Алан Блайт преподавал биоорганическую химию на биологическом факультете Эшфордского университета уже девятнадцать лет и к своим сорока четырем годам заслужил у коллег репутацию человека себе на уме, с которым должно — на всякий случай — поддерживать ровные отношения, но приятельствовать и сближаться совершенно не обязательно. Этот высокий и худой темноволосый мужчина с длинным хищным носом и вечно угрюмым лицом отличался уникальной способностью никогда не становиться объектом сплетен и слухов, с упоением распространяемых факультетскими дамами: он был настолько замкнут и до такой степени не располагал к тесному общению, что разведывать подробности его личной жизни не представлялось возможным. Впрочем, особого интереса никто и не проявлял: все знали, что Алан давно и безнадежно одинок, и эта информация вполне удовлетворяла сослуживцев, находивших темы поинтереснее.

В научном мире Алан безусловно имел определенный вес, лекции он читал просто великолепно. Ему нельзя было отказать в своеобразном«остроумии с щедрой примесью саркастического скептицизма. Алан с удовольствием, всегда в изящной и отточенной форме, давал понять трепетавшим на его занятиях студентам, что их умственные способности и степень подготовленности далеки от идеала, а порой позволял себе не самые лестные высказывания и в адрес своих сподвижников по науке. Общественное мнение не поленилось приписать Алану чрезмерное чувство собственного превосходства вкупе с излишней придирчивостью — это также не поспособствовало желанию коллег сойтись с ним поближе.

Единственным человеком, кто мог себе позволить некоторую фамильярность и даже язвительность по отношению к Алану, была его патронесса Марджори Кидд — приятная во всех отношениях дама весьма почтенного возраста, которая преподавала здесь чуть ли не полвека и успела за эти годы издать несколько десятков всем известных монографий, справочников и учебников. Миссис Кидд снискала себе неслыханную популярность: ее любили (хотя также и побаивались), называли местной легендой и признавали одним из ведущих профессоров Эшфорда. По неизвестным для самого Алана причинам, она благоволила к нему уже много лет, а он в свою очередь с ней одной мог общаться достаточно непринужденно и вести почти дружеские беседы на отвлеченные темы.

Когда августовским утром, за пару недель до начала занятий, Алан поднимался по пустынной в это время университетской лестнице, миссис Кидд окликнула его сверху:

— Алан, наконец вы появились! Будьте добры, на пару слов!

Алан подошел, в сотый раз задумываясь над тем, почему умная и безусловно обладающая хорошим вкусом женщина, перешагнувшая семидесятилетний рубеж, красит волосы в ярко-рыжий цвет. Неужели не понимает, что это выглядит по меньшей мере смехотворно?

— Ну, голубчик, рада вас видеть. Первый день после отпуска — самый тяжелый, но удрученным вы, к счастью, не выглядите. Как отдохнули?

— Спасибо, нормально.

— «Спасибо, нормально». Сколько я вас знаю, вы ничего другого и не отвечаете. А у меня есть новость, которую я должна сообщить немедленно.

— Вы меня пугаете.

— Новость хорошая. У нас возникла кадровая проблема, но теперь она улажена. Дело в том, что буквально через пару дней после вашего отъезда Ламот заявил о своем намерении уволиться, и мы…

— Вот черт!

— Не ругайтесь. Сначала мы впали в легкую панику: ведь решать подобные вопросы летом всегда крайне непросто, тем более за несколько недель, оставшихся до начала учебного года. Но Донован в кои-то веки проявил оперативность. Не буду утомлять вас рассказом о подробностях поисков нами достойной персоны… В общем, он уже утвердил новую девочку на место Ламота.

Алан не проявил особой радости.

— Какую еще девочку? Слушайте, я околачиваюсь в Эшфорде уже неделю, почему вы мне не позвонили? Разумеется, утверждение новых сотрудников не в моей компетенции, однако, мне кажется, Донован мог обсудить кандидатуру этой девочки и со мной в том числе. Я читаю предмет, следовательно, я должен знать, кто и как будет вести практические занятия?

— Дружочек, не заводитесь на пустом месте и не считайте это личным выпадом декана. Донован самым тщательным образом проконсультировался со мной — мне вы доверяете? — а затем поступил так, как счел нужным. Вполне верно, на мой взгляд. Считайте, что это наш с ним совместный выбор. Поверьте, никто специально не пытался провернуть эти кадровые перестановки втайне от вас, а уж в мои планы точно не входило уязвлять ваше самолюбие. Но в данном случае ситуация была форсмажорной, и мы решили ее настолько быстро, насколько смогли.

При чем тут мое самолюбие? Опять новый человек… Жаль, Ламот меня вполне устраивал в качестве младшего преподавателя, следовало постараться удержать его у нас. Хотя осуждать его трудно — при нынешних финансовых обстоятельствах любое предложение со стороны может выглядеть весьма заманчивым… А имя у этой девочки есть?

— Ее зовут Дорис Мэллоу. Ей, должно быть, чуть меньше тридцати: она пять лет стажировалась в Бентли, а училась, между прочим, у нас. Я ее помню. Очень умненькая была и способная студентка.

— А я не помню. Я вообще их не запоминаю. Безликая масса.

— В личной беседе она также произвела на меня хорошее впечатление, — безмятежно продолжала миссис Кидд, — к тому же отзывы из Бентли самые благоприятные. Так что, полагаю, Донован сделал весьма удачный выбор. Да и нам с вами беспокоиться не о чем.

Алан хмыкнул и покачал головой:

— Конечно, если особо не из кого выбирать, то подойдет и девочка из Бентли.

— Во всяком случае, этот вопрос уже закрыт. А вы, Алан, чем всячески демонстрировать сомнения на ее счет, лучше бы сами на нее взглянули. Она в нашей лаборатории. Поэтому я и поймала вас заранее, чтобы вы вошли туда уже подготовленным. Не забудьте: Дорис Мэллоу. А впрочем, будет лучше, если мы пойдем вместе. Представлю вас и заодно постараюсь смягчить ее первое впечатление от знакомства с вами. Пожалуйста, придайте своему лицу более приятное выражение.

— Вас, миссис Кидд, должно волновать не мое лицо. Бентли — это скопище неудачников, я им решительно не доверяю. На отделении биополимеров еще есть более или менее толковые люди, но специалисты по нашей с вами тематике никуда не годятся. Вы же знаете не хуже меня! Пусть эта девочка… как ее…

— Дорис Мэллоу!

— Ну да… Пусть она хоть трижды талантлива, но под чьим руководством она там трудилась пять лет? Да о чем вообще можно говорить, если разработка целого направления отдана на откуп хорошо известному вам Питеру Брауну, который настолько некомпетентен…

Алан не успел развить свою мысль о личном составе профессуры университета Бентли, потому что в этот момент он и миссис Кидд вошли в лабораторию. Дорис Мэллоу стояла у стеклянного стенного шкафа и с интересом разглядывала его содержимое, заложив руки за спину. Через какое-то мгновение она обернулась, и Алан удивительным образом — чего с ним никогда раньше не случалось — потерял нить рассуждений. У нее были довольно длинные темно-каштановые вьющиеся волосы с медным отливом и кошачьи (Алан так и подумал — «кошачьи») желто-зеленые мерцающие глаза. Вызывающе сочное сочетание цвета глаз и волос не позволяло усомниться, что, живи их обладательница не сейчас, в двадцать первом веке, а несколько сотен лет назад, она наверняка отправилась бы на костер, как яркая представительница племени колдуний. Стройная фигурка Дорис приводила в восхищение: облаченная в довольно смелый облегающий костюм, эта особа демонстрировала свои соблазнительные формы с явным знанием дела. Ноги вообще были идеальными.

Алан не сразу сообразил, что ему следовало хотя бы улыбнуться в ответ на приветливую улыбку хорошенькой новой сотрудницы вместо того, чтобы так откровенно на нее таращиться, забыв на полуслове закрыть рот.

— Дорис, деточка моя, — ласково промурлыкала миссис Кидд, — познакомься, пожалуйста, с мистером Блайтом, которого так панически боятся наши детишки. Тебе бояться его не следует, но все же лучше не искушать судьбу: непременно будь осмотрительной, внимательной и аккуратной — мистер Блайт, в отличие от большинства своих коллег, очень взыскателен и строг по отношению к молодым симпатичным девушкам.

Дорис улыбнулась еще шире, подошла и протянула Алану руку, глядя на него снизу вверх: как оказалось, она едва доставала ему до плеча. Теперь, с близкого расстояния, он заметил, что у нее очень светлая и нежная кожа, изящно очерченные губы, которые наверняка не хуже смотрятся и без наложенного на них слоя помады, а от переносицы строго вверх поднимается трогательная вертикальная морщинка. Дорис настолько быстро отняла руку, что Алан даже не успел осознать, каким было ощущение от прикосновения ее ладони, и мягко произнесла:

— А я вас прекрасно помню, мистер Блайт. Вас и ваши лекции. Такие преподаватели не забываются.

В ее словах Алану померещилась ирония.

— Да, я не поп-звезда, чтобы всем нравиться. Уже произнеся эту фразу, Алан вспомнил, что вычитал ее в какой-то газете. Она принадлежала то ли крайне левому политику, то ли модному писателю-абсурдисту. Дорис изумленно округлила и без того большие глаза.

— Нет… Вы меня неправильно поняли! Наоборот, я запомнила вас, потому что вы просто превосходно читали свой предмет. Правда, правда!

Алан смутился, но какая-то бесовская тень, скользнувшая по лицу Дорис, заставила его усомниться в правдивости ее слов.

— Ну что ж, спасибо. Надеюсь, вам у нас понравится. И пожалуйста, прежде, чем что бы то ни было здесь трогать, спросите меня или миссис Кидд. Это в течение ближайших дней. Через неделю появится наша лаборантка Элли: она вам все покажет и объяснит. Она же будет вам ассистировать при подготовке учебных практикумов и лабораторных работ. А теперь извините, я должен уйти.

Алан развернулся, стремительно вышел и зачем-то направился в сторону библиотеки, хотя первоначально намеревался спокойно поработать за своим столом.

Прошло несколько недель, прежде чем Алан осознал, что все его мысли заняты Дорис. Вначале он ощущал некое смутное беспокойство, затем не хотел признаваться себе в причинах этого беспокойства, а когда наконец признался, расстроился. В его устоявшуюся, размеренную жизнь вторглось абсолютно излишнее смятение, тревожащее и выводящее из равновесия. Алан старался говорить с Дорис как можно реже и только о работе, однако постоянно ловил себя на том, что жадно разглядывает новую коллегу и вряд ли контролирует выражение своего лица. Она же, казалось, ничего не замечала и пребывала в состоянии полной безмятежности. Чуть ли не всю первую половину дня Дорис бывала слишком занята, но после обеда она довольно часто позволяла себе продолжительные разговоры с миссис Кидд: несмотря на почти полувековую разницу в возрасте, женщины удивительно быстро подружились. Алан все время маячил неподалеку, поэтому беседовали они свистящим, богатым модуляциями шепотом. Иногда до Алана доносились отдельные реплики типа: «Представьте себе его выражение лица в тот момент!», «После этих слов мне пришлось бросить трубку» или «Ах, милочка, для мужчин это вполне нормальный поступок», которые также не способствовали его душевному равновесию.

Наконец наступил момент, когда«Алан решил не играть больше с самим собой в кошки-мышки и разобраться, отчего влечение к Дорис его только раздражает. Почему бы ему не повести себя более естественным способом и, например, не поухаживать за ней? Ответ, состоящий из нескольких пунктов, он нашел немедленно: во-первых, он не мог себе позволить завести служебный роман, выбраться из которого потом оказалось бы весьма затруднительно; во-вторых, ему никак не удавалось забыть одну похожую историю, произошедшую с ним много лет назад (когда его совершенно искреннее чувство было растоптано и обернулось прилюдным унижением); в-третьих, Алан был убежден, что такая очаровательная женщина, как Дорис, не может быть одинока, а отбивать ее у кого бы то ни было он не намеревался.

Кляня собственные мысли, Алан все же задал себе еще один вопрос: а возможно ли, что и Дорис к нему неравнодушна? И сам же дал на него ответ однозначно отрицательный — об этом даже думать бессмысленно. Да и чем мог бы прельстить такую куколку мрачный малопривлекательный зануда с тяжелым характером и не очень высокими доходами? Конечно, Дорис неизменно была любезна в разговорах с ним, демонстрировала зубки, поправляла локоны, строила милые гримаски. Но это кокетство он посчитал просто рефлекторным и не делал обнадеживающих выводов.

Подытожив все аналитические выкладки, Алан заключил: обнародовать свою, быть может мимолетную, влюбленность — значит, разрушить тот устойчивый, спокойный, закрытый мир, который он с таким трудом выстроил. Стоит ли? Алан решил, что в его возрасте уже не стоит, велел себе сдерживать эмоции, пока они не угаснут сами собой, и продолжал терзаться, бросая каждый день яростные взгляды на дивные бедра Дорис, обтянутые миниатюрными юбочками не самого строгого покроя.

В один из октябрьских вечеров Алан застал в лаборатории миссис Кидд и Дорис, как всегда эмоционально обсуждавших что-то животрепещущее. Дорис сняла туфельки и положила ноги на соседний стул. За долю секунды в душе Алана произошла настоящая революция: со стрельбой из пушек, сражениями на баррикадах и вывешиванием новых флагов. Некий целостный образ недоступной женщины-коллеги, который он в соответствии со своими установками старательно вынашивал и лелеял целый месяц, был мгновенно разрушен при единственном взгляде на ее ноготочки, накрашенные ярко-розовым лаком, просвечивающим через светлые чулки. Мысль о том, что Дорис может снимать пусть даже туфли, вызвала цепную реакцию такой силы, что Алан невольно попятился к двери. Но миссис Кидд его окликнула:

— Алан, дружочек, вы не помните, как звали того элегантного молодого человека, который несколько лет читал у нас бактериологию, а потом ушел в какой-то фармакологический концерн? Он еще ходил с тросточкой, и ему дали кличку Хромой Черт, потому что он был весьма предприимчив по части женского пола?

— Не помню, — проскрипел Алан, делая еще шаг к двери.

— Так вот, — продолжала миссис Кидд, снова обращаясь к Дорис, — говорили, что он сломал лодыжку при весьма романтических обстоятельствах. Якобы он пошел к любовнице, а тут вернулся ее муж, вот и пришлось выпрыгивать в окно. Как же его звали? У него был такой голос… знаете, с хрипотцой… Студентки на его лекциях просто впадали в транс: о чем бы он ни читал — хоть о патогенных стрептококках, — получалось настолько сексуально, что…

Алан, не дослушав, открыл дверь, сделал шаг за порог. Вероятно, именно в этот момент миссис Кидд закончила фразу на какой-то пикантной ноте, потому что Дорис захохотала. Алан обернулся. Запрокинув голову, Дорис заливалась смехом, одна ножка — упс! — мягко соскользнула со стула. «Нет, так дальше продолжаться не может, — уныло подумал Алан, одновременно пересчитывая лампы, освещавшие Длинный коридор, — или я с ума сойду…»

Ноябрь вступил в свои права: погода была отвратительной. Миссис Кидд бодрым и радостным голосом каждый день жаловалась Дорис на головные боли, повышенное давление и приступы радикулита. Та сочувственно кивала, сонно глядя в окно на свинцовые тучи, из которых валил мелкий, колючий снег. Студенты откровенно зевали на лекциях. Алан, так и не определившийся с линией своего поведения относительно Дорис, свирепствовал и многократно обещал им, что после зимних экзаменов учебу продолжат далеко не все.

В среду он обнаружил, что оставленная около принтера распечатка последнего эпохального труда Питера Брауна, присланного накануне из Бентли, куда-то исчезла. Чертыхаясь, он пересмотрел груды бумаг, разложенные на столах, перерыл все шкафы, однако результаты поисков оказались нулевыми. Разумеется, можно было распечатать статью заново, но в ней было около пятидесяти страниц, которые он уже успел проглядеть, отметить заинтересовавшие моменты разноцветными фломастерами и поставить кучу вопросительных знаков на полях. Своего труда было безумно жалко. Когда в дверях появились Дорис и миссис Кидд, он, доведенный до точки кипения, в очередной раз ворошил бумаги на столике, где стоял принтер. Миссис Кидд, настроенная после чашечки кофе и приятной беседы весьма благодушным образом, ласково поинтересовалась:

— Что вы так неистово ищете, Алан?

— Распечатку брауновской статьи. Она лежала вот здесь, а теперь ее нет!

Лицо Дорис мгновенно приняло виноватое выражение.

— О-о-о, простите, пожалуйста, это я взяла. Я положила ее в нижний ящик вашего стола. Боялась, что около принтера она смешается с другими распечатками и несколько страниц может пропасть…

Алан почувствовал себя идиотом, причем охотно выставляющим собственный идиотизм напоказ. И почему он не догадался посмотреть в нижнем ящике?

— А кто вас просил? — заговорил Алан раздраженно, раздосадованный скорее своей несообразительностью, но и немножко тем, что посторонние стали свидетелями его оплошности. — С какой стати страницы должны были пропасть? Вы видели на них мои пометки?

— Да, потому и положила в ваш стол…

— Я уже понял. Спасибо. Но я вас очень прошу, Дорис, когда вы перекладываете с места на место что-нибудь, принадлежащее мне, ставьте меня в известность! А еще лучше — и это я вам, кстати, говорил в день нашего знакомства — вообще ничего не трогайте!

Смягчить голос не получилось — последние фразы прозвучали, пожалуй, чересчур резко. Глаза у Дорис забегали, она бросила беспомощный взгляд на свою постоянную опекуншу, потом быстро прошла в смежную комнату и закрыла за собой дверь. Миссис Кидд зашипела, как рассерженная змея:

— Послушайте, голубчик, нельзя же так, в конце концов!

— А что я такого сказал? — с вызовом ответил Алан.

