Сени, куда прошел Сысой, а вслед за ним и Стерлигов, были без окон и скудно освещались снопом света, проникавшего из-за открытой двери. Профессор успел увидеть ряд бочонков с солениями, аккуратно поставленных с двух сторон вдоль стен, деревянный ларь в углу со следами мучной пыли на крышке, и перешагнул в светлое помещение через высокий порог, от которого ровными линиями растекались домотканые разноцветные половички: один до печи, второй до двери в следующую комнату. От печи шло тепло и пахло пирогами, домашним уютом и спокойствием.

"Не холостяцкое житье с кефиром и консервами, да салатом из магазина", - с сожалением подумал о своем быте Стерлигов.

В стене напротив печи светилось небольшое оконце. Пятистенок - прямоугольный дом, разделенный внутренней перегородкой на две неравные части, выглядел добротно и основательно. Но хозяин не остановился в помещении с печью, а прошел дальше, к следующей двери, уже без порога и, наконец, обернулся к гостю,

- Пожалуйте в светёлку.

Светёлка оправдывала свое название, с фасада и по боковой стене сверкали по два чисто вымытых окна. Широкие подоконники украшали горшки примулы и герани, проглядывающие сквозь белые строченые занавески. Икон здесь не было. Огромный телевизор, как показалось Стерлигову, замещал старинный атрибут веры. Заметив его удивление, Сысой ухмыльнулся в бороду, но ничего не сказал, а жестом пригласил гостя за стол.

Медный крутобокий самовар призывно фыркал только что вскипевшей водой и звал к чаепитию. Стерлигову очень хотелось разглядеть низ самовара - не на углях ли, но поддувало закрывала заслонка, и он не стал себя терзать ненужными вопросами.

- От электричества, - сказал Сысой, словно услышав его немой вопрос, вилка сзади, не видно.

Пал Палыч сел на высокий стул против миски с картофельными шаньгами и закрытыми пирожками, по запаху - рыбными.

- Вам простого чаю или с травами? - это уже Любава обратилась к нему.

- Налей ему настоящего! - распорядился хозяин.

- А если аллергия на травы? - возразила жена, вопросительно глядя на Стерлигова.

- Любой, как нальете, - Стерлигов мысленно удивился сочетанию современной аллергии и старинного самовара. Хотя перепады обращения с панибратского "ты", на вежливое "вы" говорили ему о том, что теперь он стал уважаемым и почитаемым человеком, он предпочел не просить для себя отдельных привилегий - заварочный чайник на макушке самовара был один.

- Тогда с мятой и чабрецом, - наливала Любава чай тоненькой струйкой, приговаривая, - это я потому говорю, с чем заварен, потому что все равно спросите потом.

Отхлебнув глоток ароматного и душистого чая, Палыч захлебнулся, нет, не жидкостью, а забытым вспоминанием детства в деревне у бабушки, когда он еще бегал босиком по траве, мокрой от росы, не боясь простуды. Утром травы на лугу не пахли, роса щипала подошвы ног холодом, приводя мальчика Павлушу в состояние блаженного восторга, после которого весь день у него держалось хорошее настроение и праздничный настрой. Поэтому он часто таскал воду с речки для полива огородных грядок именно рано утром, чтобы запомнить этот восторг. Зато днем, когда солнце жарило так, что проникало до самых костей, можно было прилечь с книжкой под раскидистой ивой на берегу, чтобы лицо обдувал слабый ветерок со стороны реки. Ветер тоже отдыхал временами, тогда в знойном покое летнего дня все пространство вокруг насыщалось терпким сладковатым ароматом трав и цветов, и от этого рука непроизвольно расслаблялась, книжка падала на землю, и наступала божественная дрёма - полуявь, полусон.

- Вкусный чай? - голос Любавы звучал настойчиво, даже назойливо.

- А? Что? - Стерлигов с сожалением отвлекся от приятных грёз.

- Вот такая у меня хозяйка, - сготовит так, что люди всё забывают - горделиво вставил Сысой, потягивая чай из чашки, я-то уже привычный. А поначалу все туман в голове мерещился, да видения всякие.

- Колдунья, да колдунья, замучал первое время, - улыбнулась его жена, - а я просто знаю, когда какую траву собирать, да как заваривать, секрета в том нет. И пищу всякую с любовью готовлю, не наспех.

- А туман откуда? От трав? - Стерлигов хотел выяснить природу не проходящего в его голове видения тумана после глотка чая. - Может, с непривычки?

- Туман? - Сысой с прытью, неожиданной для его комплекции, сорвался с места и, подскочив к окну, отодвинул занавеску. В следующее мгновение он непостижимым образом оказался уже на пороге в сером прорезиненном дождевике с капюшоном, и, кидая Любе в руки еще два таких же дождевика, отрывисто скомандовал,

- Водяной ли, кто, шуткует? Светопреставление! Беги к лодке и гостя с собой бери.

Любава, приняв плащи одной рукой, и дотронувшись ладонью другой до стола, серьезно произнесла,

- Святая Мария, дай уехать и приехать, дома снова ночевать.

Повернулась к оторопевшему Стерлигову,

- Спешить надо, туманов в это время не бывает, случилось что-то. Потом поговорите.

Пал Палыч с нескрываемым сожалением отставил недоеденную шаньгу и поднялся со стула. Любава, истолковав его действия по - своему, посоветовала,

- Доедайте уж на ходу, вернемся, новых напеку. Эти зачерствеют.

И продолжила в ответ на явное недоумение на лице Стерлигова,

- Сиверик, если прилетит, дует не меньше трех дней кряду. Вчера были третьи сутки, а он все дует, да еще туманом прикрылся. Сейчас будет свирепеть шесть, девять или двенадцать суток. Видно, сильно с женой поссорился, что обратно домой не спешит.

