уйдешь ты от меня!… (Замахивается своим волшебным мечом)

Вероника (откидывая занавес носилок и соскакивая на землю). Берегись, Караколь!

Большой Гильом (со всего размаха опускает меч на плечи Караколя). Вот я тебя выпрямлю!…

Караколь падает.

Нинош Он ударил Караколя своим волшебным мечом!

Вероника. Он убил Караколя!

Мартин. Друзья! Горожане! Караколь убит! Наш Караколь! Рубите чужеземцев! Пусть они запомнят этот день! Оружейники, ко мне!

Большой Гильом. Латники, ко мне! Бейте бунтовщиков

К маленькому Мартину со всех сторон сбегаются горожане, вооруженные чем попало. Большого Гильома окружают латники. Вероника и женщины переносят тело Караколя к подножию статуи Большого Мартина и оттуда в слезах и тревоге следят за всеми перипетиями боя.

Мартин. Смелей, горожане! Умирать, так умирать с честью!

Гранильщик. Вот вам, грабители, объедалы, опивалы!

Оружейник. Прочь с нашей земли, воры медноголовые!

Нинош За Большого Мартина! За Караколя!

Большой Гильом. Окружайте этих башмачников! Не выпускайте живыми!… А-а, побежали!…

Горожанам приходится все труднее. Одетые в железо латники теснят их.

Мартин. Остановитесь! Нам некуда отступать…

Издалека слышны пастушеский рожок и песня, которая словно плывет к городу.

Вероника. Мартин! Горожане! Слушайте! Лес идет к нам на помощь!…

Песня звучит все ближе, громче, все грознее и веселей.

Мартин. Лес идет к нам на помощь! Держитесь, мастера!

Горожане. Помощь, помощь идет! Держитесь!

А песня уже заливает улицы.

Из боковых улиц и переулков на площадь выбегают люди, вооруженные мечами, копьями, самострелами. На шляпах у них, за поясами и перевязями — зеленые ветки. Впереди — Фирен Младший и Тимолле Меньшой.

Фирен Младший. Мы дома, братья! Гоните чужеземцев!

Тимолле Меньшой. Гоните их! Бейте! Нас много — не пересчитать! Мы заняли всю дорогу — от леса до городских ворот!

Мартин. Вовремя подоспели, друзья!… Вперед, внуки и правнуки Большого Мартина! За мной! Да здравствует Город Мастеров!

В рядах чужеземцев смятение. Латники в растерянности отступают к замку.

Большой Гильом. Ни шагу назад! Стыдно солдатам бояться кузнецов и пирожников! Смотрите, у меня в руке мой славный меч "Гайан", мой волшебный меч. Мы непобедимы!

Мартин (пробиваясь к нему). Оружейника мечом не испугаешь. А ну, держись, господин Гильом!

Мартин бросается на Большого Гильома, но Гильом выбивает оружие у него из рук и заносит над самой головой Мартина свой волшебный меч.

Большой Гильом. А вот тебе и последний удар!

Тимолле Меньшой (неожиданно вынырнув из толпы, с размаху ударяет Гильома по руке толстой палкой). А вот тебе — мой первый!

Гильом роняет меч. Мартин подхватывает его.

Латники. Меч!… Волшебный меч!… Мальчишка выбил меч из рук Гильома…

Большой Гильом. В замок! За мной! Им не прорваться сюда… Запирайте ворота!

Гильом и латники бегут к замку. Горожане преследуют их. На площади возле тела Караколя остаются только Вероника и бабушка Тафаро. Они прислушиваются к шуму боя. Из замка доносятся шум голосов, звон оружия, тяжелые удары и треск дверей, которые подаются под этими ударами.

Вероника. Слышишь, бабушка? Наши уже ломают двери замка. А Караколь этого не знает. Нет у нас больше Караколя!

Бабушка Тафаро. Он еще тут, милая. Он возле тебя.

Вероника. Мертвый, бабушка Тафаро! (Плачет) А ты еще говорила, что он расправит крылья, будет красив, будет счастлив…

Бабушка Тафаро. А разве он не расправил крылья? Вон какого коршуна подбил!

Вероника. Уж очень дорого заплатил он за это, бабушка, — своей жизнью. Да и моей тоже.

Бабушка Тафаро. Кто хочет дешево платить, тот хорошего не купит. Можно и целую жизнь прожить, а жизни не увидеть. (Наклоняется над Караколем) Сынок, а сынок, знаешь ли ты, какие у нас новости? Горбатого могила взяла, лес на городскую площадь пришел, маленький из рук большого меч выбил. Все — как я говорила… Слышишь, Караколь? А?

Вероника. Разве мертвые слышат, бабушка?

Бабушка Тафаро. Иной раз смерть на сон похожа, а сон — на смерть…

Вероника. Ты думаешь, он не умер, бабушка? Отвечай же! Ты думаешь, он не умер?

Бабушка Тафаро. Если проснется — значит, не умер. А заглядится на свои сны, так и не вернется к нам. Меч-то ведь волшебный, говорят…

Из ворот дома выбегают Лориана и Маргарита.

Маргарита. Вероника! Уйдем скорей отсюда. Бой еще не кончен.

Лориана. Надо унести Караколя. Не лежать же ему здесь, на площади…

Вероника. Нет, пусть он остается здесь, пока не решилась судьба нашего города. Разве может Караколь, даже мертвый, быть в четырех стенах, когда все на улице!

Грохот в замке еще сильней. С шумом мешаются голоса.

Бабушка Тафаро. От такого веселого стука и мертвый проснется. Долго мы ждали этого дня!

Вероника. Если бы не горе — было бы счастье!

Лориана. Слушайте! В замке что-то тихо стало.

Бабушка Тафаро. А ведь верно.

Маргарита. Смотрите! Большой Гильом идет!

Лориана. Нет, это наши ведут Большого Гильома!

Из ворот замка выходят толпой горожане, усталые, разгоряченные боем, счастливые. На площади собирается толпа.

Мартин. Горожане! Мастера и подмастерья! Мы свободны! В замке — наши, и замок наш! Вот его вчерашние хозяева — один валяется на площади рядом со своими раззолочеными носилками, другого мы привели сюда, на ваш суд. Все чужеземцы до единого сдались. Наемники бросают оружие, когда перестают бояться хозяйских угроз и не ждут платы.

Голоса. Да здравствует Вольный Город Мастеров!

— Конец чужеземцам!

— Смерть предателям!

Мартин. Унесите отсюда того, кто еще сегодня называл себя правителем нашего города. А его верного слугу Гильома подведите поближе.

Тело наместника уносят. Гильома подводят к статуе Большого Мартина.

Пирожник Нинош. А Мушероны где? Неужто убежали?

Голоса из толпы. Тут они, тут! Хотели улизнуть, да не удалось. У городских ворот поймали!

Мушеронов выталкивают вперед.

Голоса. А, попались, изменники! Что, небось стыдно, Мушерон? Смотрите, смотрите, цепь-то еще на нем! Цепь бургомистра!…

Мушерон. Горожане! Мастера и подмастерья! Выслушайте меня! (Снимает с себя цепь) Вот вам цепь большого Мартина! Наконец-то я дождался того счастливого дня, когда могу отдать ее законному бургомистру, вашему достойному избраннику! Возьмите ее. (Передает цепь Мартину) Тяжелым бременем лежала она на моих старых плечах. Я нес ее вам, когда эти добрые люди остановили меня.

Голоса. А как же ты очутился у городских ворот, Старый Мушерон? Неужто забыл дорогу на площадь большого Мартина?

Мушерон. Радость, как и горе, может помутить рассудок. Я и сам не знал, куда иду.

Смех.

Мартин. А ты куда шел, Мушерон Младший?

Клик-Кляк. Я — за отцом.

Мартин. А отец куда?

Клик-Кляк. Он сказал: все равно куда, лишь бы подальше от вас.

Мартин. Значит, он хотел бежать из города с цепью большого Мартина?

Клик-Кляк. Ну конечно, хотел. Ведь вы ему, чего доброго, голову свернете. А заодно и мне.

В толпе опять смеются.

Мартин. Пожалуй, что и так. Ты стал догадлив, Мушерон Младший.

Мушерон. Не слушайте этого дурака, мастер Мартин!

Мартин. Нет, видно, он не так глуп, как мы думали до сих пор.

Клик-Кляк. Вот и его светлость господин наместник говорил то же самое!

Смех.

Мушерон. Вы сами видите, мастер Мартин, судьба наказала меня, наградив таким сыном. И когда только я от него избавлюсь!

Клик-Кляк. Нет, когда я наконец избавлюсь от такого отца! Ему бургомистром быть захотелось, а я за него отвечай!

Мартин. Скоро вы оба избавитесь друг от друга. Лису выдал хвост, осла — уши.

Голоса. Да что с ними разговаривать! Удавить их! Сбросить с крыши замка! Утопить в колодце!

Мартин. Все в свое время. Завтра в ратуше соберется суд старшин и будет судить предателей. А пока уведите их и заприте в подземелье замка.

Оружейники ведут Мушеронов.

Клик-Кляк. Мастер Мартин! Мастер Мартин! Я не хочу сидеть вместе с отцом! Посадите меня отдельно! Он только что показал мне кулак! Вы не видели!…

Все смеются. Мушеронов уводят.

Мартин. Ну, а вы, господин Гильом, тоже хотите сидеть отдельно или проведете последнюю ночь вместе с вашими приятелями Мушеронами?

Большой Гильом. Я хочу, чтобы меня казнили сейчас.

Голоса. Ишь, как торопится!

— Не желает, чтобы его судили.

Большой Гильом. Я солдат, а солдат умирает без разговоров.

Мартин. Что вы скажете, старшины и мастера?

Пирожник Нинош. Отчего же? Можно и сейчас, если уж ему так не терпится.

Большой Гильом. Перед смертью я прошу только об одном.

Все насторожились. Становится тихо.

Мартин. О чем же?

Большой Гильом. Пусть меня убьют моим мечом, а не чужим, и пусть этот меч вложат в мои мертвые руки прежде, чем они окоченеют.

Тимолле Меньшой. Да как же это можно — отдать ему волшебный меч? Пусть он теперь нам послужит.

Большой Гильом. Сегодня мой "Гайан" потерял свою волшебную силу. Его выбил из моих рук ребенок. Вы сами это видели.

Тимолле Меньшой. Тот, кто выбил у тебя из рук меч, перестал быть ребенком!

Голоса. Верно, верно, маленький Тимолле! Да здравствует мастер Тимолле Младший!

Большой Гильом. Дослушайте меня до конца. Пускай мой меч изменил мне — я не изменю ему. Он перестал быть грозным, непобедимым "Гайаном. Он больше никому не принесет удачи, но в моих руках он будет памятью прежних побед…

Мартин. Согласны вы исполнять его просьбу, горожане?

Старый Гранильщик. Всякому мастеру свой инструмент дорог. Кому резец, кому молоток, а ему — меч…

Большой Гильом. Он был мне дороже жизни!

Вероника. Горожане! Мастера! Позвольте и мне сказать слово.

Голоса. Послушаем дочь мастера Фирена!

— Пусть говорит!

Вероника. Горожане! Мастера! Этим мечом убит Караколь! Его кровь еще не засохла на клинке. Неужели мы смешаем кровь нашего Караколя с волчьей кровью Гильома?!

Голоса. Верно! Она хорошо говорит! Слушайте ее!

Вероника. Караколь купил этот меч своей жизнью. Это наш меч. Если мертвые руки должны держать его рукоятку, то это руки Караколя.

Голоса. Правда! Это наш меч! Не отдадим меча! Пусть он без него ложится в могилу!

Большой Гильом. Горожане! Я у вас в плену. Мой конец близок. Эти часы на башне отсчитывают мои последние минуты. Исполните же мою предсмертную просьбу!…

Вероника. Ты и смерть хочешь обмануть, Гильом? Что написано на твоем волшебном мече?

Гильом молчит.

Пусть он ответит мне!

Мартин. Отвечай!

Большой Гильом. Там написано: "Прямого — сгибаю. Согнутого — выпрямляю".

Вероника. Это все?

Большой Гильом. Все.

Вероника. Плохо же ты знаешь надпись на своем мече! Дочитай уж ее до конца, а не то я за тебя дочитаю.

Мартин вытаскивает меч из ножен и протягивает Гильому.

Большой Гильом. Павшего — подымаю.

Вероника. Вложите этот меч в руки Караколя!

Бабушка Тафаро. Вложите скорей, пока его руки не окоченели.

Фирен Младший и Тимолле Меньшой поднимаются на ступеньки, где лежит Караколь. Фирен наклоняется и вкладывает ему в руки меч. На площади становится совсем тихо. Караколь приподнимается и садится, прислонившись к щиту Большого Мартина.

Голоса. Караколь!

— Смотрите, Караколь очнулся!

— Он жив!

Мартин. Тише, горожане!

Караколь. Что это? Сколько народу на площади! Разве нынче праздник?

Голоса. Праздник, Караколь!

— Майский день!

Караколь. А ведь верно! Я совсем забыл… Как же это я заснул посреди площади, под ногами у Большого Мартина?

Фирен Младший. Видно, ты нынче сильно устал, Караколь.

Караколь. Да. У меня и сейчас еще в глазах мутится и в ушах звенит. (Проводит рукой по глазам) Фирен! Ты здесь! И маленький Тимолле! Да когда же вы пришли? А я-то думал, что мне это приснилось…

Мартин. Сегодня все наши сны сбылись, Караколь! Смотри, ворота замка открыты! Мы свободны!

Караколь. А где наместник?

Вероника. Разве ты не помнишь, Караколь?

Караколь. Помнить-то помню, да не знаю, что было во сне, а что наяву. Что это за меч у меня в руках?

Вероника. Это волшебный меч Гильома.

Караколь. А где же сам Гильом?

Тимолле Меньшой. Он у нас в плену!

Караколь. В плену? Так что же вы его не стережете? Вон он бежит, ваш Гильом! За угол заворачивает.

Голоса. Бегите за ним!

— Ловите его!

— Закрывайте все двери! Ворота!

Несколько человек гонятся за Гильомом и приводят его назад — к статуе Большого Мартина.

Мартин (Гильому). Не удалось обмануть — так наутек пустился?

Фирен Старший. Где же твоя солдатская честь, Гильом Готшальк? "Солдат умирает без разговоров"…

Голоса. Какой он солдат? Он вор! Палач!

— Снесите ему голову, да не мечом, а дубиной! Топором!…

— Пусть умирает без разговоров!

Большой Гильом (падая на колени). Пощадите меня! Моя жизнь еще может вам пригодиться!

Мартин. Твоя смерть нам нужнее! Отведите его к Мушеронам. Да не спускайте с него глаз, покуда он жив.

Гильома уводят.

Недаром этот волк столько лет служил своему хозяину — научился он у него змеиным уверткам. Если бы не Вероника, он бы, чего доброго, остался живым, а Караколь — мертвым.

Голоса. Да здравствует Вероника!

Тимолле Меньшой. А если бы не Караколь, ему, пожалуй, удалось бы убежать от нас!

Голоса. Да здравствует Караколь!

Караколь (поднимаясь на ноги). Да здравствует Вольный Город Мастеров!

Голоса. Смотрите! Смотрите!

— Это не он!

— Это не Караколь!

Караколь. А кто же? Вы что, не узнаете меня?

Пирожник Нинош. Караколь, а где же твой горб?

Караколь. До сих пор был при мне… А сейчас…

Лориана. А сейчас его нет, как не бывало! Посмотри, Вероника, какой он стал красивый, наш Караколь!

Маргарита. Прямой, статный!… Как он переменился!

Вероника. Разве? А по-моему, он всегда был такой.

Бабушка Тафаро. Правда, Вероника! Он всегда был такой, да не все это видели. Ну что, Караколь? Все вышло по-моему! И горба у тебя нет, и красив ты, и счастлив, и женишься на первой красавице в городе.

Караколь. А пойдет ли она за меня, первая красавица?

Бабушка Тафаро. Уж если я говорю, что пойдет, так пойдет. Тут и гадать нечего. Правда, Вероника?

Вероника. Не знаю, пойдет ли за него первая красавица, а я бы пошла.

Бабушка Тафаро. Ну, теперь за вами слово, мастер Фирен.

Фирен Старший. Караколь заменял мне сына в печальные дни, когда мой сын был в изгнании. Я рад назвать его сыном в счастливый день.

Фирен Младший. А я уже давно считаю его своим братом.

Мартин. Пусть же день нашего освобождения будет днем свадьбы Караколя и Вероники!

Голоса. Да здравствует Вольный Город Мастеров!

— Да здравствуют Караколь и Вероника!

Пирожник Нинош. Такого майского дня у нас еще никогда не было. Верно, мастер Фирен? Верно, дедушка Тимолле?

Мастер Тимолле. Верно, мастер Нинош. Сколько лет я на свете живу, а еще ни разу не бывало, чтобы три праздника пришлись на один день!

Мартин. Ну что ж! Если так, мы сумеем как следует отпраздновать все три праздника разом. Жаль только, что не запаслись мы в этом году Майским деревом. Не до того было.

Тимолле Меньшой. Как — не запаслись? Мы принесли его с собой из леса. Такого дерева у нас еще никогда не было — оно все в цвету. Мы шли с ним домой, как со знаменем!

Мартин. Где же оно давайте его сюда! Гранильщики! Башмачники! Ткачи! Златошвеи! Оружейники! Стекольщики! Пирожники! Несите подарки моему старому каменному деду — нынче его день! А вы, мастер Фирен, наденьте опять золотую цепь бургомистра, цепь Большого Мартина. Она принадлежит вам по праву.

Голоса. Привет бургомистру Вольного Города Мастеров!

На площади устанавливают кудрявую цветущую яблоню. Со всех сторон несут цеховые знамена и эмблемы цехов: меч в рост человека, граненый хрустальный фонарь на высоком месте — эмблему гранильщиков, огромный башмак, пирог величиной с ладью, цветные ковры, кружевные шали. Площадь становится пестрой и веселой, как во время карнавала.

Фирен Старший. Мастера и подмастерья! Три дня тому назад запретили зажигать фонари перед этим замком и плясать под музыку на этой площади.

Пирожник Нинош. Тот, кто это запретил, лежит в могиле…

Фирен Старший. Это судьба всякого, кто захочет отнять у нас свободу и честь. Берегите их, друзья. Дороже их нет ничего на свете. А теперь зажигайте фонари, факелы, светильники и плошки! Все, что может гореть и светить, пусть горит и светит! Пускай наши скрипачи, трубачи и барабанщики не жалеют сегодня ни своих рук, ни щек, ни струн…

Мартин. А Караколь пусть споет сам. Ты споешь, Караколь? Хоть и говорят, что покойники на своих похоронах не плачут, а плясуны на своей свадьбе не пляшут, но без твоей песни нам и праздник не праздник.

Караколь. Я бы спел, да боюсь — не разучился ли…

Вероника. Разве может Караколь разучиться петь? Ты пел тогда, когда весь город молчал, неужели же ты будешь молчать, когда весь город поет?

Голоса. Спой, Караколь! Большой Мартин тебя слушает.

— Майское дерево без тебя не цветет!

Караколь. Что ж, попробую. Спою о вас, о себе и своем вчерашнем горбе. Слушайте!

Музыка становятся все тише и тише. Занавес медленно опускается. Перед занавесом появляется улитка.

Улитка.

Занавес

 

ХРУСТАЛЬНЫЙ БАШМАЧОК

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Золушка.

Мачеха.

Её дочери:

Гортензия.

Жавотта.

Фея Мелюзина.

Король.

Королева.

Принц.

Придворный.

Придворный шут.

Придворный историк.

Три городских советника.

Гости короля и королевы.

Кучер.

 

ПРОЛОГ

На просцениуме появляется человек с веселым и умным лицом, в дурацком колпаке и пестром, нарочито нелепом костюме, В руках у него гитара. Пощипывая струны, он поет:

Занавес раздвигается. Перед зрителем — широкая внутренняя лестница в королевском дворце. Ступеньки устланы ярким ковром. Перила золоченые. Наверху за балюстрадой сидят в креслах пышно разодетые в парчу и атлас придворные. Они образуют сплошной пестрый ряд. На троне — очень маленький, очень старый, утопающий в длинных локонах парика и складках горностаевой мантии король. Рядом с ним — большая, пышная, моложавая королева. На верхней ступеньке лестницы стоит молодой, стройный, весь в белом принц. Несколькими ступенями ниже — старый и важный придворный. На самой нижней ступеньке усаживается шут. Музыка играет нечто вроде гимна.

ПРИДВОРНЫЙ (в зрительный зал). Его величество король, её величество королева и его высочество наследный принц приветствуют и всемилостивейше благодарят всех собравшихся здесь по случаю совершеннолетия его высочества.

ШУТ. Да, да, с нынешнего утра наш маленький принц перестанет быть ребенком и сделается совершенно совершеннолетним. Значит, всем капризам конец. Плохо дело! Ему придется пить молоко с пенками и заседать в королевском совете. А вот я, например, бываю совершеннолетним только летом. Уверяю вас! Зимою я совершенно зимний, осенью — совершенно осенний, а весной — совершенно весенний.

ПРИДВОРНЫЙ. Помолчите, господин шут.

ШУТ. Хорошо, господин придворный, я помолчу. Вы отлично замените меня.

ПРИДВОРНЫЙ (поворачиваясь в сторону короля, королевы и принца). Ваши величества и ваше высочество! Старшины нашего города просят вашего милостивого соизволения преподнести его высочеству свои скромные подарки.

Принц кланяется. Король и королева слегка наклоняют головы.

(Придворный обращается к зрительному залу.) Пожалуйте, господа!

Из зрительного зала на сцену поднимаются гуськом три городских советника. По росту они составляют лесенку: один высокий, другой поменьше, третий еще меньше. У первого в руках разукрашенное седло, у другого — наборная уздечка, у третьего — серебряные шпоры.

ПЕРВЫЙ СОВЕТНИК. От имени нашего древнего и славного города…

ВТОРОЙ СОВЕТНИК…мы осмеливаемся поднести его высочеству…

ТРЕТИЙ СОВЕТНИК…в знак нашей преданности…

ПЕРВЫЙ СОВЕТНИК…коня под седло…

ВТОРОЙ СОВЕТНИК…серебряную уздечку…

ТРЕТИЙ СОВЕТНИК…и шпоры.

Принц опять кланяется.

ПРИДВОРНЫЙ. Его высочество выражает вам свою высочайшую благодарность.

ШУТ. Постойте, постойте, почтенные! Седло и шпоры я вижу, а вот коня что-то незаметно. Этак и я могу подарить нашему совершеннолетнему принцу коня, верблюда, а то и целого слона. Вот вам, ваше высочество, покамест ремешок, а конь, слон и верблюд за мною.

ПЕРВЫЙ СОВЕТНИК. Простите, сударь, коня мы оставили во дворе…

ШУТ. Отчего же во дворе? У нас при дворе бывают не только лошади, но даже ослы и ослицы.

ПРИДВОРНЫЙ. Не обращайте внимания, господа. Вы же видите по его дурацкому колпаку, что это шут.

ШУТ. Но предупреждаю вас наперед, что на всех дураков у нас не хватает колпаков.

ПРИДВОРНЫЙ. Потише, потише, любезный! (Кланяясь принцу.) Ваше высочество, господа придворные историки просят позволения сложить к вашим ногам свой дар — плод долгих размышлений и усердного труда.

Принц кланяется. Придворный опять поворачивается к зрительному залу.

Пожалуйте, господа!

Из зала на сцену поднимаются двое: придворный историк в мантии и берете и писец, нагруженный огромным количеством толстых томов.

ПРИДВОРНЫЙ ИСТОРИК. Осмелюсь поднести вашему высочеству это краткое жизнеописание ваших предков. Оно состоит всего лишь из шестидесяти томов, ста двадцати частей и двухсот сорока глав и включает в себя поучительную историю двенадцати достославных королей, от Дидерика Смелого до Будерика Кроткого.

ШУТ. От Дидерика до Будерика? Это что же — сказки или басни?

ИСТОРИК (строго и сухо). Это история, господин шут!

ШУТ. Смешная история?

ИСТОРИК. История никогда не бывает смешной.

ШУТ. Что вы! У нас тут на днях такая смешная история вышла! (Прыскает в кулак.) Такие дидерики-будерики, что хоть ложись и помирай. И всего в одном томе, то бишь, в одном доме.

ПРИДВОРНЫЙ. Довольно, господин шут! Его величество, её величество и его высочество от души благодарят господ придворных историков за драгоценный и поучительный подарок. Наш принц с удовольствием прочтет их труд на досуге…

КОРОЛЬ (поднимаясь). Но, к сожалению, у королей и принцев бывает мало досуга. Они делают историю, а не читают её. А нашему наследному принцу предстоит к тому же важная государственная забота: он должен выбрать себе невесту.

КОРОЛЕВА. Да, да, невесту!…

КОРОЛЬ. Поблагодарите ученых за усердие, господин барон, и объявите собравшимся нашу высочайшую волю.

ПРИДВОРНЫЙ (кланяется королю и обращается в зрительный зал). Почтенные и любезные гости! Их величества король и королева приглашают всех девиц города во дворец на веселый и торжественный праздник, который будет продолжаться три вечера подряд. На этом празднике его высочество принц выберет себе невесту. Самая прекрасная и достойная станет наследной принцессой. Двери дворца широко открыты для всех красавиц королевства!

ШУТ. Милости просим! Милости просим! Я тоже буду на этом балу и, уж конечно, не дам никому соскучиться.

Занавес

 

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Картина первая

Сцена представляет собой большую комнату с камином, круглым столом, креслами перед каминной решеткой и высокими стоячими часами. Справа и слева — две двери, ведущие в комнаты сестер Золушки — Гортензии и Жавотты. Посередине — дверь на лестницу. Вечер. Почти совсем темно. Тихо. Только в камине потрескивает огонь да где-то в углу скребутся мыши. Из двери, ведущей на лестницу, выходит Золушка со свечой в руке. Часы громко бьют семь раз.

ЗОЛУШКА…Три… четыре… пять… шесть… семь… Семь часов! Надо кончать уборку, и в камин подбавить угля, и утюг поставить на огонь — сестрицы велели. (Подбрасывает в топку уголь, ставит на огонь утюг. Задумчиво напевает вполголоса.)

Как тихо у нас, когда сестриц нет дома! Слышно даже, как мыши скребутся, как часы тикают, как жучок точит стенку. Вот теперь можно и перед камином посидеть, как сидели мы с матушкой, когда она была жива. Жаль, что кресла её больше нет, — его снесли на чердак, а сюда поставили вот это новое, для мачехи. Только моя скамеёчка и осталась от всего, что было прежде… (Садится на скамеечку перед огнем и негромко поет в лад своим невеселым мыслям.)

А хорошо все-таки, когда никто тебя не торопит, никто не кричит: "Золушка, подай! Золушка, принеси! Золушка, унеси!" Сама я себе хозяйка по крайней мере на полчаса или даже на целый час. (Оглядывается по сторонам.) Делать мне как будто больше нечего — вот только метлу поставить в угол да последить, чтобы утюг не перекалялся. А комнаты уже прибраны. Нигде ни соринки. Хоть гостей принимай! А что, если бы вдруг на самом деле ко мне хоть когда-нибудь пришли какие-нибудь гости? (Смеётся.) Нет, этого и быть не может. Разве в такую игру поиграть, будто ко мне пришли гости… (Поворачивает метлу щетиной вверх.)

Ах, какая у вас пышная прическа, сударыня! Даже пышнее, чем у моей сестрицы Жавотты. А какая у вас тонкая талия — тоньше, чем у моей сестрицы Гортензии. Садитесь, пожалуйста, в это кресло перед камином и поставьте ногу на скамеёчку, как моя мачеха. Вот так. Надеюсь, вы у нас не соскучитесь. Вы со всеми здесь знакомы? Позвольте вам представить:

Кочерга в руках у Золушки кланяется метле. Метла отвечает ей.

Прикладывает ко рту палец, а потом касается утюга. Утюг шипит.

Щипцы звонко щелкают шпорами.

Ах, мои дорогие гости, я так рада вам всем, так рада! Ведь мне некому и слова сказать. Ну, расскажите мне, какие на свете новости. Что слышно при дворе, госпожа Метла? (Меняя голос, говорит басом.) "При дворе, дитя мое? Я нынче подмела там все полы. Во дворце скоро будет бал". Да, да, я слышала. Весь город про это говорит… Ах, как мне хотелось бы хоть раз побывать на балу! Не поехать ли нам туда с вами, госпожа Кочерга, господин Утюг и господа Каминные Щипцы? Что вы скажете на это, тетушка Кочерга? (Снова басом.) "Я бы с удовольствием поехала, дружок, но ведь я вся черная от золы, от копоти. Да и ты, милая Золушка, не лучше меня. Погляди на свои руки, на свой передник. Тебя, чего доброго, примут за трубочиста". (Своим голосом.) Но ведь мы можем умыться и приодеться! (Опять басом.) "Нет, Кочергу, сколько ни мой, не отмоешь. Поезжай со Щипцами и с Утюгом". (Щелкает щипцами и говорит за них звонко и быстро.) "Нет, что вы! Что вы! Что вы! Нам нечего надеть. У нас есть ноги, но нет штанов. А во дворце нужны штаны определенной ширины. Да и тебе, Золушка, не в чем ехать. Где твое бальное платье? У тебя его нет, нет, нет!" (Своим голосом.) А если мы с Утюгом выгладим это, старенькое? Как вы думаете, дорогой Утюг? (Опять меняя голос.) "Нет, Золушка, я не берусссь! Не берусссь гладить такое платье. Нас с тобой во дворце засмеют". (Своим голосом.) За-сме-ют? Засмеют! (Тяжело вздыхает. Потом — решительно тряхнув головой.) Ну, так знаете что, дорогие мои? Останемся лучше дома и постараемся провести время как можно веселей. Щипцы и Утюг сыграют нам что-нибудь хорошенькое, а мы с тетушкой Метлой потанцуем. Ах, что вы говорите, сударыня? Вы не умеёте танцевать? Ну, это не беда! Мы с госпожой Кочергой научим вас. Смотрите на наши ноги и старайтесь запомнить. Раз-два-три! Раз-два-три!… (Танцует с кочергой.)

Дверь открывается, и в комнату входят одна за другой Гортензия, Жавотта и мачеха.

ЖАВОТТА. Ты что тут делаешь? Пляшешь, кажется?

ГОРТЕНЗИЯ. С ума сошла!

ЗОЛУШКА. Нет, нет, сестрицы! Я убираю комнату…

МАЧЕХА. Хороша уборка! Грязная метла лежит у меня на кресле, а она прыгает по комнате с кочергой!…

ЗОЛУШКА. Простите, матушка, простите, сестрицы! (Переворачивает метлу, ставит кочергу и щипцы в угол, утюг — на огонь). Вот всё и на месте.

ГОРТЕНЗИЯ. А с кем ты разговаривала?

ЗОЛУШКА. Сама с собой.

ЖАВОТТА. Значит, ты разговаривала с дурочкой!

ЗОЛУШКА. Больше мне не с кем было разговаривать. Умных не было дома.

МАЧЕХА. Молчи, дерзкая девчонка!

ГОРТЕНЗИЯ. Чем болтать, сбегай лучше вниз и принеси из кареты наши покупки.

ЗОЛУШКА. Сейчас, сестрица Гортензия.

ЖАВОТТА. Только смотри ничего не сомни и не растеряй!

ЗОЛУШКА. Хорошо, сестрица Жавотта,

МАЧЕХА. Да скажи кучеру, чтобы он как следует протер окошки в карете и расчесал лошадям гривы и хвосты. Завтра мы едем во дворец на бал.

ЗОЛУШКА. На бал во дворец?

ГОРТЕНЗИЯ. Да. Мы получили приглашение от самой королевы.

ЖАВОТТА. На шелковой бумаге! Золотыми буквами!…

ГОРТЕНЗИЯ. В левом углу корона, в правом — вензель!…

ЖАВОТТА. А под короной и вензелем написано: "Король, королева и принц просят вас…"

МАЧЕХА. Это значит — меня.

ЖАВОТТА. "…оказать им честь и пожаловать во дворец на королевский бал вместе с вашими прекрасными дочерьми".

ГОРТЕНЗИЯ. Это значит — вместе с нами.

ЗОЛУШКА. Ах, как там, наверно, будет весело! Хоть бы мне одним глазком, в щелочку, посмотреть на этот бал! Столько о нем в городе разговоров!…

ГОРТЕНЗИЯ. Вот еще! Тебя ко дворцу и близко не подпустят, такую замарашку. Ну, беги скорей, беги! Только бы молоть языком!

ЖАВОТТА. Да смотри не забудь: тебе еще нужно сегодня ночью выстирать наши воротнички, накрахмалить наши юбки, выгладить наши кружева и почистить мелом наши золотые цепочки. А ты, будто нарочно, ни с места!

ЗОЛУШКА. Иду, сестрицы, иду! (Убегает.)

ЖАВОТТА. Знаешь, Гортензия, я надену завтра красное бархатное с золотыми цветами. А ты?

ГОРТЕНЗИЯ. А я лимонное с серебряными пчелками. А вы, матушка?

МАЧЕХА. А я — лиловое с пальмами и райскими птицами. Надеюсь, на балу не будет никого наряднее нас — кроме самой королевы, конечно. Только ложитесь сегодня пораньше, девочки, чтобы завтра у вас были ясные глазки и румяные щечки. Не забудьте, что на этом балу принц хочет выбрать себе невесту.

ЖАВОТТА. (мечтательно). Невесту!… (Ходит по комнате, томно напевая вполголоса).

ГОРТЕНЗИЯ (тихо, сквозь зубы). Старой девой? Ну, это мы еще посмотрим! (Громко.) Послушай, милая Жавотта, я еще с утра хотела тебе сказать: на твоем месте я бы, пожалуй, надела не красное с цветами, а знаешь, то — фисташковое, в мушках. Правда, оно немного скромнее, но зато идет тебе гораздо больше.

ЖАВОТТА. Ах, вот как! Немного скромнее? Так сама и надевай фисташковое в мушках. В твои годы можно уже перестать наряжаться.

ГОРТЕНЗИЯ. В мои годы? Да ведь я старше тебя всего на один год!

ЖАВОТТА. На целый год! Да еще на три месяца, две недели и четыре дня.

ГОРТЕНЗИЯ. Ну и пусть на четыре дня! Зато я не рыжая!

ЖАВОТТА. А я не косая и не кривобокая!

ГОРТЕНЗИЯ. Рыжая! Рыжая! Рыжая!

ЖАВОТТА. Кривобокая! Кривобокая! Кривобо…

Гортензия бросается на Жавотту и запускает обе руки в её прическу. Жавотта царапает Гортензии лицо.

МАЧЕХА. Гортензия! Жавотта! Девочки! Что вы делаете? Если вы расцарапаете друг другу носы и вырвете волосы, вы не сможете поехать на бал!

ГОРТЕНЗИЯ. Мне все равно! Пускай я не поеду, да зато и она не поедет.

ЖАВОТТА. Ай!

В руках у Гортензии клок рыжих волос Жавотты.

Я ж тебе покажу, кривобокая ведьма!

Сестры бешено дерутся, роняя стулья, вазы с цветами.

МАЧЕХА. Девочки! Девочки! Вы с ума сошли! Да перестаньте же!

Вбегает Золушка с двумя полосатыми картонками.

ЗОЛУШКА (запыхавшись). Там какая-то старушка пришла и спрашивает вас. (Замечает дерущихся сестер.) Ах!… Сестрицы!…

МАЧЕХА. Нас нет дома! Дома нет!

ЗОЛУШКА. А я уже сказала, что вы дома…

МАЧЕХА. Дура! Ну, скажи, что мы спим. Спим! да поскорее…

Золушка опять убегает.

А вы, бешеные кошки, сейчас же по своим комнатам! А то, если я рассержусь, это будет похуже вашего. (Растаскивает дочек, вталкивает одну в комнату направо, другую — в комнату налево, а сама, отдуваясь, падает в кресло.)

Дверь открывается, и в комнату входит фея Мелюзина. Она в темном простом платье, в старушечьем чепце и в очках. На руке у неё висит большой потертый бархатный мешок с выцветшим узором. Никто бы не угадал феи в этой скромной, бедно одетой старушке.

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Уже проснулись? Вот и хорошо. А я-то удивилась, что вы спите в такое неурочное время: укладываться на ночь как будто еще рано, а после обеда отдыхать как будто уже поздно.

МАЧЕХА. Простите, сударыня, я не узнаю вас…

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Как вам меня узнать! Вы меня никогда и не видали. Я бывала в этом доме, когда вас здесь не было. А теперь здесь нет тех, у кого я бывала.

МАЧЕХА. Я что-то не пойму вас… Кто вы такая? Может быть, вы по ошибке попали не в тот дом?

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Нет, этот дом я очень хорошо знаю. Очень хорошо. Я сама подарила его моей покойной племяннице, когда она выходила замуж.

МАЧЕХА. Ах, вот как? Что же вы стоите, сударыня? Присядьте, пожалуйста.

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Спасибо. (Садится.) С тех пор прошло немало лет. Племянницы моей уже нет на свете, муж её женился на другой, на какой-то вдове с двумя дочками, а потом и сам умер. Но говорят, что в этом доме осталась девочка, моя внучатая племянница. Вот я и приехала навестить её. Ведь, кроме неё, у меня нет на свете никакой родни.

МАЧЕХА. Из каких же мест вы приехали к нам, сударыня?

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Из далеких.

МАЧЕХА. У вас там усадьба или городской дом?

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Ни того, ни другого.

МАЧЕХА. А где же вы живете?

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Где случится.

МАЧЕХА. Гм!… А сюда вы надолго пожаловали?

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Как поживётся.

Из двух противоположных дверей выглядывают Гортензия и Жавотта. Они делают матери какие-то знаки.

МАЧЕХА (подходит к Гортензии, тихо). Чего тебе?

ГОРТЕНЗИЯ. Велите Золушке приготовить мне примочку. У меня синяк под левым глазом и царапина на правой щеке.

МАЧЕХА. Тише! Людей постыдись! (Подходит к другой двери.) А тебе чего?

ЖАВОТТА. Пусть Золушка причешет меня, а то эта ведьма спутала мне все волосы.

МАЧЕХА. Погоди. Успеешь. (Возвращается на свое место.) Мы, конечно, очень рады вам, сударыня, но боюсь, что вам будет у нас беспокойно.

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Почему же?

МАЧЕХА. У нас мыши. Пропасть мышей!

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Это ничего. У меня с собой кошка. (Растягивает свой мешок.)

Из мешка высовывается усатая голова большой черной кошки. Кошка поглядывает по сторонам желтыми злыми глазами. Фея опять затягивает мешок.

МАЧЕХА. Как странно, что вы носите с собой кошку!

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Я всегда ношу с собой всё, что мне может понадобиться.

МАЧЕХА. Всё? Но у нас очень тесно. Вам негде будет разложить ваши вещи.

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Не тревожьтесь. Кроме этого мешка, у меня ничего нет.

МАЧЕХА. Вот как! А где же ваш гардероб — ваши платья, башмаки, накидки, кружева, перчатки?

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Платье, башмаки и перчатки на мне. А больше мне ничего не надо.

МАЧЕХА. У вас только одна пара башмаков и одна пара перчаток?

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. У меня только две руки и две ноги. Зачем же мне больше?

ЖАВОТТА (выглядывая из дверей). Матушка, долго еще вы будет разговаривать с этой старухой? Я не могу больше ждать!

ГОРТЕНЗИЯ (выглядывая из другой двери). Матушка, пошлите же ко мне Золушку. И как это люди не понимают, что нельзя сидеть в гостях без конца!

МАЧЕХА. Сейчас, девочки. Мы уже кончили наш разговор. (Встаёт.) Вот что, милая, приходите к нам в другой раз. Я, может быть, соберу для вас кое-какие вещи, которые еще могут вам послужить. А пока извините нас, нам некогда: мы должны готовиться к завтрашнему королевскому балу. Я и мои дочери получили приглашение от самой королевы.

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Хорошо. Я вас не задержу. Я только хотела бы поглядеть на вашу падчерицу, на мою внучатую племянницу.

МАЧЕХА. Да ведь вы её уже видели. Она открыла вам двери.

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Ах, так это была она? А я думала, что это ваша служанка.

МАЧЕХА. Да. Она такая замарашка и так плохо была воспитана своей матерью, что все принимают её за служанку.

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Плохо воспитана? Должно быть. вы, кажется, воспитали своих дочек гораздо лучше. Недаром, когда я поднималась по лестнице, я слышала здесь какой-то шум. Ваши милые девочки, вероятно, резвились…

МАЧЕХА. Вы еще осмеливаетесь говорить мне дерзости! Уходите отсюда!

Гортензия и Жавотта одновременно выглядывают из дверей.

ГОРТЕНЗИЯ. Убирайтесь вон, старая нищенка!

ЖАВОТТА. Не забудьте захватить свою кошку в мешке!

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Не беспокойтесь, сударыни, я никогда ничего не забываю. Прощайте. (Идет к дверям и на пороге сталкивается Золушкой.) До свиданья, дитя мое. (Уходит.)

В комнату выскакивают Гортензия и Жавотта.

ГОРТЕНЗИЯ (Золушке). Это ты во всем виновата, негодная девчонка!

ЖАВОТТА. Как ты смела привести в наш дом эту старую побирушку!

ЗОЛУШКА. Я её не приводила. Она сама пришла.

МАЧЕХА. К тебе в гости пожаловала!

ЗОЛУШКА. Вы шутите, матушка!

МАЧЕХА. Что за шутки! К нам такие не ходят. Эта старая карга — твоя родственница. Тетка твоей матери.

ЗОЛУШКА. Тетка моей матери? Бабушка Мелюзина? И вы её прогнали? (Бежит к окну, распахивает его и кричит.) Бабушка Мелюзина! Вернитесь!

Мачеха хватает её за платье и оттаскивает от окна. Сестры закрывают ставни.

МАЧЕХА. Если ты хоть раз впустишь её в дом, я выгоню тебя вон вместе с нею!

ЖАВОТТА. Будете вместе милостыню просить.

ГОРТЕНЗИЯ. И спать под мостом.

ЗОЛУШКА. Ах, я ничего не боюсь! Боюсь только одного: как бы она не подумала, что я такая же, как вы!

Занавес

 

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Картина вторая

Небольшой двор, обнесенный высокой каменной оградой. Старинные узорные ворота. Каменная скамейка, В дом ведет высокая лестница. По лестнице одна за другой спускаются мачеха, Гортензия и Жавотта. Все они пышно разряжены и двигаются осторожно, чтобы не помять платья и не расстроить прически.

МАЧЕХА. Золушка!

ГОРТЕНЗИЯ. Золушка!

ЖАВОТТА. Золушка!

С улицы, из ворот, вбегает Золушка.

ЗОЛУШКА. Лошади поданы, матушка! Можете садиться в карету!

Мачеха и сестры торжественно идут к воротам.

ГОРТЕНЗИЯ. Ах! Что-то треснуло. Кажется, я наступила себе на подол. Так и есть! Оторвалась оборка!

ЖАВОТТА. Вечно ты наступаешь себе на подол! Из-за тебя мы опоздаем.

ГОРТЕНЗИЯ. А ты бы причесывалась еще два часа, так мы бы приехали к самому разъезду.

ЖАВОТТА. Уж не тебе говорить про мою прическу! Ты вчера меня так причесала, что мне сегодня и завивать было нечего.

ГОРТЕНЗИЯ. А ты меня так разрисовала, что никакими белилами не замажешь!

МАЧЕХА. Тише, девочки! Вас могут услышать на улице! Что о вас люди подумают? Золушка, живо! Иголку с ниткой!

ЗОЛУШКА. У меня иголка с собой. Не шевелитесь, сестрица. (Опускается на колени и подшивает юбку.)

ГОРТЕНЗИЯ. Скорей! Скорей!

ЖАВОТТА. Во дворце уже, наверно, танцуют, музыка играет…

ЗОЛУШКА. Вот все и готово!

Мачеха и сестры идут к воротам.

ЖАВОТТА. Ах!… Я оставила дома веер.

ГОРТЕНЗИЯ. Ты бы еще голову дома оставила!

МАЧЕХА. Золушка, наверх! Принеси сестре веер!

ЗОЛУШКА. Сейчас, матушка! (Бежит наверх по лестнице.)

ГОРТЕНЗИЯ. Ну вот, теперь-то уж мы, конечно, опоздаем! Во дворце, должно быть, второй танец танцуют.

МАЧЕХА. Золушка, скорей!

ГОРТЕНЗИЯ и ЖАВОТТА. Скорей, Золушка!

Золушка опрометью сбегает по лестнице.

ЗОЛУШКА. Вот вам веер, сестрица Жавотта. А вы, сестрица Гортензия, оставили дома одну перчатку. Я нашла её под столом.

ЖАВОТТА (Гортензии). Вот видишь, значит, это не я, а ты оставишь когда-нибудь дома голову.

МАЧЕХА. Ах, вы обе очень забывчивы, девочки. Кажется, я одна в этом доме никогда ничего не теряю.

Мачеха и сестры идут к воротам.

Но где же моя табакерка? Я оставила её дома на столе.

Гортензия и Жавотта смеются.

МАЧЕХА. Не вам надо мной смеяться, неряхи! Золушка, сбегай.

Золушка бежит.

Постой!

Золушка останавливается на середине лестницы. Мачеха оборачивается к дочерям и говорит сухо.

Припомните, больше вы ничего не забыли?

ГОРТЕНЗИЯ. А вы, матушка?

МАЧЕХА (сквозь зубы). Придержи язык, Гортензия! И в кого ты такая, ума не приложу!… Золушка! Что же ты стоишь? Мы из-за тебя опаздываем. Беги скорее!

ЖАВОТТА. Из-за вашей табакерки мы останемся без кавалеров.

ГОРТЕНЗИЯ. Пока она вернется, принц успеет выбрать себе невесту.

МАЧЕХА. Золушка!

ГОРТЕНЗИЯ. Золушка!

ЖАВОТТА. Золушка!

Золушка почти скатывается с лестницы.

ЗОЛУШКА (с трудом переводя дыхание). Вот ваша табакерка, матушка, ваш лорнет и ваш браслет. А вы, сестрица Гортензия, забыли дома свой платок, а вы, сестрица Жавотта, оставили свой флакон с духами.

МАЧЕХА. Давай скорее!

ЖАВОТТА. Не могла раньше напомнить!

ГОРТЕНЗИЯ. Она нарочно нас задерживает.

МАЧЕХА. И как только тебе не стыдно, скверная девчонка! Идемте, дочки.

Мачеха и сестры направляются к воротам. У ворот мачеха останавливается.

ГОРТЕНЗИЯ (в ужасе). Еще что-нибудь оставили или потеряли?

МАЧЕХА. Я уже сказала тебе, что никогда ничего не оставляю и не теряю. Слушай, Золушка, мы вернемся поздно. А ты без нас прибери комнаты, приготовь мне и сестрам постели и жди нас. Да смотри не вздумай уснуть, чтобы нам не пришлось долго стучаться. Подбери шлейф, Гортензия! Поправь локон, Жавотта! Идем!

Они уходят. Слышно, как хлопает дверца кареты. Кучер щелкает бичом и кричит: "Берегись!" Потом раздается стук колес и топот копыт — сначала громкий, затем все тише, тише. Мачеха и сестры уехали. Золушка становится на скамейку, смотрит через ограду им вслед. Когда стук совсем затихает вдали, она соскакивает на землю, запирает ворота и садится на скамейку.

ЗОЛУШКА. Наконец-то уехали!… Дорого достался мне этот королевский бал. Во дворце еще танцы не начались, а мне уже стало жарко. И стирай, и гладь, и завивай, и подшивай, и застегивай, и затягивай!… Как-то они понравятся во дворце, мои сестрицы? Кажется, наряднее и быть нельзя. А может, и найдется кто-нибудь еще наряднее? Ведь это королевский бал. Там, наверно, светло, красиво, музыка так и гремит — скрипки, арфы, серебряные трубы…

В это время за оградой раздается напев шарманки. Сначала шарманка поет жалобно, хрипло, потом, разойдясь, играет какой-то простой и трогательный мотив старинной песенки.

Вот и моя музыка пришла! (Ухватившись за решетку, выглядывает на улицу.) Где же этот шарманщик? Должно быть, на соседнем дворе… А как слышно хорошо! (Слушает, покачивая в такт головой и подпевая.)

Шарманка переходит на плясовой мотив.

(Золушка умолкает, прислушивается.) Что это он играет? А, знаю… Ну чем у меня не королевский бал!… (Танцует сначала медленно, плавно, потом все быстрее.) Ах, как хорошо! Так бы и проплясала всю ночь!

Шарманка опять хрипит, свистит и умолкает. Золушка останавливается, опустив бессильно руки.

Занавес

 

Картина третья

Занавес поднимается. Снова та же комната с камином. Уже совсем темно, только красноватые отблески углей перебегают по стенам, играют на каминной решетке. Открывается дверь. В комнату медленно входит Золушка.

ЗОЛУШКА (садится на скамеечку перед камином). Ну, вот и кончилось мое веселье. Так я весь век и проживу совсем одна, среди этих котлов и сковородок… (Плачет, опустив голову на колени и закрыв лицо передником.)

Вдруг огонь в камине вспыхивает ярче, пламя расступается. Из камина, словно из распахнувшихся ворот, выходит фея Мелюзина. Золушка не видит этого.

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. О чём ты плачешь, милая?

ЗОЛУШКА. Кто это? Бабушка Мелюзина! А я и не слышала, как вы вошли… Ах, я так боялась, что вы больше никогда не придете!

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Я и не пришла, Я прилетела. Только, пожалуйста, не называй меня бабушкой. Я этого не люблю. Называй меня тетушка Мелюзина.

ЗОЛУШКА. Хорошо, тетушка Мелюзина. Но разве вы умеете летать?

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Я не умею, но у меня есть коврик, который летает отлично.

ЗОЛУШКА. Неужели? Какой удивительный коврик!

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Ничего удивительного в нем нет. Это обыкновенный волшебный ковер-самолет. Скажи мне, а ты не боишься разговаривать со мной? Ведь тебе это, кажется, запретили.

ЗОЛУШКА. Откуда вы знаете, тетушка? Неужели вы слышали?

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Да. У меня очень хороший слух. Я слышу все, что хочу услышать, а чего не хочу, того и не слышу.

ЗОЛУШКА. Присядьте, тетушка Мелюзина. Вы, наверно, устали? Не принести ли вам чего-нибудь поесть?

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Но ведь тебя прогонят из дому, если узнают, что я у тебя была.

ЗОЛУШКА. Ну и пусть прогонят! Я и вчера звала вас из окошка. А вы не вернулись. Мне было так грустно!…

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Я это знала. Потому и решила навестить тебя сегодня. Ну, покажись, покажись, девочка. Как ты похожа на свою мать! Те же глаза, те же волосы. (Гладит её по голове.) Отчего же ты опять плачешь?

ЗОЛУШКА. С тех пор как умерла матушка, меня никто не гладил по голове. Вы будете часто приходить ко мне? Только как бы они вас не обидели… И подумать страшно! Лучше приходите, когда их не будет дома. Постучитесь в маленькое окошко справа от двери — там у нас кухня — и позовите: "Золушка!" Я и выбегу.

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Хорошо, Золушка. Мы теперь часто будем видеться. Только ведь тебе, пожалуй, будет скучно со мной, старухой.

ЗОЛУШКА. Что вы, тетушка Мелюзина!

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Нет, нет, я знаю, что говорю. Ты мне, конечно, очень рада. Но ведь тебе шестнадцать лет, а мне девяносто девять.

ЗОЛУШКА. Неужели девяносто девять? Никто не даст вам этих лет, тетушка!

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. По меньшей мере девяносто девять. По правде сказать, мне гораздо больше. Но я давно уже решила не начинать второй сотни. Так я себя чувствую бодрее и моложе. Но дело не в моем возрасте, а в твоем. Тебе шестнадцать лет, и ты должна встречаться со своими сверстниками, плясать, веселиться. Хочешь сегодня на бал, Золушка?

ЗОЛУШКА. На какой?

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. На королевский.

ЗОЛУШКА. Мне ехать на королевский бал?

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Ну да. Садись и поезжай.

ЗОЛУШКА. На чем же?

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. А у вас в кладовой есть тыква?

ЗОЛУШКА. Тыква? Есть. Только очень старая. Она вся высохла.

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Тем лучше.

ЗОЛУШКА. А зачем тыква?

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Принеси — узнаешь.

Золушка убегает и через мгновение возвращается с большой тыквой в руках. Фея постукивает по корке тыквы палочкой.

Да, хорошая тыква. Это как раз то, что нам нужно. Раз, два, три! (Бросает тыкву в камин и говорит громко и повелительно.)

Тыква превращается в золотую карету.

ЗОЛУШКА. Ах, что за карета! Я думаю, у самой королевы нет такой.

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Конечно, нет. Откуда же королеве взять такую карету! Теперь нам с тобой нужна только шестерка лошадей.

ЗОЛУШКА. У нас никогда и не было шестерки… В нашей конюшне всего две вороные лошадки, но матушка и сестрицы уехали на них во дворец.

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Я не люблю вороных лошадей. Серые, по-моему, гораздо красивее… Твоя мачеха, кажется, сказала, что у вас в доме много мышей?

ЗОЛУШКА. Очень много.

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Прекрасно! (достает из кармана серебряную дудочку и начинает играть на ней.)

На зов дудочки из темного угла за камином выбегают шесть резвых мышей.

Славные у вас мыши — веселые, гладкие! Сразу видно, что живут в богатом доме. Ну, подпольные жители, придется вам сегодня поработать. Раз, два, три! (Взмахивает палочкой.)

Мыши одна за другой прыгают в камин.

(Подняв свою волшебную палочку, она провожает их напутствием.)

Мыши превращаются в шестерку прекрасных коней серо-мышиной масти.

ЗОЛУШКА. Ах, какие великолепные лошади! Должно быть, у самого короля нет таких!

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Ни у короля, ни у принца, ни у турецкого султана… А есть у вас кучер, Золушка?

ЗОЛУШКА. Есть. Но он повез на бал матушку и сестриц.

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Ничего, мы найдем другого. Где мой бархатный мешок?

ЗОЛУШКА. Вон там на кресле, в уголке…

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Да, вижу, вижу. Карабас, где же вы? Проснитесь, мой друг!

Откуда-то раздается хриплое, отрывистое мяуканье.

ЗОЛУШКА. Что это? Словно кошка мяукнула… У нас нет кошек.

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Зато у меня есть. (Вытаскивает из мешка большого черного кота, гладит его, чешет между ушами.) Это знаменитый ловчий кот, по прозвищу Карабас, дитя мое. Он мой старый друг и преданный слуга. Выспались, Карабас! Очень хорошо. Нынче вам придется сослужить нам службу. Эти кони еще недавно боялись ваших когтей, — они будут слушаться ваших вожжей. (Поднимает палочку.) Раз, два, три!

(Бросает кота в камин.)

ЗОЛУШКА (в ужасе закрывает глаза руками). Ах, тетушка! Что вы сделали! Ведь он же сгорит…

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Не беспокойся, мой друг. Это очень умный кот — он и в огне не горит, и в воде не тонет.

Пламя на минуту вспыхивает, переливаясь разными цветами — алым, голубым, лиловым. Из камина вырываются клубы дыма, столбы искр. Когда языки пламени опадают, рядом с каретой и конями оказывается важный кучер в бархатном кафтане, в галунах, пряжках и перьях.

ЗОЛУШКА. Ах, тетушка, да вы настоящая волшебница! Я и глазам своим поверить не могу!

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Что же тебя так удивляет?

ЗОЛУШКА. Да ведь как же?… Неужели этот важный кучер весь в золоте и серебре всего минуту назад был старым черным котом?

Кучер смущенно покашливает.

Ах, простите, сударь! Я, кажется, вас обидела? Уверяю вас, я не хотела…

КУЧЕР. Ничего, сударыня, не беспокойтесь. Пожалуйте в карету!

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. В самом деле, Золушка, тебе пора ехать.

ЗОЛУШКА. В этом платье? В этих башмаках?

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Нет, в холщовом переднике и в деревянных башмаках на балы не ездят.

ЗОЛУШКА. У меня ничего другого нет.

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Подожди немножко — будет. Но скажи мне сначала, что тебе нравится больше: цветы или облака?

ЗОЛУШКА. Пожалуй, цветы, тетушка. Облака я видела только издали.

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Ну что ж, у всякого свой вкус. Цветы — так цветы! Что это там стоит у вас на окошке?

ЗОЛУШКА (снимает с подоконника два цветочных горшка). Это отводок жасмина, тетушка. А тут я посадила луковицу нарцисса. Но им еще не скоро цвести.

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. А вот мы их поторопим. Опусти-ка цветы на пол, дитя мое. (Пододвигает горшки с цветами к ногам Золушки.) Так. Хорошо. Раз, два, три!

(Взмахивает палочкой.)

Повинуясь её повелительному движению, из горшков поднимаются кусты белых цветов. Ветки и стебли их на мгновение скрывают Золушку. Когда они снова раздвигаются, её едва можно узнать в пышном белоснежном наряде.

ЗОЛУШКА (оглядывая себя). Ах, какое платье! Оно белес снега. Ни у одной принцессы нет такого платья!

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Конечно, нет. Откуда же обыкновенной принцессе взять такое платье! А ты погляделась в зеркало?

ЗОЛУШКА. Нет еще.

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Так поглядись!

ЗОЛУШКА (робко подходит к зеркалу). Неужели это я?

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. А кто же? Это платье так пристало тебе, словно ты век не носила другого. (Прячет в мешок свою палочку.)

ЗОЛУШКА (оборачивается и в тревоге всплескивает руками). Тетушка!…

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Что случилось, дитя мое? Почему ты так испугалась?

ЗОЛУШКА. Тетушка, а где же ваша волшебная палочка?

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Я её убрала. Она нам больше не нужна. А что?

ЗОЛУШКА. Мы забыли про башмачки, тетушка. Я так и осталась в деревянных башмаках.

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Не беспокойся. У меня правило: всякое дело делать до конца. (Достает из своего мешка пару башмачков.) Вот тебе башмачки.

ЗОЛУШКА. Хрустальные! Ах, тетушка Мелюзина, все это как будто во сне!

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Пожалуй. Только смотри не проспи своего счастья. Времени у тебя не так уж много.

Обе подходят к камину. Фея грозит пальцем коням.

Ну, серогривые, смотрите у меня: сегодня до полуночи вы не мыши, а чистокровные арабские кони. Можете ржать, можете мотать гривами, а пищать по-мышиному и точить стены нельзя! И вы, Карабас, не забудьте: ни зубком, ни коготком, а только кнутом! Порядочные кучера не кусают лошадей.

КАРАБАС. Что вы, сударыня! Разве я сам не понимаю? Даже слушать обидно!…

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. То-то! Я на вас надеюсь.

КАРАБАС. Будьте покойны. Не впервой. Тпррр, мышастые!

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Ну, садись же скореё в карету, дитя мое, поезжай. Танцуй, веселись, но почаще поглядывай на часы. Чуть только они пробьют двенадцать раз, твоя карета опять станет тыквою, кони — мышами, а мой верный Карабас снова натянет свою кошачью шубу. И платье твое поблекнет и увянет, как лепестки цветов, из которых оно соткано… Уезжай домой до полуночи. Не забудешь?

ЗОЛУШКА. Нет, тетушка Мелюзина. Ни одного вашего слова не забуду. А вы разве не поедете со мной?

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Нет, дружок. В моем возрасте на балы не ездят. Да и в карете меня, пожалуй, растрясет. Мне удобнее и спокойнее летать на моем старом коврике. Прощай, дитя мое! (Обнимает её, усаживает в карету и делает знак кучеру.) Трогай!

Кучер щелкает бичом, и карета исчезает в глубине озаренного золотисто-алым светом камина.

 

ДЕИСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Картина четвертая

Пышный, ярко освещенный зал в королевском дворце. Он полон гостей. Справа и слева — две тяжелые занавеси. Одна из них отдернута, и видна маленькая гостиная. В гостиной разговаривают: король, королева и принц. У ног их сидит шут. Пока в гостиной идет разговор, гости в зале сидят почти неподвижно и только изредка обмениваются церемонными поклонами или молча оглядывают друг друга. Среди гостей — мачеха, Гортензия и Жавотта.

КОРОЛЬ. Ну, мой сын, ступайте к гостям. Веселитесь, танцуйте, но и среди веселья не забывайте, что у вас есть важное дело.

КОРОЛЕВА. Да, очень, очень важное! Выбрать невесту не так-то просто.

ШУТ (хлопал принца по плечу). Ну, на это особого ума не требуется. Ведь вот даже ваш батюшка — и тот выбрал себе когда-то невесту.

КОРОЛЬ. Что ты там болтаешь? Молчи, дурак!

ШУТ. Только и слышу от всех: молчи да молчи! А если я и вправду попробую помолчать три дня, так меня, чего доброго, и кормить не станут. Да уж ладно, я на этот раз помолчу, а вы поучите сына, как умные люди невест выбирают.

КОРОЛЬ. Нет, нет, мы не хотим ему ничего советовать.

КОРОЛЕВА. Пусть выбирает по своему вкусу.

КОРОЛЬ. Разумеётся, по своему. Только смотрите, мой сын, чтобы она была хороша собою.

КОРОЛЕВА. И любезна.

КОРОЛЬ. Но не со всеми.

КОРОЛЕВА. И чтоб умела говорить на всех языках.

КОРОЛЬ. А еще лучше, чтоб она умела молчать на всех языках.

КОРОЛЕВА. Это было бы скучно.

КОРОЛЬ. Но зато прилично.

ШУТ. А больше вы ничего не хотите посоветовать вашему совершеннолетнему сыну?

КОРОЛЬ. А мы ничего и не советуем.

ШУТ. Разве? А все-таки главное посоветовать вы позабыли.

КОРОЛЬ. Что же именно?

ШУТ. Дайте пряник — скажу.

КОРОЛЬ (достает из кармана пряник и дает ему.) Говори, дурак!

ШУТ. Я-то дурак, а вы умные, да забыли, что невеста должна быть умна.

КОРОЛЬ. А ведь и в самом деле забыли!

КОРОЛЕВА. Пустое! Я знала многих принцесс и даже королев, которые вовсе и не слыхали, что такое ум.

ШУТ. Я тоже знал одну… (Принцу.) Вот что, братец, если тебе еще не надоело слушать чужие советы, я тебе тоже кое-что посоветую. Возьми меня с собою на бал. Я тебе помогу выбрать хорошую невесту.

ПРИНЦ. Как же ты мне поможешь?

ШУТ. Посмотрю на тебя и скажу.

ПРИНЦ. На меня или на неё?

ШУТ. На тебя.

ПРИНЦ. Что же ты увидишь, если посмотришь на меня?

ШУТ. Увижу, нравится тебе девушка, с которой ты танцуешь, или нет.

ПРИНЦ. Это-то я узнаю и без тебя.

ШУТ. Ну, а если узнаешь, так зачем ты нас всех слушаешь? Иди и выбирай невесту. Но на твоем месте я бы все-таки взял с собой дурака. Он никому не позволит тебя одурачить.

КОРОЛЬ. Это правда. Возьмите его с собой на всякий случай. А теперь, королева, дайте мне вашу руку. Мы с вами заглянем в зал, скажем гостям что-нибудь приятное и пойдем играть в домино. Когда принц выберет невесту, он приведет её показать нам. Да, кстати, сын мой, не забудьте спросить у ваших невест, играют ли они в домино. На старости лет эта игра доставит вам большое удовольствие.

Король, королева и принц идут в зал. Они обходят всех гостей и приветствуют их. Гости низко кланяются. Один только шут задерживается на несколько минут на авансцене. Аккомпанируя себе на гитаре, он поет песенку.

ШУТ.

(Закончив песню, делает пируэт и опрометью догоняет короля, королеву и принца.)

КОРОЛЬ (медленно двигаясь вдоль ряда гостей). Мы рады видеть вас в нашем скромном доме…

КОРОЛЕВА. Надеюсь, вы не будете скучать у нас.

Гости кланяются.

КОРОЛЬ (так же). Мы рады видеть вас в нашем скромном доме…

КОРОЛЕВА. Надеюсь, вы не будете скучать у нас.

ШУТ. И я надеюсь… Мы с принцем не дадим вам соскучиться. Принц будет выбирать себе невесту, а я себе — бабушку.