Дело не в том, что вы сказали, а как вы сказали. Можно было добавить немного деликатности? Сами же понимаете: ничего плохого девочка не сделала. А вы просто сорвали на ней свое вечное скверное настроение.

— Мне что, пойти извиниться?!

— На вашем месте я именно так и поступила бы.

Не говоря больше ни слова, Алан швырнул обратно последнюю стопку извлеченных из стола бумаг и проследовал в соседнюю комнату. Дорис, стоя на цыпочках, пыталась снять с верхней полки книжного шкафа толстенный том справочника по органической химии. Алан подошел, молча вытянул нужный фолиант и протянул ей.

— Спасибо, — кивнула Дорис и добавила: — Очень удачно, что у нас есть собственный экземпляр этого трехтомника, не нужно ходить в библиотеку.

— Пожалуйста. Я… хотел извиниться. Я не должен был говорить с вами в таком тоне, простите меня, пожалуйста.

— Ну что вы, это я должна извиниться. — Дорис застенчиво улыбнулась и прижала книгу к груди. — Я хотела сделать как лучше… Я просто забыла сказать вам, что переложила статью, из головы вылетело…

Алан окинул взглядом ее профиль — ресницы, отбрасывающие тень на нежную щеку, аккуратный носик, чуть выступающий подбородок… и вдруг испытал сколь неожиданное, столь и пронзительное желание поцеловать Дорис. Он машинально приблизился еще на шаг, лихорадочно соображая, стоит ли поддаваться внезапному порыву, но в этот момент хлопнула дверь лаборатории, в соседней комнате раздались голоса, и Алан замер на очередном полушаге.

— А вот и Элли! — обрадованно произнесла Дорис, по-прежнему обнимая справочник. — Мне нужно поговорить с ней, я пойду.

Алан чуть посторонился, пропуская ее, и остался стоять на том же месте. «Все к лучшему, — подумал он, испытывая смешанное чувство разочарования и облегчения. — Ну что тебе неймется? А если бы она начала возмущаться и верещать? А за стенкой Марджори. Тебе это нужно?» Алан задвинул поглубже, подровнял книги на полке и прикрыл распахнутую дверцу шкафа.

На следующий день утром Дорис подошла к Алану и извиняющимся тоном осведомилась, не поможет ли он ей с подготовкой к зачетной лабораторной работе, которая состоится завтра.

— По крайней мере, тогда я буду уверена, что все в порядке, — добавила она, глядя на Алана своими пестрыми, все еще виноватыми глазами, — вы же намного опытнее меня. А то я опять натворю что-нибудь… Хотя бы просто зайдите на минутку и посмотрите.

— Сейчас я не могу выкроить даже минутку, — сухо ответил Алан, изучая нежный завиток волос около ее уха. — А вот после четырех… Вообще-то, полагаю, вы и сами справитесь. Во всяком случае, должны. Но… дополнительный контроль не помешает.

Когда в четыре пятнадцать Алан зашел в учебную лабораторию, Дорис и Элли заканчивали расставлять на столах химическую посуду и реактивы. За окнами уже стемнело, поэтому горели все верхние лампы, придавая огромному помещению неприятное сходство с операционной.

— Ну вот, кажется, все, — пробормотала Дорис, осматривая длинные ряды столов. — Мы ничего не упустили, мистер Блайт? Десятипроцентные растворы едкого калия и серной кислоты, однопроцентный раствор крахмала… Все верно? Элли, спасибо, вы можете идти… Надеюсь, эти олухи найдут способ списать у тех, кто поумнее, или незаметно заглянуть в тетради, а то с подобными опытами недолго и на воздух взлететь.

— Не знаю, как у вас, Дорис, — немедленно отреагировал Алан, делая нажим на слово «вас», — у меня никто не осмелился бы списывать или заглядывать в тетрадь. Он бы у меня сразу отсюда вылетел.

Да… — протянула Дорис, собирая в коробку кусочки мела, — я помню, как вы проводили практические занятия. «В процессе растворения реагентов, содержащих ферменты, нельзя допускать вспенивания: это может привести к их инактивации…» Вы произносили эти слова таким устрашающим тоном! Мы тряслись, словно кролики перед удавом. Я-то училась хорошо, хотя вы это напрочь забыли, а вот моя подружка Рози боялась вас до судорог. Одного вашего взгляда, говорила она, ей достаточно, чтобы весь заученный материал мгновенно испарился из ее памяти. Она, кстати, так и не получила степень — ушла после третьего курса.

— Хотите сказать, это из-за меня все знания покинули ее бедную голову? — поинтересовался Алан, скрестив руки на груди.

— Не хочу, — хмыкнула Дорис. Она поставила коробку с мелками на стол и посмотрела на Алана в упор. — Но иногда я ловлю такие ваши взгляды, что поневоле вспоминаю слова малышки Рози.

Алан остолбенел. Он не ожидал услышать ничего подобного и не нашелся, что ответить.

— Впрочем, это не важно. — Дорис улыбнулась и облокотилась на спинку стула, приняв, невероятно обольстительную позу. — Иной раз ведь хочется, чтобы все мысли неожиданно улетучились, особенно если им на смену приходит… как бы это выразить поточнее… некое сладкое мимолетное предчувствие… Не так ли? О, смотрите, опять пошел снег! Если так будет продолжаться, то через месяц дорогу к факультету придется прорывать лопатами, а на Рождество в здешнем парке все желающие смогут покататься в санях с колокольчиками!

Ее последние слова Алан даже не услышал. Если он все понял верно, она намеревается перевести их отношения на новый уровень, о котором он и мечтать не смел. Похоже, она делает первый шаг, потому что поняла: сам он никогда не решится. «Сладкое мимолетное предчувствие…» Какие же намечаются перспективы? Стоп, а вдруг он опять попадет в такую же историю, как тогда? Пережить подобное во второй раз будет куда сложнее. Может, Дорис просто дразнит его, а потом станет шепотом рассказывать миссис Кидд, как он стоял вот здесь, около стенки, с самым идиотским выражением лица и не мог ни слова вымолвить? Воображение живо нарисовало Алану заливающуюся смехом Дорис и вернуло с небес на землю.

— Уже довольно поздно, — холодно произнес Алан, — и вы прекрасно справились: здесь все в порядке. По-моему, пора идти домой.

На улице было еще морознее, чем это могло показаться из светлой теплой комнаты. Дорис поежилась и поплотнее закуталась в длинный вязаный шарф. Алан поднял воротник и перчаткой начал смахивать липкий снег с ветрового стекла своей машины.

— Ну что ж, мистер Блайт, — голос Дорис был приглушен шарфом, закрывавшим пол-лица, — будем прощаться. Я живу совсем недалеко, вон там. — И она махнула рукой куда-то в темноту.

Алан посмотрел в том же направлении, но не увидел ничего, кроме мелькающих во тьме снежинок.

— Давайте я вас подвезу, — довольно нерешительно предложил он.

— Нет, нет, спасибо, — торопливо ответила Дорис. — Я всегда хожу пешком. Ежедневный моцион: надо же хоть немножко дышать свежим воздухом. И потом, это действительно очень близко, буквально через несколько минут я буду дома.

Дорис сделала шаг в сторону, поскользнулась и чуть не упала. Алан успел подхватить ее под локоть.

— Ну хорошо. Тогда давайте я вас провожу, а то очень скользко. Тоже подышу воздухом.

— О-о-о! — Дорис немного сдвинула вниз шарф, чтобы послать Алану чарующую улыбку. — Это очень мило с вашей стороны, мистер Блайт! Уверяю вас, вы не потеряете на этой прогулке много времени. Пять минут туда, пять обратно…

Дорис подхватила Алана под руку таким привычным движением, как будто они регулярно прогуливались вдвоем на протяжении уже нескольких лет, и потащила за собой. Через пару минут Алан подумал, что молчать всю дорогу будет неприлично, и решил развить ту тему, которой они уже коснулись сегодня вечером.

— И все же, Дорис, должен заметить, что вы чересчур потакаете студентам. Веселитесь вместе с ними, закрываете глаза на их вечное списывание. Разве так можно?

— Я даже рассказываю им анекдоты, мистер Блайт. Но только приличные.

Алан на секунду остановился.

— Анекдоты?

— Да. Например, такой: «Какое главное достижение химии? — Периодическая система элементов? — Нет, крашеные блондинки». Вам не смешно? А они смеялись.

— Конечно, смеялись. Им хорош любой повод, лишь бы не заниматься. В конце концов, это простительно в молодости: другие интересы, знаете ли. Вы ближе к ним по возрасту, нежели я, следовательно, лучше их понимаете.

— Не прибедняйтесь!

— Но ведь для чего-то они здесь находятся? Передо мной стоит задача вдолбить каким угодно способом в их пустые головы немножко знаний. А перед ними, кажется, стоит задача каким угодно способом эти знания не усвоить. Анекдоты, разумеется, запоминать куда легче.

— Ох, мистер Блайт! Вы несправедливы и к ним, и ко мне.

— К вам я справедлив. Я не говорю, что вы плохо преподаете. Вы легко держите аудиторию, вы, что важно, умеете очень доходчиво объяснять…

— Спасибо.

— Просто такой подход…

Хорошо, что вы несправедливы только к ним. И все-таки нельзя всех студентов огульно считать бездельниками и болванами. Среди них есть очень способные мальчики и девочки, которые прекрасно усваивают предмет. Особенно, конечно, мальчики.

Алан почувствовал, как в области сердца его кольнула какая-то очень острая иголка.

— Ладно, Дорис, я деспот-ретроград, а вы прогрессивный реформатор. И все же дистанцию надо соблюдать. Анекдоты вы им рассказываете… Конечно, такими методами легко добиться их любви, — на слове «любовь» Алан запнулся, однако отважно продолжал: — но мне кажется, они должны хотя бы немного нас бояться. Только страх заставляет большую часть этих молодых людей худо-бедно учиться. А всякого рода юных гениев от науки среди них не больше пяти-десяти процентов.

— Вам нравится, когда вас боятся? — спросила Дорис, резко останавливаясь и поворачиваясь к Алану лицом. — Не знаю, как это трактуют психологи, но, вероятно, как-нибудь да трактуют. Кстати, мы пришли. Вот мой дом.

Они стояли около витой железной ограды, за которой в темноте угадывался невысокий домик. Алан вдруг испугался, что Дорис пригласит его зайти, но этого не произошло.

— Спасибо еще раз, что проводили меня, мистер Блайт. И… если вам это приятно, то я тоже постараюсь немножко вас бояться. Спокойной ночи!

Дорис неожиданно приподнялась на цыпочки и, еле дотянувшись, поцеловала Алана в щеку. Сильный порыв ветра заставил ее покачнуться, ее губы скользнули по лицу Алана и задели его губы. Во время этого щекочущего прикосновения, длившегося лишь миг, Алан, задохнувшись мучительно пытался сообразить, что ему делать дальше — обнять Дорис и продлить поцелуй или, например, схватить ее за руку и напроситься в гости.

Как и вчера, он ничего не успел решить. Скрипнула калитка, металлически щелкнула задвижка, застучали каблучки по каменной дорожке, ведущей к дому. Алан еще немного постоял около ограды, теперь ощущая на своем лице лишь мокрое и холодное прикосновение пляшущих снежинок.

Ночью он почти не спал. Ворочаясь с боку на бок, Алан восстанавливал в памяти то один, то другой фрагмент прошедшего вечера и обзывал себя безмозглым тупицей и кретином. Какого черта ему понадобилось читать Дорис лекцию о воспитании юношества? Неужели трудно было найти другую тему для разговора? Если она теперь будет считать его вечно брюзжащим занудой, то кто виноват, как не он сам? И надо ж было застыть, подобно соляному столбу, когда Дорис его поцеловала! Даже голову не догадался наклонить!

Вспомнив в очередной раз эту сцену, Алан застонал и ударил себя кулаком по лбу. Вариантов развития событий было предостаточно — Алана бросило в жар от одного лишь их мысленного перечисления, — но он выбрал тупиковый. Да, дамочки славно повеселятся, обсуждая его беспомощное поведение. Алан представил себе, как Марджори Кидд доверительно шепчет Дорис: «Ох, деточка, вести себя подобным образом свойственно вечно неуверенным в себе неудачникам», — и снова застонал.

Заснул Алан только под утро. В полубредовом сне он почему-то разгуливал по огромному магазину, заваленному всевозможными лампами, люстрами и торшерами. От их мощного сияния резало глаза и раскалывалась голова, поэтому Алан пытался выбрать себе светильник потусклее. «Посмотрите на этот, сэр, — уговаривал его продавец, — он не только горит, но и подает звуковой сигнал». Продавец щелкнул выключателем, и торшер действительно начал мерзко трезвонить. Звонил он довольно долго, пока Алан наконец не понял, что уже проснулся и что разбудил его телефон. Не открывая глаз, он подтащил к уху трубку и прохрипел:

— Да… Я слушаю…

— Мистер Блайт, я вас разбудила? Это Дорис Мэлпоу. Простите, я думала, вы уже встали…

Голосок Дорис оказал поистине магическое действие: сон слетел с Алана в одну секунду. О господи, она сама позвонила ему! Все ночные терзания и сомнения мгновенно испарились, как дым. Действительность была много приятней.

— Да… Кажется, я забыл вчера включить будильник. А который час?

— Уже восемь. Мистер Блайт, понимаете, со мной произошла одна неприятная история, поэтому я вам и позвонила.

Алан похолодел.

— Что случилось?

— Понимаете, вчера вечером я пришла домой и обнаружила, что у меня кончился кофе. А я не могу утром прийти в себя без чашки кофе. Ну вот, я решила добежать до магазинчика на углу… Мы мимо него проходили, вы не заметили? В общем, я поскользнулась и упала.

— Вы что-нибудь сломали?! — в ужасе воскликнул Алан.

— Нет, я даже сама поднялась и добралась до дому. А вот ночью… Понимаете, нога у меня распухла, и теперь я не могу на нее ступить.

— Господи, вам же нужно в больницу! Необходимо сделать снимок, может, это все-таки перелом…

— Да нет же, нет! Мне безумно повезло: моя соседка — она с семьей занимает вторую половину дома — медсестра в ортопедическом отделении нашего университетского госпиталя…

— Я уже понял, как вам повезло! — перебил Алан, волнуясь за здоровье Дорис.

Я это к тому говорю, что она зашла и осмотрела ступню. У меня просто растяжение связок. Малоприятно, но не смертельно. Соседка наложила повязку, и теперь мне уже почти не больно. Сердце Алана сжалось.

— Понимаете, я чувствую себя очень виноватой. Сегодня же я должна проводить эту ужасную проверочную работу, а я не могу дойти даже до кухни… Соседка сказала, что мне нужно полежать день, максимум два, и все пройдет. Сегодня пятница, а потом два выходных: я могла бы спокойно отлежаться до понедельника… Мистер Блайт, мне очень стыдно и досадно, но не могла бы я попросить вас подменить меня? Насколько я знаю, эти часы у вас свободны…

— Разумеется, можете. Конечно, я вас подменю, даже не думайте об этом. Только, может, вам все-таки стоит поехать в больницу?

— Ах нет. Опухоль уже спадает, все само пройдет… Мне так жаль, мистер Блайт, и я вам так благодарна! Вы уж меня простите, пожалуйста…

— Я же сказал: даже не думайте об этом. Не волнуйтесь и не извиняйтесь. Я могу даже сам проверить работы.

— Мистер Блайт, об этом не может быть и речи! Зачем вам дополнительная нагрузка? У меня же болит нога, а не голова. Я сама их проверю, только…

— Что?

— Ох, мне опять так неловко. Просто ужас какой-то! Может, вы зайдете ко мне после занятий и занесете эти треклятые листочки? Кажется, я злоупотребляю вашей добротой, но, право же, вы потеряете не больше получаса.

— Хорошо, я так и сделаю.

— Вас это точно не затруднит? Я могу обратиться к Элли или еще к кому-нибудь…

— Мне это совсем не сложно. Если у вас возникнут какие-то вопросы, Элли вряд ли на них ответит.

— Спасибо тысячу раз. Вы меня просто спасаете. А дорогу вы помните?

Алан подумал, что нашел бы дорогу к дому Дорис даже ночью с закрытыми глазами, но вслух сказал лишь:

— Помню.

Появление Алана в лаборатории вызвало стон разочарования, переходящий в жалобный вой. Для большинства это был слишком неприятный сюрприз: все ждали очаровательную мисс Мэллоу, которая успела завоевать всеобщее признание за демократический подход к процессу обучения. Алан окинул студентов своим фирменным взглядом, и они испуганно притихли.

— Так… — веско произнес мистер Блайт. — Чтобы прекратить эти скорбные переглядывания и перешептывания, довожу до вашего сведения, что мисс Мэллоу, к сожалению, заболела. Я ее заменяю. Хочу сразу предупредить: если ваши карманы набиты шпаргалками, даже не пытайтесь их вытащить. Не стоит играть со мной в игры, которые могут для вас плохо кончиться.

Над рядами столов вновь прошелестело едва слышное стенание, и работа началась. Вскоре Алан почувствовал, что его неудержимо клонит ко сну. Дала знать себя бессонная ночь: глаза закрывались сами собой. «Еще не хватало отключиться и захрапеть», — с тоской подумал Алан, украдкой поглядывая на часы и готовясь к двухчасовой пытке. Он решил, что будет раз в пять минут грозно осматривать аудиторию, раз в пятнадцать минут прогуливаться между столами и проверять состояние дел, а все остальное время полностью посвятит мыслям о возможных путях развития его взаимоотношений с Дорис. Перед ним стояла непростая задача, но он с нею справился. И даже счел возможным подробно ответить на два робких, но вполне дельных вопроса студентов и искренне высказать свое мнение об одном тупом парне, у которого место мозгов занимали опилки.