На ходу заглатывая последний кусок шаньги, профессор облачился в дождевик и уже стоял на крыльце, подгоняемый не столько любопытством, сколько серьезностью хозяев и желанием все-таки поговорить с Сысоем, узнать... А что он хотел узнать, Стерлигов и сам не мог сказать себе, сбитый с толку быстро развивающимися событиями с его непосредственным участием.

Сысой молча ждал у лодки. Лодка оказалась вместительной, с мотором на корме, но хозяин, также молча кивнув жене и гостю, сел за весла. Туман, из-за которого странным образом забеспокоились хозяева, не показался Стерлигову каким-то необычным, что стоило бы вот так мчаться, сломя голову. Но кто их знает, местных, им виднее. Не объясняя ничего, и Сысой, и Любава молча ждали, пока их гость неуклюже перешагнет через высокий борт лодки и разместится на скамье рядом с хозяйкой.

- Капюшон застегни, - резко и отрывисто скомандовал хозяин профессору и взялся за вёсла,

- Хотел на остров? Вот и подгребем сейчас. С вечера какая-то хмарь оттуда ползла, ты непонятно зачем туда хочешь, туманом накрыло - не к добру это!

Стерлигов промолчал, понимая, что нет смысла что-то говорить. К тому же он не видел никакого тумана. Разве что день стал немного пасмурнее по сравнению с солнечным утром. Язык не поворачивался назвать пасмурность, обычную для ранней весны, зловещим и недобрым признаком. Отдавая должное проницательности Сысоя, Пал Палыч тем не менее, просто поплыл по течению происходящего, отчетливо соображая, что всю цепочку событий он сейчас не может связать во что-то единое логическое целое.

- Сиверик, это ветер с севера? - шёпотом спросил у Любавы, чувствуя, что нарушать тишину не стоило бы, и в то же время пытаясь отогнать от себя гнетущий страх при виде тяжелой свинцовой воды. Несмотря на то, что Стерлигов хорошо плавал, невозможность видеть глубину водоема внушала ему первобытный ужас, перед которым непроизвольно тряслись поджилки: он надеялся, что его мелкую дрожь от страха Любава примет за дрожь от холода.

- Тссс, - прижала она пальцы ко рту, показывая молчание, и утвердительно кивнула головой. Зато отозвался Сысой, не поворачиваясь к ним. Он буркнул,

- Три дня уж дует, не следовало бы выходить, да я утром на Светлом людей видел.

- Каких?

- Может, видел, может, померещилось, на лягушек больших похожи, лодка не нашенская. Уже должны были приплыть, мимо не прошли бы. А тут ты навстречу.

- Я ..., - начал было отвечать Стерлигов, но стена волны накрыла его с головой, опрокинув на днище.

- Любава, - прохрипел Сысой, не обращая внимания на профессора. Но она уже взяла вторую пару весел и мощными рывками, неожиданными для ее хрупкого телосложения, помогала мужу выравнивать мужу накренившуюся посудину.

Ногой Сысой подпнул профессору пустое ведро, тот с трудом оторвался от днища и, стоя на коленях, начал вычерпывать ледяную воду, совершенно не справляясь со все нарастающей водной лавиной, заливающей неустойчивую лодку с каждым новым порывом холодного колючего ветра.

В какой-то момент Пал Палыч потерял и ориентацию в пространстве, и способность видеть, только черпал и выливал, черпал и выливал. Глухой всплеск вёсел и натужное дыхание Сысоя с Любавой доносились до него так, как будто он сидел, укутанный с ног до головы ватным одеялом и засыпал, не переставая при этом монотонно наполнять смятое ведро водой и выливать её за борт. Стало нестерпимо жарко в прорезиненном плаще, но вода не убывала, и Стерлигов продолжал свой каторжный труд, понимая, что ему досталась еще не самая тяжелая работа - хозяевам лодки намного сложнее. В голове засвербила какая-то неотвязная мысль, которая не давала ему покоя, мелькнула и пропала. Пот заливал спину и лицо, на ладонях вспухли кровавые мозоли, и профессор на секунду отвел свой взгляд от днища и ужаснулся.

Лодка мерно покачивалась в густом тумане при полном штиле и не думала тонуть. Ни Сысоя, ни Любавы нигде не было, только две пары весел сиротливо лежали рядом со скамейкой. С трудом подхватив одну пару натруженными ладонями, Стерлигов выплыл на лодке из тумана. Он теперь плыл по Нилу! И сам бы себе не поверил, если бы не видел в разных книжках по истории Древнего Египта, как выглядела одежда египтян. Их язык он на слух не знал, но научился читать иероглифы. Куда его занесло? По всем признакам - 14-ый век до Рождества Христова. Властвует фараон Эхнатон, память о котором потомки его и вся жреческая каста пытались уничтожить. На берегу без всякого удивления его встретил человек в одеждах, расшитых золотом. Разговор их происходил без слов, однако каждый понимал другого.

- Кто ты? - мысленно спросил Стерлигов.

- Я Ждущий! И я знал, что однажды замкнется круг времен и будущее станет прошлым! Ты избран разомкнуть связь времен! Мы ждали тебя!

- Но что я могу?

- Ты избран! - прозвучало эхо, а само видение то ли жреца, то ли фараона исчезло.

- Как я могу спасти людей?

- Иди к пирамидам! Там поймешь свое предназначение!

Профессор снял плащ и перевернул его, чтобы вылить воду из карманов. Оттуда выпали мокрые непарные носки.