КОРОЛЬ. Молчи, дурак!

ШУТ. Дай пряник — замолчу.

КОРОЛЬ (дает ему пряник). А теперь, дорогие гости, мы просим у вас прощения. Важные государственные дела не позволяют нам с королевой веселиться вместе с вами. Мы должны вас покинуть.

КОРОЛЕВА. Вместо себя мы оставляем вам нашего сына.

ШУТ. И меня!

Король и королева уходят. В гостиной слева они усаживаются и принимаются играть в домино.

ЖАВОТТА (Гортензии). А знаешь, Гортензия, принц мне очень нравится. Он молодой и красивый. Ты заметила — он сейчас посмотрел в мою сторону.

ГОРТЕНЗИЯ. В твою? Ну, это потому, что рядом с тобою сижу я.

ЖАВОТТА. Как бы не так!

МАЧЕХА. Не ссорьтесь, девочки, вы не дома!

ЖАВОТТА. Поглядите, поглядите! С кем это принц разговаривает?

ГОРТЕНЗИЯ. Не знаю. С какой-то лягушкой в зеленом.

ЖАВОТТА. А теперь с кем?

ГОРТЕНЗИЯ. С какой-то индюшкой в розовом.

МАЧЕХА. Тише! Вас могут услышать.

ЖАВОТТА. Гортензия! Гортензия! Теперь-то уж принц идет ко мне.

ГОРТЕНЗИЯ. Да нет же! Ко мне! Скорей, матушка, расправьте мне оборки. Ах, он совсем не к нам идет… Нет, к нам!…

ЖАВОТТА. Нет, не к нам.

ПРИНЦ. (Подходит к Гортензии). Играете ли вы в домино, сударыня?

МАЧЕХА. О, моя дочь играет во все игры, наше высочество.

ГОРТЕНЗИЯ. И в домино, и в лото, и в шахматы, и в шашки, и в кегли, и в бирюльки… И никогда не проигрываю, ваше высочество.

ШУТ. Это, наверно, потому, что вы можете левым глазом смотреть в свои карты, а правым — в карты соседа. (Принцу, тихо.) Разве ты не видишь, братец, что она косая? Идем-ка, дальше!

ПРИНЦ. Желаю вам счастливой игры, (Подходит к Жавотте.) Вы танцуете, сударыня?

МАЧЕХА. Скажу без ложной скромности, ваше высочество, моя дочь танцует даже лучше, чем поет.

ПРИНЦ. Ах, она и поет!

МАЧЕХА. Я сама этого не говорю, но те, кто слышал её, говорят, что она поет, как соловей.

ПРИНЦ. В таком случае, не споете ли вы нам что-нибудь, сударыня?

МАЧЕХА. Спой, дитя мое!

ЖАВОТТА (приседает, выпрямляется и начинает петь. Ей вторят музыканты и шут на гитаре).

(Пронзительно визжит.)

Принц с ужасом смотрит ей в рот, откуда вырываются какие-то замысловатые фиоритуры. Шут машет рукой.

ГОРТЕНЗИЯ. Ну, теперь мы пропали…

ШУТ. Успокойтесь, сударыня!

ЖАВОТТА.

ШУТ (мачехе). Похлопайте её по спине!

ЖАВОТТА.

ШУТ. Вот тебе и на! У неё, кажется, испортилась какая-то пружинка.

ЖАВОТТА. Ля-ля… (Внезапно умолкает.)

ШУТ. Ну, вот и прошло. Идемте дальше, ваше высочество, пока её опять не схватило.

Принц быстро кланяется и отходит.

ГОРТЕНЗИЯ (Жавотте). Ну что, спела, соловушка?

ЖАВОТТА. А ты, кажется проиграла, картежница? Отпугнула принца, косоглазая ведьма!…

ГОРТЕНЗИЯ. Нет, это ты его отпугнула, рыжее чучело!

ЖАВОТТА. Нет, ты!

ГОРТЕНЗИЯ. Нет, ты!

Исподтишка щиплют друг дружку и обе тихо стонут.

МАЧЕХА. Опомнитесь, девочки! Вы же в королевском дворце! Вон и принц на вас смотрит…

ГОРТЕНЗИЯ. Да-а!… Станет он на нас смотреть, когда мы хуже всех одеты!

ЖАВОТТА. А вы еще говорили, что мы будем на балу самые нарядные

ГОРТЕНЗИЯ. Не могли одеть дочек получше! Все танцуют, а мы сидим… Что такое? На кого это все смотрят? Что там случилось?

ЖАВОТТА. Да ты погляди, какая красавица приехала!

МАЧЕХА. У нас в городе таких и нет. Это, наверно, какая-нибудь чужестранка.

ГОРТЕНЗИЯ. Ну, теперь мы пропали…

В зал входит Золушка. Все на мгновение замирают. Потом танцы возобновляются. Принц сажает на место свою даму и подзывает шута.

ПРИНЦ (шуту). Не знаешь ли ты, кто эта красавица в белом?

ШУТ. Как же! Знаю.

ПРИНЦ. Ну, кто же она? Говори скорей. Какая-нибудь принцесса?

ШУТ. Нет, невеста одного принца.

ПРИНЦ. Какого принца?

ШУТ. Нашего, если он не будет дураком и сумеет ей понравиться.

ПРИНЦ. Ах, я даже не смею заговорить с ней!

ШУТ. Ну, если не смеешь заговорить, так позови её танцевать, пока другие не позвали.

ПРИНЦ. Я никому не позволю опередить себя! (Подходит к Золушке и кланяется.) Я счастлив, сударыня, видеть вас у себя в доме. Позвольте мне пригласить вас на танец.

Золушка кланяется и подает ему руку. Они танцуют. Потом музыка умолкает. Принц отводит Золушку на место, усаживает в кресло, а сам остается подле неё. Гости заняты разговором, но искоса поглядывают на них. Принц не замечает никого, кроме Золушки.

Из какого королевства прибыли вы к нам, сударыня?

ЗОЛУШКА. Из вашего, принц.

ПРИНЦ. Из нашего? Почему же я до сих пор не знал вас?

ЗОЛУШКА. А разве вы знаете всех жителей вашего королевства?

ПРИНЦ. Нет, конечно, не всех. Но самых знатных, самых богатых и достойных я знаю.

ЗОЛУШКА. Почему же вы думаете, что я такая знатная, богатая, достойная?

ПРИНЦ. Как — почему? Это видно по вашему наряду, По вашим башмачкам…

ЗОЛУШКА. Наряд может обмануть, принц…

ПРИНЦ. Вы говорите загадками.

ЗОЛУШКА. Если бы вы знали разгадку, вы, может быть, не захотели бы танцевать со мной.

ПРИНЦ. О нет, какова бы ни была эта разгадка, я готов танцевать с вами до самого утра — и завтра и послезавтра — все три дня бала и еще целый год!

Музыка опять начинает играть. Принц с Золушкой танцуют.

ГОРТЕНЗИЯ. Жавотта! Жавотта! Ты погляди, какое у неё платье!

ЖАВОТТА. Что платье! Ты погляди, какие у неё башмачки. хрустальные! Они так и сверкают, когда она пляшет.

ГОРТЕНЗИЯ. В таких башмачках и я бы плясала не хуже. Только разве нам купят!

МАЧЕХА (сердито). Да где же я возьму вам хрустальные башмаки? Таких и у принцесс не бывает. Вот спросите у неё, где она раздобыла свои, тогда и мы купим.

ЖАВОТТА. Так прямо и спросить, где раздобыла башмачки? Это невозможно! Я ни за что не решусь.

ГОРТЕНЗИЯ. А я спрошу.

Принц с Золушкой проходят мимо них.

ЖАВОТТА. Ну что, спросила?

ГОРТЕНЗИЯ. В другой раз спрошу.

Часы бьют половину двенадцатого.

ЗОЛУШКА. Ах, так поздно! Уже половина двенадцатого. Мне пора, принц. Прощайте!

ПРИНЦ. Что вы! Еще так рано! Никто из гостей и не думает ехать домой.

ЗОЛУШКА. А мне нельзя оставаться дольше. Будьте счастливы!

ПРИНЦ. Если вы приедете завтра, я буду счастлив.

Золушка делает реверанс и поспешно уходит. Принц смотрит ей вслед.

 

Просцениум

На середине просцениума стоит мачеха. Она уже причесана по-бальному, но еще в халате.

МАЧЕХА (кричит). Гортензия! Жавотта! Жавотта! Гортензия! Да проснитесь же! Мы опаздываем…

ГОРТЕНЗИЯ (полуодетая, в чепце, выходит, потягиваясь). Куда мы опаздываем?

МАЧЕХА Как это — куда? Во дворец, на бал!

ЖАВОТТА (появляется с другой стороны. Лицо у неё заспанное, волосы всклокочены. Громко зевает). На ба-ал? Очень надо! Сидеть — стенки подпирать…

ГОРТЕНЗИЯ. Хоть бы на смех кто-нибудь танцевать пригласил! Не поеду!

МАЧЕХА. Да ведь не в танцах дело! Может быть, принцу как раз и понравится, что вы такие скромные и даже не танцуете. Он подумает, подумает, да и женится на вас.

ЖАВОТТА (зло). Как же! Да он на нас и не смотрел, этот ваш принц, а все только своей куклой в хрустальных башмаках любовался. И откуда она только взялась?…

ГОРТЕНЗИЯ. Откуда взялась, туда и убралась.

МАЧЕХА. Значит, не поедете? Ну, так я велю сказать, чтобы распрягали лошадей. (Кричит.) Золушка-а!

ЖАВОТТА. Постойте! Поехать, что ли?

ГОРТЕНЗИЯ. Поедем, пожалуй. Может, на наше счастье, её сегодня не будет, этой королевны заморской. (Кричит.) Золушка, одеваться!…

ЖАВОТТА. Золушка-а! Причесываться!

 

Картина пятая

Второй день бала.

Гости танцуют, Мачеха, Гортензия и Жавотта сидят у самой двери на лестницу. Их никто не приглашает. Принц не танцует. Он стоит вместе с шутом в противоположном конце зала и не отрываясь смотрит на дверь.

ЖАВОТТА (оглядываясь по сторонам). Кажется, её нет.

ГОРТЕНЗИЯ. И в самом деле — нет. Слава богу!

МАЧЕХА. Вот видите, девочки! А вы еще не хотели ехать. Принц только в вашу сторону и смотрит. Встаньте же! Встаньте! Он идет сюда! К вам!…

Гортензия и Жавотта вскакивают с места. Мачеха торопливо оправляет на них ленты и оборки. Принц идет все быстреё. Он почти бежит навстречу Золушке, которая в это мгновение появляется в дверях. Он сразу же приглашает её на танец. Обе сестры так и плюхаются на свои места.

ЖАВОТТА (вполголоса). Приехала! И уже танцует!…

ГОРТЕНЗИЯ (так же). Ах, хоть бы пол под ней провалился!

ШУТ (неожиданно появляясь рядом). Не надейтесь, красавицы мои! Полы у нас прочные — они даже вас выдержат, если вы вздумаете потанцевать. (Сгибается в три погибели в преувеличенно вежливом поклоне.) Не угодно ли, сударыни?

ГОРТЕНЗИЯ (высокомерно). Мы не танцуем.

ШУТ. Не танцуете? Я еще в прошлый раз это заметил. А вот наш принц такой танцор, такой плясун…

МАЧЕХА. (тихо). Слышите, девочки? (Шуту.) Ах, сударь, мои дочери тоже без ума от танцев.

ШУТ. Неужели от танцев? Что ж, попляшем? (Подхватив обеих сестриц, несется с ними по сцене в причудливой комической пляске.)

Все трое исчезают за кулисами. Принц и Золушка, окончив танец, выходят на авансцену.

ПРИНЦ. Вы и сегодня приехали совсем одна. Разве у вас нет ни родных, ни друзей?

ЗОЛУШКА. Родные есть, а друзей нет. Ах, я и забыла! Со вчерашнего вечера у меня появился один добрый друг. Если бы не он, мы бы с вами не встретились.

ПРИНЦ. Как я благодарен этому вашему другу! Но с нынешнего вечера, если вы позволите, у вас будет двое друзей. Можно мне навестить вас? Завтра утром?

ЗОЛУШКА. Вы не найдете меня.

ПРИНЦ. Я обойду весь город — все замки, все дома…

ЗОЛУШКА. Но вам и в голову не придет заглянуть туда, где буду я.

ПРИНЦ. Где бы вы ни спрятались, я найду вас.

ЗОЛУШКА. А если и найдете, так не узнаете.

ПРИНЦ. Этого не может быть.

ЗОЛУШКА. Может. Сегодня я и сама себя не узнаю. Но уже скоро двенадцать. Мне пора домой.

ПРИНЦ. Домой? А я ждал вас весь вечер! Вы опять приехали так поздно и уезжаете так рано! Разве вам не весело здесь?

ЗОЛУШКА. Мне еще никогда не было так весело, как нынче. Но я прошу вас — не удерживайте меня. Я должна спешить.

ПРИНЦ. Нет, я ни за что не отпущу вас. Я запру все двери, все ворота…

ЗОЛУШКА. Ах, если вы желаете мне добра, позвольте мне уйти!

ПРИНЦ. Один танец!

ЗОЛУШКА. Ну, последний!…

Принц с Золушкой танцуют. Часы бьют три четверти.

(Внезапно останавливается.) Что это? Без четверти двенадцать? Прощайте!

ПРИНЦ. Постойте! Не уходите! Ну, разрешите мне проводить вас до ворот.

ЗОЛУШКА. Если вы сделаете хоть один шаг, вы никогда больше не увидите меня.

ПРИНЦ. До завтра!

Золушка убегает.

 

Просцениум

КОРОЛЕВА. У меня девяносто очков, ваше величество, а у вас всего сорок.

КОРОЛЬ. Сорок два, ваше величество.

КОРОЛЕВА. Ну, это уж все равно. Можно считать, что вы проиграли.

КОРОЛЬ. Не скажите. Авось я еще свое наверстаю. Не все потеряно!

КОРОЛЕВА. Но отчего это перестали играть музыканты? Неужели бал уже кончился?

Входит принц.

КОРОЛЬ. Ну, мой сын, выбрали вы себе невесту?

ПРИНЦ. Да, ваше величество.

КОРОЛЕВА. Вот как? Кто же она?

ПРИНЦ. Я не знаю. Знаю только, что она прекраснее, умнее и милее всех на свете.

КОРОЛЬ. Ну, приведите её к нам, покажите.

ПРИНЦ (чуть ли не сквозь слезы). Я не могу показать её.

КОРОЛЬ. Не можете? Почему?

ПРИНЦ. Я не успеваю оглянуться, как она исчезает. Когда она здесь, я не замечаю времени…

ШУТ. Зато она весь вечер смотрит на часы. И чуть только время приближается к полуночи, убегает так быстро, что даже я не могу догнать и спросить, откуда она и как её зовут.

КОРОЛЕВА. Очень странно!

КОРОЛЬ (покачивая головой). Забавная история! Но знаете что, мой сын? Будь я на вашем месте, я бы сумел удержать её.

ШУТ. Это еще бабушка надвое сказала.

КОРОЛЬ. Какая бабушка?

ШУТ. Ну, дедушка. То есть вы, ваше величество.

КОРОЛЬ. Дурак!

ШУТ. Только по должности, ваше величество, но не по уму. А бывает и наоборот.

КОРОЛЬ. Ладно. Помалкивай. (Принцу.) А вы не падайте духом, мой сын. У вас еще есть надежда удержать вашу невесту и представить её нам. Только уж на этот раз не зевайте. Завтра последний день праздника.

 

Картина шестая

Третий день бала.

Все танцуют, кроме Гортензии, Жавотты, мачехи и нескольких пожилых дам. Среди танцующих — принц с 3олушкой. Появляется придворный. Он ударяет жезлом об пол. Музыка умолкает.

ПРИДВОРНЫЙ. Их величества король и королева!

Музыка играет туш. Король и королева входят в зал. Все кланяются, дамы приседают.

КОРОЛЬ. Танцуйте, танцуйте, дорогие гости!

КОРОЛЕВА. А мы посидим и полюбуемся вашим весельем.

Музыка опять начинает играть, но теперь это торжественный церемониальный танец со множеством сложных фигур. Танцуют все, даже Гортензия и Жавотта. Высокую, дюжую Гортензию пригласил маленький, сухонький старичок, толстую, низенькую Жавотту — длинный и тощий юноша. Обе эти пары следуют в танце сразу же за принцем с Золушкой. Мачеха пересаживается поближе к королю и королеве и прислушивается к их разговору. У подножия трона на ступеньках сидит шут. Когда принц с Золушкой проходят мимо трона, король оживляется, а королева подносит к главам лорнет.

КОРОЛЕВА (наклоняясь к королю). В самом деле, очень, очень мила!

В эту минуту принца и Золушку уже сменила вторая пара: Гортензия и старичок. Услышав слова королевы, Гортензия вздрагивает и оборачивается.

КОРОЛЬ (глядя вслед Золушке). Больше чем мила — прелестна! Обворожительна! Какая талия! Какие ножки!…

В то время как он произносит эти слова, вторую пару сменяет третья: Жавотта со своим кавалером. Приняв похвалу короля на свой счет, Жавотта победоносно улыбается и танцует с особым старанием.

КОРОЛЕВА. А какое платье! Какие башмачки! Должно быть, хрустальные!… Даже я не видела таких башмачков.

КОРОЛЬ. А я никогда не видел такой прекрасной особы!

КОРОЛЕВА (язвительно). Никогда?

КОРОЛЬ. Нет, видел, конечно, но только тогда, когда вы были в её возрасте.

ШУТ. А это давненько было. Уже не грех и позабыть.

Королева бьет шута веером по голове.

КОРОЛЬ (смеясь). Мол, дурак!

ШУТ. А разве её величество от этого помолодеет?

Танец продолжается. Король начинает клевать носом и даже похрапывать. Шут подражает ему.

КОРОЛЕВА (тихо). Ваше величество, вы, кажется, засыпаете?

КОРОЛЬ. Ничуть. Хр-р-р…

КОРОЛЕВА. А не желаете ли вы удалиться во внутренние покои и отдохнуть немножко?

КОРОЛЬ. Да, да… (Поднимается во весь рост.)

Музыка умолкает. Пары останавливаются.

Дорогие гости! Мы с королевой были бы рады остаться с вами до самого утра, но короли не всегда могут следовать своим желаниям. (Подавляет зевок и кланяется.) Покойной ночи! То есть… желаю вам веселиться!

Музыка играет туш. Король с королевой, кланяясь направо и налево, удаляются. Пары расходятся. Слуги разносят вино и фрукты. Принц подает Золушке бокал вина. Они ведут между собой неслышный разговор. Жавотта и Гортензия подбегают к мачехе.

ГОРТЕНЗИЯ. Вы слышали, матушка, что обо мне говорила королева? Она сказала: "Как она мила!"

МАЧЕХА. Еще бы! Конечно, слышала. Она даже сказала: "Очень, очень мила!"

ЖАВОТТА. А слышали, что обо мне сказал король? "Прелестна! Обворожительна! Какая у неё талия!"…

МАЧЕХА. Ну вот видишь!…

ЖАВОТТА (надув губы). Только ведь это все ни к чему. Король-то хвалит, а этот негодный принц по-прежнему вертится вокруг хрустальных башмачков…

МАЧЕХА. Ничего, пусть вертится. Главное — что вы понравились королю и королеве. Если отец и мать ему прикажут, он все равно женится на нас.

ГОРТЕНЗИЯ. На ком из нас? На мне или на ней?

МАЧЕХА. Там видно будет.

Слуга подносит им вино и фрукты. Мачеха залпом выпивает бокал, дает по два апельсина дочкам. Остальные фрукты прячет к себе в мешок. Все три садятся в угол и принимаются уплетать.

На авансцену выходят принц и Золушка.

ПРИНЦ. Третий вечер мы танцуем вместе. Третьи сутки я думаю только о вас и даже не знаю, как вас зовут…

ЗОЛУШКА. Ах, сказать по правде, я и сама забыла свое имя!

ПРИНЦ. Вы шутите!

ЗОЛУШКА. Ничуть. Мне совсем не до шуток.

ПРИНЦ. А между тем, когда вы смеётесь, вокруг становится светло и весело.

ЗОЛУШКА. Но я редко смеюсь, принц.

ПРИНЦ. Ах, как должны быть счастливы те, кто каждый день видит вас, говорит с вами, слышит ваш голос!

ЗОЛУШКА. Но я редко разговариваю с кем-нибудь, принц.

ПРИНЦ. Все, что вы говорите, так странно и непонятно! Вы, наверно, приехали к нам из какого-нибудь заколдованного леса, из волшебного замка, на волшебных конях…

ЗОЛУШКА. Вы угадали, принц, но только наполовину. Мои кони и в самом деле волшебные, а волшебные замки я видела только во сне…

Часы бьют двенадцать раз.

Двенадцать часов! Я опоздала… Ах, что теперь будет?! (Убегает.)

ПРИНЦ (роняя бокал и бросаясь вслед за ней). Куда же вы? Остановитесь! Одно слово!…

Свет гаснет.

В темнота по сцене пробегает Золушка. Пока она бежит, платье на ней тускнеет, меркнет и превращается в прежнее — старое, заплатанное. Золушка скрывается, а вслед за ней бегут мыши, черный кот, катится тыква.

Свет зажигается.

Площадка дворцовой лестницы. Выбегает принц.

ПРИНЦ. Постойте! Погодите! да где же, где же она?… (В тревоге озирается по сторонам.) Исчезла, и я никогда больше не увижу её! И как это я позволил ей убежать, не догнал, не удержал силой!… Растаяла, как снежинка, как облачко в небе — без следа. Но что это — там, на ступеньке?… Её хрустальный башмачок! (Хватает башмачок и прижимает к груди.) Ах, милый маленький башмачок! Ведь это все, что мне осталось на память о ней! О, я самый несчастный принц на свете!…

На лестницу выбегает шут.

ШУТ. Ну что, поймал, догнал? Э-э, братец, надо было хватать её за руку, а не за ногу, тогда бы тебе досталась её рука, а может быть, и сердце. А так — один только башмачок.

ПРИНЦ (с горечью). Как ты можешь шутить?

ШУТ. А на то я и шут. Ну погоди, не плачь! Для того у дурака и голова на плечах, чтобы помогать умным, когда они теряют голову. (Разглядывает башмачок.) Та-ак!…

ПРИНЦ. Ну что, что?

ШУТ (покачивая головой). И подумать только, что на свете бывают такие крошечные ножки!… Ха-ха!…

ПРИНЦ. Только у одной девушки в мире! Только у неё!

ШУТ. Ну, а если и вправду только у неё, так наше дело в шляпе или, вернее сказать, в башмачке.

ПРИНЦ. Не понимаю. Ничего не понимаю!…

ШУТ. Эх, и недогадлив же ты, братец! Охотник находит лань по следу копытца, мы найдем твою невесту по башмачку.

ПРИНЦ. О, тогда я буду самым счастливым принцем на свете!…

 

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Просцениум

Из-за кулис выходит, прихрамывая от усталости, старый придворный со свитком в руках, за ним — принц, переодетый, с наклеёнными усами, с бородой и в парике. У принца в руках футляр с хрустальным башмачком. За принцем — шут с огромным картонным башмаком под мышкой и с палочкой, на которую он опирается.

ПРИДВОРНЫЙ (вытирал пот со лба). Ох… Клянусь честью, из всех государственных дел, которые поручал мне мой король, сегодняшнее — самое трудное. Воевать, вести переговоры с чужеземными министрами — все это легче и безопаснее, чем примерять башмачок девицам, которые мечтают о короне. Не отложить ли нам дело до завтра, принц? Прошу прощенья, но меня уже не держат ноги.

ПРИНЦ. Ах нет, дорогой барон! Если мы не найдем её сегодня, мне уже не видеть завтрашнего дня.

ПРИДВОРНЫЙ. Как угодно вашему высочеству!… Я готов отдать жизнь вашему королевскому дому. Но боюсь, что мы так и не найдем девушки, которой этот хрустальный башмачок пришелся бы впору. Он игрушечный. Такой девушки на свете нет.

ПРИНЦ. Но я же сам видел её! Сам говорил и танцевал с ней!

ПРИДВОРНЫЙ. Не смею сомневаться. Ну что ж, пойдем.

ШУТ. Пойдем, пойдем, дядюшка, поищем нашу будущую королеву. Да не вешай ты нос: всему бывает конец. Невест у нас в королевстве не так уж много, и у каждой всего только по две ноги. работать — так работать!

Старый придворный и принц медленно и устало идут по просцениуму. Шут следует за ними, приплясывая и водя тростью по картонному башмаку, словно смычком по струнам скрипки. Они уходят, а шут останавливается у рампы и, аккомпанируя себе на воображаемой скрипке, поет песенку.

ШУТ.

Ну да ладно! Если не найдется ножки для хрустального башмачка, мы начнем примерять вот этот. (Высоко поднимает свой картонный башмак. В публику.) Не угодно ли, сударыни? (Убегает.)

 

Картина седьмая

Та же комната, что и в первой картине. Стол накрыт для завтрака. Золушка в большом фартуке стоит посреди комнаты с метелкой из перьев в одной руке и со своим хрустальным башмачком — в другой. Полдень. Часы бьют двенадцать раз.

ЗОЛУШКА. Двенадцать часов… Опять двенадцать! А вчерашнего вечера уж не воротишь, и все, что у меня осталось от него, — это мой хрустальный башмачок. Один… На

что он теперь! Разве только спрятать его и любоваться им потихоньку, когда никто не видит.

ЖАВОТТА (из комнаты справа). Золушка! Где моя гребёнка?

ГОРТЕНЗИЯ (из комнаты слева). Золушка! Туфли!

ЗОЛУШКА. Сейчас. сестрица Жавотта! Сейчас, сестрица Гортензия! (Прячет башмачок в карман фартука и бежит в комнату Гортензии.) Иду, сестрица Гортензия, иду!

МАЧЕХА (входит в комнату). Золушка! И куда только она девалась?! Опять её нет!

ЗОЛУШКА (выбегает из комнаты слева). Я здесь, матушка.

МАЧЕХА. Почему ты не поджарила хлеб? Все в городе уже обедать собираются, а у те6я еще и завтрак не готов.

ЗОЛУШКА. Нет, завтрак готов, матушка. Садитесь за стол. Я сейчас подам. (Ставит на стол блюдо.)

МАЧЕХА. Гортензия! Жавотта! Идите скорей. Все остынет.

Из своих комнат выходят Гортензия и Жавотта. Они растрепаны, небрежно одеты, вид у обеих заспанный и сердитый. Мачеха и дочки усаживаются за стол. Золушка им прислуживает.

ГОРТЕНЗИЯ. Золушка опять пережарила цыпленка. Есть нельзя!

ЖАВОТТА. Пережарила? А по-моему, — так не дожарила. Он совсем сырой.

ЗОЛУШКА. Как жалко! А я так старалась, чтобы хорошо вышло! Значит, убрать, сестрицы?

ГОРТЕНЗИЯ. Не надо!

ЖАВОТТА. Ладно уж! Оставь.

Обе едят с жадностью.

МАЧЕХА. Налей мне вина, Золушка! Что это у тебя руки дрожат? Провинилась в чем-нибудь? Что ты делала тут вчера вечером без нас?

ЗОЛУШКА. Ничего особенного, матушка!

МАЧЕХА. Ничего? Гм!… А позавчера?

ЗОЛУШКА. Тоже ничего.

МАЧЕХА. И третьего дня ничего?

Золушка молчит.

Так я и знала! Дармоедка! За эти три вечера, что мы были во дворце, можно было все чулки перештопать. Ну, чего ты стоишь? Гренки совсем остыли, подогрей!

Золушка наклоняется над очагом

ГОРТЕНЗИЯ. Сегодня все холодное!

ЖАВОТТА. И очень невкусное…

МАЧЕХА. Ну ладно, ладно, нечего привередничать! У меня для вас поваров нет. Подумаешь, три вечера погостили во дворце, отведали королевского пирожного да мороженого, и уже все им не по вкусу!

ГОРТЕНЗИЯ. "Погостили во дворце"!… Нечего сказать!

ЖАВОТТА. Ни с кем не потанцевали, ни с кем не поговорили!…

ГОРТЕНЗИЯ. А все вы виноваты!

МАЧЕХА. Я виновата?

ЖАВОТТА. А кто же? Одели нас во что попало…

ГОРТЕНЗИЯ. Никому не представили!

ЖАВОТТА. Ни с кем не познакомили!

МАЧЕХА. Да опомнитесь! Что вы такое болтаете? Не представила!… Не познакомила!… А кто эту королевну в белом платье с принцем познакомил? Сама явилась, сама и понравиться сумела. А чем? Обхождением, повадкой, походкой… Золушка! Где же мои гренки, бездельница ты этакая!

ЗОЛУШКА. Вот они, матушка!

МАЧЕХА. Да не стучи ты так своими деревяшками! Топает, как лошадь!… (Дочкам.) Вот вы, видно, с неё-то пример и берете. Тоже шагу ступить не умеёте. Поучились бы лучше

у той принцессы в хрустальных башмачках. Как-никак, три вечера на неё глазели…

ГОРТЕНЗИЯ. Вот еще! Да мы на неё и смотреть не хотели!

ЖАВОТТА. Это вы на неё глаза пялили, вместо того чтобы о дочках подумать!

МАЧЕХА. Глаза пялила? Да как вы смеёте со мной так разговаривать!… Дуры! Невежи! Растрепы! И в кого только вы такие уродились?

ГОРТЕНЗИЯ. В кого? А вы поглядитесь в зеркало, матушка!…

ЖАВОТТА. Тогда узнаете.

МАЧЕХА. Ах, так?!. Вот же вам! Вот! Получайте! (Перегнувшись через стол, награждает звучными пощечинами обеих дочек.)

Оловянные тарелки со звоном летят на пол, кувшин с вином опрокидывается. Все отчаянно ревут. В эту минуту в дверь кто-то громко и отчетливо стучит.

Золушка! Не пускай никого! Гони всех в шею!

Золушка бежит к дверям, но уже поздно: в комнату входят придворный, переодетый принц и шут.

ПРИДВОРНЫЙ. Прошу прощенья, сударыни! Мы, кажется, помешали вашему завтраку. Но мы явились к вам по приказу его величества.

ГОРТЕНЗИЯ, ЖАВОТТА (вместе). А-ах!

МАЧЕХА (тихо). Вот видите, негодные девчонки! А вы еще ворчите на меня! (Придворному.) Мы так счастливы, сударь… Не угодно ли присесть? (Золушке.) Подбери тарелки, неряха!

Золушка старается как можно скореё и незаметнее подобрать с пола посуду. Принц украдкой смотрит на неё. Подобрав тарелки в передник, она тихонько выходит из комнаты.

ПРИДВОРНЫЙ (торжественно разворачивает длинный свиток с печатями, надевает на нос очки и медленно, нараспев, читает).

ШУТ (прищурившись, приглядывается к ногам обеих девиц в растоптанных домашних туфлях).

(Показывает публике свой огромный картонный башмак.)

МАЧЕХА. Но простите!… Мы совсем не ждали таких знатных гостей. У нас не прибрано…

ПРИДВОРНЫЙ. Не будем напрасно тратить время, сударыни, мы очень спешим.

ШУТ (грозно).

(достает из кармана пряник и принимается жевать его.)

ГОРТЕНЗИЯ. Ах, матушка! А мы не одеты…

ЖАВОТТА. Не причесаны!

ПРИДВОРНЫЙ. Не беспокойтесь, прекрасные дамы, сегодня мы ничего не видим, кроме ног. Та, которой этот башмачок придется по мерке, станет невестой принца, нарядна она или не нарядна, причесана или не причесана.

ШУТ (стряхивая с ладоней крошки и приплясывая).

ПРИДВОРНЫЙ. Кому из вас прикажете мерить башмачок раньше?

ГОРТЕНЗИЯ. Я примерю!

ЖАВОТТА. Нет, я!

ПРИНЦ (вполголоса придворному). Стоит ли нам понапрасну беспокоить этих благородных девиц? Башмачок все равно не подойдет ни одной из них…

ГОРТЕНЗИЯ (упершись обеими руками в бока). Откуда вы знаете? Ведь я его еще не примеряла!

ШУТ. Я его тоже не примерял, а знаю, что он мне не подходит. Ну, да у нас с вами есть про запас другой — чуточку побольше. (Подносит Гортензии свой картонный башмак.)

ГОРТЕНЗИЯ (отталкивая картонный башмак). Вот и примеряйте его сами, а мне подайте тот, хрустальный, как вам приказано!

ПРИДВОРНЫЙ (со вздохом). Извольте! (Став на одно колено, примеряет Гортензии башмачок.) Нет, сударыня, он вам не годится.

ГОРТЕНЗИЯ. Почему это не годится?

ШУТ (задумчиво). Либо башмачок слишком мал, либо ножка чересчур велика…

ГОРТЕНЗИЯ. Вот как? А ну-ка, дайте, я его сама примерю. (Старается натянуть башмачок. Морщится, закусывает губы, кряхтит, но не может всунуть в него даже пальцы.)

Принц пожимает плечами. Жавотта злорадно хохочет. В эту минуту из-за двери осторожно выглядывает Золушка. Принц старается её разглядеть. Она опять прячется.

ЖАВОТТА. Что — надела?

ГОРТЕНЗИЯ. Думаешь, он на твою ногу налезет? Как же! Как же! Попробуй.

ЖАВОТТА. И попробую! (Изо всех сил старается всунуть ногу в башмачок, краснеет, пыхтит, натягивает башмачок обеими руками.)

МАЧЕХА. Притопни, Жавотта, притопни!

Жавотта топает. Гортензия смеётся.

(Шепотом.) Пальцы, пальцы подогни. Уж потерпи как-нибудь, да надень.

ЖАВОТТА. Сами надевайте, а мне не лезет!

ГОРТЕНЗИЯ (злорадно). А ты бы, Жавотта, подрезала немножко свои пальчики, вот башмачок бы и налез.

МАЧЕХА. Чему ты радуешься, глупая? Не удалось тебе стать невестой принца, так ты хоть свояченицей ему будешь, если Жавотта постарается как следует. Ну, Жавотта, ну, милая! Растяни его, растяни!

ШУТ. Не трудитесь, сударыня. Этот башмачок не растягивается. Он хрустальный.

ПРИДВОРНЫЙ. Прощайте, прекрасные дамы. Нам пора в соседний дом.

ПРИНЦ. Нет, постойте! Я видел тут еще одну девушку.

МАЧЕХА. Вы ошибаетесь, сударь. У меня только две дочери.

ПРИНЦ. А та, которую мы встретили в дверях?

МАЧЕХА. Что вы! Ведь это Золушка, наша служанка. Она такая замарашка, такая неряха… Да она никогда и не носила ничего, кроме деревянных башмаков. Не станете же вы примерять ей хрустальный!

ПРИДВОРНЫЙ (устало). Нам приказано примерить его всем девушкам в городе.

ШУТ. Умыты они или не умыты, причесаны или не причесаны…

ГОРТЕНЗИЯ. Ах, если бы я знала, что вы уже надевали этот гадкий башмак на ноги всех служанок, я бы ни за что не надела его!

ЖАВОТТА. И я тоже!

ШУТ. Не горюйте, сударыня, вам ведь и не удалось его надеть.

ПРИНЦ. Но где же эта девушка?…

ЖАВОТТА. А где же ей быть? У печки, на ящике с золой. На то она и Золушка!

ГОРТЕНЗИЯ. Шли бы к ней на кухню и мерили…

МАЧЕХА. Гортензия! Жавотта! Не забывайте, с кем вы говорите! (Старику любезно.) Простите, сударь. Мои дочки сейчас позовут нашу служанку. Гортензия, позови!

ГОРТЕНЗИЯ. Не пойду!

МАЧЕХА. Ступай ты, Жавотта!

ЖАВОТТА. Не хочу!

МАЧЕХА (вполголоса). Ну, погодите у меня! (Кричит.) Золушка! Золушка-а!…

ЗОЛУШКА (появляясь в дверях). Что прикажете, матушка?

МАЧЕХА. Ничего. (Придворному.) Вот вам наша судомойка.

ПРИДВОРНЫЙ (несколько растерянно). Гм!… Ну что ж, садитесь, девушка. Примерьте этот башмачок!

ГОРТЕНЗИЯ. Ха-ха-ха! Вот и нашли, кому примерить башмачок принцессы. Ну-ка, ну-ка, скинь свои деревяшки!…

ЖАВОТТА (тоже смеясь до слез). Ой, умру. Ой, не могу!… Золушка — в хрустальных башмачках! А ну, примерь, примерь, только смотри не выпачкай его сажей.

ЗОЛУШКА. А мне и не нужно его мерить.

ПРИДВОРНЫЙ. Почему, сударыня?

ЗОЛУШКА. Я и так знаю, что он мне впору.

ЖАВОТТА. Скажите пожалуйста!

ГОРТЕНЗИЯ. Экая принцесса нашлась!

ЗОЛУШКА (садясь в кресло). Позвольте мне башмачок, сударь.

ПРИДВОРНЫЙ. Извольте, сударыня.

Золушка сбрасывает деревянный башмак и надевает хрустальный. Все так и замирают, глядя на её ноги в разных башмаках: одна — в деревянном, другая — в хрустальном.

МАЧЕХА, ГОРТЕНЗИЯ и ЖАВОТТА. А-ах!

ШУТ. Как раз впору!

ЗОЛУШКА. А вот и второй башмак. (Вынимает из кармана другой хрустальный башмачок и надевает его.)

ГОРТЕНЗИЯ и ЖАВОТТА. Ах!…

ПРИДВОРНЫЙ. Ничего не понимаю!… Не может же все-таки эта девушка быть вчерашней принцессой!

ШУТ. А откуда же у неё второй башмачок?

МАЧЕХА. Башмачок откуда? Да, может, на улице нашла. Принцесса ваша один башмак потеряла, а другой, верно, в окно выбросила. На что он ей, один-то?

ШУТ. А ножки она тоже на улице нашла? Ведь других таких ножек мы во всем городе разыскать не могли. А уж сколько ищем…

ПРИНЦ. Это она!

ПРИДВОРНЫЙ. Но помилуйте, как же так?… Конечно, у этой служанки очень маленькие ножки, и все-таки я не вижу в ней ни малейшего сходства с той принцессой, которой мы вчера так любовались.

ПРИНЦ. А я её узнал!

ЗОЛУШКА. И я вас узнала, принц.

ГОРТЕНЗИЯ и ЖАВОТТА (бросаясь к мачехе). Матушка! Это принц!…

В дверях появляется фея Мелюзина.

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Вот и хорошо, что вы оба узнали друг друга. Значит, и быть вам с этого дня всегда вместе, как этой паре хрустальных башмачков. Желаю вам обоим счастья, дети мои.

ПРИДВОРНЫЙ (вздыхал). Ну что ж, примите и мои поздравления, ваше высочество. Пора нам во дворец. Король и королева давно ожидают нас.

Гортензия и Жавотта громко рыдают.

Что это с ними?

МАЧЕХА. И вы еще спрашиваете, сударь! Ах, у них такое горе, такое горе!… Они расстаются сегодня со своей любимой сестрой.

ПРИДВОРНЫЙ. А разве у вас есть еще одна дочка?

МАЧЕХА. Как же! (Показывает на Золушку.) Вот она! Это моя младшая дочь! Моя радость! Моя любимица!…

ШУТ. А мне было показалось, что вы называли её вашей служанкой или даже судомойкой.

МАЧЕХА. Ах, она была для нас всем… Всем на свете… Дорогая моя, бесценная моя Золушка! (Бросается ей на шею.)

ШУТ. Осторожно, сударыня! Не задушите её!

МАЧЕХА. Что мы будем делать без тебя, дитя мое? Не забывай нас!

ЗОЛУШКА. Как вас забыть, матушка!

МАЧЕХА. Гортензия! Жавотта! Что же вы сидите? Оденьте сестру как следует. Ведь ей во дворец ехать.

ЖАВОТТА (каким-то не своим, нежным голосом). Хочешь, Золушка, надень мое красное бархатное?

ГОРТЕНЗИЯ (сквозь зубы). Отстань от неё! Ей гораздо больше пойдет мое лимонное!

ШУТ. А своего-то у неё нету?

МАЧЕХА. Из старых она уже выросла, а новое для неё еще не готово.

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Нет, готово!

ЗОЛУШКА. Ах, тетушка Мелюзина! Как я перед вами виновата! Не сердитесь на меня!

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. На тебя уже довольно сердились, Золушка. Больше сердиться не будут.

ПРИДВОРНЫЙ (тихо мачехе). Не скажете ли вы, сударыня, кто она, эта тетушка Мелюзина?

МАЧЕХА. Ах, это наша бедная старая родственница.

В это время фея сбрасывает свой темный плащ с капюшоном и оказывается в том пышном наряде, который спокон веков носят все феи: в платье, вышитом звездами, в длинной мантии, в остроконечной золотой шапке.

ШУТ. Вот так бедная родственница!

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Подойди-ка сюда, Золушка. Примеры новое платье. (Поднимает вверх свою волшебную палочку.)

Что-то легкое, белое опускается сверху и окутывает Золушку. И вот она уже в подвенечном наряде, в кружевной фате.

ЖАВОТТА. Смотрите, смотрите — вчерашняя красавица!

ГОРТЕНЗИЯ (горестно). Она!…

МАЧЕХА. Но её теперь и узнать нельзя…

ФЕЯ МЕЛЮЗИНА. Да ведь вы никогда не узнавали её, сударыни. Она улыбалась только тогда, когда вас не было дома, пела, когда вы её не слышали, танцевала, когда вы её не видели. Вы всё у неё отняли — и называли её нищенкой. Вы заставляли её выгребать из печек золу — и называли её Золушкой. Так пусть же это имя станет прозвищем самых лучших девушек на свете.

ПРИНЦ. Пусть люди говорят: Она мила, как Золушка. Она скромна, как Золушка. Она прекрасна, как Золушка!

ВСЕ (кроме мачехи и сестер). Да здравствует прекрасная Золушка!

Занавес опускается.

На просцениуме один шут.

ШУТ (поет, аккомпанируя себе на гитаре).

 

ОЛОВЯННЫЕ КОЛЬЦА

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Доктор Лечиболь.

Пилюлио — его помощник.

Серебрино Скоробогаччио — владелец верфей и рудников, потом капитан парусника.

Януария — королева Фазании и Павлинии.

Ее дочери:

Апрелия, сокращенно Алели.

Августа.

Флюгерио — министр двора.

Садовник Зинзивер.

Принц Болталон.

Принц Альдебаран.

Мухамиель — предводитель морских разбойников.

Кохинур — старый пират.

Первый часовой в разбойничьем замке.

Второй часовой.

Третий часовой.

Четвертый часовой.

Седоусый солдат.

Молодой солдат.

Начальник караула.

Придворный.

Слуги во дворце Януарии.

Администратор.

Автор.

Старуха Сказка.

 

ПРОЛОГ

Свет гаснет. На просцениум выходит администратор. Он озабочен. В руках у него листок с какими-то записями.

АДМИНИСТРАТОР (заглядывает в листок, готовясь объявить начало спектакля). Так… Значит, пьеса в четырех действиях и шести картинах… с началом и концом… То есть с прологом и эпилогом.

С противоположной стороны навстречу ему выходит высокая, сгорбленная старуха. Она в старинном платье неопределенного покроя и в плаще с низко надвинутым капюшоном. Опираясь на посох, она решительно шагает вперед, не обращая никакого внимания на администратора.

Простите, гражданка!…

СТАРУХА (не останавливаясь). Прощаю.

АДМИНИСТРАТОР. Позвольте, разве вы не слышали? Вам русским языком говорят: "Простите"!

СТАРУХА. Слышала и простила. Только не делайте больше ничего дурного.

АДМИНИСТРАТОР. Да нет, вы меня не так поняли… Я хотел сказать, что вы не туда идете.

СТАРУХА. А сказали совсем другое. Но почему вы думаете, что я иду не туда?

АДМИНИСТРАТОР. Я не думаю — я вижу. Здесь, гражданка, театр! Сцена!

СТАРУХА. А я вовсе и не предполагала, что здесь вокзал или баня. Вы, кажется, считаете меня ребенком.

АДМИНИСТРАТОР. Ребенком? Ха-ха! Наши дети великолепно разбираются, что к чему, куда можно ходить и куда не следует. А вот бабушки их, извините, не всегда.

СТАРУХА. Ну, старухам это простительно. А вот людям вашего возраста — едва ли… Но прошу вас, не задерживайте меня. Я очень спешу.

АДМИНИСТРАТОР. Да разве вы не видите, что здесь написано? "Посторонним вход воспрещается".

СТАРУХА. А я не посторонняя.

АДМИНИСТРАТОР. Вот как?… Ах, вы, вероятно, приходитесь родственницей кому-нибудь из актеров…

СТАРУХА. Всем!

АДМИНИСТРАТОР. Что — всем?

СТАРУХА. Я прихожусь родственницей всем актерам. И всем поэтам. И всем художникам. Если они, разумеется, настоящие художники, поэты и актеры. Понимаете?

АДМИНИСТРАТОР. Нет. Сказать по правде, ничего не понимаю. Вижу только, что вы, несмотря на свой преклонный возраст, не прочь пошутить и поиграть словами. Это, конечно, очень мило. Доказывает, что вы сохранили известную жизнерадостность. Но мне сейчас, признаться, не до игры. Скажите прямо, кто вы такая?

СТАРУХА. Если вам не до игры, лучше было бы уйти из театра. А впрочем, я готова ответить на ваш вопрос прямо. Я — Сказка.

АДМИНИСТРАТОР. Что такое?

СТАРУХА. Да ничего особенного. Я просто Сказка. Ну, что с вами? Почему вы окаменели?

АДМИНИСТРАТОР. Окаменеешь тут! "Просто Сказка"!… Неплохо придумано!

СТАРУХА. А я всегда придумываю неплохо. Но все-таки, отчего у вас такой смущенный вид? Вы что, не верите мне?

АДМИНИСТРАТОР. Нет, отчего же?… Верю. Но не вполне… Короче говоря — сомневаюсь.

СТАРУХА. Я могу доказать. (достает из кармана небольшую палочку.) Хотите, я сейчас превращу вас в собаку любой породы, в тигра, в мышь, в попугая? Что вам больше нравится? Или, может быть, вы предпочитаете превратиться во что-нибудь неодушевленное?

АДМИНИСТРАТОР. А куда же денется моя душа?

СТАРУХА. Душа? В пятки.

АДМИНИСТРАТОР. Нет, благодарю покорно. Я уже это испытал однажды. Очень неприятное ощущение. Я лучше позову к вам одного товарища — это как раз автор той самой пьесы, что идет у нас нынче, — вы с ним побеседуете, может быть, даже найдете общий язык… На днях про него писали в газете, что он прекрасно понимает сущность сказки. (Кричит за кулисы.) Можно вас на одну минутку? Да, да, именно вас! Тут, видите ли, необходимо разобраться…

На просцениум выходит автор.

АВТОР. В чем дело?

АДМИНИСТРАТОР. Да пустяки!… Маленькое недоразумение. (Вполголоса.) Вот эта особа утверждает, что она… знаете кто? Сказка!

АВТОР. Что такое?

АДМИНИСТРАТОР (торжествующе). Ага! Вы тоже сомневаетесь? Вот и я не верю.

АВТОР. Постойте-ка! Дайте поглядеть…

Оба, склонив головы — один к правому плечу, другой к левому, — разглядывают старуху. Она в это время неторопливо, словно не замечая их, разгуливает перед занавесом. Вид у нее спокойный и достойный.

АДМИНИСТРАТОР. Ну что, втирает очки? А?

АВТОР (задумчиво). Да нет… Не знаю… Если судить по походке… Черт побери! Поверить, конечно, трудно, но может быть.

АДМИНИСТРАТОР. Что вы говорите! Да неужели?…

АВТОР. Возможно. Постойте, сейчас мы это узнаем наверное. (Старухе.) Гражданка! Вы разрешите задать вам три вопроса?

СТАРУХА. Отчего же? Пожалуйста. За свою жизнь я ответила на столько вопросов, что ответить еще на три меня не затруднит.

АВТОР. Сколько вам лет? Извините за нескромность…

СТАРУХА. Что же тут нескромного? Отвечать на такие вопросы трудно тем, кому лет больше или меньше, чем они хотят. А мне ровно столько, сколько я хочу.

АВТОР. Все-таки, сколько же? Много или мало?

СТАРУХА. Много и мало.

АДМИНИСТРАТОР. Что — увиливает?

АВТОР. Да нет… В этом ответе есть свой смысл.

АДМИНИСТРАТОР. Вот именно, что свой. Берегитесь! Старушка-то себе на уме.

АВТОР. Пожалуй… (Старухе.) А теперь скажите: чем вы занимаетесь?

СТАРУХА. Учу и забавляю. Когда забавляю — учу. Когда учу — забавляю.

АДМИНИСТРАТОР. Ох, уж эти мне головоломки!

АВТОР. Нет, нет… Все это довольно понятно. Ну, теперь последний вопрос: каково ваше образование?

СТАРУХА. Что?

АВТОР. Где, когда, у кого и чему вы учились?

СТАРУХА. О, везде, всегда и у всех… У людей, у зверей, у деревьев, у трав и у книг. Училась прежде, учусь теперь и буду учиться еще долго-долго. А научилась я всему тому, чему учу других.

АВТОР. Чему же, например?

СТАРУХА. Например, отличать поддельное от настоящего, простоту — от глупости, ум — от хитрости, гнев — от злости… Учу не бояться страха, смеяться над тем, что смешно, черное называть черным, а белое — белым… Вот чему я учу, например.

АДМИНИСТРАТОР. Ишь ты, как заговорила!… (Автору.) Ну? Что вы думаете?

АВТОР. Это она!

АДМИНИСТРАТОР. Быть того не может! Послушайте, да разве же это порядок? Если она и вправду Сказка, то как же являться без предупреждения? Мы бы подготовились: устроили бы хорошенькую выставку в фойе, организовали бы беседу со зрителями… (Хлопает себя по лбу.) Постойте-ка! Да ведь это еще и теперь не поздно. Ради такого случая можно отложить спектакль минут на пятнадцать и провести небольшую беседу. Сейчас я велю дать сюда столик, графин с водой, пару стульев… Вы будете председательствовать… (Потирает от удовольствия руки.) Получится очень неплохое мероприятие.

СТАРУХА. Нет уж, увольте! Я не охотница до мероприятий. Признаться, я думала попросту показать вашим зрителям сказку.

АДМИНИСТРАТОР. То есть себя во весь рост? Предложение, конечно, заманчивое… Но у нас, видите ли, назначен на сегодня спектакль. Я уже говорил вам: пьеса вот этого товарища…

СТАРУХА. Что ж, я могла бы, пожалуй, участвовать в вашем спектакле, если только автор пьесы не возражает.

АВТОР. Да нет, что вы! Я был бы очень рад, но, извините, решительно не представляю себе, как это сделать.

СТАРУХА. Очень просто. Показывайте зрителям свою пьесу, а я прибавлю кое-что от себя.

АВТОР. От себя? Что же именно? Все-таки мне хотелось бы знать заранее.

СТАРУХА. Да так, пустяки. Я вам не помешаю, не бойтесь.

АВТОР. Я не боюсь. Только имейте в виду: характеры должны остаться мои.

СТАРУХА. Идет! А имена и костюмы пусть будут мои — сказочные.

АВТОР. Идет! Но предупреждаю вас: мысли будут мои.

СТАРУХА. А приключения — мои.

АВТОР. Ладно. Я как раз не мастер выдумывать приключения. Пусть будут ваши. Но уж зато чувства — мои.

СТАРУХА. Только ваши? Нет, чувства давайте поделим пополам. Одно — ваше, другое — мое…

АВТОР. Хорошо. Если только ваши чувства не будут противоречить моим…

СТАРУХА. Нет, зачем же? Поладим как-нибудь. Шутки, надеюсь, вы уступите мне?

АВТОР. А может быть, и шутки поделим пополам? Ваша — моя, ваша — моя?…

СТАРУХА. Я не скупая. Пополам — так пополам. Ну, что еще? Теперь как будто обо всем условились?

АВТОР. Нет, погодите! Самое-то главное я и позабыл. Весь ход событий — так сказать, развитие действия — целиком принадлежит мне.

СТАРУХА. Не спорю. Но время и место действия выберу я.

АВТОР. Пусть будет по-вашему. Но уж зато мораль я ни за что не уступлю. Мораль будет моя!

СТАРУХА. И моя!

АВТОР. То есть как же это так? Мораль в пьесе одна. Ее нельзя разделить.

СТАРУХА. И не надо. Она будет ваша и моя. Общая!

АВТОР (несколько озадаченный). Ах, вот как!… Ну что ж, попробуем, пожалуй. Идемте за кулисы.

АДМИНИСТРАТОР (автору). Послушайте, это все-таки очень неосторожно. Как бы чего не вышло…

АВТОР. Да вы посмотрите, какая это почтенная старая женщина! Она не то что зрителям — нам с вами в бабушки годится.

АДМИНИСТРАТОР. Ну-ну!… Только смотрите: я ни за что не отвечаю.

Оба раздвигают занавес, чтобы пропустить на сцену старуху. В это мгновение она оборачивается, сдвигает капюшон, и зритель видят молодое, дерзкое и веселое лицо, обрамленное белокурыми растрепанными кудрями.

СКАЗКА (зрителям через плечо). Чур! Не выдавать! (Подхватывает шлейф своего длинного старушечьего платья и, показав при этом ноги в спортивных туфлях, убегает за кулисы.)

 

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Восьмиугольная комната в башне. Каменные стены. Огромный очаг. Винтовая лестница ведет вверх, к маленькой двери, которая помещается почти под потолком. На огне в колбах, тиглях, сообщающихся сосудах кипят и шипят какие-то таинственные разноцветные жидкости. На крючьях сушатся пучки трав. Чугунная входная дверь плотно затворена, но узкие, высокие окна открыты, и вдалеке, внизу, виднеются крыши домов, верхушки деревьев, паруса кораблей. В одном из простенков висит зеркало.

Пилюлио, помощник и слуга знаменитого доктора Лечиболя, огромный мрачный человек в фартуке, хозяйничает у очага.

ПИЛЮЛИО (приговаривает басом). Здесь помешаем… Тут снимем пену… Сюда прибавим марганцево-кислого калия… (Напевает.) Марганцево-кислого калия и бертолетовой соли…

Кто-то стучит в чугунную дверь башни.

…и бертолетовой соли… Кто там?

ГОЛОС ЗА ДВЕРЬЮ. Здесь ли живет знаменитый доктор Лечиболь?

ПИЛЮЛИО (меланхолично). Знаменитый доктор Лечиболь живет здесь.

ГОЛОС ЗА ДВЕРЬЮ. А могу я его видеть?

ПИЛЮЛИО. Если только вы не слепой, вы можете его видеть.

ГОЛОС ЗА ДВЕРЬЮ. Почему вы думаете, что я слепой?

ПИЛЮЛИО. Я этого не думаю, но к нам ходят и слепые. И даже безногие ходят…

ГОЛОС ЗА ДВЕРЬЮ. Нет, нет, у меня есть и глаза и ноги! И все-таки я очень болен… Впустите меня, пожалуйста!…

ПИЛЮЛИО (открывая дверь). Войдите!

Входит пожилой человек, чрезвычайно богато одетый. Его темный плащ расшит серебром. На шляпе — серебряное перо. Серебряные кружева на воротнике и манжетах. Пальцы унизаны серебряными и золотыми перстнями. Это владелец верфей и рудников

Серебрино Скоробогаччио.

СКОРОБОГАЧЧИО. С кем имею честь говорить? Не с самим ли знаменитым доктором Лечиболем?

ПИЛЮЛИО. Вы делаете мне честь своей ошибкой. Я всего только лекарский и аптекарский помощник Пилюлио. А доктор есть доктор. Мне до него и не дотянуться!

СКОРОБОГАЧЧИО (глядя на него почтительно). О-о!

ПИЛЮЛИО. Как о вас доложить?

СКОРОБОГАЧЧИО. Меня зовут Серебрино Скоробогаччио. Я владелец верфей, пристаней и складов всего нашего побережья, а также серебряных рудников по ту сторону моря.

ПИЛЮЛИО. Так и доложу. (Стучит метлой в потолок.)

Дверь наверху отворяется, и по винтовой лестнице спускается маленький старичок в темной докторской мантии и бархатной шапочке. Остановившись на площадке посередине лестницы, он мгновение внимательно смотрит на гостя.

ЛЕЧИБОЛЬ. Здравствуйте, Скоробогаччио. Садитесь. Итак, вы страдаете головными болями, одышкой, скукой и бессонницей. Не правда ли?

СКОРОБОГАЧЧИО. Совершенная правда. Но откуда вы узнали, кто я и чем страдаю?

ЛЕЧИБОЛЬ. О, это нетрудно угадать. Вот найти для вас лекарство гораздо труднее.

СКОРОБОГАЧЧИО. Но ведь у вас их так много…

ЛЕЧИБОЛЬ. К сожалению, ни одно из них вам не поможет. Ни пилюли, ни порошки, ни микстуры…

СКОРОБОГАЧЧИО. Что вы говорите, доктор? Значит, моя болезнь неизлечима?

ЛЕЧИБОЛЬ. Почему же? Пока у человека бьется сердце, мы, врачи, не теряем надежды. Но ваше лечение потребует от вас больших жертв.

СКОРОБОГАЧЧИО. О, я ничего не пожалею!

ЛЕЧИБОЛЬ. Тем лучше для вас. Потрудитесь подойти к этому стеклу и скажите, что вы в нем видите.

СКОРОБОГАЧЧИО. К зеркалу?

ЛЕЧИБОЛЬ. Да, да, к этому стеклу. Ну-с!

СКОРОБОГАЧЧИО. Я вижу себя…

ЛЕЧИБОЛЬ. И больше ничего?

СКОРОБОГАЧЧИО. Себя и небольшую часть комнаты.

ЛЕЧИБОЛЬ. Так… Не много же вы видите! А теперь поглядите в другое стекло, напротив.

СКОРОБОГАЧЧИО. В какое? В окно?

ЛЕЧИБОЛЬ. Да, да, в оконное стекло. Ну, что вы теперь видите?

СКОРОБОГАЧЧИО. Вижу площадь, соседние улицы, переулки, сады. Реку, мост через нее. Дворцы, памятники, фонтан на площади…

ЛЕЧИБОЛЬ. А еще?

СКОРОБОГАЧЧИО. Ну людей. Мужчин, женщин… Грузчиков на пристани… Нищего на ступеньках лестницы… Детей, которые играют на мостовой… Ах, смотрите! Смотрите!…

ЛЕЧИБОЛЬ. Что такое?

СКОРОБОГАЧЧИО. Цыгане ведут медведя! Давненько я этого не видал — чуть ли не с самого детства… Я очень любил когда-то такие простые развлечения!…

ЛЕЧИБОЛЬ. Как много вы, однако, увидели в этом стекле — даже свое детство!

СКОРОБОГАЧЧИО. Это потому, что вы очень высоко живете: весь город как на ладони.

ЛЕЧИБОЛЬ. Да, я высоко живу. И все-таки в другом моем стекле вы ничего не увидели, кроме себя самого.

СКОРОБОГАЧЧИО. Но ведь то зеркало!

ЛЕЧИБОЛЬ. Да, посеребренное стекло. Стекло, покрытое серебром!

СКОРОБОГАЧЧИО. Боюсь, что я не понимаю вас, доктор.

ЛЕЧИБОЛЬ. Подумайте и поймете. Если у человека слишком много серебра и он посеребрит все свои окна, он будет иметь удовольствие постоянно видеть самого себя. Но скоро ему станет скучно, он потеряет сон и начнет страдать головными болями. Вот и всё. Больше мне нечего вам сказать.

СКОРОБОГАЧЧИО. А как же мне лечиться?

ЛЕЧИБОЛЬ. Догадайтесь сами. До свиданья. (Поднимается по винтовой лестнице и плотно закрывает за собой дверь.)

СКОРОБОГАЧЧИО. Ну и чудак же ваш доктор! Неужели из-за бессонницы и головных болей он советует мне отказаться от всего моего богатства — от серебра, от золота? Стать снова простым лодочником, каким я был в юности? Да, правда, тогда мне некогда было скучать, и спал я как сурок. Подумать — так славные были времена!… (Поворачивается к Пилюлио.) Послушайте-ка, любезный! Доктор Лечиболь, конечно, мудрый и знаменитый человек, но ведь и вы, я полагаю, смыслите кое-что в медицине. Вон у вас сколько всяких зелий, снадобий, порошков, мазей… Дайте мне каких-нибудь пилюль от бессонницы и головной боли. Я хорошо заплачу (вынимает из кармана большой кошелек).

ПИЛЮЛИО. Серебром?

СКОРОБОГАЧЧИО. Могу и золотом.

ПИЛЮЛИО. Поглядите-ка сначала в стекло, сударь.

СКОРОБОГАЧЧИО. Опять в стекло? В какое же теперь — в простое или в зеркальное?

ПИЛЮЛИО. Разумеется, в простое прозрачное стекло, как предписал вам доктор Лечиболь.

СКОРОБОГАЧЧИО. Значит — в окно?

ПИЛЮЛИО. Да, да, в окно. Поглядите — и вы увидите там на углу, кроме всего прочего, вывеску аптекаря. Так вот, зайдите в эту лавочку, достаньте свой кошелек, и вам дадут на ваше серебро целый мешок пилюль, облаток и порошков от головной боли, от зубной боли, от сухотки, от чесотки, от кашля, от тошноты и от куриной слепоты… А мы с доктором Лечиболем этим не занимаемся. Мы служим науке и человечеству. Прощайте, сударь.

СКОРОБОГАЧЧИО. Странные люди! Бороды по пояс, а рассуждают как дети! Прощайте. Поищу кого-нибудь посговорчивее. (Прячет кошелек и уходит.)

ПИЛЮЛИО (как ни в чем не бывало)… и бертолетовой соли… (Мешает в котле, потом берет со стола какой-то сосуд и смотрит на свет.) Нет, пока я не добьюсь полной прозрачности, я не успокоюсь!

В дверь стучат.

Кто там еще?

МУЖСКОЙ ГОЛОС (за дверью). Ее величество Януария вторая, вдовствующая королева Фазании и Павлинии, с принцессами в сопровождении министра двора барона Флюгерио.

ПИЛЮЛИО (отворяя дверь.) Войдите!

КОРОЛЕВА (в дверях). Дочери мои, подождите здесь, пока я вас не позову. (Входит в башню).

За нею — Флюгерио.

ФЛЮГЕРИО. (выступая вперед и кланяясь). Достопочтенный доктор Лечиболь!…

ПИЛЮЛИО. Не доктор и не Лечиболь.

ФЛЮГЕРИО. А где же доктор?

Пилюлио молча показывает наверх.

КОРОЛЕВА. Умер!… Какое несчастье!

ПИЛЮЛИО. Жив и вполне здоров.

КОРОЛЕВА. Какое счастье!

Пилюлио стучит метлой в потолок. Дверь наверху отворяется. По лестнице неторопливо спускается Лечиболь.

ЛЕЧИБОЛЬ. Приветствую вас, королева! Здравствуйте, господин Флюгерио! Что привело вас ко мне?

КОРОЛЕВА. Доктор! Я доверю вам государственную тайну: у меня две дочери…

ЛЕЧИБОЛЬ. Разве это государственная тайна?

КОРОЛЕВА. Ах, нет! Тайна не в этом, а в том, что обе немного нездоровы. Одна из них… видите ли… не совсем добра, а другая… понимаете ли… не совсем умна.