Когда наконец истекли положенные два часа, Алан почувствовал себя почти счастливым. Собирая в прозрачную папку кипу исписанных листочков, он решил немного порадовать и других.

— Я попрошу еще минуту вашего внимания. Не хотел говорить заранее, чтобы вы не расслаблялись, а теперь, пожалуй, скажу. Проверять работы буду не я, а мисс Мэллоу. Насколько я понимаю, она весьма снисходительна к вашим… изысканиям, поэтому у всех есть шансы получить неплохие оценки.

Не обращая внимания на ликующие вопли и прыжки, Алан направился к двери. Его телефон зазвонил ровно через две минуты, когда он подходил к лестнице. Пока Алан выуживал аппарат из нагрудного кармана, его ладони стали совершенно мокрыми.

— Мистер Блайт, это Дорис Мэллоу, — промурлыкала трубка нежнейшим голосом.

«Неужели она думает, что я могу ее с кем-то спутать?» — подумал Алан, всем телом ощущая то самое сладкое предчувствие, о котором Дорис говорила вчера вечером.

— Как вы себя чувствуете, Дорис?

— Спасибо, лучше. Ходить еще практически не могу, но ни боли, ни дискомфорта уже не испытываю. Как все прошло?

— Нормально, разумеется. Они были в ужасе, когда увидели меня вместо вас, но я все же подсластил пилюлю, сказав им, что проверкой займетесь вы самолично.

Дорис хихикнула.

— А вас точно не затруднит зайти ко мне?

— Я уже сказал утром — не затруднит.

— Когда вы освободитесь? Как всегда, после четырех?

Как всегда, — ответил Алан, резко понижая голос тона на два. Он только сейчас заметил, что параллельным курсом с ним следует миссис Кидд, причем ее лицо выражает крайнюю степень заинтересованности.

— Тогда я вас жду к пяти часам. До вечера, мистер Блайт!

— Всего хорошего, — отозвался Алан, нервно поглядывая в сторону рыжеволосой старушки. Ему совершенно не хотелось вступать в переговоры, но спрятаться было некуда: миссис Кидд уже приближалась, сияя, как люстра из его ночного кошмара.

— Алан, дорогой, может, вы мне объясните, почему практикум проводили вы? Куда делась Дорис? И кстати, вы не с ней сейчас беседовали?

Алан постарался придать своему лицу самое официальное выражение.

— Да, с ней. Она вывихнула ногу и попросила меня ее подменить. И… я должен буду… заехать к ней сегодня.

Миссис Кидд с сочувствием покивала:

— Бедняжка Дорис! Передавайте ей от меня привет и пожелание скорейшего выздоровления. И еще: вы знаете, Алан, голубчик, вы сегодня как-то изменились. У вас даже голос стал приятнее, честное слово!

Алан предпочел ничего не отвечать.

Без пяти минут пять Алан уже открывал железную калитку около дома Дорис. По дороге он старался не думать, как пройдет его визит, что он будет говорить и как ему себя вести. Утренняя эйфория понемногу выветрилась, Алан нервничал, старался не запугивать себя и в результате запугал еще больше. Хотя весь снег уже почти растаял, каменная дорожка, ведущая к одноэтажному, похожему на пряничный, домику, была невероятно скользкая. Осторожно ступая с плитки на плитку, Алан подошел к двери и позвонил.

— Заходите, дверь отперта, — немедленно отозвался изнутри голос Дорис.

Алан вошел и оказался в маленькой квадратной прихожей с двумя дверьми. Одна, закрытая, судя по всему, вела на кухню, вторая была открыта.

— Я здесь, мистер Блайт!

Алан заглянул в комнату и увидел Дорис, сидящую в низком кресле около окна. Несколько секунд он просто смотрел на нее, постепенно убеждаясь, что никогда не лицезрел ничего более прекрасного. Он привык видеть Дорис в облегающих брючных костюмчиках, коротких юбках и ярких джемперах, но сейчас на ней было надето свободное длинное платье, которое даже на взгляд представлялось удивительно мягким. Плавные линии складок, казалось, не скрывали, а только подчеркивали красоту линий ее тела. Изящно скрещенные босые ножки безмятежно покоились на пушистом ковре: правая была туго перебинтована. На лице не было ни капли косметики: матовая белизна кожи Дорис наводила на мысль о перенесенных страданиях и вызывала естественное желание утешать и заботиться. Обретя наконец дар речи, Алан набрал воздуха в легкие и задал единственный вопрос, уместный в подобной ситуации:

— Как ваша ножка, Дорис?

Мгновение спустя Алан уже понял, что у него сорвалось с языка не то слово, но Дорис вроде бы не обратила на это внимания.

— Спасибо, ничего. Но видите, мне пришлось открыть дверь заранее. Ползание по дому отнимает у меня пока слишком много сил и времени. Ну, что же вы стоите? Пальто вы можете повесить в прихожей, а потом садитесь, пожалуйста, не стесняйтесь. Расскажите, как все прошло? Если у вас, конечно, есть время.

Времени у меня не очень много, — пробормотал Алан, передвигаясь боком к ближайшему стулу в этой комнате, наедине с босоногой, полулежащей Дорис, он чувствовал себя настолько зажатым, что даже изъяснялся с трудом. — Все прошло нормально, я же вам уже говорил…

— Ребятишки хорошо себя вели?

— Еще бы… У вас там есть один молодой человек — не помню его фамилию: такой худой, сутулый, в очках, — так он, по-моему, редкостный недоумок. Проверьте повнимательнее, что он понаписал.

Алан наконец решился выпустить из рук папку с работами, за которую держался, как за спасательный круг, и положил ее на стол. Теперь ему следовало или уйти, или срочно завести светскую беседу — о чем угодно, например о погоде. В голову пришли несколько ничего не значащих фраз, но он не знал, с какой начать. Дорис перехватила инициативу:

— Хотите чашку чая или кофе? К счастью, я свалилась уже на обратном пути из магазина, так что кофе у меня есть. — Она слегка подалась вперед, и очертания груди под натянувшимся платьем обрисовались четче. — Хорошо еще, банка не разбилась. Только вам придется подождать, пока я доберусь до кухни.

— Нет, нет, не надо, не утруждайте себя! — Алан уже не знал, куда смотреть, а его мысли принимали все более и более опасное направление. — Я, пожалуй, пойду… У меня на сегодняшний вечер намечены очень важные дела. Я позвоню вам завтра, если не возражаете…

Дорис покусала губы, явно что-то обдумывая.

— Ну хорошо, идите, если вы торопитесь. Знаете, вы для меня уже так много сделали, что, я думаю, вам будет не очень трудно выполнить мою самую последнюю на сегодня просьбу…

— Конечно, я могу проверить эти работы сам. Мне совсем не трудно. Да нет, я не об этом. Простите, у вас нет проблем с сердцем?

Алан в изумлении помотал головой, прикидывая, какой предмет мебели она попросит передвинуть.

— Тогда… знаете, мне так тяжело вставать. Безумно тяжело. Вы не могли бы… отнести меня в соседнюю комнату… в спальню… Алан?

Она говорила все тише и тише, а его имя уже не произнесла, а еле слышно выдохнула. Пока Алан преодолевал несколько шагов, отделяющих его от Дорис, ему казалось, что бешено колотящееся сердце, с которым у него не было проблем, сейчас взорвет грудную клетку с силой ручной гранаты.

Платье на ощупь действительно оказалось необычайно приятным — мягкость ткани восхитительно сочеталась с мягкостью скрытого под ней тела. Когда он поднял Дорис, она легким ласковым движением обхватила его шею руками. Алан покачнулся и на секунду закрыл глаза, попытавшись хоть немного успокоить дыхание, а затем медленно двинулся к двери, ведущей в спальню. Здесь царил полумрак, но Алан не был уверен, что хочет включить свет. Он осторожно положил Дорис на кровать, хотел выпрямиться, но она не отпустила его шею, и он по инерции сел рядом с нею. Ему вдруг показалось, что в темноте глаза Дорис светятся, как у настоящей кошки. Глаза до невозможности приблизились, он ощутил трепещущее прикосновение ее губ и только тогда понял: теперь ему можно все…

Вначале случилось то, чего Алан так опасался: он потерпел полное фиаско. Этому предшествовала лихорадочная сумятица, когда он старался, во-первых, побыстрее разобраться с собственной одеждой (в подобной обстановке это всегда оказывается на удивление непростым делом); во-вторых, по возможности отвечать на неистовые объятия Дорис (которая проявляла невероятную активность, словно боясь, что он передумает); а в-третьих, не задеть ее больную ногу (в какой-то момент он все же задел ее, Дорис вскрикнула, и Алан, испуганный, дернулся в сторону). Наконец, все произошло — но в течение такого короткого отрезка времени, какого достаточно, чтобы переключить телевизор с канала на канал. Оглушенный неудачей, Алан зажмурился и мысленно дал себе самую что ни на есть выразительную характеристику. Он обреченно ждал, что Дорис сейчас примется его утешать и успокаивать, но она неожиданно сказала совершенно другое:

— Что ж, первая попытка была не самой выдающейся. Но, я думаю, мы повторим?

Поскольку после этих слов она прижалась к Алану пылающим телом, запустила пальцы ему в волосы и принялась безостановочно целовать, не повторить было невозможно. Может статься, вторая попытка также была по терминологии Дорис «не самой выдающейся», но уж точно куда более успешной. Едва успев осознать свершившийся факт, Алан, потративший за последний час слишком много эмоций, почти мгновенно провалился в глубокий сон, сопротивляться которому у него не хватило сил. Очнулся он от какого-то вмешательства извне. Открыв глаза, Алан увидел Дорис: она сидела рядом с ним на кровати и сильно трясла за плечо..

— Ты спал так крепко — жалко было тебя будить, — прошептала она и нежно погладила его по щеке. — Но уже половина восьмого, а ты говорил, что у тебя намечены какие-то дела.

— Половина восьмого утра или вечера? — пробормотал Алан, пытаясь сориентироваться во времени и пространстве и щурясь со сна от яркого света.

Дорис звонко рассмеялась и придвинулась поближе. Она была одета все в то же платье, теперь перехваченное тонким пояском, но уже не казалась такой бледной и несчастной, как в момент его прихода: ее Щечки заметно зарумянились, а разноцветные глаза торжествующе сияли.

— Вечера, вечера. Ты спал больше часа. Что тебе снилось?

— Ничего, — ответил Алан, постепенно осваиваясь в новой ситуации.

Нельзя сказать, чтобы такой поворот событий был для него абсолютной неожиданностью, и все же положение вещей изменилось слишком быстро: близость и доступность сидящей рядом с ним Дорис приводили его в восторженное изумление. Неужели он теперь в любую секунду может услышать, как она называет его по имени?

Дорис принялась легкими движениями откидывать волосы с его лба. Он подумал, что хотел бы, пожалуй, провести подобным образом еще лет сто: ничего не делая и только бесконечно ощущая кожей касание ее пальцев.

— У тебя много морщинок около глаз, — заметила Дорис, продолжая исследовать его лицо, — значит, ты часто щуришься. Может, тебе следует носить очки?

— Да нет, просто мне много лет. Я ведь старше тебя в полтора раза.

— Ну и что, ерунда какая… Когда ты читаешь лекции, то действительно кажешься старым. Ну, не старым, но… солидным. А сегодня вечером оказалось, что ты совсем еще молодой. Не знаешь почему?.. А ресницы у тебя чудесные: я бы от таких не отказалась. Густые, да еще загнутые кверху. Надо же, я раньше не замечала. Вероятно, глядела со слишком большого расстояния… Ой, Алан, — она провела пальцем по его переносице, — у тебя ведь сломанный нос! Неужели тебе его сломали в драке?

Алан смотрел на Дорис с таким наслаждением, что не сразу услышал ее вопрос.

— М-м? А, да, — он перехватил ее руку и поцеловал указательный пальчик, — мне его сломали в драке.

— О боже, и этот человек еще ратует за высоконравственный стиль поведения! Надеюсь, драка была из-за женщины?

— Нет, из-за машины. Игрушечной. Я хотел отнять у моего старшего братца грузовик, а он врезал мне этим грузовиком по носу. Мне было семь лет, ему девять. Дорис, ты такая красивая, когда смеешься. И когда не смеешься, ты тоже очень красивая. Но когда смеешься… О господи… Похоже, в настоящий момент трудно допустить, что мне удалось сочинить несколько научных статей и — в соавторстве — одну монографию, да? Такая встряска — мозги никак не встанут на место… Я сейчас ничего не соображаю, кроме того, что… Дорис, наверное, глупо сразу говорить об этом, но мне кажется, я люблю тебя. То есть мне не кажется, так оно и есть. И уже давно. Подожди, не надо ничего отвечать, — прибавил Алан поспешно, заметив сделанное Дорис нетерпеливое движение, — потому что я так долго…

Он хотел рассказать о всех тех переживаниях и сомнениях, которые терзали его на протяжении нескольких месяцев, но не решился. Если он начнет произносить длинный любовный монолог, пусть даже справившись с навалившимся вдруг косноязычием, все равно получится скучно и малоубедительно. Дорис и так знает, что он зануда, вряд ли стоит сейчас напоминать об этом. Алан умолк, прижавшись губами к ее руке.

— Что, Алан?

— Потом как-нибудь… А о чем ты меня спрашивала, когда разбудила?

— Ни о чем. — Дорис отняла у Алана руку. Голос ее теперь звучал глуховато. — Давай действительно не будем сразу говорить о таких вещах. А… я спросила… то есть я тебя разбудила, потому что у тебя запланированы какие-то важные дела.

— Нет у меня никаких важных дел? Я соврал. Дорис снова развеселилась.

— Этот человек не только дерется, но еще и врет почем зря! Алан, твой образ принципиального моралиста, человека самых строгих правил рушится просто на глазах. Ладно, если у тебя нет никаких дел, давай ужинать.

— Ты собираешься меня кормить?

— Тебя это поражает? А ты поражаешь меня. Ты устал, уже поздно… Почему бы мне тебя не накормить? Ты ведь носил меня на руках, хотя это и не входило в твои планы.

— Кстати, ты мне кое о чем напомнила. Дорис, ты ведь, кажется, не могла ходить. А теперь — смотрите-ка — добралась до кухни, приготовила еду… Нога уже больше не болит?

Дорис прерывисто вздохнула и, обняв Алана теплыми лапками, зашептала ему на ухо:

— Похоже, общение с тобой сказалось на мне чудодейственным образом. Мне теперь в самом деле гораздо легче ходить. Правда, правда! И еще, Алан, мне кажется, я тоже тебя люблю. И кстати, уже так давно, как ты даже представить себе не можешь. Только не надо ничего спрашивать. И отвечать тоже ничего не надо. Мы еще многое обсудим, но не сейчас. Потом как-нибудь — это твои слова. Давай лучше сделаем вот что: если у тебя нет никаких дел, ты останешься сегодня у меня. Хорошо? Поболтаем, выпьем по рюмочке — у меня есть замечательный вишневый ликер, а после ужина посмотрим какой-нибудь миленький старый черно-белый фильм. Ты что предпочитаешь, музыкальные комедии братьев Маркс или вестерны с Джоном Уэйном?

Теперь Алану приходилось прикладывать максимум усилий, чтобы со стороны их отношения с Дорис выглядели точно такими же, как и месяц назад. Впрочем, оба они находили в этом неизъяснимую прелесть. Дорис запретила Алану в стенах университета прикасаться к ней, намекать на что-либо личное, бросать нескромные взгляды и уж тем более целовать — даже если вокруг никого нет. Алан с воодушевлением принял условия игры и порой даже переигрывал, изображая, по словам Дорис, «мерзкого педанта-женоненавистника». Официально-холодное общение было тем более упоительным, что оба знали, как вознаградят себя за перенесенные лишения. Алан чувствовал себя безмерно счастливым: он любил прелестную женщину, был ею любим, призраки прошлого его больше не беспокоили, а впереди расстилались безоблачные горизонты.

В середине декабря миссис Кидд заявила Алану, что ему придется поехать на трехдневную научную конференцию в Бентли.

— Да, голубчик, я не вижу у вас особого энтузиазма и прекрасно вас понимаю. Эти предрождественские конференции наводят уныние — уж мне ли не знать. Убогие доклады коллег в душных аудиториях, украшенных чахлыми елочками, убогие фуршеты, где все не столько едят, сколько пьют всякую гадость, восторженный обмен давно отжившими свой век убогими сплетнями… И — о боже! — вечный Питер Браун, который мнит себя непризнанным гением, упивается рассказами о своих похождениях, каждый год пичкает всех одними и теми же непристойными байками и становится все толще и толще. Его последняя статья о перспективах сочетания аттрактантов и хемостерилянтов была выдержана в столь игривом тоне, что показалась мне подборкой порнографических зарисовок из жизни насекомых. Мужайтесь, Алан! Если вы смирите себя и не добавите ему в пиво один из разрекламированных им же инсектицидов, Санта-Клаус уж точно вознаградит вас за исключительную выдержку.

Маленький университетский городок Бентли был чист, опрятен и принаряжен к Рождеству. Тоска здесь царила смертная. Все шло по намеченному плану — именно так, как и предсказывала миссис Кидд.

На третий день, ближе к вечеру, совершенно одурев от бесконечного сидения и выслушивания коллег, Алан решил немного проветриться. Погода вполне располагала к прогулкам: было не слишком холодно, сыпал мелкий, приятно хрустевший под ногами снежок.

Вначале Алан намеревался подняться по главной улице к площади в центре города и посмотреть на гигантскую елку, которую начали устанавливать утром. Дорис, прожившая в Бентли несколько лет, прожужжала ему все уши рассказами об этих елках, главное и безусловное достоинство которых заключалось в том, что они были настоящими и доставлялись с какой-то делянки из окрестного леса. Дорис, словно ребенок, обожала все рождественские атрибуты: сверкающие елочки, золотые шары, мишура, заводные. Санта-Клаусы в витринах магазинов приводили ее в такой искренний и непосредственно выражавшийся восторг, что она немедленно начинала исполнять все известные новогодние песни. Алану оставалось только благодарить Бога, что Дорис обладала и музыкальным слухом и приятным голоском, — иначе сто раз прослушанная песенка про звенящие колокольчики свела бы его с ума.

Однако до площади он так и не дошел. Неожиданно увидев выходящую из кафе веселую компанию, ведомую толстяком Брауном, по обыкновению хохотавшим на всю улицу над собственной шуткой, Алан резко затормозил и свернул в переулок. Он оказался перед ярко освещенной витриной ювелирного магазинчика, вспомнил, что еще не купил Дорис подарок, и вошел внутрь. Стоявшая за прилавком смазливая юная блондинка немедленно изобразила на лице радостное оживление.

— Добрый вечер, сэр! Вам помочь?

— Вероятно, да. Мне нужен подарок к Рождеству. Что-нибудь такое… изящное…

Девица деловито кивнула:

— Понимаю, сэр. Что вас интересует: кольца, серьги, браслеты, кулоны?

Алан, уже не помнивший, когда он в последний раз выбирал ювелирные изделия, беспомощно оглядел витрины. И как в такой крохотный магазинчик вмещается столько блистающего великолепия? Неужели на эти штучки есть спрос? Он на мгновение представил, как все жители Бентли устремляются покупать только что перечисленные товары, и немного повеселел.

— Наверное, колечко. Только маленькое — у нее очень тонкие пальцы.

— Понимаю, сэр. С каким камнем? Или вообще без камня? Золотое, серебряное?

Алан подумал, что эта блондинка над ним издевается. И черт его знает, какое кольцо понравится Дорис — он вообще ничего в этом не смыслит и, похоже, зря затеял эту покупку.

— Ох, мне трудно вам ответить. Я плохо разбираюсь в украшениях. Понимаете, ей нравится… То есть мне бы хотелось приобрести что-нибудь именно рождественское. Если, конечно, это возможно…

Повисла пауза. Алан уже решил, что сморозил редкостную глупость, однако девица после секундного раздумья неожиданно просветлела.

— О, сэр, кажется, я знаю, что вам нужно. У нас есть фантастически красивое колечко со снежинкой из маленьких бриллиантов. Прекрасный подарок к празднику! Только оно очень дорогое.

— Насколько дорогое?

Когда девица назвала цену, у Алана даже в глазах потемнело.

Да-а… — выдохнул он, не удержавшись. — Позволите взглянуть? Разумеется, сэр. И если кольцо вам понравится, то я позову свою напарницу, чтобы она его примерила. Вам обязательно следует увидеть, как восхитительно это колечко смотрится на руке. А у моей напарницы очень изящные руки — она наполовину китаянка.

Алан с трудом сдержал улыбку. В этот момент девица раскрыла маленькую коробочку, вытащила кольцо и покачала им у Алана перед носом. Интересно, сколько раз Дорис спела бы песню про колокольчики при виде этой переливающейся на свету снежинки? Он глубоко вздохнул.

— Я могу оплатить его карточкой?

— Конечно, сэр.

— Тогда зовите напарницу, пусть примерит. Выходя через десять минут из магазина, Алан столкнулся в дверях с некоей дамой, которая как раз сегодня утром довела его своим выступлением на конференции почти до обморока. Она была похожа на вечно голодную гиену, пытающуюся казаться сытой и оттого еще более опасную.

— Мистер Блайт! А я вас увидела с улицы через стекло. Подарок покупали? Кому?

«А тебе какое дело, крашеная стерва?» — подумал Алан и по возможности любезно ответил:

— Да. Сувенир. Племяннице.

На улице уже совсем стемнело, а снегопад усилился. Алан прекрасно знал, как часто на следующий день после таких снегопадов повисает непроглядный туман, поэтому завтрашнее возвращение в Эшфорд могло оказаться утомительным: поездка, занимавшая у него обычно два с половиной часа, грозила растянуться на все четыре. Алан в нерешительности покачался на каблуках, а потом вновь двинулся по прежнему маршруту к центру города — все равно занять этот вечер было решительно нечем.

Огромная елка, казавшаяся при искусственном освещении не зеленой, а черной, не умилила его: раскинув лапы, она грозно нависала над площадью, л; если бы из-под нее вдруг выскочил тощий волк и завыл на весь город, Алан не удивился бы.

— Алан!

Он обернулся. От зеркальной витрины отделилась и двинулась к нему сквозь снежную завесу высокая Женская фигура.

— Сильви? Привет, рад тебя видеть.

— Рад? По-моему, ты меня не сразу узнал.

— Ну что ты! Просто не ожидал встретить — на конференции ведь тебя не было.

Сильви, миловидная ухоженная дама лет сорока, улыбнулась и заправила под элегантную меховую шапочку выбившиеся пряди белокурых волос.

— Я приехала еще позавчера, но по дороге простудилась и два дня не выходила из номера. Пила горячий чай с лимоном. И зачем, спрашивается, ехала? Бред какой-то… Только сегодня пришла в себя. А ты любуешься на елочку? Неужели ты стал с годами сентиментальным? Этого трудно было ожидать.

Алан пожал плечами. Сильви огляделась.

— Очень красиво. Умиротворяет. Снежок, фонарики… И пахнет хвоей, как в детстве… Но мне нельзя долго находиться на холоде. Мы могли бы зайти в кафе, но, честно говоря, я уже проторчала там около часа. Лучше пойду обратно в гостиницу. Ты не проводишь меня?

— Конечно, я и сам собирался возвращаться. Они направились вниз по улице, уже изрядно опустевшей.

— Что нового в Эшфорде, Алан?

— Все по-старому. И это его главное достоинство: в нашем городке ничего не меняется. Отсюда проистекает чувство уверенности в завтрашнем дне.

— Как всегда иронизируешь?

— Да нет, абсолютно честен.

— А что нового у тебя лично? Алан замялся:

— В общем, тоже ничего.

— Ты выдержал слишком длинную паузу. Значит, в этом ответе все-таки соврал. Но если не хочешь рассказывать, я не настаиваю. А вот в моей жизни много изменений: я развелась с мужем, возглавила кафедру и… стала бабушкой.

— Как?! Тебе же…

— Да, я почти твоя ровесница. Представляешь, какой сюрприз преподнес мне мой сыночек? Ему всего двадцать!

— Моему брату было столько же, когда у него родилась дочка. Ну что тут сказать? Жизнь продолжается. Может, это и хорошо?

Они вошли в ярко освещенный гостиничный холл. Алан с сожалением отметил, что здесь возраст Сильви, выглядевшей на ночной улице довольно моложаво, определялся безошибочно — и даже с тенденцией в сторону увеличения. Она компенсировала этот недостаток ослепительной, хотя и немного заискивающей улыбкой.

— Добрались… У тебя есть какие-нибудь планы на сегодняшний вечер?

Алан принялся усиленно смахивать с себя снег.

— Вообще-то я устал и собирался лечь спать пораньше. Мне ведь завтра сидеть за рулем часа три-четыре…

Она продолжала улыбаться.

— Ну… Еще не поздно. Мы могли бы зайти ко мне.

Алан призвал на помощь все имевшиеся у него дипломатические способности.

— Ты знаешь, Сильви, я… Если бы в другой раз… То есть…

— То есть я стала старой и непривлекательной.

— Нет, что ты…

— В прежние годы ты охотно наносил визиты в мой номер. Неужели я так изменилась? По-моему, мы неплохо проводили время.

— Все верно, Сильви, но… Дело вовсе не в тебе.

Улыбка исчезала с ее лица постепенно — словно ее стирали ластиком. Сильви испытующе посмотрела на него:

— Ты что, дал слово какой-нибудь барышне хранить ей верность?

— Ну, зачем так формулировать…

— Ты в нее влюблен?

— Честно говоря, да.

Сильви вновь неуверенно улыбнулась и взяла его за пуговицу.

— Но я и не претендую на твои чувства. Никогда не претендовала. Я говорю просто о времяпрепровождении. Двое одиноких людей, не вызывающих друг у друга отвращения, проведут вместе время… Черт, что я несу!

Алан накрыл рукой ее руку:

— Прости, Сильви. Мы виделись с тобой в последний раз три года назад — тогда все было по-другому. Даже три месяца назад все еще было по-другому. Но сейчас… Ты очень хорошая, очень красивая… Ты умна, чертовски сексуальна, ты не можешь не пользоваться успехом… Но я полностью во власти этой женщины. Я люблю ее. Я просто не могу… Прости, пожалуйста.

Сильви отстранилась и отступила на шаг.

— Она молодая?

— Да, но дело не в этом…

— В этом, в этом. Мой муж тоже променял меня на молоденькую. Вас всех тянет на свежатину. Они здоровые, не обременены заботами и детьми, у них гладкая кожа… Но знаешь что, Алан? Она не будет долго тебе верна. Вот увидишь… Ничего вечного не существует, я это уже поняла. Но и ты поймешь. Извини, что… навязывалась.

Сильви резко повернулась и быстрым шагом направилась к лестнице. Алан мрачно смотрел ей вслед, чувствуя, что его настроение непоправимо испорчено, а на душе разливается удивительная мерзость.

Он надеялся, что поможет многократно испытанное средство — сон. Сколько раз бывало, что неприятности, казавшиеся вечером грандиозными и неразрешимыми, утром сжимались до размера теннисного мячика. Но на этот раз ночь не расставила все по своим местам: утром чувство гадливости не исчезло, а вот чувство радостной легкости, которое он испытывал все последнее время, заметно уменьшилось. Алану безумно не хотелось ни общаться, ни прощаться с кем бы то ни было — особенно с Сильви, поэтому он встал чуть свет и покинул гостиницу одним из первых. «Пошли вы все к черту», — бормотал он, адресуясь неизвестно к кому, выбираясь с по-зимнему серых и еще дремлющих улиц Бентли на трассу, ведущую домой.

Предчувствие его не обмануло; шедший всю ночь снег прекратился, и над дорогой сгустился туман, залеплявший стекла влажной изморозью и не позволявший разглядеть что-либо в радиусе больше пятидесяти метров. Настроение Алана поминутно ухудшалось: он проклинал погоду, бывших любовниц, встречные автомобили и собственную дурацкую прихоть полюбоваться елкой. Главные проклятия принял на себя желтенький автофургон, который вылетел из-за поворота на недозволенной для такой видимости скорости.

Исчерпав имевшийся у него запас ругательств и обнаружив, что он уже въехал в пригород Эшфорда, Алан остановил машину на обочине. Единственный способ избавиться от поселившегося в сердце червя сомнения — убедить себя, что все, сказанное Сильви, неправда. В конце концов, не у всех же жизнь состоит из одних разочарований. Сильви не повезло, вот она и хочет, чтобы другим тоже не везло. Но ее пожеланиям вовсе не обязательно сбываться. Ее бросил муж, но ведь не все мужья бросают своих жен. Некоторые терпят до смерти. И почему Дорис должна ему изменить — только потому, что так накаркала вещунья Сильви? Черта с два! С другой стороны… Можно допустить, что ему только кажется, будто отношение Дорис к нему настолько же искренне, насколько его отношение к ней? Можно. И кстати, его не было несколько дней, а чем она в это время занималась?

Решение пришло внезапно. Алан нажал на педаль газа и вскоре уже кружил по узким улочкам Эшфорда, с каждой минутой приближаясь к знакомой железной ограде. В доме Дорис царила мертвая тишина — во всяком случае, так казалось с улицы. Он нажал на кнопку звонка и стал ждать. Никто не отзывался слишком долго — Алан уже успел вообразить невесть что, когда наконец услышал шаги. Дорис — всклокоченная, сонная, в длинном свитере, надетом поверх футболки, — открыла дверь.

— Ты?! Почему так рано? Что-нибудь случилось?

— Ничего. Ровным счетом ничего. А ты еще спишь? — Алан с опозданием понял, что не следует врываться к женщине в дом ни свет ни заря, да еще без предупреждения.

— Я вчера сидела с рефератами до ночи… — Дорис зябко потерла одной голой ногой о другую, — ну, заходи же скорее, милый, мне холодно.

Больше она могла ничего не говорить. Заноза была извлечена, а саднящяя ранка полита живительным бальзамом. Алан закрыл за собой дверь и прижал к себе Дорис — такую мягенькую и теплую, особенно под свитером.

— У тебя руки ледяные… — пробормотала она. — Эй, может, ты все-таки разденешься? Иди в комнату, мне тяжело стоять спросонья…

Она высвободилась из его объятий и побрела обратно в спальню. Когда Алан вошел, она сидела на кровати, закутавшись до подбородка в одеяло. Спросила:

— Точно ничего не случилось?

Алан плюхнулся в кресло и потер лоб.

— Вчера случайно столкнулся с одним старым знакомым, который наговорил мне гадостей. Ничего особенного, случайная встреча, но настроение испортилось. А сегодня поехал обратно — скользко, туман… Чуть не столкнулся с каким-то придурком. Три часа напряжения, голова разболелась, не знаю даже, как добрался… И мне так захотелось тебя увидеть… Прости, что разбудил. Но я успел соскучиться…

Дорис улыбнулась и, высвободив руку из-под одеяла, кое-как пригладила волосы. Эта трогательная попытка прихорошиться настолько умилила Алана, что он быстро поднялся и поцеловал Дорис в макушку.

— Есть хочешь?

— Нет. — Он сел рядом с ней и глубоко вдохнул запах ее волос. Потом скользнул губами вниз по виску, по щеке…

— Знаешь, — слегка задыхаясь, произнесла Дорис, едва только он оторвался от ее губ после восхитительного долгого поцелуя, — ты просто идеальный мужчина. Другой бы на твоем месте после трех часов, проведенных за рулем, стал бы выпрашивать или горячий завтрак, или банку холодного пива, — она подняла руки, чтобы ему было удобнее стащить с нее футболку, — или заводить долгие рассказы о том, как паршиво его обслуживали в гостинице…

— Еще успеется, — пробормотал Алан, — воскресенье длинное. Впереди целый день. Мои рассказы еще успеют тебе надоесть.

— Главное, что это никогда не надоест, — шепотом ответила Дорис, ловкими пальчиками помогая ему расстегнуть пуговицы на рубашке, — мне так хорошо с тобой… Знаешь, милый, пока тебя не было, я постоянно с тобой разговаривала. Сказать, как я тебя называю? Мое сладкое сердечко!

Если бы кто-нибудь из знакомых Алана сообщил ему, что получил от подружки подобное прозвище, Алан, всегда считавший себя желчным интеллектуалом, презирающим слезливые дамские сантименты, захлебнулся бы собственным сарказмом. Но сейчас он почему-то был просто счастлив.

В слабом утреннем свете тело Дорис отливало перламутром. Она прочирикала нечто нечленораздельное о своем нежелании простужаться, и Алан накинул на них обоих одеяло. Вчерашние события, сегодняшняя безумная поездка, недавние передуманные мысли казались расплывчатыми и не вполне реальными — как связный, но уже полузабытый сон.

В рождественский вечер Дорис, надевшая темно-зеленое бархатное платье и украсившая себя многослойным макияжем, выглядела так роскошно, словно собиралась на королевский прием. Окинув взглядом ее, наряженную елку и накрытый стол, Алан спросил:

— И это все ради меня одного?

Дорис радостно захихикала и чмокнула его в щеку, после чего немедленно принялась стирать с нее помаду.

— Да уж, милый, может, и стоило пригласить еще неразлучную парочку твоих аспирантов. Они так прожорливы — ты никогда не замечал, сколько пирожков с мясом и с яблоками они съедают в течение дня? Не меньше десятка каждый. А то нам вдвоем этот ужин не осилить.

— Нет уж, милая, обойдемся без них. — Алан привлек Дорис к себе. — Ты сегодня чертовски хороша. Слушай, тебе совсем не обидно, что на такую красоту никто не сможет полюбоваться?

Не говори глупости. Как это «никто»? Я ради тебя старалась. Правда, правда! Алан, знаешь, где бы ты точно не смог работать? Во внешней разведке. Тебя оттуда прогнали бы за излишнюю мнительность: ты не верил бы ни одному донесению наших агентов, бесконечно проверял бы их и перепроверял, а в итоге довел бы мир до ядерной катастрофы… Вот только с туфлями я перестаралась — на таких каблуках мне долго не продержаться. Зато могу дотянуться до твоего носа, видишь? А когда дарить тебе подарок, сейчас или в полночь?

При упоминании о подарке Алан слегка занервничал.

— Давай подождем до полуночи. Все-таки Рождество еще не наступило.

Когда пробило двенадцать, Дорис с радостным воплем бросилась к окну, распахнула его на несколько секунд, вновь закрыла и задернула шторы.

— Ну вот, Рождество я впустила. Сейчас ты получишь свой подарок… Только не ругай меня, если он тебе не понравится, ладно? Я даже волнуюсь немножко…

Алан разорвал маленький пакетик и обнаружил внутри булавку для галстука, сделанную в виде извивающейся змейки. Один глаз змейки был бирюзовым.

— Спасибо, — пробормотал он, — я не буду тебя ругать. Мне эта змея очень нравится, просто я не умею бурно восхищаться…

— Это Серпентина, — негромко проговорила Дорис, усаживаясь к Алану на колени.

— Кто?

— Серпентина! У Гофмана есть такая дивная сказка «Золотой горшок» про змейку Серпентину с бирюзовыми глазами, которая могла превращаться в прекрасную девушку. Когда я увидела эту змею, сразу поняла, что это она и есть.

— Надеюсь, она ни в кого не превратится. — Алан поцеловал Дорис в выпирающую ключицу и извлек из кармана коробочку. — Мне достаточно одной прекрасной девушки. Ну а это тебе. Посмотришь?

Увидев крошечную снежинку, рассыпавшую вокруг себя серебряный блеск, Дорис, вопреки ожиданиям Алана, не запела про колокольчики, а беззвучно ахнула, прижав ладони к щекам.