ФЛЮГЕРИО. Ваше величество! Не будем скрывать от доктора печальную правду. Одна совсем не добра, а другая совсем не умна. Да и это, пожалуй, уже ни для кого не тайна…

КОРОЛЕВА. Боюсь, что вы, как всегда, правы, дорогой Флюгерио. Доктор! Нет ли у вас какого-нибудь средства от этих… недомоганий? Не скрою от вас: обеих принцесс пора выдавать замуж. С тех пор как умер мой муж, король Февраль-Август, у нас то и дело неприятности: с суши нападают соседи, с моря — пираты, а наши собственные придворные только и думают о том, как бы обмануть нас. Вот даже барон Флюгерио…

ФЛЮГЕРИО. Ваше величество!…

КОРОЛЕВА. Ах, не спорьте, не спорьте, пожалуйста! Я знаю, что вы усердно служите нам, но ведь вас недаром зовут "Флюгерио". Вы охотно поворачиваетесь в любую сторону, но для того, чтобы поворачивать вас куда надо, у меня не хватает ни сил, ни терпения… Словом, доктор, необходимо выдать замуж хоть одну из моих дочерей и взять в наш царствующий дом порядочного, рассудительного короля. Мой муж и завещание такое составил: та из принцесс, которая выйдет замуж раньше, получит в приданое всю наследственную Фазанию и вдобавок Павлинию, которую он нарочно для этого завоевал. У меня ведь нет старшей дочери, доктор, они обе — младшие. То есть, что я? Младшей нет, обе старшие… Ах, кажется, я совсем запуталась…

ЛЕЧИБОЛЬ. Нет, нет, я все понял. Вы, вероятно, хотите сказать, что ваши дочери — близнецы?

КОРОЛЕВА. Вот именно, близнецы! Как я рада, что наконец встретила человека, который меня понимает! А то в моем королевстве никто не понимает меня, даже Флюгерио!

ФЛЮГЕРИО (с упреком). Ваше величество!…

КОРОЛЕВА. "Величество, величество"! А сами только руками разводите да пожимаете плечами… Нет, пусть выходят замуж и возятся с этим несчастным королевством, а с меня хватит! Но, к сожалению, доктор, пристроить их не так-то просто. Сколько женихов перебывало у нас за последний год, и всё напрасно! Принцессу Августу почему-то никто не берет, а принцесса Алели отчего-то сама не хочет выходить замуж. Чистое наказание!…

ФЛЮГЕРИО. Собственно говоря, доктор, настоящее имя принцессы Алели — Апрелия, по имени месяца, когда она появилась на свет. Но принцесса в детстве не произносила буквы "р" и поэтому стала называть себя "Алели" Так ее и зовут до сих пор.

ЛЕЧИБОЛЬ. Что ж, это очень красивое имя!… Ну, а теперь, ваше величество, покажите мне своих дочерей.

ФЛЮГЕРИО (бросаясь к двери). Ваше высочество! Ваше высочество! Принцесса Алели! Принцесса Августа! Пожалуйте сюда!

Входят обе принцессы. Они одеты одинаково, только цвета платьев разные.

Алели необыкновенно хороша. Августа кажется очень некрасивой рядом с красавицей сестрой. Алели плачет.

КОРОЛЕВА. Что такое? О чем вы плачете, Алели?

АВГУСТА. Разве вы не знаете, матушка, что Алели всегда и плачет и смеется без причины?

ЛЕЧИБОЛЬ. Но на этот раз нетрудно угадать, почему плачет принцесса. Приподнимите ее правый рукав, ваше величество, и вы сразу увидите причину ее слез.

КОРОЛЕВА (приподнимая рукав). Ах, какой синяк! Откуда это, Алели?

ЛЕЧИБОЛЬ. Я полагаю, что это след чьих-то нежных и прекрасных пальцев. Не правда ли, принцесса Алели? Почему вы молчите?

Алели не отвечает.

ЛЕЧИБОЛЬ (Августе). А вы что скажете, принцесса?

АВГУСТА (не глядя на Лечиболя, королеве). Ах, матушка, если бы вы знали, какую глупость она только что сделала, вы бы тоже не выдержали.

КОРОЛЕВА (встревоженно). Что такое?

АВГУСТА. Она отдала какой-то босой девчонке свои туфли (смеется), а сама осталась босая!

КОРОЛЕВА. Алели! Разве можно ходить босой?!

АЛЕЛИ. А эта девочка ходит…

КОРОЛЕВА. Но ведь она не принцесса!

АЛЕЛИ. Откуда вы знаете, матушка? Она ничего не говорила.

КОРОЛЕВА. Боже мой! Алели! Есть же у вас глаза!…

АЛЕЛИ. Ну конечно есть, матушка. Если бы не было, я бы не видела, что она босая.

КОРОЛЕВА (с тяжелым вздохом). Ах, мое бедное дитя!… Флюгерио, пошлите верхового во дворец за туфлями.

ФЛЮГЕРИО. Сию минуту, ваше величество! (Выходит.)

АЛЕЛИ. А знаете, матушка, это очень приятно — ходить босиком. (Подбирает подол и с удовольствием прохаживается по комнате, шлепая пятками.) Право же, очень приятно! Как-то прохладно, весело… Попробуйте!

Королева в ужасе всплескивает руками. У Августы от раздражения чуть ли не судороги. Алели этого не замечает. Она увидела на столе у Пилюлио колбы, реторты и прочую аптечную утварь.

Ах, какая у вас маленькая миленькая кастрюлечка с миленькой маленькой крышечкой! Подарите мне ее для моей куклы! Пожалуйста!

ЛЕЧИБОЛЬ. Для куклы?

АЛЕЛИ. Да. Сама-то я уже в куклы не играю. (Вздыхает.) Говорят: большая! Неприлично! Но моей старой кукле очень нравятся такие кастрюлечки.

АВГУСТА (сквозь зубы). Алели!

АЛЕЛИ. Ах, да… А другую такую кастрюлечку подарите, пожалуйста, Августе.

ЛЕЧИБОЛЬ. С удовольствием.

АЛЕЛИ. Августа! Вот и у тебя будет такая кастрюлечка. Теперь ты не будешь щипаться и отнимать мою? Правда? (Ласково и просительно заглядывал сестре в глаза, подает ей чашечку.)

Августа швыряет в нее чашечку, но попадает в только что вошедшего Флюгерио.

ФЛЮГЕРИО. Ах! (Поднимает чашечку, останавливается, не зная, кому ее подать — Августе или Алели.) Вы, кажется, уронили…

АЛЕЛИ. Не сердитесь, дорогой Флюгерио: это она нечаянно… Она хотела попасть в меня.

ЛЕЧИБОЛЬ. Итак, королева, все ясно. Мне остается сказать вам несколько слов наедине. Впрочем, мой помощник Пилюлио и ваш помощник господин Флюгерио могут присутствовать при этом разговоре.

КОРОЛЕВА. Оставьте нас, принцессы! Августа, прошу вас не обижать Алели.

АЛЕЛИ. Я лучше здесь посижу, на этой скамеечке, и полюбуюсь на эти серебряные чашечки…

ЛЕЧИБОЛЬ. Пилюлио, возьмите с собой чашечки и побудьте с принцессами в саду.

ПИЛЮЛИО (Алели). Идем, дитя мое! (Августе.) Пожалуйте, принцесса.

Уходят.

ЛЕЧИБОЛЬ. Я должен вас опечалить, королева…

ФЛЮГЕРИО. Так я и знал!

ЛЕЧИБОЛЬ. У меня есть лекарство только для одной из ваших дочерей.

КОРОЛЕВА. Для кого же, доктор? Для Августы или для Алели?

ЛЕЧИБОЛЬ. Для той, которой оно может помочь. (Достает из шкафа маленькую шкатулку.) Вот тут у меня два кольца. Золотом и алмазами вас не удивишь. Мои кольца оловянные…

КОРОЛЕВА. Что же нам делать с вашими оловянными кольцами?

ЛЕЧИБОЛЬ. У них, королева, есть чудесное свойство: они могут придать человеку то, чего ему не хватает.

ФЛЮГЕРИО. Но ведь это именно то, что нам нужно!

КОРОЛЕВА. Да, да! Ах, если бы они могли придать Августе немножко красоты и доброты, а бедной Алели хоть капельку ума! Кстати, ведь у вас два кольца… Почему бы не дать одно Августе, а другое — Алели?

ЛЕЧИБОЛЬ. К сожалению, это невозможно. Кольца, которые лежат в этой коробочке, обручальные. Вот это отдайте одной из ваших дочерей, а это приберегите для человека, который ее по-настоящему полюбит. И я надеюсь, что они принесут обоим то, чего им не хватает. Иными словами — счастье.

КОРОЛЕВА. Вот как? Благодарю вас, доктор. Но вы задали мне трудную задачу… Как же мне решить, кому отдать кольцо — Алели или Августе? Пожалуй, Алели… Нет, Августе!… Или все-таки Алели?… Ну, что же вы молчите, Флюгерио?

ФЛЮГЕРИО (твердо и уверенно). Конечно, принцессе Августе, ваше величество. А впрочем, простите, — лучше принцессе Алели… То есть, я хотел сказать — принцессе Августе!

КОРОЛЕВА. Кому же? Алели? Августе? Ничего не понимаю! Хоть бы один раз вы мне ответили прямо и решительно! Нет, я просто теряю голову…

ЛЕЧИБОЛЬ. Предоставьте выбор самим принцессам, королева. Сделаем вот как… (достает что-то из шкафа.) У меня есть еще одна коробочка. Она пустая, но на вид, пожалуй, не хуже первой.

КОРОЛЕВА. Какое же может быть сравнение! Та деревянная, а эта перламутровая, с золотом.

ЛЕЧИБОЛЬ. Очень рад, что она вам нравится. Теперь нам нужно самое обыкновенное золотое кольцо. Не согласитесь ли вы положить в эту коробочку одно из ваших?

КОРОЛЕВА. Зачем?

ЛЕЧИБОЛЬ. Сейчас мы позовем обеих принцесс и предложим им самим выбрать себе по коробочке с кольцом.

КОРОЛЕВА. Хорошо… Пусть так. (Протягивает Лечиболю руку, унизанную кольцами.) Берите любое, доктор.

ЛЕЧИБОЛЬ. Если позволите, вот это, с короной. (Кладет кольцо в коробочку, подходит к окну и, взяв нечто вроде рупора, говорит негромко.) Пилюлио! Пригласите наверх обеих принцесс. (Королеве.) Сейчас они придут.

КОРОЛЕВА. Ах, я бы так хотела, чтобы коробочка с волшебным кольцом досталась моей бедной Алели! Нет, Августе!… А вы что думаете, Флюгерио?

ФЛЮГЕРИО. Я совершенно согласен с вашим величеством. Хорошо, если бы оно досталось принцессе Августе… То есть принцессе Алели…

Входит Пилюлио, пропуская вперед Августу и Алели.

ПИЛЮЛИО. Вы звали нас, доктор?

ЛЕЧИБОЛЬ. Да, звал. (Принцессам.) Мои прекрасные гостьи, я приготовил для вас по маленькому подарку. Вот две коробочки с кольцами. Пусть каждая из вас выберет ту, что ей больше по вкусу.

АВГУСТА. Я уже выбрала! (Протягивает руку, но Алели удерживает ее).

АЛЕЛИ. Августа, милая, уступи мне на этот раз! Я тебе отдам мое ожерелье, серьги, даже моего попугая, только оставь мне это колечко, а возьми другое.

АВГУСТА. Сама возьми другое! Очень мне нужен твой попугай!

АЛЕЛИ. Ну, не хочешь попугая, возьми мое зеркальце на цепочке, всё что хочешь возьми, а это колечко пусть будет мое!

АВГУСТА. Да какое — "это"?

Алели робко протягивает руку к оловянному кольцу.

Ах, оловянное! (Смеется.) Ну что ж, бери его, если уж оно так тебе нравится. Только смотри не забудь про зеркальце, сережки и ожерелье. Ты обещала!… А уж я, так и быть, возьму золотое с короной.

АЛЕЛИ. Вот спасибо, Августа! Какая ты добрая! А то ведь золотых у меня много, а это такое гладенькое, беленькое (надевает кольцо на палец), совсем как мои кастрюлечки… Ой! Где же они, кастрюлечки? В саду забыла… (Убегает.)

КОРОЛЕВА. Августа, не оставляйте вашу сестру одну. Смотрите, чтоб она не вышла из сада на улицу до тех пор, пока ей не привезут туфли.

АВГУСТА. А вы думаете, матушка, что в саду она не сможет натворить сто тысяч глупостей?

КОРОЛЕВА. Я думаю, дочь моя, что вам следует поторопиться. Ступайте в сад и приглядите за сестрой.

Августа, пожимая плечами, выходит.

ЛЕЧИБОЛЬ. Побудьте и вы в саду, Пилюлио.

КОРОЛЕВА. Доктор, ну вот Алели и надела ваше оловянное кольцо, но я что-то не вижу в ней никакой перемены. А вы, Флюгерио?

ФЛЮГЕРИО. И я ничего не замечаю.

КОРОЛЕВА. В чем же дело, доктор?

ЛЕЧИБОЛЬ. Не тревожьтесь, королева. Волшебная сила моего подарка скажется только тогда, когда ваша дочь обменяется кольцами с тем, кто ее полюбит.

КОРОЛЕВА. Но кто же полюбит ее, пока она такая дурочка? Разве дурак какой-нибудь…

ЛЕЧИБОЛЬ. Нет, почему же?… Вы не знаете умных людей, ваше величество. Это такие чудаки.

КОРОЛЕВА. Не спорю. Может быть… Вам виднее. Но, признаюсь откровенно, доктор, у меня от этих ваших чудес голова кругом идет, Я ровно ничего не понимаю. А вы, Флюгерио?

ФЛЮГЕРИО. А я, кажется, на этот раз кое-что понял… Ну, ваше величество, поблагодарим почтенного доктора и поспешим во дворец. Время второго завтрака уже подходит.

КОРОЛЕВА. Что ж, идемте! Доктор! Я благодарна вам от всего сердца. Дайте доктору сто золотых, Флюгерио.

ЛЕЧИБОЛЬ. Ни одного золотого, королева. Мои оловянные кольца стоят гораздо дешевле и гораздо дороже.

КОРОЛЕВА. В таком случае, мы пожалуем вам звание рыцаря и серебряные шпоры.

ЛЕЧИБОЛЬ. Если я куда-нибудь еду, ваше величество, то обычно нанимаю извозчика, а для этого не нужно шпор. Да и звание менять мне уже поздно. Я лекарь, а не рыцарь.

КОРОЛЕВА. Как вам угодно. Во всяком случае, примите нашу благодарность.

ФЛЮГЕРИО. А шпоры я вам все-таки пришлю. Прощайте.

Оба уходят. Лечиболь медленно поднимается по лестнице. В башню входит

Пилюлио. Доктор останавливается на площадке и смотрит на него сверху.

ЛЕЧИБОЛЬ. Уехали?

ПИЛЮЛИО. Уехали, доктор.

ЛЕЧИБОЛЬ. А вы записали их адрес в большую книгу, Пилюлио?

ПИЛЮЛИО. Адрес у королей короткий — ни улицы, ни номера дома, а просто: такое-то королевство, королевский дворец. А зачем вам понадобился их адрес, доктор?

ЛЕЧИБОЛЬ. Я хочу знать, что принесут на этот раз волшебные кольца Альманзора — счастье или несчастье.

ПИЛЮЛИО. Да разве они могут принести несчастье? Ведь олово — не золото…

В это время чугунная дверь открывается от сильного толчка, и в башню стремительно входит человек в плаще и чалме. Это старый пират Кохинур.

КОХИНУР (кладет на стол большой мешок). Вот золото! Много золота, господин мой!

ПИЛЮЛИО. Осторожнее! Вы разобьете колбы!

КОХИНУР. На эти деньги вы можете купить сотню таких сосудов и наполнить их доверху изумрудами и жемчугом. Кто здесь многославный и многомудрый доктор Лечиболь? Ты?

ПИЛЮЛИО. Нет

КОХИНУР (Лечиболю). Значит, ты, господин? (Низко кланяется.) Я переплыл море, чтобы купить у тебя чудесные кольца волшебника Альманзора.

ЛЕЧИБОЛЬ. Вот как? А на что они тебе?

КОХИНУР. Султан Синего берега Абдурахман, сын Абдурахмана в милости щедрый, как солнце, в гневе грозный, как гром, желает подарить их своей любимой дочери Нунуфар ко дню ее свадьбы. Мы искали их по всему свету, пока не узнали из волшебных книг, что они здесь. Золото твое — кольца наши. Я спешу, господин мой! Прости!

ЛЕЧИБОЛЬ. Пират Кохинур!

КОХИНУР. Да… Так меня зовут! Откуда ты знаешь мое имя, старый человек?

ЛЕЧИБОЛЬ. Старые люди много знают… А ты возвращайся к себе на остров, пират Кохинур, и скажи своему капитану Мухамиелю, что я не беру золота за оловянные кольца.

КОХИНУР. Золота не берешь? А что берешь? Алмазы? Парчу индийскую? Коня арабского? Ну? Говори, что тебе надо!

ЛЕЧИБОЛЬ. Ничего не надо.

КОХИНУР. Добром не продашь — силой возьмем.

ЛЕЧИБОЛЬ. Плохо же вы читали свои волшебные книги! Разве тебе не говорили, Кохинур, что эти кольца нельзя ни купить, ни украсть, ни взять силой?

КОХИНУР. Говорили. Не верим.

ЛЕЧИБОЛЬ. Ваше дело. А только так оно и есть. Подарят тебе такое кольцо по любви, по дружбе — бери, радуйся, твое счастье. А добудешь его силой или хитростью, ничего не добудешь, кроме простого олова. Так-то, пират Кохинур (Уходит и затворяет за собой дверь.)

КОХИНУР. Упрямый колдун! Видно, долго жил — больше жить не хочет. Скажи ему: пусть отдаст кольца, а не то худо будет.

ПИЛЮЛИО. Доктор Лечиболь не колдун, а доктор. А ты ступай себе, откуда пришел. Не теряй времени зря. Ничего ты не дождешься.

КОХИНУР. Дождусь, слуга сатаны! Нельзя мне без колец уходить, Мухамиель шутить не любит!

ПИЛЮЛИО. Да нет у нас этих колец!

КОХИНУР. Обманываешь!…

ПИЛЮЛИО. Правду говорю. Раньше тебя люди были — унесли. Ненамного ты и опоздал.

КОХИНУР. Кто унес?

ПИЛЮЛИО. О! Не достанешь!

КОХИНУР. До неба не достану, а на земле всё достану. Я видел, кто у вас был… Королева с дочками!

ПИЛЮЛИО. Да ведь эти колец ни отнять, ни украсть нельзя. Только по любви, по дружбе получить можно.

КОХИНУР. Дружбу, любовь украсть можно! Всё можно украсть! (Быстро уходит.)

ПИЛЮЛИО. Вон как! Надо доктору сказать. (Стучит в потолок.)

ЛЕЧИБОЛЬ (появляется на пороге) Что тебе, Пилюлио?

ПИЛЮЛИО. Ох, доктор! Пожалуй, и вправду наши чудесные кольца принесут немало бед и тревог!

ЛЕЧИБОЛЬ. Без этого не бывает и счастья, Пилюлио! А ты записал адрес пирата Мухамиеля?

ПИЛЮЛИО. Что там записывать? У пиратов адрес не длиннее, чем у королей: "Синее море. Корабль без флага".

Занавес

 

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Сад. Площадка неподалеку от королевского дворца. Водоем, окруженный цветами. Беседка. На ее остроконечной крыше кружится по ветру золоченый фазан — флюгер. В сад выходит Флюгерио. Он задумчив и сосредоточен.

ФЛЮГЕРИО. (размышляя). С одной стороны так, а с другой — этак… Нельзя не сознаться, но надо признаться… Как будто бы ясно, а все же опасно… (Заложив руки за спину, несколько раз проходит по дорожке сада и снова останавливается.) Итак, есть два принца и две принцессы. Казалось бы, дело простое: один из принцев женится на одной принцессе, другой — на другой… Но кого на ком женить? А главное — кого сделать королем и королевой? Вот вопрос!… (После недолгого молчания.) Разумеется, королем и королевой должна стать та пара, которая не будет мешать мне управлять королевством. Стало быть, задача наполовину решена. Королевой будет принцесса Алели. Она для этого достаточно глупа. А вот кто из принцев будет ей под стать — Альдебаран или Болталон? Болталон или Альдебаран? (Задумывается, устремив глаза на золоченого фазана, который блестит на крыше беседки.) А ну-ка, дружище флюгер, подскажи тезке, кого лучше выбрать. Если Альдебарана, повернись налево, если Болталона — направо! (Отбегает в сторону и смотрит на крышу.) Однако что это нынче творится с нашим фазаном? Как он быстро вертится! Направо, налево, направо, налево… Болталон, Альдебаран, Болталон, Альдебаран, Болталон… Ничего не понимаю!…

На площадку выходит принц Болталон. У него комически-воинственная внешность. На боку — огромная шпага, за поясом — пистолеты, на ногах — высоченные ботфорты со шпорами. Нос перебит. Одного уха не хватает.

БОЛТАЛОН. На что это вы смотрите, господин министр… извините, не помню, как вас величают. Что за штука у вас там наверху?

ФЛЮГЕРИО. Флюгер, ваше высочество. Обыкновенный флюгер.

БОЛТАЛОН. А зачем?

ФЛЮГЕРИО. Этот фазан указывает направление ветра, принц.

БОЛТАЛОН. Будто?

ФЛЮГЕРИО. Уверяю вас.

БОЛТАЛОН. Гм!… Интересно. А он снимается?

ФЛЮГЕРИО. Если это необходимо…

БОЛТАЛОН. Необходимо. Дайте-ка его мне!

ФЛЮГЕРИО. Но зачем же он вам, ваше высочество?

БОЛТАЛОН. Как это — зачем? Узнавать направление ветра. А то иной раз никак не разберешь, откуда ветер дует.

ФЛЮГЕРИО. Он! (Радостно потирает руки.) Ах, принц, вы получите и этот флюгер, и беседку, и дворец, и все королевство в придачу. Для этого вам надо только жениться на одной из наших принцесс. Я вижу, вы будете настоящим королем, и счастлив служить вам.

БОЛТАЛОН. Э-э, да ты славный старик! Но скажи мне по правде, сколько женихов нужно этой вашей принцессе?

ФЛЮГЕРИО. Разумеется, один, ваше высочество. Что за вопрос?

БОЛТАЛОН. Зачем же, в таком случае, здесь торчит этот другой… как его там… Альдебаран?

ФЛЮГЕРИО. Но ведь у нас две принцессы, ваше высочество. Не могут же они обе выйти замуж за одного принца.

БОЛТАЛОН. Гм! Пожалуй… Но ведь это значит, что и королевство придется делить пополам, и дворец, и этот флюгер?

ФЛЮГЕРИО. Нет, принц, королевство — с дворцом, флюгером и вашим старым Флюгерио достанется той из принцесс, которая выйдет замуж раньше.

БОЛТАЛОН. Какой же дурак женится тогда на другой?

ФЛЮГЕРИО. Надеюсь, что принц Альдебаран, ваше высочество. Но и он не будет в обиде. Ему достанется прекрасное приданное. А королем станете вы, если, конечно, не будете слишком медлить.

БОЛТАЛОН. Медлить? Это не в моем характере. Я еще, и невесты не видал, а уж обручальные кольца у меня в кармане!

ФЛЮГЕРИО. Такая предусмотрительность делает честь вашему уму. Но обыкновенные обручальные кольца вам не понадобятся. Если вы поклянетесь не выдать меня, я открою вам государственную тайну.

БОЛТАЛОН. Ну, клянусь, клянусь!… Что там еще за тайна?

ФЛЮГЕРИО. Для обручения наследницы Февраля — Августа мы приобрели волшебные кольца Альманзора. (Достает кольцо.) Вот одно из них!

БОЛТАЛОН. Да ведь это олово!

ФЛЮГЕРИО. Олово.

БОЛТАЛОН. Вы так бедны?

ФЛЮГЕРИО. Мы так богаты! Этим кольцам, принц, нет цены. Если принцесса полюбит вас и наденет вам на палец такое же оловянное колечко, вы получите всё, чего вам не хватает.

БОЛТАЛОН. А чего мне не хватает? Только королевства! Да еще, пожалуй, этого флюгера…

ФЛЮГЕРИО. Прекрасно сказано, ваше высочество! Но и кроме королевства, вам, простите, не хватает еще кое-чего. Так, мелочей…

БОЛТАЛОН. Чего же именно?

ФЛЮГЕРИО. Об этом я могу вам сказать только на ухо, если вы соблаговолите повернуться ко мне левой стороной.

БОЛТАЛОН. Ну?

ФЛЮГЕРИО. Вам, ваше высочество не хватает правого уха. Простите за правду!

БОЛТАЛОН (выдергивает из ножен шпагу). Это дерзость!

ФЛЮГЕРИО. Не гневайтесь, принц. Правое ухо появится у вас, чуть только вы обручитесь с принцессой. Да и не только это… Вас ждет много приятных перемен. Ну, скажем, у вас выпрямится нос, появятся ресницы, исчезнут рубцы на щеке, губе и подбородке, пропадет несколько лишних бородавок…

БОЛТАЛОН. Ну, довольно, довольно!… Без подробностей!

ФЛЮГЕРИО. Одним словом, у вас будет всё, чего вам до сих пор не хватало, и не будет того, что мешает вам.

БОЛТАЛОН. Дай сюда кольцо!

ФЛЮГЕРИО. Перед обручением, принц…

БОЛТАЛОН. Обручение будет через пять минут. (Берет из рук Флюгерио перстень.) Только скажи, которой из двух принцесс я должен понравиться.

ФЛЮГЕРИО. Той, у которой на пальце такое же оловянное кольцо, — Апрелии.

БОЛТАЛОН. Апрелии? Великолепно! Где же она?…

На площадку выходит принц Альдебаран. Он немолод, тщедушен и очень кокетлив. Сухое, несколько сморщенное лукавое личико, обрамленное пышными локонами. Кружева, перья, банты, пряжки. То и дело подносит к глазам лорнет.

АЛЬДЕБАРАН. Дорогой Флюгерио, где же наконец ваш принцессы? Мне надоело шататься по саду и топтать цветы!

БОЛТАЛОН. Если так, почему бы вам не уехать домой, ваше высочество? Я бы на вашем месте уехал.

АЛЬДЕБАРАН. Нет, сидеть дома мне еще больше надоело. И к тому же я решил стать королем Фазании и Павлинии. Здесь не холодно, не жарко и редко идет дождь.

БОЛТАЛОН. Вот еще! Вам не видать Фазании, как своих ушей.

АЛЬДЕБАРАН. Зато вам, ваше высочество, должно быть, удалось увидеть собственное ухо — когда вам его отрубили.

БОЛТАЛОН. Но уж вы-то не увидите своей головы, когда я вам ее отрублю! (Хватается за шпагу.)

ФЛЮГЕРИО. Принц Болталон! Принц Альдебаран! Ваши высочества! Успокойтесь!… Вот идет ее величество с дочерьми.

Звуки труб. На площадку выходит придворный в парче и лентах. В руке у него жезл.

ПРИДВОРНЫЙ. Ее фазанье и павлинье величество вдовствующая королева Януария! Их высочества принцесса Апрелия и принцесса Августа!

КОРОЛЕВА (тихо). Алели, прошу вас, если вам сделают предложение, не говорите сразу "нет". Это невежливо. Августа, предупреждаю вас: если вам сделают предложение, не говорите слишком быстро "да". Это не принято. (Громко.) Я очень рада видеть вас, дорогие гости. Как вы спали, принц Альдебаран? Как вы спали, принц… принц…

ФЛЮГЕРИО (подсказывает). Принц Болталон, четвертый сын достославного короля Шутландии и Осландии.

КОРОЛЕВА (тихо Флюгерио). Разве есть и такое королевство?

ФЛЮГЕРИО. Если есть принц, ваше величество, то, наверно, есть и королевство.

КОРОЛЕВА. Пожалуй… Дорогие гости, надеюсь, вы у нас не будете скучать. Мы устроим для вас соколиную охоту, петушиные бои, карусель… А пока принцессы, чтобы немного развлечь вас, покажут вам могилу моего незабвенного супруга Февраля-Августа и клетку с его любимыми обезьянами. Мы же с моим старым Флюгерио пойдем заниматься нашими скучными государственными делами. Ах, простите, что это я хотела сказать?…

БОЛТАЛОН. Право, не знаю, ваше величество.

АЛЬДЕБАРАН. Рад бы угадать, королева, но не могу.

КОРОЛЕВА. Ах, это мое вечное несчастье — я забываю самое главное, а мой бедный Флюгерио никогда ничего не может мне напомнить!

Флюгерио беспомощно разводит руками.

Ах да, вспомнила! (Вполголоса предостерегающе.) Алели, будьте хоть немножко разумнее! Августа, будьте хоть немножко добрее! (Уходит вместе с Флюгерио.)

АВГУСТА (с деланной любезностью). Куда же мы пойдем, дорогие гости? Чем вас развлечь? Не хотите ли посмотреть наших обезьян?

АЛЕЛИ (тихо). Ой, что ты! Они же испугаются…

АВГУСТА. Кто? Принцы?

АЛЕЛИ. Да нет! Обезьяны, конечно!

АВГУСТА. Молчи, дура!

АЛЕЛИ. А я и молчу.

БОЛТАЛОН (негромко Альдебарану). Которая из них Апрелия? Я что-то не разберу… Эта или та?

АЛЬДЕБАРАН. Ах, вам нужна принцесса Апрелия? (Лукаво прищурившись, кивает в сторону Августы.) Вот эта.

БОЛТАЛОН. Гм!… Ну, ничего не поделаешь… (Решительно подходит к Августе.) Не покажете ли вы мне, ваше высочество, могилу покойного короля?

АВГУСТА. О, с большим удовольствием, принц! Это любимое место моих прогулок.

БОЛТАЛОН. Еще бы! Если бы мой отец и старшие братья скончались, я бы тоже с удовольствием ходил на их могилы.

АВГУСТА. Я вполне понимаю ваши чувства, принц.

Уходят.

АЛЬДЕБАРАН. Прекрасная принцесса Апрелия, как я рад, что нас оставили одних!

АЛЕЛИ. Рады?

АЛЬДЕБАРАН. Я просто счастлив…

АЛЕЛИ. Ну, так сейчас вы будете еще счастливее. Я тоже уйду.

АЛЬДЕБАРАН. О нет, нет! Не уходите! Позвольте мне признаться откровенно, ради кого я прибыл в ваши края. Только ради вас! Выслушайте же меня благосклонно. Я у ваших ног, я прошу вашей руки!

АЛЕЛИ. Руки? А что, у вас своих нет?

АЛЬДЕБАРАН. О, не шутите так жестоко! Скажите мне просто и откровенно, как другу: хотите вы быть королевой?

АЛЕЛИ. Нет.

АЛЬДЕБАРАН. Не может быть! Кто же отказывается от короны?! А для того чтобы стать королевой, вы должны всего только выйти замуж раньше вашей сестры. Так завещал ваш отец. Хоть на час, хоть на несколько минут раньше!… Не будем же терять дорогое время. Пока мы здесь разговариваем, ваша сестра, может быть, уже согласилась выйти замуж за этого принца с отрубленным ухом и перебитым носом. Это было бы очень досадно, не правда ли? Согласитесь же стать королевой и женой Альдебарана!

АЛЕЛИ. Какого еще барана? Разве вы баран?

АЛЬДЕБАРАН. Альдебаран, принцесса. Это очень древнее и громкое имя: Аль-де-ба-ран!

АЛЕЛИ (хохочет). Ай-да-баран! Ай-да-баран!… ну, а если я выйду за вас замуж, как же будут звать меня: "Ай-да-борона" или "Ай-да-овца"? Нет, не хочу!…

АЛЬДЕБАРАН. Какая вы злая, принцесса Апрелия!

АЛЕЛИ. Нет, что вы! Злая у нас Августа, а я просто глупая. Только вы, пожалуйста, никому про это не рассказывайте. Это наша государственная тайна.

АЛЬДЕБАРАН. Ах, вот как! Хорошо, что вы открыли мне вашу государственную тайну вовремя. Честь имею кланяться! (Про себя.) Черт побери, как бы из-за этой дурочки мне, умному, не остаться в дураках!… (Идет на ходу сталкивается с Болталоном.)

Тот выбегает на площадку весь взъерошенный и багровый от яроети.

БОЛТАЛОН. Черт побери! Как вы смели так подшутить надо мной?

АЛЬДЕБАРАН. Боюсь, что я подшутил не над вами, а над собой.

БОЛТАЛОН. Бросьте эти уловки! Принцесса, которую вы назвали Апрелией, оказалась Августой, да еще при этом такой ведьмой, что чуть глаза мне не выцарапала, когда я назвал ее Апрелией. Нет, этого я вам не прощу, клянусь честью!

АЛЬДЕБАРАН (обрадованно.) Ах, так вы не получили согласия принцессы Августы?

БОЛТАЛОН. А вы получили согласие принцессы Апрелии?

АЛЬДЕБАРАН. Вас это не касается.

БОЛТАЛОН. Зато моя шпага сейчас коснется вашей печенки! (Хватается за эфес шпаги.) Я четыреста раз дрался с такими бездельниками, как вы!

АЛЬДЕБАРАН. И потеряли только одно ухо? Мало!

БОЛТАЛОН. А вы сейчас потеряете оба! (Выхватывает свою тяжелую, длинную шпагу.)

АЛЬДЕБАРАН (небрежно). Послушайте, вы! Если уж вам так хочется драться, можно выбрать другое место и другое время. А сейчас я что-то не расположен.

БОЛТАЛОН. Ах, не расположены? Ну, так я вас расположу! Держитесь!

АЛЬДЕБАРАН (отступая). Но-но! Потише! Уж не хотите ли вы напугать принца Альдебарана?

БОЛТАЛОН (размахивая шпагой). Нет, я хочу проткнуть его, как цыпленка!

АЛЬДЕБАРАН (волей-неволей вытаскивает свою тонкую, с нарядным эфесом шпажонку). Ах, вот как! Что ж, пеняйте на себя! (Нерешительно топчется на месте и наконец делает выпад, стараясь держаться подальше от противника)

БОЛТАЛОН (при виде обнаженной шпаги сразу отскакивает). Постойте! Что вы делаете? (С грохотом бросает шпагу в ножны и, отдуваясь, отирает со лба пот.) Благодарите принцессу за то, что остались живы!…

АЛЬДЕБАРАН (тоже спрятав шпагу и держась за сердце). А в другой раз поосторожней размахивайте своей оглоблей, а то ушей и носов у вас не так уж много.

БОЛТАЛОН (ворчливо). На мой век хватит! У вас, видно, другого дела нет, как считать чужие уши и носы!

АЛЬДЕБАРАН. Нет, отчего же? Дело есть, и очень спешное. Я сейчас отправляюсь искать принцессу Августу. Прошу прощения. (Кланяется Алели и уходит.)

АЛЕЛИ. Идите, идите! (Болталону.) И вы тоже! Ведь теперь-то вы знаете, что Августу зовут Августой.

БОЛТАЛОН… Нет, я останусь здесь.

АЛЕЛИ. Тогда я отсюда уйду.

БОЛТАЛОН… А я вас не пущу! Принцесса Апрелия! Я вас люблю и не люблю долго разговаривать. Скажите прямо: у вас есть оловянное кольцо?

АЛЕЛИ (в недоумении). Есть.

БОЛТАЛОН. Будьте добры, покажите мне его.

АЛЕЛИ. А зачем вам? Ну, вот оно!…

БОЛТАЛОН. У меня есть точно такое же.

АЛЕЛИа. Такое же оловянное? Покажите!

БОЛТАЛОН. Вот! (Протягивает руку.)

АЛЕЛИ (смотрит на его пальцы). Никакого оловянного кольца у вас нет. Как не стыдно говорить неправду!

БОЛТАЛОН (в тревоге). В самом деле нет! Потерял! Неужели потерял? Только где же? Где?… должно быть, соскочило с пальца, когда я дрался с этим проклятым Альдебараном! (Ползает по песку, по траве, разыскивая кольцо,)

АЛЕЛИ. А вы бы не дрались. Разве это хорошо — драться?

БОЛТАЛОН (ворчливо). А шпага у меня на что?

АЛЕЛИ. А вы бы ее дома оставили.

БОЛТАЛОН. Нельзя: не полагается. Черт побери! Куда же оно подевалось, это несчастное кольцо? Ага, вот!… Нет, это какая гусеница серебристая. Свернулась кольцом, словно нарочно дразнит. Тьфу, гадость какая!…

Алели хохочет.

Смейтесь, смейтесь! Вот сейчас найду его и обручусь с вами… Эх, досада! Прямо будто сквозь землю провалилось!

АЛЕЛИ. А может быть, и вправду провалилось? Или вы его не тут потеряли, а где-нибудь в другом месте?

БОЛТАЛОН (поднимая голову). В другом месте? Где же еще?… Постойте! (Вскакивает на ноги.) Может, я его и в самом деле обронил на могиле этого… как его там… Января-Февраля, что ли? Ну, словом, вашего покойного батюшки. Сбегаю, посмотрю. (Придерживая шпагу, убегает.)

АЛЕЛИ. Что ж, сбегайте посмотрите. А я пока пойду домой да так спрячусь, что вы будете меня искать, как это ваше кольцо, и все равно не найдете. (Уходит.)

Сцена несколько мгновений пуста. В саду вечереет. Тихо. Только где-то позвякивают садовые ножницы, словно в траве стрекочет кузнечик-великан. Из глубины сада, постепенно приближаясь, слышится песня.

Из кустов выходит садовник Зинзивер. Лицо его похоже на добродушную клоунскую маску, смешную и нелепую. Рыжие волосы торчат, как петушиный гребень. Зинзивер работает и поет.

ЗИНЗИВЕР.

Кто это нынче здесь всю траву вытоптал? Лошадей сюда пустили, что ли? И цветы помяты… (Наклоняется и осматривает цветы.) Стой! А это что? Колечко! Право, колечко! Видно, обронил кто. Пойти разве отнести помощнику старого придворного камердинера?… (Рассматривает кольцо.) Да нет, колечко простое, оловянное… Во дворце таких не носят. Цена им грош за пару. Можно его, пожалуй, и себе оставить. На счастье!…

На площадку выбегает Алели. Зинзивер прячется в кустах. Она садится на скамью и, уткнувшись лицом в ладони, горько плачет. Зинзивер бесшумно раздвигает ветви и через спинку скамьи бросает ей на колени большое румяное яблоко.

АЛЕЛИ (не оглядываясь и тяжело вздыхая). Спасибо! (Берет яблоко и, всхлипывая, принимается есть.)

ЗИНЗИВЕР (из кустов). О чем вы плачете? Кто вас обидел?

АЛЕЛИ (жалобно). Все. Смеются, бранят… Что я ни скажу, всё не так. Что ни сделаю, всё нехорошо. Неужели я и в самом деле хуже всех?

ЗИНЗИВЕР. Не хуже, а лучше. В тысячу раз лучше!

АЛЕЛИ (оглядываясь). Ой, кто это сказал? Вы что, птица?

ЗИНЗИВЕР. Пожалуй, что и так. Меня зовут Зинзивер. А Зинзивер — это такая маленькая веселая птица, из породы синиц. Знаете?

АЛЕЛИ. Теперь знаю. (Смотрит через спинку скамейки в кусты.) Где же вы? Я хочу посмотреть, что за птица — Зинзивер.

ЗИНЗИВЕР. Ох, лучше не надо!

АЛЕЛИ. Почему?

ЗИНЗИВЕР. Если вы увидите меня, вы уж больше не захотите со мной разговаривать.

АЛЕЛИ. Нет, я захочу! Правда, захочу! (Соскакивает с места и вытаскивает Зинзивера из кустов за рукав.) Ой, что это? Зачем вы шапкой себе лицо закрыли?

ЗИНЗИВЕР. Да шапка-то у меня, пожалуй, получше, чем лицо.

АЛЕЛИ. А вот я посмотрю! (Отнимает у него шапку.) Ой, какой вы смешной! Вы и в самом деле ужасно смешной!… Если бы вы себя увидели, вам тоже стало бы очень емешно. (Громко хохочет.)

ЗИНЗИВЕР (закрывал лиио руками). Ах, зачем, зачем вы заставили меня показаться вам! Уж пусть бы другие смеялись надо мной, только не вы!

АЛЕЛИ. А кто же это смеется над вами?

ЗИНЗИВЕР. Спросите лучше, кто не смеется. Да мне это с полгоря. У меня на каждую шутку десять в запасе… И, пожалуй, поострей, чем у них.

АЛЕЛИ. Десять? Нет, правда? А почему же вы сейчас не шутите?

ЗИНЗИВЕР (тихо). Не до шуток мне… Вот я больше всего на свете боялся, что и вы будете смеяться надо мной, если я попадусь вам на глаза. Так оно и случилось. (Круто поворачивается и хочет уйти.)

АЛЕЛИ (хватает его за рукав). Постойте, куда же вы? Да разве я над вами смеюсь? Я просто так смеюсь, потому что на вас смотреть весело. А у нас во дворце на всех смотреть скучно. Понимаете? Мне очень нравится на вас смотреть. Не уходите, пожалуйста.

ЗИНЗИВЕР. Где уж тут уйти!… Ладно, смотрите на меня и смейтесь сколько хотите. А я буду смотреть на вас. Ведь я еще никогда не видел вас так близко. Издали вы — как звездочка в небе, вблизи — как солнышко.

АЛЕЛИ. Кто это вас научил говорить такие удивительные слова?

ЗИНЗИВЕР. Вы научили…

АЛЕЛИ. Я? Да ведь я дурочка. Я и говорить-то как следует не умею.

ЗИНЗИВЕР. Кто это вам сказал?

АЛЕЛИ. Да все говорят. Может быть, я и в самом деле дура…

ЗИНЗИВЕР. Не может быть! Дуракам и в голову никогда не приходит, что они глупые.

АЛЕЛИ. Нет, правда? А почему же тогда все у нас во дворце считают меня ужасной дурой?

ЗИНЗИВЕР. Вот уж не знаю, должно быть, вы чем-нибудь не похожи на тех, кто так думает.

АЛЕЛИ, Как это — не похожа?

ЗИНЗИВЕР. Ну, как вам объяснить… Вон на том дворе, за решеткою, разгуливают куры. Этакие породистые — китайские или персидские, что ли… Знаете, с такими высокими резными гребешками вроде маленьких корон.

АЛЕЛИ. Знаю, знаю. Видела!

ЗИНЗИВЕР. Очень важные куры, не правда ли? Ну, а там, под крышей беседки, живут ласточки. Так вот, если бы куры умели говорить, они бы вам сказали, что ласточки ужасные дуры.

АЛЕЛИ. Почему?

ЗИНЗИВЕР. А потому, что ласточки летают, а не разгуливают по двору, щебечут, а не кудахчут. Ну, одним словом, потому, что ласточки — ласточки, а куры — куры.

АЛЕЛИ. А ведь верно! Вы это очень забавно сказали. Должно быть, вы умный, да? Всё понимаете!… И знаете что? Вы совсем уж не такой некрасивый…

ЗИНЗИВЕР. Спасибо на добром слове.

АЛЕЛИ. Нет правда, правда! Я даже думаю, что вы довольно красивый… А скажите, как вы попали к нам в сад? Почему я вас никогда не видела?…

ЗИНЗИВЕР. А ведь я тут у вас с малых лет живу.

АЛЕЛИ. Где? В кустах?

ЗИНЗИВЕР. Нет, зачем же? Я хоть и Зинзивер, а не птица, и живу не в кустах, а в маленьком домике у ограды. Ведь я просто-напросто ваш садовник.

АЛЕЛИ. Вы что, шутите? Садовника я знаю. Он каждый день приносит нам с Августой розы. Вы на него ничуть не похожи. Он толстый, важный…

ЗИНЗИВЕР. Так то старший садовник, а я младший. Я выращиваю розы и срезаю, а он их носит во дворец.

АЛЕЛИ. А не можете ли вы с завтрашнего дня приносить их сами?

ЗИНЗИВЕР. Что вы! Меня и к дверям не подпустят.

АЛЕЛИ. Почему?

ЗИНЗИВЕР. Да говорят — вид у меня для дворца неподходящий.

АЛЕЛИ. А как же принца Болталона пускают?

ЗИНЗИВЕР. Так ведь он принц!…

АЛЕЛИ. Ничего не понимаю! Ну ладно. Если вас не пускают во дворец, я сама буду каждый день приходить к вам сюда. Мне что-то понравилось с вами разговаривать. Только… только вам, наверно, скучно со мною? Я ведь такая глупая!

ЗИНЗИВЕР. Мне — скучно с вами?! Что это вы говорите! Да я никогда в жизни не был так счастлив, как сегодня!

АЛЕЛИ. Счастливы? Какое хорошее слово! Я, кажется, тоже немножко счастлива… Ну, вот что, мне надо идти, а то матушка сердиться будет. Смотрите, уже совсем темно, даже луна взошла. Как мне завтра найти вас?

ЗИНЗИВЕР. Да я всегда тут, в саду. Только людям на глаза не показываюсь.

АЛЕЛИ. Ну, если вы не показываетесь, так ведь и я вас не увижу.

ЗИНЗИВЕР. Зато услышите.

АЛЕЛИ. Как это?

ЗИНЗИВЕР. Очень просто. Я за работой всегда пою или насвистываю, как птица. Должно быть, за это меня и прозвали Зинзивером.

АЛЕЛИ. Неужели вы и свистеть умеете? Ах, какой вы умный, какой вы умный! Ну, как вы это делаете?

Зинзивер насвистывает песенку.

Очень красиво! Теперь-то уж я отличу Зинзивера от других птиц!

Издали доносится голос Августы: "Алели! Где ты? Алели!"

Уходите! Скорей уходите! Это Августа. Вы не знаете, какая она у нас злая…

ЗИНЗИВЕР скрывается в кустах.

АВГУСТА (выходя на площадку). С кем ты тут разговаривала?

АЛЕЛИ. Ни с кем.

АВГУСТА. Я сама слышала.

АЛЕЛИ. Это так, в шутку — с птицей.

АВГУСТА. Как всегда, глупости!

АЛЕЛИ. Я глупая, вот и говорю глупости. А ты умница — скажи что-нибудь умное.

АВГУСТА. Некогда мне с тобой болтать. Идем домой. Скоро праздник начнется, а мы до сих пор не готовы — не причесаны, не одеты.

АЛЕЛИ. Какой еще праздник?

АВГУСТА. Ты что, до сих пор ничего не поняла? Праздник в честь принцев, наших женихов.

АЛЕЛИ. У меня нет жениха.

АВГУСТА. А у меня есть.

АЛЕЛИ. Это кто же?

АВГУСТА. Альдебаран или Болталон. Во всяком случае, с одним из них я намерена сегодня обручиться.

АЛЕЛИ. Ну и обручайся хоть с обоими, а я лучше тут посижу.

АВГУСТА. Да ведь без тебя праздник не начнут. Ты хоть и дура, а принцесса. Ну, идем, идем! Уже темно стало. Смотри, луна взошла.

АЛЕЛИ. Даже целых две.

АВГУСТА. Совсем с ума спятила! Где это ты нашла две луны?

АЛЕЛИ. Одну — на небе, другую в воде. Вон — плавает… Погоди, я тебе ее сейчас достану. Хочешь? Она такая золотая, блестящая… Ты же любишь все золотое…

АВГУСТА (сердито смеясь). Доставай, доставай! Только если ты свалишься в воду вниз головой, я тебя вытаскивать не буду. До того мне надоело слушать всякий вздор!…

АЛЕЛИ (садится на край водоема). Нет, я не свалюсь. Луна совсем близко. Сейчас я ее поймаю и дам тебе. Поймала! Держи, Августа! (Выплескивает на Августу полные пригоршни воды.)

АВГУСТА (отскакивая). Не смей!

АЛЕЛИ (смеясь). Ах, прости, пожалуйста! Я и не заметила, она у меня из рук выскользнула. Ну, уж теперь-то не уйдет. Сейчас я ее веткой подгоню к самому краю и вытащу… Нет, опять не дается… Ну что мне с ней делать?

ГОЛОС ИЗ-ЗА КУСТОВ. Если хочешь, госпожа, я тебе достану луну.

АВГУСТА. Ай!… Кто это?

Из кустов выходит Кохинур.

КОХИНУР. Не бойтесь, красавицы! Это я, ваш верный слуга. Я привез вам подарки от султана Синего Берега, от самого Абдурахмана Щедрого. Только прикажите — и луна будет у ваших ног. Вот она! (Достает из-под плаща серебряный полумесяц, украшенный алмазами.)

АВГУСТА. Ах, какая прелесть! Какие алмазы! Так и играют!

АЛЕЛИ. Играют? Покажите-ка!

АВГУСТА. Не давайте ей! Она сломает… Дайте мне!…

АЛЕЛИ. А мне и не нужно! Ни во что они не играют. Обыкновенные камешки, только блестящие. И потом, на небе и в воде луна целая, а это какая-то половинка.

КОХИНУР. Полумесяц, госпожа. Не нравится? Пойдем на берег, совсем недалеко — рукой подать, я вам полную золотую луну покажу, ярче настоящей сияет.

АЛЕЛИ. Ну и пусть себе сияет! Вот у меня колечко — оловянное, не золотое, а смотри, как блестит!… Не хуже всех ваших алмазов.

КОХИНУР. У тебя есть оловянное колечко, моя красавица? Покажи-ка, покажи! Хорошее колечко, только не для королевской дочки — королевским дочкам получше, побогаче надо. Подари-ка ты его мне, старику, а я за него что хочешь дам. У меня звезды алмазные — яснее, чем на небе, роса жемчужная — крупней, чем на траве.

АВГУСТА. Слышишь, Алели?

АЛЕЛИ. Слышу. Не глухая.

АВГУСТА. А может, нам и в самом деле пойти посмотреть?

КОХИНУР. Как же не посмотреть, красавицы? На что человеку глаза даны, если не смотреть?

АЛЕЛИ. Да разве нам можно уходить из дому без позволения?

КОХИНУР. Зачем — без позволения? Ты сестрице позволь, сестрица тебе позволит, вот и будет можно. Ну, идем.

АЛЕЛИ. Без старших?

КОХИНУР. Я старший, госпожа, — я с вами пойду. Да ты что, боишься? Погляди на мою седую бороду! У меня внучки такие, как ты. Одну зовут Айше, другую Ферюзэ.

АЛЕЛИ. Спасибо, дедушка. Я лучше здесь останусь.

КОХИНУР. Ай, госпожа, выпустишь счастье из рук, другой раз не поймаешь. Ну, прощайте, красавицы мои! Хотел я вам волшебные сережки подарить, такие сережки, чтоб, все женихи на вас загляделись, — во сне бы вас видели и наяву только о вас думали… Да уж, видно, не судьба. (Хочет уйти.)

АВГУСТА. Постойте! Погодите!… Алели, милая, пойдем!

Алели молчит.

Пойдем, Алели!

АЛЕЛИ. Да не хочу я. Очень надо!

АВГУСТА. Ну конечно! Тебе ничего не надо…

АЛЕЛИ. А тебе все нужно! Иди. Я тебя не держу.

АВГУСТА. Да ведь не могу же я пойти совсем одна!

АЛЕЛИ. Так не ходи.

АВГУСТА. Злючка! Пальцем ради сестры не пошевельнет! Подумаешь, как трудно на берег спуститься! Ну, Алели, ну, дорогая моя, я очень тебя прошу! Я умоляю тебя! Ну, хочешь — я на коленки стану?

АЛЕЛИ. Да что ты, Августа! С ума сошла? Ладно уж, ладно, пойдем.

АВГУСТА. Ведь это всего на одну минутку. Мы сейчас вернемся… (Бежит вслед за Кохинуром, увлекая за собой Алели.)

Из чащи кустов осторожно выходит Зинзивер.

ЗИНЗИВЕР. Что это? Куда они пошли? Как будто не во дворец… (Прислушивается.) Неужели на берег спускаются?… Да, так и есть! Ох, надо бы посмотреть… (Бежит вслед за принцессами и Кохинуром.)

В это время в саду один за другим зажигаются фонари.

Выбегают слуги.

ПЕРВЫЙ СЛУГА. Принцесса Алели!

ВТОРОЙ СЛУГА. Принцесса Августа!

ПЕРВЫЙ СЛУГА (второму). И здесь их нет!

ВТОРОЙ СЛУГА (первому). Нигде нет!

В сад выходит Флюгерио.

ФЛЮГЕРИО. Ваши высочества! Принцессы! Где же они?

ПЕРВЫЙ СЛУГА. Мы обыскали весь сад.

ВТОРОЙ СЛУГА. Их нет нигде.

ФЛЮГЕРИО. Ничего не понимаю! Куда же они могли деваться? Ведь уже пора начинать праздник.

Откуда-то раздается музыка. Выходит королева в сопровождении принцев.

КОРОЛЕВА. Дочери мои! Алели, Августа! Нельзя же заставлять ждать себя!

ФЛЮГЕРИО. Принцесс здесь нет.

КОРОЛЕВА. Разве их нет в саду?

ФЛЮГЕРИО. Их нет ни в саду, ни во дворце!

КОРОЛЕВА. Что вы говорите, Флюгерио?

На площадку выбегает Зинзивер.

ЗИНЗИВЕР. Их увезли! Обеих принцесс увезли!

КОРОЛЕВА. Ах!

ФЛЮГЕРИО. Кто? Кто увез?

ЗИНЗИВЕР. Не знаю! Морские разбойники… Пираты… Они только что отплыли! Их еще можно догнать!

КОРОЛЕВА. Да почему же ты не удержал их? Почему не позвал на помощь?

ЗИНЗИВЕР. Они меня ударили веслом по голове и сшибли с ног… Их было много, а я один…

ФЛЮГЕРИО. Ваше величество, я сейчас велю послать в погоню самый быстрый из наших кораблей.

КОРОЛЕВА. И объявите по всему королевству, что тот, кто спасет моих дочерей, станет мужем одной из них и получит корону Февраля-Августа еще до моей смерти. Ах! (Подносит платок к глазам.) Бедные мои девочки! Подумать только — они в руках у пиратов… У пи-ра-тов!… (Плачет.)

ЗИНЗИВЕР. Ваша милость!… То есть ваша светлость!… То есть ваше величество! Позвольте мне отправиться на этом корабле. Жив не буду, а разыщу ваших дочек.

КОРОЛЕВА. Ты?… Боже мой! Флюгерио?!

ФЛЮГЕРИО. Что ж, этот добрый малый может пригодиться, если уж он так предан вашему августейшему семейству. Но сначала надо узнать, кто из принцев готов пуститься в это опасное путешествие ради своей будущей супруги и короны.

Молчание.

АЛЬДЕБАРАН (после паузы). Что касается меня, то я считаю своим долгом оставаться здесь, пока не вернутся домой принцессы, и утешать королеву. Честь не позволяет мне покинуть женщину в беде.

БОЛТАЛОН. И мне тоже!

ЗИНЗИВЕР (Флюгерио). Ну, так я, ваша милость, один отправлюсь. Что ж понапрасну время тратить?…

ФЛЮГЕРИО. Нет! Знай свое место и помалкивай! (Берет под руку Болталона и отводит в сторону.) Принц! Позволю себе напомнить вам: вы потеряете корону.

БОЛТАЛОН. Но зато сберегу голову.

ФЛЮГЕРИО (вполголоса). Значит, вы не согласны ехать?

БОЛТАЛОН. Нет.

ФЛЮГЕРИО. Что ж, ваша воля… Тогда я уговорю принца Альдебарана. Он освободит принцесс и станет королем Павлинии и Фазании. А вы попляшете на его свадьбе.

БОЛТАЛОН (вне себя от гнева, громко). Что? Мне плясать на свадьбе у этого барана разряженного?! Нет, уж лучше пусть он попляшет на моей свадьбе! Еду! Сейчас!

Немедленно!

ФЛЮГЕРИО. Давно бы так.

АЛЬДЕБАРАН. Куда это вы собрались, ваше высочество?

БОЛТАЛОН. Спасать мою невесту, ваше высочество. К пиратам!

АЛЬДЕБАРАН. Ах, вот как! Ну что ж, в таком случае и я еду к пиратам — спасать мою невесту. Ничего не поделаешь. Дорогой Флюгерио, поручаю вам заботу о моей будущей августейшей теще.

БОЛТАЛОН. Береги мою корону, старик!

ФЛЮГЕРИО. Как свою, ваше высочество. Корабль уже у пристани.

КОРОЛЕВА. Поторопитесь, поторопитесь, принцы! Подумать только — мои девочки могут утонуть, простудиться… Могут научиться у пиратов самым дурным манерам! Вся моя надежда на вас!

АЛЬДЕБАРАН (кланяясь королеве). Мы не вернемся без ваших прекрасных дочерей!

БОЛТАЛОН (тоже кланяясь). Мы вернемся только с ними!

ЗИНЗИВЕР (на бегу). Были бы только живы, а уж выручить — выручим!

Занавес

 

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Замок пиратов. Большая комната, увешанная и устланная коврами. На стенах — оружие, на полу — узорные подушки. Справа и слева два входа. Вход справа ведет в башню, где живет Мухамиель, капитан пиратов. В глубине — две низенькие, окованные железом дверцы с тяжелыми замками.

Когда поднимается занавес, Кохинур на сцене один. Он слушает, что делается за окованными железом дверями. Ковер справа откидывается, и в комнату входит Мухамиель. Кохинур склоняется перед ним и подносит руку ко лбу, к губам и к груди.

КОХИНУР. Твое приказание исполнено, господин: волшебные кольца Альманзора в наших руках.

МУХАМИЕЛЬ. Ты хороший слуга, Кохинур. Султан наградит тебя. Давай кольца сюда!

КОХИНУР (показывая на обе двери по очереди). Одно кольцо здесь, господин, другое — там.

МУХАМИЕЛЬ. Почему же ты держишь их в разных комнатах?

КОХИНУР. Чтобы они не ссорились, господин мой.

МУХАМИЕЛЬ. Кольца?

КОХИНУР. Нет, девушки, господин. Принцессы с того берега…

МУХАМИЕЛЬ. Зачем ты привез мне девушек? Мне нужны не девушки, а кольца.

КОХИНУР. Что делать, господин мой! Это волшебные перстни. Цена им невелика, ибо они из простого олова, но их нельзя ни купить, ни украсть, ни силой отнять. Можно только в подарок получить — по любви, по дружбе. Такой уж зарок положил на них Альманзор. Вот я и привез тебе принцесс вместе с их оловянными кольцами. А уж подарок от них получить — твое дело. Я не такой молодой, не такой красивый, как ты.

МУХАМИЕЛЬ. Что ж, веди девушек сюда!

КОХИНУР. Обеих? Прости, господин, я старый человек, Я тебе хороший совет дам: поговори сперва с одной, потом с другой. Наедине люди сговорчивей.

МУХАМИЕЛЬ. Пусть будет по-твоему.

Кохинур открывает дверь. На сцену выходит Алели.

Клянусь луной и звездами, это прекраснейшая девушка на свете! Почему ты не сказал мне об этом, Кохинур?

КОХИНУР. Я увез ее из дому вечером, господин, а привез ночью. Было темно, я не успел ее разглядеть.

МУХАМИЕЛЬ. Но она сама светлее солнца!

КОХИНУР. У меня старые глаза, я давно уже не гляжу на солнце.

МУХАМИЕЛЬ. Прости, красавица, что мы увезли тебя из родного дома. Не бойся нас, мы тебя не обидим.

АЛЕЛИ. Нет, вы меня уже обидели. Этот злой, страшный старик уговорил Августу посмотреть на какие-то там камешки, а вместо этого взял да увез нас обеих сюда и запер на замок. Я хочу домой! И Августа тоже!

МУХАМИЕЛЬ. Ты и будешь скоро дома, госпожа! Мы отпустим тебя с дорогими подарками — оденем в золото, в алмазы, в персидскую бирюзу с головы до ног. Хочешь?

АЛЕЛИ. Не хочу я никаких алмазов, никакой бирюзы! Везите меня сейчас же домой! (Плачет.)

МУХАМИЕЛЬ. Хорошо, госпожа моя! Не плачь! Жаль мне тебя отпускать, да, видно, ничего не поделаешь. Готовь лодку, Кохинур, а я пока угощу прекрасную принцессу. (Хлопает в ладоши.) На дорогу!

Рабы вносят огромный поднос, уставленный сластями.

Вот, отведай, звезда очей моих, сладкого кутафеха с медом, сахарного шербета из роз, ширазского варенья, сирийских фиников в миндальном молоке… Чего ты хочешь, красавица? Попробуй! (Сам пробует.) Ай, султанский рахат-лукум!… Сладок, как утренний сон.

АЛЕЛИ. Ну и ешьте его, пожалуйста, если он такой сладкий! Хоть всё съешьте! А мне тут у вас не нравится… (Оглядывается.) Ножи зачем-то на стенку повесили… Подушек на пол набросали… Домой хочу!

МУХАМИЕЛЬ. Корабль уже на волнах качается — ждет тебя. Одно только слово мне скажи…

АЛЕЛИ. Я даже два скажу: да — мой!

МУХАМИЕЛЬ. Нет, красавица, другое мне скажи: есть у тебя волшебное колечко?

АЛЕЛИ. Нет.

МУХАМИЕЛЬ. Как так — нет? Гладенькое такое, оловянное.

АЛЕЛИ. Оловянное есть.

МУХАМИЕЛЬ (вкрадчиво). Дай мне его, пожалуйста.

Алели молча качает головой.

Жалеешь… Почему жалеешь?

АЛЕЛИ (тихо). Матушка сказала, что в этом колечке мое счастье.

МУХАМИЕЛЬ. Неправду тебе сказали, красавица. Счастье как алмаз блестит, а твою колечко совсем худое, совсем простое — сама погляди. Отдай мне его, а я тебе за это серебряные туфельки подарю.

АЛЕЛИ (качая головой). У меня дома золотые есть.

МУХАМИЕЛЬ. Серьги с хрустальными колокольчиками!

АЛЕЛИ. Вот еще! Что я, телушка — ходить, звонить? Не надо!

МУХАМИЕЛЬ. Ну, хочешь платье с пляшущими кружевами, с поющими рукавами?

АЛЕЛИ. А разве такие бывают?

МУХАМИЕЛЬ. Не бывают. Только у меня есть.

АЛЕЛИ. Ой, покажите! Покажите, пожалуйста!

МУХАМИЕЛЬ. Сейчас увидишь. (Хлопает в ладоши.) Эй, принесите сюда платье волшебницы Нур-Султанэ!

АЛЕЛИ. Я думаю, вы меня опять обманываете. Не может быть такого платья.

МУХАМИЕЛЬ. Твоя правда, госпожа, не может быть. Но смотри — вот оно!

Ковер над дверью приподнимается. Два раба не столько выносят, сколько выводят пышное платье на каркасе. Оно из такой плотной парчовой ткани, что может стоять на полу. Покрыто золотыми кружевами. Широкие рукава украшены длинной бахромой.

Платье волшебницы Нур-Султанэ, попляши для нас. А вы, рукава, спойте!

Начинает играть музыка. Платье приходит в движение. Рукава мерно приподнимаются. Слышится песня.

Ну что, красавица, видела ты когда-нибудь такое платье?

АЛЕЛИ. Нет, никогда не видела.

МУХАМИЕЛЬ. Ну, так еще посмотри — послушай! (Хлопает в ладоши.)

Платье опять пляшет и поет.

Пройдя по кругу, платье останавливается и умолкает. Рукава бессильно опускаются.

МУХАМИЕЛЬ. Что скажешь, госпожа моя? Хочешь такое платье? Нравится тебе, как оно пляшет и поет?

АЛЕЛИ. А вам?

МУХАМИЕЛЬ. Очень нравится.

АЛЕЛИ. Так знаете что? Носите его сами. А мне домой пора!

МУХАМИЕЛЬ. Я не отпущу тебя, пока ты не отдашь мне колечко! Ну на что тебе, красавице, такое некрасивое оловянное кольцо?

АЛЕЛИ. А вам оно зачем, если оно такое некрасивое, такое оловянное? Не отдам.

МУХАМИЕЛЬ. Постой, красавица, послушай!

АЛЕЛИ. И слушать не хочу! (Отворачивается.)

МУХАМИЕЛЬ. Да ты хоть погляди на меня…

АЛЕЛИ. И глядеть не стану! Не отдам, не отдам и не отдам!…

МУХАМИЕЛЬ. Кохинур!

КОХИНУР. Я здесь, господин.

МУХАМИЕЛЬ. Эту — уведи! Ту — приведи!

Алели уводят. Из другой двери выводят Августу.

АВГУСТА. Как вы смели привезти нас сюда? Вы знаете, что я принцесса Фазании и Павлинии?

МУХАМИЕЛЬ (кланяясь). Да, госпожа.

АВГУСТА. Не госпожа, а ваше высочество!