— Боже мой, Алан, ты с ума сошел! Такое чудо! Оно, наверное, стоит целое состояние, зачем ты… Все же сегодня не день моего совершеннолетия. Поразительно, сидит как влитое. Нет, на левой руке смотрится лучше, правда? И все же, милый, это безумство… Мой дорогой… мой замечательный…

Глядя сквозь причудливую завесу медных волос Дорис на дурацкие, болтающиеся на елке игрушки, Алан подумал, что колечко, пожалуй, стоило потраченных на него денег.

С улицы доносились веселые праздничные вопли, играла музыка, потом где-то вдалеке начался фейерверк. Дорис приподнялась на локте и повернула голову к окну, а Алан смотрел, как после каждого залпа ее белоснежная кожа плавно окрашивается то в красный, то в синий, то в сиреневый цвета. Когда стихло эхо последнего залпа, Дорис вздохнула и задумчиво принялась рисовать пальцем на лице Алана замысловатые узоры. Он закрыл глаза и постарался ни о чем не думать.

— Алан… — ее голос вывел его из состояния полудремы, — а с кем ты встречал Рождество раньше?

— По-разному… — Он повернулся к Дорис, по-прежнему не открывая глаз. — Много лет подряд я отмечал его в семье брата.

— Того самого, который сломал тебе нос?

Да, он у меня один. Сидней живет в Форт-Джордже, занимает какую-то руководящую должность в нефтяной компании. У него есть дочка Джессика — чуть помладше тебя. Когда она была девочкой, мы собирались все вместе. Но потом Джессика выросла и уехала в Торонто — она художник по гриму или что-то в этом роде, а Сид развелся с ее матерью и женился вторично… В общем, традиция ежегодно собираться всей семьей заглохла сама собой. Однажды я встречал Рождество с Марджори Кидд и ее покойным мужем. Он так надрался! Нам вдвоем пришлось тащить его до ближайшего дивана. Подозреваю, что склонность к алкоголю в конечном счете его и погубила, а вообще он был очень приятный человек, умница…

— Алан… А с женщинами ты часто встречал Рождество?

Алан открыл глаза.

— Не часто. Разве ты не поняла, что я много лет старался держаться от женщин на определенной дистанции?

— Почему? Из-за несчастной любви, да? Ты любил какую-то женщину, а она тебя бросила?

— Нет, не бросила. Она поступила хуже.

— А… что она сделала?

Алан вздохнул и уткнулся лицом в плечо Дорис.

— Ты в самом деле хочешь, чтобы я это рассказал?

— Да, пожалуйста…

Ну хорошо. Это было двенадцать лет назад. Она была аспиранткой миссис Кидд. Она была такая… Похожа на русалку: длинные светлые волосы, голубые глаза с поволокой. И имя соответствующее — Лили. В общем, я влюбился до черта. Просто абсолютно голову потерял: представь, даже есть не мог какое-то время — как герой дамского романа… Стал ходить за ней повсюду, приставал с дурацкими разговорами, постоянно куда-то приглашал. А она отзывалась на мои ухаживания очень странно: то благосклонно их принимала, то вдруг отдалялась и самым скандальным образом требовала, чтобы я оставил ее в покое. Она вообще представляла собой удивительный сплав обольстительности, заносчивости и вульгарности. Я мучился, старался вызвать ее на откровенность. Бесполезно. Так меня и кидало, как на качелях: то в райские кущи, то в преисподнюю… Но все-таки через несколько месяцев я добился своего, а потом она даже стала жить у меня, хотя вела себя по-прежнему: хотела — появлялась, хотела — исчезала. Самое удивительное, что я все терпел и только молился, чтобы на факультете не узнали, какую жалкую роль я играю рядом с этой девицей. Ведь когда я в очередной раз давал себе слово послать ее ко всем чертям, она превращалась в нежную голубку, и все начиналось сначала… О-о-ох, это продолжалось очень долго. Как-то она снова не пришла ночевать. На следующее утро я потащился ее разыскивать и обнаружил на лужайке нашего парка в компании каких-то сладких мальчиков. Она сидела в обнимку с одним из них, он ее целовал, а она очень артистично пересказывала наши с ней разговоры. При этом еще передразнивала мою манеру говорить, а меня называла длинноносым уродиком. Они здорово веселились — как на развлекательном телешоу, где в определенные моменты раздаются взрывы хохота. А моя любовь, казавшаяся такой сильной, исчезла в один миг, словно лампочка перегорела: вспышка — и темнота…

— И что было дальше? — спросила Дорис неестественно надтреснутым голосом.

— Ничего. Она просто куда-то уехала. Возможно, даже с этим парнем. А может, с другим. Я не интересовался.

— Н-да, — протянула Дорис все с теми же дребезжащими интонациями, поворачиваясь к Алану спиной и закрывая голову подушкой, — неэффектная концовка. Я думала, все кончится трагически: ее гибелью в автокатастрофе или хотя бы впадением в кому на десять лет.

Алан забеспокоился.

— Дорис! — Он попытался стащить с ее головы подушку, но она только крепче прижала ее к себе. — Ты что, плачешь? О господи, милая, и зачем я только все это рассказал! Дорис, ну что ты, не надо! Из-за чего, солнышко мое?

— Не знаю. — Дорис рывком стянула подушку с головы и шмыгнула носом. — Во-первых, мне тебя жалко. Очень. Болезненное омерзение ведь долго не проходит, да? Во-вторых… Мне страшно. Вдруг твоя любовь ко мне тоже — бах — и перегорит? А ты подождешь еще двенадцать лет и опять кого-нибудь отыщешь?

— Нет, нет, нет… — Алан начал осторожно вытирать ее мокрые щеки. — С тобой все не так, с тобой все совсем по-другому… Это даже объяснить невозможно. Мне кажется, я вообще родился на свет, только чтобы тебя видеть, чувствовать… Постоянно, постоянно… А без тебя все бессмысленно. Черный колодец.

— А разве тогда было иначе? Если ты все время за ней таскался?

— Иначе. Понимаешь, я не могу это объяснить. Наверное, то было всего лишь сильное влечение, а теперь я люблю.

— Боже мой, чтобы это понять, нужно время! Да и вообще, какая разница — просто слова… — Дорис опять шмыгнула носом, внимательно посмотрела на Алана мокрыми глазами и добавила уже более миролюбиво: — Из-за меня, кстати, у тебя аппетит ни на день не пропадал. Даже обидно.

— Хорошо. Чтобы ты не обижалась, я завтра же перестану есть. А лучше послезавтра. Можно мне завтра доесть остатки сегодняшнего ужина? Все было очень вкусно, а ты теперь целый год сама ничего не приготовишь, будешь опять покупать все готовое.

Дорис тихо засмеялась:

— Она была просто дура, эта русалка, если не смогла тебя оценить. Ты чудо! А что касается внешности, то, по-моему, ты очень привлекательный.

— Спасибо, милая.

— Правда, правда, что ты ухмыляешься? Честно говоря, я даже ревную тебя к тем свеженьким девочкам, которые сидят на твоих лекциях.

— Напрасно. Я не обращаю на них никакого внимания. Особенно теперь.

— Не обращаешь никакого внимания… — эхом повторила Дорис. — Да, пожалуй, не обращаешь… Ну а за эти двенадцать лет какие еще увлечения у тебя были?

— Не начинай все сначала, я больше ничего не расскажу!

— Значит, тебе есть что рассказать. И это нормально. Ничто человеческое…

— Милая, это были такие несерьезные кратковременные эпизоды, что и вспомнить нечего. Они прошли… — он неопределенно пошевелил пальцами, — по касательной, меня не задели. После той истории у меня выработался любовный иммунитет. Ну, вроде как любые отношения возможны, но никакие чувства при этом не допускаются… Только ты эту защиту пробила. Первым же взглядом. Просто расплавила ее. Ну же, успокойся, девочка, прости меня, старого дурака.

— Ты не старый и не дурак. Я люблю тебя, Алан! — Дорис прижалась к нему и потерлась носом о его щеку. — Люблю, хоть ты и колючий. Давай спать. Я очень устала.

В конце февраля началось великое таяние снегов. Над глубокими лужами, затянутыми тонкими ледяными корками, клубился сырой туман, и было совершенно очевидно, что зима уже кончилась, но весна начнется еще не скоро.

В среду Алан допоздна засиделся в лаборатории и только около семи спохватился, что Дорис куда-то исчезла уже несколько часов назад. Ее вещи в шкафу не обнаружились; и домашний, и мобильный телефоны молчали. Уговаривая себя не тревожиться, Алан торопливо оделся и направился к ее дому — свет в окнах не горел. Алан отпер дверь (ключ был вручен ему в День святого Валентина), не снимая куртки зашел в гостиную и снова набрал номер ее сотового. По-прежнему Дорис не ответила. Не зная, что предпринять, Алан несколько раз прошелся по дому, потирая ладонью подбородок. Наконец, с трудом отогнав мысли о могущих произойти ужасах, он решил, что будет просто ждать до девяти часов — а уж потом начнет более активные поиски.

Без двадцати девять он услышал скрежет шин около дома. Хлопнула дверца; зазвучали громкие голоса и смех, затем вновь надрывно взревел мотор: похоже, машина с трудом разворачивалась в тесном переулке, и наконец раздался звук отпираемой двери.

— И где же вы были, юная леди? — спросил Алан.

Вероятно, в данный момент он излучал просто ледяную ярость: во всяком случае, когда вошедшая Дорис подняла глаза, Алан впервые увидел на ее лице выражение испуга, . Она робко улыбнулась:

— А ты давно меня ждешь?

— Я первым задал вопрос! — Алан надвигался на Дорис с неумолимостью айсберга, приближающегося к «Титанику».

— Не сердись, милый, просто мои ребята позвали меня в боулинг. Они туда поехали всей компанией и… заодно меня прихватили.

— Прихватили? Заодно? Ты могла мне сказать, куда собираешься? Ты могла позвонить и предупредить? Я волновался, звонил тебе с семи часов… Почему ты не отвечала?

По лицу Дорис промелькнула тень недовольства.

— Я не слышала твоих звонков. Телефон остался в сумке. Там очень шумно: все кричат, а наверху в баре музыка играет. Прости, пожалуйста, я должна была сама позвонить, но так увлеклась игрой, что забыла о времени.

— Игрой или теми мальчиками, которые так талантливы во всех отношениях?

На сей раз выражение недовольства в глазах Дорис было куда более явственным. Она повысила голос:

— Не смей говорить такие вещи! Что, собственно, плохого я сделала? Подумаешь, съездила со своими студентами в боулинг. Я там ничем предосудительным не занималась!

И что, я должен поблагодарить тебя за это? Увлеклась игрой… Представляю, как ты резвилась к радости этих безмозглых молокососов. Я же вижу, как они на тебя пялятся. Они… раздевают тебя глазами!

— Да, на меня смотрят, потому что есть на что посмотреть. Ты тоже на меня пялился, и по той же причине. Если хочешь знать, это держит меня в тонусе — только и всего. Или ты предпочел бы, чтобы я вызывала отвращение своим видом?

— Я предпочел бы, чтобы ты не ходила на работу в джемпере, который постоянно сползает у тебя с голых плеч. По-твоему, все должны удостовериться, что под ним нет лифчика? — Алан резким движением поддернул ее за рукав. — Я предпочел бы, чтобы ты поменьше крутилась среди мальчишек и не развлекала их этой невинной эротикой! Пусть ищут себе другие развлечения! А еще я предпочел бы, чтобы ты ставила меня в известность, куда направляешься!

— Я не обязана отчитываться за каждый свой шаг. Алан ударил ладонью по дверце комода и рявкнул во весь голос:

— Я всегда должен знать, где ты находишься! Даже не вздумай больше так поступать, ясно тебе?

Дорис артистически-протяжно ахнула и на выдохе бросила:

— Ах ты, старая… ворона!

Удивительно, но весь гнев Алана тотчас улетучился, уступив место кристально чистой обиде. Ворона! Надо же было найти такое слово, чтобы он почувствовал себя уязвленным до самых потрохов. Он молча потянулся к своей куртке, но Дорис, мгновенно осознавшая, что перегнула палку, схватила его за руку:

— Ну все, все, все… Я не хотела тебя обидеть. Давай мириться, милый. Ну… я виновата, однако и ты тоже хорош… Нет мне никакого дела до тех, кто на меня пялится. Сколько раз нужно говорить тебе одно и то же? Не надо шуметь, не надо кричать… Хочешь, я выброшу этот джемпер? Иди сюда, мое сладкое сердечко, будем мириться…

Примирение, разумеется, состоялось. Алан даже снизошел до того, что прослушал за чашкой чая краткий курс правил игры в боулинг и пообещал побывать в этом заведении вместе с Дорис. И все же некий мутный осадок в его душе остался.

На следующий день Алан с самого утра ожидал, что произойдет какая-нибудь более крупная неприятность. Вероятно, он ждал с излишним усердием.

Проходя мимо приемной Донована, он услышал произнесенное имя Дорис и приостановился. Дверь была неплотно закрыта, и Алан с легкостью различил голоса, принадлежащие двум самым выдающимся местным сплетницам — секретарше декана и ее приятельнице, работающей в библиотеке.

— Она молодец, — донеслось до него ехидное. — За полгода у нас практически устроила свою жизнь. Для начала заручилась дружбой и поддержкой этой выжившей из ума старушки Марджори, потом соблазнила Блайта…

— Да что вы! Блайт — ее любовник? Я не знала…

— Все уже знают. Перед Рождеством он ездил в Бентли, и Кэти Холл застукала его в ювелирном магазине. Она спросила: «Что вы покупали?» Он ответил: «Сувенир племяннице». А когда он вышел, Кэти спросила продавщицу, что он купил. И та ответила: «Кольцо с бриллиантами». Племяннице! Кэти позвонила мне, и я начала прикидывать, кому наш молчун и ворчун может дарить такие подарки. В общем, я быстро вычислила. Так что эта Дорис не пропадет: драгоценности дарят не просто так. Думаю, окрутить его было не слишком сложно, он не избалован: похихикала, потрясла кудряшками, повиляла задом — и готово.

Ну-у-у… По-моему, они не подходят друг другу. Она такая живенькая, а он… Вы можете себе представить Блайта в постели? Я — нет. Он наверняка занимается этим так же, как читает лекции: размеренно и занудно. А с другой стороны, чем не вариант — одинокий, вполне обеспеченный — по нашим меркам, конечно, — и, полагаю, бездетный мужчина.

— Согласна, вариант. Дорис не дурочка — вероятно, она руководствовалась теми же соображениями. Не влюбилась же она, в самом деле. Ведь если сравнить Блайта с тем, кто был у нее раньше, — это небо и земля.

— И кто же был у нее раньше?

— Кевин ОТрэди, вы должны его знать. Он преподает в Бентли, откуда она, между прочим, попросту сбежала.

— ОТрэди? Да, кажется, я его знаю. Такой обаятельный конопатый верзила с морковными волосами? Он просто прелесть: у него изумительная, завораживающая улыбка. И что, у них был роман?

— Да они чуть ли не жили вместе. Но этот ОТрэди — редкостный ходок и изменял крошке Дорис с фантастическим размахом. Правда, каждый раз к ней возвращался. Или любил, или просто ему было с ней удобно. Она терпела все его выходки очень долго, но потом произошло нечто такое, чего она не смогла простить. Может, она забеременела, может, еще что… Говорят, они устроили сцену — прямо на факультете: Дорис кричала, плакала, а потом закатила ему пощечину. На этом все и закончилось. ОТрэди помахал ей ручкой и пустился в свободное плавание, а она уволилась из Бентли и переехала к нам.

— Надо же, как интересно… Мне кажется, в такой жизненной ситуации бедной Дорис любой бы подошел: ей просто нужно было все забыть и переключиться на кого угодно. И потом, после бурной встряски непременно нужна стабильность. А Блайт — человек обстоятельный и явно перебесившийся.

— Думаю, он никогда и не бесился. Сухарь, брюзга. Вот ОТрэди — тот и в пятьдесят лет не перебесится. Поэтому я и говорю, что Дорис молодец: она знает, чего хочет от жизни…

Алан не стал слушать дальше и побрел к лестнице. Он ведь не раз сталкивался с Кевином ОТрэди, но прежде не испытывал к нему никакой неприязни, скорее даже симпатизировал. Но кто бы мог подумать… Вдруг в голове с бешеной силой начал бухать молоток, и Алан привалился к стене. Ну что, что из услышанного вызывает у него такое отчаяние? Что Дорис его соблазнила? Истинная правда, так оно и произошло. Что у нее раньше был другой? А то он не догадывался! Просто сейчас ему любезно назвали имя того человека. Что эти две курицы не представляют его, Алана, в постели? Да у него они тоже не вызывают никакого энтузиазма. Вот причина: Дорис якобы любила этого Кевина, а любит ли она его, Алана, — еще большой вопрос. Вот что сводит с ума. Стало быть, он всего лишь игрок, вышедший на замену? Первый, кто попался под руку и кого атаковали исключительно от безысходности? Или по здравому расчету?

Промычав нечто нечленораздельное, Алан двинулся дальше. С другой стороны, откуда эти мерзкие кумушки так хорошо обо всем осведомлены? С какой стати им знать, кого любит его маленькая девочка? Может, они эту историю наполовину сами выдумали… Неужели его — его! — Дорис была беременна от какого-то рыжего урода? Бред… Но если правда то, что она рыдала и лупила чертова ОТрэди по морде, значит, там действительно все было серьезно — он же знал, что Дорис не так-то просто вывести из себя. За какие же такие достоинства она закрывала глаза на все его похождения и раз за разом прощала? Наверное, все-таки любила. О господи, стоит только представить ее с этим рыжим жеребцом… Значит, всего лишь год назад она обнимала его, шептала те же слова и водила пальчиком по его лицу? Хм, откуда же иначе взялось знание всяких изощренных штучек, которые она с таким удовольствием демонстрировала в постели… Конечно, ведь многоопытный Кевин занимался ее обучением…

Алан остановился и изо всей силы ударил кулаком по массивному гранитному подоконнику. Боль руку пронзила настолько острая, что на какое-то время ему стало легче. И в этот момент зазвонил его телефон.