МУХАМИЕЛЬ. Пусть будет по-твоему. Высочество, величество — нам все равно…

АВГУСТА. Отпустите нас сейчас же домой, королева пришлет за нами все свои корабли с пушками!

МУХАМИЕЛЬ. У нас тоже есть корабли, твое высочество. И пушки есть…

АВГУСТА. Наши корабли ваши корабли потопят! Лучше отпустите добром, а не то хуже будет: матушка прикажет вас колесовать, четвертовать, в смоле сварить, на мачте повесить!…

МУХАМИЕЛЬ (смеется). Ай, какая сердитая! На мачте повесишь? Ну так я тебя, твое высочество, раньше в мешок посажу и в море опущу. На самое дно. Тихая станешь.

АВГУСТА (в ужасе). Вы не смеете! Я королевская дочь! Я будущая королева!…

МУХАМИЕЛЬ. Ну, так я тебя в шелковый мешок посажу. Эй, Кохинур! Сюда!

АВГУСТА (испуганно). Постойте! Погодите! Скажите сначала, чего вам надо от нас… Чего вы хотите? денег, что ли? Матушка даст большой выкуп. Особенно за меня! Она ничего не пожалеет…

МУХАМИЕЛЬ. Вот теперь хорошо говоришь, твое высочество. Только нам ваших денег не надо. Мы и сами не бедные — все твое царство купить можем. Вот если тебе не жалко, колечко мне подари! Добром подари — по любви, по дружбе.

АВГУСТА. Колечко? Пожалуйста! Возьмите хоть все, только отпустите поскорее! (Протягивает ему обе руки.)

МУХАМИЕЛЬ (смотрит на ее пальцы). Нет, таких колечек не берем. У нас получше есть. Дай то!

АВГУСТА. Какое?

МУХАМИЕЛЬ. Сама знаешь: оловянное. Спрятала, наверно?

АВГУСТА. Оловянное, вы говорите? Ах, оловянное! Это которое нам дал доктор Лечиболь? Так ведь оно у сестры. У Алели.

МУХАМИЕЛЬ. Знаем, что у сестры. Другое где? Ой, смотри, в мешок посажу!

АВГУСТА. Другое? Не понимаю… Да разве есть еще одно такое кольцо?

МУХАМИЕЛЬ. Не притворяйся! Два кольца было! (Делает к ней шаг.)

АВГУСТА (отступая). Нет, нет, подождите! Я, кажется, видела оловянное кольцо на пальце у принца Болталона. Да, да, конечно, на мизинце…

МУХАМИЕЛЬ. А не врешь? Нет?

АВГУСТА. Клянусь!

МУХАМИЕЛЬ. Ну ладно, пусть так будет. Видно, придется старого Кохинура опять на тот берег посылать… А ты слушай, девушка: хочешь домой живая вернуться?

АВГУСТА (жалобно). Хочу…

МУХАМИЕЛЬ. Ну, так вот, уговори сестру кольцо отдать. Она у тебя упрямая. Ей, видно, ни твоей, ни своей головы не жалко.

АВГУСТА (сквозь зубы). Что ж, хорошо, уговорю. Эту дурочку уговорить ничего не стоит.

МУХАМИЕЛЬ. Ай, умница, твое высочество! Ступай уговаривай! Всем тебя угощу, всем тебя одарю — в золоте домой поедешь… Хочешь кутафеха с медом, шербета сахарного, рахат-лукума султанского? Ты такого не ела. Попробуй!

АВГУСТА. Вкусно! (Облизывает пальцы.) Дайте еще немножко.

МУХАМИЕЛЬ. Потом, госпожа. Ты только сестру уговори, а я тебе бочку шербета, две бочки рахат-лукума дам… Всё дам, чего захочешь, и домой отпущу. Солнце не зайдет — дома будешь.

АВГУСТА. Нет, правда?

МУХАМИЕЛЬ. Правда, госпожа.

АВГУСТА. Ну, так погодите! Я сейчас принесу вам кольцо. С пальцем оторву.

МУХАМИЕЛЬ. Нет, госпожа. Нам пальца не надо. Колечко надо. Сама пускай принесет. Силой не хотим добром хотим.

АВГУСТА (зловеще). Добром? Ну что ж, я ее заставлю принести добром.

МУХАМИЕЛЬ. Кохинур!

Кохинур бесшумно появляется из-за ковра.

Отведи госпожу к сестре — пускай теперь вместе посидят, поговорят.

Кохинур открывает ту же дверь, за которой скрылась Алели, впускает туда Августу, запирает замок и, низко поклонившись Мухамиелю, останавливается перед ним.

Ты беззубый пес, Кохинур! Ты ленивый осел!

КОХИНУР. Чем я прогневал тебя, господин?

МУХАМИЕЛЬ. Два кольца надо, а ты одно привез, да и того нет. Близко, а не возьмешь. А возьмешь — другого кольца нет. Что султану скажем?

КОХИНУР. Искать будем, господин.

МУХАМИЕЛЬ. "Искать"! Слушай, ты! Опять тебе на тот берег плыть надо. Девушка говорит, будто она кольцо на пальце у одного принца видела… Такое имя худое… Болталон…

КОХИНУР. Пошли другого, господин! Я старый…

МУХАМИЕЛЬ. Мухамиель два раза не говорит.

В башню вбегает пират.

ПИРАТ (кланяясь Мухамиелю). Корабль пришел, господин. Якорь бросил.

МУХАМИЕЛЬ. Чей корабль? Откуда пришел?

ПИРАТ. С того берега, господин. Два принца прибыли — богатый выкуп привезли. Что делать будем? Выкуп возьмем или всё вместе возьмем — и выкуп, и корабль, и принцев?

МУХАМИЕЛЬ. Всё возьмем — сперва выкуп, потом принцев, потом корабль. Где принцы?

ПИРАТ. Здесь, господин. Один у дверей стоит, и выкуп с ним, большой выкуп! Другой на корабле остался, кричит, саблей машет. Не то нас пугает, не то сам боится!

МУХАМИЕЛЬ. Который пришел — того впусти, который не пришел — того замани. Нам оба нужны.

ПИРАТ. Будет исполнено, господин.

В башню вводят Альдебарана. За ним вносят три сундука.

АЛЬДЕБАРАН (низко кланяясь). Счастлив приветствовать славного повелителя этого прекрасного острова!

МУХАМИЕЛЬ. Счастлив, говоришь? Ну, и я сегодня счастливый: только хотел корабль за вами посылать, а вы уже тут. Что хорошего привезли?

АЛЬДЕБАРАН. Убитая горем королева Фазании умоляет отпустить ее дочерей и посылает за них дорогой выкуп (показывает на сундуки) — золото, серебро и драгоценные ткани.

МУХАМИЕЛЬ. Хорошо. Возьмем. Только нам прибавка нужна.

АЛЬДЕБАРАН. Прибавка?

МУХАМИЕЛЬ. Очень маленькая, на одном пальце унести можно: колечко надо.

АЛЬДЕБАРАН. Колечко?

МУХАМИЕЛЬ. Да. "Волшебное кольцо Альманзора" называется. У тебя оно?

АЛЬДЕБАРАН. Нет… И не было никогда.

МУХАМИЕЛЬ. Имя твое какое?

АЛЬДЕБАРАН. Принц Альдебаран.

МУХАМИЕЛЬ. Пусть тебя рыбы съедят, принц Альдебаран! Не надо мне тебя совсем, другой нужен. Ну, что мне с тобой делать, скажи пожалуйста? На стене повесить или в воде утопить?

АЛЬДЕБАРАН. Отпустите меня! Умоляю вас!…

МУХАМИЕЛЬ. Э-э, глупости говоришь! Зачем отпускать? Лучше я тебя за решетку посажу, султану Синего Берега продам. Уведите его!

Но не успевают Альдебарана увести, как в башню с криком вбегают два пирата и кидаются к Мухамиелю. За ними, размахивая шпагой, гонится Болталон.

ПЕРВЫЙ ПИРАТ (тихо Мухамиелю). Заманили, господин!

ВТОРОЙ ПИРАТ (так же). Теперь хоть голыми руками бери!

БОЛТАЛОН (ничего не замечая). Трусы! На колени, а не то заколю!

МУХАМИЕЛЬ. Постой, господин! Опусти саблю. У меня побольше твоей, поострей. (Показывает клинок.) Пальцем шевельну — без головы будешь. Зачем сюда прибежал?

БОЛТАЛОН (от ужаса роняет шпагу). Я вам все скажу, только не надо шевелить пальцем! Я пришел за принцессами. Но если вы их не хотите отдать — пожалуйста. пусть остаются у вас. Я и без них уеду. Прощайте.

МУХАМИЕЛЬ. Куда торопишься? Погости!

БОЛТАЛОН. Нет, спасибо. Я лучше домой — в Шутландию… (Идет к двери направо, но путь ему преграждает вооруженный до зубов пират; кидается к двери налево — и там та же преграда. Он в ужасе отступает.) Не трогайте меня! Пощадите! Я принц Болталон! Вам за меня богатый выкуп дадут…

МУХАМИЕЛЬ. Болталон, говоришь? Ну, здравствуй, здравствуй, принц Болталон. Ты хороший человек — по лицу видно. Подари колечко, по любви, по дружбе прошу. Подаришь — как дорогой гость сидеть будешь. Выкуп у тебя возьму, королевских дочек тебе отдам и вас обоих домой отпущу. Не подаришь — как мертвый камень лежать будешь.

Болталон стоит молча, опустив голову.

АЛЬДЕБАРАН. Не понимаю, о чем вы думаете, Болталон! Отдайте им это несчастное кольцо, и едем домой.

БОЛТАЛОН. Да нет его у меня. Понимаете? Нет! Потерял!…

МУХАМИЕЛЬ. Ай, дурной осел! Лучше глаз потерять, чем такое кольцо потерять! Чего кому недостает, чего кому не хватает — оно всё дать может: красоту и мудрость, храбрость и силу. Всё может дать! А у тебя ничего нет — ни красоты, ни ума, ни храбрости, ни силы, и ты взял да потерял… Ай-ай-ай! Видал глупых людей — такого не видал… (Задумчиво и укоризненно смотрит на Болталона.) Ну, вот что я тебе скажу: становись на колени, голову рубить буду. Не нужна тебе такая глупая голова! (Выхватывает из ножен кривую саблю.)

БОЛТАЛОН (ползая перед Мухамиелем на коленях). Не надо! Погодите! Повелитель всех повелителей! Султан всех пиратов! Пират всех султанов! Спрячьте свою саблю. Я вам другое такое кольцо дам.

МУХАМИЕЛЬ. Ладно. Давай!

БОЛТАЛОН. Да оно не у меня. Оно у этой… Ну, у принцессы, которую вы увезли. У Апрелии… или как ее там… У Алели…

АЛЬДЕБАРАН. Ах, вот что! У Алели?…

МУХАМИЕЛЬ. Про это кольцо мы и сами знаем. Второе давай.

БОЛТАЛОН. Потерял…

МУХАМИЕЛЬ. Ну, слушай ты, одноухий осел! Последнюю ночь тебе дарю. Посиди за этой дверью, подумай: жить хочешь или умирать хочешь. (Альдебарану.) А ты, принц Ай-де-баран кудрявый, тоже с ним посиди — спать ему не давай. Пусть думает. Запри их, Кохинур!

Кохинур вталкивает принцев во вторую дверь и запирает ее на замок.

Поставь у дверей стражу, Кохинур. Никого не впускать, не выпускать, кто тайного слова не знает.

КОХИНУР. Какое сегодня тайное слово, господин?

МУХАМИЕЛЬ. Кольцо Альманзора.

КОХИНУР. Ответ какой?

МУХАМИЕЛЬ. Меч Мухамиеля.

КОХИНУР. Слушаю, господин.

Мухамиель уходит. Кохинур проверяет замок, вынимает оба ключа и хлопает в ладоши. На его зов являются два пирата.

Вот тебе ключ от этой двери, Ахмет. А вот тебе ключ от другой двери, Рахмет. Только того впускать-выпускать, кто тайное слово знает и ответ помнит. А не знает, не помнит — голову прочь. Откройте уши, закройте уста! (Пригибает к себе их головы и что-то шепчет.) Ну, повторите, что я сказал.

ПИРАТЫ (в один голос громко). Кольцо Альманзора! Меч Мухамиеля!

КОХИНУР. Верно, только кричи потише. Никого чужого нет, а птичка за окном услышать может, другой птичке скажет. Или сверчок сверчку на ушко шепнет. Тайное слово вернее ключа, крепче замка… Ты под этой дверью стой, а ты — под этой! Так. Не спать, не дремать и с места не сходить. В полночь смену пришлем. (Уходит.)

Часовые некоторое время стоят молча. Потом прислоняются к дверям, потом присаживаются. Понемногу начинается разговор.

ПЕРВЫЙ ЧАСОВОЙ. Я вчера в море рыбу поймал… Бо-ольшую рыбу…

ВТОРОЙ ЧАСОВОЙ. Я тоже поймал. В два раза больше твоей.

ПЕРВЫЙ ЧАСОВОЙ. А ты почем знаешь, какую я рыбу поймал?

ВТОРОЙ ЧАСОВОЙ. Какая бы ни была, моя в два раза больше.

ПЕРВЫЙ ЧАСОВОЙ. Почему так?

ВТОРОЙ ЧАСОВОЙ. Пить хочешь?

ПЕРВЫЙ ЧАСОВОЙ. Хочу.

ВТОРОЙ ЧАСОВОЙ. А я в два раза больше хочу. Большая рыба много воды просит.

ПЕРВЫЙ ЧАСОВОЙ. Живая рыба воды просит, а жареная — вина.

ВТОРОЙ ЧАСОВОЙ. Моя тоже вина хочет, да только где взять?

ПЕРВЫЙ ЧАСОВОЙ. А ты на хозяйский поднос погляди! Вон там, на ковре!

Оба подходят к подносу и разглядывают сласти.

ВТОРОЙ ЧАСОВОЙ. Кутафех с медом… Шербет сахарный… Финики сирийские!… Сладко, душисто — пробовать неохота. Жалко, вина хозяин не припас.

В это время из одного сундука высовывается чья-то рука и, вытянувшись насколько возможно, ставит на пол незаметно для пиратов большой медный кувшин с вином.

ПЕРВЫЙ ЧАСОВОЙ. Может, и припас, да не для нас. (Замечает кувшин.) Ой, что это? Кувшин?

ВТОРОЙ ЧАСОВОЙ. Кувшин.

ПЕРВЫЙ ЧАСОВОЙ. А в кувшине что?

ВТОРОЙ ЧАСОВОЙ. Поглядим — узнаем. (Пробует.) Вино! Ай, вино! С малых лет пью, такого не пил… Глотку холодит, сердце греет… (Пьет.)

ПЕРВЫЙ ЧАСОВОЙ. Постой! Постой! Мне дай! Я тебя знаю — всё до капли вытянешь, другому не оставишь.

ВТОРОЙ ЧАСОВОЙ (отрываясь от кувшина). Нельзя вино пить! Грех!

ПЕРВЫЙ ЧАСОВОЙ. А если грех, чего сам пьешь? Дай другому согрешить. Ну! Давай, неверный пес! (Замахивается на него саблей и сам припадает к кувшину.)

ВТОРОЙ ЧАСОВОЙ (с укором). Не пей много — пьяный будешь. Лучше я выпью! Ну! (Тоже замахивается саблей.)

ПЕРВЫЙ ЧАСОВОЙ. Теперь я…

ВТОРОЙ ЧАСОВОЙ. А теперь я…

ПЕРВЫЙ ЧАСОВОЙ. Пе-терь я…

ВТОРОЙ ЧАСОВОЙ. Говоришь — я?

ПЕРВЫЙ ЧАСОВОЙ. Нет, говорю — я!

ВТОРОЙ ЧАСОВОЙ. Ты-и? А кто ты такой?

ПЕРВЫЙ ЧАСОВОЙ. Сам не знаю А ты?

ВТОРОЙ ЧАСОВОЙ. Я знал, да забыл… Может, Ахмет, может, Рахмет, а может, Му-ста-фа! (Поет и пляшет.) Ахмет-Рахмет-Мустафа… Мустафа-Ахмет-Рахмет…

ПЕРВЫЙ ЧАСОВОЙ (тоже пускается в пляс). Мустафа-Ахмет-Рахмет, ты напился, а я нет… Ой, спать хочу…

Садятся на пол и засыпают. Из сундука вылезает Зинзивер. Он прислушивается, осторожно подходит к часовым, легонько касается рукой, потом тормошит — все смелей и смелей. Они только мычат. Тогда он снимает у них с поясов ключи.

ЗИНЗИВЕР. Ничего, ничего, Ахмет-Рахмет, спите спокойно. Мое вино крепкое — до утра не проснетесь. А хотел бы я знать, что за колечко разыскивают эти разбойники… Неужели то самое, что я вчера нашел? Да нет, не может быть. Я его целый день на руке ношу, а ничего оно мне не прибавило — ни красоты, ни мудрости… Ну ладно, сейчас не до этого. (Оглядывается.) В какой же комнате принцессы? В этой, что ли? (Открывает одну дверь.) Принцесса Алели!

В дверях появляется Альдебаран. Из-за его плеча выглядывает Болталон.

АЛЬДЕБАРАН. Кто тут?

БОЛТАЛОН. Подождите! Пощадите! Лучше султану продайте, чем голову рубить…

АЛЬДЕБАРАН. Молчите, Болталон! Разве вы не видите, что это вовсе не пират! Как ты попал сюда, садовник?

ЗИНЗИВЕР. Вы сами принесли меня сюда. Я сидел в одном из этих сундуков.

БОЛТАЛОН. Ах, негодяй! Ты же мог погубить нас!

ЗИНЗИВЕР. Тсс! Помалкивайте-ка лучше! Сами себя погубите! Правду сказать — я по ошибке открыл вашу дверь… Ну, да уж раз она открыта, спасайтесь — и скорее на корабль! Пусть приготовятся: через несколько минут мы отчалим.

АЛЬДЕБАРАН. Нам не выбраться отсюда. Внизу у дверей, наверно, стоят часовые.

ЗИНЗИВЕР. А зачем же выходить в дверь? Можно и в окно. (Подбегает к окну и выглядывает.) Во дворе никого нет. Ну, живо!

БОЛТАЛОН. Высоко!

ЗИНЗИВЕР. Пустое! У меня с собой лестница. (Роется в мешке.)

БОЛТАЛОН. Эта? Да ведь она оборвется…

ЗИНЗИВЕР. Авось не оборвется. (Спускает в окно веревочную лестницу.) Ну, спускайтесь скорее вниз и ждите принцесс. Им труднее спуститься, чем вам. Придержите там лестницу, чтобы не качалась.

АЛЬДЕБАРАН. Но ведь пока мы будем ее придерживать, нас могут заметить.

БОЛТАЛОН. Мы пропадем из-за этих девчонок!…

ЗИНЗИВЕР. Вы же поехали спасать этих девчонок, так уж нечего дрожать за свою шкуру. Ну! Либо вылезайте в окно, либо я опять вас запру. А болтать некогда! Болталоны!…

АЛЬДЕБАРАН (Болталону вежливо). Пожалуйста, спускайтесь первым, ваше высочество.

БОЛТАЛОН. Нет, зачем же, ваше высочество! Я после вас…

АЛЬДЕБАРАН. Нет, нет, я за вами…

ЗИНЗИВЕР. Нельзя ли без церемоний? Некогда! Лезьте в окно!

АЛЬДЕБАРАН. Ну, так и быть! (Исчезает за окном.)

БОЛТАЛОН (глядя вниз). Ничего… Выдержали веревки. Что ж, полезу и я… (Перебирается через подоконник.) Ух, страшно!

ЗИНЗИВЕР (открывает вторую дверь). Принцесса Алели! Принцесса Августа! Вы тут?

АВГУСТА (появляется на пороге). Кто это? Какое чудовище! Что вам от нас нужно?

ЗИНЗИВЕР. Я пришел за вами.

АВГУСТА. Рано. Я еще не успела уговорить ее отдать вам кольцо.

ЗИНЗИВЕР. Кому это — нам?

АВГУСТА. Ну, этому вашему капитану пиратов.

ЗИНЗИВЕР. Я совсем не пират. Я ваш садовник, принцесса.

АВГУСТА. Он нас обманывает, Алели!

АЛЕЛИ (отталкивает ее и бросается к Зинзиверу). Да нет же, это он! Это Зинзивер! Я его знаю… Ах, как я рада что ты здесь, милый Зинзивер! Ты за нами?

ЗИНЗИВЕР. Ну конечно! Идемте.

АЛЕЛИ (протягивая ему руку). Идем.

АВГУСТА. Да разве нас отсюда выпустят, пока ты не отдашь кольцо? Дура!

ЗИНЗИВЕР. Не бранитесь, принцесса! У нас нет времени браниться. Полезайте-ка лучше в окошко. Принцы ждут вас внизу.

АВГУСТА (смотрит в окно). Что ж, по-твоему, мне прыгать из окна с такой высоты? Сам прыгай, если жить надоело.

ЗИНЗИВЕР. Нет, зачем прыгать? Спускайтесь по лестнице.

АВГУСТА. Что за шутки? Здесь нет никакой лестницы.

ЗИНЗИВЕР (подбегая к окну). В самом деле… Сорвали, мошенники! Ай да принцы!… Что же нам теперь делать?

АВГУСТА. Если эта глупая девчонка отдаст кольцо, нас освободят и без тебя. Отдай кольцо, слышишь! Добром отдай!

АЛЕЛИ. Не отдам!

АВГУСТА. Да ты понимаешь, что мы пропали?

АЛЕЛИ. Нет, не понимаю — ведь я глупая. Зато Зинзивер умный. Он нас отсюда выведет. Правда, Зинзивер?

ЗИНЗИВЕР. Да уж постараюсь как-нибудь… Вот только бы часовые не проснулись. Посмотрю, крепко ли они спят. Спрячьтесь-ка на минутку!

Принцессы прячутся в своей комнате. Зинзивер наклоняется к пиратам, тормошит их, дергает за бороды, снимает с одного чалму.

Нет, спят как мертвые. Славно я их угостил! Хоть раздень — не услышат… А что, если в самом деле… А? Так и сделаем! (Уволакивает спящих одного за другим в комнату.)

На сцену выходят Августа и Алели.

АВГУСТА. Он, кажется, убежал, твой садовник.

АЛЕЛИ. Нет, это твои принцы убежали, а мой садовник здесь. Он без меня не уйдет.

Из комнаты выходит Зинзивер, нагруженный одеждой часовых.

ЗИНЗИВЕР. Вот что, сударыни, переоденьтесь-ка, да поскорей. Наденьте эти куртки и шаровары.

АВГУСТА. Что? Эти отвратительные пестрые тряпки? Штаны, которые носили грязные пираты?

ЗИНЗИВЕР. Ничего не поделаешь! Так надо. Одевайтесь, Алели!

АЛЕЛИ. Хорошо, сейчас. А знаешь, Зинзивер, мне это даже нравится. Как будто мы играем в какую-то забавную игру.

ЗИНЗИВЕР. Да, игра забавная, но довольно опасная. Мы будем играть с вами, будто вы — часовой и вас зовут Ахмет. А вас, принцесса Августа, зовут Рахмет. Не хотите? Ну, так оставайтесь здесь, а мы с принцессой Алели переоденемся пиратами и уйдем из этого проклятого замка.

АВГУСТА. Ладно уж… Давайте сюда ваши тряпки. Брр!…

Принцессы уходят. Зинзивер один у окна.

ЗИНЗИВЕР. Пока никого не видать. (Подходит к двери.) Скорей, скорей! Поторопитесь!

АВГУСТА (выглядывая из-за двери). А голову непременно надо обернуть этим засаленным полотенцем?

ЗИНЗИВЕР. Непременно! Ну что, вы готовы?

Из комнаты выходят Алели и Августа в платье пиратов.

АЛЕЛИ (в восторге). Посмотри, Зинзивер, хорошо? Похожа я на пирата?

ЗИНЗИВЕР. На самого прекрасного и доброго пирата во всем мире!

АВГУСТА. А я?

ЗИНЗИВЕР. А вы — на самого настоящего пирата, принцесса.

АВГУСТА. Что такое? (Выхватывает из-за пояса кривой нож.)

ЗИНЗИВЕР (удерживая ее руку). А теперь еще больше похожи. Спрячьте-ка поскорей ножик и станьте у этой двери. Вы очень хорошо играете свою роль… А вы, Алели, станьте вот тут да закройте получше лицо. Выше, до самых глаз, а не то вас узнают.

АЛЕЛИ (закрывал лицо концом чалмы). Так?

ЗИНЗИВЕР. Так. Теперь слушайте меня, Я спрячусь в этой комнате, а вы стойте у дверей. Вы — часовые, вас скоро придут сменять другие часовые. Делайте всё как они. Только если вам скажут: "Кольцо Альманзора" отвечайте: "Меч Мухамиеля". А если скажут: "Меч Мухамиеля" отвечайте: "Кольцо Альманзора". Поняли? Потом отдайте им ключи и спускайтесь вниз. Во двор, через ворота — и на берег! Там у скал стоит наш корабль. Вы увидите.

АЛЕЛИ. А ты? Я без тебя не уеду!

ЗИНЗИВЕР. Сюда идут! Слышите? Молчите, Алели, и помните: "Меч Мухамиеля" — "Кольцо Альманзора". Да заприте на ключ обе двери. (Прячется в той комнате, где были заперты Августа и Алели.)

АЛЕЛИ. И тебя запереть?

ЗИНЗИВЕР (выглядывая). И меня. Не бойтесь, я не пропаду…

Входят двое часовых из новой смены. Один подходит к Алели, другой — к Августе. Они подносят руку ко лбу, к губам и к груди. Августа и Алели делают то же самое.

ТРЕТИЙ ЧАСОВОЙ (обращаясь к Алели). Кольцо Альманзора!

АЛЕЛИ (хрипло). Меч Мухамиеля! (Подает ключ.)

ЧЕТВЕРТЫЙ ЧАСОВОЙ (Августе). Меч Мухамиеля!

АВГУСТА. Кольцо Альманзора! (Тоже подает ключ.)

Принцессы уходят. Часовые стоят неподвижно.

ТРЕТИЙ ЧАСОВОЙ (кивая на дверь). Говорят, одна — красавица…

ЧЕТВЕРТЫЙ ЧАСОВОЙ. Так и я слыхал.

ТРЕТИЙ ЧАСОВОЙ. Может, откроем, поглядим?

ЧЕТВЕРТЫЙ ЧАСОВОЙ. Тише! Идут!

Ковер справа приподнимается, входят Мухамиель и Кохинур.

МУХАМИЕЛЬ. Все спокойно?

ТРЕТИЙ ЧАСОВОЙ. Все спокойно, господин мой.

МУХАМИЕЛЬ. Что принцы делают?

ТРЕТИЙ ЧАСОВОЙ. Спят, господин. Очень громко спят.

Все прислушиваются. Из-за двери доносится громкий храп.

МУХАМИЕЛЬ. Ай, принцы! Как лошади храпят!

КОХИНУР. На том берегу слышно.

МУХАМИЕЛЬ. А принцессы что?

ЧЕТВЕРТЫЙ ЧАСОВОЙ. Не знаю, господин, — тихо спят.

МУХАМИЕЛЬ. Открой дверь!

Часовой открывает дверь. На пороге стоит Зинзивер в платье Алели. Лицо у него закрыто.

Зачем так рано встала, госпожа?

Зинзивер не отвечает.

КОХИНУР. Упрямая!…

МУХАМИЕЛЬ. Ну что, отдашь кольцо, красавица?

Зинзивер качает головой.

Может, у тебя и нет его — тоже потеряла, как тот принц?

Зинзивер поднимает руку с оловянным кольцом на пальце.

Нет, не бросила, бережешь… А зачем бережешь? Ну подумай сама, чего тебе не хватает? Ты и так хороша, как солнце.

Зинзивер горделиво отбрасывает покрывало, и все с криком ужаса отступают.

ТРЕТИЙ ЧАСОВОЙ. Ай-ай! Она страшней самого дьявола и его султанши!

МУХАМИЕЛЬ. Что с тобой стало, девушка?

ЗИНЗИВЕР. Со мной? Ничего! Я такая же, как была.

КОХИНУР. "Такая же, как была"! Да ты в зеркало погляди!

ЗИНЗИВЕР (подбежав к зеркалу). Ай! Что это? Кто это? Дайте мне другое зеркало!

МУХАМИЕЛЬ (показывает на зеркало, висящее напротив). Вот другое!

ЗИНЗИВЕР (кидается к нему и в ужасе останавливается). Тогда это не я! Меня подменили!

КОХИНУР. Кто подменил, госпожа? Ты под замком сидела.

ЗИНЗИВЕР. Все равно подменили. Разве это мои глаза? Мой нос? Ведь я же была самой красивой девушкой на свете…

КОХИНУР. А теперь хуже тебя на всей земле нет.

ЗИНЗИВЕР (хватаясь за голову). Ах, я все понимаю! Кольцо! Кольцо!

МУХАМИЕЛЬ. Что такое?

ЗИНЗИВЕР. Меня обманули!… Это, верно, перстень злого джина, а не кольцо доброго Альманзора. И зачем я его не отдала вам? Возьмите! Возьмите скорей! Может быть, ко мне еще вернется моя красота, а вы станете такими, как я теперь… (Плача, протягиват кольцо Кохинуру.) Ну, бери же, бери! Вот оно… вот!

КОХИНУР (отшатываясь). Не надо!

ЗИНЗИВЕР. Добром отдаю! Только бери! Не хочешь? (Мухамиелю.) Ну, ты возьми! Ты же сам просил!

МУХАМИЕЛЬ. Не трогай меня, дочь сатаны!

ЗИНЗИВЕР (часовым). Ну, вы возьмите!

ТРЕТИЙ ЧАСОВОЙ. Не хочу, госпожа!…

ЧЕТВЕРТЫЙ ЧАСОВОЙ. Жена домой не пустит! Дети испугаются!

КОХИНУР (заглядывая в комнату). А другая сестра где? Куда девалась?

МУХАМИЕЛЬ. Где твоя сестра?

ЗИНЗИВЕР. В окно улетела.

МУХАМИЕЛЬ. Как так — улетела?

ЗИНЗИВЕР (показывая руками). Так. Сорокой обернулась.

КОХИНУР. Колдуньи они обе!

Все с опаской поглядывают на Зинзивера.

МУХАМИЕЛЬ. А принцы тут?

ТРЕТИЙ ЧАСОВОЙ. Сейчас погляжу, господин мой.

Часовые входят в комнату и вытаскивают Ахмета и Рахмета.

Нет принцев!

ЧЕТВЕРТЫЙ ЧАСОВОЙ. Вот кто есть: Ахмет и Рахмет. Это они, как лошади, храпели, господин!…

МУХАМИЕЛЬ. Где принцы? Как вы в ту комнату попали? Отчего раздетые?

ПЕРВЫЙ ЧАСОВОЙ (задумчиво). Кто знает? Были штаны — нет штанов. Были принцы — нет принцев.

ТРЕТИЙ ЧАСОВОЙ. Опомнись, Ахмет! Ты же сам мне сейчас ключ от дверей отдал! "Кольцо Альманзора" — сказал и вниз пошел. А теперь за дверьми лежишь, храпишь. Нехорошо, Ахмет!

ЧЕТВЕРТЫЙ ЧАСОВОЙ. И тебя, Рахмет, мы видели. Своими глазами видели. В штанах был, в чалме был — всё как надо. А теперь вот какой ходишь! Стыдно!

КОХИНУР. Тут колдовство, господин! Говорю тебе, колдовство!

ЗИНЗИВЕР. И я говорю — колдовство!… А всё кольцо виновато! Оловянное!

МУХАМИЕЛЬ. Сжечь ее вместе с кольцом!

ЗИНЗИВЕР. Сожгите, господин, сожгите! На что мне жизнь без моей красоты! А кольцо Альманзора в огне не горит. Сколько мне оно бед принесло, столько и вам принесет.

КОХИНУР. Утопить ее!

ЗИНЗИВЕР. Утопите, господин, утопите! А кольцо Альманзора в воде не тонет. Сколько мне оно бед принесло, столько и вам принесет.

МУХАМИЕЛЬ (замахиваясь). Пошла прочь, ведьма! Гоните ее!

ЗИНЗИВЕР. Сама уйду! Сама уйду! Кольцо Альманзора! Меч Мухамиеля! (Уходит.)

Мгновение все стоят неподвижно, покачивая головами, и глядят ему вслед. Первым приходит в себя Мухамиель.

МУХАМИЕЛЬ. Бегите за ней! Поглядите, куда пойдет.

ПЕРВЫЙ ЧАСОВОЙ. Нельзя, господин. Перед людьми совестно: штанов нет.

МУХАМИЕЛЬ (часовым второй смены). Ну, вы идите!

ОБА ПИРАТА. Не смеем, господин!

МУХАМИЕЛЬ. Трусы! Собаки! Ступай ты, Кохинур!

КОХИНУР. Хоть зарежь, господин, не пойду! Ничего не боюсь — колдовства боюсь. Прости меня, старика, сам пойди. Ты храбрый — ты всем нам голова…

МУХАМИЕЛЬ. Не твое дело мне приказывать! Захочу — пойду, не захочу — не пойду. (Садится на подушки.) Счастье наше, что мы султану этого кольца не послали. Он своей любимой дочке Нунуфар к свадьбе подарить его хотел… Ай-ай-ай, что бы он с нами сделал, если бы дочка его такой красавицей стала!

ВСЕ. Ай-ай-ай!…

Занавес

 

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Опять сад перед королевским дворцом. Заходит солнце. По саду ходят взад и вперед два вооруженных с головы до ног солдата. Один из них молодой, другой пожилой, седоусый. Начальник охраны дремлет, сидя на низкой каменной ограде водоема. Он то и дело клюет носом, рискуя окунуться в воду.

МОЛОДОЙ СОЛДАТ. И чего мы тут торчим с утра до ночи и с ночи до утра? Яблоки караулим, что ли? Или, может, лягушек пугаем?

СЕДОУСЫЙ СОЛДАТ. "Лягушек, лягушек"!… Не слыхал разве, что третьего дня пираты обеих королевских дочек увезли?

МОЛОДОЙ. Так, стало быть, раньше караулить надо было. А теперь будто и нечего.

СЕДОУСЫЙ. Скажешь тоже! Коли принцесс увезли, так и королеву увезти могут, ежели не караулить…

МОЛОДОЙ. Ну, так ты и покарауль, а я покуда яблочек нарву. Эх, славные у них яблочки! (Трясет яблоню.)

СЕДОУСЫЙ. А ну-ка, и мне кинь!

МОЛОДОЙ. Держи! (Бросает яблоко и попадает в начальника караула.)

НАЧАЛЬНИК (вскакивая). Стреляют! Тревога! Пираты!

МОЛОДОЙ СОЛДАТ. Тревога!

СЕДОУСЫЙ СОЛДАТ. Пираты!

В это время из-за кустов выходят Августа и Алели в костюмах пиратов. За ними принцы. Услышав выстрелы, Болталон и Альдебаран бросаются назад.

АВГУСТА. Постойте! Не стреляйте! Это же мы!

МОЛОДОЙ СОЛДАТ. Потому и стреляем, что это вы.

НАЧАЛЬНИК СТРАЖИ. Э, что там разговаривать! Хватайте их!

АВГУСТА (отбиваясь). Не смейте! Вы поплатитесь за это!

АЛЕЛИ (грустно и насмешливо). Ну вот ты и дома, Рахмет…

МОЛОДОЙ СОЛДАТ. Погодите! Сейчас мы вам, рахметам, покажем какой здесь дом — с решетками на окошках…

Из дворца выбегает Флюгерио.

ФЛЮГЕРИО. Что тут за шум? Что, случилось?…

НАЧАЛЬНИК СТРАЖИ. Пиратов поймали, господин министр. Двоих задержали. Остальные отступили в беспорядке.

ФЛЮГЕРИО. Получите награду! Держите-ка их покрепче! А-а, попались, разбойники! (Подходит ближе.) Боже мой!… Принцесса Августа! Принцесса Алели! Какое счастье!

Солдаты растерянно отступают.

АВГУСТА. Прикажите наказать их как следует, Флюгерио! Нечего сказать, хорошо встречают нас дома!

НАЧАЛЬНИК СТРАЖИ. Помилуйте, ваше высочество!… Не разглядели! Приказано нам дворец от пиратов сторожить, а вы, простите великодушно, как назло, в такую одёжу нарядились…

ФЛЮГЕРИО. Ступайте, ступайте! После разберемся.

Солдаты торопливо уходят.

Поздравляю вас, принцесса Августа, с благополучным возвращением! Поздравляю вас, принцесса Алели!… Что такое? Вы плачете?

АВГУСТА. Она всю дорогу ревела… Понравилось ей у пиратов.

АЛЕЛИ. Как тебе не стыдно, Августа! Ты же знаешь, почему я плакала! (Плача, убегает во дворец.)

АВГУСТА (вслед ей). Потому что дура!

ФЛЮГЕРИО. (разводя руками). Как это грустно! Радость встречи омрачена выстрелами, слезами… Но простите, ваше высочество, вы одни? Кто же освободил вас из плена?

Оба принца, всклокоченные, оборванные, выглядывают из-за кустов.

БОЛТАЛОН, АЛЬДЕБАРАН (разом). Я!

ФЛЮГЕРИО. (кланяясь то одному, то другому). Ваше высочество! Ваше высочество! Живы!… Невредимы!… Опять под нашим гостеприимным кровом… Я в восторге!

АЛЬДЕБАРАН. А, мое почтение, любезнейший!

БОЛТАЛОН. Здорово, старик!

ФЛЮГЕРИО. Боже, как счастлива будет королева! Какой праздник мы устроим по случаю вашего возвращения!… Но кому обязаны мы этой великой радостью? Кто освободил наших прекрасных принцесс? Вы, принц Болталон? Или, может быть, оба?

АЛЬДЕБАРАН (небрежно). Нет, я один!

БОЛТАЛОН (запальчиво). Нет, один я!

ФЛЮГЕРИО. Но кого же все-таки я должен приветствовать как своего будущего короля и повелителя?

АЛЬДЕБАРАН. Разумеется, меня.

БОЛТАЛОН. Меня, конечно.

ФЛЮГЕРИО. Боюсь, что я не совсем понял… Быть может, вы, принцесса Августа, разрешите этот спор?

АВГУСТА (лукаво). Пожалуй. Но только не сейчас.

ФЛЮГЕРИО. Как вам будет угодно. На два слова, принц Болталон! (Взяв Болталона под руку, уводит его в глубь сада.)

АЛЬДЕБАРАН (глядя им вслед, про себя). А, старая лиса, уж не думаешь ли ты провести Альдебарана? Ну, это мы еще посмотрим, кто кого… Принцесса Августа!

Августа оглядывается.

На два слова!

АВГУСТА. Что такое?

АЛЬДЕБАРАН. Принцесса Августа, мы с вами оба умные люди. Не так ли?

АВГУСТА. Предположим, что оба. Дальше.

АЛЬДЕБАРАН. Мы должны заключить союз. Вашу руку, принцесса!

АВГУСТА. Моей руки надо просить у королевы, принц.

АЛЬДЕБАРАН. Сочту за честь!… Но сейчас я говорю о другом.

АВГУСТА. О чем же?

АЛЬДЕБАРАН. Знаете ли вы, что старый плут Флюгерио хочет обручить этого безмозглого Болталона с принцессой Алели?

АВГУСТА. Ну, мало ли чего он хочет! Пока они уговорят Алели отдать Болталону это несчастное оловянное колечко, я успею выйти замуж за кого-нибудь другого.

АЛЬДЕБАРАН. Э, нет!… Вы не знаете последних новостей. Когда пираты похитили вас, ваша матушка обещала корону тому, кто освободит ее дочерей из плена.

АВГУСТА. А по-вашему, это он нас освободил?

АЛЬДЕБАРАН. По-моему, нет. Но у Болталона такой громкий голос, а у Флюгерио такой длинный язык… Чего доброго, им удастся убедить королеву — это ведь не так уж трудно — и тогда властелином Фазании и Павлинии станет Болталон. И притом — немедленно.

АВГУСТА. Этого еще не хватало!…

АЛЬДЕБАРАН. Вот именно. Но как бы ни хитрил ваш пройдоха Флюгерио, мы с вами можем его перехитрить. Для этого надо только…

АВГУСТА. Довольно. Понимаю. Вот вам моя рука.

АЛЬДЕБАРАН. О, вы еще умнее, чем я предполагал! (Галантно поддерживая, ведет ее во дворец.)

Из глубины сада возвращаются Флюгерио и Болталон.

ФЛЮГЕРИО. Ну что ж, не будем падать духом, принц. Пусть Альдебаран говорит что ему угодно — твердо стойте на своем. Вид у вас гораздо более воинственный, шпага ваша длиннее…

БОЛТАЛОН. Ровно в полтора раза!

ФЛЮГЕРИО. Ну вот видите! К тому же вы весь в царапинах, ссадинах, кровоподтеках… Я надеюсь, королева скорей поверит вам, а не ему. Но вот что я посоветовал бы вам, принц. Так как ваше волшебное кольцо все равно потеряно, а колечко Алели, вероятно, без него не имеет силы, не лучше ли вам посвататься к принцессе Августе?

БОЛТАЛОН. Что? К принцессе Августе? Ни за что!…

ФЛЮГЕРИО. Но вы же сами сказали, что принцесса Алели к вам не расположена.

БОЛТАЛОН. А к Августе я не расположен.

ФЛЮГЕРИО. Зато она несомненно расположена получить королевскую корону. Если принцесса Августа увидит. что вы готовы к ней посвататься, она сразу вспомнит, как доблестно вы защищали ее от пиратов, и тогда ваше дело выиграно.

БОЛТАЛОН. Нет!

ФЛЮГЕРИО. Что — нет?

БОЛТАЛОН. Не хочу.

ФЛЮГЕРИО. Но почему же? Почему? Корона стоит некоторых маленьких неудобств.

БОЛТАЛОН. Маленьких неудобств? Нечего сказать! Нет уж, с меня довольно тех двух дней, которые я провел с принцессой Августой на корабле. Когда она была на корме, мы с Альдебараном старались держаться на носу, а когда она была на носу, мы прятались на корме. Нет, нет, и не уговаривайте меня! Тем более, что я все-таки надеюсь найти это злосчастное кольцо и вернуть… гм… Ну, словом, то, чего мне недостает…

В эту минуту из дворца выбегает Алели. Она в слезах. Пробежав мимо Флюгерио и Болталона, она садится на одну из скамеек.

ФЛЮГЕРИО. Ну что ж, попробуйте еще разок поговорить с принцессой Алели, пока она одна. Но если она не станет вас слушать, сейчас же, не теряя минуты, идите к Августе. В конце концов, лучше Августа, чем ничего. (Про себя.) По крайней мере, для меня.

БОЛТАЛОН (нерешительно направляется к Алели). Принцесса Алели, вы все еще плачете?

АЛЕЛИ. Да. И буду плакать! А вы не мешайте мне!

БОЛТАЛОН. Но я хочу сказать вам только одно слово…

АЛЕЛИ. И я хочу сказать вам только одно слово.

БОЛТАЛОН. Какое?

АЛЕЛИ. Уходите!

ФЛЮГЕРИО. Вот видите, принц! (Берет Болталона под руку и ведет к ступеням дворца. Вполголоса.) Нет, я решительно советую вам сговориться с принцессой Августой.

Алели остается одна. Она сидит у водоема, обхватив колени руками. В саду постепенно темнеет.

АЛЕЛИ. Нет, надо отсюда убежать! Убежать как можно дальше. Эти принцы хуже пиратов. А Флюгерио хуже принцев. А наша Августа еще хуже Флюгерио… А я глупее всех и никому ничего не могу объяснить! Только один Зинзивер понимал, что я говорю. А теперь его нет. И я никогда не узнаю, что с ним стало! (Закрывает лицо руками.) Ах, Зинзивер, Зинзивер!…

ЗИНЗИВЕР (выходя из чащи кустов). Вы звали меня, Алели?

АЛЕЛИ (вскакивал с места). Не может быть! Это, наверно, снится… (По-детски трет глаза руками.)

ЗИНЗИВЕР (смеясь). Да нет же, это я! Честное слово, я!

АЛЕЛИ (бросается к нему на шею). Зинзивер! Милый мой! Хороший мой! Самый лучший!… А я уж думала, что никогда тебя не увижу, и так плакала, так плакала…

ЗИНЗИВЕР (нежно). Ну, а сейчас-то зачем плакать?

АЛЕЛИ. Просто я не могу перестать. Рада очень!… Мой добрый, мой храбрый, мой красивый Зинзивер!…

ЗИНЗИВЕР. Ну, уж и красивый! Это вы самое прекрасное, самое милое, самое драгоценное существо на свете!

АЛЕЛИ. Нет, ты лучше!… Постой, а как же все-таки ты добрался до дому без корабля? Ах, если бы ты знал, как я просила их подождать тебя!… А они взяли и уехали. (Всхлипывает.)

ЗИНЗИВЕР. Ну полно, полно! Не плачьте! А то, глядя на вас, и мне плакать хочется. Еще хорошо, что они вас дождались и домой привезли. А я, как видите, и без них обошелся…

АЛЕЛИ. Как же это?

ЗИНЗИВЕР. Да уж так. Пираты эти ненамного умней ваших принцев. Ну, а я малость посметливее. Вот я и обвел их вокруг пальца. Удрал, вскочил в первую попавшуюся лодку и давай грести изо всех сил. Конечно, в этой лодчонке я не добрался бы до дому так скоро, да, на мое счастье, по пути мне попался парусник. Меня взяли на борт, и вот я здесь. Видите, как просто!

АЛЕЛИ. А этот парусник еще у нашего берега?

ЗИНЗИВЕР. Должно быть. Я посулил капитану хорошо заплатить, и он без денег не уйдет. Не такой это человек, видно, чтобы подбирать людей в море даром.

АЛЕЛИ. Значит, если дать ему денег, он и меня может увезти?

ЗИНЗИВЕР. Увезти вас? Куда это?

АЛЕЛИ. Все равно куда. Мне непременно надо убежать отсюда.

ЗИНЗИВЕР. Что вы такое говорите, Алели? Почему?

АЛЕЛИ. Да потому, что матушка хочет, чтобы я и Августа обручились сегодня с этими принцами, которые оставили тебя одного на острове. А я вовсе не хочу с ними обручаться. Я хоть и глупая, а знаю: им только и нужно мое колечко, так же как этим пиратам. Вот они и просят: подари да подари — по любви, по дружбе… Ну, а уж если по любви, по дружбе, так я его тебе подарю, Хочешь, Зинзивер?

ЗИНЗИВЕР. Спасибо, Алели. Вы такая добрая! Но только скажите мне, откуда у вас это кольцо?

АЛЕЛИ. Старичок один подарил.

ЗИНЗИВЕР. А оно правда волшебное?

АЛЕЛИ. А я не знаю, какие кольца волшебные, какие не волшебные. А ты знаешь?

ЗИНЗИВЕР. И я не знаю. Слыхал, будто волшебные кольца помогают человеку найти клад…

АЛЕЛИ. Ну, значит, у меня волшебное.

ЗИНЗИВЕР. Какой же клад вы отыскали?

АЛЕЛИ (показывает на него). А вот какой.

ЗИНЗИВЕР. Ну, если так, то у меня есть кольцо еще волшебнее вашего. Мой клад в тысячу раз лучше!

АЛЕЛИ. А где он?

ЗИНЗИВЕР (взяв ее за руки). А вот!

АЛЕЛИ (смеясь). Ну, уж и клад! Глупая девчонка, только и всего.

ЗИНЗИВЕР. Не смейтесь, Алели. По правде сказать, не думал я, что мое простое оловянное кольцо окажется волшебным. Ну, да уж раз это так, позвольте подарить его вам.

АЛЕЛИ. Значит, поменяемся?

ЗИНЗИВЕР. Значит, поменяемся.

Меняются кольцами. Алели выходит на залитую лунным светом площадку. Зинзивер остается в тени.

АЛЕЛИ (мгновение стоит неподвижно, точно прислушиваясь к чему-то, потом медленно оглядывается, словно впервые замечая окружающее). Что такое? Светлей как будто стало?

ЗИНЗИВЕР. Это луна поднялась.

АЛЕЛИ. Нет, не то… Все стало какое-то другое, новое… Да подойди же ко мне!

Зинзивер подходит.

И ты совсем другой.

ЗИНЗИВЕР. Хуже или лучше?

АЛЕЛИ. Красивее… Только голос у тебя такой же, как был, и глаза прежние. Я очень рада, что прежние, а то я бы тебя и не узнала. Хочешь посмотреть на себя? Вот у меня зеркальце!

ЗИНЗИВЕР (заглядывает в зеркальце). Да я и сам себя не узнаю! Что это со мной случилось? Отчего я так переменился? От кольца или от счастья? Да нет, неужели же это я — садовник Зинзивер?

АЛЕЛИ. А кто же? Если бы это был не ты, я бы тебя не любила. Ты тот самый Зинзивер, который так терпеливо и ласково разговаривал с маленькой дурочкой Алели, который готов был заплатить за ее жизнь своею жизнью… Ах, как я тебе за все благодарна и как я счастлива!

ЗИНЗИВЕР. А я еще счастливее. Ты сказала: "Если бы это был не ты, я бы тебя не любила". Скажи мне еще раз эти слова!

АЛЕЛИ. Это — ты, и я люблю тебя.

ЗИНЗИВЕР. Красавица моя! Любовь моя! Прекрасное мое горе!

АЛЕЛИ. Почему горе?

ЗИНЗИВЕР. Потому что счастье мое сейчас кончится.

АЛЕЛИ. Оно только начинается.

ЗИНЗИВЕР. Но ведь я не принц, не король, а простой садовник. Тебе не позволят даже говорить со мной.

АЛЕЛИ. Моя мать обещала выдать меня замуж за того, кто освободит меня из плена. Она поклялась в этом перед всеми. А освободил меня не принц, не король, а садовник… Я так и скажу им всем.

ЗИНЗИВЕР. Они не поверят тебе. Не захотят поверить.

АЛЕЛИ. Да, до сих пор моим словам никогда не верили. Но знаешь, мне почему-то кажется, что я уже не прежняя Алели. Как будто я проснулась вдруг… Или выросла… Будь что будет, а я не уступлю своего счастья.

ЗИНЗИВЕР. Ну, так и я своего не уступлю.

АЛЕЛИ. Постой! Слышишь? Сюда идут!… Спрячься и подожди, пока я тебя не позову.

В сад выходит королева. С ней Флюгерио и оба принца. Зажигаются цветные фонари. Из дворца доносится музыка.

КОРОЛЕВА (усаживаясь и расправляя пышное платье). Ну вот, как будто ничего дурного и не было. Всё по-старому. Мои девочки опять со мной. И мои милые гости снова тут. Алели, дитя мое, почему вы все время прячетесь? С тех пор как вы вернулись от этих ужасных пиратов, я вас видела всего несколько минут, да и то в слезах. Подойдите же, подойдите ко мне! О, да вы, я вижу, повеселели.

АЛЕЛИ. Да, матушка, мне очень-очень весело!

КОРОЛЕВА. Ну, вот и умница! Сегодня у нас такой счастливый и торжественный день! Грустить было бы совсем некстати. (Принцам.) Дорогие друзья мои! Я еще не поблагодарила вас как следует за то, что вы вернули мне моих милых дочерей. Не знаю, как и наградить вас… Флюгерио, прочтите принцам мой завтрашний указ.

ФЛЮГЕРИО (вполголоса). Но ведь сегодня — это еще не завтра, ваше величество. До утра вы можете переменить свое решение.

КОРОЛЕВА. Я никогда не меняю своих решений. Читайте!

ФЛЮГЕРИО. Не смею спорить. (Разворачивает бумагу и читает.) "Мы, божьей милостью… вдовствующая… ну и так далее… повелеваем разделить наше возлюбленное королевство на две части — Фазанию и Павлинию…

АЛЬДЕБАРАН. Зачем же делить?

БОЛТАЛОН. Этого еще недоставало!

КОРОЛЕВА. Один из вас станет мужем Алели и королем Фазании, другой — супругом Августы и властелином Павлинии. А я буду смотреть на вас и радоваться…

БОЛТАЛОН. Нечего сказать, новость!…

АЛЬДЕБАРАН (выступая вперёд). Ваше решение, королева, достойно вашего ума и сердца: оно мудро и великодушно. Но что вы скажете, если я докажу вам, что принцессу Августу и принцессу Апрелию избавил из плена один человек?

КОРОЛЕВА. Один? Неужели? Кто же это?

АЛЬДЕБАРАН (кланяясь). Ваш покорный слуга!

ФЛЮГЕРИО. И вы, принц, в самом деле можете доказать это?

АЛЬДЕБАРАН. Смотрите! Вот мое доказательство. (Сбрасывает кафтан, под кафтаном, поверх камзола, он обмотан какими-то веревками.) Принцесса Августа, прошу вас подержать этот конец! (Вертясь волчком и отступая разматывает накрученные на него веревки.)

КОРОЛЕВА. Бог мой! Что это такое?

АЛЬДЕБАРАН. А вы не догадываетесь? Лестница! Та самая веревочная лестница, которая вывела нас из разбойничьего замка. (Надевает кафтан.) Я пронес ее туда тайком в сундуке с драгоценными тканями, и она сослужила нам потом хорошую службу…

БОЛТАЛОН (Флюгерио). Ах, плут! Я сам хотел прихватить с собой эту лестницу, да не нашел ее.

АЛЬДЕБАРАН. Не забывайте, принц Болталон, что моя шпага при мне. А истину моих слов, я надеюсь, подтвердит принцесса Августа.

Все поворачиваются к ней.

АВГУСТА. Да, я подтверждаю!

АЛЕЛИ (с упреком). Августа!

ФЛЮГЕРИО (вполголоса Болталону). Говорил же я вам!… Вот теперь пеняйте на себя.

КОРОЛЕВА. Ах, принц Альдебаран, я вам бесконечно благодарна, но дайте мне слово, что в другой раз вы припасете лестницу понадежнее…

АЛЬДЕБАРАН. Я надеюсь, ваше величество, что такого случая больше не будет. Я постараюсь оградить наше прекрасное королевство от нападения пиратов. Клянусь моей будущей короной!

КОРОЛЕВА. Мы верим вам, принц, и без страха вручаем судьбу нашего королевства и нашей дочери.

АЛЬДЕБАРАН (низко склоняясь). Благодарю за честь, королева. В таком случае я осмелюсь просить у вас руки вашей августейшей дочери, принцессы Апрелии!

АВГУСТА. Ах, мо-шен-ник! (Падает без чувств.)

Все в смятении.

ФЛЮГЕРИО (Болталону). Не теряйте же времени! Поддержите ее! А она за это поддержит вас.

БОЛТАЛОН (подхватывает Августу и обмахивает ее платком). Успокойтесь, дорогая принцесса! Придите в себя… Я же говорил, что он плут.

АВГУСТА (открывая глаза и выпрямляясь). Благодарю вас. Я вполне здорова.

Болталон тем не менее продолжает нежно ее поддерживать.

КОРОЛЕВА. Это все усталость, дитя мое… И немудрено — вы столько пережили из-за всех этих разбойников!… Алели, дочь моя, что же вы молчите? Разве вы не слышите, что принц, освободивший вас из плена, просит вашей руки?

АЛЕЛИ (спокойно). Простите, матушка, принц Альдебаран ошибается. Это не он освободил нас из плена.

КОРОЛЕВА. Как — не он? Но ведь Августа говорит…

АВГУСТА. Я тоже говорю, что не он.

БОЛТАЛОН. И я говорю, что не он!

КОРОЛЕВА. Не он? А кто же?

БОЛТАЛОН. Я.

КОРОЛЕВА. Принц Болталон?… Но ведь вы сами, Августа, подтвердили слова принца Альдебарана…

АВГУСТА. Я подтвердила только то, что веревочная лестница была спрятана в одном из сундуков и что потом она очень пригодилась принцу Альдебарану. И больше ничего! А своим избавлением мы обязаны другому…

БОЛТАЛОН (падая на одно колено и целуя ее руку). От всего сердца благодарю вас, принцесса Августа! (Вскакивает.) Ваше величество! Теперь вы знаете, кто избавитель ваших дочерей. (Опять падает на колено.) Прошу у вас руки принцессы… Апрелии!

АЛЬДЕБАРАН (Августе язвительно). Разрешите, ваше высочество, поддержать вас.

АВГУСТА (высокомерно). Я не нуждаюсь в вашей поддержке. Матушка, вы меня опять не поняли. Я сказала, что своим избавлением мы обязаны другому, но этот другой — вовсе не принц Болталон.

АЛЕЛИ. Августа говорит правду.

КОРОЛЕВА. Ничего не понимаю! Кто же, в таком случае, избавил вас от пиратов, если не принц Альдебаран и не принц Болталон?

АВГУСТА. Ах, вам угодно это знать, ваше величество? Ну, так знайте! (Со злостью.) Садовник! Ваш рыжий садовник, вот кто!

АЛЕЛИ. Да, садовник Зинзивер.

КОРОЛЕВА. Какой ужас!

ФЛЮГЕРИО. Успокойтесь, королева. К счастью, этот садовник не вернулся с острова пиратов, и я полагаю — уже не вернется. В благодарность за его услугу мы можем поставить здесь в саду, под одной из яблонь, небольшой, скромный памятник…

АЛЕЛИ. Не торопитесь ставить памятник, Флюгерио. Садовник Зинзивер жив, благополучно вернулся домой. и я только что обручилась с ним. Можете меня поздравить.

КОРОЛЕВА. Что такое? Как это — обручилась? Без моего позволения?

АЛЕЛИ. По вашему приказанию, матушка. Вы же сами говорили, что я должна обручиться с тем, кто меня освободил. Вот я и отдала ему свое оловянное колечко.

КОРОЛЕВА. Боже мой, этого только недоставало! Вы слышите, Флюгерио?…

ФЛЮГЕРИО. Ваше величество, умоляю вас, не тревожьтесь! Вы же знаете принцессу Алели… Это обручение с погибшим садовником, вероятно, приснилось ей. Посмотрите сами: оловянное колечко по-прежнему у нее на пальце.

КОРОЛЕВА (улыбаясь сквозь слезы). В самом деле!… Ах, как ты напугала меня, моя бедная, глупая девочка!

АЛЕЛИ. Мне очень жаль огорчать вас, матушка, но это другое кольцо. Мы с Зинзивером поменялись кольцами. Зинзивер! Поди-ка сюда!

Из чащи выходит Зинзивер.

Вот он, матушка, мой милый, мой храбрый, мой верный Зинзивер. А вот и оловянное кольцо у него на пальце!

ФЛЮГЕРИО. (подходит к Зинзиверу, внимательно рассматривает кольцо, потом оглядывает его самого с ног до головы) Гм!… Кольцо, пожалуй, то самое, но человек не тот!

АВГУСТА. Разумеется, это не садовник. Только Алели может говорить такие глупости.

АЛЕЛИ. Это он!

АЛЬДЕБАРАН. Ничего похожего!

БОЛТАЛОН. В первый раз вижу этого негодяя!

АЛЕЛИ. Как вы смеете так говорить про Зинзивера!…

В эту минуту из-за кустов выбегает Скоробогаччио. Он в одежде матроса, в зюйдвестке.

СКОРОБОГАЧЧИО (задыхаясь от гнева). Нет, пусть он мне только попадется на воде или на суше, этот негодяй!… Я ему все ребра переломаю!… (Оглядывается по сторонам.) Простите, ваше величество! Простите, господа! Но я больше не могу ждать. Где этот рыжий урод — придворный садовник? Он поклялся, что мне хорошо заплатят, если я довезу его на моем паруснике от острова пиратов до ваших берегов, а сам, как сошел на землю, так и думать про меня забыл! Но я своих денег не упущу! Нет, не на таковского напали!… Ага! Вот он! Отдавай деньги, рыжий урод!

ФЛЮГЕРИО. Как вы смели ворваться сюда? Здесь нет никакого садовника!

СКОРОБОГАЧЧИО. Вот уж не думал, что такие важные господа станут укрывать жулика! Как это — нет? Да вот же он стоит!

АЛЕЛИ. Значит, вы его узнаете?

СКОРОБОГАЧЧИО. Еще бы не узнать! Того, кто мне должен деньги, я узнаю за три версты. Нет, и не говорите мне, это он самый. Садовник. Можно и на лицо не смотреть — посмотрите только на его руки!

ФЛЮГЕРИО. Но мы все хорошо помним нашего бедного садовника. А этот человек на него даже не похож.

СКОРОБОГАЧЧИО. Эх, сударь, и как вам не совестно из-за нескольких золотых брать грех на душу! Что я, слепой? (Смотрит на Зинзивера, склонив голову набок.) Правда, он немного переменился за эти несколько часов, но знаете, люди, которые кому-нибудь что-нибудь должны и не хотят платить, всегда меняются. Один меняет выражение лица и цвет волос, другой — походку, третий отпускает усы и бороду… Но старого Скоробогаччио не надуешь. Как ты ни меняйся, а долги плати!

АЛЕЛИ. Не беспокойтесь, господин Скоробогаччио, вам щедро заплатят. Вы явились как раз вовремя. Ну, что вы теперь скажете, Флюгерио?

ФЛЮГЕРИО. (разводя руками). Скажу, что это невероятно. Можно перекрасить волосы, приклеить бороду или сбрить усы, но перемениться за каких-нибудь два часа с головы до ног нельзя!

АЛЕЛИ. А мое волшебное кольцо? Вы же знаете, что оно может дать человеку всё, чего ему не хватает… А чего не хватало Зинзиверу? Только одного: чтобы все увидели, как он хорош.

Все на мгновение замолкают и с удивлением поворачиваются к Зинзиверу. Вдруг Болталон выхватывает шпагу и бросается на него.

БОЛТАЛОН. Ах, разбойник! Я сейчас отрублю ему оба уха! Он отнял у меня всё, чего мне не хватало!… Отдай мне мое оловянное кольцо! А не то берегись — шпага Болталона одна на свете!

ЗИНЗИВЕР (подобрав с земли палку, выбивает шпагу из рук Болталона и ломает ее о колено). Вот тебе две шпаги, шут шутландский!

КОРОЛЕВА. Боже мой! Отнимите у него эту палку! Он убьет принца Болталона!

ФЛЮГЕРИО. Стража! Стража! Сюда!

Появляются два солдата и начальник караула.

Держите этого негодяя! В башню его! За решетку! Нет, прямо на виселицу!

АЛЕЛИ (бросаясь к Зинзиверу). Опомнитесь, Флюгерио! Что вы говорите? Этот человек только что спас меня и Августу от пиратов, а вы за это хотите казнить его!…

КОРОЛЕВА. Ах, Алели, перестаньте спорить! Старшие в таких делах понимают больше вашего.

АЛЕЛИ. Нет, я не перестану! Вы, должно быть, с ума сошли! Ведь теперь-то вы все знаете, что это садовник Зинзивер.

ФЛЮГЕРИО. Тем хуже для него.

АЛЕЛИ. Это еще почему?

ФЛЮГЕРИО. Потому что садовник не имеет права поднимать руку на принца.

БОЛТАЛОН. Да не руку, а палку!

КОРОЛЕВА. И притом такую большую!

АЛЕЛИ. Но ведь он отбивался этой палкой от шпаги!

ФЛЮГЕРИО. Тем хуже для него!

АЛЕЛИ. Почему?

ФЛЮГЕРИО. Потому что шпага — это благородное оружие честного поединка, а палка — грубое орудие уличной драки.

АЛЕЛИ. Ох, Флюгерио, вы бы не так заговорили, если бы принц Болталон накинулся со своей шпагой на вас!

ФЛЮГЕРИО. Поверьте, ваше высочество, я бы скорей позволил убить себя, чем ответил ему ударом на удар. (Кладет руку на эфес своей шпаги.) Клянусь этим старым клинком с девизом моих предков!

АЛЕЛИ. А какой у них был девиз, у ваших предков? Покажите-ка.

Флюгерио с поклоном протягивает ей шпагу. Алели медленно разбирает надпись.

"Служу, пока живу. Живу, пока служу"… Ну, Флюгерию, берегитесь! Ваша служба окончена! (Подхватив шлейф, кидается на него со шпагой.)

КОРОЛЕВА. Алели! Опомнитесь!

ПРИНЦЫ (в один голос). Принцесса Алели!

АЛЕЛИ. Прочь с дороги!… А-а, старый упрямец! Будете вы знать, как спорить со мной!

КОРОЛЕВА. Ах, боже мой! Точь-в-точь мой покойный Февраль-Август!…

ФЛЮГЕРИО (с трудом уворачиваясь от шпаги Алели). Полноте, принцесса! Что за шутки! Умоляю вас…

АЛЕЛИ. Читайте молитвы!

ФЛЮГЕРИО. Держите ее! (Мечется среди деревьев, прячась за стволы, наконец в отчаянии хватает ту самую палку, которой защищался Зинзивер, и пытается отразить удары шпаги.)

АЛЕЛИ (внезапно отступает, опускает шпагу и говорит совершенно спокойным голосом). Ну, вот и всё. Успокойтесь, Флюгерио! Я вас больше не трону. Мне только хотелось объяснить вам, почему садовник поднял палку на принца. Вы, кажется, поняли, не так ли? Да и все остальные тоже?

Все молчат.

КОРОЛЕВА. Я поняла только одно, дочь моя. Не знаю, у кого — у пиратов или у садовника, но вы научились таким дурным, таким ужасным манерам, что я просто краснею за вас. И во всем виноваты эти злополучные оловянные кольца!… Ах, Флюгерио, Флюгерио! И зачем только вы посоветовали мне обратиться к вашему сумасшедшему доктору Лечиболю!

СКОРОБОГАЧЧИО. А, так и вы тоже знаете доктора Лечиболя?… Ну, попадись он мне только на воде или на суше!

В это время на дорожке сада появляется доктор Лечиболь.

За ним Пилюлио несет большую книгу.

ЛЕЧИБОЛЬ. Добрый вечер, королева! Вы, кажется, изволили звать меня?

КОРОЛЕВА (смущенно). Н-нет, не то чтобы звала, но помянула в разговоре.

ЛЕЧИБОЛЬ. Это очень мило с вашей стороны. Здравствуйте, Скоробогаччио! Мне показалось, что вы тоже помянули меня.

СКОРОБОГАЧЧИО. Я поминаю вас, доктор, по сто раз на день.

ЛЕЧИБОЛЬ. Приятно слышать. Мое лечение, видимо, пошло вам на пользу. Вы похудели, загорели и прекрасно выглядите.

СКОРОБОГАЧЧИО (ворчливо). Да, поневоле похудеешь и загоришь, если от всего твоего имущества у тебя останется один жалкий парусник и тебе на старости лет Придется день и ночь мокнуть на палубе…

ПИЛЮЛИО (раскрывая книгу). Стало быть, вы много времени проводите на свежем воздухе? Очень хорошо. А с каких пор вы решили последовать советам доктора Лечиболя?

СКОРОБОГАЧЧИО. Черт побери ваши советы! Это не я последовал им, а султан Синего Берега и морские разбойники. Можно подумать, что вы просто сговорились с ними! Султан отнял у меня серебряные рудники по ту сторону моря, а разбойники разорили мои верфи и угнали двадцать четыре корабля…

ЛЕЧИБОЛЬ. Весьма разумно — с лечебной точки зрения. Пилюлио, запишите: больной заметно окреп, головные боли у него прошли и жалуется он уже не на бессонницу, а на безденежье. Надеюсь, что и у вас, королева, все теперь благополучно? Помогли вам наши оловянные кольца?

КОРОЛЕВА. Нечего сказать — помогли! Прощу вас, возьмите их обратно! Сию же минуту! Немедленно!

ЛЕЧИБОЛЬ. Простите, ваше величество, но вы, кажется, чем-то недовольны? На что вы теперь жалуетесь?

КОРОЛЕВА. Как это — на что? Из-за ваших несчастных колец моих дочерей похитили пираты…

ЛЕЧИБОЛЬ. Какая неприятность!

КОРОЛЕВА. Потом их кто-то освободил…

ЛЕЧИБОЛЬ. Какое счастье!

КОРОЛЕВА. Но освободил неизвестно кто!…

ЛЕЧИБОЛЬ. Странный случай.

КОРОЛЕВА. И после всего этого моя бедная Алели совсем потеряла голову — она взяла и обручилась. Да, да, не качайте головой, она отдала ваше хваленое оловянное кольцо… Но не принцу, вы слышите, — не принцу, а простому садовнику!…

ЛЕЧИБОЛЬ. Стало быть, поздравить надо не принца, а садовника.

ФЛЮГЕРИО. Опомнитесь, доктор! Мы не признаем это обручение действительным.

КОРОЛЕВА. Нет, нет, не признаем!…

ЛЕЧИБОЛЬ. Почему же?

ФЛЮГЕРИО. А потому, доктор, что, во-первых, садовник — садовник, а во-вторых, он — разбойник и вор. Чтобы выманить у принцессы Алели ее оловянное колечко, он похитил другое кольцо у принца Болталона.

АЛЕЛИ. Нет, Флюгерио, принц Болталон потерял его, а Зинзивер нашел.

ФЛЮГЕРИО. Невероятно, принцесса!

ЛЕЧИБОЛЬ. Отчего же? Бывает. Но не будем ни о чем судить преждевременно. Нельзя ли мне посмотреть на них обоих: на принца Болталона и на этого вашего садовника?

ФЛЮГЕРИО. Пожалуйста! (Показывает направо и налево.)

ЛЕЧИБОЛЬ (смотрит на них, задумчиво поглаживая бороду). Так, так… (Болталону.) Простите, вы, очевидно, садовник?

БОЛТАЛОН. Что такое? Да как вы смеете! (Хватается за пустые ножны.)

ФЛЮГЕРИО. Помилуйте, доктор! Это принц Болталон.

ЛЕЧИБОЛЬ. Неужели? (Подходит к Зинзиверу.) Так, стало быть, садовник — этот человек?

ФЛЮГЕРИО. Да, этот! Вот полюбуйтесь на него!

ЛЕЧИБОЛЬ. Любуюсь. Юноша бесспорно очень хорош собою.

КОРОЛЕВА. Но если бы вы знали, каков он был до обручения! Урод! Настоящий урод!

БОЛТАЛОН. Теперь-то он небось переменился, негодяй! А раньше на него и смотреть нельзя было!

ЛЕЧИБОЛЬ. В самом деле? Отметьте, Пилюлио!

КОРОЛЕВА. И вот вся польза от ваших хваленых колец, доктор! Тысяча неприятностей — и в конце концов похорошел наш младший садовник. Благодарю покорно!

ЛЕЧИБОЛЬ. Рад служить, королева. Но почему вашего младшего садовника держат два солдата? Разве он хочет куда-нибудь убежать?

БОЛТАЛОН. Да говорят же вам, что он украл у меня кольцо!

ЗИНЗИВЕР. Простите за грубость, сударь, но этот принц врет, как бессовестный.

БОЛТАЛОН (опять хватаясь за пустые ножны). Вот я тебя, мужик!

ЛЕЧИБОЛЬ. Не сердитесь, принц, тем более что прав-то мужик, а не вы. Вам оно, конечно, неизвестно, но краденое, незаслуженное счастье не красит человека. Ведь было прежде оловянное кольцо у вас в руках, а вы его и сохранить не сумели, и похорошеть не похорошели… Всё ясно!

АВГУСТА (выступая вперед). Погодите, доктор. Дело вовсе не такое ясное, как вам кажется. Да, конечно, садовник стал немного смазливее, чем был. Это всякий видит. Но что же тут удивительного? Алели сдуру отдала ему настоящее волшебное кольцо, которое вы ей подарили. Ну, а что за кольцо дал ей в обмен этот мошенник? Либо краденое, либо поддельное!

ЛЕЧИБОЛЬ. Почему вы так думаете?

АВГУСТА. Да потому, что если он и переменился, то Алели осталась такой же глупой куклой, как была. У нее и раньше не хватало ума, да и теперь не прибавилось. Не правда ли, матушка? Не правда ли, Флюгерио?

КОРОЛЕВА. Ах, если говорить откровенно, она никогда не казалась мне такой глупой, как сегодня.

ФЛЮГЕРИО. Я этого не говорю, но не могу не согласиться с ее величеством и ее высочеством.

ЛЕЧИБОЛЬ. Вот как!… (Алели.) Подойдите ко мне, дитя мое. Ну что, и вы тоже недовольны моим подарком?

АЛЕЛИ. Я и не знаю, как благодарить вас за него, доктор, хоть никогда в жизни я не была несчастнее, чем сейчас.

ЛЕЧИБОЛЬ. Вы несчастливы? Почему же?

АЛЕЛИ. Ах, доктор, до ваших колец я и не догадывалась, какие дурные, жадные, злые люди живут в этом дворце!… Да что я говорю! Разве это люди? Одного только человека я нашла здесь: это мой Зинзивер. Только Зинзивера я люблю, и его-то они хотят отнять у меня… Нет, лучше умереть!

ЗИНЗИВЕР. Что вы, Алели? Уж лучше забудьте меня!

АЛЕЛИ. Не могу и не хочу!

ЛЕЧИБОЛЬ. Так, так… Очень трудный случай, Пилюлио. Когда человек хорошеет, это заметно всякому. А когда он умнеет, это видят далеко не все, а только те, кто сам умен. Ну вот вы, например, скажите мне: замечаете вы в принцессе какую перемену или нет?

ПИЛЮЛИО. Надеюсь, вы не считаете меня дураком, доктор? Конечно, замечаю, и очень большую: она стала просто умницей.

ЛЕЧИБОЛЬ. Вот как! А вы что скажете, принц Альдебаран?

АЛЬДЕБАРАН (небрежно). Да, спорить не приходится. Уж одно то, что она отвергла принца Болталона, доказывает ее ум.

БОЛТАЛОН. Нет, уж если что доказывает ее ум, так это то, что она отвергла принца Альдебарана

АВГУСТА. Обоих!

ЛЕЧИБОЛЬ. О, и принцесса Августа кое-что заметила. Так и запишем. Ну, а вы, господин Флюгерио?

ФЛЮГЕРИО. Не знаю. Вероятно, принцесса и в самом деле поумнела, но уж я-то бесспорно сошел с ума!

КОРОЛЕВА. И я тоже. Если все считают умницей принцессу, которая обручилась с каким-то садовником или огородником, то, значит, я и в самом деле лишилась рассудка. И во всем виноваты ваши хваленые кольца, доктор. Пока принцесса Апрелия была моей маленькой глупой Алели, она делала маленькие глупости, а теперь от большого ума сделала самую большую глупость на свете.

ЛЕЧИБОЛЬ. От большого ума, вы полагаете? Ну что ж, я с вами вполне согласен. Итак, все находят, что принцесса Алели в самом деле умна. Значит, кольца не поддельные и достались нынешним своим владельцам по любви, по дружбе. Позвольте мне пожелать обрученным счастья.

АВГУСТА. Поздравляю вас, матушка! Дождались!

КОРОЛЕВА. А-ах! Я навсегда теряю дочь!

ФЛЮГЕРИО. Не отчаивайтесь, ваше величество, У нас есть еще одна принцесса, и я надеюсь, мы сегодня же отпразднуем ее обручение.

АЛЬДЕБАРАН. Ваше величество, разрешите мне откланяться. К сожалению, я не смогу присутствовать на вашем семейном торжестве.

БОЛТАЛОН. И я тоже. Прощайте, королева. На свете есть немало принцесс и кроме ваших дочерей.

АВГУСТА (вне себя от злости). Ну и проваливайте! Трусы, мошенники, уроды! (Бросает в них веер, букет, садовую лейку.)

АЛЬДЕБАРАН. Ложитесь, Болталон!

БОЛТАЛОН. Берегитесь! Она хуже пирата!

Августа опускается на скамью, рыдая и топая ногами. Королева и Флюгерио суетятся возле нее.

КОРОЛЕВА. Что же вы смотрите, доктор? Помогите ей чем-нибудь.

ЛЕЧИБОЛЬ. Это не в моих силах, королева. Принцессе Августе ничем нельзя помочь.

Пользуясь тем, что на них не смотрят, принцы стараются улизнуть.

СКОРОБОГАЧЧИО. А не подвезти ли вас на моем паруснике ваши высочества? Только уж извините — плата за перевоз вперед. Да и вам не мешало бы расплатиться со мной, ваше величество. Как-никак, зятя вам привез…

КОРОЛЕВА. Что такое он говорит? Заплатите ему, Флюгерио, и пусть немедленно уходит.

ФЛЮГЕРИО. (расплачиваясь). Вот тебе, корабельщик. Бери и уходи.

СКОРОБОГАЧЧИО (пересчитывая деньги). Эх, важности много, щедрости мало. Ну, да и на том спасибо. (На ходу.) Тут на одном острове такие принцессы живут!… Не чета здешним. Я вас туда живо довезу. Только плата вперед.

Оба принца и Скоробогаччио уходят.

КОРОЛЕВА. Боже мой, Флюгерио, что же нам делать? В гостиной уже собрались на обручение родственники, гости. Ждут… Может быть, даже подслушивают Как мы им скажем, что оба принца уехали, а наша Алели выходит замуж за садовника?

ЗИНЗИВЕР. А вы ничего не говорите им, королева. Я сейчас ухожу отсюда, навсегда ухожу!

ФЛЮГЕРИО. Что такое? Вы слышите, ваше величество? Он уходит! Кажется, этот малый лучше, чем я предполагал.

КОРОЛЕВА. О, я и сама вижу, что это превосходный юноша! Дайте ему на дорогу денег, Флюгерио. Только бы он скорей уходил.

ФЛЮГЕРИО. (подавая кошелек). Тут сто золотых, парень. Бери, бери! Пригодятся.

ЗИНЗИВЕР. Нет уж, ваша милость, один раз вы оплатили мою дорогу, больше не надо. Я-то с моим ремеслом нигде не пропаду, а вам деньги еще понадобятся. Прощайте.

КОРОЛЕВА. Прощай, голубчик, прощай! А вы куда, Алели?

АЛЕЛИ. Я ухожу вместе с Зинзивером. Ты возьмешь меня с собой, Зинзивер?

ЗИНЗИВЕР. Я так и думал, что ты пойдешь со мной, Алели, но не смел верить этому. Дай руку, милая, идем! Ты и не знаешь, какой широкий мир начинается за стенами этого дворца.

АЛЕЛИ. Идем, Зинзивер!

АВГУСТА. Скатертью дорога!

КОРОЛЕВА. Да как же это можно, дочь моя? Куда вы пойдете?

АЛЕЛИ. Куда? Ах, матушка, спросите ласточку, куда она полетит, когда вылупится из яйца и расправит крылья. Перед нею весь белый свет, а позади только разбитая скорлупа.

КОРОЛЕВА. Какая скорлупа? Что вы такое говорите? Ничего не понимаю!… Ах, и зачем только вы поумнели!

АЛЕЛИ. Чтобы отличать поддельное от настоящего, матушка, простоту от глупости, ум от хитрости, гнев от злости. Чтобы не бояться страха, смеяться над тем, что смешно, черное называть черным, а белое — белым… Вот для чего я поумнела. Как же мне остаться здесь? Прощайте!

Взявшись за руки, Алели и Зинзивер идут через сцену.

ЛЕЧИБОЛЬ. Как видите, Пилюлио, наши оловянные кольца и на этот раз сослужили неплохую службу. Не забудьте записать это в нашу толстую книгу. А сейчас давайте-ка проводим молодых. (Оборачивается к королеве и Флюгерио.) Честь имею кланяться!

Стена сада раздвигается. Открывается подернутый весенней дымкой зеленый простор — холмы, долины, дальние леса. По тропинке среди цветущих кустов с песней проходят Алели и Зинзивер. Лечиболь и Пилюлио провожают их. Пилюлио подпевает басом.

Занавес

 

ЭПИЛОГ

Когда занавес опускается, на просцениум выбегает Сказка. Она в своем старинном плаще, капюшон опять низко надвинут на глаза. За ней гонится администратор.

АДМИНИСТРАТОР. Постойте, постойте, гражданка! Что вы тут у нас натворили? Я думал, вы старая, почтенная женщина, а вы просто какая-то озорница! Не ожидал, не ожидал!… В ваши-то годы…

СКАЗКА. Да ведь я сказала вам, сколько мне лет. Много и мало. (Откидывает капюшон.)

АДМИНИСТРАТОР. Вот вам и бабушка! Ну, теперь все ясно… Зачем же вы так нарядились?

СКАЗКА. Потому что мы, сказки, это любим!

АДМИНИСТРАТОР. Странная прихоть!

СКАЗКА. Почему же странная? Это многим нравится. Неужели вам самому никогда в жизни не хотелось нарядиться горным охотником, дедом Морозом или сказочным богатырем?

АДМИНИСТРАТОР. Ни-ко-гда!

СКАЗКА. Даже под Новый год?

АДМИНИСТРАТОР. Да ведь сегодня не Новый год, а самый обыкновенный день.

СКАЗКА. Обыкновенных дней не бывает! Для меня и для тех, с кем я дружна, все дни праздничные, все вечера новогодние. (Повернувшись к зрителям.) Итак, с праздником, друзья! С Новым годом!

 

СКАЗКА ПРО СОЛДАТА И ЗМЕЮ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Жан — солдат.

Жаннетта — рыбачка.

Людовина — принцесса.

Королева — мать Людовины.

Король — отец Людовины.

Принц Винцент.

Принц Гильом.

Служанки Людовины.

Анна-Мария.

Шарлотта-Луиза.

Жозефина.

Адельгунда.

Врач.

Первый привратник.

Второй привратник.

Шестеро из Змеиного замка.

 

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Картина первая

Берег моря. Лес подступает чуть ли не к самой воде. Меж прибрежных скал прячется маленькая рыбачья избушка. На пороге сидит девушка и выбирает из сетей рыбу. Тихо. Слышен только плеск прибоя. Потом издалека начинает доноситься голос, поющий какую-то песню. Голос все громче, громче, и на берег выходит Жан. На нем поношенный мундир и видавший виды кивер, на боку сабля, за плечами ранец.

ЖАН (поет).

Заметив девушку, солдат круто, по-военному, поворачивается и останавливается перед ней, вытянув руки по швам.

Здравия желаю! Разрешите представиться. Отставной солдат королевского стрелкового полка Жан, по прозвищу Бесстрашный, родом из деревни Дель-Басс. Двенадцать лет воевал в конном и пешем строю. Ранен в грудь, в бок, в ногу и в руку, но ни разу в спину. Уволен в бессрочный отпуск на все четыре стороны, куда глаза глядят, куда ноги несут. Нельзя ли отдохнуть на этой скамеечке, сударыня… не имею чести знать вашего имени.

ЖАННЕТТА. Меня зовут Жаннеттой, сударь.

ЖАН. О, значит вы моя тезка! Очень рад. Тезка — это почти родня, когда другой родни нет.

ЖАННЕТТА. А у вас, сударь, нет ни отца, ни матери?

ЖАН. Ни брата, ни сестры, ни дяди, ни тетки, ни дедушки, ни бабушки. Пока я на войне гонялся за смертью, она успела прибрать их всех — и старых и малых.

ЖАННЕТТА. Вот как? Ну, значит, у нас с вами не только одинаковые имена, но и судьба одинаковая: у меня тоже нет никого на свете. Прежде я жила здесь с отцом, а позапрошлой осенью он ушел в море, да так и не вернулся. Отец у меня был рыбак…

ЖАН. А у меня — лодочник. Выходит, что мы с вами оба у воды выросли, только вы — у соленой, а я — у пресной.

ЖАННЕТТА. Ну, если так, надо вас угостить свежей рыбкой. Она вам, верно, по вкусу придется. Сбросьте-ка свой ранец, сударь, да присядьте. Ведь вы нынче, должно быть, еще не обедали. (Уходит в домик.)

ЖАН (спускает с плеч ранец, сбрасывает кивер. Поджидая Жаннетту, медленно разгуливает перед домиком и напевает).

Жаннетта возвращается с жаровней и сковородкой. Они вместе принимаются за стряпню. Жан помешивает угли. Жаннетта жарит рыбу.

ЖАННЕТТА. Давно у меня не было гостей.

ЖАН. А я давно не был в гостях — с тех самых пор, как надел солдатский ранец. Солдат ведь не гость, а постоялец.

ЖАННЕТТА. И много лет вы служили?

ЖАН. Да немало — добрую половину своей жизни. Мне и двенадцати не было, когда меня в барабанщики взяли. Это нынче меня зовут "Жан Бесстрашный", а тогда у меня была кличка "Жан Маленький".

ЖАННЕТТА. А куда вы теперь идете, Жан Бесстрашный?

ЖАН. В деревню Дель-Басс, конечно. Домой. Хоть и дома-то у меня, сказать по правде, никакого нет…

ЖАННЕТТА. А далеко ли ваша деревня?

ЖАН. Да не близко. Слыхали вы про город Лилль? Оттуда до нашей деревни дня два пути.

ЖАННЕТТА. Стоит ли вам идти такую даль, если у вас там нет ни дома, ни родных?

ЖАН. Пожалуй, что и не стоит. Но если человеку некуда идти, он идет куда ему вздумается. А мне вздумалось посмотреть еще раз на речку нашу, на лодку, в которой я плавал мальчишкой, да на те яблони, что росли у нас на берегу.

ЖАННЕТТА. А что же в них особенного, в ваших лодках и яблонях?

ЖАН. Да ровно ничего. Лодка была старая, вся в заплатах. И яблони, пожалуй, не всякому бы понравились. Яблоки на них были некрупные, кисловатые. А только нигде никогда не видал я таких кривых сучьев, как на наших яблонях.

ЖАННЕТТА. Что же в этом хорошего?

ЖАН. Хорошего, конечно, мало. Да зато на этих сучьях славно было раскачиваться — будто на коне скачешь или на корабле плывешь…

ЖАННЕТТА. Куда ж это вы скакали да плыли?

ЖАН. Ого! Мало ли куда! На самый край света — туда, где хозяйки белье на радугу вешают. Сколько с тех пор лет прошло, а я и теперь помню, как мы сражались с трехголовыми драконами и освобождали красавицу, которая сидела за семью замками в заколдованном замке… Нет уж, непременно надо мне хоть разок еще поглядеть на эти места!

ЖАННЕТТА (протягивал ему тарелку). Ну, так подкрепитесь на дорогу как следует. Кто знает, где вы нынче будете ужинать. Леса у нас глухие, безлюдные. Вы будете пробираться сквозь чащу день и ночь, ночь и день и не встретите ни одной живой души.

ЖАН. Это ничего. Только бы не сбиться с пути.

ЖАННЕТТА. Не собьетесь. Я укажу вам приметы. Сначала вы пойдете по тропинке до ручья, потом обогнете вон ту высокую гору…

ЖАН. А зачем огибать? Нельзя ли взять ее штурмом? Я взбирался и не на такие горы.

ЖАННЕТТА. А эту гору лучше обойти кругом.

ЖАН. Это почему же?

ЖАННЕТТА. Сама-то я там не бывала, но говорят, что на той стороне горы стоит старый замок…

ЖАН. Вот и отлично! Значит, к ночи у меня будет крыша над головой. Там я и переночую.

ЖАННЕТТА. Что вы! В этом замке нельзя ночевать.

ЖАН. Отчего? Не пустят, что ли?

ЖАННЕТТА. Нет, пустить-то, верно, пустят, а вот выпустят ли?

ЖАН. Ну, знаете, дорогая тезка, еще не родился тот человек, который захлопнет у меня перед носом дверь, когда я захочу войти или выйти! Кто живет в этом замке?

ЖАННЕТТА. Не знаю. Разное рассказывают… Не разберешь, где быль, где небылица. Одно верно: целым оттуда никто не возвращался.

ЖАН. Э-э, да это, видно, тот самый замок, в который мы хотели попасть еще мальчишками. Уж не сидит ли там за семью замками какая-нибудь заколдованная принцесса? (Отодвигает тарелку.) Спасибо за угощенье, тезка. Надо мне собираться в путь.

ЖАННЕТТА. Да вы что, и в самом деле хотите идти на гору?

ЖАН. Еще бы не хотеть! Конечно, хочу!

ЖАННЕТТА. Видно, вы и до сих пор остались тем же мальчишкой, который катался верхом на ветке.

ЖАН. Пожалуй, что и так. Да только ветка меня теперь, чего доброго, не выдержит.

ЖАННЕТТА. Не ходите на гору!

ЖАН. А что со мной может случиться? Хуже смерти ничего не бывает. А со смертью мы не раз встречались, и всегда она от меня убегала. Люди недаром говорят: "Кто смерти не боится, того смерть боится". Да и что мне себя беречь? Родни у меня нет, плакать обо мне некому.

ЖАННЕТТА. Как это — некому? Ведь вы сами сказали, что тезка это почти родня.

ЖАН. Спасибо вам на добром слове, сестрица. Оно мне в пути вместо посошка будет.

ЖАННЕТТА. Так вы все-таки идете?

ЖАН. Иду.

ЖАННЕТТА. Зачем?

ЖАН. Сам не знаю. Верно, за своим счастьем.

ЖАННЕТТА. А если за бедой?

ЖАН. Может, и так. Счастье от беды недалеко живет. Ну, не поминайте лихом, милая тезка!

ЖАННЕТТА. Постойте, Жан! Послушайте. Как стемнеет, я зажгу у себя на окошке огонек. В темноте он далеко виден. Все же вам не так скучно будет в пути… Обернетесь и посмотрите!… Хорошо? А если вы вдруг раздумаете искать счастья в замке и захотите вернуться, огонек вам укажет дорогу обратно — к морю…

ЖАН. Спасибо, сестрица. Уж поверьте, я не раз оглянусь на ваше окошко. (Уходит.)

Жаннетта остается у крыльца. Издали, всё затихая, слышна песня Жана.

 

Картина вторая

Зал старого замка. Жарко топится огромный камин. Посреди зала — большой, пышно накрытый к ужину стол. Неровный свет камина мерцает, отражаясь в золотых блюдах и высоких серебряных кувшинах с вином. Железная лестница ведет вниз, в подземелье. В зале никого нет. Пусто и тихо. Только откуда-то издалека доносится песня — та самая, которую Жан пел раньше. Голос все громче и ближе. Потом в дверь стучат — раз, другой, все настойчивей и сильней.

Голос Жана за дверью: "Эй, хозяева, отворите!" Опять громкий стук. В зале по-прежнему тихо. "Заснули вы там, что ли!" Стук становится все громче, громче, дверь трещит и наконец распахивается. На пороге стоит Жан.

ЖАН (оглядываясь по сторонам). Никого… А камин топится. И стол накрыт к ужину. Уж не меня ли тут поджидают?

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС (откуда-то со стороны камина). Конечно, тебя.

ЖАН (быстро оборачивается). Это кто же сказал? (Медленно идет по залу, осматриваясь по сторонам.) Никого не видать, ни одной живой души. Сударыня, где вы?

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Оглянись — увидишь.

ЖАН (оглядываясь). Да где же?… Что за чертовщина! (Опасливо оглядывается, потом подходит к камину и берет охапку хвороста.) А ну-ка, поддадим жару. Пусть посветлей будет. (Бросает хворост в камин и сразу отскакивает.) Ох!… Вот так штука!

Огонь в камине на мгновение гаснет, дрова рассыпаются. Из камина выглядывает большая зелено-золотая змея с головой женщины. Жан выхватывает из ножен саблю.

ЛЮДОВИНА. Постой, солдат! Спрячь свою саблю. Не то худо будет!

ЖАН. Уж не знаю, что может быть хуже того, что есть…

ЛЮДОВИНА. Пока с тобой еще не случилось ничего дурного. Разве я тебе не нравлюсь?

ЖАН. Простите, сударыня, не совсем…

ЛЮДОВИНА. Почему не совсем?

ЖАН. Лицо ваше мне нравится — лгать не стану. Но ведь, кроме лица, у вас, простите, нет ничего человечьего. Уж скорее можно принять вас — не гневайтесь, сударыня! — за змею.

ЛЮДОВИНА (грустно). Ты прав, солдат. Но поверь мне, я не змея.

ЖАН. Не змея? А кто же?

ЛЮДОВИНА. Я принцесса. Дочь могущественного короля и прекрасной королевы.

ЖАН. Честь имею приветствовать ваше высочество! Признаться, я никак не ожидал встретить принцессу в таком неподходящем месте и в таком странном виде.

ЛЮДОВИНА. Ах, солдат, не всегда я жила в этом закопченном камине и не всегда ползала по этим стертым плитам. Было время, когда лучшая знать нашего королевства ползала у ног принцессы Людовины. Ах, тогда у меня были ноги!…

ЖАН. Так вы и в самом деле королевская дочка? Что же это с вами случилось?

ЛЮДОВИНА. Что случилось? Меня околдовали.

ЖАН. Подумать только — заколдованная принцесса! Ну и повезло мне! И что же это — вас навсегда нарядили в змеиную кожу, бессрочно, или только так, на время?

ЛЮДОВИНА. До тех пор, пока сюда не придет какой-нибудь бесстрашный человек и не освободит меня.

ЖАН. Бесстрашный? Вон оно как…

ЛЮДОВИНА. Спаси меня, солдат! Ты не пожалеешь об этом. Тебя наградят по-королевски. Ты слышишь?

ЖАН. Слышу, ваше высочество…

ЛЮДОВИНА. Что же ты молчишь? Тебе дадут бархатный кафтан, перстень с алмазом, золотые шпоры… Тебе этого мало? Ты получишь целый мешок золота, самого лучшего испанского скакуна!… Да говори же, чего ты хочешь?

ЖАН (растерянно). Ничего я не хочу.

ЛЮДОВИНА (жалобно, со слезами в голосе), Пожалей меня! Уже три года я живу здесь совсем одна, далеко от моей матери, от моих подруг… Я сплю на голых камнях. Я греюсь в золе. Все живое боится меня — птицы, мыши… Да я и сама себя боюсь. Послушай! Если ты спасешь меня, я стану твоей женой. Я сделаю тебя принцем, а потом и королем.

ЖАН. Я рад помочь вам, принцесса, да только как же это сделать? Скажу откровенно: колдовать я не умею.

ЛЮДОВИНА. Тут нужно не колдовство. Тут нужна храбрость.

ЖАН. Я солдат, сударыня. Храбрость — наше ремесло.

ЛЮДОВИНА. Ну, так слушай. Тебя ждет нелегкое испытание. Спустись по этой железной лестнице в подземелье…

ЖАН. В подземелье?

ЛЮДОВИНА. Да. Там стоят три железных сундука. В первом сундуке мои перчатки, во втором — мое платье, в третьем — мои башмаки. Достань все это и принеси мне.

ЖАН. Только и всего? Для этого, пожалуй, особенной храбрости не требуется.

ЛЮДОВИНА. Не говори этого, прежде чем не побываешь в подземелье. Ну, ступай. Желаю тебе удачи. Я бы позволила тебе на прощанье поцеловать мою руку, если бы у меня были руки.

ЖАН. Благодарю вас, сударыня, не беспокойтесь. На нет и суда нет. До скорого свиданья. Я не заставлю вас долго ждать. (Стуча каблуками, сбегает по лестнице.)

Людовина снова прячется в камин.

 

Картина третья

Подземелье. Тяжелые каменные своды, В нишах стоят три сундука один другого больше.

ЖАН (входя). Ну, вот они, три сундука. В первом ее перчатки! Так, кажется, сказала эта змея… (оглядывается) виноват, принцесса. Что ж, достанем ей перчатки. (Насвистывая свою песню, подходит к первому сундуку и хочет поднять крышку.)

Над сундуком появляются две огромные руки. Руки толкают солдата в грудь, и он отлетает на несколько шагов.

Это кто же толкается? А ну, покажись!

Два кулака грозят ему.

Понимаю. Можно и на кулачки. Только дай сперва дело сделать. (Подскакивает к сундуку и быстро приподнимает крышку.)

Кулаки разом обрушиваются ему на голову. Жан опускает крышку — она с треском захлопывается.

Ах, тебе не терпится? Ну, держись у меня! (Засучивает рукава и сыплет удары по рукам и выше, туда, где у невидимого противника должно быть лицо.)

Руки отвечают ударами на удары. Жан падает, вскакивает и вновь налетает. После одного меткого удара из ниши слышится хриплый, протяжный стон: "О-ох!"…

Досталось? Ну, то-то! (Бросается к сундуку, а выхватывает оттуда перчатки.)

Руки сразу исчезают. Жан, покачивая головой, рассматривает перчатки.

И стоило драться из-за пары перчаток! Чудак ты, братец! Ведь они тебе и на мизинец не налезут. (Сует перчатки в карман и направляется к другому сундуку.)

Над сундуком появляются две пары рук с дубинками.

Эге! Видать, платье мне обойдется не дешевле перчаток. Кабы знал, выломал бы себе в лесу дубинку потяжелее этих. Ну, да и так справимся. (Выхватывает саблю и отражает удары всех четырех дубинок.)

Долгое время бой идет в полном молчании, но постепенно противники приходят в ярость и начинают подбадривать себя криками.

Ты так? А я так. Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе!

В ответ из-за угла слышатся какие-то дикие, нечленораздельные восклицания: "Шинду! Шинду! Шинду-шиндара! Транду-трандара". Наконец Жану удается выбить из рук три дубинки, одну за другой. Остается последняя дубинка. Еще удар — дубинка и сабля Жана ломаются. Руки исчезают. Жан достает платье и перекидывает его через плечо.

Ну вот, еще одно дело сделано. Есть платье и перчатки. (Разглядывает обломок сабли.) Ишь ты, на войне уцелела, а здесь в куски разлетелась! Жаль мне тебя, старая! Лет десять ты мне служила. Да и как я без тебя змеиные башмаки добывать буду? Вот он стоит, третий сундучок. Там, наверно, тоже драки не миновать. (Осторожно подкрадывается к сундуку.)

Три пары рук взмахивают над его головой сверкающими саблями.

Ого! (отскакивает.) Это уже не драка, а форменное сражение! Может, она без башмаков обойдется?… Нет, будь тут передо мной сто сабель и три мортиры — и то не отступлю. (Оглядывается по сторонам, будто чего-то ищет. Потом подбегает к двери, срывает ее с петель и, держа перед собой, словно щит, бросается к третьему сундуку. Град сабельных ударов обрушивается на дверь, но под защитой двери Жан открывает сундук.) Эй, вы! Барабаньте потише! Этак и оглушить человека недолго.

Грохот становится все яростнее.

Да я сейчас… Я скоро… Вот только башмаки достану. (Внезапно опускает крышку сундука и швыряет дверь на своих невидимых противников.)

Крики: "Трандара! Шиндара!" Сабли со звоном падают на пол.

Ну, столько сабель мне не нужно, а одну, так и быть, возьму. Вот эта сабелька недурна, не хуже моей покойницы, да и по ножнам как раз. (Оглядывает все ниши.) Простите, что побеспокоил. Честь имею кланяться! (Взбегает по лестнице, громко стуча каблуками.)

 

Картина четвертая

Опять тот же зал, что и во второй картине. В камине тлеет огонь. Стуча каблуками по ступеням железной лестницы, в зал вбегает Жан.

ЖАН. Ваше высочество!… Принцесса!… Да где же эта змея? Неужели опять залезла в камин? Сударыня, я принес вашу амуницию.

ГОЛОС ИЗ КАМИНА. Принес? Всё принес? И перчатки? И платье? И башмаки?

ЖАН. Да все снаряжение.

ЛЮДОВИНА. Наконец-то! Я и поверить не могу… Где же они? Давай их сюда! Давай скорее!

ЖАН. А как же вы их возьмете?

ЛЮДОВИНА. Бросай сюда! В камин!

ЖАН. Как угодно — только они сгорят.

ЛЮДОВИНА. Не бойся.

ЖАН. Эх, жалко!…

ЛЮДОВИНА. Бросай!

Жан бросает в камин перчатки, туфли, платье. Пламя поднимается высокими языками, потом сразу гаснет, и в зале делается совсем темно. Через мгновение зажигаются все люстры, и огонь опять разгорается в камине. Людовина в платье и башмаках, добытых для нее Жаном, стоит перед камином и натягивает перчатки.

ЖАН. Ох, чудеса!… Клянусь честью! Ну, теперь, ваше высочество, сразу видно, что вы принцесса. Я такой красавицы и во сне-то не видывал… Не будь я Жан Бесстрашный из деревни Дель-Басс!… А где же ваша змеиная кожа?

ЛЮДОВИНА. Сгорела.

ЖАН. Вот и хорошо! Туда ей и дорога. В этом виде вы мне гораздо больше нравитесь. Просто глаз не отвести!

ЛЮДОВИНА. Не ты первый говоришь мне это.

ЖАН. Еще бы!… А что же вы теперь делать будете?

ЛЮДОВИНА. Поеду к себе во дворец.

ЖАН. Понятно. Не оставаться же вам в этом лесу. В столице без вас, небось, соскучились.

ЛЮДОВИНА. Кто соскучился?

ЖАН. Родители, конечно, подруги… А может, и еще кто… У такой красавицы, да еще у принцессы, от женихов, верно, отбою не было.

ЛЮДОВИНА. Ко мне сваталось двенадцать принцев. Но я всем отказала.

ЖАН. А теперь вы в самом деле собираетесь замуж?

ЛЮДОВИНА. За кого?

ЖАН. За кого — спрашиваете? (Смущенно.) Да за меня.

ЛЮДОВИНА. За тебя?

ЖАН. Простите, может, я ослышался, но мне показалось, будто… будто вы обещали выйти замуж за того, кто вас выручит.

ЛЮДОВИНА. Когда я обещала?

ЖАН. Да тогда, когда сидели еще там… (Набравшись храбрости.) Попросту сказать — в камине.

ЛЮДОВИНА (нахмурив брови). Можешь быть спокоен, свои обещания я всегда исполняю. А пока — не хочешь ли поужинать со мною? Я проголодалась.

ЖАН. Поужинать с вами? Да, уж конечно, не откажусь.

Людовина и Жан идут к столу, садятся. Она накладывает кушанья себе и ему. Жан, не замечая своей тарелки, во все глаза смотрит на Людовину.

ЛЮДОВИНА. Что же ты не ешь?

ЖАН. Да, сказать по правде, мне и кусок в горло не идет.

ЛЮДОВИНА. Невкусно?

ЖАН. Помилуйте, что вы! Ужин прямо-таки королевский. Чего-чего тут только нет! Обед у меня сегодня был много проще.

ЛЮДОВИНА. Где же ты обедал?

ЖАН. Да здесь, на берегу.

ЛЮДОВИНА. У кого?

ЖАН. У рыбачки одной.

ЛЮДОВИНА. Она тебе кто? Родня?

ЖАН. Нет, так, тезка. Меня зовут Жан, а ее Жаннетта.

ЛЮДОВИНА. Ну, такого вина ты у нее, верно, не пил. Попробуй-ка, солдат. (Берет со стола каменную замшелую бутылку и наливает до краев кубок.)

ЖАН. А что же вы себе не наливаете?

ЛЮДОВИНА. Я не пью вина.

ЖАН. Жаль! Уж ради такого случая следовало бы выпить. Ну, да ничего не поделаешь. За ваше здоровье, Людовина! (Осушает кубок до дна и сразу заметно хмелеет.) О-ох! Крепкое! До самых пяток прожгло!

ЛЮДОВИНА. Выпей еще.

ЖАН. Я бы выпил. Ведь, как-никак, а сегодня наше обручение. Да невеста не пьет, и гостей нет. А я без компании и пить не привык.

ЛЮДОВИНА (пожимал плечами). Где же я тебе компанию найду?

ЖАН. Найти-то, конечно, мудрено час теперь поздний. И замок ваш стоит невесть где, на чертовой круче… Да неужто вы здесь совсем одна жили?

ЛЮДОВИНА. Одна.

ЖАН. А кто же стол накрывал? Ведь у вас-то, простите, рук еще не было.

ЛЮДОВИНА. Разве ты мало рук видел в этом замке?

ЖАН. А ведь верно… я и не подумал. (Кивает на подземелье.) Кулаков там было не меньше дюжины. У меня и до сих пор затылок трещит. Ну, кто так хорошо дерется, тот, уж наверно, и выпить не дурак. Ваше высочество, разрешите-ка мне позвать их сюда?

ЛЮДОВИНА. Кого это?

ЖАН. Да тех, снизу… (Кричит.) Эй, вы там! Вояки из подземелья!…

ЛЮДОВИНА. Что ты делаешь, солдат! Зачем ты зовешь их?

ЖАН. Не сердитесь, принцесса. Уж такой у нас обычай: кто кого побьет, тот того и угощает. (Кричит еще громче.) Эй, вы там! Двенадцать рук — ни одной головы! Не хотите ли по кружке вина? Угощаю.

На лестнице слышен гулкий топот тяжелых ног. Людовина вскакивает. Жан удерживает ее.

Да не бойтесь, принцесса! Сидите спокойно. С вами Жан Бесстрашный из деревни Дель-Басс.

По лестнице поднимаются и приближаются к столу шесть человек. Один — впереди, за ним — двое, позади — трое. Все они бородатые, волосатые, с огромными ручищами. Первый невысок, но необыкновенно широк в плечах. Двое других — повыше ростом. Остальные трое еще шире и выше. Они и различны и похожи друг на друга, как деревья в лесу.

Эге, да у вас и головы на плечах есть! Привет честной компании. Присаживайтесь к столу. (Людовине.) Не тревожьтесь, принцесса, — с вами Жан Бесстрашный!

Людовина с ужасом смотрит то на Жана, то на гостей.

(Жан берёт в руки большой серебряный кувшин с вином и наполняет кубки.) Ну, приятели, нынче мы с вами заслужили по кружке вина. Выпейте же со мной за мою дорогую невесту — прекрасную принцессу Людовину!

Шестеро смотрят на Людовину, не поднимая кружек. Людовина пожимает плечами.

Не обижайте меня! Пейте!

Шестеро разом поднимают и осушают свои кружки. Жан тоже пьет и хмелеет еще больше.

Завтра она едет к себе во дворец, в столицу. Понимаете? К родителям… Стало быть, и мне придется ехать с нею. Вот уж не думал, не гадал!… Пожелайте нам счастливого пути.

Шестеро опять поднимают свои кружки. Жан тоже.

А теперь закусим. Я, признаться, с самого обеда ничего не ел. Нет, постойте! Выпьем еще за мою тезку, Жаннетту. Вы ее, конечно, не знаете, но она, смею вас уверить, славная девушка, хоть и не советовала мне идти в этот замок… А не пришел бы я сюда, так и не нашел бы своего счастья. Ну, все-таки выпьем за Жаннетту.

Шестеро поднимают кружки и пьют. Жан с ними.

Сказать по совести, замок у вас и вправду невеселый. Я бы тут и трех дней не прожил. (Людовине.) И как это вы, принцесса, попали сюда? Уж верно, не по доброй воле. Кому охота сидеть в пустом замке, да еще в камине!

ЛЮДОВИНА. Когда-нибудь я тебе расскажу.

ЖАН. Ну зачем же когда-нибудь? Лучше сейчас. Пускай и гости послушают.

Шестеро переглядываются.

ЛЮДОВИНА. Злая фея рассердилась и околдовала меня.

ЖАН. За что ж это она?

ЛЮДОВИНА. Не знаю.

Шестеро смеются.

ЖАН (шестерым). Может, вы знаете?

ПЕРВЫЙ ИЗ ШЕСТЕРЫХ. Может, и знаем.

ЖАН. Так расскажите.

ВТОРОЙ. Не всё говори, что знаешь.

ЖАН. Вот тебе и на! Я-то думал, что мы с вами уже друзьями стали — и подрались как следует, и выпили не худо и закусили славно. А вы мне сказать ничего не хотите!

ТРЕТИЙ. Хозяйка не велела.

ЖАН. Вы что же, у феи служите?

ЧЕТВЕРТЫЙ. Кончилась наша служба.

ЖАН. И хорошо, что кончилась. Охота вам служить злой фее!

ПЯТЫЙ. Злой не служим.

ЖАН. Ну, добрая-то не запеленала бы человека в змеиную кожу.

ШЕСТОЙ. Змея линяет — кожу меняет.

Жан смотрит на него с удивлением.

ЖАН. Чем такие загадки загадывать, уж лучше давайте-ка мы с вами выпьем еще по кружке вина. (Наливает.)

Все пьют, кроме Людовины. Молчание.

Что-то разговор у нас не клеится. Такой праздник — обручение! И невеста красавица, и жених как будто неплох, и вина много, а веселья нет. Что ж это, а?

Все молчат.

Сплясал бы кто или спел, как у людей водится. А? Никто не хочет? Ну, так я сам спою, а вы все подтягивайте. (Поет.)

Да что ж это? И не подтягивает никто! Ну, пойте тогда сами, а я послушаю.

Шестеро смотрят друг на друга.

Начинайте же! Ну!…

Шестеро встают.

ПЕРВЫЙ (глядя себе под ноги, запевает низким голосом).

ОСТАЛЬНЫЕ ПЯТЕРО.

ВТОРОЙ.

ОСТАЛЬНЫЕ.

ТРЕТИЙ.

ОСТАЛЬНЫЕ.

Все шестеро выходят из-за стола и пускаются в пляс, продолжая петь.

ЧЕТВЕРТЫЙ.

ОСТАЛЬНЫЕ.

Пляска становится все бешенее. Они кувыркаются, вскакивают друг другу на плечи.

ПЯТЫЙ.

ОСТАЛЬНЫЕ.

Несутся вихрем, прыгая через всё, что попадается на пути.

ШЕСТОЙ.

ОСТАЛЬНЫЕ.

ПЕРВЫЙ.

ВТОРОЙ.

ТРЕТИЙ.

ЧЕТВЕРТЫЙ.

Двери и окна раскрываются настежь, как от сквозняка. Четверо убегают в лес, двое останавливаются у дверей.

ПЯТЫЙ.

ШЕСТОЙ.

Оба убегают вдогонку за братьями. Жан с удивлением смотрит им вслед. Людовина переводит дух и выпрямляется, будто с плеч у нее свалился камень.

ЛЮДОВИНА. Ну, солдат, я очень устала за этот вечер и хочу отдохнуть. Ступай и ты. Спокойной ночи.

ЖАН. Да куда же мне идти в такую темень?

ЛЮДОВИНА. Куда хочешь.

ЖАН. Да я никуда не хочу. Я здесь хочу остаться.

ЛЮДОВИНА. Я бы и рада была приютить тебя в этом замке, да не могу. Не я здесь хозяйка.

Жан молча надевает на плечи ранец.

Не обижайся на меня, солдат. Ведь мы ненадолго расстаемся. Жди меня завтра на заре под кривой сосной на берегу моря.

ЖАН. А вы до утра не позабудете меня?

ЛЮДОВИНА. Как же мне тебя забыть! Ведь ты теперь мой жених. Ну, ступай, ступай!

ЖАН. Иду, дорогая моя невеста. Значит, на заре под кривой сосной на берегу моря?

ЛЮДОВИНА. Да, да. Только смотри не проспи. А проспишь — на себя пеняй. Мне не велено ждать.

ЖАН (сонно). Не просплю. Да я и спать-то не лягу. От счастья, как от горя, плохо спится.

ЛЮДОВИНА. Не ляжешь? Это хорошо. Выпей-ка на дорогу еще глоток вина. (Достает маленькую темную бутылочку какой-то необыкновенной формы наливает Жану кубок.).

ЖАН. Нет уж, простите, больше я пить не буду…

ЛЮДОВИНА. На дорогу!

ЖАН. Да я и так на ногах не стою.

ЛЮДОВИНА. Ну, за меня, мой милый Жан!

Жан с сомнением покачивает головой.

Вместе! (Прикасается губами к краю кубка и подает его Жану.)

ЖАН (не спускал с нее глаз). За вас, Людовина! За мою красавицу принцессу. (Льет.) Ну и винцо! Это еще покрепче прежнего. Даже в глазах темно стало. Как бы мне с дороги не сбиться… Да нет, не собьюсь. Там, внизу, огонек светит. Он всю ночь гореть будет…

ЛЮДОВИНА. Ну, счастливого пути, солдат.

 

Картина пятая

Берег моря. Чуть светает. Вдали виден домик рыбачки. В окне горит огонь. Солдат, пошатываясь, ходит по берегу.

ЖАН. Не спи, Жан Бесстрашный из деревни Дель-Басс. Шагай по берегу вперед-назад — раз-два, раз-два, раз-два, левой-правой. Сейчас за тобой приедет твоя красавица принцесса и повезет тебя в столицу, в королевский дворец… (Опускается на землю.) А там тебя уложат на широкую кровать, на мягкие подушки, укроют шелковым одеялом… (Засыпает на минуту и сразу же вскакивает.) Что это? Сколько я проспал? (Глядит в небо.) Ничего, еще рано. До зари далеко. Вон и огонек в окошке горит. Милая тезка! Спит, наверно, и во сне не видит, что со мной случилось, какое я себе счастье добыл. Только бы не проспать! (Подходит к самому берегу и смачивает голову водой.) Вот теперь сразу легче стало, и в глазах светлей. Да как бы опять не разморило. Держись, Жан! Никогда ты не спал на часах. Ночи напролет не смыкал глаз, а теперь что? Раскис от двух кружек вина! Вот я тебя сейчас на караул поставлю — да не где-нибудь, а под заветной моей кривой сосной.

— Стрелок Жан Дель-Басс!

— Здесь, мой капитан!

— Заступай в караул!

— Слушаю, мой капитан!

Раз-два, раз-два! Левой-правой! Левой-правой! Смирно!

Жан останавливается у сосны и вытягивается в струнку, обнажив саблю. Сначала он стоит неподвижно, потом сабля начинает покачиваться у него в руке. Он прислоняется к стволу и медленно сползает на землю. Рука сжимает обнаженную саблю, голова опущена на грудь. Он крепко спит. Вокруг становится светлее и светлее. Птицы начинают петь, небо краснеет. Слышится щелканье бича, шуршанье колес. На берег выезжает маленькая причудливая карета. На козлах сидит карлик, на запятках — другой. Карета останавливается. Карлик соскакивает с запяток и на цыпочках крадется к Жану.

ЛЮДОВИНА (приоткрыв окошко кареты). Спит?

Карлик кивает головой.

Подложи-ка ему под голову эту подушку. Только смотри не разбуди.

Карлик берет подушку, осторожно подкладывает под голову Жану и снова взбирается на запятки.

(Кучеру.) Гони во весь дух! (Захлопывает окошко.)

Кучер взмахивает бичом. Карета мчится вдоль берега.

ЖАН (вскакивает и видит удаляющуюся карету). Эй, стойте! Подождите! Принцесса! Людовина!… (Бежит вдогонку, но карета уже исчезла вдали.) Приснилось мне это, что ли? Неужели она без меня укатила? Быть этого не может! Приснилось… Нет… Вот на песке след колес. Совсем свежий. Только сейчас проехали. Значит, обманула меня моя принцесса, не взяла с собой… А еще сказала: "Как же мне тебя забыть. Ты теперь мой жених"… Для змеи я, видать, жених подходящий, а для королевской дочки не очень. (Садится на камень, смотрит на море.) А может, она и не виновата. Может, за ней из дворца приехали. Отец там или брат… Ну, и не позволили захватить меня с собой. "Ты, — говорят, — принцесса, а он — солдат. Твое место там, а его — здесь". (Вскакивает, ходит вперед и назад. Замечает меж корнями сосны подушку.) Это что такое? Подушка… Откуда она тут взялась? (Поднимает подушку.) Видно, кто-то мне ее под голову положил — недаром мне так сладко спалось. Славная подушка — легонькая, мягкая, да еще и с вышивкой. (Читает, поворачивая подушку.) Ты… проспал… свое счастье… Ты проспал свое счастье! (Швыряет подушку оземь.) Это верно! Проспал. Сам виноват.

 

Картина шестая

Уже почти рассвело. Огонек в домике Жаннетты бледнеет. Скоро он совсем гаснет. Жан устало и медленно идет вдоль берега по направлению к домику.

ЖАН. Вот и огонек погас. Прошла ночь…

Дверь домика открывается. На пороге стоит Жаннетта. Увидев Жана, она быстро подбегает к нему и берет его за руку.

ЖАННЕТТА. Вы вернулись, Жан? Ну, я так и знала, что вы вернетесь. Хоть и недавно мы с вами расстались, а я уж и соскучиться успела. Давайте-ка опять вместе стряпать, как вчера. Вы будете мешать угли, а я рыбу жарить. Хорошо? Утро-то нынче какое славное — прямо праздничное!

ЖАН. Для кого праздничное, а для кого и нет.

ЖАННЕТТА. Что с вами случилось? Вас точно подменили с вчерашнего дня.

ЖАН. Со вчерашнего дня целый век прошел. Я успел за одну ночь и найти свое счастье и потерять его.

ЖАННЕТТА. Найти и потерять? Как же это так?

ЖАН. Да что рассказывать! Эх, Жаннетта, Жаннетта! Если бы вы видели, какая красавица невеста была у меня!

ЖАННЕТТА (упавшим голосом). А у вас была невеста? Вчера вы о ней ничего не говорили.

ЖАН. Вчера ее еще и не было.

ЖАННЕТТА (тревожно). Не было? Так, стадо быть, вы встретили ее нынче ночью?

ЖАН. Да, нынче ночью.

ЖАННЕТТА. В замке?

Жан кивает головой. Жаннетта отходит и садится на скамью.

(после недолгого молчания). Кто же она такая?

ЖАН. Принцесса. Королевская дочка.

ЖАННЕТТА. Вот как! В этом замке живет принцесса? И она согласилась выйти замуж за вас, за простого солдата?

ЖАН. Тогда она еще не была принцессой…

ЖАННЕТТА. А кем же она была?

ЖАН. Ну, как вам сказать… Она была этой… Ну, как ее… Словом, она была змеей…

ЖАННЕТТА. Змеей?!

ЖАН. Да вы не пугайтесь, Жаннетта. Просто какая-то фея рассердилась на нее и превратила в змею. Я обещал выручить ее и выручил. А она обещала выйти за меня замуж… и вот укатила…

ЖАННЕТТА. Значит, она обманула вас? Ну, видно, она как была змеей, так змеей и осталась.

ЖАН. Да нет, Жаннетта, что вы! Она тут ни при чем. Я сам виноват — проспал наше свидание. Видите следы на песке? Это она проехала.

Оба молчат.

ЖАННЕТТА. Что же вы теперь делать будете?

ЖАН. А вот пойду по этим следам. Может, и доберусь до нее.

ЖАННЕТТА. Идите, идите! Каждый ищет счастья там, где хочет… Только я не думаю, чтобы она вас любила.

Жан. Это почему?

ЖАННЕТТА. Если бы любила, не бросила бы вас среди дороги, подождала бы…

ЖАН. Ей не велено было ждать.

ЖАННЕТТА. Может быть… Не знаю… Только я бы так не сделала.

ЖАН. И я тоже… Но ведь она не такая, как мы с вами. Я и хотел бы рассердиться на нее, да не могу. Ах, Жаннетта, сестрица, мне и жизнь не мила будет, если я не увижу ее больше!

ЖАННЕТТА (вставая). Ну, видно, вам и в самом деле надо идти. (Смотрит на него, словно прощаясь.) Скажу вам по правде — жалко мне вас очень. Не сносить вам головы.

Как бы мне помочь вам?

ЖАН. Да вы мне уже раз помогли, сестрица. Если бы не ваш огонек, я бы заблудился нынче ночью или сломал себе шею.

ЖАННЕТТА. Теперь путь у вас будет подлинней и потрудней. Огонька в моем окошке вы уж не увидите. (Задумывается на мгновение.) Я иначе помогу вам. Подождите меня немного. Я принесу сюда две вещицы. Они очень пригодятся вам в дороге. (Уходит в дом.)

ЖАН (вслед ей). Не трудитесь, Жаннетта. Стоит ли дарить что-нибудь такому бродяге, как я? Ведь я ничего и беречь-то не умею, все раздам или потеряю. Эх! (Машет рукой.) Никогда еще я не терял столько, сколько потерял нынче! Последний нищий на паперти и тот богаче меня.

Жаннетта выходит из домика. В руках она держит большой старинный кувшин.

Что это? Уж не хотите ли и вы на дорожку угостить меня стаканом вина?

ЖАННЕТТА. А она вас хорошо угостила?

Жан, не отвечая, смотрит себе под ноги.

Нет, я припасла вам на дорогу кое-что другое. Вот посмотрите. (Вытаскивает из кувшина свернутый красный плащ грубого сукна и потертый кожаный кошелек.)

ЖАН. Что это у вас там? Плащ, что ли? И кошелек?… Почему же вы их держите в кувшине?

ЖАННЕТТА. Они в нем и были. Море выбросило этот кувшин на берег, а в кувшине — плащ и кошелек. Должно быть, он долго пролежал на дне — видите, как позеленел. За всю свою жизнь я ничего не находила, даже иголки. Это моя единственная находка.

ЖАН. Зачем же вы отдаете ее мне?

ЖАННЕТТА. Так ведь и вас тоже я нашла нечаянно-негаданно на том же самом берегу. Возьмите кошелек и плащ, Жан, они вам нужнее, чем мне.

ЖАН. Спасибо вам, сестрица! Никто никогда не был ко мне так добр, как вы. Да, верно, и не будет. Даже уходить мне от вас жалко. Так бы, кажется, и остался с вами здесь, в этом домике между небом, морем и лесом… (Надевает ранец.)

ЖАННЕТТА. А все-таки идете?

ЖАН (помолчав). Иду, Жаннетта, иду! Ведь не зря же она три года ждала меня в заколдованном замке, не зря я нашел ее и освободил… Ну, останусь я здесь, а все не будет мне покоя. Век буду вспоминать, как она приезжала сюда, на этот самый берег, в своей золотой карете. За мной приезжала, а я, дурак, проспал!

ЖАННЕТТА. Ну, ступайте, ступайте, Жан! Вот вам кошелек и плащ.

ЖАН. Да зачем же! Не надо!

ЖАННЕТТА. Надо. Возьмите.

ЖАН. Ну, плащ, так и быть, возьму — на память о вас, если он вам и в самом деле не нужен. А кошелек, по правде сказать, мне совсем ни к чему. Денег у меня столько, что можно обойтись и без кошелька.

ЖАННЕТТА. Я не стала бы дарить вам пустой кошелек, да еще такой потертый. В нем есть золотой. Возьмите его на счастье вместе с кошельком.

ЖАН (открывает кошелек и достает оттуда золотую монету). Сестрица, а ведь там блестит еще один!…

ЖАННЕТТА (улыбаясь). Ну что ж, и второй у вас не залежится.

ЖАН. Нет, Жаннетта, не возьму я у вас кошелька. Ведь вы же не принцесса какая-нибудь, чтобы дарить золотые.

ЖАННЕТТА. Не принцесса, потому и дарю. Берегите кошелек, а еще того больше берегите плащ. В пути он дороже денег.

ЖАН. Что верно, то верно. Плащ — хорошая штука: днем оденешься, ночью укроешься.

ЖАННЕТТА. Если на вас будет этот плащ, ночевать в дороге вам не придется.

ЖАН. Это как же так?

ЖАННЕТТА. Там увидите. Доброго пути.

ЖАН. Прощайте, Жаннетта. Никогда я вас не забуду! (Смотрит ей вслед и роняет плащ и кошелек. Из кошелька выкатываются три монеты. Он подбирает их, чтобы положить в кошелек, и останавливается пораженный.) Сестрица! Жаннетта! Я нашел здесь третий золотой!

ЖАННЕТТА (в дверях, оборачиваясь к нему). И третий будет для вас не лишний. Желаю вам счастья. (Машет рукой и скрывается в домике.)

ЖАН. Вот девушка!… Умирать буду — вспомню. А если жив останусь, всё верну ей сполна — и плащ, и кошелек, и золотые. И еще целый воз подарков пришлю в придачу. Только бы мне добраться скорей до столицы и разыскать Людовину. Да кто его знает, сколько мне еще идти придется. (Накидывает на плечи плащ.) Вот бы очутиться сейчас перед королевским дворцом, перед самыми воротами…

 

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Картина седьмая

Ограда королевского дворца. Ворота и решетки украшены гирляндами из зелени. У ворот стоят привратники, вдоль решетки — королевская стража. У всех на алебардах и на шляпах цветы. Дворец пышен, но как будто немного потерт. Сошла позолота с гербов и решеток, повытерлись галуны на кафтанах дворцовой челяди.

Перед дворцом стоит Жан в красном плаще, подаренном ему Жаннеттой. Он растерянно озирается по сторонам.

ЖАН (обращаясь к привратникам). Скажите на милость, где я?

ПЕРВЫЙ ПРИВРАТНИК. Ты что, слепой? Не видишь разве, что стоишь перед самым дворцом короля?

ЖАН. Какого короля?

ПЕРВЫЙ ПРИВРАТНИК. Да, уж конечно, нашего, а не африканского, если только я еще не спятил! Но сдается мне, что спятил кто-то другой.

ЖАН. Вот так чудеса! А скажите, почему у вас нынче весь город разукрашен? Может, праздник какой?

ВТОРОЙ ПРИВРАТНИК (первому). Парень-то, видно, с неба свалился. (Жану.) Да ты что, неужели не слыхал, что сегодня у нас ждут принцессу Людовину?

ЖАН. Принцессу Людовину? Вот оно как! Выходит, что я обогнал ее. Это Жаннетте надо сказать спасибо. Плащ у нее прямо-таки волшебный.

ВТОРОЙ ПРИВРАТНИК. Ты что там бормочешь?

ЖАН. Это я так, про себя. И что же, она издалека возвращается, ваша принцесса?

ВТОРОЙ ПРИВРАТНИК. Из монастыря. Ее высочество принцесса Людовина три года пробыла в обители святой Маргариты.

ЖАН. А что же она делала в монастыре?

ПЕРВЫЙ ПРИВРАТНИК. Ишь, какой любопытный! Всё ему расскажи! Ясно, что делала: обучалась молитвам и рукоделиям.

ЖАН. Это принцесса-то Людовина?

ПЕРВЫЙ ПРИВРАТНИК. Ну да, да, принцесса! Людовина! Ее высочество!

ЖАН. Так это, верно, какая-нибудь другая принцесса, если она рукоделиям обучалась.

ПЕРВЫЙ ПРИВРАТНИК. Ты что, в своем уме? Что же тут удивительного? Ведь я тебе не говорю, что она обучалась на голове ходить.

ЖАН. Да ведь для рукоделий-то руки нужны… Нет, это, верно, не та принцесса…

ПЕРВЫЙ ПРИВРАТНИК. Вот что, парень, ступай-ка ты восвояси. Тебе выспаться как следует надо.

ВТОРОЙ ПРИВРАТНИК. Да и чего ты тут вертишься? Проваливай отсюда! Того и гляди принцесса приедет.

ЖАН. Да я принцессу-то и жду, — если только это она. Я ее с первого взгляда узнаю.

ВТОРОЙ ПРИВРАТНИК. Так тебе и позволят глазеть на принцессу! (Замахивается на него алебардой.) Уходи, пока цел!

ЖАН. Полегче, полегче, приятель! Смотри не пожалеть бы потом.

ПЕРВЫЙ ПРИВРАТНИК. А чего жалеть-то? Вас, бродяг, не пережалеешь. Мало мы таких видали…

ЖАН. Может, и совсем не видали.

ВТОРОЙ ПРИВРАТНИК. Да что же в тебе особенного? (Оглядывает Жана с головы до пят.) Сапоги стоптал, мундир износил… Один плащ, да и тот в заплатах.

ЖАН. Мой плащ и в заплатах подороже всех ваших галунов. Да что с вами разговаривать! Если это та самая принцесса, так она сама меня узнает, а если не та — так мне здесь и делать нечего.

ОБА ПРИВРАТНИКА. Пошел! Пошел!

Жана толкают, он сопротивляется. В это время издали слышатся литавры, стук приближающейся кареты. Вдоль шеренги привратников и дворцовых слуг проносится говор: "Принцесса едет! Принцесса едет! Принцесса едет!" Потом все дружно кричат: "Да здравствует принцесса Людовина!" На середину улицы выезжает маленькая карета. На козлах и на запятках — карлики. Жан валит с ног привратников, которые держат его, и бросается к окошку кареты. Из окошка выглядывает Людовина.

ЖАН. Она! Та самая! С добрым утром, принцесса Людовина.

ЛЮДОВИНА. Ты кто такой? Что тебе нужно?