— Милый, ну где ты? Я же тебя жду… — Голос Дорис вызвал у Алана мышечную судорогу. — Эй, ты чего молчишь? Что-то случилось?

— Ничего, — выдавил Алан, разглядывая собственное отражение в черном оконном стекле.

— Так ты придешь?

— Приду, — ответил Алан после секундного раздумья и отключил телефон. Пожалуй, он должен был сейчас увидеть ее и принять какое-то решение. Именно сейчас.

Алан вошел в гостиную и остановился, прислонившись к двери. Дорис смотрела на него с неуверенной улыбкой.

— Мне кажется, что-то все-таки случилось. У тебя был такой странный голос по телефону, да и сейчас вид какой-то… нехороший. Ты нормально себя чувствуешь?

Она подошла, чтобы потрогать его лоб, но Алан уклонился от прикосновения.

— Я не болен. Просто много думал о наших отношениях.

Дорис всплеснула руками:

— О нет, только не начинай все сначала! Мы, кажется, уже вчера обо всем договорились. Неужели ты снова будешь попрекать меня этим злосчастным походом в боулинг?

Алан покачал головой:

— Давай я задам тебе один вопрос. Какую роль я играю в твоей жизни? Для чего я тебе: это необходимость, прихоть, удовлетворение больного самолюбия?

Дорис уселась в кресло и положила ногу на ногу. Ее глаза начали темнеть, становясь все более и более зелеными: это был верный признак того, что она злится.

— А давай я тоже задам тебе один вопрос? Ты что, выпил?

— Нет.

— Тебе понравилось меня оскорблять? Вчера ты орал на меня, а сегодня потянуло заняться психоанализом? Ради чего? Алан, твой ум — твой злейший враг. Ты излишне много анализируешь. Сейчас тебе вздумалось анализировать наши отношения. Зачем? Зачем безо всякой причины усложнять то, что является абсолютно нормальным, простым и понятным? И кстати, мое самолюбие не больное, а вот твое меня все больше и больше беспокоит.

— Так… — Алан прошелся по комнате и вновь вернулся на исходную позицию. — Честно говоря, я думал, что ты заговоришь о любви. А оказывается, я тебя «беспокою». Мило. Может, тогда тебе стоит подыскать другой объект — эдакого толстокожего одноклеточного крепыша без нервов, без комплексов, без сантиментов и без извилин, зато с мощной потенцией? Тогда все будет еще проще и понятнее. На мне свет клином не сошелся, а одиночество — действительно штука неприятная.

Сейчас Дорис напоминала уже не кошку, а пуму. Алану даже показалось, что у нее вытянулись ногти.

— А почему, милый, ты думаешь, что каждый раз, когда у тебя портится настроение и ты ни с того ни с сего начинаешь говорить мне гадости, я в ответ должна исполнять на бис арию о своей любви?

— Это совершенно не обязательно. Тем более, если никакой любви нет, а есть только страх остаться одной. Страх, помноженный на вполне естественные в твоем возрасте инстинкты. Вот того рыжего из Бентли ты, наверное, действительно любила. А мне, в общем, претендовать не на что.

Удар оказался прицельно точным. Если до этого момента лицо Дорис пылало, то теперь краска в одну секунду схлынула с ее щек.

— Алан, это жестоко. Я не знаю, кто тебе рассказал про Кевина, но ты-то зачем ведешь себя так… низко!

Услышав ненавистное имя из уст самой Дорис, Длан захлебнулся отчаянием и бессильной злостью.

— Низко?! Добавь еще «подло» и «вероломно»! Ты любишь красивые слова! А какие слова ты находила, чтобы описать прелесть его морковных веснушек? Ты плакала, когда я рассказал про Лили… Как же я растрогался, я же еще, черт возьми, извинялся за древнюю историю, которая уже паутиной заросла! А ты спала с этим улыбчивым чеширским котом всего несколько месяцев назад! Да уж, у тебя короткий реабилитационный период… Молчи! Жалко, я не рассказал еще несколько историй. Я все эти годы знал, что не стоит с женщинами всерьез и надолго связываться, что нечего от вас, чертовых кур, ждать, кроме пакостей. И был прав, прав! Сошлись и разбежались — только так надо! И никаких страданий — пошли они ко всем чертям! — никаких обещаний! И никаких звонков по телефону: «Милая, где ты, чем ты занимаешься? А кто это сопит рядом с тобой?» Стервы… Молчи, говорю! Я двенадцать последних лет так жил. А когда увидел тебя, сначала поплыл, как дурак, а потом поверил, что и ты ко мне… воспылала. Я думал, что смогу быть счастливым с тобой, думал, что нашел наконец мою женщину, только мою! Теперь-то я понимаю: я был нужен тебе исключительно для того, чтобы забыть его, заменить его. Я всего лишь старая линялая ворона, а ты просто мною воспользовалась! Да чем ты лучше Лили? Ты — такая же. Какая к черту любовь. Сплошная физиология! Все твои бурные эмоции обусловлены примитивным переизбытком эстрадиола! Мне ли это не понимать, я десять лет занимаюсь стероидными гормонами, мне деньги платят за знания именно в этой области… Ну и как, я справился, оправдал твои надежды? Согрел твою одинокую постель, чтобы ты не плакала долгими ночами о своем Кевине? Сказал достаточно нежных слов, чтобы ты вновь уверовала в свою привлекательность?

Дорис, не предпринимавшая больше попыток ответить, неожиданно по-детски скривила рот, коротко всхлипнула и разрыдалась так исступленно и неистово, что Алану стало не по себе. Пытаясь заслонить глаза стиснутыми кулачками, она с трудом выговорила:

— Убирайся вон!

— Да, я уйду, уйду…

Алан круто развернулся и направился в прихожую. Ярость еще бурлила в нем, но со дна кипящего котла уже тоненькой ниточкой поднималось чувство ужаса от того, что он сотворил. Хлопнув входной дверью, Алан остановился, провел рукой по лицу — и невидящим взглядом уставился на мокрые, уже такие привычные глазу плиточки, ведущие к калитке. Холодный вечерний воздух остудил голову, и Алан вдруг совершенно ясно осознал, что ему больше нечего делать около этого дома, где обитает маленькая женщина-кошка с желто-зелеными глазами. Неприятная болезненная волна прошла под левой лопаткой, отдалась в плече и ухнула куда-то в желудок.

— Это что, все? — пробормотал он, машинально вытаскивая из кармана перчатки. — Совсем все?

Возможно, стоило вернуться — позвонить, постучать или самому открыть дверь. Но Алан, впавший после вспышки бешенства в тупое оцепенение, был не в состоянии это сделать. Да и что бы он сказал? Прогнали так прогнали… Сопротивляться окутывающей его липкой безысходности было бесполезно. Одно он понимал абсолютно отчетливо: на сей раз его любовь никуда не делась, хотя он и старался растравить ее побольней. А вот для Дорис, как бы она ни относилась к нему раньше, он теперь никто. Сейчас она сидит и горько плачет, а уже завтра почистит перышки и начнет новую жизнь, в которой для него не будет места. И он устроил это сам. И Нет смысла теперь гадать, что было бы, если бы разговор пошел в другую сторону и он произнес какие-нибудь другие слова. Все уже произошло, слишком многое сказано: он потерял ее. Бесповоротно.

Алан поднял воротник и побрел к своей машине, оскальзываясь на прошлогодних листьях, глазированных слоем грязноватого расползающегося снега.

— Да, похоже, это все, — повторил он уже громко. — Ну, доволен собой?

Уже сидя в машине, Алан попытался мысленно восстановить свой судьбоносный монолог. Почему-то вместо слов в памяти всплыли ощущения: он понял, что, вопя на Дорис, испытывал те же чувства, что и смертельно обиженный, готовый расплакаться ребенок, у которого взрослые отняли вожделенный стаканчик с мороженым. Он попробовал привести себя в порядок, загнав встрепанные, все еще беспорядочно блуждающие эмоции в клетку привычной холодной сдержанности, но это не удалось.

Потом вспомнилась фраза, с которой начался его разговор с Дорис. «Ты что, выпил?» — спросила она. «А это мысль, — подумал Алан. — Теперь мне остается только одно — напиться. Остальную программу на сегодня я уже выполнил». Какое-то время он размышлял, сделать ли ему это дома или лучше на людях. И наконец решил, что на людях будет унизительнее, а следовательно, и лучше: уж если вываляться в грязи, так с головой.

К осуществлению своего плана Алан приступил в небольшом полуподвальном баре. Однако оглушить себя сразу ему не удалось. Шло время, Алан чувствовал, что его ноги становятся все более и более ватными, координация движений явно нарушилась, но голова оставалась совершенно ясной, а мысли хоть и черными, но стройными. Опьянел он неожиданно резко: вдруг все вокруг начало покачиваться и вращаться, сначала медленно, затем быстрее и быстрее; голоса слились в мерный гул, то угрожающе накатывающийся, то отступающий, подобно схлынувшим морских волнам. Алан еще успел подумать, что пора бы остановиться и отправиться восвояси, но намерением все и ограничилось. В его сознании стало происходить что-то странное: он не мог ухватить и удержать ни одной мысли — они разбегались, как стайки рыбок, ускользающие в воде между пальцев. Последнее, что он помнил, был звук разбитого стакана, который он не сумел удержать на весу. Потом навалилась тяжелая тьма.

Пробуждение трудно было назвать приятным. Некоторое время Алан пытался понять, когда его мутит меньше: с открытыми или закрытыми глазами. Эксперименты с их попеременным открыванием и закрыванием не привели ни к какому положительному результату, и Алан отказался от решения этой проблемы, тем более что сразу же появились другие. При очередном поднятии век он вдруг с ужасом обнаружил, что не понимает, где находится. Это была не его квартира и не дом Дорис — он обретался в какой-то смутно знакомой комнате с полосатыми обоями. В той части комнаты, которую он был в состоянии осмотреть не поворачивая головы, находились старинное пианино и пузатое кресло с полосатой обивкой в тон обоям. Понемногу начиная паниковать, Алан постарался определить, одет ли он. Поверхностный осмотр показал, что с него снята только часть вещей. Накрытый цыплячье-желтым пушистым пледом, он лежал на коротком и неудобном диване («Тоже, наверное, полосатом», — тоскливо подумал Алан, хотя это было и несущественно).

Объяснение с Дорис Алан приказал себе хотя бы временно не припоминать — раскалывающаяся на части голова не выдержала бы еще и этой муки. А вот попытки вспомнить хоть что-то из последних вчерашних событий — в том, что они были вчера, он не сомневался: сквозь шторы в комнату проникал хилый утренний свет — ни к чему не привели. Алан попробовал вычислить, кто мог привести его к себе и заботливо уложить на диван, но всевозможные догадки привели лишь к тому, что он запаниковал еще больше. Будь он героем одного из многочисленных фильмов, просмотренных вместе с Дорис, можно было бы предположить, что его «сняла» в баре какая-нибудь ночная бабочка (крашеная блондинка в черной шляпке с длинной тонкой сигаретой) и привела к себе. Но в Эшфорде такие дамы не водились. К тому же вчера им вряд ли бы прельстилась даже тоскующая кассирша провинциального кинотеатра, в одиночку растящая троих детей. Алан попытался подняться, но изменение положения тела привело лишь к тому, что к горлу вновь подкатила сильная тошнота, и Алан со стоном опустился обратно на подушку.

В коридоре послышались мелкие женские шажки. Дверь открылась, и в комнату со всей грациозностью, возможной в ее возрасте, впорхнула Марджори Кидд. В руках она держала стакан, наполненный какой-то мутной жидкостью. Увидев ее, Алан внезапно понял, почему комната показалась ему знакомой. Он же был здесь несколько лет назад, еще при жизни мистера Кидда. Но как он здесь сейчас оказался?

— А-а-а! Проснулись, голубчик? Ну и вид у вас, мой дорогой, вы сейчас на вампира похожи: у них вокруг глаз такие же жуткие черные круги, если верить кинематографу. Живьем я их, к счастью, не видела…

Громкое жизнерадостное щебетание миссис Кидд так ударило по барабанным перепонкам, что Алан невольно поморщился и закрыл лицо рукой.

— Плохо вам, плохо, я вижу. Ничего, сейчас станет легче. У вас нет аллергии на салицилаты? А кортикоиды и антикоагулянты вы не принимаете? Вот и замечательно, тогда я могу вами заняться. Давайте-ка постарайтесь присесть… Ну хорошо, хоть голову приподнимите… я вам помогу… и выпейте вот это… Ну же, давайте, это не цианид, надо все выпить, до дна… что вы как ребенок… Осторожно, проливаете… Я специально сегодня утром сбегала в аптеку, это просто чудодейственные таблеточки — покойному Джеку они всегда помогали. Вот и молодец, Алан, хороший мальчик, теперь голова перестанет болеть и тошнить не будет… Да вы все-таки сядьте, не надо все время лежать. Немножко посидите, а потом и встанете — я вам помогу дойти до ванной… Ну, говорить уже можете?

— Как я сюда попал? — прохрипел Алан, пытаясь подпереть себя диванной подушкой.

— Это длинная история. Не уверена, что вам стоит ее выслушивать в вашем теперешнем состоянии. Подождите, пока придете в себя. А почему вы все время в потолок смотрите, что там интересного?

— Я… не могу смотреть вниз, — отозвался Алан, — так легче… Ради бога, как я к вам попал?

— Ну хорошо. Скажем так: я вас искала. И нашла.

— И-искали? Почему?

— Потому что мне позвонила Дорис Мэллоу в очень плохом состоянии. Вы уж меня простите, Алан, но я в курсе ваших отношений…

— Все в курсе…

Нет, я знала с самого начала. Я ведь ближайшая подружка и наперсница Дорис, хоть и гожусь ей в бабушки. А может, именно поэтому. Когда она пришла к нам, мне уже было известно о недавно пережитой ею личной драме. Подробности не для ваших ушей, Алан. Ну как было не подружиться с такой милой девочкой, не утешить, не взять под свое крыло? И знаете, что она мне вскоре рассказала? Оказывается, она была влюблена в вас, еще будучи студенткой. А вы на нее даже внимания не обращали. Она старалась, бедняжка: постоянно крутилась перед вашим длинным носом, ходила на все ваши лекции, выучивала их чуть не наизусть, чтобы блеснуть на экзамене, — ничего не помогало. Потом, разумеется, появились другие интересы, но, когда она вас снова увидела в нашем корпусе — помните? мы еще были с вами вместе, — словно новая волна накатила. И теперь все уже пошло по-другому: слава богу, вы не прошли второй раз мимо крошки Дорис…

— Я ничего этого не знал, — пробормотал Алан, прижимая пальцами болезненно пульсирующий висок. — Даже не подозревал…

— Конечно, студенты для вас — безликая масса. Я помню этот замечательный тезис. Так вот, нравится вам это или нет, но она информировала меня о развитии ваших отношений, и, честно говоря, я искренне радовалась за вас обоих. Кольцо вы ей подарили просто изумительное, Алан. Согласитесь, такой подарок для женщины — своего рода аванс на то, что отношения с дарителем окажутся прочными. А вчера вечером Дорис звонит мне, рыдает в трубку и заявляет, что вы ее бросили, потому что приревновали к… скажем так: к эпизоду, навсегда оставшемуся в прошлом. Как это глупо и как характерно для вас! И что самое любопытное: она рыдала не от обиды. Эта экспансивная малютка, видя, в каком состоянии вы покинули ее дом, впала в истерику, заподозрив, что вы еще, чего доброго, броситесь с моста в реку или специально отправитесь через весь город на вокзал, чтобы положить голову на рельсы. Вы ей, видите ли, когда-то сказали про какой-то черный колодец, и теперь она про него вспомнила и выстроила типично женскую логическую цепочку. Ну, не дурочка ли? Когда это мужчины решались на подобное из-за таких пустяков…

Алан втянул носом воздух и примялся раскачиваться взад и вперед, по-прежнему не сводя глаз с потолка.

— О господи! — простонал он. — Я просто скотина!

— Не смею спорить, — любезно отозвалась миссис Кидд. — Дорис стала вам звонить — телефон не отвечал. Тогда она позвонила мне — а уж мне-то известно, что делают мужчины в подобных ситуациях. Или идут к другой женщине, или напиваются в дым Зная вас, можно было предположить скорее второй вариант, вы уж не обижайтесь, голубчик. Поэтому я отправилась в поход по окрестным барам. И, надо сказать, нашла вас очень быстро, правда, уже в весьма плачевном состоянии. Как я вас оттуда вытаскивала — это отдельная история. Просто счастье, что в том глухом месте не оказалось никого из наших общих знакомых: представляете, насколько эффектной вышла бы подобная встреча? А если бы вас увидели наши студенты? Получился бы скандал, мой дорогой! А если бы я вас не отыскала? Где бы вы провели ночь? Вы же ничего не соображали! Что касается тамошних завсегдатаев, то они, вероятно, приняли меня за несчастную мать, спасающую горячо любимого спивающегося сына. Но вас надо было спасать, Алан, ситуация накалялась!

— А что я делал?

— Поначалу ничего: пребывали в тихом и мирном состоянии полузабытья. Но когда я потащила вас к выходу, вы встрепенулись и принялись на чем свет стоит ругать ирландцев. Алан, ради всего святого, что вам плохого сделали ирландцы? Их ведь в этом баре наверняка было немало! Кстати, не исключаю, что еще до моего прихода вы с кем-то подрались: у вас правая рука опухла.

Алан с трудом приподнял руку и осмотрел багровый синяк на тыльной стороне кисти — следствие вчерашнего мощного удара по каменному подоконнику.