ЖАН. Честное слово, это я, Жан Бесстрашный, собственной персоной. Неужели не узнаёте? Хоть я и проспал, а явился к сроку. Даже обогнал вас. Теперь вы довольны мной, дорогая невеста?

ЛЮДОВИНА. Прочь! Гоните этого оборванца!

Карета проносится мимо Жана, задевает его колесом и сбивает с ног. Привратники поднимают его и, подталкивая в спину, выпроваживают.

ВТОРОЙ ПРИВРАТНИК. Ну что, узнал принцессу?

ЖАН. Видно, она меня не узнала… или не захотела узнать.

Привратники смеются.

 

Картина восьмая

Гостиная в королевском дворце. В кресле с королевским гербом на спинке сидит королева и вяжет что-то золотым крючком. В другом кресле, со спинкой повыше и с гербом побольше, сидит король. Он в домашнем халате, расшитом гербами. Перед ним — золоченый столик. Рядом, на тумбочке — корона, скипетр и держава. Король раскладывает карты. И король и королева выглядят так, как полагается сказочным королям и королевам. У короля розовое лицо и седые кудри. Королева величава. У нее очень пышная прическа с высоким золотым гребнем и пелерина, подбитая горностаем. Возле нее — высокое зеркало, на подзеркальнике — золотой колокольчик.

КОРОЛЕВА. Ну что, ваше величество, выходит?

КОРОЛЬ. Нет, ваше величество, не выходит.

КОРОЛЕВА. Опять? Ах, как это досадно! Я так надеялась, что хоть на этот раз ваш пасьянс выйдет!

КОРОЛЬ. А что такое?

КОРОЛЕВА. Я загадала, будет ли у нас в доме нынче свадьба или не будет.

КОРОЛЬ. Что же вы мне раньше не сказали? Уж я бы устроил так, чтобы пасьянс вышел. (Раскладывает карты.) Десятку долой. Тройку — под сукно. Короля наверх. Туза — наверх. Ну, вот и вышло, ваше величество. Довольны вы?

КОРОЛЕВА. Это не считается. Вы подтасовали карты.

КОРОЛЬ (посмеиваясь). Что правда, то правда. Немножко подтасовал. Да что ж поделаешь! Не подтасуешь — и пасьянс не выйдет, и дочка замуж не выйдет.

КОРОЛЕВА. Вот вы всегда так! Хитрите, где надо и где не надо!

КОРОЛЬ. А где же не надо хитрить?

КОРОЛЕВА. Да там, где за это приходится расплачиваться.

КОРОЛЬ. Что вы хотите сказать, ваше величество?

КОРОЛЕВА. Вы сами прекрасно понимаете. Если бы не ваши уловки, Людовина не просидела бы столько лет за каминной решеткой, а давно была бы женой какого-нибудь короля или даже императора, и мы бы уже разделались со всеми долгами.

КОРОЛЬ. По-вашему, это я во всем виноват?

КОРОЛЕВА. А кто же?

КОРОЛЬ. Вы, ваше величество. Фея Маглора — ваша троюродная тетка, а не моя.

КОРОЛЕВА. Но это не я научила Людовину украсть у моей троюродной тетки волшебный перстень.

КОРОЛЬ (махнув рукой). Вы всё свое! Я никогда не говорил Людовине, чтобы она взяла у феи волшебный перстень. Мне был нужен только один маленький камешек. А в перстне их целая сотня. Но принцессе всего мало…

КОРОЛЕВА (вздыхая). Как бы там ни было, а бедная наша девочка очень дорого поплатилась за ваш маленький камешек. Подумать только — три года! Да и сейчас еще я за нее не спокойна.

КОРОЛЬ. Опять что-нибудь натворила? И когда только успела! Ведь она и дома-то всего третий день.

КОРОЛЕВА. О нет! Принцесса ведет себя примерно. Но этот солдат… солдат…

КОРОЛЬ. Какой солдат? Что за солдат?

КОРОЛЕВА. Да этот… ее избавитель. Разве вы не слыхали, что он уже здесь, у нас в столице? Каким-то чудом этот разбойник явился сюда еще раньше принцессы. Он даже пытался остановить ее карету. Сегодня он уже два раза подходил к дворцовым воротам и спрашивал, дома ли ее высочество.

КОРОЛЬ. Ну, это пустое! От избавителя мы живо избавимся. Я уже отдал приказ, чтобы его гнали в три шеи. А если он осмелится еще раз побеспокоить принцессу, я посажу его в тюрьму или даже сниму с него голову. Вот и дело с концом.

За дверью веселые голоса, звон шпор. Дверь распахивается. В комнату входит Людовина с хлыстом в руке, в костюме для верховой езды. За нею два принца в высоких сапогах со шпорами. Все они только что вернулись с прогулки.

ЛЮДОВИНА. Ах, за это время я совсем разучилась ездить верхом!

ПРИНЦ ВИНЦЕНТ (молодой, красивый, очень щеголеватый). О нет, принцесса, вы мчались как ветер. Мы не могли угнаться за вами.

ПРИНЦ ГИЛЬОМ (постарше, погрубее, военного вида). Я не завидую парню, который чуть не попал под копыта вашей лошади. (Королеве.) Представьте себе, ваше величество, принцесса едва не растоптала какого-то солдата.

КОРОЛЕВА. Солдата?…

ПРИНЦ ГИЛЬОМ. Да, ваше величество. Видно, принцесса не на шутку соскучилась по седлу и стременам. Оно и понятно: в монастыре ее высочеству вряд ли приходилось кататься верхом.

КОРОЛЕВА. Какое же катанье в монастыре? Наша дочь была в очень строгой обители. Девицы, которые воспитываются там, целые дни проводят в молитвах и за пяльцами.

ПРИНЦ ВИНЦЕНТ. Ах, как это, должно быть, скучно! Целый день в молитвах и за рукоделием… В каком же монастыре вы были, принцесса?

КОРОЛЕВА. В обители святой Маргариты.

ПРИНЦ ВИНЦЕНТ. О, я хорошо знаю этот монастырь! Там настоятельницей двоюродная сестра моей крестной матери. Я могу передать ей поклон от вас, принцесса.

ЛЮДОВИНА. Вы, верно, думаете, принц, что я была у святой Маргариты Миромидальской?

ПРИНЦ ВИНЦЕНТ. Да, ваше высочество.

ЛЮДОВИНА. Нет, я была у святой Маргариты Шарбоньерской.

ПРИНЦ ГИЛЬОМ. Разве в Шарбоньерском лесу есть монастырь? Я охотился там не раз и никак не думал, что в этой глуши живут монахини. Я полагал, что там нет никого, кроме кабанов, волков и змей.

ЛЮДОВИНА. Вот поэтому-то нас никогда и не выпускали за ворота монастыря.

ПРИНЦ ВИНЦЕНТ. Боюсь, принцесса, что за это время вы сделались святой. Три года в таком уединении! Зато теперь вам надо как следует повеселиться.

КОРОЛЕВА. Мы постараемся, чтобы наша дочь не скучала дома. Завтра мы устраиваем для нее бал. Послезавтра — пикник. Потом маскарад. Потом — охоту. Потом — прогулку по морю…

КОРОЛЬ (принцам). Мы рассчитываем на вас, молодые люди. Нам известно, что никто не танцует лучше принца Винцента, никто не травит зайцев лучше принца Гильома.

ПРИНЦ ВИНЦЕНТ (кланяясь). О, я позабочусь о том, чтобы на балу и на маскараде у принцессы не было ни минуты отдыха!

ПРИНЦ ГИЛЬОМ. Если принцесса согласится быть на охоте моей дамой, я готов гоняться за лисицами и зайцами три дня подряд.

ЛЮДОВИНА. А сейчас что мы будем делать? Не сыграть ли нам в серсо?

ПРИНЦ ВИНЦЕНТ. Я буду счастлив…

ПРИНЦ ГИЛЬОМ. Я готов.

Людовина и принцы весело убегают.

КОРОЛЕВА (смотрит им вслед и качает головой). Оба хороши, но Винцент все-таки лучше.

Пауза.

Он единственный наследник, а у Гильома — и родные братья, и сводные, и полдюжины сестер…

КОРОЛЬ. Теперь уж выбирать не приходится. Из двенадцати женихов только двое осталось. Какой посватается, за того и отдадим.

КОРОЛЕВА. Разумеется… Но я так боюсь…

КОРОЛЬ. Чего же вы боитесь, ваше величество?

КОРОЛЕВА. Как бы до них не дошли слухи о том, где провела принцесса эти три года.

КОРОЛЬ. Да ведь об этом никто не знает, кроме нас с вами и феи Маглоры.

КОРОЛЕВА. А солдат?

КОРОЛЬ. Я же сказал вам, что его и близко ко дворцу не подпустят!

Вбегает Людовина.

ЛЮДОВИНА. Он здесь! (Падает в кресло.)

КОРОЛЬ и КОРОЛЕВА. Кто?

ЛЮДОВИНА. Солдат!

Входит Жан в своем поношенном солдатском мундире. На плечах у него красный плащ. Он останавливается на пороге и с недоумением оглядывает короля и королеву, очевидно не зная, кто они такие.

ЖАН. Желаю здравствовать!

КОРОЛЬ. Да как ты сюда попал? Кто тебя пустил?

ЖАН. Никто. Я сам пришел.

КОРОЛЬ. Через какие двери? Через главные или через боковые?

ЖАН. Не через главные и не через боковые.

КОРОЛЕВА. Он влез в окно!

ЖАН. И не думал.

ЛЮДОВИНА. Он пробрался через трубу в камине!

ЖАН (улыбаясь). Да что вы, ваше высочество! Я ведь не змея, чтобы через трубу пролезать!

КОРОЛЕВА. Тише!

КОРОЛЬ. Ни в дверь, ни в окно, ни в трубу… Это невозможно!

ЖАН. Возможно или невозможно, а я тут.

КОРОЛЬ. Гм!… Ну, если уж ты сюда попал, придется с тобой поговорить как следует.

КОРОЛЕВА (берется за колокольчик). Позвонить?

КОРОЛЬ. Погодите. (Принцессе.) Ваше высочество, скажите гостям, что у вас заболела голова и вы просите извинить вас, а сами поскорей возвращайтесь сюда.

Принцесса уходит, бросив злобный взгляд на солдата.

КОРОЛЬ (Жану). А теперь говори, чего тебе здесь надо. Зачем пожаловал?

ЖАН. Об этом я скажу только королю и королеве.

КОРОЛЬ. Ну, так начинай. Кроме меня и ее величества, других короля и королевы в нашем королевстве еще нет.

ЖАН (вытянув руки по швам). Здравия желаю, ваше королевское величество! Не гневайтесь, что не узнал вас. Вы вон в халате и без короны. Я думал, вы просто так — старичок, за дворцом смотрите. Уж извините, у меня полны карманы ваших портретов, да вы на них не больно похожи. (Вынимает из кармана горсть золотых монет и смотрит то на короля, то на монеты.)

КОРОЛЬ. И много у тебя таких портретов?

ЖАН. Без счета, ваше величество.

КОРОЛЬ. Где же ты их держишь?

ЖАН. Все тут, ваше величество. (Хлопает себя по карману.)

КОРОЛЬ. Да много ли поместится в кармане?

ЖАН. Много ли воды в ручейке, ваше величество, а течет, не высыхает. (Достает из кармана старый, потертый кошелек и вытаскивает из него три золотые монеты.) Видите, ваше величество? Три золотых вынул — столько же новых в кошельке звенит. (Показывает кошелек.) Пять выну — пять появится. Сто — сотня. Тысячу — тысяча…

(Прячет кошелек в карман.) Не то чтобы богатство, да и не бедность!…

КОРОЛЬ. Любопытная вещица! (Добродушно.) Ну, садись, солдат, садись. Потолкуем. Рассказывай, какое у тебя к нам дело.

КОРОЛЕВА (с удивлением). Ваше величество!

ЖАН. Дело простое. Дочка ваша, принцесса, обещала выйти за меня замуж.

КОРОЛЬ. Замуж? Принцесса? Ну что ж, подумаем.

КОРОЛЕВА (с негодованием). Ваше величество!…

КОРОЛЬ. Что скажете, королева? (Опять оборачивается к солдату.) А как вас зовут? В каких вы чинах? Откуда вы? Нельзя же мне выдать за вас дочь, не спросив у вас ни имени, ни звания.

ЖАН. Зовут меня, ваше величество, Жан. Звание мое — отставной солдат вашего величества стрелкового полка, а родом я из деревни Дель-Басс.

КОРОЛЬ. Из деревни Дель-Басс? Очень приятно.

КОРОЛЕВА (с отчаянием). Ваше величество!… (Облокачивается на ручку кресла и опускает голову.)

КОРОЛЬ (Жану, негромко). Королева, кажется, не хочет выдавать за вас дочку. Но я ее уговорю.

Королева тихо плачет. Входит Людовина. С удивлением смотрит то на плачущую мать, то на отца, мирно беседующего с солдатом.

Ваше высочество, я узнал любопытную новость. Оказывается, вы обещали этому молодому человеку выйти за него замуж!

ЛЮДОВИНА. Ваше величество, вы же все знаете… Я рассказывала вам, как это случилось.

КОРОЛЬ. Что-то не помню.

ЛЮДОВИНА. Вы не помните, что фея Маглора велела мне обещать свою руку тому, кто освободит меня?

КОРОЛЬ. И что же? Вы обещали?

ЛЮДОВИНА. Ну, обещала… Но ведь я не виновата, что моим избавителем оказался простой солдат! Не выходить же мне, в самом деле, за него замуж!

КОРОЛЬ. А почему бы и нет?

КОРОЛЕВА (в ужасе). За солдата?

КОРОЛЬ. Ничего не поделаешь.

КОРОЛЕВА. За мужика!…

КОРОЛЬ. Ну да. Что обещано, то свято.

ЛЮДОВИНА. Первый раз слышу это от вашего величества! Ну, да уж если на то пошло, так он сам нарушил наш уговор: он проспал назначенное ему свидание. Пусть винит самого себя.

КОРОЛЬ. Проспал свидание? Ну, это еще не великий грех. Человек он молодой, спит крепко…

ЖАН. Верно, верно, ваше величество. Да я бы и не проспал. Никогда со мной этого на службе не случалось, а ведь я двенадцать лет служил.

КОРОЛЬ (Людовине). Ну, вот видите…

ЖАН (горячо). Уж такой, ваше величество, день выдался. С дороги я устал, и драка была хорошая — один против шестерых, ваше величество. Да это бы все еще ничего. А доконало меня винцо, которое она мне на прощанье поднесла. Прямо не вино, а сонное зелье. Этакое вино целый полк с ног свалит.

КОРОЛЬ (Людовине укоризненно). Нехорошо, ваше высочество! Я король и должен быть справедливым. Вы сами виноваты, а сердитесь на своего жениха. Вот мой совет: поговорите с ним, помиритесь…

ЛЮДОВИНА. Ваше величество! Я не понимаю вас!

КОРОЛЬ. Сейчас поймете, дочь моя! Этот молодой человек обладает некоторыми существенными достоинствами, и вам бы очень не мешало позаимствовать их у него. Порадуйте же своего старого отца, будьте умницей. (Жану.) А вы, дорогой мой, не сердитесь на принцессу: она молода и немного избалована. Что поделаешь — единственная дочь! Помиритесь с невестой, позабавьте ее чем-нибудь… Вот хоть покажите ей тот кошелек, в котором вы храните мои портреты. Это очень редкая вещица, Людовина. Я не видал такой даже у феи Маглоры. (Королеве.) Идемте, ваше величество. Я вижу, вам не по себе.

КОРОЛЕВА. А принцесса?… А этот солдат?…

КОРОЛЬ. Ничего, ничего. Молодежь отлично сговорится и без нас. (Берет королеву под руку и почти насильно уводит ее.)

Людовина сидит в кресле и постукивает каблуком. Жан садится рядом с ней.

ЖАН. Хороший у вас батюшка — сердечный, простой.

Людовина молчит.

Он человека с первого слова понимает. Справедливый старичок.

ЛЮДОВИНА (сухо). Да, кажется, вы ему понравились.

ЖАН. А вам?

Людовина молчит.

То-то и беда, что я вам не нравлюсь. Кабы нравился, так все бы уже было слажено. Отец ваш согласен, мать он как-нибудь уговорит. Не станет же она с королем спорить! Да вот вы не хотите за меня выходить. И все потому, что я солдат, а не принц.

ЛЮДОВИНА (не глядя на него). А вы хотите жениться на мне только потому, что я принцесса.

ЖАН. Что вы, Людовина! Да будь вы селедочницей — и то я бы на вас женился. Вы же видите, что я из-за вас места себе не нахожу. Гоняюсь за вами по всему свету. Собирался на родину, а попал черт знает куда…

ЛЮДОВИНА. Ничему я не верю. (Опускает голову на руку.)

ЖАН. Людовина!

Людовина молчит.

Принцесса!

Людовина молчит.

Ваше высочество! Да вы что, плачете?

ЛЮДОВИНА. Нет, я не плачу. Мне так… Взгрустнулось что-то. (Поднимает голову.)

ЖАН. Что же вам-то грустить? Такая молодая, такая красавица, королевская дочка… Да развеселитесь же! Долго ли солнышку за тучи прятаться? Ну, чем вас позабавить?

ЛЮДОВИНА. Ничего мне не надо.

ЖАН. Ах да… Ваш батюшка велел показать вам мой кошелек. (Достает из кармана кошелек.) Вот посмотрите, какой он занятный.

ЛЮДОВИНА (чуть взглянув на кошелек). Есть на что смотреть!

ЖАН. Ну, взгляните хоть разок.

ЛЮДОВИНА (пожав плечами). А что в нем такого? Старый, потертый кошелек.

ЖАН. Старый-то старый, да лучше нового. Видите: вот я вынул золотой, а на его месте сейчас же другой заблестит.

ЛЮДОВИНА (равнодушно). Покажите. (Берет в руки кошелек, небрежно высыпает на ладонь две — три монеты, заглядывает в кошелек и бросает монеты обратно.) Забавный кошелек! Где вы такой взяли?

ЖАН. Мне его дали на время.

ЛЮДОВИНА (продолжал играть монетами). Значит, он не ваш?

ЖАН. Нет, не мой. Я взял его у одного своего друга. Только чтобы до вас добраться.

ЛЮДОВИНА (оживляясь немного). Да, кстати, как это вы ухитрились добраться так скоро? Я ехала в карете, да еще на лошадях самой феи Маглоры, а вы шли пешком — и все-таки обогнали меня.

ЖАН (смеясь). Вот уж этого вам ни за что не угадать.

ЛЮДОВИНА. Да я и угадывать не стану. Вы сами скажете.

ЖАН. Нет, не скажу.

ЛЮДОВИНА. Как хотите. (Отворачивается.)

ЖАН. Что с вами? Опять рассердились? Ну ладно, я вам скажу, только не сейчас. У нас в деревне говорят: до свадебного дня невеста не родня.

ЛЮДОВИНА (встает и собирается уходить). Прощайте.

ЖАН. Постойте. Зачем же вы уходите? Ведь вам отец помириться со мной велел.

Людовина не глядит н него.

Ну, так и быть, скажу вам. Только смотрите никому ни слова.

Людовина кивает головой.

Все дело в этом плаще.

ЛЮДОВИНА. В плаще? Это же простой солдатский плащ!

ЖАН. Простой, да не совсем. Вот захочу я сейчас за море — надел плащ, сказал, куда мне надо, — и я уже там. Только вы меня и видели.

ЛЮДОВИНА. Так вот как вы попали к нам во дворец!

ЖАН. Ну да. Не через дверь, не через окно, не через трубу…

Людовина смеется.

Вот я вас и развеселил!

ЛЮДОВИНА. С вами и не захочешь, а засмеешься. Дайте-ка мне примерить ваш плащ.

ЖАН. Примерьте.

Людовина, не выпуская из рук кошелька, накидывает плащ и отходит от Жана.

Куда же вы?

ЛЮДОВИНА (кивая на зеркало). Я хочу посмотреть, идет ли мне этот плащ.

ЖАН. Посмотрите, посмотрите. Вы теперь похожи на старого солдата.

Людовина подходит к зеркалу. Улыбаясь, смотрится в него и в то же время звонит в колокольчик, стоящий на столике у зеркала. В комнату сейчас же врывается дворцовая стража. Видимо, она уже давно была наготове. Стража набрасывается на солдата. Он отбивается, но его валят с ног.

ЛЮДОВИНА. Свяжите его по рукам и ногам, да покрепче.

ЖАН. Ах, змея!…

ЛЮДОВИНА (смеясь). Ты еще узнаешь, какие бывают змеи. (Страже.) Отвезите его в Шарбоньерский лес и бросьте в Змеиный овраг. Прощай, Жан Бесстрашный! Желаю тебе не испугаться.

Жана уводят. Людовина стоит перед зеркалом в плаще на плечах и с кошельком в руке.

 

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Картина девятая

Опять та же ограда, что и в четвертой картине. Только гербы и решетки сверкают свежей позолотой. Возле дворцовой ограды расхаживают двое привратников с алебардами — один слева, другой справа. Их кафтаны расшиты золотым позументом, разукрашены блестящими пряжками. Все парадно, пышно, богато.

С правой стороны появляется разносчик — рыжий, взлохмаченный, бородатый, с корзиной в руках.

РАЗНОСЧИК (во все горло). Сливы!

ПЕРВЫЙ ПРИВРАТНИК (роняет алебарду). Ох, напугал! Ты чего орешь?

РАЗНОСЧИК.

ПЕРВЫЙ ПРИВРАТНИК. Прочь отсюда! Нашел где сливами торговать! Перед королевским дворцом!…

РАЗНОСЧИК. А что же? Место хорошее, бойкое. Таких покупателей, как здесь, нигде не найдешь.

ПЕРВЫЙ ПРИВРАТНИК (тычет в него алебардой). А этого не видал?

Разносчик скрывается за занавесом и появляется на этот раз с левой стороны.

РАЗНОСЧИК. Сливы! Червонец за штуку! Два червонца пара.

ВТОРОЙ ПРИВРАТНИК (огорошенный). Червонец за сливу?

РАЗНОСЧИК. Два червонца пара.

ВТОРОЙ ПРИВРАТНИК. Да что ж у тебя за сливы такие?

РАЗНОСЧИК. Купи, тогда узнаешь.

ВТОРОЙ ПРИВРАТНИК. Нет, это мне не по карману.

РАЗНОСЧИК. Дешевле не продаю.

ВТОРОЙ ПРИВРАТНИК (хочет заглянуть в корзину). Золотые они у тебя, что ли?

РАЗНОСЧИК (получше прикрывает товар листьями). Золотые не золотые, а дороже золота мне обошлись.

ВТОРОЙ ПРИВРАТНИК. Это как же так?

РАЗНОСЧИК. Долго рассказывать.

ВТОРОЙ ПРИВРАТНИК. А нам торопиться некуда. Время у нас не покупное. Пока не сменят, стоим. Рассказывай.

РАЗНОСЧИК. Я-то расскажу, да ты-то не поймешь.

ВТОРОЙ ПРИВРАТНИК. А может, и пойму.

РАЗНОСЧИК. Ну, Слушай. Был я там, где теперь меня нет. Видел то, чего никто не видал. Пришел туда не по своей воле, не в гости и не за делом. Дом у меня там был не высокий, зато глубокий пол и стены земляные, а по потолку ночью луна ходит, а днем солнце.

ПЕРВЫЙ ПРИВРАТНИК (подходя). Да ты что его слушаешь! Гони, и всё тут!

ВТОРОЙ ПРИВРАТНИК. Постой, не мешай. (Разносчику.) Ну, рассказывай дальше.

РАЗНОСЧИК. Вошел я в тот дом не ногами, а вниз головой. Лежал без рук, без ног на колючей перине, на каменной подушке. Лежал смерти ждал. А она всё не приходит. Ну, думаю, без смерти не помрешь. Надо отсюда выбираться. Добыл я себе руки и ноги, встал и пошел. Да не столько шел, сколько полз, не столько полз, сколько падал.

ВТОРОЙ ПРИВРАТНИК. Что-то я тебя и в самом деле не пойму.

РАЗНОСЧИК. Понять все это, милый, трудно, а на своей шкуре испытать и того трудней. Сколько я там прогостил, и сказать тебе не могу! Дни да недели были у меня не считанные. Сперва меня дождиком поливало, а потом снегом посыпало, а потом и солнышком опять обогрело.

ПЕРВЫЙ ПРИВРАТНИК. Да чего же ты оттуда не уходил?

РАЗНОСЧИК. А ты спроси муху, почему она из паутины не улетает.

ВТОРОЙ ПРИВРАТНИК. Бывает, что и вырвется.

РАЗНОСЧИК. Вот и я вырвался. Зато уж теперь как есть, ничего на свете не боюсь.

ПЕРВЫЙ ПРИВРАТНИК. Уж так-таки ничего и не боишься?

РАЗНОСЧИК. Пожил бы ты, где я жил, так тоже бы от всякого страха отучился. Соседи у меня были — знаешь, какие? Кто на четырех лапах, а кто совсем без лап, на брюхе ползает. Кто в лохматой шкуре, кто в скользкой чешуе. Кто норовит с тебя голову сорвать, а кто в пятку укусить. Днем ходи с оглядкой, да и ночью не спи. Такое, братец, было у меня житье-бытье.

ВТОРОЙ ПРИВРАТНИК. Да, житье не сладкое.

РАЗНОСЧИК. Вот потому-то и сливы у меня дороги. Это ведь не то что наши, которые в саду растут. Мои сливы чудесные. Поест их человек — и себя не узнает.

ПЕРВЫЙ ПРИВРАТНИК. А что же с ним будет?

РАЗНОСЧИК. Купи да съешь, тогда увидишь.

ВТОРОЙ ПРИВРАТНИК. Нет, уж мы и без твоих слив проживем. Поди-ка ты лучше к тем боковым воротам. Может, кто из придворных у тебя и купит. Они побогаче нас.

РАЗНОСЧИК (на бегу).

 

Картина десятая

Дворец. Комната Людовины. В глубине — альков с тяжелой занавесью. Посреди комнаты — длинный стол, заваленный целыми ворохами материй. Несколько девушек сидят за столом. Две шьют, две плетут кружева.

ДЕВУШКИ (поют все вместе).

ЖОЗЕФИНА.

АННА-МАРИЯ. Ты что такое поешь?

ЖОЗЕФИНА. Да ничего. Вот послушай:

Все вместе.

Входит королева.

КОРОЛЕВА. Меньше недели осталось, а у вас еще ничего не готово! Всё только поете да болтаете. Ну-ка, покажите вашу работу. Анна-Мария! Жозефина! Шарлотта-Луиза!

Девушки по очереди показывают ей шитье.

Так и есть! Ничего не сделано! Не откладывать же из-за вас свадьбу. Смотри, Анна-Мария, если я услышу еще хоть слово, я прикажу отрезать вам языки. (Уходит.)

Некоторое время девушки работают молча. Потом постепенно начинается разговор.

АДЕЛЬГУНДА. Подай мне булавки, Луиза.

АННА-МАРИЯ (самая старшая из всех). Тсс!…

ЖОЗЕФИНА. Шарлотта-Луиза, опять ты куда-то девала золотые нитки!

ШАРЛОТТА-ЛУИЗА (толстая, рябая, неуклюжая). Да вот же они. А вот вам и булавки. Ай, палец уколола!… И куда это они так торопятся со своей свадьбой!

АДЕЛЬГУНДА. Ты бы на месте нашей принцессы тоже поторопилась.

ЖОЗЕФИНА. Как не торопиться! Из двенадцати женихов только один и остался — этот самый Гильом, собачник.

ШАРЛОТТА-ЛУИЗА. А мне что-то не нравится принц Гильом.

ЖОЗЕФИНА. Чем же он тебе не угодил?

ШАРЛОТТА-ЛУИЗА. Да он рыжий.

ЖОЗЕФИНА. А сама-то ты какая?

Все смеются.

АННА-МАРИЯ. Тише вы! Жозефина! Адельгунда!

АДЕЛЬГУНДА. Мы тихо.

ШАРЛОТТА-ЛУИЗА. А любопытно бы знать, почему это принц Гильом все думал, думал, а теперь вдруг взял да и посватался.

ЖОЗЕФИНА. А ты у него спроси.

ШАРЛОТТА-ЛУИЗА. Нет, правда, почему?

АДЕЛЬГУНДА. Кабы у тебя, Шарлотта-Луиза, был такой кошелек, как у принцессы, он бы и на тебе женился.

ЖОЗЕФИНА. Не посмотрел бы, что ты у нас немножко хромая.

АДЕЛЬГУНДА. И малость рябая…

ЖОЗЕФИНА. И чуточку кривобокая…

АДЕЛЬГУНДА. И рыжая вдобавок…

Шарлотта-Луиза вскакивает и с плачем убегает.

(Вслед ей.) Шарлотта-Луиза, ну куда же ты? Вернись! (Вздыхает.) Кажется, она обиделась.

ЖОЗЕФИНА. Пустяки, у нее это скоро проходит. Она привыкла.

АННА-МАРИЯ. Это ты виновата, Жозефина: не надо было говорить, что она рябая.

ЖОЗЕФИНА. Нет, я сказала только, что она кривобокая…

АННА-МАРИЯ. Тес!… Молчи. Вот отрежут язык, тогда наболтаешься.

Опять работают молча. Вбегает Шарлотта-Луиза. В руках она держит большую сливу.

ШАРЛОТТА-ЛУИЗА. Девушки! Девушки! Смотрите, что мне дали!

АДЕЛЬГУНДА. Ну, сливу. У нас таких полон сад. Только эта немного покрупнее.

ШАРЛОТТА-ЛУИЗА. Нет, торговец говорит, что таких слив нигде не найдешь.

АННА-МАРИЯ. Какой торговец?

ШАРЛОТТА-ЛУИЗА. Лохматый, бородатый… Здесь у ворот стоит сливы продает, по золотому за штуку.

ЖОЗЕФИНА. И ты заплатила за эту сливу золотой?!

ШАРЛОТТА-ЛУИЗА. Нет, он мне даром ее дал. Он сказал: "Если вы, барышня, скушаете эту сливу и посидите минуточку где-нибудь в темном уголочке, вы сразу красавицей станете".

Все смеются.

ЖОЗЕФИНА. Ну так ешь поскорей.

ШАРЛОТТА-ЛУИЗА. Да здесь светло. Я лучше пойду на чердак.

ДЕВУШКИ (вместе). Нет, нет, ешь здесь! Мы тебя не отпустим!

АДЕЛЬГУНДА. Спрячься вон там, за пологом, и ешь. Там темно.

Шарлотта-Луиза прячется за занавесью алькова. Девушки, смеиваясь, переглядываются.

ЖОЗЕФИНА. Ну что, готова, красавица? Выходи! Покажись!

АДЕЛЬГУНДА. Разве ты еще не похорошела, Шарлотта-Луиза?

АННА-МАРИЯ. Довольно тебе хорошеть! Иди работать.

Занавес раздвигается. Шарлотта-Луиза медленно выходит на середину комнаты. Она и в самом деле стала теперь красивее всех девушек.

ВСЕ (наперебой). Ах! Неужели это Шарлотта-Луиза? Она! Смотрите — ее платье, ее чепчик… А какая красавица! Какие волосы! Какие брови! Какие зубы! Вот так слива!…

Входит Людовина.

ЛЮДОВИНА. Что у вас за крик? Отчего вы не работаете?

АННА-МАРИЯ. Простите, ваше высочество. Это все Шарлотта-Луиза…

ЛЮДОВИНА. Где Шарлотта-Луиза?…

АННА-МАРИЯ. Вот она, ваше высочество. Только ее не узнать. Она съела сливу…

ЛЮДОВИНА. Что такое? Какую сливу?

ШАРЛОТТА-ЛУИЗА. Извините, ваше высочество. Тут у ворот стоял разносчик. Он торгует сливами. Я съела одну — вот как переменилась. (Искоса поглядывает в зеркало.)

ЛЮДОВИНА. Дура! Беги за этим разносчиком, да поживей! Если он ушел, тебе несдобровать.

Шарлотта-Луиза бросается бежать. За ней — всё остальные девушки.

А вы куда? Шейте!

Девушки грустно усаживаются за работу.

(Ходит по комнате.) Все в красавицы захотели! Скажите на милость!… Анна-Мария! Дай мне примерить мою фату.

Анна-Мария и Жозефина подносят принцессе фату.

(Людовина примеряет ее перед зеркалом.) Никогда не слыхала ничего подобного!… Что же это за слива?

АННА-МАРИЯ. Не знаю, ваше высочество.

ГОЛОС РАЗНОСЧИКА.

Входит Шарлотта-Луиза. За ней разносчик с корзинкой в руках. Девушки, приподнимаясь, жадно смотрят на корзинку.

ЛЮДОВИНА. Шейте! (Разносчику.) Покажи, что у тебя за сливы…

РАЗНОСЧИК. Вот, ваше высочество.

ЛЮДОВИНА (заглядывая в корзину). Что ж, я не вижу в них ничего особенного. Сливы как сливы.

РАЗНОСЧИК. А вы попробуйте, скушайте одну, тогда и увидите.

ЛЮДОВИНА. А что будет?

РАЗНОСЧИК. Сливы мои чудодейственные, ваше высочество. У кого нет красоты, тому они подарят красоту. А у кого есть красота, тому они такое подарят, что все поглядят и только ахнут.

ЛЮДОВИНА. А это правда?

РАЗНОСЧИК. Сущая правда. Вот полюбуйтесь на вашу служанку.

ЛЮДОВИНА (быстро взглядывает на Шарлотту-Луизу). Почем у тебя эти сливы?

РАЗНОСЧИК. По червонцу за штуку.

ЛЮДОВИНА. За каждую сливу — червонец? Ты шутишь!

РАЗНОСЧИК. Если вам дорого, не покупайте. Я уйду.

ЛЮДОВИНА. Погоди, погоди. Сколько же их взять? (Достает кошелек Жана.)

РАЗНОСЧИК. Да вы не скупитесь, ваше высочество, — деньги-то ведь у вас не считанные.

ЛЮДОВИНА. Ну хорошо… Дай мне десять слив. Нет, двадцать. Нет, всю корзинку!

Девушки тихонько ахают, переглядываются, толкают друг друга локтями.

ЖОЗЕФИНА. Вот жадина! Все себе забрала!

ЛЮДОВИНА. Что ты там говоришь?

ЖОЗЕФИНА. Я ничего. Я только иголку у нее попросила.

ЛЮДОВИНА (пальцем считает в корзине сливы). Раз — два — три — четыре — пять, шесть — семь — восемь — девять — десять… Раз — два — три — четыре — пять, шесть — семь — восемь девять — десять… (Дает разносчику деньги.)

РАЗНОСЧИК. Благодарю вас, ваше высочество. Желаю вам всех удивить. Только не забудьте: как скушаете сливу, посидите минутку-другую в темном уголочке. Лучше проймет.

ЛЮДОВИНА. Ступай, ступай!

РАЗНОСЧИК. Кушайте на здоровье! (Уходит.)

ЛЮДОВИНА (девушкам). Шейте. (Берет корзинку и уходит за занавеску.)

Девушки молча шьют. У всех злые и печальные лица. Одна Шарлотта-Луиза сияет. Она сидит против зеркала, все время смотрится в него и только тихонько охает, когда колет пальцы. Девушки все чаще и чаще поглядывают на занавеску.

ЖОЗЕФИНА (шепотом). И так ведь была красавица. Чего ей еще не хватало?

АННА-МАРИЯ. Тсс!… Тише.

АДЕЛЬГУНДА (вздыхая). Хоть бы одну сливу оставила! Мне немного и надо. Только бы нос стал покороче и всё.

ЖОЗЕФИНА. Да и мне не больше твоего нужно. Росту разве чуть-чуть прибавить и щеки подрумянить. А тебе, Анна-Мария, ничего не хочется?

АННА-МАРИЯ. Разве уж самые пустяки! (Мечтательно.) Ноги — поменьше, глаза — побольше, волосы погуще, брови — почернее, зубы — побелее…

Девушки смеются.

Тсс!… Тише вы! Сейчас выйдет.

Занавеска раздвигается. Выходит принцесса. На голове у нее большие острые рога.

ВСЕ. А-ах!

ЛЮДОВИНА. Шейте. (Гордо проходит к зеркалу.) А-ах!

Девушки давятся от смеха.

(Топая ногами.) Не смейте смеяться! Вы нарочно привели его сюда. Я вам головы отрублю! (Снова бросает взгляд в зеркало.) А-ах! (Хватается за рога и падает в обморок.)

Девушки кидаются к принцессе.

АННА-МАРИЯ. Расшнуруйте ее!

АДЕЛЬГУНДА. Смочите ей лоб!

ЖОЗЕФИНА. Только не наколитесь на рога!

Торопливо входят король и королева.

КОРОЛЕВА. Что случилось? Где принцесса?

ДЕВУШКИ. Ей дурно стало. (Поднимают принцессу и усаживают ее в кресло.)

КОРОЛЕВА. А-ах! Что это с вами, дочь моя?

КОРОЛЬ. Ну и украшенье!…

КОРОЛЕВА. Как вы могли позволить себе это, Людовина? Вам предстоит быть королевой. Как вы будете носить корону?

ЛЮДОВИНА (рыдал). Ах, замолчите! Я умираю… Пошлите скорее за ним! Найдите его! Приведите его! Скорее!

КОРОЛЬ и КОРОЛЕВА. Кого?

ЛЮДОВИНА (задыхаясь). Разносчика, который продал мне эти проклятые сливы. (Оглядывается на Шарлотту-Луизу.) Это она его привела. Я сейчас ее проколю насквозь! (Бросается на Шарлотту-Луизу с опущенной головой, стараясь забодать ее.)

Та с криком бежит к двери.

КОРОЛЬ. Стой! (Подходит к двери и запирает ее на ключ.) Мы никого отсюда не выпустим. Успокойтесь, дочь моя. Я сейчас прикажу переловить всех торговцев сливами в нашем королевстве. А этих девчонок я сам отведу в подземелье, чтобы не болтали лишнего.

Девушки плачут.

ЛЮДОВИНА (показывая на Шарлотту-Луизу). А ей отрубить голову!

ШАРЛОТТА-ЛУИЗА (плача). И дня-то не побыла красавицей! Уж лучше бы я осталась рябой — всё не так жалко было бы!

КОРОЛЬ. Мы заставим ее сначала перепробовать все сливы у всех разносчиков! (Девушкам.) А ну-ка, трещотки, за мной.

КОРОЛЕВА. Подождите, ваше величество. А как же быть с рогами? Ведь завтра жених приедет. В воскресенье свадьба…

КОРОЛЬ. Я сейчас же пришлю к этой дуре самых лучших врачей. Только пускай больше не покупает слив у кого попало. (Уходит с девушками).

Королева закрывает за ними дверь и садится в кресло против Людовины. Обе молчат. Королева пристально смотрит на принцессу.

КОРОЛЕВА (вздрагивал). У-у, какие рожищи! Смотреть страшно!

ЛЮДОВИНА. А вы не смотрите, если вам страшно. Оставьте меня одну.

КОРОЛЕВА. Как же я вас оставлю? Все-таки вы моя дочь. И подумать только: у нас в семье — рогатая принцесса!…

ЛЮДОВИНА. О-о! (Стонет.)

Стук в дверь.

КОРОЛЕВА (в испуге). Нельзя! Кто там?

КОРОЛЬ. Впустите. Это врач.

Королева открывает. Входит чистенький, толстенький, румяный человечек в очках. В одной руке у него футляр, похожий на детский гробик, в другой — сумка. Под мышкой — ванночка.

ВРАЧ. Низко кланяюсь вашему величеству и вашему высочеству. Ай-ай-ай, ваше высочество, что же это вы хворать вздумали? Как нехорошо! Ну, покажите язык.

Людовина со злостью высовывает язык.

Прекрасный язык! На что вы жалуетесь?

КОРОЛЕВА. Да посмотрите же на ее голову!

ВРАЧ. А-а! Вижу, вижу! (Достает молоточек и, приподнявшись на цыпочки, постукивает по рогам.) Так… Очень хорошо… (Прячет молоточек.)

КОРОЛЕВА. Ну, что?

ВРАЧ. Не извольте беспокоиться. Рога. "Корнус вульгарис". В просторечии — рога обыкновенные.

КОРОЛЕВА. Какие же обыкновенные? Это очень большие рога.

ВРАЧ. Порядочные, ваше величество.

ЛЮДОВИНА. Все равно — большие или маленькие… Я хочу, чтобы их не было.

ВРАЧ. И не будет. А как вы изволили спать, ваше высочество?

ЛЮДОВИНА. Да вы что, смеетесь надо мной? Сейчас же вылечите мою голову, а не то вам отрубят вашу!

КОРОЛЕВА. Будьте терпеливы, дочь моя. Доктор, уничтожьте эти рога. Принцесса выходит замуж.

ВРАЧ. Сию минуту. Наклоните голову, ваше высочество.

Людовина наклоняет голову. Врач достает из футляра пилу и пилит один рог, держась за другой.

А какой нынче прекрасный денек выдался, ваше высочество! Вы уже гуляли сегодня?

ЛЮДОВИНА. Пилите!

ВРАЧ. Пилю, пилю, ваше высочество. Только вы не шевелитесь, потерпите немного. Ведь я лечил ваше высочество, когда вы еще маленькой были, в колыбельке лежали. А теперь вот какой красавицей выросли!

ЛЮДОВИНА. Пилите!

КОРОЛЕВА. Поскорей, доктор!

ВРАЧ. Пилю, пилю… Ах!

КОРОЛЕВА. Что это треснуло? Рога?

ВРАЧ. Нет, ваше величество, пила… И подумать только — такая крепкая сталь! (Бережно укладывает обломки в футляр.)

ЛЮДОВИНА. Значит, вы не можете меня вылечить?

ВРАЧ (бодро). Как это — не могу? Сейчас все будет в порядке. (Достает из сумки какие-то пузырьки и бутылочки и выливает их содержимое в ванночку.) Вот и готово. А теперь, ваше высочество, опустите рожки в эту ванночку. Так и держите. (Поливает рога из какого-то пузырька.) Очень хорошо. Превосходно!

КОРОЛЕВА. Что, уже шатаются? Мягче стали?

ЛЮДОВИНА (трогал рога). Тверже.

ВРАЧ. Так и должно быть… Ну, на сегодня хватит. Завтра опять подержите рожки в этом растворе, послезавтра — опять. Потом дня два пропустите. А в воскресенье опять ванна…

КОРОЛЕВА. Но у нее в воскресенье свадьба!

ВРАЧ. Это не помешает. Нужно только потеплее закутаться, чтобы не простудить рога на сквозняке. А на ночь обвязывайте голову влажным полотенцем. Молодые рога иногда чешутся…

ЛЮДОВИНА. Уходите! Сию же минуту уходите! А то я вас забодаю!

КОРОЛЕВА. Прошу вас, Людовина, не говорите таких слов. Вы не коза, не корова, а принцесса.

Врач испуганно пятится к двери. Входит король.

КОРОЛЬ. Пожалуйте, доктор, в подземелье.

ВРАЧ. Но у меня еще есть порошки для принцессы… Замечательные порошки…

КОРОЛЬ. Хорошо, хорошо. Ступайте в подземелье.

ВРАЧ. Я хотел предложить пиявки…

КОРОЛЬ. Идите! Идите! (Тащит его к двери.)

ВРАЧ (цепляясь за дверь). Пилюли!… (Исчезает за дверью.)

Король уходит тоже.

ЛЮДОВИНА. Что же мне делать? (Хватается за голову и ходит по комнате.)

КОРОЛЕВА. Людовина! Людовина! Осторожнее…

ЛЮДОВИНА. Что такое?

КОРОЛЕВА. Вы разобьете лампу своими рогами. Сядьте.

ЛЮДОВИНА (сердито). Ах, есть о чем беспокоиться!

Входит король с двумя кастрюлями в руках.

КОРОЛЕВА. Что это?

КОРОЛЬ. Обед принес.

КОРОЛЕВА. Зачем же вы сами, ваше величество?

КОРОЛЬ. А кого же мне пустить к этой красавице? Завтра же по всему свету растрезвонят. Нет уж, видно, придется мне самому носить сюда и обеды, и ужины, и завтраки…

КОРОЛЕВА. А может быть, ее кто-нибудь вылечит?

КОРОЛЬ. Вряд ли. А впрочем, там ждет еще какой-то врач. Не знаю, сейчас его впустить или после обеда.

ЛЮДОВИНА. Сейчас. Мне не до обеда!

КОРОЛЬ. Как хотите, дочь моя. А только, если суп остынет, я его разогревать не стану. (Уходит. В дверях говорит.) Войдите, доктор.

Входит врач в широком черном балахоне, в высоком черном колпаке. Он кланяется и останавливается перед Людовиной, поглаживая бороду.

ВРАЧ. Ого! Рога так рога! Что ж это у вас, от рождения?

КОРОЛЕВА (отмахиваясь обеими руками). Нет, с какой стати! Она родилась прелестным ребенком, и до сегодняшнего дня у нее был чистый, гладкий лобик.

ВРАЧ (королеве). А в роду у вас рогатых не было? Дедушки там, бабушки или тетки?

КОРОЛЕВА (с возмущением). Доктор! Не забывайте, что вы говорите о королевской семье! Рогатая бабушка! Да где это слыхано? За тысячу лет это первый случай в нашем роду.

ЛЮДОВИНА. Замолчите, ваше величество! Мне сейчас не до бабушки и не до дедушки. Доктор, вы можете меня вылечить?

ВРАЧ. Покажите-ка мне ваши рога.

Людовина наклоняет голову.

Так… (Берет ее за рога, покачивает голову из стороны в сторону, потом, ухватив концы рогов, водит принцессу вокруг комнаты.)

КОРОЛЕВА (укоризненно глядя на дочь). Ах, дочь моя, какое горе вы мне причинили!

ЛЮДОВИНА (топая ногами). Уходите прочь, ваше величество!

ВРАЧ. В самом деле, ваше величество, обождите немного в другой комнате. Вашему материнскому сердцу легче будет.

Королева, пожав плечами, удаляется.

Ну, ваше высочество, отвечайте прямо: отчего у вас рога выросли?

ЛЮДОВИНА. Не знаю. Я съела несколько слив.

ВРАЧ. Вон оно что! Значит, сливами вас и лечить надо.

ЛЮДОВИНА. Нет! И не пробуйте даже! Я больше никогда не возьму в рот ни одной сливы.

ВРАЧ. Погодите, ваше высочество. Вам попались рогатые сливы. А есть и другие — безрогие. Съешь рогатую — рога вырастут, съешь безрогую — отвалятся. Только достать-то их очень трудно: на краю света растут.

ЛЮДОВИНА. Ах, достаньте мне хоть одну! Я ничего не пожалею.

ВРАЧ. Вижу, вижу, ваше высочество, — рога вам пришлись не ко двору. Что же мне с вами делать? Есть у меня, признаться, с собой одна такая слива. Да ведь ей цены нет.

ЛЮДОВИНА. Дайте, дайте мне ее скорее! Я вам полкоролевства отдам.

ВРАЧ. Полкоролевства — за сливу? Ну что ж, берите. (Протягивает ей маленькую синюю сливу.)

Людовина с жадностью съедает ее. Врач щупает рога.

Теперь, по всем правилам науки, рога ваши должны отвалиться. Попробуем. Так и есть…

ЛЮДОВИНА (радостно). Неужели?

ВРАЧ. Честное слово. Вот вам кончики на память.

ЛЮДОВИНА. А дальше что же?

ВРАЧ. Дальше не ломаются.

ЛЮДОВИНА. А вы дергайте, тяните изо всей силы. Я потерплю.

ВРАЧ. Нет, силой тут не возьмешь. (Задумывается.) Если уж слива моя вам не помогла, значит, вам ничто не поможет.

ЛЮДОВИНА. Но ведь рогатых слив я съела десятка два, а безрогую вы мне дали только одну.

ВРАЧ. А где же взять еще?

ЛЮДОВИНА. Поищите! Достаньте! Я вам все отдам.

ВРАЧ. Да вы и так мне половину королевства обещали.

ЛЮДОВИНА. Я вам и вторую половину отдам, как только скончается его величество. А вы знаете — ведь ему уже за семьдесят. Ну, есть у вас слива?

ВРАЧ (роется в карманах). Еще одна, пожалуй, найдется. Вот она. Только не хочу я тратить ее напрасно. Не поможет она вам.

ЛЮДОВИНА. Почему?

ВРАЧ. Потому же, почему и первая не помогла. Если эти сливы не действуют, значит, у человека есть что-то на совести. Вспомните-ка, принцесса, может, вы кого-нибудь ненароком обманули?

ЛЮДОВИНА. Я? Никого.

ВРАЧ. Ну, желаю здравствовать, ваше высочество.

ЛЮДОВИНА. Постойте, постойте! Может быть, этот плащ?…

ВРАЧ. Какой плащ?

ЛЮДОВИНА. Я тут у человека одного, солдата, взяла плащ и не отдала…

ВРАЧ. У солдата плащ отняли? Нехорошо, ваше высочество! Давайте-ка его сюда. Пока он у вас, никакие сливы вам не помогут.

Людовина вскакивает, бежит к алькову, задевая за всё рогами, и выносит из-за занавески плащ.

Такой старый, грубый плащ… И на что польстились! Ну да ладно. Вот вам вторая слива.

Людовина проглатывает ее и сразу хватается за свои рога.

ЛЮДОВИНА. Один отвалился. Какое счастье!…

ВРАЧ. А другой?

ЛЮДОВИНА (упавшим голосом). Другой — ни с места. (Падает на колени.) Дайте мне, дайте мне еще одну сливу!

ВРАЧ. Нет у меня больше слив.

ЛЮДОВИНА. Я за вас замуж выйду.

ВРАЧ. Замуж? Что и говорить — невеста хоть куда: и принцесса и красавица! Вот только бы у вас рога на лбу не было.

ЛЮДОВИНА. Да ведь он отвалится, если вы дадите мне третью сливу.

ВРАЧ. Вряд ли! У вас, видно, еще что-то на совести есть, если на вас и вторая слива не подействовала. А вы у меня третью просите. Прощайте, принцесса. (Кланяется и выходит за дверь.)

КОРОЛЬ (в дверях). Ну что, вылечили?

ЛЮДОВИНА (кричит). Вернитесь, доктор! Вернитесь! Я вам все скажу!

КОРОЛЕВА. Вернитесь! Она вам все скажет!

ВРАЧ (возвращаясь). Ну, что еще?

ЛЮДОВИНА. Кошелек… У этого солдата я взяла еще и кошелек.

ВРАЧ. Не повезло же этому бедняге-солдату! Видать, вы его дочиста обобрали. Давайте кошелек.

ЛЮДОВИНА. Вот он.

ВРАЧ. Кошелек-то потертый, старенький…

ЛЮДОВИНА. Такой он и был. Честное слово! Давайте сливу!

ВРАЧ (пряча кошелек). Слива от вас не уйдет. Но только помните: это уж у меня самая последняя. Выкладывайте разом, что вы там еще натворили, кого обидели.

ЛЮДОВИНА. Как будто больше никого. (Оглядывается по сторонам, смотрит на стол с шитьем.) Да, вот эти девчонки, которые здесь шили… Их посадили в подземелье, и одной отрубят голову. Это считается обидой?

ВРАЧ. Считается. Прикажите их отпустить.

ЛЮДОВИНА (подходит к дверям). Ваше величество! Ваше величество!

КОРОЛЬ (за дверью). Что скажете, ваше высочество?

ЛЮДОВИНА. Выпустите из подземелья всех этих девчонок. (Подумав мгновение.) Да и врача заодно.

КОРОЛЬ. Скажите на милость! Зачем же?

ЛЮДОВИНА. Надо.

КОРОЛЬ. Надо так надо. Одно скажу: с тех пор как у вас выросли рога, вы стали кроткая, точно серна.

ЛЮДОВИНА. Поторопитесь, ваше величество!

КОРОЛЬ. Ну, так и быть, пойду выпущу их. (Уходит.)

ВРАЧ. Вот и отлично! А теперь кушайте на здоровье. (Протягивает принцессе большую синюю сливу.)

ЛЮДОВИНА. Наконец-то! (Проглатывает сливу, срывает с головы второй рог и подбегает к зеркалу.) Ах, как я сегодня бледна! Какой у меня дурной вид!

ВРАЧ. Что вы, сударыня! Вы такая же, как были в тот день, когда этот дурак солдат избавил вас от змеиной кожи. Ничуть не хуже! Да и не лучше!…

ЛЮДОВИНА (испуганно оборачивается). Что вы такое говорите? Откуда вы знаете?…

ВРАЧ. Мне да не знать!

ЛЮДОВИНА (отступал). Да кто вы такой?

ВРАЧ. Отставкой солдат королевского стрелкового полка Жан, по прозвищу Бесстрашный, из деревни Дель-Басс. (Срывает бороду, сбрасывает черный плащ и колпак. Под плащом у него солдатский мундир, под колпаком кивер.) Честь имею явиться!

ЛЮДОВИНА. Так это вы? Это вы меня лечили?

ЖАН. И вылечил, ваше высочество.

ЛЮДОВИНА. Да вы ведь же не врач… Где вы научились лечить?

ЖАН. В Змеином овраге, сударыня. В том самом Змеином овраге, куда вы приказали меня бросить. С голоду я наелся там слив, от которых у меня рога выросли, пожалуй, еще почище ваших. Плохо мне пришлось! Кивер на голову — и то надеть нельзя было. Да, по счастью, попались мне там и другие сливы. Поел их — и всё как рукой сняло. Вот я и решил попотчевать вас и теми и другими — и рогатыми и безрогими. Какие вам больше понравились?

ЛЮДОВИНА. Так этот разносчик — это тоже были вы?

ЖАН. Я, ваше высочество, собственной персоной.

ЛЮДОВИНА. И я вас не узнала!…

ЖАН. Да, сударыня. Вы меня много раз обманывали, а теперь я вас провел. Уж извините. Никак, вы мне королевство обещали? Да и замуж за меня второй раз собрались?

Людовина закрывает лицо руками и плачет. Жан смотрит на нее, покачивая головой.

Ваше высочество! Ваше высочество! Успокойтесь! Что с вами? Я сейчас уйду. Я только за плащом и кошельком пришел. Ведь это какие вещи! Им цены нет. Мне их мой лучший друг дал, самая милая девушка на свете, не вам чета. А от вас я ничего не требую — ни королевства, ни полкоролевства… Выходите замуж за кого хотите. Желаю ему, бедняге, побольше терпения.

ЛЮДОВИНА (кидаясь к колокольчику). Я не выпущу тебя отсюда!

ЖАН. Звоните сколько хотите. Плащ-то ведь теперь на мне. Пока ваши молодцы сбегутся, я уж буду за морем.

ЛЮДОВИНА. Одно только слово.

ЖАН. Ну, что еще?

ЛЮДОВИНА. Перстень…

ЖАН. Какой перстень?

ЛЮДОВИНА. В кошельке остался мой перстень. Отдайте мне хоть его.

Жан раскрывает кошелек. В то же мгновение Людовина кидается к нему. Одной рукой хватается за кошелек, другой — за плащ.

ЖАН (отбиваясь). Нет, шалишь… На этот раз не возьмешь. Ишь, какая прыткая! Вертится, как змея! (Отрывает ее от себя и отбрасывает прочь.)

ЛЮДОВИНА (лежа на ковре). Помогите! Ко мне! Спасите! Держите его!

ЖАН. Не удержите. Кланяйтесь его величеству. Желаю здравствовать! (Исчезает.)

Людовина отчаянно кричит и бьет ногами по ковру. В комнату вбегают король и королева.

КОРОЛЬ. Что случилось?

КОРОЛЕВА. Смотрите! У нее рога отвалились. Что же вы кричите, Людовина?

КОРОЛЬ. Должно быть, от радости.

ЛЮДОВИНА. Он ушел! Его теперь не найдешь!…

КОРОЛЬ (оглядывается). В самом деле… Врача-то здесь нет. Куда же он девался?

КОРОЛЕВА. Не все ли равно, куда? Ведь он нам больше не нужен.

ЛЮДОВИНА. Да это не он. Это тот…

КОРОЛЕВА. С ума сошла от счастья!

ЛЮДОВИНА. Сами вы сошли с ума! Это был солдат. Он обманул и меня и вас!

КОРОЛЬ. Что такое? Говорите толком, ваше высочество.

ЛЮДОВИНА (вскакивая на ноги). Толком? Он унес мой плащ и кошелек.

КОРОЛЬ (со вздохом садится в кресло). О-ох, сударыня! На весь свет хитростью славились, а простой солдат, мужик, перехитрил вас, вокруг пальца обвел. Ну чего вы теперь стоите, без кошелька-то? Уж лучше бы вам оставаться рогатой, да богатой…

 

Картина одиннадцатая

Прибрежные скалы. Сумерки. Домик Жаннетты. На дверях висит замок. Ставни закрыты. Жан с плащом и кошельком в руках стоит на берегу.

ЖАН. Тезка! Жаннетта! Добрый вечер!… Где же она?

(Поет.)

Что же вы не отзываетесь, Жаннетта? (Бежит к домику и видит замок.) Вот тебе раз! Заперто. Пусто. А я-то думал, что она, как стояла на крылечке, так и стоит до сих пор — в том же платье, в том же переднике. Приду, а она мне скажет: "Давайте ужинать, тезка, — и поставит ту же самую сковородку на ту же самую жаровню. Да нет, видно, так не бывает. И чего ей меня ждать? Кто я ей? Тезка и больше ничего. (Медленно спускается на берег.) А может, она где-нибудь тут, поблизости? В море или в лесу… (Складывает ладони рупором и кричит во все стороны.) Жанна! Жаннетта! О-го-го! (Прислушивается.) Так она тебе и ответит! Ты за принцессой гонялся, за хвостом ее змеиным, а Жаннетта взяла да и вышла замуж за какого-нибудь хорошего парня, честного моряка. И увез он ее на край света. Там где-нибудь, на дальнем берегу, стоит ее домик, и поджидает она кого-то на крылечке, и огонек у нее в окошке горит, только уж не для тебя, Жан Беспутный!… Так и не увидишь ты ее больше никогда… Ох, даже не поблагодарил я ее как следует, плаща и кошелька не отдал. И что только она обо мне думает?… (Садится на песок, кладет рядом кошелек и плащ). Куда же ты пойдешь теперь, Жан Бесстрашный из деревни Дель-Басс? В деревню Дель-Басс, что ли? Старые яблони трясти?

(Негромко поет.)

(Несколько мгновений сидит молча.) А может, она в море утонула, как ее отец? Море тут беспокойное. Долго ли ему лодку перевернуть? (Вскакивает.) Да нет! А кто же дверь закрыл? Замок повесил? Что это я беду накликаю! Жива она, только соскучилась без людей и переехала куда-нибудь. Я разыщу ее. Плащ-то у меня на что? Скажу: хочу быть там, где Жаннетта, — он меня и перенесет прямо к ней. (Оборачивается, ищет на песке плащ.) Да где же он? И кошелька нет. Вот тут я их положил… Тут они лежали… Кто же мог их взять? На берегу ни души. (Ищет.) Неужели волной унесло? (Бежит к самой воде, бродит среди больших прибрежных камней. После напрасных поисков возвращается на прежнее место, печальный, потерянный.) Так и есть: море на берег вынесло, море и с берега унесло. Нет плаща… И ничего больше нет… Все пропало.

Из-за скал слышится песня.

ОДИН ГОЛОС.

ХОР.

ОДИН ГОЛОС.

ХОР.

ОДИН ГОЛОС.

ХОР.

Появляются шестеро из Змеиного замка. Они одеты так же, как и вначале, только босы. Сапоги, связанные за ушки, перекинуты у них через плечи. В руках — ведра, сети, корзины.

ПЕРВЫЙ.

ВСЕ.

ЖАН (вскакивал). Э-э, приятели! Вот уж кого не думал встретить!

ШЕСТЕРО (разом снимают шляпы). Шинду-шиндара! (Подходят к Жану, окружают его со всех сторон, смеются, хлопают его по плечу.)

ПЕРВЫЙ. А мы тебя вспоминали.

ВТОРОЙ. Твои кулаки не скоро забудешь.

ТРЕТИЙ. Да и угощенье твое мы помним.

ЧЕТВЕРТЫЙ. И песню ты хорошую пел.

ЖАН. Ваша-то была лучше. Как это вы пели?

ШЕСТЕРО (посмеиваясь).

ЖАН. Вот-вот, змеиный яд. Да я тогда песни вашей не понял…

ПЕРВЫЙ. А теперь понимаешь?

ЖАН. Еще как понимаю!

Второй. Ну, то-то.

ЖАН. А далеко ли вы сейчас идете?

ПЕРВЫЙ. Домой идём. На гору. Хочешь с нами? Седьмой будешь.

ЖАН. Нет, уж отсюда я не уйду.

ВТОРОЙ. Что так?

ЖАН. Да вот домик этот караулю.

ТРЕТИЙ. Видно, ты теперь в сторожа попал?

ЖАН. Плохой я сторож: что было у меня дорогого, ничего не уберег.

ЧЕТВЕРТЫЙ. Худо. А кто в домике живет?

ЖАН. В том-то и беда, что никто не живет. А жила девушка одна, Жаннетта. Мы с вами в замке за ее здоровье пили. Может, помните?

ПЯТЫЙ. Как не помнить!

ШЕСТОЙ. Где же она?

ЖАН. Да вот повесила замок и ушла. А куда — не сказала. Не встречалась ли она вам? Ведь вы здешние…

ПЕРВЫЙ. Она кто — фея?

ЖАН. Нет.

ВТОРОЙ. Русалка?

ЖАН. Нет. Простая девушка. Рыбачка.

ТРЕТИЙ. Простых девушек не знаем.

ЖАН. Вот горе-то!

ПЕРВЫЙ. А ты не горюй. Посиди на камне да подожди. Мы с тобой пили-ели, мы тебя и выручим. (Братьям.) Надевайте сапоги.

Все садятся на землю и обуваются. Потом встают и притопывают ногами.

А ну-ка, двое — налево, двое — направо, пятый — куда глаза глядят. Идите, кричите во все горло… (Жану.) Как ее зовут?

ЖАН. Жаннетта.

ПЕРВЫЙ. Идите — кричите: "Жаннетта, домой!"

Пятеро быстро уходят. Издали слышатся их голоса: "Жаннетта, домой!" Сначала голоса громкие, потом все тише, тише.

ЖАН. Вон уж как далеко ушли…

ПЕРВЫЙ. Быстро ходят.

ЖАН (помолчав). Ну, а на горе-то у вас как? Всё по- старому?

ПЕРВЫЙ. По-старому. Как жили, так и живем.

ЖАН. А вот что я хотел спросить у вас: кто вы такие?

ПЕРВЫЙ. А ты кто такой?

ЖАН. Я человек. Солдат. Родом из деревни Дель-Басс.

ПЕРВЫЙ. Ну, и мы, верно, люди. Только здешние, лесные.

ЖАН. И всегда вы в лесу живете?

ПЕРВЫЙ. Всегда. Мы без леса жить не можем, и лес без нас не может.

ЖАН. И не скучно вам тут?

ПЕРВЫЙ. Дома не скучно. Да и дела у нас много — волков и медведей пасем, оленей на водопой водим, рыбам чешую серебрим. Нам скучать некогда.

ЖАН. А в замке у вас теперь пусто?

ПЕРВЫЙ. Теперь пусто. Все двери отворены. Да скоро, слыхать, затворятся.

ЖАН. Почему?

ПЕРВЫЙ. Хозяйка сказала: опять в камине змея жить будет.

ЖАН. Людовина?

ПЕРВЫЙ. Уж верно, она.

ЖАН. Недолго же погуляла принцесса! Кто-то ее теперь выручит? Неужто еще дурак найдется?

ПЕРВЫЙ. Дураков много. (Громко смеется.)

ЖАН. Может, и много, да таких, как я, на свете нет. Вот в этом самом окошке ровно год назад огонек горел, дорог мне в пути показывал, а я все равно с пути сбился. Не найти мне теперь Жаннетты!…

ПЕРВЫЙ. Постой. Слушай. Наши идут.

Из лесу с правой стороны возвращаются двое, с левой — тоже двое.

(Поворачиваясь направо). Кого видали?

ДВОЕ. Никого.

ПЕРВЫЙ (поворачиваясь налево). Что слыхали?

ДВОЕ. Ничего.

ЖАН. Плохи мои дела!

ПЕРВЫЙ. Погоди. Еще последний не вернулся.

ЖАН. Да вон, кажется, и он идет. Слышишь — там чьи-то шаги.

ПЕРВЫЙ. Это не его шаги.

Из лесу выходит женщина с узлом за плечами.

Жан. Жаннетта!

ЖАННЕТТА. Опять кто-то зовет! Что это нынче такое? Весь лес меня окликает — со всех сторон голоса. (Останавливается и спускает с плеч узел.)

ЖАН. Это я, сестрица! Это я! Неужели вы не узнаете меня?

ЖАННЕТТА. Вот теперь узнала!

ЖАН (подбегая к ней). А я уж думал, что не увижу вас больше. Смотрю на вас — и глазам не верю!

ЖАННЕТТА. Да и мне не верится, что вы вернулись. Ведь уже прошел год, месяц и три дня, с тех пор как вы ушли. Что же, вы все это время в столице гостили, у принцессы?

ЖАН. Нет, Жаннетта. У нее я прогостил всего один час. И на всю жизнь этот час запомнил. А хотелось бы мне поскорей его позабыть.

ЖАННЕТТА. А где же вы все остальное время пробыли?

ЖАН. Не спрашивайте, Жаннетта! Я так рад сейчас, что мне и говорить не хочется про все мои беды. Я вам завтра расскажу. Или через месяц. Или через год.

ЖАННЕТТА. Значит, вы надолго сюда?

ЖАН. Навсегда, если только вы меня не прогоните.

ЖАННЕТТА. Навсегда? А ведь я чуть было не ушла отсюда совсем… И ушла бы, если б не эти голоса. Поверите ли, Жан, иду я, а мне со всех сторон слышится: "Жаннетта, домой!"

ЖАН. Это мои приятели звали вас. Познакомьтесь ними. Здесь их пятеро, а шестой еще разыскивает вас в лесу

ПЯТЕРО (разом снимают шляпы).

Издали доносится голос: "Транду-трандара". Из-за деревьев выходит шестой.

ЖАН. А вот и шестой.

ЖАННЕТТА. Я так вам всем благодарна, что вы вернули меня с дороги!…

ПЕРВЫЙ. Надо было помочь другу. Очень уж он скучал без тебя. Пришел, а дом пустой.

ЖАН. Зато теперь нет на свете человека счастливее меня. Целый год гонялся за счастьем — и вот наконец догнал. Одно только мне обидно…

ЖАННЕТТА. Что же?

ЖАН. Я потерял ваши подарки, Жаннетта. Хотел я принести их сюда в целости и сохранности, да здесь, возле самого вашего порога, море унесло и плащ и кошелек.

ЖАННЕТТА. Вам жаль их?

ЖАН. Сказать по совести, они причинили мне немало бед.

ЖАННЕТТА. Ну, так и мне не жалко, что они опять лежат на дне. Проживем и без них. У меня есть лодка, весла, сети… Сети-то, правда, старые, да мы их починим.

ЖАН. Эх, кабы знал, что кошелек потеряю, вытряс бы из него напоследок хоть десяток червонцев! Вот мы и купили бы новые сети.

ПЕРВЫЙ. Лучше этих не купите.

Шестеро растягивают перед Жаном и Жаннеттой длинные серебряные сети.

ВТОРОЙ. Вот вам подарок от нас, шестерых.

ТРЕТИЙ. Это счастливые сети.

ЧЕТВЕРТЫЙ. Их море любит,

ПЯТЫЙ. Рыба в них стаями идет.

ШЕСТОЙ. Сто лет проживете — сто лет они вам служить будут.

ЖАН. Вот это подарок так подарок!

ЖАННЕТТА. Спасибо вам, друзья. За все спасибо!

ШЕСТЕРО. Прощайте, Жан и Жаннетта!

ЖАН. Куда же вы? Побудьте с нами.

ПЕРВЫЙ. Мы свое дело сделали, нашли для тебя Жаннетту. Смотри, не потеряй ее опять.

ЖАН. Нет, уж теперь не потеряю.

ШЕСТЕРО. Шинду-шиндара!

Они взмахивают шляпами, берут свои рыболовные снасти, корзины с рыбой и один за другим, гуськом, уходят. Они поют песню, которая постепенно затихает вдали.

Жан и Жаннетта стоят на крыльце, слушают песню и машут вслед уходящим.

Занавес

 

АВДОТЬЯ РЯЗАНОЧКА

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Никита Иванович — молодой кузнец, хозяин кузницы в Рязани.

Авдотья Васильевна — его жена.

Афросинья Федоровна — ее мать.

Федя — ее брат.

Домочадцы Никиты и Авдотьи:

Андрон Федосеич.

Настасья Ильинична.

Васёна.

Их соседи

Прохорыч.

Матрена.

Тимош — подручный Никиты.

Разбойники:

Герасим.

Ботин.

Соколик.

Хан Бахмет

Приближенные хана:

Бечак-Мурза.

Актай-Мерген.

Кайдан — сотник.

Урдю — десятник.

Старая татарка.

Молодая татарка

Слуга хана.

Человек с колодкой на шее.

Молодой рязанец.

Слепые бродячие певцы:

Дед Савва.

Дядя Мелентий.

Симеон — их поводырь, мальчик, ровесник Феди.

Воины хана.

Рязанские полоняне.

Гости — рязанцы.

Старик-охотник; он же — старый леший Мусаил-Лес.

Ольховый — леший из ольхового леса.

Сосновый — леший из соснового леса.

 

 

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Картина первая

Действие происходит в конце XIV века.

Черная половина старинного русского дома, вернее сказать — избы. Вдоль невысоких бревенчатых стен — укладки и лавки, покрытые коврами и шитыми полавочниками. Над ними — во всю длину — полки со всякой домашней утварью. Печь, искусно и красиво сложенная, похожа на целое здание, на дом в доме. Она выбелена и расписана цветными узорами. В красном углу — дубовый стол. Окошки небольшие, полупрозрачные, затянуты бычьим пузырем. Под окошками ткацкий стан, прялка. На одной из лавок — дорожная поклажа, собранная и увязанная. В избе полутемно. Буйный летний ливень барабанит в крышу, стены и окошки. Как это бывает во время непогоды, в доме как-то особенно покойно и мирно.

Хозяйка, Авдотья Васильевна, женщина лет восемнадцати — девятнадцати, сидит на лавке под оконцем, среди своей бабьей рукодельной снасти, и вместе с Васёнкой, девочкой лет четырнадцати, распутывает и мотает шерсть. У печки суетливо возится Настасья Ильинична, еще не старая, но и не молодая женщина. Она в темной вдовьей одёже и темном платочке. Тут же, поближе к теплу, примостился старик Андрон Федосеич.

И Федосеич, и Настасья, и Васёнка — все это родня хозяевам, ближняя или дальняя, свойственники, свои люди. Старик прежде был искусным кузнецом и работал на хозяйской кузнице. Теперь он немощен, хил и больше помогает по дому, чем в кузне. И сейчас в руке у него небольшой молоточек. Он что-то мастерит, вторя мерным постукиванием неторопливому рассказу.

ФЕДОСЕИЧ…Вот, стало быть, поднялся он благословясь, вышел перекрестясь и пошел эту самую жар-траву добывать. А хлеба не ел и воды не пил — ни малого глоточка, ни сухого ломоточка…

НАСТАСЬЯ. Так вот натощак и пошел?

ФЕДОСЕИЧ. Как полагается. На такое дело надо идти налегке, безо всякой сытости. И ничего с собой из дому не брать — ни в мешке, ни в брюшке. Да мало что не брать — и слов-то таких не поминать: яства да питва… Ну, ему это все знамо да ведомо. Собрался он и пошел. Покуль дорога вела по дороге, а как не стало дороги, так и без дороги. Идет-идет, идет-идет, через леса дремучие, через болота зыбучие… Места наши, сами знаете, рязанские, рясные… Тут непроходно, там непролазно без примет да замет нипочем не пройти. А тут еще невесть откуль тучу нанесло, ажно все небо почернело. И пошло полыхать, пошло поливать… Такая непогодь не приведи бог…

ВАСЕНА. Как у нас нынче!…

НАСТАСЬЯ. Да мы-то небось под крышей сидим, коло своей печки, а ему-то каково на пути на дороге!

ВАСЕНА. Вот, тетя Душа, кабы мы с тобой утресь выехали, как нам дяденька велел, так и нас бы в пути туча нагнала. А я грома страсть боюсь. Как ударит, так будто прямо в меня и метит — ни в кого другого… Видно, уж не судьба нам нынче ехать, дома останемся.

НАСТАСЬЯ. Еще распогодится, поедете. Летние грозы короткие.

АВДОТЬЯ. А по мне, хоть бы три дня дождь лил — не переставал. Уж так-то мне нынче не хочется уезжать из дому!… Не велит душа — и всё!

НАСТАСЬЯ. Ненадолго едете. Пройдет покос — воротитесь. Нельзя же без хозяйского глазу — на всю зиму корма.

АВДОТЬЯ. О прошлом годе мы с Никитой Иванычем вместе ездили… И дни-то какие стояли — погожие, ясные… Сущая благодать! Мы так уж и сговорились: всякое лето на заречные покосы вдвоем ездить. Да вот и не привелось.

НАСТАСЬЯ. Что ж поделаешь, Авдотьюшка! Год на год не приходится. Прошлое лето было ведряное, а нынче — грозовое. Прошлое лето мы жили — беды не знали, а нынче того и жди — татары нагрянут. На торгу только и разговору, что о них, проклятых.

ФЕДОСЕИЧ. Мало ли что на торгу мелют!

НАСТАСЬЯ. Да ведь уши не заткнешь, глаза не замажешь, батюшка. Сам небось видал, что народу под стенами трудится. Уж, кажись, глубокие у нас рвы — так нет, глубже копают; кажись, высокие стены — так нет, выше громоздят.

ФЕДОСЕИЧ. Что ж, дело хорошее. Коли городить огород, так уж высоко.

НАСТАСЬЯ. Полно тебе, Федосеич! Кого обмануть хочешь — себя али нас? Тут и дитё малое смекнет. Да вот выйди за порог и погляди: над всей кузнецкой слободой дым до неба стоит, солнышка не видать. Зато ночью как днем светло. Куют наши кузнецы.

ФЕДОСЕИЧ. И слава богу.

НАСТАСЬЯ. Да ведь что куют? Нет чтобы косу кому новую, лемешки там, серп али по домашности что… Всё вашу мужицкую снасть убойную — мечи, да топоры, да для копий железки… Нет, видать, близко они, татары эти!

ВАСЕНА. Ой, боюсь я татар! Хуже грома боюсь… Уж поедем лучше в Заречье, тетенька Душа! А? Поедем! Вон, кажись, и дождик поутих малость.

Все прислушиваются. В это время ливень, словно нарочно, еще яростней обрушивается на тесовую крышу. Где-то вдалеке грохочет гром.

АВДОТЬЯ. Вот тебе и приутих! Видно, только разыгрывается гроза-то…

ВАСЕНА. Всё одно — поедем, тетенька. Я татар и во сне-то увидеть боюсь, не то что наяву.

НАСТАСЬЯ. Упаси господи!

ФЕДОСЕИЧ. Эх ты, Настасья — долгой язык! Всех напугала — и хозяйку, и девчонку, а себя пуще всех. У страха, известно, глаза велики. да ведь мы, рязане, народ ученый, паленый, стреляный, нас теперь врасплох не возьмешь. У хорошего хозяина как? Тучка еще во-он где, край неба, а он уж сенцо под крышу везет: как бы дождиком не замочило. Так и мы: зря не страшимся, а от ворога сторожимся. Он еще, может, и в седло не сел, а уж мы наготове. Так-то! Не зря под татарской грозой с дедовских времен живем… Да ведь и то сказать: не всякий раз они под самую Рязань подходят. А и подошли — так еще не взяли. А и взяли — так еще в полон не угнали. А и угнали — так отбить можно. И такое бывало.

НАСТАСЬЯ. Бывать-то бывало, да только сам погляди: Рязань наша старая, а дома все новешеньки. И потемнеть-то дерево не поспевает. От пожара до пожара живем.

ВАСЕНА. Ох!…

АВДОТЬЯ. Что ж ты это, Васенушка! Со страху всю шерсть спутала. Держи, не спускай! А ты бы, Федосеич, лучше нам про свою жар-траву досказал. Как это он, мельник твой, в лес ходил?

ФЕДОСЕИЧ. Мельник-то? В лес? Ходил. Идет он, стало быть, идет… Где болотище, там по кочкам, где пожарище, там по пенечкам. В гору да под гору, под гору да в гору… А на горах, глядит, красным-красно: поспела рябина-ягода! Ну, стало быть, самое ему времечко: третья рябинова ночь настает…

ВАСЕНА. Какая-такая рябиновая?

ФЕДОСЕИЧ. Аль не слыхала? Всякое лето по три рябиновые ночи бывает. Первая — как цвет зацветет, вторая как в завязь пойдет, третья как поспеет рябина-ягода. Ночи эти грозовые, бурные, по этим ночам жар-трава цветет.

ВАСЕНА. Может, и нынче ей цвесть? Гремит-то как, а?

ФЕДОСЕИЧ. Что ж, что гремит? Пора не та. Первая-то ночка миновала уж, до третьей далеко, да и для второй, кажись, срок не настал… Ну вот, стало быть, к самой к полуночи дошел мельник-от до места. Глазами-то не видит, руками шарит — тут ли оно, древо-то заветное…

ВАСЕНА. Это какое же древо, дедушка?

ФЕДОСЕИЧ. Известно какое. С одного корня, с одного комля три вершины растут. Ну, стал он меж корней. Стоит, ждет — что будет. А кругом тихо. Улеглась непогода. Ни в траве не шуршит, ни в листве не шелестит. Да тёмно, тёмно да душно, словно в могиле… Вдруг как зашумит в лесу, завоет, загукает! И ветер пошел… С ног валит, волоса из головы рвет. Пал он наземь, за землю руками держится. А земля дрожкой-дрожит, затряслась вся, в небе гром грянул — и будто солнце ночью взошло. Это, значит, расцвела она, жар-трава самая!

НАСТАСЬЯ. Ох, батюшки-светы! Расцвела!

ФЕДОСЕИЧ. Расцвела… Зашел он, стало быть, с правой стороны, сорвал цвет огненный рукою правою и в белый платочек увернул… Увернул — и пошел назад обратною дорогою. А травы у него под ногами змеями вьются, путаются, хватают — как руками держат, деревья к нему гнутся, ветками хлещут, и всё одним шумом шумит: "Брось!"

АВДОТЬЯ. Бросил?

ФЕДОСЕИЧ. Не таков человек был, хозяюшка. Да и не зря оно говорится: кто страху не боится, тому сама земля-матушка помощница, тому жар-травой владеть. Клад ли рыть, сад ли садить — во всем тебе удача будет. Ну, он это и помнит. Идет себе, идет, по сторонам не глядит, назад не оглядывается… Одну думу думает: дойти, донести!… Глядь, ниоткуда взявшись, стоит перед им человек — не человек: ноги — что корги, руки — что корни, борода по пояс…

Дверь в сени внезапно открывается.

ВАСЕНА. Ой! Кто там?

В избу входят двое: один — пожилой, бородатый, загорелый мужик, другой — молодой парень с кузницы, Тимош. Он весь в саже, рукава засучены до локтей. Оба они укрыты от дождя одной рогожей.

(Облегченно вздыхая.) Ох! Да это ж Тимош!

ФЕДОСЕИЧ. А ты что думала, лешой?

ПОЖИЛОЙ МУЖИК. Из лесу, да не лешой. Здоровы будьте, хозяева!

Женщины молча кланяются.

ТИМОШ. Вот я тебе, Авдотья Васильевна, гостя привел. Хозяина-то на кузне нет, отлучился на час, а гость дальний, утомился с дороги, оголодал, должно…

АВДОТЬЯ. Просим милости — нашего хлеба-соли откушать. Ильинишна, давай-ка на стол, что есть в печи. Васена, спустись в подполье — нацеди квасу.

Тимош собирается уходить.

Постой, Тимош, и ты кваску испей! Холодненького! Небось жарко там у вас, на кузне-то…

ТИМОШ. От меду да от квасу нет, говорят, отказу. Так и быть, погодим. (Садится у двери на лавку.)

АВДОТЬЯ. А ты, гость дорогой, садись к столу, не обижай хозяйку.

ГОСТЬ (усаживаясь и степенно разглаживая смоляную бороду). Благодарствую, хозяюшка, на хлебе, на соли, на ласковом слове.

ФЕДОСЕИЧ. А что я тебя, батюшка, словно видел где? Ты ране на кузнице-то у нас не бывал?

ТИМОШ (вглядываясь в гостя). При мне, кажись, не бывал. А уж я — то всех помню — кто за каким делом ни приходил.

ФЕДОСЕИЧ. Эк! При тебе! Да ты и сам-то в кузнецах без году неделю.

ГОСТЬ. Твоя правда, дед! Паренька-то я будто впервой вижу, а тебя припоминаю. Только борода у тебя в ту пору покороче была да порыжее. И ковало в руках потяжеле этого… Ты что ж нынче по домашности пошел, кузню бросил?

ФЕДОСЕИЧ. Она меня бросила. Не любит стариков — горяча больно. Постой-ка, брат, чтой-то мы для тебя работали? То ли железки для копий, то ли гвоздыри. Ведь вы, кажись, люди лесные — медвежатники?

ГОСТЬ (уклончиво). На всякого зверя ходим…

Из подполья поднимается Васена с большим жбаном квасу.

НАСТАСЬЯ (подавая на стол). А что, батюшка, в наших-то краях про татар не слыхано, не видано?

ГОСТЬ. Кабы не было слыхано да видано, так и мы бы к вам в кузню нынче не пришли.

ВАСЕНА. Ох, батюшки!… (Чуть не роняет жбан.) Едва не пролила! Боюсь я татар, дяденька!

ФЕДОСЕИЧ. Бойся — не бойся, а квас не проливай. Лучше Авдотьюшкиного квасу во всей Рязани нет. Пей, Тимош, да ступай на кузню. Чего зря на пороге топтаться-то!

ТИМОШ (пьет, утирается). Ух! Ажно сердце оттаяло… И худой квас лучше хорошей воды, а этот — чисто мед. Ну спасибо, хозяюшка! (Накрывается рогожей.)

ФЕДОСЕИЧ. Брось рогожку-то! Вон уж и солнышко выглянуло. Радуга во все небо стоит.

Тимош распахивает дверь. Яркий луч пересекает избу.

ВАСЕНА. И впрямь солнышко! Едем, тетя Душа!

АВДОТЬЯ. Тише ты! Куда же ехать, на вечер глядя!

Дверь снова открывается. В избу входит муж Авдотьи, Никита Иваныч. Это рослый, статный человек, спокойный, приветливый и деловитый. С ним вместе — Федя, меньшой брат хозяйки, мальчик лет четырнадцати. Он учится у зятя кузнечному ремеслу и старается быть таким же неторопливым, уверенным и степенным. Встретив их, Тимош на минуту задерживается в сенях.

ФЕДОСЕИЧ. Ну, вот и хозяин пожаловал!

ТИМОШ (с порога). А уж мы с гостем заждались тебя, Никита Иваныч. дело у него к тебе. К спеху, говорит.

НИКИТА. Здорово, здорово, знакомый! Да только как по имени-то тебя звать, не припомню что-то.

ГОСТЬ. Много нас к тебе ходит, всех не упомнишь. Зови хоть Герасимом.

НИКИТА. Что ж, дядя Герасим, коли тебя хозяйка уж попотчевала, пойдем от этой печки к моей — моя жарче. А ты, Авдотьюшка, чего в дорогу не собираешься? Самое вам время — по холодку.

АВДОТЬЯ. А может, завтра, Никита Иваныч? Еще бы денек дома пожили…

НИКИТА. Откладывай безделье, да не откладывай дела, Авдотьюшка. Пора-то сенокосная.

АВДОТЬЯ. У меня и здесь дела хватит, Никита Иваныч.

НИКИТА. Домашнего дела век не переделаешь. А сено пропадет.

АВДОТЬЯ. Что — сено! Вас тут мне страшно оставить, Никитушка! Ведь, говорят, татары…

НИКИТА. То-то и есть, что татары! Собирайся-ка ты поскорей, голубушка. Полно тебе мешкать-то! Забирай Васёнку, Федю, Настасью… да и матушку ехать уговори!…

АВДОТЬЯ. А ты, никак, слыхал что?

НИКИТА. Ничего я не слыхал. А всё лучше вам в Заречье эту пору перебыть.

АВДОТЬЯ. Да вы-то тут как? Ты сам, Федосеич, Тимош?…

НИКИТА. Что ж — мы? Наше дело мужское. Без стрельцов да без кузнецов Рязань не выстоит. А хлеба напечь да варева наварить это дело нехитрое. Сами сладим.

НАСТАСЬЯ. Уж и сами! Нет, батюшка, покуль я жива, я в этой печи огонь разводить буду, а вы у себя на кузне жар раздувайте. Еще чего выдумал: мужики печь да варить станут!…

ФЕДОСЕИЧ. Ну и ладно. Охота пуще неволи. Пусть Ильинишна с нами остается. А ты слушайся хозяина, хозяюшка, он дело говорит. Собирайся в дорогу.

ВАСЕНА. Мы живо!… (Убегает.)

ФЕДЯ. Поезжай, поезжай, Дуня! А только я с тобой не поеду.

АВДОТЬЯ. И ты не поедешь?

ФЕДЯ. Не!… Без стрельцов да без кузнецов Рязань не выстоит. Слышала небось?

Все оборачиваются к нему. Смех.

НИКИТА (строго). Ты что, кузнец али стрелец? Высоко летаешь, парень!… Рязань без него пропала!… Бери-ка вот мешок!

ФЕДЯ. Не поеду я!

НИКИТА. Ох, Федька! Так-таки не поедешь?

ФЕДЯ. А ты бы Федька был, а я бы Никита Иваныч, — ты бы моего слова послушался? Поехал бы?

ГЕРАСИМ (одобрительно). Эвона! С норовом парень!

НИКИТА. Неслух ты, Федор! Кто дому голова — я али ты?

ФЕДЯ. Ты, Никита Иваныч, ясное дело. Я из твоей воли не выхожу. Прикажи железо каленое голыми руками взять, я не ослушаюсь. А только зачем ты меня заодно с Васенкой сестре Дуне в подручные отдаешь? Я хоть и невелик, а всё мужик… Правда, Федосеич?

ФЕДОСЕИЧ. Как же не правда? Правда. Молод петушок, да не курица. А что, Никита Иваныч, может, и впрямь оставим парня тут? Уж он не младенец. Нас тоже с этаких годов к ратному делу приучали. Да и тревогу-то бить не рано ли? Где они еще, татары-то? Авось и эту тучу господь мимо пронесет, как грозовую пронес.

НИКИТА. Ну что с вами со всеми поделаешь? Ладно уж, оставайся, кузнец!

АВДОТЬЯ (ласково и робко). А мне, Никита Иваныч, тоже, может, остаться? С вами-то со всеми я ничего на свете не боюсь, а там у меня все сердце изболит-изноет.

ФЕДОСЕИЧ. Да полно те, хозяюшка! Ты до этих до татаров два раза домой воротишься. Еще поспеешь, коли что, и натерпеться с нами и намучиться.

Во время последних слов дверь в сени снова отворяется, и в избу заходит мать Авдотьи и Феди, Афросинья Федоровна. Это еще не старая женщина, неторопливая, с негромким голосом и тихой улыбкой. Дочка очень похожа на нее.

Вот и матушка тебе так же само скажет. Верно я говорю, Афросинья Федоровна? Чего ей, хозяюшке-то нашей, татар тут дожидаться? Пускай едет, свое дело делает.

АФРОСИНЬЯ. Дай сперва с людьми поздороваться, Андронушка. (Кланяется всем.) Здравствуй, Никита Иваныч! (Гостю.) Здравствуй, батюшка! (Остальным.) А с вами то уж мы нынче видались-здоровались… Ну что, Дунюшка, все медлишь?

АВДОТЬЯ. Боюсь уезжать, матушка. Ведь и ты небось слышала, что люди-то говорят.

АФРОСИНЬЯ. Страху служить — не наслужишься. Коли нам хлеба не месить да сена не косить, татар дожидаючи, так и на свете не жить. Не впервой нам эту беду встречать.

ФЕДЯ. Вот и я так говорю…

АФРОСИНЬЯ. А ты бы, Федор Васильевич, чем говорить, других бы послушал. Вот я, Дуня, попутничков тебе принесла в скатерку увязала…

НАСТАСЬЯ. Да и у меня тут наварено, нажарено…

АВДОТЬЯ. А ты, матушка, не поедешь со мной?

АФРОСИНЬЯ. Стара я на сенокос ездить, это дело молодое. Мы уж с Настасьюшкой домовничать останемся — за кузнецами твоими приглядим. (Гладит сына по голове).

Из дверей выходит Васенка, закутанная в платок, с узлом в руках.

ВАСЕНА. Ну, я уж собралась, тетенька. И Тимош Пегого запряг. Вон телега-то, под окном стоит. Снести узел, что ли?

АВДОТЬЯ (с упреком). Что ты все торопишься, Васена!

ВАСЕНА (виновато). Да ведь не доедем дотемна, тетенька.

НИКИТА. Раньше из дому выедешь, Авдотьюшка, раньше домой воротишься. А уж мы-то тебя как ждать будем!… (Обнимает ее, потом решительно поворачивается к окну.) Бери узел, Тимош!

ФЕДЯ. Я снесу! (Тянет к дверям поклажу.)

На пороге Тимош забирает у него узлы.

АФРОСИНЬЯ. С богом, доченька!

НАСТАСЬЯ. Час добрый — дорожка полотенцем!

АВДОТЬЯ (с покорной грустью). Ну, будь по-вашему. (Накидывает на голову большой платок.) Прощай, матушка! Прощай, Никитушка! Прощайте все! Феденька… (Обнимает брата).

ФЕДЯ. Ну, Дуня!… Что зря слезы-то лить? Едешь на три дня, а прощаешься словно на три года!…

АВДОТЬЯ. Мне и три дня за три года покажутся.

НИКИТА. А нам и того дольше. Да делать нечего.

ГЕРАСИМ. Это не зря говорят: без хозяйки дом — что день без солнышка.

ФЕДОСЕИЧ. А и солнышко не навек заходит. С одного краю зайдет, с другого покажется.

АФРОСИНЬЯ. Ну, доченька, легкого отъезду, счастливого приезду! Дай-кось я на тебя еще разок погляжу, душенька ты моя светлая! (Приглаживает ей волосы, оправляет платок.) Вот так-то… Ну, сядем на дорожку.

Все на мгновение присаживаются. Первым поднимается Никита.

НИКИТА. Ехать так ехать!

Авдотья кланяется по очереди матери, гостю и всем домочадцам и молча выходит. Все провожают ее. У порога задерживаются только Федосеич и Герасим.

ГЕРАСИМ. Хороша у вас хозяюшка-то! Заботливая… Я тут и часу не пробыл, а словно дочку родную проводил.

ФЕДОСЕИЧ (тихо). Коли правду тебе сказать, человек добрый, тесно у меня нынче на сердце. Кто его знает, свидимся эти еще, доведется ли. (Уходит вслед за остальными.)

Герасим с порога смотрит в ту сторону, откуда доносятся голоса, стук копыт и скрип колес. Через минуту Настасья и Федосеич возвращаются в избу и молча, понуро принимаются за свои дела.

НИКИТА (появляясь в дверях). Ну, дядя Герасим, сказывай, зачем ко мне пожаловал! Айда на кузню, что ли?

ГЕРАСИМ. Веди, хозяин! Прощайте, люди добрые! (Уходит.)

НАСТАСЬЯ (помолчав). Что ж, Федосеич, доскажи хоть мне, старухе, про эту самую про жар-траву. А то и на свет-то глядеть не хочется от тоски, от скуки.

ФЕДОСЕИЧ (медленно и задумчиво). Отчего не досказать? Доскажу… Идет он, стало быть, мельник-то наш, трудною дорогою, через леса дремучие, через болота зыбучие. Промеж смерти и жисти тропу выбирает. За плечами огонь горит, пред очами вода кипит… Иди своим путем, не оглядывайся!…

 

Картина вторая

Пожарище. Опаленная, опустошенная, затоптанная земля. Где были сады и дворы — деревья, обугленные, сронившие от жара листву. Где были дома — черные, обгорелые бревна, скорежившиеся, мертвые, непонятные остатки еще недавно живой, веселой домашней утвари да печи, растрескавшиеся, оголенные, торчащие из черной земли.

От дома Авдотьи Рязаночки остались тоже только печь да груда горелого мусора.

Авдотья и Васена только что вернулись в Рязань. Опустив руки, тихо стоят они среди этой черной пустыни. Авдотья молчит, не причитает, не плачет. С тревогой, даже с каким-то страхом смотрит на нее Васена.

ВАСЕНА. Тетя Душа!

Авдотья молчит.

Тетя Душа! Хоть словечко скажи!… Что ж ты будто каменная! Ой, горюшко! Ой, беда! И дома у нас нет!… И никого у нас нет!… Ой!… (Опускается на землю.) Тетя Душа!…

АВДОТЬЯ (делает несколько шагов и останавливается возле своей печи.) Вот тут… Это наша печь, наш двор… Воротились мы домой, Васена!… (Наклоняется, поднимает какой-то черепок.) Это вот миска была, матушкина еще. А вон от дверей засов — да запирать-то больше нечего. Хорош у нас дом — ветром горожен, небом крыт. Просторно нам будет, Васенушка!

ВАСЕНА. Ой, тетя Душа! Ой, хоть не говори! Давай уйдем отсюдова куда глаза глядят. Корочки просить будем, только бы этой беды не видать! Ой, моченьки нет!…

АВДОТЬЯ. Некуда нам идти, девушка. Тут наше место… Ох, не снести… Хоть бы душу живую отыскать — узнать, расспросить, что было здесь, какой смертью померли, какие муки приняли… (Озирается кругом, прислушивается, вглядывается.) Неужто же вся Рязань мертва лежит? (Кричит.) Э-эй! Есть тут кто? Отзовись!…

ВАСЕНА. Ой, не зови, тетя Душа! Страшно…

АВДОТЬЯ. Что страшно-то? Страшней не будет!… Слышь, будто откликаются.

ВАСЕНА. Не… Почудилось… Шут пошутил.

АВДОТЬЯ. Здесь и шут не пошутит. Глянь-ка, Васена, там вон — двое…

ВАСЕНА. Где, тетя Душа?

АВДОТЬЯ. Да вон, где ветлы обгорелые… И откуда взялись? Из подполья, что ли, вылезли?… Будто клюкой шарят — угли свои разгребают, как и мы с тобой.

ВАСЕНА (вглядываясь). Да кто ж такие? Чей двор-то?

АВДОТЬЯ. Были дворы, да пеплом рассыпались… Не признаешь.

ВАСЕНА. Ах ты батюшки! Никак, это Прохорыч и Митревна с гончарного конца!… Что ж это? Они ведь далеко от нас жили, а тут — как на ладони.

АВДОТЬЯ. Вся Рязань нынче как на ладони. Дворы и подворья — всё смерть сровняла.

ВАСЕНА (кричит). Бабушка Митревна! Прохорыч! (Машет рукой.) Увидели нас. Сюда идут. (Бежит к ним навстречу.) Ох, в яму чуть не провалилась… Подполье чье-то!…

Старуха и старик в черных лохмотьях медленно подходят к ним. У старика вся голова замотана какой-то ветошью. Старуха ведет его, точно слепого. Увидав Авдотью, она всплескивает руками.

МИТРЕВНА. Кузнечиха! Авдотьюшка! Да ты ли это?

АВДОТЬЯ. Я, Митревна. Али не признала?

МИТРЕВНА (плача). Воротилась, голубушка, воротилась, наша красавица, на беду, на разоренье свое поглядеть… Прохорыч, да ведь это ж кузнечиха, Никиты Иваныча жонка!

ПРОХОРЫЧ. Не вижу…

МИТРЕВНА. Совсем он у меня слепой стал, доченька. С самого того дня, как горели мы, помутилось у него в очах.

АВДОТЬЯ. Оно и не диво, Митревна. У всякого в глазах темно станет.

ПРОХОРЫЧ. А! Стало, это Афросиньина дочка, кузнецова хозяйка. Хоть и не вижу, да слышу. Ну, здравствуй.

МИТРЕВНА. Прибрела домой, горемычная, вместе с нами слезы лить…

АВДОТЬЯ. Скажите вы мне, люди добрые, что знаете про мою семью, про мою родню. Всю правду скажите — не жалейте меня!…

ПРОХОРЫЧ. Что жалеть? Нас бог не пожалел… Вот оно — место наше, Рязань-матушка: только дым, и земля, и пепел… И кто жив остался, кто смерть принял — сами того не ведаем. Мертвые не считаны на земле лежат, живые под землей хоронятся.

ВАСЕНА. Ой, батюшки!

АВДОТЬЯ. А когда вы моих-то впоследнее видели?

МИТРЕВНА. Ох, родимая, кого и видала, так не упомню. Ведь что тут было-то! Ждали мы их, ждали, татаров этих, кажись, ни одной ноченьки покойно не спали: всё слушали, не затрубят ли на стенах… А в ту ночь сморило нас, уснули… Только глаза завели, слышим трубят! С восходу труба голос подает, да этак грозно, зычно… Выбегли мы из своих ворот, смотрим — вся Рязань туда бежит. Ну, и мы, как все, за народом. Да не добежали. Слышим — уже и с заката трубят, и с полудня, и с полуночи… Стало быть, кругом нас облегли. Ночь-то была безлунная, темная, не видать их, проклятых, только слышно — кони ржут да колеса скрипят. А как развиднелось, поглядели мы — и опять в глазах темно стало. Подступила под нас сила несметная, словно тучу черную нанесло. Наши все как есть на стены высыпали. С кого и не спросилось бы — кто стар, немощен, кто мал да слаб, и те тут… да что говорить! Три дня, три ночи мужики наши на стенах стояли, так вот — дружина княжая, а так наши, слободские — с плотницкого краю, с гончарного конца, с вашей — с кузнецкой слободы. И мой-то старик стоял, да немного выстоял… А на четвертый день как закричат они, окаянные, как заверещат! И пошли разом со всех сторон. В стену бревнами бьют, на крыши огонь мечут, стрелами свет божий затмили. Не знаем, от кого и обороняться — от них ли, от поганых, или от огня ихнего летучего. Смотрим — там занялось, тут полыхает, а заливать-то некому. У кого лук, али гвоздырь, али телепень в руках, тому уж не до ведер… Старика моего бревном на пожаре пришибло. Насилу я его в подполье уволокла полумертвого… думала, уж не отживеет — вовсе плох был.

ПРОХОРЫЧ. Богу-то, видать, плохие не надобны…

МИТРЕВНА. Не греши, старик! Какая ни исть, а все жисть. Схоронились мы, милая, в земле, что кроты, что черви подземные. Дышать боялись, голодом сидели, покуда в чужом погребе зимнего припасу не нашли.

ВАСЕНА. Да сколько ж вы, бабушка, дней-то в подполье высидели?

МИТРЕВНА. А кто ж его знает, доченька! Во тьме, во мраке дня от ночи-то не отличишь. Может, и много раз солнышко восходило, да нам невидимо-неведомо. По мне одна ночка была, только длинна-длиннешенька… А и вышли на белый свет, и тут свету не взвидели. Вот оно что кругом-то деется! Сгинула наша Рязань-матушка с церквами, с теремами, с хоромами боярскими, да и с нашими домишками убогими…

АВДОТЬЯ. Домы и хоромы новые построить можно… А вот народ-то где? Неужто всех насмерть побили?

ПРОХОРЫЧ. Кого не побили, того в полон угнали. Доходили до нас вести-то, в нору нашу кротовую. Из подполья в подполье слух шел…

МИТРЕВНА. Постой-ка, матушка! Надо быть, я твою свойственницу давеча видела. Близ нас хоронилась. Как ее… Будто Ильинишной кличут.

ВАСЕНА. Ильинишной!… Да это ж, стало, Настасья наша! Тетя Душа! Слышишь?

АВДОТЬЯ. Постой! Поверить боязно… Она ли это еще!… Где видали-то? давно ль?

МИТРЕВНА. Тамо-тка, у обрыва… Воду она третьего дня подле нас брала.

ВАСЕНА (срываясь с места). Я побегу, тетя Душа! Поищу ее!

МИТРЕВНА. Поищи, девонька! Коли жива, так далеко не ушла. А и померла, так тут лежит. Хоронить-то некому.

АВДОТЬЯ. Сбегай, Васенушка, поищи.

Васена убегает.

Хоть бы ее живую увидать! А от нее, может, и про других что узнаю…

Минута молчания. Прохорыч, пошатнувшись, тяжело опирается на клюку.

(Авдотья поддерживает его.) Сел бы ты на бревнышко, Прохорыч. Трудно тебе на ногах-то стоять.

ПРОХОРЫЧ (усаживается на обгорелое бревно). Что ж, покуда не лежим — посидим.

МИТРЕВНА (присаживаясь подле него). Не так мы тут, бывало, сиживали, в красном куту, на шитом на полавочнике…

ПРОХОРЫЧ. Что зря говорить — сердце ей растравлять? Бывало, да миновало… Не на конях — не заворотишь. Был город, осталось городище.

МИТРЕВНА. Ох, горюшко!…

АВДОТЬЯ (вглядываясь из-под руки вдаль). Идут, кажись. Нет…

МИТРЕВНА (поглаживая рукой бревно). Ишь ты, бревно какое толстое! И огонь не взял.

ПРОХОРЫЧ. Не взял, да и не помиловал… Как нас с тобой.

МИТРЕВНА. Верно, батюшка. Ни живые мы с тобой, ни мертвые. До самой души обгорели.

Издали, из-под обрыва, доносятся неясные голоса.

АВДОТЬЯ. Слышь! Говорят будто… Нашла ее Васена. Идут! (Кидается навстречу и, задохнувшись от тревоги, останавливается.)

Настасья и Васена бегут к ней.

Настасьюшка!

НАСТАСЬЯ. Дунюшка! Авдотья Васильевна! Матушка ты наша! (С плачем подбегает к Авдотье и приникает к ее груди.)

АВДОТЬЯ (гладит ее по голове, по сбившемуся платку, из-под которого торчат седые космы, говорит тихо). Платочек-то прежний, а волоса другие — и не узнаешь. Побелела ты, Настасьюшка!…

Настасья плачет еще горше. Васена держит ее за руку и ревет во весь голос.

НАСТАСЬЯ. Ох! Слова вымолвить не могу!…

АВДОТЬЯ. Поплачь, Настасьюшка! Натерпелась ты, намолчалась.

НАСТАСЬЯ. Что — я? Я для того и смерть-то пересилила, чтобы тебе слово сказать. А вот встретилась — и голосу нет. Жив наш Никита Иваныч, Авдотьюшка!

АВДОТЬЯ. Да полно! Правда ли? Где же он? Ну! Говори!

НАСТАСЬЯ. Не здесь, матушка… далеко… Угнали его.

АВДОТЬЯ. А Феденька?

НАСТАСЬЯ. И он живой был… И Федосеич… Вот Тимоша нашего, царство ему небесное, убили, проклятые… А их всех одним арканом скрутили да так и поволокли. И вспомнить-то страшно! Сколько этой татарвы поганой навалилось на одного нашего Никитушку!… И Феденька им не сразу дался…

АВДОТЬЯ. Ох!… Стало быть, он раненый был, Никита Иваныч… А то бы живьем не взяли…

НАСТАСЬЯ. Весь исколотый, Авдотьюшка! Весь изрезанный! Как еще стоял, как держался-то!…

АВДОТЬЯ. Не дойдет он… В дороге кончится… Бросят его в степи одного. И некому будет глоток воды ему подать, смертный пот со лба обтереть… (Прислонившись к обгорелому дереву, плачет тихо, беззвучно, закрыв лицо руками.)

ВАСЕНА. Ой, тетя Душа, не плачь! Уж коли ты плакать станешь, так я-то что ж? Криком кричать буду!…

МИТРЕВНА. Ох, мочи нет! Ох, беда наша!

АВДОТЬЯ. Полно, Митревна! Полно, Васенушка! Я не плачу… (Строго, без слез.) Скажи ты мне, Настасья, еще одно слово… Матушки моей нет в живых?

Настасья молчит.

Так я и знала. Оттого и не спрашивала. Какой смертью померла? Убили? Замучили?

НАСТАСЬЯ. В церкви они, Авдотьюшка, затворились. У Бориса и Глеба. И старухи, и молодые, и боярыни, и торговые жонки, и наши слободские… И я туда, было, бежать собралась, да замешкалась. Добро твое уберечь, припрятать вздумала. А как выбегла со двора, так уж и поздно было. Вся-то церковь как есть… (Машет рукой и замолкает.)

АВДОТЬЯ. Да говори же, не томи…

НАСТАСЬЯ. На моих глазах и купола рухнули.

АВДОТЬЯ (закрывает ладонью глаза). Смерть-то какая тяжкая… В дыму задохнулась али живая сгорела?…

НАСТАСЬЯ. Кто ж про это знает, Авдотьюшка? Как затворили они двери, так никто их и не отворял.

МИТРЕВНА. Мученской смертью померла матушка твоя Афросинья Федоровна. Тебе долго жить наказала.

АВДОТЬЯ. Что-то не признаю я… Где ж это она стояла, церковь-то наша? Там, кажись… Теперь и не разберешь… Пойти хоть туда! Прах слезами омыть…

НАСТАСЬЯ (удерживая ее). Была я там, Авдотьюшка, да ничего, окромя золы и черного угля, не видела. Что здесь, то и там…

ПРОХОРЫЧ. Пепел-то повсюду один. Носит его ветром от краю до краю по всему месту нашему. Тяжело помирать, а прах-от — он легок.

АВДОТЬЯ. Твоя правда, Прохорыч. (Опускается на землю.) Может, среди этого пепла серого и тот пепел на ветру кружится. Матушка моя родимая! Вся земля наша рязанская теперь твоя могила! Как я по ней ходить буду!

ПРОХОРЫЧ. Так оно и есть, Авдотья Васильевна. Что ни шаг, то могила у нас тут. А чья, мы и сами-то не ведаем. По всем убиенным, по всем сожженным заодно плачем. А пуще плачем о тех, кого в полон увели. У нас хоть земля осталась, с родным прахом смешанная, а у них и того нет. Чужой волей в чужую сторону идут, по дикому полю…

МИТРЕВНА (плача). Ох, батюшки, и подумать-то страшно! Ведь и мою-то родню угнали вороги — до единой головушки… И брата, и племянников, и внуков малых… Уж не видеть мне их на этом свете!

НАСТАСЬЯ (тоже причитая). Беда наша, беда! Ни заспать ее, ни заесть, ни на плечах унесть!…

ВАСЕНА. Ой, бабушка! Ой, тетя Настя! Ой, да не плачьте же вы! (Ревет громче всех, по-ребячьи.)

НАСТАСЬЯ. Как не плакать, девушка! Только слезы-то нам и остались.

АВДОТЬЯ (жестоко, почти сурово). Да и слез не осталось. Какими слезами по такой беде плакать?

ПРОХОРЫЧ (медленно подымаясь). Полноте, бабы! И сей день не без завтрашнего. Тяжко ныне, горит душа от горя да от позора нашего, а только не гоже нам живых, ровно мертвых, оплакивать. С того света человек не ворочается, а на этом свете отовсюду обратная дорога есть. Авось поправится Рязань-матушка, соберется с силою выкупит полон. Не впервой нам, И отцы наши, и деды братов выкупали.

МИТРЕВНА. Когда еще Рязань-то поправится…

АВДОТЬЯ. Уж коли из полона выкупать, так поскорей бы. Сегодня, может, живы они еще, а завтра и нет их. Всё бы, кажись, сняла с себя, да снять-то нечего…

НАСТАСЬЯ (робко). Авдотьюшка, голубушка моя, берегла я кой-что из добра твоего. Как занялась наша слобода, припрятала я ларец твой заветный с перстнями, сережками да ожерельями. Матушкино приданое, мужнины подарки… В землю закопала…

АВДОТЬЯ. Неужто сберегла? Спасибо тебе за твою заботу, Настасьюшка! Где ж он, ларчик-то мой? Далеко ль?

НАСТАСЬЯ. Да тут, почитай, под ногами у нас, в погребице. Помоги-ка мне спуститься, Васена! Совсем у меня силы-то не стало… Коли земля там не обвалилась, так я его живо найду, матушка. У меня там приметы положены…

ВАСЕНА. Вот он, лаз, тетя Настя! Смотри — и ступенька цела.

Настасья и Васена спускаются в погреб.

МИТРЕВНА. Ну, Авдотьюшка, уж коли вправду уцелело у тебя что от двух бед — от грабежа да от пожара, — так это счастье твое. У нас вот тоже приметы были положены, да, видно, уж больно приметные. Всё как есть унесли злодеи. Что огонь не тронул, то им, разбойникам, досталось… Да что это они там замешкались? Ужли ж не найдут?

АВДОТЬЯ. Мудреного мало. Вот тебе и счастье мое, Митревна!

ВАСЕНА (снизу). Есть, есть, тетя Душа! Нашли.

Из погреба вылезают Настасья и Васена с ларцом в руках. Авдотья принимает ларец и откидывает крышку.

АВДОТЬЯ. Вот они, мои камушки… Вокруг-то черно, а они по-прежнему светятся.

ВАСЕНА. Ох ты, краса какая!

МИТРЕВНА. Да уж худого слова не скажешь. Запястья хороши, а сережки да ожерелье и того лучше. Что ж я их на тебе будто никогда и не видывала, Авдотья Васильевна?

АВДОТЬЯ. В счастливые дни не носила — стыдилась в цветных уборах красоваться. Авось они мне теперь, в несчастье, послужат. Да только станет ли моих сережек да перстеньков, чтобы всех, кого хочу, из полона выкупить?

ПРОХОРЫЧ (покачивая с сомнением головой). Кто их знает, иродов, сколько они нынче за душу живую берут… В старые годы, помнится, им в орду мешками добро носили — и серебро-то, и золото, и камни самоцветные… А это что? Коробочек!…

ВАСЕНА. Да ведь бусы-то какие! Я краше на веку не видывала!

ПРОХОРЫЧ. Век твой короткий, вот и не видывала. Не твоими глазами глядеть они станут, татары-то. Чем их удивишь! Сколько княжецких да боярских теремов разграбили, сколько церквей разорили! А тут — бусы!…

АВДОТЬЯ (медленно и задумчиво перебирая перстни и ожерелье). Что и говорить, не богат мой выкуп. Да больше-то взять неоткуда…

НАСТАСЬЯ. Постой, Дунюшка! Вот у меня на шее в мешочке богатство мое вдовье — перстни обручальные да запонки с камешками. Возьми-ка! Всё больше будет.

ВАСЕНА. Ой, тетя душа, да ведь и у меня камушки есть — в сережках… Вот я их из ушей выну, сережки-то… Глядико-сь, хорошие!…

ПРОХОРЫЧ. А у нас, Авдотья Васильевна, только и осталось, что два креста — медный да золотой. Давай поделимся: медный нам на двоих, а золотой тебе на троих. Бери!

АВДОТЬЯ. Родные вы мои! Уж и не знаю, каким поклоном вам кланяться. Авось теперь хватит нашего выкупа…

МИТРЕВНА. А ежели и хватит, матушка, так с кем ты его в орду пошлешь? Вовсе не стало у нас народу. А человек тут нужен смелый да верный.

АВДОТЬЯ. Сама пойду.

НАСТАСЬЯ. Да что ты! Опомнись, голубушка! Мыслимо ли это дело — своей волей в татарскую неволю идти?

ВАСЕНА. Пропадешь, тетя Душа! Зверь тебя в лесу заест али разбойники зарежут… И камушки твои отымут.

МИТРЕВНА. Да и как это бабе молодой к басурманам в орду идти — на позор, на поругание! Хоть ты ей скажи, Прохорыч.

ПРОХОРЫЧ. Что сказать-то? Сама, чай, знает. Народ немилостивый, народ лютый — ни красы не пожалеет, ни чести, ни немощи…

АВДОТЬЯ. А кому ж, окромя меня, в орду идти? Сами ж говорили — некому.

Все на минуту замолкают.

НАСТАСЬЯ. Ну, коли так, возьми и меня с собой, Авдотьюшка. Хоть вместе помрем.

ВАСЕНА. А я-то как же?

АВДОТЬЯ. Нет, Ильинишна, не возьму я тебя с собой. Ты вон и в погреб-то через силу лазила, а та дорога потрудней будет. Забирай-ка ты Васену да ступайте в Заречье. Там кой-как перебьетесь. (Старикам.) Да и для вас, люди добрые, на наших лугах, в летней избе, местечко найдется. Хоть и не хоромы, а всё крыша.

Старики кланяются ей в ноги.

МИТРЕВНА. Спасибо тебе, голубушка, что в такую пору о нас подумала… А сама-то ты что же так и пойдешь к татарам-то? В дикое поле?

АВДОТЬЯ. Так и пойду.

ВАСЕНА (испуганно). Нонче?

АВДОТЬЯ. Нет, Васенушка. Ночь с вами, коло своих углей, пересплю, с прежним двором прощусь… Да и собраться надобно. Костерок разложим, лепешек напечем и вам на дорогу и мне. (Развязывает свой мешок.) Вот тут у меня в мешочке мучицы малость… да полно слезы лить, Васена! Сходим-ка лучше с тобой на речку за водицей. На слезах тесто месить — больно солоно будет. (Отвязывает от мешка дорожный жбан.) Бери жбан, девушка! А ты, Ильинишна, огонь разводи — ты ведь и дома-то у печи стояла. (Старухе, подавая ларец.) На тебе мои камушки, Митревна. Побереги их покуда. (Уходит с Васеной.)

МИТРЕВНА (Настасье). Сама-то она камень самоцветный, хозяюшка твоя. Словно алмаз светится.

ПРОХОРЫЧ. Уж верно, что алмаз — ясный камень да твердый.

НАСТАСЬЯ (собирая щепки). Душенька наша!… Ни стен у нас, ни крыши, ни печки, ни лавки, а при ней будто снова дом у нас цел, будто опять своим хозяйством живем… Вот по воду пошли, огонь разводим, хлеб печь будем… Всем-то дело придумала, а себе потрудней всех.

Занавес

 

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Картина третья

Полянка в чаще леса. Листва, пожелтевшая и побуревшая, сильно тронута осенью. Высокие — то светло-желтые, то ржаво-красные, то еще совсем зеленые — кусты папоротника. Много рябины. Вся она густо увешана тяжелыми кистями спелых ягод. В глубине — огромное старое дерево, с одного корня три ствола. Вечереет. За деревьями заходит солнце, и вся полянка залита багряным светом заката.

АВДОТЬЯ (выходя из густой заросли кустов). Ох ты батюшки, рябины-то сколько! Да всё красная какая! Или это от солнышка так красно? (Пригибает к себе ветку.) Нет, и взаправду спелая… А листья будто расписные — в глазах рябит. Видать, к третьей рябиновой ночи время (Оглядывается по сторонам.) И травы перержавели, и гриб в рост пошел… Вот она и догнала меня, осень-то. А конца пути моему все не видать. (Спускает мешок с плеч.) Иду, иду, дней, ночей не считаю, а, надо быть, много прошла. Вон как пооборвалась вся да пообносилась: лапотки — в лепетки, сарафан — в клочья. (Садится на землю, снимает с головы платок, расправляет его на коленях.) Совсем мой платочек от дождей вылинял, добела, зато сама вся черная стала — вон как испеклась на солнышке, будто хлеб ржаной… Да кому ж это я все жалоблюсь? Ни души живой кругом нет. Привыкла на безлюдье сама с собой разговоры разговаривать. Только вот отвечать некому.

Две темные корявые руки раздвигают густые листья папоротника. Из зарослей выглядывает старик, лохматый, большебородый, с зеленоватой проседью.

СТАРИК. Отчего же некому! Отведи душеньку, поговори, а мы послушаем.

АВДОТЬЯ. Ох!… Да кто ж вы такие будете? Испугалась я…

СТАРИК. Мы-то? Тутошние, лесные… Лешней живем — белкой, птицей. Да и крупного зверя промышляем. А вот ты откудова взялась? В наши чащобы и мужик-то в кои веки забредет, а тут гляди — баба!

АВДОТЬЯ. Не сама иду — нужда ведет.

СТАРИК. Ох ты! Одна-одинехонька, молода-молодехонька!

АВДОТЬЯ. Что поделаешь, дедушка! Провожать-беречь меня некому.

СТАРИК. Стало быть, ни отца у тебя, ни мужа, ни брата.

АВДОТЬЯ. И муж есть, и брат — коли живы еще… За ними-то и иду.

СТАРИК. А далеко ль?

АВДОТЬЯ. Дойду узнаю.

СТАРИК. Вон как! Безбоязная ты, коли правду говоришь.

АВДОТЬЯ. Забыла я, какая она есть, боязнь, дедушка. Уж чего только со мной не было в пути — в дороге. И от зверя лесного на дереве хоронилась, и в трясине вязла, и в реке тонула, а все жива, иду себе да иду помаленьку. Одного боюсь: как бы мне в чаще у вас не заплутаться.

СТАРИК (посмеиваясь). Да-а… Чащи у нас непролазные — и медведь не проломится. Я — и то другой раз с дороги собьюсь. Где уж тебе!

АВДОТЬЯ. Я и сама прежде думала: где уж мне!… Да вот добралась же до этого места, авось и дальше пробьюсь.

СТАРИК. Ишь ты!

АВДОТЬЯ. Садись со мной вечерять, дедушка. (Развязывает свой узелок.) Вот тебе хлебца краюшечка. Добрые люди в дороге подали. Хоть черствый, а всё хлеб.

СТАРИК. Глянь-ко! Печеное!… Давно не едал. (Жует, бережно подбирал крошки.) Сытно, и сладко, и дымком пахнет… Дымком и домком… Рыба — вода, ягода — трава, а хлеб всему голова!

АВДОТЬЯ. Еще, дедушка?

СТАРИК. Себе оставь. А я в лесу голодный не буду. Так тебе, стало быть, дорогу показать? Ладно, покажу.

АВДОТЬЯ (стоя на коленях, торопливо увязывает мешок.) Вот спасибо, дедушка!…

СТАРИК. Что сполохнулась-то? Не спеши! В самую грозу идти пропадешь!…

АВДОТЬЯ. Полно! Какая гроза!… Пора не та. Отшумели летние грозы. Да и небо ясное. Тучи — вон они где, только край неба.

СТАРИК. Долго ль ветру тучи нагнать! Дунул — они и налетели. А гроза нынче последняя — рябиновая… Кажное лето последняя гроза бывает… Ты вот что, дочка, выбери-ка древо понавесистей да здесь и заночуй. А я а тобой пригляжу, чтобы тебя зверь лесной не обидел али там еще кто… Места глухие, всяко бывает…

АВДОТЬЯ (с тревогой поглядывал наверх). Смотри ты! И впрямь тучи как бегут, небо застилают…

СТАРИК. То-то что бегут. Я даром не скажу. Прячься-ка вон под тое древо, голубка. Там тебя никакой дождик не замочит — хоть целое море наземь опрокинь.

АВДОТЬЯ. А ты, дедушка?

СТАРИК. А я сам — как древо. Дождя не боюсь. От него только борода зеленей станет — еще краше буду. Ну, прячься, прячься, да и спи себе без опаски. Я скоро ворочусь. (Сразу пропадает в чаще, словно его и не было.)

АВДОТЬЯ (мгновение смотрит ему вслед). Ушел… И какой-такой человек — не пойму. Тутошний, говорит. А я и не думала, не гадала, что в этакой чащобе жить можно. Да, видать, всюду живут… (Перетаскивает свой мешочек под большое дерево в три ствола с одного корня, укладывается меж корней.)

Солнце совсем зашло, тучи сгустились, на полянке с каждой минутой делается все темней и темней.

Ух, как темно стало! Будто ночь раньше времени приспела… А доброе дерево мне старичок указал, будь ему во всем удача! Три вершины с одного корня, с одного комля — будто крыша над головой. И ветер не просвистит, и дождик не пробьет. Тепло да тихо… И мох какой мягкий ровно перина! Давно я так мягко не спала, с самого дому. Ну, матушка родимая, оборони! (Засыпает.)

Совсем тихо. В густом полумраке слышится только шуршанье сухой листвы да отдаленное журчанье ручья. Потом, словно издалека, раздается голос, мерно и неторопливо рассказывающий сказку. Постепенно голос становится все слышнее. Это Федосеич, снова, как в тот давний, еще счастливый день рассказывает про жар-цвет. Но самого рассказчика не видно, только голос живет в полутьме.

ГОЛОС ФЕДОСЕИЧА… Так вот, стало быть, всяко лето по три рябиновы ночи бывает. Первая — как цвет зацветет, другая — как в завязь пойдет, а третья — как поспеет рябина-ягода. И уж в третью ночь не спи, не дремли. Самая это пора жар-траве цвесть. А кто сорвет жар-цвет, тому земля-матушка во всяком деле помощница. Начинай, не оглядывайся, а уж конец будет. Да только нелегко он в руки дается, цветик огненный. Отыскать его мудрено, сорвать мудреней, а всего трудней — с собой унести. Матушка-земля — она разборчивая: сперва испытает, а уж потом одарит. Вот коли ты себя не пожалеешь, грому небесного не побоишься…

В эту минуту, точно подхватывая его рассказ, раздается удар грома и вспыхивает за сетью ветвей молния.

АВДОТЬЯ (поднимается). Федосеич! Ты здесь? Откуда же?… А, Федосеич? Что же ты молчишь? Ты мне что-то про жар-траву рассказывал, да опять не досказал. А ведь мне нынче твоя жар-трава позарез нужна. Кто его знает, что у меня впереди-то, какие труды, какие муки. А с нею, с жар-травой твоей, я, может, и дорогу скорей пройду, и счастье свое ворочу… А, Федосеич? Да неужто же мне это почудилось али приснилось? А ведь как слышалось-то — будто наяву, будто здесь вот рядом сидит и говорит! Жалко, что проснулась! Хоть во сне родного человека повидать… А дождик-то в лесу кап-кап, с листочка на листочек, с листочка на листочек. Только сюда еще не попадает. Поспать, покуда сухо… (Укладывается поудобнее, накрывается платком и засыпает.)

Вокруг совсем тихо и темно. Потом сначала в глубине леса, а затем по всей поляне начинают перебегать зеленые огни, выхватывая из темноты то куст папоротника, то дерево. Из гущи ветвей высовывается мохнатая, похожая на козлиную, голова. На лоб, словно колпак, нахлобучена огромная сосновая шишка, борода из колючек черно-зеленой хвои. С другой стороны, навстречу, выглядывает такая же лохматая голова в шапке, похожей на гнездо, борода лыковая. Это двое леших, один — из соснового леса, другой — из ольхового. Оглядевшись по сторонам, лешие выбираются из чащи и обходят поляну кругом, приплясывая и приговаривая.

ОЛЬХОВЫЙ.

СОСНОВЫЙ.

ВМЕСТЕ.

(Останавливаются друг против друга).

СОСНОВЫЙ. Эй ты, сам ольховый, пояс вязовый, ладоши липовы! Что примолк? Смотри не проспи!

ОЛЬХОВЫЙ. Я-то не просплю. Ты вот не задремли, колода сосновая! А задремлешь, я те разбужу!… (Хлопает в ладоши.)

Слышится резкий деревянный стук, словно щелкнули дощечкой о дощечку.

СОСНОВЫЙ. Ась? Не слыхать! Так ли наша сосенка пощелкивает! (Стучит ладонями гулко, звонко, на весь лес.) Слыхал? А ты что? Шу-шу, листом шуршу…

ОЛЬХОВЫЙ. Ишь расскрипелся, сосна болотная! Зимой и летом — одним цветом! Шел бы к себе — на пески, на кочки, а это место спокон веку наше. Чей лес, того и пень. Тут ваших колючек да шишек и не видано…

СОСНОВЫЙ. Видано или не видано, а в рябинову ночь и нам сюда путь не заказан. Чай, и мы тоже лешие!…

ОЛЬХОВЫЙ. Так-то оно так… Только чур — уговор! Коли я жар-цвет сорву, тебе один венчик, мне два. Коли ты сорвешь, мне — два, тебе — один.

СОСНОВЫЙ. Нет уж, коли я сорву, мне — три, тебе — шиш, а коли ты сорвешь, тебе — шиш, мне — три…

ОЛЬХОВЫЙ. Три шиша? На, вперед получай, не жалко! (Три раза щелкает Соснового по голове).

СОСНОВЫЙ. А сдачи хочешь? Вот тебе столько да еще полстолька!… (Дерутся так, что клочья летят.)

Вдруг два высоких дерева раздвигаются, словно кто-то разогнул их руками, и между вершинами появляется голова старика с кустистой зеленой бородой.

ЛЕШИЕ (отскакивая друг от друга). Хозяин! Хозяин пришел!… Старшой лешой! Мусаил-Лес!…

Деревья опять сдвигаются, и на поляну выходит тот самый, старик, что разговаривал с Авдотьей. Теперь он опять обыкновенного человечьего роста, но больше, чем казался прежде, шире в плечах, грознее, диковиднее. На нем красная шапка и косматая шуба мехом наружу.

МУСАИЛ-ЛЕС. Тише вы, козлы лесные! Раньше времени драку затеяли! Эдакий шум-гам подняли, что небесного грому не слыхать! (Поднимает голову.) Что ж не гремишь, батюшка гром? А ну грянь!

Вдалеке глухо ворчит гром.

А ну посильнее!

Гром гремит грознее и ближе. Авдотья просыпается и, поднявшись на ноги, в страхе глядит на небо.

Что, молодайка? Потревожили тебя? Ну, не пеняй! В рябинову ночь спать — счастье проспать. Поди-ка сюда!

АВДОТЬЯ (со страхом оглядываясь на Соснового и Ольхового, подходит к Мусаилу). Это кто же звал меня? Никак ты, дедушка?

МУСАИЛ-ЛЕС. Я.

АВДОТЬЯ. Не признала я тебя. Будто ты поменьше был…

МУСАИЛ-ЛЕС. Ого-го! Я какой хочу быть, такой и могу быть. Полем иду — вровень с травою, бором иду — вровень с сосною. Да ты что озираешься? Али до сей поры леших не видывала?

АВДОТЬЯ. И впрямь не видывала… Таких и во сне не увидишь. А увидишь — не поверишь.

ЛЕШИЕ (прыгая и кувыркаясь). Э-ге-ге! И увидишь — не поверишь! И поверишь — не увидишь!…

МУСАИЛ-ЛЕС. Цыц, косматые! А ты не бойся их, бабонька. То ли на белом свете бывает. АВДОТЬЯ. Ох, я и тебя, дедушка, боюсь!…

МУСАИЛ-ЛЕС. Так и надо. На то я и Мусаил-Лес, меня все боятся. Да только страх-то у тебя впереди. Глянь-кось!

В эту минуту тьма над поляной сгущается.

АВДОТЬЯ. Да ведь не видать ничего…

МУСАИЛ-ЛЕС. А ты знай гляди!

Над одним из кустов папоротника возникает слабый желто-розовый свет.

ОЛЬХОВЫЙ. Светится!…

СОСНОВЫЙ. Огнем наливается!…

МУСАИЛ-ЛЕС. Расцветает жар-цвет, трава нецветущая!

И вдруг небо словно раскалывается. Слышен оглушительный раскат грома. Золотая стрела молнии ударяет в светящуюся точку, и сразу на кусте раскрывается огненный цветок.

АВДОТЬЯ. Ох, батюшки!…

МУСАИЛ-ЛЕС. Ну что ж, коли себя не пожалеешь, грома небесного не побоишься, сорви, попытай свое счастье!

АВДОТЬЯ (тихо). Попытаю. (Идет прямо к огненному цветку.)

В это время справа от нее, слева, спереди, сзади повсюду расцветают такие же огненные цветы. Алый, как зарево, свет заливает всю поляну. Авдотья, ослепленная, останавливается.

Ох, да что ж это? Где он? Который? Этот? Аль этот?…

МУСАИЛ-ЛЕС. Сумей отыскать.

ОЛЬХОВЫЙ. Вон, вон, гляди! Тот всех поболе — тот рви!