— А когда мы вышли на улицу, вы мне так доверительно и в таких подробностях сообщили, что бы сделали с одним известным вам ирландцем, что меня, несмотря на мой почтенный возраст, бросило в краску! Надеюсь, речь шла не о нашем декане? По-моему, вы всегда относились к нему вполне терпимо. Да и он с вами всегда подчеркнуто вежлив. Потом вы переключили свой гнев на рыжеволосых, и я чуть не обиделась — в конце концов, я тоже рыжая! Им вы также сулили всяческие мучения… Да… Сначала я хотела доставить вас домой, но отказалась от этой мысли, потому что не обнаружила в карманах вашей куртки ключа, а обыскивать вас более рьяно не решилась. Возможно, ключ был в машине — она, кстати, так и осталась на стоянке у бара. В общем, мы направились сюда, а по дороге вы заснули беспробудным сном. Хорошо еще, таксист оказался настолько любезен, что помог мне с вашей транспортировкой.

— Вы сообщили Дорис, что нашли меня? — глухо поинтересовался Алан.

— Да, голубчик, сразу же. Должна сказать, я думала, что она обрадуется — все-таки вас не выловили из-под моста, — но она снова начала плакать и стенать. Алан, вы должны вымолить у нее прощение. Она ведь прелесть, умница, она любит вас, а вы любите ее. Да похороните вы это окаянное прошлое и забудьте! Послушайте старую женщину, которая много что поняла за свой долгий век. Будущим надо жить, будущим! И еще: уж не знаю, откуда вы Получили информацию, побудившую вас вчера к таким решительным действиям, но в том, что добрая половина фактов в ней была переврана или преувеличена, я не сомневаюсь. А сейчас… ну-ка, вставайте! Таблетка уже должна была подействовать. Завтрак я вам не предлагаю — все равно никакая еда не полезет в вас еще часов пять, но большую чашку крепкого бульона вы должны выпить. Ох, чувствую, мне придется поработать вашим добрым ангелом еще немного. План таков: сначала заедем к вам домой, чтобы вы хотя бы внешне привели себя в порядок, потом поедем на факультет — полагаю, в моем возрасте меня уже не скомпрометирует тот факт, что я появлюсь на службе в сопровождении молодого мужчины, проведшего у меня ночь.

— Нервничаете? — спросила миссис Кидд, когда ее машина подъехала к университетским воротам.

— Знобит немного, — невпопад ответил Алан, открывая дверцу. — И руки трясутся. Миссис Кидд, я должен был сказать это раньше, просто у меня голова только сейчас прояснилась: я вам очень, очень благодарен. Я ваш вечный должник! Вы поступили настолько великодушно, так из-за меня хлопотали — даже лекарство бегали покупать! Честное слово, я того не стою. Даже не знаю, чем вам отплатить за вашу доброту.

— Ох, голубчик, — миссис Кидд вздохнула и взяла Алана под руку, — не обольщайтесь на свой счет. Просто любой женщине постоянно хочется о ком-то заботиться — это поддерживает ее в форме. А мне, увы, заботиться больше не о ком… — Она осекалась и подергала себя за внезапно покрасневший нос. — Ладно, Алан, не будем о грустном. А уж если говорить совсем честно, я вам всегда симпатизировала, несмотря на ваш невыносимый характер. Сейчас мне вас почти жаль, но Дорис мне все-таки жаль сильнее. Мужайтесь, у вас обоих будет тяжелый день, но, если вы сегодня же не попытаетесь объясниться, я умываю руки! И тогда не ищите у меня больше сочувствия!

Алан зашел в лабораторию, но Дорис здесь не было: она с самого утра вела занятия. Просидев без толку сорок минут и выпив две чашки кофе без сахара, приготовленные Элли, он в самом безрадостном расположении духа направился на лекцию, изрядно удивив аудиторию своим взъерошенным видом и немного сбивчивой речью.

В первой половине дня ему с Дорис так и не удалось пересечься, хотя Алан, мобилизовав всю свою волю, несколько раз пускался на поиски, в глубине души смертельно боясь натолкнуться на такой отпор с ее стороны, который сделал бы очевидной невозможность любого продолжения отношений. Алан осознавал, что Дорис умышленно избегает встреч с ним, однако нельзя же прятаться бесконечно…

Без четверти три Алан был вынужден признаться самому себе, что сегодня он категорически не способен ни работать, ни адекватно общаться с коллегами, которые слишком громко и слишком много говорили. Один из его аспирантов простудился и все время омерзительно сморкался, второй — чего Алан не замечал раньше — умудрялся постоянно издавать неприятный чавкающий звук, хотя ничего и не жевал. И тот, и другой вызывали у Алана содрогание этими действиями, и он, к безумной радости обоих, прогнал их домой. Дабы хоть как-то занять время и отвлечься от гнетущих мыслей, Алан устроился за своим столом и погрузился в изучение брошюры с материалами научной конференции двухлетней давности: эту книжечку он случайно обнаружил в кипе старых бумаг, предназначенных для уничтожения. Однако, дойдя до восемнадцатой страницы, Алан обнаружил, что только впустую водит глазами по строчкам и не усвоил ни одного слова из проштудированных глав.

В три часа двенадцать минут в комнату наконец вошла Дорис. Сегодня в ней не было и следа привычной живости и кокетливости. Ее бледное ненакрашенное личико осунулось, нежные губы опухли, а заплаканные глаза казались поблекшими и больными. Алан, в сотый раз обозвав себя бессердечной скотиной, попытался поймать ее взгляд, но Дорис даже не посмотрела в его сторону. Она передала Элли какую-то папку, непривычно тихо о чем-то попросила и снова выскользнула в коридор. Последовать за ней Алан не отважился, а недочитанную брошюру кинул в корзину для бумаг. Чем он лучше чертова Кевина ОТрэди, если довел обожаемую женщину до такого состояния, Упиваясь собственными отрицательными эмоциями?

Спустя еще полтора часа Алан, мрачный и озлобленный, покружил по факультету и принял решение вернуться на свое место и ждать, пока Дорис не соберется уходить. Тогда ей волей-неволей придется пройти мимо него: она же не может идти домой без пальто. Барабаня пальцами по столу и следя за бесконечным полетом бабочек на экране компьютера, он ждал довольно долго. Наконец дверь распахнулась. Алан уже открыл рот, собираясь произнести заготовленные слова, но в комнату влетела Элли. Несмело улыбнувшись, она проскочила к шкафу с вещами Дорис и начала их выгружать.

— Что это вы делаете, Элли? — свирепо поинтересовался Алан.

Девушка немного растерялась.

— Мисс Мэллоу просила принести ей пальто и сумку.

— Что за новости? Она не может здесь одеться? Элли, явно не зная, что ответить, прижала пальто к груди и попятилась к двери.

— Она меня попросила, а мне же нетрудно…

Чертыхнувшись, Алан схватил свою куртку и бросился на улицу, где уже сгущались промозглые сумерки. По крайней мере, он был уверен, что Дорис выйдет через парадную дверь, а не через чердачное окно. Вскоре она и впрямь появилась: скользнула по нему невидящим взглядом и быстрым шагом направилась в сторону своего дома, стараясь держаться поближе к ярко горящим фонарям. На абсолютно пустынной в это время боковой парковой аллее можно было не бояться возможных свидетелей возможного позора, поэтому Алан не раздумывая метнулся за удаляющейся фигуркой:

— Дорис, погоди!

— Оставь меня.

— Дорис, пожалуйста!

— Я уже сказала: оставь меня.

— Выслушай меня, остановись, умоляю!

Я уже вчера достаточно тебя наслушалась — и хватит. Или ты забыл, что говорил? Я ведь целых четыре месяца бессовестно тобой пользовалась! Ах, бедный, как же ты от этого использования страдал! Особенно иногда… Хорошо, я больше не буду. Можешь считать, что срок твоей эксплуатации в качестве биологического объекта истек, и отстань от меня.

— Дорис! — Алан схватил ее за руку. Она остановилась, но упрямо продолжала смотреть прямо перед собой, поджав губы. — За все, что я вчера говорил, мне нужно язык отрезать — согласен. Но тогда я останусь без работы и умру в нищете. Ну что мне сделать? Хочешь, я встану перед тобой на колени? Здесь, сейчас, под этим фонарем… Буду просить у тебя прощения, а потом на коленях поползу за тобой до самого дома…

Она по-прежнему не поворачивала голову, но ему показалось, что ее губы чуть-чуть дрогнули.

— Это мой дом, Алан. Зачем тебе туда ползти, тем более на коленях? Ползи на чем хочешь и куда хочешь, а меня оставь в покое.

— Не оставлю! — выкрикнул Алан, и в следующую секунду действительно плюхнулся на колени на еще не просохший асфальт, поймав и вторую ее руку. — Делай со мной что угодно, только прости. Я люблю тебя. Я больше всего на свете боюсь тебя потерять, хотя и сделал вчера все, чтобы это произошло. Потому что я ревнивец, эгоист и грязная, тупая скотина! Ну, тресни меня, выскажи все, что ты обо мне думаешь! Хочешь, я каждый день буду носить тебя до дому на руках? Хочешь, я десять — нет, двадцать раз подряд прослушаю песенку про колокольчики? Согласен на любые твои условия, только прости!

Теперь он мог поклясться, что Дорис едва уловимо улыбнулась. В ее глазах вспыхнули знакомые бесовские искорки, и она стала немножко похожа на саму себя.

— Если ты сейчас же не встанешь, то заработаешь воспаление коленных чашечек. Думаешь, мне очень хочется петь песни обезножевшему калеке?

Алан ощутил, как огромный кусок льда с острыми краями, тяжело лежавший в груди со вчерашнего дня, начал стремительно таять. Он неловко поднялся, все еще держа Дорис за руки.

— Можно я доведу тебя до дому?

— Ох, Алан, вот цена ваших, мужских, обещаний! Пять минут назад ты хотел ползти к моему дому на коленях, две минуты назад собирался нести меня туда на руках, а теперь намерен просто пойти? Ну, иди… Но только до дома. И не рассчитывай на ужин: вчера я приготовила специально для тебя парную телятину с горошком, а теперь съем ее сама. Из принципа.

Ступив на каменную дорожку, которую он не чаял уже больше увидеть, Алан подумал, что готов перецеловать каждую плиточку. У дома он немного помедлил. Но Дорис, войдя, оставила дверь открытой, и он последовал вслед за ней. Когда он вошел, она неожиданно резко обернулась:

— Знаешь, Алан, я никогда не простила бы тебя, если бы ты обвинил меня в том, что я связалась с тобой по карьерным соображениям. К счастью, у тебя хватило ума не сказать мне ничего подобного. Но ведь ты наверняка и об этом думал?

— Нет, — мгновенно ответил Алан, остановившись. Ее силуэт, чуть подсвеченный неверной синевой уличных фонарей, расплывался на фоне черной стены. — Эта мысль не пришла мне в голову. Я недостаточно умный.

Несколько секунд они молча стояли в темноте друг напротив друга. Алан не двигался с места, впитывая почти физическое ощущение близости ее тела, тепла ее дыхания. Ему казалось, пространство между ними так сгустилось, что сейчас в нем проскочит искра. Дорис не выдержала первой: отступив на шаг, она одним небрежным движением скинула пальто и направилась в гостиную. Она уже протянула руку к выключателю, но Алан, оказавшийся рядом, не позволил ей включить свет.

— Дорис!

— Эй, что ты делаешь?

— Ты знаешь, что я делаю… Я так истосковался…

— За один день? Я еще не сказала, что простила тебя…

— Так скажи…

— А кто называл меня чертовой курицей?

— Не тебя, девочка моя, я обобщал…

— А кто орал, чтобы я не смела демонстрировать голые плечи?

— Помолчи, милая… Это кнопка или крючок?

— О боже, ну, погоди…

— Я не хочу ждать…

— Ну не здесь же…

— Почему не здесь? Черт, кто тут поставил этот стул…

— Здесь же неудобно…

— Удобно…

— Так у кого из нас примитивный переизбыток стероидных гормонов, великий аналитик?

— Помолчи же хоть минуту… Эта штука не расстегивается…

— Осторожнее, не тяни с такой силой, ты мне руку сломаешь…

— Не сломаю… Господи, как я тебя люблю… Как люблю…

— Алан… Ты дьявол!..

Апрельское солнце слепило и опьяняло. За неделю до Пасхи столбик термометра резко пошел вверх, началось цветение деревьев, а концентрация любовно-дурманящих веществ в воздухе стала просто угрожающей. Эшфордские студенты пребывали в романтическом настроении: на лекциях они сидели с отсутствующим видом, устремив просветленные взгляды в распахнутые окна, а после лекций, разбившись на парочки, разбредались по укромным закоулкам.

Маленькое университетское кафе имело надежный иммунитет от неистовствующей снаружи любовной лихорадки. Здесь круглогодично царил степенный аромат черного кофе. Ни о каком соперничестве благоуханий и речи быть не могло: стеклянная дверь на улицу плотно закрывалась, и волны весеннего безумства сюда не докатывались.

— Я уже несколько дней замечаю, — прошептал Алан, перегнувшись к Дорис через столик, — что она как-то странно на меня смотрит. Будто в чем-то подозревает.

Дорис чуть повернула голову и покосилась в сторону секретарши Донована, сидящей неподалеку. В ее кошачьих глазах заплясали черти.

— Ты ведь по милости этой дамы устроил февральское светопреставление?

— Их было две, я же говорил.

— Не сомневаюсь, что основной рассказчицей была эта ведьма. Для нее самая большая радость в жизни — перемыть кому-нибудь кости. Других радостей у нее нет: кому она нужна — стареющая уродина, у которой величина и форма подбородка соответствуют величине и форме бюста.

— Дорис, ты сейчас уподобляешься ей.

— Она на днях в милой дамской беседе заметила, что служебные романы, как правило, ни к чему не приводят и со временем либо начинают тяготить обоих, превращаясь в унылую рутину, либо заканчиваются взрывом, когда один партнер должен стремительно ретироваться не только с глаз другого, но и с места работы. Все это произносилось с нажимом — как бы в сторону, а на самом деле специально для меня. А я, глядя ей прямо в глаза, ответила: когда ваш партнер — восхитительный любовник, способный удовлетворить женщину с самыми высокими сексуальными запросами, можно и рискнуть.

Алан поперхнулся глотком кофе и надрывно закашлялся.

— По спине постучать? — осведомилась Дорис, сохраняя самое невинное выражение лица.

Алан помотал головой, пытаясь продышаться.

— Ты что, рехнулась? Какого черта ты это сказала?

— Во-вторых, чтобы она сдохла от зависти. Во-первых, потому, что так оно и есть. Ты бесподобен. Правда, правда! — безапелляционно заявила Дорис и отправила в рот целое шоколадное печенье.

Отлично понимая, что ее слова — образец самой наглой, беззастенчивой и неприкрытой лести, какую только может придумать женщина, чтобы сделать приятное мужчине, Алан все же почувствовал, что его щеки покраснели от удовольствия.

— Ты хочешь, чтобы она растрезвонила твои слова по всему факультету?

— Ни в коем случае. Алан, ты не понимаешь женской психологии. Если бы она услышала, что ты импотент, она немедленно и с наслаждением распространила бы эту новость. Но расхваливать тебя с моих слов, тем самым делая бесплатную рекламу и тебе, и мне… У нее скорее язык отсохнет. Знаешь, как бесятся неустроенные женщины, когда у их сослуживиц все удачно складывается? У них вырабатывается столько завистливой злости, что железа, отвечающая за выработку сплетен, просто перестает работать. Ведь процесс сплетничанья должен приносить удовольствие. А какое уж тут удовольствие — обсуждать чужие радости? Сплошное расстройство. Нет, она будет молчать. И подвергать рассмотрению мою личную жизнь, — Дорис хищно оскалилась, — ей теперь не захочется. Крыса облезлая…

Алан, которому эти логические выкладки показались весьма сомнительными, хотел возразить, но успел лишь покачать головой, одновременно поднося к уху зазвонивший телефон. А переговорив, повернулся к Дорис:

— Детка, Марджори просит меня ненадолго вернуться: у нее возникла какая-то проблема, которую надо срочно решать. Ты сейчас куда?

— Пойду домой. Постарайся отвязаться от старушки побыстрее, ты и так завален работой по горло.

Дорис поднялась и, бросив на «крысу облезлую» победный взгляд, направилась к двери. Последовавший вскоре вслед за ней Алан, напротив, старался смотреть исключительно себе под ноги.

Переговоры с миссис Кидд не заняли много времени, и спустя полчаса Алан уже шагал к дому Дорис. По дороге он заглянул в сувенирную лавку и купил розового пасхального зайчика, сидящего на задних лапках рядом с миниатюрной ветряной мельницей. Крылья мельницы вращались, если на них сильно подуть, и Алан подумал, что его малышке это непременно понравится. Помахивая пакетом с зайцем, он завернул за угол… и около витой железной ограды увидел красный автомобиль, явно не принадлежащий ни одному из соседей Дорис. Алан подошел к входной двери и похолодел, услышав громкий мужской голос, раздававшийся из недр дома. Когда он вошел, ему представилась следующая картина: в глубине комнаты на ручке кресла сидела растерянная Дорис, а перед ней возвышался патлатый рыжий детина в потрепанных джинсах и длинной майке навыпуск. Детина обернулся и устремил на Алана приветливый и радостный взгляд. Ну, разумеется! Это был Кевин ОТрэди собственной персоной.

— А, Блайт, вот и вы! Значит, все это чистая правда. Ну, здравствуйте!

— Дорис, — процедил Алан сквозь зубы, — что этот человек здесь делает?

— Послушайте, Блайт, — молниеносно отозвался ОТрэди, слегка пригасив сверкающую улыбку, — воспитанные люди отвечают на приветствие.

— Дорис, — повторил Алан, — ответь мне, что этот человек здесь делает?