СОСНОВЫЙ. Врешь, этот жарче — этот хватай!

АВДОТЬЯ (растерянно оглядываясь). Постойте!… Погодите! Я сама… (Наклоняется к одному цветку.) Ишь ты, так и тянется к тебе, ажно к рукам липнет… Нет, не этот!

Цветок сразу меркнет.

И не этот. И не этот!… (Раздвигая меркнущие у нее под руками цветы, доходит до края поляны.) Вот он, жар-цвет!

ОЛЬХОВЫЙ и СОСНОВЫЙ (вместе). Нашла!…

МУСАИЛ-ЛЕС. Ну, коли сыскала — попробуй сорвать.

АВДОТЬЯ. Сорву. (Протягивает руку.)

В тот же миг каждый лепесток цветка превращается в язык пламени. Пламя разрастается. Это уже не огненный цветок, а целый бушующий костер. Авдотья в ужасе отстраняется.

ОЛЬХОВЫЙ (гогоча и кувыркаясь.). Го-го-го! Что, сорвала?

СОСНОВЫЙ (так же). Отойди! Отступись! Сгоришь!… Го-го-го!…

АВДОТЬЯ (поглядев сперва на одного, потом на другого). Хоть и сгорю, а не отступлюсь. (Смело протягивает руку в самый огонь.)

И сейчас же языки пламени опять превращаются в лепестки. В руках у Авдотьи огненный цветок.

ОЛЬХОВЫЙ и СОСНОВЫЙ (вместе). Сорвала!…

МУСАИЛ-ЛЕС. Ну, коли так, сумей унести.

АВДОТЬЯ. Унесу!

Вдруг стебель цветка превращается в змею. Грозя раздвоенным жалом, узкая змеиная головка тянется к Авдотье.

ОЛЬХОВЫЙ. Брось! Брось!

СОСНОВЫЙ. Ужалит!…

АВДОТЬЯ. Не брошу!

Змея исчезает.

ОЛЬХОВЫЙ. Вот дура-баба! Да ты оглянись. Земля под тобой качается…

АВДОТЬЯ. Ох!… (Хватается за деревце — оно сгибается.)

СОСНОВЫЙ. Лес на тебя валится!…

ОЛЬХОВЫЙ. Трава под тобой горит!… Пропадешь вместе с цветком.

СОСНОВЫЙ. Лучше нам отдай!

Авдотья невольно взглядывает себе под ноги. Трава у ее ног рдеет, точно раскаленные угли.

АВДОТЬЯ. Ох, страсти какие! Не брошу!… Не отдам! (Кидается к тому дереву, под которым лежала, и прислоняется к его стволу.)

Оглушительный удар грома. Молния ударяет прямо в дерево, будто метит в цветок.

Не отдам! (Падает на землю, закрыв цветок собой. Несколько мгновений лежит неподвижно.)

В это время вдалеке раздается петушиный крик. Ольховый и Сосновый исчезают. Авдотья приподнимается и в бледном свете утренней зари видит только старика, который сидит на пригорке, среди кустов папоротника. Это уж не леший, не Мусаил-Лес, а прежний старичок, который показал ей место для ночевки.

Дедушка! А, дедушка!

СТАРИК. Что, милая?

АВДОТЬЯ. Притаились они али вправду пропали?

СТАРИК. Кто, голубонька?

АВДОТЬЯ. Да эти — мохнатые, с деревянными ладошами?

СТАРИК. Каки-таки лохматые? Во сне они тебе померещились, что ли?

АВДОТЬЯ. Во сне? А может, и впрямь во сне… (Оглядываясь.) Где легла, там и встала… Да нет! Наяву было! Вот и цветок у меня в руке, как был — в три цветика. Только погас, не светится боле… И какой маленький стал!

СТАРИК. Покажь-ка! Ты здесь его сорвала?

АВДОТЬЯ. Здесь. Нешто ты не видел?

СТАРИК. Нет, не здесь. Не наш это цветик, не лесной. Эдакие на открытом месте живут, в степи дикой.

АВДОТЬЯ. Что ты, дедушка! Вот тут он и рос — на этой самой поляне. Там вон, под рябиной!…

СТАРИК. Ну, коли говоришь, стало быть, так. Да оно и не диво. Бывает, что и наш лесной цветик в степь, на солнышко, выйдет, а бывает, что и степная травка в нашу лесную глухомань заберется. Птица ли семечко занесет, ветром ли забросит… Дело простое. Да кинь ты его, голубушка! На что он тебе? Глянь-кось! Уж и вянуть стал.

АВДОТЬЯ. Не брошу!

СТАРИК (посмеиваясь). Вот разумница! И впрямь не бросай, что нашла. Авось и пригодится. Я только тебя спытать хотел.

АВДОТЬЯ. Довольно пытали… А ты, дедушка, прости меня, глупую, скажи по правде: ты, часом, не лешуй?

Старик молчит.

Лешуй? Мусаил-Лес?

СТАРИК. Ого-го! Поживешь с мое в лесах, так и лешим, чего доброго, прослывешь и мохом обрастешь.

Вдалеке опять поет петух.

АВДОТЬЯ. Петухи поют!

СТАРИК. Третьи петухи.

АВДОТЬЯ. А я уж было думала, что и это во сне примерещилось. Да неужто тут люди живут?

СТАРИК. Где человек не живет! А только люди-то всякие-перевсякие бывают — и добрые и недобрые. Ты уж лучше в ту сторону не ходи. Я тебе другую дорогу покажу — в обход. Видишь там горелый лес? Гарью пройдешь, под гору спустишься, высохшее морцо обойдешь, а там охотный стан и тропочка… Запомнила?

АВДОТЬЯ. Запомнила. А короткий путь где, дедушка?

СТАРИК. Короткий? Через бурелом да по этому ручью до реки. Вода — она самую короткую дорогу знает. Только не ходи ты здесь, голубушка. Воде ближний путь надобен, а человеку — надежный.

АВДОТЬЯ. Недосуг мне надежные пути выбирать — мне кажный часок дорог. Прощай, дедушка!

СТАРИК. Прощай, внучка! По сердцу ты мне пришлась… Легкого тебе пути! Солнышко тебя не жги, ветер не студи, дорога сама под ноги катись!

АВДОТЬЯ. Спасибо на добром слове, дедушка! (Кланяется низко и уходит.)

СТАРИК (проводив ее взглядом). Пойти силки посмотреть.

 

Картина четвертая

Разбойничий стан. Темный, как нора, вход не то в землянку, не то в пещеру. На треноге висит черный чугунок, под ним колеблется еле видное на солнце пламя. Чьи-то огромные корявые сапоги, надетые на колья, сушатся на ветру и на солнышке, и кажется, что это какой-то великан стоит меж кустов вверх ногами. На пеньке перед огнем сидит поджарый, сухой человечек, больше похожий на писца, чем на разбойника. Возле него в плетушке большой черный петух. Человек огромной толстой иглой пришивает к рубахе заплату и жалостно поет тонким, бабьим голосом.

БОТИН.

(Вдруг перестает петь и прислушивается.)

В лесу слышен треск веток, шум голосов и к стану, приминая кусты, выходит Кузьма Вертодуб, огромный, до глаз заросший коричневым волосом, похожий на бурого медведя человек, и Соколик, молодой, востроглазый красивый парень, смахивающий на цыгана. Они ведут Авдотью.

СОКОЛИК. Глянь-ка, Ботин? Нонешний почин!

БОТИН. Ишь ты! Баба! Отколе взялась?

ВЕРТОДУБ. То-то и есть — отколе… Не иначе подослал кто.

БОТИН (тонким голосом). Тебя кто подослал, бабочка? Говори, не запирайся!

АВДОТЬЯ. Кто ж меня подошлет? Сама шла, своим путем. А эти вот разбойники…

ВЕРТОДУБ. Вот-вот… А ты почем знаешь, что разбойники?

АВДОТЬЯ. Виден сокол по полету.

БОТИН (визгливо смеется). Слышь, Соколик, по имени, по прозвищу тебя величает…

СОКОЛИК. Шустрая бабенка, что и говорить! Кабы ты поглядел, Ботин, как она нашему Кузе в бороду коготками вцепилась… (Хохочет.) Глянь-кось, полбороды как не бывало! (Подталкивает Вертодуба к Ботину.)

ВЕРТОДУБ. Но, но, не озоруй!

БОТИН (посмеиваясь). Да как же ты до евонной бороды дотянулась, касатка? Борода-то вон где высоко, что гнездо вихорево.

АВДОТЬЯ (насмешливо и зло). Нагнулся небось, как в чужую суму заглядывал. Ворюга окаянный!

БОТИН (презрительно). Да что у ней в суме-то? И гнуться не стоит. От лаггтей оборки да сухие корки…

СОКОЛИК. Как бы не так! А ну-ка, Вертодуб, давай сюда суму. Глянь, Ботин!… А? Видал? (Вытаскивает из мешка ларчик.)

Все трое, склонившись, роются в ларце.

БОТИН. Ишь ты! Камешки! Эдакие под ногами не валяются! Перстеньки, запястья, поднизь жемчужная… Сама раздета-разута, а коробочек мало доверху не набит.

СОКОЛИК. Вовсе полон был коробочек. Иголки не добавишь.

ВЕРТОДУБ. Утряслось…

СОКОЛИК. Сам ты утряс, жадина! За тобой гляди-гляди — не приметишь!

АВДОТЬЯ. Я-то приметила… Цельну пригоршню загреб!

СОКОЛИК (подступая к Вертодубу). А ну, выворачивай карманы!

ВЕРТОДУБ. Это перед тобой-то карманы выворачивать? Ты мне что за атаман? Блоха прыгучая!…

БОТИН (очень тонким голосом). Что взял, Вертодуб, то и отдай. Знаешь небось лесной обычай: в общий котел всяку добычу!

ВЕРТОДУБ. Не учи ученого. Что было в коробке, то и есть.

БОТИН (неторопливо вставая). А ну, подавай сюда камешки! Не отдашь? (Внезапным ударом сшибает великана с ног.)

СОКОЛИК (восхищенно). Силен, Ботин!…

ВЕРТОДУБ (стараясь подняться). Черт сухопарый!…

БОТИН (спокойно). Камешки!

ВЕРТОДУБ (сидя на земле). Ладно уж!… (Подает перстень.)

БОТИН. Не всё!

ВЕРТОДУБ. Отвяжись, сатана! (Отдает остальное).

АВДОТЬЯ (усмехаясь). Вот теперь, кажись, всё. А ежели и завалялся где камушек-другой, так уж пусть будет ему на сережки.

БОТИН. Ты чего развеселилась? Не рано ли? Тебе-то все равно камешков этих не видать, как ушей своих. Небось поживилась чужим добром на раззоре татарском.

АВДОТЬЯ (мгновение глядит на него в упор, потом говорит гневно). Да как ты такие слова говорить смеешь? Это мое добро, от татарского раззору спасенное. Чистые руки его из огня вынесли. А вот от вас, злодеев, не смогла я ларчик мой уберечь. Свои, а хуже татар!

БОТИН. Не бранись, бабонька! Кажное слово тебе припомнится.

ВЕРТОДУБ (зло). Да что с ей бары растабарывать? Небось помнишь, Ботин, наш лесной обычай: перва встреча — голова долой! Она ведь нам первая на сустречу-то попалась…

СОКОЛИК. Не слухай ты его, Ботин! По злобе говорит. Перво-наперво ему бороду выщипали, а потом у тебя в ногах валялся. Ты лучше эту бабоньку у нас оставь. Как ни говори, а хозяйка будет. Спечь, сварить, постирать… То да се…

АВДОТЬЯ (в тревоге). Отпустите вы меня! Не берите греха на душу. Зверь в лесу — и тот меня обошел, не тронул… Не себя мне жалко…

СОКОЛИК. А кого же?

АВДОТЬЯ. Вам не скажу!

БОТИН. Гордая… Непоклонная головушка!

ВЕРТОДУБ. А вот мы эту головушку до самой земли приклоним. Махнул топором — и аминь.

БОТИН. Ай да Кузя! Брехал, брехал, да и дело сказал!… Оно конечно, баба в хозяйстве пригодилась бы, да с этой, кажись, сладу не будет — того и гляди уйдет да на след наведет. А то криком выдаст.

СОКОЛИК. Да ведь вон ты, Ботин, цельный день с иглой возишься, бабьим делом займуешься, а она бы нам живо все рубахи залатала. (Подмигивая Авдотье.) Женатые рваными не ходят. Ась, бабонька?

АВДОТЬЯ. Не стану я вам рубахи латать, не дождетесь!

БОТИН. Вон как! Ну что с ней разговаривать — зря времечко терять… Веди ее в лес. Кузя! Из-за них, из-за — бабов этих, только мужики перессорятся, а проку не будет.

ВЕРТОДУБ. Вот и давно бы так. (Хватает Авдотью.) Пойдем!

АВДОТЬЯ (вырываясь). Пусти, ирод!

БОТИН. Не бойсь, Кузя! Только бороду к ней не нагинай.

АВДОТЬЯ. Будьте вы прокляты, нелюди! (Бьется у него в руках.) Прокляты!…

ВЕРТОДУБ (скручивая ей руки). Проклинали уже нас, а всё по земле ходим, не проваливаемся… Ух ты, кошка дикая!

АВДОТЬЯ. Звери вы лютые! О-ох!

БОТИН. Рот, рот ей заткни! Не люблю я этого крику бабьего.

Из кустов выходит Герасим, высокий чернобородый, бровастый мужик, тот самый, что когда-то, еще перед татарским набегом, гостем сидел у Авдотьи за столом.

ГЕРАСИМ (строго). Что у вас тут за шум-гам около самого стану?

СОКОЛИК. Да вот, Герасим Силыч, баба забрела, а Ботин присудил ее жизни решить.

ГЕРАСИМ. Ботин присудил! Ишь ты!

БОТИН. Первая встреча, Герасим Силыч, — по обычаю…

ГЕРАСИМ. Так… А ну, отпусти ее, Кузьма! Слышь, отпусти!

ВЕРТОДУБ. Отпустишь — глаза вьщарапает!…

СОКОЛИК. Эк напужался наш Кузя!

ГЕРАСИМ. Сказано, пусти, Кузьма! Оглох, что ль?

Вертодуб отпускает Авдотью. Она переводит дух, отирает со лба пот, кое-как оправляет волосы, платок. Герасим вглядывается в нее.

Что это я будто видел тебя где, а признать не могу…

АВДОТЬЯ. Как тут признать? Чай, на себя не похожа. А вот я тебя враз признала.

ГЕРАСИМ. Где видала-то?

АВДОТЬЯ. У себя за столом, коло своей печи. Приходил ты к нам в Рязань на кузницу, покуда Рязань была и кузня стояла.

ГЕРАСИМ. Мать честная! Никак, Никиты Иванычева хозяйка? Кузнечиха? Да что же это с тобой подеялось, голубушка?

АВДОТЬЯ. Не со мной одной подеялось…, Вся Рязань в углях лежит. Воротилась я тогда с покосу… (Отворачивается, говорит не глядя.) Да уж лучше бы и не ворочаться!

ГЕРАСИМ. То-то тебе ехать так не хотелось. Будто чуяла… Да ты присядь, хозяюшка, хоть на пенек! У нас тут ни лавки, ни красного угла. Живем в лесу, молимся кусту. (Обернувшись к своим.) Да вы что, в землю вросли, робята? Не люди — чисто пеньё! Стоят, не шелохнутся! Накормили бы, напоили бы гостью. Сами небось видите: издалека идет. Сварилось у тебя что в чугунке, Ботин? Тащи сюды! Живо!

БОТИН. Несу, Герасим Сильич, несу! Горяченькое, только поспело.

ВЕРТОДУБ (угрюмо). А только как же это? Будто и негоже. Не по обычаю… Промыслу не будет, коли первую встречу отпускать…

БОТИН. Вот и я так рассудил, Герасим Силыч.

ГЕРАСИМ. Хорошо рассудили! Да я бы вам за эту голову всем головы снес!

БОТИН. А кто ж ее знал, Герасим Силыч, что она в твоей родне считается али в дружбе. Знаку на ней нет, да и как ни говори — обычай…

ГЕРАСИМ. Что вы все одно заладили: обычай, обычай… Есть у нас и другой обычай. Становись-ка вон к той березке, хозяюшка! Да не бойсь, не обидим.

АВДОТЬЯ. А я уж ничего не боюсь. Что хотите, то и делайте. (Становится подле березки.)

СОКОЛИК. Вот это иное дело, не то что голову рубить… А березка-то как раз в рост, словно по мерке.

ГЕРАСИМ. Ну, Вертодуб, руби верхушку, коли руки чешутся. Да смотри — волоска не задень! Знаешь меня!

ВЕРТОДУБ (покосившись на него). Как не знать! Уж поберегусь, не задену. Э-эх! (Ловко отсекает вершинку деревца, подле которого стоит Авдотья.)

ГЕРАСИМ. Что и говорить, чисто. Ну, с почином, Кузя! Ботин, бросай вершинку в костер. Не голова, так головешка будет. (Авдотье.) Вот и вся недолга, хозяюшка! Тебе-то, я чай, все это внове. А у нас, уж не гневайся, каков промысел, таков и обычай. Догадалась небось, что мы за люди?

АВДОТЬЯ. Догадалась.

ГЕРАСИМ. То-то и есть. А только ты не опасайся, мы тебя пальцем не тронем. Я твоей хлеба-соли не забыл, да не забуду вовек. И Никиту Ивановича твоего кажный день добром поминаю. Уж такой кузнец! Лучше, кажись, и на свете не было. Ковалом махнет, что наш Кузя топором. Что ж он, жив али помер, хозяин твой?

АВДОТЬЯ. Живой был. Да один бог знает, снесет ли он неволю татарскую.

БОТИН. У них-то, говорят, умелые люди в чести. Может, и поберегут.

АВДОТЬЯ. Сам не побережется. Не таков человек.

ГЕРАСИМ. А ты куда путь держишь, хозяюшка? Хорониться, что ли, пришла? Много нынче у нас в лесах народу-то спасается…

АВДОТЬЯ. Нет, я не спасаться… Я к татарам иду. В степь.

БОТИН. Что ты, матушка!

СОКОЛИК. Полно ты!… К басурманам? Да они хуже нас. Не пожалеют.

ГЕРАСИМ. Что же ты — сама, своей волей, в полон идешь?

АВДОТЬЯ. Выкуп несла, да твои молодцы отняли. Вот он, мой ларчик, на земле валяется…

ГЕРАСИМ. Ох, срам какой! Алтарь ограбь — и то, кажись, меньше греха будет… Да как же это вы, а?

ВЕРТОДУБ (разводя руками, виновато). Нешто мы знали, Герасим Силыч?

БОТИН. Молчала ведь она, глупая… Не сказалась нам! Да мы б ее пальцем не тронули!… Чай, не басурманы…

ГЕРАСИМ. Подай сюда, Соколик, ларец!

СОКОЛИК (кидается к ларцу). Вот он, Герасим Силыч! Гостье его отдать прикажешь ай как?

ГЕРАСИМ. Да уж не себе взять!

БОТИН (всхлипывая по-бабьи). Прости ты нас, матушка! Истинно по неразумию мы это…

ВЕРТОДУБ. Верно, что по неразумию… Да разве б я стал!… (Запускает руку за пазуху и вытаскивает еще несколько камешков.) Вот тебе, чтоб уж совсем доверху было. Не гневайся на меня.

АВДОТЬЯ. Спасибо. (Укладывает ларец в суму.)

ГЕРАСИМ. Постой! Погоди суму-то завязывать.

АВДОТЬЯ. А что!

ГЕРАСИМ. А то, что не хватит твоего выкупа и на одну руку Никиты Иваныча. Много они нынче награбили. Камешками их не удивишь.

АВДОТЬЯ. А больше у меня ничего нет.

ГЕРАСИМ. Ладно. Дам я тебе кой-что подороже твоих сережек да бус. (Спускается в землянку.)

БОТИН. А ты поела бы, матушка! С жирком, с огоньком… (Пробует из котла.) Ох, совсем остыло мое варево!…

СОКОЛИК. Вот те и с огоньком! Присядь, отдохни, бабочка. Эх, лапти-то как сбила!… Да уж теперь недалеко идти. Мы-то в диком поле не раз бывали. Только третьеводни и воротились с той стороны. Лошадок угнали из косяка ханского, да и получше добычу взяли… Их, татаров этих, нонче догнать не великое дело…

ВЕРТОДУБ. Тяжело идут: много добра захватили. догонишь, не сомневайся. Мы тебе короткую путь-дорогу покажем. Али побоишься с нами-то идти?

СОКОЛИК. С тобой, ясное дело, побоится, а со мной, может, и нет. А, бабонька?

АВДОТЬЯ. Нет, уж коли выбирать провожатого, так я, пожалуй, того выберу — мохнастого. Руки-то у него железные, на себе испытала… И понадежней он будет — постарше.

БОТИН. А, Соколик? Насквозь тебя видит: добрый ты парень, а ненадежный.

АВДОТЬЯ. Да я не то говорю…

СОКОЛИК. А я не обижаюсь. Уж такая у меня доля… Не верит мне ваша сестра, и всё тут. Да, правду сказать, я и сам тую бабу не почитаю, что со мной дружбу водит. Эх, думаю, покумилась курочка с соколом…

ГЕРАСИМ (выходя из землянки). Вот тебе, хозяйка, дорогой выкуп. Держи.

АВДОТЬЯ. Шапки!

ГЕРАСИМ. Шапки. С татарских голов. Коли не пожелает хан ихний на камешки твои глядеть, ты ему шапочку покажи — сперва одну, потом другую. Али обе враз. Да торгуйся — дёшево товар свой не отдавай.

АВДОТЬЯ. Да нешто он за шапки людей отдаст?

ГЕРАСИМ. Не в шапках тут дело. Это братов ханских головы али племянников. А сами-то они, княжата басурманские, в лесах у нас, в потайном месте, сидят. Менять мы их хотели на золото да на коней, да уж так и быть — тебе нонче шапки эти нужней нашего. Сколько у тебя народу-то в неволе?

АВДОТЬЯ. Трое. Муж, брат да старичок-сродник. Помнишь его? Федосеичем зовут.

ГЕРАСИМ. Как не помнить! Смолоду еще помню. Справный кузнец был, в кузне и состарился. Ох, трудно на старости лет неволю терпеть! Они, басурмане-то, старых да малых не жалеют. Ихняя цена человеку — по костям да по зубам, словно коню. Ну, да авось выручишь, коли дойдешь и голову на плечах донесешь. Шапки эти да твой коробок — словно нарочно на твоих полонян припасено. Мы тебя и на дорогу поставим, и место тебе покажем, куда татарчат выведем. Коли будет от тебя знак, отпустим их. А без твоего знаку пусть и не надеются — не видать им своих княжат…

Авдотья бережно принимает шапки и прячет в суму.

Да постой! Что ж ты так торопишься? Хоть с силами соберись! Поотдохни у нас маленько.

АВДОТЬЯ. Спасибо, Герасим Силыч. Спасибо вам всем, люди добрые!

БОТИН. Какие мы добрые! Лихие люди, так и говори.

ВЕРТОДУБ. От правды не уйдешь. Лихие и есть.

АВДОТЬЯ. Для кого, может, и лихие, а для меня добрые. Да и какое оно есть — лихо? Ведь не с веселья, не с радости все по лесам прячетесь. У каждого небось и дом свой был и родня…

ГЕРАСИМ. Верное твое слово, хозяюшка: всё было, да сплыло… Так и живем теперь хуже зверя лесного. От пытки да кабалы боярской укрылись, а лихо наше, горе горькое, и тут с нами, с хлебом его едим и во сне его видим… Вот и рады мы тебе помочь. Авось и нашей родне поможет кто.

АВДОТЬЯ (кланяясь). Поклон вам земной вам и горю вашему. Вовек я вас не забуду. Помирать буду, за грехи ваши помолюсь. (Приподымая суму.) Теперь моей суме цены нет. Хоть и не больно тяжела она, а три души спасти может. А покуда дайте-ка я вам рубахи залатаю, а может, и постираю что… Обносились вы хуже меня. (Ботину.) Покажи шитье твое, швец! Ох, горюшко мое! Не то беда, что рвали, а то беда, что латали.

БОТИН (разводя руками). Как умел, бабонька!… Мы хоть и портные мастера, да из тех, что вязовыми булавами шьют.

АВДОТЬЯ. Ладно уж… поправим. (Берет иглу.)

СОКОЛИК. Ну, Ботин? А ты говорил гордая!

БОТИН. Да я в похвалу…

ГЕРАСИМ. Ты бы, голубь, не хвалил, а сушняку в костер подбросил да чугунок подогрел. Ужли ж гостью холодным потчевать станем? А ты, Вертодуб, лапотки бы ей маленько подправил.

СОКОЛИК. А я посошок вырежу. Гладенький. Был у ней, да, видно, из рук выронила, как Вертодуб на нее с-под куста глянул.

АВДОТЬЯ (опускает работу, берет у Ботина ложку, мешает в котле, пробует.) Сольцы бы малость…

БОТИН. Есть сольца.

АВДОТЬЯ (подбавляет соли и кивает головой). В самый раз. (Бросает петуху корку.) Вот тебе, Петя, корочка. Последняя. От большого страху ты меня ночью избавил. Как закричал, так и на сердце светлей стало.

БОТИН. На то и держим. Хоть и черен, а денная птица. Ночь прогоняет, солнышко выкликает.

АВДОТЬЯ (снова принимаясь за шитье). Вот не гадала, что этак-то, тихо да мирно, у вашего огня сидеть буду — рубаху шить да разговоры разговаривать! Думала, смерть моя пришла, а вон оно как обернулось-то. После грозы опять солнышко.

ГЕРАСИМ. Грозна гроза, да проходит. Тем и живем. (Помешивает палкой в костре). А жалко, хозяюшка, отпускать нам тебя. Бобыли мы, бездомный народ, невесело у нас.

Оставайся-ка с нами, а? Да нет, ты не опасайся, не стану я тебя удерживать. Так сказал, к слову… (Ломает сухие ветки, подбрасывает в огонь, что-то тихо напевая без слов.)

Так же без слов начинает подтягивать ему Ботин, потом Соколик, а потом Вертодуб. Постепенно в песню вступают слова.

БОТИН.

СОКОЛИК.

ВЕРТОДУБ.

ВСЕ ВМЕСТЕ.

Занавес

 

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Картина пятая

Стоянка ордынского войска в степи. Две-три кибитки из белого войлока. В глубине — большой черный шатер: вход его завешен цветным узорчатым войлоком. У входа стоит воин из очередной стражи. Перед одной из белых кибиток на ковре Актай-Мерген и Бечак-Мурза играют в нарды. Актай-Мерген еще не стар; это широкоплечий, коротконогий человек с жестким, широкоскулым лицом. Бечак-Мурза худой, желтолицый старик, брови у него седые, с подбородка струйкой сбегает редкая, узкая борода. Вдалеке, словно продолжая песню последней картины, поют мужские голоса:

Песня звучит то тише, то громче, то жалобней, то грозней. Не прислушиваясь к пению пленников, бросают кости Актай и Бечак.

БЕЧАК. Моих семь!

АКТАЙ. Моих пять!

БЕЧАК. Моя взяла! Девять!

АКТАЙ. Четыре!

БЕЧАК. Моя взяла!

АКТАЙ. Злой дух в твоих нардах! Второго коня проиграл. Третий идет.

БЕЧАК. Какого даешь?

АКТАЙ. Чалого знаешь?

БЕЧАК. Знаю. Добрый конь. Бросай кости.

АКТАЙ (торжествующе). Одиннадцать!

БЕЧАК (усмехаясь). Двенадцать. Мой чалый.

АКТАЙ. Двенадцать болячек на твою голову! Не хочу больше играть. (Отбрасывает кости и встает.) Чего они там воют, как псы голодные, как шакальи ночные? Кайдан!

Из-за кибиток выходит молодой сотник Кайдан. Он низко кланяется Актаю.

КАЙДАН. Слуга твой, Актай-Мерген!

АКТАЙ. Что они делают?

КАЙДАН. Старики кизяк лепят, молодые седла чинят, кожи мнут.

АКТАЙ. Поют зачем?

КАЙДАН. Не велел петь, а все равно поют.

АКТАЙ. Худой народ! Работают мало, поют много. А хан на нас серчает.

КАЙДАН (отходит немного в сторону и кричит кому-то). Урдю! Не вели петь! Песни кричать не надо!

Песня смолкает.

АКТАЙ (сердито топчет ногой траву). Вчерашние беглецы где?

КАЙДАН. Руки-ноги связал, стражу поставил. Лежат — ждут, чего прикажешь.

АКТАЙ. Пускай сюда ведут.

КАЙДАН (опять кричит). Урдю! Беглецов сюда гони! Актай-Мерген велит.

Голос за кибитками отзывается криком вроде: "Веду-у!".

АКТАЙ. Ночью бегут, днем бегут… Отучу бегать. К молодым коням привяжу, на куски разорву — другие бояться будут…

БЕЧАК. Зачем свое добро на куски рвать! Сторожить лучше надо! Горячий ты человек, Актай-Мерген, сам как молодой конь.

Воин приводит троих пленных — Никиту, Федю и еще одного рязанца, молодого безбородого парня. Они грязны, избиты, оборваны, руки скручены за спиной, ноги в путах. Парень спотыкается и падает.

КАЙДАН. Вставай, чего на земле валяешься!

Парень с трудом поднимается.

АКТАЙ. Куда бегали, собаки?

Все трое угрюмо молчат.

Говори, куда? (Замахивается плеткой.)

НИКИТА (чуть отстраняясь). Собаки-то говорить не умеют…

АКТАЙ (подступая ближе). Отвечай, куда, зачем ходил?

НИКИТА. Что ж говорить, коли не дошел.

АКТАЙ. Не дошел — на коне доедешь! К двум коням привяжу, в степь пущу!

КАЙДАН (осторожно). Позволь слово сказать, Актай-Мерген! Умелый человек, кузнец хороший…

АКТАЙ. Бегать умелый… Не пожалею!

БЕЧАК. Подари мне мальчишку, Актай-Мерген. Чалого твоего за него отдам. Служить мне будет — коня чистить, стремя держать…

АКТАЙ (чуть подумав). Ладно. Бери.

ФЕДЯ (прижимаясь к Никите). Не хочу к нему! Не пойду! Со своими буду!

АКТАЙ. Ладно, со своими будешь. Всех троих в степь пусти, Кайдан!

Из черного ханского шатра выходит слуга хана.

СЛУГА (кланяясь низко). Актай-Мергена хан зовет. К себе в шатер. (Уходит.)

АКТАЙ (на ходу). Посади покуда в яму, Кайдан. Приду назад — в степь пустим! (Идет вслед за прислужником в ханский шатер.)

КАЙДАН (делает знак воину). Веди назад, Урдю!

УРДЮ. Ходи в яму! Ходи! Скоро ходи!

НИКИТА. "Скоро, скоро"! Сколько дали шагу, столько и шагаем.

МОЛОДОЙ РЯЗАНЕЦ. А ты бы, Федя, и вправду со стариком остался. Авось жив будешь.

ФЕДЯ. Никуда не пойду! С вами помирать буду! (Плачет, стараясь удержать слезы.)

НИКИТА. Держись, Феденька! Держись, сынок!

ФЕДЯ. Я-то держусь, да слезы сами текут, а вытереть нечем: руки за спиной…

НИКИТА. Стало быть, и плакать нам нельзя, коли слезы утереть нечем.

УРДЮ. Ходи, ходи!

МОЛОДОЙ РЯЗАНЕЦ. Покуда ходим…

Пленников уводят.

БЕЧАК (подбрасывая кости на ладони). В нарды играть хочешь, Кайдан? Чалого ставлю.

КАЙДАН. Актай-Мергена конь? Хороший конь. Давай.

Садятся играть. Где-то вдали опять возникает песня:

ГОЛОС УРДЮ. Молчи! Рот закрой!

Песня опять затихает. Из-за кибитки появляется воин. За ним идет Авдотья.

ВОИН. Стой здесь.

БЕЧАК. Кого привел?

ВОИН. Сама пришла, Бечак-Мурза.

Бечак и Кайдан удивленно и внимательно разглядывают Авдотью.

КАЙДАН (встает и подходит к Авдотье). Откуда? Чья? С кем?

ВОИН. Говорит с русской стороны. Говорит одна.

БЕЧАК. Обманывает. Ведет за собой кого…

ВОИН. Сам смотрел, людей посылал, никого не видали.

БЕЧАК. Чего надо? Чего хочет?

ВОИН. Говорит — выкуп принесла. Скажи хану, Бечак-Мурза.

БЕЧАК. Выкуп? (Оглядывает Авдотью, с сомнением покачивает головой.) Не скажу.

ВОИН. Большой выкуп, говорит. Дороже серебра, дороже золота. Хану радость будет, говорит.

АВДОТЬЯ (кланяясь). Скажи своему хану, сделай милость.

КАЙДАН. Ай, хороша баба! Зачем не сказать, Бечак-Мурза? Скажи!

БЕЧАК. Ладно. Пускай. Спрошу хана. Его воля: захочет — станет слушать, не захочет — не станет. (Скрывается в шатре).

КАЙДАН (подходит к Авдотье). Кого выкупать будешь?

АВДОТЬЯ (сдержанно). Родню…

КАЙДАН. Хозяина своего? Мужа?

АВДОТЬЯ (осторожно). А хоть бы и мужа.

КАЙДАН. Помер твой муж.

АВДОТЬЯ (отшатываясь). Ох! Что ты! (Пристально взглянув на Кайдана). Да почему ты знаешь, какой у меня муж!

КАЙДАН. Не помер, так помрет, верно говорю. Другой муж у тебя будет, хороший — наездник, баатур!…

АВДОТЬЯ. А я не мужа выкупать пришла. Братьев.

КАЙДАН. Гм!… Братов…

Из ханского шатра выходят Актай, Бечак-Мурза. Две татарки, старая и молодая, расстилают ковер, раскладывают подушки, искоса с любопытством разглядывая Авдотью.

МОЛОДАЯ ТАТАРКА (негромко). Гляди, правда — баба!

СТАРУХА. Одна пришла… Стыда нет.

МОЛОДАЯ ТАТАРКА. Сама красивая… Одёжа худая…

БЕЧАК. Подойди сюда, женщина! Готовь выкуп.

АКТАЙ. До земли кланяйся! Хан идет!

АВДОТЬЯ. До земли — богу да отцу с матерью, а вам и в пояс довольно.

Из шатра выходит хан. Он еще молод. Лицо у него высокомерное и неподвижное. Волосы зачесаны за оба уха, в одном ухе золотое кольцо с крупным осьмиугольным камнем. Он в шелковом кафтане, в красных сапогах. На золотом, усыпанном дорогими камнями поясе висит черный витой, оправленный в золото рог. На голове — колпак, опушенный мехом. При появлении хана все низко склоняются. Он садится среди подушек и несколько мгновений пристально смотрит на Авдотью, потом что-то тихо и коротко говорит Бечаку.

БЕЧАК. Говори хану, откуда пришла. С кем пришла?

АВДОТЬЯ. Одна пришла. Из Рязани.

АКТАЙ. Нет теперь Рязани. Погорела твоя Рязань.

АВДОТЬЯ. Земля рязанская есть. Оттуда и иду.

АКТАЙ. Неверно говоришь. Как такую дорогу одна прошла? Мужчина на коне не проедет.

БЕЧАК. Худая дорога! Здесь лес, там река, тут звери злые… Обманываешь, баба!

АВДОТЬЯ. На что мне вас обманывать? Свою ношу несешь, так и дорогу найдешь. Мелкие речки бродом брела, глубокие реки плывом плыла, зверя лесного о полден обходила — об эту пору всякий зверь спит.

Все молча смотрят на Авдотью.

СТАРУХА (тихо молодой женщине). Правду говорит. Смотри: одёжу совсем сносила, обутки совсем стоптала…

БЕЧАК. Показывай выкуп!

Авдотья подает свой ларец Бечаку. Бечак с поклоном ставит его перед ханом. Хан едва бросает взгляд на цветные камни и небрежно отодвигает ларец.

АКТАЙ. Худой выкуп. Назад в Рязань неси!

АВДОТЬЯ. Как же так? Да ты хоть погляди!… Неужто ж моему добру никакой цены нет? (Наугад вытаскивает из ларца ожерелье).

МОЛОДАЯ ТАТАРКА (жадно поглядывая на цветные камни). Ай, жалко! Хорошо блестит!

ХАН (чуть улыбнувшись, Актаю). Пускай Тайдула себе берет. Весь сундук. Ей дарю.

Женщина кланяется до земли.

(Не глядя на нее, хан дает знак Актаю). Одного отпусти.

АВДОТЬЯ. У меня не один тут в степи. Мне больше надо!

АКТАЙ. Больше надо — больше выкуп неси.

АВДОТЬЯ. Принесла. (Вынимает из сумки две опушенные мехом парчовые шапки с цветными пряжками.) Вот, глядите!

МОЛОДАЯ ТАТАРКА. Колпаки принесла!

СТАРУХА. Наши, татарские!… Как у царевичей были…

ХАН (Актаю). Дай сюда!

Актай берет у Авдотьи шапки и подает хану. Все трое — хан, Бечак и Актай разглядывают их.

Откуда взяла?

АКТАЙ. Говори, откуда взяла?

БЕЧАК. Где достала?

АВДОТЬЯ. Отпустите мою родню, — я вам скажу, где достала.

ХАН (приподымаясь). С мертвых или с живых шапки?

АВДОТЬЯ. С живых, коли мои живы будут.

СТАРУХА (молодой женщине). Ай-ай! Так и есть, царевичей это шапки!

МОЛОДАЯ ТАТАРКА. Гляди, хан белей снега стал.

XАН (встает). На коней садитесь! Ее на седло берите! Не покажет дорогу — башка долой!

АВДОТЬЯ. Зверей в лесу не побоялась — вас не испугаюсь. Не покажу дорогу, покуль жива. А мертвой не прикажешь.

ХАН. В огне сгоришь!

АВДОТЬЯ. Одной душой на том свете больше будет. Мать моя в огне сгорела. Рязань сгорела.

ХАН. Конями растоптать прикажу!

АВДОТЬЯ. Вся наша земля вашими конями потоптана.

Все на минуту замолкают.

БЕЧАК (осторожно). Позволь, хан, слово вымолвить.

ХАН. Говори!

БЕЧАК. Выкупить наших царевичей надо, хан! Балай-баатура и Алгуй-баатура… Надо выкупить! Силой не возьмешь. Кремень-баба! Такую дорогу одна прошла! Окаменело в ней сердце.

ХАН (садясь). Пусть говорит волчица. Чего ей надо? Чего хочет?

БЕЧАК. Кого выкупать будешь?

АВДОТЬЯ. Братьев своих.

АКТАЙ. Сколько голов?

АВДОТЬЯ. Всю мою родню — за всю ханскую!

АКТАЙ. Говори: сколько твоей родни?

АВДОТЬЯ. Было трое…

ХАН. Все сказала, женщина?

АВДОТЬЯ. Кажись, все.

ХАН. Теперь я свое ханское слово скажу. Пусть будет, как она говорит. Гони сюда рязанский полон, Актай! Пускай ищет.

БЕЧАК. Много людей, милостивый хан, — долго искать. До ночи сидеть будем…

ХАН. Нет. Как в старой песне у нас поют, так сделаю. Сорви цветок, женщина, какой под ногами растет. Где стоишь, там сорви!

АВДОТЬЯ. Зачем?

ХАН. Срок тебе даю. Пока цветет цветок, пока в небо глядит — твое время, ищи свою родню. А завянет цветок, в землю глядеть станет — нет больше твоего времени. Кончилось твое время.

АВДОТЬЯ. Да что ж это? Долго ли цветку без корня цвесть? Разом завянет… А ежели я своих найти не успею?

ХАН. Значит, судьба. Пропала твоя родня!

АВДОТЬЯ. Ну, и твои царевичи пропали!

Актай хватается за плетку. Бечак возмущенно и укоризненно качает головой. Женщины всплескивают руками.

ХАН. Грозить будешь — башка с плеч долой. А братьев без тебя найду. По всем степям, по всем лесам разошлю. Найдут! (Помолчав.) А не найдут — судьба!

АВДОТЬЯ (несколько мгновений молча глядит на него, потом говорит негромко и просто). Ну, будь по-твоему. Попытаем судьбу. (Оглядывается кругом.) Только разве найдешь в эту пору цветок, чтобы в небо глядел? Осень, повяло всё, полегло… Ох! Да ведь есть у меня цветок! Словно нарочно сберегла… Вот, глядите — в три венчика. Один расцвел, а два еще и не распустились. Годится?

БЕЧАК. Подай сюда! (Берет у Авдотьи цветок и показывает хану и Актаю.)

АКТАЙ. Что за цветок? Откуда взяла?

АВДОТЬЯ. Откуда же? С земли сорвала.

АКТАЙ. Не наш. С той стороны принесла. Из лесу.

БЕЧАК. Нет, Актай-Мерген, простой цветок, в степи у нас растет — кони копытами топчут. В лесу бы сорвала — завял бы давно.

ХАН. Твоя правда, Бечак-Мурза. Завял бы давно. Возьми свой цветок, женщина. Пока на солнце глядит, ищи своих братьев. Ханское слово крепко.

АВДОТЬЯ. Ну что ж, хан татарский, ты здесь хозяин — твоя воля. Прикажи рязан наших весть — авось найду своих.

Хан делает знак Актаю, тот — Кайдану. Кайдан уходит.

АКТАЙ (Бечаку негромко). Милостив хан, а я бы ее собакам отдал — пускай рвут!…

БЕЧАК. Нельзя собакам: царевичей выручать надо.

Из-за кибиток выходит Кайдан. За ним два воина выводят полонян. Они идут друг за другом, связанные одной веревкой. Руки их скручены за мной, одёжа в лохмотьях. Впереди идет высокий седой старик. Не взглянув ни на хана, ни на Авдотью, словно слепой, он проходит мимо. За ним, тяжело волоча ногу, идет худой, черный человек средних лет

АВДОТЬЯ. Ох, батюшки!…

ХРОМОЙ ЧЕЛОВЕК (быстро взглянув на нее). Да ты ль это, Авдотья Васильевна? Кузнечиха?

АВДОТЬЯ. Я, Степан Федорыч, я, голубчик… А тебя и узнать-то нельзя…

АКТАЙ. Брат?

АВДОТЬЯ (помолчав, с трудом). Н-нет…

Хромого человека сменяет юноша. За ним идет огромный, еще недавно могучий человек с перевязанной головой, с колодкой на шее и спутанными, как у стреноженной лошади, ногами.

Иван Васильевич! (Схватившись руками за щеки). Ох, горе ты мое!

ЧЕЛОВЕК С КОЛОДКОЙ. Здравствуй, Авдотья Васильевна! Да как же ты добралась до нас, до преисподней нашей? Ровно на тот свет пришла…

АКТАЙ. Брат?

Авдотья молчит.

Проходи!

АВДОТЬЯ. Нет! Постой!… Брат это мой! Брат!

АКТАЙ (делает знак воину, тот перерубает веревки). Становись в сторону.

АВДОТЬЯ. Колодку-то с него снимите, веревки!

БЕЧАК. Развяжи его, Урдю! Выкупила баба.

АКТАЙ. Одна голова есть — две за нами.

ЧЕЛОВЕК С КОЛОДКОЙ. Выкупила? Да нешто ж правда? Матушка моя!… Авдотья Васильевна…

АКТАЙ. Становись на ту сторону! (Машет рукой.) Пускай другие идут!

Один за другим проходят связанные, измученные, истомленные люди. Изнемогая от жалости, в слезах, провожает их взглядом Авдотья. По временам она закрывает глаза или отворачивается, не в силах вынести тяжесть своего и чужого горя.

Смотри, Бечак-Мурза: цветок у ней в руках завял в землю глядит.

АВДОТЬЯ (в ужасе взглядывает на цветок и вдруг с торжеством поднимает его). Тот увял — другой расцвел!

БЕЧАК. В руке расцвел? Не может так быть.

АВДОТЬЯ. Сами глядите!

АКТАЙ. Верно. Расцвел. Только другой в счет не идет.

БЕЧАК. Как скажет милостивый хан?

ХАН. Ее счастье. Пускай ищет.

Полоняне опять идут. Среди них Федосеич.

АВДОТЬЯ (кидаясь к нему). Федосеич! Родной ты мой! Жив!

ФЕДОСЕИЧ. Ох ты господи! Глазам своим не поверю! Авдотья Васильевна! (Плачет.) Как ты здесь, матушка? Зачем?

АВДОТЬЯ (плача). Выкупать вас пришла. Да только тебя выкупить не могу, старенький ты мой, родненький! Сердце не снесло, чужого выкупила, а на тебя выкупа не станет, коли Никитушка и Феденька живы.

ФЕДОСЕИЧ. Живы они, матушка, — покудова… В яме за побег сидят.

АКТАЙ. Не разговаривай! Проходи! Брат он тебе, что ль?

Авдотья молчит, закрыв лицо руками.

ФЕДОСЕИЧ. Да не жалей ты меня, голубушка! Мне помирать пора!

АВДОТЬЯ. Нет, не могу!… Брат это мой! Отпусти его!

АКТАЙ. Ой, врешь!… Ну, все равно, бери, нам не жалко — помрет скоро.

Федосеича развязывают.

ФЕДОСЕИЧ. Праведница ты наша! Авдотья Васильевна!… Что же ты сделала? Зачем выкупила меня, старого? Ведь Никите и Феде лютая смерть грозит!

АКТАЙ. Две головы купила. Третья осталась — выбирай.

Пленные опять проходят мимо Авдотьи. Она стоит, опустив голову.

Все прошли, Кайдан?

КАЙДАН. Кажись, все…

УРДЮ. Все.

АКТАЙ. Ну, все прошли, назад не поведем. Бери своих двух братьев, баба. Третьего нет помер, видно. Кончено дело.

АВДОТЬЯ. Нет, не кончено! Обманно вы свой торг ведете. Где ж твое слово, хан? Не всех рязан сюда привели.

ХАН. Верно она говорит?

КАЙДАН. Трое еще есть, милостивый хан.

ХАН. Где?

КАЙДАН. Актай-Мерген знает.

АВДОТЬЯ. В яме они у нас сидят!

АКТАЙ (угрюмо). Бежать хотели. В степи догнал.

АВДОТЬЯ. И твои царевичи, может, из неволи бежать хотели, а все же я за них выкуп беру. Вели, хан, показать мне весь рязанский полон!

ХАН. Пусть идут. Мое слово крепко.

АКТАЙ. Так, милостивый хан. Крепко твое слово. Только погляди сперва — другой цветок у нее завял.

АВДОТЬЯ. Третий расцвел. (Протягивает цветок.)

Все глядят на цветок с изумлением.

СТАРУХА. Ай-ай-ай! Не было еще такого на свете!

ХАН. Ее счастье! Ведите тех троих.

АВДОТЬЯ. Федосеич! Родной ты мой! Что же мне делать-то? На одного только выкупа у меня станет… Одного из двоих выкупить могу. Понимаешь? Одного…

ФЕДОСЕИЧ. А я, голубка, назад пойду, под ярмо… Что уж там! Дотерплю.

ЧЕЛОВЕК С КОЛОДКОЙ. Полно, Федосеич! Уж коли идти кому назад, так мне. Больно дорого ты за меня заплатила, Авдотья Васильевна. Не стою я такой цены.

АВДОТЬЯ (смотрит на них обоих, словно понимая с трудом, что они говорят. Потом, медленно покачав головой, говорит тихо и очень твердо). Нет. Что сделано, то сделано. Не отдам я вас.

Воин выводит Никиту, Федю и третьего беглеца.

Никитушка! Феденька!

ФЕДЯ (бросаясь к ней). Матушка!… Нет… Дуня!… Сестрица! На матушку ты стала похожа — точь-в-точь!…

АКТАЙ. Вот это, должно, и правда брат!

НИКИТА. Авдотьюшка! Ну, не думал не гадал увидеть тебя здесь. Будто сон снится. Перед смертью…

АКТАЙ. А это какой человек? Тоже брат?

АВДОТЬЯ. И это брат.

АКТАЙ. Было три брата — четыре стало. Ну, выбирай из двух братьев одного. Этого или этого?

АВДОТЬЯ. Да как же я выберу? Сердце пополам разорву, что ли?

АКТАЙ. Пополам, пополам… Какой уговор был, так и будет. Три выкупа принесла — троих берешь. Гляди вон два стоят, сама выбрала. Твои. Еще одного выбирай, один тебе остался.

АВДОТЬЯ (падает на колени). Смилуйся надо мной, хан, отдай обоих.

Хан молчит.

АКТАЙ. Смотри, третий цветок завянет. Четвертого нет.

АВДОТЬЯ. Смилуйся, хан!

АКТАЙ. Сказано — одного выбирай. Выбирай!

НИКИТА. Бери Федю, Дунюшка! Он ведь еще и жизни-то не видал.

ФЕДЯ. Никиту бери, Дуня! С ним ты не пропадешь. А я что!…

Авдотья вся замирает на коленях, закрыв лицо руками.

ФЕДОСЕИЧ (плача). Да полно тебе, Авдотьюшка, что ты убиваешься! Отдай меня татарам, и дело с концом…

ЧЕЛОВЕК С КОЛОДКОЙ. Меня отпусти, Авдотья Васильевна, я ж тебе и не родня совсем. Чужой.

АВДОТЬЯ (опуская руки). Кто мне из вас не родня? Все свои, все родные, все кровные. Каждого знаю, каждого помню, а кого и не знаю — так больше себя жалею… Что ж, не смилуешься, хан? Нет? (Подымаясь на ноги.) Так знай — не покажу я вам дороги. Пускай твоя родня пропадает, как моя родня, да и я с ней заодно!…

БЕЧАК. Сама не знаешь, что говоришь.

АВДОТЬЯ. Нет, знаю. Вот скажи мне, хан, какой мне палец отрубить — этот аль этот?

АКТАЙ. Хоть все руби, нам не жалко…

АВДОТЬЯ. Хана спрашиваю, не тебя, злодей! Скажи, хан, мать у тебя есть? Не сгорела, как моя? Ну, так пусть она одну шапку выберет — эту аль эту? Так и быть, одного сына ей ворочу, а другому не бывать в живых. Поди спроси у нее — какого выбрать?

АКТАЙ. Замолчи ты, безумная!

ХАН. Постой!… Что ты хочешь, женщина?

АВДОТЬЯ. Как сказала, так и опять скажу: всю мою родню за всю твою родню! Много ли, мало ли — не хочу считать. Отпусти со мной рязанский полон, хан! Все мы в родстве, в кумовстве, в крестном братовстве, все одной матери дети — земли нашей рязанской… Коли хочешь мать свою обрадовать, братьев родных увидать, — отпусти нас!

СТАРУХА. Отпусти, хан! Послушай меня, старую! Я твоих братьев нянчила, тебя на руках качала…

МОЛОДАЯ ТАТАРКА. Отпусти, милостивый хан!…

БЕЧАК. Глядите, все три цветка у нее в руке поднялись! Как золото блестят, как звезда светятся. Какой-такой цветок? Будто жар-цвет…

АВДОТЬЯ. Жар-цвет и есть. Наяву расцвел — не во сне!

ХАН. Ее счастье! Пускай идут!…

КАЙДАН (кричит). Урдю! Гони всех рязан назад. Скажи, сестра выкупила. На свою сторону пойдут!…

Занавес

 

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Картина шестая

Опять дом в Рязани. Так же стоят стол и лавки, только все вокруг светлее, новее, голее — потолок и стены еще не продымились, лавки и столы еще не обтерлись, печка еще не загорела от жара.

На печи лежит Федосеич. Васена стоит против него и, задрав голову, разговаривает с ним.

ВАСЕНА. Полегче стало, Федосеич?

ФЕДОСЕИЧ. Еще бы не легче, коли у себя дома на печи лежишь. Ох!… (Потягивается.)

ВАСЕНА. А небось страшно было, что до дому не дойдешь?

ФЕДОСЕИЧ. Не, не страшно. Я знал, что дойду. До свово-то дому и без ног добежишь.

ВАСЕНА. А теперь и слег…

ФЕДОСЕИЧ. Теперь и слег. Да ведь и то сказать: не два века на свете жить.

ВАСЕНА. А уж мы вас и живыми-то видеть не чаяли. Жили мы с Ильинишной в Заречье — ну чисто сироты. Избушка холодная, летняя, сам знаешь. Зимой-то по ночам-то волки так и воют, под самое окошко подходят… Ух, страху было! А как проснешься о полночь от вою ихнего да раздумаешься — где-то наша тетя душа, в каких лесах, в каких степях бродит — так ажно зальешься… Тебя-то мы прежде того оплакали. Ты старенький…

ФЕДОСЕИЧ. Да я уж и сам себя за живого-то не считал. Воротила нас с того свету Авдотья Васильевна…

ВАСЕНА (таинственно). Вот ты, Федосеич, с печки не слезашь, а кабы ходил, так поглядел бы, как на всей улице народ нашей тете душе в пояс кланяется. Куда бы ни пошла — на торг али в церковь, — от всех ей почет, будто она княгиня али старуха древняя.

ФЕДОСЕИЧ. Не то что в пояс, а в ноги ей кланяться надо.

ВАСЕНА. Так и говорят. А знаешь, Федосеич…

ФЕДОСЕИЧ. Все знаю. Век прожил. А ты бы, милая, на стол собирала. Придет Авдотья Васильевна, а у нас с тобой все готово: садись за стол, ужинай!…

ВАСЕНА. Я живо!… (Ставит солонку, кладет на полотенце каравай хлеба, выносит из подполья горшок со сметаной, чашку с огурцами. Ставит на стол, бежит к печке и вдруг останавливается, всплескивает руками и громко смеется.)

ФЕДОСЕИЧ. Ты чего?

ВАСЕНА. Ой, глазам своим не верю! И стол у нас опять, и лавки, и пол, и подпол… Все, как было, а может, и лучше…

ФЕДОСЕИЧ. Вам, молодым, новое лучше, а нам, старикам, старого жаль.

ВАСЕНА. Оконца-то ныне поболе, посветлей, а подпол чисто хоромы…

ФЕДОСЕИЧ. В подполе не бывал, не приходилось. А окошки и вправду светлые. Только вот в очах потемней стало. Ну, да ничего не поделаешь — нагляделся на белый свет.

Дверь из сеней приотворяется. На пороге стоит Настасья с полным подойником в руках и говорит кому-то в сени.

НАСТАСЬЯ. Заходите, заходите, люди добрые!… С полным встречаю вас — только что коровушку подоила.

Митревна и Прохорыч заходят в избу.

МИТРЕВНА. Кто с полным гостей встречает, у того и дом полная чаша. Жить вам поживать векожизненно.

(Кланяется всем.) Здравствуй, Федосеич! Здравствуй, Васенушка! А хозяюшка где?

НАСТАСЬЯ. На кузню пошла — вечерять звать. Да всё, видно, кузнецы наши от ковала своего не отстанут. Много у них нонче дела-то. Дотемна из кузни не выходят.

ПРОХОРЫЧ. У всех нынче дела хватает — и у кузнецов, и у древоделов, и у камнесечцев, и у гончаров наших… Шутка сказать — на старом месте новый город ставить.

МИТРЕВНА. Что и говорить: тяжкая работа, великий труд. А все ж слава богу сказать, что до этих дней дожили…

НАСТАСЬЯ. Никак, хозяева идут — стукнуло в сенях… Погляди, Васенушка.

Васена выбегает в сени и сразу возвращается.

ВАСЕНА. Чужие, тетя Настя!… Незнамо какие люди. Двое мужиков и паренек с ими.

Через порог переступают двое. Один широкий, приземистый, большебородый, другой худой, желтолицый, с реденькой бородкой и жидкими волосами. Это слепые бродячие певцы дед Савва и дядя Мелентий. Слепцов вводит в избу мальчик-поводырь Симеон.

САВВА (густым, низким голосом). Мир дому сему!

МЕЛЕНТИЙ (высоким, чуть дрожащим голосом). Дозвольте, хозяева, у вашего огонька погреться!

НАСТАСЬЯ. Хозяев-то еще дома лету, да у нас обычай один, что при хозяевах, то и без них: всякому гостю рады. Садитесь, люди добрые, грейтесь.

СИМЕОН (подводя слепых к лавке). Вот она, лавка-то, дядя Мелентий. (Старику.) Спускай суму, дедушка, садись.

Слепые усаживаются.

ФЕДОСЕИЧ. Куда и откуда путь держите, страннички?

МЕЛЕНТИЙ. Сказал бы: идем куда глаза глядят, да глаза-то не глядят. Еще благо, малец у нас молодец — за троих смотрит. А ну, Симеон, прими посошок, поставь в уголок!

СИМЕОН. Давай, дядя Мелентий.

ФЕДОСЕИЧ. Слышь, Васена, отрежь им хлебушка, покуда что… Оголодали небось в пути-то, продрогли… Сам я большую дорогу прошел. Знаю, каков он есть, холод да голод дорожный. До ужина не дотереть.

ВАСЕНА (подает хлеб). Кушайте, страннички!

НАСТАСЬЯ. Соли-то подай. Что за еда без соли!

САВВА. Спасибо, дочка! Дай тебе бог здоровья.

ВАСЕНА. Бери и ты, мальчик. Всем хватит. Ты что хочешь — горбушку или середку?

СИМЕОН. Горбушку.

МЕЛЕНТИЙ. Дельно, Симеон. Покуда зубы есть, грызи горбушку. А поживешь с мое, от середки проси.

САВВА. Эх! Хорошо хлеб печете! И легок, и сытен, и духмян. Чем же вас отблагодарить, люди добрые, за хлеб-соль вашу? Ничем-то мы не богаты. Разве вот песню вам спеть по нашему обычаю слепецкому, ежели пожелаете.

НАСТАСЬЯ. Спойте, убогие! Песня время коротает.

ФЕДОСЕИЧ. И то спойте! Недаром говорят: чем с плачем жить, лучше с песней помереть.

МИТРЕВНА. Спойте, спойте, родименькие, а мы послушаем.

САВВА. Что петь-то будем? Духовную аль мирскую? Старину аль новизну?

МЕЛЕНТИЙ. Далекая пора — старина, мохом поросла. Споем про нонешнее. В Рязань пришли, рязанскую и затянем. Заводи, Савва!

САВВА (басом).

МИТРЕВНА. Истинно так…

Дверь отворяется. В избу входят Авдотья, Никита, Федя и тот парень, который вместе с ними пытался бежать из полона.

ВАСЕНА. Вот и наши пришли!

НИКИТА. Примолкни, девонька! Дай и нам послушать. Пойте, убогие, пойте!

САВВА. Для хозяина и песня сначала поется. А ну, Мелентий, Симеон!… (Запевает старательней прежнего.)

МЕЛЕНТИЙ.

СИМЕОН.

МЕЛЕНТИЙ.

СИМЕОН.

НИКИТА. Что ж вы, хозяюшки? Надо попотчевать странников. Эдакой запев не зря поется.

НАСТАСЬЯ (поднося ковш). Кушайте, страннички, на здоровье.

САВВА. Спаси вас господь! Добрый медок: с одной чарки запоешь, с двух запляшешь.

НИКИТА. За чем же дело стало? Выпейте и по другой.

АВДОТЬЯ. Не чинитесь, гости дорогие, пейте!

САВВА. Нет, хозяева, сперва допеть, а после и допить. Ну, Мелентий!…

МЕЛЕНТИЙ.

СИМЕОН.

МИТРЕВНА. Ох ты, батютпки! Ровно про нас поется!…

ПРОХОРЫЧ. Про нас и есть… Про горе наше рязанское.

МЕЛЕНТИЙ.

СИМЕОН.

МЕЛЕНТИЙ.

САВВА.

ВАСЕНА. Нет, не свекра! Так — сродника, Федосеича!…

АВДОТЬЯ. А ты и впрямь думаешь — про нас поют! У кого и свекра взяли, всяко бывало.

Дверь отворяется. В избу входят несколько человек — мужчины, женщины, ребята.

РЯЗАНЕЦ. Никак, поют у вас, хозяева? И нам бы послушать!…

АВДОТЬЯ. На то и песня, чтобы слушать. Садитесь — гости будете.

МЕЛЕНТИЙ.

ВАСЕНА. Ой… (Дергает Настасью за платье.)

ПЕВЦЫ.

РЯЗАНЕЦ. Да уж это не про нашу ли хозяюшку? Ей-ей, про нее…

АВДОТЬЯ. Не одна я Авдотья на Рязани. Песня-то, поди, при наших отцах-дедах сложена…

ПЕВЦЫ.

Настасья и Митревна всхлипывают. Остальные слушают молча.

МИТРЕВНА (утирая слезы). По-старому да по-бывалому. Великую беду избыла, голубушка…

ФЕДОСЕИЧ. Да кто ж это песню такую, придумал? Будто он с нами заодно в полону татарском побывал…

МЕЛЕНТИЙ. А кто его знает! Она, песня-то, под кустом родилась, лычком подпоясалась, в лапотки обулась, да и пошла по дорогам ходить-бродить…

НАСТАСЬЯ. Да ведь что ни слово, то быль… У кого вы ее переняли, песню эту?

САВВА. По всей Руси поется. Самая это желанная песня ныне.

МЕЛЕНТИЙ. И поит нас, и кормит, и в запас дает.

АВДОТЬЯ. Ну, коли так, и у нас в дому хлебом-солью да медком не побрезгуйте! (Подносит им еду и питье). Кушайте — еще нарежем. Пейте — еще нальем.

САВВА. Благодарствуй, хозяюшка! Как звать-то тебя да величать? За чье здоровье пить?

АВДОТЬЯ. Зовут меня Авдотьей, величают Васильевной.

МЕЛЕНТИЙ. Ишь, как песня-то наша ко двору пришлась. Про Авдотью пели — Авдотья и слушала. Хороша песня про тезку твою, хозяюшка? Ась?

ФЕДОСЕИЧ. Не про тезку песня — про нее самое, люди добрые! Ясен свет, да слепым очам не виден. Стоит перед вами Авдотья Рязаночка, та самая, что полол рязанский из дикой степи вывела.

РЯЗАНЕЦ. Жисть нам воротила!

МИТРЕВНА. Себя не пожалела!…

НАСТАСЬЯ и ЖЕНЩИНЫ. Красавица наша! Княгинюшка! Заступница!

ВАСЕНА (бросаясь к ней). Душенька наша!

ФЕДЯ (так же). Сестрица!

Слепцы, а за ними и Симеон встают и кланяются Авдотье в пояс.

САВВА. Честь и слава тебе, Авдотья Васильевна! Не чаяли мы, не гадали в твоем дому гостить, из твоих рук чару принять.

МЕЛЕНТИЙ. Честь и слава век да и по веку!

АВДОТЬЯ. Ох, куда и глядеть-то не ведаю! Пожалейте вы меня, люди добрые. И зла не сотворишь, а со стыда сгоришь. Хоть с глаз беги!…

НИКИТА. Некуда бежать, Авдотьюшка. Какое дело сделала, такую и славу неси. Наливай меду всем гостям — почествуем тебя. Для кого ты Авдотья Рязаночка, а для нас — хозяюшка!

АВДОТЬЯ. Это дело иное! Пейте, кушайте, гости дорогие! Чем богаты, тем и рады.

ФЕДЯ (подходя к Симеону). Слышь, малый!…

СИМЕОН. Чего?

ФЕДЯ. Вот чего. Научи меня песню эту петь. Больно по нраву мне пришлась. А я тебе за это что хошь дам.

СИМЕОН (кивая на Авдотью). А ты ей кто?

ФЕДЯ. Сестрице-то моей? Брат.

СИМЕОН. Тот самый?

ФЕДЯ. Тот самый. Один я у ней.

СИМЕОН. Даром научу.

ФЕДЯ. Сейчас?

СИМЕОН. В свой час. Выйдем ужо на крылечко, я те на все голоса спою — и за деда, и за дядю Мелентия, и за себя особо. А покуда нельзя мне — подтягивать надобно. Слышь, дед гусли перебирает.

И в самом деле Савва ударяет по струнам и начинает новую песню.

САВВА.

МЕЛЕНТИЙ.

СИМЕОН.

САВВА.

МЕЛЕНТИЙ.

САВВА.

СИМЕОН.

МЕЛЕНТИЙ и САВВА.

ВСЕ.

Занавес