— Р-ради всего святого, — произнесла Дорис, заикаясь, тревожно следя за обоими мужчинами, — только не надо нервничать, Алан, я все объясню…

— Однако… — протянул ОТрэди, поднимая желтые брови, — я смотрю, вы совсем запугали девушку, Блайт. Она у вас пикнуть боится. Похоже, вы с женщинами практикуете те же воспитательные методы, что и со студентами. Дори, оказывается, вот что тебе нравится? А в угол на колени он тебя не ставит? То-то я никак не мог поверить, когда мне рассказали о твоем новом увлечении…

— Не увлечении! — яростно выкрикнула Дорис, одновременно метнув на Алана молящий взгляд. — Это у тебя были увлечения! Десятки увлечений! Не ставь меня на одну доску с собой!

Ну ладно, ладно, — ОТрэди выставил вперед ладони, — не нужны мне снова эти скандалы. Я думал, ты давно все забыла, Дори, мы встретимся, просто как старые друзья, и ты познакомишь меня со своим… новым другом. Не знаю, интересно ли это тебе, но у меня тоже появилась постоянная подружка — очень милая девушка, лингвист, знает чертову уйму языков… Я, конечно, не думал, что мы будем устраивать совместные пикники, но, мне казалось, можно иногда встретиться и поболтать… Слушайте, Блайт, не смотрите на меня волком: я оказался по делам в Эшфорде и просто захотел повидать Дори — без всяких задних мыслей — и убедиться, что у нее все в порядке. А сразу впадать в истерику, кричать — ну зачем же так? — ОТрэди похлопал ресницами, выдержав небольшую паузу. — Я ведь не злодей какой-нибудь. Ну, жили вместе, ну, расстались. У всех же есть какие-то истории за плечами, Что ж теперь, все время оборачиваться и плеваться? И кстати, в том, что с тобой тогда случилось, Дори, моей вины нет. Я это тогда говорил и сейчас повторю. Давай без обид: что было, то прошло, у тебя теперь новая жизнь — похоже, вполне благополучная. Я же могу оставить за собой право просто помнить тебя? Честное слово, Блайт, я не собирался перебегать вам дорогу или что-нибудь в этом роде. Так, зашел — все-таки мы с Дори довольно долго были близкими друг другу людьми. Разве нет? Однако, я вижу, мое присутствие не вызывает у вас особого энтузиазма, и чашечку чаю мне здесь не предложат. Ладно, я пойду. Надеюсь, после моего ухода в ваших отношениях вновь воцарится полная гармония. Может, еще увидимся в менее нервозной обстановке. Пока, Дори! Счастливо, Блайт!

Когда дверь захлопнулась, Алан тяжело опустился на стул и уставился в стену. Дорис робко приблизилась и села на ковер у его ног. Продолжительное время оба молчали. Дорис первой нарушила тишину, казавшуюся особо гнетущей после громкой жизнерадостной болтовни ОТрэди.

— Алан, а что у тебя в пакете?

— М-м? Это зайчик.

— Какой зайчик?

— Пасхальный. Тебе. Зачем ты его впустила?

— Он позвонил, и я подумала, что это ты. Ты ведь уже забывал ключ раньше. Я открыла, он вошел. И с порога начал смеяться, трещать… Безостановочно трещать! Так всегда бывало, особенно после… Но я даже не могла его толком слушать. Я страшно испугалась, что ты сейчас придешь и…

— Ну, не надо, — Алан прижал голову Дорис к своим коленям и принялся гладить ее по волосам, — все похоронено и забыто…

— А можно мне посмотреть на зайчика?

— Можно.

Когда Дорис разрывала бумажную упаковку, Алан набрал побольше воздуха и произнес:

— Если я попрошу, ты выйдешь за меня замуж? Дорис на секунду замерла, не выпуская из рук надорванный пакет.

— Если попросишь, то, наверное, выйду.

— Ну тогда я прошу тебя.

Дорис аккуратно поставила игрушку на пол, подула на крылья мельницы и подняла на Алана глаза:

— Ну тогда я согласна.

— Будущая невестка, мы знакомы уже два с половиной дня и до сих пор не выпили по этому поводу шампанского. По-моему, это упущение. Как вы относитесь к такому предложению?

Дорис, свернувшаяся клубочком на диване, скорчила гримасу и покачала головой:

— С детства терпеть не могла газированную воду, а с возрастом перенесла это чувство на шампанское. Знаю, большинство меня не поддержит, но я просто ненавижу это ощущение, когда во рту что-то шипит и пузырится.

— О каком большинстве ты говоришь? — откликнулся Алан из другого угла дивана. — Если Сиду так хочется, пусть он и пьет. А я уже больше не могу ни есть ни пить: все то время, что мы у тебя гостим, Сид, ты только и делаешь, что пытаешься усадить нас за стол. Хочешь, чтобы Дорис по возвращении домой не влезла ни в один из своих костюмов? А сам ты, я смотрю, втянулся в этот процесс — за последние годы ты раздался раза в полтора.

— Зато ты как был тощим и костлявым, так и остался. Что касается твоей прелестницы, было бы преступлением испортить ее божественную фигуру. И все же, ребята, я что, из нас троих один настоящий химик? Дорис, научить тебя, как быстро удалить из шампанского углекислоту?

Дорис энергично покивала. Алан покосился на нее и подумал, что она удивительно быстро нашла общий язык с его братом. Пожалуй, ему это нравилось.

— Можно, конечно, просто оставить шампанское открытым ровно на четыре часа — за это время оно полностью выдохнется. Установлено опытным путем. Но есть способ проще: кинуть в бокал кусочек шоколада — только хорошего, который быстро не растворится. Пузырьки углекислоты стремительно притягиваются к шоколаду, после чего он всплывает на поверхность, а пузырьки лопаются. Затем шоколад сам снова опускается на дно, и весь процесс повторяется с начала. После нескольких рейдов вверх-вниз шоколад на сто процентов очистит шампанское от газа. И превратит его, между прочим, в редкостную гадость. Так-то, Алан, тебе еще есть чему поучиться у старшего брата.

— Ну да, Сид, остаток жизни я проведу, превращая шампанское в воду при помощи шоколада. Возможно даже, под это ноу-хау нашей лаборатории выделят дополнительное финансирование.

— Дорис, как ты терпишь этого зануду? Ты хоть представляешь, какая тебе предстоит с ним жизнь?

— Надеюсь, что замечательная. — Дорис пододвинулась к Алану и пристроилась рядом с ним. — Но занудство — вещь не самая страшная. У моего будущего мужа есть качество куда хуже: он ужасно ревнив!

— А ты что, даешь для этого повод?

Ничуть! Правда, правда! Вот, например, несколько недель назад руководство факультета раздобыло одного восьмидесятилетнего миллионера, который мог бы поделиться своими капиталами с нашей лабораторией. Дела с финансированием в самом деле обстоят не очень хорошо. Миссис Кидд — это мой босс — сказала, что старичок падок на женскую красоту, и велела нашим дамам в день его визита быть при полном параде. Мы же все заинтересованы в том, чтобы этот денежный мешок раскошелился. Миллионеру организовали роскошную экскурсию, наглядно продемонстрировали результаты научных исследований, поделились планами на будущее, да еще устроили фуршет. Он остался всем доволен и пообещал золотые горы. Казалось бы чего лучше? Но нет: Алан своим острым глазом заметил, что до прихода старичка две верхние пуговицы на моей блузке были застегнуты, а после его ухода они оказались расстегнутыми. Так он по этому поводу учинил целое следствие. А ты говоришь, зануда… А вот еще история. Пару дней назад мы оба торчали на кухне, на мне были надеты коротенькие шорты и топик. Жарко ведь. Я резала салат, он читал. Тут позвонили в дверь, и я было пошла открывать, так Алан мгновенно оторвался от своего журнала и схватил меня, как клещами. Как я, мол, могу идти в таком виде? Вдруг пришел какой-нибудь незнакомый мужчина, а я почти голая! Представляешь, Сид?

— Скажите спасибо, что я засыпаю от сытости, — отозвался Алан, — иначе я не позволил бы вам безнаказанно обсуждать мои недостатки в моем же присутствии. Вам еще не надоело за два дня?

— Ну нет, сегодня мы только начали! А что, пуговицы на твоей кофточке действительно расстегнулись сами собой? Берегись, Дорис! Мой брат — опасный человек, он может попытаться тебя утопить, как однажды пытался утопить меня.

— Я не знала такого факта из его биографии! То есть как: утопить? По-настоящему?

— Это надо у него спросить. Во всяком случае, он толкнул меня в воду, когда я сидел на ветке дерева прямо над маленькой речушкой и старался поймать водомерку.

— А зачем ты сжевал все жевательные резинки из моей коллекции? — огрызнулся Алан. — Я их больше года собирал. Смейтесь, смейтесь, а я тогда впервые за несколько лет заплакал, обнаружив, что от моей коллекции остались одни измятые рваные фантики.

Так я же тебе отомстил за сломанный космический вездеход! Как он тарахтел, как славно ползал по песку… Второй такой мне бы уже не купили. А мой младший брат умудрился оторвать ему гусеницы! Подозреваю, преднамеренно… Правда, к чести Алана надо признать, он не стал доводить свое черное дело с утоплением до конца и даже помог мне выбраться на берег. Как оказалось, река в том месте была достаточно глубокой, и я от неожиданности нахлебался воды. Мы оба перепугались и ничего не рассказали родителям… Да, дорогая Дорис, мне есть что вспомнить. В старших классах мы оба увлеклись химией, так Алан умудрился устроить взрыв в школьной лаборатории.

— Как?! — Дорис даже подскочила на диване. — Вот это роскошная новость! Вот если бы про это узнали наши студенты! Мистер Блайт — педант, аккуратист, вечно устраивающий разносы лаборанткам за небрежное отношение к опасным реактивам… Что же ты сотворил, милый?

— Добавил соляную кислоту к цинку при нагревании, — нехотя ответил Алан. — И все прошло бы нормально, если бы воронка с кислотой не перевернулась. Между прочим, когда эта гремучая смесь грохнула и во все стороны полетели осколки стекла, первое, о чем я подумал, так это о том, как обрадуется Сид. Хватит хохотать, черт вас возьми, это был первый и последний раз, когда у меня что-то взорвалось.

— Это верно. Хотя ты никогда не был особенно силен в неорганике.

— Что?!

— А разве я не прав? Разразился скандал, но на защиту брата грудью встал учитель химии. Он сказал, что нельзя ругать такого способного мальчика: эксперименты, пусть даже неудачные, — неотъемлемая часть науки. К счастью, ни один осколок не попал Алану в лицо, а вот руки порезало здорово. Он потом ходил перебинтованный, и бедная мама все время порывалась кормить его с ложечки. Тогда Алану было, кажется, лет пятнадцать.

— Значит, я, соответственно, только родилась. Жаль. Я хотела бы учиться с тобой в одном классе, мое сладкое сердечко. Тебе было очень больно? Я тоже могла бы кормить тебя с ложечки. А еще мы бы вместе ходили на танцы и целовались под музыку в темноте.

— Алан не ходил на танцы. Целовался ли он с девочками, я не знаю: я при этом не присутствовал.

— Представь себе, Сид, иногда такое случалось. Только девочки мне доставались по остаточному принципу: всех более или менее симпатичных тут же уводил мой старший брат. Я мог рассчитывать лишь на тех серых мышек, которые не удостоились его внимания. Это счастье, Дорис, что ты не училась со мной в одном классе: если бы Сид позарился на тебя — а я в этом не сомневаюсь! — я бы точно его утопил. Конечно, он всегда пользовался успехом, благодаря своей жизнерадостности и предприимчивости.

— Да, а ты уже тогда был угрюмым букой. Так что ты ничего не потеряла, будущая невестка, за истекшие тридцать лет Алан почти не изменился. Разве что немного отъелся — в юности он вообще был ходячим скелетом — и постригся.

— Bay! У него были длинные волосы? Алан, я бы с ума сошла от восторга, если бы увидела тебя тогда! Обожаю, когда у мужчин длинные волосы. Теоретически, разумеется, я хотела сказать. Вообще, я обожаю только тебя…

— Да, у него были длинные патлы, что, на мой взгляд, не придавало ему дополнительной красоты. Он смахивал на средневекового инквизитора: неудивительно, что девочки предпочитали меня. Его, вероятно, просто инстинктивно боялись, ведь каждая женщина — немножко ведьма. Ты со мной согласна, Дорис?

— Отчасти. Но на самом деле вы очень похожи.

— Внешне — да, а характеры у нас совершенно разные. В общении с противоположным полом именно эта наша непохожесть и играла главную роль. Правда, моя жизнерадостность дорого мне обошлась: я ведь женился первый раз в девятнадцать лет. Не самый подходящий возраст для вступления в законный брак, но ситуация была безвыходной… Зато теперь у меня есть замечательная дочка Джессика — умница, первая в нашей семье представительница мира искусства. Так что я ни о чем не жалею. Тебе обязательно надо будет с ней познакомиться, Дорис. Так вот, возвращаюсь к теме длинных волос. Алан их отстригал по мере получения образования: по окончании школы сделал прическу покороче, после колледжа — еще короче и так далее, пока не стал вполне серьезным человеком.

— Я, в отличие от тебя, всегда был серьезным человеком.

— Даже когда отламывал гусеницы у моего вездехода?

— Слушайте, вы, хватит хихикать: я такой, какой есть. И давайте заканчивать этот вечер воспоминаний: уже поздно, а нам с Дорис завтра утром нужно трогаться в обратный путь. Черт, я так пригрелся на этом диване, нет сил подняться. Ладно, Сид, обещаю: теперь мы появимся у тебя на Рождество и точно выпьем шампанского. Шоколад привезем с собой.

Церемония, состоявшаяся вскоре после окончания летних экзаменов, была более чем скромной. Единственная гостья — миссис Марджори Кидд — вела себя именно так, как от нее и ожидали: умиленно улыбалась, комкала абсолютно не нужный ей кружевной платочек (плакать она явно не собиралась, но не могла отказаться от столь трогательной детали, неотъемлемой в подобной ситуации) и не умолкала ни на секунду — по ее собственным словам, от волнения. Кроме того, раз в десять минут она принималась лихорадочно ворошить содержимое своей сумочки, проверяя, на месте ли билет на поезд: через несколько часов миссис Кидд должна была уехать к каким-то дальним родственникам, которых она навещала каждое лето.

Дорис заявила, что они с Аланом непременно ее проводят, поэтому на вокзал отправились все втроем.

— Ох, деточки, — растроганно говорила миссис Кидд, переводя нежный взгляд с одного на другого, — все у нас перевернуто с ног на голову. Ведь это вам сейчас следовало сесть в украшенную цветочками машину и отправиться в настоящее свадебное путешествие, а я должна была бы остаться и махать вам вслед. А у нас все наоборот: я уезжаю, вы остаетесь. И никакой романтики…

— Надеюсь, ваш поезд не будет украшен цветочками, — пробормотал Алан, которого порядком утомила нервозность сегодняшнего дня, завершившегося этим нескончаемым пребыванием на вокзале.

— Голубчик, ну что вы опять бурчите? Что за недовольное выражение лица? У вас же сегодня такой день, неисправимый вы человек: взгляните, какая у вас прелестная жена! Как ей идет это платье (деточка, салатовый — это твой цвет)! Как на нее смотрят все мужчины…

— Вы, пожалуйста, позвоните нам, миссис Кидд, — торопливо перебила ее Дорис, — и расскажите, как доехали. Сейчас так жарко, что я вам даже завидую: ближайшие несколько часов вы проведете вполне комфортно. А вот у Алана в машине нет кондиционера, там невозможно находиться…

Наконец миссис Кидд, еще раз горячо расцеловавшая обоих, решила занять свое место. Последние ключевые наставления она давала уже из дверей вагона:

— Алан, дружок, не ссорьтесь со своей женой по любому поводу — она просто чудо. Помните, как вам повезло, и будьте снисходительным! Повернитесь-ка к свету… Да, у вас пиджак испачкан помадой: это я так неудачно вас обняла. Дорис, Дорис, ты поняла, милая? Это я испачкала помадой пиджак твоего мужа, так что не думай ничего плохого. Береги его нервы, мужчины — такие ранимые существа! Кондиционер в машине — не главное, хотя при такой жаре… Ничего, он купит новую машину, если ты попросишь. Ну все, будьте счастливы, мои дорогие! Я непременно вам позвоню, как только доберусь до места, так что не скучайте!

Дорис, помахивая сумочкой, какое-то время задумчиво глядела вслед уходящему поезду, потом неожиданно хихикнула и, не оборачиваясь, произнесла;

— Представляю, какой шок будет у моих остолопов, когда я объявлю им в сентябре, что теперь меня следует называть миссис Блайт! Бедняжки. Если они решат, что я намерена применять на практике твои методы преподавания, то перепугаются до смерти.

Она немного помолчала, улыбаясь своим мыслям, а потом мурлыкающим тоном добавила:

— Оцени мою выдержку, милый. Я уже четыре дня лопаюсь от желания сообщить тебе одну новость, но решила сделать это именно сегодня. Марджори сказала, что после университетского юбилея — то есть в октябре — намерена уйти. Она оставит за собой только несколько лекционных часов в неделю. Ты догадываешься, кто, по ее мнению, должен возглавить лабораторию? Разумеется, свои рекомендации она передаст Доновану только после официального разговора с тобой, но мне почему-то кажется, что ты не будешь возражать. Более того, я уверена, что и Донован не будет возражать. Все справедливо, милый. Кто больше тебя этого заслуживает? Я, например, убеждена и готова довести до сведения всех и каждого: более достойного, здравомыслящего и компетентного претендента просто не существует. Правда, правда!

Алан, стоявший позади супруги, не удержался, наклонился и стремительно поцеловал ее в нежную белую шейку, нагретую косыми лучами заходящего июньского солнца.